Глава 15

Самолет «Цитата-11» из личного воздушного флота Шана пролетел над Тонкином на высоте двадцать тысяч футов. Внизу тонули в облаках беспорядочные светящиеся брызги Ханоя и его спутника – Хайфона. Самолет нырнул на запад, в заходящее солнце над Лаосом и горным перевалом на границе Таиланда.

Вот они, исторические вехи мира, думал Шан, глядя с высоты на долины, горы и равнины. Эта земля стала исторической из-за идиотизма американцев. Он глубоко втянул в себя дезодорированный воздух салона и почувствовал аромат хвои.

Вот он, Золотой Треугольник, источник почти всего героина в мире. Из-за этого зелья десятки тысяч людей, бирманских и индонезийских крестьян, оказываются втянутыми в международные гангстерские войны. Героин – истинная причина политических эскапад американского правительства в Корее и Вьетнаме, думал Шан. Да, историческая, но кровавая земля.

Любой другой на месте Шана управлял бы своей промышленной империей, раскинувшейся вдоль всего восточного побережья Тихого океана, не вставая из-за письменного стола. Престижный, авторитетный, безопасный стиль руководства. Но Шан Лао больше по душе было «ручное управление», как выражаются американцы.

Шан наслаждался проникновением в самые истоки своих доходов. Он мог потратить месяцы, торгуясь и умасливая безродного, полуграмотного профсоюзного босса, хотя любой другой на его месте уладил бы вопрос о размере взятки через посредника. Зато напрасными были дьявольские усилия, предпринимаемые его конкурентами, чтобы организовать саботаж или стачку на заводах Шана. У них брали деньги – и тут же доносили обо всем хозяину.

Сегодня вечером великий Шан Лао, повелитель заводов электронного оборудования, звенящих автоматических конвейеров, сложных многослойных финансовых структур, направлялся в подлесок современного капитализма, можно сказать, к колыбели, из которой он вышел.

Когда над Юго-Восточной Азией опустилась ночь, самолет пошел на снижение. Они приземлились не в Рангуне, а в Мандалайе, в трехстах пятидесяти милях на север от столицы. Здесь их ожидал маленький вертолет китайского производства «Кай-3», в кабине которого стоял густой опиумный душок.

В темноте Шан, сопровождаемый двумя телохранителями – они же носильщики и проводники, – сел в вертолет. Они долетели почти до границы Таиланда, здесь высота гор достигала семи-восьми тысяч футов. Место, не подходящее ни для пехоты, ни для моторизованной кавалерии, – вот почему слабосильной бирманской армии удавалось удержать за собой героиновые тропы. Моральный дух игрушечного войска поддерживало то соображение, что без героиновых доходов во всей восточной части Бирмы наступил бы голод.

В темноте не видно было ни малейших признаков Монг-Кьят, обманчиво крошечной деревеньки, около которой устроил себе штаб-квартиру генерал Хун Ква. Десять лет назад, когда ЦРУ наступало доблестному воину на пятки, Хун Ква выпросил у Шана так называемую «ссуду». Урожденный китаец, как и Шан Лао, теперь он во всеуслышание объявил себя выходцем какого-то племени в Восточной Бирме. В армии Чан Кайши, правого крыла гоминьдана, Хун Ква был сначала лейтенантом, потом капитаном. После поражения в 1949 году все переменилось, оказалось, что у ЦРУ наготове и деньги, и оружие, и транспорт, и никто, за исключением отдельных слишком жадных агентов, не собирается требовать много от опиумной торговли. Гоминьдан остепенился, а вместе с ним и Хун Ква. Теперь он вместе с лаосским генералом Ванг Пао контролировал большую часть прибыли от продажи опиума американским «джи-ай» в Сайгоне.

Под рокот вертолета, в ночной темноте, Шан Лао вспоминал, каким Хун Ква был десять лет назад, когда впервые получил у него деньги. Худой остроглазый ловкач, тонкие губы плотно сжаты, идеальный подчиненный, на вкус Шана. Было и еще кое-что в выражении его лица, слегка маниакальное, говорившее миру: «Я посланец высшей воли, моя миссия такова, что мир рухнет в случае моего поражения, ну, а если я добьюсь успеха, этого никто не заметит, никто не узнает о моей победе. Почему я взвалил это на себя? Кто-нибудь ведь должен...»

Вспомнив его вид, Шан усмехнулся. Из таких убежденных людей выходили образцовые исполнители.

Когда-то эта инвестиция стоила Шану меньше, чем, к примеру, строительство автомобильного завода в Йокогаме. Но" через пять лет посеянные им в Бирме деньги вернулись урожаем в десять процентов. Наверняка Хун Ква обсчитывал его, но даже с учетом воровских десяти процентов – это приносило Шану миллионы долларов в год. Наличными.

Шан Лао переоделся в походный комбинезон вроде армейского, со множеством карманчиков, «молний» и кнопок. Усаживаясь за руль потрепанного, древнего джипа, он кивнул телохранителям, остающимся около вертолета.

Оставшийся путь он должен проделать один – ни проводников, ни телохранителей. Настоящий мастер «ручного управления», движущийся к самому сердцу потока наличных. Переключив фары на маскировочный ночной свет, Шан направил автомобиль вдоль темного следа, почти незаметного на траве. Он вдохнул влажный ночной воздух. Какой-то зверь сдох неподалеку, и падаль сообщала о своем присутствии отвратительным запахом. Неважное знамение для начала путешествия.

Звуки примитивной рок-музыки донеслись до него еще до того, как он добрался до штаб-квартиры батальона. Хун Ква говорил, что командует армией в сорок тысяч человек. На самом деле в его распоряжении было тысяч восемь, причем большая половина – мальчишки чуть старше двенадцати лет, с восторгом учившиеся управляться с автоматами, винтовками, гранатами, минометами и другим оружием.

Мальчишка-часовой шагнул в тусклый свет фар, нацелив в голову Шана «АК-47». Шан назвался. У мальчишки расширились от восторга глаза. Все знали, что в лагерь должен приехать «Великий Банкир», и встреча с ним была большим событием для игрушечного солдатика. Стараясь изо всех сил быть полезным, он вскарабкался на капот джипа, закинув за спину автомат, и завопил:

– Дорогу! Прибыл Шан Лао! Дорогу!

Штабные офицеры лениво тряслись и крутили задницами под хриплую диско-музыку. Пахло потом и спиртным. Несколько молодых парней, по большей части – лейтенантов, танцевали с приглашенными из города девушками. Они оставили своих партнерш и с обезьяньими ужимками откозыряли Шану.

В отдалении под стоваттным усилителем и огромным громкоговорителем за высоким столом сидел Хун Ква. Около него стояла бутылка с местным бренди, отвратительным, если не ядовитым пойлом. На этикетке красовались пять зведочек. Хун Ква, которому по средствам было бы купаться в «Хеннеси» или «Реми Мартин», давным-давно во всеуслышание объявил себя поклонником местного зелья, разновидности граппы, успешно используемого для заправки зажигалок.

Хун Ква с глупым видом смотрел на подходящего Шана. Его расслабленная поза говорила: это вовсе не встреча равных, нет, Придворный испрашивает разрешения приблизиться к трону.

Сидевший рядом с генералом молодой адъютант, полковник Туонг, скорчил раздраженную гримаску. Шан умышленно не устанавливал личного контакта с Туонгом, поручив это Бакстеру Чою, учившемуся вместе с ним в школе ирландских иезуитов.

Шан заметил, что за прошедший с последней встречи год Хун Ква сильно раздался в ширину. Его маленькие, близко посаженные глазки утонули в складках плоти, толстые щеки пылали нездоровым алкогольным румянцем. Облик мессии, посланца высшей силы исчез, перед ним сидел, развалившись, кусок сала с тупым взглядом.

Наглый убийца не собирался отрывать от стула свою жирную задницу, куда там! Хуже того, он поманил пальцем мальчишку-часового, стоявшего у двери с болтающимся у пояса «узи».

Перепуганный солдатик шагнул вперед и пискнул:

– Руки вверх!

Он дрожащими руками обшарил карманы Шан Лао – Шан Лао! – в поисках спрятанного оружия, потом шагнул назад.

– Приветствую тебя, Банкир, – вызывающим тоном произнес Хун Ква.

– Приветствую тебя, генерал. – Голос Шана был едва различим в грохоте рок-музыки. Он сел за стол, холодно кивнув полковнику Туонгу, и положил руки ладонями вниз на влажный, липкий стол. На близком расстоянии от Хун Ква пахло, как от жареного с чесноком кабана.

– Поговорим о Карибах, – произнес наконец Шан Лао.

– Сначала выпьем. – Хун Ква плеснул в грязный стакан немного жидкости из бутылки с пятизвездной этикеткой и придвинул его Шану.

– Спасибо, не нужно, – произнес финансист. – Расскажи мне о Карибах. Перевозки сокращены?

– Пей!

– Спасибо, я не хочу, генерал. – Голос Шана был сухим, как толченая известка.

– А я не хочу копаться в этом карибском дерьме! Они делают, что приказано, вот и все. Я не затеваю игры с покупателями, которые платят! Пей, Банкир!

Шан медленно покачал головой из стороны в сторону, подчеркнув этим жестом несоразмерность большой головы и хрупкого торса.

– Полковник?.. – тихо произнес он.

Полковник Туонг слегка шевельнулся. Отрывистый щелчок заставил всех на минуту застыть – выстрел из «смит-и-вессона» был направлен прямо в лицо Хун Ква. Сидевших позади него осыпали сине-фиолетовые брызги мозга, лучшего мозга, какой когда-либо тренировало ЦРУ. Кто-то, справившись с оцепенением, догадался выключить музыку. На реакцию собравшихся сильно повлияло выпитое – а выпито было немало, поскольку Хун Ква запрещал своим людям курить опиум, – и прежде, чем ошеломленные офицеры успели осознать, что главарь мертв, полковник Туонг лающим голосом выкрикнул несколько команд. Король умер. Шан Лао подумал, что повелительный тон и команды, позволившие Туонгу установить полный контроль над этим сбродом, – универсальное средство, в котором нуждается большая часть человечества. Бакстер Чой отлично поработал со своим соучеником, юным полковником.

Труп усадили в кресле, затейливо украшенную фуражку надели на простреленную голову.

Снова громко заиграла музыка.

В углу двое подростков-часовых расширенными глазами смотрели на происходившее, словно на экран телевизора. Шан Лао налил полный стакан пойла из пятизвездной бутылки и вылил на стол, смывая кусочки генеральской плоти прямо на его мертвые колени. Запах гнилого чеснока поднимался откуда-то из-под стола почти различимыми зрением волнами. Ну можно ли сравнить это великолепие, это буйство, это упоение всех пяти чувств с унылым управлением из-за письменного стола? Шан Лао справился со своим лицом, придав ему обычное равнодушное выражение.

– Полковник Туонг, карибские перевозки?..

– Для Риччи? Я распорядился все остановить.

Он извлек откуда-то бутылку «Джонни Уокера» и налил до половины в два чистых стакана.

– За лояльность, – произнес он торжественно. – Вы можете всегда быть уверены во мне.

– За лояльность, – эхом отозвался Шан. – Вы можете всегда быть уверены... во мне.

Оба приподняли стаканы в сторону поникшей разукрашенной фуражки. Чистый, отдающий дымком аромат виски действовал освежающе. Шан мысленно подсчитывал, какую дань будет получать его королевство теперь, когда Туонг согласился на двадцать процентов. Тут он заметил, что между его большим и указательным пальцами прилипла частица мозга, Шан брезгливо стряхнул ее. Продолжала греметь музыка.

