Ежи Эдигей — это псевдоним одного из крупнейших польских мастеров детективного жанра Ежи Корыцкого (1912–1982).

Он учился на юридическом факультете Варшавского университета. Работал адвокатом, судебным и спортивным журналистом, профессионально занимался спортом, одно время был тренером по гребле. Литературной деятельностью занялся лишь в начале 1960-х годов. Первый детективный роман — «Чек для белого ганга» был написан в 1963 году, и тогда Ежи Эдигей взял псевдоним по имени древнего татарского хана, от которого, по семейному преданию, пошел род Корыцких.

Романы Ежи Эдигея, которых насчитывается около пятидесяти, переведены на семнадцать языков.

 

Глава первая

Вечерело. Лучи заходящего солнца освещали вершину Гевонта. На Закопане уже опустилась густая тень. По улице, носящей оригинальное название «К Трамплину», шествовала группа туристов — три женщины и четверо мужчин. Вероятно, они возвращались с прогулки в горах: на всех были спортивные костюмы, а одна из дам даже щеголяла в шортах. Конечно, жители Закопане и не такое видали, но прохладным октябрьским вечером подобный наряд выглядел весьма своеобразно, привлекая внимание прохожих.

— Кажется, меня принимают за полоумную!

— Прямо не верится, что вы не замерзли.

— Честное слово, пани профессор, я чувствую себя превосходно! Будь я мерзлячкой, зачем бы я стала так одеваться?

— Прибавим шагу, а то за обедом разразится скандал!

— Сомневаюсь, что нам вообще подадут обед. Слишком уж поздно.

— Мы ведь предупреждали, что задержимся.

— Да, но мы обещали — явиться к трем, а сейчас около пяти.

Продолжая болтать, туристы добрались до уютного белого особняка, огороженного металлической сеткой на каменных столбиках. Черная мраморная табличка гласила:

КАРЛТОН

Кто-то из гостей пансионата приписал внизу мелом: «Обитель лени и праздности». Как видно, дополнение всем пришлось по душе. Во всяком случае, никто и не подумал его стереть.

На застекленном крылечке компанию встретила горничная в белом фартуке:

— Никакого обеда! Кто опаздывает, тот сидит голодный!

— Очень уж вы с нами суровы, пани Рузя!

— И поделом. Повар страшно обозлился. Ждал-ждал, плюнул, ушел домой…

— А наш десерт?!

— Беда мне с вами! Все остыло. Котлеты — точно деревяшки.

— Ага! Значит, нам все же кое-что достанется?

— Живо марш в столовую! Сейчас принесу обед.

На крыльцо от тротуара вела невысокая лесенка. На первой же ступеньке дама в шортах споткнулась и чуть не упала. Один из спутников успел ее подхватить.

— Ну и порядочки! — возмутился другой. — Любопытно, кто забыл на лестнице эту штуковину?

Он поднял со ступеньки большой, тяжелый молоток.

— Должно быть, ребятишки директора, — оправдывалась горничная. — Вечно всё бросают где попало, а убирать за ними некому.

— Дайте-ка сюда молоток! — потребовала хорошенькая блондинка в оранжевой курточке и ядовито-зеленых брюках. Ее наряд довершали высокие голубые ботфорты, вполне пригодные для ловли форели, и нелепая крошечная шляпка. Через плечо она перекинула палку, на которой болталась корзинка причудливой формы. Ясно было, что молодая особа любой ценой жаждет обратить на себя внимание, даже рискуя стать всеобщим посмешищем.

Один из кавалеров с наигранно-галантным поклоном протянул ей молоток:

— Извольте, пани Зося. Но зачем вам это смертоносное оружие? Неужели для Анджея?

— Пусть только попробует мне изменить! Ого! Проломлю голову! — Пани Зося грозно взмахнула молотком. — Какой тяжелый!

— Самый что ни на есть весомый аргумент в спорах между супругами.

— Что вы смыслите в семейной жизни, пан инженер? — рассмеялась другая дама. — Вы же холостяк!

— Достаточно послушать пани Зоею. Когда она распространяется насчет бесчисленных поклонников и бедного мужа, я благодарю небо, что покамест не встретился со своим «идеалом»…

— Не зарекайтесь. Все вы клянетесь, что умрете холостыми, а потом силой тащите под венец какую-нибудь злосчастную жертву, чтобы отравить ей жизнь.

— Это вы-то злосчастные жертвы?!

— Ах, пани Рузя, как чудесно мы прогулялись! — восторгалась дама в шортах. — Сначала пошли в Кондратову, оттуда — на Сухой Кондрацкий, потом через Кондрацкий Купол — на Гевонт. Обратно через Гжибовец до Стронжиской Долины…

— Верно, вы совсем окоченели, пани Бася, — заметила горничная.

— Нисколечко! — обиделась Бася. — Наоборот, мне было жарко. Ужасно жарко!

— Ну да. А зубы у вас так стучали — ни дать ни взять, стадо овец спускается с гор…

— Кажется, я похудела по крайней мере на два кило! — гордо заявила полная дама.

— А я продал на Гевонте два колечка! — похвастался пожилой мужчина в очках.

— Ясное дело, — усмехнулся высокий молодой человек, — ювелир везде ухитрится подзаработать. Не то что мы, жалкие подмастерья.

— Да идите же в столовую! — сердилась горничная Рузя. — Ей-Богу, не будет вам обеда.

— Сейчас, сейчас. Только руки вымоем, — сказал статный брюнет с сединой в волосах.

— Давно ли вы сделались таким чистюлей, пан редактор? — ехидно осведомился щуплый, лысоватый блондин.

— Ну, художники вообще рук не моют, — парировал журналист. — Экономят краски.

— Зато у нашей прессы всегда чистые руки…

— Прошу к столу! — надрывалась Рузя. — Обед простынет!

Несмотря на бурные протесты журналиста, горничная загнала все общество в столовую, и начался долгожданный обед. Гости энергично жевали, обмениваясь впечатлениями от удачной прогулки.

Художник поддразнивал соседку:

— Может, вы и потеряли два кило, пани профессор… Ничего, вот покушаете этого супчика — и они вернутся обратно.

— Стыдно обижать беззащитную женщину! Сами налили мне полную тарелку!

— Что ж вы раньше-то молчали? Суп уже через край переливается, а пани профессор — ни гугу, сидит себе с довольным видом.

В столовую вошел еще один обитатель пансионата:

— Вы только что вернулись? Мы ждали около часа, но наконец терпение лопнуло…

— Представьте себе, — пожаловалась пани Зося, — инженер и пани Бася погнали нас по горам и долам до самого Гевонта. Если мой Анджей узнает, какой опасный был поход, он страшно рассердится. Я совершенно выбилась из сил.

— Ваш Анджей должен быть в восторге… Чем больше сил вы потратите на походы, тем меньше останется для…

— Пан редактор, что за намеки?!

— Я продал два кольца на Гевонте, — опять похвастался ювелир.

— Как это вам удалось? — полюбопытствовал новоприбывший.

— Очень просто. Мы пили сливки. Я держал стакан в левой руке. На пальце у меня кольцо… — Ювелир поднял руку и продемонстрировал обществу изящный серебряный перстень с кораллом. — Какая-то женщина поинтересовалась, где я его купил. Я честно сознался, мол, сам сделал. Она решила, что я ее разыгрываю. В подтверждение своих слов я вытащил из кармана два кольца, которые закончил вчера вечером. Тогда она спросила о цене. Ну, «Цепелия» платит мне двести злотых за штуку… Тут моя дама вынимает из сумочки две сотенных купюры. Ее приятельнице, видимо, колечко тоже пришлось по вкусу… Что прикажете делать?! В итоге я нежданно-негаданно заработал четыреста злотых.

— С вас причитается! Ведите-ка нас к «Ендрусю»!

— Только не сегодня! — защищался ювелир. — Я с ног валюсь от усталости. Может, завтра?

— Но ведь завтра вы уезжаете, — заметила пани профессор.

— Останьтесь еще на пару дней, пан Мечислав! — взмолилась пани Зося. — Сходим к «Ендрусю»! Вы обещали станцевать со мной твист.

— Не советую! — предостерег ювелира журналист. — Анджей вас убьет в припадке ревности. Все похождения Зосеньки в Закопане запишут на ваш счет.

— Берегитесь, пан редактор! Я тоже могу шепнуть кое-кому в Варшаве, что поделывал в «Карлтоне» некий джентльмен… Либо… Не взяться ли мне за молоток?

— Кстати, куда вы его дели? — спросила пани Бася. — В моих туфельках вылез какой-то противный гвоздь. Нельзя ли его забить?

— Молоток я положила на диванчик в холле.

— Молоток чересчур велик, — возразил инженер. — Здесь пригодилось бы долото. Я попробую что-нибудь сделать.

— Отлично. После обеда я принесу вам туфли.

— Полюбуйтесь на них! — вскричала Зося. — Нимало не церемонясь, в нашем присутствии назначают друг другу свидание!

— А вас это ужасно шокирует. Вы ведь недотрога!

— Пан редактор! Последний раз предупреждаю: не цепляйтесь ко мне, хуже будет!

— Значит, вы нас покидаете, пан Мечислав? Как жаль! — сокрушалась пани профессор. — Погода чудесная, приятное общество…

— Ничего не поделаешь. Впрочем, я приезжал сюда работать, а не отдыхать. Готовил пару вещиц для ювелирной выставки во Флоренции. Вчера закончил, сегодня сходил с вами в горы, а завтра меня ждут в Главном управлении ювелирного искусства. Мы хотим устроить во Флоренции собственный стенд. Несколько дней уйдет на разные формальности и возможные поправки. А ведь уже середина октября. Вряд ли я вернусь в Закопане.

— Вы едете во Флоренцию? — спросила пани Зося.— Боже мой, я без ума от Италии! Дивное небо, роскошные мужчины!

— Я понятия не имел, что вы бывали в Италии, — удивился художник.

— Гм… Не совсем. Я однажды ездила в Албанию… Но ведь это почти одно и то же! Я знаю Италию по рассказам друзей, а на будущий год мы с Анджеем непременно туда выберемся. Он твердо обещал!

— Увы, — вздохнул ювелир, — во Флоренцию отправляюсь не я, а мои работы.

— А заодно — десяток пижонов из Главного управления, — присовокупил художник. — Обычное дело. На выставку в Неаполь тоже поехали наши картины в сопровождении каких-то министерских чинуш.

— А ведь я ни разу не видела ваших знаменитых произведений, пан Мечислав, — заметила пани профессор. — Что вы приготовили для флорентийской выставки?

— О, там будут собраны интереснейшие экспонаты чуть ли не со всего мира. Поляки тоже не хотят ударить в грязь лицом. Мы докажем, что наши ювелиры всегда были на высоте. Экспозиция должна отразить развитие ювелирного искусства в Польше, начиная с эпохи Ягеллонов. Помимо старинных подлинников, мы продемонстрируем вещи, стилизованные под Возрождение, барокко, ампир, а также коллекцию сверхмодных современных украшений. Лично я изготовил несколько старинных перстней и оригинальное модное ожерелье.

— Неужели сейчас носят такие вещи?

— Еще бы! Главное управление придает огромное значение международной выставке. Она поможет наладить экспорт…

— Но ведь это невыгодно! В Польше нет своего золота и драгоценных камней.

— Ошибаетесь, пани профессор. В нашем деле работа ценится куда выше, чем сырой материал. После огранки стоимость камня возрастает раз в шесть. Точно так же и с золотом. Элегантная отделка, тонкая резьба увеличивают ценность металла по меньшей мере вдвое. Стало быть, имеет смысл потратить какое-то количество валюты на закупку золота и брильянтов, чтобы потом получить изрядную прибыль в той же валюте. Поэтому мы пошлем на выставку не просто красивые, но весьма дорогие экспонаты из золота и драгоценных камней. Пора вернуть польскому ювелирному делу былую славу!

— Мне бы очень хотелось взглянуть на эти вещицы.

— Нет ничего проще. Вчера я как раз их закончил. Разумеется, первоначальная обработка и шлифовка были выполнены машинным способом. Но самое сложное — ручная отделка. Теперь последний штрих нанесен, и я охотно представлю на ваш суд мои скромные творения. Если угодно почтенной публике, после обеда можно устроить небольшо показ.

— Замечательно! — воскликнула пани Зося. — А вы позволите мне примерить ожерелье?

— Буду счастлив увидеть свой шедевр на столь прелестной шейке, — галантно ответил ювелир.

— Я о-бо-жа-ю драгоценности! — мечтательно протянула пани Зося.

— Что будем делать вечером? — зевнул инженер.

— Обсудим этот вопрос после ужина, — пожал плечами художник.

— Лично я иду к «Ендрусю», — сообщила пани Зося. — За мной должны забежать около девяти.

— Сегодня четверг. Значит, по телевизору «Кобра», — напомнила пани профессор.

— Меня больше интересуют «Последние известия». В ООН назревает бурная дискуссия…

— Ненавижу политику! — пани Зося надула губки и «очаровательно» покрутила носиком. Этот жест она несколько месяцев отрабатывала перед зеркалом и теперь с наслаждением использовала во время светской беседы.

— Единственное увлечение пани Зоей — молодые люди. Кто же сегодня поведет вас к «Ендрусю»?

