Три климатических пояса Земли. – Температура экваториального пояса. – Причины равномерной температуры вблизи экватора. – Влияние почвенной теплоты. – Влияние водяных паров атмосферы. – Влияние ветров на температуру экваториальных стран. – Повышение температуры благодаря конденсации водяных паров атмосферы. – Общая характеристика экваториального климата. – Однообразие экваториального климата всей Земли. – Влияние растительности на климат. – Краткость сумерек вблизи экватора. – Вид неба на экваторе. – Интенсивность метеорологических явлений. – Заключительные замечания.

Жителю умеренного пояса трудно представить себе, с одной стороны, внезапные, мощные контрасты полярного климата, с другой – удивительное однообразие тропического. Изменение продолжительности дня, постоянное чередование весны, лета и осени с пестротой их красок и унылой, бесцветной зимы – все это постоянно повторяющиеся явления, которые как бы выражают собой закономерность течения природных процессов. На экваторе нет ничего подобного: там царствует вечное лето, вечное равноденствие. И если бы не изменение количества осадков, направления и силы ветров, продолжительности хорошей погоды и солнечных дней, идущих параллельно с незначительными изменениями растительного и животного мира, природа тропиков была бы однообразной до крайности.

В настоящей главе я думаю описать наиболее существенные особенности экваториального климата и выяснить причины его отличия от климата умеренных стран, причины, которые во всяком случае не так просты, как это обыкновенно думают.

 

Три климатических пояса Земли

Три больших климатических пояса Земли – жаркий, умеренный и холодный – можно назвать попросту поясами однообразных, меняющихся и крайних физических условий. Прежде всего они находятся в зависимости от наклона Земли относительно плоскости эклиптики, благодаря которому в течение первой половины обращения Земли вокруг Солнца Северный полюс, а в течение второй – Южный наклонены на весьма большой угол по отношению к источнику света и теплоты. Этот наклон земной оси определяется обыкновенно углом, образуемым пересечением экватора с эклиптикой; он называется наклонением эклиптики. Величина этого угла – 23 1/2°; так же велика и ширина жаркого, или тропического, пояса по обе стороны от экватора. Посреди этого пояса солнце дважды в год находится в зените, на границе его – один раз, вне же этой границы оно никогда не стоит над землей вертикально. Однако нетрудно понять, что обе параллели, географически ограничивающие «тропики», вовсе не служат границами того резкого климатического различия, которое так характерно для жаркого и умеренного пояса в их полном развитии. Напротив, эти поясы постепенно переходят один в другой. Чтобы изучить каждый из них в отдельности и иметь возможность сравнить между собой их особенности, мы должны брать для изучения лишь те области их, в которых особенности эти обнаруживаются в полном объеме. Области эти связаны постепенными переходами, и, желая изучить их отдельно и сравнить их особенности, мы должны ограничиться рассмотрением лишь тех районов, где особенности эти выражены наиболее полно. Областью, наиболее характерной для умеренного пояса, должно считать лишь местности между 35-й и 60-й параллелями, следовательно, для Европы все страны между Алжиром и Христианией. Более южные страны образуют нечто вроде переходного пояса, соединяющего в себе особенности умеренного и жаркого климатов. Для изучения же тропиков целесообразнее всего сосредоточить внимание на той части земного шара, которая простирается приблизительно на 12 градусов к северу и к югу от экватора, где все характерные явления тропиков, зависящие от астрономических причин, выступают особенно ярко и которая называется «экваториальной зоной». Но в той неопределенной области, которая лежит между этими двумя хорошо обособленными климатическими поясами, преобладает влияние местных условий; нетрудно было бы указать в умеренном поясе наших карт такие местности, которые воспроизводят особенности тропической природы нередко в более сильной степени, чем другие, по своему географическому положению принадлежащие к жаркому.

 

Температура экваториального пояса

Черта, наиболее характерная и наиболее существенная в физических условиях великой экваториальной зоны, – это необычайное постоянство ее температуры, одинаковой днем и ночью и во все времена года. Днем жара поднимается, как правило, не выше 35–33 °C, ночью же температура редко падает ниже 23–231/2° С. Ежечасные наблюдения, в течение трех лет производившиеся на метеорологической станции голландского правительства в Батавии, показали, что температура колеблется вообще только в пределах 15 °C; максимум ее был 35°, минимум 20°. Разумеется, эти разности все же гораздо значительнее обыкновенных суточных колебаний; эти последние не превышают в среднем 6°; в сентябре, когда они всего значительнее, они равны 7°, а в январе, когда они менее всего заметны, только 4,5°. Батавию, расположенную между 6° и 7° южной широты, можно считать городом с типичным экваториальным климатом, хотя вследствие ее островного положения колебания ее температуры несколько менее значительны, чем в местностях с континентальным климатом. Однако наблюдения, произведенные в Пара на континенте Южной Америки, в местности, очень близкой к экватору, почти совершенно совпали с вышеупомянутыми, сделанными в Батавии, но эти последние произведены с величайшей тщательностью и при помощи лучших инструментов, почему их и надо предпочесть, как абсолютно надежные. На прилагаемой весьма поучительной таблице (см. стр. 25) мы видим кривые средних месячных величин крайних суточных колебаний температуры для Батавии и для Лондона. Эта таблица тем более заслуживает внимания, что максимальная температура не слишком заметно разнится для обеих местностей, так как жара в 32 1/2 °C иногда наблюдается и в Лондоне, а в Батавии термометр только редко поднимается заметно выше этого.

 

Причины равномерной температуры вблизи экватора

Обыкновенно принято думать, что равномерно высокая температура тропиков достаточно объясняется одной только полуденной высотой солнца, а следовательно, большей интенсивностью его лучей. Однако, поразмыслив немного, нетрудно понять, что это объяснение ни в коем случае недостаточно. Остров Ява вытянулся от 6 1/2 до 8 1/20 южной широты, и в июне наивысшее положение солнца над горизонтом только 58–60°. В этом же месяце полуденная высота его в Лондоне, на 52 %° северной широты, 62°. К этой разнице, которая даже сама по себе говорит в пользу Лондона, надо еще присовокупить более существенное обстоятельство – то, что на Яве в июне продолжительность дня равна только 11 1/2 часам, а в Лондоне, в это же самое время, – 16 часам. Таким образом, общее количество тепла, получаемого землей от солнца, должно в описываемое время быть гораздо значительнее в Лондоне, чем в Батавии. И все-таки средняя суточная температура в Лондоне ниже 15°, в Батавии же она – выше 26°, максимальная температура дня в Лондоне – 20°, в Батавии – 32°.

При этом от одной только полуденной высоты солнца не зависит даже и температура одной и той же местности. В Батавии, например, солнце в полдень находится почти в зените с октября по февраль, и все же эти месяцы никак нельзя назвать самыми теплыми. Наоборот, самые теплые – это май, июнь и сентябрь, а декабрь, январь и февраль, в течение которых солнце занимает почти наивысшее положение, являются как раз самыми холодными. Отсюда можно, следовательно, заключить, что вблизи экватора разница в 30° в высоте полуденного солнца в разные времена года ни в коем случае не оказывает сколько-нибудь заметного влияния на температуру; поэтому мы должны предположить, что существуют еще другие агенты, которые часто совершенно сводят на нет несомненное влияние, оказываемое высотой солнца.

Другая немаловажная особенность, отличающая умеренный пояс от жаркого, это – вообще тепловое воздействие солнечных лучей, не принимая даже во внимание высоты солнца. В Англии полуденное июньское солнце редко причиняет нам неприятность или обжигает кожу. Под тропиками другое дело: там в любой почти час дня, при высоте солнца всего лишь 50–40°, кожа всякого европейца, хотя бы только на несколько минут открытая действию солнечных лучей, болезненно краснеет, иногда покрывается пузырями и затем шелушится. Почти всякий, путешествуя в тропиках, страдает от неосторожного обнажения шеи, ноги, других частей тела: солнечные лучи обладают там совершенно неожиданной, на первый взгляд необъяснимой силой, вовсе, однако, не обусловливаемой особенной теплотой воздуха.

Такое, совершенно различное воздействие одного и того же количества солнечной теплоты, излучаемой на различные широты земной поверхности, имеет много причин. Важнейшие из них, по-видимому, следующие: неизменность температуры почвы и поверхностных слоев океана, присутствие в атмосфере большого количества водяных паров, огромное протяжение тропической области, вследствие чего воздушные течения, достигающие экватора, постоянно нагреваются, и, наконец, скрытая теплота, освобождающаяся при образовании росы и дождя. Мы выясним в кратких чертах, каким образом и насколько каждая из перечисленных причин влияет на высоту и однообразие температуры экваториального пояса.

 

Влияние почвенной теплоты

Всякий знает, что уже на небольшой сравнительно глубине почва сохраняет одинаковую суточную температуру, а еще несколько глубже сглаживаются и годовые температурные колебания, так что в продолжение всего года стоит одинаковая температура, почти в точности равная средней температуре местности. Чем сильнее колебания температуры, тем значительнее эта глубина: она меньше всего близ экватора и больше всего в странах, лежащих близ Полярного круга, где разница между зимой и летом наиболее значительна.

Вблизи экватора, где годовые колебания температуры очень малы, как это мы видели на примере Батавии, постоянная средняя температура, приблизительно равная 26 °C, наблюдается уже на глубине 5–6 футов. Поэтому излишек теплоты, получаемый почвой в течение дня, распространяется вглубь чрезвычайно медленно; поверхность земли перегревается очень сильно и за ночь излучает обратно значительную часть своей теплоты. Таким-то образом поддерживается высокая температура воздуха, когда он не нагревается солнцем. С другой стороны, в умеренном поясе слой почвы с постоянной температурой залегает очень глубоко: в Женеве, например, по меньшей мере на 30–40 футов, а в Англии на 50–60 футов. Температура на этой глубине приблизительно на 20 °C ниже, чем на экваторе. Эта значительная толща холодной земли поглощает изрядную часть летней теплоты и сравнительно быстро передает ее вглубь, так что лишь довольно поздно, в июле и августе, верхние слои накопляют излишек солнечной теплоты, достаточный для того, чтобы ночью излучать ее обратно и таким образом в отсутствие солнца поддерживать более или менее высокую температуру воздуха. Такое излучение теплоты на экваторе идет непрерывно, и почвенная теплота является одной из важнейших причин однообразия экваториального климата.

 

Влияние водяных паров атмосферы

Водяной пар, в известном количестве всегда содержащийся в воздухе, находится в своеобразных тесных и весьма важных взаимоотношениях с солнечной и почвенной теплотой. Солнечные лучи беспрепятственно проходят сквозь него до земли, но теплота, обратно излучаемая нагретой землей, очень сильно им поглощается, так что благодаря присутствию водяного пара температура воздуха возрастает; так как наиболее низкие слои последнего содержат как раз наибольшее количество пара, то на них можно смотреть как на своего рода одеяло земного шара, задерживающее теплоту, которую он по ночам излучает в пространство. На экваторе воздух большую часть года почти насыщен водяным паром, так что, несмотря на сильную жару, соль и сахар растекаются, а все железные предметы покрываются толстым слоем ржавчины. Приняв полное насыщение за 100, мы убедимся, что средний максимум относительной влажности достигает в Батавии в январе 96 %, а в сентябре – 92 %. В январе, самом сыром месяце, колебания влажности невелики; она колеблется между 77 и 96; в то же самое время колебания температуры тоже наименее значительны. В сентябре влажность подвержена наиболее значительным колебаниям – от 62 до 92, температура тоже: самые низкие температуры наблюдаются именно в этом и предыдущем месяце. Интересно отметить, что в некоторых местностях Англии относительная влажность почти такая же, как и в Батавии или даже выше. Так, в Клифтоне с 1853 по 1862 год зарегистрирована средняя влажность 92 % для января, в то время как в Батавии средний максимум влажности этого месяца за 4 года равнялся только 88; месячный минимум влажности был для Клифтона 79, для Батавии – 78,9. Эти цифры, однако, выражают огромную разницу в количестве водяного пара на кубический фут воздуха. В январе в Клифтоне при температуре 2–5 °C количество влаги не превышает 4–4,5 грана на кубический фут, в то время как в Батавии при 26–33 °C в том же количестве воздуха содержится целых 20 гранов влаги. Очень важно при этом то, что способность воздуха насыщаться паром возрастает быстрее, чем температура. Уменьшение температуры на 5 °C при 10 °C конденсирует только 1,5 грана влаги на кубический фут, в то время как то же понижение при 32° конденсирует целых 6,5 грана. Таким образом становится понятным, почему ничтожное охлаждение тропической ночи обусловливает появление гораздо большего количества росы и ощутимой сырости воздуха, чем можно обнаружить при гораздо больших понижениях температуры в умеренном поясе. Это значительное количество содержащегося в воздухе водяного пара, препятствуя лучеиспусканию нагретой за день земли, поддерживает ночью живительное тепло. Что это именно так, очень наглядно доказывается тем, что имеет место в северной Индии, где дневной максимум температуры несравненно выше, чем когда-либо наблюдалось на экваторе, и все же, благодаря сильной сухости воздуха, ночи страшно холодны; лучеиспускание бывает иногда настолько сильно, что вода в плоских сосудах покрывается льдом. Так как нагретая земная поверхность со всем тем, что находится на ней, в сыром воздухе охлаждается медленнее, чем в сухом, то отсюда следует также, что, если даже количество и интенсивность солнечных лучей в двух местностях земной поверхности в точности одинаковы, непосредственно измеримое и эффективное тепло может быть и далеко не одинаковым сообразно с тем, много или мало водяных паров содержится в атмосфере. В первом случае теплота поглощается быстрее, чем может излучиться обратно, в последнем – она быстрее теряется через лучеиспускание земли в пространство, чем может поглощаться. В обоих случаях должно установиться равновесие, но в первом устанавливающаяся в конце концов средняя температура будет значительно выше, чем в последнем. Таким образом, мы можем объяснить себе обжигающий эффект солнечных лучей в тропиках: он зависит от того, что кожа не может отдать тепло ни лучеиспусканием, ни испарением, ни поглощением с той же быстротой, как она его получает, в результате чего быстро достигается температура, разрушающая деликатную структуру эпидермиса.

 

Влияние ветров на температуру экваториальных стран

Тропик Рака отстоит от тропика Козерога более чем на 3000 миль; поверхность тропического пояса составляет более трети земной поверхности. Поэтому совершенно невозможно, чтобы какое-нибудь воздушное течение могло достигнуть экватора, не нагревшись предварительно от соприкосновения с земной поверхностью, с морем или от смешения со слоем поверхностного нагретого воздуха тропических и субтропических стран. Такое нагревание значительно усугубляется еще тем, что все ветры, стремящиеся к экватору с юга или севера, изменяют свое направление вследствие увеличения скорости вращения земли на экваторе и достигают его уже почти как восточные; они дуют, следовательно, в косвенном направлении вдоль по обширной нагретой поверхности земного шара. Причины, порождающие западные муссоны, влияют на них совершенно таким же образом, так что на экваторе абсолютно неизвестны чисто северные и чисто южные воздушные течения, за исключением местных бризов, дующих с суши или моря. Произведенные в Батавии наблюдения показали, что в продолжение 10 месяцев в году направление ветров уклоняется от восточного и западного всего лишь на 5–3° и что ветры этого направления суть в то же время и сильнейшие. В продолжение же остальных двух месяцев, марта и октября, господствующее направление ветров – северное, но эти ветры очень слабы и принадлежат, вероятно, в большинстве случаев к числу местных морских бризов, которые в Батавии ввиду ее географического положения должны дуть с севера, проносясь над двумя тысячами миль нагретых суши и моря. Да и вообще говоря, каждый ветер, дующий на экватор или вблизи него, должен предварительно пройти в косвенном направлении обширное пространство тропической земли и поэтому в силу необходимости должен быть теплым.

Напротив того, в умеренном поясе ветры постоянно прохладны и часто очень холодны даже в середине лета, вероятно потому, что отчасти они, как восточные, дуют из более холодных областей, отчасти, как западные, – из более высоких слоев воздуха. Происходящий, таким образом, постоянный приток холодного воздуха, наряду с обусловленной его сухостью интенсивностью земного лучеиспускания, поглощает солнечную теплоту так энергично, что равновесие устанавливается лишь при сравнительно низкой температуре. Наоборот, на экваторе теплота, вследствие отсутствия какой бы то ни было охлаждающей среды, которая могла бы устранять ее излишек, накопляется очень быстро и скоро поэтому достигает степени, оказывающей тот палящий эффект, который так нас поражает, если мы будем учитывать только высоту солнца и показания термометра. Но если в виде исключения вблизи экватора случится холод, то причину его надо искать в каких-нибудь необычайно холодных воздушных течениях. Так, однажды я в июне близ островов Ару был свидетелем того, как сильный юго-восточный ветер, несмотря на ясную, солнечную погоду, почти совершенно уничтожил обычный эффект тропической жары. Этот ветер дул прямо с Южного ледовитого океана, где в описываемое время была зима, и, не пролетая нигде над материками, по необходимости должен был быть холодным. Бейтс (Bates) сообщает, что в верховьях реки Амазонки в мае регулярно дует южный ветер, заметно понижающий обычную экваториальную температуру; если принять во внимание, что благодаря увеличению скорости вращения земли на экваторе ветер, доходящий туда в качестве южного, первоначально должен был быть юго-западным, то происхождение этого холодного течения надо отнести к началу зимы южного полушария, на высокой цепи Перуанских Анд: это, вероятно, есть холодный горный ветер, который на своем пути через необозримые леса не мог приобрести обычную под тропиками температуру.

Следующая иллюстрация, может быть, уяснит резкий контраст климатов экваториальных и умеренных стран, наблюдаемый даже тогда, когда оба они получают почти одинаковое количество солнечной теплоты. Вообразим себе два резервуара воды, из которых каждый ежедневно получает из проведенной в него трубы приток воды в 1 000 галлонов (около 5 000 литров); но это бывает только днем, ночью же труба закрыта. Оба водоема протекают, но в то время как один теряет в день 900 галлонов (4 500 литров), другой за это же время просачивает 1 100 галлонов (5 500 литров), при условии, однако, что оба они наполнены ровно до половины и давление воды в них одинаково. Если мы теперь станем наполнять оба водоема через вышеупомянутые трубы, то один из них будет получать воды больше, чем терять, и уровень воды будет в нем со дня на день повышаться до тех пор, пока увеличившееся ее давление не усилит просачивания настолько, что установится равновесие. В другом водоеме уровень воды будет, напротив, понижаться до тех пор, пока уменьшившееся давление не ослабит просачивания настолько, что оно сравняется с притоком. Затем количество воды в обоих водоемах сделается стационарным, но в одном уровень ее будет в общем выше, в другом – ниже. Только днем вода в обоих водоемах будет повышаться, ночью – понижаться. Точно так же дело обстоит и с огромным тепловым резервуаром Земли. Фактическая температура, господствующая в какой-нибудь точке земной поверхности, зависит не от одного только количества получаемой теплоты, но гораздо больше от баланса между постоянно меняющимся приходом и расходом. Поэтому становится понятным, почему Шотландия, получая на 57° северной широты в середине лета столько же солнечной теплоты, сколько и Ангола или Тимор под 10° южной широты, днем даже в течение гораздо большего числа часов имеет все же значительно более низкую температуру, среднюю в 15 °C и максимальную от 21 до 24°, вместо средней в 26,5° и максимальной от 32 до 35°, и почему в Шотландии под непосредственным действием солнечных лучей в полдень наша кожа не испытывает никаких неприятных ощущений, а на Тиморе между 9 часами утра и 3 ч. пополудни мы тоже, верно, вызвали бы на коже водянку, как если бы окатили ее кипятком.

 

Повышение температуры благодаря конденсации водяных паров атмосферы

Большое количество скрытой теплоты, освобождающейся при конденсации водяных паров атмосферы в виде дождя или росы, является одной из дальнейших причин, обусловливающих царствующую на экваторе жару, которая кажется нам столь однообразной в сравнении с изменчивой температурой внетропических поясов земли. Атмосфера тропиков при своей высокой температуре может вместить большое количество паров и очень часто бывает близка к полному насыщению; поэтому самое незначительное понижение термометра сопровождается конденсацией значительного абсолютного количества водяных паров; обильная роса и сильные ливни выпадают там даже при сравнительно высокой температуре воздуха, даже на уровне моря. Дождевые капли, падая сквозь насыщенную влагой атмосферу, быстро увеличиваются в объеме, причем так же, как и в случае росы, освобождается скрытая теплота водяного пара, которая и поддерживает высокую температуру воздуха. Притом этот источник теплоты почти постоянен, так как при хорошей погоде ночью всегда бывает обильная роса; графическое изображение среднего месячного количества осадков в Батавии и Гринвиче показывает (см. таб. ниже), что этот источник теплоты сохраняет свое значение в течение всего года, ибо за самый сухой месяц в Батавии количество осадков почти равно количеству их за самый обильный осадками месяц в Гринвиче. Могут возразить, что испарение должно снова поглощать ровно столько же теплоты, сколько ее освободилось при конденсации, и это совершенно верно. Но так как испарение и конденсация обыкновенно происходят в разное время и в разные месяцы, то выравнивающий эффект оказывается тем более значительным. Испарение бывает при самом сильном и палящем зное и умеряет его; конденсация в виде дождя и росы сильнее всего ночью, и теплота, которая при этом освобождается, отчасти возмещает солнечную. Кроме того, на конденсацию росы и дождя в значительной мере воздействует и растительность, особенно леса; немалое влияние оказывают также холмы и горы; конденсация сильнее на суше, чем на море. Напротив того, испарение, отчасти благодаря меньшему количеству пасмурных дней, отчасти благодаря постоянной подвижности воздуха, гораздо сильнее на море.

Так, в частности, бывает в той обширной области тропического и подтропического поясов, где постоянно дуют пассаты, ибо при незначительном количестве осадков испарение здесь чрезвычайно велико. Но из этого опять-таки следует, что на материках экваториального пояса конденсация гораздо сильнее испарения, и это должно обусловливать, вообще говоря, повышение температуры, а также благодаря усилению конденсации именно ночью должно не менее энергично умерять ее колебания.

 

Общая характеристика экваториального климата

Различные, перечисленные выше причины достаточно объясняют нам возникновение основных черт экваториального климата: почему в отсутствие солнца ночью поддерживается столь высокая температура и почему изменение положения солнца на его пути от северного тропика к южному оказывает такое незначительное влияние. В этой благодатной зоне жара никогда не бывает удручающей, как это часто наблюдается на границах тропического пояса. Высокая абсолютная влажность воздуха настолько же благоприятствует здоровью человека, как и способствует развитию растительности. Понижение температуры, наблюдаемое при наступлении ночи, так правильно и в то же время незначительно, что оно никогда не бывает в тягость, а ночи никогда не бывают настолько томительно жаркими, чтобы мешать сну.

В самое сырое время года все же редко выпадает даже несколько дней подряд, чтобы хоть на несколько часов не проглянуло солнце, и даже в самые сухие месяцы время от времени выпадают дожди, которые охлаждают и освежают раскаленную землю. Благодаря такому климатическому режиму никогда не бывает перерывов в росте растений и разница между временами года крайне незначительна, если она вообще есть. Все растения – вечнозеленые, в цветах и плодах никогда нет недостатка, хотя временами они бывают особенно изобильны: многие однолетние злаки и плодовые деревья приносят в год по два урожая.

В иных случаях, напротив, требуется более года для созревания крупных, массивных плодов, и потому не редкость, что плоды на дереве созревают одновременно с тем, как оно покрывается цветами, подготовляясь к следующему урожаю. Так это бывает, например, у бразильского ореха, растущего в лесах по Амазонке, у многих других тропических деревьев, но лишь у немногих растений умеренного пояса.

 

Однообразие экваториального климата всей Земли

Описывая климатические особенности экваториального пояса, я главным образом опираюсь на свой собственный долголетний опыт, приобретенный в Южной Америке и на Зондских островах. Климат этих стран в главных чертах почти один и тот же и лишь в незначительной мере разнообразится местными особенностями. Находимся ли мы в Сингапуре или Боливии, на Молукках или в Новой Гвинее, в Пара, у истоков Рио-Негро или в верхней Амазонке, – все равно: экваториальный климат везде одинаков, и мы не имеем никакого основания думать, что он существенно разнится в Гвинее или Конго. Конечно, в некоторых местностях разница между сухим и дождливым временем года выражена несколько сильнее, и годовые колебания температуры более значительны, – по большей части это бывает связано с песчаным характером почвы или недостатком лесной растительности, или же с характером местности, обработанной человеком. Открытые песчаные равнины, поросшие редкими деревьями, кустарником и небольшими рощицами, как, например, у Сантарема и Монте-Аллегре на нижней Амазонке, настолько же способствуют такому изменению климата, как и открытые обработанные равнины южного Целебеса; но как там, так и здесь лесистые местности прилегающих районов отличаются более влажным равномерным климатом, и очень возможно, что почвенные особенности и искусственное обезлесение являются важными факторами наблюдаемых в таких местностях отступлений от типичных особенностей экваториального климата.

 

Влияние растительности на климат

Почти совершенно лишеннаядождей, область Сеара на северном побережье Бразилии, лежащая только на несколько градусов южнее экватора, представляет нам разительный пример той важности, какую растительность имеет для образования дождя. Ненормальное отсутствие дождя нельзя здесь объяснить ни чем иным, как только песчаной почвой и обнаженностью холмов, от которых, при нагревании их солнцем, поднимаются восходящие токи горячего воздуха, препятствующие конденсации водяного пара. Может быть, на земле нет местности, где бы целесообразное насаждение леса могло иметь такие благодетельные последствия, как здесь.

В центральной Индии малое количество и продолжительное отсутствие дождя с его печальными последствиями, голодом, тоже надо в значительной мере приписать недостаточности лесного покрова, и правильное насаждение леса на всех отдельных вершинах, хребтах и склонах возвышенных местностей является единственным средством, от которого можно ожидать окончательного искоренения зла. Почти наверное можно сказать, что такое лесонасаждение вызвало бы увеличение количества дождей, но еще несомненнее, еще важнее и то, что насажденные таким образом леса препятствовали бы испарению с поверхности земли, а это повело бы к образованию постоянных родников. Их можно было бы собирать в обширные водохранилища и употреблять для орошения значительных пространств страны; устройство же водохранилищ при отсутствии постоянных дождей и неиссякающих источников совершенно бесполезно. В более холодных местностях умеренного пояса отсутствие леса не так ощутительно, так как там холмы и возвышенности обыкновенно покрыты естественным покровом из торфа или дерна, впитывающим влагу и не нагревающимся чрезмерно солнцем; притом дожди редко бывают настолько сильны, чтобы смывать этот защитный покров земли. В тропических же и даже теплоумеренных странах дожди периодичны и часто выпадают в короткое время с чрезвычайной стремительностью. Если там вырубают леса, дождевые потоки очень быстро смывают плодородный слой почвы, в несколько лет уничтожая производительную силу местности, создававшуюся веками. Обнаженная подпочва раскаляется затем солнцем, и каждая частичка воды, не успевшая стечь вниз, превращается в пар, а это производит обратное воздействие на климат, вызывая длительные засухи, прерываемые лишь внезапными сильными бурями, продолжающими начатое дело разрушения, препятствующими всякой попытке обработки почвы. Так обширные пространства плодоносной земли превратились в южной Европе в пустыню и сделались совершенно необитаемы. Умышленно доводить дело до таких печальных последствий – преступление, гораздо более тяжелое, чем какое бы то ни было разрушение чужой собственности, созданной, а потому и возобновимой человеческим трудом. Ведь мы, насаждая плантации кофе, по своему невежеству допустили обезлесение обширнейших областей Индии и Цейлона, обезлесение, которое поведет к несомненному уничтожению огромного количества плодоносной земли, что человеческий труд восстановить не в силах; если этому, пока еще есть время, не будет положен конец, это несомненно поведет к ухудшению климата и длительному оскудению страны.

 

Краткость сумерек вблизи экватора

Одна из особенностей экваториального пояса, отличающих его от умеренного и полярного, это – кратковременность его сумерек, быстрота перехода от дня к ночи и наоборот. Так как это является исключительно следствием вертикального, а не наклоненного по отношению к горизонту восхождения и нисхождения солнца, то разница будет особенно заметна, если мы сравним с тропическими сумерки нашего летнего дня. Даже и у нас сумерки во время равноденствия гораздо короче, а сумерки на экваторе должны быть больше, чем на треть, короче их.

Путешественники по обыкновению преувеличивают краткость тропических сумерек, утверждая, например, будто бы после заката солнца еле успеваешь прочесть страницу книги. Если дело идет о книге среднего формата и о средней быстроте чтения, то это безусловно неверно, и я считаю нужным описать, насколько возможно точно, истинное положение вещей.

При хорошей погоде воздух на экваторе несколько прозрачнее, чем у нас, и яркость солнечного света вплоть до того момента, когда солнечный диск коснется горизонта, обыкновенно очень значительна. Когда солнце закатилось, уже сразу заметно темнеет, – но в продолжение следующих 10 минут темнота едва ли заметно увеличивается. Зато в следующие затем 10 минут темнеет очень быстро, а примерно через полчаса после захода солнца царит уже почти полная ночь. Утром контрасты, может быть, еще заметнее. Еще в 5 1/2 часа совершенно темно, затем то там, то здесь начинает нарушать ночную тишину крик птицы, вероятно, указывая этим, что на востоке уже показался проблеск утренней зари. Немного времени спустя начинают раздаваться меланхолические крики козодоев, кваканье лягушек, жалобные звуки горных дроздов и вообще своеобразные крики различных птиц и млекопитающих, населяющих данную местность. Приблизительно в половине шестого начинает светать: сначала светает медленно, потом так быстро, что уже без четверти шесть делается почти совсем светло. В продолжение следующей четверти часа незаметно сколько-нибудь значительной перемены, но затем внезапно показывается край солнца, покрывает листву, отягченную сверкающими перлами ночной росы, далеко пронизывает леса золотыми лучами и пробуждает всю природу к жизни и деловой суете. Щебечут и порхают птицы, кричат попугаи, трещат обезьяны, жужжат по цветам пчелы, и великолепные бабочки медленно реют в воздухе или сидят с распростертыми крыльями, озаренные живительными лучами солнца. Первый утренний час полон под тропиками незабываемого очарования и красоты. Все окрепло, освежилось прохладой и влагой минувшей ночи. Молодые листочки и почки распускаются почти на глазах наблюдателя, а молодые побеги, как часто можно наблюдать, выросли с вечера на несколько дюймов; свежесть воздуха не поддается никакому описанию. Легкая прохлада ранней зари, сама по себе приятная, смягчается живительной теплотой, и яркое солнце освещает восхитительную тропическую растительность, облекая ее прелестью, которую волшебная кисть художника и пламенное слово поэта представили нам идеалом земной красоты.

 

Вид неба на экваторе

В пределах экваториальной зоны солнце не только дважды в год стоит в зените, но и находится в течение нескольких месяцев очень близко от него – на расстоянии, которое без особенно тщательных измерений очень коротких теней, отбрасываемых вертикально стоящими предметами, едва можно обнаружить. Уже одно отсутствие в полдень теней на горизонтальных поверхностях, наблюдаемое большую часть тропического года, должно бросаться в глаза обитателю умеренного пояса. Не менее необычен и вид звездного неба: большое созвездие Ориона проходит через зенит. Большая Медведица стоит низко над северным горизонтом, а Полярная звезда находится или очень близко от горизонта, или же совсем исчезает, смотря по тому, находится ли наблюдатель к северу или к югу от экватора. На южном небе наиболее бросаются в глаза Южный Крест, «Магеллановы облака» и насыщенно черные «Угольные мешки», невидимые под нашими широтами. Наконец, по той же причине, по которой солнце проходит через зенит, планеты гораздо чаще, чему нас, приближаются к нему, что благоприятствует астрономическим наблюдениям.

 

Интенсивность метеорологических явлений

Интенсивность метеорологических явлений, которую обыкновенно считают весьма характерной для тропиков чертой, вовсе уже не так необычайно велика. Нарушение электростатического равновесия происходит гораздо чаще, но в общем вовсе не сильнее, чем в умеренном поясе. Бури редко очень сильны, что, конечно, зависит от чрезвычайной устойчивости барометра. Дневные колебания последнего редко превышают в Батавии 1 / 8 дюйма (3 миллиметра), и наибольшие разности, наблюдаемые за 3 года, не достигали даже 1/3 дюйма (8 мм). Количество осадков, положим, очень велико, в среднем за год от 70 до 80 дюймов (1 750 – 2 000 мм), и, так как главная масса тропических дождей выпадает в продолжение всего лишь 3–4 месяцев, то отдельные ливни часто очень сильны. Во время самого сильного из ливней, наблюдавшихся за три года, выпало 3,8 дюйма (96 мм) воды за час, именно с часу до двух, в ночь под 10 января 1867 года, но это было совершенно исключительным случаем; даже половина этого количества достаточно необычна. Максимальное количество суточных осадков равнялось по наблюдениям 7 1/4 дюйма (180 мм), но в общем более 4 дюймов (около 100 мм) за сутки выпадает самое большее два-три раза в год. Синева неба, по-моему, не так интенсивна, как во многих местностях умеренного пояса; блеск луны и звезд не превышает заметно их блеска во время наших ясных зимних ночей и во всяком случае слабее, чем во многих пустынях и даже в южной Европе. Вообще мы должны признать, что скорее равномерная мощь, а не резкие вспышки отдельных метеорологических явлений – преобладающая черта экваториального климата.

 

Заключительные замечания

Мы не можем лучше закончить ту главу об экваториальном климате, как приведя следующее живое описание физических феноменов, разыгрывающихся в начале сухого времени года в Пара; заимствуем его из сочинения Бейтса «Naturalist on the Amazon» (Натуралист на Амазонке), так как оно живо изображает многие характерные черты типичного экваториального дня.

«Рано утром, в первые два часа после восхода солнца, небо было неизменно безоблачным, термометр стоял на 22–23 °C, тяжелая роса или следы ночного дождя, отягощавшие листья, быстро испарялись под палящими лучами солнца, поднимавшегося как раз на востоке и быстро приближавшегося к зениту.

Вся природа дышала свежестью, молодая зелень и почки цветов быстро распускались… Жара усиливалась с каждым часом и около 2 час. дня достигла 33–34 °C, к каковому времени умолкали голоса всех птиц и зверей. Листья, такие свежие и сочные утром, блекли и свешивались вниз, лепестки цветов осыпались. В июне и июле около полудня обыкновенно выпадает сильный дождь, приносящий желанную прохладу. Туча приближается всегда одинаковым, весьма любопытным маневром.

Сначала прохладный морской бриз, появляющийся около 10 час. утра и усиливающийся по мере того, как поднимается солнце, начинает ослабевать и, наконец, прекращается совершенно. Тогда жара и электрическое напряжение воздуха становится просто невыносимыми. Тяжелое расслабление овладевает всеми, даже обитатели леса выдают это своими движениями. Но вот на востоке показывается белый туман и начинает собираться в кучевые облака, нижний край которых становится все темнее и темнее. Весь восточный горизонт внезапно чернеет; эта мгла распространяется все больше и больше, заслоняя под конец и солнце. Затем мощный порыв ветра с туманом проносится по лесу, раскачивая вершины деревьев, сверкает ослепительная молния, раздается удар грома, и разражается стремительный ливень. Такие грозы быстро проходят и оставляют за собой неподвижные исчерна-синие тучи, остающиеся на небе до самой ночи. Вместе с тем вся природа освежена; лишь лепестки цветов и листья кучами валяются под деревьями. К вечеру природа пробуждается к новой жизни, которой полон каждый куст, каждое дерево. На другой день солнце снова появляется на безоблачном небе, возобновляя, таким образом, круговорот тропического дня, в течение которого перед нашими глазами как будто проходят весна, лето и осень. Все дни года более или менее походят один на другой; есть некоторая разница между сухим и дождливым временем года, но и сухое время года, продолжающееся с июля по декабрь, обычно разнообразится дождями, а дождливое – с января по июнь – солнечными днями. Отсюда следует, что периодические явления в жизни животных и растений различных видов, даже отдельных особей одного вида, вовсе не приурочены к какому-либо определенному времени года одновременно, как в умеренных странах. В Европе лесной ландшафт появляется в весеннем, летнем, осеннем и зимнем аспектах. На экваторе лес круглый год остается неизменным или почти неизменным; изо дня в день цветение, плодоношение, листопад продолжаются все время то у того, то у другого растения. Никогда не бывает весны, лета, осени, но каждый день совмещает в себе комбинацию этих трех времен года. Так как день равен ночи, то всякое нарушение равновесия выравнивается к следующему дню; солнце неизменно пересекает середину неба, и дневная температура пребывает из года в год неизменной.

Как величав круговорот природы под экватором в его совершенном равновесии и простоте!»

 

Экваториальный пояс лесов и причины его происхождения. – Общий характер экваториальных лесов. – Особенности высоких лесных деревьев. – Низкорослые лесные деревья. – Цветы на стволах и причины этого явления. – Польза тропических лесных деревьев. – Лианы экваториальных лесов, – Пальмы. – Польза пальм и их продуктов. – Папоротники. – Имбирные растения и дикие бананы. – Аронниковые. – Панданусы. – Орхидеи. – Бамбук. Применение бамбука. – Мангры. – Мимозы. – Сравнительная редкость цветов. – Заключительные замечания о тропической растительности.

В этом очерке характерных черт растительности экваториальной зоны я вовсе не намерен вдаваться в какие бы то ни было специальные подробности, а тем более трактовать вопрос с точки зрения ботаника. Я думаю описать лишь характерные особенности, исключительно или преимущественно свойственные растительности этой области земного шара, притом особенности достаточно общие, чтобы характеризовать эту область в целом, а не какую-либо определенную страну или материк, входящие в ее пределы.

 

Экваториальный пояс лесов и причины его происхождения

Земной шар на экваторе опоясан почти непрерывным поясом лесов от тысячи до пятисот миль шириной, который покрывает своим вечнозеленым покровом холмы, равнины и горные хребты. Только высокие пики да обрывистые склоны иногда обнажены, но, вообще говоря, лесной покров взбирается на высоту от 8 до 10 тысяч футов, например на многие вулканические горы Явы и на некоторые склоны восточных Анд. К северу и к югу от этого пояса лесов мы сначала вступаем в область, частично облесенную, а затем в совершенно открытую, переходящую скоро в бесплодные степи или даже пустыни, которые в свою очередь опоясывают землю вблизи тропиков довольно-таки цельным кольцом. Следуя вдоль тропика Рака, мы имеем в Америке пустынные и безводные равнины Новой Мексики, в Африке – Сахару, в Азии – Аравийскую пустыню, пустыни Белуджистана и западной Индии, еще далее на восток – бесплодные равнины северного Китая и Монголии. Вдоль тропика Козерога в Америке простираются пустыня Гран-Чако и пампасы, в Африке – пустыня Калахари и засушливые равнины к северу от реки Лимпопо; пустыни и безводные равнины центральной Австралии замыкают этот южный пояс пустынь. Столь резкий переход от зелени к бесплодности в двух полосах, тянущихся параллельно вокруг земного шара, несомненно должен объясняться общими законами, распределяющими по земле влагу и более или менее изменяющимися только под влиянием местных причин. Не входя в метеорологические подробности (из которых, впрочем, многие сообщены в предыдущей главе), можно так объяснить главные факты распределения великих воздушных течений земли. Пассатные ветры, которые проносятся над океаном, устремляясь к экватору в косвенном направлении с северо-востока на юго-запад и с юго-востока на северо-запад, насыщаются водяным паром и, поднимаясь вверх или вообще охлаждаясь тем или иным путем, отдают его обратно. Таким образом, над экватором скопляются массы насыщенного влагой воздуха, являющегося первейшим и необходимейшим условием всякой пышной растительности. Излишек воздуха, образующийся при встрече косо направленных южных и северных пассатов, на экваторе непрерывно поднимается вверх, освобождая при этом свой водяной пар и продолжая свой путь к северу и югу уже в качестве прохладного, сухого воздуха, падающего на землю близ тропиков. Там он жадно всасывает в себя всякую попадающуюся ему на пути влагу и таким образом поддерживает эту зону в состоянии постоянной засухи. Сами пассаты, как предполагают, образуются из ниспадающих воздушных течений умеренного пояса; они тоже сначала сухи и, только пролетая над влажными областями, сами нагружаются влагой. Во время солнцестояния солнце под тропиками в течение нескольких недель стоит вертикально, что еще усиливает засуху, и там, где почва песчаная и нет высоких горных цепей, которые могли бы собирать влагу, местность, естественно, должна иметь в большей или меньшей степени характер пустыни. Совершенно аналогичные причины, в существовании которых мы легко убедимся, изучая воздушные течения, обусловливают и присутствие больших поясов леса в северной и южной умеренных зонах. Однако благодаря ограниченной поверхности суши в южном полушарии он хорошо выражен лишь в Северной Америке и на севере Евразии, в виде великих лиственных и хвойных лесов севера; последние сравнительно хорошо нам известны и поэтому могут служить образцом, с которым мы будем сравнивать отличительные особенности экваториальной лесной растительности.

 

Общий характер экваториальных лесов

Не так-то легко сразу выделить наиболее характерные черты тих девственных лесов, хотя они сразу кажутся наблюдателю чем-то отличным от лесов севера и вместе с тем своим своеобразным величием и грандиозностью производят на него подавляющее впечатление. Но из бесчисленных их видоизменений в деталях мы в своем изложении постараемся выделить только самые существенные и вместе с тем наиболее интересные явления, которые в общем и целом их характеризуют. Наблюдателю, которому зрелище ново, прежде всего бросятся в глаза разнообразные, но в общем симметричные древесные стволы, которые, не ветвясь, достигают весьма значительной высоты. Отстоя довольно далеко друг от друга, они производят впечатление каких-то колонн, подпирающих гигантское здание. Вверху, может быть футов на 150 высоты, листва и переплетающиеся ветви этих громадных деревьев образуют почти непрерывный зеленый навес, обыкновенно настолько плотный, что небо представляется снизу каким-то неясным сиянием; даже ослепительный свет тропического солнца достигает земли значительно ослабленным, в виде неясных бликов. Царствует какой-то волшебный сумрак, таинственная тишина, и все это вместе производит впечатление чего-то великого, первобытного, даже беспредельного. Это – мир, где человек чувствует себя пришельцем, где он чувствует себя подавленным созерцанием вечных сил природы, сил, которые из простых элементов атмосферы воздвигли этот океан зелени, затеняющий землю и даже как бы ее подавляющий.

 

Особенности высоких лесных деревьев

Если мы теперь от общего впечатления перейдем к рассмотрению деталей картины, мы изумимся, какое величайшее разнообразие в частностях существует при всем этом видимом однообразии целого. Глаз наш, переходя с одного дерева на другое, вместо бесконечного повторения одних и тех же форм стволов, как это бывает в наших сосновых, дубовых и буковых лесах, едва ли увидит два дерева одного и того же вида. Все это – стройные, прямые колонны, но они еще менее похожи друг на друга, чем колонны готических, греческих и египетских храмов. Некоторые из них почти цилиндрической формы и выступают из земли так, как будто у корня они засыпаны; другие, подобно нашим развесистым дубам, значительно утолщаются у основания; третьи, особенно характерные, снабжены у корня плоскими крыловидными выступами; эти выступы расходятся лучеобразно от главного ствола в виде тонких досок, окружая его наподобие контрфорсов готического собора. Они продолжаются вверх на разную высоту, иногда на 5–6 футов, иногда на 20–30; часто они разветвляются близ земной поверхности, иногда тянутся и извиваются по ней, переходя в высокие сплющенные с боков корни. Иногда эти «контрфорсы» так велики, что если промежутки между ними покрыть крышей, то образуется целая хижина. Очевидно, они служат дереву прочным основанием и помогают подземным корням поддерживать в прямом положении высокий ствол с его широкой тяжелой кроной. Деревья с «контрфорсами» принадлежат к разнообразнейшим группам. Многие Bombасеае, или хлопковые деревья, некоторые Leguminosae и, может быть, еще многие деревья других семейств имеют эти придатки. Не менее интересны и деревья другой формы, у которых ствол, хотя по большей части прямой и цилиндрический, исполосован глубокими бороздами и впадинами, совсем так, как будто он составлен из нескольких сросшихся между собой более тонких деревьев. Иногда срастание этих составных частей настолько неполно, что между ними остаются дыры и щели, так что во многих местах можно смотреть сквозь ствол. На первый взгляд можно подумать, что такое строение есть результат поранения или вообще случая. Но более точные наблюдения показывают, что оно обусловливается совершенно естественным ростом. Прилагаемые рисунки, сделанные с поперечных распилов подобного дерева, вполне поясняют его характер.

