1

В конце ноября 1934 года Эдгар вошел к Лео в кабинет его частной конторы.

— Там какой-то человек хочет вас видеть, — сказал Эдгар. — Говорит, что он ваш брат. — Эдгар был явно взволнован. Он слышал о Джо-Фазане Минче, но никогда не говорил о нем с Лео.

— Мой брат? — Лео нахмурился. — Как он выглядит?

— Как самый заправский индюк, с хвостом и с перьями, — сказал Джо. Он стоял в дверях, широко улыбаясь. На нем было темно-зеленое пальто с зеленым бархатным воротником и темно-зеленый костюм. Рубашка была желтая со светло-коричневым галстуком, и коричневый шелковый носовой платок выглядывал из бокового кармана пиджака. — Я растолстел, верно? — спросил он.

— Может быть. Не знаю. Откуда мне знать? — Лео не встал, со стула. Он сидел и хмурился.

Эдгар остановил пристальный, встревоженный взгляд на Джо, потом выскользнул из кабинета и прикрыл за собой дверь. В конторе было всего две комнаты, и Эдгар работал в первой из них. Лео пользовался этой конторой наряду с основным помещением, которое именовалось банком.

Джо потолстел. Ему уже стукнуло пятьдесят. У него появилось брюшко, красное лицо стало дряблым и морщинистым. Когда он снял шляпу, Лео с огорчением увидел, что голова у Джо почти совсем лысая, а остатки волос — седые. Лео все еще думал о своем брате, как о мальчишке.

Джо привел к брату бизнес. Этот бизнес был не совсем приятного свойства. Предложение, которое Джо собирался сделать брату, было для Лео очень выгодным. Оно могло превратить его в богача. Однако Джо знал, что убедить Лео будет нелегко, и знал также, что если Лео не согласится на сделку добровольно, то его к этому принудят. А если придется применить силу, то Лео может и пострадать.

Тэккер узнал про лотереи и решил слить все банки и создать объединение. Его метод был несложен — им пользовались испокон веков все монополисты. Предполагалось сначала разорить держателей лотерей, а затем прибрать их дело к рукам. Тэккер знал, что, по существующему поверью, число 527 приносит удачу перед днем Благодарения — праздником в память первых колонистов Массачусетса — и что многие игроки ставят на это число, а также на различные комбинации из составляющих его цифр: 257, 275, 572, 725, 752. Если бы выигрыш пал на один из этих номеров, это привело бы к краху большинства лотерейщиков. Тэккер решил заплатить 25000 долларов кому следовало, чтобы обеспечить выигрыш одного из этих номеров в среду, накануне дня Благодарения.

Итак, в будущую среду все лотереи лопнут; когда же их владельцы начнут метаться в поисках денег, чтобы спасти свой бизнес, Тэккер окажется тут как тут. Он одолжит им деньги при условии, что две трети доходов с каждой лотереи будут отныне поступать в его карман.

Тэккер послал Джо в Гарлем подготовить почву для задуманной им аферы. Выбор пал на Джо, потому что он был братом Лео. Тэккеру нужен был человек, которому он мог бы довериться и который знал бы дело. Тэккер полагал, что довериться он может Джо и что Лео введет своего брата в курс дела. Тэккер нуждался в Лео. Лео был одним из самых крупных лотерейщиков. При этом Тэккер понимал, что Джо единственный человек, который после истории с гаражом может вынудить у Лео согласие присоединиться к объединению. Однако Тэккер ни словом не заикнулся об этом Джо. Он сказал, что поручает ему дело в знак особой милости. Для Джо сняли помещение под контору в Гарлеме, где он с помощью Герберта Рудди, поручителя большинства лотерейных банков в районе, должен был для вида открыть собственный банк. Сделано это было затем, чтобы банкиры, когда наступит крах, знали, куда обратиться за деньгами.

Тэккер требовал, чтобы все было сделано чисто. Зная, что ему придется работать с теми самыми лотерейщиками, у которых он отнимет две трети их бизнеса, он не хотел, чтобы они на него точили зубы. Один-единственный раз номер, на который падет выигрыш, будет подтасован. Только трое людей знали, что задумал Тэккер: он сам, Джо и адвокат Тэккера Генри К.Уилок. Тэккер предупредил их, что если они хоть единым словом обмолвятся о его затее или вздумают сами поставить на 527 и тем заронят подозрение, что им заранее было известно, какой номер выиграет, тогда с ними все будет кончено.

— Вам обоим крышка тогда! По всем статьям крышка, поняли? — сказал он.

Они отлично его поняли. В свое время Тэккер был самым настоящим убийцей. Быть может, Тэккер и его банда не так уж часто были повинны в смерти людей, как это приписывала им молва, и, вероятно, отправили на тот свет меньше народа, чем автомобильные промышленники или стальные короли в борьбе против профсоюзов, но, во всяком случае, Тэккер начал свою карьеру с убийства и не брезговал им и по сей день.

Конечно, не все лотерейщики непременно обанкротятся; кроме того, кое-кто сумеет раздобыть денег на стороне и будет продолжать свое дело. Но Тэккер предусмотрел и это. Объединение будет достаточно мощным, чтобы переманить клиентов у любого конкурента. А если бы и этого оказалось мало, Тэккер всегда мог натравить на лотерейщиков полицию и выставить их из бизнеса.

Словом, как ни кинь, затея сулила барыш, и Джо выговорил у Тэккера довольно выгодные условия для Лео. Банк Лео должен был стать № 1 в объединении. Те же банки, которые будут нуждаться в слишком большой сумме денег, чтобы поправить свои дела после краха, не получат ничего. Они будут предоставлены своей судьбе и лопнут. А их контролеры и сборщики перейдут к Лео.

Кроме того, Джо, желая спасти Лео от разорения, решил уговорить его присоединиться к объединению до краха. Уилок был против этого, и Тэккер сначала тоже.

— Если мы перетянем его к себе до краха, — стоял на своем Джо, — он может нам пригодиться для переговоров с другими лотерейщиками.

Уилок говорил, что тогда Лео узнает или, во всяком случае, может догадаться, что выигравший номер был известен заранее, а если один человек будет про это знать, следовательно, узнают все. Джо возражал, что Лео ни за что не догадается, а когда все будет кончено, не станет болтать себе же во вред, потому что сам к тому времени будет уже связан с объединением.

Тэккер все не соглашался, и Джо сказал, пусть они тогда ищут себе кого-нибудь другого, а он не станет обирать родного брата ни ради Тэккера, ни ради Уилока, ни ради кого бы то ни было. Он хочет дать ему возможность спасти свои деньги. Уилок сказал — хорошо, они обойдутся и без Джо, а Тэккер убеждал Джо смотреть на вещи здраво.

— Я и смотрю здраво, но ведь я все-таки человек, — ответил Джо.

— В конечном счете твой брат только выгадает.

— А иначе разве я бы согласился?

— Ну, так в чем же дело?

— А в том, что не могу я выкинуть из головы — в печенках у меня сидит, — что этот несчастный простофиля всю жизнь работал, как сукин сын, за какие-то гроши.

Джо стоял, опустив голову. Лицо его выражало смущение и внутреннюю борьбу. Тэккер взглянул на Уилока, но тот сжал губы и отрицательно покачал головой.

В конце концов, Тэккер сказал — ладно, пусть Джо принимается за дело, но только пусть глядит в оба и держит язык за зубами. Джо дал слово, что будет молчать и скажет Лео только, что создается объединение и он может войти в него на выгодных условиях.

— А если он будет валять дурака, — сказал Джо, — я натравлю на него полицию. Тогда уж он сам прибежит ко мне, чтобы я его выручал. А я скажу: войдешь в объединение — уладим дело.

Тэккер пожал плечами.

— Если тебе хочется пугать своего брата полицией, пожалуйста, — сказал он. — Так или иначе, после среды он вступит в мое объединение.

И вот теперь Джо старался растолковать Лео, что это будет за объединение и почему оно успешней поведет дело, нежели отдельные банкиры, и на каких выгодных условиях Лео может в него войти.

Лео некоторое время слушал молча, потом вдруг сказал:

— Это шантаж, — и Джо умолк. — Ты сам знаешь, что это шантаж, — повторил Лео.

Раньше это отнюдь не представлялось Джо в таком свете, но сейчас, лицом к лицу с Лео, он вдруг почувствовал, что все это действительно пахнет шантажом. Джо опустил глаза и принялся рассматривать свои ногти.

— Мне казалось, что это неплохая идея, — сказал он.

— Ты со своими приятелями хочешь отобрать у меня мой бизнес, над которым я столько трудился, и тебе кажется, что это неплохая идея?

— Никто ничего не отбирает, просто происходит слияние.

— По-твоему, это слияние, а по-моему — разбой.

У Джо был растерянный вид.

— Что я тебе сделал, за что ты так поступаешь со мной! — вскричал Лео.

Джо угрюмо смотрел в угол.

— Я стараюсь сделать, как для тебя лучше, — сказал он.

— Да разве такой человек, как ты, может знать, что для меня лучше? Если ты действительно хочешь сделать мне одолжение, убирайся отсюда вместе со своими идеями.

«Это уже третий раз, что он выставляет меня за дверь», — с раздражением подумал Джо. Раздражение заглушило в нем чувство вины. Теперь он взглянул Лео прямо в глаза.

— Смотри! — сказал он. — Я так и сделаю.

— Пожалуйста. — Лео указал рукой на дверь. — Проваливайте к черту на рога, господин шантажист, охотник до чужих бизнесов.

Джо сделал над собой усилие и взял себя в руки.

— Беда с тобой, — сказал он. — Ты вечно ругаешься и не слушаешь, что тебе говорят.

— Хватит с меня того, что я слышал. — Лео встал и окинул взглядом свой кабинет. Стоя вполоборота к Джо, он вдруг крикнул: — Родной брат, как бандит, нападает из-за угла!

Джо вскочил.

— Если бы я не был твоим братом, поверь, я бы с тобой и толковать не стал. Ведь я тебе предлагаю равные условия с учредителями. Неужели ты этого не понимаешь, безмозглый ты дурак?

— Равные условия? Так. Значит — грабить вместе, добычу — пополам?

— Замолчи!

— Не замолчу! Ты жулик и хочешь, чтобы и я стал жуликом.

— Замолчи! Говорят тебе, замолчи лучше!

— Правда глаза колет?

— Черт тебя подери! Замолчишь ты наконец? — и Джо угрожающе двинулся на брата.

— Не хочешь слушать — убирайся.

Джо остановился. Кулаки его разжались, и он вдруг рассмеялся.

— Ты все такой же сумасшедший, как был всегда, — сказал он. — Напоминает мне детство. — Он повернулся, пододвинул стул поближе к столу Лео. — Подожду, пока ты остынешь, — сказал он и сел. — Тогда начнем сначала, с того места, когда ты полез на стенку.

Он закинул ногу на ногу, не спеша достал из кармана сигару, откусил кончик и, зажав его между губами, медленно огляделся, ища куда бы сплюнуть. В конце концов, он бережно взял его двумя пальцами и бросил в пепельницу на столе. Затем порылся в жилетном кармане, достал спичку и воткнул ее в сигару с другого конца. Он осторожно всовывал спичку и крутил ее между пальцами, расчищая отверстие. Потом бросил спичку в пепельницу, достал из другого кармана серебряную зажигалку и закурил. Глубоко затянувшись, он перевернул сигару другим концом и посмотрел, ровно ли курится, а в это время губы его выпустили, словно вздох наслаждения, струю голубоватого дыма.

Лео с минуту наблюдал за ним, потом подошел к столу, взял уже прочитанное письмо, в котором ему предлагали купить доходный дом, на что он решил ответить отказом, и углубился в чтение.

— Теперь выслушай меня, — сказал Джо. — Я тебе сейчас все объясню. Только не прерывай меня, а то я уйду.

Лео резко обернулся.

— А я тебя сразу перебью, — сказал он. — Можешь убираться.

— Лео, ради бога.

— Я занят. Тебе, как видно, мало намека, так вот я прямо говорю: я занят!

— Ну хорошо, ты уже сострил, облегчил душу, теперь можешь выслушать меня. Синдикат будет создан, хочешь ты или не хочешь. Каждому лотерейному банку в городе будет сделано предложение присоединиться. Я прежде всего пришел к тебе, потому что ты мой брат.

— Не интересуюсь.

— Я уже договорился, что ты будешь самым главным в бизнесе; мы с тобой будем заправлять всем синдикатом, всеми лотерейными банками в Нью-Йорке.

— Не интересуюсь, я уже сказал.

— Не интересуешься? Так-таки и не интересуешься? Что ты из себя строишь? Будто я не знаю, как ты здесь под маркой Тэккера свое дело разворачивал. Я уже три года, нет, четыре года, как об этом знаю.

— То есть как это я разворачивал? Докажи! — закричал Лео. — Ничего я не делал, слова не сказал. Наоборот, всем говорил, что никакого отношения к Тэккеру не имею. Мне не верили.

— Да ты не бойся меня, я ведь не о том. Если можно развернуть большое дело, пользуясь только маркой Тэккера, представляешь, что будет, если он сам явится с барабанным боем?

— А мне наплевать на это.

— А я тебе объясняю, что не тебе с ним тягаться. У него все будет в общем котле, никому не придется нести расходы ни по налогам, ни на подмазку. За все будет платить синдикат. Так что тебе, с твоими накладными расходами, перед ним не устоять.

— Ты хочешь, чтобы я тебе дал ответ сейчас? — сказал Лео. — Так вот — я не согласен.

— Господи боже мой, перестань же валять дурака наконец! Ты знаешь, что станет с твоей лотереей, когда синдикат начнет действовать? Он оставит тебя ни с чем. И ты, и твоя лотерея — все полетит к черту, ломаного гроша не будет стоить. Тебе сколько сейчас? Пятьдесят два, пятьдесят три?

— Пятьдесят четыре.

— Ну вот, пятьдесят четыре года, и в один прекрасный день ты очутишься на улице без гроша за душой. И не приходи ко мне тогда, я ничем не смогу тебе помочь. Я не хозяин. Тэккер — хозяин.

— У меня есть свое маленькое дело, и я буду заниматься им, а Тэккер пусть занимается своим, — закричал Лео. — А если вы хотите украсть его у меня — ну что ж, крадите. Вот и все.

— Лео, да перестань же ты, никто не собирается красть.

— Не желаю я слушать твои угрозы. Слыханное ли это дело? Чтобы родной брат вламывался в дом и приставлял нож к горлу! Нет, нет и нет. Я не согласен. Это мое последнее слово. Нет и нет. Слышал, что я сказал? Нет.

— Как это пишется? — спросил Джо.

Лео в упор посмотрел на брата. Лицо его побагровело от волнения.

— Как тебе не стыдно, Джо? — сказал он дрожащим голосом и быстро опустил голову.

«Вот пытка», — думал Джо. Но если бросить все и уйти, так Лео придется еще хуже, и тогда Джо вечно будет винить в этом себя. Нет, надо во что бы то ни стало спасти Лео.

— Я вижу, что ты ни слова не понял из того, что я тебе говорил, — сказал он. — Знаешь только одно — орать. — С виду совсем не заметно было, что Джо так страдает; он вспотел немного, только и всего. — Так вот выслушай меня, выслушай и не ори. Учреждается синдикат…

— А я не слушаю.

— …он объединит все ваши банки и создаст одно дело, которое можно вести куда экономнее, на широкую ногу. Вот я и говорю учредителям…

— Ты что — сам с собой разговариваешь?

— …говорю им, у меня есть для вас подходящий человек, чтобы управлять всем объединением, когда оно будет создано. Это мой старший братец, спокойный, разумный, уравновешенный Лео. Дело он знает. Знает всех в Гарлеме. И его там любят. Когда вы с ним договоритесь и он уступит вам свой банк, тогда он поможет вам договориться с другими лотерейщиками и потом станет вести все дело. Разве это плохо? Чего можно еще желать?

— Чтобы ты оставил меня в покое!

— Ты не понимаешь. Многие дельцы, покрупней тебя, продали бы родную мать, чтобы получить то, что я тебе предлагаю.

— Я все прекрасно понимаю, — сказал Лео. — Собралась шайка гангстеров и объявила себя синдикатом. Шайка каторжников с обрезами в грязных лапах — вот что такое ваш синдикат, любезный мой братец.

— Ничего ты не понимаешь, ровным счетом ничего. Я тебе говорю — крупные дельцы, крупнейшие воротилы Нью-Йорка.

— Ну а я с такими людьми не желаю иметь никакого дела.

— Это твое последнее слово? Подумай хорошенько, прежде чем сказать окончательно да или нет.

— Подумал. Хорошенько подумал. Окончательно — нет.

— Ну что ж. Ладно.

Джо встал, надел пальто, оправил под пальто пиджак. Не спеша надел шляпу.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что твой отказ не помешает созданию синдиката. Синдикат будет создан, а те, кто в него не войдет, кого мы не захотим принять, те скоро взвоют и вылетят в трубу вместе со своими лотереями. Когда и ты взвоешь, не приходи ко мне. Будет поздно. Как только я выйду за дверь, для тебя все будет кончено. Тебя вышвырнут вон.

— Всего хорошего, — сказал Лео.

Он взял письмо с описанием доходного дома, от которого уже решил отказаться, и принялся перечитывать его.

Джо оперся руками о стол, наклонился, приблизил свое лицо к самому лицу Лео.

— Неужели ты не понимаешь? — сказал он. Джо произносил слова быстро, но с усилием. — Мы с тобой вдвоем держали бы все в руках. Можешь ты понять или нет, что я тебе предлагаю? Неужели тебе нужно все вбивать в голову? Ты всю жизнь лез из кожи вон, чтобы свести концы с концами, а теперь я раздобыл для тебя лакомый кусочек и подношу тебе на блюдечке. Ты будешь богачом, Лео.

— Ты хочешь и из меня гангстера сделать. Вот что я понимаю.

— О, черт! — Джо выпрямился и крикнул в пространство: — Черт! Черт! — Он толкнул стол ногой.

— Ты хочешь из меня сделать настоящего гангстера крупного калибра, так, чтобы все от меня шарахались, — сказал Лео.

Джо страдал. Он запрокинул голову, закрыл глаза; руки его сжались в кулаки и оттопырили карманы пальто. Он покачал головой и направился к двери. Потом повернулся и снова подошел к Лео.

— Обещай мне, — сказал он, — обещай, по крайней мере, что посмотришь, что именно тебе предлагают, прежде чем решить окончательно — да или нет. Зайди в контору к Уилоку и погляди на смету.

— Не знаю, кто такой Уилок и где его контора, и не собираюсь глядеть на смету, чтобы узнать, чего стоит мое собственное дело.

— Генри Клэй Уилок. Юрисконсульт синдиката. У него все расписано черным по белому, решительно все: что ты получишь за свою лотерею и какова будет твоя доля — все до цента.

— Ничего не выйдет.

— Окончательно?

— Да, окончательно. Окончательно — нет. Я тебе это сказал, как только ты рот раскрыл, и буду повторять, хоть бы ты со своим жуликом, бандитом, с адвокатом этим, уговаривал меня, пока не лопнешь от натуги. Мой ответ — нет. Нет. Окончательно, решительно и бесповоротно — нет.

Джо в раздумье поглядел на брата. От волнения его багровое лицо покрылось пятнами, губы подергивались.

— Я все-таки не думал, что ты такой дурак, — сказал он.

— Очень хорошо. Теперь ты знаешь. Может быть, оставишь меня в покое?

— Все горе в том, что ты — маленький человек, — сказал Джо. — Когда дело маленькое — ты молодец молодцом. А подвернись что-нибудь покрупнее, так ты уже готов, напустил в штаны. — Внезапно он весь изогнулся и продолжал, кривляясь и жеманничая: — Ох, нет, нет! Все это для меня? Так ужасно много? Все это для бедного маленького Лео? — сюсюкал он. — Ох, нет! Этого не может быть! Тут какая-то ошибка. Это, верно, для кого-нибудь другого!

— Очень смешно. Почему бы тебе не попытать счастья в кино?