— Новый обожатель. А впрочем, это секрет.

— Наша Зосенька теперь специализируется на «аборигенах». Держу пари, ее жертвой пал тот высокий красавец проводник.

— Не он один, — загадочно вымолвила пани Зося.

Тем временем горничная подала чай и десерт. Пан

Мечислав Доброзлоцкий попросил разрешения ненадолго покинуть общество. Вскоре он вернулся с небольшой металлической шкатулкой, поставил ее на стол и открыл маленьким ключиком.

Затем ювелир вынул из шкатулки какой-то предмет, тщательно завернутый в лоскуток замши. Через минуту перед собравшимися засверкал массивный золотой перстень, украшенный изумительной резьбой.

— Дамы и господа! Вы видите коронационный перстень Казимира Великого! — торжественно объявил ювелир.

— Как это? — удивился журналист. — Насколько мне известно, регалии польских королей исчезли при подавлении восстания Костюшко. Помнится, пару лет назад какой-то журнал писал про эту таинственную историю.

— Правильно. Королевские драгоценности пропали тогда из сокровищницы на Вавеле. Уцелели только «Щербец», коронационный меч Сигизмунда-Августа и держава Сигизмунда Вазы. Впрочем, это не первая в истории пропажа польских регалий. Первая королевская корона — Болеслава Храброго — исчезла сразу после смерти его сына Мешко II. Болеслав Смелый повелел изготовить новую. И эта пропала во времена удельной раздробленности после смерти Болеслава Кривоустого. До самых разделов сохранились короны Владислава Локотка, Ягеллонов, Вазов и саксонской династии.

— А что с ними стало потом?

— Разное предполагают. Легенда гласит, что эти регалии укрыты где-то в подземельях старого монастыря. По другой версии, к их исчезновению причастны некоторые полковники из Первой бригады. Якобы они нашли эти сокровища и соответственно о них «позаботились». А вероятнее всего, короны были украдены пруссаками, когда после поражения восстания Костюшко они временно захватили Краков, и «Старый Фриц» велел короны переплавить. Зато другое предание гласит, что регалии попали в руки наполеоновских солдат во времена Княжества Варшавского.

— Откуда же взялся перстень Казимира Великого? — удивилась пани профессор.

— Кроме парадных драгоценностей, хранившихся в сокровищнице, имелись еще погребальные регалии. Королевские похороны были тогда церемонией сложной и длительной. Набальзамированные останки сперва выставлялись на всеобщее обозрение в Вавельском соборе, и лишь потом их переносили в гробницу. Голову усопшего венчала корона, а на руке красовался коронационный перстень. Конечно, это были не оригиналы, а специально изготовленные для похорон копии из позолоченного серебра невысокой пробы. Большая часть этих драгоценностей пропала при переделках королевского склепа на Вавеле. В XIX веке, при вскрытии усыпальниц, в гробу Казимира Великого были найдены корона и перстень.

— Этот самый? — с интересом спросил журналист.

— Нет. Для погребений драгоценности изготовлялись, как правило, довольно небрежно, вроде того как теперь шьют обувь для покойников. Правда, это были копии коронациональных регалий, но без художественных украшений, имевшихся на оригиналах. Этот перстень лишь величиной и формой соответствует перстню из саркофага работы Вита Ствоша. Зато он из червонного золота, а я украсил его резьбой в стиле эпохи.

Присутствующие живо заинтересовались драгоценностью и передавали ее из рук в руки. Мужчины пытались примерить перстень на указательный или безымянный палец, но всем он был велик.

— Ну и рука же была у короля Казимира! — заметил инженер.

— Быть может, перстень надевался на большой палец, — пояснил ювелир. — Нельзя забывать, что в средние века украшения носились на всех пальцах руки, а не как теперь — только на безымянном.

— Тяжелый перстень. И выглядит как новый. Никому не придет в голову, что это средневековье, — сказала пани профессор.

Ювелир рассмеялся.

— Старинные вещи представляются нам обычно позеленевшими, темными. Это верно, когда речь идет о серебре и украшениях из латуни или бронзы. Но к золоту это не относится. Золото — единственный металл, который не соединяется ни с кислородом, ни с другими газами, содержащимися в воздухе, и поэтому оно веками не меняет своего цвета и даже не теряет блеска. В каирском музее я видел найденные в гробницах фараонов короны и драгоценности, которым было больше трех с половиной тысяч лет. Уверяю вас, что они выглядели такими же новыми, как кольца, изготовленные фирмой «Наш ювелир» в этом году.

— В таком случае старинные золотые вещи очень легко подделывать.

— Вы правы, пан редактор. Имитацию, выполненную из золота высокой пробы, весьма сложно распознать. Даже самые солидные музеи оказываются жертвами подобных ошибок. В истории ювелирного искусства известна, например, «тиара Сайтаферна».

— А что это такое? — спросила пани Зося.

— Незадолго до первой мировой войны, если не ошибаюсь, в 1907 году, один помещик, у которого было имение на Украине, недалеко от Одессы, якобы раскопал в своих владениях курган. В кургане он обнаружил могилу какого-то скифского царя. Рядом с проржавевшим мечом и развалившимися доспехами там находилась золотая тиара чудесной работы. Тиара была украшена великолепными изображениями в древнегреческом стиле и надписью, что это корона царя Сайтаферна. Историки признали находку величайшей сенсацией того времени. Парижский Лувр заплатил за тиару головокружительную сумму — двести тысяч франков золотом. Несколько лет корона выставлялась в музее на самом почетном месте. Она привлекала тысячи посетителей. О ней писали научные труды и монографии. Надписи на тиаре и другие детали находки помогли ученым восполнить малоизвестную историю скифского государства. А через шесть лет в Париже появился скромный и совершенно необразованный часовщик, одесский ювелир Ру-хомовский, и заявил, что эту тиару он изготовил восемь лет назад по заказу незнакомого ему господина. Заказчик вручил ювелиру золотой лом и серию рисунков, которые велел вырезать на готовом изделии. Разразился неслыханный скандал. Российского ювелира обвинили в обмане и желании скомпрометировать дирекцию музея и французских ученых. Тогда часовщик засел в мастерской при музее и под строгим надзором изготовил такую же корону и еще несколько драгоценностей и украшений. Все они были выполнены в великолепном древнегреческом стиле. Если бы эти вещи делались не в присутствии сотрудников музея, они могли бы поразить мир как очередное археологическое открытие. Сегодня, разумеется, наука располагает более совершенными методами исследования. Можно даже установить содержание радиоактивных изотопов в металле, и все-таки по-прежнему трудно отличить искусную подделку из золота от древнего оригинала.

Перстень Казимира Великого отправился обратно в шкатулку, а пан Мечислав Доброзлоцкий извлек оттуда другой замшевый сверточек. Резьба на втором кольце была еще богаче и дополнялась большим полупрозрачным камнем.

— Этот перстень вполне может сойти за подлинник ягеллонской эпохи, точнее, времен правления Сигизмун-да-Августа. Украшения воспроизводят резьбу с одного из ларцов, принадлежавших этому королю. Кстати, ларец был сделан во Флоренции. Этот камень — брильянт. Почти пять каратов. Оригинальная огранка в духе того времени. Интересно происхождение камня. В Государственное собрание попала из одного магнатского дворца на западных землях старинная миланская броня. Тоже эпохи Ренессанса. Шлем был украшен двумя сильно поцарапанными и запыленными камешками. А этот камень— от пряжки, скреплявшей плюмаж. Долгое время его считали простым стеклышком и только при реставрации доспехов в музее убедились, что это настоящий брильянт.

— У него желтоватый отлив, — заметила пани Бася.

— Да, это «желтый брильянт». Есть и другие дефекты. Но благодаря своим размерам он дорого ценится. Конечно, в случае продажи ему необходимо придать современную амстердамскую огранку.

— Почему же его заново не отшлифовали?

— Сыграли роль как рекламные, так и коммерческие соображения. После переогранки камень стоил бы, скажем, тысячи три долларов. Зато как подлинная вещь, которой целых четыре века, брильянт в соответствующей оправе станет прекрасным экспонатом на нашей выставке, и если найдется коллекционер-любитель старины, цена будет значительно выше. Сомневаюсь даже, согласится ли управление его продать. Старые украшения — настоящая редкость. Не уменьшит стоимости камня и оправа, изготовленная вашим покорным слугой.

— И правда, великолепная работа, — восхищался художник. — Я кое-что в этом смыслю. Еще студентом Академии я интересовался ювелирным делом. Колебался даже, что выбрать: живопись или резьбу по металлу.

— Жаль, что вы избрали первое. Художников-метал-лопластиков, работающих с золотом, у нас мало.

— Судя по тому, что такой мастер, как вы, вынужден заниматься изготовлением серебряных побрякушек по двести злотых, это ремесло не сулит больших доходов, — саркастически заметил инженер.

— Вы правы, до сих пор так и было. Но я надеюсь, что ювелирное искусство дождется лучших времен. Разве не говорит об этом первое после войны участие Польши в международной выставке во Флоренции? Если откроется перспектива заграничных заказов, то для меня и моих коллег работы хватит.

— Я от души вам этого желаю, а сейчас от имени дам попрошу показать ожерелье! — воспользовалась моментом пани Зося, прервав скучноватые для нее рассуждения ювелира.

Пан Доброзлоцкий аккуратно завернул перстень в замшу, спрятал в шкатулку и достал очередную драгоценность. При свете висевшей над столом электрической лампы ослепительно засверкало дивной красоты колье. Рубины, обрамленные мелкими брильянтами, отливавшими всеми цветами радуги, напоминали две большие кровавые слезы.

— Ах, что за чудо! — не могла скрыть восхищения пани Зося.

Ювелир протянул ей колье.

— Изумительно! — восторгалась пани Баси, пока ее соседка надевала ожерелье. — Вы просто очаровательны! Если бы вы в нем пошли к «Ендрусю», все женщины лопнули бы от зависти!

— Увы, — возразил пан Доброзлоцкий, — я от души хотел бы оказать любезность нашей милой Зосеньке, но эта вещь не моя. Я вложил в нее лишь знания и труд, а камни и платину мне дали в управлении.

— Жаль, — вздохнула пани Зося. — Пани Рузя, хорошо ли я выгляжу? — спросила она у горничной, убиравшей со стола.

— Какое там «хорошо»! Будто кровь на грудні Такие камни несчастье приносят.

— Это, пани Рузя, — старый предрассудок, что рубины приносят несчастье. Скорее так можно сказать о брильянтах, а не о рубинах. На любом из сохранившихся до нашего времени крупных брильянтов кровь множества людей. У рубинов нет столь кровавой истории, — заступился за свою работу ювелир.

Пани Зося еще пару раз повертела головкой, полюбовалась на себя в зеркало у входа в столовую, со вздохом сняла колье и вернула Доброзлоцкому.

У дам, разглядывавших и примерявших драгоценности, пылали щеки, а Доброзлоцкий вынимал из шкатулки новые вещи.

— Вот колечко из того же комплекта — брильянт в платине. Такая же огранка и оправа. К нему — брильянтовые серьги. Конечно, эти брильянты поменьше и с пятнышками, но той же воды. В целом — прекрасно подобранный гарнитур.

— Как раз для трудящейся женщины, например, машинистки или жены почтового чиновника, — рассмеялся журналист.

— Частенько случалось, что машинистки выходили замуж за своих шефов-миллионеров, — заметила пани Бася. — И ничего тут нет смешного!

— В Польше я таких историй не слышал.

— Гарнитур не предназначен для продажи в стране, но надеюсь, что покупатель найдется за границей. Цена— семь тысяч долларов. Даже недорого, если учитывать подбор камней, их размеры и игру.

— Спасибо, не покупаю, — заявил инженер.

— А жаль! — подхватила пани Бася. — Вы подарили бы этот гарнитур той киске из «Орбиса», на которую вчера так пялили глаза. Компенсация была бы обеспечена.

— Кто же в подобном обществе говорит о девицах из ресторана? — отмахнулся инженер.

— А меня удивляет, — заметил журналист, — что «Ювелир» дал вам на руки такой набор драгоценностей. На наши деньги это около миллиона злотых.

— У нас не было выхода, — объяснил Доброзлоц-кий. — Дата выставки приближалась, и к открытию аукциона во Флоренции я мог успеть, работая или дома, или в «Карлтоне». Вы, я думаю, догадываетесь, что драгоценности застрахованы на крупную сумму, да и стоимость их определилась только после окончания моей работы. Цена золота и камней по отдельности, без шлифовки и оправы, была, как я уже сказал, минимум в шесть раз ниже, чем сейчас. К тому же большинство брильянтов даже не принадлежит Управлению. До войны у меня была ювелирная мастерская в Варшаве, в здании гостиницы «Бристоль». С тех времен я сохранил хорошие отношения с алмазными торговцами из Амстердама. Когда мы подбирали камни для ожерелья и колец, я получил от голландских друзей целую коллекцию алмазов для осмотра и оценки. А кроме того, — не без гордости добавил ювелир, — мое слово и личное имущество — это тоже серьезная гарантия.

— Ну да, — согласился редактор Бурский. — Но я бы на вашем месте не рисковал.

