Глава 1

Ребус

Однажды, пребывая в мрачном, задумчивом настроении, скорее констатируя, нежели порицая парадоксы нашего времени, кто-то из журналистов «Мегафона» заметил:

«Даже „Четверо благочестивых“ стали уважаемым учреждением. Каких-то пятнадцать лет назад мы называли их „преступной группой“, за их поимку предлагалось вознаграждение… А сегодня достаточно свернуть на Керзон-стрит, чтобы увидеть серебряный треугольник, укрепленный на двери здания, в котором располагается их контора… Те, на кого раньше охотились, кого поносили, превратились в самое закрытое детективное агентство, куда нет доступа посторонним… Нам остается лишь надеяться, что их некогда весьма радикальные методы со временем были значительно пересмотрены».

Порой опасно наблюдать за наблюдателем.

— Что же так напугало мистера Льюиса Лезерсона? — спросил Манфред за завтраком, разбивая ложечкой яйцо. Свежий красновато-коричневый загар на его мужественном, чисто выбритом лице объяснялся тем, что совсем недавно он вернулся из солнечной снежной Швейцарии.

Напротив него сидел Леон Гонзалес, поглощенный «Таймс», а место в конце стола занимал широколицый и вечно угрюмый Раймон Пуаккар. Его качества и страсть к овощеводству здесь описывать смысла не имеет, поскольку до меня это уже неоднократно делали другие.

Он поднял глаза на Гонзалеса.

— Это тот джентльмен, который вот уже месяц наблюдает за нашим домом? — уточнил он.

Губы Леона дрогнули в усмешке, когда он аккуратно сложил газету.

— Да, тот самый джентльмен… Я сегодня утром с ним встречаюсь, — сказал он. — Между прочим, ищеек отозвали… Это были люди из детективного агентства Оттиса.

— Если он наблюдает за нами, значит, у него нечиста совесть, — значительно заметил Пуаккар. — Интересно будет узнать что к чему.

Мистер Льюис Лезерсон жил на Лоуэр-баркли-стрит, в огромном и очень дорогом доме. Лакей, открывший дверь Леону, был облачен в костюм, весьма уместный для исторических фильмов, но совершенно не вписывающийся в общую картину на вполне современной Лоуэр-баркли-стрит: темно-красная ливрея, бриджи до колен… Леон, преисполнившись благоговения, окинул слугу восхищенным взглядом.

— Мистер Лезерсон примет вас в библиотеке, — произнес слуга.

«Кажется, — подумал Леон, — он прекрасно понимает, до чего великолепно выглядит».

Дом был поистине роскошен: шикарная мебель, богатое убранство. Ступив на широкую лестницу, Леон заметил наверху красивую женщину, которая скользнула по площадке, бросив на него мимолетный взгляд и оставив после себя легкий шлейф аромата экзотических духов.

Комната, куда его провели, обилием дорогих безделушек и вычурностью обстановки вполне могла бы сойти за спальню.

Мистер Лезерсон встал из-за огромного ампирного письменного стола и протянул гостю ухоженную белую руку. Худощавый, лысоватый, с лицом, покрытым морщинами, он чем-то напоминал ученого.

— Мистер Гонзалес? — голос у него оказался высокий и не особенно приятный. — Не хотите ли присесть? Я получил ваш запрос… Очевидно, произошла какая-то ошибка.

Сам он опустился на то же место, с которого поднялся. Если напряжение он мог попытаться выдать за деловитость, то нервозность скрыть ему не удалось.

— Вас я, разумеется, знаю… Но с чего бы мне посылать своих людей следить за вашим домом? Зачем мне это?

Гонзалес не сводил с него пристального взгляда.

— Я пришел для того, чтобы это узнать, — произнес он. — Мне наверняка известно, что это именно вы следите за нами. Нам известно также агентство, в которое вы для этого обратились, знаем, сколько вы за это заплатили, какие инструкции дали. Единственный вопрос: зачем?

Мистер Лезерсон поёрзал на месте и неловко улыбнулся.

— Что ж… Наверное, и в самом деле было бы неразумно отрицать, что я нанял сыщиков. Видите ли, дело в том, что «Четверо благочестивых» — солидная организация… и… м-м… Я — богатый человек…

Не зная, как продолжить, он замолчал.

Разговор закончился так же нескладно: взаимными обещаниями с обеих сторон. Леон Гонзалес вернулся на Керзон-стрит в глубокой задумчивости.

— Он боится того, что к нам кто-то обратится, и нанял людей, чтобы те предотвратили это. Но кто этот «кто-то»?

Случилось так, что следующий день принес ответ на этот вопрос.

Был тоскливый апрельский вечер, серый и промозглый. Полицейский, стоящий на углу «Клариджез», с подозрением поглядывал на женщину, которая медленно шла по Керзон-стрит, выискивая номера домов. Женщине было лет тридцать, поношенное, пропитавшееся влагой пальто скрывало худую фигуру. Лицо у нее было бледное, изможденное. «Когда-то была симпатичной, — подумал Леон Гонзалес, наблюдавший за ней из-за тюлевой занавески, закрывавшей все окно. — Трудяга. В мыслях одно: как сводить концы с концами».

У него было время хорошенько рассмотреть ее: она надолго остановилась на тротуаре, беспомощно глядя по сторонам.

«Так-так, одежда довольно жалкая… И это когда даже самые бедные могут позволить себе какой-нибудь шарфик или пару перчаток».

Манфред оторвался от легкого обеда и подошел к товарищу.

— Надо полагать, провинциалка, — задумчиво произнес Леон. — Явно заблудилась, похоже, впервые в Уэст-Энде… Она идет к нам!

Женщина повернулась, посмотрела на номер их двери, и через секунду послышался звонок.

— Я ошибся… Она не заблудилась, просто набиралась мужества позвонить. И провалиться мне на этом месте, если она не béte noire Лезерсона!

В коридоре раздались тяжелые шаги Пуаккара… С ролью дворецкого он справлялся лучше остальных. Через какое-то время он вошел и прикрыл за собой дверь.

— Вы удивитесь, — своим обычным серьезным тоном произнес он. Сообщать о чем-то неожиданном и загадочном многозначительным тоном было в духе Пуаккара.

— Насчет леди? Я отказываюсь удивляться! — воскликнул Леон. — Она просто что-то потеряла… Мужа, часы, что-нибудь. У нее вид «потерявшей»… Она излучает какую-то беспомощность. Эти симптомы ни с чем невозможно спутать!

— Пригласите ее, — сказал Манфред, и Пуаккар вышел.

Через мгновение в комнату вошла Маргарет Стэмфорд.

Так ее звали. Она приехала из Эджвера. Была вдовой. И задолго до того, как она закончила свой рассказ, предсказанное Пуаккаром удивление охватило слушателей, поскольку эта женщина в одежде, которой погнушалась бы и уборщица, разговаривала мягко и грамотно. Она явно была прекрасно образованна и говорила о вещах, которые могут быть знакомы только людям, привыкшим к жизни в полном достатке.

Она была вдовой человека, который — как они догадались — при жизни не относился к образцовым мужьям. Он был более чем богат, имел земли в Йоркшире и Сомерсете и страстно любил псовую охоту. На охоте он и погиб.

— У моего мужа было необычное воспитание, — рассказала она. — Родители его умерли, когда он был маленьким ребенком, и заботу о нем взял на себя его дядя. Это был уже не молодой человек, пьющий, грубый, ненавидел всякое вторжение в свою личную жизнь. Марк почти не видел посторонних людей, пока примерно за год до смерти дядя не привел в дом некоего молодого человека, чуть старше самого Марка, который должен был стать ему домашним учителем… Марк был совершенно не образован. Когда дядя умер, Марку исполнился двадцать один год, но он и после этого оставил своего воспитателя в качестве компаньона и секретаря.

— Это был мистер Льюис Лезерсон? — прямо спросил Леон, и женщина изумленно ахнула:

— Как вы узнали? Да, это его имя… Хоть мы и не были особенно счастливы с мужем, — продолжила она, — для меня его смерть стала настоящим ударом. Но почти такое же потрясение испытала я, когда было оглашено его завещание. Оказалось, что он отписал половину своего состояния Лезерсону, а половину — мне при условии, что деньги эти перейдут ко мне через пять лет после его смерти, если я не выйду замуж и буду безвыездно жить в доме в Харлоу. До тех пор мистеру Лезерсону предоставлялось право распоряжаться моей собственностью от моего имени. До сегодняшнего утра я жила в Харлоу.

— Мистер Лезерсон, конечно же, женат? — спросил Леон, всматриваясь в женщину яркими глазами.

— Да… Вы с ним знакомы?

Леон покачал головой.

— Я только знаю, что он женат и в жене своей души не чает.

Это ее изумило.

— Да, он женился перед самым убийством Марка. На очень красивой венгерке… Он сам наполовину венгр и действительно обожает ее. Я слышала, что она экстравагантна… Сама я видела ее лишь однажды.

— Что произошло в Харлоу? — этот вопрос задал до сих пор молчавший, но очень внимательно слушавший Пуаккар.

Губы женщины затрепетали.

— Это был настоящий кошмар, — ее голос дрогнул. — Этот дом — прекрасное тихое местечко… Но в действительности он находится не в самом Харлоу, а в нескольких милях от него и в стороне от дороги… Мои письма вскрывались, каждую ночь меня запирали в спальне. Это делала одна из двух женщин, присланных мистером Лезерсоном присматривать за мной. День и ночь во дворе дежурили мужчины.

— Он предполагал, что вы не совсем здоровы душевно? — спросил Манфред.

Она вздрогнула.

— Но вы же сами так не считаете? — быстро спросила она и, дождавшись, когда он покачал головой, добавила: — Слава Богу! Да, именно так мне и говорили. Мне не разрешалось читать газет, хотя мне привозили любые книги, которые я хотела. Однажды мне в руки случайно попал обрывок газеты, там была статья о том, как вы, джентльмены, раскрыли дело о махинации с банковскими счетами. Там же был и короткий рассказ о вашем прошлом. Я сохранила его, потому что в конце был указан ваш адрес. Побег из Харлоу казался невозможным: у меня не было денег, я даже не могла выйти со двора незамеченной. Но к нам два раза в неделю приходила одна женщина заниматься разной работой по дому, по-моему, она из деревни, мы подружились, и вчера она принесла мне эту одежду. Сегодня утром я переоделась, выбралась через окно своей спальни и прошла мимо охранников. А теперь о самом странном.

Она опустила руку в карман мокрого пальто и, достав небольшой сверток, начала его разворачивать.

— После того несчастья, которое случилось с моим мужем, его отвезли в сельскую больницу. Там он и умер на следующий день утром. Похоже, перед смертью он ненадолго пришел в себя, чего не заметили медсестры, поскольку верхняя часть его пододеяльника была вся покрыта маленькими рисунками. Он сделал их химическим карандашом, прикрепленным к листку с записями его температуры, который висел у него над головой… Наверное, он как-то дотянулся до него и сумел оторвать карандаш.

Она расстелила на столе кусок грязной ткани. На нем с левой стороны были нарисованы три бесформенных контура, под ними — машина и мотоцикл, посередине — четырехэтажный дом, справа от него — двадцать маленьких кружочков, линия, четыре коротких черты и цветок, а внизу некое подобие груши с длинным хвостиком.

— Бедный Марк, он любил рисовать простые фигурки. Посмотрите, так ведь рисуют только дети или люди, которые совершенно ничего не смыслят в искусстве.

— Как это попало к вам? — спросил Леон.

— Сиделка вырезала и передала мне.

Манфред нахмурился.

— Взрослый человек такое может нарисовать в бреду, — заметил он.

— Напротив, — невозмутимо произнес Леон. — Я совершенно ясно вижу смысл этих символов. Где зарегистрирован ваш брак?

— В Вестминстерском загсе.

Леон кивнул.

— Попытайтесь вспомнить, не происходило ли чего-нибудь необычного в день регистрации? Ваш супруг не разговаривал с глазу на глаз с регистратором?

Тут голубые глаза ее широко распахнулись.

— Да… Мистер Лезерсон и мой муж разговаривали в его кабинете.

Леон довольно хмыкнул, но тут же снова стал серьезным.

— Еще один вопрос. Кто написал завещание? Адвокат?

— Муж… Оно написано им от начала до конца. У него был очень красивый почерк, который невозможно спутать ни с чьим другим.

— В завещании вашего мужа упоминались еще какие-либо условия?

Она замялась, и те, кто смотрел на нее, заметили, что щеки ее на мгновение вспыхнули.

— Да… Это настолько унизительно, что я не стала об этом рассказывать. Там было сказано… и это было основное условие… чтобы я ни при каких обстоятельствах не подписывала наше брачное свидетельство. Для меня это было непостижимо… Я не верю, что он был женат раньше, но до меня у него была такая жизнь, что всякое можно подумать.

Леон улыбался. В такие минуты он был похож на ребенка, получившего прекрасную новую игрушку.

— Могу вас успокоить, — сказал он, изрядно удивив миссис Стэмфорд. — Ваш муж не был женат до вас.

— Вы можете раздобыть планы имений вашего мужа? — спросил Пуаккар, внимательно рассматривавший рисунки на ткани, и Леон снова улыбнулся.

— Этот человек знает все, Джордж! Пуаккар, mon vieux, вы великолепны! — воскликнул он и быстро повернулся к миссис Стэмфорд. — Сударыня, вам необходимы отдых, новая одежда и… защита. Первое и третье вы найдете в этом доме, если вы согласитесь стать нашей гостьей. А второе я предоставлю вам через час… вместе с временной горничной.

В некотором замешательстве она взглянула на Леона… и уже через пять минут несколько смущенный Пуаккар открывал перед ней дверь ее комнаты, а на Керзон-стрит с пухлым чемоданом в руке спешила горничная, знакомая Леона. Горничные были слабостью Леона, и по меньшей мере с сотней он был знаком лично.

Хоть время было уже достаточно позднее, он сделал несколько телефонных звонков, дозвонился даже до Стробери-хилл, где жил некий регистратор браков.

В одиннадцать часов вечера он позвонил в дверь роскошного дома на Лоуэр-баркли-стрит. На этот раз открыл другой лакей.

— Вы мистер Гонзалес? Мистер Лезерсон еще не вернулся из театра, но он позвонил и просил передать вам, чтобы вы подождали его в библиотеке.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил слугу Леон, хотя повода для благодарности не было, потому что в действительности это он сам позвонил сюда и выдал себя за Лезерсона.

Его провели в богато украшенный кабинет, где оставили в одиночестве. Не успел лакей выйти, как Леон оказался у ампирного рабочего стола и принялся торопливо перебирать бумаги. Но то, что его интересовало, он нашел на листе промокательной бумаги, который лежал чистой стороной вверх.

Это было письмо, адресованное фирме, продающей вино, с жалобой на какой-то недочет в накладной на партию шампанского. Бегло просмотрев письмо (оно не было дописано), он сунул его в карман.

Аккуратно и быстро он осмотрел ящики стола: два были заперты, однако средний оказался открытым. Его содержимое, похоже, заинтересовало Леона, и он едва успел закончить осмотр, когда услышал, что у дома остановилась машина. Выглянув в окно из-за занавески, он увидел выходящих мужчину и женщину. Хоть было достаточно темно, он сумел узнать лицо хозяина дома и, когда тот, бледный от гнева, ворвался в кабинет, уже скромно сидел на краешке кресла.

— Какого черта тут происходит? — с грохотом захлопнув за собой дверь, вскричал Лезерсон. — Да я вас арестую за этот наглый розыгрыш…

— Значит, вы догадались, что это я звонил… Недурно, — улыбнулся Леон Гонзалес.

Мужчина нервно сглотнул.

— Что вам нужно? Наверное, это касается той несчастной, которая сегодня сбежала из сумасшедшего дома… Я услышал об этом перед отъездом.

— И это говорит нам о том, что ваши люди дежурили и сегодня, — констатировал Леон. — Только они немного опоздали.

Лицо Лезерсона сделалось еще бледнее.

— Вы ее видели? — рявкнул он. — Представляю, что она вам обо мне наговорила…

Леон вынул из кармана обрывок грязной ткани и развернул его.

— Вам это знакомо? — спросил он. — Когда Марк Стэмфорд умер, это было на его пододеяльнике. Вы знали, что он нарисовал эти странные картинки.

Льюис Лезерсон не ответил.

— Сказать вам, что это? Это его настоящее завещание.

— Ложь! — хриплым голосом вскричал хозяин дома.

— Это его подлинное завещание, — твердо повторил Леон. — Эти три странных ромбовидных контура — грубые планы трех принадлежащих ему поместий. Дом — его особняк на южном берегу, а кружочки — это деньги.

Лезерсон изумленно разглядывал рисунок.

— Ни один суд не примет этой бессмыслицы, — наконец процедил он.

Леон белозубо улыбнулся.

— Так же, как обычных английских слов «all», «for», «Margaret» и в конце «Mark» («все», «для», «Маргариты», «Марк»)? Марк Стэмфорд был безграмотен, поэтому изобразил эти слова в виде предметов, названия которых напоминали ему звучание данных слов: шило («awl») — это «все» («all»), четверка («four») в виде четырех черточек — это «для» («for»), маргаритка («marguerite») — это «Маргарита», («Margaret»), и в конце подпись — собственное имя, Марк, в виде изображения следа ноги («mark»).

Огромным усилием воли Лезерсон сумел взять себя руки.

— Уважаемый, эта идея абсурдна… Он собственноручно написал свое завещание…

Леон, слушавший его, прищурив глаза и чуть опустив голову, не дал ему договорить.

— Он не умел писать! — напористо произнес Гонзалес. — Он мог рисовать картинки, но не смог бы написать и собственного имени. Если бы миссис Стэмфорд показали свидетельство о браке, она бы увидела, что вместо подписи он поставил крестик… Именно поэтому вы вставили в тот документ небольшой пункт насчет того, чтобы она не подписывала свидетельство, поэтому вы держали ее узницей в Харлоу — боялись, как бы она не провела собственное расследование.

И тут Лезерсон совершенно неожиданно метнулся к своему столу и рывком выдвинул один из ящиков. В следующий миг в руке его блеснул автоматический пистолет. Подбежав к двери, он распахнул ее и отчаянно закричал:

— Помогите… Убивают!

После этого развернулся к стоявшему неподвижно Гонзалесу, вскинул пистолет и нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. На лице Леона не дрогнула ни одна черта.

— Я вынул патроны из обоймы, — ледяным голосом произнес он. — Столь искусно разыгранная вами трагедия превратилась в фарс. Мне позвонить в полицию или вы сами?

Люди из Скотленд-Ярда задержали Льюиса Лезерсона в Дувре, когда он садился в лодку.

— С доказательством завещания могут возникнуть трудности, — заметил Манфред, читая описание этих событий в газете, — но я не сомневаюсь, присяжные позаботятся о том, чтобы наш друг Льюис оказался в том месте, которого заслуживает…

Когда на допрос был вызван Леон (при этом Пуаккар, сидевший в зале рядом с Манфредом, шепотом описывал ему все происходящее с точки зрения психологии, которой давно и основательно увлекался), он удостоил суд следующим объяснением:

— Ребус подсказал мне, что он не умел писать… Тот факт, что завещание не обязывало миссис Стэмфорд выйти замуж за Льюиса, указал на то, что этот человек женат и любит свою жену. Остальное было до смешного просто.

 

Глава 2

Счастливые странники

Из трех мужчин, чья контора располагалась на Керзон-стрит, самым импозантным бесспорно был Джордж Манфред. И лицо, и манера держаться у него были поистине аристократическими. На улице среди обычных людей его невозможно было не заметить, и виной тому был не только его немалый рост, но и то трудно уловимое «нечто», отличающее человека истинно благородного происхождения.

— В толпе Джордж выглядит, как скаковая лошадь в табуне пони! — не скрывая восторга, заметил как-то Леон Гонзалес, что было недалеко от истины.

И все же именно Леон привлекал к себе обычных женщин… Да и не только обычных. Было непростительной ошибкой поручать ему дела, в которых участвовали женщины. И не потому, что он был таким уж волокитой, а потому, что всякий раз после этого неизменно находилась как минимум одна незамужняя девица, которая начинала забрасывать его письмами по десять страниц.

Самого Леона это немало удручало.

— Да я ей в отцы гожусь! — однажды, не выдержав, вскричал он. — Клянусь, я ей всего лишь «Доброе утро!» сказал, не более того! Если бы я взял ее за руку, да напел пару canto в ее розовое ушко, я бы признал себя виновным. Но, Джордж, честное слово, я…

Джордж не смог ему ничего ответить, потому что его охватил неудержимый приступ хохота.

Однако наука покорять женские сердца была Леону отлично знакома. Однажды в Кордове он приударил за одной сеньоритой… И три ножевых шрама у него на правой стороне груди подтверждают, что старания его увенчались успехом. Что же касается тех двоих, напавших на него, они мертвы, поскольку это амурное приключение помогло вывести на чистую воду человека, которого разыскивала полиция Испании и Франции.

И вот одним свежим весенним утром Леон обратил особо пристальное внимание на темноглазую стройную леди удивительной красоты, которую встретил в Гайд-парке. Едва увидев ее медленно идущей по дорожке, он поднялся со скамейки. Это была элегантно одетая женщина лет тридцати, прекрасно сложенная, с безупречной кожей и темно-серыми, почти черными глазами. Встреча их не была случайной, ибо Леон уже не одну неделю наблюдал за ней.

— О, это ответ на молитвы, прекрасная госпожа! — воскликнул он, и сие необычное приветствие прозвучало тем более изысканно, что сказано было по-итальянски.

Не в силах сдержать улыбки, она бросила на него лишь один быстрый веселый взгляд из-под длинных ресниц и легким жестом позволила надеть шляпу, которую Леон держал в руке.

— Доброе утро, синьор Каррелли, — улыбаясь, она протянула ему маленькую ручку в перчатке. Одета женщина была не броско, но дорого. Из украшений — только жемчужная ниточка на белокожей шее. — Я встречаю вас повсюду, — сказала она. — В понедельник вы ужинали в «Карлтоне», до этого я видела вас в театре, вы сидели в ложе. И вчера днем мы встретились!

Леон улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.

— Это так, несравненная госпожа, — промолвил он, — но вы не знаете о том, как я мечусь по всему Лондону в поисках кого-нибудь, кто мог бы представить меня вам. И вам неведомо то отчаяние, которое охватывает меня всякий раз, когда я следую за вами, услаждая взор вашей бесподобной красотой, как не догадываетесь вы и о тех бессонных ночах, которые…

Все это было произнесено с пылом, достойным влюбленного юноши, и надо сказать, что на лице женщины не отразилось неодобрения, когда она выслушивала сии речи.

— Прогуляйтесь со мной, — сказала она тоном королевы, дарующей высочайшую привилегию.

Вместе они сошли с аллеи, по которой гуляли толпы отдыхающих, и пошли через открытое пространство. Разговор шел о Риме, об охотничьем сезоне, о прогулках по Кампаньи и о дворе принцессы Лейпниц-Савальо… Леон всегда внимательно штудировал страницы светской хроники в итальянских газетах и запоминал все, что читал.

Наконец они вышли к месту, где росли деревья и стояли удобные садовые скамеечки. Леон заплатил внимательному смотрителю, и после того, как тот важно удалился, восторженно произнес:

— Какое наслаждение остаться наедине с богиней! Синьорина, поверьте, я говорю вам это…

— Лучше скажите мне кое-что другое, мистер Леон Гонзалес, — сказала женщина, на этот раз по-английски, стальным, холодным как лед голосом. — Почему вы следите за мной?

Если она рассчитывала прямотой вопроса привести его в замешательство, то только лишь по той причине, что плохо знала Леона.

— Потому что вы очень опасная женщина, госпожа Кошкина, — совершенно спокойно ответил он. — Тем более опасная, что Господь Бог наградил вас сладострастными губами и прекрасным телом. Сколько молодых и пылких работников иностранных посольств разглядели в вас эти качества?

На это она только рассмеялась, похоже, слова эти доставили ей удовольствие.

— Кажется, вы начитались не тех газет, — сказала она. — Нет, дорогой мистер Гонзалес, я остаюсь вне политики… Политики мне скучны. Мой бедный Иван борется в России с Экономической комиссией и живет там в постоянном страхе из-за своих широко известных либеральных взглядов. А я, как видите, в прекрасном капиталистическом Лондоне. Удивительно комфортный город! Поверьте, Ленинград — не место для благовоспитанной дамы!

Айсола Кошкина была Айсолой Капреветти до того, как вышла замуж за юного красавца — атташе российского посольства. Задатки революционера проявлялись в ней с самого рождения, и теперь эта особенность характера переросла в настоящий фанатизм.

Леон улыбнулся.

— Для благовоспитанной дамы есть места и похуже Ленинграда. Мне будет искренне жаль видеть вас шьющей робы в эйлсберийской колонии.

Она смерила его надменным взглядом.

— Это угроза, а угрозы мне скучны. В Италии мне угрожали… самыми жуткими вещами, если я хоть раз покажусь не с той стороны Симплона, хотя я — самое безобидное существо в мире. Вас, разумеется, наняло правительство. Для меня это большая честь! Позвольте узнать, правительство какой страны вы представляете?

Леон усмехнулся.

— После вашего последнего визита Италия практически закрыла свои границы, — сказал он. — Вы и ваши друзья доставляете всем массу хлопот. Ничего удивительного, что правительство не может остаться в стороне. Они там не хотят проснуться однажды утром и узнать, что оказались вовлечены в какой-нибудь скандал и что следы очередного политического убийства ведут… скажем, в Англию.

Женщина пожала прекрасными плечиками.

— Как драматично! И поэтому бедная Айсола Кошкина должна жить под постоянным надзором сыщиков и бывших убийц? Я надеюсь, вы и ваши драгоценные друзья исправились?

Улыбка на тонком лице Гонзалеса стала еще лучезарнее.

— Если нет, что бы, по-вашему, произошло, синьора? Сидел бы я здесь, вел бы этот чудесный разговор? Или, быть может, однажды утром где-нибудь у Лаймхаусских доков из Темзы выловили бы ваше холодное, скользкое, покрытое илом тело, которое лежало бы на берегу, пока коронер не вынес бы вердикт: «Обнаружена утонувшей»?

Он увидел, как кровь отхлынула от ее лица, как страх проступил в ее глазах.

— Вы бы лучше попытались запугать Ивана… — начала она.

— Я отправлю ему телеграмму, но не в Ленинград. Сейчас он живет в Берлине под фамилией Петерсон… На Мартин-Лютер-штрассе, 904. Как все было бы просто, если бы мы не исправились! В канаве находят труп, полицейский обыскивает его карманы в поисках карточки…

Побледнев как мел, она вскочила со скамейки.

— Мне неприятно разговаривать с вами, — произнесла она, повернулась и быстро пошла прочь. Леон не стал идти за ней.

Через два дня после этого разговора в дом на Керзон-стрит пришло письмо. «Благочестивые» получали множество писем. Среди них были и недовольные, немало встречалось и таких, из которых вообще трудно было понять, что нужно их авторам, но время от времени среди утренней почты можно было отыскать и довольно интересные. И, как оказалось, грязный помятый конверт, весь в отпечатках пальцев, стоил тех денег, которые вытребовал у них почтальон — письмо пришло без марки. На конверте был указан следующий адрес:

«Четверо благочестивых, Керзон-стрит, Мей Фэр.

Уэст-Энд, Лондон».

Послание было написано человеком малограмотным. В письме говорилось:

«Дорогой сэр!

Вы вроде как занимаетесь разными тайнами, так вот вам задача. Я был помощником котельщика в Холлингсесе но теперь я без работы. В одно из воскресений меня зафотографировала какая-то заграничная дама. Прямо поперед меня вышла с фотоаппаратом своим и щелкнула. В парке там полно ребят было, но она зафотаграфировала токо меня. Потом спрасила, как миня завут, где я живу и спрасила знаю ли я священника. Кагда я сказал, што знаю, записала имя преподобнова Дж. Кру. Потом сказала, что пришлет мне карточку, но токо не прислала а спрасила ни хачу ли я присоединится к щасливым странникам, штоб поехать в Швицарию, Рим и так далее и все забесплатно, к тому же мне оплатят все расходы и сверх таво еще приплатят 10 фунтов за время каторое патиряю, дадут мне кастюмы всякие и другую адежду. Так вот дорогой сэр, пригатовился я, она дала мне и десять фунтов и все астальное и даже билеты дала. Тока теперь дама эта гаварит, што мне в Девоншир надо ехать. Ни то штоб я против был. Но вот тут то дорогой сэр и есть загадка, патаму как я токошто встретил приятеля из Лидса и его тоже зафотографировали и он тоже присоединился к щасливым странникам и едет в Корнуолл, и та дама, што делала его фотографию, спрашивала у нево знает ли он священника и записала имя каторое он назвал. Так меня интиресует: это както с рилигией связано?

Искренне ваш, Т. Баргер».

Джордж Манфред прочитал безграмотное письмо и бросил его на стол перед Леоном Гонзалесом.

— Прочитайте-ка это, Леон, — сказал он.

Леон прочитал письмо и нахмурился.

— Счастливые странники… Что-то здесь не то.

Письмо перешло к Раймону, который изучил его с невозмутимым видом.

— Ну что, Раймон? — спросил Леон, в глазах которого загорелись огоньки.

— Думаю, да, — произнес Раймон, медленно кивнув.

— Может быть, посвятите меня в свою «тайну»? — поинтересовался Манфред.

Леон усмехнулся.

— Здесь нет никакой тайны, милый Джордж. Я хочу встретиться с этим Т. Баргером (не сомневаюсь, что его зовут Томас) и разузнать кое-какие подробности, например цвет его глаз и какие у него имеются рекомендации от министра иностранных дел.

— Сплошные тайны, — вздохнул Джордж Манфред и вернулся к кофе… Хотя это дело уже перестало быть для него тайной. Упоминание министра иностранных дел открыло ему глаза.

— Что касается дамы… — сказал Леон и покачал головой.

Его роскошный «бентли» произвел сенсацию на улице, на которой проживал Т. Баргер. Расположена она была недалеко от Ост-индского дока, сам Т. Баргер (которого, как ни странно, звали Теофил) оказался высоким смуглым брюнетом лет тридцати с тонкими черными усиками и тяжелыми черными бровями. Вне всякого сомнения, на нем был один из его новых «кастюмов», и он уже успел истратить если не все, то по крайней мере часть полученных десяти фунтов на то, чтобы подкрепить себя спиртным, ибо находился в приподнятом настроении и был склонен к доверительным беседам.

— Завтра уезжаю, — пробасил он. — В Торки… За все заплачено. Путешествовать буду, что джентльмен… Первым классом. Вы один из этих «Благочестивых»?

Леон предложил пройти в дом.

— Я понятия не имею, — сказал мистер Баргер, — зачем она все это делает. Счастливый странник, вот кто теперь я. Та дамочка могла меня и за границу свозить… Эх, очень хотелось бы на горы посмотреть! Да только сказала она, что, если я по-ихнему, по-швейцарски, не говорю, мне туда не попасть. Ну да ладно. А что не так с Торки?

— А ваш знакомый, стало быть, едет в Корнуолл?

Мистер Баргер серьезно кивнул.

— А еще один парень — в Сомерсет. Я вообще с ним случайно встретился… — И он поведал историю о необычном совпадении, случившемся в одном вполне приличном заведении, куда мистер Баргер зашел промочить горло.

— Как его звали?

— Ригсон… Гарри Ригсон. Я сказал, как меня зовут, ну и он тоже назвался. Что? Как звали второго? Приятеля Гарри? (Я-то его Гарри зову, потому что мы ведь с ним вроде как друзья). Сейчас, дайте-ка подумать…

Леон дал ему подумать.

— Мистер… Еще смешная фамилия такая… Кок… Нет. Сок… Локли! Точно, Джо Локли!

Леон задал еще несколько вопросов, которые, казалось, не имели отношения к делу, но в действительности были с ним тесно связаны.

— Конечно, меня должна была принять комиссия, — рассказал общительный Теофил. — Мне Гарри рассказывал, эта дама зафотографировала и еще одного его приятеля, так тот не прошел.

— Понятно, — сказал Леон. — Во сколько вы отправляетесь в Девоншир?

— Завтра с утра… В семь. Рановато, да? Но дама та говорит, что счастливые странники должны быть ранними пташками. Гарри едет тем же поездом, но в другом вагоне…

На Керзон-стрит Леон вернулся полностью удовлетворенным. Единственный вопрос, на который у него еще не было точного ответа: была ли «ранней пташкой» сама Айсола?

— Не думаю, — сказал Раймон Пуаккар. — Вряд ли бы она пошла на такой риск. Тем более ей известно, что за ней следят.

В ту ночь Скотленд-Ярд напоминал растревоженный улей. Не сомкнул глаз и Леон Гонзалес. К счастью, выяснилось, что Айсола находилась под полицейским наблюдением, и Ярду было известно обо всех ее перемещениях по стране за последние несколько месяцев. К полуночи две тысячи служителей культа были разбужены местными полицейскими и получили определенные указания.

Вечером Айсола отправилась на ужин и танцы в сопровождении весьма привлекательного молодого человека, высокого и смуглого. Из всех ночных клубов она выбрала «L’Orient», самое дорогое и эксклюзивное место отдыха в городе. Когда она вошла в клуб, на нее устремилось множество взглядов. Кто-то восхитился ее изумительной фигурой в алом платье с золотистым палантином, кто-то принялся критиковать, но можно смело сказать одно: появление ее не осталось незамеченным. Цвета роскошного платья Айсолы подчеркивали прелесть ее лица, в каждом движении чувствовалась мягкая грациозность.

Уже были поданы десерты, когда она неожиданно положила на краешек стола два пальца.

— Кто? — не подав виду, спокойным голосом спросил ее спутник, увидев сигнал опасности.

— Мужчина, о котором я говорила… Он за столиком напротив.

Молодой человек бросил взгляд в указанном направлении.

— О, знаменитый Гонзалес! Да я этого слабака одним пальцем переломаю…

— Этот слабак переламывал гигантов, Эмилио, — перебила его женщина. — Вы слышали о Саккориве… Разве он не был гигантом? Этот человек убил его, застрелил в собственном кабинете, когда вокруг была целая армия революционных братьев… И сумел спастись!

Похоже, это впечатлило Эмилио.

— Он противник революции?

Его спутница покачала головой.

— Товарищ Саккориве был слишком глуп… Особенно в отношениях с женщинами. Все случилось из-за какой-то девушки, которую он взял к себе… а потом вышвырнул. Он смотрит в нашу сторону, я позову его.

Увидев, что его приглашают, Леон лениво поднялся и стал пробираться через толпу танцующих.

— Синьорина, я знаю, вы меня никогда не простите! — воскликнул он, сопроводив слова соответствующим жестом отчаяния. — Я снова за вами наблюдаю. Хотя я здесь исключительно ради того, чтобы развеять скуку.

— Мне тоже ужасно скучно, — мило улыбнулась она, но, вспомнив про своего спутника, добавила: — Это Хайр Хальц из Лейпцига.

Леон моргнул.

— Ваши друзья меняют национальности так же легко, как имена, — сказал он. — Я помню герра Хальца из Лейпцига, когда он еще был Эмилио Кассини из Турина!

Эмилио беспокойно передернул плечами, но Айсола лишь рассмеялась.

— Этот человек просто вездесущ! Потанцуйте со мной, синьор Гонзалес. Только дайте слово, что не убьете меня.

Они сделали два круга по танцевальной площадке, прежде чем Леон заговорил.

— Будь у меня ваше лицо, ваша фигура и ваша молодость, я бы думал о том, как весело проводить время, а не о политике, — сказал он.

