20 мая 1954 года

Наконец опустилась ночь. Фары «флитлайна» едва прорезали тьму, когда машина с подспудной жаждой смерти шла юзом на каждом невидимом повороте. На небе появились луна и звезды, но сейчас они казались такими далекими, мерцающие и светящие совершенно бесполезно.

Тарп сидел за рулем. Корлисс — рядом с ним. Джейк и Генри — на заднем сиденье. По радио ди-джей поставил новую пластинку: песенку «Ёжиков»[25]Канадская поп-группа, назвавшая себя по стрижке «ёжиком» (Crew Cuts). Была популярна в 1950-1960-е гг.
«Жизнь могла б стать мечтой». Он сказал, что любит эту вещь, прибавил звук, заставил всех замолчать и подпевал: «Жизнь была бы мечта… если б мог тебя взять с собой в рай». Но даже распевая, он не снимал ноги с педали газа. Словно сидел в аттракционном автомобильчике. «Я могу вести и с закрытыми глазами», — сказал он перед этим, не обращаясь ни к кому конкретно. Потом, под новую песенку, «Смотрите-ка», он на скорости пятьдесят миль в час, ухмыляясь, снял руки с баранки. В зеркальце заднего вида Генри видел, как он закрыл глаза. Черный костюм Тарпа сливался с чернотой ночи, а зеленоватое свечение приборной доски, падавшее на его лицо, делало его похожим на жуткий призрак — висящую в воздухе смеющуюся голову.

Скорость была уже шестьдесят миль, так что даже малейший поворот представлял собой опасность. Их мотало, как деревья под шквалистым ветром. Иногда машину подбрасывало на ухабе, и на мгновение казалось, что они буквально взлетают, машина и ее пассажиры; можно было поверить, если хотелось, что они совершают какой-то смертельный трюк. Вроде взлета в космос. Но почти сразу же они с грохотом приземлялись, словно земля протягивала руку и хватала их, не желая отпускать от себя.

Произнеси мысленно: «Взлетай!» Если это было бы в те давние времена, подумал Генри, ему достаточно было бы сделать это — произнести мысленно: «Взлетай!» — и они взлетели бы. Генри было это по силам. «Держите свои шляпы, парни!» — сказал бы он, и они полетели бы. Тарп, Корлисс, Джейк и Генри — все они в лаймово-зеленом «флитлайне» полетели бы мимо холодной белой луны. Генри невольно улыбнулся.

Однако улыбаться было больно. Моргать было больно, дышать, быть внутри собственной кожи. Он бросил перечислять все свои переломы, порезы, разрывы, трещины, ушибы и ожоги. Итог неутешительный: он едва жив. Потерял ведро крови, он был уверен в этом, хотя не совсем уверен, большое ведро или маленькое ведерко. Но чувствовал небывалую легкость — в голове и в теле, — а острая боль перешла в приятную слабость, и он понял, что это следствие потери крови. Это было единственное, чего он до сих пор не терял. И вот новая потеря для человека, потерявшего все.

Когда песенка кончилась, Тарп выключил радио и стукнул по приборной доске: «Черт, здорово!»

И заорал песенку снова, захлебываясь встречным ветром, одновременно подражая ударнику. Вопил он во всю глотку, так что скоро был вынужден замолчать, чтобы перевести дыхание.

— Нравится тебе песенка, а, Корлисс?

Корлисс кивнул и ответил, что ему нравится и эта песенка, и эта группа.

— Они из Канады, — добавил он.

Неведомо почему, упоминание Канады побудило их обоих оглянуться назад, на Генри. Тарп засмеялся и снова стукнул кулаком по приборному щитку: Генри уже понял, что у того просто потребность постоянно тыкать во что-нибудь кулаком.

— Канада, — сказал он. — Ты не оттуда, Генри? — Тарп поймал в зеркальце взгляд Генри и улыбнулся ему. Они теперь были как старые друзья. — Ну… как тебе обратно быть белым?

Генри промолчал. Он не знал, что ответить, но даже если б и знал, не мог двинуть челюстью.

— Хорошо, да? Да? Когда Джей сказал — помнишь, как он сказал, Корлисс? — когда он сказал: «Да он и не ниггер», я подумал, что он рехнулся, последние остатки ума потерял. Ты помнишь, Корлисс?