— Смешно? По-твоему, это смешно? Нет, это печально. Печальнее этого ты еще ничего не видел. Тебе стоит только руку протянуть, и все будет твое, на, бери! Ты мог бы, кажется, поверить мне, своему родному брату. Но ты не в состоянии даже руку протянуть. Кишка тонка! Не можешь даже взять то, что твое, что валяется у тебя под ногами. Поэтому ты всю свою жизнь был мелюзгой и останешься таким до самой смерти.

— Раньше у тебя смешнее выходило, — сказал Лео.

Джо медленно подошел к брату. Просительно протянул к нему руки.

— Пойдем со мной, — сказал он. — Не сейчас. Завтра утром. Посмотришь, что Уилок заготовил. Увидишь сам, что это тебе даст. Слепой бы увидел. Ты станешь настоящим богачом.

Лицо Лео не выражало ничего, кроме упорства.

— Да что тебе пяти центов на метро жалко! — воскликнул Джо. Он вытащил из кармана монету и изо всех сил швырнул ее об пол. — На! — крикнул он. — Возьми пять центов. Истрать их на метро — и ты разбогатеешь!

— Не хочу я богатеть, — сказал Лео. — Одного я сейчас хочу — чтобы ты перестал орать. У меня голова разболелась от твоих воплей.

— Конец! — Джо сплюнул на пол. — Ты этого хотел, ты это получишь. Упрямый болван, сукин сын!

Он вышел и хлопнул дверью, а Лео взял письмо с описанием дома, который он решил не покупать, и долго сидел, уставясь в бумагу и ничего не видя.

Джо зашел в табачную лавку за углом и стал разыскивать по телефону Тэккера. Он знал, что ему нужно теперь делать с Лео. Это была его собственная идея. Но его мучил стыд, и ему хотелось, чтобы кто-то другой приказал ему это сделать.

Он звонил по семи телефонным номерам. По первому ответили, что у Тэккера как будто назначено днем свиданием с Уилоком. Следующие пять номеров не отвечали вовсе, и, наконец, по седьмому Джо заявили, что о местонахождении Тэккера ничего не известно. Тогда Джо сделал попытку разыскать Уилока, но Уилока тоже нигде не было, и никто не знал, где он и когда вернется. «Хорош юрисконсульт, чтоб ему сдохнуть!» — подумал Джо.

Он вышел из табачной лавки и с минуту бесцельно стоял посреди тротуара, засунув руки в карманы. То его одолевала усталость, то в нем снова начинала закипать злость. Он зашагал по тротуару и, вынув руки из карманов, на ходу несколько раз ударил кулаком правой руки по ладони левой — с каждым разом все крепче. Злость в нем накипала и накипала. Он почувствовал, что рука у него онемела, пальцы ломило в суставах и во всем теле была такая усталость, что ему казалось — он вот-вот упадет. Он заметил на углу такси и сел в машину.

«В жизни не видел такого упрямого осла, — думал Джо. — Следует стукнуть его разок по башке, для его же блага». Он дал шоферу адрес своей новой конторы на Ленокс авеню. «Крыша горит, — думал он, — а ты упираешься! Упрямый ты осел!»

Контора Джо помещалась во втором этаже, над аптекой. На наружной двери была табличка с надписью: «Г.Рудди, поручитель». Контора состояла из одной большой комнаты с окнами на улицу и двух маленьких комнат в глубине, отделенных от первой перегородкой с застекленными дверями. В конторе пахло лаком, свежей штукатуркой, стружками.

В первой комнате какие-то люди разговаривали с Рудди. Среди них Джо узнал Гонзаго и Корделеса; оба они были лотерейщики, и Джо сразу понял, что здесь происходит. Даже не прислушиваясь к разговору, он знал, о чем они говорят. Они старались разнюхать, что, собственно, затеял Джо и в какой мере к этому причастен Тэккер. Рудди, маленький, лысый, очень толстый, говорил им что-то внушительно, вполголоса, а Гонзаго и Корделес недоверчиво поглядывали на него.

Джо достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что с этими возни не будет. Они уже трепетали перед ним, прежде чем он пошевелил пальцем. Когда они узнают, какого рода предложение он собирается им сделать, они изумятся, обрадуются и станут его друзьями на всю жизнь или, по крайней мере, до тех пор, пока им не представится случай без риска и с выгодой для себя перервать ему глотку. Джо прошел мимо них, не останавливаясь и даже не кивнув, а Гонзаго и Корделес украдкой проводили его взглядом.

На столе у Джо был телефон, соединенный с коммутатором здания, но, кроме этого телефона, он установил тайком от всех еще один. Этот телефон не был зарегистрирован и нигде не значился. По его просьбе телефонная компания присылала ему счета на дом, так что никто в конторе не подозревал о существовании второго телефона. Джо держал аппарат в нижнем ящике своего письменного стола; шнур был пропущен сквозь отверстие, просверленное в дне ящика. Никто не мог заподозрить существование второго телефона — для этого нужно было бы лечь на пол и заглянуть под стол. Джо установил этот телефон для тех случаев, когда ему нужно будет знать наверняка, что на коммутаторе не перехватят его разговор. До сих пор в этом еще не было нужды. На коммутатор еще никто не был подсажен. И все же Джо воспользовался сейчас именно этим секретным телефоном.

Прежде всего он снова испробовал все семь тэккеровских номеров. Потом опять взялся за Уилока. Но не мог разыскать ни того, ни другого. С минуту он сидел неподвижно, сжимая в руке трубку. Она стала теплой и влажной. Страшная усталость охватила Джо. Он не снял шляпы, и ему казалось, что она давит ему на голову. Он понурился, жирные щеки его обмякли и обвисли. Он сидел и смотрел на свою руку и чувствовал, как она становится влажной от испарины и как от этого становится теплой и влажной телефонная трубка. Вены на его руке вздулись, словно веревки. Если бы только у него было время, он бы еще раз попытался уломать Лео, прежде чем натравливать на него полицию. Он уламывал бы его целый месяц, будь у него время. Но времени не было. Сегодня пятница, а в среду уже все будет кончено; быть может, и сейчас уже слишком поздно. Джо начал медленно, вяло набирать телефон Бэнта. Голова его так дергалась при каждом обороте диска, что шляпа чуть не свалилась на пол.

Эд Бэнт был окружной партийный заправила. Он состоял на жаловании у Тэккера и взял на себя защиту синдиката от вмешательства полиции. Бэнта не было ни в клубе, ни дома, ни в конторе его адвоката, ни в Таммани-Холл, ни в его собственной конторе. В конце концов Джо разыскал его в итальянском ресторане «Тэо», куда Бэнт иногда заглядывал.

— Простите, что побеспокоил вас, — сказал Джо, — но я хотел бы обратить внимание капитана Миллетти на лотерею, которая работает в доме номер 92—53 на Эджком авеню.

— Лотерея? — У Бэнта была привычка говорить по телефону приглушенным голосом. Это придавало каждому его слову оттенок значительности и конфиденциальности.

— Она работает под самым его носом, — сказал Джо, — и, мне думается, он будет благодарен за сообщение.

— Да, разумеется, — сказал Бэнт. — Миллетти, несомненно, должен принять меры. Чья это лотерея?

— Это в помещении 2Ф. Работает каждый день совершенно открыто. Было бы неплохо прихлопнуть ее поскорее. — Джо взглянул на часы. Было уже слишком поздно. — Скажем, завтра — завтра днем, часа в два. — В это время Лео едва ли бывал в конторе.

— Завтра суббота.

— Верно. Тогда самое позднее в понедельник.

— Я сейчас же передам Миллетти, — сказал Бэнт. — Он, конечно, будет очень признателен за сообщение. Да, кстати, Уилок здесь. Он вам не нужен?

— Нет, — сказал Джо. — Нет, не нужен.

Теперь ему уже не о чем было говорить с Уилоком. Дело было сделано. Он уже не нуждался ни в чьем приказании. Чувство стыда охватило его — столь острое, что оно рвалось из него, как стон. Джо спрятал телефон, запер ящик на ключ и вышел из кабинета. Он знал: сейчас позвонит Уилок — захочет удостовериться, что налет будет сделан именно на банк Лео. А Джо не в состоянии был признаться сейчас в этом Уилоку. Нет, только не сейчас. Он просто не в состоянии был сказать кому-нибудь, что натравил полицию на родного брата, хотя бы и сделал это для его же пользы.

— Если будет звонить Уилок, — крикнул он Рудди, проходя через комнату, — скажите ему, что я не мог больше ждать. Завтра утром я так или иначе буду у него в конторе.

Гонзаго и Корделес обратили к нему свои смуглые, мясистые, улыбающиеся лица и приветственно закивали. Джо не мог принудить себя ответить на их приветствия. Ему хотелось плюнуть в их мерзкие рожи. Он быстро вышел из комнаты.

Спускаясь по лестнице, Джо услышал, как в конторе зазвонил телефон. «Уилок», — подумал Джо. Он спустился с лестницы почти бегом, на цыпочках, стараясь не шуметь, но, добежав до дверей, не вышел на улицу, а спрятался под лестницу и притаился там, в сыром, пахнувшем погребом полумраке. Он слышал, как дверь конторы открылась и Рудди крикнул: — Джо, эй, Джо! Джо!

Джо не ответил. Густой бас Рудди перекатывался у него в ушах; его охватила дрожь. «Какого черта я боюсь Уилока!» — подумал Джо. Он посмотрел на дверь, ведущую в погреб, ощутил обступавший его со всех сторон мрак, и дрожь его утихла. Потом он услышал, как дверь наверху закрылась. Джо заметил, что краска на двери погреба потрескалась, вздулась и кое-где облупилась. Это напомнило ему трубу парового отопления, которая проходила под потолком в квартире у Лео. Он знал из телефонной книжки, что Лео живет на старом месте.

«Лео еще поблагодарит меня когда-нибудь, — подумал Джо. — Я расскажу ему, как я тут стоял, и он пожмет мне руку и скажет спасибо за то, что я ради него вытерпел».

Он подождал еще, чтобы дать Рудди время выглянуть в окно, увидеть, что его нет на улице, и сказать Уилоку, что Джо только сейчас ушел. Потом он вышел из подъезда.

 

2

В помещении 2Ф дома № 92—53 на Эджком авеню было шестнадцать штатных работников: десять сортировщиков, которые подбирали лотерейные билеты по номерам и ставкам и получали за это по 17 долларов в неделю, и пять счетоводов; шестнадцатый совмещал должность бухгалтера и управляющего конторой.

Счетоводов было так много потому, что на каждого контролера открывался отдельный счет. Три счетовода получали по 21 доллару в неделю, а двое, умевшие работать с арифмометром и вести книги, — по 23 доллара. Они проверяли счета контролеров и ежедневно составляли для хозяина баланс — сколько продано билетов и сколько выплачено выигрышей. Ведомости по всем прочим операциям, а именно: гонорары адвокатам, поручителям, штрафы, расходы на подарки, взятки, подкуп полиции составлялись Эдгаром и хранились в личной конторе Лео. Кроме самого Лео, счетоводов и юриста, помогавшего представлять сведения о доходах и расходах, никто никогда не видел ни одной бухгалтерской книги Лео.

Семь сортировщиков из десяти были женщины: итальянки, испанки и негритянки. Все они были уже не молоды, и у каждой была семья. Раньше они работали домашней прислугой, либо служили уборщицами в конторах или отелях. У Лео они были свободны по утрам и могли посвящать эти часы хозяйству, а вечером поспевали домой вовремя, чтобы уложить детей спать. «Чистая» работа в конторе казалась им верхом блаженства, а короткий рабочий день — просто каким-то даром небес.

Смуглого, веселого, кудлатого сортировщика по имени Джузеппе Рицицци все звали попросту Джус. Это был рослый малый, спереди, сзади и с боков равномерно обложенный тугим слоем жира. Он работал шофером такси, пока в один дождливый вечер его машина не кувыркнулась с набережной прямо в воду. Погода стояла холодная, и все окна в машине были закрыты. Когда машина погрузилась в черную воду, Джус не смог открыть дверцы. Давление воды заперло ее, как на замок.

Джус всей тяжестью налег на дверцу; он колотил по ней кулаками, и плечом, и головой, но дверца не поддавалась. Это было так же бесполезно, как биться головой об стену. Снова и снова налегал он на дверцу, каждый раз обрушиваясь на нее всей своей тяжестью. Из груди у него вырывался храп, точно у загнанной лошади. Он чувствовал, как мускулы дрожат у него на взмокшей спине.

Кругом было тихо. Слышались только глухие удары тела о дверцу и тяжелое дыхание, со свистом вырывавшееся из горла Джуса, когда он отскакивал от дверцы, чтобы с новой силой на нее обрушиться. Джус слышал это и слышал еще журчание воды — черной воды, покрытой черной пеной, — фонтаном бившей из-под переднего стекла и узенькими струйками просачивавшейся из-под пола. Джус навсегда запомнил эти звуки, а также страшный гул в голове, от которого, казалось, вот-вот лопнет череп. Этот гул не стихал ни на минуту. Внезапно Джус вспомнил про окно. Он лег на сиденье, поднял ноги и ударом каблука вышиб стекло. Через несколько секунд он уже выбрался из машины и целый и невредимый вынырнул на поверхность.

Но, когда Джус снова захотел взяться за свою работу, оказалось, что это ему не под силу. Он мог еще кое-как заставить себя сесть в машину, но пробыть в ней больше минуты был не в состоянии. Это открытие озадачило его. Приключение само по себе не причинило ему особого вреда. Слегка побаливало плечо, да на больших мясистых руках кое-где была содрана кожа. Кроме этого, никаких повреждений не было. Джус даже не простудился. Он был все тот же здоровенный малый, не знавший, что такое болезнь или недомогание. Однако стоило ему сесть в машину, — а иной раз это случалось даже и в лифте или когда он, вернувшись ночью домой, входил в неосвещенный подъезд, — как его охватывала дрожь, и он чувствовал удушье. Он вовсе и не вспоминал о том, что было с ним тогда в машине, — нет, просто в глазах у него темнело, и ему начинало казаться, будто он тонет. Нужно было выйти из машины, чтобы это прошло. Он выскакивал на тротуар и стоял, дрожа, весь в поту, с побелевшим лицом, а потом ему становилось стыдно, и он начинал смеяться и думал: «Ишь ты — хуже бабы!»

Другим сортировщиком был старый мексиканский индеец, в жилах которого текла и белая кровь, и черная, и красная, и бурая, и желтая. Звали его Педро Молинас. В нем скрестились все расы, от нордической до малайской. Может быть, это делало его речь такой бессвязной. Он был худой, долговязый, с рыжеватыми усами на темнокожем с медным отливом лице. Не будучи силен в английском языке, он вместе с тем был весьма словоохотлив и любил рассказывать про себя длинные истории. При этом он приходил в непомерное волнение, так как никто не понимал его, и слова вылетали у него изо рта вперемежку с шипением, свистом и брызгами слюны.

Он рассказывал всем, что у него есть жена и «штук пять-шесть ребят» в Мексико и еще одна жена и «штук шесть ребят» в другом месте, в которое он тыкал пальцем на карте. Выходило, что это Галвестон. Потом он добавлял, что у него есть еще жена с детьми в Канзасе и что он очень скучает по ним здесь, в Нью-Йорке, и подыскивает себе четвертую жену, чтобы она родила ему еще пять-шесть ребят. Он предлагал по очереди всем женщинам, работавшим в конторе, выйти за него замуж. При этом он тыкал пальцем через стол, обращаясь к очередной избраннице, и заявлял во всеуслышание: — Ты со мной спась, спась, буди хасоси дити.

Никто не принимал его слов всерьез, однако он не думал шутить. Тем не менее, когда все начинали смеяться, он смеялся тоже, радостно переводя взгляд с одного смеющегося лица на другое, и его черные глаза поблескивали, как вода на солнце. У него была привычка приговаривать «Ай-ай» при всякой неожиданности; из-за этого и потому, что у него было так много жен и детей, а также потому, что его звали Педро, ему дали кличку Пай-ай.

Имя третьего сортировщика было Уильям Ксавье Мидлтон, и все звали его мистер Мидлтон. Это был пожилой человек незлобивого вида, с медлительно-гнусавым голосом и добродушным смехом. Его речь журчала, как неторопливые переборы гитары. У него были седые волосы, розовое лицо, твердая неспешная поступь, и с виду ему казалось не больше пятидесяти лет, а на самом деле стукнуло уже шестьдесят два.

Почти всю свою жизнь мистер Мидлтон проработал телеграфистом и, хотя никогда не был достаточно искусен, чтобы занимать эту должность в маклерских конторах в периоды биржевого ажиотажа и получать 100 долларов в неделю, он все же любил свою работу и даже гордился ею. Когда аппараты телетайп, управляемые мальчишками и девчонками за 25 долларов в неделю, начали получать все большее распространение и среди телеграфистов стали с тревогой поговаривать о том, что аппарат Морзе, пожалуй, скоро совсем выйдет из употребления, мистер Мидлтон не пожелал тревожиться попусту.

— Дурные мысли вредят пищеварению и работе почек, — заявил он. И еще он говорил так: — Что толку зря думать? Думай не думай — это ничему не поможет и ничему не помешает. Зачем же голову ломать?

И вместо того, чтобы тревожиться по поводу телетайпа, который грозил лишить его работы, мистер Мидлтон стал тревожиться о своей руке. Ему приходилось видеть, как с некоторыми телеграфистами случалась такая беда. Никто толком не знал, в чем тут дело, но рука вдруг теряла чувствительность и не могла больше работать на аппарате. С виду рука была как рука. Боли не было. Опухоли не было. Человек мог делать этой рукой любую работу. Только точки и тире рука уже не могла выстукивать с прежней скоростью. Мистер Мидлтон работал правой рукой; теперь он приучился работать левой.

Наловчиться выстукивать левой рукой, после того как всю жизнь выстукивал правой, было нелегкой задачей для человека его возраста. Мистеру Мидлтону минуло к тому времени уже пятьдесят девять лет. Он отказался от покера по пятницам, и от кино по субботам, и от партии на бильярде у Бойла по средам, и все вечера проводил за аппаратом, учась работать левой рукой. Через полгода он овладел этим искусством. Он мог работать любой рукой одинаково быстро. И вдруг его правая рука забастовала. Если бы мистеру Мидлтону сказали, что это произошло от самовнушения, он бы ответил, что это пустые бредни. Просто-напросто его предчувствие сбылось. Он не был удручен. Он предугадал надвигавшуюся беду и сумел вовремя к ней подготовиться, и ему было даже отчасти приятно, что эта долгая, утомительная подготовка не пропала даром.

Никому из его товарищей-телеграфистов тоже не приходило в голову, что рука мистера Мидлтона, быть может, никогда бы не вышла из строя, если бы он не внушил себе, что так будет. Все в один голос говорили, что старик хитер, как бес, уж его-то врасплох не застанешь; а кое-кто даже последовал его примеру и начал учиться передавать левой рукой. Им тоже впоследствии не пришлось раскаяться в своей дальновидности: и у них правая рука вскоре вышла из строя.

Мистер Мидлтон считал, что его левая рука не сможет служить ему так же долго, как правая. Правая рука продержалась сорок два года. Левая рука была слабее правой, но ее, конечно, хватит лет на двадцать, а больше ему, пожалуй, и не нужно. Однако не прошло и года, как его левая рука забастовала так же, как и правая.

Мистер Мидлтон вытягивал руки и глядел на них. Это были старые руки. Они немало поработали в свое время, но все еще были розовые и пухлые, не такие узловатые клешни, как у других стариков. «Даже в голову не придет, что между правой и левой рукой может быть такая разница», — думал мистер Мидлтон.

Среди счетоводов, работавших в конторе, были две негритянки. Одну из них звали Делила Лаури. Имя это ее родители выбрали за благозвучность, и оно было такое же нежное, как она сама. Делила Лаури окончила колледж и получила диплом педагога, однако преподавательской работы для нее не нашлось. Она занималась по утрам, надеясь получить университетский диплом. Ей казалось, что если у нее будет еще один диплом, более внушительный, то, может быть, министерство просвещения не отвергнет ее, когда ему понадобятся учителя. Вторую негритянку-счетовода звали Коринна Андерсон. Это была невысокая коренастая женщина с пышными формами; до того, как попасть к Лео, она работала в ресторане — сначала официанткой, а потом кассиршей.