 

Глава 16

В Манхэттене много маленьких баров и ресторанчиков, словно специально созданных для уединения. «Вы не рискуете здесь нарваться на знакомых» – таков девиз хозяев этих укромных местечек. К сожалению, это заблуждение, подумала Ленора Риччи, сидевшая в маленьком бистро на Второй авеню, неподалеку от офиса доктора Эйлера. Она потягивала ромовый пунш, а ее спутник уже расправился с третьим очень сухим мартини – безымянная водка, лимонный сок, щедрая толика джина.

Есть на свете и другие заблуждения, к числу которых следует отнести мнение, что водку невозможно распознать в дыхании и что крутить роман с пациенткой приятно и безопасно. Ленора Риччи никогда раньше не изменяла Винсу. Но ей казалось, что эта чудная теплая осень – особый знак ей лично, знак, что срок ее пребывания на земле истекает.

Винс на Карибах. Она в безопасности, если будет дома ко времени его обычного контрольного звонка. Ленора пришла на свидание с Базом, но сознание ее было лишь наполовину ясным. Вторая половина была подавлена, затуманена чувством вины: она собиралась предать свою лучшую подругу. За летние месяцы они с Эйлин сошлись так близко, как не случалось с ней даже в школьные годы. Глядя на лицо База, с каждым коктейлем все сильнее наливавшееся краснотой, она думала о своем страхе, о том, что ей придется обмануть Винса, чтобы остаться в живых, и что, заполучив здоровую, жизнеспособную клеточку доктора Эйлера, она осквернит и уничтожит брак Эйлин.

– Вы встречаетесь с другими пациентками тоже? – спросила она. Глагол «встречаетесь» использовался в манхэттенском, копулятивном значении.

Баз моргнул. Его пухлые щеки горели.

– Вы не пациентка, – сказал он шутливым тоном, цитируя старый фильм, – вы – мое мясо.

Не дождавшись улыбки, он подался вперед, словно собираясь прокладывать путь напролом, не надеясь на ее милосердие.

– Ленора, я никогда не испытывал такого...

– Такого – чего? Опьянения?

Он сделал вид, что обиделся. Но представление прервал бипер – Баз взглянул на часы.

– Мне нужно возвращаться на работу.

Он бросил на стол деньги и помог Леноре встать.

Провожая ее к выходу из бистро, Баз неотрывно смотрел на ее изящные икры, перетекающие в очень тонкие лодыжки, на туфли с очень высокими каблучками. Он почувствовал комок в горле. Он должен обладать этой женщиной. Должен! Слава Богу, его офис был совсем рядом, иначе он трахнул бы ее прямо у стены в гардеробе.

Боже, какая штука у него есть для этой крошки!

* * *

Эйлин знала по опыту – если Баз обещал задержаться, значит, явится не раньше полуночи. Она давно смирилась с этой неприятностью, поздними возвращениями с работы. У пациентов своя жизнь, и это неизбежно отражается на рабочем дне врача. Бывало и такое, когда за ним присылали среди ночи из одной из трех больниц, в которых Баз числился консультантом. А в остальное время... Зачем вести счет вечерним отлучкам мужа, если уж дневные часы он в буквальном смысле проводит в других женщинах? Баз возвращался домой, окутанный их ароматами. Эйлин едва удерживалась от того, чтобы не отправлять его под душ сразу же при входе в дом. Шахтерские жены имеют на это право, а жены гинекологов – нет.

Этой ночью, ожидая База, она рано забралась в постель, прихватив с собой протокол предварительного слушания с показаниями Сальваторе Баттипаглиа, доктора медицины, негодяя или невежды, сказавшего ее клиентке, что она здорова. Доктор Баттипаглиа, хоть и состоял на жалованье у семьи Риччи, не показался ей злодеем: «Вы знаете, как это бывает... В конце недели приходится осматривать сотню женщин, ужасная спешка... Возможна небрежность... Я же не могу проверить, правильно ли записала медсестра в карточки пациенток результаты анализов? Это обычная небрежность, общечеловеческое свойство, не так ли?..»

Подчеркивая ярко-желтым карандашом некоторые строчки, Эйлин услышала, как щелкнул замок на двери.

– Баз?

– Хийя-хийя-хийя!

Пьян, констатировала Эйлин, прислушиваясь к возне в темноте, потом шуму воды в ванной. Наверное, так пропитался за день, что сам почувствовал необходимость избавиться от чужих ароматов.

Десятью минутами позже Баз появился в дверях спальни совершенно голый, с накипью светлых волос на белой коже.

– Вечер добрый, мсис Эйлер.

– Ты сегодня рано, – сказала Эйлин, отложив свои бумаги.

Баз несколько секунд сосредоточенно изучал свои наручные часы.

– Дес-с-ть пятнацть, – сообщил он.

– Эй, ты в порядке?

– З-замечатно, мсис Эйлер. Ма-а-ленький загульчик с мальч... мальччиками, мсис Эйлер.

Эйлин наблюдала, как он медленно, неуверенно приближается к кровати. У него на уме что-то еще, кроме секса, подумала она.

– Вы оч-чень аппетитная, мсис Эйлер.

Эйлин смотрела с удивлением, как он опускается на колени.

– М-м, вкусно, – бормотал он, разводя ее ноги на гинекологический манер. Эйлин захихикала, потянувшись к выключателю.

* * *

Ленора сняла трубку после одиннадцатого гудка, дав время Винсу почувствовать укол вины в сердце. Ничто не причиняет сицилийцу больших страданий, чем мысль, что его жена наслаждается сексуальной жизнью так же, как и он сам.

– Чего долго не снимала трубку?

– Я спала, Винс. Ну, как тебе Багамы?

Последовала пауза. Ленора как наяву представила себе Винса, подмигивающего милашке, которая сегодня делит с ним постель. Наверное, мясистая, сиськи размером с «фольксваген».

– Влажность здесь ужасная, чуть не сто процентов. Завтра прилетаю.

– Буду ждать, – Она подавила зевок. – Пока.

Повесив трубку, она молча смотрела на телефон. Ей казалось, что еще одна ниточка вплелась в ткань предательства. Но, Господи, ставка слишком высока, чтобы остановиться на полдороге.

* * *

Баз Эйлер не был толстым, но обнаруживал склонность к полноте. Его завтрак обычно состоял из чашки черного кофе без сахара и двух крекеров из банки с надписью «Здоровая пища». Сегодня, сделав скидку на ужасное самочувствие, он добавил к обычному меню апельсин.

Сидя за столом в затрапезном клетчатом халате, он пытался разрезать скользкий апельсин на маленькие кусочки. Из-за похмелья его ловкие пальцы хирурга были неуклюжими, непослушными. Он, отец знаменитой Секции Эйлера, не мог справиться с паршивым апельсином!

– Ты уверена, что серединка здесь? – угрюмо спросил он Эйлин.

– Посоветуйтесь с доктором, доктор.

Эйлин уже оделась – она собиралась в окружную прокуратуру. На ней был темно-синий деловой костюм и белая блузка с оборками у горла. Она протянула мужу несколько очищенных долек апельсина.

– Выглядишь ужасно. Тебе вредны половые излишества.

Баз залился румянцем. Что она знает?.. Не сболтнул ли он лишнего вчера ночью? У него разболелась голова.

– Это оскорбление?

– Баз, некоторые вещи являются в нашей семье событием. Во-первых, похмелье, во-вторых, секс. Так что это не оскорбление, а констатация факта.

У База перед глазами замелькали воспоминания. Вчера он обладал обеими женщинами, их гладкими, сочными, нежными телами, с промежутком не более часа. Он почти слышал свист плети, приближающейся к его спине.

– Требую, чтобы суд исключил это из протокола, – пробормотал он. Неудивительно, что его пенис выглядел сегодня так жалобно, когда он принимал душ. Как забытый в жаровне пересохший кусок мяса.

Справившись с собой, он с натужной жизнерадостностью произнес:

– Что за день у вас сегодня, адвокат?

– О, сплошная беготня, – ответила Эйлин таким же тоном. – И случайные вылазки во вражеский стан. И несправедливость, и скрежет зубовный. А у тебя?

– А, ничего особенного...

Он допил кофе в мертвой тишине. Страх опутал его душной пеленой. Он наделал вчера глупостей, кажется, за это придется расплачиваться.

* * *

У прокурора округа Нью-Йорк, больше известного как Манхэттен, был очень простой офис, находившийся в той части Леонард-стрит, которую недавно переименовали во Фрэнк Хоган-стрит по имени предыдущего прокурора. Туда входили через боковую дверь, а не со стороны Сотой Центральной улицы.

В еще более простом кабинете трудилась над делами очень простая помощница окружного прокурора Леона Кэйн. Единственное яркое пятно – поникшая лилия в горшке, бросавшая желто-оранжевый отблеск на стену напротив мрачного окна. Впечатление, что комната маленькая, усиливалось из-за внушительных габаритов хозяйки, рослой, как Уинфилд, но без капли миловидности. Когда две великанши церемонно прижались щеками. Эйлин показалась себе скворцом, глазеющим на аистов. Леоне Кэйн явно хотелось поскорей составить впечатление о деле, чтобы решить, стоит ли вмешиваться окружному прокурору.

Выслушав Уинфилд, Леона пожала плечами. Ее крупное простоватое лицо выглядело довольно свирепым.

– Бывают случаи, которые окружной прокурор просто не может доверить другим, но... Очень сожалею...

– В чем дело? – перебила ее Уинфилд. – Ты хочешь сказать, что нет показаний Баттипаглиа против Риччи?

– Конечно.

– А если мы добудем их?

Помощник прокурора взглянула на часы.

– Ричардс, звони мне сразу же, как только что-нибудь найдешь!

Но Уинфилд продолжала сидеть.

– Кэйн, я надеюсь, ты понимаешь, от какого дела отказываешься. Прокурор, который посадит Винса Риччи на скамью подсудимых, может стать следующим мэром нашего города.

– Кто отказывается? Показания, Ричардс, показания. На улице, пытаясь поймать такси, Эйлин поглядывала на свою спутницу.

– Почему вы решили, что ваша соученица питает большие политические амбиции?

– Я хорошо знаю Леону. Это вам не просто хорошенькая мордашка.

Эйлин зашлась в приступе истерического смеха.

– Если человек с ней работает, она ему помогает по-настоящему, черт возьми, пылинки с него сдувает. Такси!

Она решительно шагнула с тротуара и буквально силой остановила проезжавшую машину. Когда они забрались внутрь, Уинфилд продолжила:

– Я знаю ее стиль: ближайшие несколько месяцев она будет внушать кому-нибудь из начальства, человеку, не довольному своей карьерой, с большими амбициями, что без ее помощи ему не обойтись.

Эйлин вполоборота поглядывала на мелькающие за окном машины улицы.

– Мне кажется, вы больше меня хотите прижать кузена Винса.

– Это не личное чувство. Просто тактический ход в большой игре.

– Вы бы лучше объяснили мне, в чем тут дело.

Уинфилд немного помолчала.

– Я вам уже говорила: у моего отца неприятности. Источник неприятностей – мой двоюродный дед, он стареет, но еще ужасно хитрый. Если мне удастся организовать серьезные проблемы для Винса, это заставит деда забыть про отца... Нет, пожалуй, просто на время переключиться на другие мишени.