Дерево это было величественным лесным великаном более чем 200 футов в высоту, но сравнительно довольно тонким; во всяком случае оно не являлось крайним примером деревьев этого типа. Думают, что такое странное устройство ствола обусловливается направленным вниз ростом воздушных корней, как это наблюдается также и у некоторых новозеландских деревьев, рост которых был зарисован на различных стадиях; их рисунки можно видеть в библиотеке Линнеевского общества. Сначала эти деревья существуют в виде паразитических лиан, укореняющихся в коре какого-нибудь лесного дерева, и затем посылают вниз воздушные корни, совершенно обволакивающие поддерживающий их ствол. Когда эти воздушные корни достаточно разрастутся и срастутся друг с другом, они удушают питающее их дерево. После этого лиана быстро растет, отдавая вверх большие ветви, а вниз – разветвляющиеся книзу корни. По мере того как поддерживающий ствол отмирает, эти воздушные корни соединяются в новый ствол, который, разумеется, делается бороздчатым и снабжен «контрфорсами», но в общем не носит иных следов своего исключительного происхождения. Деревья с воздушными корнями, какие, например, изображены в моем «Малайском архипелаге» (том I, стр. 131), или столь же замечательные фиговые деревья различных видов, стволы которых представляют собой буквально маленький лес воздушных корней, иногда разъединенных, иногда сплетшихся, конечно, являются отличительной особенностью тропических лесов восточного полушария, но, по-видимому, редки или даже вовсе незнакомы в Америке; поэтому их, пожалуй, едва ли можно считать характерными для всего экваториального пояса.

Кроме оригинальности строения стволы тропических лесных деревьев отличаются еще особенной окраской и характером коры. Большинство из них имеет довольно гладкую кору, которая у многих окрашена в беловатый, зеленый, желтоватый, коричневый, иногда почти черный цвета. Некоторые стволы совершенно гладки, другие сильно трещиноваты и морщинисты; у очень многих кора шелушится, свешиваясь вниз длинными лентами. Колючие, шиповатые стволы, за исключением пальмовых, редко встречаются в сырых экваториальных лесах. Переходя от стволов к листве, можно указать на два типа листьев, редко встречающихся в умеренном поясе; большинство же деревьев в этом отношении не представляют собой ничего особенного. Во-первых, есть деревья с большими толстыми блестящими листьями, похожими на листья лавровишни или магнолии, но еще больше, глаже и правильнее. Азиатское резиновое дерево (Ficus elastica), довольно распространенное комнатное растение, показывает нам пример такого типа листвы, которая, кстати сказать, очень красива среди обыкновенной.

Полную противоположность представляет нам тонкоперистая листва некоторых наиболее высоких деревьев, которая на фоне неба кажется такою же нежной, как листва мимозы.

 

Низкорослые лесные деревья

Описанные нами высокие деревья всегда составляют только часть леса. Под их высоким пологом часто располагается еще как бы другой лес более низких деревьев, вершины которых, высотой от 40 до 50 футов, не достигают даже самых низких ветвей возвышающихся над ними деревьев. Конечно, такие деревья принадлежат к числу тенелюбивых; своим присутствием они сильно препятствуют росту молодой поросли высоких деревьев, пока какой-нибудь из этих лесных гигантов, сломленный старостью или бурей, не рухнет, падением своим производя вокруг себя смерть и разрушение, но вместе с тем и расчищая широкое свободное пространство, куда могут проникнуть свет и воздух. Тогда-то начинается состязание в росте между молодыми ростками окружающих деревьев, в котором, наконец, немногие из них одерживают верх и заполняют собою пробел, оставшийся после гибели их предшественника. Под вторым ярусом деревьев средней высоты в лесах часто встречается еще третий ярус низкорослых, от 6 до 10 футов высоты, деревьев (карликовых пальм, древовидных и других гигантских папоротников). Даже вид самого почвенного покрова отличается большим разнообразием. Иногда он лишен растительности и покрыт массами осыпавшихся листьев, сучьев и свалившихся плодов. Но чаще он порос густым ковром Selaginella или других Lycopodiaceae (плаунов); иногда последние заменяются множеством травянистых растений, имеющих часто очень красивые, но редко крупные цветы.

 

Цветы на стволах и причины этого явления

К числу менее заметных, но весьма важных особенностей тропических лесов относится замечательное присутствие цветов на главном стволе и крупных ветвях некоторых невысоких деревьев, в то время как мы привыкли видеть их в кроне. Дерево какао – всем известный пример этого, вовсе, впрочем, нередкого в тропических лесах, явления. Многие из более низких стволов часто почти совсем скрыты под множеством растущих на них плодов. Одно из красивейших растений такого типа – это маленькое деревцо из рода Polvalthea, принадлежащее к семейству аноновых (Annonaceae) и нередкое в лесах северо-восточного Борнео. Его стройный ствол, высотой от 15 до 20 футов, весь одет звездообразными ярко-оранжевыми цветами в 3 дюйма в поперечнике и выглядит так, как будто он искусственно разукрашен роскошными гирляндами.

Цветы на стволе Phaleria longifolia – пример каулифлерии

Смысл этого оригинального явления довольно правдоподобно объясняется в свете новейших исследований, раскрывших участие насекомых в оплодотворении цветов. Как известно, цветы охотнее всего посещаются пчелами и бабочками. Первые любят солнце, открытые места и потому часто залетают на цветущие вершины высоких лесных деревьев, освещаемые солнцем и обвеваемые ветром; наоборот, тысячи бабочек стремятся в лесную тень, где они, держась недалеко от поверхности земли, могут свободно порхать между стволами, посещая цветущие кустарники и травы. И вот, чтобы их привлечь, цветы должны спускаться ниже и быть достаточно крупными. Если бы цветы низкорослых деревьев возникали, как обыкновенно, на вершинах, затемняемых нависающим над ними густым покровом высоких деревьев, то они оставались бы незаметными для обеих групп насекомых: располагаясь в величайшем изобилии совершенно открыто на стволах, они необходимо должны привлекать внимание пролетающих мимо бабочек.

 

Польза тропических лесных деревьев

Туземцы тропических стран сумели из большого числа древесных пород выделить много деревьев, годных для разного рода поделок. Древесина некоторых пород легка и мягка и употребляется для постройки судов или для вырезывания грубых изображений, мебели и украшений домов и лодок. Плоские доски «контрфорсов» часто идут на изготовление лопат. Многие деревья с морщинистыми стволами имеют чрезвычайно крепкую и стойкую древесину и идут на столбы при постройке домов или на сваи, поддерживающие свайные деревни, воздвигаемые над водой. Лодки, выдалбливаемые и выжигаемые из целого ствола, требуют для своего изготовления другого дерева, чем сколачиваемые из отдельных планок, и так как количество древесных пород гораздо многочисленнее несложных потребностей полуцивилизованных туземцев, то со временем будет без всякого сомнения открыто еще много сортов дерева, годных для поделок в различных областях искусства и техники. Уже и теперь, при всей неполноте нашего знакомства с деревьями экваториальных лесов, многие произведения тропического леса сделались для цивилизованного человека необходимее, чем для туземцев. Вспомним названия только некоторых наиболее известных у нас: из сортов древесины мы имеем махагониево дерево, тиковое дерево, черное дерево, бакаутовое дерево, красное дерево, железное, сандаловое, атласное дерево; затем различные сорта каучука: индийский каучук, гуттаперча; трагакант, копаловый лак, даммаровая смола; красящие вещества доставляют нам кампешевое, бразильское и саппановое дерево; лекарственные вещества: копайский бальзам, толуанский бальзам, камфора, бензойная смола, катеху, кайепутовое масло, гуммигут, хинин, ангустуровая кора, квассия, яды кураре и упас; из пряностей имеем гвоздичный корень, корицу, мускатный орех; из плодов бразильский орех, тамаринд, гуаяву и драгоценный какао; обитатели наших тропических колоний употребляют, кроме того, в пищу и плоды хлебного дерева, авокадо, кустардовое яблоко, дуриан, манговые плоды, мангустаны, сурсоп, плоды дынного дерева и многие другие. Это перечисление полезных продуктов, даваемых одними лишь экзотическими деревьями экваториальных лесов, в которое не вошли, кроме того, продукты пальм, кустарников, трав и лиан, можно было бы увеличить в несколько раз, дополнив его продуктами, названия которых были бы понятны лишь специалистам различных областей науки и техники; но, несмотря на свою неполноту, оно все же дает некоторое представление о значении великой сокровищницы тропических лесов, которая до сих пор исследована лишь очень неполно.

 

Лианы экваториальных лесов

После собственно деревьев в тропических лесах более всего привлекает наше внимание бесчисленное множество деревянистых лиан – лазящих растений, которые видны решительно всюду. Они обвиваются вокруг более тонких стволов, свешиваются с ветвей, перекидываются с дерева на дерево, висят на ветвях мощными фестонами, подобно змеям огромными извивами ползут по земле или лежат на ней спутанными клубками. Некоторые тонки, гладки, похожи на воздушные корни, другие грубы и узловаты; часто они связаны друг с другом наподобие настоящих канатов; одни из них плоски, как ленты, другие зубчаты, затейливо извилисты. Откуда они берутся, как растут, – на первый взгляд не поймешь. Они тянутся над нашими головами от дерева к дереву, протянуты, подобно тугим снастям корабля, от вершины одного к подножию другого; часто лес вверху переполнен ими, но мы не в состоянии отыскать внизу ствол, которым они коренятся в земле. Мы, наконец, должны допустить, что эти деревянистые лианы обладают как огромной продолжительностью жизни, так и почти безграничной способностью расти в длину, потому что только таким образом можно объяснить их замысловатые фокусы. Лианы более всех других растений стремятся вверх, к свету. Они редко или никогда не цветут в лесной тени, редко даже имеют там листья, и, только достигнув вершины поддерживающего их дерева, они пышно разрастаются под благодетельным влиянием света и вольного воздуха и часто совершенно покрывают своего приемного отца не принадлежащими ему цветами. Дальше этой естественной границы рост лианы не идет; но наступает момент, когда поддерживающее дерево загнивает и обрушивается, тогда вместе с ним падает на землю в разорванных, спутанных обрывках и лиана.

Ветвь хлебного дерева Artocarpus incisifolia с плодами

Но, несмотря на смерть своего хозяина, она не терпит сколько-нибудь существенного вреда: она опять начинает пускать побеги до тех пор, пока снова не найдет себе опоры, и тогда уже по другому дереву поднимается вверх и по-прежнему покрывается цветами и листьями. С течением времени старый ствол сгнивает окончательно, и лиана в виде спутанных извивов остается лежать на земле. Часто падают только ветви и увлекают за собой обрывки лиан, уже прочно укрепившихся на соседнем дереве; в других случаях падающее дерево задерживается соседним стволом, которым лиана и пользуется теперь вместо своей прежней опоры для достижения более светлых ярусов леса. Если вследствие падения какого-нибудь сука лиана остается свободно висеть в воздухе, то, раскачиваемая ветром, она может зацепиться за какое-нибудь находящееся в пределе ее качания дерево, и тогда она образует фестон, перекинутый с одного дерева на другое. После многократного повторения таких переползаний с дерева на дерево лиана может удалиться очень далеко от своего первого хозяина, несколько раз всползая к вершинам деревьев и обратно на землю. Только так можно объяснить удивительную, как будто подчиненную каким-то странным капризам прихотливость извивов этих растений по деревьям и дикую неразбериху их крепких перепутанных сплетений.

Различная длина, толщина, крепость и гибкость лиан дают туземцам возможность употреблять их различным образом. Почти все веревочные изделия плетутся из лиан. Некоторые лианы долго не гниют в воде и поэтому обыкновенно употребляются на канаты, бечевки для крепления рыболовных мережек и деревянных якорей, употребляемых на Востоке. Обшивка лодок и даже порядочной величины парусных судов часто скрепляется исключительно посредством таких канатов, очень искусно прикручиваемых к внутренним шпангоутам. При постройке более или менее сносных домов употребляются гладкие, ровные сорта лиан, которыми можно очень прочно, изящно и симметрично связывать балки и стропила; такой именно способ в ходу у туземцев амазонских лесов. Для плетения особо прочных корзин также употребляются различные лианы. Вообще почти везде, где мы нуждаемся в веревке или цепи, житель тропических стран прибегает к помощи одной из бесчисленных естественных лесных веревок, пользоваться которыми для различных целей научил его долгий опыт. Одни лианы нежны и гладки, другие чрезвычайно гибки, так что их можно связывать в узлы и петли; некоторые особенно хорошо сопротивляются гниению в морской воде, другие – в пресной; существуют лианы, не боящиеся огня и дыма, многие пропитаны горечью или же по какой-нибудь другой причине не трогаются вредными насекомыми.

Кроме этих различных деревьев и лиан, составляющих главный элемент экваториального леса и определяющих его общий характер, можно найти известные формы растений, которые всегда более или менее налицо; местами они встречаются в изобилии, местами реже, и ими тропические леса заметно отличаются от северных. Я разумею различные сорта пальм, папоротников, различные виды имбиря, дикие бананы, арумы, орхидеи и бамбуки.

Под соответствующими заголовками я вкратце опишу участие каждого из этих растений в образовании общей физиономии экваториального леса.

 

Пальмы

Хотя пальмы растут и во всех тропических странах, а некоторые виды заходят даже в более теплые районы умеренного пояса, их количество и разнообразие так подавляюще велико в описываемых нами странах, что пальмы смело можно считать наиболее типичными формами растительности экваториальной зоны. Однако они распространены далеко не повсеместно, и можно пройти лесом много миль, не встретив ни одной пальмы. В других местностях они попадаются в изобилии, отчасти в качестве подлеска высокоствольных лесов, отчасти на болотистых равнинах или, наконец, по горным склонам, где они часто возвышаются над другими деревьями. Особенно импозантны и красивы пальмы на берегах рек; они грациозно склоняются над поверхностью воды; ветерок играет их изящной листвой, а стволы часто разукрашены свешивающимися лианами.

Пальмы отличаются своим цилиндрическим стволом, увенчанным шапкой широких жестковатых листьев. Рост их колеблется от нескольких футов до размеров наиболее высоких лесных деревьев; некоторые совершенно не имеют ствола, состоя только из венца расходящихся перистых листьев, но у большинства ствол кажется тонким и стройным в сравнении с высотой. У некоторых, маленьких видов ствол не толще карандаша при высоте в 5 или 6 футов; наоборот, огромная Mauritia с берегов Амазонки имеет ствол по крайней мере в 2 фута в поперечнике при высоте более чем 100 футов. Есть виды, достигающие около 200 футов высоты; так, Гумбольдт рассказывает, что в Южной Америке измерял пальму, высота которой оказалась равной 192 английским футам. Листья пальм часто чрезвычайно велики. У Manicaria saccifera, растущей в Пара, они достигают 30 футов длины и 4–5 футов ширины; притом они не перисты, а цельнокрайны и чрезвычайно жестки. Перистые же листья часто еще гораздо длиннее; например, у Raphia taedigera и Maximiliana regia они нередко имеют более 40 футов в длину. Веерообразные листья других пальм имеют в поперечнике до 12 футов. Стволы пальм временами гладки и более или менее кольчаты, но часто густо усажены шипами, достигающими 8 дюймов длины. У многих видов увядающие листья осыпаются, оставляя на своем месте гладкий рубец; но в большинстве случаев они остаются, сгнивают очень медленно и под конец образуют мочалистую массу, торчащую вверху ствола. Эта гниющая масса представляет собой чудесную почву для папоротников, орхидей и других полупаразитических растений, своим присутствием украшающих образование, которое иначе было бы очень непривлекательно. Листовые влагалища иногда измочаливаются, становясь похожими то на грубую ткань, то на конский хвост. Отдельные цветки невелики, но соединяются в длинные колосья или кисти; плоды нередко соединяются в красивые чешуйчатые грозди, иногда настолько огромные и тяжелые, что поднять их не под силу даже крепкому человеку. Весьма любопытны лазящие виды пальм; их упругие, стройные, тернистые стволы поднимаются, цепляясь крючкообразными срединными жилками своих листьев за вершины высочайших деревьев леса, и образуют над ними еще элегантную пирамиду из листьев и цветов. В Америке главнейшая пальма такого рода – Desmoncus, на Востоке – Calamus; последний представляет собой всем известный «раттан», из коего у нас плетут сидения для стульев; настоящее малайское название его «ротанг». Эти ротанговые пальмы – самые большие и замечательные из всех лазящих пальм. Они очень обычны в более сухих экваториальных лесах; на одном лишь Малайском архипелаге их известно более 60 видов. Ствол их, очищенный от колючек и листьев, бывает толщиной с перо, бывает и в руку. Там, где их много, лес почти непроходим; переплетаясь и перепутываясь самыми фантастическими петлями, пальмы ротанг лежат на земле, фестонами перекидываются с дерева на дерево, с ветки на ветку, то внезапно свободно поднимаясь вверх, к верхней границе леса, то бесконечными змеями извиваясь сквозь чащу кустарников. Они должны достигать просто невероятного возраста, и рост их, по-видимому, почти беспределен; говорят, что находили экземпляры ротанга в 600, даже в 1 000 футов длиной и, если это правда, то ротанг без сомнения является длиннейшим из растений. Каким образом достигается такая колоссальная длина, такое разнообразие извивов, я уже разъяснял в общем описании лиан. Благодаря своей чрезвычайной гибкости и расщепляемости ротанг на своей родине повсеместно идет на канатные изделия предпочтительно перед всеми прочими лианами; огромное количество его ежегодно экспортируется во все страны света.

 

Польза пальм и их продуктов

Польза, приносимая пальмами туземцам экваториальных стран, чрезвычайно велика и многообразна. Многие пальмовые плоды, в особенности кокосовый орех Востока и персиковый орех (Guilelma speciosa) Америки, доставляют человеку обильную и питательную пищу. Весь ствол саговой пальмы доставляет съедобный, богатый крахмалом продукт – наш саго. Плоды других пальм дают сочную массу, хотя и в слишком незначительном количестве, чтобы она могла непосредственно служить пищей, но если ее растереть и смешать в достаточной пропорции с водой, то получается чрезвычайно приятный и питательный напиток. Из таких напитков особенно известен «ассай» Амазонской реки, приготовляемый из плодов пальмы Euterpe oleracea и употребляемый как освежающий, питательный, несколько возбуждающий напиток, заменяющий в тропической стране наш кофе или шоколад. И другие пальмы приносят подобные плоды, из которых очень многие, не употребляемые в пищу человеком, с жадностью поедаются различными животными, так что, вообще говоря, количество питательного материала, приносимого семейством пальм, значительно больше, чем это принято думать.

Сок, вытекающий из разрезанных цветоножек многих пальм, слегка перебродив, превращается в пальмовое вино, или «тодди», очень приятный напиток; если его смешать с горькими травами и кореньями, задерживающими брожение, то получается хороший суррогат пива. Если прокипятить эту жидкость и дать ей испариться, получается много хорошего сахара. Arenga saccharifera, или сахарная пальма малайских стран, стоит в этом отношении впереди всех. Одно единственное дерево этой пальмы в продолжение многих недель дает ежедневно по нескольку кварт сока, и там, где ее много, сок этот служит наиболее распространенным напитком и любимейшим лакомством туземцев. Голландский химик Де Фри (De Vry), изучавший это дело на Яве, пришел к убеждению, что культура этой пальмы, используемая вместо сахарного тростника, принесла бы большие выгоды. По его исследованиям, из сахарной пальмы можно получать то же количество хорошего сахара, как и из тростника, но с гораздо меньшей затратой труда и денег, так как для ее культуры не нужно ни удобрения, ни обработки земли, да и почва истощалась бы далеко не так быстро, как это бывает при культуре сахарного тростника. Причина этого в том, что при тростнике вся жатва полностью отнимается у почвы, потому что раздавленные стебли его употребляются как горючий материал; таким образом почва лишается многих солей и вообще минеральных питательных веществ, входящих в состав и стеблей и листьев. Потеря их должна в конце концов восполняться удобрением, а это последнее прибавляет к расходам по посадке, выпалыванию и другим работам еще весьма значительный накладной расход. Наоборот, у сахарной пальмы используется один лишь ее сок, листья же опадают, сгнивают и таким образом возвращают почве все взятое у нее. И так как вода и сахар, из которых состоит сок, получаются главным образом из углекислоты и водяного пара атмосферы, здесь не может быть истощения почвы, и плантацию сахарных пальм можно использовать неопределенно долгое время на одном и том же месте. Другое, тоже весьма важное преимущество сахарной пальмы состоит в том, что она растет на плохом скалистом грунте, по крутым склонам и обрывам, в местах, где, вообще говоря, была бы невозможна правильная культура; следовательно, обширные пространства плодородной земли можно было бы использовать для других целей. Кроме того, работы по уходу за подобными пальмовыми плантациями очень несложны и требуют мало времени. Все эти преимущества, взятые вместе, могут повести к тому, что в будущем весь сахар для мировой торговли будет доставляться почти совершенно бесплодной почвой, и очень желательно, чтобы такого рода опыты были возможно скорей произведены в какой-нибудь из наших тропических колоний, тем более что одна индийская пальма Phoenix silvestris, тоже дающая большое количество сахара, может быть испробована на своей родине.

К другим пищевым продуктам, доставляемым пальмами, относятся кокосовое и баккабовое масло, соль, добываемая из плодов южноамериканской пальмы Leopoldinia major, и молодые побеги, или «пальмовая капуста» многих видов пальм, очень хорошее питательное блюдо; следовательно, можно сказать, что пальмы доставляют человеку хлеб, масло, сахар, соль, фрукты и овощи. Кроме того, некоторые виды, особенно знаменитая масличная пальма западной Африки, дают масло и для различных других целей, а из листьев некоторых южноамериканских пальм вытапливается воск. Смола, известная в торговле под названием «драконовой крови», добывается из одной ротанговой пальмы, бетелевые орехи, которые так охотно жуются малайцами в качестве легкого возбуждающего и являются для них тем же, что для китайцев – опиум, для нас – табак и для южноамериканцев – листья кока, представляют собой не что иное, как плоды арековой пальмы. Пальмовые листья незаменимы для покрытия крыш; там, где их много, крыши кроются исключительно ими; листовые черешки, нередко в 15–20 футов длиной, идут на стропила или же, скрепленные скобами, на двери, засовы, перегородки, стены целых домов. Они удивительно легки и прочны и состоят из крепкой сердцевины и твердой коры. Раскалывая и скрепляя их друг с другом, можно изготовлять различные ящики, коробки, корзины и т. п., которые, будучи покрыты листьями одного вида пандануса, удобны, прочны и изящны. Из волокон, окаймляющих листья сахарной и других пальм, вьют веревки и канаты; тонкие шнурки превосходного качества, пригодные даже для тетивы лука, рыболовных лес и для плетения гамаков изготовляются из молодых листьев некоторых американских видов.

Кокосовая пальма – Cocos nucifera

Волокнистые листовые влагалища кокосовой пальмы настолько прочны и похожи на ткань, что находят себе самое разнообразное применение: они идут на изготовление сит, различных оберток и очень хороших шляп. Большие, деревянистые, прицветные влагалищные листья (spathae) более крупных пальм употребляются как естественные корзины, люльки, даже как кухонная посуда, в которой можно смело кипятить воду. Из пальмовых стволов получаются хорошие столбы для загородок, из расщепленных стволов – отличные половицы. Некоторые пальмы идут на изготовление луков, другие – духовых ружей; из мелких пальмовых шипов выделываются иголки, рыболовные крючки, из более крупных – стрелы. Если бы мы захотели описать применения пальм и их продуктов в различных странах света, то пришлось бы написать целую книгу. Но, мне думается, и на основании вышеизложенного можно составить достаточно полное представление о том, какая выдающаяся роль выпала на долю этого благородного семейства, рассматривать ли пальмы только как детали роскошной растительности тропиков или же в их отношении к нравам, обычаям, образу жизни и благосостоянию туземцев.

 

Папоротники

После пальм более всего обращают на себя внимание папоротники, чрезвычайно обильные и разнообразные в экваториальной зоне. Они во множестве растут по скалам и гниющим стволам, покрывают отвесные овраги и берега рек, взбираются на деревья и кустарники, образуют пучки и висячие фестоны на самых высоких ветвях. Одни папоротники мелки, как мох, другие достигают 7–8 футов в длину. В гористых местностях растут самые красивые из этих растений – древовидные папоротники, чудные кроны которых увенчивают стройные стволы в 20–30, иногда даже 50–60 футов вышины. Флора тропических папоротников характерна главным образом своим бесконечным разнообразием. Здесь у растений, все же являющихся типичными папоротниками, можно найти почти все возможные модификации размера, формы вай, расположения спор и особенностей роста.

Папоротник-эпифит – Platycerium alcicorne (Ява)

Многие из папоротников живописно раскидываются под кустарниками, другие, подобно плющу прочно прикрепляются к коре деревьев. Большой «птицегнездный» папоротник Platycerium прикрепляет свои, похожие на раковинки, ваи высоко к стволам деревьев. Ваи низкорастущих видов пальчаты, овальны, эллиптической формы и на первый взгляд походят на листья плюща и травянистых цветковых растений. О количестве видов папоротников можно судить по тому, что вокруг Таррапото в Перу доктор Спрус (Spruce) собрал их 250 и что на одной только вулканической вершине Пангеранго на Яве, высотой в 10 000 футов, их, как говорят, не менее трехсот видов.

 

Имбирные растения и дикие бананы

Эти растения, принадлежащие кустановленным ботаниками семействам Zingiberaceae и Musaceae, по своей величине, красоте листвы и цветов являются украшением экваториальных лесов. Всем известно, что бананы и пизанги принадлежат к числу наиболее великолепных произведений тропиков. Многие виды их растут в диком состоянии. Все они отличаются пышной листвой и красивыми цветами, многие приносят съедобные плоды.

Часть соплодия банана, слева – поперечный разрез

Хорошо известные канны наших субтропических садов могут считаться представителями имбирных растений (Zingiberaceae) родственных Marantaceae; на экваторе же число их видов чрезвычайно велико, и они попадаются там очень часто. В болотистых местностях они нередко образуют целые чащи и сплошь да рядом украшают тенистые рощи своими изящными или по крайней мере причудливыми и видными цветами. Marantaceae доставляют нам арроурут, имбирные растения чрезвычайно ароматичны и дают нам имбирь, кардамон, райское зерно, куркумовый корень (желтый имбирь) и другие пряности и медикаменты. Семейство Musaceae доставляет самые ценные плоды и овощи тропиков. Обыкновенный банан, отличающийся тонким ароматным вкусом, обычно употребляется как фрукт; другая крупная разновидность, именуемая англичанами plantain (плэнтен), охотнее употребляется вареной. Будучи поджарен недозрелым, плэнтен чрезвычайно вкусен и напоминает поджаренные каштаны. В зрелом состоянии его раздавливают, варят вводе, – получается сладкий, вкусный суп; кроме того, его жарят или, разрезав на кусочки, пекут, причем получается тропическая разновидность наших фруктовых пудингов.

Бананы – растения однолетние; плоды их бывают собраны в огромную связку, достигающую подчас футов 4–5 длины и содержащую до 200 отдельных плодов; иногда такая связка весит до 100 фунтов. В культуре бананы растут чрезвычайно густо; Гумбольдт вычислил, что акр бананов дает питательных веществ более, чем какое бы то ни было другое растение. Да, банан действительно – гордость тропиков и с полным правом носит свое название, данное ему Линнеем: Musa paradisiacal

 

Аронниковые

Другую характерную и замечательную группу тропических растений образуют эпифитные и лазающие арумы; они отличаются своими большими стреловидными, темно-зелеными блестящими листьями, нередко изрезанными самым причудливым образом или продырявленными большими отверстиями, как будто правильно выгрызенными какими-то прожорливыми насекомыми.

Иногда они образуют метелки зелени на живущих и отмерших деревьях, прикрепляясь к ним при помощи своих воздушных корней, или взбираются по гладкой коре больших стволов, обвивая их своими корнями. Одни поднимаются прямо вверх, другие вьются вокруг ствола; все они благодаря своим большим, красивым, часто причудливым листьям, густо покрывающим ствол, составляют немалое украшение сырых и густых тропических лесов обоих полушарий.

 

Панданусы

Эти своеобразные растения, образующие семейство Pandaпасеае, широко распространены по тропическим странам восточного полушария, но в Америке их сравнительно мало. Панданусы несколько походят на юкки, но отличаются от них многочисленными большими листьями, усаживающими ствол по крутой спирали. Отдельные виды очень велики, похожи на пальмы, и оригинальный вид открывается наблюдателю, стоящему под одним из таких панданусов и смотрящему вверх на гигантскую растительную спираль, образуемую черешками его длинных, обвислых листьев. Стволы некоторых видов разветвляются на мелкие веточки, посылающие вниз воздушные корни. Другие виды не имеют ствола и состоят только из большого спирального узла жестких листьев, длиной в 10–12 футов, а в ширину только 2–3 дюйма. Такого рода панданусы растут на островах с песчаной почвой, более крупные виды – в болотистых лесах. Большие, несколько напоминающие ананас связки плодов иногда бывают окрашены в ярко-красный цвет. Длинные жесткие волокнистые листья употребляются для обвертывания ящиков и коробок, а также и для других хозяйственных целей.

Панданус – Pandanus australiana

 

Орхидеи

Эти интересные растения, так охотно разводимые из-за красоты их оригинально построенных цветов и знакомые всем, тоже по преимуществу принадлежат тропикам. Чаще всего они попадаются в горах экваториального пояса; там всегда можно найти несколько представителей бесчисленных форм орхидей. Они растут по стволам, ветвям, по разветвлениям ветвей, особенно пышно развиваясь на поваленных стволах, покрывают сверху донизу скалы и обрывы; некоторые, как и наши северные виды, растут на земле, между остальными травами. Многие деревья, кора которых особенно благоприятствует произрастанию орхидей, бывают ими совершенно покрыты и таким образом образуют как бы естественные орхидейные сады. Некоторые орхидеи особенно любят сгнившие черешки листьев пальм и древовидных папоротников. Многие охотнее всего растут у воды, другие, напротив, нуждаются в воздухе и свете высоких древесных вершин. Всем известно оригинальное разнообразие строения орхидей и красивые тона их цветов, но самые богатые наши орхидейные коллекции далеко не дают сколько-нибудь полного представления о всем множестве их видов, попадающихся под тропиками; впрочем, многие из них имеют цветы слишком невзрачные, чтобы их стоило разводить. Более 30 лет назад Линдли (Lindley) оценил число известных в то время видов орхидей приблизительно в 3000, Бентам и Гукер в Genera plantarumоценивают их уже в 5000; очень вероятно, что в наше время количество известных видов орхидей достигает 6000. Но как ни велико количество уже собранных и описанных видов, число еще имеющих быть открытыми должно быть колоссальным.

Орхидея Grammatophyllum speciosum (Ява)

В противоположность папоротникам, отдельные виды орхидей имеют сравнительно небольшое распространение; поэтому для исчерпывающего ознакомления со всеми видами, принадлежащими только одной более или менее обширной области, например острову величиной с Яву, потребовалось бы много лет работы хорошего ботаника. Очень возможно, что это замечательное семейство в конце концов окажется наиболее богатым видами из всех цветковых растений.

Несмотря на то что всякую орхидею можно узнать по ее своеобразному виду даже не во время цветения, все же как размеры, так и вид их чрезвычайно разнообразны. Некоторые мелкие вьющиеся виды по величине не превосходят мха, крупные же Grammatophyllum с острова Борнео, растущие в развилках древесных ветвей, имеют покрытые густой листвой стволы до 10 футов длиной; некоторые наземные виды, например американские Sobraliae, достигают такой же величины. Чрезвычайно своеобразно выглядит большинство орхидей благодаря своим мясистым воздушным корням, которые часто свешиваются далеко вниз, ползут по скалам или же слегка прикрепляются к коре какого-нибудь дерева; питаются они выпадающими дождями и вообще атмосферной влагой. Несмотря на такое множество различных видов орхидей в экваториальных лесах, цветы их сравнительно мало бросаются в глаза. Это происходит отчасти потому, что у многих орхидей они вообще невзрачны, отчасти же потому, что время цветения каждого вида продолжается всего лишь несколько недель и у различных видов приходится на разные месяцы. Кроме того, оказывает влияние и самый тип произрастания орхидей, которые встречаются в большинстве случаев порознь, отдельными экземплярами или же группами, редко достигающими большой величины и потому не выделяющимися среди окружающей их массы растений. Лишь редко путешественник попадает в местность, где орхидеи напоминают ему красоты наших орхидейных оранжерей и выставок. Стройные золотые Oncidiae затопляемых лесов верхней Амазонки, великолепные Cattleya более сухих лесов, болотные Caelogynae, наконец, замечательная Vanda lowii лесистых холмов Борнео – вот главные примеры красивых орхидей, особенно врезавшиеся в память автору этих строк за 12 лет его странствований по тропическим лесам. Упомянутая выше Vanda решительно выделяется из всех орхидей: из сравнительно небольшого пучка ее листвы выступают многочисленные цветоножки, свешивающиеся вниз, подобно шнурам до 8 футов длины, и сплошь усеянные большими звездчатыми красно-крапчатыми цветами.

 

Бамбук

Гигантские злаки, называемые бамбуками, едва ли можно считать типичными тропическими растениями, так как на всем материке Африки они редки, в Южной Америке тоже сравнительно немногочисленны. Притом они распространены и за пределами географических тропиков – в Китае, Японии и северной Индии. Но все же своей полной величины и красоты они достигают только под тропиками, особенно на экваторе. Здесь виды их наиболее многочисленны, разнообразны по величине, форме и по тем драгоценным качествам, которые делают их настоящими благодетелями человечества. Что может быть красивее рощицы изящных бамбуков? Колеблющаяся листва их напоминает как бы легкое, воздушное оперение райской птицы, скопированное в гигантском масштабе. Кусты бамбука достигают иногда 80 – 100-футовой высоты; блестящие стволы у корня дюймов 6 толщины, сначала, подобно стреле, поднимаются вверх, постепенно утончаются и, наконец, под тяжестью тонких ветвей и листьев грациозным изгибом типичной для злаков формы перегибаются вниз. Виды бамбука бесконечно различны по своей величине, пропорциям и длине отдельных междоузлий (колен), по толщине и крепости перегородок, по прямизне, гладкости и долговечности. Одни из них шиповаты, другие нет; одни лишены ветвей, другие имеют их очень много; наконец, есть виды, которые растут неправильными зигзагами и сильно ветвятся, так что их можно назвать настоящими лазящими бамбуками. По большей части бамбуки предпочитают сухие возвышенные местности, но известные виды растут и по берегам рек, реже в густых лесах или, как, например, в Южной Америке, в затопляемых водой областях. Нередко они образуют заросли в лесосеках, и очень часто из-за огромной приносимой ими пользы туземцы их культивируют или, по крайней мере, щадят вблизи своих жилищ и поселков. В таких местах они часто придают местности особенную привлекательность.

 

Применение бамбука

Бамбук может быть более, чем какое-либо другое растение, приспособлен к нуждам полуцивилизованных обитателей тропиков; область его применений почти безгранична. Ствол его представляет собой как бы природную колонну, прямой, равномерно толстый цилиндр, плотный и солидный, с гладкой кремнистой, от природы полированной поверхностью. Он через одинаковые интервалы прерывается кольчатыми узлами, которым внутри соответствуют septa, или перегородки, так что каждое отдельное междоузлие представляет собой совершенно изолированный водонепроницаемый сосуд. Благодаря своему полому строению, твердости внешней оболочки и присутствию перегородок и междоузлий бамбук сравнительно со своим весом удивительно прочен. Величина и форма его в высшей степени разнообразны: существует бамбук тяжелый и легкий, коротко– и длиннокольчатый, величиной от тростинки до высокой пальмы. Его чрезвычайно легко и чисто можно раскалывать и расщеплять вдоль и, благодаря полому строению, разрезать поперек и надрубать посредством острого ножа и топора. Будучи весьма крепким, бамбук в то же время эластичен; ни в сыром, ни в сухом виде он не имеет никакого специфического запаха или вкуса. Каким образом извлекают пользу из этих многообразных качеств бамбука, лучше всего выяснить при коротеньком перечислении главнейших предметов, изготовляемых из него на Малайском архипелаге.

Из бамбука легко изготовить довольно действенное оружие. Если очень косо срезать бамбуковое колено перед самым узлом, получится острый наконечник для копья, кинжала или стрелы, проникающий в мясо зверей не хуже железного. Многие малайские племена употребляют исключительно такие дротики. В восточной части Малайского архипелага, где в большом ходу лук и стрелы, это оружие изготовляется нередко исключительно из бамбука. Более толстые крепкие виды его, расщепленные и заостренные к концам, образуют тугой, очень эластичный лук; тоненькая полоска, вырезанная из коры этого бамбука, идет на тетиву, а из тонких, тростниковообразных видов получаются отличные стрелы. Одно из немногих земледельческих орудий папуасов, мотыга или кирка для сажания и выпалывания растений, изготовляется из плотного бамбука, срезаемого приблизительно так же, как и при изготовлении дротика.

Применений бамбука в домашнем обиходе почти невозможно перечислить. Из двух бамбуковых шестов достаточной длины можно быстро изготовить лестницу, делая надрезы как раз через каждый узел и вставляя в них тонкие бамбуковые же перекладинки или ступеньки. Для добывания ульев диких пчел с вершин высоких деревьев устраивается очень остроумная, довольно удобная бамбуковая лестница, достигающая какой угодно высоты. Для этого выбирают один из самых твердых и толстых видов бамбука и разрубают его ствол на отдельные обрубки длиной около фута. На одном конце они заостряются в виде колышков и затем вгоняются в дерево по одной отвесной линии на расстоянии, приблизительно, около трех футов друг от друга. Затем берут длинный тонкий бамбуковый ствол, выпрямляют его и крепко привязывают ротанговой или другой веревкой к свободным концам колышков, так что он вместе со стволом дерева и образует лестницу. Человек становится на эту лестницу и, поднимаясь по ней, продолжает строить лестницу, вколачивая все новые колья и прикрепляя к ним все новые шесты до тех пор, пока часто на 80– или 100-футовой высоте над поверхностью земли не достигнет нижних ветвей дерева. Так как вес человека распределяется на несколько кольев, которые соединены и подперты вертикальным шестом, то такого рода лестница гораздо безопаснее, чем можно подумать на первый взгляд, и установка ее подвигается вперед поразительно быстро. Точно так же на крупных скользких горных тропинках нередко устраиваются бамбуковые ступени, чтобы предотвратить соскальзывание при втаскивании тяжестей. Изготовляются они из одинаковой длины крепких бамбуковых обрубков, концы которых надрубаются как раз по узлам. Сквозь такие надрезы затем вколачиваются в землю крепкие бамбуковые колья, которые укрепляют ступень. Мачты и реи туземных судов делаются почти исключительно из бамбука и отличаются в одно и то же время совершенно исключительной легкостью, прочностью и гибкостью. Два или три больших бамбуковых ствола, благодаря своей плавучести, образуют лучшие аутригеры для лодок, из таких же стволов сооружаются и плоты. В городе Палембанг на Суматре есть целая улица плавучих домов, построенных на плотах из больших бамбуковых связок. Даяки на Борнео строят через реки или по краям обрывов исключительно бамбуковые мосты, иногда весьма остроумно прикрепляя их посредством косых бамбуковых шестов к вершинам свешивающихся деревьев, так что получаются настоящие висячие мосты. Пол в малайских жилищах делается почти всегда из бамбука, но на различный манер. Обыкновенно стволы раскалываются в длину, и отдельные половины скрепляются ротанговыми веревками; получается решетчатый, немного подгибающийся пол, очень удобный для босых ног туземцев. Лучшего рода пол делается из досок, изготовленных из очень толстых бамбуковых бревен; бревна эти распиливаются поперек на 3 – 4-футовые отрезки, которые затем с одной стороны раскалываются. Затем удаляются острым ножом перегородки, так что кусок можно развернуть и спрессовать, после чего он превращается в прочную доску с гладкой от природы поверхностью, которая после недолгого употребления становится замечательно ровной и блестящей. Ширмы, шкафы, циновки точно так же выделываются различными способами из бамбука, иногда из более тонких сортов, стволы которых раздавливаются и затем сплетаются, но чаще из тонких полос, связываемых ротангом или бамбуковой корой. Укрепленные на крестовинах бамбуковые прутья образуют превосходную кровать, своей эластичностью делающую излишним матрац. Стоит только покрыть ее циновкой, и получается удобное, покойное ложе. Все сорта корзин, начиная с самых грубых и тяжелых и кончая самыми нежными и изящными, приготовляются из бамбука. В местностях, сильно заселенных, как, например, на Ломбоке и в Макасаре, где строевой лес дорог, из бамбука строят целые дома; устои, стены, полы, крыши – все решительно сооружается из этого материала, и надо сознаться, что ни из какого другого нельзя так быстро и дешево выстроить столь изящного и удобного дома. На Молукках все виды мебели: превосходные стулья, софы, кровати – выделываются так дешево, как нигде, из того же материала, причем в отношении изящества, а вместе с тем и дешевизны мебель эта, вероятно, не имеет себе равной на всем свете. Стул там стоит полшиллинга, софа – два шиллинга.

Из более простых применений бамбук особенно пригоден для изготовления разных сосудов. Для этого разрезают некоторые, более легкие виды его на пятифутовые куски и просверливают перегородки; этим предотвращается слишком быстрое вытекание жидкости, и она выливается медленно и равномерно до последней капли. Такие сосуды, связанные по три, по четыре, носят на спине; дома их очень удобно расставлять по углам. Из бамбуковых труб приготовляют также удобные водостоки и водопроводы, подпирая их через известные промежутки небольшими козлами, состоящими из двух накрест связанных бамбуковых же палок. Таким образом вода доставляется в селения подчас из довольно-таки отдаленных местностей. Мерные сосуды для риса и пальмового вина, кружки и черпаки – все это туземцы имеют почти готовыми в виде бамбукового колена; если к нему прикрепить крышку, получается табакерка или коробочка для огнива. Из одного-единственного куска бамбука нетрудно приготовить шест для попугая с чашечками для корма и питья, а с несколько большей затратой труда – и очень красивую клетку. На острове Тимор из толстого бамбукового колена устраивают даже музыкальный инструмент. Для этого тщательно отделяют 7 полос коры для струн, оставляя их, однако, прикрепленными на концах и подпирая маленькими кусочками дерева, вгоняемыми под них, чтобы струны не отдирались дальше; инструмент, кроме того, прочно перевязывается на концах бамбуковой веревкой. Отверстие, вырезаемое с одной стороны, служит резонатором, когда играют на этой своеобразной арфе резкими щипками пальцев. На Яве туземцы прикрепляют к туго натянутым струнам тонкие бамбуковые полоски и, ударяя по ним маленькими палочками, воспроизводят высокие пронзительные звуки своих «гамелангов», или бродячих оркестров, которые составляются главным образом из гонгов и металлических тарелок различной величины. Из листьев и стволов некоторых видов бамбука фабрикуется почти вся обыкновенная китайская бумага, а молодые побеги, только что выступившие из-под земли, представляют собой чудный овощ, вкусный, как артишок. Бамбуковые колена – великолепная кухонная посуда для путешествий. В них свободно можно варить рис, рыбу и овощи; они служат посудой для сохранения сахара, соли, овощей, сиропа и вареных кушаний. Наконец, курильщик в несколько минут может из удачно подобранного бамбукового колена смастерить себе трубку или «хука» (индийский кальян).

Все это лишь немногие примеры бесчисленных применений бамбука на его родине; главной его особенностью является то, что для извлечения из бамбука пользы обыкновенно бывает достаточно нескольких минут там, где всякое другое дерево потребовало бы многих часов или даже дней работы. При всем этом бамбук так строен, так законченно изящен, как редко какое растение; гладкая равномерно кольчатая поверхность придает всем бамбуковым изделиям какой-то особый, орнаментальный отпечаток. В общем бамбук может считаться одним из ценнейших даров, которыми природа наделила туземцев жарких стран Востока.

