Глава 45

Мама, Николь, больше не навещала его в Бостоне. Она сняла коттедж на Багамах и поселилась там вместе с Банни и новорожденным, крепким малышом, названным Лео. Это и не китайское, и не французское имя, сказала Николь, но очень близко к Лао.

А Никки снял себе мрачную, чердачного типа квартирку, окнами на Чарльз-Ривер, где помещались только пишущая машинка, факс и несколько книг. Но его взбудораженные нервы не успокаивало ничто, даже полная изоляция от мира. Он не общался ни с отцом, ни с матерью, ни с Банни. Не снимал трубку телефона, не пользовался факсом. Это не нервный срыв, говорил себе Никки, скорее – пресыщение общением. Новые вопросы были бы повторением старых. Новые открытия – гибелью, разрушением всего достигнутого. Предложение отца, выбившее его из колеи несколько месяцев назад, все еще заставляло его проводить целые ночи без сна.

Ко всем прочим добавился новый вопрос, тоже угнетающий, – должен ли он жениться? Должен ли он учиться в Гарварде? Никки стоял у окна и смотрел, как осенний дождь превращает речную гладь в расплавленное, кипящее олово.

Должен ли он стать Номером Два для своего отца? Становится ли преступление вселенского размаха в силу своей грандиозности не преступным, а естественным в ландшафте конца двадцатого века?

Последний раз он видел Банни на Багамах, сразу после рождения Лео. Она сильно изменилась – из забавной, живой, сексуальной, озорной девчонки превратилась в застенчивого эльфа, ненамного старше, чем Лео. Никки считал, что жизнь в изоляции от мира очистила ее душу до эмбрионального уровня.

Но кто он такой, чтобы иронизировать по этому поводу? Разве он существо более высокой расы, чем она? На худой конец, она выполняет свой долг как мать – в то время как он увиливает от своего отцовского долга. Долг – подходящее слово? Может быть, роль? Ну конечно! Роль – это костюм, поза, голос, манеры. Без этих декораций не бывает ничего. Будь он настоящим отцом Лео, сопутствующие детали были бы налицо: он жил бы вместе с сыном и имел полезную работу, вместо того чтобы жить в Бостоне и заниматься бесполезным умствованием.

Он задумчиво смотрел вниз, на Чарльз-Ривер. Двухместная байдарка скользила волнам наперерез, оба гребца – в блестящих оранжевых пластиковых накидках. Все вместе было похоже на гигантское водяное насекомое, две головы – как два безумно выпученных глаза. Этот образ взволновал его. Новая личность Банни волновала его. Молчание отца волновало его. Собственная несостоятельность в журналистике волновала и подавляла его. Пренебрежение отцовской ролью волновало и вызывало острые приступы стыда, как будто занавес поднят, а он не помнит ни строчки.

Давным-давно отец попросил его принять решение. Он не повторит свою просьбу. Такая настойчивость не в его характере. Последняя отсрочка – это эссе, которое он отослал недавно, фактически – признание своей неспособности к действию.

"Дорогой отец.

Наступила Эра Неблагоразумия. Это продемонстрировала нам экономика еще задолго до кончины Человека Благоразумного, чьим девизом было: «Твоя мышеловка Должна быть самой лучшей – мир крадется к твоим дверям».

После второй мировой войны стало ясно, что чужую мышеловку можно украсть и этим проложить миру тропу к чужой двери.

Уговаривать слабоумных покупать никчемные лучшие мышеловки – только часть задач «масс медиа». Акции и облигации, книжки и столики для коктейлей, банк или церковь – здесь выбор, решение пока еще подвержены стихии капризов, причуд, случая и массового гипноза. Неблагоразумные Люди потеряли хватку, которой обладали их предшественники, четкое разграничение причины-следствия.

Ясно уже сейчас, что в Эру Неблагоразумия объектом каприза становятся даже рыночные силы. Управляемые компьютерами, вооруженные мониторами, они чутко реагируют на любую причуду. Бдительность брокерского оборудования позволяет роботам получать прибыль.

Но так не выигрывает никто – потому что потаенное, секретное знание остается внутри машины. Можно украсть его и свалить потерю на мелкого болвана-подручного – второе эпохальное воровство Эры Неблагоразумия.

По мере приближения двадцать первого века становится все очевидней, что хотя Третий мир просто стремится к выживанию, изолгавшийся Запад предпочитает питаться следствиями без причин.

P.S. Я понимаю, что это не похоже на обещание. Но здесь сформулированы вопросы, которые мне предстоит рассмотреть, прежде чем принять решение. Я стараюсь смотреть на вещи так, как ты меня учил, но мешает образование, полученное на Западе. У нас на Востоке такая свирепая нищета, что тревоги обитателей Запада кажутся на ее фоне детским хныканьем.

Я попробовал принять твою точку зрения на преступление. Возможно, ты удивишься, но я полностью согласен с тем, что преступление – это деяние, которое правительство нашло выгодным для себя запретить.

Преступная торговля наркотиками в Америке после второй мировой войны дает здесь каждому то, что он ищет: мафия получает непристойно прибыльную замену черному рынку, правительство – извинительные основания для снижения национальной свободы и уровня жизни, и так далее.

Таким образом, Соединенные Штаты Америки движутся к преобразованию в вооруженный лагерь по законам военного времени, в идеальное государство абсолютного контроля, которое Муссолини придумал в 1922 или 1923 году и назвал корпоративным государством. Американцы создают свой собственный вид фашизма.

Итак, по-прежнему позволяем государству называть преступления, как Адам называл животных. В этом контексте – кто я такой, отец, чтобы считать себя лучше любого другого?

Мне бы помогло назначение предельного срока. Весна? В это время года на Багамах чудесно. Я хотел бы назначить там встречу на высоком уровне – встречу трех Шанов, Лао, Ника и маленького Лео. Март? Я и так проторчал тут достаточно. Пусть будет март.

С любовью".

 

Глава 46

Брумтвейт мгновенно очнулся от полуденной дремы и рывком перебросил свое тело на другую половину кровати, словно кто-то кинул на него скорпиона.

На острове Палаван скорпионы водилась. А его малышка, Джозефина, достаточно игрива, чтобы изобрести новую забаву. Но не скорпиона в постель!

В целом животный мир Палавана был достаточно ядовит, но настоящую борьбу за выживание местным жителям приходилось вести против маленьких трубочек, соединенных со сплюснутыми жестянками, используемых для курения опиума.

Брумтвейт огляделся, обливаясь потом. Что его разбудило? Дурной сон? Неосознанная угроза? Он сел в кровати, мигая из-за пота, бегущего с бровей. Брумтвейт напряженно прислушивался, его жилистое тело била дрожь. Вентилятор на потолке не шумел. Он различил шум мотора джипа, приближавшийся, становившийся громче. Но здесь, на Палаване, это довольно распространенный звук. Вооруженные охранники постоянно патрулировали плантации, особенно сейчас, когда зелень так здорово разрослась. Вся вершина Палавана была укрыта зеленой шубой.

Брумтвейт выбрался из кровати и встал под холодный душ, отделенный от комнаты занавеской. Он был низкорослым, крепким, страшно волосатым в самых неподходящих местах, но лысым там, где это заметней всего, – на макушке. Покачивая головой, он дернул шнурок, и каскад тепловатых капель обрушился на него, освежая и успокаивая. После долгих лет, проведенных на Дальнем Востоке, Брумтвейт сохранил воробьиные, вороватые движения и повороты головы, типичные для настоящего кокни, круто замешанного, до мозга костей городского жителя.

Джип остановился перед его домиком. Брумтвейт выключил душ и растерся полотенцем. И сразу же услышал шаги на веранде.

– Брумтвейт? – позвал звучный голос лорда Хьюго Вейсмита Мэйса. – Эй старый смутьян! Вставай, вставай!

Завернувшись в купальную простыню, Брумтвейт подошел к решетчатой двери, сплетенной из прутьев.

– Ну и ну! Кто к нам пожаловал!

Он распахнул дверь. Вошел Мэйс, за ним следом – высокий молодой человек, очень симпатичный, приятно улыбнувшийся, перешагнул порог. На плече у него висела сумка цвета хаки, напоминавшая рюкзак.

– А, Джозефину вы выставили, – отметил англичанин. – Слишком жарко дремать вдвоем?

Брумтвейт ухмыльнулся:

– Представьте, до сих пор не нашел времени изжарить маленькую паршивку. Ужасная жадина. Хочет каждый день – не дает мне подремать после обеда.

Он подмигнул, невзначай скользнув глазами по новоприбывшему.

– Экспериментальный посев на северном плато взошел отлично, – сказал Мэйс. – Выглядит вдохновляюще.

– Наконец зацепили то, что нужно, – кивнул Брумтвейт. – Эти колумбийские трепачи навешали нам лапши на уши – разве нет? Вею эту чушь насчет температуры и влажности. А нужно одно – плодородная земля.

– И еще старые добрые премиальные, – добавил Мэйс. – На меня производит впечатление работа персонала, старина. Многовато рома, но они справляются, не так ли?

Мэйс повернулся к своему молодому спутнику.