Они молча ехали дальше, Эйлин осмысливала полученную информацию, искоса поглядывая на спокойный профиль Уинфилд. Нет, все это чересчур по-византийски, подумала она. И посочувствовала стареющему дедушке.

 

Глава 17

На Карибах было сосредоточено не все богатство Риччи, но изрядная его часть.

Возвращаясь в Майами, Винс развернулся, как кошка, на заднем сиденье самолета. Он еще раз напомнил себе, что, даже если не принимать во внимание его особую, мафиозную влиятельность, он все равно остается некоронованным королем Карибов.

Разбросанные по побережью курорты были давно оприходованы и разделены организованной преступностью с ее феодальными нравами и гегемонией Мейера Лански, рожденной на Кубе. Но семейства вроде Риччи продолжали спокойно стричь купоны.

Сотрудничество Мейера и Этторе Риччи возникло после первой мировой войны. От возглавляемого Мейером «паточного» бизнеса отпочковалась фирма, специализировавшаяся по убийствам на заказ, ею руководил Багси Сигэл. Первым клиентом этой фирмы стал Этторе Риччи, отец Итало.

Сын Этторе, Эудженио, позже – горько оплаканный отец Винса, изучал способы употребления пешни для льда под руководством Мейера и Багса, пока газеты не прозвали их компанию «Убийства, Инкорпорейтед». Поэтому совершенно естественно, что, как только Винс завершил свое ученичество в Лас-Вегасе, парни с Карибов обеспечили ему свободный вход на Багамы. Там как раз требовался хищник, безжалостный бандит вроде Винса.

Курортная жизнь ему понравилась. Он выглядел сногсшибательно в самых крошечных плавках на всем побережье, успешно справлялся с любым количеством спиртного типа «зомби», лихо отплясывал под любую музыку и имел подход к богатым клиенткам, обеспечивая их более основательными впечатлениями, чем скоропалительное соитие, перед возвращением домой, в Гранд-Рапидс, штат Мичиган.

Еще существенней было то, что в казино у Винса все поступления учитывались не хуже, чем в игровом автомате. Многие из остепенившихся проходимцев наперебой предлагали ему контракты на управление их курортами.

Однажды он спросил своего дядю Итало:

– Чио, я плачу налоги с большей части своих доходов. Почему бы мне не выйти на поверхность, как Эль Профессоре?

– Кому нужна известность, cretino? Твоим нелегальным притонам? Твоим проституткам и кокаинистам?

– Я могу отколоть их от «Риччи-энтертэйнмент».

– Слушай Чио, Винс. Я скажу, когда тебе можно будет светиться.

– На собственных похоронах, – съязвил Винс, – вот когда.

Винс немного нервничал во время обратного перелета в Манхэттен – во-первых, самолет вел не его обычный пилот, а какой-то новый, незнакомый, во-вторых, обнаружились кое-какие непрятные симптомы в Гренаде, Мастикве и Гваделупе. Пришлось убрать кассира из казино в Вирджин-Горда. Ребята сработали под несчастный случай при серфинге, так что Винсу это встало втридорога. Самое обидное, никто так и не добился от него, куда он запрятал сто кусков в пятидесятидолларовых банкнотах. Винс заранее представил себе, как Чио скрипучим голосом выговаривает ему: "Buco di culo, сперва деньги, потом наказание. Как мертвец скажет тебе, где деньги?"

Кроме того, его заставила почувствовать себя дураком азартная высокая рыжеволосая бабенка, которую он подцепил в казино, владелица сети шикарных магазинов дамской одежды в Индиане и Айдахо. Винсу всегда нравились крупные женщины с большими сиськами. Эта рыжая всю ночь вопила от удовольствия, смущая Винса своими оргазмами. Он никогда не считал секс удовольствием для двоих. Как всякий настоящий сицилиец, он усвоил, что только извращенцев интересует, что испытывает женщина во время полового акта.

Женщины не должны осложнять жизнь. Посмотреть только, как эта индейская цыпочка заморочила голову Чарли, вбила клин между ним и семьей. Но Эль Профессоре с детства вбивали, что он должен быть респектабельным. Так что его лохматая скво просто выпустила наружу то, что уже было вложено.

Но все это еще мелочи по сравнению с новостями кузена Лауро, «дополнительного» менеджера – эту должность Винс ввел совсем недавно. В соответствии с возросшими требованиями клиентов приходилось поставлять кокаин и прочее для желающих через коридорных и девочек по вызову. Эти операции вел Лауро. Прибыль от наркотиков росла так быстро, что почти сравнялась с поступлениями из казино, и все – наличной монетой. Глядя, как лихо Риччи развернулись с наркотиками, напомнил о себе картель Медилли, назначив при поставках розничную цену вместо оптовой. Лауро переориентировался на другие источники. Где-то на Дальнем Востоке он сговорился взять приличную партию по двадцать тысяч за кило. Винс знал, что товар будет из нового источника, но какая ему разница? Была бы цена подходящая.

Винс зашевелился, устраиваясь поудобней на заднем сиденье. Скоро он пересядет в маленький самолет «Фоккер-128», тоже собственность семьи Риччи, спроектированный специально для доставки отдыхающих на курорты Карибских островов. Глядя на Винса, свернувшегося клубочком, можно было подумать, что он дремлет, но мысли его продолжали кружиться.

Его смуглое, арабское лицо с орлиным носом побледнело, под большими глазами обозначились полукружья, словно подрисованные тушью. Плохие новости у Лауро – новый источник зелья накрылся. Сначала ему обещали пятьдесят килограммов в неделю, потом, ссылаясь на технические трудности, цифра снизилась до одиннадцати...

Малыш «Муни» – ужасно шумное устройство. Полуоткрыв один глаз, Винс покосился на индикатор горючего. Они едва притронулись к запасам – эта модель была приспособлена к длительным перелетам.

Модель была знакома Винсу, а вот пилот – нет. Обычно часовой перелет в Майами он совершал с пухлощеким парнем по имени Норман. Новый пилот – очень худой, в темно-зеленых солнцезащитных очках, таких темных, что казались черными, – за все время после вылета не произнес ни слова.

Молчание пилота было по душе Винсу – это давало ему возможность собраться с мыслями. Он запустил пальцы в свои коротко подстриженные курчавые волосы и яростно поскреб череп, словно докапываясь, что там внизу, под ним. Нужно любой ценой уладить вопрос о доставке наркотиков, без них доходы упадут втрое.

Через плечо пилота он взглянул на альтиметр.

– Двенадцать тысяч? Понятно, почему мне дышать нечем. Спускайся.

– Мы летим согласно маршруту, мистер Риччи.

– Я сказал, спускайся! Что это еще за хреновый маршрут на двенадцати тысячах футов? Нам кислорода не хватает!

Винс наблюдал, как пилот выполняет серию поворотов. Стрелка альтиметра начала опускаться.

– Вот так и иди. Дай мне отдышаться.

Он снова свернулся по-кошачьи, подтянув колени к груди. Остроносые ковбойские сапоги стояли под сиденьем. На мгновение Винс окунулся в размытое пространство подсознательного, где самые странные идеи кажутся вполне разумными. Самолет легонько покачивался на поворотах, словно колыбель, медленно, медленно...

Винс встрепенулся, еще не вынырнув из дремоты. Пустые легкие! Ужас! Он открыл глаза. Стрелка альтиметра снова стояла на отметке двенадцать тысяч. Повинуясь инстинкту, Винс сдержал свирепое рычание. Он затаился, изображая спящего. Впереди него пилот потихоньку перекладывал девятимиллиметровый браунинг в правый карман своей коричневой кожаной куртки. Винс, не спуская с него полуприкрытых глаз, осторожно потянулся под сиденье, за сапогами. Он еще туже свернулся, но уже не клубком, пружиной. В курчавых волосах потрескивали электрические заряды, как в кошачьей шубке. Двойной пульт управления находился прямо перед ним. Через секунду пилот повернется, прицелится, и...

Ноги Винса взлетели, высокие каблуки остроносых ковбойских сапог врезались в затылок пилота. Тот рухнул на панель, словно сбитый грузовиком. Удар его тела по панели управления заставил самолет резко нырнуть вниз. Браунинг со стуком упал на пол кабины. Винс схватил его. Самолет стремительно снижался, теряя высоту и скорость. Стрелка альтиметра неуклонно сползала – 12, 10, 8, 6... Пилот в перекошенных, сползших очках был похож на рассерженную птицу. У Винса зашумело в ушах. Он свалился на правое сиденье перед пультом управления, схватился за штурвал и изо всех сил рванул его на себя.

Самолет с натужным ревом сражался с притяжением, падение приостановилось. Винс чувствовал всей кожей обрушившуюся на хрупкую машину тяжесть, казалось, эта сила расплющивала даже завитки его волос. Желудок подпрыгнул к самому горлу. Во рту появился отвратительный кислый привкус. Но «Муни» наконец выровнялся. Альтиметр был на предпоследней отметке – две тысячи. Вывернулся в последний момент, подумал Винс.

Что дальше? Он не летчик. Учитывая количество его перемещений по воздуху, давно пора было позаботиться о летной лицензии. Но что-нибудь всегда мешало. Пилот шевельнулся, поднес руку к затылку и застонал. Винс проанализировал этот звук и решил, что парень не притворяется. Он здорово вломил ублюдку, но из рабочего состояния не вывел.

Вынув из браунинга магазин с патронами, Винс незаметно уронил девятимиллиметровую хлопушку на пол.

– Эй, извини, друг. – Он потрепал пилота по плечу.

– Ох, как больно!

– Ну, извини. Я всегда бешеный на такой высоте.

– Я же ничего не сделал, мистер Риччи... Вы неправильно поняли...

– Да ладно тебе, – примирительно произнес Винс. Его сердце все еще учащенно билось. – Говорю тебе, ненавижу высоту, прямо задыхаюсь. Забудем, ладно?

– Да, конечно. Но лягаетесь вы, как мул. – Пилот робко улыбнулся.

– Говорю тебе, это от нервов. Все прошло. Я уже в порядке. А тебе перепадет хороший кусок... А, вот он, аэропорт Майами. Я просто перепугался из-за высоты. Ты никому не скажешь?

Пилот хитро улыбнулся:

– Ни словечка, мистер Риччи.

Винс с деланным облегчением рассмеялся.

Пилот вызвал наземные службы аэропорта, сообщил свои данные. Четырьмя минутами позже они уже приземлились, и «Муни» подъехал к линии частных ангаров, на одном из которых была надпись: «Риччи».

– Заезжай внутрь, – скомандовал Винс.

В ангаре пилот выключил двигатель. Они с Винсом вылезли из кабины. Навстречу им направлялся мужчина, одетый в рабочий комбинезон. Пилот протянул руку к своим солнцезащитным очкам.

Носок ковбойского сапога Винса, острый, как копье, ударил ему в пах, наверное размозжив яички. Пилот беззвучно согнулся пополам. Винс схватил его руки и завел назад, за шею, придавив к затылку. Под яростным натиском Винса они словно слились в единое существо, курчавые волосы Винса подрагивали при каждом новом ударе. Вдруг что-то хрустнуло – кость об кость, – и пилот завалился вперед. Человек в комбинезоне поймал его у самого пола, покрытого пятнами бензина.

– Господи, Винс, – пробормотал он, – ты что-то разбушевался.

– Я б его иголкой шил с утра до вечера, скотину такую. Хотелось бы мне знать, не он ли сработал на Пеконик-Бей. Помнишь двойную ликвидацию на Лонг-Айленде, Кенни?