— Еще бы не помнить, помню.

— Но будь я проклят, если он не был прав. Как ты это просек, Джейк?

Но Джейк тоже промолчал. Мысли его блуждали где-то далеко. Тарп, правя одной рукой, преодолел S-образный поворот, Генри повалился на Джейка, и это вернуло его к действительности.

— Я не просекал. То есть у него глаза и все лицо были в крови, и я хотел вытереть ее, и… ты знаешь, что получилось.

— Отличная история, — сказал Тарп. — Никто не поверит, но отличная.

Генри не был уверен, не пропустил ли он что. Он не понимал Тарпа. Возможно, засыпал на несколько секунд, но эти провалы были такими внезапными и краткими, что трудно было сказать, что в действительности происходит. Казалось, мир разорвали на мелкие кусочки и снова сшили, но не в прежнем порядке. Что-то изменилось, чего-то не хватало, и Генри не мог сообразить, чего именно.

Под ногами на полу собралась лужица крови, черней, чем тьма. Несколько секунд Генри смотрел, как она перекатывается вперед и назад по резиновому коврику на полу, пока Тарп не затормозил резко, объезжая сук, упавший поперек дороги, машина остановилась, и кровь утекла под сиденье и там исчезла. Даже когда машина тронулась вновь и набрала обычную бешеную скорость, кровь не появилась из-под сиденья.

— Что-то вид у него не очень, — сказал Джейк, но слишком тихо, и его не услышали. Поэтому он повторил: — Генри неважно выглядит.

— Что? — раздраженно спросил Тарп.

То ли не расслышал, то ли неуверенный, стоит ли его слушать.

— Генри малость побледнел, — сказал Джейк.

Корлисс засмеялся.

— Это шутка? — Он повернулся к Джейку. — Шутка, да? Побледнел… побледнел, потому что не негр, правильно?

— Нет, — ответил Джейк. — Побледнел, потому что, кажется, умирает.

Веки Генри трепетали, как крылышки. Как крылышки птицы, которую Джейк спас когда-то, а потом ее сожрала кошка. Генри напомнил ему тот случай.

Тарп пытался оценить положение, разглядывая Генри в зеркальце, левой рукой он стискивал руль, каким-то сверхъестественным чутьем находя дорогу сквозь тьму, которая непроницаемым покровом окутывала их. Тарп умел водить машину.

— Эй, Генри! — позвал он его, словно желая разбудить.

Но Генри молчал. Его глаза были открыты и смотрели прямо на Тарпа, но он ничего не говорил. Тарп глядел то в зеркальце, то на дорогу.

— Генри, Генри, Генри! Ты там не загибаешься? Держись, парень. Скажи, что ты держишься, приятель! Давай. Улыбнись твоему новому другу.

Тарп не мог долго смотреть на Генри. Что-то было сейчас в его облике, отчего это было трудно.

— Не уверен, что он считает нас своими друзьями, Тарп, — сказал Джейк. — Нас, которые сделали с ним такое.

— Ты, сучонок, — огрызнулся Тарп. — Теперь так заговорил? Я извинился перед ним. Сказал, что, если б мы знали, что он не проклятый негр, ничего такого не случилось бы. Думаешь, мне сейчас не дерьмово, Джейк? Дерьмово. Думаешь, я не чувствую себя идиотом? Ошибаешься. Честно говорю. Но о чем я все время думаю — это из-за чего мы решили, что он негр? Из-за чего? Из-за той поганой афиши, где было написано, что он негр!

— Точно, — поддакнул Корлисс. — У него была афиша.

— Он мог бы сказать нам. Сказать что-нибудь. Написать что-нибудь вроде… а, да не знаю, может, написать внизу: «Я не негр». Понимаешь, о чем я, Джейк?

Братья взглянули друг на друга в зеркальце.

— Понимаю, — ответил Джейк. — Он словно сам нарывался.

— Ему надо просто продержаться, — сказал Тарп. — Только продержаться немного, пока мы не отвезем его домой.

— Домой?! — воскликнул Джейк. — Мы везем его домой? Надо везти его в госпиталь, Тарп. Посмотри на него.

