Когда в город на похороны прибыл целый табор цыган, местные жители даже по ночам не смыкали глаз. Они запирали все двери, заколачивали все окна, какие только можно было заколотить, и держали у постели ружье. И, разумеется, заезжим гастролерам удавалось облапошить их как младенцев.

— Запирать двери от цыган — все равно что прятаться от ветра за редким заборчиком, — заявила Летти, срывая с бельевой веревки еще сырую одежду, словно воры вот-вот могли ворваться и схватить ее развевающиеся панталоны.

Если в городе что-нибудь пропадало — сразу обвиняли табор. Если украденные часы или перочинный ножик месяц спустя обнаруживались в кузове грузовика или под диванной подушкой, добропорядочные горожане резонно замечали: если бы эти вещицы не потерялись раньше, цыгане непременно бы их украли.

Табор расположился лагерем на краю Стрингтауна, с подветренной стороны свалки. Это был настоящий рай для кочевников. Из холма бил родник, на дереве еще с прошлых лет висел жестяной ковшик, повсюду валялись сухие ветки для костра — в таком количестве, будто их вытряхнули с самосвала. А свалка напоминала огромный магазин полезных мелочей, только без касс на выходе. Завязав рты и носы платками, ребятишки копались среди дымящихся груд мусора, раскапывали металлолом, ободья от колес и прочую всячину, которую можно было поменять, продать или использовать в хозяйстве. Мужчины постарше открыли у дороги передвижную мастерскую, где выполняли разную работу по металлу и меняли лошадям подковы. А женщины тем временем бродили по городу от двери к двери, торгуя разными безделушками и ища разовую работу.

К концу недели цыгане оккупировали весь город, как стая остановившихся на отдых перелетных птиц. На тротуаре играл скрипач, а рядом танцевала его дочка. За складом кормов цыганские мужчины играли в кости. А детишки, которые были слишком малы, чтобы таскать сласти с прилавка «Кондитерской», воровали розы с клумб «Клуба садоводов» и продавали их на ступеньках муниципалитета.

Вскоре по Липерс-Форку поползла молва, что в примерочной магазина дамской одежды «Мадемуазель», как и год назад, обосновалась старуха-гадалка, предсказывающая судьбу по картам. Всем жительницам города срочно понадобились новые платья.

В прошлом году старуха напророчила Дот Уайетт, что та «отыщет то, что было потеряно». На следующий же день Дот обнаружила двадцатидолларовую купюру, застрявшую между сиденьями в ее закусочной. И, хотя Дот не помнила, чтобы когда-нибудь теряла двадцатку, горожане не сомневались: гадалка действительно провидит будущее.

Еще предсказательница сказала Мэри Луизе Бинкли, что ее старший сын умрет. Хотя у Мэри Луизы не было сына, да и дочери не было, если уж на то пошло.

— Бибакст, — сказала драбарипе, похлопав Мэри Луизу по ладони. — Даже к хорошим людям порой приходит беда.

Через четыре месяца у Мэри Луизы случился выкидыш. Это был мальчик.

Весть о том, что карты старой цыганки сулят не только удачу, кое-кого остановила. И всё равно очередь из дам, желающих испытать судьбу, вилась вокруг магазина змеей.

— Пр-р-рямиком в ад! Пр-р-рямиком в ад! — верещал Роберт Э. Ли, бегая туда-сюда по жердочке, когда мимо его клетки проходила очередная посетительница.

Чтобы справиться с волнением в предвкушении сеанса, дамы делали покупки. Научно установленный факт: дай женщине достаточно времени, и она обязательно отыщет в магазине сережки, сумочку или шляпку, без которых просто не может жить. Когда в город прибывали цыгане, доходы магазина одежды удваивались.

Стоило только секретарше мэра Кларе Боуэн присесть за гадальный столик, как Хетти Тейлор поспешила к примерочной. Делая вид, что поправляет стенд с заколками, она прильнула к щелочке между занавесками.