— А будь у меня ваша мудрость и хитрость, я бы свергала тиранов, — возразила она, и голос ее от волнения дрогнул.

На этом разговор закончился. Выходя в вестибюль, Леон увидел девушку и ее сопровождающего. Шел сильный дождь, и машину Айсолы никак не могли найти.

— Могу ли я предложить подвезти вас, прекрасная госпожа? — с очаровательной улыбкой предложил Леон. — У меня довольно скромная машина, но она в вашем распоряжении.

Айсола не сразу ответила.

— Благодарю вас, — наконец решилась она.

Леон, сама вежливость, настоял на том, что займет место спиной к водителю. Машина не была его личной. Обычно он очень нервничал, когда за рулем был не он сам, а его вез водитель, но сегодня для него это не имело значения.

Они пересекли Трафальгарскую площадь.

— Водитель свернул не в ту сторону! — воскликнула Айсола и начала взволнованно оглядываться.

— Все правильно. К Скотленд-Ярду по этой дороге, — возразил Леон. — Мы зовем ее «Путь счастливого странника»… Держите руку подальше от кармана, Эмилио. Я убивал людей, провоцировавших меня в гораздо меньшей степени. Я держу вас под прицелом с той секунды, когда мы вышли из клуба.

Ранним утром в полицейские управления Фолкстона и Дувра были направлены телеграммы:

«Задержать и арестовать Теофила Баргера, Джозефа Локли, Гарри Ригсона (далее перечислялись еще несколько имен), которые будут плыть на континент либо сегодня, либо завтра».

Относительно Айсолы давать инструкции не потребовалось. Никаких изобличающих улик она не оставила.

— Она залила чернилами весь свой блокнот, — вздохнул Леон. — Когда мы везли ее в Скотленд-Ярд, я понял, что никогда еще не видел менее счастливого странника.

Разбирая это дело во время обмена мнениями, которое по традиции проводилось каждое утро на Керзон-стрит, Манфред заявил, что склонен считать этот случай элементарным.

— Учтите, если начнете насмехаться над моим гением и дедуктивными способностями, я вам страшно отомщу, — с улыбкой сказал Леон. — Вот Раймон считает, что я поступил мудро… И я никому не позволю оспаривать его решение! И вообще, Джордж, что за старческое брюзжание?

— Нет-нет, само расследование проведено прекрасно, — поспешил успокоить улыбающегося друга Манфред.

— И план операции был чертовски хитрым, — настаивал Леон. — Совершенно в духе самой Айсолы. Ничего, когда-нибудь она сделает что-нибудь уж слишком оригинальное, и ее просто расстреляют. Но в этот раз она хотела подобрать семерых человек, внешне сходных с членами ее банды убийц. Найдя нужных людей, она оформила им паспорта… Для чего, разумеется, и спрашивала их о священнике — подпись священника на фотографии и бланке заявления заменяет подпись юриста. Паспорта семи несчастных ни в чем не повинных людей она передала своим друзьям, а самих счастливых странников отослали как можно дальше. Она намеревалась переправить свою банду в Италию — во всех паспортах стояла итальянская виза.

— Скажите, — поинтересовался Манфред, — а фальшивого Т. Баргера арестовали в Дувре?

Леон покачал головой.

— Человек, который должен был путешествовать с паспортом Т. Баргера, был неким Эмилио Кассини, я сразу заметил сходство между ними. Когда Айсола перестала сдерживаться и повела себя вызывающе, знаете, чем я успокоил ее? Сказал, что ее мужу, возможно, будет небезынтересно узнать кое-какие подробности ее дружбы с Эмилио… Я давно слежу за Айсолой и всякое видел…

 

Глава 3

Похититель

Случилось это через год после того, как лорд Гейдрю обратился за помощью к «Благочестивым», обитающим в доме со знаком треугольника на Керзон-стрит. Из-за его очень узкой головы после первой встречи с ним Пуаккар высказал предположение о врожденной предрасположенности лорда к злу. Во время их последней встречи предположение это переросло в глубокую уверенность, ибо его светлость наотрез отказался оплатить счет, предоставленный ему Пуаккаром, даже несмотря на то что Манфред и Гонзалес рисковали жизнью, разыскивая пропавший алмаз лорда Гейдрю.

Впрочем, троица не стала подавать на него в суд. Никто из них в деньгах не нуждался. Манфред был рад полученному опыту, Пуаккар был в восторге от того, что его предположение полностью подтвердилось, а Гонзалесу утешением стала голова клиента.

— Никогда еще не видел столь необычной теменной впадины и подобной деформации затылочной области! — восторгался он.

У всех «Благочестивых» был один удивительный дар — поразительная память на лица и необычное умение соотносить эти лица с имеющими сомнительную репутацию именами. Впрочем, чтобы запомнить голову его светлости не нужно было обладать каким-то особым даром.

Однажды весенним вечером Манфред сидел в своей маленькой комнате, выходящей окнами на Керзон-стрит, и пребывал в глубокой задумчивости, когда дверь открылась, и, прихрамывая, вошел Пуаккар, добровольно исполнявший в этом доме обязанности дворецкого. Он объявил, что прибыл лорд Гейдрю.

— Как, сам лорд Гейдрю из Галлат-тауэрз? — Манфред мог быть очень ироничным. — Неужто прибыл заплатить по счету?

— Один Господь о том ведает, — богобоязненно ответил Пуаккар. — Английские пэры вообще оплачивают свои счета? Хотя меня, честно говоря, сейчас гораздо больше интересует моя лодыжка, чем все пэры, вместе взятые… Не хочу связываться с этим лихачом Леоном, придется такси взять.

Манфред усмехнулся.

— Он наверняка будет раскаиваться. Это может быть интересно, — сказал он. — Я имею в виду его светлость. Проводите его.

Через какое-то время в комнату нервной походкой вошел лорд Гейдрю, щурясь на яркую лампу, стоявшую на столе Манфреда. Он явно был очень возбужден. Пухлые губы его дрожали, а моргал он быстро отнюдь не из-за яркого света. Его вытянутое, покрытое морщинами лицо судорожно подергивалось, он то и дело вскидывал руку и проводил пальцами по жиденьким тусклым рыжеватым волосам.

— Я надеюсь, мистер Манфред, вы не… гм…

Он сунул руку в карман, достал длинную бумажку и положил на стол. Взглянув на нее, Манфред удивился. Пуаккар, видимо, позабыв о том, что сейчас он не более чем дворецкий, с интересом наблюдал за своим другом. Да сейчас ему и не было смысла притворяться кем-то другим.

Лорд Гейдрю, бросив на него взгляд, снова посмотрел на Манфреда.

— Я надеялся, ваш друг… э-э-э…

— Мистера Гонзалеса сейчас нет. Он вернется поздно вечером, — сказал Манфред, недоумевая в душе.

И тут его светлость, издав стон, рухнул на кресло у стола и уронил голову на руки.

— Боже, Боже! — завыл он. — Какой ужас… Подумать страшно!

Манфред терпеливо ждал продолжения. Наконец старик поднял голову.

— Я должен рассказать вам все с самого начала, мистер Манфред, — сказал он. — Моя дочь, Анджела… Вы с ней не встречались?

Манфред покачал головой.

— Сегодня утром она вышла замуж. За мистера Ганзеймера, очень богатого австралийского банкира. Это приятнейший человек, — тут он покачал головой и вытер глаза носовым платком.

Манфред начал понимать что к чему.

— Мистер Ганзеймер намного старше моей дочери, — продолжил его светлость, — и я не утаю от вас тот факт, что Анджела возражала против этого брака. Вообще-то эта дурочка сошлась с юным Сидуортом… Хорошая семья, но без пенни в кармане… Продолжение их отношений было бы безумием.

Теперь уже Манфреду стало понятно все.

— Нам пришлось поторопиться с браком — оказалось, что Ганзеймеру нужно возвращаться в Австралию намного раньше, чем он рассчитывал. К счастью, дочь прислушалась к голосу разума и вняла моим просьбам. Сегодня утром они поженились и должны были отправиться на остров Уайт. Выезжали трехчасовым поездом. Мы не пошли их провожать, и все, что мне известно, я знаю со слов моего зятя. Он рассказал, что на вокзале они шли к своему вагону, как вдруг он заметил, что Анджелы нет рядом с ним. Он посмотрел по сторонам, вернулся назад, но ее нигде не было. Подумав, что она ушла вперед, он дошел до вагона, но и там ее не оказалось. Тогда он вернулся, вышел за турникет, но без результата. Носильщик, который все это время ходил за ним с его багажом, сказал, что видел, как она остановилась поговорить с каким-то немолодым мужчиной, а потом они вместе пошли в сторону касс и растворились в толпе. Другой носильщик, дежуривший у стоянки рядом с вокзалом, видел, как они сели в машину и уехали.

Манфред, слушая этот рассказ, что-то записывал в блокнот, а Пуаккар не сводил с посетителя глаз.

— Носильщику, — продолжал тем временем его светлость, — который был на улице, показалось, будто моя дочь не очень хотела ехать и что ее чуть ли не силой втолкнули в машину. Когда машина эта проезжала мимо него, тот мужчина как раз опускал шторки на окнах, но носильщик клянется, будто успел рассмотреть, что моя дочь буквально боролась с ним.

— С незнакомцем? — уточнил Манфред.

Лорд Гейдрю кивнул.

— Мистер Манфред, — срывающимся голосом сказал он, — я не богат, и, возможно, было бы разумнее передать это дело в руки полиции. Но я питаю такое безграничное доверие к вашей мудрости и проницательности (думаю, этот чек послужит тому доказательством), что, несмотря на ваши непомерные расценки, я все же решил нанять вас. Она моя единственная дочь…

Тут его голос дрогнул, и он замолчал.

— Носильщик запомнил номер машины?

Лорд Гейдрю покачал головой.

— Нет. Вы, конечно, понимаете, я не хочу, чтобы эта история попала в газеты…

— Боюсь, вы опоздали, — сказал Манфред, вытащил из стоявшей рядом с ним корзины для бумаг газету и указал пальцем на короткую заметку в рубрике «В последнюю минуту».

«ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ ПОХИЩЕНИЕ НЕВЕСТЫ

Нам сообщили, что на вокзале Ватерлоо неизвестным похищена невеста, отправлявшаяся в свадебное путешествие. Скотленд-Ярду уже сообщили о происшествии».

— Носильщики — народ разговорчивый, — заметил Манфред, откидываясь на спинку кресла. — У полиции уже есть версии?

— Ни одной, — быстро произнес его светлость.

— Мистера Сидуорта допрашивали?

Лорд Гейдрю энергично покачал головой.

— Разумеется, это первое, что мне пришло в голову. Сидуорт, подумал я, убедил несчастную девочку…

— Он стар? — спросил Манфред, и в глазах его вспыхнули огоньки, значение которых понял только Пуаккар.

— Конечно же, нет! Я же вам сказал: он молод. Сейчас он живет у моих близких друзей в Ньюбери… По-моему, этот брак стал для него настоящим ударом. Как бы то ни было, мои друзья рассказывают, что он не выходит из дома и ни разу никому не звонил.

Манфред задумчиво погладил пальцем свой красивый нос.

— А что мистер Ганзеймер?

— В отчаянии. Никогда не видел, чтобы человек так убивался. Он от горя с ума сходит. Но, джентльмены, скажите, я могу надеяться?

Он взволнованно переводил взгляд с одного на другого, а увидев, что Манфред кивнул, просиял.

— Где остановился мистер Ганзеймер? — поинтересовался доселе молчавший Пуаккар.

— В гостинице «Гейборо».

— Еще вопрос: что он подарил невесте? — спросил Манфред.

Удивившись, посетитель ответил:

— Сто тысяч фунтов, — значительно произнес он. — У мистера Ганзеймера свои представления об институте брака. Кстати, его чек на эту сумму сейчас при мне.

— А что подарили невесте вы?

На лице лорда Гейдрю отразилось некоторое беспокойство.

— Вы на ложном пути. Наверняка Анджелу похитили не из-за денег. Шкатулку с ее бриллиантами нес Ганзеймер. У нее с собой не было ничего ценного, разве что несколько фунтов в ридикюле.

Манфред встал.

— Это все, что я хотел узнать, лорд Гейдрю. Могу вас уверить, не пройдет и суток, как ваша дочь вернется к вам.

Когда Пуаккар провел начавшего успокаиваться лорда до его машины и вернулся, Манфред уже читал колонку спортивных новостей в вечерней газете.

— Итак, что вы думаете?

— Любопытное дело. Прямо душа радуется! — Манфред отложил газету и с наслаждением потянулся. — Когда придет Леон, попросите его дождаться моего возвращения, если, конечно, у него нет каких-то срочных дел. — Тут за окном раздался скрип тормозов, и Манфред прислушался. — Вот, похоже, и он, легок на помине.

— Нет, Леон столько шума не производит, — покачал головой Пуаккар и отправился вниз, где у двери уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу очень возбужденный молодой человек.

Мистер Гарри Сидуорт был молодым человеком того склада, который особенно нравился Манфреду: подтянутый, со здоровым лицом, он был в полной мере наделен свойственной его возрасту непоследовательной импульсивностью.

— Вы мистер Манфред? — не успев зайти в комнату, заговорил он. — Я съездил домой к этому старому черту, и его секретарь посоветовал мне сюда наведаться, только, ради Бога, не говорите никому, что это он сказал!

— Вы, должно быть, мистер Сидуорт?

Юноша энергично кивнул. Беспокойное лицо, бешеный взгляд — он был слишком молод, чтобы не показать снедающее его волнение.

— Правда же, все это настолько ужасно, что… — начал он.

— Мистер Сидуорт, — мягко, но настойчиво осадил его Манфред, — вы приехали, чтобы спросить меня об Анджеле, и я могу сказать вам то же, что сказал лорду Гейдрю: я совершенно уверен, что скоро она вернется к вам живой и здоровой. Единственное, что я хотел бы у вас спросить, как давно она знакома со своим мужем?

Лицо молодого человека перекосилось.

— Ненавижу это слово, — прорычал он. — С Ганзеймером? Месяца три. Нет, он неплохой парень, я против него ничего не имею, кроме того что он увел у меня Анджелу. Старик Гейдрю решил, что это я ее выкрал, хотя я обо всем узнал, когда он сам позвонил людям, у которых я сейчас живу. Господи, первый раз со мной такое!

— А в последнее время вы с ней поддерживали связь? — спросил Манфред.

Сидуорт кивнул.

— Да. Только сегодня утром я получил от нее записку. — Голос его вмиг сделался печальным. — Она поблагодарила меня за свадебный подарок. Я подарил ей шкатулку для драгоценностей…

— Что? — вскинулся Манфред, и молодой человек от удивления даже замолчал.

— Шкатулку для драгоценностей, — наконец снова заговорил он. — Моя сестра купила себе такую с месяц назад, и Анджеле она так понравилась, что я специально для нее заказал такую же.

Манфред смотрел на молодого человека, но думал явно о чем-то своем.

— Сестра… — медленно проговорил он. — А где живет ваша сестра?

— Сестра? В Мейденхеде, — недоуменно ответил молодой человек.

Манфред взглянул на часы.

— Восемь, — сказал он. — Интересный вечерок намечается!

Едва часы пробили половину одиннадцатого, как в личном кабинете мистера Ганзеймера раздался телефонный звонок. Хозяин, который нервно расхаживал по комнате, тут же бросился к аппарату.

— Никого не хочу видеть, — послушав, произнес он. — Кто? — нахмурился Ганзеймер. — Хорошо, проведите.

Шел сильный дождь, поэтому Манфред, извинившись за мокрый плащ, стал ждать, пока ему предложат его снять, но, судя по всему, мистер Ганзеймер был слишком поглощен своими тяжкими думами, чтобы помнить еще и об обязанностях хозяина.

Это был высокий солидный мужчина, лицо его, с правильными чертами, за последние часы несколько осунулось. Рука, которой он поглаживал пепельно-серые усы, слегка дрожала.

— Гейдрю говорил, что собирается к вам обратиться… Как вы объясняете это загадочное происшествие, мистер Манфред?

— Решение у этой загадки очень простое, мистер Ганзеймер, — улыбнулся Манфред. — Искать его нужно в розовом алмазе.

— В чем? — изумленно переспросил австралиец.

— У вашей жены есть прекрасная алмазная брошь, — сказал Манфред. — Если меня точно информировали, третий камень от конца планки имеет заметный розоватый оттенок. Этот алмаз принадлежит, вернее, принадлежал радже Комитара, и на его верхней грани вырезано арабское слово, означающее «счастье».

Ганзеймер слушал его с открытым от удивления ртом.

— Какое это имеет отношение к ее исчезновению?

Манфред снова улыбнулся.

— Если такой алмаз действительно там есть, и если на нем имеется эта надпись, я могу разыскать вашу жену даже не за двадцать четыре, а за шесть часов.

Ганзеймер задумчиво пощупал подбородок.

— Это несложно проверить, — наконец сказал он. — Драгоценности моей жены находятся здесь в гостинице, в сейфе. Подождите, я сейчас принесу.

Через пять минут он вернулся с небольшой ярко-красной шкатулкой в руках. Поставив ее на стол, он открыл ее ключом, который достал из своего кармана. Подняв крышку, он извлек из шкатулки замшевую подушечку, под которой оказалась масса сверкающих драгоценностей.

— Тут такой броши нет, — порывшись в шкатулке, произнес Ганзеймер, после чего извлек из нее и стал осматривать то, что лежало на подбитом мягкой тканью дне ящичка.

Там было множество брошей и всевозможных заколок. Манфред указал на одну из них, ее тщательно осмотрели, но розового алмаза не обнаружили.

— И это все, на что вы способны как сыщик? — с нескрываемым недовольством произнес мистер Ганзеймер, закрывая шкатулку на ключ. — Я догадывался, что вся эта история слишком уж неверо…

Бах! Оконное стекло разлетелось вдребезги, и на ковер упал камень.

— Дьвол! Что это? — мистер Ганзеймер резко развернулся, потом поставил шкатулку на стол и бросился к окну. За окном проходил неширокий, но длинный балкон, который шел от одного края здания до другого.

— Наверное, кто-то с балкона бросил, — воскликнул Ганзеймер.

Звук разбитого стекла услышали и в коридоре. В номер вошли двое слуг и осмотрели повреждения, впрочем, даже не пытаясь дать какое-то объяснение этому странному происшествию.

Манфред дождался, пока растерянный жених отнес шкатулку обратно в сейф. Когда Ганзеймер вернулся, настроение у него было уже лучше.

— А я слышал о вас и ваших товарищах, — сказал он, — и знаю, что вы люди достаточно умные, иначе решил бы, что вся эта история с розовым алмазом вилами по воде писана. Может, поведаете мне, какое отношение имеет раджа не-помню-чего к исчезновению Анджелы?

Манфред задумчиво покусывал губу.

— Не хочу вас пугать, — медленно произнес он, — но вам не приходило в голову, что с вами может произойти то же самое?

И снова, уже второй раз за вечер, мистер Ганзеймер застыл от изумления.

— Что-то я вас не понимаю.

— Неудивительно, — пробормотал Манфред, протянул руку и, не сказав больше ни слова, вышел из номера, оставив его хозяина в полнейшей растерянности.

Вернувшись на Керзон-стрит, он застал там Гонзалеса, который сидел в одном мягком глубоком кресле, умостив вытянутые ноги на другом. Судя по всему, Пуаккар, вернувшийся домой раньше, уже рассказал ему о вечерних визитах, потому что Гонзалес был занят тем, что разглагольствовал о женщинах.

— Они своенравны, они непоследовательны, — с горечью говорил он. — Джордж, вы помните ту женщину в Кордове, жизнь которой мы спасли, когда на нее накинулся любовник, а потом сами едва унесли ноги, когда она в бешенстве схватилась за пистолет? Нет, определенно должен существовать закон, запрещающий женщинам иметь огнестрельное оружие. А это дело? Ведь завтра же газеты поведают душераздирающую историю о том, как невесту вырвали прямо из рук красавца жениха. Престарелые леди на Бейсуотер будут слезами обливаться, читая об этом и не подозревая ни о разбитом сердце мистера Гарри Сидуорта, ни о тех неудобствах, которые это странное и трагическое происшествие доставляет Джорджу Манфреду, Раймону Пуаккару и Леону Гонзалесу.

Манфред открыл сейф, стоящий в углу комнаты, и переложил в него что-то из своего кармана. Как обычно, Гонзалес вопросов не задавал, и никто из троицы и словом не обмолвился о розовом алмазе.

Утро следующего дня прошло без каких-либо особых событий, если не считать многословных комментариев Леона по поводу жесткости дивана в гостиной, на котором он провел ночь. Трое мужчин уже закончили обед и курили, попивая кофе, когда звонок в дверь заставил Пуаккара подняться и отправиться открывать.

— Гейдрю. С плохими новостями, — определил Джордж Манфред, когда раздались голоса.

И действительно это был лорд Гейдрю, буквально трясущийся от той вести, с которой он явился.

— Вы слышали новости? Ганзеймер исчез! Посыльный сегодня утром хотел зайти к нему в номер, но, когда на его стук никто не ответил, открыл дверь собственным ключом. Он увидел, что постель застелена… весь его багаж на месте, там, где и был, а на полу…

— Позвольте, я угадаю, — сказал Манфред и задумчиво приложил руку ко лбу. — Пустая шкатулка, разбитая вдребезги! Или, может…

Впрочем, по лицу лорда Гейдрю было видно, что первая догадка оказалась правильной.

— Как вы узнали? — поразился он. — В газетах же еще об этом не было… Господи, это ужасно!

Лорд был так взволнован, что не заметил, как Леон Гонзалес выскользнул из комнаты. Хватился он, только когда огляделся по сторонам в поисках единственного человека, которому он по каким-то загадочным причинам верил.

(«Гейдрю никогда не доверял ни вам, ни мне», — заметил впоследствии Джордж.)

— Мне совестно в этом признаваться, — улыбнулся Манфред, — но это в самом деле не более чем догадка. А шкатулка выглядела так, будто ее растоптали… И меня это не удивляет!

— Но… Но… — хотел что-то сказать ошарашенный аристократ, но тут дверь распахнулась, и он остолбенел.

В дверном проеме стояла улыбающаяся девушка, а уже в следующий миг она, счастливо смеясь, повисла у него на шее.

— Вот вам ваша Анджела, — совершенно спокойно произнес зашедший следом за ней Леон и добавил: — При всем уважении к присутствующим я ничуть не жалею, что сегодня буду спать в свой кровати. Джордж, этот диван нужно вернуть тем извергам, которые нам его продали.

Однако Джордж в эту секунду доставал из сейфа шкатулку, обтянутую красной кожей.

Прошло немало времени, прежде чем Гейдрю успокоился настолько, что смог выслушать рассказ.

— Мой друг Леон Гонзалес, — сказал Манфред, — обладает удивительной памятью на лица… Впрочем, как и мы все. Но Леон особенно одарен. Он дожидался у вокзала Ватерлоо Пуаккара, который ездил к нашему знакомому хирургу в Уинчестер с растяжением связок на ноге, чтобы отвезти его домой. Там он случайно увидел Ганзеймера с вашей дочерью и сразу же узнал его. Этот человек, так же известный как Лэнстри, Смит или Малыхин, промышляет двоеженством, и Леон довольно хорошо его знает. Задав пару вопросов носильщику, Леон узнал, нет, не личность вашей дочери, а то, что этот человек только сегодня женился. Тогда он подошел к Анджеле и сказал ей, будто ее очень хочет увидеть некий молодой человек, который дожидается у вокзала. Наверняка она решила, что этим загадочным молодым человеком был Гарри Сидуорт. Как бы то ни было, долго уговаривать ее не пришлось. Надо сказать, что, когда дружище Леон усадил ее в машину и увез, она довольно активно сопротивлялась.

— И любой, кому хоть раз приходилось вести машину, сдерживая при этом взбешенную и испуганную девушку, посочувствует мне, — вставил Леон.

— Когда они доехали до Керзон-стрит, Леон уже изложил мисс Анджеле Гейдрю все факты, имеющие отношение к этому делу, — продолжил Манфред. — Леон преследовал одну цель: задержать начало медового месяца до тех пор, пока он найдет кого-нибудь, кто опознал бы Ганзеймера. Девушка ничего не рассказывала о шкатулке с драгоценностями, но мы догадывались, что банковский чек на сто тысяч фунтов был выписан слишком поздно, чтобы идти с ним в банк сразу, и, когда выяснится, что он фальшивый, Ганзеймер будет уже за тридевять земель от Англии с той добычей, которую успел собрать. В данном случае это — фамильные драгоценности. Разумеется, проще всего было арестовать его вчера вечером. Когда накануне ваше сиятельство зашли к нам, Леон как раз был занят тем, что заканчивал расследование. Еще до его возвращения я узнал, где можно заказать дубликат шкатулки, после чего нанес с Пуаккаром визит нашему другу — двоеженцу. Пуаккар притаился на балконе и, когда услышал кодовое слово, бросил в окно камень, что дало мне возможность подменить шкатулку. Позже, надо полагать, мистер Ганзеймер открыл коробочку, увидел, что она пуста, понял, что игра проиграна, и сбежал.

— Но как вам удалось заставить его показать вам содержимое шкатулки? — спросил лорд Гейдрю.

Манфред загадочно улыбнулся. История с розовым алмазом была слишком примитивной, чтобы ее повторять.

 

Глава 4

Третье совпадение

Леон Гонзалес, как и многие знаменитые ученые, питал нездоровое пристрастие к коллекционированию совпадений. К тому же он искренне верил, что, если человек, утром выйдя из дому, увидит однорогую розовую корову, то в силу действия неких эзотерических законов в течение дня он обязательно столкнется с другой однорогой коровой розовой масти.

— Совпадения, дорогой Джордж, — сказал он, — это неизбежность, а не случайность.

Манфред пробормотал в ответ что-то невразумительное, поскольку был занят изучением досье некоего Вильяма Йейпа, о котором, возможно, когда-нибудь еще будет рассказано.

— Как вам, к примеру, такое совпадение. — Леона подобная реакция со стороны друга совершенно не смутила, поскольку разговор этот происходил после обеда, то есть в то время, когда он бывал наиболее добродушен и разговорчив. — Сегодня утром я поехал в Виндзор обкатать машину, и что, по-вашему, я увидел в Лэнгли? Джентльмена, сидящего прямо на улице у входа в трактир. Сей господин был совершенно пьян. Я решил, что это какой-нибудь сельский трудяга в своем лучшем выходном костюме, но внимание мое привлекло то, что на пальце у него красовалось кольцо с бриллиантом за пятьсот фунтов. Потом он рассказал мне, что ездил в Канаду и остановился в «Шато Фронтюс», это весьма недешевая гостиница, надо сказать.

Пуаккар заинтересовался.

— А совпадение?

— Если Джордж соизволит послушать… — Вздохнув, Манфред оторвался от документов. — Спасибо. Так вот, едва я начал расспрашивать подгулявшего землероба, как тут подкатывает «роллс», из которого выходит довольно импозантного вида джентльмен, и что бы вы думали? На мизинце у него тоже сверкает бриллиантовое кольцо.

— Сенсация! Напишите в газету, — произнес Джордж Манфред и снова уткнулся в досье.

— Если не дослушаете, я обижусь. Представьте себе, этот крестьянин, завидев его, вдруг вскакивает и, глядя на него ошалелыми глазами, бормочет: «Эмброуз». Верьте или нет, но лицо у него в прямом смысле стало белым как молоко. А этот Эмброуз крестьянина моего не заметил и скрылся в трактире. После этого трудяга неверными шагами поплелся восвояси, да так спешил, будто сам дьявол за ним по пятам шел… Знаете, просто удивительно, насколько голова трезвеет быстрее, чем ноги.

Я зашел в трактир и увидел Эмброуза за чашкой чая. Человек, который пьет чай в одиннадцать утра, долго жил либо в Южной Африке, либо в Австралии. В данном случае, как потом выяснилось, это была Южная Африка. В общем, это был владелец алмазного прииска, отставной военный и очень благовоспитанный человек, хоть и не слишком общительный. После того как он ушел, я отправился на поиски давешнего трудяги. Догнал я его как раз тогда, когда он входил, представьте себе, в роскошную виллу.

— И вы, как обычно, не думая о том, что для англичанина дом — понятие священное, вошли туда следом за ним.

Леон кивнул.

— Совершенно верно. Представьте себе, дорогой Джордж, загородную виллу, настолько забитую старой бесполезной мебелью, что там буквально не было места, чтобы сесть. Все пространство было загромождено какими-то атласными канапе, псевдокитайскими шкафчиками и прочим хламом. Жуткие картины маслом, настоящая мазня, но в тяжелых золоченых рамах. На страшных обоях — увеличенные фотографии. И среди всего этого две женщины в дорогих платьях, при бриллиантах, но совершенно простые, даже вульгарные, к тому же уродливые и грубые. Войдя в коридор следом за своим крестьянином, я услышал, как он сказал: «Его не убили. Он вернулся», на что одна из женщин воскликнула: «О Боже!», а вторая сказала: «Как же так, он должен быть убит, ведь он был в новогоднем списке!» Ну, а потом мне пришлось так усердно объяснять свое присутствие, что о дальнейшем выяснении обстоятельств не могло быть и речи.

Джордж Манфред, который к этому времени уже закрыл досье, прочно перевязал папку красной лентой и теперь слушал, откинувшись на спинку кресла, сказал:

— Вы, разумеется, запомнили номер машины Эмброуза?

Леон кивнул.

— И, вы говорите, на нем было бриллиантовое кольцо?

— Женское. На мизинце. Ничего особенного, такое колечко могла бы носить обычная девушка.

Пуаккар усмехнулся:

— Теперь нам остается сесть и дождаться третьего совпадения, ибо оно неизбежно.

Через несколько минут Леон уже шел по направлению к Флит-стрит, по единственной причине: любопытство его было поистине безграничным. Два часа он просидел в редакции одной газеты, где его прекрасно знали, изучал списки убитых и раненных на войне в новогодние дни за последние четыре года. Искал он упоминание о человеке по имени Эмброуз.

— Трое благочестивых, — жизнерадостно сказал комиссар столичной полиции, — сейчас считаются людьми настолько уважаемыми, что находятся под охраной полиции.

Необходимо учесть, что сказано это было сразу после обеда, когда даже комиссар столичной полиции становится чуточку добродушнее, особенно когда принимает гостей у себя дома в роскошном особняке в Белгрейвии. Следует заметить, что вечером того дня одного из этой знаменитой организации видели рядом с домом полковника Йенфорда.

— Странные черти! Хотелось бы мне знать, чего ради им вздумалось следить за этим местом. Если бы я знал, что он там, я бы предложил ему войти.

Леди Ирэн Бельвинн взглянула на один из портретов, украшавших стены. Со стороны казалось, ей было не очень интересно слушать о трех благочестивых, и все же она внимательно прислушивалась и старалась запомнить каждое произнесенное полковником Йенфордом слово.

Прекрасная женщина, тридцати пяти лет, вдова члена кабинета министров, она могла рассчитывать на особое к себе отношение. Муж ее был мультимиллионером, и все свое состояние он оставил ей. Уверенное и спокойное лицо, кожа гладкая, как шелк, уверенная осанка свидетельствовали о том, что жила она размеренной, беззаботной жизнью…

— Я о них мало что знаю. Чем они занимаются? — спросила она негромким голосом. — Они сыщики? Кем они были раньше, мне, разумеется, известно.

Кому не известно, кем было это безжалостное трио в те дни, когда весь мир ополчился против них, когда за их угрозами следовала неминуемая смерть, когда каждый законопреступник, на которого они обратили внимание, дрожал от одного их имени.

— Сейчас они достаточно безопасны, — пояснил кто-то из присутствующих. — Сегодня их «штучки» не прошли бы, верно, Йенфорд?

Полковник не был в этом так уж уверен.

— Как странно, — пробормотала леди Ирэн. — А я о них и не подумала.

Она была настолько погружена в свои мысли, что не заметила, как произнесла это вслух.

— А почему вы должны были о них думать? — изумился Йенфорд.

Она вздрогнула и заговорила о другом.

Когда она в полночь вернулась домой в свою прекрасную квартиру на Пиккадилли, все слуги, кроме горничной, спали. Услышав, как в замке поворачивается ключ, служанка выбежала в холл, и леди Ирэн Бельвинн, увидев ее, поняла: что-то произошло.

— Она ждет с девяти часов, миледи, — тихо сказала девушка.

Ирэн кивнула.

— Где она?

— Я отвела ее в кабинет, сударыня.

Вручив плащ служанке, женщина прошла по широкому коридору и открыла дверь в библиотеку. Сидевшая на кожаном диване женщина, увидев блистательную хозяйку дома, неловко поднялась. У гостьи было вытянутое, не очень чистое лицо, рот с трогательно поникшими уголками и дешевое платье. Но из-под опущенных век смотрели хитрые, недобрые глаза, и, хоть говорила она робко, в голосе ее можно было уловить угрозу.

— Сегодня ему снова очень плохо, миледи, — сказала она. — Нам пришлось оставить все дела, чтобы удерживать его в постели. Он все порывался прийти сюда, потом, правда, говорил, что бредил. Врач считает, что нам нужно отправить его… — тут глаза ее на миг устремились на хозяйку и снова опустились, — в Южную Африку.

— В прошлый раз была Канада, — ровным голосом произнесла Ирэн. — Та поездка обошлась очень недешево, миссис Деннис.

Женщина пробормотала что-то неразборчивое и нервно потерла руки.

— Поверьте, меня все это ужасно волнует, я же ему тетя, но у меня нет пяти тысяч фунтов, чтобы отвезти его в Южную Африку…

Пять тысяч фунтов! Ирэн была ошеломлена подобным требованием. Поездка в Канаду обошлась ей в три тысячи, хотя изначально просили одну.

— Я хочу сама на него посмотреть, — полным решимости голосом неожиданно воскликнула она.

Гостья бросила на нее быстрый хитрый взгляд.

— Миледи, я не позволю вам приходить к нему одной. Я бы сказала, приходите с мужем, но знаю, что его уже нет. Не хочу я брать на себя ответственность. Поверьте, не хочу. Поэтому и не рассказываю вам, где мы живем, чтобы не вводить вас в искушение, миледи. Не знаю, чего ему хочется больше, видеть вас или перерезать вам горло!

Гримаса презрения исказила прекрасное лицо.

— Меня это не так уж сильно пугает, — спокойно произнесла Ирэн. — Вы хотите пять тысяч? Когда вы отплываете?

— В следующую субботу, миледи, — тут же отозвалась женщина. — И Джим говорит, что вы должны заплатить наличными.

— Хорошо, — кивнула Ирэн. — Только вы не приходите сюда, если я сама за вами не пошлю.

— Где мне забрать деньги, миледи?

— Здесь. Завтра в полдень. И, пожалуйста, приведите себя в порядок, когда будете идти ко мне в следующий раз.

Женщина усмехнулась.

— Куда уж мне, миледи! Нет у меня такого лица и таких платьев, как у вас, — в голосе ее послышалась насмешка. — Все, что я зарабатываю, до последнего пенни, уходит на бедного Джима. Жизнь ему хочу спасти! Хотя, если рассудить, он мог бы иметь миллионы.

Леди Ирэн подошла к двери, открыла ее и дождалась, пока горничная выпроводит неприятную посетительницу.

— Откройте окна и проветрите комнату, — приказала Ирэн, после чего поднялась к себе и, сев за туалетный столик, стала задумчиво разглядывать свое отражение в зеркале.