— Выглядит неважно, — согласился Тарп, бросив в зеркальце взгляд на Генри. — Но, если отвезем его домой, вытащим из машины и как следует посмотрим, что с ним, тогда и сообразим, как поступить. — Тарп засмеялся, словно закашлялся. — Да, я его отделал. Но все-таки под конец сдерживался. Да. И вообще не пристрелил его, так что…

Джейк отвернулся и смотрел в окно.

— Наверно, получишь медаль за это.

— Меня тошнит от тебя и твоей дребедени.

Тарп включил радио, чтобы не слышать, что ответит Джейк, чтобы вообще ничего не слышать. Звучала песенка Перри Комо «Может, глаза твои не сияют, как звезды».

Генри открыл глаза. Понял, что его голова лежит на плече Джейка, но не знал, давно ли. Единственное, что он знал, это что опустил голову на плечо Джейка и тот не попытался освободиться, и это хорошо. Он на несколько минут перенесся куда-то, подумал Генри, был одновременно в двух местах. Впервые за долгое время он подумал о Марианне. Мысли о ней заставили его ощутить себя одиноким, но, с другой стороны, она всегда заставляла его чувствовать себя одиноким, даже когда была жива. О ком бы он ни подумал, ему становилось одиноко. Это было невыносимо. Оказаться в такой ситуации одиноким, когда привык, что всегда рядом с тобой кто-то есть, — это тяжело.

Тарп поймал в зеркальце взгляд Генри, а тот — его.

— Очнулся, приятель?

Генри открыл рот, но не мог выговорить ни слова. Он пытался сказать: «Я тебе не приятель». Но только и смог, что выдавить улыбку.

Тарп улыбнулся в ответ.

— Видишь, Джейк, — сказал он. — Он еще держится. Может улыбаться. Я не доктор, но, по мне, это значит, что он о'кей. То есть оклемается.

Джейк посмотрел на свое плечо: на футболке было красное пятно; кровь сочилась у Генри из уголка рта.

— Что мы будем с ним делать, Тарп? Помочь мы ему ничем не можем. Давай отвезем его в больницу, может, у них что получится.

Корлисс подпевал радио, пока песенка не закончилась.

— Хорошая песня. Старина Перри Комо умеет петь, а?

Тарп кивнул сквозь дым сигареты, прилипшей к губам.

— Я хочу, чтобы мама с ним встретилась.

— С Перри Комо? — спросил Корлисс.

— С Генри, — ответил Тарп. — Хочу, чтобы мама встретилась с Генри.

Корлисс с Джейком оторопело посмотрели на Тарпа.

— Ты хочешь познакомить его с мамой? — переспросил Джейк.

— Да, — кивнул Тарп. — Хочу, чтобы он показал ей какой-нибудь фокус.

Дорога стала прямой, гладкой, как ковер, и Генри понял, что они выехали на асфальт. Он даже видел встречные машины, пролетавшие мимо, как ракеты.

Он услышал, как Тарп произнес слово «фокус».

— Ей это понравится, Джейк, — сказал Тарп. — Ты это знаешь.

— Если ты этого хочешь, тогда, наверно, незачем было ломать ему руки.

— Я не ломал.

— Это был я, — сказал Корлисс. — Наверняка я. — Он обернулся назад, посмотрел на Генри, и его глаза были большие, как у коровы, и такие же печальные. — Очень извиняюсь. Очень.

— Какой фокус ты хочешь, чтобы он показал, Тарп? — спросил Джейк.

— Еще не придумал. — Тарп смотрел в зеркальце на Генри и размышлял. — Может, тот, где знаешь, какая у человека карта, но не показываешь этого, пока все не поверят тебе. Знаешь такой?

— Вроде того, какой он показал мне?

Тарп кивнул.

Генри попытался сказать: «О'кей». Во всяком случае что-то похожее на это слово слетело с его губ на крыльях дыхания.

Это был просто звук, но вполне похожий. Тарп услышал его, Корлисс тоже: «Ты слышал, он сказал «о'кей!» — так что Джейк сдался. Он устал пытаться сохранять жизнь живым существам. Просто это было слишком тяжело.