– Наши рабочие руки – это заключенные из тюрем континента. Правительство с нашей помощью регулярно освобождает место в пенитенциарных учреждениях. Неисправимых преступников присылают к нам на кораблях. Вернее, присылали при Маркосе.

– А новое правительство? – спросил молодой человек с заметным американским акцентом.

– Эти пока еще не решили, как им с нами поступить. Остров у нас удаленный, труднодоступный. – Англичанин хмыкнул. – Думаю, они выжидают, пока мы упустим какого-нибудь беглеца.

– А как тут с болезнями джунглей?

– За все это время единственная пара рабочих рук потеряна нами из-за грубости охранников. Одного типа забили до смерти. Это не особенно сложно, если учесть, насколько они истощены. Жестоко, конечно, зато остальные получили урок. Это освобождает охрану от множества забот. Напоминание, кто здесь хозяин и кто – раб. – Он снова хмыкнул. – Да, я упоминал о беглецах. У нас их нет. Можно, конечно, допустить это теоретически...

– Не стоит, – отрезал Брумтвейт. – Но если найдется достаточный дурак, чтобы попытаться убежать, его сожрут акулы в Миндоро-Стрэйт.

– Если только у него нет друзей на грузовом судне, – вставил Мэйс и поморщился. – Многие из здешних заключенных политические. У всех политических есть друзья. Ну, в любом случае... – Он внезапно улыбнулся и взял беспечный тон: – Я говорит теоретически, и имел в виду: теоретически. Но никогда не вредно лишний раз задуматься: «Что, если...»

Брумтвейт с облегчением вздохнул.

– Я уже подумал было...

– Да, конечно, – перебил его Мэйс, – А теперь – познакомьтесь с нашим молодым гостем. Кевин – эмиссар из-за границы, приехавший с инспекцией... Брумтвейт, мы стали знамениты. Теперь ожидайте бригаду Би-би-си.

Управляющий и Кевин Риччи обменялись небрежным рукопожатием.

– Здесь и так достаточно оружия, – заметил Брумтвейт, покосившись на девятимиллиметровый браунинг в кобуре у Кевина. – Это что, выставочный образец НАТО?

– Какая у вас симпатичная, прохладная берлога. – Кевин невозмутимо обвел взглядом большую комнату с высоким потолком. На выступе карниза медленно вращался вентилятор. При такой жаре его ленивое движение все же создавало иллюзию прохлады, когда воздушная струя касалась влажной кожи.

– Кевин остановился по соседству с вами, в соседнем домике, – объявил Мэйс. – На одну ночь. Возможно, вы хотели бы распаковать вещи?

Молодой человек вежливо кивнул.

– Да, хотелось бы. Следующий коттедж?

– Шофер покажет вам.

– Отлично. Вещей у меня немного, один маленький сверток.

Кевин направился к выходу, но вдруг остановился.

– О, чуть не забыл, что прихватил домашний гостинец...

Он сунул руку в свой рюкзак и вытащил блестящий черный «тинкмэн».

– Вам нравится?

Брумтвейт взял в руки компьютер.

– Никогда не...

– Какой продуманный подарок, – перебил лорд Мэйс. – Скажите спасибо этому юному джентльмену, Брумтвейт.

– Да ну! – И Кевин вышел. Они проводили его глазами. В комнате воцарилось короткое, выразительное молчание. Полуденное солнце припекало уже не так свирепо; в зарослях неподалеку какая-то певчая птица разразилась трелями.

– Шо это за парень? – Брумтвейт заговорил, как положено настоящему кокни. – Шан открывает тута «Хилтон» или шо?

– Его прислала семья из Нью-Йорка, – понизив голос, объяснил Мэйс. – Те, с восточного побережья и Карибов. Мы сократили их перевозки, и они отчаянно взвыли. Сейчас началась большая перетасовка во всем мире, они теперь будут целиком зависеть от нас. И решили повесить нам на шею этого хулигана – очевидно, ему поручено выяснить, достойны ли мы доверия. Фамилия Риччи вам ни о чем не говорит?

– Не особо. А звать как?

– Зва-ать, – иронически протянул Мэйс, – Кевин. Конечно, – продолжал он, понизив голос, – газеты к вам не доходят.

– По подписке?..

– Прекратите, Брумтвейт. Колумбийцы занимаются самоуничтожением. Алчность и гордыня, как говорит Шан. Вам объясняли в школе, что есть гордыня? Разумеется, нет. У вас есть соображения, какой ценностью становится белый порошок с Палавана?

Брумтвейт ухмыльнулся, демонстрируя отсутствие правого клыка, и повертел в руках «тинкмэн».

– Давно хотел завести такую штуку. Я слышал, Шан их делает в Корее или еще где-то.

– В общем, наш юный друг не должен сообразить, какую яму вырыл для них Шан.

– А мы хто? Приют принцессы Анны для подкидышей?

– Представляйте себя кем угодно, старина, но юный Кевин не должен узнать, что Шан сейчас – производитель номер один белого порошка во всем мире.

Брумтвейт тихо присвистнул.

– А когда говорится «Шан», следует понимать – Палаван.

– У Шан Лао есть шестое чувство, благодаря которому он всегда знает точно, куда лучше вложить деньги. И в кого их вложить. Вы становитесь чертовски важной шишкой, грязный старый жулик Брумтвейт! – Мэйс переключил свое внимание на бутылку с темным местным ромом, стоявшем на шкафу. – Лед есть, старина?

Брумтвейт пошарил в старом морозильнике и достал подносик с кубиками льда и жестянку лимонного сока.

– Вам высокий бокал?

– Сделайте сразу еще порцию для нашего юного друга из Нью-Йорка. – Прищурив глаза, лорд Мэйс спросил: – Ну уступите ли вы ему на одну ночь Джозефину? Или она для него слишком маленькая?

– Только не Джозефину, ладно? Она чистоплотная девочка; а кто знает, где ваш Кевин последний раз снимал штаны? Я подберу ему отличную шлюху, настоящую профессионалку. Для гостеприимства ничего не жалко?

– Не жалко, по крайней мере, пока он на дюйм не отступит от условий договора.

Мэйс опустился в ветхое кресло и тяжело вздохнул. Он легонько помассировал лоб кончиками пальцев.

– Парень ничего не знает о расширении нашего дела на Палаване, – озабоченно пробормотал Мэйс. – Я показал ему кусочек плантаций и сказал, что это экспериментальная посадка. Завтра покажем третий участок, там вообще смотреть не на что. Главное – не подпускать его к седьмому и восьмому. Он не должен заподозрить, что тут выпускают еще что-то, кроме кокаина. Ладно. – Он перешел на сухой, деловитый тон: – Мы не деревенские примадонны, вроде этих колумбийских ослов. Мы деловые люди. Поэтому я хочу, чтобы за парнем хорошо следили. Он очень опасен. Если посчитаем необходимым, можно пойти на ликвидацию.

– Вы уверены?..

– Так распорядился Шан, который уже убедился, что этот парень умеет нарушать самые продуманные планы. Он говорит, что это прирожденный убийца. И знаете, что еще говорил Шан?

– Объяснил слово «алчность»?

Застывшее лицо Мэйса неожиданно расплылось в улыбке.

– Он разглагольствовал о философии. Это бывает, только когда он настроен очень серьезно. Мне вот что понравилось. Он сказал – на тщательно скошенной лужайке трава становится бархатистым зеленым ковром.

– Оч-чень поэтично.

– А потом вырастает одуванчик и нарушает совершенство. Вы знаете, как следует поступать с одуванчиками?

Улыбка Брумтвейта стала еще шире.

– Все понял, губернатор...

В решетчатую дверь постучал Кевин.

– Как раз вовремя! – отозвался англичанин. – Входите, присаживайтесь. Остыньте немного после дороги.

Кевин вошел, держа в руке свой «тинкмэн».

– Я принес свой на случай, если вам потребуется репетитор. Когда вернусь домой, непременно вышлю вам книжку с инструкцией.

– Замечательная мысль, правда, Брумтвейт? А где наши напитки?

Протягивая Кевину высокий бокал с темно-коричневой ромовой смесью, Брумтвейт объяснил:

– Это наш захолустный вариант дайкири.

Мэйс бокалом отсалютовал Кевину.

– С приездом, молодой человек! Добро пожаловать на Палаван! Это лишь крошечная провинция империи Шан Лао, но мы постараемся оказать прием, достойный такого гостя!

 

Глава 47

Девушку звали Айрис. Она была выше ростом, чем Джозефина, и, в отличие от местных добродушных простушек, обладала необычной, холодной красотой, лебединым изяществом, которое ценится высоко в этой части Тихого океана. Они с Кевином лежали рядышком на узкой кровати и смотрели на медленно вращающиеся под потолком лопасти вентилятора.

Кевин сразу же догадался, что это профессионалка. Не потому, что она оказалась более опытной в постели, чем можно было ожидать от местной девушки, а из-за ее духов. Это был дразнящий городской аромат, наполовину мускусный, наполовину сандаловый, и такой... непреднамеренный, словно ее кожа постоянно издает этот резкий соблазнительный запах. Кевин знал эту уловку проституток. Айрис выпила несколько капель духов. Теперь в течение ночи все выделения ее тела будут иметь тот же запах. Если б она вспотела, каждая капля ее пота пахла бы мускусом и сандаловым деревом. Куда бы он ни целовал ее тонкое гладкое тело, он чувствовал во рту этот запах.