Он прижал руку к неистово бьющемуся сердцу и жадно хватал воздух.

– А, вот теперь дошло, кузен – все понятно.

– Этого парня нужно показать Чио Итато. Capeesh?

Винс потер пораненный край ладони и поморщился от боли.

– Между прочим, дай-ка мне пару таблеток аспирина, кажется, мы спускались слишком быстро, уши заложило.

– Нужно было мне самому полететь за тобой.

Винс снова поморщился от боли.

– Ох, ладно. Пора домой, к женушке.

Головная боль усиливалась, но возбуждение понемногу оставляло его. Ну что за жизнь? После изматывающей ночи с требовательной шлюхой, стонущей тебе в ухо, после того, как тебя пытались прикончить на высоте в двенадцать тысяч футов, нужно еще обслужить Ленору, ждущую, чтобы он заделал ей ребенка!

Она действительно этого хочет! О'кей. Никакие извинения не принимаются.

– Эй, Кении, хочешь совет? Никогда не женись.

– Опоздал, Винс.

Вдвоем они втащили пилота, не приходившего в сознание, в маленькую кладовку. Его очки целые и невредимые валялись на промасленном полу ангара.

 

Глава 18

– Керри, – произнес в интерком Чарли, – мы ждем.

Молодой человек подхватил желтый блокнот с записями и вошел в кабинет Чарли. Вокруг большого стола для конференций сидели три ведущих финансиста «Ричланд-холдингз» и Энди Рейд. Все выглядели непринужденно, за исключением Рейда, у которого, был вид, словно его душил собственный галстук.

Они собрались, чтобы провести нечто вроде репетиции перед встречей с правлением ведущего банка «Ричланд» – "Юнайтед-бэнк и Траст К ". Персонал «Ричланд» очень серьезно относился к таким встречам. Представлять интересы компании было поручено Энди Рейду, имевшему респектабельный вид, но не имевшему мозгов Чарли – отсюда и репетиция.

– Наша главная задача – финансирование программы модернизации «Фуд Ю-Эс-Эй», – сказал Чарли. – Все рефрижераторы устарели, и в любой день листерия, сальмонелла, а то и бутулизм пойдут гулять по нашим складам. – Он нахмурился. – Это информация класса «top secret». Наши морозильники переполнены и не справляются с нагрузкой. Персонал плохо обученный, безграмотный, лет десять назад мы бы ни за что не взяли таких людей на работу. Мы составили смету на модернизацию всех пищевых предприятий. Спасательная кампания обойдется нам в триста миллионов. Это серьезный удар, но все же лучше заплатить их сейчас, чем потом, по судебным искам потребителей, пострадавших от отравления нашими продуктами.

Энди Рейд сунул палец под воротник сорочки и раздраженно покрутил головой.

– Мне это не нравится.

– Еще бы, – согласился Чарли. – Самое важное сейчас – чтобы никто не знал, что без модернизации мы окажемся перед лицом катастрофы. Версия, которую мы предложим правлению банка, такова: люди мы предусмотрительные и осторожные и потому предвидим проблемы и сложности на десятилетия вперед. Понятно? – Он тяжелым взглядом смотрел на Рейда. – Это очень важно, Энди. У них ни в коем случае не должно создаться впечатление, что сейчас мы отчаянно нуждаемся в деньгах. – Ясно? Итак, нам нужна ссуда на пятнадцать лет. Срочная. Керри, твоя очередь.

Звякнул телефон. Чарли снял трубку.

– О'кей, – произнес он. – Простите. Керри!!

Он встал и подтолкнул Керри к выходу из кабинета, мимо компьютерного зала, к скоростному лифту.

– Чио Итало протрубил общий сбор.

– Прямо сейчас?

– Когда это Чио Итало что-нибудь требовалось не прямо сейчас?

Чарли не добавил больше ни слова, но подтекст читался на его лице – острое раздражение из-за необходимости мчаться, бросив все дела, по звонку человека, которого он видеть не мог без гадливости. Это отвратительное прикосновение нравов «старой родины». Знать, помыкающая домашним Эль Профессоре. Приди. Уйди. Сюда. Прочь.

Они спустились в подземный гараж и сели в белый «Пежо-205», гордость Керри. Пятнадцатью минутами позже они припарковались под знаком, запрещающим парковку, на Доминик-стрит, около клуба.

Итало сидел за своим огромным столом, пальцы драматически переплетены, голова опущена так, что длинный нос едва не касается лежащих на столе рук, глаза полузакрыты. Поза номер один, «аббат за молитвой», прокомментировал про себя Керри. Для позы номер два, «дергающийся дервиш», требуется значительно больше энергии.

Чарли сел за стол напротив Итало, стараясь сохранять на лице нейтральное выражение. Керри, стоявший в ожидании разрешения присоединиться к старшим, отметил, что им отпущено дополнительное время для медитации. Похоже, происходит что-то серьезное. Он знал, чего хочет Чарли от Чио. И знал, что Чио отказал. Но зачем нужен он, Керри, на этой схватке титанов?

Наконец глубоко посаженные глаза открылись, а нос на дюйм приподнялся над руками. Итало пальцем поманил Керри и ткнул в сторону стула сбоку. Молодой человек сел. Этот средневековой протокол – полный идиотизм, но старик упорно цепляется за него.

– Ragazzi, – начал он повелительным тоном. Это обращение было как звук гонга, как трубный глас дуче, призывающего Италию к оружию: «Cittadini!» Как и большинство старых итальянцев, Итало боготворил покойного демагога, хотя и считал, что дуче бросил страну в пропасть. Но Италия никогда не достигала такого величия, как во времена Муссолини, когда истребляла целые племена безоружных эфиопов и заливала пинтами касторовое масло в глотки коммунистов. – Ragazzi, – повторил он еще раз, – досточтимый Эль Профессоре думает, что он в состоянии сам решить свои проблемы, – саркастическая пауза, – с помощью личного гуру, этой индейской леди. Но только я – слышите? – я могу разрешить своему ребенку оставить мой дом.

Чарли покосился на Керри, пытаясь прочесть его мысли. Они оба привыкли к ораторским экзерсисам Итало. Но в сегодняшнем представлении чувствовалось что-то необычное... Триумф? Спрятанное до поры жало?

Итало полез в ящик стола и бережно выложил наверх «тинкмэн».

– Знакома вам эта machina maladetta? Кевин загрузил ее из Лондона через модем. Мои парни уже разобрались с ней. Керри, посмотри, что прислал мне твой брат.

Керри взял карманный микропроцессор и ввел пароль доступа. Пока он работал, Итало с притворным сожалением обратился к Чарли:

– Ты знаешь, как я не люблю впутывать тебя в наши грязные дела...

– Знаю.

– Но кое-что мне придется разжевать для тебя по буквам. Это сделаю я, а не твоя скво. Я, твоя плоть и кровь.

– Знаю.

Эта пикировка производила скорее умиротворяющий эффект. Она носила настолько формальный, неэмоциональный характер, что напоминала слаженную, заученную перекличку священника и молящихся в каком-то холодном, безликом соборе, равнодушно творимый обряд у безымянного алтаря. Керри поднял голову, его юное, неоформившееся лицо было встревоженным.

– Не знаю, как Кев ухитрился добыть это, но тут – динамит. Видно, что кто-то пытался все стереть, но не смог пробиться через пароли доступа.

Старшие терпеливо ждали. После натаскивания Энди Рейда Чарли предстояла встреча с региональными менеджерами сети телестудий. Потом – с финансовыми представителями объединения из пятисот компаний «Фортуна». В полдень в «Плазе» была намечена еще одна важная встреча...

Что до Итало – кто знает, сколько коронованных особ или папских нунциев записалось сегодня к нему на прием?

– Итак, по календарю – тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, – бормотал Керри. – Вот оно. Октябрь. Помните, да?

– Ты тогда еще учился в школе, – уточнил Чарли.

Керри кивнул.

– Угу. Кев выкопал это в хранилище «Дайва», мы все знаем, что в октябрьской панике «Дайва» не виновата.

– Piu veloce, – выдохнул Чио Итало.

– О'кей. О'кей. Среда четырнадцатого октября 1987 года, – заторопился Керри. – Обычный рабочий день. Никаких сюрпризов. В конце дня – сообщение из Вашингтона, явная утечка информации в департаменте торговли. Кто-то из правительственных чиновников сказал, что, когда будут подбиты августовские итоги, они окажутся не особенно хорошими.

– Кто источник утечки? – спросил Чарли.

– Тут этого нет. Просто у кого-то появились сведения, что огромный торгово-промышленный конгломерат из Токио и Тайваня вышел на тропу войны, – Америка переполнена разного рода электронным оборудованием по демпинговым ценам. На арену выходит «Шан Лао, Лтд». Он использует в своих целях «большую четверку» – «Дайва», «Никко», «Номура» и «Ямаичи». Демпинг достигает номинала, пока – без потерь для Шан Лао. «Большая четверка» спасает задницы, сбрасывая подряд все бумаги. Они предпочитают потерять немножко, чтобы не остаться совсем без штанов, когда продавать будет уже поздно.

– Быстрее, – потребовал Чио Итало.

– Демпингом заражаются все цены на всех рынках ценных бумаг. К утру пятницы все компьютеризованные подпрограммы инвестиций заняты загрузкой подконтрольных данных, обрушившихся Ниагарой. В понедельник утром начинает кровоточить акционерный капитал. Катастрофа надвигается на Запад час за часом. Чем дальше на запад, тем больше крови. К концу черного понедельника – весь мир летит в пропасть. Мелкие вкладчики вымыты начисто. Насмерть избиты Сити и Уолл-стрит. Французская, немецкая и шведская фондовые биржи бьются в агонии. Но в одной стране потери умеренные. Правильно, в Японии.

Чарли и Чио, напряженно подавшиеся вперед, одновременно откинулись на спинки кресел. Керри продолжал:

– Чтобы скрыть свою роль Иуды, направившего «большую четверку» прямо в бойню, Шан, в понедельник, девятнадцатого октября, отправляется в министерство финансов Японии – у него там высокопоставленные друзья – и продает своих брокеров.

– С ума сойти, – не выдержал Чарли, – продавать своих!..

– Это превращает его в героя. Министерство финансов поручает «большой четверке» поддерживать японский рынок. Это останавливает падение в пропасть. Только для Японии, разумеется. Больше ни для кого.

Чио и Чарли переглянулись, размышляя. После паузы Чарли произнес:

– Керри, но ведь Шан таким образом приобрел в Азии четырех злейших врагов!

– Азиаты не особенно пострадали, Чарли. Все потери легли на таких, как мы и наши клиенты. А Шан собрал «большую четверку» и выступил перед ними с большой речью – как тренер футбольной команды после решающего матча: «Смотрите, как мы наказали белых дьяволов! Мы показали им свою силу! Теперь нас боятся!..» – что-нибудь в этом духе.

– Как они это проглотили? – поинтересовался Итало.

– Не знаю, но переваривают до сих пор. В этом документе содержится предупреждение – никаких финансовых операций с «Шан Лао, Лтд». Все претензии аннулированы три года спустя. Официально признано, что все произошло случайно, никто не хотел паники на бирже. Шан свободен от всяких обвинений. С точки зрения Токио, вся его роль в том, что он вовремя дунул в свисток. Японец никогда не решился бы на такую авантюру, но Шан – китаец, в этом весь фокус. От него никто не ожидал помощи, а получилось, что благодаря ему Япония выбралась из общей помойки благоухающая, как роза.