Клара была сухощавой, одинокой и выцветшей. К ней даже лишний жирок не приставал, будто не хотел иметь с ней ничего общего. Когда она печатала, было слышно, как кость соударяется с металлом. Внешне Клара была стерильна, как медицинская игла. Изнутри — сущая зараза. Если вы являлись в муниципалитет по какому-либо делу, вам сперва необходимо было пройти мимо Клары — а Клара предпринимала все усилия для того, чтобы путь ваш был максимально трудным и изматывающим. Влюбленные парочки успевали сгонять в Кентукки, пожениться, съездить в свадебное путешествие и обеспечить себе скорое прибавление в семействе — и все это пока Клара заверяла их лицензию на брак. Если человек покупал участок земли на Ред-ривер, ему проще было повернуть реку вспять, чем оформить все надлежащие документы. В городе не оставалось ни одного жителя, которого Клара на своем веку не сумела достать до печенок.

Как аукнется, так и откликнется. Когда Клара возвращалась домой с продуктами, пакет всякий раз рвался прежде, чем она доносила его до кухни. Стоило ей только выйти из парикмахерской с тщательно уложенной прической, как начинался дождь. И ни разу еще ей не удавалось вытащить из упаковки шелковые чулки, не поставив на них зацепку. Жизнь давалась Кларе с трудом, но это только придавало ей твердости.

— Хочу вас предупредить, я не верю в эту ерунду, — резко заявила Клара гадалке. — Сплошное надувательство, по-моему.

Старая драбарипе тасовала карты, не обращая на Кларины слова ни малейшего внимания. А Клара была не из тех женщин, которые спокойно переносят, когда их игнорируют.

— У меня всего десять минут, — Клара решила показать цыганке, кто есть кто, и высокомерным жестом смахнула с лацкана строгого пиджака несуществующую пылинку. — Мне нужно поскорее вернуться в муниципалитет.

Цыганка шлепнула колоду на стол, Клара сняла карты.

— У тебя… — начала старая цыганка, медленно переворачивая карту, — очень важная работа.

Клара едва заметно подалась вперед.

— Кон хахавел о бало ви лесте си и шури, — промолвила гадалка.

— Что это значит? — осведомилась Клара.

Дословный перевод гласил: «Та же рука, что кормит свинью, однажды заносит над ней нож». Однако прирожденная гадалка всегда облекает неудобоваримые толкования в более гладкую форму.

— Никто не осознает, — произнесла цыганка, сочувственно качая головой, — чем вы жертвуете.

Клара едва заметно вскинула подбородок, вслед за ним приподнялась и плоская грудь.

— Твой начальник, мужчина… он дурак.

Тонкие губы Клары сложились в незаметную бесцветную складочку.

Клара не сомневалась, что из нее вышел бы куда лучший мэр, чем тот, что сейчас занимал начальственный пост. Еще она не сомневалась, что слишком хороша для тех мужчин, которые считают, что слишком хороши для нее. Она вообще ни в чем не сомневалась — поэтому-то мужчины от нее и шарахались. Ничто не отпугивает мужчин больше, чем женщина, сводящая на нет их мужество.

— Ты выполняешь всю работу, а почести достаются ему.

Клара откинулась на спинку стула.

— Я работаю, а он получает барыши? — с горечью фыркнула Клара. — Лучше скажите мне что-нибудь, чего я еще не знаю!

Гадалка хотела было сказать Кларе, что та стерва, но догадалась, что и это не станет для нее новостью.

В вопросе о таборе городское население делилось на две половины. «За» были те, кто делал на цыганах деньги, а «против» — те, кого цыганам удавалось обдурить. Шарлотта в эти разборки не лезла. Ей еще не доводилось видеть людей, которые бы с таким трудом отвоевывали себе право не трудиться. С другой стороны, цыган она уважала больше, чем ленивых бездельников и нищих, вымаливающих подачки.

Как-то раз Шарлотта сидела за письменным столом и вдруг, посмотрев в окно, увидела несущуюся по лужайке цыганку. В юбке воровки позвякивало столовое серебро Джаджа Лестера. Вот цыганка юркнула за гортензии, притаилась, потом высунулась, проверяя, есть ли кто поблизости. Затем взмыла по ступенькам крыльца, ворвалась сквозь открытую стеклянную дверь в кабинет Шарлотты и вжалась в стену.