В изысканном аромате сандала есть горьковатая нотка осени, отзвук костра из душистых дров, собранных в старом лесу. Этот аромат умирания, запах церковных курений, и еще – снега и льда, следующих за осенью, погребальный, как дыхание мавзолея.

К полуночи Айрис полностью его вымотала. Позволить ей еще раз взобраться на него было все равно что отдаться египетской мумии, окутанной слоями истлевших льняных покрывал, высушенной столетней жаждой. Кевин чувствовал себя слегка пристыженным. Ни одна шлюха до сих пор не доводила его до такого изнеможения.

Он вывернулся из ее объятий, встал около кровати и приятно улыбнулся.

– Спокойной ночи, Айрис.

Он достал из бумажника пятидесятидолларовую купюру и протянул девушке, еще раз с недоумением оглядев ее траурную красоту.

– Спокойной ночи.

При свете догорающей свечки он увидел, как ее длинные, египетские глаза удивленно расширились.

– Это слишком много. – Она облизала губы, мелькнул острый язычок, как змеиное жало.

– Немного, если ты уйдешь прямо сейчас.

– Я перестаралась?

– Да нет. – Он смотрел на девушку так, словно видел ее в первый раз. – Просто... меня одолевают... заковыристые мысли насчет тебя.

– Я умею заковыристые штуки, – приободрилась Айрис.

– Я имел в виду, в мыслях заковыристые. Брат как-то произнес при мне слово... Не могу вспомнить. Кажется, некрофилия.

– Я сумею все, что ты захочешь.

Он взял со спинки стула ее короткое цветастое платье и набросил поверх лица и тонкого, душистого тела. Потом всунул банкноту между маленькими грудями.

– Тебе никто не говорил раньше, что ты похожа на привидение?

– Давай попробуем заковыристо, с привидением, как захочешь. Только не выгоняй меня.

Мольба эхом отозвалась в его голове. Перед глазами, как вспышка, пронеслась простенькая история ее жизни.

– Adios. Buenos noches.

Айрис захихикала:

– Я не говорю по-испански.

Он подхватил ее на руки и поставил на пол около решетчатой двери.

– Исчезни, верная служанка, прощай.

Полчаса Кевин выжидал, прислушиваясь к ночным шорохам и размышляя о своей странной реакции на Айрис. Она была порождением этих джунглей, и окутывавшая ее аура напоминала о жизни, которой никто не согласился бы жить, имея выбор... Он пожал плечами. Сколько раз терзали ее гладкое тело, ее нежную кожу ради извращенного удовольствия видеть бегущую кровь? У Айрис была та утонченная красота, которая побуждает мужчин мучить, насиловать, бить. Кевин помотал головой, отгоняя наваждение. Тишина. Ни птичьих голосов, ни шороха листьев.

Вход на плантации наверняка запирают после заката. В такое позднее время джипы уже не патрулируют окрестности. Но вполне возможно, что Айрис уже отрапортовала о происшествии своему начальству или кто там ее прислал. Шлюхи умеют хранить верность, вопрос только – кому. Она оставалась с ним около трех часов. Достаточно честно. Но, возможно, от нее потребовали, чтобы она продержала его в постели всю ночь. Но никакая уважающая себя шлюха не признается, что ее выставили, – наоборот, три оргазма – на табло для счета очков!..

Кевин про себя молился, чтобы в домике оказался второй вход. Переднюю дверь и три зарешеченных окна просто держать под наблюдением даже ночью. Вместо четвертой стены в комнате была холщовая занавеска, отгораживающая душевую. Кевин тихо подошел к занавеске. Орел или решка?

В душевую был ход снаружи. Человек, уставший, грязный и потный после работы, мог вымыться и освежиться, прежде чем заходить в свое жилище. Итак, второй вход. Великолепно.

В час ночи Кевин распаковал свой рюкзак, отбрасывая в сторону грязную одежду, скопившуюся в дороге. «Тинкмэн» он упаковал снова. Тот экземпляр, который он подарил Брумтвейту, был специально адаптирован для работы в качестве передатчика. Над этим потрудился один из специалистов по компьютерам из фирмы Эль Профессоре. Все «тинкмэны» с такой программой отлично работали на дистанции около двух километров. Так что из разговора лорда Мэйса с Брумтвейтом в соседней хижине Кевин почерпнул много полезного для себя.

Участки семь и восемь ему не собирались показывать, не так ли?

В час пятнадцать он тихо выскользнул из домика и направился к баракам, которые успел разглядеть с вертолета по дороге на остров. Если, как Мэйс пытался убедить его, Палаван – просто зона экспериментальных посадок, то такие массивные сооружения не вписываются в картину. Они построены для каких-то Других целей, принципиально отличных от того, что может себе представить Чио Итало. Кевин успел с воздуха заметить и другие строения, в том числе барак, в котором держали заключенных, два крепких дома, где жили охранники, и похожее на пагоду бунгало, окруженное садом, скорее всего – больница.

Что же представляют из себя номера семь и восемь? В том бараке, который ему разрешили осмотреть, была обычная техника для измельчения листа коки и смешивания с другими компонентами, а также перегонки в конечный продукт: белые кристаллики кокаина гидрохлорида, почитаемого знатоками.

Мэйс, гнусный извращенец, приложил руку к неприятностям в Колумбии. Белая дрянь что-то ломает в голове. Из-за кокаина человек чувствует себя непобедимо сильным, и все, что он делает – правильно, правильно, правильно! Не важно – что, не важно – кого, но он победит!..

К двум часам Кевин проинспектировал большую часть бараков, и, насколько он понимал, Палаван мог обеспечить всех страждущих Западного полушария с такой скоростью, с какой будет производиться доставка. И не только кокаином. Он обнаружил в одном из бараков отличную лабораторию по изготовлению крэка, делали здесь и «лунный камень» – новинку наркобизнеса, смесь героина с крэком, самый действенный наркотик в истории. Все, что пожелаете, к вашим услугам на Палаване!

Кевин передвигался перебежками, застывая на месте каждый раз, когда луна выходила из-за облаков. Бледный полукруг обеспечивал его необходимым количеством света. И часовых тоже, вероятно. Но тишина казалась убедительной. Видимо, никто не патрулировал эту зону по ночам. Охраны требовали не бараки, а трудившиеся там заключенные.

По маленькой тропинке Кевин подошел к естественным зарослям, остаткам джунглей, выжившим, несмотря на то, что весь хребет горы был засеян кокой. Маленькая роща из тонких деревьев укрывала от посторонних глаз два барака. Когда луна вышла из-за облаков, Кевин разглядел двадцатифутовую изгородь, окружавшую расчищенную площадку. Ворота ограды запирались на три засова, каждый с отдельным стальным замком. Дикарские изгибы колючей проволоки венчали изгородь. У Кевина пересохло во рту. Он облизал губы и снова почувствовал вкус Айрис.

Теперь он пожалел о грязной майке и шортах, брошенных в коттедже. Ему нужна была какая-то другая одежда, чтобы пролезть через ограждение. Когда в очередной раз выглянула луна, он осмотрел изгородь в поисках признаков электрификации или системы сигнализации. Но эти новомодные ухищрения не пользовались популярностью на задворках мира.

Присмотревшись, он заметил зазор между двумя витками колючей проволоки – зияющую прореху в несколько футов шириной. Видимо, кто-то экономный оставил эту дыру, чтобы не начинать новый рулон проволоки из-за жалкой пары футов.

В два тридцать Кевин уже осматривал бараки семь и восемь. Но суть дела ускользнула от него. Действительно, здесь не было машин для измельчения листа коки и выпаривания активных компонентов. Просто лаборатория с расставленными вдоль стен тяжелыми стеклянными бутылями и стальными цилиндрами.

В школе и колледже Керри отдувался за двоих. Кевину оставалось только тихо прошмыгнуть мимо преподавателя, пока брат отчитывался за его домашние задания. Никогда раньше ему не приходилось жалеть о своей избыточной ловкости. А теперь Кевин-ловкач тупо смотрел на этикетки бутылей с жуткими, зубодробительными названиями – примерно такими, какие отбарабанивал на экзамене по химии Керри, в два захода, разумеется.

Кевин шевелил губами, читая надписи на бутылях. Губы стали сухими, как бумага, он облизнул их и снова почувствовал едкое сочетание сандала и мускуса, обжигающее вкусовые сосочки.

Он решил записать все названия в свой «тинкмэн», только сначала все зашифровать в промежуточном блоке. Потом он поставит другую программную карту и снова сможет использовать его как записную книжку. Но в темноте, без справочника? Может, попробовать запомнить названия? Диметиламин. Фосфорид хлорид. Содиум цианид. Этил алкоголь. Два последние – о'кей, это он уже слышал. Но первые два... Ди. Метил. Амин. О'кей. Фосфо...

