Рано утром я села в «Евростар» на вокзале Сент-Панкрас, чтобы отправиться в Авиньон, решив насладиться путешествием, занимавшим около шести часов с пересадкой в Лилле. Ожидая отправления поезда, я просматривала «Гардиан» и в разделе «Сити» с удивлением обнаружила фотографию Кейта и статью о его риелторской компании «Феникс ленд», специализировавшейся на покупке участков для вторичной застройки. Ее недавно оценили в двадцать миллионов фунтов, и она планировала разместить свои акции на бирже. В статье говорилось, что Кейт начинал с продажи по почте сборных кухонь, но в 2002 году его склад поджег какой-то недовольный служащий. Приводились слова Кейта: «Это была худшая ночь в моей жизни. Но, глядя, как горит склад, я поклялся возродить из пепла что-то стоящее». «Так вот откуда взялось название его новой компании», — подумала я, когда поезд тронулся.

Затем я обратилась к экземпляру «Черного и зеленого», который взяла на станции в Блэкхите. Я была слишком усталой, чтобы прочитать его раньше. Там приводились местные новости о стремительно растущей ренте, угрозе независимым магазинам от сетевых универмагов, о проблемах с парковкой и пробками. А также анонс культурных мероприятий уикэнда, включая статью об «Арене О2». Был здесь также раздел с фотографиями известных гостей наших мест, в том числе и Хлоэ Севиньи, обозревающей витрину «Деревенского винтажа». Имелись и снимки знаменитых жителей округи: Джулс Холланд покупает цветы, Гленда Джексон на благотворительном концерте в Блэкхит-Холлс.

На центральном развороте была статья Дэна о Центре воспоминаний, озаглавленная «А LA RECHERCHE DU TEMPS»: «В Центре воспоминаний ценят прошлое, — писал он. — Здесь пожилые люди могут поделиться своими воспоминаниями друг с другом и с молодежью… Ценность устных рассказов… Истории из первых уст… Тщательно подобранные памятные вещи помогают воскресить прошлое… Центр стремится повысить качество жизни стариков, подчеркивая значимость их воспоминаний для всех поколений…»

Эта была прочувствованная, хорошо написанная статья.

Поезд набрал скорость, я закрыла газету и стала смотреть на пейзажи Кента. Урожай почти собрали; на чернеющих полях жгли оставшуюся солому. Легкий алебастровый дым смешивался с ароматами позднего лета. Когда мы проезжали Эшфорд, я неожиданно представила Дэна, стоящего на платформе в несуразно подобранной одежде и машущего мне, проносящейся мимо, рукой. Вскоре состав оказался под Ла-Маншем, а затем вынырнул на Бельгийскую равнину с ее невзрачными полями.

В Лилле я пересела на скоростной поезд, который должен был доставить меня в Авиньон. Прислонившись головой к окну, я заснула и видела во сне Майлза, Анни и девушку, пришедшую за зеленым бальным платьем, и ту, которая не может иметь детей и купила розовое. Потом мне приснилась миссис Белл в детстве — она шла по полям с синим пальто в руках в поисках подруги, которую никогда не найдет. Я открыла глаза, и, к моему удивлению, мимо уже проносились прованские земли с терракотовыми домиками, серебристой почвой и зелено-черными кипарисами, похожими на восклицательные знаки.

Повсюду виднелись виноградные лозы, посаженные такими прямыми рядами, что, казалось, поля причесали. Сельские рабочие в яркой одежде шли за виноградоуборочными машинами, едущими вдоль этих рядов, поднимая пыль. Vendanges был в самом разгаре.

«Avignon TGV, — услышала я. — Descendez ici pour Avignon — Gare TVG».

Я вышла из здания вокзала, жмурясь от яркого солнечного света; взяла напрокат машину и поехала вдоль средневековых стен, по узким улочкам в отель.

Зарегистрировавшись, я приняла душ, переоделась и пошла по главной авиньонской улице Республики с ее магазинами и кафе. Несколько минут я простояла на площади Часов. Перед импозантной ратушей медленно кружилась ярмарочная карусель. Я смотрела на детей, сидящих на золотисто-белых лошадках, и представляла себе Авиньон в менее безобидные времена. Я видела немецких солдат с автоматами там, где теперь стояла я. Видела миссис Белл и ее брата, смеющихся и показывающих на них пальцами, и обеспокоенных родителей. Затем я прошла к Папскому дворцу и расположилась в кафе перед средневековой крепостью, а солнце тем временем начинало садиться в почти бирюзовом небе. Миссис Белл рассказывала мне, что в конце войны подвалы дворца использовались как бомбоубежища. Я смотрела на огромное здание и представляла толпы людей, бегущих к нему под вой сирен.

Потом я вернулась в настоящее и стала планировать поездки, которые мне предстоит совершить в ближайшие два дня. Когда я изучала карту, зазвонил мой мобильный. Я посмотрела на экран и нажала зеленую кнопку.

— Майлз, — обрадовалась я.

— Фиби, вы уже в Авиньоне?

— Сижу перед Папским дворцом. А где вы?

— Только что приехали к моему кузену. — Я отметила, что Майлз сказал «мы», — значит, Рокси с ним. И хотя это было неудивительно, настроение слегка испортилось. — Что вы делаете завтра? — спросил Майлз.

— Утром пойду на рынок, а затем на ярмарку в Пужо.