Генри закрыл глаза, потом открыл, но, как дверь на ветру, веки снова захлопнулись. И как будто их закрыли на замок. Он чувствовал, что не может открыть их, никогда больше не откроет, как бы ни старался. Произнеси мысленно: «Откройтесь». Это все, что тебе нужно сделать, и глаза откроются. И они открылись.

Корлисс что-то напряженно обдумывал и наконец решил поделиться своими соображениями.

— Если бы мы убили его до того, как узнали, что он не негр, то убили бы его, думая, что он негр, а если так, неизвестно, поняли б мы вообще, что натворили.

— Ты меня достал, Корлисс, — отмахнулся Тарп.

— Я только хочу сказать, — вздохнул Корлисс, — что, прежде чем что-то сделать, всегда невредно подумать, чтобы потом не жалеть. — Он помолчал секунду: — Интересно, часто это бывает?

— Почти всегда, — проговорил Генри.

Тарп, Корлисс, Джейк обомлели, настолько были поражены тем, как громко и ясно прозвучали слова Генри после того, как он долгое время мог лишь стонать от боли. Тем, что он вообще мог говорить. Глаза Генри были широко раскрыты, словно глаза ребенка, все вбирающие в себя.

— Это бывает почти всегда, — повторил он и внезапно, как по волшебству, почувствовал себя так, будто с ним ничего не случилось.

Боль в теле исчезла. Он чувствовал себя прекрасно. Действительно хорошо. Он выжил. Неужели возможно, что ему никогда не ломали челюсть, ребра? Что кровь, которая, он видел, хлестала у него из бока, — это на самом деле были всего лишь несколько капель от пореза о листья кустов под материнским окном, когда они с Ханной стояли там и смотрели, как она умирает? Неужели возможно, что и это все он придумал? Стекло с его стороны было наполовину опущено, прохладный влажный ветер бил в лицо, и он впивал его, а с ним и нечто еще. Жизнь. Он ощущал, как она наполняет его легкие. Понемногу возвращается в тело, вливается с воздухом и ветром. Будто разлетевшиеся души всех, кого он когда-либо знал, собирались ради него, в нем, чтобы не дать ему умереть. До этого момента спасения ему хотелось, чтобы его убили там, на лугу, именно так, как говорил Корлисс. Не потому, что хотел умереть — не хотел, — а потому, что просто не видел смысла жить. Но теперь, кажется, смысл появился. Или не смысл по-настоящему, не настолько определенное и непреложное: предчувствие смысла. Теперь у него появилось предчувствие, что есть смысл жить.

— Видишь, Джейк? — сказал Тарп. — Дурак ты! Я тебе говорил, что он в порядке. Говорил. Ты должен запомнить одно: что я почти всегда прав. О'кей? Заруби это себе на носу.

Генри показалось, что он услышал, как Джейк заскрипел зубами. Глянув вниз, Генри увидел, что тот по-прежнему держит в левой руке пенсовую монетку и потирает ее пальцами.

— Джейк, — прошептал Генри.

Потянулся, чтобы коснуться его, дотронуться кончиками пальцев до его плеча, когда Джейк схватил его пальцы, крепко сжал в правой руке, продолжая другой рукой потирать монетку, как четки. Потом подбросил и поймал ее.

— Угадай, Генри. Орел или решка? — спросил Джейк, продолжая подбрасывать и ловить монетку, даже не глядя на нее. Он повысил голос до воя ветра и гула мотора, голос был полон злости, и Генри не понимал почему. — Угадай, Генри. Орел или решка? Черный или белый? Добро или зло? Жизнь или смерть?

Он подождал, что ответит Генри, и, когда тот ничего не ответил, отпустил его пальцы, подбросил монетку еще несколько раз, все выше и выше, пока та не стукнулась о потолок машины и не упала на пол.

Джейк посмотрел на него. Генри чувствовал, как злость уходит из сердца Джейка, пока в нем не осталась одна печаль. Тарп выключил радио. На переднем сиденье Тарп и Корлисс в затянувшемся молчании глядели прямо перед собой, на лобовое стекло, все в следах раздавленной мошкары.

*

Генри увидел свет. Это был яркий белый свет.

Свет уличного фонаря.