Очередь из «АК-47» разорвала тишину. У Кевина шею и плечи стянула гусиная кожа. Он молниеносно бросился на пол между двумя деревянными ящиками. Над дверным проемом мелькнула тень – там что-то шевельнулось, коротенькое, похожее на человека. Кевин пытался вытащить из кобуры свой браунинг. Из-за навинченного на ствол четырехдюймового глушителя браунинг зацепился за что-то, и он никак не мог вытащить его из кобуры. Как бы не пришлось вступать в игру с пустыми руками, подумал Кевин.

Облака разошлись, и светлый диск луны ярко выделил силуэт человека в дверях, поднимающего автомат.

Обливаясь потом, Кевин все же выдернул браунинг из кобуры. Бесшумное, осторожное движение – заметил ли его вошедший?

Человек в дверях вскинул автомат на плечо и прицелился. Отличная интуиция. Он не мог видеть Кевина, но что-то почувствовал...

Первый выстрел из браунинга попал в лоб Гарри Брумтвейта, второй, когда тот падал, – в грудь. После двух выстрелов глупо было бы надеяться на глушитель. Каждый последующий будет громче предыдущего. Но в конце концов, самые важные выстрелы были тихими. Кевин в первый раз убивал после Корлеоне. И ничего особенного не чувствовал. Обычная работа. И этот тропический остров с буйной растительностью и рассеянной в воздухе влагой не особенно напоминал выжженную солнцем горную сицилийскую деревушку, где кто-то, возможно – невидимый Молло, собирал сейчас кусочки, на которые рассыпалось местное «общество чести».

Ди. Метил. Амин.

Он двинулся в обход деревянного прилавка, мимо поверженного врага. Осмотревшись только, чтобы подобрать «АК-47» – кто знает, что за ночь предстоит? – Кевин выскользнул из седьмого барака. Брумтвейт оставил ворота открытыми.

Не очень хорошо – прикончить гостеприимного хозяина в первую же ночь. Определенно, это нарушение этикета. Кевин тихо присвистнул, напряженно оглядывая окрестности: не шевельнется ли кто в темноте. Он сделал долгий, осторожный вдох. Воздух отдавал мавзолеем. Он стиснул челюсти. Теперь все становится проще. Лорд Мэйс не произвел на него впечатления настоящего военного капо. Болтливый похотливый слизняк. Настоящий военный капо лежит в луже собственной крови в бараке номер семь. У Мэйса кишка тонка, чтобы правильно организовать поиски Кевина. И, по крайней мере, не ночью. Теперь от него требуется одно – благополучно перебраться через хребет.

* * *

Керри Ричардс приехал в Ричланд-Тауэр очень рано, задолго до появления служащих. Он подошел к окну и посмотрел вниз, на город, нежащийся под золотыми солнечными лучами. Красивая картина, приводящая в восторг Кевина.

Сегодняшняя ночь была для него тревожной. Ему приснился Кевин, испуганный, с искаженным страхом, умоляющим лицом. Учитывая, какой образ жизни вел братец, удивительно, что телепатические посылы беспокоили Керри не слишком часто. Но на этот раз Кевин, должно быть, в изрядной передряге. Керри так и не смог заснуть до утра.

В шесть часов, стараясь не разбудить Уинфилд, он выбрался из постели. Прошлым вечером он вел себя не особенно внимательно по отношению к ней. Его давно уже беспокоило затянувшееся отсутствие и молчание Кева. А делиться этим с Уинфилд ему не хотелось. У нее хватает собственных проблем, и она никогда не пыталась взвалить их на него.

Он тихо оделся, вышел из дома и спустился на станцию подземки. У стен дремали бездомные, воздух пропитался застарелым запахом прогорклого жира, дешевого крепкого вина и босых грязных ног.

– Суета, – прокаркал потрепанный старик, сидевший на бетонном полу в нескольких шагах от Керри. – Все суета...

В утренней тишине его надтреснутому голосу вторило эхо. У старика не было ни зубов, ни обуви, ни пальто, – одеждой ему служила какая-то рифленая коробка из картона, обернутая вокруг тела. Глаза, обведенные грязными кругами и морщинами, смотрели ввысь с цементного пола, немигающие, безжалостные.

– Все суета.

Услышав шум приближающегося поезда, Керри бросил на пол перед стариком долларовую банкноту, подношение сивилле из картонной пещеры.

– Как пройдет день? – спросил старика Керри.

– У меня? Или у тебя?

Поезд уже остановился у платформы, слишком набитый для такого раннего часа. У Керри появилось неясное чувство, что мир пытается передать ему какое-то сообщение. Но какое?

Сидя за своим рабочим столом, Керри щелкнул включателем маленького японского цветного телевизора.

– ...сорок три погибших, в том числе шестнадцать детей. Тем временем в Нью-Джерси...

Он выключил звук и сидел, уставившись тупо на диктора, едва шевелившего губами, выплескивая на телезрителей поток жутких новостей. Он выглядел ухоженным, бойким, цепкие глаза возбужденно поблескивали... Все суета. На экране мелькнули улицы Бейрута, подвергшиеся бомбардировке. Женщина с неподвижным, остановившимся взглядом прижимала к себе ребенка, из пухлой шейки струилась кровь.

Керри боролся с желанием позвонить Уинфилд. Их отношения – это не просто сексуальный спарринг, к тому же ум у нее гораздо круче, чем у него. Но Керри догадывался, что любой полученный от нее совет относительно Кева вряд ли придется ему по вкусу.

Он снова уставился на экран – как раз вовремя, чтобы увидеть худое, красивое лицо того агента ФБР, с которым он имел неосторожность вступить в спор на семинаре в прошлом году. Керри снова включил звук.

– ...Кохен, сорока четырех лет. Дежурный врач Рузвельтовского госпиталя сообщил представителю «Новостей» седьмого канала, что во время неожиданного сердечного приступа Кохен находился за рулем автомобиля. Машина, пересекавшая Джордж Вашингтон-Бридж, перевалилась за ограждение и ушла на сорок футов в воду.

Новая картинка – при свете прожекторов кран вытаскивает машину из свинцово-серой воды. Диктор продолжал:

– Пока мы не получили никаких комментариев от ФБР. На Аляске этим утром...

Керри выключил телевизор.

Могла ли гибель Кохена держать его в напряжении всю ночь? Но ведь на него смотрел Кевин, а не Кохен! А может быть, человек из сна был он сам, умолявший избавить его от Кохена?..

* * *

В четыре утра сержант Айзендонк обнаружил труп Брумтвейта. Айзендонк и второй сержант, Ван дер Мерв, были на особом положении среди охранников, оба – бывшие палачи из BOSS, южноафриканских террористических соединений, оба – кокаинисты, из-за чего и погорели в армии, очень щепетильной в отношении людей, которым поручена карательная миссия.

Под командой Брумтвейта и капрала Ле Клерка они набрали взвод охранников – две дюжины дезертиров из Иностранного легиона, отличившихся в Индокитае. Как успел заметить Кевин, охранники жили в двух кирпичных домах, рядом с посадочной площадкой для вертолетов. Чуть выше находилось здание, которое Кевин ошибочно принял за больницу – утопающее в зелени бунгало-пагода. Это был бордель, управляемый толстухой Анжеликой, шестидесятилетней «мадам» из Сайгона. У нее работало с полной отдачей пять девок, из которых только одна – Айрис – была по-настоящему миловидной.

Айзендонк, мозги которого были нафаршированы совершенно бесполезной строевой чушью, при виде трупа Брумтвейта все-таки сообразил, что нужно дать сигнал тревоги. Он включил сирену и разбудил этим лорда Мэйса. Англичанин проснулся в очень неважном расположении духа из-за избытка плохого рома и отсутствия опиума.

К пяти утра над горизонтом начало подниматься солнце. Птицы приветствовали его сериями трелей и подражаний звукам сирены. Мэйс в сопровождении охранников вошел в строение номер семь, как на импровизированную траурную церемонию в честь человека, которому он симпатизировал.

– Этот Риччи – убийца, – произнес лорд Мэйс, – все карты у нас на руках, потому что мы контролируем транспорт. Если в течение часа мы его не возьмем, значит, вы толпа безнадежных идиотов. Вперед.

Сержант Айзендонк нахмурился. Крепкое выражение англичанина должно было расшевелить людей, это правильно. Он скомандовал:

– Все, кто слева от меня, – построиться! Сержант Ван дер Мерв поведет вас на север. Остальных я беру с собой на юг. Разойдись!

Взревел мотор джипа. Вертолет над головой у солдат начал серию рекогносцировочных разворотов. Капрал Ле Клерк, оставшийся в лагере присматривать за заключенными и дежурить в рубке, один пошел к баракам.

Это был чудаковатый старик, жилистый и худой, с серо-стальными усами, сходившимися с длинными баками. При виде этого старого чудака заключенные тряслись от страха. Для Ле Клерка они были постоянным объектом издевательств, поиска новых острых ощущений. В восемнадцать лет Ле Клерк разработал в Дьенбьенфу способ свежевать людей живьем, небольшими участками кожи, тут же поливая спиртом свежие лохмотья мяса. Ему нравилось, когда голоса истязаемых звучали в тембре сопрано. Когда репортеры добрались до ободранных трупов, гниющих под живым покрывалом из мух, в Париже распорядились объявить Ле Клерка главным виновником всех допущенных «злоупотреблений властью». Ле Клерк не возражал против присвоения ему патента на чудовищное изобретение, но в дополнение к тому его посадили в тюрьму. Отсидев шесть недель, он ухитрился бежать, и с тех пор бродил по Дальнему Востоку в поисках безнаказанного способа удовлетворения своих необычных потребностей.