— Если бы вы всю жизнь имели дело с драгоценностями, то относились бы к ним как к простым камням. В сущности, это так и есть. Разумеется, я не рискнул бы взять их с собой в дом отдыха, но ведь «Карлтон» — совсем другое дело. Здесь могут находиться только люди нашего круга. Чужих не принимают. К тому же я знал, что в октябре будет всего несколько отдыхающих. Когда я ухожу из пансионата, всегда запираю драгоценности в шкатулку, шкатулку — в чемодан, а чемодан — в шкаф. Риск гораздо меньше, нежели вы думаете.

— Благодарю вас, — пани профессор встала из-за стола. — Я на полчаса прилягу, а то у меня ноги болят после вылазки в горы. Но все было очень мило, — добавила она. — И я ничуть не жалею, что пани Бася втянула меня, старуху, в такое приключение.

— Скоро шесть, — заявил инженер. — Я заскочу в кафе «Америка» выпить кофе. Идете со мной, пан редактор?

— Спасибо, но у меня кое-какая работа.

— А вы, пани Зося?

— Нет, сейчас мне надо позвонить. Может, я заглян} туда попозже. Я пока не решила.

— Что делать, пойду один. Встретимся за ужином, а потом будем смотреть «Кобру».

— Я боюсь, что сегодня с «Коброй» ничего не получится, — вмешалась горничная Рузя. — Телевизор совсем испортился. Сплошные помехи.

— Я им займусь, как только приду обратно. Наверное, его просто надо настроить.

— Мы на вас рассчитываем, пан инженер.

— А может, для этой цели сгодится молоток, который я нашла? — съязвила пани Зося, но на сей раз инженер не поддался на провокацию.

Все постепенно разошлись. «Карлтон» — большая вилла, в ней около двадцати комнат. Внизу — просторный салон, оборудованный под зимний сад. Здесь и установлен телевизор. Широкий коридор ведет из салона в столовую, которая расположена в другой стороне здания. Посередине к коридору прилегает небольшой квадратный холл с выходом на застекленное крылечко. Из холла можно также спуститься вниз, где находятся кухня и хозяйственные помещения. Рядом с холлом — маленькая комнатка с телефоном. Из коридора двери ведут в ванную и туалет, а также в четыре комнаты для гостей. Они расположены напротив холла. В каждой из комнат— выход на небольшую террасу, идущую вдоль южной стены здания. С террасы можно спуститься на газон, а затем пройти на соседнюю виллу «Соколик». Но она, из-за отсутствия гостей, в октябре пустовала: там жила только прислуга. Проволочная ограда отделяет «Карлтон» от находящегося рядом густого молодого леса. На другой стороне улицы «К Трамплину», в таком же лесочке, вытянулись в ряд несколько новых вилл.

На втором этаже «Карлтона» десять комнат. Две из них занимает директор с семьей. Здесь же две ванных. Одна — в исключительном пользовании директора, из-за чего вечно возникают конфликты с гостями, потому что в другой ванной то и дело портятся трубы, и она месяцами заперта. По странному стечению обстоятельств, ремонт и сохранность «директорской» ванной всегда на высоте. Из коридора второго этажа тоже можно выйти на большую террасу, расположенную под салоном. А кроме того, вдоль южной стены здания идет длиный, общий для всех комнат, балкон, параллельный нижней террасе.

Третий этаж поменьше. Здесь всего шесть комнат. Ванной нет, только душ. С южной стороны — такой же балкон.

В данный момент большинство помещений пустует. Хотя октябрь в Закопане — один из самых теплых и солнечных месяцев в году, ездить в это время в горы как-то не принято. Многие предпочитают дождливый август в Закопане, Кринице или Карпаче, вместо того чтобы пользоваться ласковым солнцем золотой польской осени.

Внизу жили инженер Адам Жарский, работник одного из заводов Нижней Силезии, и Мария Рогович, профессор факультета фармакологии Медицинской академии в Белостоке.

На втором этаже большую комнату занимал ювелир Мечислав Доброзлоцкий. Рядом была комната пани Зоей Захвытович, начинающей киноактрисы, супруги главного редактора одного из варшавских журналов. По соседству жил Ежи Крабе, литературный критик, сотрудник кооперативного издательства. Дальше — комната супругов Загродских. Он — директор проектного бюро в Варшаве, она — домохозяйка, мать двух дочерей. Чета Загродских на несколько дней поехала в Чехословакию. Две последние комнаты — квартира директора пансионата. Он ненадолго остался «соломенным вдовцом», так как жена отправилась вместе с Загродскими. С помощью Рузи отец кое-как опекал двоих резвых мальчуганов, но не было дня, когда бы они не напроказили.

На третьем этаже остановился варшавский журналист Анджей Бурский. Он печатался в различных еженедельниках, специализируясь большей частью на преступлениях и судебных делах. Недавно издал детективный роман, в котором описывалось загадочное убийство, совершенное в кабине для примерки мужских костюмов в известном варшавском универмаге, в часы самой оживленной торговли. Рядом с журналистом поселилась Барбара Медяновская, служащая коммерческого бюро круп-ного американского химического концерна. Как того требовала профессия, пани Медяновская владела несколькими языками и часто ездила за границу. Сверх того, занималась иногда переводами. Судя по ее нарядам, американский концерн ценил свою представительницу в Польше.

Следующий номер занимал молодой художник-ташист Павел Земак. Пан Земак был в ссоре со всеми окружающими, ибо они, как он утверждал, не понимали настоящего искусства и предпочитали ему всякие «картиночки» и прочую мазню. В ресторане «Ендрусь», куда все общество захаживало потанцевать, художник Земак демонстративно заказывал ликер под селедку или требовал подать ему грушу со стаканом водки, который и выпивал залпом. А в остальном это был славный, компанейский малый. Превосходно знал Татры. В свои, как он говорил, «младые годы» серьезно занимался альпинизмом. Именно Земак и пани Медяновская были инициаторами всех вылазок в горы. Сегодня им удалось прихватить с собой даже довольно грузную пани профессора и ювелира, который по утрам обычно работал.

И сейчас, войдя в комнату, Мечислав Доброзлоцкий извлек из шкафа набор инструментов для резьбы по золоту и, вооружившись лупой, занялся отделкой ренессансного перстня с большим, не до конца отшлифованным брильянтом. Лишь когда прозвучал гонг, ювелир запер шкатулку и спустился вниз к ужину.

 

Глава вторая

Рузя была довольна: к ужину гости сошлись вовремя. Только одно место поначалу было не занято. Пани Зося ждала, когда все усядутся за стол, чтобы, как обычно, устроить «большой выход» и продемонстрировать новый туалет. На сей раз — зеленое шелковое платье, узорчатое и в форме колокола, такое короткое, что едва доходило до середины бедра. Теперь стало ясно, почему пани Захвытович не пошла пить кофе с инженером. Перед ужином она побывала у парихмахера. Результатом визита была прическа высотой около четверти метра.

— Прекрасное платье! И цвет хорош, — съязвил художник. — Жаль, материи чуть-чуть не хватило.

Две другие дамы улыбнулись, а горничная отвернулась, ибо ей не полагалось смеяться над гостями. Однако самодовольства у пани Зоей нисколько не убавилось: она никак не могла согласиться с тем, что колено — отнюдь не самая красивая часть женской ноги и, выставляя его напоказ, не всякая дама делается привлекательнее. Зо-ся была счастлива, что снова обратила на себя всеобщее внимание. Она уже воображала, что входит в коротком платье в большой зал на втором этаже ресторана «Енд-русь». Все разговоры смолкнут тогда, и взоры гостей устремятся на нее, шествующую через зал в сопровождении двух видных молодых людей…

За ужином инцидентов не произошло. Ювелир возобновил беседу с пани профессором о своих драгоценностях. Пани Зося сидела не шевелясь, дабы не испортить прическу и не помять платье. Художник молчал, а пани Бася вступила в спор с паном Крабе насчет последних гастролей английского театра, приезжавшего недавно в столицу. Инженер обменялся с журналистом несколькими ничего не значащими фразами и первым встал из-за стола.

— Прошу прощения, но мне надо починить этот злополучный телевизор, а то мы не увидим «Кобры».

Слегка поклонившись, он вышел из столовой и направился в салон. Минуту спустя оттуда послышались вой и писк, свидетельствующие, что упрямый ящик без борьбы не сдавался.

Остальные спокойно закончили ужин. За чаем говорили — как и все последние пятнадцать лет — о том, что питание в «Карлтоне» стало значительно хуже. Первым поднялся пан Доброзлоцкий.

— Идете смотреть телевизор? — спросила пани Бася.

— Нет. Судя по звукам, которые доносятся из салона, идти пока незачем. Я появлюсь, когда начнется «Кобра». Пани Рузя, будьте так любезны, принесите мне через часок полстакана чаю, чтобы запить лекарство.

— Вы себя плохо чувствуете после сегодняшней прогулки? — забеспокоилась пани профессор.

— Напротив, я чувствую себя как молодой бог. Однако не забываю, что мне пятьдесят восемь лет и у меня гипертония. Надо каждый день, хочешь не хочешь, глотать свои таблетки.

Когда ювелир поднимался по лестнице на второй» таж, художник заметил:

— Интересно, сколько ему заплатили за его экспонаты? Должно быть, недурно… Ведь эти штучки стоят около миллиона злотых.

— Миллион? Ну, миллиона у меня нет. А то бы я дал такую цену за эту шкатулочку и неплохо бы заработал: миллиона полтора, не меньше.

— Но здесь бы вы не нашли покупателя.

— Как знать! У нас есть люди при деньгах. Есть и такие, кто в контакте с иностранцами. К примеру, пани Бася. Среди ее американцев наверняка нашелся бы любитель, который согласится потихоньку заплатить в долларах, а потом вывезти украшения за границу. Хотя бы в покрышке своей машины. Не так ли?

Пани Бася ничего не ответила. Взглянув на часы, она встала из-за стола и сказала:

— Уже половина восьмого. Я иду к «Кмицицу». У меня там встреча со знакомой.

Она вышла из столовой, направилась наверх и через несколько минут оставшиеся за столом увидели, как она выходила из «Карлтона».

— Интересно, сколько зарабатывает пани Бася? — спросил пан Крабе.

— Судя по ее расходам, немало, — ответил журналист. — Пользуется только парижской косметикой. Обувь у нее, как я заметил, итальянская. Платья тоже первоклассные. Она называла фамилию портнихи с улицы Хожей. Это самое элегантное и дорогое ателье в Варшаве. Надо полагать, кроме жалованья, она получает по разным поводам всякие подарки от американцев. Да и переводы дают кое-какой заработок.

— В общем, должность неплохая. Думаю, что ей платят не меньше четырех тысяч злотых, а с подарками и того больше.

Пани профессор улыбнулась:

— Как я знаю, у пани Баси сейчас серьезные денежный затруднения. Она жаловалась, что ей необходимы шестьдесят тысяч злотых, чтобы приобрести квартиру.

— Ну, я вас покидаю. Сегодня в киоске я купила «Монд». До «Кобры» успею его просмотреть.

Пани Зося нервно поглядывала на часы.

— Гуральской гвардии что-то не видать, — заметил журналист.

— Не волнуйтесь, придут. Я тоже поднимусь наверх. Надо поправить прическу.

— Стоило бы и платье удлинить, — пробурчал художник, но пани Зося его уже не слышала, и очередная колкость осталась без ответа.

— Я вот думаю, пан Павел, то ли это идиотка, то ли — хитрая баба… — произнес журналист. — Наряжается так, что проститутки у гостиницы «Полония» рядом с нею — образец скромности. Вечером по телефону говорит мужу сладкие слова, а… мы-то знаем, как обстоят дела.

— Наверняка не идиотка, — возразил художник. — Она очень неглупа. Одевайся она нормально и не веди себя столь вызывающе, ее б никто не замечал. Внешность— ничего особенного, а фигура? Я-то художник, в этом разбираюсь. До манекенщицы ей далеко, но, обратив на себя внимание, она заполучила мужа, какой ей требовался. Должность неплохая, заработки тоже, и он может ввести молодую жену в наш так называемый «свет», а ей только того и нужно. И вот эта, как вы сказали, «идиотка» теперь супруга главного редактора, бывает на приемах в посольствах и всем заправляет в редакции у мужа.

— Вы его знаете?

— Очень порядочный человек. Но наша Зосенька обвела его вокруг пальца. Когда речь заходит о жене, Анджей не способен трезво взглянуть на вещи. Во всё безоговорочно верит, даже в то, что жена его обожает.

— А это не так?

— Конечно, нет. Это женщина холодная и расчетливая. Такие по трупам идут к цели.

— Но ведь цели-то она уже достигла.

— Нет. Это лишь первая ступень карьеры. Сейчас она добивается видного положения в кино и славы большой актрисы.

— Она действительно талантлива?

— Бездарностью ее, конечно, не назовешь. Но таких, как она, и даже с лучшей внешностью, сотни, а то и тысячи. И никогда они не получат даже самой маленькой роли, хотя бы в самом скверном фильме.

— А пани Зося?