— Ну, Пужо находится на полпути к Папскому замку. Почему бы вам не объявиться здесь, закончив свои дела, и мы поужинаем?

— С удовольствием, Майлз, но где находится «здесь»?

— Место называется Шато-де-Боскет. Его легко найти. Поезжайте через Папский замок, а затем, покинув деревню, сворачивайте к Оранжу и через милю увидите справа большой квадратный дом. Приезжайте поскорее, как только сможете.

— Хорошо.

Так что этим утром я ехала вдоль берега Роны на рынок. Я припарковалась в середине деревни и вернулась по узкой центральной улице к рынку, где торговцы выложили свои antiquités на подстилки. Там были старые велосипеды и выцветшие шезлонги, фарфор со сколами и поцарапанное граненое стекло, старинные клетки для птиц, ржавые инструменты и потертые плюшевые мишки со сморщенными кожаными лапами. За некоторыми прилавками продавали старые, написанные маслом картины и прованские стеганые одеяла, а между платанами были натянуты веревки, на которых висела одежда, развевавшаяся на легком ветру.

— Ce sont que des vrais antiquités, madame, — приветливо сказала одна продавщица, когда я рассматривала ее товар. — Tout en très bon état.

Здесь было на что посмотреть. Я провела пару часов, выбирая ситцевые платья сороковых-пятидесятых годов и белые ночные рубашки двадцатых-тридцатых. Одни были сшиты из грубого деревенского льна, другие — из смеси льна и хлопка или из тонкой валансьенской прозрачной ткани, колышущейся на ветру. Многие рубашки украшала прекрасная вышивка. Я гадала, чьи руки создали изумительные маленькие цветы и листья, которые я теперь трогала, и приносила ли этим людям удовольствие столь тонкая работа, и приходило ли им в голову, что следующие поколения будут любоваться ими и дивиться им.

Купив все, что хотела, я зашла в кафе и пообедала. Теперь можно было поразмыслить о свидании. Я думала, что буду чувствовать себя неуютно, но этого не произошло. Я представила себе, что делает Гай и как бы он ощущал себя здесь. Потом позвонила Анни.

— В магазине много народу, — сообщила она. — Я уже продала юбку с турнюром от Вивьен Вествуд и вискозное пальто от Диора.

— Дела идут хорошо.

— Но помните, что вы сказали по радио об Одри Хепберн?

— Да.

— Сегодня одна женщина попросила сделать из нее Грейс Келли. Это было довольно сложно.

— Она недостаточно привлекательна?

— О, она была великолепна. Просто было легче превратить ее в Грейс Джонс.

— А.

— И еще ваша мама заходила спросить, не отобедаете ли вы с ней, — она забыла, что вы во Франции.

— Я позвоню ей.

Я так и сделала, но мама начала говорить о каком-то новом лечении, к которому присматривалась, — метод назывался «плазменная регенерация».

— Вчера утром я отпросилась с работы, чтобы поехать в клинику, — рассказывала она, пока я потягивала кофе. — Этот метод хорошо помогает при глубоких морщинах. Они используют азотную плазму, чтобы стимулировать естественные процессы регенерации кожи, — ее вводят под кожу, и там образуется фибробласт. В результате, хочешь — верь, хочешь — нет, получается новый эпидермис. Фиби? Ты меня слушаешь?

— Да, но мне пора идти.

— Если я не стану делать плазменную регенерацию, — продолжала мама, — то можно попробовать один из наполнителей — рестилайн, перлайн или скулптру, — и еще они говорят об аутологическом переносе жира: его берут со спины или ягодиц и трансплантируют на лицо — на щеки, но дело в том…

— Прости, мама, мне действительно пора. — Я чувствовала себя почти больной.

Я села в машину, выбросила из головы мысли о странной процедуре, которую только что описала мне мама, и направилась в Пужо.

Увидев указатель на Папский замок, я с удовольствием подумала о встрече с Майлзом. У меня было с собой платье, чтобы переодеться, — ведь я весь день проходила в одной и той же одежде.

Рынок в Пужо был маленьким, но я купила еще шесть ночных рубашек и несколько вышитых блузок с фестончатыми вырезами: девушки любят носить их с джинсами. Было уже половина четвертого. Я нашла кафе и переоделась в хлопчатобумажный сарафан в сине-белую полоску начала шестидесятых «Сен-Мишель».

Покинув Пужо, я увидела сельских рабочих, трудившихся на виноградниках, простиравшихся во все стороны. Указатели вдоль дороги приглашали меня остановиться в этом domaine или том château и попробовать местное вино.

Теперь передо мной, высоко на холме, раскинулся Папский замок; белые дома скучились у средневековой башни. Я проехала деревню и повернула направо, к Оранжу. Через милю или около того я увидела указатель на Шато-де-Боскет.

Я свернула на обрамленную кипарисами подъездную дорожку, в конце которой виднелся большой, квадратный, выстроенный в форме замка дом. По обеим сторонам тянулись виноградники, там работали мужчины и женщины, их лица скрывали низко надвинутые шляпы. Заслышав шум машины, какой-то седой человек выпрямился, козырьком приложил руку к глазам и помахал мне. Я помахала в ответ.

Припарковавшись, я увидела Майлза, широко шагавшего ко мне по винограднику. Я открыла окно, и он улыбнулся; его лицо было в пыли, и морщины вокруг глаз напоминали колесные спицы.