Через какое-то время она вдруг поднялась и быстро подошла к телефону. Но, подняв трубку, вспомнила, что не знает номера. Порывшись в справочнике, она нашла то, что искала. Контора сыскного агентства «Треугольник» располагалась на Керзон-стрит. «Но там все уже наверняка спят», — подумала она. Хотя, даже если бы члены этого удивительного союза не спали, будет ли им интересно слушать ее в столь поздний час?

Ей сразу же ответили. Сперва она услышала характерный дребезжащий звук поднимаемой трубки, потом отчетливый звук играющей гитары, и настороженный голос поинтересовался, кто говорит.

— Леди Ирэн Бельвинн, — представилась она. — Вы меня не знаете, но…

— Я прекрасно вас знаю, леди Ирэн, — она буквально почувствовала, что ее невидимый собеседник улыбнулся. — Сегодня вы обедали у полковника Йенфорда и вышли от него без двенадцати двенадцать. Своему шоферу вы велели ехать в сторону Гайд-парка…

Гитара умолкла, какой-то отдаленный голос произнес: «Послушайте, послушайте: Леон Шерлока Холмса из себя строит!» — И в трубке раздался отдаленный смех. Она не смогла сдержать улыбку.

— Вы хотите со мной встретиться? — Выходит, с ней разговаривал Леон Гонзалес.

— Да, вот только когда? — спросила она.

— Сейчас. Я приеду немедленно, если у вас серьезные неприятности… А мне кажется, что так и есть.

Леди Ирэн колебалась. Но решение было принято, поэтому она твердо произнесла:

— Прекрасно. Так вы приедете? Я жду вас.

Она до того разволновалась, что тут же повесила трубку, хотя он что-то сказал в ответ.

Ровно через пять минут служанка открыла дверь подтянутому симпатичному мужчине. Он был в темном костюме и так напоминал Ирэн одного знакомого судью канцлерского отделения, что она даже несколько удивилась. Ее приветствие было скованным: после телефонного разговора прошло слишком мало времени, и она еще не успела решить, что скажет ему и с чего лучше начать.

В библиотеке, где чуткий нос Ирэн Бельвинн все еще улавливал неприятный затхлый запах, оставленный ее поздней неопрятной посетительницей, мужчина выслушал ее признание с бесстрастным видом.

— Я была так молода… Это единственное, что меня оправдывает. А он был таким красивым, таким привлекательным молодым человеком. К тому же шофер — это ведь не слуга… Я имею в виду, с шофером можно быть близкими друзьями, не то что с… остальными слугами.

Он кивнул.

— Я не знаю, что на меня нашло. Называйте это глупостью, гадостью, как хотите, но, когда отец уволил его, я думала, что мое сердце не выдержит.

— Ваш отец знал? — деловито поинтересовался Гонзалес.

Она покачала головой.

— Нет. Отец был очень несдержанным человеком и прогнал Джима за какой-то другой проступок. На этом все кончилось. Я получила одно письмо и после не слышала о нем до того дня, пока года через два-три после свадьбы не пришло письмо от этой женщины. Она писала, что ее племянник болен туберкулезом и ей известно о том… что мы дружили.

Тут она увидела, что мужчина улыбнулся, и поначалу это ее задело.

— Пока что вы рассказали лишь то, о чем я и так догадывался, — сказал он, удивив ее еще больше.

— Догадывались? Но вы же не могли знать…

Он довольно бесцеремонно перебил ее:

— Ваш брак был счастливым, леди Ирэн? Простите за столь откровенный вопрос.

Она ответила не сразу.

— Да, я была всем довольна. Муж был почти на тридцать лет старше меня… А почему вы спрашиваете?

Леон снова улыбнулся.

— Я ужасно сентиментален. Поверьте, для того, кто считает себя ученым, это крайне необычное признание. Я обожаю любовные истории — и книжные, и те, что случаются в жизни. Этот Джим не был неприятным человеком?

— Нет, — она покачала головой и просто добавила: — Я любила его… И до сих пор люблю. Это самое ужасное. Вы не представляете, каково осознавать, как он лежит больной, а вокруг него вертится эта его жуткая тетушка…

— Домовладелица, — хладнокровно уточнил Леон. — У него нет родственников.

Вскочив, она изумленно уставилась на него широко раскрытыми глазами.

— Что вам известно?

Он повел рукой, и этот жест произвел удивительное, почти гипнотическое воздействие: женщина сразу успокоилась.

— Сегодня вечером я побывал в доме полковника Йенфорда. Я узнал, что вы были среди его гостей, и мне нужно было увидеть ваш рот. Прошу меня простить, если я изъясняюсь не совсем понятно, но я сужу о женщинах по форме их рта. Это самый верный способ. К слову, именно поэтому я знаю точное время, когда вы уехали.

Ирэн Бельвинн слушала его, сдвинув брови.

— Не понимаю, мистер Гонзалес, — заговорила она, — какое отношение имеет мой рот к этому делу?

Он медленно кивнул.

— Если бы у вас был рот определенной формы, я бы не заинтересовался вашей историей, но когда я вас увидел…

Она молча смотрела на него, ожидая продолжения, поэтому Гонзалес заговорил снова:

— Джеймса Эмброуза Клайна вы можете навестить в гостинице «Пиккадилли». Кольцо, которое вы ему подарили, он носит на мизинце, и ваша фотография — единственная в его номере.

Он потянулся и успокаивающе похлопал ее по руке, когда она, побелев как мел и дрожа всем телом, рухнула в кресло.

— Он очень богат, очень красив и… очень глуп, иначе давно бы наведался к вам.

Перед нарядной виллой в деревне Лэнгли остановился автомобиль, и из него вышла бедно одетая женщина. Дверь ей открыл коренастый мужчина. Вместе они прошли по заставленному мебелью коридору. На лице миссис Деннис играла довольная улыбка.

— Все в порядке, она согласилась, — сказала она, сбрасывая старое пальто.

Грубоватого вида мужчина с бриллиантовым кольцом повернулся к своей второй сестре.

— В Канаду плывем, как только получим деньги, — сказал он. — Надоело вечно дрожать от страха, как заяц. Хватит с меня и того, что я натерпелся во вторник. Почему ты так поздно, Мария?

— Шина лопнула на Грейт-уэст-роуд, — сказала она, потирая протянутые к камину руки. — Что ты так беспокоишься, Сол? Мы ведь не сделали ничего плохого. Мы же не угрожали ей. Вот это было бы преступлением. А так мы просто просим ее помочь бедному больному парню, что тут преступного?

Обсуждение этого вопроса затянулось на час, и прервал его стук в дверь. Посмотреть, «кого там принесло», отправился мужчина…

— Если не войду я, войдет полиция, — с приятной улыбкой на устах произнес Леон Гонзалес. — Завтра утром будет выписан ордер, и вас задержат по обвинению в заговоре с целью мошенничества.

Уже через несколько секунд он допрашивал дрожащих обитателей виллы…

На Керзон-стрит он вернулся на следующий день чуть свет, но Пуаккар и Джордж Манфред ждали его.

— Исключительно необычный случай, — просматривая свои записи, произнес Леон. — Наш Эмброуз, человек образованный, заводит роман с дочерью графа Карслейка. Он теряет работу… Из-за любви к девушке решает прекратить с ней общение. Записывается в армию и, перед тем как уехать из страны, пишет своей домовладелице, просит ее найти запечатанный конверт, в котором хранятся письма от Ирэн, и сжечь их. К тому времени, когда к ней попадают его распоряжения, приходит сообщение, что он убит. Миссис Деннис, любопытная, как всякая домохозяйка, вскрывает конверт и узнает достаточно, чтобы шантажировать эту несчастную девушку. Но Эмброуз не погиб… Его по ранению увольняют из армии, и он, приняв приглашение одного из сослуживцев родом из Южной Африки, отправляется на мыс Доброй Надежды, где зарабатывает состояние. Тем временем Деннисы богатели. Понадеявшись на то, что до Ирэн известие о смерти возлюбленного не дошло, они все обставили так, будто Джим (как они его называли) очень болен. Это вместе с угрозой рассказать обо всем ее мужу, позволило им выманить у нее почти двести тысяч фунтов.

— Как мы поступим с ними? — спросил Пуаккар.

Леон что-то вытащил из кармана. В руке его блеснуло бриллиантовое кольцо.

— Я взял это в качестве платы за совет, — сказал он.

Джордж улыбнулся.

— Что же вы им посоветовали, Леон?

— Убраться из страны, пока их не нашел Эмброуз, — ответил Леон.

 

Глава 5

Загадка Слейна

Убийство Бернарда Слейна было одной из тех загадок, которые приводят в восторг прессу и доставляют массу хлопот полиции. Мистер Слейн был богатым биржевым маклером, холостяком и считался вполне положительным человеком. Отобедав в клубе на Пэлл-Мэлл, он взял такси (его машина стояла в гараже на ремонте) и велел водителю ехать к Альберт-пэлэс-мэншнс, где он снимал апартаменты. Когда мистер Слейн приехал на место, портье многоэтажного жилого дома поднимался в лифте на шестой этаж.

Первый повод для подозрений возник, когда портье спустился вниз и увидел в фойе таксиста.

— Я только что привез сюда джентльмена, — сказал таксист, — мистера Слейна, который в пятом номере живет. У него мелких денег при себе не оказалось, и он сказал, что сходит к себе и принесет.

Это прозвучало вполне правдоподобно, потому что Слейн жил на втором этаже и неизменно пользовался лестницей. Портье и таксист поговорили еще пять минут, после чего портье решил сам сходить наверх и принести деньги за проезд.

Альберт-пэлэс-мэншнс отличается от остальных многоквартирных домов тем, что здесь на втором, самом дорогом этаже располагается лишь одна квартира, четырехкомнатная, которую и занимал Слейн.

Через верхнюю фрамугу двери пробивался свет, но это ни о чем не говорило, поскольку он горел весь вечер. Портье позвонил, подождал, потом позвонил еще раз, постучал, но ответа так и не последовало. Тогда он вернулся к водителю.

— Наверное, он заснул. Как он себя чувствовал? — спросил портье.

Он имел в виду, был ли маклер трезв. Дело в том, что Слейн пил и не раз возвращался домой в таком состоянии, что ночному портье приходилось вести его на второй этаж и укладывать в постель.

Водитель, фамилия которого была Рейнольдс, подтвердил, что его пассажир был слегка что называется навеселе, после чего портье снова попытался добиться из номера Слейна ответа, а когда и эта попытка не увенчалась успехом, заплатил таксисту из собственного кармана четыре шиллинга и шесть пенсов.

Портье не покидал своего рабочего места до утра и еще несколько раз поднимался и спускался на лифте, однако через открытую сетку шахты лифта все время держал в поле зрения дверь в седьмой номер. Это позволило ему в дальнейшем утверждать, что в ту ночь мистера Слейна он не видел и что покинуть здание незамеченным тот не мог.

В половине шестого утра полицейский, патрулирующий Грин-парк, увидел на садовой скамейке мужчину, застывшего в неестественной позе. Одет он был в смокинг и выглядел так подозрительно, что патрульный перешагнул через решетку и прошел по газону, отделяющему дорожку от скамейки, наполовину прикрытой кустом рододендрона. Приблизившись к сидящему, полицейский понял, что его страхи оправдались. Мужчина был мертв. Судя по следам на теле, его забили на смерть каким-то тупым предметом. Осмотр карманов позволил установить личность убитого — это был Бернард Слейн.

Рядом с этим местом в решетчатом заборе имелась калитка, ведущая на улицу Малл. Замок на ней был взломан. На место происшествия немедленно прибыл инспектор из Скотленд-Ярда. Был допрошен портье из Альберт-пэлэс-мэншнс, разыскали и таксиста Рейнольдса — в двенадцать часов он уже давал показания в Скотленд-Ярде, однако и он не смог пролить свет на эту загадку.

Рейнольдс был уважаемым человеком, в полицейской картотеке не значился, будучи вдовцом, проживал один в квартире над гаражом на Бейкер-стрит возле Дорсет-сквер.

— Очень необычное преступление, — произнес Леон Гонзалес, который сидел за обеденным столом, подперев голову обеими руками.

— Почему необычное? — спросил Джордж.

Леон как будто не услышал вопроса. Он продолжал читать, по привычке беззвучно шевеля губами, внимательно поглощая строчку за строчкой. Через какое-то время он откинулся на спинку стула и потер глаза.

— Необычным его делает гостиничный счет, найденный в кармане трупа, — сказал он.

Он отчеркнул ногтем параграф в газетной статье и подтолкнул ее Манфреду. Тот прочитал вслух:

— «В правом кармане убитого полиция обнаружила залитый кровью лист бумаги, который оказался счетом пятилетней давности за гостиничные услуги на 7500 франков, выписанным в остендском отеле „Плаж“ на имя мистера и миссис Уилбрем».

Манфред вернул газету Леону и спросил:

— Загадка в том, почему подвыпивший человек вышел из своей квартиры и вернулся в Грин-парк, хотя это достаточно далеко от Альберт-пэлэс-мэншнс?

Леон, задумчиво рассматривавший стенку напротив, медленно покачал головой, а потом по своему обыкновению начал издалека:

— Можно многое сказать о законе, запрещающем разглашать определенные подробности бракоразводных процессов, — сказал он. — Но я думаю, что, если дело дойдет до суда, обстоятельства визита мистера и миссис Уилбрем в «Плаж» вполне могут быть оглашены.

— Вы подозреваете убийство из мести?

Однако Леон лишь пожал плечами и сменил тему разговора. Джордж Манфред как-то сказал, что разум Леона ему напоминает идеальную картотеку, в которой вся хранящаяся информация разложена по полочкам в образцовом порядке и находится всегда под рукой, и что знакомство с ним он считает огромной удачей. И в самом деле, Леон почти никогда не обращался к своим толстым записным книжкам и архивам, которые собирал всю жизнь и которые пылились в специально отведенной для них маленькой комнате в доме на Керзон-стрит.

У знаменитой троицы был один прекрасный знакомый, инспектор Мэдоуз из Скотленд-Ярда, имевший привычку выкуривать трубку, даже несколько трубок всякий раз, когда наведывался к ним в гости. Зашел он к ним и в тот вечер и с готовностью принялся обсуждать загадку Слейна.

— Слейн был тот еще проходимец, — сказал он. — Судя по уликам, которые нашлись у него дома, этого человека, пожалуй, меньше всех в Лондоне можно было считать холостяком, если бы что-то около двух дюжин женщин заявили свои права! Кстати, мы отследили мистера и миссис Уилбрем. Естественно, Уилбрем — это сам Слейн. Установить личность леди оказалось не так-то просто. Думаю, это была одна из его временных подруг.

— Но единственная, на которой он хотел жениться, — вставил Гонзалес.

— Откуда вам это известно? — удивился сыщик.

Леон усмехнулся.

— Этот гостиничный счет был нужен для того, чтобы послать его в качестве доказательства их связи ее мужу. Мужу, который не хотел с ней расставаться либо потому, что слишком ее любил и готов был многое ей простить, либо потому, что был католиком и не мог с ней развестись. Но лучше скажите мне, — он подался вперед и заглянул детективу прямо в глаза, — когда такси остановилось у двери Альберт-пэлэс-мэншнс, Слейн сразу вышел из машины? Держу пари, что нет.

— Вы что, уже начали заниматься этим делом? — подозрительно спросил инспектор. — Нет, он какое-то время посидел в машине. Таксист, человек тактичный, подумал, что будет лучше дождаться, пока люди в вестибюле зайдут в лифт, его видно с улицы.

— Вот именно! Это было решение водителя или Слейна?

— Водителя, — ответил Мэдоуз. — Слейн уже почти спал, когда таксист вытащил его из машины.

— Еще вопрос: после того как портье довез тех людей до шестого этажа, он поехал вниз сразу?

Инспектор покачал головой.

— Нет, он на какое-то время задержался там: поговорил с жильцами. Он говорит, что услышал, как Слейн хлопнул дверью, и, кстати, только по этому определил, что в дом кто-то вошел.

Леон с довольной улыбкой откинулся на спинку стула.

— Что думаете, Раймон? — Он повернулся к угрюмому Пуаккару.

— А вы что думаете? — откликнулся тот.

Мэдоуз недоуменно посмотрел на Пуаккара, потом на Гонзалеса.

— Вы можете объяснить, почему Слейн снова вышел из дома?

— Он не выходил из дома, — одновременно произнесли двое.

Мэдоуз поймал чуть насмешливый взгляд Джорджа Манфреда.

— Они вас нарочно запутывают, Мэдоуз. Тем не менее это правда. Он действительно не выходил из дома. — Манфред встал и потянулся. — Я иду спать. И могу поставить пятьдесят фунтов, что Леон завтра найдет убийцу, хотя не стану утверждать, что он передаст его в руки Скотленд-Ярда.

Утром в восемь часов, когда Рейнольдс, водитель такси, с сигаретой в зубах оканчивал осмотр машины перед выездом, в гараж вошел Леон Гонзалес.

Рейнольдсу было около сорока, это был спокойный и приятный на вид мужчина с негромким голосом и располагающими манерами.

— Вы тоже сыщик? — грустно улыбаясь, спросил он. — Я ответил уже, по-моему, на все глупые вопросы, которые мне задавали.

— Это ваша машина? — Леон мотнул головой на сияющий автомобиль.

— Моя, — ответил водитель. — Извоз на такси не такая уж золотая жила, как кое-кто думает. А если уж случится вляпаться в такую историю, доход падает, считай, наполовину.

Леон коротко представился.

— Агентство «Треугольник». Как же, как же. Слыхал. Вы ведь те самые «Четверо благочестивых», верно? Господи, неужели Скотленд-Ярд на вас это дело переложил?

— Я занимаюсь этим делом ради удовольствия, — сказал Леон, отвечая улыбкой на улыбку. — У меня еще осталась парочка вопросов, и я подумал, что вы, возможно, не откажетесь рассказать мне кое-что такое, о чем полиции, похоже, не известно.

Поколебавшись, таксист предложил подняться в его комнату и пошел вверх по узким ступенькам.

Комната была на удивление хорошо обставлена. Леон заметил даже парочку старинных предметов мебели, которые наверняка стоили очень недешево. На раскладном столе посреди комнаты лежал портфель, рядом на полу стоял чемодан. Водитель, должно быть, заметил, что Леон рассматривает их, и поспешил объяснить:

— Это вещи моего клиента. Мне нужно отвезти их на вокзал.

С того места, где стоял Леон, были видны прилепленные к ним ярлыки, на которых значилось: «Тетли. Камеры хранения. До востребования», но он ничего не сказал, зато хозяина квартиры наблюдательность гостя явно обеспокоила, поскольку тон его сменился.

— Послушайте, мистер Гонзалез. Я — занятой человек, поэтому боюсь, что не смогу уделить вам много времени. О чем вы хотели меня спросить?

— В первую очередь меня интересует следующее: в тот день, когда вы подвозили Слейна к его дому, у вас было много работы?

— Довольно много, — ответил водитель. — Я уже сообщил полиции, куда в тот день ездил и сколько заработал, включая и поездку в больницу. Но я думаю, вы об этом знаете.

— О какой больнице идет речь?

Рейнольдс колебался.

— Я не хочу, чтобы вы подумали, будто я похваляюсь. Любой бы на моем месте так поступил. На Бейкер-стрит женщину сбил автобус. Я подобрал ее и отвез в больницу.

— Она сильно пострадала?

— Она умерла, — резко ответил он.

Леон посмотрел на него задумчиво. И снова глаза его обратились к чемодану.

— Благодарю вас, — сказал он. — Не могли бы вы заехать сегодня на Керзон-стрит в девять часов? Вот мой адрес. — Он достал из кармана визитную карточку.

— Зачем? — в голосе водителя послышался вызов.

— Я хочу задать вам пару вопросов, и, думаю, вы будете рады на них ответить, — пояснил Гонзалес.

Леон сел в автомобиль, припаркованный рядом с гаражом. Большая машина рванула с места в направлении Уолмер-стрит. В больнице, расположенной на этой улице, он услышал лишь то, что и ожидал услышать, после чего вернулся на Керзон-стрит и был молчалив и задумчив.

Вечером в девять часов приехал Рейнольдс, и примерно час они разговаривали, запершись в маленькой комнате на первом этаже. К счастью, в тот день Мэдоуз решил не заходить к ним. Лишь спустя неделю он появился с новостью, которая, похоже, удивила только его одного.

— Странная штука… Водитель, подвозивший Слейна, исчез. Продал свою машину и скрылся в неизвестном направлении. Хотя с самого начала никому и в голову не приходило его подозревать. На его причастность к убийству ничто не указывает, иначе я бы давно получил на него ордер.

Манфред вежливо согласился. Пуаккар явно думал о чем-то своем. Леон Гонзалес зевнул, откровенно давая понять, как надоели ему все эти загадки.

— Удивительно, — сказал Гонзалес, когда наконец прервал свое молчание, — что полиции даже не пришло в голову навести справки о жизни Слейна в Тетли. Он прожил там несколько лет в собственном большом доме. Они бы наверняка узнали и о молодом докторе Грейне, его красавице жене, которая сбежала от него. Она и Слейн исчезли из Тетли одновременно, Слейн был страстно влюблен в нее и готов был жениться. Но дело в том, что Слейн относился к тем людям, у которых страстная любовь продолжается месяца три, не больше, и если брак не заключался сразу, у бедной девушки почти не оставалось шансов стать его женой.

Доктор готов был принять обратно свою блудную жену, но она отказалась возвращаться и исчезла из его жизни. Он бросил практику, переехал в Лондон, вложил все свои сбережения в небольшой автопарк, разорился (что происходит со всеми владельцами автопарков, если их не поддерживает мощный капитал), и, когда перед ним встал вопрос возвращаться ли к медицинской практике и попытаться возродить то, что он потерял за все те годы, пока старался забыть жену, он предпочел заняться делом, показавшимся ему менее хлопотным: стал водителем такси. Я знаю еще одного человека, который, попав в подобную ситуацию, поступил точно так же, я как-нибудь расскажу вам о нем.

Свою жену он больше не видел, а вот со Слейном встречался довольно часто. Рейнольдс, или Грейн, как я буду называть его, сбрил усы и изменил внешность, поэтому Слейн не узнавал его. Для Грейна стало навязчивой идеей следить повсюду за своим врагом, узнавать, где он бывает, изучать его привычки. Среди прочего он узнал и о привычке Слейна, которая в конечном итоге привела его к смерти. Грейн выяснил, что Слейн по средам обедает в клубе «Реал» на Пэлл-Мэлл и в эти дни уходит оттуда в половине двенадцатого.

Впрочем, он никак не использовал эти сведения и не собирался этого делать до дня убийства. Он ехал куда-то в северо-западный район города по своим делам, когда на его глазах автобус сбил женщину. Он сам чуть не переехал распростертое на дороге тело. Остановившись, он выскочил из машины и, когда стал поднимать ее и взглянул на изможденное лицо, к своему ужасу узнал в ней жену. Он положил ее в свою машину и помчался полным ходом в ближайшую больницу. В приемной, где они дожидались хирурга, женщина в полубреду из последних сил поведала ему историю своего падения… Умерла она еще до того, как ее положили на операционный стол. Как определил хирург, перед смертью она не мучилась.

Все это было мне известно до того, как я приехал в больницу и узнал, что кто-то решил, что она должна быть погребена в Тетли, и распорядился провести торжественную церемонию перезахоронения. Мне все стало понятно, как только я увидел чемодан Грейна. Из больницы он вышел, обезумев от ярости. Был проливной дождь. Он сел в машину и поехал на Пэлл-Мэлл. Там ему повезло, потому что, как только он подъехал к клубу, оттуда вышел Слейн, которому нужно было на такси возвращаться домой.

Под предлогом, что у него лопнула шина, Грейн остановился на Малл, взломал замок одной из калиток, ведущих в парк, и, дождавшись, пока рядом никого не будет, затащил пьяного пассажира в сад и усадил на скамейку… Слейн мигом протрезвел, когда понял, кто перед ним стоит. Грейн клянется, что оставлял ему шанс остаться в живых, но Слейн наставил на него пистолет, и ему пришлось убить его, защищая собственную жизнь. Я не знаю, правда это или нет.

После того, что произошло в парке, он не потерял самообладания. Никем не замеченный, он сел в свою машину, подъехал к Альберт-пэлэс-мэншнс, дождался, пока лифт поднимется вверх, и зашел в здание. У Слейна он взял связку ключей и по дороге выбрал, какой из них может открыть дверь его номера. Вначале он собирался обыскать его апартаменты и найти все, что могло указывать на связь этого человека с его женой. Он даже успел открыть дверь, но вдруг услышал, как портье наверху пожелал кому-то спокойной ночи, зашел в лифт и поехал вниз. Пришлось ему дверь захлопнуть и спешно спуститься на первый этаж, где он и столкнулся с портье, выходящим из лифта.

— В полицию мы этого сообщать не будем, правда? — серьезно произнес Манфред.

Сидевший на противоположном конце стола Пуаккар разразился громким хохотом.

— История до того скла́дная, что полиция все равно в нее не поверит, — отдышавшись, сказал он.

 

Глава 6

Чек с пометкой

Человек, ворвавшийся в маленький дом на Керзон-стрит, был взбешен, его испепеляло желание выплеснуть накипевшую обиду на своего бывшего работодателя. Его настроение усугублялось и личной неприязнью, которую он питал к мистеру Дженсу, дворецкому.

— Мистер Сторн взял меня вторым лакеем, и поначалу это казалось мне хорошим местом, хотя я и не сошелся с остальными слугами. Но скажите, если человек случайно обронил какое-то одно слово на арабском и его за это вышвыривают на улицу, это справедливо? Скажите, справедливо?

— На арабском? — удивился Леон Гонзалес. — Вы говорите по-арабски?

Тенли, так звали уволенного лакея, ухмыльнулся.

— Знаю десяток слов: я служил в Египте после войны, ну и нахватался там. Я натирал в зале серебряный поднос и случайно сказал по-арабски: «Хорошо». И тут же услышал за спиной у себя голос мистера Сторна: «Убирайтесь вон!» Не успел я опомниться, как мне выплатили месячное жалование и выставили на улицу.

Гонзалес кивнул.

— Очень интересная история, — сказал он. — Но что привело вас к нам?

Сколько раз он задавал этот вопрос самым разным людям, которые приходили в дом под знаком треугольника со своими невзгодами!

— А то, что тут загадка имеется, — туманно ответил посетитель. Возможно, он уже немного успокоился и теперь чувствовал себя несколько неуютно. — Почему меня уволили за арабское слово? Что означает эта картинка в личном кабинете Сторна?.. Там изображено повешение.

Сидевший в кресле Леон удивленно выпрямился.

— Повешение? Любопытно!

— Это фотография. Вообще-то ее не видно, потому что она в потайной нише стоит, но однажды я вошел в его кабинет, когда он, видать, нишу эту забыл закрыть… Там изображены трое повешенных на чем-то вроде виселицы, и вокруг — целая толпа турок на них смотрит. Довольно необычно джентльмену такую фотографию в доме держать.

Леон какое-то время молчал.

— Я не знаю, чем вы могли его обидеть. И это в самом деле довольно странно. Но могу ли я помочь вам?

Выходило, что нет. Тенли, смущаясь и робея, ушел, а Леон рассказал о случившемся своим партнерам.

— Все, что я узнал о Сторне, это то, что он ужасно скуп, живет в доме на Парк-лейн с очень небольшим штатом слуг и платит им сущие гроши. Родом из Армении и свои деньги заработал на нефтяных месторождениях, которыми завладел при весьма сомнительных обстоятельствах. Что же касается трех повешенных, это, конечно же, отвратительно, но ведь бывает и хуже. В домах богачей я видел такие фотографии, от которых у вас, дорогой Пуаккар, волосы встали бы дыбом. Во всяком случае, в нездоровом интересе миллионера к турецким казням нет ничего сверхъестественного.

— Ну да, конечно, — сказал Манфред, — если бы я был армянином, у меня весь дом был бы увешан ими!

На том и закончилось дело о подозрительном миллионере, недоплачивающем своим слугам.

В начале апреля на глаза Леону попалась газетная заметка о том, что мистер Сторн отправился в Египет на короткий отдых.

С какой стороны ни посмотри, Фердинанд Сторн был человеком, с которым хочется свести знакомство. Он был очень богат; длинный прямой нос, смуглая кожа, темные глаза и волосы делали его привлекательным внешне; с теми людьми, с которыми он встречался в домашней обстановке (а таких было совсем немного), он мог с одинаковой легкостью обсуждать как искусство, так и финансы. Насколько было известно, врагов он не имел. Жил Сторн в Берсон-хаус на Парк-лейн; этот небольшой симпатичный особнячок он купил у его бывшего владельца, лорда Берсона, за сто пятьдесят тысяч фунтов. Большую часть времени он проводил либо там, либо в Фелфрай-парк, своем прекрасном загородном поместье в Суссексе. Конторы «Персидско-Восточного Нефтяного треста», возглавляемого Сторном, располагались в великолепном здании на Мургейт-стрит, где его обычно и можно было найти между десятью часами утра и тремя часами дня.

Этот трест, несмотря на свое название, был полностью подчинен одному человеку и занимался также банковскими делами. Большая часть акций принадлежала Сторну. Поговаривали, что он зарабатывал около четверти миллиона в год. Был холостяком, почти не имел друзей.

Спустя примерно месяц с того дня, когда Леон прочитал эту новость, большой автомобиль остановился у входа в «Дом с треугольником». Из него вышел плотный невысокий преуспевающего вида мужчина и позвонил в дверь. Леон видел этого человека впервые. Посетитель долго не решался заговорить о цели своего визита, запинался и мямлил, пока наконец Леон, теряя терпение, не спросил его напрямую, кто он, и что ему нужно.

— Хорошо, я скажу, мистер Гонзалес, — произнес толстяк. — Я — главный управляющий «Персидско-Восточного Нефтяного…»

— Компании Сторна? — воскликнул Леон с пробуждающимся интересом.

— Компании Сторна. Мне, наверное, нужно было обратиться в полицию со своими подозрениями, но один мой знакомый питает такое безграничное доверие к вам лично и к тому агентству, которое он называет «Трое благочестивых», что я решил сперва повидаться с вами.

— Дело касается мистера Сторна? — поинтересовался Леон.

Джентльмен, оказавшийся мистером Хьюбертом Греем, управляющим директором треста, кивнул.

— Видите ли, мистер Гонзалес, я оказался в весьма щекотливом положении. Мистер Сторн — человек очень непростой в обращении, и я лишусь работы, если выставлю его в дурном свете.

— Он ведь сейчас за границей, не так ли? — спросил Леон.

— За границей, — вздохнув, подтвердил посетитель. — И, надо сказать, страну он покинул совершенно неожиданно. Вернее, неожиданно для своих сотрудников. На тот день было назначено важное заседание членов правления, требующее его присутствия, но утром я получил от него письмо, в котором говорилось, что ему необходимо уехать в Египет по делу, касающемуся его чести. Он просил меня не связываться с ним и даже скрывать, что он покинул Лондон, но, к сожалению, один из моих клерков по глупости проговорился какому-то наведавшемуся к нам репортеру о том, что мистер Сторн уехал.

Через неделю после отъезда из гостиницы в Риме он прислал нам письмо, в которое был вложен чек на восемьдесят три тысячи фунтов с указанием оплатить его, когда к нам зайдет некий джентльмен, что и произошло на следующий день.

— Это был англичанин?

Мистер Грей покачал головой.

— Нет, какой-то иностранец. Очень темный. Мы выплатили ему указанные деньги. Через несколько дней от мистера Сторна пришло еще одно письмо, из «Отеля де Русси» в Риме. В письме говорилось, что еще один чек был направлен мистеру Краману, и его тоже надо обналичить. На этот раз чек был на сто семь тысяч фунтов и несколько шиллингов. Он дал нам определенные инструкции относительно того, как следует выплачивать деньги, и попросил телеграфировать ему в гостиницу в Александрии, как только чек будет обналичен. Все указания я выполнил в точности. Уже на следующий день мы получили письмо из «Медитеранео отеля» в Неаполе (я предоставлю вам копии всех этих писем) с указанием обналичить третий чек, но уже другому человеку, мистеру Реццио, который должен был зайти в контору. Этот чек был на сто двенадцать тысяч фунтов и практически исчерпал личный счет мистера Сторна, хотя, разумеется, в банке у него имеется достаточный резерв. Можно добавить, что мистер Сторн — довольно эксцентричный человек относительно крупных резервных депозитов. Очень незначительная часть его денег вложена в акции. Вот взгляните, — он достал из кармана бумажник и вынул из него чековый бланк. — Деньги по нему уже выплачены, но я принес его специально, чтобы показать вам.

Леон взял чек. Заполнен он был довольно необычным почерком. Внимательно осмотрев подпись, Леон спросил:

— Это не может быть подделкой?

— Исключено! — категорически произнес Грей. — Письмо тоже было написано его почерком. В чеке меня удивили странные значки на обороте.

Только подойдя к окну, Леон смог рассмотреть линию едва заметных значков по нижнему краю чека.

— Я могу оставить этот чек у себя на пару дней? — спросил Леон.

— Конечно. Как видите, он уже погашен, и деньги по нему выплачены.

Леон еще раз внимательно осмотрел документ. Выписан он был на бланке банка «Оттоман Оил», наверняка принадлежавшего самому Сторну.

— Что, по-вашему, могло произойти? — поинтересовался Леон.

— Не знаю, но я волнуюсь.

По тревожно сдвинутым бровям Грея можно было судить, насколько велико его волнение.

— Понятия не имею, почему, но мне все время кажется, что за всем этим кроется какой-то обман.

— Вы телеграфировали в Александрию?

Мистер Грей улыбнулся.

— Разумеется. И получил ответ. Мне вдруг пришло в голову, что в Египте у вас могут быть свои люди. Если это так, то вам не составит труда узнать, все ли там в порядке. Для меня главное — чтобы мистер Сторн не узнал, что я навожу справки. Я оплачу все расходы (в разумных пределах, конечно) и не сомневаюсь, что мистер Сторн согласится, что я поступил правильно.

После ухода посетителя Леон поговорил с Манфредом.

— Вполне возможно, что мы имеем дело с вымогательством, — предположил Джордж, — но вам сначала все равно придется проверить Сторна, чтобы во всем разобраться.

— Я тоже так думаю, — кивнул Гонзалес и уже через несколько минут вышел из дома.

Вернулся он за полночь с огромным количеством информации о мистере Сторне.

— Около двенадцати лет назад он работал оператором в «Турко телеграф компани». Сторн разговаривает на восьми восточных языках и в свое время был известным человеком в Стамбуле. Это о чем-то вам говорит, Джордж?

Манфред покачал головой.

— Пока нет, но я все еще жду, что вы меня чем-то поразите.

— Он сошелся с революционерами, кучкой мелких чиновников, которые заправляли там делами во времена Абдул-Хамида. Не сомневаюсь, что своей концессией он обзавелся с помощью этих людей.

— Какой концессией? — спросил Манфред.

— Нефтеносные участки земли. Большие участки. Когда пришло к власти новое правительство, была организована концессия, хотя я подозреваю, что наш друг хорошо заплатил за право стать ее участником. Пять его партнеров оказались не столь удачливыми. Троих из них обвинили в измене и повесили.

— Фотография, — кивнул Манфред. — Что случилось с остальными двумя?

— Остальные двое были итальянцами. Им дали пожизненные сроки и отправили в тюрьму в Малой Азии. В Лондон Сторн уже прибыл единовластным владельцем концессии, которая к тому времени принесла ему три миллиона фунтов.

На следующее утро Леон вышел из дома рано, в десять позвонил в дверь Берсон-хаус.

Открывший ему дворецкий с квадратной челюстью смерил его подозрительным взглядом, но в остальном вел себя вполне почтительно.