 

Мангры

Сиамское мангровое дерево – Sonneratia alba

Из тропических растений, постоянно привлекающих наше внимание, следует упомянуть еще о манграх, или мангровах, растущих на морских побережьях в пределах зоны прилива и отлива, а также в устьях рек. Это низкорослые деревья с широко раскинутыми ветвями и переплетом воздушных корней, начинающихся на высоте нескольких футов над поверхностью земли. Наиболее характерная их особенность состоит в том, что плоды их прорастают еще вися на деревьях и, прежде чем в качестве готовых растений упасть на тенистую почву, дают от себя корни и ветви. Нередко корень достигает почвы раньше отпадания плода. Эти деревья много способствуют расширению берегов, так как многочисленные воздушные корни их, широко раскинувшись вокруг ствола, связывают ил и плавающие растительные остатки и таким образом поднимают и укрепляют берег; молодые же растения, спадающие нередко с самых крайних концов ветвей, быстро расширяют мангровую заросль до крайних пределов. Ветви точно так же спускают вниз молодые корешки, похожие на корни баньяна и превращающиеся в самостоятельные деревья. Таким образом образуется настоящий растительный лабиринт; переплет гибких корней и стволов сопротивляется действию прибоя и превращает в твердую почву ил, наносимый большими тропическими реками, гораздо скорее, чем бы это могло совершиться при обыкновенных условиях.

 

Мимозы

Из более невзрачных растений самые интересные – это, конечно, виды мимоз, обладающие чувствительностью. Родина большинства мимоз – Южная Америка, но один вид, Mimosa pudica, распространился по Африке и Азии, так что в настоящее время во многих местностях восточных и западных тропиков мимоза является обычной сорной травой, подчас совершенно затягивающей землю своей нежной листвой. Если мимозами зарос более или менее обширный участок земли, то ходьба по нему сопровождается весьма своеобразными явлениями. При каждом шаге все мимозы на известном расстоянии от шагающего внезапно, как бы пораженные параличом, съеживаются, из таких опавших мимоз среди поля образуется как бы дорожка в несколько футов шириной, выделяющаяся благодаря тому, что сомкнувшиеся листочки отличаются своим цветом. Объяснения этого явления, даваемые ботаниками, не слишком вразумительны, а значение и польза его еще более загадочны. Ведь из приблизительно 200 видов рода Mimosa лишь немногие одарены сколько-нибудь заметной чувствительностью, и во всем растительном царстве найдется очень немного растений, которые бы обладали более чем следами ее. Очень вероятно, что настоящие чувствительные растения в качестве низкорослых кустарников с нежной листвой могли бы быть истреблены травоядными животными, от чего их, может быть, спасает способность внезапно захлопываться при прикосновении угрожающей им пасти. То обстоятельство, что один вид столь широко распространился в тропиках в качестве сорной травы, свидетельствует, по-видимому, о некотором превосходстве его над большинством тропических трав. Все же остается непонятным, что, хотя большинство чувствительных видов мимозы до некоторой степени и колючи, столь простой и обычный способ защиты, как развитие сильных колючек и шипов, оказался как бы недостаточным и растение принуждено было прибегнуть к столь странному способу самозащиты, при котором оно словно притворяется мертвым; это производит впечатление наличия у него чувствительности и способности к сознательному движению.

 

Сравнительная редкость цветов

Среди обитателей умеренного пояса сильно распространено мнение, что пышная растительность тропиков должна порождать также и великолепную флору цветов; такой взгляд подтверждается и многочисленностью крупных красивых цветов, разводимых в наших оранжереях. На самом же деле по мере того, как растительность делается все более и более роскошной, цветы становятся все незаметнее, и это правило справедливо не только по отношению к тропикам, но также к умеренному и холодному поясам. В самом деле, ведь как раз среди скудной высокогорной растительности, у границы вечных снегов, появляются наиболее яркие альпийские цветы. По нашим веселым лужайкам, полям и склонам мы видим ярких цветов больше, нежели в рощах и лесах; точно так же и под тропиками мы находим больше всего цветков по таким местам, где растительность не так густа и роскошна. Растительность равномерно влажного экваториального пояса мощнее и многообразнее, чем где-либо, но в больших девственных лесах цветов на поверхности земли видишь очень мало. Бейтс, описав леса нижней Амазонки, спрашивает: «Но где же цветы? Мы были сильно разочарованы, не видя их или видя такие, которые по своему внешнему виду не представляли собой ничего особенного. Орхидеи редки в густых лесах низменностей и, по-моему, теперь это можно сказать с достаточной уверенностью, большинство лесных деревьев экваториальной Бразилии обладает малыми, незаметными цветами». Мой друг д-р Ричард Спрус (Richard Spruce) утверждает, что подавляющее большинство растений, собранных им в экваториальной Америке, отличалось незначительными зелеными или белыми цветами. Это вполне совпадает с наблюдениями, произведенными мною за время моего шестимесячного пребывания на островах Ару и более чем годичного на Борнео, где я жил почти исключительно в лесу. Значительные скопления цветов, бросающихся в глаза, попадаются так редко, что можно проходить недели, даже месяцы, прежде чем увидишь растение с цветками, действительно заслуживающими удивления. Изредка попадается дерево или куст, покрытые чудными желтыми, красными или пурпуровыми цветами, но такое явление можно назвать как бы красочным оазисом среди зеленой пустыни, и оно почти не изменяет общего аспекта растительности. Экваториальный лес слишком темен, чтобы в нем могли развиваться цветы и даже, в большинстве случаев сколько-нибудь значительная листва, за исключением папоротников и других любящих тень растений. И если бы леса не пересекались долинами рек, горными цепями, обрывистыми скалами и глубокими оврагами, цветов было бы видно еще меньше. Некоторые высокие лесные деревья имеют роскошные цветы, и если с возвышенного места посмотреть на вершины лесных деревьев, то зрелище иногда открывается поразительное; но все же нет ничего неправильнее представления, будто большинство видов тропических деревьев отличается особенно красивыми цветами, ибо очень сомнительно, чтобы такие виды вообще были многочисленнее, чем в умеренном поясе. В местах, по своей природе более открытых, как, например, по склонам крутых гор, по берегам рек, по краям крутых обрывов или же по опушкам проложенных по лесу дорог и порубок, все, что богатая растительность тропиков смогла дать в отношении цветов, имеется налицо, но даже и в таких исключительных местах привлекают внимание путешественника и вызывают его восторги не столько красота цветов, сколько свежесть и обилие зелени, изящество и неистощимое разнообразие растительных форм. Случайно можно натолкнуться на кустарник, оживленный цветами, или на дерево, обвитое цветущими лианами, но можно преодолеть и сотню миль, не видав ничего, кроме различных оттенков зелени и глубоких сумерек лесных трущоб. В книге Белта (Naturalist in Nicaragua) мы находим следующее описание девственных лесов, которые, будучи лесами горными и притом у самой границы экваториальной зоны, могут считаться весьма подходящим примером. «По обе стороны дороги возвышаются деревья исполинской высоты, вершины которых скрыты густым балдахином листьев; лианы свешиваются почти с каждого сука, перекидываются с дерева на дерево и спутывают лесных великанов гигантской сетью перекрученных канатов. То там, то здесь видно дерево, покрытое красивыми цветами, которые, однако, принадлежат не ему, но одной из лиан, вьющейся по его сучьям и спускающей вниз длинные обрывки, похожие на канаты. Лазающие папоротники и ванилевые растения одевают стволы, тысячи эпифитов покрывают ветви. Среди них мы видим крупные арумы с их длинными свешивающимися вниз воздушными корнями, гибкими и крепкими, так что туземцы повсеместно употребляют их в качестве веревок. Подлесок изобилует многочисленными мелкими видами пальм вышиной от 2 до 15 футов, время от времени красивый древовидный папоротник раскинет перистую крону на высоте в 20 футов над землей, радуя взор своими изящными формами. Большие широколиственные геликонии, кожистые меластомы, бегонии с их сочным стеблем и асимметричными мясо-красными листьями очень многочисленны и вообще типичны для лесов тропической Америки. Но так же характерны и цекропии с их белыми стволами и большими пальцеобразными листьями, похожие на гигантские канделябры. Местами почва покрыта большими желтыми, красными и белыми цветами, упавшими с высокого, невидимого глазу, дерева; местами воздух напоен чудным благоуханием, источник которого вы напрасно будете искать, так как пахнущие цветы тоже скрыты высоко над вами, затерянные в огромном всезатеняющем пологе листвы».

Canarium decumanum – типичное высокоствольное дерево экватора

Хотя и сомнительно (о чем еще будет речь), чтобы свет оказывал непосредственное влияние на окраску цветов, однако не подлежит сомнению, что он безусловно необходим для роста растений и для полного развития листвы и цветов. В лесу все – деревья, кустарники, лианы – стремится к свету, чтобы там развернуть свои цветы и дать плоды. Отсюда, может быть, и обилие лиан, использующих своих могучих соседей в своем стремлении подняться к этому необходимому источнику растительной жизни. Но даже и «крыша» леса, хотя и открытая действию света и зноя тропического солнца, не отличается особенным обилием ярко окрашенных цветов. Если посмотреть откуда-нибудь сверху на участок густого леса, часто на нем нельзя заметить ни одного цветного пятна. Но временами, именно в начале сухого времени года, все же можно усмотреть на зеленом фоне несколько желтых, белых, красных, реже синих масс, отделенных одна от другой значительными интервалами и обозначающих место, где находится покрытое красивыми цветами дерево.

Зависимость, твердо установленная теперь между окраской цветов и содействием насекомых их оплодотворению, быть может, имеет известное отношение к редкости цветов в экваториальных лесах. Различные формы жизни так тесно связаны друг с другом, что ни одно из них не может возрастать больше нормы, не вызывая также соответственного увеличения или уменьшения в числе других. Насекомые, более всего способствующие оплодотворению цветов, по всей вероятности не могут размножаться дальше известного предела, потому что в противном случае последовало бы соответственное размножение насекомоядных птиц и других животных, что сдержало бы их размножение. Главные опылители, пчелы и бабочки, на каждой стадии своего развития от яйца до взрослой формы имеют врагов, почему количество их ограничено причинами, совершенно не зависящими от количества пригодной для них растительной пищи. Очень возможно, что число способствующих оплодотворению насекомых слишком незначительно для опыления бесчисленных миллионов лесных деревьев на огромном протяжении, занимаемом экваториальной зоной. Поэтому многие виды приспособились или к самооплодотворению, или к перекрестному оплодотворению при посредстве ветра. Если бы не было такого ограничения числа насекомых, то можно думать, что непрерывная борьба за существование между растениями тропических лесов повела бы у несравненно большего числа их к выработке столь важной особенности, как яркая окраска цветов, ибо это качество почти необходимо растению для пользования выгодами перекрестного оплодотворения при помощи насекомых.

 

Заключительные замечания о тропической растительности

Взаключение этого общего очерка я еще раз вкратце пере числю главные черты растительного мира тропиков. Девственные леса экваториального пояса огромны, они подавляют грандиозностью и такой мощью растительности, какой мы почти никогда не видим в умеренном поясе. Из их отличительных особенностей наиболее замечательно разнообразие растительных форм и видов, постоянно встречающихся вместе с растущими бок о бок; замечательна и выдающаяся роль, которую играют паразиты, эпифиты и лианы, заполняющие все подходящие места оригинальными формами жизни. Если путешественник заметит какой-нибудь вид и захочет найти несколько экземпляров его, самые тщательные поиски часто бывают напрасны. Его окружают деревья различнейшей формы, величины и окраски, но один и тот же вид повторяется редко. Сплошь да рядом он подходит к дереву, похожему на искомое, но тотчас же убеждается в их различии. Может быть, он и найдет второй экземпляр через полмили или же совсем его не найдет, но в другой раз может натолкнуться на него совершенно случайно.

Это отсутствие совместного произрастания какой-нибудь одной древесной породы, столь обычного за пределами тропиков, объясняется, по всей вероятности, чрезвычайной равномерностью и постоянством тропического климата. Атмосферные условия, более чем какие-либо другие, влияют на рост растений; растения должны вести против климата жесточайшую борьбу за существование. По мере приближения к холодному поясу или к бесплодным пустыням разнообразие растительных групп и видов постепенно уменьшается; все большее и большее количество их оказывается непригодными к крайним климатическим условиям, и, наконец, остается лишь несколько немногочисленных благоприятно организованных форм, способных поддерживать свое существование. На крайнем севере таковыми являются сосны и березы, в пустынях – некоторые пальмы, колючие и ароматические кустарники. В равномерном экваториальном поясе нет такой борьбы с резкостями климата. Все растительные формы приспособились к благодатной жаре, к изобильной влажности, которые даже за время долгих геологических эпох должны были очень мало измениться. Таким образом, следствием непрерывной борьбы за существование между различными видами, населяющими жаркий пояс, явилось чудное равновесие сил организованной природы, которое хотя и допускает в одном месте преобладание одной формы, в другом – другой, но не терпит исключительного господства какого-нибудь одного растительного типа в ущерб остальным. Эти же самые общие причины привели к тому, что все свободные места в природе оказались заполненными специально приспособленными к ним формами; так, мы видим, что подлесок из низкорослых деревьев растет в тени высоких; точно так же всякое дерево дает пристанище множеству других видов, и некоторые деревья так густо заросли сидящими на них эпифитами, что мелкие ветви и горизонтальные сучья их превращаются в настоящие сады. Лазающие папоротники и арумы взбираются по самым гладким стволам, бесчисленные виды лиан спутанными массами перекидываются с ветви на ветвь и поднимаются на вершины самых высоких деревьев. Орхидеи, бромелии, арумы и папоротники вырастают на каждом выступе, из каждой трещины, живописно покрывая поваленные и гниющие стволы. Но и на этих паразитах паразитирует еще целый мир растений, их листья часто покрыты множеством печеночных и других мхов. Но равномерность климата – источник всего этого пышного изобилия и бесконечного разнообразия растительности – является в то же время и причиной часто прямо-таки удручающего ее однообразия. По словам Белта, «осенние тона, багрец и золото английских лесов там неизвестны, а тем более оживленные малиновые, пурпурные и желтые осенние оттенки канадской растительности, увядающая листва которой соперничает в игре цветов с умирающим дельфином, даже превосходит его в этом отношении. Неизвестен холодный зимний сон, неизвестно и радостное пробуждение растений к жизни при первом легком дуновении весны. Круговорот вечно бодрствующей жизни придает прекраснейшему тропическому ландшафту монотонный характер, несмотря на то что детали его, взятые в отдельности, блистают несказанной и многоликой красотой».

На естествоиспытателя тропическая растительность всегда производит неотразимое впечатление как богатством форм, необузданной энергией, проявляемой жизнью растений, так и той помощью, которую она оказывает ему в поисках законов, управляющих возникновением бесконечно изменчивых органических форм. Путешественник, которому в первый раз случится бродить по этим девственным лесам, едва может освободиться от чувства робкого изумления, похожего на то, которое в нас возбуждает вид безбрежного океана или альпийских фирновых полей. Колоссальность, торжественное величие, сумрак совершенно овладевают им и возбуждают в нем мысль о ничтожестве человека; только когда пройдет это первое впечатление, наблюдатель будет в состоянии обратить свои взоры на отдельные детали, совокупность которых вызвала в нем эти эмоции: только тогда он сможет исследовать в отдельности многообразные чудные жизненные формы, разбросанные вокруг него в неисчерпаемом изобилии.

 

Трудности предмета. – Общие черты животной жизни экваториальных лесов. – Дневные бабочки. – Особенности образа жизни тропических бабочек. – Муравьи, осы и пчелы. – Особые отношения муравьев к растительности. – Осы и пчелы. – Прямокрылые и другие насекомые. – Жуки. – Бескрылые членистоногие. – Общие замечания относительно тропических насекомых. – Птицы. – Попугаи. – Голуби. – Дятловые птицы. – Кукушки. – Трогоны, бородастики и птицы-носороги. Певчие птицы. – Рептилии и амфибии. – Ящерицы. – Змеи. – Лягушки и жабы. – Млекопитающие; обезьяны. – Летучие мыши, – Общий взгляд на животный мир тропиков.

 

Трудности предмета

Попытки описать животную жизнь экваториального пояса представят гораздо больше затруднений, чем описание растительного мира. С одной стороны, животные редко играют в ландшафте столь значительную роль; даже совершенное их отсутствие может пройти незамеченным, между тем как обилие, богатство форм и весь характер растительности по преимуществу останавливают на себе наши взоры. С другой стороны, распространение очень многих важных, характерных типов животных ограничено лишь одним из трех больших подразделений экваториального пояса, так что их, собственно говоря, нельзя назвать характерными для тропиков вообще; напротив, более обширные отделы животных, которые были бы широко распространены по тропикам и в то же время редки в умеренном поясе, очень немногочисленны и нередко охватывают животных настолько разнообразного вида, строения и образа жизни, что общее описание их становится невозможным. Итак, прежде всего допустим, что путешественник будет обращать внимание на все проявления животной жизни и, как полевой наблюдатель, в общих чертах знакомый с европейскими животными по наблюдениям их на свободе, будет тщательно подмечать особенности, которые отличают именно экваториальные леса. Как и при описании растений, мы исключаем всё специально-зоологическое, всю систематику и номенклатуру, поскольку они не являются необходимыми для правильного понимания и различения отдельных групп животных. Поэтому в порядке нашего описания мы не будем следовать зоологической системе, а будем описывать животных в том порядке, который естественно вытекает из многочисленности или важности их в общей картине. Наконец, предположим, что наблюдатель ни к какой группе не питает особенного пристрастия, что у него нет фаворитов, ради которых он мог бы проглядеть формы, играющие, может быть, более важную роль в ландшафте, чем предмет его любительства.

 

Общие черты животной жизни экваториальных лесов

Первое впечатление, оставляемое экваториальными лесами, это то, что в них почти не заметно никакой животной жизни. Зверей, птиц, насекомых надо выискивать, но очень часто это оказывается совершенно безуспешным. Бейтс говорит об этом в описании одной из первых своих экскурсий по девственным лесам Амазонской долины: «Мы были сильно разочарованы, не видя сколько-нибудь крупных животных. Не было заметно ни деятельной, шумной жизни, ни звуков. Мы не видели и не слышали обезьян, ни один тапир или ягуар не перебежал нам дороги. Птицы тоже казались очень немногочисленными…» И далее: «Впоследствии я имел достаточно оснований изменить свое мнение, составившееся у меня на основании первого впечатления, относительно количества и разнообразия животных здесь и в других местностях амазонских лесов. Фактически здесь много различных млекопитающих, птиц и гадов, только они живут очень разбросанно и в большинстве случаев чрезвычайно боятся человека. Леса, покрывающие эту страну, так велики и однообразны, что только через очень большие промежутки можно увидеть сколько-нибудь значительные скопления животных в каком-нибудь особо привлекательном для них пункте. Впрочем, Бразилия просто бедна наземными млекопитающими, и виды их мелки, почему они и не играют значительной роли в ландшафте. Охотник, думавший здесь встретить стада животных, подобные стадам бизонов Северной Америки или косякам антилоп и полчищам толстокожих южной Африки, был бы сильно разочарован. Мы много читаем в описаниях путешествий о сумрачной тишине бразильских лесов, и это – правда. Более продолжительное знакомство еще углубляет первое впечатление. Редкие крики птиц носят меланхолический, таинственный характер и скорее усиливают чувство одиночества, чем вносят оживление. Внезапный крик среди молчания озадачивает вас: то кричит какое-нибудь беззащитное, питающееся плодами животное, схваченное тигровой кошкой или удавом. Утром и вечером ревуны поднимают ужасающий, душераздирающий рев, среди которого трудно сохранить полную умственную сосредоточенность. Этот ужасный рев удесятеряет подавляющее впечатление, производимое негостеприимной дикостью южноамериканских лесов. Иногда даже среди полуденной тишины раздается внезапный грохот, далеко разносящийся среди всеобщего безмолвия: это обрушился крупный сук или целое дерево».

С незначительными изменениями эти слова относятся и к девственным лесам Малайского архипелага, и я не думаю, чтобы западная Африка представляла в данном случае исключение. Но все же есть одна группа животных, которых мы всегда встретим в более роскошных областях тропиков и нередко в таком количестве, что они играют определенную роль в ландшафте. Эта группа и наиболее характерна для экваториального пояса; с нее мы и начнем наш обзор – я разумею группу дневных бабочек.

 

Дневные бабочки

Там, где в пределах экваториальной зоны сохранился густой покров девственного леса, наблюдатель не может не поразиться обилием и удивительной красотой бабочек. Бабочки там не только изумительно многочисленны, но pi велики, изящны по форме, богато и разнообразно окрашены, и число видов их весьма значительно. Бабочки, быть может, столь же многочисленны и во многих подтропических местностях северного и южного полушарий, но это скорее является исключением, тогда как в экваториальном поясе, с указанными выше ограничениями, они принадлежат к обыденнейшим и вместе с тем наиболее заметным представителям животного мира. Чаще всего их видишь по зарастающим, но еще проходимым лесным дорогам и тропинкам, но они во множестве встречаются и у старых поселков, где к их услугам готовы плодовые деревья и кустарники. Вблизи старых городов, как Малакка и Амбон на Востоке, Пара или Рио-де-Жанейро на Западе, они особенно многочисленны; там встречаются красивейшие и примечательнейшие виды всего отряда. По внешности они сильно отличаются от бабочек Европы и вообще умеренного пояса. Сравнительно многие виды очень велики: крылья Papilonidae и Morphidae имеют в поперечнике от 6 до 8 дюймов; некоторые виды еще крупнее. Большая величина крыльев часто сопровождается и медленным полетом. Летая по большей части низко и часто отдыхая то со сложенными, то с распростертыми крыльями, эти благородные насекомые кажутся крупнее и виднее даже большинства наших европейских птиц. Неизгладимое впечатление на всякого, чуткого к красотам природы, производят большие голубые Morpho, медленно порхающие по лесным тропинкам в Пара, огромные, полупрозрачные, белые с черным Idea, золотисто-желтые Ornithoptera, которые, наподобие птиц, крупными взмахами крыльев носятся над цветущими кустарниками, одевающими берег островов Ке или Ару. Помимо величины нас поражает главным образом бесконечно разнообразная, блестящая окраска этих насекомых. Вместо скромной коричневой, неизменной желтой окраски с редкими красными, синими или оранжевыми пятнами, что мы видим у наших европейских бабочек, здесь господствуют чрезвычайно яркие металлические синие, чистейшие шелковисто-зеленые и великолепные красные тона, притом не мелкими пятнышками, а широкими зеркалами, оживленными черными каемками или фоном. В других случаях мы наблюдаем резко контрастирующие полоски синего и оранжевого, красного и зеленого или шелковисто-желтого цветов, оживленные бархатно-черным. Нередко крылья как бы припудрены металлически-зелеными чешуйками и блестками, иногда переходящими в синие, золотистые или насыщенно красные пятна. У некоторых видов эти пятна и рисунок крыльев как будто из расплавленного серебра или золота, другие виды отливают всевозможными цветами, подобно шелку с отливом или яркому опалу. Нередко обращает на себя внимание само строение крыльев. Хвосты на задней паре крыльев встречаются почти у всех семейств, но вид их весьма различен: то они ложкообразны, то длинны и заострены; встречаются хвосты двойные и тройные, а у некоторых более мелких видов они чрезвычайно длинны и часто изящно загнуты. У некоторых групп крылья удлинены и узки, у других серповидны. Хотя многие бабочки летают с огромной быстротой, существует и множество таких, которые порхают медленно и лениво, как будто у них нет врагов, которых они должны бояться, а следовательно, и причин, которые побуждают их спешить.

Ornithoptera paradisea (Новая Гвинея) самец

Число видов бабочек для каждой данной местности весьма различно; в общем оно в Америке значительно больше, чем в восточном полушарии, но везде намного значительнее, чем в умеренном поясе. За несколько месяцев усердного коллектирования на любом из Зондских островов можно собрать от 150 до 250 видов; от 30 до 40 можно собрать за день при благоприятной погоде и в соответствующих местах. На Амазонке можно достигнуть гораздо больших результатов: в удачный день сбор составит здесь примерно 60–70 видов, а за год в Пара можно собрать до 600. В ближайших окрестностях города Пара бабочек насчитывается свыше 700 видов, и местность эта считается наиболее богатой дневными бабочками на всем земном шаре. В Эга Бейтс за 4 года собрал 550 видов, в общем еще более разнообразных и красивых, чем в Пара. Бейтс следующим образом описывает одно из своих лучших для ловли местечек, расположенное на берегу озера, близ Эга: «Количество и разнообразие яркоокрашенных бабочек, порхающих по этой чаще в солнечные дни, было настолько велико, что они, носясь подобно ярким светлым хлопьям, придавали ландшафту своеобразный характер. Нельзя было ступить шагу, не спугнув их целыми роями с сырого прибрежного песка, на котором они собирались, чтобы всасывать влагу. Тут были налицо бабочки всех цветов, величин и форм; я насчитал 80 различных видов, принадлежащих к 22 родам. После обыкновенных желтых и оранжевых бабочек чаще всего попадались около 12 видов Eunica, очень крупных, отличающихся своей блестящей темно-синей и пурпурной окраской. Великолепно окрашенное создание Callithea markii, с массивными сапфиро-голубыми с оранжевым крыльями, показывалась лишь изредка. По некоторым дням, при очень спокойной погоде, два маленьких золотисто-желтых вида, Symmachia trochilus и S. colubris, появлялись на песке буквально целыми тучами, широко раскинув блестящие крылышки по его ровной поверхности».

Но если мы учтем, что в Англии найдено только 64 вида дневных бабочек, до 150 – в Германии, что многие из них распространены очень слабо и в тесно ограниченных пределах, что, наконец, эти количества добыты целыми сотнями коллекционеров за долгий ряд лет, мы сразу поймем, как колоссально богат экваториальный пояс этой жизненной формой.

 

Особенности образа жизни тропических бабочек

В образе жизни бабочек жаркого пояса есть много таких особенностей, которые редко или никогда не наблюдаются у бабочек умеренного пояса. Действительно, большинство из них настоящие дневные, но многие Morphidae восточных тропиков и все американские виды семейства Brassolidae принадлежат к сумеречным, появляясь после заката солнца и летая почти до наступления полной темноты. Других можно встретить днем, но только в самых темных уголках леса, где в сущности постоянно царят сумерки. Большинство бабочек летает довольно низко, от 5 до 10 футов над поверхностью земли, и только немногие держатся выше, так что их трудно поймать, но зато очень многие, особенно Satyridae и Erycinidae, некоторые Nymphalidae, держатся совсем у поверхности земли и обычно садятся на самые низкие кустарники. Что касается полета, то виды обширных и принадлежащих почти исключительно тропикам семейств Heliconidae и Danaidae летают очень медленно, как-то особенно раскачиваясь. Многие Nymphalidae и Hesperidae, обладающие сильным туловищем, летают, напротив, очень быстро; они проносятся мимо вас так стремительно, что глазом нельзя уследить за ними, и рассекают при этом воздух иногда даже более громко, чем колибри.

Тропические бабочки держатся в местностях самого разнообразного характера; садятся и отдыхают они точно так же весьма различным и не редко характерным образом. Многие любят сырые открытые места, как, например, берега рек и водоемов, и собираются там сотнями, но эти стаи состоят почти исключительно из самцов, самки же остаются в лесу, куда их партнеры вновь возвращаются после полудня. Большинство бабочек садится на листья и цветы со сложенными и вытянутыми вверх крылышками, и лишь рано утром или только что вылупившись из куколки они их расправляют, чтобы высушить на солнце. Но есть виды, отличающиеся совершенно особенными привычками. Некоторые садятся всегда на древесные стволы, по большей части с поднятыми крылышками, только Aregoniae их расправляют и сидят всегда головой вниз. Многие Nymphalidae предпочитают верхушку кола, другие предпочитают кустарник с засохшей листвой, третьи – камни, песок или сухие лесные тропинки. Разлагающиеся животные и растения привлекают к себе довольно многих бабочек, и если их оттуда спугивать, они изо дня в день возвращаются назад. Некоторые Hesperidae, а также виды родов Cyrestis, Symmachia и некоторых других садятся на землю с распластанными и почти прижатыми к земле крылышками, как будто желая показать себя в самом выгодном свете. Маленькие, изящные Erycinidae Южной Америки отличаются весьма разнообразными привычками. Большинство из них забирается, распластав крылья, под листья, так что бабочка, опускаясь, вдруг куда-то исчезает. Но есть и такие, как, например, красивая, усыпанная золотистыми пятнами Helicopsis cupido, которые садятся под листья со сложенными крылышками. Лишь немногие, как, например, Charis и Themone, садятся на листья с раскрытыми крылышками. Даже великолепно окрашенные Erycinidae сидят всегда открыто и подняв крылышки, как большинство других бабочек. Подобные особенности наблюдаются также у Hesperidae. Все они садятся на наружную поверхность листьев или на землю, но одни из них складывают крылышки, другие их распластывают, а третьи складывают переднюю пару крылышек и опускают заднюю, как это наблюдается у некоторых европейских видов. Многие Lycaenidae, например виды Thecla, имеют любопытную привычку, сидя с поднятыми крыльями, двигать в противоположные стороны задней их парой, причем они становятся похожими на эксцентрические вращающиеся диски.

Большинство бабочек исчезает с наступлением ночи, прячась в листьях, на сучьях, стволах или вообще на предметах, гармонирующих с их собственной окраской и рисунком. Только ярко окрашенные Heliconidae и Danaidae не прячутся, а в продолжение всей ночи висят на концах тонких ветвей или же открыто сидят на листьях. Будучи несъедобными, они не боятся никаких врагов, а потому не имеют нужды и скрываться.

Довольно обыкновенны в тропических лесах и летающие днем ночные бабочки, блестяще и красиво окрашенные. Великолепнейшие из них – Uraniae; их золотисто– или зелено-крапчатые хвостатые крылья походят на крылья настоящих махаонов. Не менее великолепны и Agaristidae восточного полушария, а рои красивых Aegeriidae и «стеклянниц» составляют украшение мира насекомых всей экваториальной зоны.

Разительные примеры половой и локальной изменчивости, защитных приспособлений и мимикрии, наблюдаемые среди тропических бабочек, подробно обсуждены мною в другом месте. Для обоснования законов изменчивости во всех их видоизменениях эти красивые создания стоят больше, чем какие бы то ни было другие животные, благодаря как своей большой индивидуальной численности, так и усердию, с какими их всегда собирали и изучали. Ни одна другая группа, может быть, не обнаруживает с такой определенностью и точностью отличительных признаков рода и вида, вероятно, потому, что, по меткому замечанию Бейтса, все внешние признаки изменения организации проявляются в ней в преувеличенном масштабе в смысле величины, формы, окраски и жилкования крыльев. Маленькие чешуйки на крылышках образуют известный рисунок, который и изменяется при малейшем изменении окружающих условий. Эти чешуйки нередко характеризуются отсутствием точек и пятен, иногда даже на большей части поверхности крылышек, которые в таких случаях прозрачны, исполосованы только темными жилками и покрыты легкими полутенями или мелкими яркими пятнами – особый род нежной красоты, свойственной многим южноамериканским бабочкам. Пусть следующие слова Бейтса послужат хорошим заключением нашему очерку об этих прекрасных насекомых: «Можно сказать, что на этих распростертых пленках природа, как на скрижалях, начертала историю изменений видов, настолько явственно отражаются на них все изменения организации. И так как законы природы должны быть одинаковыми для всех существ, то все заключения, справедливые для этого отряда насекомых, можно распространить ина весь органический мир. Поэтому изучение бабочек, этого олицетворения непостоянства и легкомыслия, вместо того, чтобы находиться в пренебрежении, будет впоследствии считаться одной из важнейших отраслей биологических наук».

После бабочек более всего оживляют тропическую природу и возбуждают наш интерес, пожалуй, птицы. Но во избежание перескакивания от одной группы животных к другой, не связанной с нею родством, я лучше сначала опишу остальные отряды насекомых в том порядке, в каком они привлекают внимание наблюдателя по своей численности, разнообразию, образу жизни и другим важнейшим особенностям. Я начну с одной группы, которая по незначительной величине и темной окраске своих представителей едва ли выдвинулась бы на первый план, если бы не привлекала к себе непременного внимания всякого посетителя тропиков своим повсеместным распространением, своеобразными привычками, а также причиняемым человеку беспокойством.

 

Муравьи, осы и пчелы

После бабочек чаще всего попадаются на глаза под тропиками перепончатокрылые; они любят солнце, местопребыванием их являются сады, окрестности домов, так же как и лесная тень. Они не прячутся, и между ними есть выделяющиеся своей величиной и внешним видом, а иногда и красивой окраской и бросающимся в глаза рисунком. Хотя муравьи, быть может, и самые мелкие и невзрачные из всех тропических насекомых, но они так многочисленны и вездесущи, нравы их так своеобразны, а причиняемый ими вред подчас настолько разрушителен, что по отношению к ним постоянно приходится быть начеку, и в общем из своего отряда они первые заслуживают нашего внимания.

Муравьи попадаются везде. Их множество в домах, где они проникают под пол, крышу, на нижней поверхности которой они строят свои гнезда, проводят крытые земляные ходы по столбам и дверям. В лесу они живут на земле, под листьями, на ветвях, под сгнившей корой, а многие виды гнездятся даже в живых растениях, которые тогда изменяются совершенно особенным образом специально для их удобства. Одни муравьи жалят очень чувствительно, другие просто кусают; одни безвредны, другие являются чрезвычайно опасными вредителями; число их видов очень велико. В Индии и на Малайском архипелаге их найдено почти 500; без сомнения, так же богаты ими и остальные тропические страны. Я сначала опишу различные малайские виды, потом наиболее интересные группы из южноамериканских, руководствуясь обстоятельнейшими наблюдениями Бейтса на Амазонке и Белта в Никарагуа.

Из всех муравьев во всех частях света наиболее распространены семейства Formicidae, представители которого не жалят и почти все безвредны. Одни из них строят нежные, тонкие, как бумага, гнезда, другие ютятся под камнями и в траве. Многие живут в сожительстве с травяными тлями, поедая сладкие выделения последних. По величине они колеблются от огромного Formica gigas, достигающего в длину более дюйма, и до крошечных, едва различимых простым глазом видов. Представители рода Polycharis, распространенные в лесах Востока, вооружены оригинальными крючками и колючками, поверхность их тела нередко красиво скульптирована. Индивидуальная численность их не очень велика; живут они по большей части на деревьях, ползая по листве и стволам. У одного вида имеются на спине придатки, наподобие рыболовных крючков, другие снабжены длинными прямыми колючками. Они обычно строят свои бумажные гнезда на листьях и, если их встревожить, высыпают наружу и трутся о свое жилище, производя таким образом громкий треск. Но гнезда различных видов отличаются друг от друга не только по величине, но и по архитектуре и способу прикрепления. Поселяясь сравнительно немногочисленными колониями на открытых местах, будучи не слишком подвижными, но по большей части крупными и довольно заметными насекомыми, они, без сомнения, особенно подвержены нападениям со стороны насекомоядных птиц и других животных. Не имея ни жала, ни сильных челюстей для самозащиты, они, наверное, были бы осуждены на исчезновение, если бы не обладали какими-нибудь другими особенными защитными приспособлениями. Таким приспособлением безусловно является твердый и гладкий покров их тела с его замысловатыми крючками, колючками, бугорками и щетинками, делающими этих муравьев малосъедобной пищей, должно быть, легко застревающей во рту или глотке преследователя.

Заслуживает внимания зеленый муравей Oecophylla smaragdina» часто встречающийся на Малайских островах, довольно крупный, длинноногий, очень деятельный и смышленый; он строит свое жилище из листьев, склеивая их друг с другом (именно из листьев Zingiberaceae). Если притронуться к такому гнезду, выбегают несколько муравьев, очевидно в сильном гневе, выпрямляются и, стуча по листьям, производят трещащий звук. Без сомнения, этот шум отпугивает многих врагов и является единственным средством самообороны, которым обладают эти животные, потому что, если они и пытаются кусаться, их челюсти оказываются тупыми и укус не причиняет никакой боли.

Бродячий муравей Eciton vagans (Южная Америка)

Из жалящих муравьев мы прежде всего имеем несколько одиночных, неколониальных видов, принадлежащих к роду Odontomachus, которые, бегая по лесу, обращают на себя внимание своими чрезвычайно длинными, тонкими и изогнутыми жалами. Эти последние далеко не сильны, но в высшей степени приспособлены поддерживать насекомое, пока оно жалит: ужаление же достаточно болезненно. Такие же большие, больно кусающие муравьи принадлежат и к семейству Poneridae, богатому видами, но не отдельными особями. Ponera clavata из Гвианы принадлежит к числу наиболее болезненно кусающих муравьев. Это крупный, живущий в лесах прямо на земле вид, которого страшно боятся туземцы, так как его укус кроме боли вызывает и недомогание. Меня однажды ужалил представитель вида, близко родственного этому, когда я босиком шел по лесу верхнего Рио-Негро: укус причинил мне такую боль и опухоль ноги, что я едва дошел до дома и целых два дня должен был сидеть в комнате. С сэром Ричардом Шомбургом было еще хуже: от боли он упал в обморок и затем заболел лихорадкой.

Myrmicidae, к которым мы теперь переходим, вполне могут быть названы муравьями-разрушителями, так как они весьма многочисленны и имеют склонность уничтожать все попадающееся им на пути. Многие из них кусаются, причиняя боль, подобную внезапному ожогу, почему их называют также «огненными» муравьями. Они нередко кишат в домах, истребляют все съедобное, и ограждение водой является единственным средством избавиться от них, но и эта защита может оказаться недействительной, так как немного пыли, плавающей на поверхности воды, дает возможность мелким видам переправиться через нее. Масло помогает лучше, и я, лишившись нескольких ценных экземпляров насекомых, до которых муравьи особенно лакомы, всегда применял это средство. Один вид описываемого семейства, маленький черный, принадлежащий к роду Cremastogaster, завладел моим домом в Новой Гвинее, обосновался на чердаке и стал сооружать свои крытые ходы по всем столбам и по настилу пола. Муравьи засели также и в досках, употребляемых мною для расправления бабочек, заполнили щели своими ячейками и сложили туда свои запасы маленьких паучков.

Они находились в непрестанном движении, сновали по столу, забирались в постель, перебегали через меня самого. К счастью, это были дневные животные. Если я с вечера хорошенько выметал свою постель, то мог быть спокоен ночью. Но днем я все время чувствовал, как они ползают по моему телу, а иногда какой-нибудь из них кусал меня так больно, что я вскакивал и тотчас же принимался за обидчика, которого по большей части и находил крепко вцепившимся челюстями и изо всей силы вонзившим в меня свое жало. К другому роду, Pheidole, принадлежат лесные муравьи, живущие под сгнившей корой или в земле, чрезвычайно прожорливые. Они бурого или черноватого цвета, но представители одного и того же вида удивительно отличаются друг от друга по форме и величине, крупные из них имеют огромную голову, значительно превосходящую по величине туловище, а сами они по крайней мере в сто раз тяжелее самых мелких особей своего вида. Эти «головастики» чрезвычайно вялы и не в состоянии поспеть за более мелкими и деятельными работниками, которые часто окружают их и тащат за собой, как раненых солдат. Трудно сказать, какую пользу приносят они колоний; Бейтс того мнения, что они просто служат приманкой для насекомоядных птиц и этим оказывают защиту своим более полезным товарищам. Муравьи описываемого рода питаются личинками, термитами и вообще мягкотелыми, беззащитными насекомыми и, по-видимому, соответствуют муравьям-фуражирам Америки и бродячим муравьям Африки, хотя менее прожорливы и многочисленны, чем эти последние.

К родственному роду Solenopsis относятся красные муравьи, которые, проникая в дома, являются на Молукках настоящим бичом населения. Колонии их располагаются под землей, муравьи проникают в жилище сквозь полы и пожирают все сколько-нибудь съедобное. Укус их болезненен, и «огненными» называют некоторые виды именно этих муравьев. Если они осадили дом, то все столы и ящики надо ставить на обрубки или камни, опущенные в сосуды с водой; опасность их нападения грозит даже одежде, если она не совсем чисто вымыта, и горе несчастному, который наденет платье, в складках которого сидит дюжина-другая таких муравьев. Когда их много, то чучела птиц и другие объекты естественноисторических коллекций можно спасти от них лишь с величайшими затруднениями. Они прогрызают кожу вокруг глаз и основания клюва, и стоит только оставить чучело хотя на полчаса незакрытым, оно пропало. Однажды я вошел в хижину одного туземца отдохнуть и позавтракать и положил большую жестянку для коллектирования, полную редких бабочек и других насекомых, рядом с собой на скамейку. Уходя из дома, я заметил на жестянке несколько муравьев, открыл ее и увидел лишь кучу отгрызенных крылышек и туловищ, облепленных сотнями огненных муравьев, доканчивавших свою трапезу.

Знаменитый южноамериканский муравей «сауба» (Oecodoma cephalotes) близко родствен вышеописанному и еще более прожорлив, хотя, по-видимому, питается только растительной пищей. Он прорывает под землей обширные галереи, выносит землю на поверхность и сооружает из нее большие кучи, нередко более 100 футов в поперечнике и от 1 до 3 футов в высоту.

Когда я в первый раз увидел в лесу близ Пара эти большие сооружения из красной или желтой земли, мне трудно было поверить, что они насыпаны не людьми или хотя бы крупными роющими животными. В эти подземные камеры муравьи собирают обильные запасы свежей листвы. Они выгрызают из листвы кружочки и несут их, шествуя правильной колонной в несколько дюймов шириной, которая имеет вид потока живой листвы. Значительная длина подземных ходов несомненно частично объясняется тем, что эти муравьи долго остаются на одном и том же месте, так что если часть ходов обрушится или вообще сделается бесполезной, они продолжают ходы в другую сторону. На острове Марахо близ Пара я заметил колонну сауба, шествовавших по тропке, по которой они таскали листья из близлежащей рощи, причем родственник владельца местности уверял меня, что муравьи пользуются этой тропой вот уже 20 лет. Поэтому нет ничего удивительного в утверждении Бейтса, что подземные ходы муравьев в ботаническом саду города Пара прослежены посредством дыма на протяжении более 70 ярдов. Становится вероятным и другой, еще более поразительный пример, приводимый достопочтенным м-ром Гамлетом Клэрком (Rev. Hamlet Clark), а именно что один из родственных сауба видов прорыл в Рио-де-Жанейро туннель под ложем реки Парагиба, имевшей в этом месте приблизительно 1/4 мили в ширину. Эти сауба, по-видимому, предпочитают привозные растения туземным; поэтому особенно страдают от их нападений молодые апельсинные, кофейные, манговые плантации; там, где эти муравьи попадаются в большом количестве, садоводство становится почти невозможным. Белт дает этому факту остроумное объяснение. «В продолжение столетий, – говорит он, – продолжалась борьба между муравьями и растениями; виды растений, менее вкусные или питательные, уцелели от муравьев, которые постепенно принимались за другие виды. С течением времени туземные деревья выработали в себе особенности, до известной степени защищающие их от муравьев, а иноземные, еще не подвергающиеся аналогичным изменениям, конечно, имеют больше шансов прийтись им по вкусу». Белт, который целых 4 года воевал с сауба, защищая от них свой сад в Никарагуа, утверждает, что лучшее средство уничтожить или прогнать их – это карболовая кислота и сулема.

Трудно сказать, для чего муравьи стаскивают такие невероятные количества листвы; это еще не вполне выяснено. По Бейтсу, амазонские виды употребляют их для покрытия земляных куполов, воздвигаемых над входом в подземные помещения; кусочки листвы старательно накладываются на них и удерживаются в таком положении тоненьким слоем из комочков земли. В Никарагуа Белт находил пещеры, полные коричневой, волокнистой массы; он полагает, что это и есть листва, пережеванная и пронизанная тонкими, нитевидными грибками, разветвляющимися в ее массе и служащими пищей для личинок, т. е. он считает листву удобрением, собираемым муравьями для культивирования этого грибка.

Если сауба проникнут в дом, что часто случается ночью, они проявляют большую прожорливость. Однажды я во время путешествия по Рио-Негро купил около гарнца рису и, завязав его в большой бумажный носовой платок, положил на скамейку в хижине туземца, где мы ночевали. На следующее утро мы нашли половину риса на полу, другая была растащена муравьями, а опорожненный платок лежал на скамейке, причем, разумеется, был продырявлен сотнями кругло выгрызенных отверстий, так что походил на настоящее решето.