– А что будет в следующий раз?.. – Хриплый выкрик Итало – как яростный клекот ястреба, упустившего свою жертву. – Проходимец! А «большая четверка» – жулье! Они задумали поставить Америку на колени! Следующий удар может стать роковым!

Чарли злился все больше – и из-за поломанного дня, и из-за старых новостей, суть которых Чио передал ему раньше.

– О'кей. – Он встал. – Andiamo, Керри.

– Останься, – скомандовал Чио.

– Чио, у меня очень напряженный день.

– Сядь, сиятельный Эль Профессоре. У меня есть причины задерживать тебя.

В нависшей тишине Итало словно сжался, напрягся под сморщившейся еще сильнее кожей. Чарли подумал – вот оно, это движение, опереться на хвост, чтобы выпустить жало. Итало приготовился к броску.

– Ты знаешь, зачем я здесь сижу? Зачем я нужен? Потому что я всегда неразумен, неразумно недоверчив и подозрителен. Сейчас на нас наступает китайский подонок, который, если захочет, в любую минуту может зашвырнуть нас назад, в 1929 год.

Чарли, продолжая стоять, нетерпеливо сказал:

– Сейчас, когда на любое изменение рынка сразу же реагируют компьютеры, каждый может нажать на кнопку – и все, начнется новая всемирная паника. – Он сделал шаг к двери. – Мне придется подержать Энди в неведении. Керри, тебе лучше быть у него под рукой, особенно когда он ходит в туалет.

– Просто так на бирже панику не устраивают, – продолжал Чио Итало, будто никто ничего не говорил. – Нужны серьезные мотивы. Но мерзавцы, вроде Шана...

– А ему зачем? Он такой же капиталист, как и все.

– Не совсем. – Чио встал из-за стола, признав конец разговора. – Это единственный капиталист, сын которого трахает мою внучку Банни.

Чарли как укушенный вернулся к столу.

 

Глава 19

Эта исключительно дурацкая неделя все-таки закончилась. Сражаться с Чио – очень трудная работа, даже если дробить проблему на кусочки, следуя всем добрым советам. Отправляясь к Стефи, Чарли чувствовал некоторый душевный подъем. Он сел в гидросамолет у подножия Каунти-Слип, неподалеку от вертолетной станции, около которой убили Пино.

Когда самолет пронзил облака над Бруклинским и Манхэттенским мостами, уже стемнело. Чарли с удовольствием подумал, что в конце пути его ждет Стефи, хотя и не испытывал такого дикого нетерпения, как перед встречей с Гарнет.

После целой недели лихорадочных переговоров с Базелем он получил единоличный контроль над МАСА, строительным конгломератом внутри «Ричланд-секьюритиз». В Лондоне шурин Джек выполнит несколько несложных поручений, в результате тридцать три процента основного фонда, предназначенных для продажи в Европе, останутся за «Форвард-холдинг-траст», но уже вне поля зрения Комиссии по ценным бумагам и фондовым операциям. И все – абсолютно легально.

Единоличный владелец «Форвард-холдинг» Чио Итало, бесстрастно выслушав объяснения Чарли, наградил его тонкой ледяной ухмылкой. Когда Чарли добавил, что еще восемнадцать процентов будут хранить для Итало в Нью-Йорке, его улыбка истончилась до кинжальной остроты.

– Ты ждешь изъявлений благодарности? – поинтересовался он.

– А ты рискни, – ответил Чарли тоном, дававшим знать, что он сыт по горло выходками старика. – «Хорошо сработано, Чарли. Ben fatto, Чарли. Пойдет?»

И Гарнет, и Уинфилд в один голос уговаривали его обращаться с Итало с прежней почтительностью, обходительностью, предупредительностью и снисходительностью. Чарли привык к этому за долгие годы. Но сейчас он был слишком раздражен, чтобы помнить об осторожности.

Подлетая к Лонг-Айленду, Чарли подумал, что пока отделывается малой кровью. Что затевает Чио, в чем состоит его игра? Наверняка какой-то обман, иначе и быть не может. Почему Чарли все сходит с рук? Чтобы он поверил, что Чио дает ему зеленый свет? Чарли ведет себя довольно прозрачно со своей кусочной стратегией, а его противник абсолютно непроницаем...

Самолет на небольшой высоте пронесся над рябью Ист-Ривер, над мостами Вильямсборг и Триборо, свернул на восток пролетел над Хелл-Гэйт и Рикерз-Айленд. Мысли Чарли разбегались, беспорядочно метались и снова возвращались к отправному пункту всех забот – Чио. За заливом Ойстер-Бей самолет пошел на снижение, приближаясь к маленькому острову, искусственным перешейком соединенному с Лонг-Айлендом. Здесь в 1920 году Маршалл Филд построил свой знаменитый дом с парком, по которому гуляли золотые фазаны. Глубокая бухта Ллойд-Пойнт с востока врезалась в берег. Со временем огромный парк слился с естественной растительностью острова. Теперь этот оазис живой природы воплощал собой компромисс между стремлением штата Нью-Йорк создать новую рекреационную зону и желанием Карло Риччи, одного из четверых братьев Риччи, окружить комфортом двух своих дочерей, Стефанию и Изабеллу.

Шло время. Обе дочки небрежно обошлись с последними гласными своих имен и стали – Стефани и Изабель.

Дом, который купил для них Карло, был построен в начале девятнадцатого века капитаном китобойного судна по имени Кратч или Краттс. Преданность Кратча морю, сделавшему его сильным, особенно ярко выразилась в планировке второго этажа – собственно говоря, одной большой комнаты со стеной из сплошного стекла. Такая конструкция обеспечивала Стефи почти 180-градусный обзор Саунда и дальнего берега Коннектикута.

Маленький самолет Чарли низко скользнул над волнами Саунда. Белые гребни подкрасило золотым заходящее солнце. Впереди был Ллойд-Пойнт.

Что за игру затевает Чио Итало? По идее, Чарли должен был сейчас столкнуться с остракизмом со стороны родственников – но ничего подобного он не чувствовал. Или же Чио ждет удобного момента, чтобы сосредоточить все в своих руках и вышвырнуть Чарли из дела? Отпадает. Анонимность операций «Ричланд» и все обслуживание, все финансовые операции замыкаются на Чарли. Без него все рухнет.

Чарли с несчастным видом сгорбился на сиденье. Рябь на воде резко усилилась, приблизилась почти вплотную – гидроплан пошел на снижение, через минуту коснулся гребней волн, и самолет превратился в лодку, покачивающуюся под резким сентябрьским бризом. Пилот развернул машину к маленькому причалу.

– Отлично. – Это были первые слова Чарли за время полета. – Ждите меня через час, – добавил он, высаживаясь на причал.

– Есть. – Пилот развернул замусоленную книжку. Чарли и Стефи тщательно следили за тем, чтобы их встречи не выглядели любовными свиданиями. Но сегодня Стефи спустилась к самому подножию лестницы, и Чарли сразу увидел ее около лодочного сарая. Он подхватил ее на руки и понес наверх, в дом-крепость. Но не удержался – оглянулся.

– Никого нет, – успокоила его Стефи, – если кто-нибудь появится, я сразу замечу.

Она подбросила полено в камин в гостиной, три стены которой, не считая стеклянной, от пола до потолка занимали полки с книгами.

– Как дела у Керри? – спросила она.

В каждой семье есть секреты, охраняемые столь же ревностно, как отцовство близнецов Стефи. Чарли, сидевший у огня в этом заполненном книгами святилище, вспомнил время, когда они трое – Чарли, Стефи и Винс – были подростками. Мальчишки чувствовали в своей юной кузине ту изюминку, ту эксцентрическую черточку, которая моментально воспламеняет сицилийский темперамент. И наперебой пытались покорить темноволосую красотку с горячими глазами и цветущими грудями.

«Слушай, – однажды возбужденно произнес Винс, – из-за нее с моего „Ливайса“ летят медные пуговицы! Так и хочется подойти к ней сзади и набрать две полные пригоршни доброго мяса... Ох, и скроена же эта девчонка!»

Прошло тридцать лет. Чарли посмотрел на короткие черные завитки волос Стефи, мерцавшие при свете камина. Она подняла на него свои большие оливковые, как у Чио Итало, но шире расставленные глаза.

– У Керри все в порядке, – сказал он. – Мы с ним встречались, чтобы обсудить некоторые сведения, поступившие от Кевина. У него тоже все отлично.

До них донесся глухой, странный звук, что-то вроде треска поваленного ветром дерева. Чарли нахмурился.

– Ах ты, городской трусишка. – Стефи хлопнула его по плечу. – Это волны. Я знаю здесь каждый звук. Сюда доносится шум самолетов. Крики чаек. Иногда – вопли отдыхающих в Ойстер-Бей. А в такие ночи, как сегодня – только волны.

– Мне показалось, хлопнула дверь.

Она покачала головой.

– Чарли, я острее, чем ты, чувствую свою изоляцию, оторванность от мира. Особенно когда отпускаю на ночь Эрминию с мужем. Но сегодня здесь никого. За тобой никто не следит. Расслабься.

– Твой дом, Стефи, кажется мне крепостью. Или убежищем. – Чарли упорно смотрел на горящие в очаге поленья. – Никто из нас не знает, каково это – жить в обыкновенной семье.

– Ты понемногу сходишь с ума. – Она переменила позу, и Чарли заметил, что под юбкой у нее голое тело. Стефи бросила на него быстрый, изучающий взгляд. – И начинаешь играть с огнем. Одумайся, Чарли.

– Прекрати. Меня учили жить достойно. Учили, черт возьми.

– Ну и выучили. Даже себя одурачил. – Она вздохнула. – Как ты собираешься бороться сам с собой? С тем, что составляет твою собственную суть?

У него от обиды сжалось горло.

– Не очень лестное мнение. Я не Чио Итало.

Она снова вздохнула.

– Я вижу, что разошлись пути моих мальчишек. Мое сердце с Керри, но нутром, – она грубым указующим жестом ткнула в себя пальцем, – нутром я чувствую, что будущее мира – это Кевин.

Чарли усмехнулся:

– Обожаю это вместилище правды, но на этот раз оно солгало.

– Может быть, это из-за того, что оно слишком долго было само по себе.

Их глаза встретились – в бессловесном диалоге на сицилийском языке взглядов. Стефи вызывающе вздернула подбородок:

– Правильно, я пытаюсь соблазнить тебя, а ты боишься изменить Гарнет. Она лучше меня? Скажи честно.

Он в замешательстве надул щеки.

– Честно? Когда это честность привлекала урожденных Риччи? Стефи, для меня честным будет прекратить мучить мою любимую кузину. И сегодня подходящий для этого вечер.

– Разве это из-за того, что мы родились не в обычной семье? – Она с широко открытыми невидящими глазами нервно оглаживала себя ладонями. – Да мы бы просто боялись, будь мы простыми людишками, не имеющими никакой защиты!

– Про какую защиту ты говоришь?.. Может, про ту, что предлагает тебе здешний патер? Что он может посоветовать? Зажечь свечку?

– Я говорю про семейную защиту! Что бы мы ни делали, Чарли, нас оберегают – и мы обязаны заслужить это.

– Ну и заслуживай! А меня – уволь. – Он улыбнулся, стараясь перевести все в шутку. Много лет они не позволяли себе ни единого упоминания о своей любви, просто как бы забыли о том времени. Только теперь Чарли понял, насколько мучительно это было для Стефи. Любила ли она кого-нибудь другого? Он почувствовал себя предателем из-за своей любви к Гарнет. Но это неправильно, не может быть правильным!