— Мистер Сторн за границей и вернется через несколько недель, сэр.

— Могу я видеть секретаря мистера Сторна? — спросил Леон, сама любезность.

— У мистера Сторна в этом доме никогда не было секретаря. У него есть личный секретарь, но с ней вы можете поговорить в конторе «Персидско-Восточного Нефтяного Треста».

Леон достал из кармана визитную карточку.

— Моя фамилия Берсон, — сказал он. — Мой отец родился в этом доме. Когда я несколько месяцев назад был в Лондоне, я получил от мистера Сторна разрешение осмотреть дом.

На карточке были написаны несколько слов, и стояла подпись: «Фердинанд Сторн». Короткая записка гласила, что владельцу этой карточки позволено осмотреть дом в любое время, «когда меня нет в городе». У Леона ушел почти час на то, чтобы подделать это разрешение.

— Боюсь, я не могу впустить вас, сэр, — сказал дворецкий, загораживая дверной проем. — Мистер Сторн перед отъездом дал мне четкое указание не принимать посторонних.

— Какой сегодня день? — ни с того ни с сего спросил Леон.

— Четверг, сэр, — ответил дворецкий.

Леон кивнул.

— Сырный день, — сказал он.

Растерянность дворецкого продлилась не дольше доли секунды.

— Я не знаю, о чем вы говорите, сэр, — резко воскликнул он и захлопнул дверь перед носом посетителя.

Леон обошел дом кругом. Вместе с еще одним зданием он стоял на своеобразном островке, в стороне от других домов.

Покончив с осмотром, Леон в приподнятом настроении, если не сказать в восторге, отправился домой, где поговорил с Раймоном, который имел обширные связи в преступном мире. В Лондоне не было более-менее серьезного гангстера, с которым он не был бы знаком лично. Он мог запросто войти в пивную, где собирались квартирные воры и взломщики сейфов; он в любую минуту мог узнать, о чем судачат в тюрьмах; и, пожалуй, был лучше знаком с тайнами и жизнью изнанки лондонского общества, чем любой специалист Скотленд-Ярда. Его Леон и отправил с заданием собрать последние новости. В небольшом пабе в конце Ламбет-уок Пуаккар узнал об одном смуглокожем филантропе, который подыскал работу по меньшей мере трем бывшим заключенным.

Когда он вернулся, Леон сидел в одиночестве, изучая через мощную лупу странные отметины на обороте чека.

Прежде чем Пуаккар принялся излагать новости, Гонзалес открыл телефонный справочник.

— Грей наверняка уже не на работе, но вот, если не ошибаюсь, его домашний адрес, — сказал Леон, когда палец, которым он водил по странице, остановился. На звонок ответила служанка. Да, мистер Грей был дома. Через какое-то время в трубке раздался и голос самого управляющего директора. — Мистер Грей, кто распоряжался чеками, которые вы получили от Сторна? Я имею в виду, кто из ваших служащих?

— Бухгалтер, — послышалось в трубке.

— Кто принимал на работу бухгалтера? Вы?

Недолгая тишина.

— Нет. Мистер Сторн. Он работал в какой-то восточной телеграфной компании… Мистер Сторн познакомился с ним за границей.

— И где я могу найти бухгалтера? — тоном азартного охотника спросил Леон.

— Сейчас у него отпуск. Он уехал до того, как мы получили последний чек. Но я могу связаться с ним.

Леон довольно рассмеялся.

— Не стоит беспокоиться. Я знаю, что его не было в конторе, — сказал он и повесил трубку, оставив управляющего в полнейшем недоумении. — Итак, дорогой Пуаккар, что вы узнали?

Внимательно выслушав рассказ друга, он сказал:

— Едем на Парк-лейн. По дороге заглянем в Скотленд-Ярд. И захватите пистолет.

На часах было десять, когда дворецкий открыл дверь. Не успел он проронить и слова, как дюжий полицейский детектив выволок его на улицу.

Четверо офицеров в штатском следом за Леоном ворвались в холл. Нахального лакея арестовали, прежде чем он успел открыть рот. На самом верхнем этаже здания в небольшом помещении без окон, очевидно бывшем чулане, они нашли истощенного до крайней степени человека, в котором даже срочно вызванный управляющий директор с трудом узнал миллионера. Двое итальянцев, охранявшие узника и наблюдавшие за ним из соседней комнаты через отверстие, пробитое в стене, сопротивления не оказали.

Один из них, тот самый, который собрал в Берсон-хаус бывших заключенных, был разговорчив и откровенен.

— Этот человек предал нас, и нас бы тоже повесили, как Хатима Эффенди, Аль Шири и грека Маропулоса, но мы подкупили свидетелей, — рассказал он. — Мы были партнерами и вместе владели нефтяными месторождениями. Чтобы обокрасть нас он состряпал ложные доказательства того, что мы якобы готовим заговор против правительства. Мы с другом сбежали из тюрьмы и вернулись в Лондон. Я решил, что сделаю все, чтобы он вернул нам наши деньги, но знал, что обращаться в суд бесполезно.

— Дело и правда было очень простым, и мне действительно стыдно из-за того, что я не сразу понял значение символов на обороте чека, — вечером за ужином пояснял Леон. — Наш итальянский друг был одним из тех, кто участвовал в концессии. Несколько лет он жил в Лондоне, и, возможно, удастся доказать его связи с преступным миром. В любом случае он прекрасно знал характер Сторна, и ему было не сложно подобрать соответствующих людей, которые служили Сторну за такие деньги, на которые не согласился бы ни один англичанин. Большая часть года ушла на то, чтобы внедрить в дом нашего друга этих бывших заключенных. Вы помните, как лакей, который заходил к нам несколько месяцев назад, говорил, что его на работу принимал не дворецкий, а сам Сторн? При первой же возможности они бы избавились от него, но он сам неосторожно произнес арабское слово, и Сторн, боявшийся шпионов и ожидавший возвращения тех, кого он предал, сам выгнал его. В тот день, когда Сторн должен был уехать в Египет, его схватили двое итальянцев, заперли в чулане и заставили подписывать чеки и писать письма под их диктовку. Но потом он вспомнил, что его бухгалтер когда-то был телеграфистом, поэтому и написал на обороте чека послание азбукой Морзе, используя старые символы.

Он достал чек, положил его на стол и провел пальцем по карандашным черточкам:

«СОС ПЛННК ПРК ЛЙН».

— Другими словами: «Помогите! Меня держат пленником в доме на Парк-лейн». Но бухгалтер был в отпуске, поэтому послания не увидел.

Манфред взял со стола чек и внимательно осмотрел.

— Интересно, какой куш вам отвалит за свое спасение миллионер? — насмешливо спросил он.

Ответ на этот вопрос они получили через несколько дней, после судебного процесса в Олд-Бейли. И имел он форму чека… на пять гиней.

— Вот это характер! — восхищенно пробормотал Леон.

 

Глава 7

Дочь мистера Левингру

Мистер Левингру вынул изо рта длинную сигару и скорбно покачал головой. Это был толстяк с бычьей шеей и тяжелыми щеками, и он не мог позволить себе пожертвовать хорошей сигарой.

— Это ужасно… Это бесчеловечно! Мне тошно от одной мысли об этом… Бедный Хосе!

Его спутник сочувственно вздохнул.

Дело в том, что Хосе пал. Низко и бесповоротно. Флегматичный судья еще до вынесения приговора сказал Хосе, что в глазах закона некоторые преступления считаются особенно гнусными. Например, женщины требуют к себе особого отношения, и наживаться на их слабостях считается настолько недостойным, что лишь очень долгий срок заключения для того, кто этим промышляет, может успокоить разгневанную Фемиду.

Хосе был отъявленным злодеем. Он содержал «Латиноамериканское артистическое агентство» и молоденьким симпатичным актрисам предлагал быстрые и выгодные ангажементы на южноамериканских сценах. Они уезжали, полные радостных надежд, и никогда не возвращались. Их родственникам приходили от них письма, написанные очень грамотно и правильным языком, в которых они сообщали, что у них все хорошо. Все они писали одно и то же, причем почти в одинаковых выражениях, как будто под диктовку. В действительности так и было.

И все-таки отряду полиции нравов удалось напасть на след Хосе. После этого некая миловидная девушка подала заявление на работу и была отправлена в Буэнос-Айрес. Ее сопровождали отец и брат (оба — сотрудники Скотленд-Ярда). Узнав там все, что им было нужно, они вернулись вместе с девушкой (которая сама была очень толковым сыщиком), за чем последовало задержание Хосе. В ходе разбирательства о нем стало известно такое, что сделало его заключение неминуемым.

Мистера Жюля Левингру никто не арестовывал, не вытаскивал из его прелестного маленького домика в Найтсбридже и не бросал в холодную, мрачную тюремную камеру. Никто не арестовывал и Хайнриха Люсса, его партнера. Эти люди снабжали деньгами Хосе и еще множество таких же Хосе, но они были умнее их.

— Хосе был слишком беспечен, — досасывая сигару, вздохнул Жюль.

Хайнрих тоже вздохнул. Он был таким же тучным, как его компаньон, но казался даже толще его, потому что был ниже ростом.

Жюль обвел взглядом изящную кремово-золотую гостиную, и взгляд его остановился на фотографии в рамке, стоящей на каминной полке. Полное лицо его расплылось в улыбке, когда он, поднатужившись, поднялся с кресла, вразвалочку подошел к камину и взял в руки фотографию. На ней была изображена девушка удивительной красоты.

— Видите?

Хайнрих взял фотографию, восторженно заохал и добавил:

— Но куда портрету до оригинала!

Мистер Левингру согласился. Он еще не видел ни одной фотографии, которая в полной мере передавала бы нежную красоту его единственной дочери. Он был вдовцом, жена его умерла, когда Валери была еще совсем крошкой. Она и не догадывалась, сколько было разбито сердец, сколько исковеркано судеб ради того, чтобы она росла в той роскоши, которая ее окружала. Об этой стороне ее воспитания мистер Левингру никогда не задумывался. Он очень гордился тем, что был лишен всякой сентиментальности.

Он был одним из совладельцев двадцати трех кабаре и танцевальных залов, разбросанных по Аргентине и Бразилии, и получал огромные барыши с того, что считал совершенно легальным занятием.

Поставив на место фотографию, он вернулся в глубокое кресло.

— Жаль, что так вышло с Хосе, но эти люди приходят и уходят. Не знаю, справится ли наш новичок.

— Как его зовут? — спросил Хайнрих.

Жюль, натужно дыша, порылся в карманах, нашел письмо и развернул. Многочисленные кольца и перстни на его пухлых пальцах засверкали в свете хрустальной люстры.

— Леон Гонзалес.

— Herrgott! — Хайнрих чуть не подпрыгнул в кресле. Он сильно побледнел.

— Что это с вами, Хайнрих?

— Леон Гонзалес! — хрипло повторил его компаньон. — Вы думаете, он хочет занять место… Вы что, не знаете его?

Жюль покачал огромной головой.

— Откуда, черт подери, мне его знать? Он — испанец, и мне этого достаточно. Так ведь всегда и происходит, Хайнрих. Как только кто-то из наших людей садится в галошу и отправляется за решетку, тут же на его место приходит кто-то новый. Завтра у меня будет двадцать, тридцать, пятьдесят новых кандидатов… Не у меня лично, само собой, по обычному каналу.

Хайнрих, смотревший на него округлившимися глазами, от волнения заговорил на немецком, на том его диалекте, который чаще можно услышать в Польше.

— Позвольте взглянуть на письмо.

Он взял листок и стал внимательно читать.

— Он всего лишь просит о встрече.

— Вы когда-нибудь слышали о «Четверых благочестивых»?

Жюль нахмурился.

— Они ведь мертвы, кажется, да? Когда-то я что-то такое читал.

— Они живы, — твердым голосом произнес Хайнрих. — Английское правительство их простило, и сейчас их бюро находится на Керзон-стрит.

Тут он в общих чертах описал историю этого странного общества, годами наводившего ужас на злоумышленников, которым, благодаря их ловкости и коварству, удавалось оставаться недосягаемыми для закона, и чем больше Жюль Левингру узнавал, тем сильнее вытягивалось его лицо.

— Но ведь это абсурдно! — наконец пролепетал он. — Как эти люди могли узнать обо мне, о вас… К тому же они не посмеют.

Прежде чем Хайнрих успел ответить, в дверь негромко постучали и в комнату вошел лакей с подносом, на котором лежала визитная карточка. Жюль взял ее, приладил на нос очки, прочитал, на миг задумался и произнес:

— Проводите его сюда.

— Леон Гонзалес, — тихо, чуть ли не шепотом произнес Хайнрих, когда за слугой закрылась дверь. — Видите на уголке карточки маленький серебряный треугольник? Этот же знак стоит на двери их дома. Это он!

Жюль фыркнул.

— Зачем он, по-вашему, явился? Конечно же, предложить свои услуги! Думаю, сейчас мы в этом убедимся.

Щеголеватый седовласый Леон Гонзалес вошел в комнату. Тонкое аскетическое лицо его было напряжено, живые проницательные глаза — чуть-чуть прищурены. Леон был щедр на улыбки, поэтому улыбнулся и сейчас, окинув взглядом обоих мужчин.

— Вы! — он указал на Жюля.

Месье Левингру вздрогнул. В устремившемся на него пальце ему почудилось чуть ли не открытое обвинение.

— Вы хотели меня видеть? — спросил он, пытаясь восстановить улетучившуюся в один миг уверенность в себе.

— Да, — холодно ответил Леон. — К несчастью, я не видел вас раньше. Мой товарищ Манфред, о котором вы наверняка слышали, прекрасно знает вас в лицо, и мой дорогой друг Пуаккар знает вас настолько хорошо, что мог бы нарисовать ваш портрет… Что, кстати, и сделал, на скатерти вчера вечером, чем ужасно разозлил нашу бережливую экономку!

Однако Левингру не улыбнулся: в открытом взгляде этих улыбчивых глаз он чувствовал адский холод.

— Чем я обязан… — начал он.

— Я пришел к вам с исключительно дружественными намерениями. — Улыбка Леона сделалась еще лучезарнее, глаза его заблестели так, будто он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. — О, простите меня за эту ложь, месье Левингру, поскольку это действительно ложь. Я пришел предупредить вас, что ваше маленькое порочное дельце необходимо прекратить. В противном случае вам придется очень и очень пожалеть. В полиции не знают о «Кафе Эспаньоль», и чем оно особенно привлекательно.

Он сунул руку в карман плаща и быстрым движением достал сложенный листок бумаги.

— Здесь список тридцати двух девушек, которые отправились в принадлежащие вам заведения за последний год, — сказал он, развернул листок, и, вложив его в руку Жюлю, добавил: — Ознакомьтесь. Копия у меня имеется. Возможно, вам будет интересно узнать, что список этот представляет собой результат шестимесячной работы.

Но Жюль не стал читать. Вместо этого он пожал плечами и протянул список обратно Леону, а когда тот не взял его, просто бросил листок на пол.

— Мне ничего не известно о том, что вы говорите, — сказал он. — Если у вас ко мне нет никакого дела, вам будет лучше уйти. До свидания.

— Друг мой, — голос Леона сделался чуточку тише, он как будто видел, что этот важный, облаченный в роскошные одежды человек в душе скрючился, точно мерзкая жаба, — вы пошлете своим управляющим телеграммы с приказом отпустить этих девушек, выплатить им полагающуюся компенсацию и отправить первым классом обратно в Лондон.

Левингру снова пожал плечами.

— Я на самом деле не понимаю, о чем вы толкуете, уважаемый. У меня такое впечатление, что вы наслушались каких-то сплетен или кто-то нарочно ввел вас в заблуждение. — Мистер Жюль Левингру медленно протянул руку и нажал вырезанную из слоновой кости кнопку звонка. — Мне кажется, вы сумасшедший, поэтому я спокойно отнесусь к вашим смехотворным обвинениям. Ну а теперь, дорогой мой, у нас больше нет на вас времени.

Однако Леон Гонзалес не шелохнулся.

— Я могу только предположить, что вы лишены воображения, месье Левингру, — тон его сделался более жестким. — Что вы не представляете себе те муки, то горе и страшное унижение, которым подвергаются наши сестры по вашей воле.

Раздался негромкий стук в дверь, и вошел лакей. Мистер Левингру кивнул в сторону посетителя.

— Проводите этого джентльмена.

Если он думал, что это вызовет вспышку возмущения, то был приятно разочарован. Леон, в уголках чувствительного рта которого все еще скрывалась насмешливая улыбка, перевел взгляд с одного мужчины на другого, потом молча повернулся и вышел из комнаты. Слуга закрыл за ним дверь.

— Вы слышали, вы слышали? — голос Хайнриха дрожал от волнения и страха, лицо его сделалось серо-белым, как грязный мел. — Herrgott! Вы не понимаете, Жюль! Я знаю, что это за люди. Один мой друг…

И он рассказал историю, которая впечатлила бы большинство людей, но Левингру лишь улыбнулся.

— Вы напуганы, бедный друг мой. По части разного рода шантажистов у меня опыта побольше вашего, уж будьте покойны. Пусть он сначала покажет, что может. Пусть сходит в полицию…

— Какая полиция! — чуть не взвыл Хайнрих. — Что за чушь вы несете? Я же говорю, им не нужны доказательства, они сами наказывают…

— Тихо! — прикрикнул Жюль, потому что услышал в коридоре приближающиеся шаги дочери.

Девушка пришла сказать, что собирается в театр, но запнулась на полуслове, когда увидела совершенно белое лицо Хайнриха.

— Папа, — с укором в голосе произнесла она, — ты что, ругался с дядей Хайнрихом?

Она наклонилась к сидящему в кресле отцу, поцеловала его в лоб и нежно потянула за ухо. Толстяк обхватил ее за плечи обеими руками и весело рассмеялся.

— Нет, мы не ругались, моя дорогая. Хайнрих просто испугался одной сделки. Вот ведь не скажешь по нему, что он может быть таким мальчишкой, верно?

Через минуту она уже стояла у камина и, глядя в зеркало, умелыми движениями красила губы помадой. На секунду она прервалась, чтобы рассказать отцу новость.

— Пап, я сегодня у леди Атери познакомилась с таким приятным человеком. Мистер Гордон. Ты такого знаешь?

— Я знаю много мистеров Гордонов, — улыбнулся Жюль, а потом с некоторой тревогой в голосе спросил: — Он не приставал к тебе, дорогая?

Это ее рассмешило.

— Что ты, он почти такого же возраста, как ты. Он прекрасный артист и очень веселый человек.

Жюль проводил ее до двери и стоял на пороге, наблюдая, как она сбежала по ступенькам и прошла по мощеной дорожке через маленький садик к калитке. Когда ее «роллс» скрылся из виду, счастливый отец вернулся в свою гостиную, чтобы продолжить разговор о «Четверке благочестивых».

Валери присоединилась к веселой группе молодых людей примерно ее возраста. В ложе, где они заняли места, яблоку негде было упасть, к тому же в зале было очень душно, здесь разрешалось курить. Она даже немного обрадовалась, когда служитель театра легонько постучал ее по плечу и сделал знак выйти.

— Вас спрашивает какой-то джентльмен, мисс.

— Меня? — удивилась она и прошла в вестибюль, где увидела статного мужчину средних лет во фраке.

— Мистер Гордон! — воскликнула она. — А я и не знала, что вы тоже здесь!

Мужчина был необычно серьезен.

— У меня очень неприятные новости, мисс Левингру, — сказал он, и девушка побледнела.

— Надеюсь, не об отце?

— В некотором роде. Я боюсь, что он попал в беду.

Она нахмурилась.

— В беду? Какую еще беду?

— Я не могу с вами разговаривать здесь. Вы могли бы поехать со мной в полицейский участок?

Она воззрилась на него, не веря своим ушам.

— В полицейский участок?

Гордон подозвал стоящего в стороне служителя.

— Принесите плащ мисс Левингру, — приказал он.

Через несколько минут они вместе вышли из театра и сели в ожидавшую их машину.

Часы пробили двенадцать, когда мистер Левингру с трудом поднялся с кресла и потянулся, разминая затекшие члены. Хайнрих ушел часа три назад. И как раз вовремя, чтобы успеть на последний поезд на континент, куда он сбежал, не запасшись даже носовым платком. Не подозревая о его дезертирстве, мистер Левингру уже собрался отправиться наверх в спальню, как вдруг дом сотрясли громогласные удары в дверь.

— Посмотрите, кто это, — зло проворчал он, повернувшись к лакею, и стал ждать.

Когда дверь отварилась, он увидел коренастую фигуру полицейского инспектора.

— Левингру? — спросил блюститель закона.

Мистер Левингру вышел вперед.

— Это я, — сказал он.

Инспектор прошел в холл.

— Прошу вас пройти со мной в полицейский участок. — Это было произнесено грубовато-официальным тоном, и Левингру впервые в жизни почувствовал холодные объятия ужаса.

— В полицейский участок? Но зачем?

— Это я вам объясню на месте.

— Безобразие! — опомнился толстяк. — Я сначала позвоню своим адвокатам.

— Вы не хотите идти тихо?

Прозвучало это настолько угрожающе, что Жюль сразу же сделался послушным, как овца.

— Хорошо, инспектор, я пойду с вами. Но я думаю, что вы делаете очень большую ошибку, и…

Его за локоть вывели из холла, провели по ступеням и усадили в стоящую у дома машину.

Это было обычное такси. Шторки на окнах были опущены, к тому же, когда мистер Левингру оказался в салоне, выяснилось, что он здесь не единственный пассажир. На сиденьях лицом к нему уже сидели двое мужчин. Полицейский же занял место рядом с ним.

Куда ехала машина, он не мог определить. Прошло пять минут, десять… Полицейский участок наверняка должен быть где-то ближе. Он задал вопрос.

— Могу вас успокоить, — произнес спокойный голос. — Вы едете не в участок.

— Тогда куда же меня везут?

— Увидите, — загадочно ответил голос.

Прошел почти час, прежде чем автомобиль остановился у темного дома, и властный «инспектор» коротко приказал выходить. Дом казался заброшенным: коридор его был завален мусором и какой-то покрытой пылью старой рухлядью. Мистера Левингру провели по каменным ступеням в подвал, там открыли железную дверь и толкнули его внутрь.

Едва он вошел, на стене тускло загорелась электрическая лампочка и стало видно, что представляло собой это помещение: небольшая комната с бетонными стенами, кровать, в дальнем конце — приоткрытая дверь, как ему сказали, в уборную. Но не это больше всего испугало мистера Левингру. Сердце его сжалось от ужаса, когда он увидел, что двое мужчин, которые привели его сюда, были в масках. Давешнего инспектора рядом с ними не было, и Жюль, как ни старался, не мог вспомнить, как он выглядел.

— Вы останетесь здесь, и будете вести себя тихо. Не думайте, что вас кто-то хватится.

— Но… моя дочь! — в страхе пробормотал Левингру.

— Ваша дочь? Ваша дочь завтра утром отправляется с неким мистером Гордоном в Аргентину… Как дочери других людей.

Левингру остолбенел, потом сделал один шаг вперед и как подкошенный рухнул без чувств на бетонный пол.

Прошло шестнадцать дней, шестнадцать дней сплошного кошмара для наполовину обезумевшего человека, который, истошно крича, метался по своей камере, пока не падал, обессилев и чуть дыша, на кровать. И каждое утро к нему приходил человек в маске, чтобы поведать о том, какая судьба ждет его дочь, чтобы подробно описать заведение в Антофагасте, уготованное для Валери Левингру, чтобы показать фотографии владельца этого заведения… самого грязного из городских борделей.

— Чудовища! Чудовища! — кричал Левингру, бросаясь к двери, но его ловили и бросали обратно в камеру на кровать.

Потом, это было на восемнадцатое утро, трое мужчин в масках вошли в его камеру и сообщили, что его дочь приступила к выполнению обязанностей танцовщицы…

Жюль Левингру всю ночь пролежал в углу камеры, сжавшись в комок и дрожа всем телом. Они пришли к нему рано утром и сделали подкожный укол. Проснувшись, он подумал, что все еще видит сон, потому что находился у себя дома в гостиной. Под покровом ночи сюда его принесли трое в масках.

Неожиданно в комнату вошел лакей и тут же выронил из рук поднос.

— Господи, откуда вы взялись, сэр? — пролепетал он.

Левингру не мог говорить, он лишь покачал головой.

— А мы думали, вы в Германии, сэр.

Потом, прочистив сухое горло, Жюль прохрипел:

— Что известно… о мисс Валери?

— Мисс Валери, сэр? — этот вопрос, похоже, еще больше озадачил лакея. — Она наверху, сэр. Должно быть, спит. Она немного беспокоилась в тот вечер, когда вернулась домой и не застала вас. Но потом, когда получила письмо, в котором вы сообщали, что вам срочно понадобилось ехать за границу, разумеется, успокоилась.

Лакей с нескрываемым удивлением продолжал осматривать хозяина. Что-то было не так. Жюль неуверенно поднялся на ноги и подошел к зеркалу. Его волосы и отросшая борода были совершенно седыми.

Пошатываясь, он подошел к письменному столу, выдвинул ящик и достал бланки для заграничных телеграмм.

— Вызовите посыльного, — хриплым и дрожащим голосом сказал он. — Мне нужно отправить четырнадцать каблограмм в Южную Америку.

 

Глава 8

Толкач акций

Мужчине, которого Раймон Пуаккар проводил в гостиную к Манфреду, было, по всей видимости, под шестьдесят, но он был аккуратен и подтянут. Добротный костюм сидел на нем безупречно, а осанка и манера держаться выдавали в посетителе бывшего военного. «Отставной генерал», — подумал Манфред, но в человеке этом он разглядел и нечто большее, чем то, о чем говорила его наружность. Этот человек был сломлен. На лице его застыло какое-то трудноопределимое выражение, затаенная мука, которую самый проницательный из троицы благочестивых заметил с первого взгляда.

— Меня зовут Поул. Генерал-майор сэр Чарлз Поул, — представился гость, когда Пуаккар поставил рядом с ним стул и молча удалился.

— И вы пришли поговорить со мной о мистере Бонсоре Тру, — тут же добавил Манфред и, видя, как военный удивленно вздрогнул, рассмеялся. — Нет, дело не в моем гениальном уме, — мягко сказал Манфред. — Просто уже очень много людей приходило ко мне поговорить о Бонсоре Тру, так что, думаю, я могу догадаться о сути вашего дела. Вы вложили деньги в одно из его нефтяных предприятий и потеряли значительную сумму, верно? Это была нефть?

— Олово. Нигерийское олово. Вам кто-то рассказал о моей беде?

Манфред покачал головой.

— Вы далеко не единственный, попавшийся на удочку мистера Тру. Сколько вы потеряли?

Старик глубоко вздохнул.

— Двадцать пять тысяч фунтов, — сказал он. — Все, что у меня было, до последнего пенни. Я обращался в полицию, но там мне сказали, что они ничего не могут сделать. Оловянная шахта действительно существовала, и ни в одном из писем, которые я получал от Тру, не было ни слова лжи.

Манфред кивнул.

— Ваш случай типичен, генерал, — сказал он. — Тру никогда не преступает рамки закона. Ложь, которая помогает ему зарабатывать, говорится за обеденным столом, без свидетелей, и, осмелюсь предположить, в письмах он предупреждал вас, что ваши вложения носят спекулятивный характер, и никто не дает вам стопроцентных гарантий.

— Это было за обедом, — кивнув, сокрушенно произнес генерал. — У меня возникли кое-какие сомнения, и он пригласил меня пообедать с ним в гостинице «Уолкли». Он рассказал, что речь идет об огромных запасах олова и что в интересах своих партнеров он не может пока огласить точную сумму дохода, который собирается получить его компания, но уверил меня, что за ближайшие полгода мои деньги увеличатся вдвое. Да я бы так не переживал, — продолжил старик, поднимая дрожащую руку к губам, — но, мистер Манфред, у меня есть дочь, замечательная девушка, которую ждет, я в этом уверен, прекрасное будущее. Будь она мужчиной, она бы стала великим полководцем. Я надеялся, что смогу обеспечить ее всем… Но это конец. Конец! Скажите, можно как-нибудь призвать этого преступника к ответу?

Манфред ответил не сразу.

— Вы, генерал, должны знать, что вы двенадцатый человек, который пришел к нам за последние три месяца. Мистер Тру так защищен законом и своими благоразумными письмами, что поймать его почти невозможно. Вот раньше, — он понизил голос, — мы с друзьями, знали бы, как поступить с этим человеком, и уж поверьте, наши методы принесли бы результат, но теперь, — он пожал плечами, — мы несколько ограничены. Кто познакомил вас с этим господином?

— Миссис Калфорд Крин. С ней я познакомился у общего друга, и она предложила мне пообедать у нее дома в Хановер-мэншнс.

Манфред снова кивнул. Не впервой ему было слышать подобный рассказ.

— Боюсь, что не могу вам многое обещать, — сказал он. — Единственное, о чем я вас попрошу, — держите со мной связь. Вы где живете?

Сейчас посетитель проживал в небольшом особняке недалеко от Труро. Манфред записал адрес, и через несколько минут он стоял у окна, провожая взглядом старика, который, повесив голову, медленно удалялся по Керзон-стрит.

Вошел Пуаккар.

— Я не знаю, чего хотел этот джентльмен, — сказал он, — но у меня такое чувство, что это как-то связано с нашим другом Тру. Джордж, мы должны что-то сделать. Утром за завтраком Леон упоминал, что знает в Нью-Форесте одно озерцо, где человек, если надежными цепями прикрепить к нему груз, может пролежать на дне хоть сто лет, и ни одна живая душа его там не отыщет. Лично я против утопления, но…

Джордж Манфред рассмеялся.

— Закон нужно чтить, мой дорогой друг, — сказал он. — Убийств не будет, хотя человек, который методично грабит тех, кому и так не сладко, заслуживает свинцового угощения.

Леон Гонзалес, когда они в тот же день обратились к нему за советом, тоже не смог предложить какого-либо решения.

— Самое интересное, что Тру в этой стране крупных денежных сумм не имеет. У него есть два небольших банковских счета, но на обоих кредит, как правило, превышен. Не удивлюсь, если окажется, что где-то у него есть тайник. Если это действительно так, наша задача во многом упрощается. Я наблюдал за ним почти год. Он никогда не выезжает за границу, а квартиру его я обыскивал столько раз, что со завязанными глазами мог бы найти там место, где он держит свои галстуки.

Все описанное выше произошло год назад, и с тех пор жалоб на нечистого на руку толкача акций не поступало. За это время трое благочестивых ни на йоту не приблизились к решению этой проблемы, пока в один прекрасный день не пришло известие о загадочном исчезновении некой Маргарет Лейн.

Маргарет Лейн не была особо важной персоной. По всем социальным меркам она была персоной до того не важной, что входила в разряд людей, которые обычно передвигаются пешком по улицам лондонского Уэст-Энда. Она работала горничной у благородной миссис Калфорд Крин и однажды вышла из дому в аптеку купить нюхательной соли, да так и не вернулась.

Это была миловидная девятнадцатилетняя девушка. Друзей в Лондоне у нее не было, потому что (как она сама объясняла) была сиротой, и, насколько известно, связей, в «том самом» смысле этого слова, не имела. Однако, как указала полиция, было совершенно невозможно представить себе, чтобы хорошенькая горничная, к тому же обаятельная и воспитанная, прожив в Лондоне год, так и не обзавелась кем-то вроде «поклонника».

Миссис Калфорд Крин, не удовлетворившись результатами полицейского расследования, обратилась за помощью к трем благочестивым. Со дня исчезновения Маргарет Лейн прошла неделя, когда некий очень известный адвокат, ступая по натертому до блеска полу, прошел через весь танцевальный зал клуба «Леттер», чтобы поздороваться с человеком, который сидел в одиночестве в стороне от всех за очень маленьким столиком.

— Мистер Гонзалес! — воскликнул он с радостной улыбкой. — Вот уж не ожидал вас здесь увидеть. В Лаймхаусе — да, в каких-нибудь воровских притонах — да, но здесь, в клубе «Леттер»… Право слово, ошибся я в вас!

Леон слегка улыбнулся, подлил в свой бокал на высокой ножке рейнского и отпил.

— Дорогой мистер Терлз, — неторопливо произнес он, — для меня изнанка общества находится именно здесь. Вон тот галантный джентльмен, который курит с полной женщиной, — Билл Сайкс. Верно, он не вламывается в чужие дома, он не носит трость со свинцовой вставкой, но он разжирел на продаже фиктивных акций богатым и доверчивым вдовам. Когда-нибудь я возьмусь за него и сильно его огорчу.

Краснолицый Терлз, посмеиваясь, сел напротив.

— Относительно вашего дела, мистер Гонзалес. Это будет трудно. Мистер Бонсор Тру, каким бы вымогателем он ни был, слишком богат, чтобы добраться до него, — сказал он.

Леон в это время вставлял сигарету в длинный янтарный мундштук и, казалось, был полностью поглощен этим занятием, которому предавался с огромным усердием.

— Наверное, надо было ему все же пригрозить, — сказал он. — Тру ведь, кажется, друг вашей клиентки, верно?

— Миссис Крин? — искренне удивился Терлз. — Для меня это открытие.

— Хотя нет, скорее всего, я ошибаюсь, — сказал Леон и сменил тему разговора.

Он прекрасно знал, что не ошибается. Этот тучный финансовый мошенник встречался с миссис Крин tête-à-tête в ту ночь, когда исчезла Маргарет Лейн. И самое любопытное, что ни полиции, ни «Треугольнику» миссис Крин об этом интересном факте не сообщила.

Жила она в скромной квартире недалеко от Хановер-корт. Поговаривали, что единственным источником доходов этой довольно красивой молодой вдовы со строгим лицом было завещанное ей состояние покойного мужа. Леон, человек необычайно дотошный, не сумел найти ни одного подтверждения тому, что у нее когда-либо был муж и что таковой умер. Все, что он о ней знал, это то, что она часто ездит за границу, иногда в не самые посещаемые туристами места, например в Румынию; что неизменно в этих поездках ее сопровождала исчезнувшая горничная Маргарет; что деньги она не то чтобы не считала, но тратила их довольно свободно; что устраивала превосходные приемы в Париже, Риме и один раз в Брюсселе, после чего весьма охотно возвращалась от жизни, которая наверняка обходилась ей не менее чем в семьсот пятьдесят фунтов в неделю, в свою скромную обитель рядом с Хановер-корт, плата за которую не превышала семисот пятидесяти фунтов в год, и где слуги ее довольствовались двадцатью фунтами в неделю.

Когда адвокат попрощался и вернулся к своему столу, Леон еще немного понаблюдал за танцующими, подозвал официанта и расплатился по счету. Он видел и мистера Бонсора Тру, сидевшего во главе стола, за которым собралась веселая и шумная компания. Про себя улыбнувшись, он подумал, было бы у этого махинатора такое же радостное настроение, если бы он узнал, что в правом кармане плаща Леона Гонзалеса находится копия некоего брачного свидетельства, которое он откопал сегодня утром.

Как видно, само провидение привело Леона Гонзалеса в Сомерсет-Хаус.

Он посмотрел на часы, и хоть было уже достаточно поздно, надежда встретиться с миссис Крин еще оставалась. Его машина ждала в парке в Веллингтон-плейс, а уже через десять минут он остановился у двери Хановер-мэншнс. Лифт поднял его на четвертый этаж, там он вдавил кнопку звонка сто девятого номера, и почти сразу в окошке над дверью загорелся свет. Открыла сама миссис Крин. По выражению ее лица было видно, что она ожидала кого-то другого.

— О, мистер Гонзалес! — удивленно воскликнула она, но тут же взяла себя в руки. — Есть новости о Маргарет?