Запыхавшаяся женщина озиралась по сторонам: не гонятся ли за ней хозяева награбленного? Почувствовав, что она в полутемной комнате не одна, цыганка медленно обернулась. Сначала она заметила только горящий кончик сигары. Когда ее взгляд наконец сфокусировался на Шарлотте, цыганка с шумом втянула воздух и застыла. На ней была кроваво-красная юбка, пять фунтов фальшивых золотых побрякушек и волчий зуб на шее вместо ожерелья. И при этом она почему-то полагала, что, если задержит дыхание, хозяйка дома ее не заметит.

— Ты обокрала Джаджа Лестера? — поинтересовалась Шарлотта, глядя на торчащую из-под подола чайную ложку.

— А чего он хотел? — пожала плечами цыганка. — Коли наступил на змею, так не удивляйся, что она тебя ужалила.

С другой стороны улицы доносилось хлопанье дверей и голос Джаджа Лестера, орущего на свою домработницу. Шарлотта хладнокровно затянулась сигарой. По ее мнению, не было на свете отбросов хуже ворья. При других обстоятельствах она бы добилась, чтобы женщину обмазали смолой и обваляли в перьях. Но когда цыганка обкрадывает банкира… есть в этом какая-то высшая справедливость.

— Витца, — сказала цыганка, будто прочитав ее мысли, — мы с тобой из одного теста.

— Попробуй только обворовать меня, — промолвила Шарлотты сквозь клубы дыма, — и ты навсегда распростишься со своим ремеслом.

Цыганка поднесла к губам волчий зуб и поцеловала его.

Под глазами у нее были черные пятна — она грубо подводила их угольком, а запястья позеленели от дешевых медных браслетов. Разодранная кофта свисала с плеча, а щеки запали так глубоко, что казались синеватыми. Ее звали Радмила, или, сокращенно, Мила, и, как водится у воров, она была весьма находчива.

Уперев руки в боки, Мила бродила по кабинету, оценивая на глаз имущество и саму хозяйку.

— Выскочила замуж за богатенького? — осведомилась она, проводя пальцами по шелковой шали, брошенной на диван.

Шарлотта только фыркнула.

— А, ясно, — ухмыльнулась Мила, — ты родилась с золотой ложкой во рту.

— Я бы могла подарить тебе этот дом и все деньги со своего счета, — заявила Шарлотта, — и всё равно через пять лет я была бы богаче всех в округе, а ты бы снова воровала ложки.

— Деньги — зло, — пожала плечами Мила.

— Только для тех, — возразила Шарлотта, — у кого их нет.

Изогнувшись, Мил осторожно выглянула в дверь — посмотреть на дом Лестеров. Потом снова перевела взгляд на Шарлотту. Поскольку Шарлотта ее не заложила, Мила перед ней в долгу. Не вернуть долг — это прикаса, к большим неудачам. Воняя резкими духами Энн Лестер, цыганка снова прошлась по комнате.

— Кинтала, — сказала она, схватив Шарлотту за руку. — Услуга за услугу.

Перевернув руку Шарлотты ладонью кверху, цыганка провела вдоль линий одним из лестеровских ножей для масла. Шарлотта невольно отметила, что на столовых приборах была выгравирована буква «В». Оставалось только гадать: неужели Джадж Лестер такой идиот, что не может правильно написать собственные инициалы?

— Тебя хотят многие мужчины, — произнесла Мила, склонившись над ладонью Шарлотты, — но сама ты хочешь только одного.

Лицо Милы было так близко, что Шарлотта чувствовала ее горячее дыхание.

— Я его вижу! — вдруг изумленно вскрикнула цыганка. — Вижу его прямо здесь!

— Как он выглядит? — спросила Шарлотта.

— Он спасает людей из воды, — очень медленно выговорила Мила, изучая линии на ладони.

— Подумать только, мужчина моей мечты — спасатель, — поморщилась Шарлотта.

Когда дело касалось мужчин, Шарлотта не была склонна к дискриминации. Но скорее уж в адском пекле выдастся прохладный денек, чем она полюбит мужчину с сезонной работой.

— Скажи мне, кто он! — потребовала Шарлотта.

Мила подняла на Шарлотту свои темные глаза и сразу поняла: рыбка попалась на крючок. Она схватила Шарлотту за запястье и грубо сжала.