Еще два счетовода были кубинцы — маленькие, живые, черноглазые, с черными как смоль волосами. Оба они были музыкантами, пока распространение «консервированной» музыки не лишило их заработка. Они были похожи друг на друга, как родные братья, но встретились впервые лишь в конторе Лео. Им очень хотелось поставить водевильный номер, и часто, улучив свободную минуту, они забивались в угол и начинали придумывать куплеты, шутки и разные смешные трюки. Они увлекались и веселились от души, совсем забывая о том, что водевиль сейчас не в моде.

Пятый счетовод был ирландец — невысокий, полный, рыжеволосый, веснушчатый и задиристый. Звали его Фрэнсис Мюррей. Ему было лет под тридцать, и по окончании средней школы он переменил с десяток случайных профессий, причем самой устойчивой его должностью оказалось место юнги-рассыльного на борту океанского парохода, где Фрэнсис прослужил два года. Он полюбил море — главным образом потому, что на пароходе обрел для себя дом, и дом этот был далек от мира с его треволнениями. Всякий раз как Фрэнсис попадал на сушу, его начинали одолевать житейские заботы, но вот он шел к себе на пароход, и тот уносил его прочь. Он, может быть, никогда бы и не расстался с морем, если бы не его непокладистый характер. Когда старшим над рассыльными был назначен вместо него другой юнга, Фрэнсис Мюррей обиделся и ушел с судна.

Фрэнсис Мюррей нравился Лео. Лео посоветовал ему изучить какое-нибудь ремесло или подыскать себе такую работу, которая открывала бы перспективы на будущее. В конце концов Мюррей решил стать полисменом. Лео дал ему денег, чтобы оплатить обучение, и вот в понедельник, за три дня до праздника Благодарения 1934 года, Мюррей сдал выпускные экзамены и был зачислен в список кандидатов на занятие вакантной должности полисмена.

Лео сделал совсем неплохой бизнес, взяв к себе в сортировщики бывших служанок и уборщиц. Они радовались своей работе и были ему благодарны. Но Лео взял их не потому, что это был хороший бизнес. Просто ему нравилось, что они будут довольны и благодарны ему и смогут больше времени уделять своим детям.

Они рассказывали ему о своих домашних делах, и, если кто-нибудь у них в семье заболевал, Лео не скупился на лишние пять долларов, всякий раз, впрочем, предупреждая, что это должно остаться в тайне, иначе каждому захочется тоже получить пять долларов. Но весть о его щедрости тут же облетала контору. Ибо если счастливица и держала язык за зубами, то достаточно было поглядеть на ее лицо. Однако никому и в голову не приходило злоупотреблять добротой Лео.

Одна из итальянок бросилась однажды перед Лео на колени и покрыла поцелуями его руку за то, что он дал ей пять долларов. Он подскочил, как ужаленный, но все же это было ему приятно. Он чувствовал, что все они любят его на свой лад, и они действительно его любили.

Лео восхищала простодушная незлобивость, с которой мистер Мидлтон принимал обрушившееся на него несчастье, и он время от времени угощал его сигарой. Он неоднократно с сочувствием выслушивал историю автомобильной катастрофы Джуса и однажды велел Эдгару снять с автомобиля дверцу, чтобы испробовать — не поможет ли это Джусу усидеть в машине. Но это не помогло. Лео также очень жалел Делилу и втайне гордился тем, что у него работают люди, окончившие колледж. Он нашел ей несколько частных уроков, которые она давала утром по субботам, когда у нее не было занятий на курсах. Если у нее будет достаточно учеников, она сможет бросить работу в конторе, сказал он.

— Но мне нравится работать у вас, — сказала Делила.

— Такая красивая девушка, да еще окончившая колледж! Стыд и позор, что для вас до сих пор не нашлось настоящей работы!

Делила так просияла, что Лео почувствовал себя неловко.

Но когда в конторе что-нибудь не ладилось, Лео говорил себе: «Это все оттого, что я набрал на работу калек. Я всем желаю добра, кроме самого себя». С тех пор как Лео занялся лотерейным бизнесом, нервы у него совсем расходились, и он легко раздражался.

Однажды ему совершенно отчетливо показалось, будто он стоит перед самим собой и в самого себя тычет пальцем. В подсчетах была допущена ошибка, которая обошлась ему в 100 с лишним долларов. «Тебе нравится корчить Деда Мороза? — кричал он на самого себя. — Валяй, ублажай своих калек, пока не свернешь себе шею!» Он даже видел, как сверкал рубин на маленьком жирном мизинце, когда он тыкал в самого себя пальцем.

Это было страшное видение. Лео уставился прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Вся злость мгновенно с него соскочила, словно испугавшаяся лошадь — рванулась и ускакала, так больно лягнув его, что у него перехватило дыхание. В конце концов он решил, что это был сердечный припадок, вызванный волнением. Должно быть, он несколько мгновений был, как мертвый, а призрак, стоявший перед ним и кричавший на него, вероятно, была его душа. Да, да, несколько секунд он был мертв и видел свою душу, а потом сердце справилось с припадком и опять заработало.

После этого Лео старался держать свой гнев в узде. И поднимался по лестнице очень медленно, чтобы не натрудить сердце.

Был, однако, в конторе один человек, которого Лео не сумел расположить к себе и чью преданность он не сумел завоевать. Фредерик И.Бауер, главный бухгалтер и управляющий конторой, работавший на жаловании в 25 долларов в неделю, вообще был не из тех людей, которым свойственны чувства симпатии и преданности. Он, как и Лео, страдал от неуверенности, но Лео за свою деловую жизнь успел приобрести опыт в общении с людьми, которого у Бауера не было. Поэтому его обычно недолюбливали. Про него говорили, что он слишком скрытен, держится особняком, никогда не пошутит и вообще человек скучный. На самом же деле беда была не в том. Просто Бауер так привык получать отпор, что не отваживался подойти к кому-нибудь с открытой душой.

В 1934 году Бауеру было тридцать лет. Он был высок ростом, с нездоровым пятнистым цветом лица, отчего кожа его на первый взгляд казалась прыщавой. Густые светлые волосы были коротко острижены над висками, что придавало голове квадратную форму. А на макушке волосы были гладко прилизаны и так блестели, что напоминали мокрую клеенку. Глаза у Бауера были голубые, но за квадратными, в золотой оправе очками казались бесцветными. Телом он был костляв. Вообще по наружности он более всего походил на немца-механика, принарядившегося ради праздника. Однако он никогда не носил рабочего комбинезона. До того, как поступить к Лео, он много лет работал в другой конторе. Лео нашел его там же, где и мистера Мидлтона — в бильярдной Бойла.

Кризис лишил Бауера работы в конторе скобяной компании. Бауер знал Лео как одного из завсегдатаев Бойла, и хотя Лео почитался там за «бизнесмена», Бауер догадывался, что он из «рэкетиров». Бауер был у Бойла и слышал, как Лео нанимал на работу мистера Мидлтона, и не сомневался, что он тоже мог бы получить работу у Лео. Но Бауер ждал. Он не мог заставить себя связаться с «рэкетиром». Он ждал до тех пор, пока не вышли все деньги, занимать уже было не у кого, случайных заработков тоже больше не было, и оставалось только просить помощи у благотворительных обществ. С точки зрения Бауера, для семейного человека жить вспомоществованием было более позорно, чем жить воровством. Человека, думал он, могут толкнуть на воровство благородные побуждения, и тогда это не уронит его в глазах людей. И вот, однажды он подошел к Лео и попросил принять его на работу.

— Я буду делать все, — сказал он. Его слегка трясло. — Что велите, то и сделаю.

Это было в те дни, когда Лео сам еще чувствовал себя неспокойно в своем новом деле. Он уже раньше замечал, что Бауер украдкой на него поглядывает, а как только заметит, что Лео на него смотрит, поспешно отворачивается, словно мальчишка, высовывающий за спиной язык. Лео справился, кто он такой, и, узнав, что это — безработный конторский служащий с образованием, подумал: «Хочешь жить по закону? Ну и живи себе. А у меня, по крайней мере, будет кусок хлеба в такие тяжелые времена, как сейчас».

Неожиданное обращение к нему Бауера огорошило Лео.

— Что это значит — все буду делать? — выкрикнул он. — Какие у меня дела, по-вашему, что вы «все» будете делать?

Бауер покраснел от смущения, но он был тугодум. В голове у него засела одна мысль, и он не мог так быстро от нее отрешиться. Вместе с тем он чувствовал, что нужно сейчас же, немедленно что-то ответить, и потому сказал то, что было у него на уме:

— Мне все равно, какая работа. В доме есть нечего, а их четыре рта. — Он понимал, что говорит не то, что следует. Голос его упал до невнятного бормотания. — Вы только скажите мне, что нужно делать — я все сделаю, — пролепетал он.

— А если я пошлю вас воровать для меня? — закричал Лео. — Опыт у вас есть? — С соседних столиков начали поглядывать в их сторону.

— У меня дети голодают, — беспомощно пробормотал Бауер.

Но Лео был слишком зол, чтобы его слушать.

— А как вам понравится, если я дам вам револьвер и прикажу настрелять для меня денег? — бушевал Лео.

Управляющий бильярдной поспешно направился к их столику. Это был крупный, тяжеловесный мужчина. Звали его Джордж Палумбо. Когда-то он был профессиональным борцом. Он обхватил Бауера за плечи.

— Все мы сейчас не в своей тарелке, — сказал он.

Бауер бросил на Палумбо благодарный взгляд.

— Я только хотел спросить его насчет работы, а он на меня накинулся. — Палумбо свободной рукой снял пальто и шляпу Бауера с вешалки и повел его к двери. Бауер стал было упираться, но рука Палумбо крепче обхватила его за плечи.

— Вы что же, хотите вышвырнуть меня из-за этого человека? — воскликнул Бауер.

— Вы сейчас не в себе. — Палумбо не отпускал Бауера, пока тот не очутился на тротуаре. — Что поделаешь, времена тяжелые, у всех сейчас нервы пошаливают. Идите домой — остынете, вам легче станет.

Если бы Палумбо не выставил его за дверь, Бауер, быть может, не принял бы предложения Лео, когда тот приехал к нему. Лео мучила совесть — вот почему он приехал к Бауеру. Чувство вины перед Бауером заставило его раздуть случай в бильярдной и уговорить себя, что Бауер «настоящий, первосортный парень» с хорошим открытым лицом, надежный и честный. А Бауера убедило то, что Палумбо, когда пошло на поверку, отдал предпочтение не ему, а Лео. Вот что заставило Бауера решиться пойти к рэкетирам.

Они все были в сборе — бывшие уборщицы и служанки, мистер Мидлтон и Джус, музыканты и Делила Лаури, кассирша из ресторана и молодой человек, собиравшийся стать полисменом, Бауер и Пай-ай, — когда агенты Миллетти, по доносу Джо, ворвались в банк. Лео тоже был здесь. Он не пошел в свою личную контору из боязни, что Джо явится туда и снова начнет его уговаривать.

Налет производили два агента в штатском и с полдюжины полисменов в форме. Один из полисменов постучал в дверь, и Бауер, стоявший поблизости, пошел открывать.

— Кто там? — спросил он, отпирая дверь, и полисмены один за другим ввалились в комнату.

Они появились сразу, со всех сторон, и Бауер от неожиданности подскочил и громко стукнулся об пол одеревеневшими ногами. Затем бросился бежать, забился в угол и, весь сжавшись, поглядывал оттуда на полисменов. В комнате стояла мертвая тишина, и все отчетливо слышали, как Бауер пробежал в угол. Он производил негромкие, царапающие звуки, словно на ногах у него были когти.

— Ни с места! — сказал один из агентов. — Не двигайтесь!

Лео с Делилой были в нише; они проверяли старые лотерейные билеты, так как один из контролеров пожаловался, что его обсчитали. Когда агент проник в комнату, Лео держал в руках пачку старых билетов. Растерявшись от неожиданности, он вышел из ниши и направился навстречу полисменам, хмурясь и поглядывая на них исподлобья. Вдруг он сообразил, что держит в руках билеты, а билеты — вещественное доказательство. Он бросил их на пол.

— Очень сожалею, мистер Минч, — сказал один из агентов. — Но вы сделали это слишком поздно.

Он собрал брошенные Лео билеты, положил их в конверт и написал на конверте имя Лео.

— Подите-ка сюда на минутку, — сказал Лео. — Лицо агента показалось ему незнакомым, но в этом не было ничего удивительного. Он давал взятки слишком многим из них, чтобы всех помнить.

Агент, не торопясь, прошел за Лео в вестибюль. Там уже были расставлены полисмены: один у лестницы, ведущей вверх, другой у лестницы, ведущей вниз. Эти полисмены были Лео знакомы, и он им кивнул. Они смущенно поглядели на него.

— Я полагаю, что мы с вами сейчас это уладим, — сказал Лео агенту, опуская руку в карман. Он знал, что время от времени, когда кому-нибудь из агентов приходится туго, он производит арест, просто чтобы получить взятку.

Но агент покачал головой.

— Да что это Миллетти — спятил вдруг, что ли? — закричал Лео. — Что все это значит?

— Он как будто был вполне здоров, когда я его видел, — сказал агент.

Двери квартир, выходивших на ту же площадку, отворялись одна за другой, и из них выглядывали любопытные лица.

— Нечего тут смотреть! — закричал агент. Он повернулся к полисмену. — Никого не пускать! — приказал он. Ему явно было не по себе.

Лео вернулся в банк.

Другой агент тем временем с помощью полисменов закончил сбор вещественных доказательств и вызвал по телефону полицейский автомобиль. Каждая пачка билетов, лежавшая на столе перед сортировщиком или счетоводом, была запечатана в отдельный конверт и помечена. Арифмометры опечатали, незаконченный дневной баланс, сводки и прочие бумаги сложили в одну большую пачку.

Женщины сбились в кучку около ниши. Некоторые казались испуганными, но большинство уже оправилось от страха и, по-видимому, получало даже некоторое удовольствие от этого происшествия, нарушившего однообразие рабочего дня. Делила сидела немного поодаль. Лицо ее было задумчиво. Руки спокойно сложены на коленях. Пай-ай стоял среди женщин и что-то весело и нечленораздельно говорил, обдавая их фонтаном мелких брызг.

«Вот, должно быть, такую же галиматью слышит господь, когда прислушивается к тому, что творится на земле», — подумала Делила. Один из полисменов внимательно вслушивался в бормотания Пай-ая. Это был молодой честолюбивый парень, и ему хотелось выудить еще какую-нибудь улику.

— Не то он говорит на блатном языке, — сказал полисмен, — а не то выворачивает слова наизнанку. Вы понимаете что-нибудь? — Он не сводил глаз с Пай-ая, но обращался, по-видимому, к Мюррею, который стоял поблизости.

Мюррей наблюдал за работой агентов и полисменов с любопытством профессионала. Ему хотелось знать, будут ли они все делать так, как его учили в полицейской школе.

— Он большой шутник, — сказал Мюррей. — Он говорит на блатном языке, да к тому же еще выворачивает слова наизнанку.

Бауер сидел в углу, лицом к стене. Неподалеку от Мюррея сидел Джус и двое музыкантов-кубинцев. Кубинцы разговаривали по-испански, а Джус прислушивался к их разговору, хотя не понимал ни слова. Лицо его было бледно и сосредоточенно; большие, сжатые в кулаки руки лежали на коленях. Он старался не думать о предстоящей поездке в полицейском автомобиле. Мистер Мидлтон стоял тут же и безмятежно покуривал папиросу. Жилет его был расстегнут, руки сложены на животе поверх белой рубашки. У него был такой вид, словно он только что встал из-за стола после сытного обеда и теперь обдумывает, как бы с приятностью провести вечер.

Лео подошел к телефону; он вызвал своего адвоката, велел ему разыскать Рудди, который был его постоянным поручителем, и направить его в суд для взятия на поруки семнадцати человек. Он также попросил его прислать туда Эдгара с машиной. Потом подошел к Джусу.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

Джус поднял голову, и Лео увидел капли пота на его большом бледном лице.

— Да что-то мне не по себе, — сказал Джус.

— Ничего, ничего, — сказал Лео. — Здесь недалеко — три-четыре минуты — и мы будем все вместе, все будем возле вас. Мы вас не пустим. — Он сделал попытку рассмеяться, но вышло не очень удачно.

— Как-нибудь выдержу, — сказал Джус.

— Такой здоровенный малый, — Лео потрепал его по плечу. — Это же пустяки.

— Постараюсь.

Лео решил сказать женщинам, чтобы они сели с Джусом. Они пристыдят его и заставят сидеть спокойно. Он направился к нише, и когда проходил мимо Мюррея, тот потянул его за рукав и попросил уделить ему минуту.

— Сейчас, сейчас, подождите, — сказал Лео с раздражением.

Он шепнул итальянкам, чтобы они сели в полицейском автомобиле по бокам Джуса. Женщины сразу приняли матерински озабоченный вид.

— Нехорошо, если он наделает шуму, — сказал Лео. Итальянки сочувственно закивали головами. Лео повернулся к Делиле. — Все это пустяки, не нужно расстраиваться, — сказал он. Она не ответила. Не повернула головы и не взглянула на него. Она продолжала сидеть все так же спокойно и неподвижно, и он постоял возле нее с минуту, не зная, чем ей помочь. Тут он заметил, что Мюррей стоит и ждет, когда можно будет с ним поговорить, и, отвернувшись, быстро подошел к мистеру Мидлтону. — Мне очень жаль, что так вышло, — сказал он.

Мистер Мидлтон не торопясь вынул папиросу изо рта. Он думал о том, что мог бы научиться работать на телетайпе, когда его руки вышли из строя. Но тогда ему казалось, что это ниже его достоинства. Он предпочел заявить компании, что подыщет себе другую работу, более подходящую для человека его возраста и положения.

— Что толку тревожиться попусту, — сказал он Лео. — Только мозги натрудишь. — Он взглянул на Лео, улыбнулся и так же неторопливо сунул папиросу обратно в рот.

Лео поспешно вышел в вестибюль. Ему хотелось уйти от всех. Хватит с него и собственных забот. Он шагал взад и вперед по вестибюлю, пока полисмен, поднявшись по лестнице, не объявил, что машина подъехала. Тогда Лео вернулся в контору и снял с вешалки пальто и шляпу.

— Выходите все, — сказал агент. — Ну, пошли! По одному, за мной. Вперед не вылезать и не отставать, идите друг за дружкой.

Он продолжал выкрикивать еще что-то, и все медленно выстроились в шеренгу и гуськом потянулись к выходу. Один полисмен и один агент остались в комнате, собираясь замкнуть шествие; они увидели, что Бауер продолжает неподвижно сидеть в углу лицом к стене. Когда агент направился к нему, Бауер как-то нелепо съежился. Его длинное костлявое тело заерзало на стуле.

— Что это с вами такое? — спросил агент. — Ходить не можете?

— Нет, — сказал Бауер. Голова его была опущена, глаза закрыты. Он быстро затряс головой. — Нет, — сказал он. — Нет, нет, нет, нет! — Он не говорил, а бормотал.

Агент рассмеялся. Он был человек семейный, а Бауер вел себя точь-в-точь как заупрямившийся ребенок.

— Не хочу-у-у, — плаксиво протянул агент. Запрокинул голову, уперся руками в бока и капризно затопал ногой. — Не хочу-у-у, — прохныкал он и снова засмеялся.

Бауер умолк. Он не открыл глаз, не поднял головы, только ухватился руками за стул с такой силой, что суставы на пальцах побелели. Йоги его судорожно обвились вокруг ножек стула.

— Ну, пошли! — сказал агент. — Вставай!

Бауер продолжал сидеть молча. Он так крепко цеплялся за стул, что все тело его дрожало от напряжения.

Полисмен, стоявший у дверей, крикнул первому агенту, чтобы тот подождал. Все, остановившись, обернулись и начали прислушиваться. И вдруг всех охватил страх. Даже мистер Мидлтон сжал кулаки.