— Может быть, да, а может, и нет, — сказал Леон. — Вы уделите мне пару минут?

Должно быть, что-то в его тоне заставило ее насторожиться.

— Но уже довольно поздно…

— Раз уж я здесь, миссис Крин… Мне не придется ехать сюда завтра утром, — чуть ли не взмолился он, и, поколебавшись, она позволила ему войти.

Не в первый раз Леон был у нее дома, и он уже успел заметить, что, хоть жила она достаточно скромно, на обстановку квартиры денег явно не жалели.

Миссис Крин предложила виски с содовой, он не отказался, но пить на стал.

— Я хочу задать вам вопрос, — начал он, когда она села и приготовилась слушать. — Как давно состояла у вас на службе Маргарет?

— Больше года, — последовал ответ.

— Вы были довольны ею?

— В высшей степени. Но почему вы спрашиваете? Я ведь уже рассказывала вам о ней. Поверьте, для меня это был настоящий удар.

— Вы могли бы назвать ее образованной? Она владела иностранными языками?

Миссис Крин кивнула:

— Французским и немецким в совершенстве. Именно поэтому я так ценила ее. Воспитывалась она в семье эльзасцев, и мне кажется, что сама она — наполовину француженка.

— Почему именно она отправилась за нюхательной солью?

Женщина раздраженно повела плечом.

— Я уже рассказывала и вам, и полицейским, что у меня тогда сильно разболелась голова, и Маргарет сама предложила сходить в аптеку.

— Это единственная причина? А сам мистер Тру не мог сходить?

От неожиданного вопроса она встрепенулась.

— Мистер Тру? Я не понимаю, о чем вы.

— В тот вечер Тру был у вас, вы ужинали вместе, téte-à-téte. Так, как ужинают муж и жена.

Женщина побледнела и на какое-то время потеряла дар речи.

— Я не знаю, почему вы делаете тайну из вашего брака, миссис Крин, но я знаю, что последние пять лет вы были не только замужем за мистером Тру, но и являлись его деловым партнером, другими словами, помогали ему проводить его… м-м-м… финансовые операции. Итак, миссис Тру, я хочу, чтобы вы открыли карты. Уезжая за границу, вы брали девушку с собой?

Она молча кивнула.

— С какой целью вы ездили в Париж, Рим и Брюссель? Кроме развлечения, у вас была другая цель? Может быть, вы решали какие-то деловые вопросы?

Леон увидел, как она облизала пересохшие губы, но ответа не последовало.

— Если позволите, я задам вопрос в более понятной форме: есть ли у вас в одном из перечисленных городов личный сейф в каком-нибудь из банков?

Она вскочила, от изумления ее рот приоткрылся.

— Кто вам об этом рассказал? — быстро спросила она. — И вообще, какое вам до этого дело?

Как только она это произнесла, раздался мелодичный звонок, и женщина повернулась.

— Позвольте, я открою, — сказал Леон и прежде, чем она успела ответить, стремительно прошел по коридору и распахнул дверь.

На дверном коврике стоял финансист. Когда он увидел Леона, удивлению его не было предела. Он ничего не мог сказать, лишь громко вздохнул.

— Входите, мистер Тру, — вежливо произнес Леон. — У меня есть для вас интересные новости.

— Кто… кто вы такой? — с трудом произнес старик, рассматривая Леона, а потом, внезапно узнав его, воскликнул: — Господи! Да вы ведь — один из «Четверых благочестивых», да? Что, вы нашли девушку?

В тот же миг он понял, что, задав такой вопрос, допустил ошибку. Его не должно бы так уж сильно волновать исчезновение горничной.

— Я не нашел ее, и думаю, что любому из нас будет достаточно сложно ее найти, — сказал Леон.

Но к этому времени миссис Крин уже совладала с собой.

— Я так рада, что вы пришли, мистер Тру. Этот джентльмен говорит о нас какие-то небылицы. Представляете, он решил, что мы с вами женаты! Вы слышали что-нибудь подобное?

Леон не стал ничего говорить в ответ, пока они не вернулись в маленькую гостиную.

— Итак, сэр, — заговорил мистер Бонсор Тру, к которому уже вернулась его важность, — что означают ваши…

— Я вкратце повторю вам то, что уже рассказал вашей супруге, — перебил его Леон. — Что же касается вашего супружества, это факт настолько неоспоримый, что я даже не буду показывать брачное свидетельство, которое сейчас лежит у меня в кармане. Я здесь не для того, чтобы укорять вас, Тру, или эту женщину. То, как вы относитесь к людям, которые доверяли вам свои деньги, тоже исключительно на вашей совести. Я здесь для того, чтобы узнать: есть ли в определенных городах на континенте у вас сейфы или депозитные счета в банках, в которых вы держите свои сбережения?

Важность вопроса вполне оценил мистер Тру.

— На континенте у меня несколько счетов, — сказал он, — но я не понимаю…

— Мистер Тру, вы будете говорить откровенно? — в голосе Леона послышались нотки раздражения. — Есть ли у вас сейфы в Париже, Риме или Брюсселе, и носите ли вы ключи от них с собой?

Мистер Бонсор Тру улыбнулся.

— Нет, сэр. Я пользуюсь услугами банков и храню там кое-какие ценности, но там используются не ключи, а кодовые…

— Ага! — Леон просиял. — А кодовые слова вы случайно не носите при себе?

Какой-то миг Тру колебался, но потом вынул из жилетного кармашка маленькую золотую книжечку на платиновой цепочке, размером с почтовую марку.

— Да, я ношу их здесь. Только скажите, пожалуйста, почему это я должен обсуждать свои личные…

— Это все, что я хотел узнать.

Мистер Тру удивленно воззрился на гостя, который вдруг рассмеялся не громко, но так весело, будто услышал самую лучшую шутку в мире, и потер руки.

— Дело начинает проясняться, — воскликнул он. — И теперь мне понятно, зачем вы послали мисс Маргарет Лейн в аптеку за солью. Соль нужна была вам! — и жестом обвинителя он указал на финансиста.

Тру остолбенел.

— Верно, мне вдруг стало дурно.

— Мистер Тру потерял сознание, — вклинилась в разговор миссис Крин, — вот я и послала Маргарет за нюхательной солью в мою комнату, но там ее не оказалось, тогда она сама вызвалась сбегать в аптеку.

— Замечательно, — сказал Леон. — А теперь я могу восстановить, как все было в действительности. В котором часу вы в тот вечер приехали к миссис Крин?

Тру задумался.

— Около семи.

— Скажите, вы пьете коктейли? Обычно, когда приходите, они уже дожидаются вас на столике в столовой, верно?

— В гостиной, — поправила его миссис Крин.

— Вы пьете коктейль, — продолжил Леон, — и внезапно теряете сознание. Иными словами, кто-то подлил в ваш коктейль снотворное. Миссис Крин, конечно же, тогда в комнате не было. Когда вы упали, Маргарет Лейн осмотрела вашу книжечку и узнала интересующие ее кодовые слова. Она ездила с миссис Крин за границу, поэтому была прекрасно знакома с вашим смехотворным способом хранить свои заработанные нечестным путем капиталы.

Лицо Тру сначала вспыхнуло, потом резко побледнело.

— Кодовые слова! — осипшим голосом пробормотал он. — Боже мой!

Он вскочил и бросился вон из комнаты, и через миг они услышали, как за ним с грохотом захлопнулась входная дверь.

На Керзон-стрит Леон возвращался не спеша и все же успел как раз к ужину.

— С меня хватит, — сказал он. — Больше я этим делом заниматься не буду, но я держу пари, что сейфы в Париже и Риме уже пусты и что одна очень умная девушка, несомненно, дочь одного из обманутых клиентов мистера Тру, теперь сможет помочь своим родителям.

— Вам известно, что у нее есть родители?

— Я этого не знаю, — откровенно признался Леон, — но не сомневаюсь, что отец у нее есть. На прошлой неделе я послал генералу Поулу телеграмму, поинтересовавшись, живет ли все еще с ним его талантливая дочь, и он ответил, что Маргарет уже год как находится за границей, где заканчивает образование. А я полагаю, что работа горничной у партнерши финансового мошенника и в самом деле многому может научить.

 

Глава 9

Человек, который пел в церкви

Делами о шантаже и вымогательстве, которые попадали в руки троице благочестивых, чаще всего приходилось заниматься Леону Гонзалесу.

И все же сам себя он считал человеком совершенно не пригодным для решения подобных задач, что не упускал случая повторять. В своей знаменитой статье «Оправдание» (тиражи ежеквартального издания, в котором она появилась, после ее публикации подскочили до небес) он писал следующее:

«…Что же касается вымогательства, то я твердо убежден: для закоренелого шантажиста есть только одно достойное наказание — смерть. Нельзя вступать в переговоры с преступником, который зарабатывает себе на жизнь этим гнусным способом. К любым воззваниям он останется глух, никакая исправительная система на него не подействует. Шантажист лишен человеческих качеств, его можно поставить в один ряд с отравителем, торговцем наркотиками и…»

Далее в статье он называет этот вид преступления «подлым».

Леон нашел менее радикальные способы борьбы с этими паразитами, и все же можно предположить, что страшный исход дела мисс Браун и человека, певшего в церкви, получил его полное одобрение.

Красота настолько многообразна, что даже Леон Гонзалес, при всей его страсти к классификации, выявив отличительные признаки восемнадцатого подразделения тридцать третьей категории брюнеток, отказался от дальнейших исследований. К этому времени у него уже было исписано две больших записных книжки.

Повстречай Леон мисс Браун до того, как отказался от своей затеи, он бы непременно понял, что взялся за непосильный труд. Дело в том, что она не подходила ни под одну категорию, ее неповторимая красота не была описана ни в одном из подразделений. Она была темноволоса, стройна и элегантна. Леон терпеть не мог этого слова, но вынужден был признать, что данная характеристика описывала ее как нельзя лучше. Впечатление, которое она производила, можно сравнить с тонким ароматом. Леон дал ей имя «девушка-лаванда». Она называла себя Браун, хотя это явно была не настоящая ее фамилия. Кроме того, она носила шляпку с низко опущенными полями, закрывавшими ее глаза, что в дальнейшем крайне усложнило ее опознание.

Для своего визита она выбрала предзакатные сумерки — время сигарет, следующих за добрым обедом, когда мужчины склонны более думать, нежели разговаривать и скорее сонливы, чем активны.

Однако люди частенько именно в это время наведывались в небольшой дом на Керзон-стрит, серебряный треугольник на двери которого указывал, что здесь находится штаб-квартира благочестивых. Когда в дверь позвонили, Джордж Манфред поднял глаза на настенные часы.

— Раймон, посмотрите, кто там. И прежде чем вы выйдете, я могу сказать, что это будет молодая женщина в черном, довольно грациозная, очень нервная и у нее стряслась какая-то большая беда.

Когда Пуаккар тяжело поднялся с кресла и вышел из комнаты, Леон усмехнулся.

— Это уже не дедукция, это ясновидение с изрядной долей наблюдательности, — сказал он. — С того места, где вы сидите, хорошо видно улицу. Зачем вам понадобилось озадачивать нашего доброго друга?

Джордж Манфред пустил в потолок кольцо дыма и лениво произнес:

— Раймон не удивлен. Он тоже ее видел. Если бы вы не были так поглощены своей газетой, и вы бы ее увидели. Она три раза прошла по противоположной стороне улицы мимо нашего дома и каждый раз смотрела на нашу дверь. С виду самая обычная женщина, мне даже стало любопытно, чем ее шантажируют.

Тут вернулся Раймон Пуаккар.

— Она хочет поговорить с кем-то из вас, — сказал он. — Ее зовут мисс Браун, но она не выглядит, как «мисс Браун»!

Манфред кивнул Леону:

— В таком случае, это к вам.

Гонзалес вышел в маленькую гостиную и увидел девушку, стоящую спиной к окну так, чтобы лицо ее оставалось в тени.

— Пожалуйста, не включайте свет, — произнесла она спокойным уверенным голосом. — Я не хочу, чтобы вы меня узнали, если мы встретимся еще раз.

Леон улыбнулся.

— Обещаю, я не прикоснусь к выключателю, мисс… — он выжидающе замолчал.

— Браун, — твердо сказала она. — Я говорила вашему другу, как меня зовут.

— Видите ли, мисс Браун, — продолжил он, — у нас бывает очень много посетителей, которые хотели бы остаться неузнанными при последующей встрече. Не хотите ли присесть? Я знаю, что у вас не много времени и вы не хотите опоздать на поезд из города.

Девушка удивилась.

— Как вы об этом узнали? — спросила она.

Леон сделал один из своих неподражаемых жестов.

— В противном случае вы бы дождались, пока станет совсем темно, прежде чем зайти к нам. Ведь вы выжидали до последнего.

Она придвинула к столу стул и медленно опустилась на него, оставаясь спиной к окну.

— Разумеется, все верно, — кивнула она. — Да, у меня мало времени, и я рассчитывала его очень тщательно. Вы мистер Манфред?

— Гонзалес, — поправил он ее.

— Я пришла за советом.

Говорила она ровным бесстрастным голосом, положив руки на стол. Даже в темноте, напротив света, Леон видел, что она очень красива. По тембру голоса он определил, что ей около двадцати четырех.

— Меня шантажируют. Вы, наверное, посоветуете мне обратиться в полицию, но я боюсь, что полиция не сможет мне помочь, даже если бы я решилась дать показания на суде, чего я делать не собираюсь. Мой отец, — тут она на секунду задумалась, — работает в правительстве. Если он узнает, что произошло, это убьет его. Какой же дурой я была!

— Письма? — с сочувственной интонацией предположил Леон.

— И письма, и другие вещи, — сказала она. — Около шести лет назад я работала практиканткой в больнице святого Иоанна. Но выпускные экзамены я так и не сдала, и скоро вы поймете, почему. Мои познания в хирургии мне мало в чем пригодились, разве что… Однажды я спасла человеку жизнь, хотя теперь сомневаюсь, стоило ли того эта жизнь. Он, похоже, думает, что стоило, но это не имеет отношения к делу. В больнице я познакомилась с одним студентом (имя его вас вряд ли заинтересует) и, как это часто случается с девушками моего возраста, без памяти влюбилась в него. Я не знала, что он женат, хотя он рассказал мне об этом прежде, чем наша дружба зашла за известный предел. В том, что случилось потом, мне винить некого. Как обычно, мы переписывались…

— И этими письмами вас сейчас шантажируют? — уточнил Леон.

Она кивнула.

— Я ужасно переносила то, что… происходило между нами. Я чуть не заболела, я бросила работу и вернулась домой. Но это вам тоже не интересно.

— Кто шантажирует вас? — спросил напрямую Леон.

Она не сразу ответила.

— Он. Ужасно, правда? Но, понимаете, он стал опускаться все ниже и ниже… У меня есть свои деньги (мать завещала мне капитал, который приносит две тысячи фунтов в год), и я платила ему.

— Когда вы в последний раз встречались с этим человеком?

Задумавшись о чем-то своем, девушка не ответила. Когда он повторил вопрос, она быстро подняла глаза.

— На прошлое Рождество… Только встреча наша была очень короткой. Он ведь уже собирался… То есть, я хочу сказать, что было это в конце…

Неожиданно она очень смутилась и продолжила срывающимся голосом:

— Я случайно его увидела. Он меня не заметил, но для меня это было настоящее потрясение… Все дело в его голосе. У него чудесный тенор.

— Он пел? — спросил Леон, когда она ненадолго замолчала, как он понял, чтобы перевести дыхание.

— Да, в церкви, — взволнованно воскликнула она. — Там я его и увидела.

После этого она заговорила очень быстро, как будто хотела и сама поскорее отделаться от этого воспоминания, и Леона заставить об этом забыть.

— Он написал мне спустя два месяца после этой встречи. Написал на наш старый адрес в Лондоне. Он писал, что отчаянно нуждается в деньгах и что ему нужно раздобыть пятьсот фунтов. До этого я ему уже отдала больше тысячи фунтов, и у меня хватило благоразумия ответить, что продолжать снабжать его деньгами я не намерена. И вот тогда он испугал меня по-настоящему… Прислал мне фотографию письма, одного из моих писем, которое я когда-то писала ему. Мистер Гонзалес, я повстречала другого человека, и… В общем, Джон прочитал о нашей помолвке.

— И ваш жених ничего об этом не знает.

Она покачала головой.

— Ничего. И он не должен ничего узнать. Если это произойдет, понятно, что будет дальше. Думаете, если бы не это, я позволила бы себя и дальше шантажировать?

Леон достал из одного кармана лист бумаги, а из другого — карандаш.

— Вы мне скажете, как зовут этого человека? Джон…

— Джон Летеритт, Уайтчерч-стрит, Лайон-роу, 27. Там он снимает маленькую комнатку, что-то вроде рабочего кабинета, в ней же и спит. Я уже навела справки.

Леон помолчал.

— А что произошло сейчас? Что заставило вас обратиться к нам? — спросил он.

Она достала из ридикюля письмо. Леон обратил внимание на то, что конверт без надписей — она явно очень не хотела, чтобы стали известны ее настоящее имя и адрес.

Он прочитал письмо и ничего необычного в нем не увидел: обыкновенное послание вымогателя с требованием передать ему три тысячи фунтов и угрозой в случае отказа передать «бумаги» в «определенные руки». Чувствовался тут и тот оттенок мелодрамы, который по какой-то неведомой причине все обычные шантажисты придают своим сочинениям.

— Я подумаю, чем смогу помочь вам. Как мне связаться с вами? — спросил Леон. — Насколько я понимаю, вы настаиваете на том, чтобы ни ваше имя, ни ваш адрес не были известны даже мне.

Вместо ответа она достала из ридикюля пачку банкнот и положила на стол. Леон усмехнулся:

— Я думаю, вопрос об оплате мы обсудим после успешного завершения дела. Итак, о чем вы меня просите?

— Я хочу, чтобы вы раздобыли эти письма и, если это будет возможно, навсегда отбили у этого человека охоту обращаться ко мне. Что касается денег, я бы очень хотела заплатить вперед.

— Это противоречит правилам фирмы! — улыбнулся Леон.

Она назвала ему улицу и номер дома. Как догадался Леон, это был временный адрес.

— Прошу вас, не нужно меня провожать. Я найду выход, — сказала она, взглянув на свои часы.

Леон дождался, пока за ней закроется дверь, после чего поднялся к друзьям.

— Я столько всего знаю об этой леди, что мог бы написать о ней монографию, — сказал он.

— Расскажите нам хоть что-нибудь, — попросил Манфред, но Леон покачал головой.

Тем же вечером он наведался на Уайтчерч-стрит и нашел переулок Лайон-роу. Это была жалкая крохотная улочка, совершенно не заслуживающая столь громкого названия. В одном из старых домов, должно быть, помнивших еще те дни, когда район этот считался главным прибежищем для лондонских воров и несостоятельных должников, пройдя по трем шатким лестничным пролетам, Леон увидел дверь, на которой, как видно, недавно было выведено краской: «ДЖ. ЛЕТЕРИТТ, ЭКСПОРТЕР».

На стук никто не ответил.

Он постучал еще раз, громче, на этот раз за дверью раздался скрип кровати и чей-то недовольный голос спросил: «Кто там?» Убедить хозяина комнаты открыть удалось не сразу. Когда это произошло, Леон увидел перед собой длинную узкую комнату, освещенную единственной настольной электрической лампой без абажура. Кровать, старый умывальник и грязный письменный стол, заваленный нераспечатанными рекламными конвертами, составляли всю мебель.

Представшему перед ним небритому мужчине в мятой сорочке и засаленных брюках он дал лет тридцать пять, хотя выглядел тот старше. В комнате стоял едкий запах опиума.

— Что вам нужно? — буркнул Джон Летеритт, с подозрением осматривая посетителя.

Леону было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что за человек перед ним стоит: слабовольный и слабохарактерный тип, который нашел самый простой способ существования и не собирается искать более достойного занятия. Маленькая курительная трубка на столе рядом с кроватью говорила очень о многом.

Прежде чем он успел ответить, Летеритт добавил:

— Если вы пришли за письмами, здесь вы их не найдете, дружище. — Дрожащей рукой он помахал перед лицом Леона. — Можете вернуться к дорогой Гвенде и сказать ей, что вам повезло не больше, чем тому последнему господину, которого она сюда присылала.

— Шантажист, значит, да? Вы — самый грязный и жалкий вымогатель, которого я когда-либо видел, — протянул Леон. — А вам известно, что леди намерена подать на вас в суд?

— На здоровье! Пусть подает. Пусть получит ордер и засадит меня. Мне уж доводилось там бывать. Может, она еще и ордер на обыск раздобудет, а? Тогда письмишки ее зачитают перед всем судом. Я вам же облегчаю жизнь. И Гвенде тоже! Она у нас теперь обручена. А вы, часом, не будущий жених, а? — ухмыльнулся он.

— Если бы я им был, я бы свернул вам шею, — холодно произнес Леон. — Если вы умный человек…

— Не умный я, — прорычал Летеритт. — Вы что, думаете, я стал бы жить в этом свинарнике, если бы был умным? Я… человек с медицинским образованием?

И тут, охваченный неожиданным порывом, он со злостью оттолкнул посетителя к двери.

— Убирайтесь! И держитесь отсюда подальше!

Леона до того удивило это стремительное нападение, что он даже не успел понять что произошло, когда в замке повернулся ключ и раздался щелчок задвижки.

Поведение человека не оставляло сомнения: письма находятся в этой комнате. Там было множество мест, где их можно было спрятать. Ему бы ничего не стоило побороть этого опустившегося человека, он мог запросто привязать его к кровати и обыскать комнату, но в те дни трое благочестивых были очень законопослушны, поэтому он просто вернулся к друзьям с рассказом о своем частичном поражении.

— Если бы он выходил из дому, все можно было бы устроить очень просто, но он никогда не выходит. Хотя я подумал, что мы с Раймоном и так могли бы тщательно обыскать всю его квартиру. Он каждое утро выставляет перед дверью бутылку для молока, так что было бы совсем несложно усыпить его. Все, что для этого нужно, — прийти со снотворным чуть позже молочника.

Манфред покачал головой.

— Придется найти другой способ. Не стоит из-за этого ссориться с полицией, — заметил он.

— То есть дело нужно провести тихо, — пробормотал Пуаккар. — Кто у нас клиентка?

Леон почти слово в слово повторил разговор с мисс Браун.

— В ее рассказе есть весьма необычные факты, и я практически уверен, что это действительно факты и что она не пыталась меня обмануть, — сказал он. — Любопытный факт номер один: леди утверждает, что на Рождество слышала, как этот человек пел в церкви. Можно ли от такого человека, как мистер Летеритт, ожидать, что он будет распевать в церкви рождественские хоралы? Мое краткое знакомство с ним говорит, что нет. Любопытный факт номер два: слова «он ведь уже собирался» или что-то в этом роде, и еще: «это было в конце…» В конце чего? Эти три пункта, по-моему, заслуживают особого внимания.

— Я не вижу тут ничего особенно примечательного, — проворчал Пуаккар. — Скорее всего, он гостил у кого-то из знакомых, а она не знала, что он находится где-то близко, пока не увидела в церкви. И было это, когда он собирался уезжать домой.

Леон покачал головой.

— Летеритт опускался годами. Таким, какой он сейчас, он стал не после Рождества, так что девять месяцев назад он должен был быть в таком же или почти таком же состоянии. Мне этот тип ужасно не понравился, я просто обязан завладеть этими письмами.

Манфред посмотрел на него задумчиво.

— Вряд ли они хранятся у его банкира, потому что, скорее всего, у него нет банкира. И ни у его адвоката, потому что, насколько я понимаю, его знакомство с законом ограничивается уголовными судами. Думаю, вы правы, Леон. Письма хранятся в его квартире.

Времени Леон не терял. На следующий день чуть свет он уже был Уайтчерч-стрит. Заняв удобную позицию, он наблюдал, как молочник поднялся на верхний этаж двадцать седьмого дома по переулку Лайон-роу, где в своем жалком убежище обитал Летеритт. Он дождался, пока молочник спустится и исчезнет из виду, но, какими бы энергичными ни были его последующие действия, он опоздал. К тому времени, когда он поднялся наверх, молоко уже забрали, и маленький пузырек с прозрачной жидкостью, который мог бы стать его пропуском внутрь, остался неиспользованным.

На следующее утро он сделал еще одну попытку и снова неудачно.

На четвертую ночь, между первым и вторым часом ему удалось незаметно скользнуть в дом и бесшумно пройти по лестнице наверх. Нужная ему дверь была закрыта изнутри, но он смог достать до вставленного в замочную скважину ключа кончиками тонких щипцов, которые предусмотрительно захватил с собой.

Из комнаты не доносилось ни звука. Леон осторожно повернул ключ и надавил на ручку, но дверь не поддалась. Он забыл про задвижки.

На следующий день он снова явился на свой пост и внимательно осмотрел дом снаружи. До окна квартиры можно было добраться снаружи, но для этого понадобилась бы очень длинная лестница, и после консультации с Манфредом он отказался от этой идеи. Но Манфред сделал свое предложение:

— Что если выманить его из дома телеграммой? Написать, что эта ваша мисс Браун ждет его на станции «Ливерпуль-стрит». Вы же знаете ее настоящее имя.

Леон устало вздохнул.

— Я попытался это сделать уже на второй день, дружище, да еще привлек малыша Лью Левесона, чтоб он «общипал» Летеритта, как только тот выйдет на улицу, — вдруг бы он взял письма с собой.

— «Общипать» — значит заглянуть в карманы? Никак не могу уследить за современным воровским жаргоном, — пожаловался Манфред. — В те времена, когда я интересовался этим вопросом, мы называли это «дернуть».

— Вы отстали от жизни, Джордж, сейчас говорят «общипать». Но неважно, все равно этот мерзавец не вышел. Если бы он имел долги за жилье, я мог бы прислать к нему приставов, но он платит исправно. Законов он не нарушает, ни в чем его не обвинишь. Разве что хранение опиума… Нет, все это без толку, этого недостаточно, чтобы напустить на него полицию. — Он покачал головой. — Боюсь, придется расстроить мисс Браун плохими новостями.

Однако прошло еще несколько дней, прежде чем он послал на условленный адрес письмо, преждевременно убедившись, что там, как он и подозревал, находится небольшая канцелярская лавка, где письма могли храниться до востребования.

Через неделю суперинтендант Мэдоуз, добрый знакомый троицы, наведался к Манфреду посоветоваться относительно одного фальшивого испанского паспорта, и, поскольку в вопросе подделывания паспортов Манфред был настоящим докой и прекрасно разбирался в испанском преступном мире, совещание закончилось далеко за полночь.

Леон, которому вздумалось прогуляться, провел Мэдоуза до Риджент-стрит. По дороге разговор зашел о мистере Джоне Летеритте.

— О да, я хорошо его знаю. Два года назад я взял его за мошенничество. Тогда он получил полтора года. Пропащий человек, но с нами время от времени сотрудничает. Это он сдал нам Джо Бентхолла, одного из самых изворотливых домушников за последние годы. Джо дали десять лет, и не хотел бы я оказаться на месте этого парня, когда Джо выйдет!

Неожиданно Леон задал вопрос о тюремной жизни Летеритта и, когда услышал ответ, к изумлению своего спутника, остановился прямо посреди Хановер-сквер, схватился за живот и согнулся пополам в приступе немого хохота.

— Не вижу ничего смешного, — удивленно промолвил суперинтендант.

— А я вижу, — задыхаясь произнес Леон. — Какой же я дурак! По-моему, теперь я понимаю что к чему.

— Вам нужен Летеритт? Я знаю, где он живет, — сказал Мэдоуз.

Леон покачал головой.

— Нет, он мне не нужен. Но мне очень хотелось бы провести десять минут в его комнате.

Мэдоуз задумался.

— Он что, шантажом занялся? А я-то думал, откуда у него деньги.

Но Леон не стал посвящать его в дело. Он вернулся на Керзон-стрит и начал рыться в каких-то справочниках, после чего взялся за изучение крупномасштабной карты графств, окружающих Лондон. В ту ночь он был последним, кто лег спать, и первым, кто проснулся, потому что спал в передней части здания и услышал стук в дверь.

За окном серел рассвет и шел сильный дождь. Леон поднял вверх скользящую раму и выглянул. В тусклой дымке он рассмотрел фигуру суперинтенданта Мэдоуза.

— Не могли бы вы спуститься? Я хочу поговорить с вами.

Гонзалес накинул халат, сбежал по лестнице и открыл суперинтенданту дверь.

— Помните наш разговор о Летеритте? — спросил Мэдоуз, когда Леон провел его в маленькую гостиную.

В голосе интенданта были отчетливо слышны враждебные нотки. Он пристально смотрел на Леона.

— Да, помню.

— А вы случайно этой ночью не наведывались к нему?

— Нет. А что случилось?

Снова подозрительный взгляд.

— Всего лишь то, что в половине второго ночи Летеритт был убит, а его квартира перевернута вверх дном.

Леон удивленно воззрился на сыщика.

— Убит? Вы задержали убийцу? — спросил он наконец.

— Нет, но можете не сомневаться, задержим. Полицейский видел, как он спускался по водосточной трубе. Наверняка он влез к Летеритту через окно. Констебль сообщил в участок, и к дому направлена группа. Чтобы попасть в квартиру Летеритта, им пришлось взламывать дверь. Они нашли его мертвым на кровати. Его ударили фомкой по голове. Как установил полицейский доктор, обычный человек от такого удара не умер бы, но при состоянии здоровья Летеритта рана оказалась смертельной. Констебль обежал вокруг дома, чтобы перехватить грабителя, но тот, видимо, нырнул в один из переулков, которых полно в этой части города, и полицейский лишь успел заметить его на Флит-стрит, тот ехал в маленькой машине с заляпанными грязью номерами.

— Этого человека опознали?

— Нет… пока. Но он оставил три отпечатка пальцев на окне, и, поскольку он явно не новичок в этом деле, это все равно что прямая наводка. Районное управление полиции обратилось к нам за помощью, но все, что мы смогли сделать, это предоставить им подробное описание прошлого Летеритта. Между прочим, я передал им и ваши отпечатки пальцев. Надеюсь, вы не против?

— Я просто счастлив, — усмехнулся Леон.

После того как офицер ушел, Леон пересказал новость друзьям.

Однако самая поразительная весть пришла, когда они завтракали. Приехал Мэдоуз. Они увидели, как его машина остановилась у дома, и Пуаккар отправился открывать дверь. Суперинтендант широкими шагами вошел в небольшую столовую, глаза его сверкали от возбуждения.

— Вот загадка, которую даже вы, ребята, не сможете разгадать, — воскликнул он. — Знаете ли вы, что сегодня черный день для Скотленд-Ярда и для всей системы установления личности? Это означает полный крах метода, который с таким трудом…

— О чем вы? — быстро спросил Манфред.

— О дактилоскопической системе, — сказал Мэдоуз, и Пуаккар, который буквально боготворил эту систему, разинув рот, уставился на него. — Мы нашли полного двойника, — пояснил Мэдоуз. — Отпечатки на стекле однозначно принадлежат Джо Бентхоллу. Но Джо Бентхолл сейчас сидит в Уилфордской тюрьме, отбывает десятилетний срок!

Что-то заставило Манфреда повернуться и посмотреть на своего товарища. Глаза Леона сверкали, его тонкое лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Человек, который пел в церкви! — негромко сказал он. — Это самое красивое из всех дел, которые попадались мне до сих пор. Прошу вас, присядьте, дорогой Мэдоуз. Поешьте. Нет-нет, садитесь. Не могли бы вы рассказать мне про этого Бентхолла? Я могу с ним встретиться?

Мэдоуз посмотрел на него в недоумении.

— Зачем это вам? Говорю же, для нас такое неимоверное совпадение — просто сокрушительный удар. К тому же, когда мы показали тому констеблю фотографию Бентхолла, он узнал в нем человека, который спускался по водосточной трубе! Я сначала подумал, что Бентхолл сбежал, поэтому позвонил в тюрьму, но мне ответили, что он на месте.

— Я могу повидаться с Бентхоллом?

Мэдоуз колебался.

— Да… Думаю, это можно устроить. Вы ведь дружите с Министерством внутренних дел, не так ли?

Судя по всему, так и было, поскольку еще не наступил полдень, когда Леон Гонзалес уже направлялся к Уилфордской тюрьме, к тому же (что его особенно радовало) он был один.

Уилфордская тюрьма — небольшое исправительное учреждение, где содержатся осужденные на продолжительные сроки заключенные спокойного нрава, знакомые с книгопечатанием и переплетным делом. В Англии есть несколько «профессиональных» тюрем, в которых заключенные могут заниматься тем или иным ремеслом: Мейдстонская — тюрьма «печатная», а, скажем, Шептон-Маллетская — «красильная».

Старший тюремный надзиратель с сожалением рассказал Леону, что их скоро закрывают, а заключенных переводят в Мейдстон.

— У нас тут много людей содержится. Все смирные, хлопот никаких, да и к ним отношение особое. С дисциплиной проблем уже несколько лет не было. Если я скажу, что на ночь мы оставляем всего одного дежурного офицера, может, вы поймете, насколько тут спокойно.

— Кто дежурил прошлой ночью? — спросил Леон. Столь неожиданный вопрос, похоже, удивил старшего надзирателя.

— Мистер Беннет, — сказал он. — Кстати, он сегодня заболел. Приступ мигрени. Странно, что вы спросили: я только что был у него, и мы как раз разговаривали о том человеке, с которым вы хотите встретиться. Бедняга Беннет валяется в постели с жуткой головной болью.

— Я могу встретиться с начальником тюрьмы? — спросил Леон.

Старший надзиратель покачал головой.

— Он поехал в Дувр провожать мисс Фолиан. Это его дочь. Она уезжает на континент.

— Мисс Гвенда Фолиан? — уточнил Леон и, когда надзиратель кивнул, спросил: — Это та леди, которая училась на врача?

— Она и есть врач, — ответил тюремный работник. — Да вот хотя бы тот же Бентхолл! Если бы не она, он бы умер от сердечного приступа, так что можно сказать, она ему жизнь спасла… Бентхолл работает дома у коменданта и, по-моему, готов правую руку отдать, чтобы услужить молодой леди. Среди заключенных встречаются и по-настоящему добрые люди!

Они стояли в главном тюремном коридоре. Леон окинул взглядом мрачные вереницы стальных балкончиков и маленьких дверей.

— Это, надо полагать, место ночного надзирателя? — Он указал на высокий стол в начале коридора. — А куда ведет эта дверь?

— К кабинету начальника тюрьмы.

— И мисс Гвенда частенько пользовалась этой дверью, чтобы принести охраннику чашку кофе и бутерброды, верно?

Главный надзиратель ответил уклончиво:

— Вообще-то это противоречит правилам. Так вы, значит, хотите поговорить с Бентхоллом?

— Не думаю, — негромко ответил он.

— В какой церкви мог петь на Рождество такой отъявленный негодяй, как Летеритт? — спросил Леон, когда рассказывал своим друзьям о том, чем закончилось это дело, и сам же ответил: — Только в тюремной. Наверняка наша мисс Браун там бывала, ведь ее отец, начальник тюрьмы, обязан посещать тюремную церковь. Слова «Летеритт уже собирался» означают, что его срок заканчивался и его должны были в скором времени освободить. Бедный Мэдоуз! Он лишился веры в дактилоскопическую систему из-за того, что выпущенный на свободу заключенный оказался человеком слова и отправился за письмами, которые не удалось добыть мне, пока усыпленный мистер Беннет спал у себя за столом, а мисс Гвенда Фолиан занимала его место!