— Отдай мне свое колдовство, — прошипела она, вонзив грязные ногти в кожу Шарлотты. — Колдовство, благодаря которому ты обрела всё это! Тебе и так хватит. Зачем тебе больше?

Шарлотта затаила дыхание, а ее глаза превратились в черные смертельно опасные щелочки. Мила выпустила ее руку и отпрянула, будто бы вдруг обнаружив, что держит гремучую змею.

— Никогда не угрожай мне во время торгов, — произнесла Шарлотта низким, замогильным голосом.

— Дай мне то, что я хочу, — вернув себе невозмутимость, пожала плечами Мила, — и я дам тебе то, чего хочешь ты.

— Мне казалось, ты говорила, что деньги — это зло.

— Только для тех, — весомо изрекла Мила, — у кого их нет.

Шарлотте всегда нравились те, кто схватывает на лету. Найдя условия сделки приемлемыми, она слегка расслабилась.

— Если стремишься к одному только богатству — никогда не разбогатеешь.

Мила нетерпеливо отмахнулась, ей было не до философии.

— Скажи мне, как приманить лавэ?

Цыганское слово «лавэ», деньги, звучит почти как английское «лав», любовь. Если в цыганском языке и было слово «любовь», Миле оно было ни к чему. Шарлотта не говорила по-цыгански, но сразу смекнула, что Мила имеет в виду. Язык денег понятен повсюду.

— Я могу поведать тебе, как притягивать деньги, будто магнитом, — произнесла Шарлотта тихо, тоном опытной соблазнительницы. — Секрет богатства прост…

Приоткрыв рот и затаив дыхание, цыганка подалась вперед.

— Ты такая, какая есть, пока не решишь измениться.

Мила отшатнулась, глаза ее сузились. Смерив Шарлотту горящим взглядом, она сплюнула на ковер с восточными узорами.

— Чор! О хонхано баро! Ты врунья и воровка!

— Я никогда не накалываю деловых партнеров, — заявила Шарлотта, откидываясь на спинку кресла. Действительно хочешь разбогатеть? Тогда я рассказала всё, что тебе нужно для этого знать.

Мила с неохотой взяла ладонь Шарлотты и снова уставилась на линии. Но едва она открыла рот, чтобы предсказать Шарлоттину судьбу, как внимание ее отвлеклось, она резко дернула головой. Шарлотта обернулась посмотреть, что же так напугало цыганку. Через двор, размахивая винтовкой, мчался Джадж Лестер, а за ним шериф.

— Воровка! Воровка! — орал Джадж.

Когда Шарлотта повернулась обратно, цыганки уже и след простыл.

*

Кочевники хоронили своих на кладбище для бедноты, по соседству с главным городским кладбищем. Это было жалкое местечко. Могильные камни терялись в густом бурьяне, да повсюду догнивали цветы в разбитых горшках. Участок был окружен кованой железной решеткой, ржавые столбики расшатались и погнулись, словно смерть пыталась пробиться через ограду в мир живых.

То, чего цыганам не хватает по части недвижимости и имущества, они компенсируют пышностью обрядов. Ни у кого больше не увидишь таких похорон, как у цыган. И, что важнее, они за всё платили наличными. Они доставили тело Эмиля Мазурского в морг при «Похоронном бюро Фостера», и там двое братьев его жены несли стражу у гроба в ожидании, пока соберется весь табор.

— Гарантирую, — заверял мистер Фостер двоих мужчин, насыпавших соляную полоску вокруг гроба, — ваш зять здесь в полной безопасности.

Но несмотря на все уговоры мистера Фостера, братья отказались оставить гроб Эмиля без присмотра. Они не боялись, что кто-то придет и осквернит тело. По правде говоря, Эмиль к собаке и то относился лучше, чем к жене. Он избивал ее, таскал в постель баб и вообще унижал ее всеми доступными мужчинам способами. Его жена была хрупкой, темноволосой и молчаливой — самый смертоносный тип женщин. Никто не удивился, когда Эмиль и его собака внезапно и скоропостижно скончались.

Цыгане верили, что мертвые могут возвращаться с того света и вредить живым. Вопрос стоял так: кого табору следует бояться больше — призрака Эмиля Мазурского или убившую его женщину?