Полисмен отошел от двери и не спеша направился к Бауеру.

— Поглядите-ка на этого ублюдка, — сказал агент. Он медленно осмотрелся вокруг. Потом внезапно ринулся вперед и схватил Бауера за волосы. — Вставай! — зарычал он и дернул его за волосы вверх.

— Нет! — крикнул Бауер. И вдруг взвизгнул. Он широко открыл рот и взвизгнул что было мочи. — Нет! — выкрикивал он и взвизгивал и снова выкрикивал: — Нет! Нет! Нет! — и снова взвизгивал. Глаза у него по-прежнему были закрыты, и он изо всех сил цеплялся дрожащими руками и ногами за стул.

Служащие конторы, стоявшие в вестибюле, зашевелились. Крики Бауера всколыхнули их, как ветер колышет высокую траву. Коринна Андерсон засмеялась, а Джус вышел из шеренги.

— Ну пошли, пошли, — сказал агент, загоняя их, как пастух стадо. Он видел, что это стадо того и гляди разбредется в разные стороны.

— Ну, марш, вниз по лестнице! Пошевеливайтесь!

— Разрешите, — сказал Лео.

Он стал пробираться мимо шеренги обратно в банк. Полисмен преградил ему дорогу.

— Это же я, — сказал Лео.

Полисмен с минуту колебался. Потом обернулся к остальным.

— Ступайте вперед, слышите вы! — закричал он. — Ну, живей! — Он ткнул мистера Мидлтона в спину дубинкой. — Шагай, шагай, папаша! — сказал он.

Волосы у Бауера взмокли от пота, и агент никак не мог за них ухватиться. Они были слишком короткие и слишком влажные. Они выскальзывали из его пальцев, и он поднял руку, брезгливо оглядел ее и отряхнул.

— Помоги-ка мне справиться с этим дерьмом, — сказал он полисмену, стоявшему рядом.

Полисмен подошел к Бауеру сзади. Он обхватил его рукой за шею, сдавил ее и потянул вверх. Глаза Бауера под закрытыми веками полезли из орбит. Он старался укусить полисмена за локоть, но не мог достать до него зубами — локоть был под его подбородком. Когда полисмен потащил его за шею, он отделился от пола, но продолжал цепляться за стул, и стул отделился от пола вместе с ним.

Агент нагнулся и начал отдирать ноги Бауера от стула. Но ничего не мог с ними поделать.

— Ладно, — сказал он. — Отпусти-ка его на минутку.

Он тяжело дышал. Расстегнув нижние пуговицы пальто, он сунул руку в задний карман брюк и вытащил оттуда короткий свинцовый брусок, обшитый черной кожей. Он потряс им перед закрытыми глазами Бауера.

— Видишь это? — спросил он раздельно и громко. — Если ты не отпустишь стул, я, видит бог, переломаю тебе руки и ноги. — Он опустил свинчатку и выпрямился. — Ну, — сказал он. — Вставай теперь.

Бауер не открыл глаз. Из-под опущенных век по его пятнистому костлявому лицу потекли слезы. Рука полисмена перестала сдавливать ему горло. Бауер широко открыл рот. С минуту он молчал. Потом взвизгнул.

— Помогите! — Дальше слова слились в нечленораздельный визг. Потом он опять выкрикнул: — Убивают!

Лео уже был в комнате. Он стоял и смотрел на Бауера.

— Постойте минутку, ребята, — сказал он. Медленно, с озабоченным видом он подошел к Бауеру. — Отойдите, я сейчас приведу его в порядок.

Полисмен и агент отошли в сторону. Они, по-видимому, рады были, что кто-то пришел им на помощь.

— Только поживее, — сказал агент. — Мы не можем возиться тут целый день.

— Этот сукин сын рехнулся, — сказал полисмен. Лео наклонился и обнял Бауера за плечи.

— Фредди, — шепнул он. — Послушайте меня. Возьмите себя в руки, Фредди.

— Нет, — сказал Бауер. — Нет, нет, нет, нет. — Голос у него дрожал, и не слова, а какие-то обломки слов слетали с губ.

— Это я, Лео. Вам ничего не сделают. Я о вас позабочусь. Что могут сделать с человеком, который честно нарабатывает свой хлеб, управляя конторой? Можете на меня положиться. Разве Лео когда-нибудь обманывал рас?

С минуту Бауер молчал. Потом открыл глаза — первый раз за все время. Глаза были как стеклянные.

— Я не могу встать, мистер Минч, — сказал он. Голова его качнулась и устало прислонилась к груди Лео.

— Ничего, ничего, — сказал Лео. — Обопритесь на меня. — Он положил руку ему на голову и прижал ее к своей груди. — Лео вам поможет. — Он говорил приглушенным голосом, похожим на плач.

Налет был сделан в середине дня. Когда они вышли из подъезда, холодное, желтое солнце еще светило на серой улице. Собралась толпа. Ребятишки стояли тихо, Позади них, выглядывая друг из-за друга, толкались мужчины и женщины, слышалось перешептывание и шарканье ног.

В большом полицейском автомобиле было темно. На полу между двумя рядами скамей, прикрепленных к стенам, лежала решетка. Лео сидел впереди, рядом с Бауером, а напротив него сидел Джус. Они почти касались друг друга коленями. Бауер прислонился головой к перегородке, отделявшей их от шофера. Он все еще хныкал.

— Нет, не могу, — сказал Джус. Автомобиль еще не трогался с места, и в него продолжали входить люди, а Джуса уже трясло.

— Через минуту мы будем на месте, — сказал Лео. Он потрепал Джуса по колену. — Такой здоровенный малый, — сказал он.

Темный воздух был пропитан каким-то специфическим тюремным запахом. Автомобиль медленно катился по улицам, другие машины задерживались позади него, и седоки высовывались, стараясь разглядеть узников сквозь железные переплеты в задней дверце.

Лео смотрел на перешептывающиеся в темноте фигуры, на темные скрипучие стены машины, на двух агентов и двух полисменов, стоявших у выхода, на любопытных, которые выглядывали из сбившихся в кучу автомобилей, — и на минуту ему показалось, что это не он, а кто-то другой сидит здесь. Он сидел и думал о себе, как о постороннем человеке.

«Странный способ добывать кусок хлеба», — подумал он.

Бауер все еще скулил, и Джус резко наклонился вперед.

— Если он не замолчит, мистер Минч, — сказал он, — я его придушу. — Его бледное, мокрое от пота лицо дергалось.

— Неужели у нас и без того мало хлопот! — воскликнул Лео.

— Скажите ему, чтобы он замолчал. Ей-богу, мистер Минч, я не выдержу.

— Ему нужно выплакаться. Не можете вы, что ли, дать ему выплакаться? — Лео увидел, что лицо Джуса исказилось, а большое тело словно набрякло. Он походил на животное, приготовившееся к прыжку. Лео поспешно обернулся к Бауеру. — Он и правда придушит вас, Фредди! — крикнул он и схватил Бауера за плечо, но тот вырвался. — Ну, перестаньте, — сказал Лео. — И без вас хлопот достаточно.

Бауер втянул в себя воздух и долго сидел не дыша. Голова его по-прежнему была прислонена к перегородке. Маленький кружок серого цвета проникал через отверстие над его головой. Свет был тусклый и, словно тень, падал на лицо Бауера и затягивал стекла его очков голубоватой пленкой. Наконец Бауер прерывисто выдохнул воздух и снова глубоко с шумом вздохнул. После этого он опять надолго задержал дыхание, потом еще раз выдохнул и тотчас снова захныкал.

Джус следил за ним. Когда хныканье возобновилось, он рванулся вперед, но женщины, сидевшие у него по бокам, вцепились ему в руки и умоляюще забормотали что-то по-итальянски.

— Мне все равно, — сказал Джус. — Я его сейчас придушу.

Одна из женщин повернулась к Лео. Ее темное лицо было перекошено от волнения. С губ сыпались итальянские слова.

— Не понимаю, — сказал Лео. — Что она говорит, Джус? Я ничего не понимаю. — Он наклонился вперед и толкнул Джуса в грудь. — Ну? — крикнул он. — Я на понимаю. Что она говорит?

Джус не ответил. Машина подскочила при въезде во двор и остановилась, и Джус начал проталкиваться к выходу.

— Извините, — бормотал он, переступая через чьи-то ноги. — Извините, извините, извините. — Голос его звучал нетвердо и слабо, как шелест ветра.

Все знали, что с ним происходит, и жались к стенам, чтобы дать ему дорогу. Он выскочил из машины и остановился тяжело дыша.

— Форменная баба, — проговорил он громко, покачивая головой и дрожа всем телом. Потом рассмеялся и добавил: — Бауер — баба, вот кто!

Лео вышел последним вместе с Бауером. Тюремный запах все еще свербил в носу. Двор полицейского участка, в котором их высадили из машины, был со всех сторон окружен строениями, и солнечный свет не проникал в него. Лео шагал в серых мертвенных сумерках, думая о Джусе и Бауере и о том, что, не расхныкайся Бауер, Джус, наверно, взбесился бы, потому что тогда все его мысли были бы сосредоточены на самом себе.

Внезапно Лео подумал, что несколько лет назад он тоже не выдержал бы того, что сейчас перенес и что ему еще предстоит перенести. Он бы тоже, верно, взбесился.

 

3

Начальник районной сыскной полиции капитан Миллетти жил в новом кирпичном домике в Бронксе. Лео пришел к нему на следующее утро. Он обошел дом и постучался с черного хода, так как знал, что Миллетти будет недоволен, если посещение Лео не укроется от глаз соседей. Капитан сидел на кухне и завтракал. Кроме него, за столом сидели его дети-подростки. Жена в утреннем кимоно подавала на стол.

Миллетти предложил Лео чашку кофе, но Лео сказал:

— Нет, благодарю. Что такое произошло между нами вчера? — Миллетти провел его в столовую, прикрыл двери и спросил, что он имеет в виду — налет? — Да, налет, — сказал Лео, и Миллетти ответил, что понятия не имеет, в чем тут дело. Он получил приказ из Главного полицейского управления, и ему ничего другого не оставалось, как выполнить предписание.

— Обычно так не делается? — спросил Лео.

— Это не против правил. Управление может давать нам поручения.

— Я понимаю. Ну а другие две лотереи, в том же здании?

— Насчет этого я никаких указаний не получал.

— Значит, все остается по-старому? Вы никого не трогаете, пока вам не прикажут?

— Правильно, — сказал Миллетти. — Я никому на причиняю беспокойства, пока мне не прикажут.

Лео опять прошел через черный ход, дошел до угла, где Эдгар ждал его в машине, и поехал к себе в контору. До разговора с Миллетти он все еще надеялся, что налет не был подстроен Тэккером, а что полиция сама начала кампанию против лотерей. Теперь уже на это надеяться не приходилось. Было ясно, как день, что это Тэккер. «Ну, я вам даром в руки не дамся, мистер Тэккер, не рассчитывайте на это, — думал Лео. — Война, так война».

Война, в сущности, уже началась. Лео с самого начала подозревал, что налет был организован Тэккером, чтобы принудить его войти в объединение, и еще в тот же день, дожидаясь вместе со всеми в комнате рядом с залом суда, когда кончится процедура взятия на поруки, обдумал план действий. Самое главное — чтобы лотерея продолжала работать. Прежде всего нужно было найти новое помещение — за старым полиция установила надзор вплоть до окончания дела. Лео поручил своему юристу снять новое помещение, а Эдгара послал собрать контролеров и доставить их к нему, в его личную контору. Необходимо было закрепить всех контролеров за собой и закрепить так прочно, чтобы они не переметнулись к Тэккеру, когда узнают о его синдикате.

Это было не так-то просто. Контролеры работали на комиссионных, и налет не мог не ударить их по карману. Прежде всего те из их клиентов, которые выиграли в день налета, не получат своих выигрышей, потому что полиция конфисковала билеты, и установить, кто выиграл, было невозможно. Клиенты, конечно, будут злиться, и все их родственники и знакомые тоже будут злиться, и до тех пор, пока случай этот не изгладится в их памяти, нечего и думать заработать на них. Кроме того, всякий, кто услышит про налет, будет считать, что лотерея Минча ненадежна и, значит, с этих клиентов, — а их будут тысячи, — тоже никаких комиссионных не получить. Но если только у него будет время, чтобы оправиться, думал Лео, он вернет всех игроков и снова поставит свой банк на ноги. Главное — время. От этого очень много зависит. А чтобы выиграть время, он должен помешать Тэккеру переманить контролеров.

Как только арестованные сделали заявление о том, что не признают себя виновными и судья согласился отложить разбор дела и отпустить их на поруки, Лео поспешил к своим контролерам. Он провел с ними почти всю ночь, уговаривая и убеждая их. Он намекал, что тесно связан с Танкером, что он и его брат Джо заодно, а Тэккер — большой человек и мигом все уладит. Контролеры и сами с первого дня своей работы у Лео считали, что он один из тэккеровцев, но Лео хотел напомнить им об этом, чтобы они, узнав о тэккеровском синдикате, сделали такой вывод: если у Лео лотерейное дело не ладится, так и у Тэккера, верно, будет не лучше. А к тому времени, как они узнают правду, банк Лео, может быть, уже оправится и им незачем будет от него уходить. «Может быть, может быть, может быть, — думал Лео, — а пока что нужно драться. Пусть Тэккер узнает, с кем имеет дело, пусть не воображает, что я дамся ему в руки, как ягненок».

Еще не было девяти часов, когда Лео приехал к себе в контору, а его там уже поджидали: банкиры явились выразить свое соболезнование, а заодно разнюхать, не грозит ли и им опасность; сборщики не знали, что говорить своим клиентам и, не доверяя контролерам, хотели получить указания от самого хозяина; игроки, чьи номера, по их словам, выиграли накануне, пришли за своими выигрышами.

Лео решил лично принять всех. Ему казалось, что это и есть борьба. Снова и снова объяснял он игрокам, что рад бы заплатить, да лишен возможности узнать, кто сколько выиграл.

Игроки спрашивали, вернет ли полиция конфискованные билеты, когда дело будет закончено, и смогут ли они хоть тогда получить свои деньги.

— В этом-то вся и беда, — терпеливо повторял Лео. — Ведь мы вынуждены отрицать, что эти билеты принадлежат нам.

Никто из игроков не желал слушать его доводов. У них были свои доводы. Они поставили деньги на номер. Их номер выиграл — быть может, первый раз в жизни, — а где выигрыш? Кое-кто начал шуметь, и Лео должен был перестать думать о Тэккере и о том, что Тэккер намерен предпринять, и перенести свое внимание на человека, который стоял перед ним, потому что человек говорил: — Это мои деньги, и плевать мне на ваши почему да отчего, да если бы, да кабы, да что полиция сказала, да что вы сказали, да что он сказал, — я хочу гнать, где мои деньги?

— Я верю, что вы выиграли, — убеждал его Лео. — Я вижу, — у вас хорошее, честное лицо, и я убежден, что вы выиграли. Но если я заплачу вам без билета, тогда ко мне сбежится весь Гарлем, и каждый скажет, что он выиграл, и я должен буду всем платить. Не все ведь такие честные, как вы.

— Нечего сказать, хороший ответ! Говорите лучше, где мои деньги? — сказал игрок и, постояв еще немного, ушел обиженный — это уже был не клиент Лео, отнюдь уж больше не клиент Лео.

Они все приходили обиженными и уходили обиженными. Так какой от всего этого толк? Зря он это затеял. Зря стал с ними разговаривать — даром только время потратил и устал, как черт. Но все же это была борьба. Даже если и не такая, как нужно, и не с тем, с кем нужно, но все же это была борьба.

Однако против Лео было возбуждено дело. Нужно что-то предпринимать. Исход дела зависел от Тэккера. В акте было сказано: «Задержаны с лотерейными билетами». Это была обычная формула, достаточно гибкая, чтобы ее можно было толковать как угодно. В большинстве случаев на основании такого акта доказывалось владение лотерейными билетами, но это квалифицировалось всего лишь как судебно наказуемый поступок, и дела такого рода разбирал судья без присяжных. Адвокат Лео и Рудди, его поручитель, без труда уладят это дело с судьей. Ну, а если полиция постарается доказать, что Лео — основатель и хозяин лотерейного банка? Это уже уголовное преступление, и судья должен будет передать дело суду присяжных. Там у Лео не было «заручек». Он не знал там никого, кто бы мог за него похлопотать, кроме Тэккера. Тэккер хозяйничал в полиции, и там все делалось по его указке, он хозяйничал и в низшей судебной инстанции, и там тоже все делалось по его указке, и в суде присяжных он тоже хозяйничал.

«Итак, — думал Лео, — меня посадят в тюрьму». Ему вспомнился тюремный запах полицейского автомобиля. Тот же запах был и в суде. От этого запаха так свербило в носу, словно туда забралось насекомое. Лео зажимал кончик носа пальцами и крутил его из стороны в сторону, но не мог освободиться от запаха. Тогда он попытался его выдавить. Он захватил двумя пальцами переносицу и стал оттягивать нос книзу, но и это не помогло. Ему показалось, что он просто раздавил что-то в носу. И запах раздавленного был еще тошнотворнее.

Сейчас этот запах припомнился Лео так отчетливо, что ему опять почудилось, будто запах, как насекомое, заползает к нему в нос. «Ладно, — подумал он. — Буду валяться в грязи, в сырости, на цементном полу. Клопы и крысы будут бегать по лицу всю ночь. Матрац будет вонять так, словно он набит раздавленными клопами. Но Тэккер узнает меня. Я его поучу, как нужно драться».

Служащих его, решил Лео, Тэккер, во всяком случае, не станет трогать. Тэккер возбудит уголовное дело только против одного Лео, рассчитывая, что тот прибежит к нему и предложит мировую. Остальные отделаются штрафом, и Рудди с адвокатом о них позаботятся. Значит, какой ни на есть бизнес останется. Контролеры связаны с ним крепко, и Эдгар может ими руководить, а Бауер будет управлять банком и, таким образом, что-то вроде бизнеса на худой конец останется, и, когда он отсидит свой срок, ему будет с чего начать.

Нет, вдруг подумал Лео, ничего не выйдет. Будут еще налеты, и еще налеты, и еще, и еще, и еще налеты. Если ему пришьют сейчас уголовное дело, у него, конечно, снимут отпечатки пальцев. Пусть даже ему удастся на этот раз сторговаться с уголовным судом, и дело против него будет прекращено, — все равно там останутся отпечатки его пальцев и будут подстерегать его. Он станет рецидивистом, и ни один судья, даже такой, которого ему удалось бы перекупить у Тэккера, не сможет до бесконечности прекращать дела против него. Нет! Нелепо даже думать об этом. У него уже брали однажды отпечатки пальцев — после истории с грузовиками. Тогда он попал в списки как бутлегер. В связи с новым возбужденным против него делом все будут думать, что его не зря обвиняли в бутлегерстве и он просто сумел вывернуться, а дело с бутлегерством заставит думать, что он виновен и в деле с лотереей. Судьи должны будут все это учесть, даже если и захотят сторговаться с ним. Ну, а если им придется и во второй, и в третий, и в четвертый, и в пятый раз разбирать дело по обвинению его в содержании лотереи? Нет, все пропало. Его хотят убрать с дороги и уберут.

У Лео мелькнула было мысль повидаться с Джо. «Нет, пусть он сдохнет раньше, — тут же сказал он себе. — Это все он подстроил. Пусть-ка сам приедет ко мне». А Джо ждал Лео у себя в конторе. Он даже не пошел завтракать, боясь, что Лео может прийти и не застать его. Но Лео был убежден, что Джо сам придет к нему. «Совесть в нем заговорит, — решил он и сейчас же подумал: — У таких людей нет совести». Но тут же мелькнула новая мысль: «Так или иначе, в суд мне являться не раньше, чем через три недели, а если они передадут дело в уголовный, так это протянется еще три-четыре месяца». Он решил, что к Джо не поздно будет пойти в последнюю минуту, а пока что можно драться. Пусть он проиграет, но прежде он сдерет с Тэккера шкуру. Сдерет шкуру и послушает, как он завизжит. Тэккер визжит, как зарезанный! Это будет приятнее всякой музыки.