 

Глава 10

Бразильянка

Путешествие началось под проливным дождем, а заканчивалось в тумане. Над землей началась качка, что было довольно неприятно для пассажиров, страдающих воздушной болезнью. Когда Английский канал остался позади, пилот снизил высоту до двухсот футов.

А потом появился стюард и принялся перекрикивать гул моторов:

— Садиться будем в Лимпне… над Лондоном густой туман… в Лондон вас отвезут на автобусе…

Манфред наклонился к даме, сидевшей рядом с ним в соседнем ряду по другую сторону узкого прохода.

— Вам повезло, — сказал он, придав голосу такую громкость, чтобы никто, кроме нее, его не услышал.

Миссис Певерси подняла на лоб очки и смерила его холодным взглядом.

— Что, простите?

Вскоре после этого парижский самолет совершил идеальную посадку, и Манфред, сойдя по ступенькам, протянул руку, чтобы помочь спуститься очаровательной леди.

— Простите, так о чем вы говорили?

Стройная красивая молодая женщина ждала ответа с холодным высокомерием.

— Я говорил, что вам очень повезло, что мы приземлились здесь, — сказал Манфред. — Вас ведь зовут Кэтлин Зилинг, но вы больше известны, как «Кларо» Мэй. В Лондоне вас дожидаются двое детективов, которым очень хочется расспросить вас об одном жемчужном ожерелье, похищенном в Лондоне три месяца назад. К счастью, я хорошо знаю французский и перед самым нашим вылетом из Ле Бурже случайно услышал разговор двух господ из Súreté, обсуждавших ваше будущее.

Взгляд девушки уже не был надменным, но и заинтересованным не стал. Очевидно, внимательный взгляд на мужчину, сообщившего ей столь тревожную информацию, убедил ее в его искренности.

— Спасибо, — легкомысленным тоном произнесла она, — но меня это ничуть не тревожит. Эти двое — Фенникер и Эдмондс. Я пошлю им телеграмму, чтобы они зашли ко мне в гостиницу. Хоть по вам этого и не скажешь, но вы, наверное, стукач?

— Нет, уверяю вас, я не стукач, — улыбнулся Манфред.

Она посмотрела на него с некоторым интересом.

— Да и для фараона вы слишком искренни… Впрочем, мне беспокоиться не о чем, и все же спасибо.

Эти слова подразумевали, что разговаривать им больше не о чем, но Манфред не отступил.

— Если вы попадете в какую-нибудь неприятную историю, я буду рад помочь вам. — И он протянул женщине визитную карточку, на которую та даже не взглянула. — Ну, а если вам любопытно узнать, почему я решил заговорить с вами об этом, могу лишь сказать, что год назад один мой очень близкий друг едва не был убит на Монмартре, когда банда Фюре застала его врасплох, но, к счастью, вы пришли ему на помощь.

От удивления она вздрогнула и наконец опустила глаза на карточку.

— О! — несколько смутилась она. — Я не знала, что вы из этой компании… «Четверо благочестивых»? Мне от одного этого названия не по себе становится! Как его звали? Леон… Какая-то испанская фамилия…

— Гонзалес, — подсказал Манфред.

— Точно! — кивнула она.

Теперь уже взгляд ее был полон любопытства.

— Насчет того жемчуга беспокоиться, правда, нечего. А что касается вашего друга, то, скорее, это он спас меня. Он бы не ввязался в ту драку, если бы не выскочил из кабаре мне на помощь.

— Где вы намерены остановиться в Лондоне?

Она назвала адрес, но на этом их разговор прервался, потому что к ним подошел таможенный офицер. Больше Манфред ее не видел. В автобусе, отвозившем пассажиров в Лондон, ее не было.

По правде говоря, ему и не хотелось снова с ней встречаться. На тот разговор его подтолкнуло лишь любопытство и желание помочь той, кто однажды очень помог Леону Гонзалесу (это произошло сразу после того, как Леон столь блестяще распутал дело о лионских фальшивках).

Манфред преступникам не сочувствовал, но и не питал к ним отвращения. Он знал Мэй как крупную международную аферистку и чувствовал себя вполне спокойно, понимая, что в этой стране она будет находиться под заботливым присмотром английской полиции. Лишь в автобусе, по дороге в Лондон, он пожалел, что не спросил ее о Гарри, хотя скорее всего оказалось бы, что пути их никогда не пересекались.

Джордж Манфред, которого народная молва наградила лаврами главной движущей силы «Четверки благочестивых», за свою жизнь удалил двадцать три опухоли с тела общественности.

Война принесла ему и его товарищам прощение за преступления, ими совершенные и им приписываемые, но взамен власти взяли с них слово свято соблюдать букву и дух закона. И он ни разу не нарушил данного обещания, действуя как по собственному разумению, так и от имени своих компаньонов. Лишь один раз он пожалел об этой сделке, и случилось это, когда судьба свела его с Гарри Лексфилдом.

Гарри жил по ту сторону закона. Это был тридцатилетний высокий мужчина с располагающим, довольно красивым лицом. Женщины находили его очаровательным, в чем потом горько раскаивались, поскольку этот человек не знал жалости. Весьма положительные люди приглашали его в свои дома, ему даже удалось проникнуть в совет директоров одной очень известной уэст-эндской компании.

Впервые Манфред столкнулся с Гарри совершенно случайно, по причине до глупого тривиальной. Мистер Лексфилд снимал квартиру недалеко от Керзон-стрит. Однажды ночью Манфред, возвращаясь домой, увидел спорящих мужчину и женщину, стоящих на углу одного из домов. Мужчина говорил грубо, женщина — довольно робко. Он не стал останавливаться и прошел мимо, полагая, что это одна из тех ссор, на которые умному мужчине не следует обращать внимания, но, услышав звук удара и тихий вскрик, обернулся и увидел, что женщина лежит на земле рядом с решетчатой оградой дома. Манфред быстро вернулся.

— Это вы ударили женщину? — спросил он.

— Не твое собачье дело…

Манфред одним ударом сбил его с ног и перебросил через ограду. Когда он обернулся, женщины уже не было.

— Я мог убить его, — раскаивающимся голосом произнес Манфред, рассказывая об этом случае своим друзьям, и, надо сказать, Леону Гонзалесу был неприятен вид кающегося Манфреда.

— Но вы этого не сделали. Почему?

— Когда я увидел, как он встает на ноги, и понял, что ничего ему не сломал, поверите ли, я просто сбежал, — признался Манфред. — Нужно мне учиться сдерживать в себе эти импульсы. Наверное, годы берут свое, я уже не могу быстро принимать взвешенные решения.

Если Пуаккар знал все о самых грязных слоях общества, то Манфред был живой энциклопедией по жуликам и разного рода мошенникам, промышляющим среди обычных людей. Однако почему-то мистер Лексфилд был ему не известен. В скором времени Леон навел справки и кое-что выяснил.

Его выставили из Индии и Австралии. В розыске он числится только в Новой Зеландии. Его специализация — многоженство, и работает он исключительно с женщинами из известных семей, готовых на все, чтобы избежать скандала. Его лондонские «коллеги» знают о нем только понаслышке. У него есть и законная жена, которая приехала вслед за ним в Лондон, и, возможно, стала причиной того, что в ту ночь он попался на глаза Манфреду.

В Австралии мистер Лексфилд завладел кругленькой суммой. Удача сопутствовала ему и в дальнейшем, поскольку в Сиднее он под вымышленным именем сел на «Монровию» и без особого труда улизнул из страны. Его шарм и обаяние обеспечивали три четверти успеха, как и любому хорошему жулику. Наверняка именно эти качества позволили ему за время плавания облегчить кошельки нескольких богатых австралийских землевладельцев на три тысячи фунтов и вскружить голову дочери одного из них (по крайней мере, ее отец производил такое впечатление).

Сошел на берег он уже помолвленным. К счастью, его будущая невеста в день прибытия слегла с прозаическим приступом аппендицита. Еще до того, как ей выписаться из больницы, Лексфилд узнал, что у ее отца — на самом деле никакого не миллионера — серьезные финансовые проблемы.

И все же удача не покинула его. Поездка в Монте-Карло принесла ему еще одно небольшое состояние… И заработал он его не за игровым столом. Здесь он познакомился и сумел добиться расположения некой Эльзы Монарти, недавней воспитанницы католической женской школы, девушки, легко поддающейся внушению. Сестра, ее единственная родственница, послала Эльзу в Сан-Ремо (как ни странно, ей тоже нужно было набраться сил после болезни), и где-то на границе она и встретилась с обаятельным мистером Лексфилдом — тогда его, правда, звали иначе — в большом вестибюле гостиницы. Ей был нужен управляющий, и галантный Гарри помог его разыскать. Она рассказала ему о сестре, которая была совладельцем одного крупного швейного предприятия, расположенного на рю де ла Пи. В ответ на доверие Гарри поведал ей о своих якобы богатых и именитых родителях и описал ей жизнь, в равной степени не имеющую ничего общего с действительностью.

В Лондон Гарри вернулся один, здесь он выяснил, что по его следу идет единственная женщина в мире, которая имела законное право носить его фамилию (в действительности его звали Джексоном). Это была хоть и довольно миловидная, но неуступчивая женщина, что называется, с характером. Особо нежных чувств к супругу она не испытывала, но была твердо намерена разыскать его, чтобы ради двух брошенных детей вернуть остатки промотанного им состояния. Если бы не его врожденная подлость, он бы давно уже хорошо заплатил ей, лишь бы отделаться от ее преследований.

Уже через неделю после того, как Гарри оказался переброшенным через довольно высокую ограду дома на Керзон-стрит и все еще прихрамывал, Леон Гонзалес, который взялся расследовать его дело, уже имел полную картину его злодеяний.

— Если б я знал, я бы приложил его посильнее, — с сожалением в голосе произнес Манфред. — Странная штука, поднимая его (тем приемом, который вам, Леон, так и не дался), я вдруг почувствовал невыносимое отвращение. Нужно будет понаблюдать за ним. Где он остановился?

— На Джермин-стрит у него роскошная квартира, — сказал Леон. — Прежде чем вы возразите, что на Джермин-стрит нет роскошных квартир, я скажу, что она, по крайней мере, производит впечатление роскошной. Меня этот господин настолько заинтересовал, что я заехал в Скотленд-Ярд и поговорил с Мэдоузом. Мэдоуз знает его прекрасно, но не имеет улик, чтобы засадить. У этого человека полно денег… Он имеет счет в банке «Лондон энд Саузерн» и только сегодня утром купил новую машину.

Манфред задумчиво кивнул.

— Очень скользкий тип, — сказал он. — Мы можем разыскать его жену? Надо полагать, та несчастная женщина, которая была с ним…

— Она живет на Литтл-тичфилд-стрит, называет себя миссис Джексон. Вероятно, это настоящая фамилия нашего друга. Мэдоуз не сомневается в этом.

Мистер Гарри Лексфилд был слишком умным человеком и понимал, что находится под наблюдением. Но он занимался такими преступлениями, в которых его практически невозможно было изобличить. Его любезные манеры, его роскошный автомобиль плюс удачно подстроенный «несчастный» случай на лодке, случившийся с ним в верховьях Темзы, обеспечили ему знакомство с нужными людьми и членство в одном престижном речном клубе, что стало пропуском в дома, двери которых в обычной жизни были бы для него закрыты.

Он потратил месяц на то, чтобы посвятить двух богатых биржевых маклеров в таинства австралийского покера, в который самому ему катастрофически не везло пять вечеров подряд — он проиграл шестьсот фунтов, чем вызвал искреннюю жалость у своих противников. Впрочем, как оказалось, жалость их была напрасной, поскольку на шестой вечер ему посчастливилось выиграть пять тысяч. Хозяев своих он оставил с ощущением того, что ему ужасно неловко чувствовать себя невольным виновником их потери.

— Весьма любопытно, — заметил Манфред, когда ему об этом рассказали.

Однажды вечером, обедая в «Ритц-Карлтоне» с молодым человеком, одним из новых знакомых, он увидел то, что посчитал главным подарком судьбы.

— Вы знаете, кто это? — вполголоса спросил он у своего спутника.

— Кто? Эта леди? Господи, ну конечно! Мы с ней уже не первый год знакомы. Она несколько раз останавливалась у моих родителей в Сомерсете. Это госпожа Веласкес. Она — вдова какого-то золотого мешка, бразильянка.

Мистер Лексфилд снова посмотрел на прекрасную брюнетку за соседним столиком. Тонкий ценитель, возможно, отметил бы, что на ней слишком много драгоценностей — многочисленные бриллиантовые браслеты опоясывали ее запястья, на груди сверкал огромный изумруд в алмазной оправе, — но это отнюдь не портило общую картину, которую довершали изысканное платье и царственная осанка.

— Она невероятно богата, — продолжал нашептывать его информатор. — Мой полковник, знающий ее намного лучше меня, как-то рассказал мне, что ее муж оставил ей шесть миллионов фунтов… Есть что-то неправильное в том, что люди имеют столько денег.

«Скорее неправильно то, — подумал Гарри Лексфилд, — что у кого-то есть такие деньжищи, а я еще не урвал от них свою долю».

— Я бы хотел познакомиться с ней, — сказал он и уже через минуту был ей представлен. В предвкушении более крупной добычи он напрочь позабыл о своих планах вечером обчистить в карты юного гвардейца.

Она показалась ему очень привлекательной женщиной. По-английски разговаривала свободно, хоть и с небольшим акцентом, и как будто была рада знакомству. Они много танцевали, и он даже, набравшись смелости, попросил разрешения наведаться к ней утром, но оказалось, что она собирается уезжать в свое загородное поместье в Ситон-Девереле.

— Надо же, — лучезарно улыбаясь, проронил он, — а я как раз в субботу буду проезжать через Ситон-Деверел.

К его радости, она проглотила наживку. В субботу ровно в полдень его машина остановилась у виллы «Хэнфорд-хаус».

Неделю спустя Леон принес потрясающее известие:

— Джордж, этот парень обручился с какой-то богатой южноамериканской вдовушкой. Мы не можем позволить этому продолжаться. Предлагаю организовать оргию беззакония: давайте похитим этого мошенника и отправим куда-нибудь подальше на корабле, перевозящем скот. Есть у меня один человек на Ист-индиа-док-роуд, который берется это сделать за полсотни фунтов.

Манфред покачал головой.

— Мне нужно поговорить с Мэдоузом, — сказал он. — Кажется, мы все-таки можем его прижать.

Мистер Гарри Лексфилд не чувствовал себя на седьмом небе, куда обычно возносятся пылкие влюбленные, знающие о взаимности, но был безгранично доволен собой, когда наблюдал у себя дома за последними приготовлениями к торжественному обеду.

Убедить госпожу Веласкес решиться принять предложение руки и сердца оказалось делом непростым. Она была необычайно подозрительна и даже хотела познакомиться с его родителями, которые именно в эти дни были страшно заняты и никак не могли оставить свои огромные владения в Канаде.

— Гарри, дорогой, для меня это очень серьезный шаг, — говорила она, в сомнении покачивая прекрасной головкой. — Конечно же, я люблю тебя всем сердцем, но я так боюсь мужчин, которые думают не о любви, а о деньгах.

— Дорогая, ты же знаешь, мне не нужны деньги, — задушевно отвечал он. — Я же показывал тебе банковскую книжку. У меня на счету девять тысяч фунтов, а еще земли.

На это она ничего не ответила, лишь подернула плечом. Эта женщина отличалась необычным темпераментом: она никогда не оставалась в одном настроении дольше часа.

На обед она пришла, к его немалому раздражению, с компаньонкой, ни слова не понимавшей по-английски. Но мистер Лексфилд был очень терпелив и ничем не выдал своего недовольства.

Однако за кофе в его маленькой шикарно обставленной гостиной она сообщила такое, что заставило его позабыть об этом неудобстве.

— Сегодня я познакомилась с одним приятным мужчиной. Он заехал ко мне в «Хэнфорд».

— Он не только приятный, но и везучий. Если бы я там был… — многозначительно улыбнулся Гарри, хотя в душе негодовал.

— Он говорил о тебе, — улыбнулась и она.

Гарри Лексфилд насторожился. Никто в Англии не знал его достаточно хорошо, чтобы сделать предметом разговора. Если они действительно обсуждали его, то только с положительной стороны.

— И кто это был? — поинтересовался он.

— Он прекрасно разговаривал по-испански и у него просто чудесная улыбка! К тому же он рассказывал столько смешных историй, что я хохотала до слез.

— Бразилец?

Она покачала головой.

— В Бразилии мы разговариваем на португальском, — ответила она. — Нет, сеньор Гонзалес…

— Гонзалес?! — воскликнул он. — Не Леон ли Гонзалес? Один из этих гряз… Один из «Благочестивых»?

Она удивленно повела бровью.

— Ты знаком с ним?

— Я о них слышал, — рассмеялся он. — Этих негодяев нужно было повесить много лет назад. Убийцы и воры. И они еще имеют наглость приходить и разговаривать с тобой! Надо полагать, он наговорил тебе обо мне всяких гадостей? Ну конечно! Я ведь уже много лет враждую с ними.

И он рассказал ей выдуманную историю о том, как когда-то ему довелось столкнуться с этой троицей. Бразильянка слушала очень внимательно.

— Как интересно! — сказала она, когда он закончил. — Но нет, он просто сказал мне, что ты — очень плохой человек, что тебе нужны только мои деньги, что у тебя плохая… Как это сказать?.. Репутация. Я ужасно разозлилась, правда, особенно, когда он сказал, что ты женат. Я-то ведь знаю, что это неправда, ты ведь не стал бы меня так обманывать. Завтра этот сеньор Гонзалес обещал прийти снова… Пока я не разозлилась, мне он даже казался симпатичным. Хочешь, пообедаем завтра вместе, и я расскажу тебе, что он скажет?

Гарри одолевало жгучее беспокойство. Установить личность человека, который той ночью так бесцеремонно поступил с ним, было совершенно нетрудно, и когда это было сделано, он принял решение держаться как можно дальше от людей, живших в доме со знаком серебряного треугольника на двери. Он был достаточно благоразумен, чтобы понимать, что с ними лучше не ссориться, и искренне надеялся, что им не пришло в голову выяснять все подробности его жизни.

Он сменил тему разговора и, не обращая внимания на присутствие компаньонки своей невесты, превратился в самого страстного, самого нежного любовника. Были задействованы весь его опыт и талант, поскольку игра сулила ему такой выигрыш, о котором он никогда и не мечтал.

Ближайшей его целью были двадцать тысяч фунтов, полученных леди в виде дивидендов. Хоть он и не считал ее глупышкой, в финансовых вопросах она была очаровательно беспомощна. Сам же Гарри Лексфилд, когда разговор заходил о деньгах, чувствовал себя как рыба в воде. О рынке и рыночных отношениях он мог говорить много и со знанием дела. Гарри уже давно изучал эту тему, как всякий вор, считая себя достаточно умным, чтобы заниматься серьезными финансовыми делами. Не единожды он пытался сделаться финансистом, но всякий раз эти попытки заканчивались полным крахом.

Он провел свою пассию и ее молчаливую компаньонку до машины и вернулся в квартиру, где в одиночестве и тишине попытался осмыслить новую и тревожную угрозу, явившуюся ему в виде интереса, проявленного к его персоне тремя благочестивыми.

На следующее утро, по своему обыкновению, он встал поздно и был все еще в пижаме, когда зазвонил телефон.

Голос портье сообщил, что его вызывают по междугородной линии, а междугородные звонки в эти дни означали прекрасную госпожу Веласкес.

— Я встретилась с Гонзалесом, — раздался в трубке ее встревоженный голос. — Он пришел, когда я завтракала, и сказал, что завтра они собираются арестовать тебя за что-то, что ты якобы натворил в Австралии. А еще сегодня он хочет сделать так, чтобы ты не мог получить из банка деньги.

— Заморозить мой счет? — быстро спросил он. — Ты уверена?

— Разумеется, уверена! Они собираются пойти к судье и получить у него какую-то бумагу для этого. Мне приезжать к тебе на обед?

— Конечно… В час, — произнес он и беспокойно взглянул на часы: была половина двенадцатого. — Да, и насчет твоих инвестиций. Думаю, я уже сегодня могу все устроить. Захвати свою чековую книжку.

Он никак не мог дождаться, пока она закончит разговор. В конце концов сам оборвал его довольно бесцеремонно, швырнул трубку и бросился в спальню переодеваться.

Его банк располагался на Флит-стрит, и поездка до него показалась Гарри бесконечной. Всю дорогу его терзала мысль, что Дом правосудия находится слишком уж близко к Флит-стрит и судейский ордер может попасть в банк раньше него.

Он сунул чек под медную решетку над стойкой банковского кассира и затаил дыхание, когда маленький прямоугольный листок передали для проверки бухгалтеру. С величайшим облегчением он вздохнул, когда кассир открыл сейф, достал пачку ассигнаций и стал отсчитывать указанную в чеке сумму.

— На вашем счету, мистер Лексфилд, остается всего несколько фунтов, — сказал кассир.

— Я знаю, — ответил Гарри. — После обеда я собираюсь обналичить у вас еще один чек на крупную сумму.

В ту же секунду он понял, что к тому времени судейский ордер, скорее всего, уже вступит в силу. Что ж, придется поискать другой способ распорядиться чеком госпожи Веласкес.

Облегчение его было таким огромным, что он едва ли мог спокойно говорить. Почти с девятью тысячами фунтов в кармане он поспешил домой и прибыл на Джермин-стрит одновременно с госпожой Веласкес.

— Этот кабальеро оказался таким смешным! — своим обычным отрывистым голосом рассказывала она. — Я чуть не рассмеялась ему в лицо. Представляешь, он сказал, что завтра я тебя уже здесь не найду. Что за нелепость!

— Это шантаж, — спокойно произнес он. — Не беспокойся. Я только что был в Скотленд-Ярде — сообщил об этом Гонзалесе. Давай лучше поговорим о твоих акциях…

Обед еще был не готов, поэтому у них оставалось еще десять минут, чтобы многое обсудить. Она принесла чековую книжку, но чувствовала себя не очень уверенно. «Возможно, — подумал он, — разговор с Гонзалесом действительно разбудил в ней подозрения». Она была не готова инвестировать все свои двадцать тысяч фунтов. Он принес бумаги и балансовые ведомости, которые собирался показать ей еще вчера вечером, и описал — очень убедительно — прочное финансовое положение компании, одной из самых стабильных компаний на рынке, в которую предлагал вложить капиталы.

— Эти акции, — увещевал он, — за ближайшие двадцать четыре часа возрастут в цене самое меньшее на десять процентов. Мне обещали придержать для тебя долю, но я должен выкупить ее сегодня днем. То есть сразу после обеда я рассчитываю получить от тебя открытый чек. Я куплю акции и принесу их тебе.

— Но почему я не могу пойти с тобой? — невинным голосом спросила она.

— Это деликатное дело, — значительно произнес он. — Сэр Джон позволил мне купить эти бумаги в качестве огромного личного одолжения.

К его радости, эти слова ее убедили. Прямо на обеденном столе она выписала чек на двенадцать с половиной тысяч фунтов, и ему едва хватило терпения усидеть на месте до конца трапезы.

Хозяева дома, который стал для него временным пристанищем, обычно не занимались обслуживанием столов, и те несколько минут, которые прошли в ожидании между основными блюдами и десертом, превратились для него в настоящую агонию. Бразильянка опять вернулась к вопросу об инвестициях, ее снова охватило сомнение, и она заговорила о Гонзалесе и его предупреждении.

— Может быть, мне лучше подождать день или два?

— Что ты, девочка моя, об этом не может быть и речи! — воскликнул Гарри. — Я понимаю, тебя напугал этот человек, и я обещаю, он еще об этом пожалеет!

Он собрался встать из-за стола, но она положила руку ему на плечо.

— Прошу тебя, не надо торопиться, — попросила она так искренне, что ему против воли пришлось согласиться. Банк раньше трех не закроется. Если на машине, он еще успеет в Дувр на пятичасовой пароход.

Однако банк находился в Сити, так что все же лучше не ждать до последнего. Он извинился, сказал, что вернется через минуту, вышел из комнаты, кликнул слугу и дал ему несколько несложных и срочных приказаний. Когда он вернулся, его гостья читала балансовую ведомость.

— Ничего не смыслю в цифрах, — сказала она и вдруг подняла голову, услышав, как хлопнула дверь. — Что это?

— Мой слуга… Я дал ему небольшое поручение.

Она нервно усмехнулась.

— Я, как ты выражаешься, вся как на иголках, — сказала она, подвигая Гарри чашку кофе. — Гарри, милый, объясни мне, что значит «без дивидендов».

Он принялся обстоятельно объяснять значение финансового термина (она слушала очень внимательно), как вдруг сдавленно вздохнул, удивленно посмотрел на нее, привстал и снова рухнул на стул, откуда безвольно скатился на пол и замер. Госпожа Веласкес взяла его чашку с недопитым кофе, неторопливо отнесла на кухню и вылила остатки напитка в раковину. Отослав слугу, мистер Гарри Лексфилд значительно упростил ей дело.

Она перевернула бесчувственного мужчину на спину и принялась быстро изучать содержимое его карманов, пока не обнаружила толстый конверт с полученными в банке деньгами.

Раздался стук в дверь, стучали с улицы. Ни секунды не колеблясь, она вышла из квартиры и открыла дверь. На пороге стоял юный гвардеец, тот самый, который познакомил ее с мистером Лексфилдом.

— Все в порядке, слуга ушел, — сказала она. — Вот ваши две сотни, Тони, и огромное спасибо за помощь.

Тони усмехнулся.

— Больше всего он не понравился мне тем, что посчитал меня простофилей. Эти австралийцы…

— Хватит! Берите деньги, — сухо проговорила она.

Вернувшись в столовую, она сняла с Гарри галстук и воротничок, подложила ему под голову подушку и открыла окно. Минут через двадцать он придет в себя. К этому времени его слуга уже вернется.

Она нашла чек, который передала ему, сожгла в пустом камине и, окинув комнату последним взглядом, направилась к выходу.

Рядом с аэропортом ее ждал высокий мужчина. Она увидела, как он подал знак водителю остановиться.

— Я получил вашу записку, — сказал Манфред. — Думаю, удачно поохотились? Я должен вам пятьсот фунтов.

Рассмеявшись, женщина покачала головой. Она все еще была прекрасной коричневой бразильянкой. Краска сойдет с кожи еще не скоро.

— Спасибо, не нужно, мистер Манфред. Я это делала ради интереса, к тому же мне и так хорошо заплатили. Да и загородный дом был не таким уж дорогим… Хотя ладно, — она ловко выхватила из его рук деньги и спрятала в сумочку, бросив взгляд на ожидающий самолет. — Понимаете ли, мистер Манфред, мы ведь с Гарри давно знакомы… Заочно. Через мою сестру, которую я отправила поправлять здоровье в Монте-Карло.

Манфред все понял. Он дождался, пока самолет скроется из виду, и, довольный исходом дела, отправился домой на Керзон-стрит.

В вечерних газетах не было ни слова об ограблении на Джермин-стрит. Оно и не удивительно: у мистера Гарри Лексфилда было чувство гордости.

 

Глава 11

Видения машинистки

Примерно каждые полгода Раймона Пуаккара охватывало беспокойство. Он начинал рыться в шкафах, открывать сундуки и чемоданы, заглядывать в ящики столов и наводить порядок в старых документах. За несколько дней до «убийства» на Керзон-стрит он появился в столовой с охапкой старых бумаг, которые свалил на обеденный стол между чашками и тарелками.

Леон Гонзалес оторвался от книги, застонал и отвернулся. Джордж Манфред даже не улыбнулся, хотя в душе его распирало от хохота.

— Прошу прощения, что мешаю вам, друзья, — извиняющимся голосом произнес Пуаккар, — но все эти бумаги нужно разобрать и привести в порядок. — Я нашел пачку писем пятилетней давности. Наше агентство тогда только зарождалось.

— Сожгите их, — посоветовал Леон, снова берясь за книгу. — Все равно от них никакой пользы.

На это Пуаккар ничего не ответил. Он с благоговением перебирал листик за листиком, читал, подслеповато прищуриваясь, и откладывал в сторону, так что, пока одна стопка уменьшалась, вторая росла.

— И, покончив с этим, вы, надо полагать, отнесете их туда же, откуда достали? — поинтересовался Леон.

Пуаккар не ответил. Он внимательно читал одно из писем.

— Странное письмо, не помню, чтобы я его раньше читал, — наконец сказал он.

— Что там, Раймон? — спросил Джордж Манфред, и Пуаккар прочитал:

«„Серебряному треугольнику“. Конфеденциально.

Дж. Рок».

Господа!

Я встречал отзывы о вас как о надежных агентах, которым можно доверить дело щепетильного свойства. Я был бы весьма благодарен, если бы вы навели справки и выяснили перспиктивы персидских нефтяных месторождений, а также если бы вы смогли договориться о продаже 967 принадлежащих мне акций. К обычным биржевым маклерам я не обращаюсь потому, что среди них встречается слишком много мошенников. И еще, не могли бы сообщить мне, нет ли сейчас в продаже акций компании „Окама бисквитс“ (это американская компания)? Жду ответа.

С уважением,

— Припоминаю это письмо, — сказал Леон, как только Пуаккар замолчал. — Слова «конфиденциально» и «перспективы» там написаны с ошибками. Помните, Джордж, я тогда предположил, что этот парень украл несколько акций и хотел через нас их сбыть? — Манфред кивнул. — Рок, — продолжил Леон. — Нет, с мистером Роком я так и не встретился. Его письмо пришло из Мельбурна, если не ошибаюсь. Он указал номер почтового ящика и адрес телеграфа, верно? Мы о нем больше не слышали? По-моему, нет.

Никто из троих не вспомнил, чтобы они получали другие сообщения от этого человека. Письмо отправилось вслед за остальными, и могло бы оказаться погребенным среди ему подобных навечно, если бы не сверхъестественная память Леона на цифры и грамматические ошибки.

И вот однажды…

Ночную Керзон-стрит огласил пронзительный полицейский свисток. Гонзалес, спавший в передней части дома, услышал звук во сне. Не успев окончательно проснуться, он уже стоял у открытого окна. Снова раздался свист, и Леон услышал быстрый топот. По тротуару со всех ног бежала девушка. Она промчалась мимо дома, но вдруг остановилась, побежала обратно и снова замерла.

Леон, перескакивая через две ступеньки, слетел вниз, распахнул дверь. Беглянка стояла прямо перед ним.

— Сюда… Скорее! — шепнул ей Леон.

Она колебалась не дольше секунды. Сделав шаг в дверной проем, девушка остановилась и прислушалась. Леон схватил ее за руку и потащил в коридор.

— Не бойтесь ни меня, ни моих друзей, — сказал он, но почувствовал, что она вырывает руку.

— Отпустите, прошу вас… Я не хочу оставаться здесь!

Леон втолкнул ее в небольшую комнату и включил свет.

— Вы увидели, что вам навстречу бежит полицейский, поэтому повернули обратно, — заговорил он спокойным, обыденным голосом. — Сядьте и отдохните… Вы плохо выглядите.

— Я ни в чем не виновата… — произнесла она дрожащим голосом.

Он мягко похлопал ее по плечу.

— Ну конечно, не виноваты. А я вот, наоборот, виноват — хоть виновны вы в чем-то, хоть не виновны — потому что помогаю тому, кто скрывается от полиции.

Она была очень молода, почти совсем дитя. Бледное, худое, но хорошенькое лицо. Одета скромно, но со вкусом. С удивлением Леон заметил на ее пальце кольцо с изумрудом, которое, если камень настоящий, должно стоить несколько сотен фунтов. Он посмотрел на часы. Начало третьего. С улицы донесся тяжелый торопливый топот.

— Кто-нибудь видел, как я входила? — напряженно спросила она.

— Я никого не заметил. Итак, что стряслось?

Опасность и страх, еще несколько секунд назад придававшие ей силы, как видно, истощили запас ее энергии — ее затрясло. Плечи, руки, тело мелко задрожали, рот искривился в беззвучном плаче, губы затрепетали. Какое-то время она не могла произнести ни слова. Леон налил стакан воды и поднес ей. Стуча зубами, она отпила. Если кто-то из друзей Леона услышал, что произошло, у них не возникло желания спуститься и узнать что к чему. Любопытство Леона Гонзалеса было общеизвестно. Случись ночью под их окнами какая-нибудь заварушка, он тут же вскакивал из постели и мчался на улицу выяснять, что происходит.

Через какое-то время она достаточно успокоилась, чтобы поведать ему свою историю. И то была не такая история, которую он ожидал услышать.

— Меня зовут Фаррер… Эйлин Фаррер. Я машинистка и работаю в ночном машинописном бюро мисс Льюли. Обычно у нас дежурят две девушки, одна старшая, но сегодня мисс Ли ушла домой пораньше. Мы называемся ночным бюро, но на самом деле работаем не всю ночь, а закрываемся примерно в час ночи. Почти вся наша работа связана с театром. Часто бывает, что после премьеры какого-нибудь спектакля нужно что-то менять в сценарии. Иногда нам приносят наброски разных контрактов. Иногда мы печатаем простые письма. Я знаю всех больших начальников и часто хожу в их конторы достаточно поздно, когда бывает срочная работа. Конечно, мы никогда не ходим к незнакомым людям, да и в конторах портье следят за тем, чтобы нас никто не беспокоил. Сегодня в двенадцать мне позвонил мистер Грасли из «Орфеума», попросил напечатать для него два письма. Он прислал за мной машину, и я приехала к нему домой на Керзон-стрит. Вообще-то нам не разрешается приезжать к клиентам на дом, но мистер Грасли уже много раз обращался к нам, хоть раньше я никогда его и не видела.

Леону Гонзалесу часто встречался ярко-желтый автомобиль мистера Джессе Грасли. Этот известный театральный антрепренер жил на Керзон-стрит в роскошной квартире, занимавшей целый этаж дома, за которую платил (как в свое время выяснил Леон, любопытство которого поистине не знало границ) три тысячи фунтов в год. В Лондон он явился три года назад, арендовал «Орфеум» и уже вложил деньги в полдюжины постановок, большая часть которых успеха не имела.

— В какое время это было? — спросил он.

— Без четверти час, — сказала девушка. — На Керзон-стрит я была через пятнадцать минут — мне нужно было до отъезда еще кое-что доделать на работе, к тому же он сказал, что спешки нет и я могу не торопиться. Я постучала в дверь, и он открыл. Был он во фраке и выглядел так, будто только что вернулся с какого-то приема, с большим белым цветком в петлице. Слуг я не видела, да их в доме и не было. Он провел меня в свой кабинет и придвинул стул к небольшому столику рядом с его письменным столом. Не могу точно сказать, что случилось потом. Помню, я достала записную книжку из своего портфеля и раскрыла, потом наклонилась, чтобы найти карандаш, и вдруг услышала стон. Я сразу же подняла голову и увидела, что мистер Грасли лежит, откинувшись, на стуле, а на белой рубашке у него на груди — красное пятно. Это было ужасно!

— Больше вы ничего не слышали? Выстрела не было? — спросил Леон.

Она покачала головой.

— Я так испугалась, что не могла пошевелиться. И тут я услышала вскрик, повернулась и увидела женщину в красивом платье. Она стояла в дверях. «Что вы с ним сделали? — закричала она. — Вы его убили!» Но мне было так страшно, что я не могла ничего ответить, и потом меня, наверное, охватила паника, потому что я вскочила, пронеслась мимо нее и выбежала на улицу…

— Дверь была открыта? — уточнил Леон.

Девушка задумалась.

— Да, открыта. Наверное, это та женщина открыла ее. Я услышала полицейский свисток, но, как я спустилась по лестнице и как бежала по улице, уже не помню. Вы же не выдадите меня, правда? — вдруг воскликнула она, в необычайном волнении всматриваясь ему в лицо.