— Когда здоровый мужик вдруг падает замертво — это, конечно, странно, но случается и не такое, — пожимали плечами цыгане.

Жена Эмиля пряталась до самых похорон. Обмотав лицо шарфом, она сидела в кругу горящих свечей и завязывала узелки на муленги дори — мертвецкой веревке, — чтобы оградить себя от злых сил. Как только одна из свечей начинала помаргивать и гаснуть, женщина тут же зажигала новую. Она раскачивалась вперед-назад, целовала свой амулет трешул и лихорадочно бормотала защитные заклинания.

— Болде тут дошман, — шептала она. — Дезробирея.

Даже после того, как братья крепко зашили Эмилю рот и заткнули уши и ноздри пчелиным воском, чтобы не дать душе покинуть тело, никто не решался произнести имя жены вслух, опасаясь, что тогда Эмиль сможет ее найти.

Братья вдовы наняли в «Деревенском клубе бедняков» негритянский оркестр, чтобы тот возглавил похоронное шествие. Поскольку музыканты не знали никаких цыганских песен, они исполняли церковные гимны, а цыгане шагали по городу за гробом Эмиля Мазурского, рыдая и причитая. Водители тормозили у обочины, давая процессии пройти, а прохожие останавливались, снимали шляпы и в знак уважения и скорби прижимали их к груди. Вход на кладбище сторожили четверо цыган и впускали только соплеменников.

Рыжий Макгенри, сын цветочника, украсил символический «пустой стул», предназначавшийся для усопшего.

Он обвил ножки и подлокотники шелковыми лентами и усыпал стул гвоздиками и хризантемами. Все сошлись во мнении, что получилось очень красиво. У Рыжего определенно был настоящий талант к похоронному делу.

Один за другим цыгане подходили к гробу, прощаясь с Эмилем. Они принесли с собой поману, особое поминальное блюдо. Они пели, танцевали, ели и пили. Они бросали в гроб монетки и швыряли имущество Эмиля в огонь — вскоре костер разросся до того, что стал виден с другого берега реки. Наконец, опустив Эмиля в могилу, они спрыгнули на крышку гроба и стали танцевать на костях.

В ту ночь Шарлотте снилось, что она на кладбище и танцует с цыганами. Хлопая в ладоши и притопывая, они отплясывали вокруг костра. Давешняя цыганка-воровка тоже была там, волчий зуб подпрыгивал над вырезом ее блузки.

— Выпей, — сказала Мила и протянула Шарлотте бутылку.

Шарлотта запрокинула бутылку донышком вверх и пила залпом, пока цыганка не отобрала выпивку. Глаза Шарлотты закрылись, голова откинулась назад. Мила схватила ее за руку и потащила к костру.

— Вон, — сказала она, указывая на пламя, — вон он, мужчина, который завладеет тобой.

Не обращая внимания на пляшущих вокруг цыган, Шарлотта вглядывалась в огонь. Она различала в волнах жара колеблющийся силуэт, но не могла разглядеть лица. Она пыталась было подойти поближе, но языки полыхающего пламени всякий раз отгоняли ее.

— Кинтала, — промолвила Мила. — Я сказала всё, что тебе нужно знать.

С этими словами цыганка запрокинула голову и расхохоталась.

*

На рассвете табор исчез. От костра остались одни угли, а могила Эмиля Мазурского была усыпана булавками, иглами и гвоздями. По периметру выстроились бутылки с отбитыми горлышками, а на могильном камне висели амулеты-трешулы — чтобы мятежный дух упокоился.

По утру у Шарлотты было самое дикое похмелье за всю жизнь. Она кое-как дотащилась до «Закусочной Дот» и только отмахнулась, когда хозяйка предложила ей обычную порцию яичницы с сосисками. Добравшись до конца барной стойки, Шарлотта взгромоздилась на высокий табурет и потерла виски, а Дот тем временем налила ей кофе.

— Интересно, что цыгане сделали с псиной? — спросил Бен Харрингтон.

— С какой псиной? — повар Вилли высунулся из кухонного окошка.

— С той, которую баба отравила вместе с мужем.

— Похоронили ее поверх гроба, — ответила Шарлотта со своего конца стойки.