Он потянулся к Стефи и легонько поцеловал ее.

– Дело не в том, что я не хочу тебя. Но я дал себе обещание, когда встретил Гарнет...

– Винс прав. Ты действительно превратился в узколобого, зашоренного респектабельного обывателя.

– Вы с Винсом обсуждаете меня?..

– Тебя выхолостили, тебя, рожденного настоящим мафиози. – Она вскочила. – Итало тебя съест живьем! От него только и требуется – снять телефонную трубку и сказать несколько слов, и ты исчезнешь. Керри рассказал мне про вашу последнюю встречу с Чио – он заставил тебя кувыркаться, как шарманщик свою обезьянку!

Она разгладила юбку ладонями.

– Он на две головы впереди тебя, Чарли. Я всегда считала тебя нашим семейным гением. Veramente il Professore. А сейчас я вижу, что ты обычный парень, которому Итало разрешил поиграть со своими наличными. Недолго – всего двадцать лет. Обычный. Заурядный.

Чарли чувствовал, как в ней нарастает гнев. Она говорила все громче.

– Что хорошего в том, чтобы быть Риччи? Что дает нам жизнь в нашей семье? Какой смысл, – добавила она, обжигая его взглядом своих горячих глаз, – жить такой ужасной, запуганной жизнью, как мы, и не получить лицензию на одну-единственную кражу? Вот она я, Чарли. Укради меня!

Вдалеке снова раздался странный, сухой треск.

– Мир стучится в нашу дверь, Стефи. Крепость окружена. Жить как Риччи, – значит жить в тюрьме. Можешь ты понять, почему я прошу своего тюремщика – отпусти меня? – Он отрывисто, горько рассмеялся. – Нашу крепость охраняет личная армия. Мы заключаем союзы с правительствами. У нас есть собственные кардиналы и сенаторы. О Господи, даже собственный президент у нас есть!

Сочные губы Стефи разомкнулись, но она промолчала и снова опустилась в кресло.

– Чарли, дай отдохнуть своей профессорской голове.

– Старый contadini держит семью в ежовых рукавицах. Так сицилийский крестьянин отправляет на тот свет трех-четырех жен, замучив их домашней работой и ребятишками. Но теперь все переменится.

– Правда? Детей будут делать иначе?

– Чем больше народу в семье, тем легче чужакам вторгнуться внутрь. Враги приманивают наших детей. Похищают их. Требуют выкуп. Шантажируют семью. Втягивают молодых в преступления. Продают их копам или Налоговой инспекции.

– Чарли!..

– Но и без того – молодые не подготовлены к жизни в этом мире. Двести лет назад в Сицилии все, что требовалось человеку для жизни, – это крепкая спина.

Сегодня нужно уметь читать, писать, считать. Нужно немножко знать историю, немножко разбираться в науке. Юноши и девушки выпархивают из колледжей со знаниями, пригодными для шестилеток. Как ты думаешь, почему мы не берем на работу выпускников высшей школы, пока они не получат звание доктора философии? Когда-то нам не о чем было беспокоиться, кроме горстки честных копов. Но наступила эпоха антитрестовских законов, правительственных расследований и сдерживания цен. У государства – свои внутренние проблемы. А у Итало на шее – китайские триады, японские якудза... Винс получил по носу от колумбийского наркокартеля. Стеф, крепость окружена врагами. Со всех сторон.

– А это разве не причина – не идти против собственной крови! – воскликнула она.

Она причиняла ему боль много раз – и напоминанием о его подчиненности Чио Итало, и обвинением, что он не мужчина, не мафиози, раз отказывается сойтись с ней снова. Не важно, есть Гарнет или нет, но он был слишком мужчина и мафиози, чтобы выдать свою боль. Нападки Стефи – это просто крик одиночества. Она нуждалась в нем больше, чем он в ней, потому что у него была Гарнет.

– Таким видит меня Итало, Стеф. Предатель, под покровом ночи открывший врагам ворота крепости.

Он ожидал негодующего окрика, но вместо этого услышал:

– Чарли, он прав.

Уязвленный на этот раз до глубины души, Чарли встал. На его лице не было никакого выражения. Ему следовало бы хорошенько разобраться в своих мыслях, направляясь сюда. Такая яростная фамильная преданность, такая зашоренность в духе «старой родины» со стороны Стефи была ему в новинку.

– Спокойной ночи, Чарли. – Она нежно помахала ему рукой. – Прости, что наговорила тебе гадостей.

– Это не твой ум говорил.

На ее губах заиграла насмешливая улыбка.

– Приходи еще поболтать.

Оба захохотали, снова – подростки. Глухой звук в отдалении повторился, на этот раз громче. Юные улыбки увяли на их лицах.

 

Глава 20

В кабинете Чио Итало в клубе «Сан-Дженнаро» тусклый утренний свет с трудом просачивался сквозь пуленепробиваемые оконные стекла. Но в силу своего образа жизни Итало не особенно нуждался в возможности посмотреть на мир. И еще в меньшей степени – в том, чтобы мир смотрел на него.

Иссохшие пальцы-когти нежно коснулись клавиш компьютера. Из Лондона передавали цифры, выражавшие его долю в МАСА. Все было так, как пообещал Эль Профессоре. Но честность племянника интересовала сейчас Чио Итало меньше всего.

Единственная по-настоящему важная вещь – это верность. Чио Итало как воинствующий аббат требовал абсолютной, нерассуждаюшей, непоколебимой верности основополагающему догмату своей религии – семье. Другие ценности он отвергал без сожаления. Человеческая жизнь? Довесок в торговле. Именно поэтому в его жизни не нашлось места никому по-настоящему близкому, как жена или сын. И он не жалел об этом. Он решился наказать Чарли единственным и необратимым образом, и его чувство справедливости не было замутнено и тенью сострадания.

Наверное, бунт следовало задавить в зародыше, не дожидаясь, пока Чарли зайдет так далеко. И тем более пока он спланирует свою линию защиты. Но для этого требовался профессионал. Никто из людей Винса для такой работы не годился. Стиль, которого придерживается Винс, – личное участие в ликвидации, – служит нескольким целям, в том числе повышению авторитета. Такую операцию он обязательно использует в своих интересах, шантажируя Чио притворными угрызениями совести. Нет, Итало требовался человек со стороны, редкий и дорогой специалист, который сумеет организовать безупречный, стопроцентный несчастный случай, а не расправу.

Чио нахмурился. В истории современного мира известно не мало поворотных пунктов и водоразделов, сработанных профессионалами высокого класса. Несчастный случай, выходка сумасшедшего маньяка – все это можно организовать, если обратиться к специалисту. Но среди них Итало мог бы довериться очень немногим. Один специалист по несчастным случаям как раз только что приехал в Нью-Йорк.

* * *

Никки Шан перестал писать и задумался. Он колебался, стоит ли отправлять факс отцу. В июле он своим письмом форменным образом разворошил осиное гнездо. Матери пришлось срочно уехать домой, чтобы утихомирить отца. Бедный лорд Мэйс, Его Сиятельство Безнадега, здорово получил по голове. Легче всех отделался Никки – от отца пришло письмо, состоявшее из одной фразы, где довольно сухо выражалось одобрение его стилю.

Он перечитал свое новое эссе.

"Дорогой отец.

Веками старшие сыновья наследовали огромную ответственность, независимо от того, были они готовы к этому или нет. Не слишком вдохновляющий пример тому – лорд Безнадега, существующий в двух ипостасях, пьющий либо блюющей.

Эта традиция интересно трансформирована американцами: у них президент может полностью пренебрегать своими обязанностями под убедительным предлогом – откровенной тупостью. И вместо импичмента заслуживает переизбрание.

Поэтому все разумные люди здесь быстро постигают все выгоды положения, когда никто не может заподозрить в них способность к мышлению.

Вы получаете счет за покупку, сделанную в далеком прошлом. Или вообще вами не сделанную. Вы выбрасываете счет. И получаете второе извещение, написанное очень вежливо. И пишете вежливый ответ. От месяца до трех длится период регулярного поступления писем, постепенно сбрасывающих покров вежливости. Последнее звучит так: «Мистер Паразит, ваше дело передано нашей команде. Ротвеллер».

К этому моменту до вас доходит, что вы вступили в переписку с компьютером. Бюджет не позволяет держать человека, который читая бы ваши письма. Но позволяет компаниям валять дурака и морочить вам голову сочинениями компьютера. В конце концов вы, может, сдадитесь. Но если вы располагаете временем, энергией и силой воли, у вас есть шансы на победу. Если вы к тому же располагаете мозгами – пакуйте вещи и присоединяйтесь к лорду Безнадеге, пьющему и блюющему. А если мозгов у вас нет, значит, вы уже занимаетесь этим".

Никки недавно купил факс – скорее для Банни, чем для себя. Банни царственно пренебрегала телефоном и никогда не отвечала на звонки. Никто не мог к нему дозвониться. Теперь проблема связи решалась просто.

В Бостоне начинало рассветать. Временами их ночи выдавались такими поздними и активными, что ложиться спать не имело смысла. Поэтому когда Банни раскидывалась, обнаженная, на кровати, почти шесть футов великолепной плоти – и все его, Никки просто садился у окна, поглядывая на реку, и царапал потихонечку в тетрадке, сгорбившись, как монах над Житиями святых.

Умей он рисовать, он запечатлел бы это длинное, нежное тело. Будь он поэтом, он воспел бы ее плоти славу тысячью разных стилей. Но ничего этого Никки не умел, поэтому писал эссе.

Он закрыл тетрадь, и посмотрел на восток, залитый солнцем. Прозрачный луч юркнул в комнату и зажег один из крупных розово-коричневых кружков вокруг сосков Банни. Как пепельница с дымящимся окурком, подумал Никки. Как только Банни проснется, она затащит его в постель для «верховой разминки», как она выражается. Никки знаком был с термином «гиперсексуальность» – специфическое мужское заболевание, проявляющееся в потере жизненных сил. Подобных симптомов он пока не обнаруживал. Никки открыл тетрадь и сделал пометку – нужно разобраться, не является ли постоянная потребность писать эссе проявлением гиперсексуальности.

И тут проснулся его факс. Никки быстро подскочил к аппарату, чтобы переключить на автоматический прием и печать. Факс простучал его координаты и имя, потом:

"Милый Никки, приготовься к семейному визиту – мы приезжаем вдвоем, не позже Рождества, не раньше ноября. Не пропади в канун Нового года! Мама".

Никки постоял около факса, перечитывая письмо. Эти короткие строчки выглядели серьезней, чем самое грозное предостережение. За все годы его учебы в Англии, Швейцарии и Америке Великий Шан Лао ни разу не посетил своего сына. Произошло что-то очень необычное. Возможно, это из-за матери с ее полуосознанной надеждой примирить Шан Лао с союзом Никки и Банни.

Сложив письмо, Никки подошел к своему столу. Месяц назад Банни переехала к нему, бросив свою квартиру. Она сказала, что там слишком часто звонит телефон. Теперь ее косметика была разбросана на его бумагах. Кроме этого, она ничего с собой не привезла. Никки одобрял путешествия налегке, но не беспорядок на рабочем месте. Он наклонился над столом, сдвигая в сторону тушь, помаду и тени. И почувствовал атаку с тыла. Его схватили за мошонку, но очень нежно.

– Бан!