— Фиби! — Он открыл дверцу машины. — Добро пожаловать в Шато-де-Боскет. — Я вышла из машины, и он поцеловал меня. — Вы познакомитесь с Марселем и Сесиль чуть позже — сейчас все работают не покладая рук, — кивнул он на виноградник. — Завтра последний день, так что время поджимает.

— Могу я помочь?

— А вы хотите? Это пыльная работа.

— Не имеет значения, — пожала я плечами и взглянула на рабочих с черными ведрами и секаторами. — Вы не используете виноградоуборочные машины?

Он отрицательно покачал головой.

— В Папском замке виноград собирают вручную в соответствии с законом апелласьона — вот зачем нам нужна эта небольшая армия. — Он посмотрел на мои туфли-лодочки: — С обувью у вас все в порядке, но вам понадобится фартук. Подождите меня здесь. — Когда Майлз направился к дому, я заметила Рокси — она сидела на скамейке и читала журнал.

— Привет, Рокси! — окликнула я девушку и направилась к ней. — Эй, Рокси, привет! — Роксана подняла глаза и, не снимая темных очков, слабо улыбнулась, а затем опять принялась за чтение. Я почувствовала себя так, словно мне дали резкий отпор, но утешилась тем, что большинство шестнадцатилетних девушек не умеют общаться. Плюс к тому она видела меня всего однажды, так с какой стати излучать дружелюбие?

Майлз вышел из дома с синей шляпой от солнца.

— Вам потребуется еще и это. — Он нахлобучил шляпу мне на голову. — И это… — вручил он мне бутылку с водой. — А фартук защитит ваше платье. Он принадлежал матери Паскаля: она была очень милой леди, верно, Рокси? Но довольно крупной.

— Ты хочешь сказать, толстой? — осведомилась Рокси, потягивая колу.

Майлз развернул большой фартук, надел на меня и зашел мне за спину, чтобы завязать тесемки.

— Ну вот, — сказал он, завязав бантик. Вы выглядите очаровательно. — Я внезапно почувствовала неловкость, поскольку Рокси пристально смотрела на меня сквозь очки. Майлз подхватил два пустых ведра и пошел к винограднику, помахивая ими. — Ну, Фиби, можно приступать.

— А здесь нужны какие-то особые умения? — спросила я, шагая рядом с ним.

— Практически нет, — ответил он, когда мы оказались среди искривленных лоз. Мы шли между ними, то и дело спугивая воробьев; кузнечики при нашем приближении прыскали в разные стороны. Майлз сорвал небольшую виноградную гроздь и дал мне.

Я раздавила на языке виноградину:

— Очень вкусно. Какой это сорт?

— «Гренаш». Лозы довольно старые. Их посадили в шестидесятом году — это год моего рождения. Но они все еще очень сильные, — добавил он лукаво и посмотрел на небо, прикрыв глаза рукой. — Слава Богу, погода хорошая. В две тысячи втором здесь случилось катастрофическое наводнение, и виноград сгнил; в тот год мы произвели пять тысяч бутылок вина вместо ста тысяч — это было настоящее бедствие. Деревенский священник всегда благословляет урожай; в этом году он, похоже, хорошо поработал, потому что результаты превзошли все ожидания.

Земля была покрыта крупной круглой галькой: внутри побитых камешков иногда мерцал белый кварц.

— Эти камни — большая помеха, — заметила я, спотыкаясь.

— Да уж, — согласился Майлз. — Их намыла сюда Рона. Но они нужны нам, поскольку накапливают дневное тепло и отдают его ночью — одна из причин, почему здесь такой хороший виноград. Вы можете начать отсюда. — Майлз наклонился к лозе, отодвинул красно-золотую листву, и на свет показалась большая кисть черного винограда. — Придерживайте ее снизу. — Я почувствовала тепло ягод. — А теперь перерезайте стебель, но не трогайте листья, затем кладите ее в первое ведро, стараясь как можно меньше касаться руками.

— А для чего предназначено другое ведро?

— Для винограда похуже — мы забраковываем двадцать процентов того, что собираем, — этот виноград пойдет на производство столового вина.

Вокруг царила праздничная атмосфера — рабочие смеялись и переговаривались между собой, некоторые слушали плееры. Одна девушка пела арию из «Волшебной флейты», в которой речь идет о мужьях и женах. Ее чистое приятное сопрано разносилось над виноградником.

«Как странно слушать это именно сегодня», — подумала я.

— А кто эти сборщики винограда? — спросила я у Майлза.

— Местные, которые помогают нам каждый год, плюс студенты и рабочие-иностранцы. Vendanges в этом поместье занимает около десяти дней, а потом Паскаль устраивает большую вечеринку, чтобы отблагодарить всех.

Я поднесла секатор к стеблю:

— Нужно обрезать здесь?

Майлз наклонился и положил свою руку на мою.

— Лучше здесь, — сказал он. — Вот так. — Я почувствовала желание. — Теперь режьте — но грозди тяжелые, не позвольте им упасть. — Я осторожно положила виноград в ведро. — Я буду рядом. — И Майлз вернулся к своим ведрам, стоявшим в нескольких ярдах от моих.

Было жарко, работа оказалась тяжелой. Я была рада воде и особенно фартуку, который успел покрыться белой пылью. Я выпрямилась, чтобы размять спину. И посмотрела на Рокси, сидящую в тени с журналом и прохладительным напитком.