Пухлые руки Лео, лежавшие на краю стола, сжались в кулаки. «Я — маленький человек, — говорил он себе, и голова его качалась в такт его словам. — А Тэккер — большой человек и думает, что до него не добраться. Но я его пройму. Я его так пройму, что у него кишки повылазят, и пусть он удавится на своих кишках. Вы слышите, господин бандит, мистер Бен Тэккер?» Он огляделся вокруг с таким выражением, словно ждал, что стены конторы рухнут от бушевавшей в нем ярости. Но стены продолжали стоять как ни в чем не бывало, и он с минуту сидел, уставившись на них, пока не понял, что он, конечно, никогда и не предполагал, будто они могли рухнуть.

Оставив свою контору, битком набитую угрюмыми, недовольными людьми, Лео отправился по новому адресу — проверить, явились ли туда его служащие. Он был уверен во всех, кроме Бауера. Остальные очень быстро оправились от налета и примирились с ним. Но Бауер, когда его допрашивали в полицейском участке, стоял, понурив голову, и в ожидании суда сидел, уставясь в пол, и даже в судебной камере, когда заявлял, что не признает себя виновным, не поднял головы.

Лео под руку вывел Бауера из здания суда на улицу, где его ждал Эдгар в большом зеленом автомобиле. Лео старался быть внимательным к Бауеру, так как рассчитывал, что Бауер будет вести дело, если самое худшее все же произойдет.

— Я знаю, что вам сейчас не по себе, — сказал Лео, — но так или иначе, а завтра нужно выйти на работу.

Бауер хотел было ответить, но спазма сдавила ему горло, и он издал только какой-то сиплый звук. Он сделал несколько вялых попыток откашляться, после чего снова умолк.

— Вы знаете, как бывает в таких случаях, — сказал Лео. — Нужно все уладить, и потому сегодня и завтра и вообще в ближайшие дни у меня будет столько хлопот, что я не смогу заниматься делами в банке. Так вы придете, наверное?

— Постараюсь, мистер Минч.

— Нет, вы обещайте мне. Если вам трудно будет ехать в автобусе, я пришлю за вами машину. Но вы должны быть на месте.

— Пришлете, правда? — Бауер поднял голову.

— Непременно пришлю, даже если вы будете здоровы. — Бауер сразу приосанился. Ему тридцать лет, подумал Лео, у него дети, а им можно вертеть, как ребенком. — Я не на ветер говорю, — сказал он. — Завтра все зависит от вас.

Бауер поднял сжатые в кулаки руки и потряс ими перед грудью с самым решительным видом.

— Обещаю, обещаю вам постараться изо всех сил, — сказал он.

Эдгар открыл дверцу автомобиля, и Лео медленно влез в машину, думая о том, что он скажет контролерам, затем вспомнил, что не позвонил Сильвии и не предупредил ее, что запоздает к обеду.

— Вы можете положиться на меня, я вас не подведу, мистер Минч.

Лео уже забыл про Бауера. Услышав его слова, он высунул руку из машины и потрепал Бауера по плечу. Пока Эдгар включал мотор и отъезжал от стоянки, Лео смотрел вслед удаляющемуся Бауеру. У него был столь решительный вид, что Лео чуть не рассмеялся. «Прямо, как девчонка — покатай ее на машине, и она уже готова», — подумал он.

Но теперь, сидя на подоконнике своей новой конторы и поглядывая на улицу, Лео вовсе не был уверен, что эта детская приманка могла всерьез повлиять на взрослого человека, и обдумывал, как ему быть, если Бауер откажется приехать с Эдгаром.

«И все Тэккер! — думал он. Нога его стала непроизвольно раскачиваться, и с каждым взмахом в голове проносились проклятия. — Тэккер! Шакал окаянный! Падаль, дерьмо! Железная утроба была у твоей матери — выносила такого. Змеиный яд, а не семя у отца — породил такую мразь. И как только жена с тобой целуется? И чего он только живет на свете? Как это такую гниль, плесень, такую бездушную, безмозглую тварь земля носит, а ведь живет, зараза этакая!»

Потом он увидел, что его автомобиль останавливается у подъезда. Бауер вышел из машины, держа под мышкой свернутую в трубочку газету. Он держал ее, как тросточку, и проскочил по тротуару в подъезд, бойко пристукивая каблуками. Он, как видно, старался выглядеть под стать автомобилю и шоферу и чувствовал себя энергичным молодым дельцом, прибывшим вершить важные дела.

Тогда Лео вернулся к себе в контору и весь остаток дня возился с мрачными, упрямыми игроками. Под вечер он снова отправился в банк, чтобы посмотреть баланс за день. Дело камнем летело под гору.

Лео вместе с Мюрреем и Делилой читал сводку и счета контролеров. Он был так расстроен, что не заметил даже отсутствия Бауера, который обычно помогал им при этом. Бауер, казалось, был погружен в гроссбух — но он не работал. Он просто сидел, уткнувшись носом в книгу.

По окончании рабочего дня Бауер, как и все, попрощался с хозяином и направился к двери, но потом вернулся и медленно подошел к Лео.

— Мне нужно сказать вам два слова, мистер Минч, — пробормотал он.

Лео уже одевался.

— Помогите-ка мне сначала, — сказал он, сунул Бауеру свое пальто и повернулся к нему спиной. Бауер помог ему одеться. — Благодарю, — сказал Лео и обдернул рукава. — Ну, что у вас такое? — спросил он довольно резко. Он был измучен, расстроен и отнюдь не расположен снова нянчиться с Бауером.

Бауер опустил глаза. Потрогал галстук.

— Мне очень неприятно, мистер Минч, — сказал он наконец, — но, кажется, мне придется подыскать себе что-нибудь другое.

Лео застегнул пальто, оправил воротник. У него так и чесался язык заявить Бауеру, что это самая приятная новость, какую он слышит за сегодняшний день. Но он знал, что если самое худшее все-таки произойдет, у него не будет времени обучить работе Бауера кого-нибудь из служащих или подыскать на его место нового человека, которому он мог бы довериться. И он продолжал оправлять на себе пальто, с трудом удерживаясь, чтобы не крикнуть: «Вас-то уж я по крайней мере могу послать к черту!» и в конце концов сказал:

— Да что случилось? Разве я вас чем-нибудь обидел?

— Нет, нет, — сказал Бауер. — Дело не в этом. Вы относились ко мне так хорошо, как никто.

— А если так, почему вы не хотите тоже отнестись ко мне хорошо? Особенно сейчас, когда мне приходится туго?

— Не могу, мистер Минч. Поверьте мне. Я не такой человек… Я хочу сказать, что всякий раз… то, что случилось вчера…

— Я принял меры, чтобы это не повторилось.

— Но сегодня целый день, как только я слышал шаги на лестнице, вообще при малейшем шуме меня всего трясло. Я чувствую, что не гожусь для этого. Не могу, право же, не могу.

Лео терпеливо слушал; потом помолчал немного, ожидая, не скажет ли Бауер еще что-нибудь. Присев на край стола и слегка покачивая ногой, он поглядел на стоявшего перед ним в полном замешательстве Бауера.

— Что же вы, собственно, предполагаете делать? Чем будете зарабатывать в такое время, как сейчас? — спросил он.

— Если ничего не найду, перейду на пособие. Теперь дают пособие, не то что при Гувере.

— Вот как? Вам предлагают милостыню, и вы готовы ее принять? Бросите работать в тот момент, когда в вас особенно нуждаются, и будете получать пять долларов в неделю, или сколько они там дают, и слоняться по улицам, как бродяга?

— Это вовсе не милостыня. Теперь посылают на какую-нибудь работу и платят двадцать два доллара или что-то около этого, в зависимости от работы.

Лео невольно улыбнулся.

— Вы хотите прибавки, так, что ли?

— Нет, дело не в деньгах, — сказал Бауер. — Долларом больше, долларом меньше — не в этом суть. Я не гонюсь за большим жалованием, лишь бы сводить концы с концами.

— Сколько вы сейчас получаете?

— Двадцать пять долларов.

— Хорошо, с этой недели вы можете выписывать себе двадцать семь с половиной.

— Я же говорю вам, — сказал Бауер, — тут дело не в деньгах.

Лео сидел молча, нахмурившись, покачивая ногой. Потом нога перестала качаться, и Лео сказал:

— А вы подумали о том, что скоро дело будет слушаться в суде, и если вы не будете у меня работать, чего ради я стану оплачивать вашего защитника?

— Ну, уж это несправедливо, мистер Минч! Вы сами знаете, что это несправедливо. Все наши дела будут разбираться вместе, и если один виноват, значит, и все виноваты. Нехорошо с вашей стороны прибегать к такому средству.

Раздался стук в дверь, но ни тот, ни другой не обратили на это внимания. Лео слез со стола. Его усталое лицо омрачилось.

— Я знаю, что это несправедливо. — Он закинул голову и снизу вверх посмотрел длинному Бауеру прямо в глаза. — Но почему я должен быть к вам справедлив, когда вы сами бросаете меня в трудную минуту?

Бауер уныло развел руками. Он отвернулся от Лео и опустил глаза.

— Это несправедливо, — сказал он.

Стук повторился, на этот раз громче. Лео с досадой взглянул на дверь.

— Пойдите посмотрите, кто там, — сказал он. Бауер пошел отворять. Это был Джо. Он потирал костяшки пальцев.

— У вас звонок не работает, — пояснил он.

Лео демонстративно повернулся к нему спиной.

— Надеюсь, я не потревожил ваш тет-а-тет? — спросил Джо.

— Тебе придется подождать, — сказал Лео сердито. — У меня деловой разговор.

— Пожалуйста, не обращай на меня внимания, занимайся своим делом, как сказал гробовщик умирающему. — Джо помахал рукой, отступил назад и принялся расхаживать из угла в угол.

Лео повернулся к Бауеру.

— Ну, так что же вы скажете? — спросил он.

Бауер посмотрел на Джо, потом на Лео.

— Я не могу… — голос его звучал неуверенно. — Право же, ничего не выйдет. Я стараюсь, но ничего не выходит.

Лео досадливо прищелкнул языком и подошел вплотную к Бауеру.

— Послушайте, друг мой, — сказал он. — Вы мне нужны на две-три недели, пока вся эта история, — он взглянул в сторону брата, — не кончится. Можете вы поработать хотя бы до тех пор?

Бауер покачал головой. Ему хотелось рассказать Лео, какой страх терзал его сегодня весь день, и как он не мог работать, и как трудно ему было заставить себя усидеть за столом, но он не знал, как это объяснить, и его смущало присутствие Джо.

— Если вам нужно отдохнуть денек-другой, я не против, — сказал Лео. — Но я хочу знать наверняка, что вы не удерете — по крайней мере до тех пор, пока мы не покончим с этим делом.

— Правда, может быть, отдохнуть. — Бауер снова беспокойно оглянулся на Джо. — Может быть, мне действительно нужно только немного отдохнуть.

— Сегодня вторник. Четверг, все равно, праздник — Благодарственный день. Отдохните до конца недели. Приходите в понедельник. Вот вам жалованье вперед, за отпуск. — Лео вынул из кармана деньги и отсчитал 27 долларов и 50 центов. — Думается мне, это первый случай в истории Нью-Йорка, чтобы человек получал отпуск и прибавку одновременно.

Бауер взял деньги и подержал их в руке.

— Да, вы, вероятно, правы, — сказал он. Вид у него был грустный и растерянный. — Вы были добры ко мне все годы, что я у вас работаю, мне не на что пожаловаться.

Лео потрепал его по плечу.

— Ладно, ладно, отдыхайте, — сказал он. — Возвращайтесь в понедельник черный от загара, чтобы и мы почернели от зависти, на вас глядя.

Бауер принужденно рассмеялся.

— Ну, до свидания, господа! — Он помахал рукой, адресовав этот жест не только Лео, но и Джо, и Джо кивнул ему в ответ.

Выйдя за дверь, Бауер аккуратно сложил деньги и спрятал их в бумажник.

Братья молча смотрели вслед удалявшемуся Бауеру.

— Не больно-то у тебя здесь роскошно, — сказал Джо. Он приподнял один из деревянных некрашеных стульев, предназначавшихся для сортировщиков, и покачал головой.

— Я не буду ссориться с тобой, — сказал Лео. — Я уже давно понял, что ты за человек и что с тобой ссориться бесполезно. Но вот чего я уж никак не ожидал — это, что у тебя хватит нахальства опять сунуться сюда.

— А почему? Мне сказали, что у тебя вчера были неприятности, и я как только услышал, сейчас же пришел.

— Вот как! Ты услышал! Кто-то должен был прибежать и доложить тебе?

— А разве это было в газетах?

— Слушай, — Лео подошел к Джо, подняв указательный палец. — Слушай, что я тебе скажу. Тебе приходилось когда-нибудь слышать или читать, чтобы один брат засадил другого в тюрьму? Нет, не приходилось? Да нет, конечно, нет. Ты это сам придумал. Никто, кроме тебя, этого бы не придумал. Только в твоей голове и могло зародиться такое. Тьфу! — Он сморщился и сплюнул на пол. — Это называется человек!

Джо изо всех сил старался сохранить непринужденный вид. Он попытался даже улыбнуться, но веки у него дрожали.

— Милый разговор, — сказал он. Голос его срывался от волнения и звучал напряженно, и внезапно он закричал: — Очень милый разговор, чтобы тебя черти драли! И вправду, нужно набраться невесть чего, невесть какой дурости, чтобы прийти к такому, прости господи, проклятому идиоту, к такому сумасшедшему, как ты.

— Да? Прекрасно. Так вот, ты и твоя воровская шайка можете запомнить раз и навсегда: я вам нужен, вы хотите меня заполучить, так ведь?

— Я хотел тебе помочь, я, а не синдикат. Я, понимаешь?

— Так вот, слушай, что я тебе скажу: я вам нужен? Так вы меня не получите. Засадите меня в тюрьму? Валяйте! Буду сидеть в тюрьме. Сгнию там. Держите меня в тюрьме, сколько душе угодно. Ничего вы этим не добьетесь.

— Лео, говорят тебе, это я…

— Нет уж, теперь, будь добр, помолчи и слушай меня. Хотите забрать мой бизнес? Вот он, пожалуйста. Прикажете подать вам на блюде? — Лео, наклонившись, протянул вперед растопыренные руки. — Вели твоим хулиганам избить меня. В кровь. Переломать мне кости. Затоптать меня ногами. Но вы меня не получите. Никогда, никогда ты до этого не доживешь! Ни ты, ни этот твой бандит, хулиган твой, как там его… Тэккер этот. И вообще никто из вас.

— Та-та-та…

— Вон отсюда! — Лео дрожащей рукой указал на дверь. — Убирайся!

Джо присел на край стола.

— Ты думаешь, тебе это очень поможет, если ты будешь так со мной разговаривать? — спросил он.

Лео метнулся к двери.

— Подлая крыса! — закричал он, ломая руки. — Змеиное твое сердце!

— Крыса или не крыса, — сказал Джо, — а только ты сам знаешь: ни от кого, кроме тебя, я бы этого не стерпел. Никому бы не спустил! Лео, образумься ты, ради бога. Пораскинь мозгами — хоть немножко! — Он умоляюще протянул к брату руки. — Синдикат может тебе помочь. Ведь все у них в руках, все, по всем статьям. Если ты вступишь в синдикат, они все для тебя уладят.

— Не хочу.

— Да почему? Почему? Черт тебя подери! Почему? Чего ты боишься, скажи на милость?

— С чего ты взял, что я боюсь? — закричал Лео. — Я ничего не боюсь.

И все же Лео продолжал бороться, понимая всю бесполезность борьбы и заранее зная, что будет побежден. Так поступает только человек, потерявший голову от страха. Однако Лео вовсе не был еще так смертельно напуган, ибо знал, что может рассчитывать на брата, что тот поправит зло, причиненное ему Тэккером. Отчего же он так отчаянно отбивался? Что заставило его затягивать борьбу даже после того, как он потерял всякую надежду на успех и уже обдумывал план отступления? Лео казалось, что он борется за свой бизнес, на самом же деле он уже давно понял, что не сможет удержать его, и боролся он, в сущности, уже не за него. Не отдавая себе в этом отчета, он хотел убедить себя и Джо, что если он и присоединится к синдикату, то сделает это не так, как Джо, а против воли, подчиняясь силе. Тогда они с Джо могут работать в одном деле, и Джо может даже занимать более высокое положение, все равно он будет ниже его, Лео, и, значит, будет так, как было всегда, с того самого дня, как они остались сиротами.

— Нет, — сказал Лео. — Все дело в том, что мы с тобой говорим на разных языках. Ты не можешь понять, что я лучше сяду в тюрьму, чем стану связываться с грязными паршивыми бандитами, вроде твоего Тэккера. Нет, пусть уж лучше забирает мое дело. Сдохну раньше, чем пойду к нему.

— Ты что, боишься за свои деньги, что ли?

— Ну, вот! Откуда тебе знать, что на свете есть такая вещь, как честность и честный бизнес, и честные люди, и честные способы наживать деньги и делать дела!

— Твои деньги не пропадут, — сказал Джо. — Слушай, я скажу тебе кое-что, хотя и не должен бы это говорить. Я, понимаешь, проверяю книги тех, кто вступает в синдикат. Я не знаю, сколько у тебя наличного капитала. Но можешь указать, сколько хочешь, хоть три, хоть две тысячи. Все знают, что тебе не повезло, Тебя крепко стукнули. Черт, ну что ты, приготовишка, что ли, неужели тебе нужно все разжевывать?

Лео вынул из кармана ключи и подошел к выключателю.

— Ну, я запираю банк, — сказал он.

Джо стоял, лихорадочно соображая, как предупредить Лео, чтобы он не принимал завтра ставок на номер 527 и на другие комбинации этих цифр? Как сказать ему это так, чтобы он не догадался, что на одну из этих комбинаций должен пасть выигрыш? Как мог он выдать тайну, если Лео еще не вошел в объединение, не связал себя накрепко? Положиться на то, что Лео будет благодарен за предостережение? Нет, Лео воспользуется этим для борьбы против синдиката. Он сейчас же всем расскажет, что Тэккер подтасовал выигрыш.

— Ну, ты слышал, что я сказал? — спросил Лео.

Джо подошел к двери и грузно прислонился к притолоке. Лицо его просительно сморщилось.

— Я тебя прошу, для твоего же блага прошу, — сказал он. — Вступай сегодня же, чтобы я мог помочь тебе, пока не поздно.

— Что значит поздно?

— Что значит поздно! — резко выкрикнул Джо. — Что, что! Пока не поздно, дурак ты этакий, пока не поздно!

— Что значит поздно, я тебя спрашиваю? Для чего поздно?

— Упрямый ты слепой осел. У тебя крыша над головой горит, а ты не видишь. Пока не поздно — слышишь? Пока дело не зашло слишком далеко. Пока не поздно войти в объединение. Я там не хозяин; ты мне брат, но я не хозяин синдиката и не могу делать для тебя все, что мне захочется, а только то, что могу.

«Есть еще время, — подумал Лео. — Подождем, посмотрим, как пойдет дело в суде, как будет налаживаться лотерея». Уступить он всегда успеет. Пока Джо там, можно не сдаваться до последней минуты. И Лео ничего не ответил Джо. Он выключил свет, открыл дверь и подождал, пока Джо выйдет. Потом оба брата молча спустились вместе по лестнице и молча разошлись в разные стороны.

В среду около шести часов вечера грандиозный замысел был приведен в исполнение. Выигрыш пал на номер 527. Монополист сделал первый ход. Последствия были необозримы.

В такой афере не было ничего нового. Она имела давнюю почтенную традицию в истории бизнеса. Монополист, посоветовавшись со своим юристом, разработал подробный план постепенно усиливающегося нажима, который должен был привести к намеченной цели. Подтасовка выигрыша была только первым, самым легким ударом. Удар был нанесен, и, как разорвавшаяся бомба, искалечил жизнь четырнадцати крупных держателей лотерей в Гарлеме, сорока — пятидесяти мелких, свыше семисот контролеров, свыше восьми тысяч сборщиков, свыше полмиллиона игроков.