Муравьи Oecophylla smaragdina за работой

Муравьи-фуражиры рода Eciton, особенно распространенные в экваториальных лесах Америки, являются другой интересной группой. Это – охотники; постоянно большими стаями они бегают по лесу, преследуя насекомых. Особенно жадны они до личинок, гусениц, термитов, тараканов и других мягкокожих насекомых. Каждая стая сопровождается насекомоядными птицами, которые бросаются на крылатых насекомых, пытающихся спастись от муравьев. Эти последние нападают даже на осиные гнезда, разрывают их в клочки и вытаскивают оттуда личинок. Кусаются и жалятся они жестоко, и, кто по несчастью наступит на стаю эцитонов, скоро весь облепляется ими и должен как можно скорее удирать. Они снуют не только по земле, но и по кустам и низким деревьям, обыскивают каждый сучок, счищая с него насекомых. Нередко они, подобно бродячим муравьям Африки, проникают в дома и пожирают там тараканов, пауков, тысяченожек и других членистоногих. Эцитоны, по-видимому, не имеют постоянного места жительства, непрестанно странствуя в поисках добычи, но мимоходом поселяются в дуплах деревьев и других подходящих местах.

Может быть, самые замечательные муравьи – это открытые Бейтсом слепые виды эцитонов, роющие во время своих походов крытые ходы или туннели. Если они встречают на пути древесный пень или другой предмет, представляющий для них хорошее место для охоты, они пробираются во все трещины в поисках добычи, а подземный ход служит им убежищем на случай опасности. Эти насекомые, которых теперь известно два вида, совершенно лишены глаз, и почти невероятно, чтобы отсутствие столь важного органа чувств не вредило им. И все же, согласно учению о естественном отборе, все постепенные изменения, влекшие за собой недоразвитие и, наконец, совершенное исчезновение глаз, должны были быть для них целесообразными. Правда, эти виды обходятся без глаз, но это сделалось возможным, по всей вероятности, лишь при условии, что параллельно с постепенной атрофией зрения взамен него развивались новые инстинкты и защитные приспособления; все же это только недостаточное объяснение окончательной потери такого неоценимого, свойственного почти всем животным чувства, и притом у существ, которые странствуют и охотятся совершенно так же, как и их одаренные зрением родичи.

 

Особые отношения муравьев к растительности

Недавно обратили внимание на замечательно интересные отношения, которые существуют между многими видами деревьев и кустарников и живущими на них муравьями. На Малайских островах встречается несколько любопытных кустарников из подсемейства Cinchonoideae, cem. Rubiaceae, живущих на деревьях в качестве эпифитов; их вздутые стволы представляют собой настоящие муравьиные гнезда. Молодые стволы образуют маленькие узловатые клубни, в пустотах которых обосновываются муравьи; со временем эти клубни превращаются в неправильного очертания массы величиной с большую тыкву, имеющие внутри вид сотов, в ячейках которых и живут муравьи.

Аналогичные случаи наблюдаются в Америке у растений, принадлежащих к нескольким семействам. Одним из лучших примеров являются Melastomataceae, y которых образуется нечто вроде карманов благодаря вздутию листового черешка; такой карман дает приют колонии мелких муравьев. Полые стволы цекропий (Cecropia), своеобразных деревьев со светлой корой и большими, белыми снизу, лапчатыми листьями, постоянно населены муравьями, прогрызающими себе через их кору небольшие входы; но, по-видимому, здесь нет никаких специальных приспособлений к жизненным потребностям муравьев. Белт описывает один вид акации, в необыкновенно больших полых колючках которой всегда живут муравьи. Пока эти колючки молоды, они мягки и наполнены сладковатой мякотью, так что, занимая колючку, первоначально муравьи имеют в своей новой квартире запасы пищи. Впоследствии обильное питание доставляют им медоносные железки листовых черешков и маленькие желтые, похожие на плоды тельца, охотно ими поедаемые. Поэтому муравьи и обосновываются на дереве оседло. Белт, основываясь на своих тщательных наблюдениях, держится того мнения, что эти муравьи защищают растение, на котором они живут, от листоядных насекомых, особенно от прожорливых сауба, что они, следовательно, являются своего рода постоянной армией, содержимой растением в целях самозащиты. В пользу этого мнения говорит и то обстоятельство, что и другие растения, например виды рода Passiflora, имеют на молодых листьях и обертках бутонов медоносные железки, постоянно привлекающие маленьких черных муравьев. Если это так, то мы должны признать, что необходимость защиты от разрушительных нападений листоядных муравьев выработала у некоторых растений ряд своеобразных приспособлений. Те растения, листва которых была особенно привлекательна для врагов, были скоро выполоты действием отбора; сохранились те, у которых появились защитные вариации.

Так возникло любопытное явление, выражающееся в том, что известные растения специально приманивают определенных насекомых для защиты от других. Обилие прожорливых листоядных Муравьеве Америке делает тогда понятным, почему измененные описанным образом растения попадаются там гораздо чаще, чем в Старом Свете, где, по-видимому, нет муравьев с такими разрушительными привычками.

 

Осы и пчелы

Эти насекомые очень многочисленны под тропиками и благодаря своим крупным размерам, блестящей окраске и большой подвижности всегда привлекают наше внимание. Красивейшие из них, конечно, Scoliidae, широкие, большие туловища которых, часто до 2 дюймов длиной, опоясаны великолепными кольцами желтого или оранжевого цвета. К семейству Pompilidae тоже относится бесконечное множество крупных красивых насекомых с туловищем и крыльями иссиня-черного цвета и необычайно длинными ногами. Часто видишь в лесу, как они тащат больших пауков, жуков и другую добычу. Более мелкие виды нередко залетают в человеческие жилища и строят себе земляные гнезда; они собирают в них запасы маленьких зеленых паучков, которых парализуют укусом и употребляют в качестве корма личинок. Eumenidae – красивые осы с узким и удлиненным брюшком, строят конусообразные, как бы бумажные гнезда с небольшим количеством закрытых ячеек, в которые откладывают свои яйца. Из пчел особенно выделяются Xylocopae, или «шмели-плотники». Они похожи на крупных шмелей, но отличаются от них широким, плоским, блестяще-черным или сине-кольчатым туловищем; они постоянно просверливают в столбах домов большие глубокие круглые дыры. Настоящие медоносные пчелы обращают на себя внимание в восточных тропических странах своими большими полукруглыми сотами, свободно, без всякого прикрытия привешиваемыми к вершинам высочайших деревьев. Такие открытые ульи дают очень много воску и меду; кроме того, лакомым блюдом для туземцев Борнео, Тимор и других островов, где водится много этих пчел, являются их личинки. Эти пчелы очень воинственны, часто целыми милями преследуют нарушителя их покоя и жалят очень жестоко.

 

Прямокрылые и другие насекомые

[61]

После бабочек и муравьев из насекомых наиболее привлекают внимание путешественника различные виды семейств Mantidae и Phasmidae: одни – благодаря принимаемым ими странным позам и яркой окраске, другие – благодаря своему сходству с листьями и сучками. Mantidae, называемые «богомолами» благодаря своей привычке держать передние ножки высоко поднятыми, как бы для молитвы, – сущие тигры среди насекомых; они подкарауливают и схватывают добычу своими мощными, пилообразно зазубренными передними конечностями. Обыкновенно они окрашены под цвет листвы, в которой живут, и благодаря тому, что сидят совершенно неподвижно, легко ускользают от взоров наблюдателя. Phasmidae – совершенно безобидные листоядные насекомые разной формы: одни широки и листообразны, другие длинны, с цилиндрическим телом, похожим на сучок, отчего их называют «странствующими сучками», или «палочниками».

Сходство некоторых из них с растением, на котором они живут, действительно необычайно. Настоящие листовидки восточного полушария, принадлежащие к роду Phyllium, величиной со средних размеров лист, и их широкие надкрылья, расширенные края головы, груди и ног совершенно придают им вид листьев. Жилкование и зеленая окраска крыльев соответствуют жилкам и окраске листа их кормового растения, и так как днем они сидят спокойно и едят только ночью, то заметить их трудно. На Яве их часто держат живыми на ветвях гуаявы; новички, которым показываешь оригинальное животное, постоянно спрашивают: да где же оно? Несмотря на уверения, что оно у них под носом, они настаивают на том, что не видят никакого насекомого, а только ветку с зелеными листьями.

Листовидка PhyIlium scythe

Бескрылые «стеблевидки», или «палочники», по большей части велики, часто от 8 дюймов до фута длины. Они очень многочисленны на Молукках и обыкновенно сидят по опушкам лесных дорог. По своей окраске, маленьким бугоркам и узелкам на теле, по сходству с мелкими веточками своих ног, то плотно прижатых к телу, то свободно отставленных, они так поразительно похожи на сучки, что при помощи одного только зрения невозможно отличить настоящий, засохший и свалившийся с дерева, сучок от живого насекомого. Автор часто подолгу стаивал перед ними в нерешительности, будучи, наконец, вынужден призывать на помощь осязание, чтобы разрешить недоумение. Одни стеблевидки малы, тонки и похожи на мельчайшие веточки; другие имеют даже крылья и, что всего удивительнее, нередко великолепного красного или желтого цвета, иногда с черными полосками. Но, сидя спокойно, они так плотно складывают эти крылья, что совершенно прячут их под узкие надкрылья; насекомое становится тогда зеленым или бурым и едва заметно среди ветвей и листьев. Сходство с различными частями растения еще усиливается у некоторых видов Phasmidae благодаря наличию зеленых придатков на различных частях тела, которые кажутся тогда совершенно покрытыми мхом. Такие виды встречаются в сырых лесах Малайских островов и Южной Америки и так поразительно походят на мшистые сучки, что необходимо тщательнейшее исследование, если желаешь убедиться в присутствии живого насекомого.

Палочник

Многие из кузнечиков тоже обладают хорошо выраженным подражательным сходством с зелеными или бурыми истлевшими листьями. В последнем случае они часто имеют на крылышках маленькие прозрачные пятнышки, похожие на проеденные кем-то дырочки. Что такая внешность действительно обманывает преследователей этих насекомых, это не подлежит сомнению; в противном случае Phasmidae, наверное, скоро были бы истреблены. Они велики, вялы, мягки и сочны, не имеют ни оборонительного оружия, ни возможности улететь. Поэтому они жадно поедаются многими птицами, особенно кукушками, желудки которых нередко бывают полны этих насекомых. Но все же громадное количество их избегает гибели и, без всякого сомнения, лишь благодаря своему сходству с растениями. Белт упоминает об одном интересном случае, когда такое сходство несомненно спасло листовидного кузнечика. Он лежал неподвижно среди кучи насекомоядных муравьев, которые все время перебегали через него, не подозревая, что имеют дело с насекомым, а не с листом. Конечно, кузнечик мог бы спастись от муравьев бегством, но тогда он мгновенно сделался бы добычей птиц, которые во множестве сопровождают эти бродячие полчища муравьев и ловят улетающих насекомых. Гораздо более, чем эти замаскированные виды, привлекают наше внимание большие кузнечики с великолепными красными или синими, с черными крапинками, крыльями. Многие из них достигают в размахе крыльев целого фута; они летают днем, и их крепкие шиповатые ноги, должно быть, защищают их от мелких птиц. Они попадаются далеко не часто, но если встретишь такого кузнечика, то он вполне удовлетворяет нашим представлениям о величине и великолепии тропических насекомых.

 

Жуки

При всем невероятном множестве и пестроте жуков, населяющих тропики, нельзя сказать, чтобы они играли среди животного мира экваториального пояса столь значительную роль, как этого можно было бы ожидать. Каждый энтомолог в этом отношении сначала разочаровывается. Он должен искать жуков так же тщательно, как и у себя на родине, и крупные их виды, за исключением некоторых, очень обыкновенных, чрезвычайно редки. Больше всех привлекают внимание своей величиной и красотой Buprestidae, или златки, и усачи, или Longicorniae.

Первые по большей части обладают гладким удлиненно-овальным телом; они коротконоги, с короткими сяжками и отличаются необычайно красивой металлической окраской. Чаще всего они попадаются на поваленных деревьях и в листве, обыкновенно на самом припеке, и принадлежат к великолепнейшим украшениям тропических лесов.

Некоторые страны умеренного пояса, особенно Чили и Австралия, обладают, правда, тоже немалым количеством не менее красивых златок, но все же наиболее крупные виды свойственны тропикам; в частности, на Зондских островах они крупнее всего.

Усачи – изящные жуки, обычно с длинными сяжками и ногами, бесконечно разнообразные по форме, окраске и рисунку. Некоторые из них – крупные, массивные насекомые, до 4 дюймов длины, другие – не больше мелкого муравья. Большинство усачей окрашено скромно, но часто с изящным мраморным ветвистым или пятнистым рисунком надкрылий. Впрочем, есть усачи синие, красные или богатейших металлических оттенков. Сяжки их нередко исключительно длинны и изящны, иногда украшены пучками волос, иногда гребенчаты. Особенно часто попадаются усачи на свежих порубках девственного леса; с развитием лесоистребления их появляется неисчислимое множество. На острове Борнео находили в таких местах за сухое время года до 300 видов, а за восьмилетнее коллектирование на всем Малайском архипелаге их было собрано около 1 000 видов.

Далее нужно упомянуть крупных, снабженных рогами и колючками Copridae и Dynastidae, соответствующих нашим навозным жукам; некоторые из них достигают крупных размеров и местами весьма многочисленны. Длинные мощные придатки головы и груди, свойственные самцам некоторых видов, например жуку-геркулесу, настолько же замечательны, как и металлическая окраска их блестящего или шероховатого тела; то и другое делает их, может быть, самыми видными из всех жуков.

Долгоносики и их сородичи – тоже замечательны многочисленностью, бесконечным разнообразием и удивительной красотой многих видов. Anthiribidae, особенно распространенные на Малайском архипелаге, соперничают длиной изящных усиков с усачами, а бразильские «бриллиантовые жуки», род Eupholus Папуасских островов и Pachyrhynchae Филиппинских, являются настоящими живыми драгоценностями.

Жук-долгоносик Eugnoristus monachus (Мадагаскар)

Если к началу сухого времени года вырубается достаточно крупный участок девственного леса и затем стоит солнечная сухая погода, то количество жуков, привлекаемых корой и листвой на различных ступенях высыхания, становится прямо-таки поразительным. Решительно везде слышно их жужжание; золотые и зеленые златки снуют по всем направлениям и, сверкая на солнце, сидят на древесной коре; зеленые и крапчатые бронзовки (Cetoniidae) жужжат близ поверхности земли, длиннорогие Anthribidae взлетают при каждом вашем шаге; маленькие элегантные усачи носятся среди высыхающей листвы, более крупные виды солидно перелетают с сука на сук. Каждый поваленный ствол кишмя кишит жизнью; причудливо-пятнистые, крапчатые или морщинистые усачи и бесчисленные долгоносики, странной формы Brenthidae, бархатисто-коричневые и стально-голубые Cleridae (или пестряки), коричневые, желтые или беловатые щелкуны (Elateridae) и металлические жужелицы (Carabidae). Рядом в лесу вы находите целые полчища других видов – великолепных скакунов, охотящихся в листве Сагabidae, различных «мускусных» жуков, красных Telephorae, бесчисленных листоедов (Chrysomelidae), Hispae и Coccinellidae (божьи коровки), также странной формы Heteromera и множество любопытных видов, живущих на грибах, в гнилой коре и листве. Таким разнообразием и великолепием, наверное, вполне удовлетворится самый ярый энтомолог, а если ему случайно попадется несколько гигантских тропических видов из числа Prionidae или Lamidae в несколько дюймов длины, или же массивная золотая златка, или, наконец, Dynastes с чудовищными рогами, то он почувствует, что вполне сбылись его наиболее пылкие представления о тропических насекомых.

 

Бескрылые членистоногие

Пропуская другие отряды насекомых, можно сказать, что Hemiptera, стрекозы и мухи – едва ли заслуживают особого описания. Правда, и среди них есть много крупных и красивых видов, но их нужно разыскивать по разным закоулкам, куда они забиваются, вообще же они далеко не так бросаются в глаза, как вышеописанные группы. Гораздо важнее классы бескрылых членистоногих, именно пауков, скорпионов и многоножек. Путешествуя по лесу, часто находишь, что лесные тропинки загорожены большими сетями паутины, нити которой по крепости почти не уступают шелку; на этих сетях живут великолепные пауки, достигающие величины 2 дюймов, а с вытянутыми ногами – 6 дюймов. Другие виды пауков отличаются твердостью покрова и плоским телом, переходящим в рогообразные придатки, иногда довольно длинные, тонкие и согнутые, наподобие миниатюрных коровьих рогов. Волосатые земляные пауки крупных размеров попадаются довольно часто; самые большие принадлежат к южноамериканскому роду Mygale, представители которого действительно иногда убивают птиц, – факт, рассказанный миссис Сивиллой Мериан и другими, но потом оспаривавшийся, пока Бейтс не накрыл такого паука на месте преступления. Заслуживают внимания благодаря своей многочисленности, пестроте и миловидности также маленькие паучки-прыгунчики. Они живут на листьях и цветах и все время заняты охотой на мелких насекомых. Многие виды так красиво окрашены, что походят скорее на самоцветные камни, чем на пауков. Скорпионы и многоножки обращают на себя внимание каждого путешественника. В сырых лесах Малайского архипелага водятся гигантские зеленые скорпионы, достигающие 8 – 10 дюймов длины; мелкие виды их скрываются в домах под ящиками и шкафами, почти везде, куда не заглядываешь ежедневно. Многоножки гигантских размеров и опасно-ядовитые поселяются в крышах домов и судов, забираются даже под подушки и в постели и принуждают обстоятельно осматривать их перед сном. Но при некоторой осторожности нечего особенно бояться этих противных животных, что можно заключить из того, что я за свои двенадцать лет странствования по южноамериканским и малайским лесам ни разу не был укушен или ужален ими.

 

Общие замечания относительно тропических насекомых

Отличительными чертами тропических насекомых, более всего бросающимися в глаза обыкновенному путешественнику, являются многочисленность, величина и великолепие окраски многих из них. Но если мы всмотримся ближе, то убедимся, что средние размеры тропических насекомых лишь немногим больше, чем в умеренном поясе, так как процент очень крупных видов вполне уравновешивается многочисленностью очень мелких. Исполинские размеры некоторых тропических насекомых без всякого сомнения зависят от того, что необходимое для личинок питание всегда имеется в избытке и что зимний холод не задерживает развития насекомых; поэтому они могут достигать величины, наиболее выгодной для вида, причем рост их не прерывается наступлением ежегодно повторяющегося периода нужды, который в менее благоприятном климате непрестанно угрожает самому их существованию. Окраска тропических насекомых, пожалуй, более ярка, чем в умеренном поясе; о некоторых причинах этого говорится в другом месте. В жарком поясе мы видим широкое распространение многих групп насекомых, совершенно несъедобных почти для всех насекомоядных животных; они-то и отличаются главным образом великолепием окраски. Другие насекомые защищаются многими другими способами, и многочисленные закоулки, создаваемые богатой растительностью тропиков, являются, по всей вероятности, важным фактором, делающим возможным полное развитие окраски.

 

Птицы

Хотя количество блестяще окрашенных птиц и очень велико почти во всех тропических странах, нельзя сказать, чтобы они очень бросались в глаза и намного усиливали общее впечатление экваториального ландшафта. Птицами путешественник сначала недоволен, так же как цветами и жуками, и только побродив с ружьем в руках несколько дней по лесу, он убедится, сколько прекрасных пернатых скрыто в густой листве и мрачном сумраке последнего. Многие из красивейших тропических птиц принадлежат к семействам, распространение которых ограничено каким-нибудь одним материком с прилежащими островами; поэтому, желая дать общий очерк тропических птиц, мы должны взять для описания целые трибы и отряды. Существует три важных отряда, которые принадлежат далеко не исключительно жаркому поясу, но так как количество их в тропических странах гораздо больше, чем во внетропических, они более других придают особый характер экваториальной орнитофауне. Мы говорим о попугаях, голубях и дятловых. Каждой из этих групп мы и уделим теперь свою долю внимания.

 

Попугаи

Попугаи, образующие отряд Psittaci натуралистов, – замечательные плодоядные птицы столь высокой и своеобразной организации, что им часто отводят первое место во всем классе. Они исключительно характерны для всей тропической зоны и везде налицо в ее пределах, за исключением разве уж совсем пустынных местностей. В большинстве случаев они так многочисленны и настолько бросаются в глаза, что играют среди птиц приблизительно такую же роль, как бабочки среди насекомых. Лишь немногие виды попугаев распространены далеко за пределами жаркого пояса. Распространение одного из них простирается до Каролины в Северной Америке, другого – до Магелланова пролива в Южной Америке. В Африке попугаи распространены лишь на немного градусов к югу за Южный тропик, в северо-западной Индии они доходят до 35° северной широты. В Австралийской области они больше всего приближаются к полюсу, попадаясь не только в Новой Зеландии, но даже на островах Маккуори, под 54° южной широты, где климат очень холоден и суров, но еще достаточно равномерен для того, чтобы круглый год доставлять попугаям пищу. На экваторе едва ли есть местности, где путешественник сразу же не обратит внимания на каких-нибудь представителей описываемого отряда. В Бразилии каждый вечер видишь, как попарно возвращаются домой большие синие с желтым или красным ара, столь же обычные там, как у нас грачи; громкий крик поднимают там многочисленные стаи карликовых и других попугаев, если их спугнуть с фруктового дерева, до плодов которого они лакомы. На Молукках и в Новой Гвинее белые какаду и великолепные красные с синим лори – самые обыкновенные птицы.

Ни одна группа птиц, может быть даже ни одна группа животного мира вообще, не отличается при таком ограниченном числе родов и видов столь изменчивой и бесконечно разнообразной окраской. Как правило, попугаи зелены, по крайней мере этот цвет обыкновенно является фоном, оживляемым различными шапочками, горжетками, перевязями и пятнами других, более ярких цветов. Но этот зеленый цвет нередко переходит, с одной стороны, в голубой или темно-синий, как у некоторых ара, с другой – также в желтый и темно-оранжевый, как у некоторых американских клинохвостых попугаев (Commis), далее в пурпуровый, серый, голубовато-сизый, как у многих американских, африканских и индийских видов, в настоящий карминовый, как у некоторых лори, в розовато– или чисто-белый, как у какаду, и в темно-пурпуровый, пепельно-серый или черный у различных видов Папуасских островов, Австралии и Маскаренских островов. Фактически не существует ни одной ясно выраженной и определимой словами окраски, которая не встречалась бы у какого-нибудь одного из 400 известных видов попугаев. К этому надо прибавить, что благодаря своему образу жизни они постоянно у вас перед глазами. Кормятся они обыкновенно стаями, привлекая к себе внимание своим громким криком; они охотно посещают сады, огороды и вообще открытые, солнечные места и в поисках пищи делают большие перелеты вечером, возвращаясь к своему становищу отдельными стайками и постоянными парами. Формы тела и движения их нередко очень красивы и привлекательны. Необычайной длины хвосты ара, более тонкие хвосты индийских попугайчиков, красивые хохлы какаду, быстрый полет многих мелких видов, грациозные движения гинков и их родичей, вместе с их живым характером и приручаемостью, их способность к перениманию делают попугаев наиболее заметными и привлекательными из всех тропических птиц.

Число видов попугаев в различных странах очень неодинаково. Африка в этом отношении беднее всех, так как вместе с Мадагаскаром и Маскаренскими островами, где распространено несколько отдельных форм, едва насчитывает две дюжины видов. Азия с Зондскими островами (кончая Явой и Борнео) тоже бедна видами и имеет их около 30. Тропическая Америка несравненно богаче видами попугаев; там их насчитывается до 140, и среди них много самых крупных и красивых. Но из всех стран наиболее богаты попугаями лежащие под тропиками, к востоку от Целебеса, острова Австралийской области и тропические местности самой Австралии, так как там их насчитывают свыше 150 видов, часть которых принадлежит к числу самых замечательных и красивых представителей своего отряда. Вся Австралийская область, ограничиваемая Целебесом, Маркизскими островами и Новой Зеландией, насчитывает свыше 200 видов попугаев.

 

Голуби

Голуби настолько обыкновенны в умеренном поясе, что многие читатели, пожалуй, удивятся, узнав, что я, несмотря на это, называю их одной из наиболее характерных тропических групп. Но что это совершенно справедливо, можно заключить уже из того, что во всем умеренном поясе Европы, Азии и Северной Америки их известно только 16 видов, в то время как в тропиках насчитывается 330. Кроме того, подавляющее большинство видов сконцентрировано в экваториальном поясе, начиная от которого число их постепенно уменьшается по направлению к тропикам, чтобы вдруг еще более уменьшиться в умеренном поясе. Но, невзирая на то, что голуби являются, таким образом, птицами по преимуществу тропическими, даже главным образом экваториальными, все же они, с нашей точки зрения, не имеют особого значения. Они редко попадаются на глаза и так пугливы, что в большинстве тропических стран обычный наблюдатель легко может их и совсем проглядеть. Особенно это относится к Америке и Африке, где они малочисленны и нехарактерны. Но в восточном полушарии, особенно на Малайском архипелаге и островах Тихого океана, они встречаются в таком изобилии и представлены столь своеобразными ярко окрашенными формами, что невольно обращают на себя внимание. Там мы находим обширное семейство плодоядных голубей с зеленым оперением, оживленным пурпурными, белыми, синими и оранжевыми полосками и пятнами, голубей, соперничающих по своей пестроте с попугаями; золотисто-зеленый никобарский голубь, большие венценосные голуби Новой Гвинеи, строением напоминающие индюка, и золотисто-желтый плодоядный голубь островов Фиджи едва ли имеют соперников по красоте.

Голуби особенно распространены по архипелагам жаркого пояса, так что, если взять острова Малайской, Тихоокеанских и Мадагаскарской групп, а также Антильские, или Вест-Индские, мы увидим, что на них насчитывается видов голубей больше, чем на всех континентах вместе.

Сверх того Малайский архипелаг к востоку от Борнео и острова Тихого океана особенно изобилуют голубями. По-видимому, причина заключается в том, что в этих местах совершенно нет обезьян и других лазающих по деревьям животных, поедающих яйца и птенцов голубей. И в Южной Америке мало голубей в местностях, где много обезьян, и наоборот. В этом нельзя не видеть замечательного примера взаимодействия, оказываемого животными друг на друга и в сильной степени обусловливающего их распространение, образ жизни, даже окраску; действительно, наиболее красивые виды голубей, бросающиеся в глаза своей окраской или хохлами, встречаются в местностях, где у них меньше всего врагов.

 

Дятловые птицы

Обширная и разнородная группа птиц, до самого последнего времени обозначавшаяся этим термином, охватывает большинство «кричащих» и лазающих птиц старинных натуралистов. Дятловых можно назвать по преимуществу древесными птицами, не особенно высокого развития, со слабыми ногами, иногда уклоняющегося строения. Они обычно гораздо менее деятельны, чем настоящие воробьиные или певчие птицы, к которым принадлежат наши славковые, вьюрковые и врановые. Порядок дятловых птиц, или Picariae, охватывает 25 семейств, из них некоторые довольно обширны. Все они принадлежат исключительно или преимущественно тропикам; только два семейства – настоящие дятлы и зимородки – имеют несколько представителей в Европе, где они живут оседло. Кукушка, являющаяся у нас перелетной птицей, – единственный северноевропейский представитель группы, в высшей степени многочисленной и распространенной под тропиками. Но только четыре семейства распределены по всем без исключения жарким странам земного шара: кукушки, зимородки, стрижи и козодои. Два других семейства, трогоны и дятлы, отсутствуют только в Австралийской области; распространение их внезапно обрывается на Борнео и на Целебесе.

 

Кукушки

Как по обширному распространению, количеству родов и видов, так и по особенностям организации мы всегда можем назвать кукушек наиболее типичными представителями своего обширного порядка. Едва ли существует в жарком поясе местность, где бы они не оказывали заметного влияния на характер орнитофауны. Они питаются преимущественно мягкими насекомыми, гусеницами, кузнечиками, беззащитными листовидками и стеблевидками. Охотясь за последними, они шныряют до кустарнику и нижнему ярусу леса так же юрко, как и по открытым равнинам с парковой растительностью. Кукушки – птицы различной величины и окраски, размеры их колеблются от маленьких металлически-золотистых кукушек Африки, Азии и Австралии, не превосходящих величиной воробья, до фазанообразной земляной кукушки острова Борнео, Scythrops Молуккских островов, похожего на птицу-носорога Rhamphососсух с острова Целебеса с его великолепно окрашенным клювом, и кукушки-голиафа острова Джилоло с ее необыкновенно длинным и широким хвостом.

Слабые и беззащитные, кукушки по возможности стараются прятаться в листве и траве; кроме того, многие из них подражают окраской оперения хищным птицам. Во многих местностях кукушки почти не отличаются оперением от перепелятников и других ястребов, а мелкие малайские виды поразительно похожи на воинственных соколиных сорокопутов.

 

Трогоны, бородастики и птицы-носороги

Распространение многих cемейств дятловых птиц Picariae ограничено тропическими лесами, и представители их отличаются пестрым, красивым оперением.

Сюда принадлежат трогоны Америки, Африки и Малайской Азии, густое, пышное оперение которых обыкновенно блещет самыми красивыми цветами: алым, желтым, белым, с которыми контрастируют черный цвет шапочек и золотисто-зеленая или красивая коричневая окраска спины. Американские якамарыи момоты отличаются более стройным сложением, но одинаково великолепно окрашены, точно так же как щурки и сизоворонки Востока с их необыкновенным голубым и золотисто-зеленым оперением. Бородастики представляют собой достаточно неуклюжих, плодоядных птиц, распространенных по всему жаркому поясу, за исключением австралийско-малайских островов; они отличаются изумительным разнообразием и необычайными комбинациями окраски. Азиатско-малайские виды по большей части зеленого цвета, но украшены на шее и голове красными, синими и желтыми пятнами в бесконечном разнообразии комбинаций.

Африканские виды по большей части черны или зеленовато-черны и в самых причудливых узорах разукрашены яркими красными, желтыми или белыми пятнами; у американских видов встречаются как та, так и другая окраска, но оттенки ее более нежны, разнообразны и более гармонично скомбинированы. В прекрасном сочинении братьев Маршалл на великолепных цветных таблицах изображены и описаны все виды бородастиков, и редко можно найти более поучительные примеры того, какие приятные сочетания составляет природа из самых, по-видимому, кричащих и негармонирующих друг с другом тонов.

Затем следуют три семейства птиц, правда очень различных, но заменяющих друг друга в разных частях света, а именно: перцееды Америки, бананоеды Африки и птицы-носороги Востока, – все крупные, чрезвычайно интересные птицы, всегда привлекающие внимание путешественника. Туканы, или перцееды, со своими огромными, красиво расцвеченными клювами, нежным оперением груди и украшающими их цветными перевязями – самые красивые из них. Питаясь по преимуществу плодами, они, однако, не брезгают яйцами и птенцами. Спят они чрезвычайно оригинальным образом, плотно прижав хвост к спине в самом, по-видимому, неудобном, неестественном положении. Назначение их огромных клювов было предметом немалого затруднения для зоологов; единственное сколько-нибудь правдоподобное объяснение принадлежит Бейтсу, который полагает, что туканы благодаря своему клюву получают возможность доставать плоды с концов тонких веток, чего они иначе не могли бы сделать из-за своей тяжести и неуклюжести. Разумеется, на первый взгляд кажется не особенно вероятным, чтобы такой большой орган имел такое назначение, но мы должны допустить, что уже предки туканов обладали большими, толстыми клювами, вроде того, как у бородастиков, с которыми перцееды находятся в несомненном родстве, и что по мере увеличения размеров тела и потребности питания только те особи туканов оказались приспособленными к борьбе за существование, клюв которых был достаточно длинен, чтобы хватать на наиболее далекое расстояние. В клюве такой толщины и ширины, каким обладают туканы, теперь, разумеется, не было бы необходимости, но развитие этого органа, раз начавшись, продолжалось, и, если только он был достаточно легок и удобен, при достаточной длине, ширина и толщина его не могли мешать.

Бананоеды Африки не так своеобразны, но тоже отличаются красивой окраской и изящными хохлами. Птицы-носороги, наоборот, уступают туканам по красоте, но еще более замечательны странной формой своего исполинского клюва, очень часто снабженного различными гребнями, шишками и загнутыми рогами. Это грузные и тяжелые птицы; во время полета они должны употреблять большие усилия, так что взмахи их крыльев производят шум, похожий на пыхтенье паровоза и слышный нередко еще за милю. Носороги питаются главным образом плодами, и так как благодаря своим коротким ногам они еще неповоротливее туканов, то величину их клюва можно истолковать аналогичным же образом; только происхождение своеобразных наростов и рогов, которым эти птицы обязаны своим названием, остается невыясненным. Самые крупные из птиц-носорогов достигают более 4 футов в длину, и их напряженный, шумный полет, огромный клюв и привычка садиться на отдельно стоящие или засохшие деревья делают их очень заметными.

К дятловым птицам принадлежит еще много интересных семейств, например трапписты, плоскоклювы (Todidae) и колибри. Но так как распространение всех их ограничено Америкой, то их едва ли можно назвать характерными для тропиков вообще. Остальные семейства, хотя и очень обильные в тропиках представителями, как, например, зимородки и козодои, слишком известны в умеренном поясе, чтобы их можно было считать особенно характерными для экваториальной зоны. Поэтому мы оставим их в стороне и рассмотрим наиболее характерных для тропической орнитофауны представителей настоящих воробьиных или певчих птиц (Passeres), охватывающих до трех четвертей всех существующих в настоящее время видов наземных птиц.

 

Певчие птицы

К этому обширному отряду относятся самые обыкновенные наши птицы: дрозды, славки, синицы, сорокопуты, мухоловки, скворцы, вороны, трясогузки, жаворонки и вьюрки. Все эти семейства имеют в жарком поясе более или менее многочисленных представителей; но есть и очень много семейств, которые принадлежат почти исключительно или прямо-таки исключительно тропикам и придают их фауне особый отпечаток. Но в то же время распространение этих тропических семейств подчас ограничено известными частями жаркого пояса; одни из них свойственны исключительно Америке, другие – Австралии; но есть и такие, которые распространены во всех жарких областях Старого Света. Замечательно, что ни одно из семейств этого большого порядка не принадлежит целиком жаркому поясу, или хотя бы столь же для него характерно, как, например, кукушки среди Picariae. Так как семейства тропических певчих птиц очень многочисленны и описание их отличительных черт было бы понятно лишь орнитологу, то целесообразнее будет рассматривать весь порядок Passeres, состоящий приблизительно из 50 семейств, как одну цельную группу, и попытаться выпятить лишь наиболее характерные внешние признаки тропических ее представителей.

Обширность лесов и обилие цветов, плодов и насекомых повели к тому, что птицы тропического и особенно экваториального поясов оказываются в высокой степени приспособленными к этим родам пищи, в то время как птицы зерноядные, каких мы во множестве находим в умеренном поясе с его обширными травянистыми равнинами, здесь сравнительно редки. Поэтому представители многих специально тропических семейств являются или чисто насекомоядными, или чисто плодоядными птицами, в то время как в умеренном поясе преобладает смешанное питание.

Первое, что бросается в глаза наблюдателю – это обилие у тропических птиц хохлов и других украшений из перьев на разных частях тела, в особенности, например, длинных, оригинальной формы, рулевых, кроющих – хвостовых и маховых – перьев, отличающих многие виды. В виде примера можно привести красную райскую птицу, средние рулевые перья которой похожи на длинные ленты китового уса; белые, похожие на проволоку перья новогвинейской царской лофорины и нитехвостого манакина Амазонки; длинные, султанообразные хвостовые перья западноафриканского вьюрка whyda, ост-индской райской мухоловки, изящные султаны скалистого петушка, королевского тиранна, зонтичной птицы, лирохвоста и чудные боковые перья большинства настоящих райских птиц. Подобные украшения мы видим и в других отрядах, например у ракетохвостых молуккских зимородков и у ракетохвостых попугаев Целебеса; сюда же относится и хвост павлина с его колоссальным развитием кроющих перьев, и хвост мексиканского трогона, затем фазан-аргус Малакки с его необыкновенными маховыми перьями и длинноперый козодой западной Африки.

Еще более замечательны у птиц тропических лесов различные вариации окраски оперения, подобных которым мы редко или никогда не видим у птиц умеренного пояса. Мы находим интенсивно блестящие металлические тона оперения у якамаров, трогонов, колибри, нектарок, райских птиц, так же как и у многих скворцов, питт или земляных дроздов и соколиных сорокопутов – дронго. Чисто-зеленое оперение мы видим у попугаев и голубей, у зеленых бюльбюлей, зеленушек, у многих танагр, вьюрков и питт. Эту зеленую окраску безусловно должно признать защитной; странно, что мы встречаем в тропических лесах и белых птиц, какие обыкновенно попадаются только среди птиц водоплавающих и арктических. Сюда относятся колокольцевые птицы Южной Америки, белые голуби и какаду Востока, некоторые скворцы, дятлы, зимородки и козодои с очень светлым, по большей части чисто-белым оперением.

Но наряду с этими своеобразными, невиданными и прекрасными формами орнитофауны каждый, побывав в тропических лесах, скоро убеждается в существовании массы неказистых, темных пташек, которые по окраске как две капли воды походят на воробьев, славок и дроздов наших северных широт. Если наблюдатель остановится на этих птичках, то он вскоре убедится, что и эта их темная окраска в большинстве случаев – защитная: окрашенные таким образом птицы держатся в кустарнике, на земле, по стволам деревьев. Он найдет также, что целые группы птиц ведут под тропиками совершенно особый образ жизни. Одни питаются бегающими по земле муравьями, другие выискивают в древесной коре мелких насекомых; одна группа питается пчелами и осами, другая – преимущественно гусеницами; множество маленьких пичужек ловит насекомых в чашечках цветов. Воздух, земля, подлесок, древесина, стволы, цветы, плоды – все доставляет пищу специально приспособленным группам птиц. Каждый вид заполняет в природе известное место и может существовать, лишь пока это место для него доступно; каждый вид во всех мелочах своего внутреннего и наружного строения, по своей величине, даже по окраске, сделался именно тем, что он есть, благодаря тому что унаследовал от бесчисленных рядов предков все те изменения, которые из всех его соперников наилучшим образом приспособили его занять определенное место в природе и передать его одинаково хорошо приспособленным потомкам.

 

Рептилии и амфибии

Вслед за птицами – а для невнимательного наблюдателя может быть и раньше – обилие и разнообразие рептилий привлекает наше внимание в качестве характерной черты тропического мира. Три группы – ящерицы, змеи и лягушки – в данный момент наиболее интересны с нашей точки зрения.

 

Ящерицы

Чаще всего попадаются на глаза и привлекают наше внимание ящерицы, которые доставляют одно из первых развлечений всякому пришельцу из холодных стран. Они буквально кишат повсюду. В городах видишь, как они гоняют по стенам и заборам, греются на солнце на сложенных дровах или взбегают по желобам домов. В каждом саду, на каждой дорожке или сухой песчаной тропке они при вашем приближении разбегаются во все стороны, взбираются по древесным стволам, причем держатся на стороне, противоположной проходящему, и с осторожностью белки смотрят на вас. Многие виды с поразительной ловкостью взбегают по гладким стенам, а в домах различные виды гекконов сидят на потолке и бегают по нему спиною вниз, гоняясь за мухами, причем держатся при помощи присосок своих широких лапок. Конечно, временами они обрываются и падают на стол или в лицо смотрящему вверх наблюдателю. В лесу, на коре деревьев, сидят большие широкотелые гекконы; другие виды, маленькие, юркие, сидят на листьях, а время от времени с громким шумом пробегает по опавшей листве какой-нибудь из крупных видов, фута в 3–4 длины.

Окраска очень разнообразна, но обыкновенно гармонирует с окружающей обстановкой. Виды, ползающие по стенам и скалам, – каменного цвета, иногда почти черного; виды, живущие в домах, – серого, светло-пепельного цвета и плохо заметны не только на крыше из пальмовых листьев, но даже на потолке. В лесу ящерицы часто бывают пегими: серое с зеленым, как покрытая мхом трава. Виды, живущие на земле, по большей части желтоватого или буроватого, но иногда красивого зеленого цвета, с длинными, тонкими хвостами. Это – самые юркие; они не волочат свое тело по земле, как большинство ящериц, но высоко поддерживают его на лапках и бегают с живостью маленьких котят. Хвосты их очень ломки и отваливаются при самом легком ударе, после чего вырастает новый, который, однако, никогда не бывает так пропорционален и так полно покрыт чешуйками, как старый. Случается, что когда хвост обломан лишь наполовину, а новый вырастет из раны, в результате получается забавный вилообразно расщепленный хвост. Число известных нам видов ящериц достигает 1300, из которых большая часть населяет тропики, и, по-видимому, количество их возрастает по направлению к экватору. Богатая растительность, обилие влаги и света благоприятствуют их развитию, что доказывается их индивидуальной и видовой численностью в Пара и на островах Ару, в двух местностях земного шара, которые друг по отношению к другу являются антиподами, но обе отличаются экваториальным климатом, а также разнообразием и красотой своих насекомых.

Три группы можно назвать характерными для каждого из трех материков: Америки, Африки и Тропической Азии. Игуаны Южной Америки – крупные формы, которые живут на деревьях, питаются растительной пищей и отличаются красивой зеленой окраской, что делает их совершенно незаметными для глаза, если они спокойно сидят в листве. Для них характерны гребень на спине, свешивающийся подгрудок и необыкновенно длинный хвост. Игуаны принадлежат к числу тех немногих ящериц, мясо которых считается деликатесом. Хамелеоны Африки – тоже древесные ящерицы и обладают цепким хвостом, который, вообще говоря, гораздо более свойствен южноамериканским животным. Хамелеоны очень медлительны в своих движениях и защищены весьма замечательной способностью изменять свою окраску, приноровляя ее к окружающей обстановке. Хамелеоны, как и большинство ящериц, – животные насекомоядные, но, как говорят, могут целыми месяцами обходиться без пищи.

Драконы, или летающие ящерицы, Ост-Индии и Малайских островов, – вероятно, наиболее интересные и замечательные из всех современных пресмыкающихся благодаря своей способности скользить по воздуху при помощи крылообразных перепонок, расположенных по обе стороны туловища и натягиваемых тонкими костными отростками шести передних ложных ребер. Когда перепонки не нужны дракону, он их складывает и плотно прижимает к туловищу, делая их едва заметными; в развернутом виде они образуют почти круглую перепонку, верхняя поверхность которой окаймлена по большей части красивой красной или желтой каемкой. При помощи такого парашюта дракон может переноситься с дерева на дерево на расстояние до 30 футов, причем сначала падает в косом направлении, но затем, близ конечного пункта своего полета, немного поднимается и «причаливает» с головой, направленной кверху. Эти животные очень малы, не считая длинного тонкого хвоста, не более 2–3 дюймов, и с распростертыми крыльями при ярком солнце походят скорее на странное насекомое, чем на пресмыкающееся.