— Надо было заставить Рокси помогать нам, — услышала я слова Майлза. — Но когда имеешь дело с подростками, бессмысленно принуждать их к чему-либо.

Капля пота стекла у меня между лопаток.

— А как ее эссе по истории древнего мира?

— Все получилось замечательно. Надеюсь на высшую отметку. Я ее заслужил — писал это самое эссе всю ночь.

— Значит, вы отличный отец. Мое ведро полно — и что теперь?

Майлз подошел и переложил не слишком хороший виноград во второе ведро, затем подхватил оба.

— Мы отнесем их к прессу, — кивнул он на большие бетонные строения справа от дома.

В первом из них, куда мы вошли, стоял сладкий дрожжевой запах и шум, издаваемый большим белым вибрирующим цилиндром. Рядом с ним была высокая лестница, и находящийся наверху плотный мужчина в синем комбинезоне клал в него грозди, которые передавала ему хрупкая блондинка в желтом платье.

— Это Паскаль, — пояснил Майлз. — А это Сесиль. — Он помахал им рукой: — Паскаль, Сесиль, это Фиби!

Паскаль дружелюбно кивнул мне, взял ведро, поданное ему Сесиль, и вывалил виноград в цилиндр. Сесиль повернулась и тепло улыбнулась мне.

Майлз указал на четыре громадные красные емкости, стоящие вдоль дальней стены:

— Это бродильные чаны. Виноградный сок перекачивается в них из цилиндра через шланг. А теперь мы пойдем дальше… — Я последовала за ним в следующее строение, где было гораздо прохладнее. Там размещались металлические контейнеры с написанными на них мелом датами. — Здесь и в этих дубовых бочках выдерживается забродивший виноградный сок. А примерно через год мы разливаем его по бутылкам.

— А когда его можно пить?

— Столовое через полтора года, приличные вина — через два-три, а винтажные хранятся до пятнадцати лет. Мы производим в основном красное вино.

В стороне стоял стол с полупустыми бутылками, закупоренными серыми пробками; здесь были также стаканы, пара штопоров и несколько книг о вине. Стены украшали diplâmes d'honneur в рамочках, которые вина из Шато-де-Боскета получили на международных винных фестивалях.

Я заметила на одной бутылке красивую этикетку — черный дрозд держал в клюве виноградную гроздь — и присмотрелась к ней.

— «Песня дрозда», — повернулась я к Майлзу. — Я пила это вино на прошлой неделе — в Гринвичском кинотеатре.

— Да, эта сеть закупает наши вина. Вам понравилось?

— Просто восхитительное. У него, я помню… соблазнительный букет.

— А какой фильм вы смотрели?

— «Анну Каренину».

— С?..

— Гретой Гарбо.

— Нет — я хочу спросить… с кем вы ходили в кино? Мне… просто интересно, — робко добавил он.

Я нашла неуверенность Майлза трогательной — учитывая, что в первую нашу встречу он был спокойным и учтивым.

— Мы были там с моим другом Дэном. Он в некоторой степени киноман.

— Ну… — Майлз посмотрел на часы. — Уже почти шесть. Нам лучше подготовиться. Мы поужинаем в деревне. Рокси, наверное, останется с Паскалем и Сесиль. Она может попрактиковаться во французском. А теперь, думаю, вам хотелось бы помыться…

Я подняла свои руки в пурпурных пятнах.

Когда мы шли к дому, я заметила, что Рокси покинула насиженное место, оставив там пустую бутылку из-под колы, горлышко которой атаковали осы. Майлз толкнул невероятных размеров входную дверь, и мы вошли в прохладное помещение. Холл был большим, со сводчатым потолком, неоштукатуренными балками и похожим на пещеру камином, возле которого лежали дрова. У подножия лестницы стояло на страже чучело медведя с оскаленными зубами.

— Не бойтесь его, — сказал Майлз, когда мы проходили мимо. — Он не кусается. А теперь наверх… — Мы пересекли лестничную площадку, Майлз открыл обитую панелями дверь, за которой оказалась большая ванна в форме саркофага, и снял с вешалки полотенце. — Хочу как следует отмокнуть.

— Полагаю, не здесь, — пошутила я, гадая, неужели Майлз собирается раздеться в моем присутствии. И неожиданно поняла, что не стала бы возражать против этого.

— В каждой спальне своя ванная, — объяснил он. — Моя комната напротив. Встретимся внизу через… двадцать минут?.. Рокси, — позвал он, закрывая дверь. — Ро-кси! Мне нужно с тобой поговорить…

Я развязала фартук, прекрасно защитивший мое платье, и вытерла пыль с туфель. Потом умылась, воспользовавшись старинным на вид латунным умывальником, завязала волосы в узел, оделась и немного подкрасилась.

Выйдя на лестничную площадку, я услышала шепот Майлза, а затем жалобный голос Рокси.

— Я уйду ненадолго, моя хорошая…

— Почему она здесь?

— У нее дела в этих местах…

— …Не хочу, чтобы ты уходил…

— Тогда пошли с нами.

— Не хочется…

У меня под ногой скрипнула ступенька.

Майлз посмотрел наверх — вид у него был слегка испуганный.

— А вот и вы, Фиби, — сказал он. — Вы готовы? — Я кивнула. — Я спрашивал у Рокси, не присоединится ли она к нам, — пояснил он, когда я спустилась вниз.