Ни один из тех, кого задел этот взрыв, не знал, что произойдет дальше, — он мог предвидеть только то, что произойдет с ним, — не знали ни выигравшие игроки, которые опасались, что им не оплатят выигрыша, ни сборщики, ни контролеры, ни содержатели лотерей, которые все могли остаться без куска хлеба, ни даже сам монополист, который все это начал, преследуя определенную цель, но не учел всех последствий. И все и каждый, от монополиста до игрока и от игрока до монополиста, заботились только о себе, а дальнейшее им было безразлично.

Из-за отпуска Бауера Лео сам находился в конторе, когда пришло известие, что выигрыш пал на 527. Мюррей, выслушав сообщение по телефону, показал записанный им номер Лео, и Лео схватился за щеку и сказал: — Ух! — Но он еще не понимал всего значения случившегося.

— Плохо дело, — сказал Мюррей.

Лео взял у Мюррея из рук записку, долго смотрел на нее.

— Вы не ошиблись? — спросил он.

— Я два раза переспрашивал. Заставил назвать каждую цифру в отдельности.

— Позвоните еще раз и проверьте. Этого не может быть.

Лео подошел к Делиле, которая уже начала подсчитывать выигрыши. Он перетряхнул лежавшую перед ней груду билетов.

— Тысяч на пятьдесят — шестьдесят будет? — спросил он.

— О нет, не думаю. — Делиле стало жаль его. — Не может быть, чтобы так много.

— Тысяч сорок — пятьдесят. — Зажав в руке пачку билетов, Лео перелистал их, как страницу блокнота. Цифры мелькали, прыгали у него перед глазами. Большинство ставок было в 1 цент. Это означало выигрыш в 6 долларов.

— Компания жевательных резинок тоже пострадает. Сегодня все радуются, и никто не жует, — сказал Лео. — Надо будет выразить им соболезнование.

Делила рассмеялась.

— А вы держитесь молодцом, — сказала она.

Лео бросил на нее быстрый взгляд.

— Сказать вам правду? — Он улыбнулся. — Мне хочется сесть на пол и завыть — но что толку? В конце концов, это только деньги. «Только, только, — подумал он. — Только и есть у меня, что это „только“. Он увидел, что Мюррей стоит перед ним и кивает. — Ну? — спросил он резко. — Что вам еще нужно?

— Я справился, как вы велели. Так оно и есть — 527.

— Знаю, знаю, — почти крикнул Лео. — Вы ведь уже сказали. Боитесь, что я забуду?

Лео торопился к себе в контору. Он надел шляпу и пальто и велел Мюррею позвонить ему туда или домой, когда баланс за день будет готов. Потом он стал медленно спускаться по лестнице. Делила вышла вслед за ним на площадку. Лео ее не видел. Он спускался, придерживаясь за перила. Его рука скользила по гладко отполированному дереву. Потом, вытянув указательный палец и отставив большой, как делают ребятишки, представляя, что стреляют из пистолета, он ударял вытянутым пальцем по перилам и начинал выбивать ритмическую дробь. Это была мальчишеская забава, но Лео сейчас больше всего на свете хотелось хоть на минуту освободиться от самого себя и почувствовать себя мальчишкой.

Делила вернулась в контору и сказала всем: — Он держится молодцом.

Эдгар ждал его с машиной. Лео знал, что его контора уже полна народу и все будут приставать к нему. Контролеры будут спрашивать, что им делать завтра. Лотерейщики, с которыми Джо еще не вел переговоров, явятся к нему, чтобы через него сторговаться с Джо. Он представил себе, как они все, высунув язык, рыщут за деньгами, и быстро зашагал по тротуару. Эдгар побежал за ним.

— Отвести машину в гараж? — спросил Эдгар.

Лео не ответил. Он посмотрел на смуглое, серьезное лицо Эдгара и отвернулся. Он держал руки в карманах пальто, так высоко подняв плечи, что голова совсем ушла в них. Он забыл, о чем Эдгар спросил его и что хотел сказать Эдгару. Он помнил только, что Эдгар о чем-то спрашивал, но не мог вспомнить, о чем. Он пошел дальше. Эдгар пошел за ним.

— Там, в конторе, вас ждут, — сказал Эдгар. — Сказать им, чтобы пришли в пятницу?

— Что? А, хорошо. Что такое в пятницу?

— Там ждут…

— Ладно, поезжайте. Завтра праздник, можете отдохнуть.

Эдгар решил больше не настаивать. Освободиться пораньше совсем неплохо.

Какое-то странное оцепенение овладело Лео. Он шел пешком потому, что ему хотелось разрядить это напряжение, и потому, что ему приятно было вдыхать прохладный вечерний воздух, и потому, что ему казалось необходимым выиграть время. Выиграть время? Для чего? Чтобы подумать. О чем подумать? О том, что делать. Но делать было нечего. Дела его кончились. Чувство, которое он испытал четыре года назад, когда Самсон Кэнди пришел к нему в гараж, снова охватило его. Он постарался заглушить это чувство и пошел дальше. Почти всю дорогу домой он шел пешком.

Он прошел вдоль трамвайной линии, сбегавшей вниз с длинного пологого холма, перешел мост, миновал спортивный стадион, прошел под эстакадой надземной железной дороги. Вверху, на холме, воздух пламенел от заходящего солнца, внизу, в котловине, было совсем черно, а дальше за эстакадой — окна магазинов бросали в темноту веселые снопы лучей.

Ощипанные индейки висели в ярко освещенном окне мясной; консервные банки с плумпудингом громоздились за стеклами закусочной, а рядом светились окна кондитерской Люсьена. Это была знаменитость Бронкса. Сильвия приходила сюда за тортом в особо торжественных случаях. Лео остановился перед витриной, вспомнил о Сильвии и подумал, что хорошо бы купить ей любимое пирожное и что даже для такой простой вещи, как еда, человеку необходимы деньги. «Когда-нибудь додумаются до того, что будут брать деньги за воздух, как теперь уже берут за воду».

В окне среди пирогов и плюшек лежала тыква. Тыква была большая и золотистая, пироги вокруг нее — коричневые, ощипанные индейки в витрине рядом — белые, банки с плумпудингом — голубые, а перед ними были рассыпаны красные ягоды клюквы.

Он может бросить бизнес и проживать оставшиеся у него деньги. Либо подыскать какое-нибудь новое дело, чтобы не скучно было. Либо сохранить свою лотерею, пустить все сбережения на то, чтобы оплатить как можно больше выигрышей, и бороться с синдикатом один на один. Либо, наконец, оставить при себе свои сбережения и вступить в синдикат. Но так или иначе, на что-то надо решиться.

Лео прошел еще немного пешком. Потом сел в трамвай и поехал домой. Вагон был почти пустой, и Лео подумал, что, должно быть, подошло обеденное время. «Едва ли кто из лотерейщиков поедет сегодня домой обедать», — подумал он и тут же вспомнил об игроках, и ему представилось, как сейчас по всему городу празднуют выигрыши, тратят вперед еще не полученные деньги, вспомнил Джо, представил себе его контору и толпу лотерейщиков, вкрадчиво выклянчивающих тэккеровские деньги, с хитрыми ужимками продающих ему свой бизнес и свою жизнь, разоряющих себя с продувным видом.

Напротив Лео сидел человек с живой индюшкой на коленях. Его красное, широкое лицо блестело, и глаза блестели, и влажные губы блестели тоже. Он, по-видимому, был слегка навеселе. Он только что в салуне выиграл индюшку в лотерею.

Птица была завернута в мешковину, и ее гордая голова смешно торчала из узла. Вид у нее был злой, усталый и недоуменный. Время от времени она широко разевала клюв, но не издавала ни звука. Она сидела смирно и сердито, устало и недоуменно смотрела блестящими глазами прямо перед собой и по сторонам, но ни разу не взглянула вверх, ни разу не взглянула на того, кто держал ее в руках и имел монополию на ее жизнь.

Когда она поворачивала голову, человек похлопывал по ней рукой. У него были грубые волосатые руки, но похлопывал он легонько. Его влажные губы тихо шевелились. По-видимому, он уже чувствовал во рту вкус этой усталой, сердитой, сбитой с толку птицы. Он заметил, что Лео смотрит на индюшку, и самодовольно потрепал ее по голове.

Птица втянула гордую голову в плечи.

— Сочное жаркое выйдет, — сказал человек.

Лео отвернулся. Несколько мгновений он ни о чем не думал. Потом мелькнула мысль: «Что я такое? Выброшенный из бизнеса человек». Волна тревоги захлестывала его, поднимаясь вверх по телу, билась в мозгу, душила и, наконец, отступила, оставив тело в холодной испарине.

— Я съем обе лапки и грудку, — сказал человек.

Лео улыбнулся ему, но ничего не ответил. «Чего это я так волнуюсь? — спрашивал он себя. — У меня есть еще деньги. Не заплачу никому, вот и все». Но его бизнес — вот что было для него важно. Бизнес был его собственностью. Бизнес давал ему уверенность. Если он будет проживать свои сбережения, он снова вернется к тому, что было в 1930 году: будет метаться, будет искать, искать, сходить с ума в поисках какого-нибудь надежного дела. Нет, уж лучше Джо. Он договорится с ним, Он знает, как держать его в руках. Другие этого не знают. Ну, а если ничего хорошего не выйдет, никогда не поздно уйти от них. Он поднакопит еще денег, а сам тем временем будет подыскивать для себя что-нибудь другое. Пока он будет делать деньги, новые предложения налетят на него, как мухи на мед.

Человек с индюшкой встал и пошел вдоль прохода. Он держал птицу перед собой, как на блюде. Голова индюшки высунулась вперед, и глаза сердито мигали. Казалось, она силится разглядеть, куда ее несут.

Когда Лео пришел домой, Сильвия сообщила ему, что звонил Джо.

— Я сказала, что тебя нет и ты вернешься домой к ужину.

— Так и есть, — сказал Лео. — Меня не было, и теперь я вернулся домой к ужину.

Он устало повесил пальто и шляпу в шкаф, и в эту минуту зазвонил телефон. Он думал, что это Джо, но это был Мюррей, — он сообщил об убытках за день. 39374 доллара! Лео слушал молча.

— Прямо, как обухом по голове, — сказал Мюррей.

Лео не ответил, и Мюррей молча прислушивался к тишине.

— Мне очень жаль, — тихо сказал он наконец.

Лео молча сжимал в руке трубку, и оба они с минуту прислушивались к молчанию друг друга. Потом Лео повесил трубку.

Когда он сидел на кухне, через силу глотая ужин, у дверей раздался звонок.

— Если это Джо, — сказал Лео, — вели ему подождать в передней.

— Как так? Что это ты выдумал?

— Я, кажется, ясно сказал: вели ему подождать в передней, пока я поужинаю.

— Что это значит? Профессор ты, что ли?

Лео смутился.

— Да, вот скоро напишу ученый труд, — сказал он сердито.

Сильвия вышла, притворив за собой дверь, Лео слышал, как открылась дверь на улицу. Донеслось неясное жужжание голосов. Лео вяло ковырял вилкой в тарелке. Сильвия вернулась на кухню, снова прикрыла дверь и села напротив Лео. Он не взглянул на нее. Через несколько минут он уронил вилку и откинулся на спинку стула. Голова у него была опущена. Когда он поднял голову, то увидел, что Сильвия пристально смотрит на него.

— Тебе нездоровится? — опросила она.

— Да, немножко. — Он медленно обвел глазами комнату, потом опустил голову и уставился на стол. Пальцы его машинально начали катать по скатерти крошку хлеба. — Я потерял сегодня все деньги, — сказал он негромко.

— Лео! — Это был крик безмерного ужаса.

— Да, вот какое дело. — Он слегка повысил голос. — Все до последнего цента. Даже больше. — Голос его дрогнул, и он умолк. Он смахнул рукой крошку со стола и с шумом выдохнул воздух. — Крышка, — сказал он. — Все потерял, начисто. — И встал.

Сильвия сидела, прислонившись к спинке стула. Голова у нее была запрокинута, рот раскрыт, и лицо помертвело от страха. Расширенные глаза темнели на побелевшем лице, и в них было страдание. Она медленно подняла руки и сдавила ладонями грудь.

— Не волнуйся так, — сказал Лео. Он слышал ее сухое, хриплое дыхание. Оно шелестело на ее пересохших губах, как сухая листва под ветром. — Нам уже это не впервой, правда?

— Мы тогда были моложе, — прошептала она.

— Это верно. — Он стоял, грустно глядя на скатерть. — Много ли наших сверстников осталось?

— Не говори так.

— Да ведь верно же, молодых-то миллионы, а вот постарше нас не так уже много. — Он повернул голову и взглянул на жену. Сильвия сидела, закрыв лицо руками. Он обнял ее за плечи и снова опустил глаза. Он долго стоял так, обняв ее за плечи и глядя на недоеденный ужин.

Сильвия осторожно выскользнула из-под его руки и встала. Лео, казалось, не заметил этого. Рука его повисла, а взгляд все так же был прикован к столу. Она повернула его к себе лицом, одернула на нем жилетку, смахнула с брюк крошки хлеба. — Джо пришел помочь тебе? — спросила она.

— Не хочу я его помощи, — Лео раздраженно отступил в сторону, а Сильвия медленно придвинулась к нему и, медленно обойдя вокруг, заглянула ему в лицо. Потом она подалась вперед и, подняв голову, прижалась щекой к его щеке. Он не шелохнулся.

— Не принимай это так близко к сердцу, Лео, — прошептала Сильвия. Она обняла его за плечи и, почувствовав, что он дрожит, погладила его по голове. Он заплакал и отвернулся от нее, но она еще крепче прижалась к нему. Его короткое круглое тело вздрагивало. Из груди вырывались негромкие, сдавленные звуки. Светлые слезы катились по серому лицу.

— Ш-ш-ш, — шептала Сильвия, — ш-ш-ш, милый. — Она ласково гладила его по голове. Вскоре он успокоился.

— Я был богатым человеком сегодня утром, — сказал он.

— Я знаю, знаю, милый.

— Работал, работал всю жизнь, и все впустую, — словно ветром все сдуло.

— Все равно, это дело было не по тебе. Ты найдешь что-нибудь получше, более подходящее для такого человека, как ты.

Лео резко повернулся и отошел от нее. Она все еще гладила его по голове, и теперь ее рука повисла в воздухе. Лицо у нее вспыхнуло, она поспешно подошла к бельевому шкафу и вернулась с чистым полотенцем и губкой. Он стоял на том же месте, где она оставила его, и ждал, как послушный ребенок. Сильвия подставила губку под кран, выжала ее и неловко приложила к его лицу. Он взял у нее губку из рук. — Ты слишком слабо трешь, — сказал он.

Он тер себе лицо, пока оно не заблестело. Сильвия понимала, что Лео собирается выйти к Джо и заключить с ним какую-то сделку. Когда он вытер лицо, она снова одернула на нем жилетку, смахнула с нее и с воротника пушинки, поправила галстук. Потом вместе с Лео вышла в переднюю.

Джо читал газету. Он отложил ее в сторону и встал. Он был в пальто и шляпе.

— Ну, — сказал Лео резко. — Что тебе нужно? — Джо взглянул на Сильвию. — У меня нет секретов от жены, — сказал Лео.

— Погоди, — прервала его Сильвия. — Мне надо еще вымыть посуду и убрать со стола, а то все испортится. — Она вернулась на кухню и плотно притворила за собой дверь. Она не хотела слушать их разговор. Не хотела чувствовать себя ответственной за то, что могло произойти.

— Перестань, Лео, не упрямься — сказал Джо. — Надевай пальто. Поедем куда-нибудь, где можно потолковать. Корделес и Гонзаго уже приходили ко мне, Пуаральди тоже. Теперь все приходят ко мне. Я только что от них отделался.

— Очень рад, что ты вдруг приобрел такую популярность.

— Перестань. Я хочу помочь тебе. Это самый счастливый день в твоей жизни, если хочешь знать. Ну, надевай пальто.

— Счастливый, нечего сказать! — Лео достал пальто и шляпу. Потом прошел на кухню и сказал Сильвии, что вернется поздно, пусть она его не ждет.

— Постой, — сказала Сильвия. Лео не прикрыл за собой дверь, и Сильвия захлопнула ее перед самым носом Джо. — Я не знаю, что он там задумал, — она мотнула головой в сторону передней, — но только это не для тебя.

— Это я и сам знаю.

— Слышишь, Лео? Это не для тебя, что бы они там тебе ни предлагали. — Сколько бы Сильвия ни обманывала себя, она знала, что не уйдет от ответственности, просто притворившись, будто ей ничего не известно.

— Знаю, знаю, — сказал Лео. — Не в первый раз слышу. — Сильвия подошла к нему ближе и тронула его за руку.

— Я вот что думаю, — сказала она. — Давай переберемся на другую квартиру, поменьше. На что нам столько комнат?

— И вместо пятидесяти пяти долларов будем платить тридцать, и уборная будет в углу на кухне? Сколько на этом мы сэкономим?

— Ты подыщешь себе что-нибудь, Лео. Ты ведь такой ловкий на этот счет. Я ни капельки не беспокоюсь. Я уверена, что ты найдешь себе дело лучше прежнего. А пока мы заняли бы денег у Гарри, и ты мог бы что-нибудь предпринять.

Гарри, брат Сильвии, служил на почте и получал 1800 долларов в год.

— А он где возьмет? — спросил Лео. — Вскроет денежный пакет?

— Ну хорошо, мы будем жить экономно. Много ли нам с тобой нужно… С таким человеком, как ты, — да я ни капельки не тревожусь. Ты ведь не то, что другие — стукнет их, они и рассыпались. Ты всю жизнь был молодцом на этот счет. И теперь будешь молодцом.

— Ах, ты рассуждаешь, как ребенок.

Лео вышел из кухни и прошел прямо на лестницу; Джо быстро и решительно шагал за ним. Сильвия тяжело вздохнула. Она знала, что все ее слова ни к чему не приведут, но она высказала их и теперь считала, что сняла с себя всякую ответственность за дальнейшее.

 

4

Сделка с Тэккером состоялась в тот же вечер, на дому у Генри К.Уилока. Уилок занимал квартиру, похожую на квартиры всех богатых людей, в высоком массивном здании, неподалеку от Парк авеню. Высокое массивное здание стояло в ряду других, точно таких же зданий. Но так же, как каждый миллион долларов имеет свое отличие, — один перетянут резинкой, другой связан бечевкой, третий оклеен бандеролью, четвертый завернут в папиросную бумагу, — так и эти здания отличались одно от другого.

Отличительной чертой здания, в котором жил Уилок, была живая изгородь — тусклая, чахлая, худосочная растительность, тщательно подстриженная так, чтобы лишить ее всякого сходства с живой природой. Кустики росли в кадках, прикованных цепью к тротуару. Земля в кадках была единственной ничем не прикрытой землей на этой улице. Изгородь окружала часть двора, в центре которого отполированный до блеска водопроводный кран цвел, как экзотический цветок. Земля во дворе была залита асфальтом.

Итак, это был окруженный каменными стенами двор с асфальтовой лужайкой, с медным цветком посредине, с закованными в цепи кадками, из которых худосочные, чахлые кустики торчали наподобие завитых париков. В течение всего дня и большую часть ночи не знающие сна богачи и их хмурые слуги проходили мимо живой изгороди, не удостаивая ее взгляда. Только дети богачей да собаки богачей отводили ей место в своей жизни. Дети забавлялись тем, что валили друг друга в кусты. Собаки увлажняли изгородь весь день напролет. В сумерках человек в ливрее выходил из дома, смывал эту патрицианскую влагу и из шланга поливал изгородь обыкновенной водой.