— А пани Зося, благодаря своей напористости, связям мужа, не брезгуя даже легким шантажом и намекая, что она может повлиять на критику, получила эпизодическую роль, но зато в хорошем фильме. Она сумела устроить так, чтобы каждый из критиков, писавших об этой картине, отметил ее участие и тепло о нем отозвался. Киношники быстро смекнули, откуда ветер дует, и наша героиня получила новую роль, уже побольше. И так, шаг за шагом, пани Захвытович составила себе репутацию восходящей звезды польского кино.

— Но это уже предел ее возможностей?

— Нет. Это лишь начало. Зося знает, что, как говорят французы, «даже Господу Богу нужны колокола». Она делает себе самую что ни на есть шумную рекламу. Эти экстравагантные наряды и даже ее «гуральская гвардия»…

— А это зачем?

— Чтобы все видели, каким она пользуется успехом и что это за демоническая, роковая женщина. Но даю голову на отсечение, все это — холодный расчет, и пани Зося не впутается ни в какую историю, которая поссорила бы ее с Анджеем. Муж ей еще нужен. Надолго ли — не знаю. Во всяком случае, ее принцип таков: пусть про меня говорят даже дурно, лишь бы почаще. Кроме пары поцелуйчиков, эти гурали от нее ничего не получили, но из-за них даже мы говорим про Зосеньку куда больше, чем она этого стоит.

— Я вижу, вы хорошо ее знаете?

— В прошлом году я случайно присутствовал при нескольких встречах пани Захвытович с ее приятелями. В том числе с инженером, входившим тогда в ее «свиту». Как-то раз она стала излагать свои планы на будущее.

— Весьма любопытно!

— Я сперва тоже принял ее за дуру. Но теперь, спустя год, я вижу, как последовательно эта дама претворяет задуманное в жизнь. Думаю, играя роль «идиотки», она сумеет добиться и большего.

— Чего именно?

— Ее цель — завоевать максимум популярности в стране и обеспечить себя материально, а затем выехать за границу. Она рассчитывает найти там нового мужчину, который, как Анджей в Польше, поможет ей занять соответствующее положение в мире кино.

— Вы и вправду верите, что ей это удастся?

— Почем я знаю? В наше время, судя по Зосеньке, оплачивается только наглость. И шествие по трупам.

— Однако взобраться на вторую ступень ей будет потруднее! Прежде всего, как раздобыть деньги? Карьера Золушки — это вздор, сказки! За границей для того, чтобы начать, надо располагать определенными средствами.

— Кто-кто, а пани Захвытович прекрасно это понимает.

— В Польше нет частных импресарио, которые пожелали бы вложить деньги в подобное дело. Даже если бы они существовали, сомневаюсь, что игра стоила бы свеч.

— А наша кинозвезда и не ищет импресарио. Ей нужен богатый покровитель, который бы делал рекламу своей жене или любовнице.

— Такого она здесь тоже не найдет.

— Вот она и раздумывает, где раздобыть денег для дальнейшей карьеры. Вы хоть раз видели, чтобы пани Зося за что-нибудь платила? Даже косметику ей дарят знакомые. Здесь, в Закопане, мы, мужчины, всегда за нее платим. В Варшаве она навязала мужу режим строжайшей экономии. Есть за ней всякие мелкие делишки на грани уголовного кодекса — при покупке по блату автомобиля из особого фонда и прочее, — в результате чего Зосенька загребла несколько десятков тысяч.

— Этого мало. В битве за карьеру стреляют золотыми пулями.

— Будьте спокойны. Об этом наша Жанна д’Арк прекрасно знает и пополняет боеприпасы. Вступит в бой, когда вооружится до зубов.

— Гм… — буркнул журналист. Было видно, что рассуждения пана Земака убедили его не на сто процентов.

Он потянулся за сигаретой, но пачка оказалась пустой. Художник не курил, и Бурскому пришлось встать со стула и направиться к лестнице.

— Надеюсь, — добавил он уходя, — что наш мастер все-таки починит этот дурацкий телевизор. Надо признать, он энергично взялся за работу. Писк и вой слышны на все Закопане.

Художник допил чай и пошел к себе. В столовой появилась пани Бася Медяновская. На ней была коричневая венгерская дубленка.

— Вы уже вернулись? — удивилась горничная, убиравшая со стола.

— Да. Хотела встретиться в «Кмицице» со знакомой, но она меня подвела. Я посидела минут пятнадцать и отправилась восвояси. Лучше посмотрю «Последние известия».

— Ничего не выйдет. Пан Жарский все еще копается в телевизоре.

— Раз так, пойду к себе в номер, — решила пани Медяновская. Она прошла по коридору и поднялась по лестнице. Пани Рузя вернулась к прерванной было работе. Собрала посуду и отнесла в специальный лифт, соединявший столовую с кухней, расположенной внизу. Потом сняла грязные скатерти, сложила их и тоже отправила вниз. Достала из стенного шкафа чистое столовое белье, чтобы заново накрыть столы. Гости должны завтракать на ослепительно белой скатерти! Это заняло около сорока минут.

— Пани Рузя, как там мой чай? — раздался голос ювелира, появившегося в дверях столовой.

— Вы ведь сказали — через часок, — оправдывалась горничная. — Я еще не распорядилась на кухне.

— Пустяки, — улыбнулся Доброзлоцкий. — Я ходил звонить и решил заодно вам напомнить… Так значит, через четверть часика. Ладно?

— Конечно, конечно.

Ювелир повернулся, и вскоре лестница слегка заскрипела: пан Доброзлоцкий поднимался на второй этаж. Через пару минут в столовую заглянул директор пансионата, дал Рузе несколько поручений и тоже ушел к себе. Внизу воцарилась почти полная тишина, которую лишь время от времени нарушал хрип телевизора. Было уже около девяти вечера.

— Дамы и господа! — провозгласил инженер Жарений, стараясь говорить погромче, дабы его услышали на всех этажах. — Добро пожаловать! Телевизор в порядке. Через пять минут начнется «Кобра»!

— Да здравствует гениальный механик! — откликнулся с третьего этажа журналист. На втором кто-то громко зааплодировал.

— Я же говорила, — обрадовалась горничная, — кто-кто, а уж пан инженер наладит телевизор! Вот на прошлой неделе взялся за это пан директор, так на другой день Ясику пришлось везти телевизор в город, к мастеру.

— Будь неисправность посерьезнее, я бы тоже не смог ничего поделать, — скромничал инженер… — А это — сущие пустяки. Телевизор слегка расстроился. Я просто подкрутил несколько винтиков. Зато теперь работает как миленький.

Гости мало-помалу собирались в салоне. Пани профессор жила внизу, однако почему-то спустилась сверху. Появилась и пани Зося с плащом в руках. «Гвардия», очевидно, запаздывала: было около девяти, но обожатели что-то не спешили. Следом за пани Захвытович в салон вошли художник и журналист, а чуть позже — пани Медяновская. Сломя голову ворвались детишки директора, затем пожаловал и он сам. Появился пан Крабе, но, обнаружив, что забыл сигареты, повернул обратно. Минуту спустя он возвратился с пачкой «Вавеля» и коробком спичек. Горничная Рузя и портье пан Ясик пристроились с краю.

— Не хватает только пана Доброзлоцкого, — сказал журналист.

— Ах я разиня! — вскричала Рузя. — Совсем забыла про чай для пана ювелира. А он-то, наверное, ждет! — И Рузя устремилась на кухню. Через минуту она уже бежала вверх по лестнице, неся на подносе стакан чаю. «Кобра» еще не началась. На экране мелькали кадры хроники «В стране и за рубежом». И тут сверху послышался звон бьющегося стекла и отчаянный крик пани Рузи:

— Иисус! Мария! На помощь!

Рузя, белая как бумага, сбежала вниз и стала в дверях салона:

— Беда! Пан Доброзлоцкий лежит на полу в луже крови!

Гости сорвались с мест. В дверях, ведущих в коридор, образовался затор. Каждый пытался первым выбежать из салона и устремиться наверх. Победу одержал директор. За ним выскочила паня Медяновская. Следом спешили остальные гости, портье и горничная.

Дверь комнаты Доброзлоцкого на втором этаже была распахнута настежь. У двери валялся поднос и осколки мокрого стекла. Внутри, у самого порога, ничком лежал ювелир. На голове виднелось большое красное пятно, странно контрастировавшее с седыми волосами. На полу уже образовалась густая лужа крови.

— Ах! — воскликнула пани Зося и упала в обморок, прямо в объятия стоявшего рядом инженера. На помощь ему бросился пан Крабе. Вдвоем они доставили актрису в ее комнату.

Тем временем директор и пани профессор склонились над лежавшим.

— Еще жив, — констатировал директор. — Он дышит.

— Аптечку и бинты — быстро! — приказала пани профессор. — Я сделаю временную перевязку. Надо вызвать «скорую».

— Ясик, — распорядился директор, — позвоните в «Скорую», да поторопите их! А потом — в милицию.

Ясик и Рузя побежали вниз. Вскоре Рузя притащила все запасы лекарств, которые имелись в «Карлтоне». Мария Рогович взяла у нее марлю, бинты и два пузырька с дезинфицирующей жидкостью.

— Я всего лишь фармацевт и давно ничем таким не занималась, но, кажется, сумею наложить повязку и остановить кровотечение. Боюсь только, что поврежден череп. Должно быть, пан Доброзлоцкий споткнулся и упал так неудачно, что разбил себе голову.

— Вот горе-то! — причитала горничная. — Какой несчастный случай!

— Боюсь, что это не «несчастный случай», а преступление, — хладнокровно заметил инженер и добавил, обращаясь к директору: — Хорошо, что вы велели вызвать милицию. Может, уложим его на тахту?

— Нет, — возразила пани Рогович, умело бинтуя голову ювелира. — Лучше его не трогать. Мы просто подложим под голову подушку. Остальное забота врача. Думаю, милиция также предпочла бы увидеть раненого в том же самом положении, как его обнаружила пани Рузя.

— Идемте вниз, — предложила Медяновская. — Нам тут делать нечего. Мы только мешаем пани профессору и директору. Они обо всем позаботятся.

— Верно, — кивнула пани Рогович. — Ступайте в салон. Ждите «скорую» и милицию.

Обитатели пансионата, мрачные, возвратились в салон. На экране телевизора мелькали кадры детективного сериала «Кобра».

— Ну вот, а у нас тут — своя «Кобра», — саркастически заметил инженер. — Покорно благодарю! — Он что-то поискал в кармане, а затем направился к себе. Его номер находился рядом с салоном. Прочие гости сидели в молчании. Его нарушило появление директора.

— Ясик вызвал «скорую»? — спросил он.

— По нашему аппарату не смог дозвониться, — ответила горничная. — Побежал в «Соколик».

— Как там пан Мечислав? — осведомилась пани Бася.

— Жив. Пани профессор говорит, что необходима срочная операция. Она утверждает, что раненый выживет. Но он до сих пор без сознания.

— Тем лучше для него. Меньше страданий.

Вернулся портье. Ему удалось дозвониться до «Скорой» из вилы «Соколик». Машина с дежурным врачом уже выехала. Ясик вызвал и милицию, которая должна была явиться с минуты на минуту.

— Ясик, откройте ворота, — распорядился директор. — Пусть машины въедут на территорию пансионата.

Портье удалился, а в салоне появилась пани Зося, успевшая немного прийти в себя. В этот момент скрипнула дверь, ведущая на крыльцо, и в коридор вошли из холла двое молодых людей. Их болоньи были мокрыми от дождя. Увидев пани Зоею, они ускорили шаг.

— Пани Зосенька, тысячи извинений за опоздание. Мы заставили вас ждать… Во всем виноват Яцек! А… что случилось? Почему вы все сидите словно на похоронах?

— Советую вам поскорее убраться из «Карлтона». Случилось несчастье. Пан Доброзлоцкий, один из гостей пансионата, тяжело ранен, — сообщил журналист. — Пока неизвестно, преступление это или несчастный случай. Как бы то ни было, сейчас сюда приедут «скорая помощь» и милиция. В этой ситуации никто из нас не имеет права выходить из дома. Не может быть и речи о том, чтобы пани Зося пошла с вами на танцы.

На лицах молодых людей сперва отразилось удивление, а потом — испуг.

— Ваша правда, пан редактор, лучше слинять, пока нет милиции. Они и нас впутают, допрашивать начнут. Примите наши извинения и соболезнования. Пани Зо-сенька, целуем ручки. Явимся завтра! Ну, Яцек, смываемся! — Они откланялись и поспешно покинули виллу.

Вернулся портье. Инженер вышел из своей комнаты. Он шептался с Рузей, явно о чем-то ее упрашивая.

— Не знаю, позволит ли пан директор? — отбивалась горничная.

— Наверняка. Ему самому не повредит чашка хорошего, крепкого кофе. — Инженер обратился к присутствующим: — Я как раз уговариваю пани Рузю сделать нам кофейку.

— О да! — поддержала инженера пани Бася. — Горячего, крепкого кофе! Мы вас умоляем, пани Рузя!

— Вам помочь? — предложил инженер.

— Нет, спасибо. Только бы пан директор не рассердился.

— Это мы возьмем на себя! — заверил ее пан Крабе.

Вновь воцарилось молчание. Наконец послышался шум подъехавшей машины, затем отворилась дверь на крыльцо и показался мужчина в белом халате и наброшенном сверху плаще.

— «Скорую» вызывали? Где больной?