— Надеюсь, вы пойдете, — улыбнулась я Рокси, стараясь очаровать ее. — Мы можем побеседовать об одежде: ваш папа говорит, вы хотите сделать карьеру в области моды.

Она угрюмо посмотрела на меня.

— Да, я собираюсь заняться этим.

— Так почему бы тебе не пойти с нами? — тепло спросил отец.

— Мне не хочется выходить.

— В таком случае поужинай со сборщиками винограда.

— Нет уж, спасибо, — надулась Рокси.

Майлз покачал головой.

— Рокси, среди них есть милые молодые люди. Польская девушка Беата учится на оперную певицу. Она прекрасно говорит по-английски, ты можешь поболтать с ней. — Рокси пожала худыми плечами. — Тогда поешь с Паскалем и Сесиль. — Девушка застонала и сложила руки. — Не будь такой капризной! Пожалуйста, Роксана, я просто хочу, чтобы ты… — Но она уже прошла половину холла.

Майлз повернулся ко мне.

— Простите, Фиби, — вздохнул он. — У Рокси переходный возраст. — Я вежливо кивнула и вдруг вспомнила французское выражение о тинейджерах — l'âge ingrate. — Она прекрасно проведет здесь пару часов. А теперь, — позвенел он ключами от машины, — пошли.

Майлз въехал в деревню и припарковал взятый напрокат «рено» на главной улице. Мы вышли, и он кивком указал на ресторан со столиками на улице. Белые скатерти колыхались на ветру. Мы миновали их, и Майлз толкнул дверь в ресторан.

— A… Monsieur Archant, — вкрадчиво сказал метрдотель, придерживая дверь. — C'est un plaisir de vous revoir. Un grand plaisir. — Неожиданно его лицо озарила улыбка, и мужчины начали хлопать друг друга по спине и громко смеяться.

— Рад тебя видеть, Пьер! — воскликнул Майлз. — Хочу представить тебя прекрасной Фиби.

Пьер поднес мою руку к губам.

— Enchanté.

— Пьер и Паскаль вместе ходили в школу, — пояснил Майлз, когда метрдотель вел нас к угловому столику. — Мы проводили здесь летние каникулы тридцать пять лет назад, верно, Пьер?

Тот вытянул губы.

— Oui — il у a trente cinq ans. Это было еще до того, как вы родились, — усмехнулся он. Я внезапно представила пятнадцатилетнего Майлза, держащего на руках маленького ребенка — меня.

— Хотите бокал вина? — спросил Майлз, открывая карту вин.

— Хочу, — осторожно ответила я. — Но наверное, не стоит. Ведь мне еще возвращаться в Авиньон.

— Дело ваше, — уступил Майлз, надевая очки. — Но ведь это же ужин.

— Тогда я, пожалуй, выпью один бокал, но не больше.

— А если вы решите напиться, то всегда можете переночевать в доме, — обыденно произнес он. — Там есть свободная комната — с большим сундуком!

— О, мне это не понадобится — я имею в виду комнату, — поправилась я, покраснев. — Я хочу сказать, что не останусь ночевать, спасибо. — Майлз улыбался моему смущению. — Так… вы говорите, что помогаете Паскалю с урожаем каждый год?

Он кивнул.

— Я делаю это, чтобы поддержать родственные связи — поместье основал мой прадедушка Филипп, он был и прадедушкой Паскаля. А еще мне досталась небольшая доля в деле, и я люблю чувствовать себя причастным к нему.

— Значит, Шато-де-Боскет — ваш «Деревенский винтаж».

— Так оно, похоже, и есть, — улыбнулся Майлз. — Мне нравится весь процесс виноделия. Я люблю оборудование, и шум, и запах винограда, и связь с землей. Мне импонирует, что виноградарство включает в себя столько всего — географию, химию, метеорологию и историю. Кроме того, вино — удивительный напиток, который со временем становится только лучше.

— Как вы? — пошутила я.

Он усмехнулся.

— Что вы будете пить? — Я выбрала местное вино «Финес Роше». — А я выпью бокал рейнского, — сказал Майлз Пьеру. — Выходя в свет, я пью чужие вина, — объяснил он мне, а я тем временем взяла меню. — Полезно знать, что имеется у конкурентов.

Пьер поставил перед нами бокалы с вином и тарелку крупных зеленых оливок. Майлз поднял свой бокал.

— Как мило снова видеть вас, Фиби. Когда мы ужинали на прошлой неделе, я надеялся на новую встречу, но и представить не мог, что мы… о. — Он полез в карман за блэкберри. — Послушай, Рокси, — произнес он, пока я изучала меню, — я сказал тебе, что иду в «Мирабель». — Он встал. — Тебя приглашали. — И направился к двери. — Ты сама это знаешь, дорогая. И какой смысл поднимать этот вопрос сейчас?

Майлз поговорил с Рокси и вернулся. Вид у него был раздраженный.

— Прошу прощения, — вздохнул он, убирая телефон в карман. — Теперь она сердится, потому что не пошла. Должен сказать, с Рокси иногда крайне нелегко — но в душе она хорошая девочка.

— Конечно, — пробормотала я.

— Она никогда не поступит… — Майлз пытался подобрать нужное слово, — неправильно. — Пьер снова подошел к нашему столику, и мы сделали заказ. — Но давайте поговорим о вас, Фиби, — продолжил Майлз. — Когда мы ужинали на прошлой неделе, вы парировали все мои вопросы — а мне хочется побольше узнать о вас.