Выложив на стол рядом с собой пачку сигарет и откупорив бутылку пива, Ле Клерк включил рацию.

Заговорил пилот, вертолета:

– Говорит Фаноль. Кто на базе? Ле Клерк?

– C'est moi.

Ле Клерк услышал, как группа охранников с хохотом протопала по направлению к борделю. Раздался женский визг. Смех. Звук разбившейся об пол бутылки и сдвигаемой мебели. Быстрые, грубые поиски. Взвод прошагал дальше.

Если б только, мечтал Ле Клерк, одна из шлюх вышла из повиновения и Брумтвейт приказал проучить ее... От возбуждения у него затвердели усы. Нежная женская кожа, ее легко сдирать сантиметр за сантиметром, глядя в лицо, превратившееся в маску безумия... Но старый грязный проходимец мертв. И даже своей смертью причиняет неприятности. Типичный англичанин.

– Капрал?

Он повернулся, не вставая со стула. Это была одна из девок Анжелики, по имени Айрис. Ему не нравились костлявые шлюхи. Сиськи как у подростка. Ее изящно подведенные карандашом брови изгибались и были соединены в одну непрерывную линию. Это напомнило Ле Клерку настенную роспись в дорогом каирском борделе.

– Кто позволил тебе сюда заходить?

Сладостный, обволакивающий аромат исходил от ее тела – не то парфюмерный, не то ее собственный. Она протянула капралу бутылку пива.

– Анжелика подумала, вам скучно...

Смягчаясь, Ле Клерк потянулся за бутылкой. Когда он повернулся, чтобы поставить ее рядом с начатой, в комнату шагнул американец, держа нацеленный в живот Ле Клерка пистолет. Он сделал шаг вперед и сунул ствол браунинга в рот Ле Клерку. Кровь брызнула из придавленной тяжелым пистолетом нижней губы. Кевин свободной рукой вытащил кольт сорок пятого калибра из кобуры Ле Клерка, потянулся вперед и выключил радиопередатчик.

– Слушай хорошенько, – произнес он очень тихо, наклонивший к Ле Клерку. – Я очень нервный. Любая чепуха может заставить меня нажать на спусковой крючок. Ты видел когда-нибудь дырки от пуль девятого калибра? Докажи мне, что у тебя есть мозги, иначе мне придется раздробить тебе башку, чтобы увидеть их своими глазами.

Ле Клерк вытаращил глаза, но не от испуга. Если бы можно было проанализировать его ощущения, вероятно, оказалось бы, что он испытывает извращенное сексуальное удовольствие, подвергаясь насилию. Он кивнул – очень, очень осторожно, в знак готовности к сотрудничеству. Вытаскивая из его разинутого рта браунинг, Кевин звонко щелкнул металлом по зубам.

– Позови пилота. Пусть приземлится и зайдет в рубку. Сейчас.

Из разбитой губы Ле Клерка сочилась кровь. Она стекала по усам и капала с франтовато изогнутых кончиков.

Француз промакнул губу скомканной салфеткой и включил передатчик.

– Фаноль, спускайтесь. Явитесь ко мне.

– Принято.

Кевин выключил передатчик, приставил сбоку к подбородку Ле Клерка пистолет и легонько толкнул.

– Подойди ко входу.

Проходя мимо Айрис, Ле Клерк бросил на нее свирепый взгляд.

– Предательница.

– Она такой же заложник, как и ты, – вмешался Кевин. – Я заставил ее спрятать меня в своем бунгало.

Косой взгляд Ле Клерка показывал, что эти объяснения не кажутся ему убедительными. Небо над расчищенным участком, с выложенным белыми камнями ориентировочным знаком в виде буквы "X", разорвал рев вертолета. Пыль начала носиться в воздухе.

Кевин стоял позади Ле Клерка, прижимая к его почкам пистолет. Как только пилот выключил мотор, шум прекратился. Молча они смотрели на приближающегося пилота. Сама природа возбуждения такова, что оно продлевает ожидание. Пилот шел обычным шагом, но Кевину казалось, что он едва ползет.

Как только пилот вошел в рубку, Кевин захлопнул Дверь.

– Надень на него наручники, – скомандовал он Ле Клерку.

– Ты... – Глаза Фаноля расширились. – Ты американец!

– Какая наблюдательность, – процедил Кевин, следя за тем, как Ле Клерк приковывает своего товарища к тяжелому металлическому креслу. Состояние нервов Ле Клерка было ненадежным – его слишком сильно пугали, слишком много приказывали. В любую минуту он мог выкинуть какой-нибудь фортель.

– Теперь Айрис, – приказал Кевин.

– Наручников больше нет.

– Веревкой.

– Она там, в ящике, – показал Ле Клерк. Его глаза помутнели, как грязная вода. Его тело, сама поза без слов молили: «скажи да». Глаза показались опасно пустыми, камни в сырой глине.

– Ладно, возьми в ящике.

Айрис потом сказала Кевину, что все происходило так медленно, будто она накурилась марихуаны. Ле Клерк подошел к шкафу, выдвинул ящик, сунул внутрь руку... Когда он повернулся к Кевину, в его руке была не веревка, а «ингрэм» без глушителя. Короткое дуло уставилось на Кевина, как свиной пятачок. Браунинг в руке Кевина резко дернулся назад, и дырка размером с эйзенхауэровский доллар открылась в горле Ле Клерка. Сильная струя крови из пробитой артерии пульсировала, как причудливый фонтан.

Пилот вскрикнул от испуга.

– А я – нет, – сказала потом Айрис. – Я ни минуты не боялась, потому что знала: ты меня защитишь.

Они с Кевином помчались к вертолету. Кевин запустил мотор, мощные лопасти завертелись. Вертолет затрясся. Неподалеку взвыл мотор джипа – все ближе, все громче. Треск винтовочного выстрела прорезал гул лопастей. Кевин рванул вперед рукоятку, и вертолет взмыл в небо, как мыльный пузырь, подхваченный потоком теплого воздуха.

– Как здорово! – тоненько пропищала Айрис.

За секунду они взмыли на тысячу футов над островом и понеслись на юго-восток.

– В моем рюкзаке, – перекрикивая шум мотора, попросил Кевин, – должна быть черная коробочка – найди ее.

Айрис достала «тинкмэн» и протянула Кевину. На такой высоте возможности маленького компьютера сильно ограничены. Нужно добраться хотя бы до Брунея. Он знаком с одним экспортером, сотрудничающим с «Ричланд-ойл».

– Айрис, ты умеешь читать или писать?

Она напряженно выпрямилась, обдавая Кевина ароматом духов.

– И то, и другое, – гордо произнесла она. Гротескно подведенные глаза и брови придавали ей вид маленькой девочки, поигравшей маминой косметикой.

– Найди карандаш и кусок бумаги, – скомандовал Кевин, – и запиши вот что... – Одним глазом он следил за спидометром и альтиметром, другим – за проносившейся внизу береговой линией. – Содиум цианид, – продиктовал он по буквам, – этил алкоголь. Есть? Отлично. Следующее слово... – Капля пота скатилась с его лба и упала на клочок бумаги, на котором писала Айрис. – Слово... э... Ди. Есть? Метил. Амин. Фосфорид. Ха! Надо же. Хлорид. Айрис, – продолжил он, – когда девушка нацарапала последнее слово, – сколько держится запах твоих духов?

– Дня три, Кевин.

– Ты можешь дать мне обещание?

– Любое, Кевин.

– Никогда больше не пей духи, ладно?

– Но джентльменам это страшно нравится!

– А меня убивает.

Кевин прищурился, всматриваясь в береговую линию Брунея внизу. Он прикончил двоих ради слов, которые записала Айрис. И, между прочим, сама она теперь у него на шее, пока он не придумает, что с ней делать дальше. Может, Винс подберет местечко для такой экзотической красотки?

 

Глава 48

Когда катер входил в гавань, резкий бриз покрыл воду рябью, мощное судно начало покачиваться на волнах. Шан Лао, издавна отличный моряк, не обращал внимания на качку. Лорд Хьюго, прислонившийся к борту, чувствовал, как съеденный им скудный завтрак начинает подниматься по пищеводу.

Совместный бизнес с китайцами с континента всегда был довольно трудным делом. Но работа с представителями китайской общины Тайваня, обремененной избытком предприимчивости и патриотизма, была еще труднее.

Честно говоря, причиной всех сложностей была алчность. Континентальный Китай, раскинувшийся на просторах Азии от границ Советского Союза до Японского моря, открывал возможности, которыми не смог бы пренебречь ни один капиталист, а тем более – объединение ведущих бизнесменов Тайваня, Сингапура, Бангкока и Токио.