– Стоять, жеребчик. Стоять. Ты весь в моей власти.

– Бан, слушай...

– Тихо, жеребчик. – Она нежно поглаживала его яички.

Выгнув шею, Никки увидел, что она стоит сзади на коленях.

– Ma chere, – начал он, – готовится что-то невероятное...

– Да, жеребчик. Я собираюсь овладеть тобой сзади. Где там наш большой толстый фонтанирующий черный Монблан?

– ...мой отец едет к нам в гости.

Ее пальцы рефлекторно остановились, и Никки охнул.

– Бан, эй! Больно!

Она убрала руку, но продолжала стоять на коленях, уставившись на его ягодицы.

– Интересно, знает ли он...

– Что знает? – оглянулся Никки.

– Ну, такой загадочный человек. В смысле, ты и твоя мама даже имени его не упоминали, вроде он какое-то sacred monster...

– Отличное определение! – Никки потянулся к тетради.

– Поэтому интересно, как он узнал...

– Что именно?

– Что я беременна.

 

Глава 21

Было уже больше шести. Почти весь персонал Ричланд-Тауэр разошелся. Но Чарли Ричардс еще беседовал с руководителями пищевой компании «Фуд Ю-Эс-Эй». Чарли уже связался с Базелем. Теперь, как только поступит ссуда на модернизацию оборудования – и ни секундой позже – откроется возможность отделить «Фуд Ю-Эс-Эй» от анстальта в Лихтенштейне и специально передать Чио в счет его доли.

Чарли вовсе не собирался драматизировать свое стремление обособиться от Чио Итало. Неприятно только, что иногда даже вполне законные интересы приходится защищать не вполне законными способами. К примеру, владелец супермаркета не станет убирать с полок плохо зарекомендовавший себя товар в надежде на неинформированных покупателей. Не пропадать же добру!

Уинфилд ожидала разговора с отцом в кабинете Энди Рейда, волнуясь из-за взрывоопасных новостей. Днем ей позвонил Никки из Бостона и сказал, что Банни беременна.

– О Господи... – растерянно произнесла Уинфилд. – Э... ты... я имею в виду... ты...

– ...хотел этого? – закончил за нее Никки. – Я не могу однозначно ответить на этот вопрос. И еще одно осложнение: ко мне собирается приехать отец.

Уинфилд до сих пор ни разу не задумывалась над очевидным: Никки зависит от своих родителей. И то, каким тоном он упомянул о предстоящем визите Шана, ясно показывало, что роль отца в его жизни грандиозна.

После долгих перехихикиваний с Банни Уинфилд согласилась ознакомить с новостью родителей. Но сейчас ей было не до смеха. Они с Банни были одновременно и очень и не очень близкими. Уинфилд любила сестру, но ее раздражала манера Банни постоянно кому-нибудь подражать. Какое-то время она старалась во всем копировать Уинфилд. Это упрощало общение и в конечном счете было лестным, но самой Банни на пользу не шло. А с тех пор, как она окунулась в свои репродуктивные забавы, не будь они сестрами, им и словечком перекинуться не удалось бы – о чем говорить?.. Особенно резко они отличались именно своим отношением к сексу. Можно сказать, каждая сестра унаследовала сексуальную ориентацию одного из родителей. Безудержное грязноватое эпикурейство Мисси досталось Банни, а Уинфилд получила от Чарли... Что именно?..

Уинфилд ни минуты не сомневалась, что ее отец имел дионисийские наклонности не в меньшей степени, чем любой другой человек, в том числе и эта потрясающая экс-модель, доктор Гарнет, монополизировавшая все его свободное время. Гарнет раздражала ее не тем, что была недостаточно хороша для отца. Просто по мере того, как росло влияние Гарнет на Чарли, убывало ее собственное. Возможно, тот парень, Алек, был прав. Возможно, она действительно сексуально задвинута на отце. Уинфилд нахмурилась, глядя на свои руки с длинными пальцами. Она так мало знала о себе и всегда принимала в штыки то, что узнавала... Стремиться защищать своего отца – разве это не естественно?

В отношениях с Уинфилд Чарли полностью оправдывал свое прозвище – Эль Профессоре. Он был ее наставником по всем вопросам – начиная с того, почему не следует совать под кран включенную кофеварку, и кончая истощением озонового слоя планеты. Во всех отношениях, а не только в биологическом, он был ее создателем. Никто из учителей не имел на нее такого влияния. Не выхолощенные учебным планом воскресенья, проводимые с отцом, давали ей совершенно дикий набор сведений: чем отличается соккер от футбола и регби, почему левоцентристские партии демократической ориентации выставляют своим кандидатом на выборах обреченного на провал лидера... Щедрый разлив информации обрушивался на них обеих, но к Банни вряд ли что прилипло. Во мне он самоутвердился, подумала об отце Уинфилд. Остальное – гены, некоторые из них, возможно, смертоносны.

В отличие от отца она могла бы в одиночку обвести вокруг пальца Чио Итало. Тетя Стефи тоже, но она во вражеском стане, подумала Уинфилд. Чарли редко говорил с ней о Стефи, и само умолчание обеспечило Уинфилд необходимой информацией. Из тех, кто способен противостоять Чио Итало, на стороне отца только она одна.

Что касается матери, с информацией о Банни можно не спешить. Мисси в это время дня на недосягаемых высотах. Не на званом вечере и не в объятиях любовника. Уинфилд спросила себя, насколько пустой должна быть жизнь, чтобы только белый порошок делал ее переносимой?

Звякнул личный телефон Рейда. Уинфилд не знала, стоит ли ей снимать трубку, – если звонит мать, ситуация выйдет щекотливая. Она решила снять трубку и молчать, пока абонент не заговорит.

– Эй, вы меня слышите? – У человека был странный, медлительный выговор.

– Кабинет мистера Рейда.

– Позовите его, пожалуйста.

– Сейчас не могу. Что-нибудь передать ему?

– Скажите, что по его просьбе звонил мистер Кохен.

– Он знает ваш телефон, мистер Кохен?

– О да. Скажите ему, я за городом до следующего вторника. Передайте, что я просил перезвонить мне на следующей неделе, после семнадцатого.

– После семнадцатого? – переспросила Уинфилд, но собеседник уже повесил трубку.

 

Глава 22

Стало прохладно, сентябрь почти закончился без всяких признаков «бабьего лета». Утро оказалось особенно пасмурным и сырым на уровне тридцатого этажа, где располагалась юридическая фирма «Хигарти и Кребс». Вой сирен пронизывал воздух по всему Нью-Йорку.

Эйлин попросила Ленору Риччи заглянуть к ней в офис.

– Мне была бы очень полезна ваша помощь, – сказала она. – Я могу представить вас под вымышленным именем.

– Эйлин, я никогда не видела этого Баттипаглиа, но абсолютно уверена, что он меня знает, какое бы имя вы ему ни называли.

Эйлин задумалась.

– Мне позарез нужен эксперт, – призналась она после паузы. – Человек, который сумеет разобраться в таком типе, как Баттипаглиа, с национальной точки зрения.

– Что там разбираться? Шарлатан.

– Это вопрос профессиональной этики. Я собираюсь записать разговор на магнитофон. Если б у меня был переводчик, владеющий разговорным итальянским...

– Только не я, Эйлин.

– Вы хотите уклониться от всякого участия?.. Но как же вы собираетесь помогать мне тащить Винса на скамью подсудимых? Не сочтите меня назойливой, но когда мы начнем?..

Ленора покачала головой.

– У меня свой путь.

– Вы дадите мне знать, когда нанесете удар? – В голосе Эйлин чувствовался легкий оттенок сарказма. Крикливый дуэт двух сирен, видимо движущихся в противоположных направлениях, долетел до тридцатого этажа, но женщины его не слышали.

– Эйлин, ради Бога... Мне все это в новинку.

В результате на беседу с Баттипаглиа Эйлин взяла с собой Уинфилд Ричардс.

Место встречи выбрал Баттипаглиа – рыбный ресторанчик в Малбери-Бенд, этот район был известен также под названием «Малая Италия». Эйлин не очень понравилась эта идея, и по совету Уинфилд она позвонила в рыбную забегаловку и попросила передать Баттипаглиа, что она будет ждать его в маленьком ресторане в театральном районе к западу от Бродвея.

– Все еще забываю временами, что вы наполовину сицилийка, – одобрительно сказала Эйлин, повесив трубку.

– Эта половина тоже говорит мне, что с противником лучше встречаться на своем поле.

В половине первого они вошли в маленький, ресторанчик мексиканской кухни на Первой авеню, напротив здания Секретариата ООН. Он был открыт совсем недавно – очень чистый, с хрустящими свежеотпечатанными меню. Женщины выбрали столик около окна, чтобы держать в поле зрения площадь перед ООН. Погода становилась все хуже. По Первой авеню пронесся полицейский седан со включенной, сиреной, ныряя из стороны в сторону в потоке машин. Эйлин поморщилась и закрыла уши руками.

– День сплошных бедствий, – сказала она.

Баттипаглиа появился через полчаса.

– Этот городской транспорт... – пробормотал он извиняющимся тоном. – Вам следовало подробней объяснить мне, как сюда добраться...

Он заказал «Маргариту» и сел – подвижный господин хорошо за сорок, худой и низкорослый, как жокей, наполовину лысый, в больших очках, придававших ему вид испуганного гнома.

– За дам, – галантно провозгласил он, приподняв свой бокал.

– Что бы вы без них делали, – сухо заметила Эйлин.

– Ах, мисс Хигарти, человек не может питаться воздухом... Я обычный гинеколог, подписавший удачный контракт.

– С Риччи, – уточнила Эйлин, открывая сумку. Она достала маленький портативный магнитофон, поставила его рядом с собой, так, чтобы Баттипаглиа хорошо его видел, и прикрыла сложенной салфеткой.

– О'кей? Возражений нет?

– М-м... Я не собираюсь... – Доктор задумался на некоторое время. – Просто имейте в виду, я не смогу добавить ничего нового. – Он послал Эйлин дружелюбную, профессиональную улыбку.

– Посмотрим. Может, мне удастся вытянуть что-нибудь новенькое? – улыбнулась Эйлин. – Вы и я – люди хрупкого телосложения, доктор. Нам известны все уловки слабаков. Но моя спутница, принадлежащая к более крупной расе, вполне способна применить грубую силу.

Баттипаглиа откинулся назад и с удовольствием захохотал, показывая удивительно ухоженные зубы, фарфоровые коронки и пломбы, свидетельство забот высококвалифицированного дантиста. Его смех заглушил вой пожарной машины, пронесшейся по Первой авеню.

– Сначала заглянем в меню, – сказал он, возвращаясь к земному. – Грубая сила, – еще раз с удовольствием пробормотал он.

Втроем они попытались разобраться в меню на испанском языке.

– Подождите, – сказала Уинфилд, – если вы перестанете теребить страницы, полистаем дальше – там должно быть то же самое на других языках.

– А, влияние соседства ООН... – Баттипаглиа отхлебнул из бокала и устроился в кресле поудобней. Ему определенно нравилось сидеть здесь с двумя спутницами и одновременно поглядывать на других женщин в ресторане. Он заметил в глубине зала свою клиентку, англичанку Эмму, красавицу с очень длинными белокурыми волосами. Она тоже работала в службе вызовов Риччи. Очень милая девушка, эта Эмма, и к тому же натуральная блондинка. Везде.