Тарп сбросил скорость.

— Почти приехали.

Он продолжал снижать скорость, и Генри мог видеть, что их окружает. Он видел, что они едут по маленькому городку, в котором, вероятно, жили Тарп, и Корлисс, и Джейк. Видел дома, и людей, и собак, и тени цветов на газонах, лилии, склонившиеся над обезьяньей травкой. Обычная красота жизни.

— Ну, Генри, — спросил Тарп, — сможешь показать маме пару фокусов?

Генри кивнул.

— Замечательно, если сможешь. Ей обязательно понравится. У нее была маленькая собачонка. Уж не помню, как звали ту шавку, но она умела танцевать на задних лапах, как в цирке. Никогда не видал, чтобы мама так улыбалась, как она улыбалась, когда эта собачонка танцевала.

— Полли, — подсказал Джейк. — Собачку звали Полли.

— Верно. Полли.

Тарп и Джейк оба хранили в душе это старое воспоминание. Генри подумал, что Полли — милая кличка для собаки, в самом деле.

— Но смотри не облажайся, договорились? — сказал Тарп Генри. — Хотя бы сейчас, а?

— Она умирает, — пояснил Корлисс.

На этот раз Тарп ударил Корлисса по-настоящему, крепко, прямо в шею, и Корлисс вынужден был прикусить губу, чтобы не вернуть удар.

— Полегче, черт!

— А ты не говори, что она умирает, Корлисс. Может, это и так, но говорить об этом — только делать хуже. И у тебя нет такого права. Она не твоя мать.

Корлисс замолчал, и, может, так оно и было.

Они остановились перед домом, Тарп заглушил мотор, и впервые в машине наступила тишина. Тарп обернулся и взглянул на Генри.

— Мы рассчитываем на тебя, о'кей? — Они теперь были друзья. — Все будет в лучшем виде. Просто подожди и увидишь. Доставишь радость старушке. Что скажешь, сможешь?

Генри кивнул едва заметно, только чтобы показать, что слушает и понимает. Тарп посмотрел на Джейка:

— Я зайду в дом и устрою ее в кресле.

Он открыл бардачок, достал ветошь и швырнул Джейку.

— Оботри его еще. Сотри это черное дерьмо с лица. И кровь тоже. — Тарп сморщился. — Несет чем-то, — сказал он. Посмотрел на Генри. — Несет, будто кто-то обмочился. А, черт! С этим сейчас ничего не поделаешь. — Он подмигнул Генри, улыбнулся. Потом ласково скользнул пальцами по его щеке. — Все будет в лучшем виде. Просто подожди — и увидишь.

— И на вот, держи, — сказал Корлисс, — на случай, если понадобится. — И положил на колени Генри тройку червей.

Тарп вышел из машины, Корлисс последовал за ним, и Джейк с Генри остались одни. Они посмотрели друг на друга, словно вечность были знакомы. Джейк взял тряпку и мягко провел возле уголка левого глаза Генри, а потом так же мягко — по той же щеке. Генри он казался духом, или святым, или ангелом.

— Большой роли это не играет, но я все равно говорю. — Джейк глубоко вздохнул. — Прости. Прости за все. Никогда не думал, что дойдет до такого, — никогда. Даже если бы ты не оказался… ну, знаешь… тем, кто есть. — Глаза Джейка были полны мягкой печали, но такими они были с того момента, когда Генри увидел их. Джейк старался не причинить ему боли, протирая лицо, но иногда это не получалось, и тогда Генри вздрагивал, и Джейк вздрагивал вместе с ним. — Кое-где стереть не получается.

Наконец он прекратил тереть и просто смотрел на Генри, покачивая головой.

— Не сходит, — сказал он.