— Да, несчастный случай. Тяжелая травма головы, — сообщила пани Медяновская. — Будьте любезны, пан доктор, поднимитесь на второй этаж.

…Врач склонился над лежащим на полу ювелиром.

— Я наложила временную повязку, — объяснила пани профессор. — По специальности я фармацевт. Было сильное кровотечение. Боюсь, что проломлен череп.

Вероятно, необходима немедленная трепанация и переливание крови.

— Почему вы не уложили его на тахту?

— Есть основания подозревать, что это не несчастный случай, а преступление, — пояснил директор. — Мы вызвали милицию. Вот-вот приедут. Нам казалось, лучше все оставить так, как было, когда мы обнаружили раненого.

— Правильно, — одобрил врач. — Милиция не любит, когда «уничтожаются вещественные доказательства». Лишь бы поскорей приехали. От меня тут, в сущности, ничего не зависит. Сделаю укол для поддержания сердца и позвоню в больницу, чтобы подготовили операционную. Где же милиция?

Как по заказу, на лестнице послышались шаги, и вошли трое мужчин в милицейской форме.

— Подпоручик Анджей Климчак из Управления милиции, — представился старший по чину. — Что случилось?

Директор рассказал о происшедшем.

— Надеюсь, тело и вещи в этой комнате никто не трогал?

— Он жив, — вмешался врач. — Необходима срочная операция. Я должен отвезти его в больницу.

— Я только наложила временную повязку и подсунула подушку ему под голову, — оправдывалась пани профессор.

— Ладно, — решил офицер. — Можно его допросить?

— Он без сознания. Даже если операция окажется успешной и пациент будет жить, он несколько дней не придет в себя. Может статься, повреждение мозга слишком сильно и разум к нему полностью так и не возвратится, — сухо проинформировал врач.

— Что делать! Придется обойтись без допроса потерпевшего…

Врач кивнул подпоручику и пошел за санитаром и шофером. Они притащили носилки, осторожно положили на них Доброзлоцкого, так же бережно снесли его вниз и погрузили в машину. Все это время врач по телефону разговаривал с больницей, предупредив, что везет больного, которому требуется операция.

— Минуточку, — остановил доктора офицер. — Как вы считаете, каким способом совершено преступление?

— У больного на затылке обширная рана, — подумав, ответил врач, — нанесенная каким-то тупым предметом. Судя по положению тела, он стоял лицом к стене, может быть, хотел зажечь свет, и тогда либо споткнулся и ударился головой об угол дивана, либо получил сильный удар по голове.

— Ах, если б он хоть пару слов мог сказать, — вздохнул директор.

— Все равно ничего бы не сообщил. Если он упал, не вспомнит, как это случилось. Если его ударили, он не мог видеть нападавшего.

Врач попрощался с директором и офицером милиции, и машина с включенной сиреной помчалась в городскую больницу.

— Если предположить, что это преступление, — спросил подпоручик Климчак, — то какой может быть мотив?

— Пан Доброзлоцкий — ювелир, и не простой ювелир. Это художник, работающий с драгоценными металлами. Отправляясь в Закопане, он взял с собой очень ценные вещи, которые готовил к выставке в Италии. Они стоят около миллиона злотых.

— Где он их хранил?

— В металлической шкатулке.

— Тогда осмотрим комнату и убедимся, все ли на месте.

Трое милиционеров, которые до этого заходили в комнату, только чтобы сделать снимки и проверить содержимое карманов ювелира, теперь приступили к тщательному осмотру. Комната была обставлена хорошо, но, как обычно в такого рода пансионатах, довольно стандартно. В углу — умывальник, полочка, лампа. Дальше — туалетный столик с зеркалом, а за ним шкаф. Все из орехового дерева. У противоположной стены — низкая кровать и тахта. Из-за выступа в стене кровать не умещалась в нише, а была на несколько сантиметров отодвинута. Дополняли меблировку столик и два кресла.

Подпоручик осторожно отворил дверцу шкафа. Там висели костюм, куртка и брюки. На полочках было разложено белье. Чуть повыше, на куске фланели, поблескивали инструменты ювелира. Но шкатулки нигде не было.

— Пан поручик, — воскликнул один из милиционеров, — стекло в дверях выбито!

Балконная дверь была закрыта не до конца, а стекло над задвижкой выдавлено. На балконе валялись осколки. С величайшей осторожностью, чтобы не затереть следы, милиционеры вышли на балкон. Он был общий для всех комнат на южной стороне дома. В окнах было темно. Обитатели комнат находились в салоне на первом этаже.

— Тут лестница, — сказал подпоручик, указывая на балконную решетку. — Преступник взобрался по ней, выбил стекло и проник в комнату. По-видимому, возвращение ювелира его спугнуло. Бандит стал около умывальника и, когда Доброзлоцкий вошел, нанес удар ему в затылок. Затем схватил шкатулку и скрылся тем же путем.

— Надо посмотреть внизу. Может, остались следы.

— Сомнительно, — поморщился подпоручик. — Дождь льет с девяти часов. Надо искать в комнате. Может, грабитель оставил отпечатки пальцев.

Милиционеры вернулись в комнату. Один из них раскрыл чемоданчик и начал фиксировать отпечатки. Их было много на шкафу, туалетном столике и на ручках обеих дверей. Второй из подчиненных подпоручика Клим-чака набросил плащ и пошел «обследовать территорию».

— Пан поручик, — спросил директор, — можно ли гостям вернуться в свои комнаты? Пока мы попросили всех подождать в салоне.

— Мы почти кончили, но пусть еще подождут. Для порядка я должен их допросить.

В этот момент возвратился милиционер, искавший следы преступника около виллы. В руках он держал металлическую шкатулку.

— Лежала метрах в десяти от дома, — сказал он. — Рядом с оградой. Вероятно, бандит спустился по лестнице, открыл шкатулку, забрал ее содержимое, а тяжелую металлическую коробку выбросил. Она открыта, в ней ничего нет.

— Выходит, драгоценности похищены. Мы знаем, что преступник вошел и скрылся через балкон, на который поднялся по приставной лестнице. Но чем был нанесен удар? Все говорит о том, что поначалу он намеревался только совершить кражу.

— Может, он нанес удар шкатулкой? — предположил один из милиционеров. — Она довольно тяжелая. Ею можно проломить голову.

— Нет, — возразил другой. — Шкатулка тут не годится. Ни в руки взять, ни размахнуться как следует. Он чем-то другим ударил. Может, ломом?

— Кто идет на кражу, лома с собой не берет. А вдруг у ювелира был молоток? Надо спросить горничную.

— Во всяком случае, нужно допросить и прислугу, и гостей, в том числе и вас, — обратился подпоручик к директору, который ни на шаг не отходил от милиционеров.

— Если можно, я хотел бы, чтобы вы сперва допросили горничную, портье и меня. Что бы ни случилось, жизнь в пансионате должна идти своим чередом. Гостям рано утром надо подать завтрак, потом обед и ужин. Везде нужно убрать, работы много, и было бы хорошо служащих допросить и отпустить первыми. Гости могут немного подождать. Если позже лягут, утром поспят подольше, а нам приходится вставать на рассвете.

— Ладно, — сказал подпоручик. — Это, в сущности, формальность. Ведь нам известно, что преступник забрался снаружи, через балкон, и так же скрылся. Идемте вниз. Допрос будет в столовой. Гости пусть подождут в салоне. Если захотят, могут включить телевизор или послушать радио. Сперва мы допросим горничную, потом портье, а затем вас, пан директор.

— Большое спасибо.

Все четверо спустились на первый этаж. В холле подпоручик увидел диванчик.

— А это что? — спросил он.

На диванчике лежал большой, тяжелый молоток.

 

Глава третья

Один из милиционеров подошел к диванчику, осторожно, через платочек, взял в руки молоток и начал его внимательно осматривать.

— Тот самый, — объявил он. — Преступник его вытер, но не очень старательно. На верхнем конце рукоятки отчетливо видны два маленьких пятнышка. Свежая кровь! А на металлической части — два коротких седых волоска, такие же, как у потерпевшего. Несомненно, это орудие преступления. Экспертиза наверняка подтвердит.

— Пан директор, пройдите в салон, — распорядился офицер. — На допрос будем вызывать поочередно.

Директор беспрекословно повиновался и направился в правую часть коридора. Милиционеры свернули налево.

В салоне сидели гости пансионата. На столе стоял большой кофейник и два пустых стакана. Все пили кофе.

— Хорошо, что Рузя догадалась кофе заварить, — похвалил директор. — Надеюсь, на мою долю тоже осталось.

Горничная подала ему кофе.

— Нас будут допрашивать. Впрочем, это лишь формальность, — повторил директор слова подпоручика. — Уже установлено, что грабитель забрался через балкон, оглушил ювелира, похитил драгоценности и скрылся тем же путем. По дороге выбросил шкатулку. Милиция ее нашла. Жаль, что дождь хлещет. Смыл все следы с приставной лестницы.

Отдыхающие слушали с огромным интересом. Только у портье было такое выражение лица, будто он хотел что-то сказать, но не решался.

Тем временем в столовой милиционеры устроили короткое совещание.

— Пан поручик, — горячился старший сержант, искавший в комнате Доброзлоцкого отпечатки пальцев. — Если преступник орудовал этим молотком, значит, он не снаружи пробрался. Не мог же он стукнуть ювелира, удрать, потом заново влезть в дом и подбросить молоток. Он бы его унес с собой. Тут что-то не так.

— Но есть же лестница, выбитое стекло и шкатулка, которая валялась на дворе, — защищал свою версию подпоручик. — Верно, горничная или кто-нибудь из гостей подобрал молоток и машинально положил его на диванчик в холле. Скорее всего, Рузя, когда в испуге побежала вниз, чтобы поднять тревогу, схватила молоток, не соображая, что делает. Пришла в себя и швырнула его на диванчик.

— Могло быть и так, — стоял на своем сержант, — но на молотке было бы тогда больше крови. Пятна остались бы и на диване. Я вам говорю, это был один из тех, кто сейчас в салоне сидит: проломил череп ювелиру и свистнул брильянты.

— Что же делать? — нерешительно произнес подпоручик. Он лишь месяц назад закончил милицейскую школу в Щитно и первое назначение получил в Закопане. И как на грех, в самом начале службы на него свалилось дело, выходившее за рамки повседневных функций городской милиции. К тому же, как назло, начальник был в отпуске, а его заместителя вызвали по службе в Краков. В Управлении остались только новоиспеченный подпоручик, сержанты и рядовые милиционеры.

— Я бы посоветовал, пан поручик, вызвать из управления еще троих. Вы бы вели допрос, а мы как следует обыскали бы комнаты. Может, найдутся эти брильянты? Если вор живет в «Карлтоне», у него не было времени их спрятать. А вдруг он так уверен в своей безнаказанности, что держит их при себе? Если позволите, пан поручик, я скажу шоферу, чтобы он съездил за подмогой.

— Трое — это чересчур. Мы не можем оставлять управление без резервов. Пусть приедут двое. А мы пока допросим горничную и портье. Думаю, они ни при чем, но могут сообщить немало интересного.

— Не обижайтесь, пан поручик, — вмешался второй милиционер. — Это сложное дело. Как мне известно, в доме отдыха нашего министерства находится сейчас полковник Эдвард Лясота из Главного управления. Я его хорошо знаю. Он часто заезжал к нам по службе, когда еще был майором и работал в Департаменте подготовки кадров. Я слышал, он теперь следователь по особо важным делам в Главном управлении милиции. Полковник— парень что надо! Если ему позвонить, он помочь не откажется. Сейчас не поздно, одиннадцатый час. Наверное, еще не спит…

Подпоручик поморщился.

— Боюсь, он не согласится. А будет в Варшаве — доложит кому следует, мол, в Закопане с пустяковым делом сладить не могут и подымают ночью с постели отдыхающих в министерском пансионате. Из Варшавы тут же позвонят и намылят шею. А потом начальник задаст нам перцу.

— Полковник Лясота никому свинства не сделает. Я помню, как-то при прежнем начальнике мы здорово попали впросак. Он приехал из Варшавы, взялся за дело и так его повел, что все обошлось. Если б он тогда захотел придраться, нашему старику крепко бы влетело.

Климчак по-прежнему колебался.

— Лещинский правильно говорит, — вмешался сержант. — Я этого полковника тоже знаю. Надежный мужик и классный специалист. Сами видите, пан поручик, дьявольски сложное дело. Гости из «Карлтона» — это не первые встречные. Инженер, художник, редактор из Варшавы, какая-то американка, профессор из университета. У всех — связи и покровители. С ними надо деликатно. Хотя среди них и тот, кто стукнул ювелира молотком и стащил брильянты. Без помощи в такой истории легко напортачить. А если полковник будет с нами, то расследование примет более солидный вид. И нам пригодится опыт профессионала. Соглашайтесь! Лещинский позвонит полковнику, мы пошлем за ним нашу машину…

В конце концов подпоручик сдался. Лещинский поговорил по телефону с полковником. Отказа не последовало. Тогда Климчак решил до появления полковника в «Карлтоне» допросить горничную Рузю.