Проблема номер один: какой валютой будет расплачиваться Китай за предлагаемое товарное изобилие? Естественно, не собственной. В этом корень зла. Проблема вторая: какой из китайских городов станет клапаном, через который потечет богатство? Или место нужно выбрать в Гонконге, которому вскоре предстоит присоединение к материнскому телу?

Полдюжины ведущих финансово-промышленных гигантов наполнили континентальный Китай миазмами непреходящей свирепой военной горячки. Решения первой проблемы не смог найти никто – кроме Шана, еще раз доказавшего свое право возглавить эту шайку.

Решение вызрело обычным для Шана образом – после долгого обхаживания китайских лидеров самого высокого ранга, но без обычных конвертов, набитых купюрами по десять тысяч иен. Одна из компаний Шана, «Топп-электроник», была полностью переоборудована для производства тех видов техники, в которых нуждался Китай. Так как правительство задыхалось из-за недостатка средств связи, любой политический лидер, имевший налаженные коммуникации с отдаленными районами, мог угрожать сообщникам в Политбюро и рассчитывать на поддержку армии.

Выпускаемые «Топп» теле– и радиоприборы, радарные станции, дешевые передатчики с ограниченным отбором каналов и другие средства связи, выпущенные по технологии, украденной у самых респектабельных японских фирм, позволяли амбициозным политическим лидерам заглушить все в радио– и телеэфире, кроме собственных сообщений.

Но – твердая валюта для расчета за роскошь не слышать никаких голосов, кроме собственного? Вот тут Шан обнаружил свой редкостный дар, можно сказать – гениальность. В отличие от других предпринимателей, флиртовавших с Китаем, он не предлагал долгосрочных займов, по которым с ним расплачивались бы его же собственными деньгами. Он предложил пойти по пути Латинской Америки, некоторые страны которой давно обеспечивают «крышу» мощным наркосиндикатам, получая за это астрономическую прибыль. Но если уж выходить за рамки общепринятой деловой этики, не стоит ограничивать запреты, нарушение которых сулит сокрушительно высокие доходы.

Яхта, на которой должна была состояться встреча, принадлежала президенту английского консорциума, учившемуся вместе с лордом Хьюго Вейсмитом Мэйсом в школе, воспитанники которой держаться друг за дружку. Знакомый Мэйса был слишком важной персоной, чтобы рискнуть встретиться с Шаном без Мэйса. С другой стороны, Шан пока не видел, как использовать его в своих интересах.

Он вызвал Мэйса с Палавана среди ночи, в разгар большой суматохи на острове. Мэйс прибыл такой смятенный, что Шан не стал тратить время на выяснение всех обстоятельств и ограничился коротким обменом репликами на катере, который должен был доставить их на яхту.

– Не считая Брумтвейта, все в порядке. Производство не пострадало.

– Я предупреждал вас. Это необычный молодой человек.

– Я выполнил все распоряжения...

Шан покосился на матросов, напоминая Мэйсу о неуместности пространных объяснений в присутствии посторонних.

На борту яхты их поджидали три эмиссара с континента, прибывшие под покровом темноты. По сложным политическим соображениям, их не должны были видеть в обществе иностранного предпринимателя. Позиция континента формулировалась однозначно: играем только на своем поле. Но у Шана были основания надеяться, что в конце концов он собьет коктейль, в рецепте которого никому, кроме него, не разобраться. Рынок будет принадлежать Шан Лао!

Его рынок – это миллиард китайцев. Живущие на континенте или в диаспоре, этнические китайцы рассеяны по всему миру. Грубо говоря, каждый четвертый на земном шаре – китаец.

Чио Итало распорядился звонить ему через каждый час, если потребуется.

– Моя линия всегда свободна, – повторил он своему доверенному сотруднику. – В моем возрасте три утра – все равно что полдень.

Когда раздался звонок из Брунея, в Манхэттене было пять утра, а в Брунее – еще прошлый день. Но Итало всегда пренебрегал такими тонкостями. Уже в этот ранний час у него был посетитель – представительный, безупречно одетый мужчина, державший в руке резной мундштук со вставленной в него сигаретой. Время от времени он затягивался, хотя не потрудился зажечь свою сигарету.

– Игги, – продолжал Итало, – мой кретин нипоти, Чарли, воображает, что заставит меня поститься. Он перевел на мое имя дюжину компаний.

– Что в этом плохого?

– Это не пло... – И тут звякнул телефон.

– Что?.. Бруней? Кевин? – тревожно заговорил Итало.

– Scusi, Don Italo. Sono Renzo Capra. Ricordi?

– Кевин, говори же!..

– Дон Итало, это Ренцо Капра. Я представитель «Ричланд» в Брунее.

– А! Ренцо! Mi scusi. Кевин Риччи у тебя?

– Нет, purtroppo. Его вертолет разбился над морем, они с девушкой едва спаслись. Пришлось положить обоих в частную клинику, у них инфекция в легких.

– Кевин?.. В больнице?..

– Но с ними все будет в порядке, дон Итало. Даю вам слово, он на ногах и...

– Stai zito, Ренцо! – Голос Итало задрожал от бессильной ярости. Он посмотрел на своего посетителя через стол, и его лицо и плечи передернуло, словно нервным тиком. Что может поделать человек, находясь на расстоянии в десятки тысяч миль, говорил взгляд Итало. – Его нужно перевезти из больницы, Ренцо. Понимаешь? Немедленно. Сию минуту!

– Он просил передать вам...

– Я хочу, чтобы ты немедленно забрал его к себе домой! Понимаешь? Чтобы он находился под твоей крышей!

– Будет сделано, дон Итало. А девушка?

– Что за девушка?

– Э... не важно. Дон Итало, у вас есть под руками карандаш?

– Быстро диктуй. Потом – бегом! Перевези мальчика в безопасное место.

– Si, claro sicuro. Вы приготовили карандаш?

– Говори, – загремел Итало.

– Д, И, – читал Капра, – М, Е, Т...

– П-подожди, черт возьми!..

Когда Ренцо Капра продиктовал все слова, Чио нагнулся вперед, крепко сжимая трубку.

– Ренцо, stai attenti. Забирай мальчика под свою крышу. Позвони мне, как только перевезешь его. Организуй ему лечение. Если ты не позвонишь мне в течение часа, ты конченый человек.

– Не беспокойтесь, дон Итало.

– Ренцо, что мне делать с этой химией?

– Он сказал, покажите это Керри.

Итало повесил трубку и поднял глаза на своего гостя.

– Ты слышал? Такой ужас. Такой идиотизм – положить моего племянника в больницу, где любой мерзавец в три счета прихлопнет его, как муху!.. – Итало осекся. – Игги, не прими мои слова близко к сердцу. Ты же понимаешь, что такого мастера, как ты, я не ставлю в один ряд с бездарными мясниками...

Представительный, хорошо одетый мужчина кивнул.

– Судя по тому, что я слышал насчет Корлеоне, твой нипоти – молодец. Тем не менее, – добавил он с забавным английским акцентом, – разделяю твои опасения насчет больницы. Ты прав, что хочешь спрятать мальчика в надежном месте. Слишком много народу погибло на деревенской площади в Корлеоне.

– Я много думал об этой истории, – признался Итало. – Как ухитрились два мальчика в самом сердце вражеского лагеря, где их мать держали заложницей, сделать... то, что они сделали?

Гость изящно пожал плечами, словно отсылая его к Всевышнему, воля которого, как всегда, неисповедима.

– Думаю, одна-две мысли у тебя есть, дорогой старый друг.

Улыбка Итало была кривой, словно ящерица, торопящаяся скрыться из виду.

– Одна есть, – согласился он. – И очень забавная.

Человек с незажженной сигаретой вывел мундштуком заглавное "М" на столе. Улыбка Итало мелькнула еще раз – и все, ящерица ускользнула.

– Ты знаешь этого Молло?

– Он был камешком в ботинке у дона Лукки.

Тяжелый вздох вырвался из сжатых губ дона Итало.

– И еще вертопрах Чарли, – произнес он низким, трагическим голосом, – который думает, что он может морочить мне голову в такое время...

– Как он смеет?

– Он думает: «Я вывалил всю эту дрянь Чио на стол, теперь у него полные руки хлопот, можно посмеяться над ним...» – Итало снова трагически вздохнул, гигант, уязвленный пигмеем. – А Молло – мне кажется, что он взял в свои руки Корлеоне, чтобы полностью вывести из игры.

– Не понимаю, старый друг.

– И я тоже. Теперь у Молло в руках все – люди, снабжение, маршруты доставки...

– Куда?

– К дьяволу, хотелось бы надеяться. Я жду каких-нибудь признаков, что у него есть понятие о чести, что он собирается мстить за смерть корлеонезцев. Или он из новых и ему в голову не приходит, что за три убийства нужно отомстить? Пусть будет так. – Итало махнул рукой, словно смахивая грязь со своего стола. – Ты начал говорить перед тем, как зазвонил телефон?..

– Я рассказывал про новый наркотик из группы афлатоксинов. Растительного происхождения. Потрясающее средство! Идеально напоминает приступ коронарной недостаточности. Даже если... э... объект за рулем автомашины. – Мистер Элегантность пососал мундштук.