— Что именно?

— Ну… что-то личное. Расскажите о своей семье.

И я поведала Майлзу о родителях и Луи.

Майлз покачал головой.

— Трудно вам всем пришлось. Вы, должно быть, конфликтуете, — добавил он, а Пьер тем временем принес закуски.

Я расправила на коленях салфетку.

— Да. Мне бы хотелось чаще видеть Луи, но все это неудобно. Я решила приходить к ним, не ставя в известность маму. Вообще-то она обожает малышей, но только не Луи, правда?

— Ну… — пожал плечами Майлз. — Я не знаю.

— Она чувствует себя униженной, — продолжала я, разламывая пополам булочку. — Говорит, и помыслить не могла, что отец однажды оставит ее, но теперь думаю, что между ними не было особой близости — они никогда ничего не делали вместе; по крайней мере я такого не помню.

— И тем не менее ей, должно быть, приходится очень тяжело.

— Да, но у нее хотя бы есть работа. — И я рассказала Майлзу, чем занимается мама.

Он взял суповую ложку.

— Значит, она связана с этим человеком двадцать два года?

Я кивнула.

— Это похоже на профессиональный брак. Когда Джон выйдет на пенсию, она последует его примеру — но он, к счастью, собирается работать до семидесяти лет. Работа отвлекает ее, да и деньги приходятся очень кстати, поскольку у папы сейчас… вынужденный простой, — осторожно заключила я.

— А нет шанса, что ваша мама и ее начальник?..

— О нет, — рассмеялась я. — Джон обожает ее, но он не интересуется женщинами.

— Понятно.

— А ваши родители прожили вместе всю жизнь? — спросила я, потягивая вино.

— Пятьдесят три года, пока смерть не разлучила их — они умерли друг за другом с интервалом в несколько месяцев. А случай с вашими родителями не поколебал вашу веру в брак?

Я опустила вилку.

— Вы полагаете, она у меня была?

— Вы же сказали, что были помолвлены. — Майлз отпил вина и кивнул на мою правую руку. — Это ваше обручальное кольцо?

— Нет. — Я посмотрела на ромбовидный изумруд в обрамлении двух маленьких бриллиантов. — Это кольцо принадлежало моей бабушке. Я очень люблю его, отчасти потому, что помню, как она его носила.

— Как давно состоялась ваша помолвка?

— В начале года. — На лице Майлза мелькнуло удивление. — На самом-то деле… — посмотрела я в окно, — свадьба должна была состояться сегодня.

— Сегодня? — Майлз опустил бокал.

— Да. Я должна была сочетаться браком в Гринвичском регистрационном бюро в три часа, а затем планировался обед на восемьдесят человек и танцы в отеле «Кларендон» в Блэкхите. А вместо этого я собирала виноград в Провансе с человеком, которого едва знаю.

Майлз выглядел озадаченным.

— Не похоже… что вас это слишком расстраивает.

Я пожала плечами.

— Это странно, но я не чувствую практически… ничего.

— Следовательно, конец всему положили вы.

— Да.

— Но… почему?

— Потому что… должна была это сделать.

— Вы не любили своего жениха?

Я сделала глоток вина.

— Любила. И очень сильно. Но потом произошли события, изменившие мои чувства к нему, и я дала отбой. — Я посмотрела на Майлза. — Я кажусь вам бессердечной?

— Немного, — нахмурился он. — Но я ничего об этом не знаю и не собираюсь судить вас. Полагаю, он был вам неверен.

— Нет. Просто сделал нечто такое, чего я не смогла простить. — Я посмотрела на озадаченное лицо Майлза. — Могу рассказать, если хотите. Или давайте сменим тему.

— О'кей, — сказал Майлз спустя мгновение. — Не стану отрицать, что меня терзает любопытство. — И тогда я коротко поведала ему об Эмме и Гае. — Майлз разломил булочку. — Все это очень неприятно.

— Да. — Я снова отпила вина. — Лучше бы я не знакомилась с Гаем.

— Но… что сделал этот несчастный человек?

Я допила вино и, почувствовав, как по венам разливается тепло, рассказала Майлзу о своей помолвке, о Дне святого Валентина и о телефонном звонке Эммы. А затем о том, как приехала к ней домой.

— Вы пережили ужасную травму, Фиби, — покачал головой Майлз.

— Травму? — переспросила я. «Грезы». — Да. Я все время вспоминаю об этом. И часто вижу, как вхожу в комнату Эммы и отбрасываю одеяло…

— Значит, она выпила весь парацетамол? — сочувственно спросил он.

— По словам патологоанатома, всего четыре таблетки — очевидно, последние, поскольку пузырек был пуст.

— Тогда почему же?.. — удивился Майлз.

— Мы сначала не поняли, что случилось с Эммой. Все говорило о передозировке. — Я стиснула в руке салфетку. — Но по иронии судьбы не передозировка, а недостаточная доза стала причиной ее…

Майлз пристально смотрел на меня.

— Вы решили, что у нее грипп.

— Да — мне так показалось, когда она позвонила мне в первый раз.

— И она недавно была в Южной Африке?

— Вернулась оттуда за три недели до этого.

— Малярия? — уточнил он. — Нераспознанная малярия?