Генри откинул голову на спинку сиденья, и в этом положении ему открылся широкий вид на мир за окном машины. Мир был так прекрасен. Огромные дубы, чьи кроны походили на облака, плывущие над домами. На каждом углу сияют фонари, летучие мыши и мошкара мельтешат в их свете, будто танцуют. Дома вокруг небольшие, простые. Но у каждого есть все, что нужно для дома, — крыльцо, дверь, окна и теплый свет в них. В поле его зрения показался старик в одних шортах и снова исчез, прошаркав за угол. Вышел пройтись, подышать воздухом перед сном, понял Генри. Каждый вечер выходит. Можно часы сверять. Генри мысленно сказал: «Желтая кошка на старой кирпичной стене» — и тут же увидел ее, желтую кошку на старой кирпичной стене: сидит, подобрав под себя лапы. Мужчина и женщина. Молодые, возраста Генри или моложе. Он смотрел на них. Потом услышал девичий смех, но самой девушки не видел и не мог сказать, с какой стороны доносится ее смех. Просто девичий смех где-то рядом в мире.

Джейк поправил рубашку на Генри, попытался стереть пятна грязи и крови с его плеч. Но это было напрасной тратой времени. Генри по-прежнему выглядел избитым до полусмерти, и с этим ничего нельзя было поделать.

Джейк вздохнул:

— Ну, думаю, и нам пора идти. Мама, наверно, уже ждет в своем кресле. Она все равно ни черта не видит.

Джейк одной рукой открыл дверцу машины, другой взял Генри за руку и осторожно потянул за собой. Но тот не двинулся с места. Он был зачарован окружающим миром. Не желал расставаться с ним. С девичьим смехом, стариком, парочкой, идущей, взявшись за руки: с жизнью людей. Люди жили в мире, как будто он и был для этого предназначен. Будто был сотворен для них. И самое удивительное — поразился Генри, — он действительно был сотворен для них. Для него, для нас. Вот почему мир существует. Господи! Как он так долго не мог этого понять? Что он тоже мог быть частью этой жизни, этого мира?

Джейк потянул сильнее, но Генри по-прежнему не двигался.

— Один я не смогу отнести тебя, Генри. Ты должен помочь мне, о'кей? Генри?

Генри грезил. Он мог бы жить здесь. Мог бы жить в этом городке. Ему виделась его жизнь здесь. Он устроился бы на работу, не важно какую, и обзавелся домом. Разбил бы сад на заднем дворе. Совершал долгие прогулки перед сном. Стал своим на этом празднике жизни. Но, конечно, поначалу он был бы чужаком, но это не важно; любой поначалу чужак. Постепенно все бы изменилось. Он выходил бы на прогулку и, встречаясь с кем-нибудь на улице, останавливался поболтать, и они стали бы друзьями, доброжелательными, приветливыми.

Та молодая пара, например. Он встретил бы их.

«Вы, должно быть, недавно у нас», — сказал бы муж, улыбаясь, протягивая руку. Они обменялись бы рукопожатием и стояли, наслаждаясь вечерним воздухом. «Меня зовут Джим, — сказал бы муж, — а это моя жена, Салли». Генри пожал бы ей руку и улыбнулся, а потом кто-нибудь из них похвалил вечер, погоду, небо в звездах.

Они стояли бы, долго стояли там, пока Джим не спросил бы: «А вы? Кто вы, не расслышал?»

На этом видение оборвалось, потому что у Генри не было ответа. Сказать: «Сам не знаю» — не годилось. Но ничего другого придумать он не мог.

— Генри.

Джейк взял его за плечо и сильно тряхнул, словно пытаясь разбудить. Генри отказывался просыпаться. Отказывался вообще открывать глаза. Джейк обхватил его и попробовал поднять его тело, но он в жизни не чувствовал такой тяжести.

— Генри, — позвал Джейк, позвал в последний раз.

Но Генри даже не узнал имени. Не сейчас. Он не знал, кто такой Генри Уокер. Было время, когда знал, время, когда должен был знать, но с тех пор много воды утекло. Давным-давно, до всего, что произошло, до матери, и отца, и Ханны, и дьявола, до Тома Хейли и Бакари из самого черного Конго, до войны и Марианны Ла Флёр, и Кастенбаума, и всех остальных; ему нужно было сделать лишь одно — мысленно произнести: «Генри Уокер!» Мысленно произнести: «Генри Уокер!» — и Генри Уокер явился бы, кто бы он ни был, ослепительный, полный жизни и оттого еще прекрасней.

Произнести мысленно: «Генри Уокер!» Только произнести. Это все, что нужно было сделать, и свершилось бы, и он бы узнал.