– Mi scusi, старый друг, но я должен позвонить нипоти Керри насчет этой химии. Может, ты хочешь пока выкурить сигарету?

Мистер Элегантность встал, поклонился и вышел. Когда он вернулся через десять минут, вытряхивая остатки дыма из своего пиджака, Итало все еще говорил по телефону. Он жестом пригласил его зайти.

– Да, Ренцо. – Итало посмотрел на свои часы. – Да, меньше чем за сорок минут. Я ценю твою расторопность. Он у тебя дома?

– Под моей крышей, дон Итало. Я лично отвечаю за безопасность и его, и девушки. Они получают лучшие антибиотики...

– Что за девушка?

– Да так, ничего особенного. Он спрашивал, не нашли ли вы время связаться с его братом?

– На этот раз, Ренцо, карандаш потребуется тебе. Есть?

– Si, padrone.

– Скажи ему, они производят «табун». Т-а-б-у-н. Записал?

– А что такое «табун»? – поинтересовался человек из Брунея.

– Спроси у иранцев. Они его обожают. Нервный газ.

– Mamma mia!

– Дешевый в изготовлении, как кетчуп, – продолжал Итало. – Нужна одна капля, одна капля на кожу – и ты слепнешь. Писаешь в штаны. Выхаркиваешь свои легкие при кашле. Судороги. Кома. Finito.

– Dio mio. Кому он нужен, этот газ?..

– Наверное, тому, кто заказал его Шану. – Итало умолк, не высказывая свою догадку, что только правительство какой-нибудь страны способно оплатить поставки нервного газа.

– Che peccata, – простонал Капра. – Что за мир, а, дон Итало?

– Другого у нас нет. – Итало повесил трубку и повернулся к своему респектабельному визитеру. – Игги, я могу быть чем-нибудь тебе полезен?

– Днем я улетаю в Париж рейсом «Эр Франс». После вчерашнего мне не следует пренебрегать такой возможностью. Могу я попросить тебя, чтобы ты поручил кому-нибудь отвезти меня в аэропорт Кеннеди?

– Это одолжение, а не просьба. Человек, который сумел убрать Кохена в такой чистенькой, простой, заурядной автомобильной катастрофе и при этом не посадить мне ФБР на хвост, может рассчитывать На мою глубокую, сердечную благодарность и, по крайней мере, на поездку в моем «бьюике» в аэропорт.

Он встал и обошел стол, протягивая руки к высокому Игги Зетцу. Друзья крепко обнялись.

– Что за мир, а, как сказал Ренцо Капра. Но, Игги, настоящие друзья – те, кто умеет помнить. Настоящие друзья, как ты, и настоящие родные, как Кевин.

* * *

Можно было догадаться, что никто не захочет спиртного до ленча. Поэтому, когда вошел корабельный стюард с подносом, Шан Лао нетерпеливо отмахнулся от него. Шан и люди с континента внимательно смотрели на стюарда, выходившего из комнаты. Лорд Мэйс остро почувствовал его отсутствие. Только они двое относились здесь к белой расе. Приходит время, когда человек до смерти устает видеть одних азиатов.

Мэйс исподтишка рассматривал троих из Бейджина. Самому молодому было лет пятьдесят. То, что он – самый амбициозный из троих, легко было заметить даже европейскому подручному Шана. Тот, кто на вид самый бесстрастный, наверняка тайно жаждет больше всех.

Раздражающая ситуация. Мэйс всего второй раз в жизни присутствовал на встрече такой высокой степени секретности. И возможна эта встреча была только благодаря его старым знакомствам. А эти идолы теряют драгоценное время, позируя с каменным видом... Если б он хотя бы понимал их грязный жаргон! Но за десятилетия, прожитые на Востоке, он овладел только минимумом выражений – необходимым, чтобы сделать заказ в ресторане или опиумном притоне. Ладно, но ведь проклятые азиаты в совершенстве владеют английским, по крайней мере, Шан и тот, которому под пятьдесят!

По одному из удивительных стечений обстоятельств, которое позже встревожило Мэйса, старший из посланцев Бейджина – ему было где-то под восемьдесят – вдруг перешел на английский, словно прочитав его мысли.

– Позволю обратить ваше внимание на обострение ситуации с Палаваном. Возможно, ваш признанный соратник, достопочтенный лорд Мэйс?.. – И старик вопросительно посмотрел на Мэйса.

– О да, конечно. – Англичанин вскочил, осчастливленный возможностью заговорить.

– Мы ни на минуту не забываем, что наше производство сопряжено с риском. Обычно – в силу технических причин. Иногда – в связи с небрежностью рабочих. Но работы продолжаются. Потерь нет, нет спада, производственные линии полностью отлажены.

– Мы находим положение тревожным, – произнес самый молодой без тени тревоги в голосе. – Как мог при такой высокой степени секретности на территорию проникнуть диверсант?

Мэйс почувствовал, как пот сочится под давящим воротничком белой сорочки.

– Диверсант – не вполне точное слово, уверяю вас. Этот человек прибыл с полномочиями наблюдателя по поводу... э... другого производства.

Он стрельнул взглядом на бесстрастное лицо Шана.

– Лорд Мэйс упомянул о наших фармацевтических линиях, – гладко ввернул Шан. – Короче говоря, вышеупомянутый инцидент не имеет к вам отношения. – И он снова перешел на китайский.

Мэйс снова сел и начал прислушиваться, не в состоянии разобрать ни слова. Проклятые изворотливые узкоглазые ублюдки. Пятидесятилетний перебил Шана.

Мэйсу показалось, что он узнал два слога, он даже потянулся вперед, но тут же оборвал движение, выдававшее его интерес. Он ждал. Наконец в гладком без запинки ответе Шана он снова услышал эти два слога.

Кожу под воротником снова стянуло. Не от жары – кондиционированный воздух! – от внезапного приступа страха. У лорда Хьюго все в порядке со слухом. Он с первого раза выловил самое важное.

Мэйс давно узнал, как Шан ухитрился обеспечить китайцам твердую валюту, – он снабжал их запрещенным химическим оружием, а они в свою очередь перепродавали его любому, кто платил настоящими деньгами, а не юанями. Только правительство может проделывать такие вещи и выходить сухим из воды. Так что не это потрясло Мэйса.

Слово, которое он подслушал, было «anthrax».

 

Глава 49

Осень – чудесное, прохладное время года для горных деревушек Сицилии. Но в этом году осень принесла в Корлеоне ливни, каких не могли припомнить даже старожилы. Целыми днями под беспрерывным дождем нагруженные штабелями коробок шестиколесные подводы скользили по грязи и увязали в глине.

Все знали, что бизнес дона Лукки Чертомы и двух его компаньонов сменил вывеску. Но никто не знал, что изменится и штаб-квартира. Все перевозилось – столы, шкафы, телефонные аппараты.

Корлеоне предстояло потерять свою индустрию, а местным жителям – возвратиться к коровам, козам и овцам. Вовлеченное – не без сопротивления! – в жизнь конца двадцатого столетия, в самую гущу, суть, костный мозг передовой технологии, население деревушки лишалось всех преимуществ этого уже пережитого потрясения. Все, имевшие работу, ее лишились. Вокруг нового босса крутились незнакомцы с еще более разбойничьими рожами.

Пухлая большеглазая женщина из бара на площади – ставшего станцией отправления дона Лукки в вечность – пользовалась репутацией исключительно осведомленной особы, поскольку имела возможность подслушивать разговоры Молло и его парней.

– Ни одного из Корлеоне! – воскликнула она, всплеснув руками, отчего свойственный ей аромат расползался все дальше. – Даже не сицилийцы! Сплошные иностранцы.

– Откуда они, эти иностранцы? – спрашивали крестьяне.

– Из Калабрии! – отвечала она негодующе. Калабрия – соседняя с Сицилией провинция Италии, отделенная только Мессиной, – имела собственную мафию, на местном диалекте называвшуюся «ндрангетта». Молло не возражал против распространения таких сплетен по Корлеоне.

Женщина из бара была права: бандитские рожи новых мафиози принадлежали калабрийцам, землякам и родичам жены Молло, уроженцам некогда огромного греческого города Локри. Измельчавший городок носил по-прежнему гордое греческое имя, но теперь это было просто грязное бандитское логово. Локрийская ндрангетта не могла быть предметом особой гордости – грязная шайка террористов и вымогателей, под видом охраны обиравших местных торговцев.

Молло держал при себе свои планы насчет виноградников, унаследованных от дона Лукки. Для южноитальянцев правительство в Риме – просто дойная корова, которую нужно потеребить за вымя, приговаривая «агротуризм», и сразу в подойник посыплются миллиарды лир – на развитие, на устройство и прочие начинания.