Пани Рузя подробно рассказала, как около девяти часов, перед самой «Коброй», взяла на кухне стакан чаю и отнесла его в комнату ювелира. Когда она открыла дверь, в комнате горел свет, а Доброзлоцкий лежал на полу в луже крови. Рузя так испугалась, что уронила стакан и с криком помчалась вниз.

— А зачем вы взяли с собой молоток, который валялся рядом с ювелиром?

— Какой молоток? О чем вы говорите?

— Вот этот молоток, — подпоручик показал горничной орудие, которое, как он заявил, принес с собой бандит, проломивший голову ювелиру.

— Что вы толкуете? — возмутилась Рузя. — Это же наш молоток! Утром директоровы детишки вытащили его из ящика с инструментами и что-то мастерили на дворе. Потом на место не положили, а бросили на лестнице. Когда гости возвращались с прогулки, одна из дам чуть об него не споткнулась. Тут пани Захвытович взяла молоток, принесла в холл и положила на диванчик. Наверное, там вы его и нашли.

— Вы видели, что молоток все время был там?

— Молоток я видела, но не караулила его! Собиралась отнести в кухню, да позабыла. Перед ужином он еще валялся в холле.

— А после ужина?

— Тогда я из столовой не выходила. Подавала на стол, а потом убирала.

— Когда вы ушли из столовой?

— Как только пан инженер закричал, что телевизор в порядке. Было без пяти девять.

— Вы так точно запомнили?

— Да рель в столовой висят часы. За работой я часто на них посматриваю. Взглянула и тогда, когда уходила и гасила свет. Было ровно восемь пятьдесят пять.

— И вы ни разу не покидали столовой?

— Нет. У нас есть лифт. Грязную посуду мы спускаем вниз на лифте.

— Вспомните, что произошло после ужина. Кто первым вышел из столовой? Когда удалился пан Доброзлоцкий?

— Первым вышел пан инженер. Потом пан Доброзлоцкий. Я прекрасно помню, как инженер Жарский сказал: «Надо починить телевизор». А через минуту из салона послышался треск и свист. Пан Доброзлоцкий, уходя, попросил принести ему чаю.

— А остальные? В каком порядке выходили?

— Третьей была пани Медяновская. Говорила, что идет к «Кмицицу». За ней — то ли пан Крабе, то ли пани профессор. Пани Захвытович пошла причесаться, потому как собиралась на танцы. Дольше всех сидели пан редактор и пан художник.

— Это очень важно. Теперь мы знаем очередность, в которой гости после ужина вернулись в комнаты. А больше никто не заходил в столовую?

— Заходили. Пан директор и пани Бася, когда вернулись из города. А может, наоборот: сперва пани Бася, а потом директор. Я помню, что пани Медяновская явилась в половине девятого.

— Кого позвали, когда вы подошли к телефону? — спросил подпоручик.

Горничная так удивленно посмотрела на милиционера, словно подумала, что он спятил.

— Я же говорила пану поручику, что все время была в столовой! Ни на минуту не отлучалась. Сперва ужин подавала гостям, а потом, когда все разошлись, убирала.

— И это заняло так много времени? Когда кончился ужин?

— К ужину мы всегда приглашаем в семь. Звоним в эту штуку… — Рузя указала на большой медный гонг, висевший на стене. — По нашему распорядку ужин с семи до восьми. Кто опоздал, ест холодное или получает один десерт, который всегда на столе. Разве только кто-нибудь заранее предупредит, что задержится. Тогда я ужин приношу в комнату.

— А сегодня вы кому-нибудь носили ужин?

— Нет, сегодня все собрались в столовой сразу после семи.

— И долго сидели?

— Нет. Все куда-то спешили. Пан инженер, как я сказала, отужинал первый и сразу пошел чинить телевизор. Пани Бася тоже торопилась, так как шла в кафе. Да и другие особенно не рассиживались.

— Сколько же приблизительно длился этот ужин?

Пани Рузя задумалась.

— Навряд ли больше сорока минут.

— А потом в столовой никого не было?

Эти вопросы горничную удивили.

— Вроде бы нет.

— Все вышли в одно время?

— Я вспомнила: дольше всех сидели за столом пан редактор и пан художник.

— Кто-кто?

— Пан Анджей Бурский и пан Павел Земак. Пили чай и беседовали, потом пан редактор встал и ушел, а пан Земак еще немножко посидел.

— Пожалуйста, подумайте и еще раз перечислите, в какой последовательности гости расходились из столовой.

— Первым, как я уже сказала, вышел пан инженер Жарский. Вслед за ним — пани Барбара Медяновская. Она даже не поднималась наверх, к себе в номер. Шубка ее висела в прихожей. Она оделась и вышла из «Карлтона». Вот уже двое.

— А остальные?

— Да я за ними не следила! — отбивалась горничная от вопросов офицера милиции.

— А вы все-таки вспомните. Это очень важно. Мы установили, что первым был инженер, за ним пани Ме-дяновская, двое последних — Бурский и Земак. А остальные?

Пани Рузя задумалась.

— Вспомнила! Я не то сказала. Не так дело было. Теперь точно припоминаю: сперва пан инженер, а потом— пан Доброзлоцкий. Пани Бася — третья… Остальные гости еще немного побеседовали. Потом из столовой ушла пани Захвытович, за ней — пани профессор Рого-вич. Следующим вышел пан Ежи Крабе, а под конец, как вы слышали, пан Бурский и через пару минут — пан Земак.

— Прекрасно! — обрадовался подпоручик. — С этим мы уже разобрались. Значит, минут пятнадцать, перед восемью часами, вы оставались в столовой одна.

— Да, — согласилась горничная.

— Что вы делали?

— Я же говорил: занималась уборкой. Сперва надо было собрать посуду, поставить в лифт и отправить на кухню. Потом я сняла скатерти, подмела комнату и накрыла стол уже на утро, к завтраку.

— И так почти до девяти часов?

— А вы как думаете? — обиделась горничная. — Я сложа руки не сидела.

— Не о том речь, — подпоручик Климчак пытался сгладить неловкость. — Конечно, уборка такой большой комнаты требует времени. Я о другом спрашиваю. Находясь в столовой, вы ничего не заметили?

— А что я должна была заметить?

— Например, спускался ли кто-нибудь вниз или поднимался на второй этаж?

— Из чужих?

— Не только. Из гостей пансионата тоже.

— Чужой не мог незаметно войти. Ясик, портье, его бы увидел. Из наших вошла только пани Медяновская. Она заглянула в столовую. А кто идет по лестнице и в холл, отсюда не видать.

— Тут вы не совсем правы. С места, где мы сидим, не видать. А от столов, которые посреди комнаты, напротив дверей, видно и коридор, и часть холла, и даже нижние ступеньки лестницы.

— За этими столиками никто не сидит, — объяснила горничная. — Гостей у нас мало, и все сидели за большим столом у стены. Я была в этой части комнаты и никого не видела. А кроме пани Баси и директора, сюда никто не заходил.

— А телефонные звонки из столовой слышны?

— Хорошо слышны. Здесь стена тонкая.

— А не помните, звонил ли кто в это время?

— Нет. Никто не звонил. А то бы я подошла к телефону.

— Вернемся к молотку, — предложил подпоручик, указав на лежавшее на столе орудие преступления. — Где он обычно находится?

— У нас есть ящик с разными инструментами. Молотков там несколько. Этот — самый большой. Ящик стоит в коридоре, в подвале. Он не закрывается, потому что инструменты все время нужны. Этим пользуются директорские ребятишки и растаскивают их по всему пансионату. Сегодня бросили молоток на лестнице у входа.

— Вы помните, что именно пани Захвытович принесла молоток и положила в холле?

— Да. Когда они возвращались с прогулки.

— А потом молоток все время был в холле?

— Я его не стерегла. Хотела снести вниз и положить в ящик, но как-то так вышло, что забыла.

— И молоток был на диванчике?

— Пани Зося его туда положила.

— А когда вы последний раз его там видели?

Горничная задумалась.

— Вспомнила! Сперва я поужинала на кухне, потом поднялась по лестнице на первый этаж и через холл прошла в столовую. Было около семи, когда звонят в гонг, чтобы гости спускались вниз. Я проходила мимо диванчика, и молоток там лежал. Я еще подумала, что забыла отнести его в ящик.

— Значит, когда вы звонили на ужин, то есть в семь часов, молоток находился в холле?

— Точно, — согласилась горничная.

В этот момент в столовую вошли двое милиционеров в форме и с ними — пожилой мужчина в элегантном штатском костюме. Вновь прибывший представился:

— Полковник Эдвард Лясота.

 

Глава четвертая

Подпоручик вскочил из-за стола и приветствовал полковника. Затем он распорядился, чтобы пани Рузя перешла обратно в салон и там ждала новых указаний вместе с прочими обитателями «Карлтона».

— Большое спасибо, пан полковник, — заговорил Климчак, — что вы пришли. Я бы никогда не решился побеспокоить вас во время отпуска, если бы не роковое стечение обстоятельств. Так вышло, что во всем городском управлении остался один я, самый молодой из офицеров, и к тому же слабо знающий этот участок. Я только месяц в Закопане. Прямо из милицейской школы в Щитно.

— Неплохое назначение, — улыбнулся полковник, — сразу в Закопане.

— На мое несчастье, — с грустью признался подпоручик, — сразу же серьезное дело, а я один на один с множеством сомнений и трудностей. Только поэтому, пан полковник, мы попросили нас выручить.

— Ну, дело вряд ли так скверно, как вам кажется. Благодарю за приглашение участвовать в расследовании, но предупреждаю, что я не хотел бы вмешиваться в вашу работу. С вашего разрешения, пан поручик, я буду чем-то вроде наблюдателя, который, если понадобится, даст совет как старший и более опытный коллега.

— Еще раз спасибо, пан полковник. Дело, на первый взгляд, простое. Но, к сожалению, стало запутываться. Есть противоречия, которые я не могу объяснить.

— Так, может, начнем с самого начала? — предложил полковник. — Правда, капрал Лещинский, мой старый знакомый, мне что-то говорил по телефону об убийстве ювелира и похищении драгоценностей, но я мало что понял.

— Прошу прощения, пан полковник!

И подпоручик Климчак подробно рассказал старшему коллеге о том, что они застали по прибытии в «Карлтон» и что успели установить в ходе расследования.

Полковник внимательно выслушал доклад, а затем тщательно осмотрел место преступления — комнату ювелира Мечислава Доброзлоцкого. Его особенно заинтересовали выбитое стекло и приставная лестница у балко-на. Внимательно изучил он и шкатулку, в которой мастер хранил драгоценности.

— Как легкомысленны люди! — заметил Лясота. — Прямо-таки поощряют грабителей. Комната ничем не защищена… Обыкновенная шкатулка, которую можно взять под мышку и унести. А внутри — целое состояние. Неудивительно, что преступник поддался искушению ограбить ювелира.

— Директор «Карлтона» сообщил, что Доброзлоцкий здесь работал над драгоценностями. Готовил их к выставке.

— Хорошенькое же место он выбрал! Закопане, как магнит, притягивает не только отдыхающих, но и всякого рода проходимцев и бездельников. Есть ли у вас хоть описание драгоценностей?

— Здесь, у Доброзлоцкого, мы ничего похожего не нашли. Может быть, такое описание есть в варшавском «Ювелире». Утром я позвоню в Варшаву, попрошу раздобыть описание и заодно предупредить все пункты скупки золота и драгоценностей, а также — таможенников. Что касается ювелира Доброзлоцкого, думаю, его оправдывает характер пансионата, открытого не для всех, а лишь для людей, чья честность не вызывала у него сомнений. Кроме небольшой группы обитателей «Карлтона», никто не знал, что этот почтенный господин работает с драгоценностями и держит в своей комнате столь дорогие вещи.

— Сколько же стоят эти драгоценности?

— Этого мы не знаем, — ответил подпоручик. — Директор пансионата говорил мне, что больше десяти тысяч долларов.

— Если такова ценность предметов, которые умещаются в кармане, всякие представления о честности и моральные нормы надо отодвинуть в сторону. Все, кто знал, с чем работал пан Доброзлоцкий, и слышал о сокровищах, находящихся в одной из комнат «Карлтона», подпадают под подозрение. Речь идет о сумме, которая любого из нас обеспечит до конца жизни. Без забот и огорчений. А если такое состояние можно добыть одним ударом по чьей-то голове, то искушению может поддаться даже тот, кто выглядел кристально чистым человеком в собственных глазах и в глазах окружающих.

— Это был удар молотком, — уточнил Климчак. — Мы нашли молоток на диванчике в холле, у входа в виллу. Именно он внес путаницу в расследование и вынудил нас просить помощи у пана полковника.

Лясота вопросительно посмотрел на подпоручика, который продолжал:

— Выбитое стекло балконной двери и приставная лестница у дома указывали на то, что преступник проник в комнату ювелира снаружи, затаился там, а когда Доб-розлоцкий вернулся с ужина, ударил его чем-то тяжелым по голове, похитил драгоценности и скрылся. Металлическая шкатулка, найденная во дворе, подтверждала нашу версию, но ей противоречит тот факт, что орудие преступления — большой, тяжелый молоток — мы нашли в холле первого этажа на диванчике.

Полковник не произнес ни слова. Он еще раз вышел на балкон, внимательно осмотрел приставную лестницу, а затем направился к выходу.