Он чуть наклонился и успокаивающе похлопал девушку по руке.

— Поверьте, вам совершенно нечего бояться. Побудьте здесь, пока я переоденусь, а потом мы вместе поедем в Скотленд-Ярд и вы расскажете им все, что вам известно.

— Но… но я не могу. Они арестуют меня!

Она была на грани истерики, и в таком состоянии лучше было с ней не спорить.

— О, это ужасно, ужасно. Я ненавижу Лондон… Лучше бы я никогда не уезжала из Австралии… Сначала собаки, потом черный человек, теперь это…

Леон оторопел. Но сейчас было не время для расспросов. Первым делом от нее нужно было добиться трезвого понимания ситуации.

— Разве вы не понимаете, что, если все было так, как вы говорите, ни одному полицейскому в мире не придет в голову подозревать вас? Никто вас не арестует.

— Но я же убежала… — прохныкала она.

— Конечно, вы убежали, — мягко произнес он. — Я бы на вашем месте тоже убежал. Дождитесь меня.

Леон застегивал рубашку, когда услышал, как хлопнула дверь. Спустившись бегом вниз, он увидел, что девушка исчезла.

Манфред не спал, когда он вошел к нему в комнату и рассказал о происшедшем.

— Нет, я не думаю, что вам нужно было позвать меня раньше, — прервал он рассказ Леона. — Мы бы все равно не могли ее удержать. Но вам известно, где она работает. Проверьте, может, удастся связаться с агентством Льюли по телефону.

Леон нашел в справочнике номер, но на звонок никто не ответил.

Закончив туалет, он вышел на улицу и направился к дому мистера Грасли. Как ни странно, у входа он не увидел дежурного полицейского, хотя невдалеке на углу прогуливался постовой, да и вообще ничто не указывало на то, что здесь произошла какая-то трагедия. Дверь была закрыта, но рядом с ней в стене было несколько кнопок, явно для соединения с разными квартирами. Поискав, он нашел ту, рядом с которой значилась фамилия Грасли, и успел позвонить, как краем глаза заметил, что к нему с противоположной стороны улицы направилась темная фигура. Обернувшись, он увидел, что это полицейский, встретившийся ему по дороге. Оказалось, он знал Леона.

— Здравствуйте, мистер Гонзалес, — сказал постовой. — Это, случайно, не вы свистели?

— Нет. Хотя я слышал свист.

— Я тоже. И еще трое-четверо ребят из наших, — сказал полицейский. — Мы уже четверть часа ходим по этим улицам, но так и не нашли того, кто свистел.

— Думаю, я могу помочь вам.

В этот миг в двери щелкнул замок, и Леон чуть не вскрикнул от изумления, когда дверь распахнулась и перед ним предстал не кто иной, как сам мистер Грасли, живой и здоровый. Он был в халате, в уголке рта его дымилась недокуренная сигара.

— О! — от удивления воскликнул он. — Что тут происходит?

— Вы не уделите мне пару минут? — спросил Леон, справившись с потрясением.

— Конечно, — ответил «убитый». — Хотя сейчас, по-моему, не самое подходящее время для гостей. Входите.

Теряясь в догадках, Леон поднялся следом за ним на второй этаж. Слуг он не встретил, но здесь ровным счетом ничего не указывало на то, что именно в этом месте произошли драматические события, описанные девушкой. Едва они вошли в просторный кабинет, Леон начал рассказывать о случившемся. Когда он закончил, Грасли покачал головой.

— Эта девица, видно, сошла с ума! Да, это истинная правда, я сегодня звонил ей, и, честно говоря, когда вы позвонили в дверь, думал, что это она. Но уверяю вас, сегодня она сюда не входила… Да, я слышал полицейский свисток, но я не имею привычки вмешиваться в ночные заварушки. — Все это время он внимательно присматривался к Леону. — А ведь вы, должно быть, один из «Треугольника», не так ли, мистер Гонзалес? Скажите, а как выглядела эта девушка?

Леон описал ночную гостью, и снова антрепренер покачал головой.

— Никогда такой не видел, — констатировал он. — Боюсь, мистер Гонзалес, вы стали жертвой какого-то розыгрыша.

В полном недоумении Леон вернулся домой к ожидавшим его друзьям.

Утром он наведался в агентство Льюли, о котором по отзывам знал, что это вполне порядочное заведение, и побеседовал с его добродушной владелицей — старой девой. Разговор пришлось вести осторожно, ибо ему не хотелось каким-либо образом навлечь на девушку неприятности. К счастью, он был хорошо знаком с одним постоянным клиентом мисс Льюли, поэтому смог воспользоваться его именем, чтобы добыть у нее интересующие его сведения.

— Мисс Фаррер на этой неделе дежурит на ночной смене и до вечера ее не будет, — ответила она на его вопрос.

— Скажите, а давно мистер Грасли у вас в клиентах?

— Ровно столько же, сколько у нас работает мисс Фаррер, — улыбнулась хозяйка бюро. — Мне кажется, ему просто нравится ее работа, потому что до этого он посылал свои заказы в машбюро Дантона, где она работала раньше. Ну а как только она устроилась к нам, он сменил агентство.

— А вам вообще что-нибудь о ней известно?

Женщина задумалась.

— Она из Австралии, думаю, из богатой семьи. Сама она о себе ничего не рассказывает, но мне почему-то кажется, что она должна унаследовать крупное состояние. Однажды к ней приходил адвокат из конторы Колгейта.

Сумев заполучить адрес девушки, Леон направился в Сити повидаться с мистером Колгейтом. Ему повезло, так как Колгейт несколько раз прибегал к услугам «Благочестивых» и по меньшей мере одно из его поручений было самого деликатного свойства.

Это было одно из тех застывших во времени заведений, конторы которых располагаются в районе Бедфорд-роу, и хоть официально учреждение это называлось «Колгейтс», принадлежало оно семи равноправным партнерам. Имена всех семи были выгравированы на медной табличке, висевшей при входе.

Мистеру Колгейту было лет шестьдесят, и он не производил впечатления общительного человека, однако, поддавшись какому-то внутреннему порыву, Леон рассказал ему обо всем, что случилось этой ночью. К его удивлению, он заметил, как старик, выслушав его рассказ, озабоченно нахмурился.

— Очень, очень нехорошая история, — сказал он. — Но, боюсь, я не смогу рассказать вам ничего нового.

— Почему вы считаете, что все настолько плохо?

Адвокат задумчиво поджал губы.

— Понимаете ли, она не является нашим клиентом, хоть мы и сотрудничаем с мельбурнской фирмой, представляющей интересы этой девушки. Ее отец умер в сумасшедшем доме, оставив свои дела весьма запутанными, но кое-какая его собственность с тех пор значительно возросла в цене, и я, честно говоря, не понимаю, зачем вообще этой девушке работать. Разве что ей не хочется возвращаться туда, где произошло их семейное несчастье, и ей нужно просто отвлечься от тягостных воспоминаний. Мне случайно стало известно, что девушку больше всего потрясло безумие отца. Думаю, это ее единственный родственник посоветовал ей перебраться в Англию в надежде на то, что смена обстановки заставит ее позабыть о горе.

— Но она встречалась с вами?

Адвокат покачал головой.

— Ее разыскивал один из моих клиентов. Какая-то собственность в Сиднее на территории, принадлежавшей ее отцу, которую почему-то забыли сразу оформить, выставляется на продажу. Ему, кажется, принадлежала десятая часть акций. Мы пытались связаться с душеприказчиком, мистером Флейном, но не смогли, потому что он сейчас путешествует по Востоку, поэтому и понадобилась ее подпись на документах.

— А кто этот Флейн?

Мистер Колгейт был занятым человеком и уже начал терять терпение.

— Двоюродный брат покойного Джозефа Фаррера, единственный родственник девушки. К слову, именно на его ферме на западе Австралии жил Фаррер до того, как помешался.

Леон от природы был наделен богатой фантазией, но даже ее не хватило, чтобы свести воедино все разрозненные части этой истории, которая, как он подозревал, выльется в очень необычное дело.

— Лично я считаю, — сказал адвокат, — и, поверьте, это мое глубокое убеждение, что эта девушка не совсем… — Он красноречиво постучал себя пальцем по лбу. — Моему клерку — он человек опытный по части общения с молодежью, любого может к себе расположить — она рассказала, что ее неделями преследовал какой-то чернокожий человек, а потом еще какой-то черный пес. Мол, каждый раз, когда она выходит в субботу на прогулку, непонятно откуда появляется эта собака и не отстает от нее. Хотя, насколько мне удалось выяснить, никто, кроме нее, не видел ни черного человека, ни этой собаки. Не нужно быть врачом, чтобы знать, что мания преследования — это один из самых распространенных признаков нервного расстройства.

Леон знал о работе сыскной полиции несколько больше рядового обывателя. Ему было хорошо известно, что решение загадки — это не мгновенное озарение, а результат кропотливого труда по сбору улик. Поэтому он взялся за дело так, как стал бы его распутывать любой сыщик из Скотленд-Ярда.

Эйлин Фаррер жила на юге Лондона в районе Клапам на улице Лэндсбери-роуд. Двести девятый номер ничем не выделялся среди вереницы аккуратных, чистых домов. Престарелая, по-матерински заботливая хозяйка пансиона, которая встретила Леона в вестибюле, явно обрадовалась его приходу, когда он объяснил цель своего визита.

— Я так рада, что вы пришли, — воскликнула она. — Вы, наверное, ее родственник?

Леон опроверг ее предположение.

— Она очень необычная девушка, — продолжила женщина. — И я прямо-таки не знаю, что мне с ней делать. Она всю ночь не спала и по комнате ходила (я слышала, потому что ее спальня прямо над моей находится). А утром не позавтракала. Я сердцем чувствую, что-то не так. Что-то происходит. Она так странно себя ведет.

— Вы хотите сказать, у нее не в порядке с головой? — напрямик спросил Леон.

— Да-да, я об этом. Я хотела вызвать своего врача, чтобы он ее осмотрел, так она и слышать ничего не захотела. Сказала, что с ней приключилась какая-то страшная история. Вы знакомы с ней?

— Мы встречались, — уклончиво ответил Леон. — Я могу подняться?

Домовладелица заколебалась.

— Схожу-ка я лучше, скажу ей, что к ней пришли. Как вас представить?

— Я думаю, все же будет лучше, если я зайду к ней без предупреждения, — возразил Леон. — Вы покажете, где ее дверь?

Эйлин Фаррер была в гостиной (она могла себе позволить дополнительную комнату), когда Леон постучал.

— Кто там? — раздался из-за двери удивленный голос.

Вместо ответа он повернул ручку и молча вошел в комнату. Девушка стояла у окна и смотрела на улицу. Судя по всему, ее внимание привлекло такси, на котором приехал Леон.

— О! — испуганно воскликнула она, увидев посетителя. — Это вы!.. Вы пришли меня арестовать?

Леон смотрел на девушку, но успел заметить, что на полу разбросаны газеты. Наверняка она искала в них упоминание о ночном преступлении.

— Нет, я пришел не для этого, — ровным голосом произнес Леон. — Я не знаю, за что вас можно было бы арестовать… Мистер Грасли жив. И даже не ранен.

Девушка застыла от удивления.

— Даже не ранен? — медленно повторила она.

— Когда я этой ночью с ним виделся, он был жив и здоров.

Она прикоснулась тыльной стороной ладони ко лбу.

— Как же это? Я же видела, как он… О, это ужасно!

— Вы считаете, что видели, как он был смертельно ранен. Я имел удовольствие встретиться с ним через несколько минут после этого, и, поверьте, он не был ранен. Более того, — Леон внимательно всматривался в лицо девушки, — он утверждает, что вовсе не видел вас.

Удивление, недоверие и страх смешались в ее взгляде.

— Мисс Фаррер, давайте присядем. Расскажите мне о себе. Видите ли, мне и так довольно много о вас известно. Например, я знаю, что ваш отец умер в больнице.

Она смотрела на него так, будто перестала понимать его слова, и Леон перешел на деловой тон.

— Мисс Фаррер, я хочу, чтобы вы рассказали мне, что стало причиной безумия вашего отца. С кем-либо из вашей семьи когда-либо происходило нечто подобное?

Совершенное спокойствие Леона возымело действие: к ней вернулось самообладание.

— Нет. Все это случилось из-за того, что он упал с лошади. Последствия начали проявляться спустя годы.

Леон одобрительно кивнул.

— Я так и думал. А где были вы, когда его забрали?

— В школе в Мельбурне, — ответила она, — вернее, рядом с Мельбурном. Последний раз я отца видела в семь лет. Его очень долго держали в этом ужасном месте, мне не разрешали с ним видеться.

— Еще вопрос: кто такой мистер Флейн? Вы знакомы с ним?

Она покачала головой.

— Это двоюродный брат отца. Все, что я о нем знаю: отец одалживал ему деньги и гостил на его ферме, когда заболел. Мистер Флейн несколько раз писал мне насчет денег и оплатил мне плавание до Англии. Это он посоветовал мне вернуться домой и попытаться обо всем забыть.

— Вы никогда его не видели?

— Нет, ни разу, — уверенно ответила она. — Однажды он приехал ко мне в школу, но я тогда была на пикнике.

— Вам известно, какое состояние оставил ваш отец?

— Нет.

— А теперь, мисс Фаррер, расскажите мне о негре, который преследует вас, и о собаке.

Но ей почти нечего было рассказать, кроме того что преследование началось два года назад и что однажды к ней приходил врач. Тут Леон прервал ее рассказ.

— Вы сами вызывали врача?

— Нет, — удивленно сказала она. — Наверное, ему кто-то другой рассказал про меня. Хотя я не могу себе представить, кто это мог сделать, ведь я почти никому об этом не рассказывала.

— Не могли бы вы показать мне какие-нибудь из писем мистера Флейна?

Она достала несколько писем из ящика комода и вручила Леону. Он очень внимательно изучил их. Написаны они были довольно странным тоном, это не было похоже на тон опекуна или того, кто озабочен судьбой родственницы. Их автор больше всего сетовал на те неудобства, которые ему доставляет содержание ее в школе, покупка ей одежды и, наконец, ее поездка в Англию, и в каждом письме неизменно упоминался тот факт, что ее отец оставил очень мало денег.

— И насчет денег это правда, — сказала она. — Бедный папа вообще странно обращался со своими деньгами. Он никогда не хранил свои сбережения в банке, но всегда носил их с собой в большой железной коробке. Он был очень скрытным человеком, и никто не знал, сколько у него денег на самом деле. Я всегда думала, что он очень богат, потому что он был немного… — она замолчала, подбирая слово, — «прижимистым», наверное. Мне очень не хочется говорить о нем плохо, но он никогда не отличался щедростью, и, когда я узнала, что он оставил всего несколько сот фунтов и немного акций, да и те не очень ценные, меня это нисколько не удивило. Да и всех в Мельбурне тоже… Я имею в виду всех, кто нас знал. Знаете, я ведь все время считала себя бедной до тех пор, пока несколько месяцев назад мы не узнали, что отец владел крупной долей акций Западноавстралийского золотого прииска, о чем никто до этого понятия не имел. Об этом стало известно случайно. Если все, что мне говорят, правда, я скоро стану очень богатой. Адвокаты пытаются разыскать мистера Флейна, но пока что они получили от него всего пару писем. Одно из Китая, оно пришло на мой адрес, а второе, кажется, из Японии.

— Письмо, адресованное вам, хранится у вас?

Эйлин нашла письмо. Оно было написано на плотной бумаге. Леон поднес его к свету и увидел водяной знак.

— А какие акции оставил ваш отец? Я хочу сказать, о каких его акциях известно?

Похоже, этот вопрос озадачил ее.

— Я точно знаю, что они совершенно ничего не стоили. Я запомнила, там значились цифры: 967… Что с вами?

Леон рассмеялся.

— Думаю, я могу обещать, что отныне никто не будет вас преследовать, мисс Фаррер. И хочу вам дать совет: немедленно свяжитесь с лучшими адвокатами в Лондоне. Адреса я могу вам дать. И еще кое-что я хочу вам сказать, — на лице Леона появилась добрая улыбка. — Вы не сходите с ума, преследующие вас негры и собаки вам не померещились, и убийство мистера Грасли — не плод вашего воображения. Я хочу задать вам еще один вопрос, о мистере Флейне. Вы знаете, чем он зарабатывает на жизнь?

— У него небольшая ферма, — ответила она. — По-моему, это папа купил ее ему и его жене. До этого он снимал какой-то театр в Аделаиде и потерял на этом много денег.

— Благодарю вас, — кивнул Леон. — Это все, что я хотел знать.

Леон поехал прямиком на Керзон-стрит и встретил мистера Грасли, выходящего из своей квартиры.

— Приветствую! Пришли рассказать еще о каком-нибудь убийстве? — весело бросил антрепренер и громко рассмеялся.

— Я расскажу о чем-то хуже, чем убийство, — ответил Леон, и что-то в его голосе заставило улыбку мигом исчезнуть с лица мистера Грасли.

Леон вошел следом за ним в кабинет и закрыл за собой дверь.

— Может быть, мне лучше обращаться к вам «мистер Флейн»? — спросил он и увидел, как его собеседник побледнел.

— О чем это вы толкуете? Не понимаю! — вдруг негодующе вскричал тот. — Меня зовут…

— Ваша фамилия Флейн, — совершенно невозмутимо произнес Леон. — Несколько лет назад вам стало известно, что человек, которого вы обокрали, отец Эйлин Фаррер, оказался намного богаче, чем вы считали, и вы придумали довольно неуклюжий, но дьявольский по своей природе план, как завладеть собственностью мисс Фаррер. Я не сомневаюсь, что такой недалекий человек, как вы, не мог не подумать о том, что если отец сошел с ума, то и его дочь будет несложно довести до сумасшедшего дома. Я не знаю, где вы нашли своего негра или где раздобыли собаку, но я знаю, откуда у вас деньги на содержание «Орфеума». И я хочу еще кое-что вам сказать, мистер Флейн, и вы можете передать мои слова своей супруге, которая, насколько я понимаю, участвует в этом заговоре вместе с вами. «Конфиденциально» пишется через букву «и», а «перспектива» через букву «е». Оба эти слова встречаются в письмах, которые вы писали мисс Фаррер.

Мужчина громко задышал через нос, рука, которой он вытащил изо рта погасший окурок сигары, дрожала.

— Это все вы еще должны доказать, — произнес он.

— К сожалению, должен, — досадливо вздохнул Леон. — Раньше, когда «Четверо благочестивых» не были такими законопослушными, как сейчас, вы бы не попали в зал суда. Скорее всего, мои друзья и я просто-напросто швырнули бы вас в ближайший канализационный люк на Керзон-стрит.

 

Глава 12

Загадка мистера Дрейка

Все, что происходит в мире, повторяется трижды. Таково было твердое убеждение Леона Гонзалеса. Например, его вторая встреча с Корнелиусом Мэлэном. В прошлый раз при их встрече присутствовал мистер Рус Мэлэн, бородатый брат Корнелиуса, но сейчас Рус был мертв. Хотя об этом Леону еще не было известно.

Внимательный, энергичный, Леон ни разу в жизни не попадал в дорожные аварии. Он был жив, хотя, если стрелка спидометра в его большой спортивной машине опускалась ниже отметки 70, он чувствовал себя крайне неуютно. Совершенно случайно вышло так, что, когда на одинокой раскисшей заснеженной оксфордской дороге его машину занесло и ее заднее колесо угодило в четырехфутовую канаву, скорость его была меньше тридцати. То, что при этом машина не перевернулась, можно считать настоящим чудом.

Леон выбрался из машины и осмотрелся. Приземистый фермерский домик за каменной стеной, проходящей вдоль дороги, показался ему знакомым. Одним прыжком преодолев преграду, он направился по кочковатому необработанному полю к зданию. Хрипло залаяла собака, но людей видно не было, и когда он постучал в дверь, ему никто не ответил. Леона это не удивило. Корнелиус держал мало слуг даже летом, поэтому вряд ли у него было бы людно сейчас, поздней осенью. Он обошел вокруг дома, прошел по неухоженному, заросшему сорняками саду, но признаков жизни так и не обнаружил. И вдруг в каком-то десятке ярдов от него словно из-под земли вырос человек исполинского роста с огромными плечами. На миг Леон остолбенел, но тут до него дошло, что человек поднялся из колодца. Корнелиус Мэлэн стоял спиной к незваному гостю. Он нагнулся, и Леон услышал железное бряцанье и короткий щелчок закрывшегося замка. Наконец гигант стряхнул пыль с колен, выпрямился, развернулся и сделал шаг прямо к Леону. При виде незнакомца широкое красное лицо Корнелиуса сделалось еще краснее.

— Эй, ты! — взревел он, но, узнав гостя, произнес более спокойным тоном. — А, это вы, детектив.

В голосе его почти не было слышно акцента, хотя его покойный брат не мог связать и двух слов по-английски.

— Чего вам? Что, нашелся кто-то еще, кто считает, будто Рус обманул его? Так вот, он умер, и вы больше ничего из него не выжмете.

Видя, что Леон смотрит ему за спину, человек, очевидно, понял, о чем он думает, потому что быстро сказал:

— Там колодец никуда не годный. В нем полно газа, нужно будет его засыпать.

— Тем не менее вы только что тщательно закрыли его на замок, — улыбнулся Леон. — Прошу меня простить, если я вторгся в ваши идиллические хлопоты, мистер Мэлэн, но просто моя машина угодила в канаву и мне нужна помощь, чтобы ее вытащить.

До этого с лица мужчины не сходило какое-то странное напряженное выражение, но, как только Леон объяснил причину своего визита, оно исчезло.

— Да я один могу машину из любой канавы вытащить, — пробасил великан. — Сейчас увидите.

Когда они шли через поле, Корнелиус был уже почти приветлив.

— Если честно, не люблю я вас, лондонцев. И вас, мистер Как-вас-там, особенно. Вы похожи на того адвоката, который когда-то надул меня и бедного брата. С той поры уж столько лет прошло, что я и фамилию его забыл. Бедный Рус! Это все вы и такие людишки, как вы, его в могилу свели! Налоговые инспектора разные, еще Бог знает кто. А мы оба — люди бедные, что с нас взять-то?

Когда они подошли к машине, выяснилось, что силы одного Корнелиуса все же не хватит, поэтому они вернулись на ферму, где из каких-то потаенных мест выискались два истощенных работника, которым при помощи досок и веревок удалось-таки вытащить на ровное место «бентли» Гонзалеса. К этому времени Корнелиус Мэлэн снова стал самим собой.

— Это вам обойдется в фунт, дорогой мой, — сказал он. — Я не могу позволить себе платить этим людям еще и за дополнительную работу. Я и так человек не богатый, а уж теперь, когда Рус помер, мне еще и с этой бездельницей, племянницей нашей, придется…

Молча, с важным видом Леон достал бумажный фунт и вручил его старому сквалыге.

Вернувшись на Керзон-стрит, он поведал друзьям об этом небольшом происшествии.

— Держу пари, что мы с ним встретимся и в третий раз, — подытожил свой рассказ Леон. — Хоть это странно, но это произойдет, вот увидите. Когда-нибудь я напишу книгу о законах случайных совпадений. Материала у меня уже сейчас хоть отбавляй.

— Включите в нее это, — сказал Пуаккар и щелчком пальца подтолкнул к нему письмо, лежавшее на столе.

Леон разгладил листок и первым делом прочитал адрес отправителя (письмо отправлено из Оксфордшира). Потом он быстро повернул письмо и посмотрел на подпись: «Леонора Мэлэн».

— Работка как раз вам по душе, — сказал Манфред, который, улыбаясь, следил за его движениями.

Леон прочитал письмо.

«Господа!

Однажды вы приезжали в город к моему дядюшке. К сожалению, не так давно он умер. Не согласились бы вы встретиться со мной в среду утром по поводу оставленного им капитала? Я не думаю, что вы сможете мне помочь, но все же хочу попытаться».

Далее шла подпись: «Леонора Мэлэн» и постскриптум:

«Пожалуйста, не рассказывайте моему дяде Корнелиусу, что я вам писала».

Леон почесал подбородок.

— Леон и Леонора, — пробормотал Манфред. — Такому совпадению можно посвятить отдельную главу в вашем исследовании, вы не находите?

Ветреным дождливым утром в среду мисс Мэлэн прибыла на Керзон-стрит, но не одна, а в сопровождении молодого человека, которому суждено было стать четвертым и самым поразительным совпадением.

Тощий тридцатилетний мужчина с неправильными чертами лица и не знающими покоя глазами представился мистером Джоунсом, управляющим ее покойного дяди.

Леонора Мэлэн была поразительно красива. Это первое, о чем подумал Леон, увидев гостью, поскольку ожидал встретить угрюмую простоватую женщину. Возможно, причиной тому было ее имя — Леонора. Мэлэн была явно южноафриканкой. Об этом он догадался бы, даже если бы не встречался до этого с ее дядями и ему не была точно известна их национальность. Не удивительно, что, зная и Корнелиуса, и Руса, он был поражен, увидев стройную яркоглазую девушку с кожей нежной, как персик, и легким румянцем на щеках. Надо сказать, что он был даже рад, что опровержение его устоявшихся представлений о наследственности явилось в столь прелестном обличье.

Она прошла вместе с ним в маленькую гостиную, служившую одновременно приемным кабинетом благочестивых, и села в кресло, которое ей услужливо подвинул изображающий дворецкого Пуаккар, прежде чем выскользнул из комнаты, почтительно и бесшумно прикрыв за собой дверь.

Часто моргая, она посмотрела на Леона и улыбнулась.

— Вы ничем не сможете мне помочь, мистер Гонзалес, но мистер Джоунс считает, что мне непременно следовало повидаться с вами, — сказала она, бросив доверчивый взгляд на своего неприятного спутника, что очень не понравилось Гонзалесу. — Не самое многообещающее начало, верно? Вы, должно быть, удивитесь, зачем я в таком случае трачу на это время, но дело в том, что сейчас я хватаюсь за любую соломинку…

— Я — очень надежная соломинка, — рассмеялся Леон.

Тут подал голос мистер Джоунс, и голос этот оказался довольно грубым и хрипловатым.

— Дело вот в чем: Леонора должна унаследовать около восьмидесяти тысяч фунтов. Я знаю, что у старика были эти деньги перед смертью. Завещание с вами, Леонора?

Она быстро кивнула, вздохнула, приоткрыла крошечный ридикюль, привычным движением взялась за потертый серебряный коробок, но тут же отдернула руку и захлопнула сумочку. Леон взял со стола портсигар и протянул ей.

— Вы ведь знали моего дядю? — спросила она, беря сигарету. — Бедный дядя Рус, он так часто рассказывал о вас.

— Надо полагать, в самых нелестных выражениях, — предположил Леон.

Она кивнула.

— Да, вы ему не нравились. Он вас побаивался, ведь из-за вас он потерял деньги.

Рус Мэлэн фигурировал в одном из малоинтересных дел, которое как-то расследовал Леон. Рус и его брат Корнелиус в свое время были зажиточными фермерами в Южной Африке, пока на их земле не нашли золото. Они быстро разбогатели, переехали в Англию, выкупили две заброшенные фермы в Оксфордшире, где и обосновались. Из двух братьев именно Рус взял на воспитание дочь их умершей сестры, хотя каждый день он не переставал ворчать и жаловаться, во сколько это ему обходится, потому что, как и Корнелиус, был жутким скрягой и даже на себя не тратил лишнего фартинга. Тем не менее оба брата были ловкими спекулянтами. Порой слишком ловкими. Однажды их алчность вышла за пределы благоразумия, что и привело их в орбиту интересов Леона.

— Дядя Рус, — сказала девушка, — был совсем не таким плохим, как вы думаете. Да, он превращался в ужасного человека, когда речь заходила о деньгах или даже о еде, и жить с ним было довольно нелегко, но порой он был сама доброта, и, знаете, я чувствую себя настоящей свиньей из-за того, что мне приходится иметь дело с его грязными деньгами.

— Не думайте вы о нем! — нервно воскликнул Джоунс.

— Вы сомневаетесь, что его деньги заработаны честным путем? — спросил Леон, посмотрев на ее письмо.

— Я совсем запуталась, — покачала она головой.

— Покажите ему завещание, — нетерпеливо бросил Джоунс.

Она снова открыла сумочку и вынула из нее сложенный лист бумаги.

— Это копия.

Леон развернул лист. Это был написанный от руки короткий документ на бурском языке. Внизу был перевод на английский. В нескольких строчках покойный Рус Мэлэн завещал «всю свою собственность моей племяннице Леоноре Мэри Мэлэн».

— Все до последнего пенни, — не скрывая удовольствия, произнес Джоунс. — Мы с Леонорой задумали открыть свое дельце в Лондоне. Ее деньги и мои мозги. Понимаете?

Леон понимал все слишком хорошо.

— Когда он умер? — спросил он.

— Полгода назад, — погрустневшим голосом сказала Леонора, вспоминая о неприятном. — Вы, наверное, сочтете меня бессердечной, но я ведь не любила его, хотя иногда он мне казался забавным.

— А его имущество? — спросил Леон.

Она нахмурилась.

— Похоже, у него ничего, кроме фермы и старой мебели, не было. Оценщики говорят, все это добро стоит тысяч пять, но оно заложено на четыре тысячи. Закладная находится у дяди Корнелиуса. И все-таки Рус Мэлэн должен был быть очень богатым человеком. Он получал доход со своих владений в Южной Африке, и я своими глазами видела эти деньги. Они приходили каждый квартал и всегда наличными.

— Я могу пояснить насчет закладной, — вмешался Джоунс. — Эти два старых лиса обменялись закладными, чтобы обезопасить себя на случай, если власти попытались бы их взять за горло! Но могу вам сказать, мистер, деньги исчезли. Я сам перерыл весь дом. В углу подвала там есть встроенный сейф, мы его взломали, но и там не было ни пенни. Вообще эти Мэлэны — большие любители сейфов. У Корнелиуса тоже есть один, и я знаю, где он находится. Ему об этом не известно, но, клянусь Богом, если он захочет обмануть это дитя…

Заступничество мужчины, похоже, было не по душе девушке. «Видно, дружба у них несколько односторонняя», — отметил про себя Леон и решил, что открытие «своего дельца» было, скорее всего, идеей мистера Джоунса.

Джоунс сообщил ему одну важную новость. Ни у одного из братьев не было банковского счета. Несмотря на то что они много и с успехом спекулировали на бирже с южноафриканскими акциями, дивиденды им выплачивались наличными, за акции им платили тоже «живыми» деньгами, и наверняка все это они должны были получать через одного посредника.

— Оба этих старых мошенника отказывались платить налоги. До каких только грязных махинаций не опускались они, лишь бы не платить! Кстати, наверное, поэтому они и не доверяли банкам: считали, что банки докладывают правительству о делах их клиентов.

Леонора снова безнадежно покачала головой.

— Не думаю я, что вам удастся что-то сделать, мистер Гонзалес, я уже почти жалею, что написала вам. Все равно денег там нет, как и нет никаких записей о том, что они там были. Впрочем, меня это не слишком пугает, ведь я могу работать и сама зарабатывать. К счастью, я брала уроки печатания на машинке и на ферме у меня было много практики: я печатала почти все дядины письма.

— Когда он заболел в последний раз, Корнелиус был на ферме?

Она кивнула.

— Все время?

Еще один кивок.

— А уехал он…

— Сразу после смерти бедного дяди Руса. После этого я его не видела ни разу. Единственное сообщение, полученное мною от него, — письмо, в котором он написал, что мне нужно зарабатывать самой и не надеяться на него. Что же мне теперь делать?

Леон надолго задумался.

— Я буду с вами совершенно откровенна, мистер Гонзалес, — через какое-то время вновь заговорила она. — Я подозреваю, что дядя Корнелиус перед тем, как уехать, прибрал к рукам все деньги, какие были в доме. Мистер Джоунс тоже так думает.

— Думает?! Да я уверен в этом! — в крайнем возбуждении вскричал мужчина, его продолговатое, с острыми чертами лицо побагровело. — Я видел, как он выходил из подвала с большим саквояжем. Старый Рус всегда держал ключ от сейфа у себя под подушкой, а когда он умер, его там не оказалось! Я нашел его в кухне на каминной полке.

Когда мистер Джоунс и Леонора уходили, Леон сделал так, что девушка выходила последней.

— Кто этот Джоунс? — шепотом спросил он.

Она немного смутилась, но ответила.

— Он работал у дяди на ферме управляющим… Очень приятный человек… Иногда слишком приятный.

Леон кивнул и, услышав, как мистер Джоунс возвращается, спросил об их ближайших планах. Она ответила, что хочет на неделю задержаться в Лондоне, подготовиться к работе. Записав ее адрес и проводив гостей до выхода, Леон в задумчивости вернулся в общую гостиную, где его компаньоны предавались совершенно безнравственному для одиннадцати часов утра занятию — играли в шахматы.

— Она симпатична, — промолвил Пуаккар, не отрывая взгляда от фигуры, на которой держал пальцы. — И пришла по поводу наследства. В сопровождении неприятного типа.

— Да вы подслушивали! — упрекнул его Леон.

— Я читал местные газеты и знаю, что мистер Рус Мэлэн умер без гроша в кармане… По крайней мере, покрыть налоговые долги было нечем, — сказал Пуаккар и поставил шах королю Манфреда. — Оба старика были жуткими сквалыгами, оба сказочно богаты, и оба сумели обвести вокруг пальца всех инспекторов в «Сомерсет-хаусе».

— И естественно, — подхватил Джордж Манфред, — к вам она обратилась для того, чтобы вернуть свою собственность. Что хотел мужчина? — Он откинулся на спинку кресла и со вздохом добавил: — Мы ведь с вами ужасно уважаемые люди, да? Господи, лет десять-пятнадцать назад как все было просто! Я знаю тысячу способов, как можно было бы выбить из Корнелиуса то, что ему не принадлежит…

— А я знаю только один, — резко перебил его Леон. — И если все мои предположения верны — а я не допускаю мысли об обратном — мистер Дрейк поплатится за это.

— Мистер кто? — Пуаккар взглянул на него из-под насупленных бровей.

— Мистер Дрейк, мой старый враг, — пояснил Леон. — Мы с ним на ножах уже десять лет. Ему известна одна из моих самых сокровенных тайн, и все это время я живу в смертельном страхе перед ним, и это мучает меня настолько, что я даже подумываю о том, чтобы вывести его из игры.

Джордж задумчиво посмотрел на друга. Потом лицо его просветлело.

— О, кажется, я знаю вашего загадочного мистера Дрейка. Мы когда-то уже прибегали к его помощи, верно?

— Прибегали, — с серьезным лицом кивнул Леон. — Но на этот раз он умрет, как собака!

— А кто этот Джоунс? — спросил Пуаккар. — Я видел его в Олд-Бейли… Скользкий тип, с дартмурским прошлым. Помните, Джордж, то неприятное дело лет восемь-десять назад. Не слишком подходящая компания для красавицы Леоноры!

На следующий день, утром, Леон отправился на машине в рыночный городок в десяти милях от фермы Мэлэна. Там он встретился с местным налоговым инспектором, предъявив короткую записку, разрешающую ему действовать от имени Леоноры, которую та по его просьбе подписала при встрече. Беспокойный инспектор был рад помочь и с готовностью ответил на все его вопросы.