У меня возникло знакомое чувство, словно я неслась вниз с холма.

— Да… Это была малярия. — Я закрыла глаза. — Если бы только я догадалась так же быстро, как вы.

— Моя сестра Триш болела малярией несколько лет назад, — тихо сказал Майлз. — После поездки в Гану. Ей повезло, и она выжила. Хотя…

— Малярийный плазмодий, — перебила я. — Передается зараженными малярийными комарами — причем только женскими особями. Я теперь большой эксперт в этом деле — как это ни печально.

— Триш не закончила курс лечения. Именно это случилось с Эммой? Вы сказали «недостаточная доза»?

Я кивнула.

— Через несколько дней после смерти Эммы ее мать нашла у нее лекарство от малярии. И поняла, что она принимала его только десять дней, а не восемь недель. К тому же она начала лечиться слишком поздно — Эмма должна была пить таблетки еще за неделю до поездки.

— Она бывала в Южной Африке прежде?

— Много раз; какое-то время жила там.

— Значит, знала, на что идет.

— О да. — Я замолчала: Пьер пришел забрать тарелки. — И хотя риск заболеть малярией был невелик, Эмма всегда уверяла, что аккуратно принимает лекарство. Но в тот раз повела себя безрассудно.

— И как вы думаете, почему?

Я повертела в руке ножку бокала.

— Вероятно, сделала это намеренно…

— Думаете, она хотела заболеть?

— Возможно. У нее было очень плохое настроение — наверное, именно поэтому она решила туда отправиться. Она могла забыть лекарство или же сыграла в русскую рулетку со своим здоровьем. Знаю только, что должна была поехать к ней, когда она позвонила. — Я посмотрела в сторону.

Майлз коснулся моей руки.

— Вы понятия не имели, как тяжело она больна.

— Да, — слабым голосом ответила я. — Мне просто не пришло в голову, что она могла… Родители Эммы поняли бы, но они находились в Испании и с ними невозможно было связаться — Эмма дважды пыталась позвонить матери.

— И с этим горем они должны теперь жить.

— Да. Плюс к этому обстоятельства ее смерти… Эмма была одна… Им очень тяжело — и мне тоже. Я должна рассказать им… — Я почувствовала, как к глазам подступают слезы. — Я должна рассказать им…

Майлз сжал мою руку.

— Какое тяжелое испытание.

Горло болело от сдерживаемых рыданий.

— Да. Но ее родители до сих пор не знают, что Эмма была ужасно расстроена из-за меня. Иначе не поехала бы в Южную Африку и не заболела. — Я подумала о дневнике Эммы, и у меня сжалось сердце. — Надеюсь, они никогда не узнают… Майлз, можно мне еще бокал вина?

— Конечно. — Он махнул Пьеру. — Но в этом случае вам лучше остаться в доме, хорошо?

— Да, но я не сделаю этого.

Майлз помолчал.

— И все-таки я не понимаю, почему вы решили разорвать помолвку.

Я крутила в руке бокал.

— Гай убедил меня не ехать к Эмме, и я не смогла противостоять ему. Он считал, будто она просто ищет внимания. — При этом воспоминании я почувствовала приступ гнева. — Сказал, что у нее, наверное, всего лишь сильная простуда.

— Но… вы действительно вините его в смерти Эммы?

Я подождала, пока Пьер наполнит мой бокал.

— Прежде всего и больше всего я виню себя, поскольку могла предотвратить трагедию. Виню Эмму за то, что она не принимала таблетки. И да, я виню Гая, ведь, если бы не он… я бы сразу поехала к ней… если бы не он, я бы поняла, как тяжело она больна, вызвала «скорую помощь», и, возможно, она выжила бы. Но Гай убедил меня подождать, и я поехала к ней только утром, а к тому времени… — Я закрыла глаза.

— Вы говорили это Гаю?

Я глотнула вина.

— Сначала я была в шоке и пыталась осознать случившееся. Но в то утро, когда хоронили Эмму… — Я вспомнила гроб, а на нем ее любимую зеленую шляпу в море цветов. — …я сняла свое обручальное кольцо. По дороге домой Гай спросил, где оно, и я ответила, что не в состоянии носить его в присутствии родителей Эммы. Последовала ужасная сцена. По словам Гая, я не должна была винить себя. Эмма, мол, умерла исключительно по своей вине, и ее пренебрежение к собственному здоровью не только стоило ей жизни, но и сделало несчастными ее родителей и друзей. Я призналась Гаю, что чувствую себя виноватой и так будет всегда. Ведь пока мы с ним сидели в «Блюберд», ели и пили, Эмма умирала. А потом я сказала слова, которые не решалась произнести целых две недели: если бы он не вмешался тогда, Эмма могла бы остаться в живых. Гай посмотрел на меня так, словно я его ударила. Мое обвинение разгневало его. Я вернула ему кольцо — в тот день я видела его в последний раз. Вот почему я сегодня не выхожу замуж, — тихо закончила я.

Майлз молчал, и я первая нарушила повисшую над столом тишину:

— Вы говорили, что не знаете обо мне ничего личного, но теперь вот знаете. И возможно, куда более личное, чем вам бы хотелось.

— Ну… — Майлз опять коснулся моей руки. — Простите меня, ведь вам пришлось вернуться к таким… мучительным воспоминаниям. Но я рад, что вы мне все рассказали.