Филиппинец в белой куртке с блестящими пуговицами распахнул перед братьями дверь в квартиру Уилока, и пока Лео и Джо снимали пальто, Уилок вихрем влетел в переднюю. Протянув навстречу гостям руку, он остановился в театральной позе, издавая отрывистые приветственные восклицания и чуть поворачиваясь из стороны в сторону. Что-то беспокойное, торопливое было в его жестах, в лице, в походке. Слова срывались с губ. Улыбки порхали по лицу. Смех дробился в воздухе.

Скованный усталостью, Лео не противился нервозному оживлению Уилока. Наоборот — он поддался ему с чувством облегчения. Он покорно прошел в гостиную, а Уилок увивался вокруг него, рассыпаясь в словах, улыбках, бессвязных возгласах, делая быстрые, порывистые телодвижения. Уилок оказался полной неожиданностью для Лео. Лео думал, что он будет такой же, как его собственный адвокат, — несколько обтрепанный мрачный человек с крикливым голосом и откровенно алчным взглядом. Или пусть бы даже выхоленный, хорошо одетый мужчина, но все же мрачный, крикливый и алчный. Но Уилок был совсем другой. Он был молод. У него были пышные каштановые волосы и большие светло-карие глаза. Его полные губы и нежно округлые розовые щеки приятно озарялись улыбкой — чуточку слишком девичьей. Вопреки его молодости и нарочитой приветливости, в нем чувствовалась властность. Несмотря на чрезмерную суетливость, он держался непринужденно и, на взгляд Лео, обладал светским лоском, а квартира его напоминала особняк из кинофильма. Гостиная, например, была обставлена старинной ореховой мебелью. Стены до половины были обшиты деревянной под орех панелью, а в большом камине пылал огонь. Дрова горели с мягким шуршанием, и красноватые отблески пламени наполняли сумрачную комнату приятным ощущением тепла.

Впрочем, квартира эта досталась Уилоку из вторых рук. Его самоуверенный вид тоже, если можно так выразиться, был приобретен им из вторых рук. Он приобрел его в отеле, который содержал его отец, в маленьком провинциальном городке. Уилок вырос в стенах этого отеля. С тех пор как он себя помнил, он ежедневно встречался с незнакомыми людьми, разговаривал с ними и приучался к непринужденному обращению.

Лео пил редко. В этот вечер он не пил вовсе. Джо выпил два стакана виски и больше пить не стал. Уилок пил весь вечер, не переставая. На столике возле дивана стоял графин виски, содовая вода и ведерко со льдом. Всякий раз, как Уилок выпивал свой стакан, он тут же наполнял его снова.

Джо с самого начала заявил, что желает выпить. Высоко подняв локоть, он медленно поднес стакан к вытянутым губам. Рука его слегка дрожала. Когда стакан коснулся губ, Джо запрокинул голову и сразу вылил все содержимое себе в глотку. Он тяжело перевел дух и, протянув стакан за второй порцией, молча смотрел, как Уилок наливает виски. Потом проделал весь ритуал заново. Локоть напряженно оттопырился. Губы выпятились. Дрожащий стакан, дрожащая рука и оттопыренный локоть — медленно поднимались, пока стакан на коснулся губ. Это прикосновение, казалось, привело в действие какую-то пружину. Голова отскочила назад, и виски мгновенно исчезло в глотке. — Ха! — выдохнул Джо, похлопал себя по груди, посмотрел на стакан и, поставив его на стол, взял сигару из ящичка черного дерева.

Уилок, улыбаясь, глядел на него.

— Закусить не хотите? — спросил он.

Джо облизнул губы и покачал головой, указывая пальцем на сигару — хорошая затяжка лучше всех закусок.

Когда они приступили к делу, Уилок надел очки в роговой оправе. Это, казалось, подействовало на него успокаивающе. Слова уже не соскакивали у него с языка с такой легкостью, и он уже не так часто улыбался. Виски, которое он пил стакан за стаканом, тоже, видимо, успокаивало его. Чем больше он пил, тем спокойнее становился. Это было единственное заметное действие, производимое на него виски.

Уилок держал на коленях большой желтый блокнот и делал в нем пометки. Он заставил Лео дать подробный отчет о своем деле, и все его вопросы точно попадали в цель. Чем больше Уилок пил, тем мягче журчал его голос, так что под конец за его словами стало слышно шуршание огня в камине.

Красные отблески пламени перекатывались, как волны, по черным ботинкам Уилока. Лео никогда еще не видел таких дорогих ботинок. Он не мог оторвать от них глаз. Он читал о ботинках, сделанных на заказ, которые стоят 65 долларов, и подумал, что ботинки Уилока должны во всяком случае стоить никак не меньше 30—40 долларов. Он читал также, что есть люди, которые никогда не отдают обувь в починку и за всю свою жизнь не бывали у сапожника — просто понятия не имеют, что это такое. Он как-то не очень верил этому, когда читал, но сейчас у него мелькнула мысль, что Уилок, должно быть, как раз один из таких людей. Он с почтительным любопытством посмотрел на круглое юношеское лицо Уилока и снова опустил взгляд на его ботинки.

Они долго обсуждали издержки Лео: жалование служащим, стоимость помещения, налоги, комиссионные, оплата поручителей, взятки нижним и высшим полицейским чинам. Беседа превращалась в перекрестный допрос. От внимания Уилока не ускользнуло даже то, что Лео доплачивал 22 доллара за квартиру Эдгара, потому что туда свозили лотерейные билеты. Таких приемочных пунктов было четыре, и в общей сложности они стоили Лео 37 долларов в месяц. Три пункта были устроены на квартирах у контролеров, и Лео платил им только по 5 долларов, но Эдгару, сказал он, нужно платить больше.

Тут Уилок перестал писать, — по-видимому, он хотел что-то спросить. Он снял очки и недоуменно посмотрел на Лео. Потом нахмурился и снова надел очки.

— Этот парень работал у меня и учился в колледже, — пояснил Лео. — Теперь он окончил колледж, но не может найти себе подходящей работы. Однако человек, окончивший колледж и к тому же женатый, должен, я полагаю, иметь приличную квартиру. Я оплачиваю его квартиру с ним пополам — вот и все.

Уилок улыбнулся как бы в знак одобрения и перешел к другим вопросам. Об Эдгаре он сделал пометку в блокноте. «Тут, как видно, не оберешься разных сентиментальных глупостей, — думал Уилок. — Все эти расходы легко можно урезать, если поставить дело, как следует. Этот Лео, по-видимому, не привык платить людям жалование и этим ограничиваться».

Когда они подошли к вопросу о доходах с лотереи, Лео начал нервничать. У него дома под полом лежала 31 тысяча долларов, составлявшая резервный фонд банка. Но если Тэккер хочет купить бизнес Лео и оставить его просто управляющим с правом на одну треть общей суммы доходов, то Лео вовсе не обязан отдавать свой резервный капитал. Тэккер не может купить деньги. Он может купить только дело на ходу, согласие уступить это дело и клиентуру. Чтобы скрыть наличный капитал, Лео начал преувеличивать «недостачи», числящиеся за сборщиками и контролерами. Такие «недостачи» всегда бывали в лотерейном бизнесе. Случалось, что сборщики являлись к контролеру с билетами, но без денег. Контролер мог отказаться принять билеты, но обычно он предпочитал покрыть недостачу из будущих комиссионных сборщика. Если он не принимал билетов, сборщик обижался и грозил перейти к другому контролеру. Контролеры, со своей стороны, старались навязать Лео часть убытков, и Лео, по его словам, обычно соглашался на это, — «в умеренных размерах». Он пояснил, что тут не было определенных правил. Все зависело от того, как он, от случая к случаю, договаривался с тем или иным контролером.

Уилок, казалось, был заинтересован.

— Куда же эти деньги деваются? — спросил он.

— Мало ли куда. Просаживаются в карты, например. Сборщики — чудной народ. Если вы хорошо к ним относитесь, они, иной раз, в случае выигрыша, выплачивают вам сразу весь долг до последнего цента.

Лео видел, что Уилок догадывается о его попытках преувеличить убытки и хочет прижать его к стенке.

— Это то же, что для банка невозвращенные ссуды, — объяснил он. — Если банку возвращают все взятые у него ссуды, значит, он не ссужает столько, сколько мог бы ссудить. Чересчур жмется, слишком многим отказывает и, по существу, теряет на том, что у него нет невозвращенных ссуд. Во всяком случае, я так смотрю на недостачи. Если у меня нет известного процента потерь, значит, я плохо веду дело. Значит, слишком много моих сборщиков сдают билеты конкурентам.

Уилок постучал карандашом по блокноту.

— На невозвращенные ссуды банк обычно ассигнует не больше двух процентов, — сказал он. У Лео выходило свыше восемнадцати.

— А у нас это так делается, — выкрикнул Лео. — Я никогда не высчитывал все досконально. Как мне казалось нужным, так я и поступал.

Уилок продолжал припирать его к стенке, но вдруг раздался звонок. Уилок отложил блокнот и посмотрел на часы. Слуга быстро и беззвучно вышел из кухни, пересек гостиную и скрылся в передней. Уилок беспокойно заерзал и поднялся с дивана.

— Извините, — проговорил он и вышел вслед за слугой. Джо тоже встал. Он подмигнул Лео: — Молодец, — сказал он.

Лео отвернулся.

— Я думаю, что сегодня ты уже проторил дорожку к твоему первому миллиону.

— Рад буду, если на мне останется хоть рубашка.

— Золотая рубашка, уж поверь мне; с бриллиантовыми запонками.

Джо тоже вышел в переднюю, и Лео, оставшись один, подошел к окну. Далеко внизу лежала улица. Пустынное, мертвое безмолвие подымалось от нее и словно повисало в воздухе.

«Должно быть, полночь», — подумал Лео и вынул часы. Было восемнадцать минут двенадцатого. Он спрятал часы в карман и снова стал глядеть на пустынную тишину, окружавшую высокие, мертвенные стены, которые возвели для себя богачи. «Куча денег здесь, — думал Лео, — куда ни глянь, миллионеры спят». Он с любопытством смотрел прямо перед собой, потом поворачивал голову вправо, потом влево. И повсюду он видел только мрак, каменные стены и безлюдную тишину. «Прямо, как в могиле», — подумал Лео.

Из передней доносился гул голосов; Лео решил, что, должно быть, приехал Тэккер. Потом он услышал женский смех и тогда решил, что это не Тэккер. У подъезда стоял автомобиль Джо, а за ним еще одна длинная черная машина. Человек в фетровой шляпе болтал с швейцаром, облокотившись о переднее крыло. Он прикрывал рукой рот, словно ковырял в зубах, и время от времени поворачивал голову и сплевывал в сторону изгороди. Лео рассеянно глядел на две маленькие фигурки, на два дорогих автомобиля и на мертвый покой, купленный богачами, чтобы оградить свои жилища.

Голова у Лео трещала от цифр. Он лгал упорно, весь вечер. И чувствовал, что не сможет продержаться так до конца. Когда Уилок привязался к нему по поводу недостач, Лео понял, что тот видит его насквозь. Он вдруг забыл, какую сумму назвал Уилоку вместо 31000 долларов — 2300 или 2700? Панический страх охватил его, он отвернулся от окна и увидел, что в комнату входит, как ему показалось, целая толпа людей.

Это все-таки был Тэккер. С ним была его жена и Макгинес, — с незапамятных времен состоявший телохранителем Тэккера. Вместе с Уилоком и Джо в самом деле получилась целая компания.

Миссис Тэккер была пышная, но грациозная блондинка. Она ступала легко, чуть заметно плавно покачиваясь на ходу. У нее был низкий лоб, голубые глаза и нежный румянец. В ее облике было что-то уютное. Она любила яркие цвета, и сейчас на ней был зеленый с белым туалет, коричневые чулки и туфли, на шее — нитка янтаря. Она была почти одного роста с мужем, но гладко причесывала волосы и носила низкие каблуки, чтобы казаться ниже его. Она считала, что мужчина должен быть выше женщины. На безымянном пальце левой руки под обручальным кольцом сверкал крупный бриллиант. Тэккер купил ей это кольцо два года назад в день пятнадцатилетия их свадьбы, но она потребовала, чтобы ей распилили обручальное кольцо на пальце и надела бриллиантовое вниз. Она хотела, чтобы все думали, что это кольцо Тэккер подарил ей при помолвке.

Макгинес был хилый мужчина с восковым лицом. У него были совсем седые волосы, серые глаза навыкате и пустой взгляд. Он увязался за Тэккером, когда тот еще только шел в гору, и с тех пор не отставал уже от него ни на шаг, словно пес, нашедший себе хозяина.

Прошлое не оставило следов на лице Тэккера. У него была плотная, коренастая фигура и насупленный вид. Ему уже перевалило за сорок, лицо было круглое, с темно-серыми глазами, тонким носом и маленьким пухлым ртом. Его густые с проседью волосы придавали ему солидность. В нем чувствовалась некоторая застенчивость, что становилось особенно заметно, когда он смеялся. Смеялся он жеманно, слегка откидывая голову и складывая губы кружочком.

Уилок представил ему Лео, и Тэккер ступил вперед и протянул руку.

— Мы уже давно знаем друг друга, хотя и не встречались, не так ли? — сказал он.

Лео передернул плечами и едва пожал Тэккеру руку. Он побледнел и дышал тяжело и сердито, широко раздувая ноздри.

Тэккер вытянул шею. Волнение Лео задело его.

— Чего вы испугались? Разве я такой уж страшный?

Насмешливая улыбка скользнула по лицу Лео, но глаза смотрели испуганно.

— Я вас не боюсь, — сказал он и обернулся к остальным; потом снова взглянул на Тэккера. — Я просто не предполагал, что мои похороны превратятся в званый вечер.

— Вот что, друг мой. — Голос Тэккера звучал резко и угрожающе. — Мне кажется, вы что-то не то говорите.

— Шиворот-навыворот! — Это крикнул Уилок. Он выступил вперед, обнял Лео за плечи и рассмеялся. — Боюсь, — проговорил он, — что этот званый вечер выйдет не веселее похорон. Давайте лучше выпьем! — Он сжал плечи Лео, и тот почувствовал, как волна страха, поднявшаяся в нем, постепенно спадает.

Пока Уилок и Макгинес наполняли стаканы, миссис Тэккер заговорила. Она тоже поняла, что Лео боится ее мужа.

— Мы были в кино сегодня, — сказала она. — Но мистер Макгинес не очень-то веселился там. — Она бросила на Макгинеса нежный взгляд. — Бедняжка Микки-Мак — его ноги не давали ему покоя.

— Чересчур новые ботинки. — Макгинес согнул ноги в лодыжках, так что ботинки стали ребром. — Ноги пекут. — Миссис Тэккер улыбнулась Лео, окинула взглядом остальных и снова улыбнулась Лео.

— Мистер Макгинес хотел снять ботинки, — сказала она. — Но Бен не давал бедному Маку их скинуть; он все время менял места, — ему хотелось пробраться поближе к экрану.

— Не только потому, — проворчал Макгинес. — Это его ботинки, я их разнашиваю для него.

Тут Эдну Тэккер точно прорвало. Она смеялась долго и почти истерически, и под конец сквозь взрывы смеха начали проскакивать слова:

— Бек! — вскрикивала она, заливаясь хохотом. — Бен, Бен, Бен! — Она судорожно всхлипывала. — Мой Бен совсем сошел с ума! — она давилась от смеха. — Не хотел хоть на часок… — она порывисто глотала воздух, словно задыхалась, — …дать ногам бедного Мака отдых. — В изнеможении она приложила руку к груди, как бы пытаясь преодолеть смех, и тут же неудержимо расхохоталась снова. — Не могу, — проговорила она беспомощно и опять принялась хохотать, и выбившиеся из прически пряди белокурых волос плясали вокруг ее разгоряченного розового лица.

Мужчины смотрели на нее, потом взглянули друг на друга. Они тоже начали посмеиваться. Даже Лео улыбался. Как только миссис Тэккер это заметила, она быстро овладела собой.

— Право, жалко, что вы не видели этого, мистер Минч, — сказала она.

У нее был мягкий голос, он уютно обволакивал собеседников. Если она этого хотела, он звучал до того вкрадчиво, что, казалось, заползал к вам в уши, и сейчас, когда она смотрела на Лео, ее голос звучал именно так, и Лео чувствовал, как в нем точно что-то раскрывается ей навстречу.

— Как только кто-нибудь впереди нас вставал, — продолжала она, — Бен сразу нацеливался на свободное место и выскакивал в проход. Правда, правда, — так и мчался, словно ему сунули зажженную спичку в карман. В задний карман. — Она выразительно посмотрела на Лео, точно сказала что-то двусмысленное, и Лео громко расхохотался. — Ж-жжи-во! — говорил Бен, толкая меня в бок, и бросался бегом по проходу, прижав уши, как заяц, пуская дым из заднего кармана.

Она подождала, пока утихнет смех, и продолжала:

— Ну, а за Беном следовала я. И со мной моя меховая накидка, моя сумочка, мои перчатки, и программка, и все прочие потроха, и я бежала за Беном, по дороге роняя вещи и подбирая их на ходу. — Она приподнялась на стуле и показала, как она это делала. — Не знаю, что думали про меня люди, но, глядя, как развевается мех за моей спиной, все, вероятно, решили, что это знаменитая женщина с бородой бежит задом наперед.

Все расхохотались, и прежде чем смех утих, Тэккер поднял руку и проговорил:

— Нет, лучше всего ты сказала про этого итальянца… — как его, с горбатым носом и без зубов. Это действительно было очень смешно. Как ты сказала, а, Эдна?

Эдна придала слегка обиженное выражение своему сиявшему довольством лицу. Она раскраснелась, голубые глаза ее блестели, она сидела очень прямо, и вид у нее был победоносный.

— Что она сказала, Мак? — спросил Тэккер. — Ты ведь был при этом.

Макгинес на минуту задумался.

— Что-то насчет того, как нос Фикко заглядывает ему в рот, — сказал он и вопросительно посмотрел на Эдну.

Она небрежно махнула рукой.

— А ноздри удивленно раздуваются оттого, что там ничего нет, — быстро закончила она.

Раздался жидкий смех, и Эдна поспешно вскричала:

— Совершенно не понимаю, что тут смешного. — Она самоуверенно выпрямилась и снова властно завладела вниманием присутствующих.

— Ну, а за бородатой женщиной, бежавшей задом наперед, — сказала она, — поспешал, конечно, не кто иной, как наш бедняжка Микки-Мак в ботинках Бена, точно… — Она хлопнула себя по губам и, сделав большие глаза, захихикала, и все мужчины подались вперед, выжидающе улыбаясь. — Простите, может быть, это звучит не совсем пристойно в устах дамы, но ничего не поделаешь, так уж оно было: бедный Микки подскакивал на каждом шагу… — она комическим жестом подняла большой палец, — словно кто-то давал ему хорошего пинка в зад.

Все снова рассмеялись, и она торжествующе откинулась на спинку стула, поглядывая вокруг блестящими, как два солнечных блика, глазами.

— У меня такие натерлись мозоли, — пояснил Макгинес. — Мне приходилось перепрыгивать через них.

Пока все допивали свои стаканы, Тэккер взял блокнот Уилока и начал просматривать сделанные им пометки. Дойдя до половины, он махнул блокнотом в сторону миссис Тэккер, и она встала. Только один Уилок встал вместе с ней.

— Забери с собой Мака, — сказал Тэккер жене.

Все они — Лео, Джо, Уилок и Тэккер — проводили ее взглядом.

— Хорошая, черт возьми, девка, — неожиданно сказал Тэккер.

Эдна слышала, но не обернулась. Она продолжала быстро идти к двери, высоко подняв голову, легко, грациозно покачиваясь на ходу.

— Все они, бабенки, на один лад, — сказал Тэккер, посмеиваясь с довольным видом. — Любят покрасоваться, как на сцене.

В самом Тэккере тоже было что-то актерское. Он любовно посмеивался, глядя вслед жене, словно радуясь, что подметил в ней слабую струнку и указал на нее другим.

Уилок нажал кнопку возле камина и, когда появился слуга, распорядился насчет ужина.

— Я позвоню, когда подавать, — сказал он и обратился к гостям: — Впрочем, может быть, вы сейчас хотите закусить?