Агротуризм – это буколические каникулы в домишках, среди поселян, живущих натуральным хозяйством, где туристы могут неделями наслаждаться солнечным сиянием, видом зреющего винограда, праздником урожая – осенью и, конечно, постоянной дегустацией винодельческой продукции прошлогоднего урожая. Как и многие другие мафиози, которых Чио Итало называл «новыми людьми», Молло давно сообразил, что замерзшие англичане и скандинавы, немцы и датчане готовы платить хорошие деньги просто за южное солнце. Но только не в тех краях, где стреляют или похищают людей. И где шарят карабинеры в поисках наркотиков, или оружий, или беглых преступников. Раз так, перенесем грязное производство в Калабрию, сделаем Сицилию краем мира и довольства, кредитных карточек и туристических чеков! И пусть Калабрия станет pozzo nero, ночным горшком Сицилии, выгребной ямой своей буколической соседки. Калабрийцы не возражают. Им ни от чего не бывает тошно. А Сицилия пусть отряхнет перышки. Она будет благоухать, как полевой цветок.

Женщина из бара такого и вообразить не смогла бы. Как и ее заинтересованные слушатели. А между тем виноградники находились всего лишь в нескольких километрах от деревни, и, пока не стало поздно, никто не понимал, что двадцатый век прошел мимо жителей деревушек, похожих на Корлеоне, а в двадцать первом им и вовсе делать нечего.

* * *

Первое, что уяснил себе лорд Мэйс по приезде в Локри, это что во всем городке нет ни одной приличной гостиницы. Локри – самый большой город на всем побережье до столицы Калабрии, Катанзаро, но если бы кто-то задался целью найти здесь чистые простыни и работающую уборную, ему пришлось бы покинуть город в унынии.

Вся провинция – это прибрежная линия, оттененная горными хребтами и альпийскими лугами. На посторонний взгляд, место идеальное для туризма, еще более живописное, чем Сицилия. Но, как скоро выяснил Мэйс, одной живописности мало, чтобы перевесить врожденный фатализм калабрийцев.

Может ли чужак вроде Молло наладить здесь производственные линии для изготовления героина? Пусть так. Могут ли богатые иностранцы, вроде некоего английского лорда, оказывать поддержку Молло, обеспечивая ему успех? Пусть так. Могут ли местные знатные семьи, потенциальные конкуренты Молло, однажды ночью оказаться вырезанными, вместе со старыми и малыми, по приказу Молло? Пусть так.

Лорд Мэйс, проживший много лет в бывших английских колониях вроде Сингапура и Гонконга, привык к густонаселенным восточным городам, с легкостью обеспечивавших энергичной рабочей силой линии ручного труда и офисы. Поэтому здешний бездуховный угрюмый нечистоплотный народ нагонял на него уныние.

Этим утром он проснулся рано, весь мокрый от пота, в неопрятной кровати с рыхлым матрасом. Проклятый Шан. Ночью снова поломался кондиционер. Какого черта человеку в октябре невозможно дышать без кондиционера? Еще одна местная особенность. Проклятый Шан. Мэйс с раздражением наблюдал за стайкой мух, безостановочно круживших под потолком, словно тоже жаждущих кондиционированного воздуха, без которого трудно выполнять свои обязанности национальной птицы Калабрии.

Мэйс выбрался из вязкой кровати, в которой его тело просто тонуло – никакой упругости. Проклятый Шан! Чертов садист, сукин сын, загнавший его на эти задворки мира, в грязную стоячую заводь. Зачем вообще Шану кого-то здесь держать?.. Ох, Мэйс понимал, что смещен, и притом самым оскорбительным образом. И пока не прибудет оборудование для переработки опия, Мэйс лишен единственного источника расслабления и отдыха. Садист Шан, заставляющий его жить в этой помойной стране!

Мэйс принял душ. Он оделся неофициально – его неофициальный костюм составляли устрично-рыжий жакет-сафари и шорты до колен – и спустился в гостиничный бар. Выпив чашку кофе с молоком, он сел в свой «фиат» – краденый – и поехал на юго-запад через весь Локри.

Он ехал медленно, приспосабливаясь к транспортному потоку двухрядного шоссе. Вдоль всей дороги мелькали яркие красно-оранжевые цветы. Маки?.. Свернув на обочину, он задумчиво и испытующее осмотрел нежные, дрожащие влажные лепестки. Папавер сомниферум или обычный придорожный мак? Плохо, что он не умеет объясняться на местном диалекте – смеси горловых хрипов и мычания. Пожилой пастух в соломенной шляпе гнал стадо овец и коз вдоль дороги, ведущей к морю. Этот должен знать, подумал Мэйс.

Он вылез из машины. Слишком много – еще хуже, чем слишком мало, подумал Мэйс, нашаривая мелочь в карманах жакета. Он помахал пастуху бумажкой в тысячу лир. Старик двинулся ему навстречу, издавая мычание и горловые переливы – видимо, это было многословное приветствие на местном диалекте.

Мэйс набрал пригорошню маков, изобразил, будто срезает головки и жует их, а потом вопросительно посмотрел на пастуха.

– Buono? – спросил он.

Морщинистые щеки пастуха покрывала четырехдневная щетина, скорее борода. Он взял один из маков и сжевал головку. Потом поднял десять пальцев и произнес еще несколько непонятных слов. Мэйс наблюдал.

Пастух улыбнулся и погладил себя по животу. Он готов был и дальше продолжать пантомиму, но стадо, лишенное понуканий и тычков, побрело прямо на шоссе. Пастух приподнял свою дырявую соломенную шляпу.

Мэйс достал еще одну тысячелировую бумажку и вместе с первой протянул старику. Они расстались, страшно довольные. Примерно за фунт, подсчитал Мэйс, он получил возможность сделать жизнь в Калабрии если не приятной, то по крайней мере переносимой.

Присев на капот «фиата», он начал жевать маковые головки. Старик показал, примерно десяток? Ужасный вкус. Проклятый Шан.

* * *

Дж. Лаверн Саггс выехал в госпиталь, как только получил сообщение. Он прихватил с собой выписки из досье Носа – Ноа Кохена – адреса родственников и все такое. Он уже позвонил в морг, и теперь его единственным желанием было с минимальными хлопотами запустить все погребальные процедуры.

Он ждал, шло время.

В аэропорту Кеннеди прозвучало последнее приглашение на посадку на рейс «Эйр Франс». Респектабельный господин устроился поудобней в своем кресле салона первого класса.

В Рузвельтовском госпитале динамик на стене в приемном покое безостановочно шепелявил: «Доктор Азиз, доктор Малсиндржи, доктор Фармаджаниан...» Саггса почему-то переадресовали в отделение интенсивной терапии, и там ему пришлось еще раз повторить все объяснения. Он уже весь кипел и едва сдерживался. Медсестра вела себя очень странно. Она попросила его подождать еще немного. Из динамика доносилось: «Доктор Сассариан, доктор Мун Синг, доктор Бок...»

Рейс «Эйр Франс» отправлялся из аэропорта Кеннеди. Пилот выключил табло «Не курить». Респектабельный господин закурил и сделал глубокую затяжку с огромным удовольствием и облегчением.

Саггс зевал от скуки и раздражения. Кохен втянул его в неприятности даже теперь, когда умер. Не перестает создавать проблемы. Странно, последнее медицинское обследование не выявило у него никаких болезней. Пожалуй, ему не следовало принимать служебные дела так близко к сердцу. Саггс снисходительно усмехнулся. Близко к сердцу.

«Доктор Ватанабе, доктор Аве Хуун, доктор Бросикевик...»

Бедный старина Кохен с его подозрениями насчет «Ричланд-Риччи». Не то чтобы их досье в ФБР совсем не росло. К примеру, недавнее вооруженное вторжение в подземный гараж. И какая-то резня на Сицилии – там тоже замешаны Риччи. Может, Кохен и раскопал что-нибудь. Некоторые как раз считали, что именно это доказывала его скоропостижная смерть. Но сейчас уже поздно. Саггс услышал шаги в конце коридора и обернулся. К нему приближалась медсестра и два врача – белый и негр.

– Мистер Саггс, – сказала медсестра, – это доктор Рэгли и доктор Шапиро.

Саггс собрался было подать руку, но потом раздумал. Какого черта он должен изображать дружелюбие?

– Думаю, для начала мне следует опознать тело. Потом я попрошу вас выдать мне все необходимые справки, как обычно.

– Нет, все не так, – сказал доктор Рэгли.

– Прошу прощения?..

Негр пристально смотрел на Саггса.

– Прежде всего, позвольте мне напомнить, что газетчики и ребята с телевидения вечно забегают вперед. Правда, такого случая у нас еще не было...

– Простите?..

Улыбка доктора Шапиро заставила Саггса нахмуриться. Как и Кохен, он был совершенно не похож на еврея.

– В машине образовался воздушный карман, – сказал Шапиро. – Поэтому кислородное голодание началось не сразу.

– Мы столкнулись с чисто сердечным приступом, без удушья, – добавил Рэгли. – Не исключено, что причиной послужила небольшая доза афлатоксина. Ваши люди – детективы, они разберутся. – Он сделал подчеркнуто безразличное лицо. – Доктор Шапиро – наш еврейский сердечник. – Негр явно ожидал улыбки, но не получил ее. – Он заставил сердце застучать снова. Как это у него вышло – не пойму...

– О чем, черт побери, вы говорите? – не выдержал Саггс.

– Мы говорим, улыбнитесь чуть-чуть, – сказал Рэгли. – Ваш Кохен жив.