Позади него поблескивала витрина ресторана, плита модной стеклянной мозаики размером десять на двадцать футов. Внезапно к стеклу витрины прижалось лицо коренастого мужчины в берете, высматривающего кого-то в зале. Вдруг у него в руках оказался короткий, тупорылый «Ингрэм М-10». Деловито взглянув на часы, мужчина в берете быстро навинтил на «ингрэм» глушитель и короткой очередью вырезал круглую дыру в центре витрины. Острые осколки стекла разлетелись во все стороны.

Рокот машин на Первой авеню превратил раскат очереди в едва слышное, осиное жужжание. Уинфилд упала на пол, грубо сдернув со стула Эйлин и прижав ее своим телом. Мужчина в берете сунул «ингрэм» в кобуру. Его спутник, стоявший около маленького серого «форда», бросил ему охотничью двустволку двенадцатого калибра, и мужчина в берете поймал ее на лету изящным жестом, как Фред Астор, исполняющий свой коронный номер. И разрядил оба ствола в доктора Баттипаглиа. Выстрелы из винтовки также утонули в грохоте Первой авеню.

Перед выстрелом Баттипаглиа повернулся в сторону стрелявшего, и часть заряда угодила ему прямо в лицо. Кровь, хлынувшая из его груди алым дождем раслескалась по ресторану. Убийца неторопливо обвел взглядом зал, поправил берет и сел в «форд» с нетерпеливо рычащим мотором, за рулем которого уже сидел второй бандит, и машина двинулась с той же умеренной скоростью, с какой разворачивались все события.

Позже, излагая свои впечатления полиции и репортерам, очевидцы отметили, как неторопливо, без суеты действовал человек в берете – словно времени в его распоряжении было сколько угодно.

Уинфилд, сидя на полу, отряхивала осколки стекла с одежды Эйлин.

– Честное с-слово, – повторяла она, не в состоянии справиться с дрожащими губами, – это не в-ваша кровь.

Эйлин, не в силах говорить, указала пальцем на красные брызги на длинных, изящных пальцах Уинфилд.

– И не м-моя т-тоже. Это все – доктора Баттипаглиа... – сказала Уинфилд. – Это все, что мы от него получили.

В отдалении мрачно взвыли полицейские сирены.

* * *

Погода становилась прохладной не по сезону. Слонявшихся по Доминик-стрит бездомных ветер подталкивал в спину, трепал, как сухие листья, подгоняя к Гудзон-Ривер.

Итало Риччи не интересовало, какая погода на улице. Его утром привозили из дому в офис, а вечером – из офиса домой, так что ни шагу не приходилось сделать по уличному холоду и слякоти. Он тоже был приверженцем «ручного управления», но – без отрыва от своего старого дубового стола. В дополнение к текущим делам Итало на протяжении десятилетий занимался кропотливой, трудоемкой работой: составлением досье на политических деятелей разного ранга. По мнению Итало, его архив был не хуже, чем у ФБР.

У него были основания гордиться своими досье. В дополнение к тому, что его агенты собирали годами – устанавливая подслушивающие устройства, вскрывая корреспонденцию, фотографируя свои «объекты», – Итало ухитрился наложить лапу на самые засекреченные документы двадцатого века.

На протяжении полувека Эдгар Дж. Гувер удерживал свою власть, манипулируя государственными лицами посредством огромного объема порочащей информации. Личный архив Гувера был предметом вожделений его компаньона Клайда Толсона. Ходили слухи, что перед тем, как последовать за Гувером на тот свет, Толсон уничтожил заветный архив. Но это были слухи. Итало загодя запасся козырем в виде мемуаров двух пожилых леди, некогда состоявших при опочивальне мистера Толсона. Эти воспоминания могли серьезно омрачить закатные годы экс-компаньона могущественного лидера ФБР. Итало, доставший из рукава козырную карту, совершил натуральный обмен с Толсоном, не унаследовавшим деловую хватку своего патрона.

Архив состоял из двадцати семи дважды прошитых папок. На протяжении долгих лет Итало переписывал их содержимое на компьютерные диски. Конечно, у него было много молодых помощников, которые могли бы выполнить эту работу. Но тогда они узнали бы то, что знал только он. Поэтому Итало Риччи решил взять этот титанический труд на себя. И был уже на половине пути к его завершению.

Он уже знал, кто из членов Верховного суда любит переодеваться в женские платья, – это могло принести существенную пользу на случай какой-нибудь коммерческой тяжбы. От сенаторов, принимавших услуги проституток-мальчишек, Итало получил много исключительно полезных предупреждений. Короче, он располагал информацией об интимной жизни всех субъектов деловой и политической жизни страны от А до Л. Единственная проблема – сроки. Многие объекты досье уже ускользнули от Итало на тот свет.

Он выключил компьютер. Где-то за Гринвич-Виллидж завопила сирена. Ненавистный Итало звук, символ необузданной ярости безумного мира снаружи. Вой сирен всегда напоминал ему вопли плакальщиц на похоронах, гнусных стервятников, которым платят, чтобы с помпой выразить свое неискреннее горе. Настоящие люди молча склоняются перед ударами судьбы. О жизнь! Ты вечно припасаешь невзгоды... для тех, кто еще жив.

Часы на церкви пробили час дня. Телефон, стоявший у его локтя, звякнул. Итало сразу же снял трубку.

– Onorevole, – произнес знакомый грубый голос. – Это Игги.

– Слышал, что ты в городе, amico mio. Счастливое совпадение, позволю себе добавить.

Собеседник кашлянул.

– К твоим услугам, дорогой старый друг.

– Доставь мне удовольствие разделить с тобой завтрак, – продолжал Итало. – Ты сейчас свободен?

– В каком ресторане мы встретимся?

– Рестораны убивают, – мягко рассмеялся Чио Итало. – У меня в офисе, дорогой друг. Прямо сейчас.

* * *

– Грубая работа, – произнес Чарли. Его лицо было бледным, губы мрачно поджаты. Они с Гарнет смотрели вечерний выпуск новостей.

– Но эффективная.

– Я вижу на этом товарный знак Винса Риччи.

Они тщательно выбирали слова. Не из-за подавленности и растерянности, в которую погружаются обыватели после получасовой лавины преступлений и бедствий, обрушенной на их головы вечерним выпуском новостей. Это было отрешенное молчание мыслящих людей, яростно ищущих выхода, отчаянно пытающихся увидеть смысл в жестоком и иррациональном – и терпящих поражение.

Гарнет допила свой коктейль и встала, разглаживая юбку. Она покосилась на Чарли, пропустив сквозь пальцы белый хохолок на макушке.

– И Уинфилд в это время была совсем рядом?

Чарли кивнул со странной безучастностью.

– Она сказала мне, что никто больше не... – Он замолчал и прерывисто вздохнул. – Винс должен был знать, что она там. Он понимал, что ей грозит опасность.

Гарнет помолчала, потом задумчиво произнесла:

– Наверное, наемного убийцу выбирают так же тщательно, как, скажем, когда приглашают художника написать портрет... Ему нужно предоставить творческий простор, возможность принимать собственные решения и через них выразить свою жуткую душу. – Лицо Чарли все больше мрачнело. – Тогда это убийство – автопортрет Винса Риччи. Не хочешь ли сегодня поесть дома? Рестораны становятся опасными...

Чарли не отозвался на шутку. Он осушил стакан и налил себе еще немного ирландского виски.

– Если я попрошу ее бросить это дело, она не послушается и влезет еще глубже. Винс особенно жесток с теми, кого он считает не просто врагами, а предателями. Если ты – Риччи и идешь против него, ты заслуживаешь особой смерти.

– Что такое особая смерть? – мрачно спросила Гарнет. – Можно ли сделать труп в два раза мертвее?

– Особая смерть, – он говорил намеренно жестким тоном, – когда речь идет о многообещающей молодой женщине...

Он осекся. Гарнет заплакала, очень тихо.

– И такое происходит каждый день, где угодно... – Слезы накапливались в углах ее миндалевидных глаз. Одним рывком она преодолела расстояние между ними и прижала его лицо к своей груди. – Она ответственный человек, твоя дочь. Дело, которое она себе нашла, – грандиозное, но очень рискованное. Мы все сейчас – в зоне повышенного риска. Когда-нибудь, когда немного стихнут политические страсти и мы перестанем пугаться из-за коммунистов, тогда мы увидим лицо настоящей опасности. Политические страсти – пустая риторика, а вот это – реальная угроза... Через сколько десятилетий люди смогут дышать спокойно?

– И пить чистую воду, – иронически продолжил Чарли.

Гарнет наградила его увесистым подзатыльником и отпустила. В надвигающихся сумерках по реке проплыл маленький парусник.

– Ох, какая красота!

Гарнет подошла к нему Они вдвоем придвинулись к окну, любуясь рекой.

– Я влюблен в твой дом, – сказал Чарли, обнимая Гарнет. – Здесь я чувствую себя свободным, способным все изменить в своей жизни.

– Исключая меня. Кстати, он уже не мой.

– Твой друг его продал?

– Передал Фонду Германа.

– А что это такое?

– Общественная организация. – Гарнет туманно помахала рукой. – Образование, окружающая среда... Тебе было бы полезно встретиться с ними. У них есть какие-то идеи насчет реформы образования. Правда, боюсь, ты для них немного радикал. Правда, если ты захочешь вложить в них деньги, на твой экстремизм посмотрят сквозь пальцы... – Она мягко засмеялась. – В любом случае, мне предстоит выкатиться отсюда.

Где-то в Саттон-Плейс завыла сирена, затихая по мере удаления. Гарнет повернулась, крепко поцеловала Чарли в губы и высвободилась из его объятий.

– Пойду на кухню. А ты – марш к телефону, позвони Уинфилд. Спроси, как она там. Скажи, что ужасно переживаешь. И ты почувствуешь себя лучше. А я пока разогрею что-нибудь в духовке.

– Она знает, что я переживаю.

– Скажи это еще раз.

– В этом нет никакой необходимости. Мы с Уинфилд отлично понимаем друг друга.

– Любой женщине нужно напоминать, что ты думаешь о ней. Запомнишь или записать это для тебя?

Он рассмеялся.

– Не надо. Запомню.

Он остановился у окна со стаканом в руках, размышляя, звонить Уинфилд домой или в контору. Вдалеке, под высокой аркой Квинсборо-Бридж, две сирены взвизгивали, выли, перекликаясь, как играющие волки.

Тяжело нагруженный, глубоко осевший лихтер шел вверх по течению, оставляя на воде кремовый шлейф, отражающий угасающие лучи. На борту со свернутым кольцами канатом в руках стоял пожилой мужчина с седыми волосами. Заметив Чарли, он деловито помахал ему рукой.

Чарли поднял руку, собираясь махнуть в ответ.

Задняя часть дома с грохотом взлетела в воздух. Ударной волной его швырнуло на стеклянную плиту, и вместе с окном он вылетел наружу. С залитым кровью лицом Чарли упал на траву в садике перед домом. Позади бушевало пламя. Взорвался газ!

Он поднялся на ноги, не обращая внимания на струящуюся по лицу кровь, и через выбитое окно вскарабкался в дом. Гарнет была не на кухне – она лежала на полу в коридоре, как сломанная кукла. Он подхватил ее на руки. Казалось, она ничего не весит. Совсем ничего. Как кукла.

Чарли вынес ее наружу. Тишина была страшной, давящей. Старик успел пристать к берегу на своем лихтере и сейчас бежал к Чарли.

– Осторожно, мистер! – кричал он. – Не передвигайте ее! Осторожно!