 

Змеи

К счастью, змеи не так многочисленны и назойливы, как ящерицы, а то едва ли можно было бы жить в тропиках. Сначала путешественник удивляется, не видя этих животных, но скоро приходит к убеждению, что их вокруг него множество. Человек, питающий к змеям обычное отвращение или страх, наверное, найдет, что их даже слишком много. В экваториальной зоне змеи менее докучливы, чем в более сухих местностях жаркого пояса, хотя в первой число как отдельных особей, так и видов, по всей вероятности, более значительно. Это является простым следствием того, что вся местность представляет собой большой лес; все здешние змеи приспособлены специально к жизни в лесу и обыкновенно даже не заглядывают в сады и дома, как в Ост-Индии и Австралии, где они привыкли к сухим, открытым местностям. Но в лесу шагу нельзя ступить, не натолкнувшись на змею. Тонкие, зеленые плетевидки извиваются по листве, и часто прикоснешься к змее, еще не увидав ее. Легкость и быстрота, с которой эти змеи извиваются сквозь листву, не задев ни листочка, просто замечательны. Более опасны зеленые гадюки, которые, свернувшись клубком, неподвижно лежат на листве и благодаря своей окраске ускользают от взоров наблюдателя. Автор частенько натыкался на гадюк, продираясь сквозь джунгли в поисках насекомых, и подчас едва успевал отпрянуть, когда змея оказывалась в расстоянии всего лишь нескольких дюймов от его лица. Постоянно пугаешься, видя во время продвижения по лесной тропке, как змея уползает с того места дороги, куда ты только что хотел поставить ногу. Но, может быть, еще гораздо более жутко становится, когда слышишь продолжительное, зловещее «слурр», а особенно, когда видишь змею толщиной в бедро и неведомо скольких футов длины, да вдобавок убеждаешься, что ты, ничего не ведая, прошел совсем близко от того места, где она лежала. Но более мелкие питоны совсем неопасны; они нередко появляются в домах, ловят крыс, и туземцы даже любят их. Очень часто, ночуя в домах у туземцев, слышишь от них, что на чердаке живет большая змея и что не извольте, мол, беспокоиться, когда услышите, как она гоняется за своей добычей. Эти змеи достигают, правда, очень больших размеров, но исполинские экземпляры редки. На Борнео Сен-Джону (St.-John) попался питон в 26 футов, по всей вероятности, величайшая из змей, когда-либо измеренных европейцем на Востоке. Наиболее крупных размеров, по-видимому, достигает водяной удав. Бейтс измерял шкуры в 21 фут длины, но самый крупный экземпляр, когда-либо виденный европейцем, – это, должно быть, описанный ботаником Гарднером (Gardiner) в его «Бразильском путешествии» (Travels in Brazil). Животное проглотило лошадь и было найдено мертвым в ветвях нависшего над водой дерева, куда было занесено разливом реки. Оно имело почти 40 футов длины. Говорят, что анаконды на Рио Бранко ловят и глотают совершенно взрослую скотину, и после всего того, что о них слышишь, в этом ни в коем случае нельзя усомниться.

Удав обыкновенный Boa consrictor (Южная Америка)

 

Лягушки и жабы

Единственные земноводные, часто попадающиеся на глаза путешественнику в экваториальных местностях, – это лягушки и жабы, в особенности миловидные древесные лягушки. В начале дождливого времени года, когда высохшие лужи и рвы наполняются водой, лягушки каждую ночь устраивают своеобразный концерт: некоторые из них квакают, другие лают, третьи щебечут или звенят, как колокольчик, издавая звуки, не лишенные музыкальности. По дорогам и садам иногда видишь исполинских жаб, длиной от 6 до 7 дюймов, но наиболее многочисленны и интересны те, которые приспособились к жизни на деревьях, почему и называются древесными. Их пальцы оканчиваются дисками, которыми они плотно присасываются к листве и стволам. Они по большей части зеленого или бурого цвета, охотятся ночью, днем же сидят спокойно и едва заметны, так как по цвету их влажно блестящая кожа очень походит на поверхность различных частей растений. Многие виды разрисованы красивыми мраморными жилками и пятнами и, сидя на листьях, походят скорее на больших жуков, чем на лягушек. Есть и великолепно, ярко окрашенные виды, но они, по Белту, выделяют едкие соки, так что не подвергаются опасности быть съеденными и не имеют нужды скрываться. Одни из них красивого синего цвета, другие разукрашены желтыми полосками, есть и красные с синими ногами. Среди мелких древесных лягушек жаркого пояса, вероятно, есть сотни видов, еще неизвестных натуралистам.

 

Млекопитающие; обезьяны

Хотя высший класс животных, млекопитающие, довольно сильно распространен по странам жаркого пояса, но он меньше всех привлекает внимание путешественника. Только один отряд, обезьяны, может быть назван по преимуществу тропическим, и представители его подчас бывают довольно заметны в тропическом ландшафте. Обезьяны встречаются на больших континентах и островах, за исключением Австралии, Новой Гвинеи и Мадагаскара, хотя на последнем живут родственные обезьянам, но ниже стоящие в системе лемуры. Своим присутствием обезьяны всегда усиливают впечатление, производимое могучей природой тропиков. Они живут главным образом на деревьях и потому многочисленнее и разнообразнее всего там, где растительная жизнь развивается особенно пышно. На Востоке это имеет место на Борнео и в лесах западной Африки. На Западе в этом отношении первое место занимают поросшие лесом равнины Амазонки. Только под самым экватором мы встречаем крупные виды человекообразных обезьян: гориллу, шимпанзе, орангутана; каждый внимательный наблюдатель найдет их там в лесной чаще. Более распространены в Азии и Малайских странах гиббоны, или длиннорукие обезьяны; число видов их значительнее, и они встречаются чаще. В лесу часто слышен их жалобный вой, и постоянно видишь, как они играют на вершинах высочайших деревьев, раскачиваясь на своих длинных руках или с поразительной ловкостью прыгая с дерева на дерево. Они путешествуют по лесу на высоте 100 футов с такой же быстротой, как какой-нибудь олень под ними. Другие обезьяны еще обыкновеннее и гораздо менее пугливы, и, где огнестрельное оружие малоупотребительно, они совсем близко подходят к жилищам человека и резвятся по деревьям, не смущаясь его приближением. Из хвостатых обезьян Старого Света самая оригинальная – носатая обезьяна острова Борнео; ее длинный мясистый нос придает ей по сравнению с ее родичами весьма своеобразный вид.

В тропической Америке обезьяны еще распространеннее, чем в восточном полушарии, и обладают многими интересными особенностями. Они несколько отличаются своей зубной системой и другими признаками организации от всех обезьян Старого Света, и многие из них обладают цепкими хвостами, чего не встречается у других обезьян. У ревунов и паукообразных обезьян хвост отличается длиной и силой; если он обовьется вокруг сука, то эти обезьяны могут на нем держаться так же хорошо, как другие на руках; он действительно заменяет им пятую руку и постоянно служит для схватывания с земли мелких предметов. Самые замечательные американские обезьяны – ревуны, ужасающий рев которых, более громкий, чем рыканье льва или рев быка, раздается в девственном лесу очень часто, обыкновенно утром или вечером. Этот рев обезьяна производит при помощи большой тонкой полой кости, расположенной в горле, в которую она с силой вдувает воздух; в высшей степени интересно, что только этот род обезьян обладает органом, не встречающимся ни у других обезьян, ни вообще у каких бы то ни было млекопитающих и, очевидно, имеющим только одно назначение: делать обезьяну способной к более громкому реву, чем прочие. Из других обезьян стоит особо отметить лишь игрунок, или уистити, маленьких, красивых животных с пучками шерсти на голове, с бородой или гривой, похожих на белок, но с маленьким обезьяньим личиком. Они бывают черного, бурого, красноватого или почти белого цвета и являются самыми мелкими из всех обезьян: размеры некоторых из них, не считая хвоста, не превышают 6 дюймов.

Паукообразная обезьяна Ateles paniscus (Южная Америка)

 

Летучие мыши

Почти единственный отряд, достигающий под тропиками особого развития, – рукокрылые, или Chiroptera. С переходом в умеренный пояс этот отряд становится сразу гораздо беднее видами, в особенности в более холодных областях его, хотя некоторые виды, по-видимому, распространены вплоть до Полярного круга. Тропические летучие мыши отличаются своей многочисленностью, разнообразием, величиной, своеобразным строением и образом жизни. На Востоке внимание чужеземца прежде всего привлекают большие плодоядные рукокрылые Pteropus, иначе летучие лисицы или собаки, как их называют благодаря ржавому цвету их густого меха и лисьей морде. Этих тварей видишь иногда огромными стаями, полет которых может тянуться целыми часами. Очень часто они опустошают фруктовые сады туземцев. Размах крыльев некоторых из них достигает 5 футов, при соответствующих размерах тела. Когда они днем висят вниз головой на засохших деревьях, то кажется, будто ветви отягощены какими-то чудовищными плодами. На Востоке потомки португальских поселенцев употребляют летучих собак в пищу, но ни один туземец не решится на это.

В Южной Америке распространена другая группа летучих мышей, обязательно приковывающая ваше внимание, именно так называемые вампиры, или кровососы, изобилующие по всей тропической Америке, особенно же в Амазонской долине. Их хищнические инстинкты подвергались одно время большому сомнению, но теперь несомненно доказаны. Лошади и рогатый скот часто подвергаются их укусам и на другой день бывают покрыты кровью. Повторяющиеся нападения вампиров расслабляют их жертву и в конце концов могут совсем погубить. Некоторые люди особенно подвержены нападениям этих кровопийц, и так как хижины туземцев никогда не запираются как следует, то такие злополучные индивиды должны спать совершенно закутавшись, чтобы серьезно не заболеть от укусов и не подвергать опасности свою жизнь. Каким образом вампир производит свои нападения, в точности неизвестно, так как жертва никогда не чувствует укуса. Автор однажды был укушен за палец ноги, и на следующее утро из маленькой, но глубокой круглой ранки сочилась кровь, которую нелегко было остановить. Другой раз, когда он тщательно укрыл свои ноги, он был укушен за кончик носа и проснулся лишь тогда, когда все лицо было залито кровью. Взмахи крыльев вампира погружают спящего в еще более крепкий сон и делают его нечувствительным на все время, пока вампир зубами и языком протирает кожу. В конце концов образуется маленькое отверстие, и струящаяся оттуда кровь высасывается или вылизывается парящим над своею жертвой вампиром. Размах крыльев наиболее крупных южноамериканских видов достигает 2–2 1/2 футов; такие виды, подобно летучим собакам, плодоядны, настоящие же кровососы отличаются малой или средней величиной, и окраска их варьирует в различных местностях. Они принадлежат к роду Desmodus и имеют на кончике языка роговые бородавки, которыми, должно быть, и протирают кожу, отчего получается маленькая круглая ранка. Таково по крайней мере мнение Бюффона и Азары, и, по всей вероятности, совершенно правильное.

Кроме двух вышеописанных отрядов обезьян и летучих мышей, мы напрасно стали бы искать среди многочисленных млекопитающих группу, которую можно было бы назвать, в противоположность умеренному поясу, характерной именно для тропиков. Положим, существует еще много семейств, встречающихся только в жарком поясе, но распространение почти всех их ограничено лишь небольшой частью последнего, или же они бедны видами и редки. Сюда относятся лемуры Африки, Мадагаскара и южной Азии, затем тапиры Америки и Малайи, носороги и слоны Африки и Азии, морские свинки и ленивцы Южной Америки, чешуйчатые ящеры Азии и Африки. Но ни одна из названных групп недостаточно многочисленна, чтобы бросаться в глаза путешественнику и производить на него впечатление существенной особенности тропической природы.

Поэтому им и не место в нашем очерке, посвященном общему аспекту тропиков в том виде, как мы пытались изложить его нашим читателям.

 

Общий взгляд на животный мир тропиков

Суммируем теперь вкратце общие черты животной жизни экваториальных стран, поскольку они играют роль в ландшафте и вообще в явлениях природы. Больше всего выделяются бабочки благодаря своей многочисленности, размерам, яркой окраске, своеобразной форме, а также медленному величественному полету, свойственному многим из них. Отличительными особенностями этих насекомых являются их крупные размеры и широкое распространение защитной окраски. Муравьи и прочие мелкие насекомые привлекают внимание своей невероятной многочисленностью. Среди птиц выделяются попугаи в качестве отряда, по преимуществу тропического, а среди млекопитающих обезьяны – два отряда, выказывающие поразительные черты аналогии в смысле наличия хватательных конечностей и привычки к перениманию. Затем, из числа рептилий и амфибий следуют ящерицы и лягушки, так как змеи, хотя и одинаково многочисленные, попадаются на глаза человеку сравнительно реже.

В общем в жарком поясе животная жизнь проявляется гораздо многообразнее и мощнее, чем где-либо на земле, и мы встречаемся там со многими своеобразными группами животных, распространение которых не доходит до умеренного пояса. Бесконечная причудливость форм, величайшее богатство окраски – вот основные черты тропической фауны, особенности, которые с чрезвычайной силой проявляются в тех экваториальных странах, где растительность достигает наибольшего великолепия и пышности. Причины этих специфических особенностей тропической фауны лежат не в сравнительно простом воздействии солнечного света и тепла, а скорее в том однообразии и постоянстве, с которыми влияют и влияли эти и все прочие земные факторы, не изменяясь в существенных чертах как в течение года, так и в течение бесконечных прошлых периодов. В то время как над умеренным поясом опустошительным потоком пронеслись ледниковые периоды, уничтожив много крупных, высокоспециализированных форм, развивавшихся в течение благоприятного времени, – экваториальная зона постоянно оставалась полной жизни, и в ее пределах не прекращалось то взаимодействие организмов, которое, по-видимому, является важнейшим фактором появления бесконечных вариаций и стремится заполнить в природе все вакантные места. В умеренном и холодном поясах борьба с неравномерностью и постоянно возобновляющейся суровостью климата необходимо должна была ограничивать пределы эффективной вариации животных, так как пресекались все признаки формы и окраски, хотя в малейшей степени вредные или связанные с конституциональной неспособностью переносить резкие перемены температуры или другие неблагоприятные условия. Всего этого не было в экваториальной зоне. Борьба за существование, поскольку она была направлена против сил природы, всегда была здесь менее сурова, пища имелась в большем изобилии и постоянстве; защиту и пристанище найти было всегда легче; изменения физических условий, обусловливаемые только космическими или геологическими переворотами, должны были быть настолько медленными, что эволюция и подбор могли к ним приспособляться и поддерживать неисчислимое множество организмов в стройном, гармоническом соответствии с этими условиями. Короче, в экваториальном поясе мы видим результат почти непрерывного и беспрепятственного развития органических форм, в то время как в умеренных поясах наступали временные перерывы и опустошения более или менее катастрофического характера, после которых развитие должно было в известном направлении начинать свою работу совершенно сызнова. Поэтому там эволюция ничем не была стеснена, здесь же ей нужно было бороться с бесчисленными препятствиями. Поэтому экваториальные страны в отношении истории своей фауны и флоры являются миром более древним, чем умеренные пояса, миром, в котором законы, управляющие прогрессивным развитием жизни, владычествовали со сравнительно незначительными перерывами в продолжение бесчисленных веков и привели к образованию всех бесконечно разнообразных и прекрасных жизненных форм, всех поразительно своеобразных особенностей структуры, функций и инстинкта, всего богатства окраски и совершенной гармонии взаимоотношений, которые восхищают и изумляют нас в животном мире тропических стран.

 

Строение. – Окраска и украшения. – Названия. – Движения и образ жизни. – Щеголяние самца украшениями. – Пища. – Гнезда. – Географическое распространение и изменчивость. – Колибри острова Хуан Фернандес как пример изменчивости и естественного отбора. – Родственные отношения и связи колибри. – Как устанавливается родство в сомнительных случаях. – Родство стрижей и колибри. – Различие нектарок и колибри.

В настоящее время известно до 10 000 видов птиц, распределенных по 130 семействам весьма различного объема, иногда состоящим из одного-единственного вида, иногда из многих сотен. Самые обширные семейства – это славковые с более чем 600 видов и вьюрковые с более чем 500; оба распространены по всему земному шару. Соколы и голуби, распространенные тоже по всей земле, насчитывают первые – 330, вторые – 360 видов. Маленькие же колибри, распространение которых ограничено одним только полушарием, насчитывают около 400 видов. Следовательно, в отношении численности видов, сосредоточенных на ограниченной территории, колибри являются самым замечательным семейством птиц. Разумеется, при этом может возникнуть вопрос, настолько ли резко эти 400 видов отграничены друг от друга, как те 10 000 видов птиц, которые вообще известны. На это можно ответить, что эти виды вполне строго очерчены, никогда не скрещиваются и различаются не только окраской, но также и другими особенностями внешности, строения и образа жизни. Поэтому-то мы и распределяем их по более чем 100 родам, настолько же различающимся между собой, как, например, чеканы и соловьи или куропатки и тетерева. Приведенные цифры, следовательно, показывают действительное соотношение количества всех вообще видов птиц к числу видов колибри, т. е. соответствуют реальным фактам; они показывают, что эти маленькие, пожалуй даже незаметные, птички все же образуют довольно существенный отдел животного царства.

Колибри во многих отношениях интересны и поучительны. Они крайне своеобразны по своему наружному виду, образу жизни и строению, а по разнообразию и красоте занимают исключительное положение. Несмотря на то что по названию они всем известны, мало кто, за исключением специалистов, знает их интересную биологию, доставляющую так много материала для науки и эстетики. Поэтому я дам краткий общедоступный очерк внешнего вида, строения, образа жизни, распространения и систематического положения этого замечательного семейства птиц, очерк, который не только даст понятие о пышности и великолепии тропического мира, но и прольет свет на целый ряд интересных вопросов естествознания.

 

Строение

Колибри образуют весьма цельное семейство Trochilidae. Они малы; самые крупные – не больше ласточки, самые мелкие – крошечные создания, не крупнее шмеля. Они отличаются очень коротенькими ножками и маленькими лапками, очень длинными острыми крыльями, длинным тонким клювом и длинным, далеко высовывающимся трубкообразным языком. Все эти характерные черты в таком сочетании свойственны им одним. Чрезвычайно маленькие лапки нередко покрыты пухом и так коротки, что едва выдаются из оперения. Пальцы их расположены, как у большинства птиц, а именно три спереди, один сзади; они снабжены длинными, сильно изогнутыми когтями и, по-видимому, служат главным образом для цепляния, а не в качестве органа передвижения. Крылья длинны и узки, но сильны; первое маховое перо – самое длинное – особенность, вообще наблюдаемая только у некоторых стрижей. Клюв различной длины, но всегда вытянут, тонок и заострен. Верхняя половина клюва больше нижней и с обеих сторон заходит за нее, благодаря чему вполне закрывает нежный язык, свободное движение которого весьма важно для самого существования колибри. Язык очень длинен, может высовываться далеко за кончик клюва и очень быстро втягиваться обратно. Служащие для этого мышцы прикрепляются к подъязычной кости (os hyoideum) и, огибая заднюю и верхнюю поверхности черепа, достигают области лба, совершенно как у дятлов. Обе пластинки, из которых обыкновенно состоит у птиц язык, здесь очень вытянуты в длину и ширину и свернуты каждая в отдельности, образуя, таким образом, совершенно полую двойную трубку, спаянную посредине, но внешние ее края лишь соприкасаются, не срастаясь. На конце эти трубки плоски и волокнисты. Такой вытягивающийся трубчатый язык дает птице возможность высасывать мед из чашечек цветов, а также ловить мелких насекомых. Но всасываются ли последние через трубку или же только закатываются в лентообразный конец языка и потом препровождаются в глотку, – неизвестно. Единственными птицами, кроме колибри, обладающими подобным трубчатым языком, являются нектарки восточного полушария; тем не менее они, как это будет показано ниже, вовсе не состоят с колибри в родстве.

 

Окраска и украшения

Окраска этих крошечных птичек чрезвычайно пестра и красива. Основным тоном, так же как у попугаев, можно признать зеленый; но в то время как попугаям свойственна зелень шелковистого отлива, зелень колибри всегда металлически блестяща. Зеленый цвет встречается в оперении большинства видов, особенно на спине, но очень многие щеголяют также великолепными синими, пурпуровыми и различными красными тонами. Металлом отливает в большей или меньшей степени почти все оперение, а в некоторых отдельных местах его металлический отлив особенно силен, как будто оно действительно состоит из чешуек полированного металла. В большинстве случаев такую блестящую окраску имеет пятно, покрывающее большую часть шеи и груди, но она встречается также на темени, спине, надхвостье, подхвостье и хвосте, на кроющих, плечевых и даже на маховых перьях. В оперении колибри представлены цвета всех драгоценных камней и металлов, и такие эпитеты, как топазовый, аметистовый, берилловый, смарагдовый, гранатовый, рубиновый, сапфировый или же золотой, золотисто-зеленый, медно-красный, ярко-красный, огненно-красный, радужный, отливающий, небесно-голубой, сверкающий, светящийся, сияющий, употребляются для обозначения различных видов.

Ракетохвостый колибри Loddigesia mirabilis

Не менее, чем окраска, замечательны различные украшения из перьев, которыми щеголяют эти птицы. Голова украшена хохлом самых разнообразных видов: или простым плоским гребнем, или звездообразной диадемой, или двумя пучками, то возвышающимися наподобие рогов, то торчащими в стороны, как крылья, или высоко торчащим пучком, или свисающим назад заостренным чепцом, вроде как у чибисов. Горло и грудь украшены обыкновенно широкими чешуеобразными перьями, иногда же воротничком, нередко как бы отложным, или же красивым кружевом из длинных узких перьев с пятнами разнообразных металлических тонов. Еще причудливее разукрашен хвост, который то короток и кругл и окрашен в белый или какой-нибудь другой, резко отличающийся от общей окраски цвет, то утыкан короткими, острыми, звездообразно расходящимися перьями или с тремя крайними рулевыми, вытянутыми с каждой стороны в длинное острие. Иногда хвост бывает более широким; в таких случаях он или угловат, или округлен, или расщеплен, как у ласточки, или, наконец, заострен; он бывает и длинным с двумя вытянутыми и заостренными перьями посредине или же длинным и глубоко расщепленным, покрытым великолепными перьями; иногда оба крайние пера его тонки, как проволока, но с широким ложкообразным расширением на конце. Все эти украшения из перьев, где бы они ни были расположены – на голове, затылке, груди, всегда красивы и ярко окрашены и нередко составляют резкий контраст с окраской остального оперения. Тона оперения переливают и переходят один в другой в зависимости от того, с какой стороны на них посмотреть. Желая увидеть оперение в его полном металлическом блеске, мы должны рассматривать одних колибри сверху, других снизу, третьих спереди, четвертых сзади. Поэтому, когда наблюдаешь этих птиц на родине, свободно носящихся по воздуху, тоны их оперения появляются и исчезают в зависимости от их движений, и это создает совершенно неожиданный и чарующий эффект.

Клюв изменчив по длине и форме; он бывает прямым или слабо изогнутым, у некоторых же видов он изогнут наподобие серпа, иногда загнут вверх, как у шилоклювки. Всегда длинный и тонкий, он настолько развит у представителей одной группы, что достигает длины почти всего остального туловища. Ножки, обыкновенно едва заметные, иногда украшены пучками белых, коричневых или черных пушинок, чего не бывает вообще ни у одной птицы.

После всего этого читатель поймет, как различны должны быть 400 видов колибри, так как характерные черты, кратко перечисленные выше, самым разнообразным образом комбинируются друг с другом и с другими, менее важными особенностями. Иногда, например, наблюдается короткий, круглый хвост наряду с диадемой и жабо, у другой группы широкий, глубоко расщепленный хвост сочетается с ярко-красным блестящим пятном на горле и с короной; у третьей группы – борода с гребнем; есть виды с блестящей спиной и свисающими шейными перьями. Образующие все эти группы виды настолько различны между собой по комбинациям тонов, размерам и пропорциям украшающих перьев, что их очень легко отличить друг от друга. Представляется возможным, что даже в пределах описанных комбинаций признаков будут обнаружены еще многие сотни вполне определенных видов.

 

Названия

Английское название колибри – humming bird – указывает на жужжание, производимое чрезвычайно быстро колеблемыми крылышками, что свойственно как самым крупным, так и наиболее мелким видам. Гвианские креолы называют их bourdon на том же основании. Французское название oiseau mouche (птица-муха) характеризует их незначительную величину; название колибри заимствовано из одного туземного языка, именно языка вест-индских караибов. Испанцы и португальцы наградили колибри еще более поэтическими именами, вроде «жалящий цветы», «целующий цветы», «сосущий мирты», мексиканские же и перуанские названия восхваляют красоту этих птиц в еще более сильных выражениях и означают: «солнечный луч», «волос утренней звезды» и тому подобное. Даже современные естествоиспытатели при изучении этих живых самоцветных камней были так очарованы их несравненной красотой, что придумали соответственные названия для наиболее эффектных и замечательных видов. Поэтому-то мы и встречаем такие названия, как «солнечные камни», «солнечные звезды», «горные звезды», «лесные звезды», «солнечные ангелы», «звездошейки», «кометы», «кокетки», «огненосцы», «сильфы», «феи», наряду со многими другими названиями, характеризующими украшения хвоста и головы.

 

Движения и образ жизни

Теперь мы обратимся к краткому рассмотрению своеобразного полета и вообще движений, питания, постройки гнезд и других привычек колибри. Здесь мы можем сослаться на наблюдения новейших исследователей, произведенные над колибри на их родине. Альфред Ньютон (Alfred Newton) подчеркивает, как мало похожи они в своих жизненных отправлениях на других птиц. «Вы рассматриваете, – пишет он, – какой-нибудь великолепный цветок; вдруг вы замечаете маленькое черное пятнышко, как будто висящее в воздухе на двух перекрещивающихся нитях. Вот оно появилось перед цветком, через мгновение, сверкнув смарагдовыми и синими переливами, оно исчезает, превратясь в едва заметную точку». Одюбон говорит, что так называемые рубиновые колибри, описывая волнообразные кривые, носятся по воздуху, но их незначительная величина не позволяет глазу как следует следить за ними дальше, чем приблизительно за 50–60 ярдов. Наблюдатель, стоя вблизи, предположим, обыкновенной цветущей алтеи, слышит по всему саду жужжание их крылышек и даже на момент видит совсем близко самих птичек, но в следующее мгновение они уже находятся вне пределов его зрения и слуха. Гулд, который, подготовляя свой большой труд, посвященный семейству колибри, объехал Северную Америку специально для наблюдения живых колибри, говорит, что взмахи их крылышек напоминают работу механизма, приводимого в движение сильной пружиной. Когда птичка висит в воздухе перед цветком, движения ее крылышек до того быстры, что с обеих сторон ее тела видно лишь по неопределенно затененному, прозрачному полукругу. Хотя колибри на короткое время и садится отдыхать, все же можно сказать, что он живет исключительно в воздухе, в стихии, в которой он проделывает все свои эволюции с величайшей легкостью. Нередко он поднимается перпендикулярно вверх, бросается назад, описывает пируэты и как бы переплясывает с места на место, с ветки на ветку, то вверх, то вниз. Нередко он поднимается над вершинами высоких деревьев и внезапно, подобно маленькому метеору, бросается в сторону. В другое время он спокойно жужжит между цветами у самой поверхности земли; вот он висит над кустом, через минуту вы его вдруг видите в расстоянии 50 ярдов, куда он отлетел с быстротою мысли. Красный огненосец (Selasphorus rufus), очень красивый вид западного побережья Северной Америки, следующим образом описывается Нетталом: «Прилежно собирая свою обычную сладкую пищу, преисполненный жизненной энергии, он имеет вид живого драгоценного камня, сверкающего магическим блеском карбункула, и, развертывая свое сияющее шейное кружево, как бы хочет соперничать с самим солнцем». Комета-Сафо, один из самых красивых колибри, с вилообразным, черным с красными полосками хвостом, очень обыкновенен во многих местностях Анд, и м-р Бонелли рассказывает, что его благодаря бесчисленным крюкам и поворотам, которые он описывает при полете, чрезвычайно трудно подстрелить. Вот он стремится влететь в чашечку цветка, через мгновение описывает в воздухе круг с такой быстротой, что глаз не в состоянии следить за ним, и вы снова замечаете его лишь тогда, когда он возвращается к привлекшему его первоначально цветку. Маленький вербеновый колибри острова Ямайки следующим образом описывается м-ром Госсе. «Я часто с удовольствием наблюдал за движениями этого маленького вида, когда он порхал вокруг морингового дерева. Если птичка одна, то она еще сравнительно спокойно перелетает с цветка на цветок. Но если их две, то одна из них отлетает и держится в воздухе на расстоянии нескольких ярдов от другой. Та стрелой бросается к ней, затем обе птички, не касаясь друг друга, быстро поднимаются вверх, на высоту иногда, наверное, не менее 500 футов. Потом они разлетаются в разные стороны наклонно, подобно ружейной пуле устремляются к земле и снова, кружась, начинают как ни в чем не бывало порхать по цветам. Мелкие виды колибри внешностью, полетом, вообще всеми своими движениями совершенно напоминают насекомых». Бейтс говорит, что на Амазонке в прохладные утренние часы и от 4 до 6 часов пополудни колибри целыми десятками жужжат вокруг деревьев, причем движения их совершенно непохожи на движения какой-либо птицы. Они шныряют туда и сюда так быстро, что глазами невозможно уследить за ними, и только на мгновение останавливаются перед каким-нибудь цветком. При этом они, покачиваясь, висят в воздухе, с непостижимой быстротой работая крылышками, пробуют цветок, бросаются к другой ветви. Делают они это не так, как их сотоварищи-пчелы, которые методически перелетают с цветка на цветок, но самым капризным образом перескакивают с одной части дерева на другую, совсем противоположную. Белт того мнения, что быстрота полета придает колибри смелость, так что они подлетают к человеку гораздо ближе всякой иной птицы и нередко висят в воздухе перед лицом наблюдателя в расстоянии двух-трех ярдов, иногда даже одного или двух футов. Он наблюдал, как колибри купались в лесу в луже, паря над водой, причем, поворачиваясь быстрыми ударами хвоста и окунаясь, показывали то блестящее изумрудное горлышко, то сверкающую аметистом спинку, потом ныряли и мгновенно выныривали из воды, разбрасывая брызги своими жужжащими крылышками, подымались вверх и чистились, усевшись на нависшей над водой ветке. Все колибри купаются на лету и окунаются 3–4 раза, держась в промежутках между погружениями в расстоянии немногих дюймов от воды. Белт указывает также на невероятное количество колибри, населяющих леса, и на трудности, с которыми связано наблюдение за ними; он приходит к заключению, что в той части Никарагуа, где он жил, колибри настолько же многочисленны, если не значительно многочисленнее, чем все остальные птицы, взятые вместе.

Необыкновенная воинственность колибри подтверждается со всех сторон. Госсе описывает, как два колибри встретились и гонялись друг за другом в лабиринте ветвей и цветов, пока один, улучив момент, яростно не бросился на другого, как они потом, громко жужжа крыльями, кружились один вокруг другого, пока, наконец, почти не упали на землю, затем разлетелись, чтобы начать бой снова. Два представителя одного и того же вида при виде друг друга почти не могут удержаться, чтобы не вступить в драку. Но во многих случаях с одинаковой воинственностью схватываются и представители различных видов. Сальвин (Salwin) рассказывает, что великолепный Eugenes fuigens атакует представителей двух других видов так же яростно, как и особей своего собственного. Обыкновенно колибри сталкивает другого с ветки, на которой тот сидит, и тогда оба, пища и обмениваясь ударами, улетают с такой быстротой, что глаз едва может уследить за ними. Одюбон рассказывает, что они набрасываются на всякую приблизившуюся к ним птицу и ни капельки не боятся ни тираннов, ни даже хищных птиц, подлетевших слишком близко к их жилищу.

 

Щеголяние самца украшениями

Всем известно, что у птиц самцы, обладающие особыми украшениями, принимают такие положения и так комбинируют свои движения, чтобы выказать свою красоту в наиболее выгодном свете и тем привлечь к себе внимание самок в ущерб другим самцам. Поэтому весьма вероятно, что поразительно разнообразные украшения колибри, их блестящие горловые и грудные пятна, их сверкающие хвосты, гребни и спинки служат именно для этой цели. Но единственное известное нам наблюдение по данному вопросу принадлежит Белту, который рассказывает, как два самца вида Floringa mellivora щеголяли своей красотой перед самкой. Каждый из них, как ракета, взвивался в вышину и затем, медленно спускаясь перед самкой, внезапно развертывал свой белоснежный хвост наподобие опрокинутого парашюта, причем медленно оборачивался, чтобы заодно показать грудь и затылок. Развернутый хвост казался при этом больше, чем вся птица, и, очевидно, был гвоздем всего представления. Пока один самец опускался, другой в большинстве случаев взлетал, чтобы затем, в свою очередь, медленно спуститься.

 

Пища

Образ питания колибри служил предметом многочисленных споров. Все старинные авторы, до Бюффона включительно, полагали, что колибри питаются только цветочным нектаром; впоследствии же все точные наблюдатели сошлись на том, что колибри главным образом (а некоторые и исключительно) питаются насекомыми. Азара наблюдал в Ла-Плате, как они зимой, когда в этой местности нет цветов, вытаскивали из паутины насекомых. Баллок (Bullok) сообщает, что он видел в Мексике, как они ловят мелких бабочек, и что он находил в их желудке много разных насекомых. Уотертон подтверждает это. Сотни, даже тысячи экземпляров колибри были вскрыты коллектировавшими на их родине натуралистами, почти постоянно находившими их желудки полными насекомых, часто, но не всегда, с примесью известного количества меда. Действительно, часто можно наблюдать, как некоторые колибри гоняются за мошками, комарами и другими мелкими насекомыми, совершенно как мухоловки. Они обыкновенно сидят над поверхностью воды на засохшей ветви, срываются с нее, некоторое время носятся по воздуху, затем возвращаются на свое место. Другие колибри, появляясь вечером, то сидят на ветке, то стремительно носятся взад и вперед, совершенно как козодои в миниатюре, и, очевидно, с теми же целями.

Госсе говорит: «Все виды колибри имеют в большей или меньшей степени привычку внезапно прерывать свой полет и быстро и неожиданно вилять в разные стороны хвостом и туловищем. Это удобнее всего наблюдать у вида Polytmus, так как его длинные хвостовые перья проделывают такого рода движения всего заметнее. Что целью всех этих маневров служит ловля насекомых, это я могу утверждать с достоверностью, так как мне пришлось наблюдать одного колибри совсем вблизи, и я явственно видел в воздухе мошек, которых он преследовал и ловил; при этом я несколько раз слышал, как он хлопал клювом. Мое присутствие почти не смущало его». Представители довольно обширной группы маленьких коричневых колибри, а именно подсемейства Phaethornithinae, вообще лишь изредка, а иногда и вовсе не посещают цветов, но ютятся в тенистых закоулках леса, где гоняются за мелкими насекомыми. Эти птички в разных направлениях шныряют сквозь листву и обыскивают все ветви, причем держат туловище вертикально, клюв у самой нижней поверхности листьев и таким образом, несомненно, схватывают скрывающихся там мелких насекомых. При этом оба длинные хвостовые пера вибрируют и, по-видимому, служат рулем, долженствующим во время этих деликатных операций удерживать птичку в надлежащем положении. Другие колибри подобным же образом обыскивают древесные стволы и сухие сучья, совершенно как пищуха или древолаз (Dendrocolaptes), только колибри все это проделывают на лету. Замечательный серпоклювый колибри, разыскивая насекомых, как говорят, тоже зондирует чешуйчатые стволы пальм и древовидных папоротников.

Как известно, колибри, вообще легко привыкающие к человеку, никогда долго не выживают в неволе, даже на своей родине, если их кормить исключительно сахарным сиропом. Одюбон говорит, что при таком способе питания они живут самое большее 1–2 месяца и погибают, по-видимому, от истощения. Если же их держать в комнате, окна которой защищены только сеткой, сквозь которую могут проникнуть мелкие насекомые, то колибри без труда можно держать живым целый год. Другой наблюдатель, м-р Уйббер (Webber), ловил и приручал в Соединенных Штатах рубиновошейных колибри. Он нашел, что после трехнедельного кормления сиропом они слабели; но когда он их выпускал, они через несколько дней возвращались обратно в открытую клетку, чтобы полакомиться сиропом. Некоторые из прирученных таким образом экземпляров, выпущенных на волю, на следующее лето возвращались и тотчас же направлялись к своей привычной чашечке сладкого сока. Госсе держал в неволе на Ямайке нескольких колибри и нашел, что им следует давать в пищу также и насекомых. Он сообщает, что его колибри с особенной охотой пожирали вид мелких муравьев, массами привлекаемых сиропом, которым их кормили. Странно, что, несмотря на все эти достаточно известные опыты, всех привезенных в Англию колибри кормили исключительно сиропом; несомненно, причиной их смерти, имевшей обыкновенно место или при самом прибытии, или скоро после него, было истощение, начинавшееся вследствие такого недостаточного питания. А ведь нетрудно было бы брать с собой в виде провианта для колибри ящичек с муравьями; но даже мелко нарезанное мясо или яичный желток вполне могли бы, при недостатке насекомых, служить им необходимой животной пищей.

 

Гнезда

Гнезда колибри, как и следовало ожидать, чрезвычайно изящны и в некоторых случаях не больше половины грецкого ореха. Такие чашевидные гнездышки помещаются обыкновенно в разветвлениях ветвей и по большей части украшены снаружи нитями лишайников. Они сооружаются в основном из хлопка и выложены тончайшими шелковистыми нитями. Многие виды прикрепляют свои гнезда и к висящим над водой, даже над морем лианам. Один колибри вида «пичинча» однажды пристроил свое гнездо к соломенной веревке, спускавшейся с крыши хижины. Случается, что гнезда прикрепляются, подобно гамакам, бывают привешены к скалам при помощи паутины, а маленькие лесные колибри привешивают их к кончикам или к нижней поверхности пальмовых листьев и других подходящих для этого частей растения. Колибри кладут только 1–2 белых яичка.

 

Географическое распространение и изменчивость

Большинству известно, что колибри водятся только в Америке; менее известно, что они – почти исключительно тропические птицы и что те немногие виды, которые попадаются в умеренных (северных и южных) широтах материка, принадлежат к числу перелетных птиц, возвращающихся зимой в теплые страны в пределах тропиков или, по крайней мере, в их близости. На крайнем севере Америки попадаются два вида, прилетающих туда регулярно каждое лето, один на восток, другой на запад от Скалистых гор. Первый – это обыкновенный североамериканский рубиновошейный колибри, распространенный по всей территории Соединенных Штатов и Канады до 75° с. ш., следовательно, значительно севернее озера Виннипег. Распространение же красного огненосца простирается благодаря большей мягкости климата западного побережья даже севернее Ситки, до 61° с. ш. Там эти виды остаются целое лето и гнездятся; по реке Колумбии они появляются в конце апреля, зиму же проводят в Мексике. Если предположить, что экземпляры, залетающие далее всех на север, спускаются не южнее, скажем, Северного тропика, то все же эти маленькие птички совершают каждую весну и осень путешествие более чем в 3 000 миль. Колибри южного полушария, проводя зиму в теплых местностях Чили или Боливии, залетают до самых негостеприимных берегов Огненной Земли, где их наблюдали порхающими во время снежного бурана вокруг цветов фуксий.

На юге Калифорнии и в центральных Соединенных Штатах летом можно встретить еще три или четыре вида колибри, но число их значительно возрастает лишь в пределах тропиков. Мексика насчитывает уже более 30 видов, южные области Центральной Америки – более чем вдвое. С приближением к экватору число видов колибри возрастает еще сильнее и достигает максимума в экваториальных Андах. В горах они особенно многочисленны, но девственные леса долины Амазонки, в которых столько жизненных форм достигает своего наивысшего развития, бедны этими птицами. Бразилия, более холмистая страна с очень разнообразной растительностью, уже значительно богаче ими, но все же не может сравниться с долинами, плоскогорьями и вулканическими пиками Анд. Каждый район имеет здесь свои эндемические виды, часто свои роды, и даже на некоторых больших вулканах живут виды, нигде более не встречающиеся. Так, один вид водится исключительно на большой горе Пичинча, притом только на высоте 14 000 фут. над уровнем моря; другой, близко родственный вид, встречается в Чимборасо на высоте от 14 000 фут. до границы вечного снега, т. е. высоты 16 000 фут. над уровнем моря. Представителей его часто можно встретить на красивом альпийском кустарнике с желтыми цветами из семейства Asteraceae. На потухшем вулкане Чирикви в Верагуа один очень маленький вид колибри – малого огненосца – находили исключительно внутри кратера. Его чешуйчатое горловое пятно сверкает таким рубиновым пламенем, что, как замечает м-р Гульд, можно подумать, будто он уловил последний отблеск потухающего вулкана.

Но колибри распространены не только по всему материку Америки, от Ситки до Огненной Земли, от уровня моря до снеговой линии Анд, – они населяют также и многие острова, иногда весьма удаленные от континента. Острова Вест-Индии насчитывают 15 видов, принадлежащих к 8 родам, настолько непохожим на континентальные, что 5 из них следует признать свойственными исключительно Антильским островам. Даже Багамские острова, в непосредственной близости от Флориды, имеют два собственных вида, а маленькая группа островов Трес Мариас, находящаяся лишь в 60 милях от западного побережья Мексики, имеет один вид. Еще замечательнее оба вида острова Хуан Фернандес, лежащего в Тихом океане, более чем в 400 милях к востоку от чилийского города Вальпараисо; один из них эндемичен, другой же водится и на островке Мас-а-Фуэра, на 90 миль западнее. Но на островах Галапагос, несмотря на то что они гораздо больше и удалены от континента лишь немного дальше, колибри нет, на Фолклендских островах тоже; причиной этого является, должно быть, недостаток лесов, даже вообще деревьев и более или менее крупных кустарников, с чем связано также слабое развитие цветов и насекомых.

 

Колибри острова Хуан Фернандес как пример изменчивости и естественного отбора

Три вида колибри островов Хуан Фернандес и Мас-а-Фуэра обладают некоторыми в высшей степени замечательными особенностями. Они образуют особый род Eustephanus, один вид которого встречается как в Чили, так и на Хуан Фернандесе. Как самцы, так и самки вида, который можно назвать чилийским, окрашены в зеленоватый цвет, в то время как у двух других, исключительно островных видов самцы красного или красно-бурого цвета, а самки – зеленого. Красные самцы обоих видов очень похожи друг на друга, но зеленые самки всех трех видов очень различны, причем весьма любопытно, что самка вида, населяющего маленький, более удаленный островок, несколько напоминает чилийскую, а самка вида, свойственного острову Хуан Фернандес, отличается от обеих уже сильнее; самцы же обоих островных видов, как сказано, очень сходны. Так как все это является довольно простым примером изменчивости и естественного отбора, то поучительна будет попытка представить себе ход всех этих изменений. Прежде всего мы должны перенестись в ту неведомую, но во всяком случае отдаленную эпоху, когда колибри еще не успели проникнуть на оба описываемых острова. Уже тогда некий вид рода Eustephanus должен был населять Чили. Невозможно только сказать, был ли он тождествен с теперешним чилийским видом, так как все виды более или менее изменяются с течением времени. В конце концов после многих, вероятно неудачных, попыток несколько пар описываемого вида были занесены ветром из Чили на Хуан Фернандес, и так как местность благоприятствовала, а леса, цветущих растений и насекомых имелось в изобилии, то эти пары размножились и натурализовались на острове. В скором времени они начали менять свою окраску; самец делался все более и более красно-бурым, в конце концов достиг красивого оттенка, отличающего оба современных нам островных вида; самка же не изменялась так быстро и приобрела лишь белую окраску нижней стороны туловища и хвоста, а также более блестящие грудные пятна. Когда перемена окраски уже закончилась у самца и только начиналась у самки, переселение распространилось и далее к западу, на островок Мас-а-Фуэра, где птички тоже обосновались. Но здесь изменение окраски, начавшееся на более крупном острове, по-видимому, не пошло дальше; так, самка с описываемого острова и по сию пору занимает промежуточное положение между самками чилийского вида и вида с острова Хуан Фернандес. Еще позднее прибыл из Чили на Хуан Фернандес второй этап переселенцев исходного вида, который и доныне живет рядом со своими сильно измененными потомками. Посмотрим теперь, в какой мере вышеизложенные факты согласуются с законами изменчивости, а также с законами, регулирующими изменения окраски, которые я пытался установить.