Все отрицательно покачали головой, и слуга исчез. Тогда Тэккер начал задавать вопросы. Он спрашивал меньше, чем Уилок. На некоторые вопросы ответ давал Джо или Уилок, и тогда Тэккер быстро проверял записи Уилока.

Лео украдкой рассматривал Тэккера. Мешковатость его фигуры не явилась для него неожиданностью, но он никак не думал, что по одежде Тэккер больше будет походить на него самого, чем на Джо. Однако ни костюм Тэккера ценой в 22 доллара, ни рубашка в 1 доллар, ни ботинки в 6 долларов не мешали его властному виду, «Да, это босс, — думал Лео, — стопроцентный, беспощадный — настоящий миллионер». Беспощадный, но не с ухватками разбойника, как ожидал Лео, а истый бизнесмен, всегда готовый к жаркой схватке из-за малейшей выгоды и совершенно бесстрастный между схватками.

Тэккер внимательно выслушивал то, что ему говорили, обдумывал и тут же переходил к другому вопросу, делая быстрое движение — иной раз рукой, иной раз всем телом. Его мысли, по-видимому, были заняты только деньгами или тем, что имело отношение к деньгам, и, когда Уилок пытался оживить неприятную процедуру шуткой, Тэккер смотрел на него недоуменным взглядом, словно не понимал, что он говорит. Тэккер был бизнесменом до мозга костей. У него был живой, цепкий ум, способность сосредоточить свои мысли на одном предмете, когда это нужно, известная доля уверенности в себе, — достаточная, чтобы быть хладнокровным и расчетливым в схватке, но слишком малая, чтобы притупить его алчность, его всепоглощающую жажду денег. А главное, в нем было то, что порождается неуверенностью и ее неизбежным спутником — страхом: неспособность видеть в людях живых людей, а не просто препятствие на своем пути или средство добиться цели. Именно в силу этого он действовал так, как было нужно, чтобы достичь того, чего он достиг. К немалому изумлению Лео, Тэккер, казалось, не придавал значения преуменьшенной сумме наличного капитала.

— И давно вы ведете дело с таким ничтожным фондом? — спросил он.

— Да несколько месяцев, — ответил Лео. — Раньше я имел больше, но…

— И с таким капиталом можно вести дело?

— Трудновато, конечно, но так или иначе, до сегодняшнего дня я держался.

— Так. — Тэккер взглянул на лежавший перед ним блокнот. — Мне ясно одно — я покупаю обанкротившееся дело с дефицитом в 38000 долларов. Теперь мы сделаем так: две трети — мои, одна треть — ваша. Джо входит в дело вместе с вами, чтобы обеспечить моему синдикату две трети. — Лео хотел было запротестовать, но Тэккер поднял руку. — Дайте мне договорить, а потом вы скажете! — прикрикнул он. — Не будем тратить время на лишние споры. 38000 долларов, которые я вкладываю в дело, должны быть возвращены мне из прибыли. На дело накладывается предварительный арест до выплаты долга из расчета 6 процентов годовых плюс премия в 2000 долларов за предоставление займа. Долг выплачивается еженедельно — сколько именно в неделю, это мы обсудим. Исходя из тех сведений, что вы мне дали, и учитывая сокращение расходов, я полагал бы, что это должно составить примерно 1000 долларов в неделю, но я готов уступить и не потребую больше того, что дело в состоянии выдержать.

— Вы хотите, чтобы я был с вами откровенен, мистер Тэккер? — спросил Лео.

— Вот именно — все начистоту.

— В таком случае я могу только сказать, что считаю это самым собачьим предложением, которое я когда-либо в жизни слышал. — Он замолчал и оглянулся на остальных, и Тэккер спросил, все ли это, что он имеет сказать?

— Нет, — сказал Лео. — Не все. Во-первых, 2000 долларов премии за заем в 38000 долларов уже само по себе достаточное свинство, но еженедельное погашение долга и к тому же еще из 6 процентов? Это выходит 24 процента, 30 процентов, черт его знает, сколько, вроде тех ссудных касс, которые дают деньги в долг беднякам, а те должны платить им каждую неделю из своего жалования. Где это видано, чтобы коммерсант выплачивал долг, как бедняк, из своего жалованья? Разве так дела делают?

— Вы кончили? — спросил Тэккер, когда Лео умолк.

— Нет, не кончил. Во-вторых, что это за нелепость — компаньон вкладывает капитал только для того, чтобы завладеть делом, а потом выкачивать весь капитал обратно?

Тэккер равнодушно посмотрел на него.

— Капитала я не вкладываю, — сказал он. — Я предоставляю аппарат.

— Я понимаю это так, — сказал Лео. — Вы даром забираете мой банк, и вам кажется, что вы поступаете необыкновенно великодушно, возвращая мне одну треть доходов за то, что я буду на вас работать.

— Одну минутку, — Уилок наклонился вперед. — Поскольку я могу судить, у вас нет никакого банка.

Лео испуганно к нему обернулся.

— Вы меня на пушку не возьмете! — крикнул он.

— Тише, — сказал Тэккер. — Прошу прекратить препирательства. И вас, — он повернулся к Уилоку, — и вас, — он повернулся к Лео. — Если мы с вами, мистер Минч, хотим установить монополию в лотерейном бизнесе, мы должны с самого начала поставить его на широкую ногу. Прежде всего мы сократим накладные расходы. Сколько у вас на это уходило в среднем? — Он взглянул на пометки в блокноте. За предыдущий год Лео уплатил свыше 40000 долларов адвокатам и поручителям для выкупа арестованных сборщиков и около 15000 за услуги полиции. — Здесь у вас записано 55000 долларов, — сказал Тэккер. — Это мы срежем в первую очередь. Все эти расходы мы возьмем на себя. Должны взять на себя. Мы не будем брать денег из вашего кармана. Объединение будет само все оплачивать из тех сумм, которые мы сэкономим на ваших расходах. — Когда мы заберем все в свои руки, мы поставим наше предприятие на прочную деловую базу. Взять хотя бы все эти недоборы, недостачи или как они у вас там называются? Со всей этой ерундой мы покончим раз и навсегда. Все контролеры и сборщики будут работать, а если они не хотят выкладывать деньги — скатертью дорога. Некому будет зазывать их к себе. Еще один пример: я полагаю, что 30 процентов комиссионных слишком много, обойдутся меньшим. Ну и все прочее в таком же роде. Одному вам этого не сделать. Я думаю, что и выигрыш можно сократить с 600 на 1 до 500 на 1, чтобы нам было посвободней с деньгами. Но для этого нужен аппарат, который держал бы все в руках, — это и есть мой вклад в дело. Посмотрите на ваши цифры — теперь доход, несомненно, возрастет, так как игроки будут знать, что дело поставлено на прочную основу, — и вы увидите, что после сокращения расходов одна треть дохода будет куда больше, чем весь ваш доход, пока вы вели дело один, имея против себя кучу конкурентов.

— Мы справлялись до сих пор, — сказал Лео. — Дела шли недурно без всякой монополии.

— А теперь они пойдут еще лучше. Пока 38000 долларов, плюс 6 процентов годовых и плюс 2000 долларов премии не будут покрыты, больших доходов для вас, конечно, не предвидится. Это я понимаю. Вы можете получать 75 долларов в неделю за счет вашей трети. Разницу мы будем учитывать поквартально.

— Но мне нужно больше, чтобы прожить, — воскликнул Лео. — При моих расходах мне необходимо иметь 100—120 долларов в неделю.

— Вы получите их из прибылей при первом перерасчете. А пока 75 долларов вполне достаточно.

— Нет, мистер Тэккер, вам меня на эту удочку не поймать. Я не маленький. Вы хотите свести наш спор на препирательство из-за пустяков, потом вы уступите, и все дело будет решено. Нет, сэр, не выйдет.

— Я не собираюсь ловить вас на удочку, — сказал Тэккер. — Если вы не хотите входить в синдикат, не надо. Попробуйте вести дело на свой страх и риск. Ваша воля.

— Мне нужно 120 долларов в неделю, на меньшее я не проживу, — сказал Лео. — И, кроме того, я считаю, что вы должны вложить наличный капитал.

Они спорили долго. Уилок все пил. Потом он встал и со стаканом в руке неторопливой, слегка развинченной походкой направился в соседнюю комнату, где миссис Тэккер и Макгинес слушали радио. Тэккер посмотрел ему вслед. Лицо его стало озабоченным. Джо спорил, отстаивая интересы брата. Тэккер вдруг покачал головой.

— Этот мальчишка когда-нибудь доконает себя, если будет так хлестать виски, — негромко проговорил он.

— Может быть, пора венок заказывать? — сказал Джо.

— Я давно замечаю, что ты его недолюбливаешь, — сказал Тэккер.

— Мы отлично ладим друг с другом.

— И хорошо делаете, если хотите работать у меня.

— Все будет в порядке. Его дело — кляузы, мое — бизнес, и все идет как по маслу.

Тэккер снова покачал головой.

— Я хочу, чтобы работа шла дружно. — Он повернулся к Лео. — Хорошо, пусть будет 100. 100 долларов еженедельно в счет вашей доли. Ладно, к черту! — Он поднял голову. — Генри! — крикнул он. — Эй, Генри!

Лео внезапно понял, что все произошло именно так, как он ожидал. Быть может, он даже хотел, чтобы так произошло. Быть может, оба они — и он и Тэккер — хотели этого. Так или иначе, дело кончено. Они спорили по пустякам, потом Тэккер уступил, и все было кончено. Дело Лео перешло в руки Тэккера.

«Вот это, называется, обработал», — подумал Лео. Но как только он попытался распутать клубок всего разговора с Тэккером, у него голова пошла кругом.

Уилок не спеша вошел в комнату.

— Иду, — сказал он. — Иду, начиненный тостами. — Он высоко поднял стакан, который все еще держал в руке. — Начиненный тостами, — повторил он. — Выпьем за успех, за деньги, за большие деньги, за все, что нам испокон веку веселит сердце, за успех, за то, чтобы было побольше денег, побольше женщин. — Он улыбался. В лице его после разговора с Эдной была какая-то размягченность; он подошел к столу и стал наливать виски.

— Вы мне нужны, Генри, — сказал Тэккер. — Вы втроем будете договариваться с остальными лотерейщиками.

— Три мушкетера, — сказал Уилок. — С мушкетами.

Тэккер уже не слушал Уилока. Его мысли были слишком заняты тем, что он намеревался сказать.

— И вы тоже, мистер Минч, должны принять в этом участие, — сказал он, обращаясь к Лео. — Ведь, если какая-нибудь лотерея лопнет, все, что от нее останется, попадет к вам. Я хочу, чтобы ваш банк был номером первым в объединении. — Он повернулся к Уилоку. — А договариваться вы будете вот как: условия те же — две трети и одна треть, та же премия и система погашения долга, как с мистером Минчем. Банкир получает 60 долларов в неделю в счет будущей прибыли, распределяться она будет раз в квартал. Вы можете дойти до 75 долларов, если найдете нужным, но никак не выше. Если же они не пожелают дожидаться денег из прибыли, значит, они не верят в дело, ну и черт с ними. Отчетность должна быть проверена, и я требую, чтобы наличный капитал, весь до последнего цента, оставался в деле. Все деньги пойдут в общий котел. Это упростит отчетность и, кроме того, если какой-нибудь из банков лопнет, легче будет обернуться.

Тэккер в упор посмотрел на Лео, и Лео выдержал его взгляд, чувствуя, как кровь хлынула ему в лицо, и все нервы напряглись до отказа. Вот когда у него отнимут его 31 тысячу!

— Я полагаю, что мы можем поручить мистеру Минчу проследить за тем, чтобы лотерейщики не скрыли от нас своих резервных фондов, — сказал Тэккер. — Ему, по-видимому, хорошо известно, как это у них делается.

Напряжение Лео сразу ослабло. Кровь отхлынула от лица. Его деньги, спрятанные под полом, были в безопасности, Лео понял, что Тэккер знает об их существовании, но решил оставить ему эти деньги.

— Я выжму из них все до последнего цента для вас, мистер Тэккер, — сказал он дрожащим от благодарности голосом. — Доверьтесь мне.

— Довериться вам? — Тэккер с хитрой, почти снисходительной усмешкой посмотрел на Лео. Он знал, что Лео будет теперь из кожи лезть, чтобы, во-первых, снова сколотить себе капитал, а во-вторых — выжать деньги из всех остальных лотерейщиков. — Я никогда никому не доверяю. Вот слушайте: если вы решите не отпускать ссуды кому-нибудь из банкиров и ему придется закрыть лавочку, его сборщики и контролеры перейдут в банк Минча. Но прежде, чем вы это сделаете, пусть Джо или Уилок доложат мне. Это потому, что я не доверяю вам, мистер Минч, ни вам, ни вашему брату.

— Это уж нехорошо, Бен, — сказал Джо.

— А, может, я шучу? Но, во всяком случае, я считаю, что благоразумней будет не спешить с ликвидацией лотерей. Я вовсе не хочу, чтобы все лотерейщики взъелись на меня за то, что я выкинул их из бизнеса.

— Я вот что думаю, — сказал Уилок, — нам следует предпринять еще кое-что. Так или иначе против синдиката ополчатся многие, вначале во всяком случае, и нам не мешало бы иметь свой собственный банк, работающий самостоятельно, вне синдиката.

— Это еще что? — воскликнул Джо. — На черта он нам нужен?

Уилок не обратил на него никакого внимания. Он смотрел на Тэккера.

— Генри прав, — решил Тэккер. — Тогда мы приберем к рукам всех клиентов, которые будут недовольны синдикатом. Ты сам должен был бы подумать об этом, Джо. Это по твоей части.

— Да я считаю, что это просто вздор, — сказал Джо. Он сердито посмотрел на Уилока.

— Считай себе на здоровье, — сказал Тэккер, — а это должно быть сделано. Вы с Лео подыщите подходящего человека. И помните, что я вам сказал: не спешите. Я вовсе не хочу, чтобы все лотереи закрылись и на месте их остался один только банк Минча.

Нужно было договориться еще о разных мелочах. Прежде всего о судебном деле, возбужденном против Лео. Уилок сделал пометку в своем блокноте и сказал, что Лео может не беспокоиться, — он сам будет его адвокатом на суде.

После этого Лео распрощался и ушел, и Джо ушел вместе с ним, чтобы отвезти его домой. Они прошли мимо комнаты, в которой сидели миссис Тэккер и Макгинес. Макгинес снял ботинки и положил ноги на подоконник. Окно было открыто, и он подставил ступни под прохладный ночной воздух. Когда братья проходили мимо, он повернулся и помахал рукой.

— Эдна разрешила мне временно приостановить работу над ботинками Бена, — сказал он.

Эдна Тэккер встала и направилась к ним.

— Вы замечательно рассказываете, — сказал Лео. — У вас такой острый юмор. Слушать вас — одно удовольствие.

— Как это мило с вашей стороны. — Эдна улыбалась. — Вы увидите, что с моим мужем очень приятно вести дела, я уверена, что он вам понравится. Он иногда горячится, но я думаю, что это со всяким бывает. И с вами тоже, мистер Минч.

— Еще как, — сказал Лео. — Даже совестно бывает потом. — Он добавил серьезным тоном: — Я уверен, что раз вы его жена, значит, он человек стоящий.

— Ах, ах, ах! — Она заморгала глазами и схватилась за сердце, словно ей стало дурно.

Лео и Джо долго ждали лифта в широком коридоре. Стены здесь были оклеены зелеными обоями, и по стенам висели небольшие картины в рамах, изображавшие лужайки в загородных поместьях, скачущих лошадей и собак с грустными мордами.

— Ну, хоть теперь-то ты понимаешь, какие у тебя здесь перспективы? — спросил Джо.

— Я очень хорошо понимаю, что у меня было свое дело, когда я пришел сюда, а теперь я у Тэккера на жалованье.

— Подожди еще, увидишь. Когда синдикат начнет работать, ты увидишь, что твоя одна треть… ладно, тогда сам подсчитаешь. И еще, пожалуй, скинешь штаны и попросишь, чтобы тебя высекли за то, что ты заставил родного брата ждать в передней, словно меня стыдно даже в дом пускать.

— Оставь, — сказал Лео. — Я устал. Просто с ног валюсь.

У лифтера был угрюмый вид. От его заспанного лица, казалось, пахло какой-то кислятиной. Пока лифт медленно и бесшумно полз вниз, Лео припомнил все, о чем говорилось в этот вечер. Обрывки фраз сшибались у него в голове, мелькали лица Тэккера и Уилока, миссис Тэккер и Макгинеса, который сидел, вывернув ноги, так что ботинки стояли ребром. «Забавно, — думал Лео, — но и жестоко, однако, не дать человеку хоть часок отдохнуть в кино от этих ботинок».

Потом перед ним всплыли лица лотерейщиков, которые потеряют свой бизнес: Корделес — этот наверняка, Ричардс — должно быть, тоже. Быть может, и Кэрролл, и Уильямсон. Все это были люди семейные, он знал их жен и детей. Больше уж никто не будет играть в карты на деньги банка. А Эдгар? Что скажет Эдгар, когда ему перестанут выплачивать 22 доллара за квартиру? Да, теперь уж его не встретят улыбками, когда он войдет в комнату, думал Лео. Придется стать прожженным, твердокаменным дельцом, наживающим свой первый миллион, и примириться с тем, что люди будут считать его прожженным, отъявленным сукиным сыном.

«Не хочу!» — устало воскликнул он про себя, и сам не знал — относится его восклицание к миллиону долларов или к тому, что люди не будут больше улыбаться при встрече с ним.

В вестибюле — раззолоченном и в зеркалах — было душно, и когда Лео вышел на улицу, по телу у него пробежала дрожь. «Зима начинается», — подумал он. Но он дрожал не от холода. Ощущение смерти, разлитое в этой, погруженной во мрак, замурованной в каменные стены тишине толстосумов пробрало его до костей. Ему не нравилось все то, через что должны проходить богачи, чтобы нажить себе миллионы, и не нравилось то, что они на эти деньги покупали.

Джо показал на здоровенного, краснолицего парня в фетровой шляпе, который спал в машине Тэккера.

— Это Джонстон, — сказал Джо. — Раньше он служил во флоте, а потом, во время сухого закона, гонял для Тэккера моторку из Уиндсора в Детройт с самым первоклассным спиртом.

Голова Джонстона совсем запрокинулась назад, и лицо было обращено к крыше автомобиля. Лео поглядел на него.

— Давно Уилок работает у Тэккера? — спросил он.

— Около трех лет. Тэккер сделал его богачом в одну ночь.

Лео окинул взглядом улицу. Кроме его самого и Джо, на улице не было ни души. «Если я наживу миллион, — подумал Лео, — вот где мне придется жить».

Улица была похожа на тропинку в окаменевшем лесу.

«Через что должен пройти человек, чтобы поселиться здесь, — думал Лео. — Через тысячи тысяч, через миллионы миллионов всевозможных грязных махинаций, калеча сотни людей и самого себя».

Улица казалась затонувшей среди каменных глыб. Она была похожа на длинный, узкий скелет какого-то допотопного чудовища с выпирающими каменными ребрами. Ощущение фешенебельного безлюдья угнетало Лео. Это безлюдье означало роскошь, но Лео не видел в этом ничего хорошего. Однако ему не хотелось осуждать богачей. Он убеждал себя, что в такой тишине спокойно спится. «Только богачи могут купить себе тишину и покой в самом центре города», — думал он. И внезапно почувствовал, что только человек, добившийся богатства, может быть настолько опустошен, чтобы пожелать себе такое безлюдье и не тяготиться им.

Лео пошел прочь от жилищ богачей, но, заметив худосочную живую изгородь, с чувством благодарности остановил на ней взгляд.

— Приятно иметь такую штуку перед домом, — сказал он Джо.

Лео так обрадовался изгороди, быть может, потому, что осуждал богачей и знал, что не следовало их осуждать. Ведь каждый хочет стать богачом, и все уважают богачей и завидуют им.

Джо посмотрел на живую изгородь, и она вызвала в нем ту же реакцию, какую вызывала у собак богачей.

— Вот, кстати, — сказал он и подошел к кадке.