— Меня удивляет мой поступок. Ведь мы почти незнакомы.

— Да — вы не знаете меня. Во всяком случае, пока… — Он погладил мои пальцы, и меня словно ударило током.

— Майлз… — посмотрела я на него. — Думаю, мне не помешает еще один бокал вина.

Мы пробыли в ресторане не так уж долго, отчасти потому, что опять стала названивать Рокси. Майлз пообещал ей вернуться к десяти, но, когда нам принесли десерт, она снова позвонила. Мне пришлось прикусить язык. Рокси отказалась пойти в ресторан с отцом, но, похоже, была полна решимости испортить ему вечер.

— Разве она не может почитать книгу? — спросила я и снисходительно подумала: «Или еще парочку журналов».

Майлз повертел бокал.

— Рокси интеллигентная девочка, но не такая… глубокая, как мне бы хотелось, — осторожно сказал он. — Вне сомнения, это получилось потому, что я чересчур заботился о ней. — Он поднял руки, словно сдаваясь. — Но если вы одиноки и у вас всего один ребенок, это почти неизбежно. К тому же я хочу компенсировать ей потерю матери.

— Но десять лет — долгий срок. А вы очень привлекательный мужчина, Майлз. — Он повертел вилку. — Меня удивляет, что вы не нашли женщину, которая стала бы Рокси матерью и удовлетворила ваши потребности и чувства.

— Ничто не сделало бы меня таким счастливым и не сделает. Несколько лет назад у меня была женщина, которую я любил, но у нас ничего не вышло. Хотя, может быть, теперь все наладится… — Он быстро улыбнулся, и морщины лучиками разбежались в уголках его глаз. — Как бы то ни было… — отодвинул он стул, — нам лучше вернуться.

Дома Паскаль сообщил Майлзу, что Рокси только что пошла спать. И это после того как вынудила отца вернуться из ресторана, отметила я. Майлз объяснил брату, что мне необходимо переночевать в доме.

— Mais bien sûr, — улыбнулся мне Паскаль. — Vous êtes bienvenue.

— Спасибо.

— Я заправлю свободную постель, — сказал Майлз. — Вы дадите мне свою руку, Фиби?

— Конечно.

Слегка покачиваясь от выпитого, я последовала за ним по лестнице. Наверху он открыл большой, оснащенный вентиляцией гардероб, где вкусно пахло теплым хлопком, и взял с полок постельное белье.

— Моя комната в конце коридора, — объяснил он. — Комната Рокси напротив. А вы разместитесь вот здесь. — Он толкнул дверь, и мы вошли в большую спальню с темно-розовыми обоями с пасторальными картинками, на которых дети собирали яблоки.

Было странно стелить постель вместе с Майлзом; мы сражались с толстым одеялом, и я находила интимный характер этого занятия одновременно неловким и волнующим. Когда мы разглаживали простыню, наши пальцы соприкоснулись, и я ощутила волнение. Майлз надел льняную наволочку на подушку и улыбнулся.

— Ну вот… Можно одолжить вам рубашку для сна? — Я кивнула. — В полоску или без?

— Футболку, пожалуйста.

Он направился к двери и, вернувшись с серой футболкой от Калвина Клайна, вручил ее мне.

— Ну… Наверное, мне пора в постель. — Он поцеловал меня в щеку. — Завтра будет еще один долгий день работы на винограднике. — Он поцеловал меня в другую щеку и несколько секунд не отпускал. — Спокойной ночи, сладкая Фиби, — пробормотал он. Я закрыла глаза, наслаждаясь его объятиями. — Я так рад, что ты здесь… — Моему уху было тепло от его дыхания. — Но как странно, что это должна была быть твоя первая брачная ночь.

— Да, странно.

— А ты здесь, в Провансе, практически с незнакомцем. Но… у меня проблемы. — Лицо Майлза внезапно омрачилось.

— Какие?

— Я хочу поцеловать тебя.

— О.

— Действительно поцеловать.

— Понимаю. — Он провел пальцами по моей щеке. — Ну… — пробормотала я. — Можешь это сделать.

— Поцеловать тебя?

— Поцелуй меня…

Майлз взял мое лицо в руки, наклонился и коснулся верхней губой — прохладной и сухой — моих губ, и мы простояли так несколько мгновений. А потом стали целоваться гораздо крепче. С возрастающим нетерпением я почувствовала, что Майлз безуспешно пытается расстегнуть мне платье на спине.

— Прости, — рассмеялся он. — Я довольно давно не делал этого. — И еще повозился с застежкой. — А… наконец-то. — Платье упало на пол, я перешагнула через него, и Майлз повел меня к кровати. Он расстегнул рубашку, а я «молнию» на его джинсах, затем легла и смотрела, как он раздевается. Несмотря на возраст, его тело было стройным и крепким, он и в самом деле был подобен винограду, посаженному в год его рождения, — по-прежнему сильным.

— Ты хочешь этого, Фиби? — прошептал он, ложась рядом со мной и гладя мое лицо. — Потому что сундук, о котором я тебе говорил, здесь, рядом. — Он поцеловал меня. — Ты можешь придвинуть его к двери.

— Чтобы выставить тебя?

— Да. — Он снова поцеловал меня. — Чтобы я остался с той стороны.

Вместо ответа я поцеловала его, на этот раз более требовательно, и, дрожа от желания, притянула к себе.

— Я хочу тебя здесь.