— У меня с этими Мэлэнами целая беда. Нам известен их основной доход (раз в квартал они получают деньги из Южной Африки), но кроме этого у них немало и других деловых интересов в Южной Африке, и мы не можем отследить их. Знаем мы и о том, что деньги они всегда получали наличными. Оба братца наверняка обманывали департамент государственных сборов годами, но у нас нет улик, мы не можем этого доказать. Если мистер Мэлэн ведет какую-то документацию, он ее надежно прячет. Несколько месяцев назад мы даже наняли детектива, чтобы следить за Корнелиусом, и нашли все-таки его потайное место — наполовину засыпанный колодец у него в саду.

Леон кивнул.

— В нем, футах в двадцати под поверхностью находится стальная дверь, ведущая в вырубленную прямо в камне комнату. Прямо как в романе, правда? Это одно из тех многочисленных мест, про которые говорят, что там прятался король Карл II, когда бежал из страны. О существовании этой комнаты известно веками. Корнелиус установил там стальную дверь, к тому же, поскольку колодец находится прямо у него под окном и закрыт сверху железным люком да еще прекрасно виден с дороги, можно считать, что место это защищено намного лучше, чем любой сейф в доме.

— Почему хотя бы не обыскать его сейф?

Инспектор покачал головой.

— Не имеем права… Нет ничего труднее, чем получить ордер на обыск, и наше управление никогда на это не идет, если, конечно, речь не об уголовных преступлениях.

Леон широко улыбнулся.

— Мистеру Дрейку придется поработать и раздобыть его для вас, — загадочно сказал он.

Озадаченный инспектор насупил брови.

— Что-то я не совсем вас понимаю.

— Вы получите даже больше, чем ожидаете, — с таинственным видом добавил Леон.

Шагая по слякотной проселочной дороге, Леон вдруг услышал звук голосов, один густой и низкий, второй высокий и визгливый. Слов различить было нельзя. Он обошел вокруг густых зарослей и увидел разговаривавших: великана Корнелиуса и мистера Джоунса, крысиное лицо которого побледнело от гнева.

— Я до вас, проклятый африканский ворюга, еще доберусь! — истошно вопил он. — Сироту обкрадывать! Ну ничего, вы обо мне еще услышите!

Что ответил Корнелиус, понять было невозможно, потому что, охваченный яростью, он перешел на бурский — один из самых выразительных языков по части брани. Заметив Леона, он направился к нему широкими шагами.

— Вы — детектив, так уберите отсюда этого человека. Он — вор, бывший арестант. Брат взял его на работу только потому, что не нашел никого другого.

Тонкие губы мистера Джоунса искривились в усмешке.

— Тоже мне, работа! Спать в хлеву и питаться тем, что даже в Дартмуре никто бы есть не стал… Хотя, кто его знает, чем они там в Дартмуре питаются, — поспешно добавил он. — Все, что говорит этот человек, — ложь. Это он — вор, это он взял деньги из сейфа старика Руса…

— А вы, ангел во плоти, приходите ко мне и говорите: «Отдай мне десять тысяч, и я сумею убедить Леонору не беспокоиться об остальном»! — прорычал Корнелиус.

Леон понял, что сейчас не время рассказывать о мистере Дрейке. Это можно сделать и позже. Он наспех придумал какой-то повод для своего визита, попрощался и вместе с Джоунсом пошел обратно к дороге.

— Не обращайте внимания на то, что он тут наговорил, мистер. Я имею в виду то, что я якобы обманываю Леонору. Она — хорошая девушка и доверяет мне, это правда! И я хочу сделать все, чтобы помочь ей. Старый Рус ее ни во что не ставил, если бы он не умер, ее жизнь вообще превратилась бы в кошмар.

Леон попытался представить себе, во что превратится жизнь Леоноры Мэлэн, если она свяжется с этим бывшим заключенным, и пришел к выводу, что ее необходимо уберечь от такого партнерства.

— А то, что он говорит, будто я когда-то сидел… — продолжил Джоунс.

— Я могу освежить вам память, — сказал Леон. — Я присутствовал на суде, когда вам выносили приговор.

Леон напомнил ему, за что его судили. Слушая его, Джоунс то краснел, то бледнел.

— А теперь возвращайтесь в Лондон, и я вас предупреждаю: не приближайтесь к мисс Леоноре Мэлэн, если не хотите нажить неприятностей.

Джоунс открыл рот, собираясь что-то сказать, да, видно, передумал. Не произнеся ни слова, он повернулся и шаткой походкой двинулся по дороге.

Леон вернулся, чтобы поведать Корнелиусу Мэлэну о мистере Дрейке вечером.

До его фермы он добрался в девять часов. Тьма стояла кромешная. Шел дождь со снегом, но дом не сулил путнику спасения от непогоды, ибо в темных окнах его не горела даже свеча. Несколько раз он постучал, но никто не ответил. Потом Леон услышал шумное дыхание (кто-то приближался к нему в темноте) и быстро развернулся.

— Мистер Корнелиус Мэлэн? — спросил он. Раздалось глухое ворчание, потом недовольный голос произнес:

— Кто это?

— Старый друг, — спокойно произнес Леон, и хоть Корнелиус не мог в темноте увидеть лица, он узнал голос.

— Что вам нужно? — голос старика тревожно дрогнул.

— Поговорить с вами. Это очень важно, — сказал Леон.

Обойдя Леона, Мэлэн отпер дверь и шагнул в темноту. Леон остался стоять на пороге, пока не увидел желтый огонек спички и не услышал, как негромко звякнула приподнимаемая стеклянная трубка масляной лампы.

Комната была просторной и пустой. Только в камине теплился огонь, и все же было видно, что именно это помещение служило хозяину и гостиной, и спальней, поскольку один ее угол занимала неубранная кровать, а прямо посередине стоял голый длинный стол. За него и сел Леон, не дождавшись приглашения. Мистер Мэлэн замер за дальним концом стола, наблюдая исподлобья за гостем. Бледное осунувшееся лицо старика было напряжено.

— Что вам нужно? — снова спросил он.

— Дело касается Джона Дрейка, — не торопясь произнес Леон. — Это мой давний враг. Мы преследовали друг друга на трех континентах и сегодня, впервые за десять лет наконец встретились.

Корнелиус опешил.

— А я-то тут при чем? — удивленно спросил он.

Леон пожал плечами.

— Сегодня я убил его.

Старик ошалело захлопал глазами.

— Убили? — не веря своим ушам, переспросил он.

Леон кивнул.

— Проткнул его длинным ножом, — протянул он, смакуя слова. — Вы, возможно, слышали о троих благочестивых, они порой такое делают. Тело я спрятал на вашей ферме. Но впервые в жизни чувствую, что поступил несправедливо, поэтому я намерен сдаться полиции.

Корнелиус не сводил с Леона бессмысленных глаз.

— На моей ферме? — повторил он. — Где вы его спрятали?

На спокойном лице Леона не дрогнул ни один мускул.

— Сбросил в колодец.

— Ложь! — взревел вдруг великан. — Вы не могли открыть крышку люка!

Леон лишь безразлично пожал плечами.

— Если хотите, можете рассказать это полиции. Ну а я скажу им, что сбросил его туда. На дне я обнаружил запертую дверь, которую сумел открыть отмычкой, и за этой дверью теперь покоится моя несчастная жертва.

У Мэлэна задергались губы. Неожиданно он повернулся и бросился из комнаты на улицу. И в ту же секунду грянул выстрел. Леон вскочил, нырнул в черный прямоугольник двери и… споткнулся о распростертое мертвое тело Корнелиуса Мэлэна и полетел кувырком на землю.

Позже, когда прибыла полиция и люк над колодцем был сорван, был найден еще один труп. Он лежал на дне, куда его сбросил Корнелиус.

— Очевидно, Джоунс был замечен, когда пытался взломать замок на люке, из-за чего и был застрелен, — сказал Леон. — Поразительно, не правда ли? После того что я наплел старику о теле… Я-то рассчитывал, что Корнелиус скорее согласится отдать деньги, чем допустит, чтобы его колодец обыскали, не более того.

— Действительно поразительно, — согласился Манфред. — Но еще больше вы удивитесь, когда узнаете настоящее имя Джоунса.

— Как же его звали?

— Дрейк, — спокойно произнес Манфред. — Полиция сообщила об этом по телефону за час до вашего возвращения.

 

Глава 13

Англичанин Коннор

Трое благочестивых засиделись за обедом дольше обычного. Пуаккар был непривычно разговорчив… и серьезен.

— Истина заключается в том, милый Джордж, — обращался он к сидевшему молча Манфреду, — что мы занимаемся ерундой. Ведь по-прежнему совершаются преступления, за которые закон не может покарать преступника, преступления, единственным достойным и логическим наказанием за которые является смерть. Да, мы приносим определенное добро. Да, мы восстанавливаем справедливость. Но чем в таком случае мы отличаемся от любого другого детективного агентства?

— Пуаккар не подчиняется законам, — негромко произнес Леон Гонзалес. — Настоящий дикарь. Смотрите, как пылают его глаза! Он жаждет крови!

Пуаккар весело улыбнулся.

— Все мы знаем, что это правда. Я знаю трех человек, каждый из которых заслуживает, чтобы стереть его с лица земли. Они калечили жизни других, не выходя за рамки закона… Так вот, я считаю, что…

Пока он говорил, Манфред вспоминал Тери, четвертого из «Четверых благочестивых», который умер в Бордо и, умерев, выполнил свое жизненное предназначение до конца. Возможно, когда-нибудь история о Тери еще будет рассказана. Манфреду вспомнилась тихая теплая ночь, когда Пуаккар держал такую же речь. Тогда они были моложе, справедливость была их кумиром, и ради нее они были готовы убивать, не раздумывая…

— Мы уважаемые, законопослушные граждане, — сказал Леон, поднимаясь с кресла. — А вы, мой друг, пытаетесь совратить нас с пути истинного. Я отказываюсь сходить с этого пути!

Пуаккар, не поднимая головы, посмотрел на него из-под тяжелых бровей.

— Вопрос лишь в том, кто первый из нас сорвется и вернется к прошлому, — со значительным видом произнес он.

Леон не ответил.

Было это за месяц до появления той самой пластинки. О том, как она попала в руки «Четверки», стоит рассказать отдельно. Пуаккар, отправившийся в Берлин на поиски человека, называвшего себя Лефевр, однажды солнечным утром, прогуливаясь по Шарлоттенбургу, заглянул в антикварную лавку, чтобы купить кое-что из старинной турецкой керамики, выставленной в витрине. Выбрал он две голубые вазы, которые запаковал и послал в Лондон в дом с серебряным треугольником на Керзон-стрит.

Золотой браслет нашел Манфред. У него порой случались приступы домовитости, и вот однажды он решил эти вазы помыть. Оказалось, что внутри они забиты всяким мусором. В одной обнаружилась старая, разорванная на клочки сирийская газета. Потребовалось огромное терпение и кропотливая работа кусками проволоки, чтобы извлечь их на белый свет. Работа близилась к концу, когда Манфред услышал металлический звон и перевернул вазу вверх дном. В кухонную раковину выпал золотой браслет в форме цепочки с пластинкой, на которой с двух сторон было что-то написано мелкой арабской вязью.

Совершенно случайно в момент этого интересного открытия в той же кухне находился мистер Дориан из «Ивнинг геральд», а мистер Дориан, как известно, величайший из собирателей сплетен, чья нога когда-либо ступала на Флит-стрит. Этого моложавого вида сорокаслишнимлетнего мужчину, который выглядит двадцатислишнимлетним, можно встретить на театральных премьерах, на некоторых особо торжественных приемах, на открытиях военных мемориалов (во время войны он служил артиллеристом и был не раз отмечен командованием за проявленную доблесть). Иногда он наведывался на Керзон-стрит и оставался на обед, чтобы повспоминать былые дни, когда он еще работал в «Мегафоне», но никогда раньше визиты эти не приносили ему выгоды с профессиональной точки зрения.

— Пуаккара это не заинтересует, но Леон обрадуется, — сказал Манфред, внимательно рассматривая браслет звено за звеном. — Разумеется, золото. Леон жить не может без тайн и загадок. Иногда сам их сочиняет. Это отправится в его копилку историй.

Копилка историй была особой страстью Леона. Не доверяя сейфам, защищенным от взлома комнатам и прочим укрепленным вместилищам, эту мятую и местами поцарапанную стальную коробку он держал у себя под кроватью. Это правда, что на самом деле в ней не хранилось ничего особо ценного, так, то да сё — всякая всячина от порванных букмекерских талонов до двухдюймового обрывка веревки, на которой должен был быть повешен Манфред, — но каждый из этих ничтожных предметов сохранял в себе частичку истории, с которой был связан.

Воображение журналиста тут же разгорелось. Он взял браслет и осмотрел его со всех сторон.

— Что это? — с любопытством спросил он.

Манфред посмотрел на надписи.

— Леон знает арабский лучше, чем я… Смахивает на личный знак турецкого офицера. Похоже, его владелец обладает, точнее, обладал хорошим вкусом.

— Вот ведь странность! — подумал вслух Дориан. — Туманный Лондон, купленная в Берлине ваза, из которой выпадает нечто из восточной жизни.

Он спросил разрешения развить эту тему в газете, и Джордж Манфред не стал возражать.

Леон вернулся под вечер: американское правительство поручило ему раздобыть точные сведения относительно некоего груза, прибывшего на лихтерах в лондонский порт.

— Сырье, которое может доставить много неприятностей нашим друзьям в Америке, — доложил он.

Манфред рассказал ему о находке.

— Дориан приходил… Я разрешил ему написать об этом.

— Хм, — задумчиво протянул Леон, читая надпись. — Вы сказали ему, что здесь написано? Хотя с арабским у вас, кажется, туговато, верно? Правда, вот одно слово, написанное латинскими буквами: «Konnor»… Вы заметили его? Konnor… Konnor… Что такое «Коннор»? — Он посмотрел в потолок. — А, понял, «англичанин Коннор» — так звали хозяина этого любопытного предмета. Просто написано неправильно: вместо «Connor» — «Konnor»!

Следующим вечером в ежедневной колонке «Человек и город», которую Дориан вел в своей газете, Леон прочитал о находке, однако немного рассердился, когда увидел, что правдолюбивый мистер Дориан упомянул о его копилке историй. Честно говоря, он не очень-то гордился свой копилкой, ему казалось, что она воплощает в себе романтику и сентиментальность — два качества, которые, как он искренне полагал, были чужды его возвышенной натуре.

— Джордж, вы превращаетесь в вульгарного газетного осведомителя, — упрекнул он. — Я чувствую, мне теперь не избежать предложения от какой-нибудь воскресной газеты написать десяток статей под общим названием «Истории из моей копилки». Учтите, если такое случится, я буду злиться на вас три дня, не меньше!

Тем не менее браслет был отправлен в черную железную коробку. Что было написано на пластинке и каким образом в арабскую надпись угодил «англичанин Коннор», Леон отказался рассказывать.

Все же от внимания двух его компаньонов не укрылось, что Леон занялся какими-то новыми поисками, чему посвятил последующие дни. Несколько раз он наведывался на Флит-стрит и Уайтхолл и даже съездил в Дублин. Однажды Манфред поинтересовался, чем он занимается, и с дружелюбной улыбкой Леон пояснил:

— Дело оказалось весьма любопытным. Как выяснилось, Коннор даже не ирландец. Может быть, даже и не Коннор, хотя я знаю наверняка, что какое-то время он носил такую фамилию. Я обнаружил ее в списках личного состава одного из отборных ирландских полков. Скорее всего, он родом из Леванта. В ателье Стюартов, дублинских фотографов, есть снимок, на котором он изображен среди однополчан. Чтобы взглянуть на него, я и ездил в Ирландию. В Дублине один крупный букмекер, бывший офицер того же полка, сказал мне, что «Коннор» разговаривал с иностранным акцентом.

— Но кто же он такой, этот Коннор? — спросил Манфред.

Леон довольно улыбнулся, показав ровные белоснежные зубы.

— Одна из моих историй, — коротко ответил он.

Спустя три недели Леон Гонзалес угодил в приключение.

Надо сказать, что он обладал некоторыми кошачьими качествами: спал бесшумно, дыхание его было таким тихим, что даже самому чуткому уху нужно было напрягаться, чтобы расслышать его, и просыпался он также совершенно беззвучно. От полнейшего забвения до абсолютного пробуждения он переходил мгновенно. Как кошка, едва открыв глаза, Леон смотрел совершенно ясным настороженным взглядом.

Еще он был наделен редкостным даром запоминать свои ощущения во время сна и понимать причину пробуждения, поэтому в ту ночь, даже не задумываясь, он мог сказать наверняка, что проснуться его заставило не обычное для ветреной ночи дребезжание покачивающихся проводов, а звуки, издаваемые движущимся человеком.

Для сравнительно небольшого дома комната Леона была весьма просторной, и все равно он постоянно жаловался на духоту и твердил, что ему не хватает воздуха, поэтому не только окна, но и дверь здесь тоже была приоткрыта… Он очень выразительно посопел, изображая спящего человека, потом пробормотал что-то нечленораздельное, будто спросонья, и повернулся на бок. Однако едва закончив этот неуклюжий разворот, он молниеносно и бесшумно выпрыгнул из кровати и выпрямился, поддерживая рукой тесемку пижамы.

Манфред и Пуаккар на выходные уехали, поэтому во всем доме он был один… Леон был рад этому, предпочитая разбираться с такими ситуациями в одиночку.

Чуть склонив голову набок, он замер и через какое-то время вновь услышал подозрительный шум. Звук последовал сразу за свистом ветра, который мог бы заглушить его. Это был скрип. Лестница в их доме издавала семь различных скрипов. Такой скрип могла издавать только вторая ступенька снизу. Леон накинул халат и, поискав босыми ногами тапочки, выскользнул на лестничную площадку и включил свет.

Внизу на лестнице стоял человек. Его преисполненное страха, удивления и ненависти желтое чумазое лицо было обращено к Леону.

— Выньте руку из кармана или я выстрелю вам в живот, — хладнокровно произнес Леон. — Вы будете умирать четыре дня, проклиная каждую минуту.

На середине лестницы стоял не шевелясь еще кто-то, невысокий и тонкий. Видно, ужас парализовал человека. Но, когда Леон направил ствол браунинга в его сторону, человек вжался в стену и взвизгнул.

Леон улыбнулся. Последний раз он встречал женщину-вора много лет назад.

— Повернитесь оба, и спускайтесь, — приказал Леон. — Попытаетесь бежать — я выстрелю.

Они повиновались, мужчина пошел вниз, набычившись, а девушка на подкашивающихся ногах.

Через какое-то время они оказались на первом этаже.

— Налево, — сказал Леон, быстро подошел к мужчине, ткнул ствол ему в спину и запустил руку в карман его пиджака. Вынул оттуда короткоствольный револьвер и положил к себе в карман халата. — Входите в комнату. Выключатель слева, зажгите свет. — Войдя вслед за ними в маленькую гостиную, Леон закрыл за собой дверь. — Теперь садитесь. Оба.

Мужчина для него не представлял загадки: типичный тюремный завсегдатай, неправильные черты лица, нездоровый вид — недалекое существо, которое короткие промежутки жизни на свободе проводит в ожидании следующего заключения.

Его спутница молчала, и пока она не начала говорить, Леон не мог отнести ее к той или иной категории.

— Прошу нас простить… Это все моя вина, — наконец произнесла она, и Леон облегченно вздохнул.

Голос образованного человека. Такой голос можно услышать на Бонд-стрит, таким голосом велят шоферу ехать в «Ритц».

Она была симпатичной, впрочем, большинство женщин казались Леону симпатичными, что говорило о его рыцарской натуре. Карие глаза, нежный изгиб бровей, яркие чуть припухлые губы. Нервные белые и ровные пальцы с хорошим, но броским маникюром то сжимались, то разжимались. На одном из пальцев багровел след от широкого кольца.

— Этот человек ни в чем не виноват, — негромко произнесла она. — Я наняла его. Один мой… друг когда-то помог ему, на прошлой неделе он снова пришел, и я попросила его сделать это для меня. Поверьте, это правда.

— Вы попросили его забраться в мой дом?

Она кивнула.

— Если бы вы отпустили его… я бы смогла с вами поговорить… и чувствовала бы себя спокойнее. Он совершенно ни в чем не виноват, поверьте. Вся вина лежит на мне.

Леон выдвинул ящик маленького письменного стола, достал лист бумаги и штемпельную подушечку и поставил их перед небритым спутником девушки.

— Приложите пальцы к подушечке потом к бумаге.

— Зачем это? — хриплым голосом с подозрением спросил мужчина.

— Мне нужны ваши отпечатки пальцев на тот случай, если вы мне понадобитесь. Пошевеливайтесь.

С неохотой вор подчинился, оставил отпечатки сначала одной руки, потом другой. Леон осмотрел их и остался доволен.

— Ступайте сюда.

Он вывел непрошеного гостя в прихожую, открыл дверь, выпустил его на улицу и вышел следом.

— Нельзя разгуливать по ночам с пистолетом, — сказал он и коротким, но мощным ударом в челюсть сбил человека с ног.

Поднимаясь, тот жалобно всхлипнул:

— Это она меня заставила взять его.

— Значит, ее благодарите за этот удар, — бросил Леон, после чего спросил у мужчины имя и, услышав в ответ простое «Джон Смит», захлопнул дверь.

Когда он вернулся, девушка, расстегнув плотное пальто, сидела в кресле, бледная, но спокойная.

— Он ушел? Как хорошо! Вы ударили его? Я услышала звук. А что вы обо мне думаете?

— И за тысячу фунтов не согласился бы я провести эту ночь в другом месте! — искренне сказал Леон.

Лишь на какую-то долю секунды лицо ее озарилось улыбкой.

— Как, по-вашему, почему я пошла на этот безумный, глупый поступок? — тихо спросила она. Леон покачал головой.

— Это именно то, чего я не понимаю. Никаких серьезных дел мы сейчас не ведем, всякие загадочные документы, о которых говорится в газетных сенсациях, — сплошная выдумка. Могу только предположить, что мы чем-то обидели вашего друга… любовника, отца, брата…

Леон заметил тень улыбки, которая появилась и тут же исчезла с ее лица.

— Нет, это не месть. Вы не сделали ничего плохого ни мне, ни моим близким. И никакие секретные документы меня не интересуют.

— Значит, это не месть и не ограбление. Признаюсь, я в недоумении!

Леон ослепительно улыбнулся, и на этот раз она заговорила напрямую.

— Я расскажу вам все. И начать мне нужно с того, что меня зовут Лоуис Мартин. Мой отец — сэр Чарлз Мартин, хирург, и через три недели я выхожу замуж за Джона Ратленда, майора южноафриканской полиции. Поэтому я пробралась в ваш дом.

Леон был озадачен.

— Вы что… э-э-э… искали тут свадебный подарок? — не без сарказма поинтересовался он.

К его удивлению, она кивнула.

— Именно за этим я и пришла, — сказала она. — Но я поступила очень глупо. Если бы я знала вас лучше, мне бы стоило просто прийти и попросить.

Девушка говорила, не сводя с Леона внимательных глаз.

— Хорошо, — сказал он, — и чем же вы хотите удивить своего жениха?

Очень медленно она произнесла:

— Золотой браслет с личным знаком.

Леона это признание удивило лишь тем, что девушка сказала правду. Он записал названные имена.

— Итак, золотой браслет, — повторил он и с вопросительной интонацией добавил: — Принадлежащий…

Она в нерешительности помолчала.

— Наверное, придется вам рассказать все… Я в ваших руках.

Он кивнул и с приятной улыбкой сказал:

— Еще как! Мне кажется, вам будет проще поделиться своей историей со мной, чем объясняться с полицейским инспектором.

Леон был само радушие, но она женской интуицией почувствовала в его тоне твердость, которая заставила ее содрогнуться.

— Майор Ратленд не знает, что я здесь… Он бы сошел с ума, если б узнал, что я пошла на такой риск.

И она рассказала Леону о том, как ее старший брат погиб на войне в Африке. Поначалу говорила она сбивчиво, но постепенно голос ее становился увереннее и тверже.

— …Вот так я и познакомилась с Джоном. Он тоже был в пустыне. А два года назад он написал из Парижа… Сообщил, что у него остались какие-то бумаги несчастного Фрэнка. Он нашел их в его карманах, когда… когда его убили. Естественно, папа попросил его приехать, и мы подружились, хотя папа и не одобряет… наш брак.

Она ненадолго замолчала, потом быстро заговорила:

— Отец против нашего брака, и мы скрываем ото всех, что собираемся пожениться. Видите ли, мистер Гонзалес, я достаточно состоятельна: мать оставила мне большое состояние. И Джон тоже будет богатым. Во время войны, будучи в плену в Сирии, Джон узнал о богатой золотой жиле. Он спас жизнь одному арабу, и тот в благодарность открыл ему место, где можно добыть много золота. Где это место искать, он написал на той маленькой золотой пластинке по-арабски. Но в конце войны Джон потерял ее и больше о ней не слышал, пока не прочитал в «Ивнинг геральд» о вашей находке. Бедный Джон ужасно расстроился, когда узнал, что его может опередить тот, кто сумеет расшифровать эту надпись. Я попыталась убедить его обратиться к вам и попросить вернуть браслет, но он и слушать меня не захотел. С каждым днем он расстраивался все больше, потерял спокойствие, стал нервным и раздражительным. Наконец я решилась и придумала этот безумный план. У Джона много знакомых среди преступников… Он ведь полицейский, и ему приходится иметь с ними дело. Он многим помог исправиться. Человек, с которым я сегодня пришла сюда, — один из них. Я сама разыскала его и попросила помочь мне проникнуть в дом и похитить браслет. Мы знали, что он хранится у вас под кроватью…

— Вы точно уверены, что идея проникнуть в этот дом принадлежит вам, а не майору Джону Ратленду.

Она снова помедлила с ответом.

— Он как-то в шутку упомянул, что можно было бы ограбить вас…

— И что сделать это должны вы, — любезно подсказал Леон.

Она старательно избегала его взгляда.

— Да, но он шутил… Он сказал, что меня никто не обидел бы и я могла бы сделать вид, что все это шутка. Я знаю, мистер Гонзалес, все это звучит очень глупо. Если бы об этом узнал мой отец…

— Вот именно, — резко сказал Леон. — И хватит об этом. Скажите, сколько у вас на банковском счете?

Девушка удивленно подняла на него глаза.

— Почти сорок тысяч фунтов, — сказала она. — Я недавно продала много ценных бумаг… Они были не очень-то прибыльными.

Леон улыбнулся.

— Очевидно, вам стало известно, куда можно вложить деньги с большей выгодой.

Она сразу поняла, что он хотел этим сказать.

— Вы ошибаетесь, мистер Гонзалес, — натянутым тоном произнесла она. — Джон позволяет мне вложить в свой геологоразведочный синдикат не больше тысячи… Он пока точно не знает, сколько ему не хватает, восемьсот фунтов или тысячи, но запретил мне вкладывать и пенсом больше. Завтра вечером он едет в Париж для подготовки экспедиции, а потом возвращается. Мы поженимся и поедем за ними.

Леон задумчиво нахмурил брови.

— Завтра вечером. Вы имеете в виду сегодня?

Она бросила взгляд на часы и рассмеялась.

— Да, конечно, уже сегодня, — сказала девушка, чуть подалась вперед и заговорила уверенным голосом: — Мистер Гонзалес, я так много слышала о вас и ваших друзьях! Я не сомневаюсь, что вы не выдадите нашу тайну. Если бы я была хоть чуточку умнее, я бы пришла к вам вчера и просто попросила вернуть браслет… Я бы даже хорошо заплатила, лишь бы Джон так не переживал. Скажите, еще не поздно?

Леон покачал головой.

— Поздно. Я оставлю его себе на память как сувенир. Господин журналист, написавший ту статью, упомянул, что теперь это часть моей коллекции… А я никогда не расстаюсь со своими историями. Кстати, когда вы хотите подписать чек?

Губы женщины дрогнули.

— Вы все еще считаете Джона мошенником? Я отдала ему чек еще вчера.

— На тысячу или на восемьсот?

— Это он сам решит, — ответила она.

Леон кивнул и встал.

— Не смею больше вас задерживать. Воровство, мисс Мартин, — занятие явно не для вас, и мой вам совет, в будущем постарайтесь держаться от этого занятия подальше.

— Так вы не отдадите меня полиции? — улыбнулась она.

— Пока что нет, — сказал Леон.

Галантно придержав дверь, он выпустил ее и постоял на пороге, наблюдая, как она перешла улицу, направилась к стоянке такси и села в последнюю свободную машину. После этого он закрыл дверь на задвижку и вернулся в кровать.

Будильник прозвенел ровно в семь. Леон встал в прекрасном настроении, предвкушая интересный, насыщенный работой день. С утра он позвонил в туристическое агентство и заказал билет до Парижа… В контору высокого комиссара от Южной Африки он решил не идти, посчитав изучение списков полицейских служащих излишней тратой времени. Однако Леон был человеком добросовестным, поэтому время до обеда провел на Треднидл-стрит, прогуливаясь невдалеке от «Северо-западного банка». И его усердие было вознаграждено: без четверти три он увидел майора Джона Ратленда, который вышел из такси, зашел банк и вышел оттуда за несколько минут до того, как большие двери закрылись. Майор — статный, подтянутый молодой мужчина с коротко подстриженными военными усами — кажется, был очень доволен собой.

Манфред вернулся к обеду, но Леон не стал ему рассказывать о ночном происшествии. Пообедав, он поднялся к себе, достал из стола автоматический пистолет, смазал маслом затвор и осторожно зарядил. Потом из небольшой коробочки достал глушитель и привинтил его к стволу. Положив оружие в карман плаща, он взял портфель и спустился вниз.

— Вы уходите, Леон?

— Меня не будет пару дней, — ответил Леон, и Манфред, который никогда не задавал вопросов, открыл ему дверь.

Леон уже сидел, нахохлившись, втянув голову в плечи, в углу вагона, когда за окном по платформе прошли майор Ратленд и его девушка. За ними шел, стараясь казаться незамеченным, высокий седовласый мужчина с худым лицом, наверняка хирург. Не поворачивая головы, Леон проводил их взглядом. Когда поезд тронулся, он снова увидел девушку, она стояла на перроне и махала рукой уезжающему возлюбленному.

Ночь была темная и ненастная. Увидев на железнодорожной станции доску с написанными мелом погодными условиями, Леон понял, что плавание предстоит не самое приятное. В полночь, ступив на палубу парохода, он почувствовал сильную качку, хотя судно стояло в заливе, где вода была относительно спокойной.

Он быстро просмотрел список пассажиров. Майор Ратленд занял одну из кают. К ней Леон и направился, как только судно отчалило от берега. Это была единственная, расположенная в кормовой части каюта первого класса (судно было старым и роскошных апартаментов на нем не было).

Он дождался, когда для проверки билета к нему подошел помощник казначея, и сказал:

— Извините, я, кажется, потерял билет. Позвольте, я заплачу.

Билет от Дувра до Кале лежал у него в кармане, но майор сел на пароход не до Кале, а до Остенде.

Когда помощник казначея зашел в каюту первого класса, Леон осторожно заглянул в окно. Майор, надвинув на глаза кепи, лежал на диване.

После того как помощник казначея получил билет и ушел, Леон подождал еще полчаса, увидел, как в каюте погас свет и отправился с обходом по судну. На горизонте с юго-западной стороны еще поблескивал огоньками английский берег. Никого из тех немногих пассажиров, которые плыли на пароходе, на палубе не было. Все они спустились вниз, потому что судно дьявольски качало и бросало из стороны в сторону. Прошла еще одна четверть часа, прежде чем Гонзалес вернулся к отдельной каюте, повернул ручку и вошел. Включив фонарик, он обвел тонким лучом помещение. Судя по всему, майор путешествовал налегке: Леон увидел только два небольших чемодана. Он осторожно вынес их из каюты и выбросил за борт. Когда туда отправилось и кепи Ратленда, он выключил фонарик, сунул его в карман, вернулся в каюту и мягко потряс спящего за плечо.

— Нужно поговорить, Коннор, — чуть слышно произнес он.

Мужчина проснулся сразу.

— Вы кто?

— Давайте выйдем, мне нужно поговорить с вами.

Выйдя вслед за ним на темную палубу, «майор Ратленд» спросил:

— Куда вы идете?

Леон не ответил. Кормовая часть палубы предназначалась для пассажиров второго класса, и здесь тоже никого не было. Они подошли к ограждению. Было совершенно темно.

— Вы знаете, кто я? — спросил Леон.

— Понятия не имею, — раздался спокойный ответ.

— Моя фамилия Гонзалес. Вас, разумеется, зовут Юджин Коннор или Бергстофт, — сказал Леон. — Одно время вы были офицером в… — он назвал полк. — В пустыне вы переметнулись к врагу, заручившись помощью посредника в Каире. Вас зачислили в списки погибших, но на самом деле вы сделались шпионом. На ваших руках лежит ответственность за трагедию у Аль-Масджида… Не пытайтесь достать пистолет, если не хотите укоротить себе жизнь.

— Хорошо, — глухо произнес Коннор. — Что вам нужно?

— Во-первых, мне нужны деньги, которые вы сегодня днем получили в банке. У меня есть подозрение, что мисс Мартин дала вам пустой чек со своей подписью, и еще более сильное подозрение, что вы сняли с ее счета почти все, что на нем было, о чем она узнает завтра утром.

— На вооруженное ограбление смахивает, не находите? — Коннор хрипло рассмеялся.

— Деньги, живо! — процедил Леон.

Коннор почувствовал, что в живот ему уперлось дуло пистолета, и вынул из кармана пухлую пачку банкнот.

Леон взял деньги и опустил себе в карман плаща.

— Я надеюсь, вы, мистер Леон Гонзалес, понимаете, что у вас после этого будут очень серьезные неприятности? — снова заговорил Коннор. — Думаю, вы сумели расшифровать пропуск…

— Я расшифровал ваш пропуск без труда, если вы говорите о золотой пластинке, — сказал Леон. — В нем говорится, что «англичанину Коннору разрешено пересекать наши границы в любое время дня и ночи, и что ему надлежит оказывать любую необходимую помощь и поддержку», и подписан он главнокомандующим Третьей армией. Да, мне все это известно.

— Когда я вернусь в Англию… — начал было Коннор, но Леон перебил его:

— Вы не собираетесь возвращаться в Англию. Вы женаты. Женились в Дублине, и это, возможно, не первый случай двоеженства за вашу карьеру. Сколько здесь денег?

— Тридцать или сорок тысяч… Не думайте, что мисс Мартин решит подать на меня в суд.

— Никто не будет подавать на вас в суд, — тихо произнес Леон и бросил быстрый взгляд по сторонам: палуба была пуста. — Вы предали родину… Если у вас вообще есть родина. Вы отправили на смерть тысячи людей, которые считали вас своим товарищем. На этом все.

Короткая вспышка огня как будто вылетела из его руки, раздался негромкий хлопок, колени Коннора подкосились, но он не упал на палубу, потому что Леон подхватил его. Швырнув пистолет в воду, он легко поднял тело, перевалил через борт и бросил в темное море…

Когда на горизонте показался Остенде, в каюту майора Ратленда зашел стюард. Однако он не увидел там ни багажа, ни самого пассажира. Стюард привык к скупым пассажирам, которые сами выносят свой багаж на палубу, чтобы не платить за помощь, поэтому лишь пожал плечами, развернулся и ушел по своим делам.

Что же до Леона Гонзалеса, он задержался на день в Брюсселе, отослал безо всякого сопроводительного письма тридцать четыре тысячи фунтов мисс Лоуис Мартин, сел на поезд до Кале и уже вечером был в Лондоне. Когда он широкими шагами вошел в столовую, Манфред оторвался от газеты, поднял глаза на друга и спросил:

— Хорошо провели время, Леон?

— В высшей степени, — ответил Леон.