Результаты изменчивости зависят у всех видов от двух факторов: от степени изменения физических условий и от большей или меньшей индивидуальной численности вида. Если под влиянием этих причин появляется какое-нибудь изменение, то оно может привести к возникновению стойкой разновидности или расы или же идти дальше, все равно, будет ли это происходить благодаря способности видов изменяться в определенном направлении под влиянием местных или внутренних (физиологических) причин, или же вследствие непрекращающегося переживания и размножения всех индивидуумов, обладающих выгодными для сохранения расы особенностями. По истечении известного времени должно установиться некоторое равновесие – или потому, что граница целесообразной изменяемости в данном направлении достигнута, или благодаря тому, что вид теперь гармонично приспособился ко всем внешним условиям. Пока эти условия не изменяются, данная форма может в течение весьма долгого времени оставаться неизменной, – причина, почему и нам большинство видов кажется неизменным. Теперь мы можем допустить, что в стране, составляющей, как Чили, часть континента, богатого всевозможными видами живых существ, большинство видов находится в состоянии устойчивого равновесия; все жизнеспособные разновидности уже давно должны были подвергнуться действию естественного отбора, число индивидуумов каждого вида, по всей вероятности, почти постоянно и ограничено множеством других видов, нуждающихся в одинаковой с данным видом пище, ведущих одинаковый образ жизни или вообще приходящих с ним в соприкосновение в своих жизненных отправлениях. Поэтому можно предположить, что чилийский вид колибри, переселившийся на Хуан Фернандес, был формой, уже установившейся, мало или совсем не отличавшейся от современного чилийского вида Eustephanus galeritus. И вот на острове он нашел совершенно иные, но в высшей степени благоприятные жизненные условия, обильную низкорослую растительность, достаточно богатую флору, менее значительные, чем на материке, крайности климата и прежде всего полное отсутствие всякой конкуренции со стороны соперничающих видов. Все цветы с их насекомыми были в его исключительном распоряжении, змеи и млекопитающие, разоряющие гнезда, отсутствовали, ничто не препятствовало полному наслаждению жизнью. Отсюда быстрое размножение, возникновение многочисленной постоянной популяции, которая и сейчас налицо, ибо м-р Мозли, участник экспедиции «Чэлленджера», сообщил автору этих строк, что колибри чрезвычайно многочисленны на Хуан Фернандес, что там вокруг каждого куста, каждого дерева непременно носится несколько штук. Следовательно, здесь перед нами одно из условий, по общему мнению особенно благоприятствующих появлению изменений, а именно значительный рост количества особей. Но так как борьба за существование со сходными видами отсутствовала и не было необходимости в возникновении каких-либо изменений форм и внутреннего строения, то мы и видим, что изменились только величина тела и его окраска. Увеличение размеров тела, очевидно, зависело от большого изобилия пищи и более равномерного климата, причем выживали все наиболее здоровые, сильные и крупные особи. Перемена окраски могла зависеть от изменений молекулярного строения оперения, стоявшего в связи с усиленным ростом, а повышенная энергия и жизнеспособность самца, связанная с более благоприятными условиями и быстрым размножением вида, должны были вызвать и более яркую окраску, причем специфика оттенков могла зависеть от местных условий или от унаследованных расовых тенденций. Следует заметить, что переход из зеленого цвета в красный совершается в направлении уменьшения преломляемости лучей спектра и потому вполне согласуется с тем законом изменчивости окраски, который обыкновенно сопутствует всякому расширению в неорганическом, всякому росту в органическом мире. У самки же перемена окраски не подталкивалась столь же повышенной, как у самца, жизнедеятельностью, а потому и происходила значительно медленнее и происходила, быть может, благодаря унаследованной тенденции, в другом направлении.

У чилийского колибри низ туловища окрашен в пепельно-серый цвет с зеленовато-бронзовыми пятнами на груди, хвост – сплошь бронзово-зеленый. Вид же острова Хуан Фернандес отличается, как уже было сказано, чисто-белым низом туловища, большими и более чистого золотисто-зеленого цвета грудными пятнами, и, кроме того, внутреннее опахало рулевых перьев сделалось чисто-белым, что выглядит очень красиво, когда хвост развернут.

Теперь последуем за птичками обоего пола на более отдаленный остров, в ту эпоху, когда самец уже окончательно изменил свою окраску, но еще не достиг той величины, как впоследствии, а окраска самки не изменилась еще и наполовину. На маленьком, довольно-таки бесплодном острове, считаемом многими путешественниками скорее скалой, не было столько обильных запасов корма, а потому нельзя было и кормиться большому количеству колибри. Климат же не отличался существенно от климата соседнего острова. Изменяемость поэтому должна была или замедлиться, или совсем прекратиться, и факты вполне согласуются с этим предположением. Самец, который уже окончательно выработал свою окраску, почти не отличается от самца коренного вида; он только несколько меньше, что можно объяснить тем, что в эпоху переселения коренной вид еще не достиг своей полной величины, или же тем, что некоторое уменьшение размеров произошло вследствие ухудшения питания. Самка тоже несколько мельче; во всех других отношениях она занимает почти промежуточное положение между самкой чилийского вида и самкой с острова Хуан Фернандес. Нижняя сторона ее тела светло-пепельного цвета, грудные пятна занимают промежуточное положение по величине и окраске, хвостовые перья отмечены несколько неопределенным белым пятном на конце внутреннего опахала, которому остается только распространиться во всю его длину, чтобы в точности скопировать особенность хвостовых перьев самки с острова Хуан Фернандес. Поэтому весьма вероятно, что самки остались со времени переселения с острова Хуан Фернандес совершенно или почти неизменными, в то время как родичи их с названного острова продолжали развиваться все дальше и дальше в принятом направлении. Этим и объясняется, что вид наиболее удаленный кажется нам более близким к коренной чилийской форме.

В позднейшую эпоху сравнительно мелкий, тускло окрашенный чилийский вид снова переселился на Хуан Фернандес, но теперь ему предстояло конкурировать с прочно укоренившимся там красным потомком и, по всей вероятности, он подвергся легким конституционным изменениям, в точности приспособившим его к его новой островной родине. Поэтому новый пришелец перебивается лишь с трудом; он, как говорит м-р Рид (Reed) из Сант-Яго, встречается на острове далеко не так часто, тогда как красный вид очень распространен. Кроме того, можно предположить, что на остров довольно часто прибывают из Чили новые колибри, содействуя, таким образом, поддержанию своего вида, ибо не надо забывать, что в то время как при первом переселении для успешной колонизации требуются самцы и самки, позднее, уже после образования колонии, всякая случайно залетная птица увеличивает численность и путем скрещивания задерживает продолжающуюся изменяемость вида.

Таким образом, все особенности трех родственных видов колибри острова Хуан Фернандес совершенно свободно объясняются действием тех всеобщих законов, которые, по мнению Дарвина и других ученых, обусловливают изменчивость животных и закрепление их изменений. Но поучительно отметить, что там, где изменение окраски и увеличение размеров тела происходили наиболее энергично, параллельно имели место и незначительные изменения других признаков. На о. Хуан Фернандес клюв сделался несколько короче, рулевые перья – шире, огненно-красная шапочка на голове несколько меньше; все эти признаки у птиц с о. Мас-а-Фуэра или выражены в меньшей степени, или вовсе отсутствуют. Эти совпадающие изменения могут происходить или в результате того, что Дарвин назвал корреляцией роста, или вследствие частичного появления атавистических признаков под влиянием особо благоприятствующих условий, или, наконец, благодаря непосредственному влиянию климата и пищи. Во всяком случае, все это показывает, какое многообразие непредвиденных изменений может быть вызвано у известных видов в сравнительно короткое время совсем незначительной переменой места.

Если мы теперь окинем взором все бесконечное разнообразие жизненных условий, встречающихся на всем Американском материке, этот контраст жарких, сырых, обширных лесных равнин Амазонки, открытых льяносов Ориноко, сухих плоскогорий Бразилии, защищенных со всех сторон равнин и лесистых склонов Восточных Анд, зеленеющих плоскогорий, пустынных парамо, бесчисленных вулканических конусов с их характерной альпийской растительностью, далее – контрасты восточного и западного побережья, изолированность Вест-Индских островов, в меньшей степени – Центральной Америки и Мексики, которые, как мы знаем, несколько раз отделялись от Южной Америки; если мы примем во внимание, что все эти резко разграниченные области подвергались космическим и местным изменениям, постепенным поднятиям и опусканиям, увеличению и уменьшению поверхности, то резким крайностям, то равномерности температуры, то увеличению, то уменьшению количества осадков; если мы учтем, что параллельно с этим изменялась растительная и животная жизнь; если мы, наконец, учтем, что все эти причины должны были влиять бесчисленными способами на рост и развитие, на форму и окраску этих удивительных птичек, – если мы учтем все эти разнообразные и переплетающиеся формы воздействия, то мы больше не будем так поражаться их необычными формами, их бесконечным разнообразием, их чудной красотой. В течение скольких веков влияли все эти причины, сказать невозможно; во всяком случае, величайшая изолированность колибри от всех других птиц наравне с большим количеством их видов и родов ясно указывает на очень большую древность этой группы.

 

Родственные отношения и связи колибри

Вопрос о систематическом положении колибри, о том, с какими группами они состоят в ближайшем родстве или наиболее сходны, так интересен и вместе с тем дает такой повод к общедоступному обобщению некоторых основных принципов зоологической классификации, что я намерен разобрать его несколько основательнее, не вдаваясь, однако, в технические детали.

В восточном полушарии, а именно в тропической Азии и Африке, есть другое семейство маленьких птичек, именуемых нектарками, тоже блещущих металлическими тонами и по внешности и повадкам очень похожих на колибри. Они точно так же носятся от цветка к цветку, питаясь медом и насекомыми, и все старые натуралисты ставили оба семейства рядом в качестве несомненных родичей. Лишь в 1850 году принц Люсьен Бонапарт, ученый-орнитолог, поместил в своем систематическом каталоге птиц семейство колибри рядом со стрижами и отставил их далеко от нектарок (Nectarinidae). С тех пор этот взгляд обосновывается все более и более по мере накопления наших сведений, так что теперь почти все наиболее передовые зоологи приняли его. Прежде чем ближе разобрать вопрос об обосновании этого взгляда, полезно будет обсудить общие принципы, которых должен придерживаться исследователь при разрешении подобных проблем.

 

Как устанавливается родство в сомнительных случаях

В свое время всеми было признано, что для разрешения запутанных проблем подобного рода надо исследовать преимущественно такие части тела, на которые или мало или совсем не оказывает прямого воздействия образ жизни животного. Значение, которое какой-нибудь орган или какая-нибудь деталь в строении животного имеет для классификации, находится по большей части в обратном отношении к их применимости для известных целей. Причина этого станет ясна, если мы примем во внимание, что одинаковое питание и образ жизни очень часто обусловливают большое сходство во внешних и внутренних признаках у совершенно различных животных. Дельфины, например, по внешности весьма похожи на рыб и тем не менее – это настоящие млекопитающие. Некоторые сумчатые являются хищниками и так походят на настоящих хищных (Carnivora), что лишь точное анатомическое исследование скелета позволяет в должной мере установить их различие. Многие виды птиц-носорогов и туканов по внешности очень похожи друг на друга, отличаясь вместе с тем одинаковым образом жизни, питания и одинаково чудовищным клювом; но особенности строения ног, грудины, черепа, распределения оперения доказывают, что носороги и туканы не находятся в сколько-нибудь близком родстве, что первые приближаются к зимородкам, вторые – к кукушкам. Подобные особенности строения не имеют отношения к образу жизни и, следовательно, не особенно изменяются, когда по каким-либо причинам часть естественной группы животных будет вынуждена изменить образ жизни. Совершенно так же обезьяны Старого Света, как бы различны они ни были по величине и образу жизни, будь то павианы, мартышки или антропоиды, – все имеют одинаковое количество зубов; все же американские – одним предкоренным зубом больше. Это различие совершенно не имеет значения для образа жизни; в этом отношении среди представителей каждой из обеих групп можно найти гораздо более значительные различия, чем между видами Старого и Нового Света. Поэтому-то этот зуб и является чрезвычайно ценным признаком, указывающим на коренное различие обеих групп, различие, которое подтверждается и другими анатомическими особенностями.

С другой стороны, особенности организации, стоящие в особо близком отношении к определенному образу жизни, у некоторых видов данной группы очень легко утрачиваются, что доказывает ничтожность их значения для самого типа и малую ценность в качестве классификационных признаков. Дятлы, например, очень резко характеризуются наличием длинного и способного высовываться языка, мускулы которого, прикрепленные к подъязычной кости, идут назад вокруг головы, таким образом делая возможным внезапное выбрасывание языка. Кроме того, дятлы отличаются жестким заостренным хвостом, который приносит им большую пользу при лазании по вертикальным древесным стволам. У одной группы (Picumnus) хвост является вполне мягким, в то время как язык сохраняет все свои особенности; у другой (Meiglyptes) хвост остается типичным, но удлинение мускулов языка свелось почти на нет, и язык потерял благодаря этому значительную долю своей растяжимости. Но в обоих случаях особенности грудины, лапы, скелета и оперения доказывают, что мы имеем дело с настоящими дятлами, мало различающимися даже образом жизни и питания. Подобным же образом нередко значительно видоизменяется и клюв; он, например, варьирует от короткого, похожего на вороний, клюва настоящих райских птиц до длинного тонкого клюва, характерного для подсемейства Epimachinae, которых поэтому долгое время и причисляли к тонкоклювым (Tenuirostres), но все строение которых доказывает их родство с настоящими райскими птицами. Длинный, с боков бахромчатый язык перцеедов легко отличить от языка всякой другой птицы; однако этому не придают такого значения, как их анатомическому строению, доказывающему, что эти птицы ближе всего стоят к бородастикам и кукушкам.

Поэтому-то скелет и в особенности грудина являются в сомнительных случаях наиболее верным признаком. Здесь всякие изменения появляются лишь чрезвычайно медленно, и потому более глубоко заложенные признаки родства выступают куда явственнее, чем в органах, которые находятся в непосредственной связи с внешним миром и потому, при изменении внешних условий жизни, изменяются с гораздо большей легкостью. Если дело идет о птицах, то другим, хотя и менее надежным, руководящим признаком являются их яйца. Для этих последних очень часто бывают характерны какие-нибудь своеобразные формы и окраска или характерная скульптура поверхности, и эти признаки повторяются неизменными во многих близко родственных родах и семействах, как бы сильно представители последних ни отличались по образу жизни и внешности. Третьим признаком организации, тоже не связанным непосредственно с образом жизни и питанием, является характер распределения оперения по телу птицы. Дело в том, что у птиц перья вовсе не равномерно распределены по всей коже, но лишь по определенным линиям и пятнам, которые по форме и величине сильно различны у представителей главных отрядов, но у близко родственных птиц распределение перьев совпадает. Поэтому фигура оперенных частей кожи, являющаяся предметом изучения так называемой «птерилографии», представляет собой ценное вспомогательное средство при определении сомнительных родственных отношений птиц.

Если мы теперь обратимся к этим трем признакам у колибри, то найдем, что все они ведут нас к одному. Грудина сзади не имеет выреза, точно так же как и у стрижей, и в отличие от грудины нектарок, которая, как и у всех Passeres – обширного отряда, к которому принадлежит эта группа, имеет сзади два глубоких выреза. У обеих групп, у колибри и стрижей, яйца белы, немногочисленны (не более двух) и сходны по скульптуре поверхности. Наконец, по распределению оперения колибри более приближаются к стрижам, чем к каким-либо другим птицам, и опять-таки расходятся с нектарками, которые в этом отношении, так же как и во многих других, сходны с австралийскими медососами и другими настоящими воробьиными.

 

Родство стрижей и колибри

С этим ключом в руках мы легко можем найти еще много сходства у обеих групп, Cypselidae и Trochilidae. Как у тех, так и у других в хвосте 10 рулевых перьев, у нектарок – 12; как те, так и другие имеют всего лишь 16 маховых перьев и являются единственными птицами со столь ограниченным числом последних. Колибри отличаются тем, что у них первое маховое перо длиннее всех, и это наблюдается еще лишь у некоторых Cypselidae. Наконец, у обеих групп оперение очень плотно и тесно прилегает к телу. Но вместе с тем клюв и язык сильно разнятся. Стрижи обладают коротким, широким, низким клювом и плоским языком, роговым на конце, как и у всех птиц; у колибри мы видим очень длинный, узкий, почти цилиндрический клюв и трубкообразный, способный далеко высовываться язык. Существенно, однако, то, что в то время как другие из приведенных выше особенностей едва ли носят адаптивный характер, последние, т. е. особенности языка, носят именно такой характер. Стрижи свободно гоняются по воздуху за насекомыми, и их короткий, широкий, далеко раскрывающийся клюв подходит именно для подобного образа жизни. Напротив, колибри преследуют насекомых в цветах, и их своеобразный длинный клюв так же, как и выдвижной язык, приспособлен у них именно для этого, но вместе с тем они сосут и мед, и для этого им служит трубчатый язык. Образование последнего из обыкновенного птичьего языка очень легко проследить. Языку нужно лишь удлиниться, а обе составляющие его пластинки должны только свернуться с каждой стороны; такой процесс, вероятно, и должен происходить у молодых колибри.

Во время моего пребывания на Амазонке мне принесли однажды гнездо с двумя маленькими еще неоперившимися колибри, по-видимому, вылупившимися лишь недавно. Клюв у них совершенно не походил на клюв взрослых птиц: он был короток, трехгранен, широк у основания и, таким образом, вполне имел форму клюва ласточки или стрижа, лишь немного вытянутого в длину. Полагая (ошибочно), что родители кормят птенцов медом, я попробовал дать им сиропа из меда с водой; но, несмотря на то, что птенцы все время раскрывали клюв и казались очень голодными, они не хотели глотать сиропа и выплевывали его обратно, иногда так порывисто, как будто задыхались. Тогда я, поймав нескольких очень мелких мушек, стал класть их птичкам в рот; они его тотчас захлопывали, проглатывали муху и снова раскрывали, прося еще. До насыщения каждый из птенцов проглотил от 15 до 20 мелких мушек. Они прожили у меня 3–4 дня, но я не имел возможности ходить за ними с достаточной степенью заботливости. Эти птенчики находились в стадии «стрижей», т. е. были вполне насекомоядными птицами и обладали клювом и ртом, приспособленными исключительно для этой цели. В то время я еще не сознавал важности исследования их языка, но ввиду того, что их клюв был так короток и трубчатый язык был бы не нужен, в сущности нечего и сомневаться, что в столь раннем детстве этот орган был у них таким же плоским и коротким, как и у ближайших их родичей.

 

Различие нектарок и колибри

Во всех существенных, глубже лежащих признаках, доказывающих близкое родство стрижей и колибри, нектарки восточного полушария сильно расходятся с последними, приближаясь к воробьиным вообще, и в особенности к медососам и пищухам. Их грудина имеет с задней стороны глубокие вырезы, у них 12, а не 10 рулевых перьев и 19 маховых вместо 16, из которых первое не только не самое длинное, но, напротив, короче всех, крылья коротки и округлы, а не длинны и остры, оперение распределено по-иному; ноги крепки и длинны, а не коротки и слабы. Лишь чисто внешние особенности, а именно, блестящее оперение и незначительная величина и только одна существенная черта – трубчатый, довольно растяжимый язык, – сближают их с колибри. Но ведь это чисто адаптивный признак, так как нектарки питаются так же, как и колибри, мелкими насекомыми и цветочным нектаром, и потому язык их является лишь великолепным примером того, как одно и то же высоко специфичное изменение органа может встречаться совершенно самостоятельно в двух резко различных группах. У нектарок мускулы языка простираются не так далеко на голову, как у колибри, и потому язык не может далеко высовываться, но его устройство, скатывание краев обеих пластинок совершенно такое же, как у колибри.

Трубчатый язык возник в качестве адаптивного признака в пределах описываемого семейства, а не унаследован от более отдаленных предков. Это доказывается разнообразием вариаций, которое этот орган выказывает у разных представителей описываемого семейства. Лучше всего развит он у представителей рода Arachnothera, или «пауколовов» Азии, являющихся настоящими нектарками, только без металлических или вообще ярких тонов оперения. Кроме того, они обладают самым длинным клювом и самым длинным языком с наиболее развитыми мускулами. Они деятельно охотятся в цветах пальм, и часто замечаешь, как они исследуют цветы, причем несколько беспомощно порхают в воздухе, как будто они видели воздушные эволюции американских колибри и хотят им подражать. Типичные нектарки с металлическим оперением сидят по большей части вблизи цветов, крепко держась своими сильными лапками; они пожирают главным образом мелких жесткокрылых насекомых, как это делают и многие колибри. Но один вид, Chalcoparia phoenicotis, относимый всегда к нектаркам, выделяется среди всех прочих плоским, как бы роговым расщепленным языком и соответственно с этим, кажется, питается иной пищей, так как в его желудке находили мелких гусениц. Несколько более дальними родственниками, хотя и принадлежащими к тому же семейству, являются маленькие «цветочницы» рода Dicaeum с коротким клювом и с дважды расщепленным кончиком языка; эти последние питаются мелкими плодами и, может быть, почками и цветочной пыльцой. Маленькие белоглазки (Zosterops), по всей вероятности к ним примыкающие, питаются мягкими плодами и насекомыми.

Очевидно, мы имеем дело с довольно обширной группой, представители которой отличаются разнообразным строением и все же близко родственны; часть их питается цветочным соком и мелкими насекомыми, скрывающимися в цветах; лишь у них мы так же, как у колибри, видим удлиненный клюв и двойной трубчатый язык. Более поучительный пример различия адаптивных и чисто структурных особенностей трудно себе представить. Характер приспособления может совершенно совпадать у двух групп, ведущих одинаковый образ жизни, и все же не служить доказательством какого бы то ни было родства, так как каждая из двух групп могла приобрести его, чтобы приспособиться к сходному месту в природе. В таких случаях приспособление является только изолированным признаком, лишь по внешности связывающим две в остальном совершенно различные группы. С другой стороны, неадаптивные, или чисто структурные особенности, по-видимому, наследуются от древних предков, а потому и указывают на существенные различия в анатомии и развитии. Структурные изменения различных видов, обусловливаемые переменой образа жизни, приобретением новых инстинктов, в значительной мере эмансипировались от подобных особенностей, а так как последних всегда можно найти у каждого животного вида несколько, то они получают тем большую ценность. Таким образом, складывается следующее, по-видимому парадоксальное, положение: чем менее какая-нибудь особенность строения животного предназначена для выполнения определенных функций, тем более она ценна при установлении истинного, хотя, быть может, и отдаленного родства; напротив, всякое особое свойство какого-нибудь органа, имеющее существенную важность для благоденствия животного, имеет часто очень незначительную ценность для установления его родства с другими животными.

Эта дискуссия, которая, правда, является несколько специальной, даст, я надеюсь, и профану понятие о некоторых важных основных принципах новой естественной классификации животных, весьма существенно отличающейся от старой, искусственной системы, долгое время господствовавшей в биологии. Читатель всегда без всякого труда сможет припомнить пример этого руководящего принципа, представляемый коренным различием двух семейств птиц, все же постоянно смешиваемых, а именно нектарок восточного полушария и колибри Америки, а также интересным фактом, что последние в сущности представляют собой стрижей, разумеется сильно приспособившихся к своему оригинальному образу жизни, к своему неустанному порханию по цветам, но, несмотря на это, обладающих многими существенными чертами, ясно доказывающими их происхождение.

 

Вступительные замечания. – О некоторых отношениях живых существ к окружающему. – Влияние местности на окраску бабочек и птиц. – Влияние окраски покровов тела на остроту чувств. – Взаимоотношения островных растений и насекомых.

 

Вступительные замечания

Область биологии так обширна, а мои познания в этой области так недостаточны, что я не в состоянии дать вам общий обзор развития различных отраслей биологии. Я даже чувствую себя недостаточно компетентным для того, чтобы исчерпывающим образом изложить современное состояние какого-нибудь из главных подразделений этой огромной науки, как, например, анатомии, физиологии, эмбриологии, гистологии, систематики, эволюционной теории или же языковедения, этнологии, доисторической археологии. К счастью, однако, существуют отдельные вопросы, лежащие в стороне и более или менее забытые; к ним-то я и обращаюсь, надеясь отдельными заметками не только привлечь внимание биологов, но и быть вместе с тем понятым членами Ассоциации, более далекими от науки, но почтившими нас своим присутствием.

Вопросы, которых я коснусь сперва, трудно рассматривать с одной и той же точки зрения, однако их легко, быть может, параллелизовать с новейшей фазой развития близкой отрасли знания, получившей название геоморфологии (Surfacegeologyor Earthsculpture). В прежних сочинениях по геологии можно было найти многое о слоях, горных породах, окаменелостях, о порядке расположения слоев и их складках, о химическом составе и классификации горных пород; можно было также встретить и единичные указания на то, как образовались эти горные породы и слои в отдаленном прошлом. Однако нередко можно было дочитать книгу до конца и не узнать абсолютно ничего о том, каким же образом земная кора сложилась столь удивительно и разнообразно; нигде не объяснялось, почему здесь горы отличаются округленными формами, там образуют крутые обрывы, почему здесь долины широки и открыты, там узки и скалисты; почему реки так часто перерезывают горную цепь, почему горные озера нередко так неимоверно глубоки, откуда взялись галька, наносы, валуны, почему они широко распространены в одних местностях и совершенно отсутствуют в других. Пока подобные вопросы старались обходить, геология представляла собою нечто незаконченное, так как, несмотря на то что ей надлежало объяснить образование современной земной коры, она все же не давала ответа на множество явлений, происходящих на земной поверхности. За последние годы занялись тщательным изучением этих изменений поверхности земли; теперь уже выяснилась поразительная работа размывания или денудации, равно как и ледников, которые главным образом и налагают последнюю печать на поверхность земли; выяснились их отношения к климатическим переменам, происходящим на земле, и к первобытному человечеству. Таким образом, геология приобрела новый, общий для всех интерес и осветила в то же время многие явления, отразившиеся на характере более древних формаций.

И вот подобно тому как для дальнейшего развития геологии вообще понадобилась геоморфология, или геология земной поверхности, точно так же понадобилась и геобиология, чтобы сделать науку о живых существах более законченной и придать ей всеобщий интерес; чувствовалась необходимость объяснить и осветить результаты, достигнутые отдельными исследователями, и выявить внутреннюю связь важных явлений, бесконечное разнообразие и красота которых составляют главную прелесть изучения природы. Зоолог, например, дает нам вначале признаки животных, анатом изучает их строение, гистолог – тончайшее строение их тканей; эмбриолог терпеливо наблюдает за развитием отдельного животного; систематик группирует отдельные существа в классы, отряды, семейства, роды и виды; полевой натуралист изучает их питание, образ жизни и положение в общей экономии природы. Тем не менее до последнего времени существовало множество самых простых вопросов, касающихся внешних признаков и взаимоотношений животных и растений, которых не были в состоянии удовлетворительно объяснить, даже не пытались еще объяснить ни один из поименованных выше добросовестных исследователей, ни даже все они общими силами.

Почему цветки так разнообразны по своей окраске и форме? Почему в Арктике песец и белая куропатка становятся белыми зимой? Почему в Америке нет слонов, в Австралии – оленей? Почему так редко наблюдается совместное нахождение двух близко родственных видов? Почему самцы многих животных так часто окрашены ярче? Почему вымершие животные так часто превосходят по величине своих ныне живущих родичей? Чем обусловлено появление великолепного хвоста у павлина и двоякого рода цветков у примулы?

При старых методах исследования редко когда задумывались над ответом на эти и сотни других вопросов; приступая же к их объяснению, отделывались беспочвенной спекуляцией. Установкой единой, великой и стройной системы изучения природы мы обязаны знаменитому автору «Происхождения видов». Под прикосновением его волшебной палочки бесчисленные факты, касающиеся жизни животных и растений, их внутреннее строение, внешняя форма, развитие, географическое распространение, геологическая история, – все заняли подобающее им место; и хотя вследствие трудности предмета и множества пробелов в наших познаниях многое еще покрыто мраком, не остается ни малейшего сомнения в том, что даже самые мелкие, самые, по-видимому, несущественные свойства животных и растений служат или служили им на пользу или же выработались под влиянием общих законов, которые в будущем будут для нас несомненно понятнее, чем сейчас. И так велик был переворот в нашем понимании природы, вызванный изучением явлений изменчивости, наследственности, скрещивания, соперничества, распространения, защитных приспособлений видов и подбора, нередко выявлявших смысл наиболее темных явлений и взаимосвязь наиболее удаленных друг от друга животных, что мы можем его сравнить лишь с переворотом, который вызвало в нашем миросозерцании великое открытие Ньютоном закона всемирного тяготения.

Я хорошо знаю, что можно возразить (и уже возражали), что Дарвина переоценивают и многие из его теорий совершенно неправильны, другие же наполовину ошибочны, что он очень часто возводит смелое здание на очень непрочном фундаменте сомнительно истолкованных фактов. Однако, если бы такой упрек был справедлив – а до известной степени я сам считаю его таковым, – все же, по моему глубокому убеждению, Дарвина не переоценивают, да и нельзя его переоценивать, ибо его великое значение заключается вовсе не в том, что он непогрешим, но в том, что он с редкой последовательностью и критикой создал новую систему наблюдения и исследования, обосновав ее на почве известных всеобщих законов, почти столь же простых и в то же время всеобъемлющих, как и закон всемирного тяготения. И если возникнут новые теория, если будет доказано, что некоторые из вспомогательных теорий Дарвина совершенно или только частично неправильны, то даже сами эти доказательства станут возможными лишь потому, что мы следуем за Дарвином, что мы применяем метод, которому учит он, и пользуемся богатым материалом, им же собранным. «Происхождение видов» и длинный ряд последующих работ революционизировали изучение биологии; они обогатили нас новыми идеями, новыми плодотворными принципами, вдохнули в науку жизнь и силу и открыли невиданные до тех пор области исследования, разрабатываемые теперь сотнями неутомимых ученых. Каких бы изменений ни требовали некоторые из его положений, Дарвин есть и останется творцом философской биологии.

В качестве небольшого вклада в эту обширную область я сперва изложу некоторые любопытные отношения организмов к своей обстановке, заслуживающие, по-моему, более строгого изучения, чем им до сих пор уделялось. Вопросы, о которых я главным образом буду говорить, заключаются в следующем: о влиянии местности на характер окраски многих насекомых, а до известной степени и некоторых птиц; затем о том, каким образом многие особенности географического распространения растений вызываются их зависимостью от известных насекомых.

 

О некоторых отношениях живых существ к окружающему

Из всех внешних признаков животных наиболее заметными разнообразными и красивыми являются яркая окраска и удивительные, нередко элегантные узоры, которыми они разукрашены. Однако из всех признаков животных именно окраску труднее всего вывести из законов целесообразности ифизической необходимости. Как известно, Дарвин показал, насколько далеко простирается на нее влияние половой жизни; он пришел к заключению, что активный, сознательный половой подбор является одной из главных, если не самой главной, причиной появления пестрой окраски, наблюдаемой у высших животных. Однако именно по поводу этого-то пункта и существует, даже среди приверженцев Дарвина, большое разногласие, и признаться, я тоже не разделяю его взглядов. Я всегда отстаивал взгляд, в правильности которого убежден и теперь, что потребность защиты является гораздо более могущественной причиной изменения окраски, чем это принято думать; тем не менее крупное влияние оказывают и другие моменты, одним из которых можно считать непосредственное воздействие местности, воздействие, истинную сущность которого мы еще не знаем, но эффект которого мы встречаем повсюду, стоит нам только обратить на него внимание.

Правда, тщательные опыты сэра Джона Леббока с несомненностью доказали, что насекомые могут различать цвета; действительного можно видеть хотя бы из того, что их привлекают яркие цветки. Однако трудно поверить, что предпочтение, которое они оказывают определенным цветам, настолько уж велико, что может пересиливать и умерять самый сильный из инстинктов – инстинкт размножения. Следовательно, для объяснения разнообразной окраски, преобладающей у насекомых, мы должны искать другие причины, и, так как она наиболее замечательна у бабочек (отряда, известного, кроме того, лучше всякого другого), эти насекомые являют нам наилучший материал для изучения интересующего нас вопроса. Действительно, у представителей этого отряда насекомых мы находим изумительное разнообразие красок и рисунка. Известно примерно 10 000 различных видов бабочек и примерно половину из них очень легко различить по одним лишь особенностям окраски и рисунка. Представлены почти все цвета, какие только можно себе вообразить; почти все узоры и оттенки достигают нередко такой красоты и чистоты, что никакая птица, никакой цветок не могут идти в сравнение. Несомненно, всякая попытка, имеющая целью выявить причины этого великолепия и разнообразия, представляет известную ценность; и пусть это послужит мне извинением в том, что я изложу здесь наиболее важные случаи, в которых я усмотрел связь между окраской и местностью.

 

Влияние местности на окраску бабочек и птиц

Первый пример я беру из тропической Африки, где имеются две группы бабочек, мало родственные между собой, так как они принадлежат к двум весьма различным семействам, Nimphalidae и Papilionidae; они отличаются интенсивной сине-зеленой окраской, какой не встретишь ни на каком другом материке. Кроме того, в Африке существует группа белянок (Pieridae) белых или светло-желтых с каемкой из круглых черных пятен; там же встречается и представительница семейства голубянок, или Lycaenidae (Leptena erastus), столь близкая по окраске к только что упомянутым, что раньше ее описывали в качестве белянки. Ни про одну из четырех групп не установлено, является ли их окраска покровительственной, так что причину их сходства нельзя искать в подражательной мимикрии.

В Южной Америке есть еще более поразительные примеры; в трех подсемействах – Danainae, Acraeinae и Heliconinae, отличающихся специальной покровительственной окраской, можно встретить полное совпадение окраски и рисунка, нередко до мельчайших деталей, причем каждый тип окраски типичен для известной географической провинции материка. Девять родов участвуют в этих параллельных вариациях – Lycorea, Ceratinia, Mechanitis, Ithomia, Melinaea, Tithorea, Acraea, Heliconius и Eueides. Из них группы от трех до четырех, даже до пяти родов являются в совершенно одинаковом наряде в пределах известной области, будучи все совершенно различны в соседней. В Гвиане известны представители родов Ithomia, Mechanitis и Heliconius с желтым узором, и все они заменяются в южной Бразилии близко родственными видами с белым узором. Из родов Mechanitis, Melinaea и Heliconius, а также Tithorea виды, свойственные южным Андам (Перу и Боливии), отличаются окраской оранжево-красной с черным; видам же северной части Анд (Новой Гренаде) по большей части свойственна оранжево-желтая с черным окраска. Случаи подобных же изменений, которые скучно было бы перечислять, но которые поражают наблюдателя, существуют среди видов той же группы как в названных местностях, так и в Центральной Америке и на Антильских островах. Внешнее сходство, наблюдаемое иногда между совершенно в сущности различными насекомыми, носит временами общий характер; иногда же оно сказывается и в столь тонких признаках, что лишь точное исследование всего животного может обнаружить различие. И тем не менее все это нельзя приписывать настоящей мимикрии, ибо все виды оказываются защищенными своими противными выделениями, делающими их несъедобными для птиц.

У другой серии родов (Gatagramma, Callithea и Agrias), принадлежащих сплошь к нимфалидам, мы видим превосходный синий основной тон с широкими оранжевыми, красными или же различных оттенков пурпуровыми и синими полосками, которые с точностью повторяются у заменяющих друг друга, но не родственных видов, принадлежащих одной и той же местности; здесь тоже едва ли может быть речь о настоящей мимикрии, ибо ни один из названных видов не обладает каким-нибудь защитным приспособлением. Несколько видов двух других родов (Eunica и Siredone) отличаются такой же окраской, но рисунок совпадает лишь в общих чертах. Далее, мы находим в тропической Америке виды рода Apatura, подражающие – иногда оба пола, иногда лишь самки – подробностям рисунка, свойственным другому роду (Heterochroa), специфичному для Америки, и здесь сходство надо отнести за счет неведомых местных причин, так как ни один из этих родов не имеет защитных приспособлений.

Однако наиболее веские доказательства в пользу влияния местных причин на окраску животных находим мы на островах.

В большинстве случаев окраска там бледнее, хотя в некоторых случаях темнее и живее; нередко наряду с ее изменением наблюдается необычайное увеличение размеров. Так, на Молуккских островах и в Новой Гвинее есть несколько видов Papilio (P. euchenor, P. ormenus и P. tydeus), отличающихся от своих родичей гораздо более бледной окраской, особенно у самок, которые почти белые. Равным образом гораздо светлей и многие представители рода Danäis, образующие подрод Ideopsis. Интереснее же всего дело обстоит с Euploea, которые и на больших островах, в большинстве случаев, блещут насыщенными роскошными красками; но и по меньшей мере три, не особенно родственных между собой вида их (Е. hoppferi, Е. euripon и Е. assimilata), свойственных мелким островам Банда, Ке и Матабелло, отличаются широкими беловатыми полосами и оттенками; родичи же их с больших островов гораздо темнее. Подобно этому, три вида Diadema, представители совершенно другого семейства, – D. deois, D. hewitsonti и D. polymena, встречающиеся на островках Ару и Ке, отличаются более интенсивными белыми отметинами, чем представители того же рода с более крупных островов. Красивый род Cetosia представлен на небольшом острове Вайгео, видом C. cyrene, наиболее светлым среди всех представителей рода. Род Prothoe представлен на континентальном острове Ява голубым видом, тогда как обитатели древних молуккской и новогвинейской островных групп – белого и бледно-желтого цвета. Род Drusilla, ограниченный в своем распространении почти исключительно этими островами, заключает в себе много сплошь очень бледно окрашенных видов; на маленьком же острове Вайгео обитает совершенно отличный род Hyantis, обладающий при вполне отличном жилковании крыльев такой же, как и Drusilla бледной окраской и крупными глазками.

Не менее замечательно увеличение размеров, наблюдаемое среди островных видов. На маленьком острове Амбоне бабочки крупнее, чем на всех больших соседних островах. Это относится по меньшей мере к дюжине видов бабочек, принадлежащих к совершенно различным родам, так что объяснить это можно лишь влиянием местных условий. На Целебесе у длинного ряда водящихся там бабочек повторяется, как я показал в другом месте, наряду со значительными размерами оригинальная форма крыльев, и это изменение здесь, по-видимому, заменяет специфичность окраски.

В очень небольшой коллекции бабочек, привезенной недавно с острова Герцога Йоркского (между Новой Британией и Новой Ирландией), есть много видов явственно беловатой или бледной окраски. Один вид Euploea является положительно чуть ли не самым белым представителем всего обширного рода. Одна красивая ночница, летающая днем, гораздо светлее близко родственного ей вида с Новой Гвинеи. Равным образом там встречается один красивый жук-усач совершенно светлой пепельной окраски.

Острова Фиджи сравнительно небогаты бабочками, но и здесь многие виды Diadema оказываются необычайно светлыми, а некоторые почти белыми.

Филиппинские острова отличаются тем, что, по-видимому, благоприятствуют развитию металлически блестящей окраски. По крайней мере, три довольно мало родственных вида Euploea отличаются более сильным металлическим блеском, чем их ближайшие родичи с других островов. Здесь встречается также одна из больших желтых Ornithoptera (O. magellanus), задние крылья которой сверкают интенсивным опаловым блеском, какого нельзя указать ни у одного вида всей группы, а некий Adolias превосходит своими размерами и металлически блестящей окраской все виды Зондского архипелага. На той же группе островов встречается крупный красивый вид жука-долгоносика (Pachyrhynchus), чудный металлический блеск которого не имеет себе равного во всем Старом Свете, а может быть, и на всей Земле.

На Андаманских островах (в Бенгальском заливе) есть множество видов бабочек, очень мало отличающихся от континентальных и почти всегда более светлой или яркой окраски. Два вида Papilio, имеющие на материке черные хвосты, замещены на Андаманских островах близко родственными видами, имеющими хвосты красные или с белыми кончиками. Другой вид отличается красивыми синими полосками, тогда как родичи его – черные, а три вида, относящиеся к различным родам нимфалид, все отличаются от своих континентальных родственников чрезвычайно бледной окраской, а также несколько более крупными размерами.

На Мадагаскаре мы имеем очень крупного испещренного своеобразными белыми пятнами Papilio antenor, в то время как виды трех других родов в свою очередь оказываются очень светлыми и заметными сравнительно со своими материковыми родичами.

Если мы перенесемся на Антильские острова и в Центральную Америку – часть света, до очень недавнего времени представлявшую лишь группу островов, то мы увидим явления, подобные описанным. Один из наиболее крупных видов Papilio водится на Ямайке, другой, самый крупный представитель своего рода, – в Мексике. Куба насчитывает три поразительно роскошно окрашенных вида того же рода, а красивый, выделяющийся своей богатой, блестящей окраской род Clotilda обитает исключительно на Антиллах и в Центральной Америке.

Всякий, кто сам не знаком с огромными различиями, существующими между всеми этими родами бабочек, едва ли будет в состоянии оценить все значение и широкий интерес, представляемый приведенными выше фактами. Поэтому мне кажется не лишним иллюстрировать их воображаемыми параллельными случаями среди млекопитающих. Случаем, аналогичным приведенным, был бы тот, если бы, скажем, в Америке все гну, оленебыки и буйволы обладали такими же полосами и окраской, как зебры, или если бы зайцы, сурки и белки в Европе все были красные с черными ногами, а соответствующие центральноазиатские виды – желтые с черной головой; в Северной же Америке, например, еноты, белки и опоссумы щеголяли бы в ливрее, испещренной черными и белыми пятнами, походя, таким образом, на скунсов той же страны, а в Южной Америке они были бы, например, черными с желтым горловым пятном, наподобие тейры бразильских лесов.

Если бы такое внешнее сходство наблюдалось у сравнительно стольких же видов и с таким же подробным повторением рисунка, как у чешуекрылых, то это несомненно возбудило бы всеобщее внимание натуралистов и повлекло бы за собой обстоятельное изучение местных условий, вызвавших столь поразительные результаты.

И действительно, среди млекопитающих наблюдается случай, до известной степени аналогичный: два своеобразных африканских вида, земляной волк, или Proteles, и гиеновая собака, или Lycaon, как по телосложению, так и по пятнистой шкуре оба чрезвычайно напоминают гиен. А так как все трое принадлежат к хищным, хотя и к трем различным семействам, то этот случай, по-видимому, вполне можно отнести к разобранным выше; однако благодаря тому что как земляной волк, так и гиеновая собака являются по сравнению с гиеной слабыми животными, возможно и то, что окраска оказывается для них полезной, и согласно этому описанный факт должен быть отнесен к числу примеров мимикрии. Это тем более вероятно, что, вообще-то говоря, окраска млекопитающих является покровительственной и, кроме того, слишком мало изменчива, чтобы на ней могло сказываться влияние местных условий.

Если мы перейдем к классу птиц, то тут дело несколько меняется: хотя они и не подвержены влиянию местности в столь сильной степени, как бабочки, может быть потому, что факторы, обусловливающие различные оттенки окраски носят в данном случае слишком сложный характер, однако все же есть известные указания на наличие такого влияния. Поэтому мы должны подвергнуть этот вопрос краткому обсуждению.

К наиболее замечательным примерам принадлежат попугаи Индии и Центральной Америки, среди которых несколько видов, относящиеся к двум различным родам, имеют белую голову или белый лоб, несмотря на то что ни один из гораздо более многочисленных южноамериканских попугаев не обладает такой расцветкой. На небольшом острове Сан-Доминго водится крупный, красиво окрашенный попугай (Chrysotis augusta), аналогичный большой великолепной бабочке Papilio homerus с о. Ямайки.

Андаманские острова тоже замечательны: здесь есть по меньшей мере шесть свойственных им видов птиц, отличающихся от родственных им обитателей материка более светлой окраской и преобладанием в оперении белого цвета, т. е. в точности тем же, что имеет место и у бабочек.

На Филиппинах нельзя указать столь яркие примеры; несмотря на это, здесь мы имеем вид дронго Dicrurus mirabilis, с белой грудью, недавно открытого Eurylaemus steerii, снизу совершенно белого, три вида Diceum, тоже белых снизу, несколько синиц (Parus) с большими белыми пятнами и многочисленных голубей светло-пепельной окраски. В общем, однако, птицы отличаются здесь темными, сочными тонами окраски, преобладающими у бабочек.

На Целебесе живет ласточковый сорокопут и небольшой вид врановых, родственных галке, более светлой окраски, чем где-либо на соседних островах; в остальном окраска птиц здесь ничем особенным не отличается.

На Тиморе и Флоресе водятся белоголовые голуби и длиннохвостая мухоловка, почти сплошь белые. На острове Герцога Йоркского (к востоку от Новой Гвинеи) все четыре вида птиц, впервые описанные и изображенные в «Proceedings of the Zooloqical Society» за 1877 год, отличаются оперением, в котором белый цвет непонятным образом преобладает. Таковыми являются одна мухоловка, один цветосос (Diceum), ласточковый сорокопут и земляной голубь; все они почти не отличаются от своих родичей светлым тоном окраски, может быть даже более светлой, чем их, хотя многие из последних, обитающие на Молуккских, Филиппинских островах и Целебесе, и выделяются в этом отношении.

На небольшом острове Лорд-Хау жил еще недавно выбитый ныне белый пастушок Notornis alba, очень заметно отличающийся от своих родичей с больших островов Новой Зеландии.