Когда оба офицера вернулись в столовую, подпоручик Климчак ознакомил Лясоту с показаниями пани Рузи. Полковник глянул на молоток, лежавший на столе, и заявил:

— Несомненно, им-то и проломили голову ювелиру.

— Ну да! Из-за молотка все и запуталось.

Лясота улыбнулся.

— Конечно, — согласился он. — Без молотка все было бы просто. Грабитель со стороны! Концепция удобна и для следствия и для обитателей «Карлтона», тех, кто, во вашим словам, «вне всяких подозрений». Рассмотрим все версии преступления. Вначале первая и самая простая. Кто-то узнал про содержимое шкатулки ювелира и во время ужина, когда гости собрались в столовой, а директор и служащие — на кухне, приставил к балкону лестницу, выбил стекло двери в комнату ювелира и впотьмах поджидал возвращения Доброзлоцкого. Когда ювелир вошел и попытался зажечь свет, грабитель нанес свой удар, схватил шкатулку и бежал.

— Если он воспользовался тем же путем, то как молоток оказался в холле?

— Допустим, у него был сообщник из гостей или прислуги пансионата. Этот сообщник, когда преступление открылось, вынес молоток из комнаты и положил в холле.

— Ювелира нашла горничная Рузя, которая подняла тревогу. Все в пансионате, и гости, и служащие, были в салоне, ожидая, когда начнется «Кобра», — объяснил подпоручик. — Они сразу же побежали наверх. В этой ситуации забрать молоток было бы весьма трудно и рискованно. Да и к чему? Преступник, удирая через балкон, мог взять и молоток вместе со шкатулкой.

— Да, вы правы, — согласился полковник. — Это предположение не выдерживает критики. Во всяком случае, пока мы не располагаем всеми показаниями. Давайте кое-что изменим. Преступник не решился спуститься по лестнице. Может, нервы подвели. Он только что убил человека, по крайней мере, думал, что убил, и завладел сокровищами фантастической ценности. В таком состоянии он просто побоялся слезать по приставной лестнице. Решил выйти из комнаты обычным путем, через коридор, по ступенькам, к главному входу. Минуя холл, бросил молоток на диванчик.

— По-моему, эта версия тоже уязвима, — ответил подпоручик. — Кто-то из гостей или прислуги заметил бы выходившего из виллы незнакомца.

— Необязательно незнакомца. Это мог быть человек, который приходил в «Карлтон» к кому-нибудь из гостей или даже к самому ювелиру. Его появление на лестнице или в холле никого бы не удивило.

— С этим можно бы согласиться, — протянул подпоручик, — но, увы, у нас есть четкое и ясное показание пани Рузи, что, когда она шла подавать ужин, молоток лежал в холле. К тому же этот молоток — здешний, из «Карлтона». Он очутился в холле, потому что кто-то из гостей заметил его на лестнице и занес в дом. Трудно предполагать, что преступник вошел в пансионат, взял молоток, потом вышел, приставил лестницу к балкону и влез в комнату ювелира.

— Верно, — кивнул полковник. — Это слишком сложно, чтобы быть правдой. Итак, мы установили: грабитель не явился со стороны, а принадлежит к числу обитателей «Карлтона». Может, это кто-то из гостей, а может, из служащих.

— Если преступник живет в «Карлтоне», к чему тогда лестница у балкона и выбитое стекло?

Полковник улыбнулся.

— Странная вещь: молоток исключает пришельца со стороны, а приставная лестница ясно указывает, что преступником не мог быть никто из обитателей «Карлтона». Однако преступление имело место — это бесспорный факт. Разрешив противоречие между лестницей и молотком, мы обнаружим преступника. Сейчас это не удается: у нас слишком мало данных. Думаю, в ходе допросов лиц, находящихся в салоне, наши сведения о преступнике будут пополняться Тогда мы разгадаем и эту странную загадку. А пока точно определим время преступления.

— Горничная, пани Рузя, заявила, что ужин закончился примерно без четверти восемь. Именно тогда последний из гостей покинул столовую. А ювелир ушел еще раньше. Скажем, без двадцати восемь. С разбитой головой его обнаружили около девяти. Значит, преступление было совершено в промежуток времени от без двадцати восемь до без пяти девять.

— Итак, преступник имел в своем распоряжении час с четвертью. Это весьма значительный отрезок времени. Мы должны точно установить, чем занимались тогда все обитатели «Карлтона». Как гости, так и персонал.

— Пока нам известно лишь, что горничная все время находилась в столовой и не отлучалась ни на минуту. По крайней мере, так она утверждает, — добавил подпоручик.

— Ее показаниям, несомненно, можно верить.

— Я не вполне с этим согласен. Ведь горничная могла на минутку выйти из столовой, взять в холле молоток, подняться наверх и, проникнув в комнату ювелира, что для нее не составляло проблемы, совершить преступление.

— Верно. Но тогда бы она не сделала двух крупных ошибок, — заметил полковник Лясота.

— Каких?

— Во-первых, она не положила бы обратно молоток. Просто спрятала бы его в ящик с инструментами, где он обычно хранился.

— Может, она боялась, что кто-нибудь увидит ее с молотком в руке?

— Нет ничего более натурального, чем вид горничной, которая убирает из холла брошенный там гостями молоток. Но не только этот злополучный инструмент освобождает пани Рузю от подозрений. Еще больше в ее пользу говорит тот факт, что она отнесла чай на второй этаж и, увидев раненного в голову ювелира, подняла тревогу. Ведь если бы нападение совершила горничная, она просто не понесла бы чай. Никто ей этого не приказывал.

— Ее просил сам пан Доброзлоцкий.

— В том-то и дело. Только он знал, что Рузя принесет ему чаю.

— Эту просьбу могли услышать другие гости, и горничная боялась не исполнить распоряжения. Если бы на допросах это выяснилось, против нее появилась бы серьезная улика.

— Допустим, все так, как вы говорите, пан поручик. В таком случае Рузя несет наверх чай, ставит на стол, выходит и запирает дверь на ключ. Преступление обнаружилось бы только завтра утром. Ювелир бы умер, а наша задача усложнилась, потому что точно определить время преступления мы бы не смогли. У самой же виновницы, пани Рузи, было бы больше времени, чтобы вынести и спрятать добычу. Нет, я исключаю участие горничной в грабеже. Уже теперь мы можем вычеркнуть ее из списка подозреваемых.

— Я бы за это не поручился, хотя признаю, что ваши аргументы, пан полковник, логичны и убедительны. А насчет драгоценностей я сразу подумал, что если нападение совершил один из обитателей «Карлтона», то брильянты спрятаны в этом здании. Поэтому я дополнительно вызвал сотрудников управления, чтобы они обыскали всю виллу.

— Вы правильно поступили, — похвалил полковник младшего коллегу. — Хотя не думаю, что будут результаты. Маленькую горстку драгоценностей очень легко спрятать. Пришлось бы искать несколько дней, чтобы ее обнаружить. Лично я думаю, что, найдя преступника, мы легко откроем и место, где спрятаны драгоценности. Человек, который так искусно запланировал и совершил преступление, подумал и о том, как спрятать добычу. Я убежден, что брильянты укрыты в таком месте, где нам и в голову не придет их искать. Совсем другое дело, если мы установим преступника. Тогда, идя по его следам, обнаружим и драгоценности.

— Боюсь, что гости «Карлтона» поднимут шум. Ведь мы обыскали их комнаты без санкции прокурора. Это же не простые отдыхающие. Среди них найдутся и люди, хорошо знающие закон. Но я не могу в такой ситуации ждать до утра, чтобы получить санкцию.

— Разумеется. Но ради соблюдения формальностей позаботьтесь, чтобы завтра прокурор утвердил решение об обыске. А когда милиционеры начнут осматривать комнаты гостей пансионата, пусть их сопровождает в качестве свидетеля директор «Карлтона» или кто-нибудь другой из служащих.

— В таком случае, если вы позволите, пан полковник, я закончу допрос пани Рузи, потом мы сразу вызовем портье, пана Ясика, а за ним — директора. Так мы соберем показания служащих пансионата и сможет начать беседы с гостями.

— Я здесь неофициально, — еще раз подчеркнул полковник. — Следствие ведете вы, поручик. А что касается деликатности в обращении с обитателями «Карлтона», то ваши опасения чрезмерны. Виновный — это виновный, и никакие связи не помогут ему ускользнуть от возмездия. Я не вижу необходимости излишне церемониться с этими людьми. Если на кого-то падут подозрения, надо обращаться с ним как с подозреваемым, не останавливаясь перед задержанием до выяснения обстоятельств.

— Хотелось бы этого избежать, — настаивал Клим-чак, — и арестовать истинного виновника, если он из тех, кто ждет в салоне.

— Все указывает на это, — констатировал полковник Лясота.

— Сержант, — распорядился подпоручик, — вызовите снова пани Рузю!

 

Глава пятая

Горничная пани Рузя снова заняла место за столом напротив подпоручика. Он наскоро перелистал протокол предыдущего допроса и начал:

— Мы остановились на том, что молоток лежал на диванчике в холле, когда вы около семи шли звонить к ужину.

— Точно. Лежал, — подтвердила пани Рузя.

— Теперь расскажите нам, что происходило, когда ужин закончился, столовая опустела, а вы занялись уборкой. Вы заметили, чтобы кто-нибудь входил или выходил из «Карлтона»? Гости сидели в своих комнатах или же разгуливали по пансионату?

— Да я не обращала внимания, — упиралась горничная. — Я ведь была в глубине столовой. Оттуда не видать ни коридора, ни лестницы.

— Но вдруг вы что-нибудь случайно заметили или услыхали?

— Только то, что в столовую вошла пани Медянов-ская. Она возвращалась из кафе и жаловалась, что должна была с кем-то встретиться, а ее подвели. Еще заглянул пан директор и дал мне несколько распоряжений насчет завтрака. Кажется, на лестнице промелькнул Яцек. Не знаю, входил или выходил.

— Какой Яцек?

— Яцек Пацина. Местный паренек из Закопане, отличный лыжник-двоеборец. Бегает на лыжах и прыгает с трамплина.

— Кого мог навестить этот Пацина?

Горничная молчала.

— Я понимаю, что служащие «Карлтона» — люди деликатные и не вмешиваются в дела гостей пансионата, — полковник старался говорить как можно любезнее. — Но ведь речь идет о покушении на убийство, пани Рузя, и о краже на миллионную сумму. В подобной ситуации все прочие соображения не в счет.

— Пани Зоею Захвытович.

— Он часто приходил?

— Чуть ли не каждый день. Или один, или с Генеком Шафляром. Это его приятель, проводник из туристической службы.

Подпоручик Климчак добросовестно записал обе фамилии.

— А еще что-нибудь вы заметили?

— Больше ничего. Кажется, кто-то поднимался наверх. Я лишь слышала скрип ступенек, но ничего не ви-дела. Наверное, это был один из гостей. Шел очень тихо.

— Когда это случилось?

— По-моему, сразу после ужина.

— Примерно во сколько?

— Я еще не все тарелки в лифт отнесла. Значит, не позже восьми.

— Телефон не звонил?

— Я бы услыхала и сняла трубку.

— Может, кто-нибудь из гостей ходил звонить?

— Возможно. Но я ничего не видела и не слышала.

— А чем занимался директор? Откуда он пришел в столовую?

— Снизу пришел, из кухни. Когда подают на стол, пан директор всегда на кухне: лично следит за порядком. А после ужина дает всякие поручения повару и его помощницам. У нашего повара две помощницы, — пояснила пани Рузя.

— Поговорив с вами, директор поднялся наверх?

— Нет. Вернулся вниз. Это я точно помню: во время нашего разговора я стояла в дверях столовой. Потом, возясь у лифта, я слышала голос директора. Он обсуждал на кухне с поваром, что подать завтра к обеду и к ужину. Еще распорядился, какие покупки должен сделать утром наш пан Ясик.

— Ясик — это портье?

— Да.

— Он тоже был на кухне?

— Да. Мы вместе поужинали, только я спешила наверх подавать ужин гостям, а он внизу остался. Когда все собрались смотреть «Кобру», Ясик пришел снизу. Наверняка все время был на кухне. Это могут подтвердить повар и его помощницы.

По знаку подпоручика сержант, который присутствовал при допросе горничной, потихоньку вышел из столовой.

— Больше вы ничего не заметили?

— Нет.

— Значит, в последний раз вы видели пана Добро-злоцкого примерно без двадцати семь, когда он, поужинав, вышел из столовой?

— Нет, — возразила горничная, — потом пан Доброзлоцкий еще раз появился в дверях столовой и напомнил мне, чтобы я принесла ему чаю.

Услышав это, подпоручик даже подскочил на стуле.

— Господи! Я вас все время спрашиваю, кто приходил в столовую, а вы самого главного не говорите! Почему вы сразу не сказали?

— Вы меня про папа Доброзлоцкого не спрашивали, я и не говорила, — спокойно ответила Рузя. — Вы спрашивали, кто заходил в столовую, кто ходил по лестнице, из гостей и из чужих. Надо было прямо спросить насчет пана ювелира.

Подпоручик покраснел от злости.

— Ладно, ладно! — решил вмешаться полковник. — Теперь мы об этом знаем. Как это было? Может, вы заметили время, когда ювелир напомнил вам о чае?