Разумеется, мы не можем придавать значения каким-то единичным случаям наличия белой окраски, ибо таковые наблюдаются и на всех почти крупных материках; но там, где мы видим, что целые группы родов представлены видами, сплошь отличающимися от континентальных более бледной окраской, – что наблюдается, например, на Андаманах, острове Герцога Йоркского, Антиллах или среди бабочек мелких островов Молуккского архипелага, Андаманских островов и Мадагаскара – там само собой напрашивается заключение, что на таких островах мы имеем дело с влиянием какой-то причины общего порядка.

В противоположность описанным известны случаи, когда влияние местности, по-видимому, благоприятствует появлению или сохранению ярко-красной или очень темной окраски. Так, лишь на Молукках и Новой Гвинее водятся попугаи великолепного красного цвета, относящиеся к совершенно различным семействам; надо полагать, что у них эта окраска появилась или закрепилась совершенно независимо, под влиянием одной общей причины. Там же, как и в Австралии, есть, кроме того, черные попугаи и голуби; любопытнее и поучительнее всего то, что та же окраска повторяется в тех же семействах и в пределах другой островной провинции – на Мадагаскаре и на Маскаренских островах.

 

Влияние окраски покровов тела на остроту чувств

Заслуживают серьезного внимания факты физиологического характера, недавно опубликованные доктором Оглом (Ogle), по вопросу об отсутствии или наличии белой окраски у высших животных. Присутствие черного или цветного пигмента в обонятельной области носовых ходов, как оказывается, весьма существенно для очень тонкого обоняния, и подобный пигмент редко отсутствует, за исключением тех случаев, когда животное окрашено в совершенно белый цвет, т. е. является альбиносом. У этих последних почти нет вкуса и обоняния. Основываясь на этом, Огл и думает объяснить то замечательное явление, указанное Дарвином, что в Виргинии белые свиньи околевают в случае пожирания некоторых ядовитых кореньев, которые, однако, не приносят вреда черным свиньям. Дарвин приписывал это конституционным особенностям, будто бы связанным с черной окраской и делающим для черных животных безвредным то, что убивает белых. Огл указывает, однако, на отсутствие каких бы то ни было указаний на то, что черные свиньи действительно поедают коренья, и объясняет все это тем, что вкус кореньев им противен; белые же свиньи благодаря слабому развитию у них чувства вкуса и обоняния пожирают корни и от этого заболевают. В южной Италии белые овцы околевают, если съедят Hypericium crispum, черные – нет. Точно так же утверждают, что белые носороги умирают от Euphorbia candelabrum, а также белые лошади часто заболевают от ядовитых трав, тогда как прочие остаются невредимыми. Разумеется, весьма невероятно, чтобы подобная органическая невосприимчивость к стольким растительным ядам зависела у столь различных животных от одного и того же изменения окраски; все это объясняется очень просто, если допустить, что обоняние и вкус связаны с пигментом, которого совершенно нет у белых животных. Впрочем, такое объяснение получило и некоторое дальнейшее подтверждение: опыты показывают, что и в случае неживых веществ, например у платья, краска тоже сильно повышает поглощение пахучих веществ. Черный цвет поглощает лучше всего, затем идет синий, красный и желтый, белый – хуже всего. Следовательно, существует физическая причина незначительной остроты чувств совершенно белых животных, объясняющая вместе с тем, почему они так редки в диком состоянии; в самом деле, ведь очень немного диких животных совершенно белого цвета. Голова, нос или хоть кончик его почти всегда черны, также нередко глаз и ухо; очень вероятно, что черный пигмент необходим и для тонкого слуха, подобно тому, как это доказано для нормального зрения. Тогда понятно, почему белые кошки с голубоватыми глазами так часто бывают глухи, что, конечно, установить гораздо легче, чем недостаточность их вкуса и обоняния.

Итак, если преобладание белой окраски обыкновенно связано с меньшей тонкостью чувствительных восприятий, то она вдвойне опасна. С одной стороны, она делает белое животное хорошо видимым и заметным для врагов, с другой – ослабляет его способность чуять опасность.

В этом, может быть, попросту и кроется причина того, почему белая окраска чаще наблюдается на островах, – здесь борьба за существование менее ожесточенна и число различных врагов меньше. Далее, этим объясняется, почему альбинизм, столь обыкновенный в неволе и в прирученном состоянии, не удерживается в диком состоянии, тогда как меланизм удерживается. Подобным же образом, вероятно, можно объяснить и ту особенность многих островов, например Галапагос, что они населены лишь животными темной окраски: возможно, что там растут ядовитые плоды, от которых вымирали белые и светло окрашенные разновидности со слабо развитым вкусом и обонянием. Только едва ли это объяснение можно распространить на светло окрашенных бабочек; очень возможно, что поэтому-то и воздействие островного местообитания на окраску этих насекомых гораздо заметнее, чем у птиц или млекопитающих.

Нет ничего невозможного даже и в том, что такая зависимость остроты чувств от окраски тела оказала некоторое воздействие на развитие высших человеческих рас. Если светлая окраска сопровождалась, вообще говоря, менее изощренным обонянием, слухом и зрением, то, пока человек находился на низкой ступени развития, в диком состоянии, пока его существование всецело зависело от остроты его чувств, – светлые расы никогда не могли соперничать с темными. Когда же его духовные силы достигли надлежащего развития и сделались для его благоденствия важнее, чем простая острота чувств, – тогда светлый цвет кожи, волос и глаз перестал быть вредным, если только сопровождался более высокоразвитой силой мышления. Такие расы сохранялись, и, таким образом, образовалась светловолосая (ксантохройная) человеческая раса, обладающая по сравнению с темными расами более высоким развитием интеллекта наряду с некоторым упадком остроты чувств.

 

Взаимоотношения островных растений и насекомых

Я позволю себе теперь занять ваше внимание небольшой заметкой по вопросу особых взаимоотношений растений и насекомых, наблюдаемых на островах.

С тех пор как Дарвин впервые указал на огромное значение насекомых для опыления цветков, этот вопрос привлек всеобщее внимание, и теперь мы пришли к убеждению, что связь, существующая между этими двумя категориями живых существ, является гораздо более обширной и многосторонней, чем когда-либо предполагали. Целые семейства и многие роды растений изменились таким образом, что сперва приманивают представителей известных групп насекомых, а потом ими опыляются; такое приноровление, по-видимому, во многих случаях определило даже то или иное географическое распространение известных растительных форм. Известно, что многие виды растений могут опыляться лишь посредством определенных видов насекомых. Отсутствие в какой-нибудь местности таких видов неминуемо тем самым исключает длительное существование растений в данной области.

Здесь-то, я думаю, и надо искать ключ к пониманию большинства особенностей флоры океанических островов, так как способы заселения их растениями и насекомыми нередко совершенно различны. Семена, несомненно, часто переносятся морскими течениями; в других случаях перенос их обеспечивают морские птицы. М-р X. Н. Мозли сообщил мне, что альбатросы, чайки, буревестники, фаэтоны и многие другие гнездятся на суше, среди густых зарослей; он убежден, что они часто переносят на значительные расстояния с острова на остров семена, приставшие к их оперению. Под тропиками они нередко гнездятся и на горах, далеко в глубине суши и, таким образом, могут распространять и горные виды растений. С другой стороны, насекомые увлекаются главным образом воздушными течениями, особенно сильными бурями, и, таким образом, иногда могут встретиться совершенно друг другу несоответствующие растения и насекомые, причем первые нередко должны гибнуть вследствие недостатка пригодных для их опыления насекомых.

Этим по-моему очень хорошо объясняется и странно прерывчатый характер островных флор, и большое различие их на островах одного и того же океана, наконец преобладание на них известных отрядов и родов.

М-р Пикеринг в своем превосходном сочинении по зоо– и фитогеографии (Geographical distribution of animals and plants), опирающемся на его собственные исследования, которые он произвел во время экспедиции, снаряженной в Соединенных Штатах, приводит список не менее чем 66 естественных отрядов растений, которых он совершенно неожиданно не нашел на Таити, но которые можно встретить на многих соседних островах. Многие из них были даже довольно обыкновенны на последних, как, например, губоцветные на Сандвичевых островах. Здесь флора несравненно богаче, хотя все же не показывает наличия многих семейств, богато представленных в других районах Полинезии. И вот однообразие и неполнота флоры названных островов является, по-видимому, следствием большой редкости насекомых, посещающих цветы. Чешуекрылые и перепончатокрылые чрезвычайно редки на восточных островах Тихого океана, и можно со значительной долей вероятности утверждать, что растениям, нуждающимся для опыления в насекомых, помешало обосноваться здесь именно отсутствие последних. На западных группах островов, например на Фиджи, многие бабочки встречаются в достаточном количестве и, вероятно, к ним присоединяются и посещающие цветы перепончатокрылые. Поэтому здесь флора более разнообразна и, в частности, гораздо богаче красивыми и крупными цветками, в чем можно убедиться, рассматривая таблицы, приложенные к Flora Vitiensis д-ра Земана.

И Дарвин, и Пикеринг, оба подчеркивают преобладание папоротников на Таити, а м-р Мозли, который провел в глубине этого острова несколько дней, рассказывал мне, что на высоте от 2 до 3 тыс. футов над уровнем моря пышная растительность леса состоит почти сплошь из папоротников. Древовидный папоротник, Alsophila tahitensis, образует род леса, в котором вытесняются всякие другие деревья и где наряду с исполинскими экземплярами двух других папоротников (Angiopteris erecta u Asplenium nidus) первый вид составляет главную массу всей растительности. Он выразительно присовокупляет, что «нигде не видел такого подавляющего преобладания папоротников».

Такое необычайное развитие папоротников является общепризнанным отличием островных флор от континентальных, только его, сколько мне известно, пытались объяснять главным образом благоприятными условиями – равномерностью климата и постоянной влажностью. Однако в этом отношении Таити едва ли сильно отличается от многих других островов, которые все же не показывают столь большого преобладания папоротников. И вопрос этот едва ли можно будет решить путем сравнения списков видов, так как число последних на Таити, вероятно, меньше, чем на многих других островах, где папоротники также не принимают слишком большого участия в образовании растительности. Скорее всего с Таити можно сравнить остров Хуан Фернандес. М-р Мозли пишет мне о нем: «При взгляде на любую обширную территорию острова, густо заросшую лесом, тотчас же замечаешь, что папоротники, как древовидные, так и травянистые, занимают в чаще очень видное место». О насекомых острова Хуан Фернандес дал мне точные сведения м-р Эдвин С. Рид (Edwyn C. Reed), посетивший его дважды и проживший там несколько недель.

Из бабочек там есть только одна (Pyrameis carie), да и та встречается редко; родом она из Чили и попала туда, вероятно, лишь благодаря случайности. Кроме того, установлено наличие четырех видов ночных бабочек, довольно мелких, все чилийские виды, а также гусениц и куколок немногих видов. Пчел не оказалось, если не считать мелкого вида, близкого к Chilicola, а из других перепончатокрылых был найден всего лишь один экземпляр Ophion luteus, наездника с глобальным распространением. Главную массу энтомофауны составляет около двадцати видов мух.

Такая крайняя бедность насекомыми, насколько известно, вполне напоминает Таити, так что, может быть, на всей земле нет местностей, которые бы, находясь в отношении почвы и климата в столь благоприятных условиях и обладая такой пышной растительностью, являли бы такую скудость энтомофауны. Поэтому в высокой степени замечательно, что оба острова походят друг на друга и по исключительному преобладанию папоротников над цветковыми растениями, притом еще более в смысле индивидуальной численности, чем в отношении количества видов, и едва ли можно будет возразить против сопоставления обоих фактов.

Незначительная величина и многочисленность спор у папоротников сильно облегчает перенос их ветром по сравнению с семенами цветковых растений, и поэтому папоротники всегда готовы заполнить в подходящих местах все вакантные места и вступить в соревнование с менее жизненными цветковыми.

В местностях, где насекомых столь мало, все растения, приспособленные к опылению насекомыми, по необходимости оказываются в весьма неблагоприятном положении. Является ли опыление абсолютно необходимым для образования семян, или же они нуждаются в перекрестном оплодотворении лишь временами, для поддержания своей конституциональной жизненности? И без того небольшое количество видов растений, свойственных океаническим островам и поселившихся в большинстве случаев лишь путем случайных заносов из других местностей, становится поэтому еще более скромным, так как даже из этих видов тотчас же вымирают все те, которые для своего полного развития нуждаются в перекрестном опылении через посредство насекомых. Поэтому сильное распространение папоротников на островах, где индивидуальная численность их даже превосходит видовую, по всей вероятности, в значительной мере является следствием отсутствия конкуренции явнобрачных растений, а это опять-таки вытекает из редкости насекомых. На таких океанических островах, как Новая Зеландия или Галапагосы, где папоротники хотя и достаточно многочисленны, но не играют особенно выдающейся роли в растительности, наблюдается заметное преобладание зеленоватых, мелких, вообще невзрачных цветков, а это доказывает, что там развиваются лишь растения, не нуждающиеся в опылении насекомыми. На островах Галапагос (которые, быть может, еще беднее летающими насекомыми, чем Хуан Фернандес) эта характерная особенность выражена так ярко, что м-р Дарвин характеризует тамошнюю растительность как состоящую из «невзрачного бурьяна» и замечает при этом, что «прошло порядочно времени, пока он обнаружил, что почти все растения цвели во время его посещения», и далее, что он «не видал на островах ни единого красивого цветка».

Правда, довольно значительную часть флоры явнобрачных образуют сложноцветные, бобовые, мареновые и пасленовые – все семейства, вообще говоря, нуждающиеся в опылении насекомыми; поэтому приходится допустить, что они или изменились и приспособились к самоопылению или же опыляются мелкими двукрылыми и перепончатокрылыми, являющимися единственными насекомыми, обнаруженными на этих островах.

С другой стороны, на острове Хуан Фернандес не наблюдается столь полного отсутствия красивых цветков. М-р Мозли сообщил мне, что там часто встречается одна разновидность Drimys winteri (из семейства Magnoliaceae), несущая красивые белые цветки, а также кустарник из сем. Bignoniaceae с множеством темно-синих цветков, а одно лилейное растение с большими цветами образует большие куртины на склонах холмов. Наряду с ними попадаются еще два сложноцветных с деревянистым стеблем и крупными желтыми соцветиями и один вид мирта, цветущий белыми цветками, так что цветы играют довольно значительную роль в аспекте острова Хуан Фернандес. Но этот факт – на первый взгляд и противоречащий защищаемому мною взгляду, согласно которому распространение насекомых и растений стоит в определенной связи, вполне объясняется присутствием на острове Хуан Фернандес двух видов колибри, которые, проникая в крупные цветки, опыляют их не хуже пчел, ночных и дневных бабочек. М-р Мозли утверждает, что «эти колибри исключительно многочисленны; вокруг каждого дерева или куста носится один из них или пара». Он также наблюдал, что почти у всех убитых им экземпляров «перья и основание клюва были покрыты толстым слоем цветочной пыльцы». В этом, следовательно, и кроется разгадка наличия больших, роскошных цветков на острове Хуан Фернандес, тогда как полное отсутствие колибри на островах Галапагос делает вполне понятным, почему на этих экваториальных островах не смогли удержаться растения с крупными цветками.

Здесь уместно отметить, что в опылении цветков несомненно принимают участие и птицы некоторых других отрядов. Я часто наблюдал, что у молуккского щеткоязычного лори лоб и лицо бывают покрыты цветочной пыльцой. М-р Мозли заметил то же самое у одного Artamus, или ласточкового сорокопута, которого он добыл на мысе Йорк, так что, следовательно, и этот род разыскивает цветки и причастен к их опылению. Затем в Австралии то же самое делают представители огромной группы Meliphagidae, состоящей сплошь из птиц, посещающих цветки, а так как распространение этих птиц захватывает обширную область по островам Тихого океана, то их присутствием и объясняется наличие известного количества красивых крупных цветков, как, например, ярко-красных Metrosideros, одних из немногих растений с красивыми цветками, свойственных Таити. Леса из Metrosideros есть и на Сандвичевых островах; вместе с тем, как пишет мне м-р Чарлз Пикеринг, там есть и медососы, один из видов которых ловят при помощи сладкого птичьего клея, в который они погружают свой далеко высовывающийся язык. Далее, сообщают, что и в Северной Америке цветки многих растений опыляются при посредстве колибри.

Поэтому, мне кажется, трудно сомневаться в том, что птицы играют в этом отношении гораздо более важную роль, чем до сих пор полагали, и очень вероятно, что в тропической Америке, где семейство колибри показывает столь исключительное развитие, можно было бы найти очень много цветков, приспособляющихся к оплодотворению именно при помощи этих птиц, совершенно так же, как у нас множество цветков применилось к опылению насекомыми.

Не следует, однако, забывать – на это обратил мое внимание м-р Мозли, – что цветок, приобревший красивую окраску с целью привлечения насекомых, очень легко может подвергнуться на новой родине разным изменениям, приспособиться к самоопылению и все же на некоторое неопределенное время сохранять окраску своих лепестков. Так, вероятно, можно объяснить особенность пеларгонии с острова Тристан д'Акунья, которая во время своего цветения распускается по берегам крупными красиво окрашенными купами цветков, в то время как большинство остальных растений острова из-за почти полного там отсутствия летающих насекомых отличается невзрачными бесцветными цветками. Наличие многих крупных и ярких цветков у растений туземной флоры острова Св. Елены является другим случаем такого же постоянства. М-р Меллис (Mellis) считает особенно характерным для тамошней флоры, что ((туземные цветки, за редкими исключениями, все совершенно бесцветны»; однако если это и справедливо по отношению к общему впечатлению, производимому остатками туземной флоры, то ни в коем случае не может быть отнесено к отдельным видам, так как интересные таблицы книги Меллиса именно доказывают, что около трети туземных явнобрачных растений имеют более или менее ярко окрашенные крупные цветки, из коих многие прямо-таки удивительны по великолепию. К таковым следует причислить одну Lobelia, три Wahlenbergia, несколько сложноцветных и особенно красивые красные цветки теперь почти истребленных лесных деревьев (виды Mehlania из сем. Byttneriaceae). Но мы с полным правом можем допустить, что прежде, когда остров Св. Елены еще был покрыт густым лесом, особенно же в то отдаленное время, когда он был гораздо больше, чем теперь, его должно было населять известное количество туземных птиц и насекомых, способствовавших опылению этих красиво окрашенных цветков.

Исследования доктора Германа Мюллера показывают, что нередко бывает достаточно самых незначительных изменений в строении или функциях, чтобы в различной степени приспособить многие цветки к частичному опылению их при помощи насекомых и частично к самоопылению. Легко понять, что с уменьшением количества насекомых и полным их исчезновением самоопыление сделалось правилом, а крупные, красиво окрашенные венчики цветков и поныне явственно показывают нам, что в прежнее время господствовали другие условия.

Интересным явлением той же категории является присутствие на наиболее отдаленных океанических островах древовидных сложноцветных. Встречаются они на островах Галапагос, Хуан Фернандес, Св. Елены, Сандвичевых и Новой Зеландии, однако виды их из различных местностей далеко не показывали близкого родства, наоборот, древовидными на разных группах островов являются представители совершенно различных триб этого обширного семейства. Широкое, охватывающее всю землю распространение сложноцветных зависит от легкости распространения их семян при помощи ветра, идущей рука об руку с большой привлекательностью их для насекомых, причем следует заметить, что опыление возможно при помощи самых разнообразных видов всех отрядов насекомых, особенно мух и мелких жучков. Поэтому они были, вероятно, одними из первых явнобрачных растений, поселившихся на океанических островах. Но там, где насекомые очень редки, растениям было выгодно выработать большую величину и продолжительность жизни, так что одного опыления было достаточно на многие годы для обеспечения существования вида. Таким образом, древовидная форма соединила в себе выгоды большой продолжительности жизни и крупных размеров особи в борьбе за существование с папоротниками и другими ранними поселенцами. И оба эти преимущества вырабатывались независимо друг от друга в очень многих отдаленных местностях, у которых общим является лишь отдаленность от материков и бедность насекомыми.

Ароматы цветков способствуют привлечению насекомых наравне с их цветом, и поэтому можно предугадать, что недостатку окраски должен сопутствовать и недостаток аромата. На мой запрос, обращенный к моему другу сэру Джозефу Гукеру, он мне ответил, что новозеландская флора в общем столь же бедна хорошо пахнущими, как и красивыми цветками. Наблюдается ли то же самое и на других островах, я не мог добиться, но мы можем это предполагать со значительной долей вероятности в местностях, где, как на островах Галапагос, окраска цветков так поразительно бледна. Здесь следует коснуться также другого вопроса – о происхождении и значении пахучих железок на листьях. Сэр Джозеф Гукер сообщил мне, что новозеландским растениям недостает не только ароматных и ярких цветков, но и душистых листьев. Это навело меня на мысль, что последние могут служить вспомогательным средством привлечения насекомых, хотя все же трудно понять, как это может происходить. Можно предположить, что в данном случае к специальной приманке цветков присоединяется более общее средство привлечения и что здесь играют роль и личинки, которые потом, став готовыми насекомыми, будут способствовать опылению. Напротив, м-р Дарвин сообщает мне, что, по его мнению, листовые железки, выделяющие эфирные масла, являются средством защиты от нападения насекомых, почему они и становятся ненужными там, где насекомых мало. На это можно было бы опять-таки возразить, что на всей земле сильно ароматические растения характерны для флоры пустынь, где насекомые во всяком случае не часты. Кроме того, м-р Стайнтон (Stainton) сообщает мне, что ароматичные губоцветные далеко не застрахованы от нападения насекомых.

Горькие листья лавровишни сильно страдают от гусеницы ночных бабочек, живущих на наших фруктовых деревьях, а в тропических странах любимой пищей гусениц служат апельсиновые деревья. Наши сосны и ели, богатые сильно пахнущей смолой, весьма подвержены нападениям жуков. Мой друг, д-р Ричард Спрус (Spruce), от которого во время его южноамериканских путешествий не ускользнуло почти ни одно проявление растительной жизни, сообщил мне, что деревья, листья которых снабжены ароматическими или смолистыми, заложенными в ткань железками, во множестве встречаются на равнинах тропической Америки и что эти деревья почти, а может быть и вполне, застрахованы от листоядных муравьев. Исключение составляют растения, выделения которых лишь несколько горьковаты, как, например, цитрусовые, так что апельсиновые деревья нередко за одну ночь объедаются дочиста. Ароматические растения изобилуют и в Андах, на высоте до 13 000 футов над уровнем моря, так же как и на равнинах, однако едва ли встречаются чаще, чем в средней и южной Европе. Может быть, их даже больше в сухих гористых местностях Европы, а так как ни здесь, ни в Андах нет листоядных муравьев, д-р Спрус полагает, что, несмотря на защиту, обеспечиваемую растениям эфирными выделениями в лесах Америки против чрезмерно многочисленных листоядных муравьев, выделения эти первоначально были выработаны не с этой целью.

У границы вечного снега растения Анд, насколько мог наблюдать Спрус, не являются ароматическими, а так как здесь они также едва ли могут рассчитывать на опыление насекомыми, то все это отлично можно сопоставить с особенностями новозеландской флоры: не лишена вероятности известная связь обоих явлений, хотя и нельзя сказать, в чем именно она состоит.

Мне, кажется, удалось показать, что существует много интересных вопросов, которые лежат у крайних пределов биологической науки и действительно заслуживают внимания и могут привести к важным результатам. Однако все эти вопросы стоят в более или менее тесной связи с вопросом о влиянии местности и предполагают точное, полное знакомство с природой ряда мелких островков и других тесно ограниченных областей и с методами их сравнения.

В настоящее время в нашем распоряжении нет необходимых для такого сравнения материалов. Ни один музей не дает хорошего представления о естественных произведениях всех этих местностей, и даже те отдельные экземпляры их, которые есть налицо, не имеют для интересующего нас специального вопроса никакой ценности, будучи разбросанными по всей коллекции. Поэтому если мы хотим идти дальше в разработке этих вопросов, то некоторые коллекционеры должны сперва расположить свой материал в географическом порядке, т. е. помещать естественные произведения каждого острова или группы островов рядом, точно так же и естественные произведения тех обособленных материковых областей, которые отличаются вполне определенной, характерной для них флорой и фауной. Тогда мы наверное убедимся в существовании многих неожиданных взаимоотношений растений и животных известных областей и лучше постигнем сложные взаимодействия мира животных и мира растений, а также органической и неорганической природы, взаимодействий, которые, несомненно, принимали видное участие в образовании многих наиболее важных особенностей живых существ.

 

Прежние взгляды на изменения материков. – Теория океанических островов. – Современное и прежнее распределение суши и моря. – Зоогеографические области. – Палеарктическая область. – Эфиопская область. – Восточная область. – Древние изменения большого материка восточного полушария. – Области Нового Света. – Прошлое Американского материка. – Австралийская область. – Выводы и заключение.

 

Прежние взгляды на изменения материков

Есть любопытная старинная книга, озаглавленная «Восстановление исчезнувшей науки о древностях высокоблагородной и славной английской нации» (Restitution of decayed Intelligence in Antiquities concerning the most noble and renowned English Nation), написанной P. Вирстгеном(г1. Verstgen) в 1605 году; в четвертой главе говорится «об островах Альбиона и о доказательстве того, что они после потопа принадлежали к материку и соединялись с Галлией или теперешней Францией». После перечисления старинных писателей, принимавших этот взгляд, и не приводя доказательства в пользу этого, автор переходит к своей собственной аргументации, в которой ссылается на незначительность ширины и глубины пролива Кале, на одинаковое строение и высоту обоих противоположных берегов его, на смысл слова «Cliff» (скала), первоначально означавшее «откол», «отруб» (that, which is cleft as under), и на многое другое. Затем следует следующее любопытное место:

«Следующим весьма важным основанием того, что это отделение произошло лишь после потопа, является тот факт, что патриарх Ной имел в своем ковчеге все виды животных и что таковые, следственно, будучи выпущены из ковчега, множились и распространялись по материку, пока свирепый волк не обнаружил вскоре своей милой природы перед человеком, и никто, будучи в здравом уме, не мог привозить его отродье на острова, равно как и никому не приходит в голову переправлять лисиц (которые, однако, гораздо менее зловредны) от нас на остров Уайт. Но так как наш остров после потопа соединялся с большим материком, означенные зловредные звери перешли к нам. И если мне кто возразит, что в Англии волков нет, то ему можно ответить, что в Шотландии, которая ведь соединяется с Англией, волков очень много; были некогда волки и в Англии, пока король Эдгар не приказал истребить их во всем королевстве».

Разведение лисиц в целях охоты, по-видимому, не входило в круг идей этого, не особенно отдаленного, времени, почему автор и впадает в ошибку в отношении того, что человек «никогда не будет делать этого с хищным зверем». Но в общем его вывод верен и подтверждается еще более, если принять во внимание также и мелкое зверье, как куниц-белодушек, ласок, кротов, ежей, полевок, гадюк, жаб и тритонов, которые ни в коем случае в с е не могли быть перевезены варварскими обитателями нашего острова, если даже с некоторыми это и могло случиться. Но есть еще и другой довод против перенесения их человеком. Если бы это было так, то ведь тогда мы должны были бы находить все меньше и меньше видов, все более и более погружаясь в глубь времен, пока, наконец, дойдя до первоначального заселения острова, не нашли бы там вообще ни одного вида. Истинное же положение вещей доказывает как раз противное, ибо чем глубже проникаем мы в прошлое, тем больше находим вредных и опасных животных, пока, наконец, в эпоху палеолита, когда жил древнейший доисторический человек, не встретим не только животных ныне живущих видов, но и много других, которые еще с меньшей долей вероятности могли быть перенесены человеком. Сюда принадлежат мамонты, носороги, львы, лошади, медведи, росомахи и многие другие. Тем менее они могли переплыть через море, которое, положим, в наиболее узком месте не достигает и 20 миль ширины, но зато подвержено приливам и отливам, сильным течениям и поэтому является столь же существенной преградой, как и любой пролив двойной ширины.

Вследствие отсутствия каких бы ни было определенных представлений о том, каким образом земля заселялась животными и растениями, до самого последнего времени лишь очень мало обращали внимания на наличие тождественных видов животных в местностях, разделенных морем. Вероятно, м-р Дарвин был первым, понявшим всю важность этого вопроса; в своей книге «Naturalist's Voyage round the World» он говорит: «Характер млекопитающих Вест-Индии, сходных с южноамериканскими, указывает на то, что этот архипелаг некогда соединялся с Южной Америкой». Несколько лет позднее, в 1845 году, м-р Джордж Виндзор Ирл (George Windsor Earl) обратил особое внимание на этот пункт, выяснив, что Малайский архипелаг можно разделить на две половины, причем острова западной половины, связанные друг с другом и с материком Азии мелководьем, все очень сходны по своим естественным произведениям, ибо многим из них свойственны даже очень крупные животные, как слоны, носороги, дикие быки и тигры. Но дальше уже следует очень большая глубина моря, и острова восточной половины архипелага или со всех сторон окружены глубоким морем или соединены мелководьем с Австралией. Во всей этой половине естественные произведения напоминают австралийские, ибо на всех этих островах встречаются сумчатые, тогда как крупные азиатские четвероногие совершенно отсутствуют.

 

Теория океанических островов

В 1859 г. «Происхождение видов» было опубликовано, и в тридцатой главе этого знаменитого труда м-р Дарвин изложил свои взгляды на океанические острова, далеко удаленные от всякого материка и окруженные океанскими пучинами. До этих пор такие острова считали в большинстве случаев остатками прежних материков; так, например, думали, что Азорские острова, группа островов, расположенных вокруг Мадейры, и другие острова Атлантического океана доказывают, что Европа некогда простиралась гораздо далее на запад.

Чтобы выяснить, в каких условиях находились эти острова во время их открытия, м-р Дарвин просмотрел все старинные описания путешествий и нигде не нашел ни единого намека на какое бы то ни было млекопитающее; почти нигде не упоминаются также лягушки и жабы. Все острова Атлантического океана, от Азорских до Св. Елены, островов Св. Маврикия, Бурбони прочие острова Индийского океана, затем острова Тихого океана на восток от группы Фиджи до островов Галапагос и Хуан Фернандес, показывают такой же изъян. Птицы есть на всех, а на большинстве из них и летучие мыши. Если на такие острова завозили мелких млекопитающих – коз, свиней, кроликов, мышей, то последние дичали и нередко размножались в невероятном количестве, доказывая, таким образом, что единственной причиной их отсутствия была невозможность для них переправиться через океан. Летающие животные, как птицы, летучие мыши, насекомые, всегда имеются в большем или меньшем количестве. Но если подобные острова действительно некогда принадлежали к материку, то трудно поверить, что все мелкие млекопитающие, так же как и лягушки, не дожили там до нашего времени.

Если мы сравним естественные произведения различных островов, то найдем немало особенностей, которые бросят свет на способы распространения животных. На островах Галапагос, удаленных от западного побережья Америки на 500–600 миль, насчитывают 32 вида наземных птиц, которые, за исключением двух, принадлежат исключительно названным островам. На Мадейре, почти за 400 миль от марокканского побережья, видов наземных птиц почти вдвое больше, чем на Галапагосе, но только два вида эндемичных, остальные же все принадлежат к числу южноевропейских или североафриканских. Азорские острова, более чем на 1 000 миль удаленные от берегов Португалии, имеют всего лишь 22 вида наземных птиц, которые, за исключением одного вида – снегиря, все родом из Европы. Такая громадная разница между Галапагосскими и Атлантическими островами становится вполне понятной, если предположить, что наземные птицы редко залетают в море, если только их не увлечет туда сильный шторм. Азорские острова лежат в чрезвычайно бурной полосе, и часто замечали, что каждый раз после сильной бури на этих островах появляются новые птицы и насекомые. Напротив того, острова Галапагос лежат в полосе затишья, где сильные бури почти неизвестны, и поэтому туда лишь очень редко залетают птицы с материка. Мадейра лежит в менее бурной области, чем Азорские острова, но ее малая удаленность от берегов материка примерно выравнивает разницу в количестве птиц. Но зато на Мадейре гораздо больше видов насекомых, в том числе туземных, чем на Азорских островах, несмотря на то что те более удалены от материка. На островах Галапагос насекомых мало, но все они эндемичны и притом принадлежат к семействам, многие из которых широко распространены по всему земному шару. Все это вполне согласуется с предположением, что океанические острова заселились с ближайших материков благодаря случайным заносам. Но зато эти факты совершенно противоречат теории, согласно которой такие острова представляют собою остатки древних материков и сохранили часть их обитателей.

Замечательно, что на многих островах, где нет млекопитающих и лягушек, находят наземных пресмыкающихся, вроде змей и ящериц; из этого мы должны заключить, что их яйца могут каким-то способом невредимо переправляться через обширные морские пространства. На Новой Зеландии встречается лишь один туземный вид лягушки, несколько таковых найдены на островах Полинезии на восток до Фиджи, но, начиная отсюда, они повсюду отсутствуют. Распространение змей простирается тоже до Фиджи, два вида встречаются на островах Галапагос, на других океанических островах их нет. Ящерицы, однако, встречаются на островах Св. Маврикия и Бурбон, на Новой Зеландии, на всех полинезийских островах и на Галапагосе. Следовательно, после млекопитающих более всего задерживаются океаническими барьерами жабы и лягушки; затем следуют змеи, которые, однако, на островах Галапагос очень похожи на некоторые виды Южной Америки и очень легко могли явиться сюда на кораблях или на перенесенных волнами стволах плавника. Ящерицы же, при их широком распространении по всем почти океаническим островам жаркого пояса, необходимо должны обладать приспособлениями для преодоления морских препятствий. Каким образом это происходит – до сих пор неизвестно. Птицы, как мы уже видели, могут заноситься ветрами и бурями далеко в море, но это относится лишь к известным группам их. Многочисленные же виды птиц, кормящиеся на земле или гнездящиеся в глубине лесов, почти также неразрывно связаны со своей родиной, как и млекопитающие, и распространение их задерживается даже узкими морскими проливами.

Этот очерк способов заселения островов различных категорий животными служит наилучшей подготовкой к рассмотрению изменения наших материков, окончательным результатом которого является современное нам распределение животных.

Такого рода рассмотрение показывает, насколько важную роль играет море в качестве препятствия к распространению всех высших животных. Следовательно, вполне естественно поставить вопрос, насколько же такие препятствия существовали в древности между странами, которые теперь соединены между собой, и наоборот, какие из ныне существующих препятствий такого рода имеют сравнительно недавнее происхождение. При рассмотрении этого вопроса нам надо будет обратиться к важным теориям, связанным с именами Лайелла и Дарвина, к теории медленного, но непрерывного изменения физических условий, очертаний и взаимоотношений материковых пространств земного шара, и к теории столь же медленных, столь же непрерывных изменений внешнего вида и внутреннего строения всех организмов, изменения, которые в значительной мере идут рука об руку, а может быть, и зависят от изменений первого рода.

Сопоставляя оба эти великие принципа с другими твердо установленными принципами распространения животных, мы справимся должным образом со стоящей перед нами проблемой и найдем правильное, хотя порой лишь приблизительное объяснение многих странных аномалий, с которыми мы встречаемся при изучении распространения живых существ.

 

Современное и прежнее распределение суши и моря

Прежде чем перейти к деталям распространения животных, мы должны обратить наше внимание на некоторые общие географические данные, оказавшие большое влияние на возникновение современного положения дел.

Очень часто указывается на неравномерность в распределении суши и моря, но реже обращается внимание на своеобразный порядок, каким связаны между собой крупные массы суши. Несмотря на незначительность площади, занимаемой сушей сравнительно с морем, несмотря на далеко не одинаковое распределение ее в северном и южном полушариях, также видимую случайность в размещении суши по земному шару, мы все же не знаем ни одного большого материка, совершенно оторванного от других. Можно пропутешествовать с самого крайнего севера Азии вплоть до трех южных мысов – мыса Горна, мыса Доброй Надежды и южной оконечности Тасмании, ни разу не потеряв из виду земли. Взяв в руки глобус, мы убедимся, что все материки, взятые вместе, можно уподобить большому ползучему растению, корни которого лежат на Северном полюсе или вокруг него, распластанные же наподобие ковра ветви и стволы покрывают большую часть северного полушария, а к Южному полюсу отходят от этого растения лишь три крупные ветви. Такое своеобразное распределение суши в почти цельную огромную массу с расходящимися отростками в сильной степени облегчает переселение различных форм животных по всей Земле ц, вне всякого сомнения, является одной из главных причин единства типа растительных и животных естественных произведений Земли.

Есть основание думать, что конфигурация суши к тому же и очень древнего происхождения: во всяком случае в течение значительной части третичного периода относительное расположение материков и океанов оставалось в основном одинаковым, хотя размеры их, так же как и степень соединения друг с другом, подвергались разного рода изменениям. Мы имеем этому двоякое доказательство. Прежде всего на основании непосредственных измерений мы знаем, что глубина океанов бывает значительной на очень больших протяжениях, тогда как площадь самых высоких возвышенностей суши ограничивается сравнительно узкими хребтами, и что вся масса суши, поднимающаяся над уровнем моря, составляет всего лишь 1/36 массы океана. У нас есть основание предполагать, что поднятие и опускание каким-то образом пропорциональны друг другу, из чего следует, что, несмотря на высоту, на которую поднялись в третичном периоде некоторые горы, соответственное им опускание ни в коем случае не могло быть настолько большим, чтобы погрузить сколько-нибудь значительную часть земной поверхности на такую глубину, на какой лежит дно Атлантики и Тихого океана. Во-вторых, на всех великих материках, на больших протяжениях мы находим пресноводные отложения с наземными животными и растениями. Эти образования должны были, разумеется, отложиться в озерах и эстуариях, что, вообще говоря, заставляет предполагать непосредственное соседство пространств суши, сравнимых с современными. Миоценовые отложения средней и западной Европы, Греции, Индии, Китая и многих местностей Северной Америки дают разительные доказательства сказанного, равным образом и эоценовые отложения Лондоно-Парижского бассейна, Бельгии, а также многих местностей Северной и Южной Америки, которые, несмотря на свой морской характер, изобилием содержащихся в них остатков наземных животных и растений все же указывают на близость обширных континентов. Для наших целей нам нет нужды идти вглубь еще дальше, но нетрудно было бы доказать и для вторичного, даже для некоторого отрезка палеозойского периодов, что тогдашняя суша в значительной степени совпадала с современными материками. Рамзей (Ramsay) доказал, что не только наша вельдская формация и значительные части верхнего и среднего оолита, но также значительная часть триасовой и более половины пермской и каменноугольной формаций и древнего красного песчаника, по-видимому, отложились в озерах или больших эстуариях. Если это так, то, следовательно, на протяжении этого огромного промежутка времени вплоть до девонской формации наши современные материки уже в общих чертах сформировались, хотя, конечно, подвергались сильным колебаниям, периодическим увеличениям и уменьшениям, слиянию и разрыву отдельных частей, никогда, однако, вполне не погружаясь в море настолько глубоко, чтобы заместиться океанами столь же глубокими, как Атлантический или Тихий.

Это общее заключение очень важно для изучения географического распространения животных, так как оно не позволяет нам слишком поспешно предположить, что многочисленные аномалии, нами наблюдаемые, можно объяснять большими изменениями в распределении суши и моря; наоборот, оно принуждает нас объяснять их главным образом врожденной способностью всех организмов к распространению. Разумеется, при этом надо считаться и с последовательными слияниями и разрывами, расширениями и сжатиями материковых масс, но всегда лишь в таких направлениях и в столь ограниченных пределах, чтобы не дойти до необходимости признания поднятий на поверхность того, что в наше время является глубочайшими пучинами больших океанов.

 

Зоогеографические области

Теперь я перехожу к описанию особенностей фауны шести больших биологических областей; после этого я подвергну обсуждению вероятные изменения их в течение последних геологических периодов в согласии с изложенными выше принципами.

 

Палеарктическая область

Палеарктическая, или северная умеренная, область Старого Света не только обширнее всех, но и менее всех согласуется с общепринятыми географическими подразделениями. Она охватывает всю Европу, большую часть Азии и значительную часть северной Африки; все это обширное пространство отличается такой общностью форм животной жизни, что ее совершенно невозможно разграничить на первичные подразделения, затруднительно даже установить второстепенные. Эта область считается самой обширной из всех больших зоологических областей, но с полным правом можно также допустить, что она является и наиболее древним, а следовательно, и наиболее важным центром развития высших форм животной жизни. Поэтому с нее и следует начать изложение.

При перечислении важнейших групп животных, характерных для описываемой или какой-либо другой области, мы постоянно должны иметь в виду, что такие группы принадлежат не всегда исключительно одной какой-нибудь области. То там, то здесь они переступают границы, в иных случаях отдельные виды бывают даже широко распространены по соседней области или даже по нескольким. Но это не противоречит общему явлению, что известная группа животных, рассматриваемая как целое, весьма многочисленна и широко распространена по данной области, имея в соседних областях лишь немногочисленных и скученных на небольшом пространстве представителей; поэтому она все же является более характерной именно для своей области по сравнению с другими. Приняв это во внимание, мы видим, что Палеарктической области свойственно множество типичных групп, несмотря на то что, как мы сейчас увидим, в геологически недавнее время она утратила многое из своего былого богатства и разнообразия животной жизни.

Наиболее характерной группой млекопитающих являются кроты (Talpidae), семейство, состоящее из восьми различных родов, которые распространены по всей области, но заходят за пределы ее лишь немного, в северной Индии – в Восточную область, а на северо-западе Америки – в Неарктическую. Затем следуют верблюды, водящиеся исключительно в пустынях северной Африки и Азии, овцы и козы, вне пределов области встречающиеся лишь в горах Нилгири и Скалистых, далее многие группы антилоп и своеобразные формы оленей, хомяки (Cricetus), песчанки (Psammomys), слепыши (Spalax), пищухи (Lagomys) и многие другие грызуны. Волки, лисицы и медведи очень характерны, но ни в коем случае не принадлежат исключительно описываемой области.

Из птиц самым важным, безусловно, является семейство мелких, но высоко организованных славковых (Sylviidae), так как, несмотря на то что оно распределено приблизительно повсюду, в Палеарктической области оно представлено все же гораздо большим числом характерных и оригинальных родов, чем в какой-либо другой области. Большинство наших певчих птиц, так же как и большинство наиболее обыкновенных обитателей наших полей, лесов и садов, принадлежит именно к этому семейству и нередко тождественные виды, или виды замещающие, встречаются от Испании до Китая, от Ирландии до Японии. Усатые синицы (Panuridae), синицы (Paridae) и сороки (Pica) тоже очень характерны. Среди вьюрков (Fringillidae) также есть немало характерных родов. Большое число характерных групп среди тетеревов (Tetraonidae) и фазановых (Phasianidae) типично для описываемой области. Несмотря на то что число пресмыкающихся, земноводных и пресноводных рыб сравнительно незначительно, среди них все же есть типичные формы; так, не менее чем 2 рода змей, 7 – ящериц, 10 – бесхвостых амфибий и 20 – пресноводных рыб ограничены в своем распространении Палеарктической областью.

Среди насекомых и наземных моллюсков есть достаточное количество типичных форм, но мы вышли бы за пределы поставленной задачи, если бы подробнее занялись рассмотрением этих менее изученных групп животных.

 

Эфиопская область

Эфиопская область охватывает Африку, на юг от тропика Рака и Мадагаскар, следовательно, она мала по сравнению с Палеарктической. Тем не менее благодаря однообразию своего климата и чисто тропическому богатству природы на большей части своего протяжения область населена большим количеством разнообразных крупных животных, чем какая-либо иная область одинаковых с ней размеров. Однако многие из особо замечательных представителей фауны этой области приходятся на долю изолированной, богатой фауны острова Мадагаскар, на особенностях которой мы не будем останавливаться, пока не дойдем до обсуждения геологического прошлого Эфиопской области.

Рассматривая в первую очередь зоологические особенности тропической и южной Африки, мы находим здесь много своеобразных форм млекопитающих, как, например, златокрота, Роtamogale и хоботных прыгунчиков среди насекомоядных, гиппопотама и жирафа из копытных, гиенообразного земляного волка («aardwolf») или Proteles, a также Lycaon (гиеновую собаку) среди хищных, наконец, трубкозуба (Orycteropus) среди неполнозубых. Все перечисленные животные принадлежат исключительно Эфиопской области. Очень характерны для нее павианы и многочисленные роды обезьян, в том числе человекообразных, а также несколько своеобразных полуобезьян, затем идет много представителей семейства Viverridae и грызунов, своеобразные роды свиней (Potamochoerus и Phacochoerus) и, наконец, большее изобилие и разнообразие антилоп, чем во всех остальных областях, вместе взятых. Однако Эфиопская область резко отличается от всех прочих областей не только тем, что в ней мы находим много замечательных форм, но и тем, что там отсутствует большое число широко распространенных семейств млекопитающих. Сюда относятся медведи, распространение которых обнимает все северное полушарие и заходит на юг – до Суматры в восточном полушарии и до Чили в западном, – но которых совсем нет в тропической и южной Африке; олени, распространенные еще шире, а именно по всей Америке, как Северной, так и Южной, и по всей Азии до Целебеса и Молуккских островов, но точно так же совершенно отсутствующие в Эфиопской области, равным образом отсутствуют козы и овцы, настоящие быки (Bos) и настоящие свиньи (Sus). Относительно последних это еще не совсем установлено, так как в различных местностях тропической Африки хотя и редко, но встречали диких свиней, и достоверно еще не известно, действительно ли они являются животными туземными или только одичали. Во всяком случае отсутствие столь космополитических семейств, как медведи и олени, в высшей степени существенно и не может быть обойдено молчанием при разборе изменений земной поверхности, которое мы должны сделать для объяснения современного состояния эфиопской фауны.

Птицы менее характерны, однако и среди них есть много замечательных форм. Наиболее типичны бананоеды, наземные птицы-носороги, мышиные птицы (Colii), своеобразный секретарь. Характерными можно назвать также и многие эндемические роды мухоловок, сорокопутов, врановых, «солнечных птиц» или нектарок, ткачиков, скворцов, жаворонков, франколинов и замечательное подсемейство цесарок. Среди птиц пробелы не так значительны, как между млекопитающими, но все же таковые имеются; так, недостает крапивников, пищух, поползней, столь широко в общем распространенных настоящих фазанов и диких кур – пробел, который можно поставить рядом с отсутствием медведей и оленей. Среди пресмыкающихся и других низших позвоночных есть три туземных семейства змей, одно – ящериц, одно – жаб и три – пресноводных рыб.

 

Восточная область

Восточная область охватывает тропическую Азию на восток от Инда и Зондские острова до Явы, Борнео и Филиппин включительно. По пространству она после Австралийской самая меньшая, но если принять во внимание, что Индокитай соединен с Зондскими островами обширными пространствами мелкого моря, которое, вне всякого сомнения, в недавнее время представляло собой продолжение материка, то получится площадь, по величине немногим уступающая Эфиопской области. Здесь налицо все условия, благоприятствующие развитию многообразной богатой фауны. Суша образует большие полуострова и обширные острова и везде перерезается высокими горами и широкими реками; на северной границе описываемой области высится высочайший в мире горный хребет. Большая часть области лежит в экваториальном поясе, где равномерная температура и обильная влажность вызывают к жизни непревзойденно роскошную тропическую растительность. Как и следовало ожидать, мы убеждаемся, что в этой области разнообразие и великолепие птиц и насекомых несколько значительнее того, что мы видели в Эфиопской области, которая зато отличается большим количеством как родов и видов, так и особей населяющих ее млекопитающих.

Семейства млекопитающих, свойственных исключительно этой области, немногочисленны и невелики. Сюда принадлежит Galeopithecidae, или летающие маки, Tarsiidae, или своеобразные маленькие долгопяты, родственные лемурам, и Tupajidae, небольшое семейство белкообразных насекомоядных. Значительно число и туземных родов, которые нередко образуют весьма характерные группы; таковы многие обезьяны – человекообразные и собакообразные и лемуры, причем почти сплошь представленные эндемичными родами, множество видов виверр и куньих, красивые «оленьки», называемые иногда «мышиными оленями» (mouse deer), наконец, несколько своеобразных антилоп и грызунов. Следует заметить, что здесь нет недостатка космополитических семейств, что является специфической особенностью Эфиопской области. Единственное достойное внимания исключение – это отсутствие сонь (Myoxidae), небольшого семейства, распространенного по Палеарктической и Эфиопской областям, но отсутствующего в Восточной.

Особенно многочисленны и пестры в последней птицы. Известно до 350 видов наземных птиц, из которых почти половина эндемичны описываемой области. Туземных семейств только три: Liotrichidae, или горные синицы, «зеленые бюль-бюли», или Phyllornithidae, и Eurylaemidae, или широкороты; но зато четыре семейства здесь гораздо более обыкновенны, чем где-либо, и в то же время настолько широко распространены по области, что их можно считать для нее особо характерными. Таковы элегантные питты (Pittidae), или земляные дрозды, трогоны (Trogonidae), птицы-носороги (Bucerotidae) и фазаны (Phasianidae); последние представлены великолепными видами, как, например, золотой фазан, глазчатый фазан, фазан-аргус, павлин и дикий петух.

Пресмыкающиеся очень многочисленны, но лишь три маленьких семейства змей являются туземными. Точно так же есть три эндемичных семейства пресноводных рыб.

 

Древние изменения большого материка восточного полушария

После краткого изложения главнейших особенностей современных фаун Европы, Азии и Африки будет небесполезно, пока они еще свежи в нашей памяти, рассмотреть, что же мы знаем об изменениях, которые привели их к современному состоянию.

Все эти три части света настолько тесно связаны, что наше знакомство с третичной фауной Европы и Индии бросает очень яркий свет на их геологическую историю; мы скоро убедимся, что, составив себе ясное представление об их взаимоотношениях, мы будем в состоянии гораздо лучше понять также историю прочих материков.

Нам следует возвратиться к миоцену или среднему отделу третичной эпохи и посмотреть, каково было распространение высших животных на материках того времени. Нам известны значительные отложения миоценового времени с многочисленными животными остатками во Франции, Швейцарии, Германии, Венгрии и Греции, затем на северо-западе Индии и в Сиваликсских холмах, в центральной Индии, в долине Нербудда, в Бирме и северном Китае. По всему этому громадному пространству мы находим в общем сходную ископаемую фауну млекопитающих, доказывающую, что тогда, как и теперь, большой материк Старого Света представлял собою неразрывную массу суши. Обращает на себя внимание тот важный для географии факт, что многие наиболее крупные и характерные звери, которые водятся теперь только в тропиках Восточной и Эфиопской областей, в те времена были в значительном количестве распространены на большей части Палеарктической области. Слоны, носороги, тапиры, лошади, жирафы, антилопы, гиены, львы, так же как и множество крупных и мелких обезьян, населяли всю среднюю Европу и нередко были представлены более многочисленными и разнообразными видами, чем теперь. Так, антилоп было много в Греции, и многие из них, по-видимому, были предками ныне живущих африканских; кроме того, два вида жирафов населяли: один – Грецию, другой – северо-западную Индию. Столь же знаменательно и присутствие в Европе таких птиц, как трогоны и дикие лесные куры, распространение которых ограничено теперь тропической Азией, а также попугаев и бананоедов, обитающих ныне в западной Африке.

Посмотрим теперь, на какие изменения в распределении суши и моря в ту эпоху указывает нам геология. Учитывая распространенность нижних третичных морских отложений в Сахаре, Аравии, Персии и северной Индии, геологи полагают, что непрерывное море или морской рукав простиралось от Бенгальского залива до Атлантического океана, отрезая от большого северного материка полуостров Индостан с Цейлоном, а также тропическую и южную Африку. Вместе с тем вплоть до сравнительно недавнего времени северная Африка соединялась с Испанией и Италией, а Малая Азия с Грецией; следовательно, Средиземное море состояло тогда всего лишь из двух небольших внутренних морей. Северо-западная часть Гималайских гор и часть Центральноазиатского нагорья были приподняты на столь незначительную высоту, что отличались таким же мягким климатом, какой царствовал в Европе в миоценовую эпоху, и были поэтому столь же богаты растительной и животной жизнью.

Следовательно, мы имеем все основания допустить, что фауна большого Европейско-Азиатского материка представляла собой в миоценовое время комбинацию типов, характеризующих ныне Палеарктическую, Восточную и Эфиопскую области. Тропическая же и южная Африка, наравне с другими тропическими странами, которые на Индостане были отделены от большого материка, обладали значительно менее богатой фауной, состоявшей преимущественно из низших форм, более характерных для эоценового, или вторичного, времени. Многие из последних несомненно вымерли; однако они еще поныне, по-видимому, представлены отдельными замечательными видами лемуров западной Африки и южной Азии, своеобразными насекомоядными южной Африки и Малайи, неполнозубыми Африки и Индии. Все это – древние, низшие животные, европейские представители которых относятся к эоцену и самому раннему миоцену, когда еще не существовало более высокоразвитых лошадей, жирафов, антилоп, оленей, буйволов, гиппопотамов, слонов и человекообразных обезьян. Но если в тропической Африке в миоценовое время отсутствовали эти крупные травоядные, то мы можем с достоверностью заключить, что не было также крупных кошек и прочих хищных зверей, которые обычно на них охотятся. Львы, леопарды и гиены могут существовать только там, где во множестве водятся антилопы, олени и подобные им животные, тогда как мелкие хищники, подобные куницам и виверрам, свойственны странам, главнейшими травоядными животными которых являются мелкие грызуны или беззащитные неполнозубые.

Но если все сказанное справедливо (а за это говорят еще многие доказательства, которые здесь невозможно изложить), то все крупные млекопитающие, которые в наше время столь характерны для Африки, – львы, леопарды, гиены, зубры, жирафы, буйволы, антилопы, слоны, носороги, гиппопотамы, а может быть, и многочисленные виды мартышек, павианы и антропоморфные обезьяны являются лишь сравнительно недавними пришельцами, которые завладели страной, лишь только поднятие древнего эоценового и миоценового морского дна проложило им путь от южной границы Палеарктической области. Это могло иметь место в середине миоценового периода и необходимо должно было повлечь за собой громадный переворот в африканской фауне. Множество мелких, малоспособных к сопротивлению древних обитателей страны необходимо должно было быть истреблено с такой же неотвратимостью, с какой многие туземные животные океанических островов исчезают перед свиньями, собаками и козами, завозимыми человеком. Напротив, новые пришельцы, нашедшие страну огромного протяжения с теплым климатом, не слишком занятую лесами, быстро распространились, сильно размножились и вместе с тем более или менее совершенно приспособились к новым жизненным условиям. Таким образом объясняются не только своеобразные особенности, но и наличность в южной фауне многих значительных пробелов. Так, медведи и олени отсутствуют, потому что они появились сравнительно поздно и перед концом миоценового периода, вплоть до плиоцена совсем отсутствовали или были очень редки в Европе, но за то же время на обширных просторах южной тропической Африки прочно укоренилось и сохранилось много крупных млекопитающих, которые не могли уцелеть в уменьшившейся по своим размерам Европе в условиях все ухудшавшегося климата.

Наши сведения по геологии Африки недостаточно полны, чтобы можно было восстановить сколько-нибудь точно раннюю историю материка. Несомненно, однако, что Мадагаскар некогда соединялся с южной частью этого материка, но что отделение его произошло до нашествия тех крупных зверей, о которых говорено выше, ибо все они отсутствуют на Мадагаскаре, тогда как лемуры, насекомоядные и виверры водятся во множестве и являются именно теми низшими формами, которые некогда были единственными обитателями Африканского материка. В то же время следует отметить, что южная, умеренная по климату Африка еще и по сию пору отличается большим количеством своеобразных млекопитающих, птиц и насекомых, притом первые две группы по большей части весьма примитивной организации. Это обстоятельство в связи с особенно богатой, высокоспециализированной флорой Капской земли указывает на то, что некогда существовала обширная южная суша с умеренным климатом, породившая немало своеобразных типов организмов. Отделялась ли она от экваториальной Африки или образовывала с ней единый большой южный материк, нельзя сказать с достаточной достоверностью.

Если мы теперь обратимся к тропической Азии, то увидим ряд совершенно аналогичных явлений, только в меньшем масштабе и не столь ярко выраженных. Когда южная и центральная Африка совершенно отделялись от большого северного материка, то же самое было с полуостровом Индостаном и Цейлоном, соединение которых с материком произошло, должно быть, еще несколько позже. Древняя фауна этих южноазиатских островов представлена в настоящее время медлительными лори (род лемуров), некоторыми своеобразными крысами (Muridae) и принадлежащим к неполнозубым чешуйчатым ящером (Mains), эндемичным семейством змей Uropeltidae, многими другими характерными родами змей и ящериц и несколькими туземными амфибиями. Но макаков, крупных хищников, оленей, антилоп, свиней и слонов мы должны считать пришельцами с севера, и появление их повлекло за собой вымирание многих низших форм.

В третичные же времена в восточной части Азии совершенно несомненно имел место ряд других замечательных изменений. Животные Зондских островов, Малайского полуострова и Сиама чрезвычайно близки друг к другу, равным образом животные Японии близки к североазиатским, и едва ли можно сомневаться, что все эти острова прежде составляли южное и восточное продолжение материка Азии. Может быть, сюда примыкали даже Филиппины и Целебес, но в таком случае они должны были отделиться значительно раньше, что доказывается бедностью и уклоняющимся характером фауны их млекопитающих. Все же остальные острова, вероятно, вплоть до плиоценового периода оставались соединенными с континентом. Отсюда сходство японской флоры с европейской миоценовой; в то же время на больших Зондских островах наряду с богатой флорой, развившейся под долговременным влиянием равномерно высокой температуры и влажности, мы видим остатки соответствующей фауны, представленной, быть может, малайским тапиром, антропоидными обезьянами, тупайями, шерстокрылами, или летающими маки (Gałeopithecus), и «солнечными» медведями.

Ряд интересных фактов указывает на существование некогда связи между Зондскими островами, с одной стороны, и южной Индией и Цейлоном – с другой. Так, например, здесь встречаются типичные представители малайской фауны – тупайи, некоторые малайские роды кукушек и тимелий, некоторые малайские змеи и амфибии. Сюда присоединяются важный род Hestia среди бабочек и не менее семи родов жуков, безусловно малайского типа, которые встречаются на Цейлоне или в соседних местностях полуострова Индостан, но отсутствуют в остальной Индии. Все эти случаи настолько многочисленны и важны, что вынуждают нас допустить возможность известных географических изменений. Но по прямому направлению между Цейлоном и Малаккой лежат океанские глубины в 15 000 футов; не говоря уже о невероятности столь сильного понижения суши, в пользу которого нет непосредственных доказательств, сухопутное соединение такого рода оставило бы все же гораздо больше следов в фаунах обеих областей. Но если в миоценовое время даже центральная Европа имела субтропический климат, то экваториальный пояс тоже, может быть, простирался на север далее, чем теперь, хотя бы до Бирмы, и если мелкая северная часть Бенгальского залива в конце миоцена и в течение плиоцена временно поднималась над уровнем моря, то отдельные малайские формы отлично могли мигрировать в Индостан и потом удержаться лишь на Цейлоне и в горах Нилгири, где климат сохранил и поныне почти экваториальный характер и борьба за существование несколько более сурова, чем в северной части области, где число разнообразных жизненных форм животных гораздо значительнее.

Есть несколько менее определенные указания на некогда существовавшую связь Индии с Малайей, с одной стороны, и с Мадагаскаром – с другой, но так как сходство замечается в существенных чертах только среди птиц и насекомых, то оно и не указывает непременно на непосредственную сухопутную связь. Если, что весьма вероятно, Лаккадивские и Мальдивские острова являются остатками большого острова или указывают на то, что Индия некогда простиралась далее на запад; если, далее, Сейшельские острова, обширная отмель на юго-востоке и группы островов Чагос представляют собой остатки другого, более обширного пространства суши, расположенного в Индийском океане, – то у нас получается сближение берегов этих стран, совершенно достаточное, чтобы объяснить известный обмен летающими формами, вроде птиц и насекомых, препятствующее, однако, обмену млекопитающими.

Наличие в Индостане отдельных африканских типов (даже видов) тоже, вероятно, надо приписать еще более поздним изменениям. Оно могло быть следствием временного поднятия сравнительно мелкого у берегов дна Красного моря, поднятия, обусловившего сухопутное соединение между северо-восточной Африкой и западной Индией.

Наконец, нам надо проверить предполагаемые доказательства существования якобы в глубокой древности соединения между Африкой, Мадагаскаром, Цейлоном, Малайей и Целебесом, основанные на наличии в этих обширных пределах отдельных форм из групп лемуров. Думали, что столь аномальное распространение можно объяснить лишь существованием некогда древнего Южного материка, названного Лемурией, однако рассмотрение всех относящихся сюда фактов, по-видимому, не подтверждает этого предположения. Если бы такой материк и существовал, то он наверняка должен был исчезнуть еще задолго до миоценового периода, так как в противном случае он оставил бы после себя гораздо более многочисленные и более распространенные следы прежней связи всех этих земель, чем мы сейчас наблюдаем. Но если мы вернемся к эоценовому периоду, то сейчас же нам бросится в глаза интересная находка во Франции животного, несомненно из числа лемуров, вероятно близко родственного формам Северной Африки. Эти указания на глубокую древность и широкое распространение лемуров вполне согласуются с низкой ступенью их развития; однако чрезвычайно изолированное положение и специализованность многих существующих их представителей (великолепным образчиком которого является руконожка, или ай-ай, с Мадагаскара), а также разбросанность их распространения по обширному пространству тропической зоны – все это заставляет принять, что современные формы их являются лишь остатками некогда гораздо более многочисленной и широко распространенной группы животных, которая спаслась в борьбе с более высокоорганизованными формами лишь благодаря скрытному, ночному образу жизни или же благодаря изоляции на древних островах, подобных Мадагаскару, где борьба за существование была менее жестокой. Лемурия может поэтому рассматриваться как одна из тех временных гипотез, которые приносят пользу, обращая наше внимание на известные, необычные факты, но которые в результате более полного знания оказываются излишними.

 

Области Нового Света

В западном полушарии мы прежде всего должны заняться рассмотрением Неарктической области, или умеренной части Северной Америки, современные и древние зоологические отношения которой к прочим частям света представляют чрезвычайный интерес. Если исключить таких животных, как мускусный овцебык (Ovibos), который целиком принадлежит Арктике, и такие сугубо тропические формы, как пекари (Dicotyles), то окажется, что наземные млекопитающие Северной Америки не слишком многочисленны. В общем их можно разделить на две группы, из которых одна связана с Палеарктической, а другая с Неотропической фаунами. Медведи, волки, кошки, бизоны, бараны и антилопы, зайцы, сурки, пищухи очень сходны с палеарктическими формами, еноты, скунсы, опоссумы и Hesperomys в наше время принадлежат исключительно описываемой области и характерны для нее; так, например, вилорогая антилопа (Antilócapra), тушканчики (Jaculus), пять родов мешетчатых крыс (Saccomyidae), луговые собачки (Cynomys), древесные дикобразы (Erethizon) и некоторые другие.

В птицах сказывается все то же смешение двух типов, однако дикие индюки (Meleagris), странствующие голуби (Ectopistes), хохлатые перепелки (Lophotrix) и др., воротничковые рябчики (Cupidonia) и несколько других, менее существенных групп – эндемичны, а семейство мухоловковых славок (Mniotiltidae) представлено настолько богато, что является гораздо более характерным для Северной Америки, чем для Южной.

Пресмыкающиеся и земноводные представлены многими своеобразными типами, а шесть туземных семейств пресноводных рыб даже одни могли бы обособить эту область от всех других частей света.

При близком родстве Палеарктической и Неарктической областей в последней из них имеется несколько любопытных случаев отсутствия групп, весьма обычных и широко распространенных в первой. Так, ежи, дикие лошади и ослы, настоящие свиньи и быки, козы, сони и настоящие мыши совершенно отсутствуют; дикие бараны и антилопы представлены лишь единичными видами в Скалистых горах. В классе птиц тоже есть значительные пробелы; например, недостает важных семейств мухоловок, скворцов и фазанов.

Обращаясь теперь к Неотропической области, охватывающей всю Южную Америку и тропическую часть северного материка, мы видим, что здесь типы Старого Света еще сильнее отступают на задний план, а на их место становится большое число новых, весьма своеобразных форм. Насекомоядные совершенно исчезают, за исключением одной уклоняющейся формы с Антильских островов, медведи представлены лишь одним чилийским видом, свиней замещают пекари, все семейство быков совершенно отсутствует, верблюды встречаются лишь в южных Андах и на южных равнинах умеренного пояса; олени немногочисленные все разнообразные копытные Старого Света представлены лишь немногими видами тапиров. Конечно, эти пробелы до известной степени заполнены многими интересными туземными формами. Два семейства обезьян, Cebidae и Hapalidae, во многих отношениях уклоняются от четвероруких Старого Света; среди летучих мышей мы видим эндемическое семейство вампиров; сюда присоединяются много туземных куниц, енотов (Procyonidae), целый ряд туземных грызунов, а именно пять семейств, среди них ряд наиболее крупных из ныне живущих животных этого отряда, большое количество неполнозубых, включающих семейства ленивцев, броненосцев и муравьедов, и, наконец, немалое количество сумчатых из семейства опоссумов. В сравнении со Старым Светом мы видим здесь множество разнообразных низших форм при сравнительной редкости высших, характерных для тропических частей Африки и Азии.

С птицами дело обстоит примерно так же. Наиболее много численные характерные семейства тропиков Старого Света уступают здесь место ряду более низко организованных семейств, к которым причисляются столь замечательные группы, как котинги (Cotingidae), манакины (Pipridae), муравьиные дрозды (Formicariidae), туканы (Rhamphastidae), момоты (Momotidaé) и колибри (Trochilidae), последние, разумеется, наиболее замечательные и красивые из всех птиц. Попугаев много, но они принадлежат по большей части к туземным семействам. Фазаны же и тетерева замещаются краксами (Cracidae) и тинаму (Tinamidae), необычайно велико число замечательных и стоящих особняком голенастых птиц.

Пресмыкающиеся, земноводные, пресноводные рыбы, насекомые и наземные слизняки в одинаковой мере своеобразны и многочисленны; поэтому Южная Америка в целом представляется нам собранием своеобразных и прекрасных произведений природы, непревзойденным – быть может, даже в отдаленной мере – ни одной другой частью света.

 

Прошлое Американского материна

Теперь предстоит выяснить, что нам известно о геологическом прошлом обоих материков Америки, и попытаться восстановить их былые взаимоотношения друг с другом и со Старым Светом, наконец, выяснить, каким образом сложились их современные зоологические и географические особенности. Сначала мы посмотрим, что известно об отношениях Северной Америки к Старому Свету.

Если мы обратимся к тому еще очень молодому геологическому периоду, который именуют постплиоценом и который примерно соответствует послеледниковью или времени доисторического человека в Европе, то тотчас же найдем между неарктической и палеарктической фаунами гораздо больше близости, чем теперь. В то время в Северной Америке существовали еще различные крупные виды кошек, шесть представителей семейства лошадей, один верблюд, два бизона, четыре вида слонов и мастодонтов. Еще несколько ранее, в плиоценовом периоде, из которого к тому же известно не слишком много остатков животных, сюда присоединяется род Rhinoceros (носорог), семь видов верблюдов, несколько форм жвачных и дикобраз типа Старого Света. Еще в миоценовом периоде мы находим одно лемурообразное животное, большое количество насекомоядных, множество хищных, особенно кошек и собак, различные формы лошадей и тапиров, носорогов, верблюдов, оленей и вымершее семейство жвачных, Oreodontidae, родственное одновременно оленям, верблюдам и свиньям. По слонов не было. В еще более ранний, эоценовый период большинство животных совершенно не походило ни на каких современных, но некоторые типы совпадали с одновременными европейскими, как, например, Lophotherium и семейство Anchitheriidae.

Все эти факты вынуждают нас допустить, что в продолжение третичной эпохи в известные периоды возможность обмена между Америкой и Старым Светом крупными формами млекопитающих была гораздо больше, чем теперь. Так, например, в постплиоцене лошади Северной Америки и Европы были настолько близки, что становится бесспорным переселение их родственников с одного материка на другой. Точно таким же образом мы уверены и в том, что общие предки американского и европейского бизонов, лося и бобра переселились аналогичным образом. Доказательством этого является тот любопытный факт, что известные семейства появились на одном материке гораздо позднее, чем на другом. Так, например, кошки, олени, мастодонты, настоящие лошади, дикобразы и бобры существовали в Европе значительно раньше, чем в Америке, и так как теория эволюции не допускает возможности одновременного развития одной и той же группы в двух обособленных областях, то мы вынуждены допустить, что эти животные переселились с одного материка на другой. Напротив, верблюды, а может быть, и предковые формы лошадей появились в Америке ранее и в большом числе и, вероятно, оттуда мигрировали в северную Азию.

Есть два пути, по которым с некоторой долей вероятности можно допустить подобные миграции. От Норвегии в Гренландию через Исландию и через Баффинов залив до Северо-Американского материка простирается полоса сравнительно мелкого моря, и не исключена возможность, что здесь в миоценовом периоде или позднее существовало сухопутное соединение. Такое сухопутное соединение, еще более вероятно, существовало и проходило через Берингов пролив. Там находится обширное пространство совершенно мелкого моря, которое даже при незначительном поднятии дна могло превратиться в широкий перешеек, связывающий Северную Америку с северо-восточной Азией. Разумеется, при современных климатических условиях едва ли слоны, лошади, олени и верблюды могли проникнуть на север до Гренландии или Аляски; но мы постоянно должны иметь в виду необъяснимый, но все же несомненный факт процветания под теми же широтами в течение миоценового периода роскошной растительности, включавшей магнолии и другие крупнолистные вечнозеленые растения; таким образом, были налицо все условия – благоприятный климат и изобильное питание, которые делали такой обмен животными формами обоих материков не только возможным, но прямо-таки неизбежным, как только создавалось сухопутное соединение. Ничто не мешает предположить, что такие благоприятные условия, хоть и в уменьшающемся масштабе, продолжались и в течение некоторой части следующего, плиоценового периода.

Однако мы не должны забывать, что фауны обоих материков всегда были в значительной мере различны и своеобразны. Такие важные группы животных Старого Света, как виверры, гиены, жирафы и гиппопотамы, никогда не переселялись в Америку, а вымершие Oreodontidae и Brontotheriidae и многие другие были неизвестны в Старом Свете. Это позволяет предположить, что соединение на севере никогда не было долговременным, а этим совершенно опровергается теория о существовании какой-то Атлантиды, которая будто в течение всего третичного периода перекидывала мост через Атлантический океан в пределах умеренного пояса.

Древняя история североамериканской фауны сильно осложняется вторым рядом переселений из Южной Америки, которые, подобно переселениям из Азии, происходили с перерывами и всегда, по-видимому, продолжались недолго. В постплиоценовую эпоху одновременно со слонами и лошадьми, переселявшимися из Европы или Азии, прибывало много гигантских ленивцев и других неполнозубых, лам, водосвинок, тапиров, пекари, которые характерны для Южной Америки. Некоторые из них не отличались от современных видов, в то время как другие близко родственны видам, находимым в бразильских пещерах и других одновременных с ними отложениях. С другой стороны, в Старом Свете в эту эпоху не встречалось ничего похожего. Мы, следовательно, можем быть уверены, что они переселялись из какой-нибудь части Неотропической области. Замечательно, что в Северной Америке в предшествовавшую плиоценовую эпоху не было обнаружено ни одного такого животного. Из этого мы можем заключить, что это переселение имело место благодаря известным благоприятным условиям в конце плиоценовой или в начале постплиоценовой эпохи, но что переселенцы затем быстро исчезли, не оставив потомков. Чтобы установить, как именно Южная Америка соединялась с северным материком или же отделялась от него, мы должны изучить ее геологическое прошлое.

Обильные ископаемые остатки постплиоценовых пещер Бразилии доказывают, что фауна Южной Америки, предшествовавшая современной, уже отличалась в общем теми же особенностями, как и эта последняя, но была несравненно богаче крупными млекопитающими, а может быть, и многими другими животными. Неполнозубые играли наиболее выдающуюся роль, но вместо ныне живущих ленивцев, броненосцев и муравьедов существовало бесконечное множество различных форм, частью принадлежавших к ныне живущим родам, частью совершенно различных и нередко гигантских размеров. Броненосцы достигали размеров носорога, в то время как мегатерий и различные другие вымершие роды ленивцев обладали массивностью слона.

Эндемические семейства грызунов Южной Америки – морские свинки, ежекрысы и шиншиллы были представлены иными родами и достигали нередко значительных размеров. То же самое относится к обезьянам, рукокрылым и хищным. Из копытных наряду с ныне живущими тапирами, ламами, пекари и оленями существовало несколько видов лошадей и антилоп и один мастодонт, все три рода, вероятно только что переселившиеся с северного материка.

Южнее, в Боливии, в Пампасах и Патагонии, встречается тоже немало ископаемых остатков, может быть несколько более древнего происхождения, чем фауна бразильских пещер, по-видимому, правильно отнесенная к верхнему плиоцену. Здесь встречаются те же семейства грызунов и неполнозубых, большей частью с теми же родами, но и с некоторыми новыми. Здесь также попадаются лошади, пекари, один мастодонт, ламы и олени, но рядом с ними и совершенно своеобразные формы, как, например, Masraauchenia, родственная тапиру и палеотерию. Homalodontotherium, родственный североамериканскому миоценовому Hyracodon и Toxodontidae, группа очень крупных животных, родственных копытным, грызунам, неполнозубым и сиреновым и потому представлявших, наверное, очень древний тип млекопитающих.

Здесь, следовательно, мы видим смешение высокоразвитых и современных форм с примитивными и древними, но с заметным преобладанием последних. Наиболее вероятным объяснением этого факта, по-видимому, является то, что те же самые благоприятные условия, которые открыли мегатерию и мегалониксу путь в Северную Америку, привели к иммиграции лошадей, оленей, мастодонтов и многих кошек в Южную Америку. Такие перекочевки в двух противоположных направлениях должны были происходить в различные отдаленные друг от друга периоды времени; северный и южный материки были по большей части совершенно разобщены, и каждый из них самостоятельно развивал свои жизненные формы.

Этот взгляд подтверждается замечательным фактом наличия многих совершенно идентичных видов морских рыб по обе стороны Панамского перешейка, в чем следует видеть указание на то, что оба океана еще недавно соединялись, а материки были разъединены. Моллюски же американского побережья Тихого океана тоже настолько близко родственны моллюскам Карибского моря и атлантических берегов, что приходится допустить более давнее и более длительное соединение морей. Пролив, соединявший оба океана, находился, вероятно, в Никарагуа и на юг от Панамы, так что нагорья Мексики и Гватемалы оставались соединенными с Северной Америкой.

Мексиканский залив и Антильское море обрамлены поясом мелководья и при чередующихся поднятиях и опусканиях суши, которым была подвержена эта область, новообразовавшаяся суша прокладывала путь для миграций между Северной и Южной Америкой. Сильное понижение уровня моря, имевшее место, как полагают, в течение ледникового периода (и обусловленное сосредоточением воды в виде двух полярных масс льда), быть может, обусловило возможность последних переселений, которые в постплиоцене в сильной степени придали североамериканской фауне ее своеобразный отпечаток.

Среди изменений суши, быть может, наиболее значительным было разделение ее на большие отдельные острова. Такое разделение явственно доказывается широким протяжением и незначительной высотой над уровнем моря аллювиальных равнин Ориноко, Амазонки и Ла-Платы, но вместе с тем и известными особенностями распространения современной неотропической фауны. Понижение менее чем на 2 000 футов превратило бы нагорья Гвианы и Бразилии в острова, отделенные узким морским проливом от цепи Анд. Но в таком случае равновесие, вероятно, устанавливалось поднятием обширных отмелей у восточного побережья Южной Америки, которые у южной Бразилии и Патагонии имели местами ширину в несколько сот миль, включая в себя Фолклендские острова и простираясь к югу от мыса Горн.

Итак, анализ всех имеющихся в нашем распоряжении аргументов позволяет заключить, что геологическая история Северной и Южной Америки протекала совершенно различно, а во многих отношениях даже контрастно. Северная Америка в очень ранний период, несомненно, так тесно соединялась с Европой и Азией, что оба материка могли обмениваться высшими формами жизни, по мере того как таковые постепенно возникали в обоих полушариях. Такие более совершенно организованные существа быстро брали верх и обусловливали вымирание большинства предшествовавших им низших форм. Неарктика, таким образом, развивалась параллельно с Палеарктической областью, хоть ее фауна и является в настоящее время, да наверное и всегда была, менее разнообразной и более подверженной вторжениям низших типов из соседних стран южного полушария. Южная же Америка по ходу своей истории во многих отношениях была параллельна Африке. Обе части света долгое время оставались почти совершенно изолированными материками или группами крупных островов южного полушария, и обе поэтому соответственно развивали свои собственные формы животных из низших предковых форм, первоначально на них попавших. Только Южная Америка, по-видимому, обладала большим протяжением и более благоприятными условиями жизни и оставалась почти совершенно изолированной до более позднего времени. Здесь, следовательно, могла образоваться более разнообразная и богатая фауна туземных типов животных. Соединение Южной Америки с северным материком было настолько недавним и даже в наше время поддерживается таким узким перешейком, что они ни разу не заселялись более прогрессивными млекопитающими в масштабах сколько-нибудь сходных с теми, какие имели место в Африке. Поэтому Южная Америка почти в такой же степени, как Австралия, сохранила образцы целого ряда низших и древних млекопитающих, которые давно бы погибли, если бы вся эта страна не отделялась от северного материка в течение средне– и позднетретичного времени.

 

Австралийская область

Нам надо еще рассмотреть отношения островного материка Австралии к Азии и Южной Америке, так как он фаунистически связан с обоими полушариями. Австралия с Новой Гвинеей, которая с ней соединялась вплоть до новейшего времени, отличается от всех прочих материков величайшим однообразием и низкой ступенью развития своих млекопитающих, почти сплошь принадлежащих одному из наиболее низших отрядов – сумчатым. Обезьяны, хищные, насекомоядные, а также обширный и почти повсеместно распространенный класс копытных – все в одинаковой мере отсутствуют; единственными млекопитающими, встречающимися наряду с сумчатыми, являются несколько немногочисленных видов еще ниже стоящего типа однопроходных и несколько наиболее мелких форм грызунов – именно мышей. Сумчатые же многочисленны и разнообразны: они образуют 6 семейств с 33 родами и примерно 120 описанными видами. Ни одно из этих 6 семейств не представлено ни на каком другом материке, и уже одно это доказывает, что Австралия в течение всего третичного периода несомненно была почти или совершенно изолирована.

Птицы, как и следовало ожидать, не обнаруживают столь полной обособленности, но и среди них есть немало своеобразных туземных форм. До 15 семейств принадлежит исключительно Австралии, именно райские птицы, медососы, лирохвосты, щеткоязычные попугаи, сорные куры и казуары.

Наше знакомство с древними млекопитающими Австралии весьма неполно, так как все, что нам известно, заключено в послетретичных или позднетретичных отложениях. Интересно, однако, отметить, что все эти вымершие животные принадлежат к типу сумчатых, хотя некоторые сильно отличаются от всех современных форм и подчас поражают нас своими необычайными размерами, почти соперничая с мастодонтами и мегатариями северных материков. В самом начале третичной формации в Европе тоже находили остатки сумчатых, но все они принадлежат к типу опоссумов, не встречающемуся в Австралии; а это указывает на то, что даже в то раннее время не было связи между Палеарктической и Австралийской областями. Еще намного раньше, в оолите и триасе, было найдено несколько мелких млекопитающих, которых с почти полной достоверностью можно считать сумчатыми и которые очень походят на мурашееда (Myrmecobius), маленького и редкого зверька и поныне встречающегося в Австралии. Животное, близкое к описанному, было найдено в одновозрастных слоях Северной Америки, и поэтому мы имеем полное основание думать, что в эту отдаленную или близкую к третичной формации эпоху Австралия или какая-нибудь страна, с тех пор с ней соединившаяся, получила некоторое количество иммигрантов из числа млекопитающих, переселившихся с великого северного материка. Но с тех пор она, несомненно, пребывала вполне изолированной.

Наличие в Америке опоссумов истолковывалось некоторыми авторами в качестве доказательства прежнего соединения этого материка с Австралией, но так как опоссумы встречались и в Европе в эоценовые и миоценовые времена и так как до постплиоценового периода в Америке не находили ни единого следа их, весьма вероятно, что они проникли в Америку из Европы или северной Азии в средне– и позднетретичное время и процветали там благодаря менее ожесточенной конкуренции с высшими формами животных.

Австралийские и южноамериканские птицы, правда, показывают нам несколько случаев весьма отдаленного и обобщенного родства, которое, однако, проще всего объяснить тем, что в обеих странах сохранились прежде повсюду распространенные группы. Но это родство ни в коем случае нельзя рассматривать как доказательство непосредственного соединения обоих материков в третичную эпоху.

Пресмыкающиеся дают еще менее указаний на такое соединение, чем птицы и млекопитающие, но в случае земноводных, пресноводных рыб и насекомых дело обстоит иначе: все эти классы дают нам примеры семейств или родов, встречающихся в одинаково умеренных по климату областях Южной Америки и Австралии. Но факт, что такие случаи ограничиваются этими тремя классами и растениями, является наилучшим доводом против непосредственного соединения, так как именно эти организмы могли различнейшими способами переправляться через море. Сильные бури и ветры, льдины, плавающие стволы плавника, морские птицы – все это средства, при помощи которых, как известно, такие животные или их яйца, равно как и семена растений, могут распространяться. Надо заметить к тому же, что все они неплохо переносят холод; совершенно обратное мы видим в случае настоящих рептилий и сухопутных птиц, которые очень теплолюбивы. Таким образом, совокупность всех этих фактов указывает скорее на большую некогда протяженность Антарктического материка и его островов, уменьшавших площадь открытого моря, чем на какое бы то ни было соединение или даже только близкое соседство Австралийского и Южно-Американского материков.

 

Выводы и заключение

Повторим теперь вкратце выводы, к которым мы пришли. В раннетретичное время мы, по всей вероятности, нашли бы материки уже существующими и даже имеющими очертания, похожие на современные. Но во многих частностях, именно в размерах и присутствии ряда соединительных звеньев между материками, мы заметили бы, однако, значительные отличия. Первое, что мы оба отметили, – это наличие более полного разъединения между северными и южными материками. В наше время есть только один вполне изолированный южный материк – Австралия, но в то время и Африка и Южная Америка были большими островами или архипелагами, совершенно изолированными от прочих материков. Большой Европейско-Азиатский материк простирался далее на юго-восток, покрывая современные мелководные моря Японии, Китая и Явы. В направлении на юго-запад он включил в себя и Северную Африку, ибо Средиземное море распадалось тогда на два внутренних бассейна; на западе и северо-западе материк включал и Британские острова, быть может простираясь даже до Исландии и Гренландии. Под водой могла находиться значительная часть северной Сибири и северо-западной Азии; полуостров Индостан был островом с значительным продолжением на юг и с захватом того, что теперь является Лаккадивскими и Мальдивскими коралловыми рифами. Гималаи были цепью холмов умеренной вышины, великая среднеазиатская пустынная возвышенность – плодородной равниной; большая часть материка отличалась тропическим или субтропическим климатом и даже на крайнем севере развивалась пышная растительность. Этот большой материк изобиловал великим множеством животных, особенно млекопитающими, среди которых были предковые формы всех ныне существующих высших типов, существовавшими рядом со зверями низшей организации (как лемуры и опоссумы) и сохранившимися ныне лишь в южном полушарии. С этим материком соединялся через современные Берингов пролив и Камчатское мореСеверо-Американский материк, вероятно несколько меньших размеров на востоке, но более вытянутый на юге и на севере, как и в наше время, изобиловал внутренними озерами, распространенными к западу от современной озерной области. Этот материк, по-видимому, отличался менее тропическим климатом и растительностью, чем материк восточного полушария, однако и он давал приют разнообразной, хотя совершенно отличной, фауне. Здесь водились родоначальники лошадей, величиной с собаку, гиганты, похожие на тапиров и свиней, странные животные, родственные носорогам, затем Dinocerata – огромные рогатые животные, в общих чертах родственные слонам и генерализованным копытным, Tillodontia, еще сильнее отличающиеся от всех современных форм, ибо они соединяли в себе признаки, ныне разбросанные по отрядам хищных, копытных и грызунов. Предковые формы приматов, родственные одновременно и лемурам и южноамериканским обезьянам, тоже населяли этот материк.

Итак, большие массы суши северного полушария как бы поделили между собой все высшие формы животных, причем таковые, развившись сначала на одном из материков, потом мигрировали на другой, только на котором они подчас дожили до настоящего времени. Например, слоны, верблюды, по-видимому, происходят от типов первоначально исключительно американских, в то время как опоссумы – несомненно европейского происхождения. Но другие семейства животных никогда не переселялись со своего родного материка; так, виверры, гиены, жирафы всегда оставались на востоке, a Oreodontidae и Brontotheriidae – исключительно на западе.

Южная Америка, по-видимому, соединялась с северным материком по меньшей мере во вторичное или раннетретичное время, ибо уже в эоценовом периоде она была населена многими формами млекопитающих, например, грызунов, кошек, некоторыми древними формами копытных. Кроме того, там несомненно должны были жить, хоть они еще не найдены, предки неполнозубых; иначе бы не находили в верхнетретичных отложениях одной лишь этой области света такого множества причудливых и гигантских представителей этого отряда. Таким образом, в течение большей части третичного периода Южная Америка была отделена от Северной и защищена от вторжения изобиловавших там высших форм млекопитающих. Лишь таким образом можно понять беспрепятственное развитие столь большого количества крупных, но сравнительно беззащитных животных, как неполнозубые пампасов и бразильских пещер, развитие, подобие которому можно найти лишь в случае австралийских сумчатых, которые еще лучше были защищены от всякого столкновения с высшими формами жизни.

Доказательства более или менее продолжительного периода изоляции в Африке несколько сложнее и менее ясны, но, как мне кажется, одинаково убедительны. Прежде всего мы имеем замечательную фауну Мадагаскара, где преобладают лемуры и насекомоядные наряду с некоторыми низшими формами хищных, но где отсутствуют все высшие животные, как обезьяны, антилопы, буйволы, носороги, слоны, львы, леопарды и гиены, которыми кишит материк. Мадагаскар, следовательно, отделился от Африки до появления там этих важных групп животных. Но ведь мы знаем, что все эти крупные звери жили в Европе и Азии в верхнемиоценовое время, в то время как лемуры здесь известны только для эоцена и, вероятно, в еще большем количестве для мезозойского времени. Поэтому, несомненно, южная Африка в течение всего промежуточного периода была отрезана от Европы и Азии, в противном случае развитие высших животных и исчезновение низших должно было бы иметь место в этой стране, так же как и в других. Присутствие в наше время в южной и западной Африке некоторого количества низших и обособленно стоящих форм, представляющих собой, по-видимому, остатки древней фауны страны, равным образом подкрепляет этот взгляд. В эпоху, которую мы имеем в виду, тропическая южная Африка и Мадагаскар образовывали вполне изолированную сушу или архипелаг, в то время как острова Сейшельские и отмель Чагос с островами Бурбон и Св. Маврикия образовывали другой остров или группу островов, перманентно отделявшуюся от более обширной суши. Внетропическая часть южной Африки была, вероятно, обширнее, образуя сушу, на которой развивалась ее замечательная флора.

Обращаясь к Австралии, мы бы, вероятно, нашли ее в то отдаленное время более обширной, чем сейчас, и включавшей в себя Новую Гвинею, некоторые прилежащие острова и Тасманию. В то же время другая обширная суша, вероятно, простиралась на месте группы островов Новой Зеландии. Можно считать достоверным, что при всех опусканиях и поднятиях суши, которым подвергались эти части света, они в течение всего третичного периода не соединялись с Азией, Африкой или Южной Америкой.

В заключение я еще должен особо упомянуть, что все эти изменения в очертаниях и взаимоотношениях материков, которые я старался изобразить, вовсе не следует считать строго одновременными. Некоторые из них могли происходить несколько раньше, другие немного позже; некоторые изменения совершались медленнее, другие быстрее; одни продолжались недолгое время, другие удерживались в течение значительных геологических периодов. Однако, несмотря на всю эту неуверенность в мелочах, главные черты географических переворотов, в том виде, как они изложены, могут считаться твердо обоснованными множеством подкрепляющих друг друга фактов. Урок, который они нам преподносят, заключается в том, что, хотя современная суша несомненно некогда была глубоко погружена в воды океана, все же подобные перевороты большого масштаба происходили чрезвычайно медленно и постепенно; таким образом, по сравнению даже с наивысшими оценками древности человеческого рода или даже большинства высших животных существующие ныне материки и океаны могут считаться перманентными образованиями земной коры.