— Столовую я уже убрала. Пан Доброзлоцкий сюда не входил, стал в дверях и сказал: «Пани Рузя, вы не забыли про мой чай?» Еще добавил, что он спустился позвонить по телефону. Я ответила, мол, сейчас принесу, только столы застелю скатертями.

— В котором часу это было?

— Без семнадцати девять.

— Точно?

— Точно. Помню, я тогда посмотрела на часы в столовой.

— Прекрасно, — обрадовался полковник. — А может, вы помните, пошел ли пан Доброзлоцкий наверх, к себе в номер?

— Да. Я видела, как он направился к лестнице.

— А после ювелира никто не входил в столовую?

— Из гостей — никто. Не помню только, может, еще раз зашел пан директор. Знаю, что был, но вот когда? Никак не могу вспомнить.

Видя, что дальнейший допрос горничной ничего нового не даст, подпоручик зачитал протокол. Пани Рузя подписала свои показания и спросила:

— Могу я уйти?

— А где вы живете?

— В соседней вилле, в «Соколике».

— Ступайте. Если понадобится, мы вас снова вызовем.

Горничная ушла. Сержант доложил офицерам, что персонал, находившийся внизу, подтверждает показания пани Рузи. Директор и портье Ясик были в кухне до момента, когда пора было идти на «Кобру». Правда, директор выходил раз или два, но портье все время сидел на кухне.

— Показания горничной очень важны, — заявил полковник. — Уточняется момент преступления. Сперва мы предполагали, что у преступника было время примерно от 19.40 до 20.55. Теперь мы знаем, что около 20.45 Доб-розлоцкий был жив и здоров. Значит, покушение имело место между 20.45 и 20.55. Преступник располагал только десятью минутами. Выяснить, что делал в эти десять минут каждый из гостей «Карлтона», гораздо легче, чем проверять, где были они в течение часа с лишним.

— Надо найти этого Яцека Пацииу, — заметил подпоручик.

— Еще успеем. Его фамилия выплывет при дальнейших допросах. Хорошо, что этот факт нам известен, но не стоит его раньше времени разглашать. Это поможет проверить правдивость некоторых показаний. Особенно той дамы, к которой ходил молодой человек. Как ее?..

— Пани Зофья Захвытович.

— Вот именно. Если она преступница или сообщница, то умолчит о его появлении в вилле незадолго до нападения.

— Яцек Пацина как раз и мог забраться наверх по приставной, а спуститься по обычной лестнице, — подпоручик все пытался выяснить, как лестница очутилась возле балкона.

— А молоток?

— Его принесла наверх пани Захвытович и вручила сообщнику.

— Возможно, — согласился полковник, — но сомнительно. Чтобы проломить голову ювелиру, не надо было искать молоток в «Карлтоне». Парень принес бы соответствующий предмет с собой. Конечно, ваше предположение следует тщательно проверить.

— Сейчас вызовем портье, — решил подпоручик.

Пан Ясик, симпатичный блондин лет тридцати, показал, что служит в «Карлтоне» уже шесть лет. Живет в одной из комнаток в подвале, рядом с кухней. Его обязанности— по утрам покупать провизию, а потом присматривать за тем, кто входит и выходит из виллы, пс ночам — открывать двери.

— После ужина кто-нибудь входил в «Карлтон» или выходил отсюда?

— Я слышал, как хлопнула дверь при входе, — сообщил пан Ясик, — выглянул из окна кухни и заметил, что выходила пани Медяновская.

— Когда это было?

— Сразу после ужина.

— А кроме нее?

— Я ничего не слышал.

— Вы находились внизу, на кухне?

— Да, все время.

— Значит, тихонько отворив входную дверь, можно было попасть в «Карлтон» или выскользнуть оттуда незаметно от вас?

— Ну, если б кто-нибудь нарочно старался не шуметь, я мог и не заметить. Правда, я сидел у самого окна, но мог отвернуться, — согласился портье.

Кроме того, пан Ясик подтвердил показания горничной. Из кухни он направился прямо в салон. Когда Рузя подняла тревогу, помчался наверх. Потом директор велел ему вызвать «скорую помощь» и милицию. Ясик звонил из «Соколика», так как из «Карлтона» дозвониться не удалось. Здешний телефон очень неисправно работает. Они неоднократно жаловались, но все попусту. Зато аппарат в вилле «Соколик» действует куда лучше. Затем Ясик, по поручению директора, отворил ворота для въезда машин и сидел в салоне, пока его не вызвали на допрос.

— Когда вы бежали в «Соколик», шел дождь? — спросил Лясота.

— Начинало накрапывать. А когда я открывал ворота, уже здорово лило.

— Вы когда-нибудь видели этот молоток? — в свою очередь поинтересовался подпоручик.

— Это наш молоток. Обычно лежит в ящике, на кухне.

— Сегодня вы его видели?

— Сегодня не видел.

— Откуда взялась приставная лестница у балкона?

— Я ее не видал. Пан директор говорил, что вор забрался по приставной лестнице, но я ее не заметил.

— Постарайтесь вспомнить. Когда вы бежали в «Соколик», вы видели лестницу, приставленную к балкону «Карлтона»?

— Нет.

— Вы были взволнованы и спешили вызвать «скорую». Но обратно шли уже медленнее, спокойнее, правда? И вы не заметили лестницы?

— Нет, не заметил, — упирался портье. — Тогда я тоже спешил, чтобы доложить: мол, «скорая» уже в пути. Ни молотка, ни лестницы я не видал.

Этого свидетеля подпоручик Климчак также отпустил восвояси.

Следующим давал показания директор. Он находился в кухне. Потом на минутку заглянул в столовую, обменялся парой слов с горничной. Незадолго до девяти поднялся на второй этаж, чтобы проверить, чем занимаются его сыновья. Услышав, что телевизор в порядке, спустился вниз вместе с детьми.

— Выйдя из комнаты, вы должны были миновать дверь номера ювелира. Вы ничего не заметили?

— Нет. Иначе я не отправился бы в салон.

— Вы не обратили внимания, может, кто-нибудь спускался по лестнице вслед за вами или впереди вас? А может быть, вы что-то слышали?

Директор задумался.

— Это не так просто запомнить. Я вообще не обращаю внимания на подобные мелочи. Кажется, кто-то кричал или хлопал в ладоши на третьем этаже. Постойте… Вроде бы передо мной вниз спускалась пани Рогович.

— Вы видели приставную лестницу? Откуда она взялась?

— Это наша лестница. Обычно стоит у торцовой стены «Соколика». Там я ее и видел сегодня утром.

— А молоток?

— Тоже наше имущество. Мои мальчуганы играли с ним перед обедом.

— А в холле вы его не видали?

— Нет. Я заметил молоток, только когда пан поручик на него указал.

— А драгоценности? Вы их когда-нибудь видели?

— Да. Однажды пан Доброзлоцкий пригласил меня к себе в комнату и показал эти побрякушки. Он как раз заканчивал их отделку.

— Как вы думаете, сколько они стоят?

— Пан Доброзлоцкий оценивал их в десять тысяч долларов с лишним. Разумеется, за границей.

— И еще вопрос. Вы недавно купили машину. «Москвич».

— Это не секрет. Машиной я постоянно пользуюсь. Купил в рассрочку.

— Каков месячный взнос?

— Три тысячи злотых.

— Это больше вашей зарплаты?

Директор покраснел.

— Вы меня подозреваете?

— Я всех обязан подозревать. Прошу ответить на вопрос.

— По профессии я архитектор. Иногда готовлю проекты домов для гуралей. И не только для них. Я хорошо освоил проектирование в закопанском стиле. Я мог бы иметь много заказов, но не беру их из-за нехватки времени. И не хочу, чтобы ко мне придирались финансовые органы… Жена моя тоже работает…

— Пока достаточно. Благодарю вас, но прошу не покидать здание.

— Я буду у себя. Только хотел бы обратить ваше внимание, что гости в салоне волнуются, нервничают. Нельзя ли их отпустить?

— Пока нет. Пускай подождут. Они должны понять, что дело слишком серьезное, и не беда, если этой ночью кто-то поспит на несколько часов меньше. Речь идет о покушении на убийство и краже драгоценностей на миллионную сумму. Постарайтесь им это втолковать.

— Вполне возможно, что преступление совершил директор, — произнес подпоручик, когда допрошенный удалился. — Ювелир вышел из комнаты, директор проскользнул туда, а когда Доброзлоцкий вернулся, тот треснул его по голове. Мотивы преступления абсолютно ясны. Нелегко выплачивать три тысячи в месяц, даже если жена зарабатывает полторы тысячи. Я случайно узнал размеры зарплаты директорской супруги.

— А как же приставная лестница и выбитое стекло? — спросил полковник Лясота. — Что касается мотива, не станем себя обманывать! При столь колоссальной стоимости драгоценностей этот мотив подойдет любому, в том числе и нам. Следует искать не причину преступления, а ответ на вопрос: кто и как?

Эти рассуждения были прерваны одним из милиционеров. Он вошел в столовую и протянул подпоручику листок бумаги, найденный в коридоре на втором этаже. Вероятно, владелец не заметил пропажи.

Это было короткое письмо. Писал его, как выяснилось из содержания, сын пани профессора Марии Рогович. Зыгмунт Рогович одолжил у приятеля автомобиль и решил прокатиться. В какой-то деревне под Плоцком он наехал на ребенка. Машина разбилась, а малыш сломал ногу и получил много ушибов. В деревне не оказалось отделения милиции, поэтому делу пока не дали официального хода. Однако крестьянин — отец ребенка — потребовал двадцать тысяч злотых компенсации. На ремонт автомобиля понадобится приблизительно такая же сумма: треснула рама, поврежден радиатор, не говоря уж о бампере, фарах и погнувшейся оси. Отец ребенка божится, что заявит в милицию, если не получит денег. А поскольку у Зыгмунта нет водительских прав, ему угрожает арест и несколько лет тюрьмы. К тому же хозяин машины настаивает на немедленном ремонте. И вот сын умоляет мать спасти его и достать необходимую сумму.

— Сами видите, — серьезно сказал полковник, — мотив преступления можно применить ко всем. Любого из нас такая куча денег обеспечила бы до конца жизни. Ведь у каждого есть свои финансовые трудности, у кого их больше, у кого меньше.

— Верно, — согласился подпоручик. — Тем более что имеется еще одно странное обстоятельство. Пани Рогович живет на первом этаже, а директор заметил, что в салон, смотреть телевизор, она спускалась по лестнице. К тому же нам известно, что и письмо она обронила на втором этаже. Вдобавок она фармацевт и немного разбирается в медицине. Хорошо рассчитала, как нанести удар, чтобы убить или оглушить ювелира.

Полковник усмехнулся.

— Никакие специальные знания для этого не нужны. Достаточно раздобыть тяжелый молоток и как следует размахнуться… Тем не менее показания директора и найденное письмо — факты весьма любопытные. Кто знает? Быть может, ради свободы сына эта женщина пошла на преступление?

— Сержант, — распорядился подпоручик, — пригласите Марию Рогович.

 

Глава шестая

В столовую вошла пани профессор, и подпоручик предложил ей занять место напротив. За другим столом милиционер записывал показания. Полковник Лясота сел за спиной подпоручика, на некотором расстоянии от стола, и мог наблюдать как за офицером милиции, так и за допрашиваемой. Кроме того, полковник подчеркивал этим, что в «Карлтоне» он находится неофициально и не хочет связывать руки младшему коллеге.

Пани профессор давала показания ровным, спокойным голосом.

— Мария Рогович. Семейное положение — вдова. Сын двадцати трех лет, дочь — девятнадцати лет. Место работы — профессор факультета фармакологии Медицинской академии в Белостоке. Образование высшее. Ученая степень — доктор фармакологии. Возраст — сорок шесть лет. Место жительства — Белосток, Варшавская улица.

Пани Рогович подтвердила показания горничной и директора в той их части, которая касалась всего случившегося после обнаружения раненого ювелира. Она наложила Доброзлоцкому повязку, продезинфицировала рану и попыталась остановить кровотечение. Врач «скорой помощи», сняв бинты и осмотрев рану, сказал, что и он, кроме инъекции для поддержания сердечной деятельности, больше ничего на месте сделать не может. Тела она не трогала, только подложила ювелиру под голову подушку. От раненого, который был без сознания, не отходила до прибытия «скорой помощи» и милиции.

— Вы разбираетесь в медицине?

— Как и всякий фармацевт. На факультете фармакологии преподаются некоторые лечебные дисциплины.

Конечно, в сокращенном объеме. По крайней мере, студентов обучают оказывать помощь при несчастных случаях, накладывать повязки и так далее. Практикующий фармацевт, особенно в деревне, разбирается в этом гораздо лучше, чем профессор академии. Ведь там, где нет врача, в подобных ситуациях обращаются за помощью в аптеку. Мне лично не приходилось сталкиваться с такими случаями, как ранение пана Доброзлоцкого. Но оказалось, да и врач «скорой» подтвердил, что я хорошо справилась и, возможно, моя помощь спасла ювелира от смерти.

— Оказывая помощь Доброзлоцкому, вы видели в комнате раненого этот молоток?

— Нет… Никакого молотка не было.

— Но раньше вы этот молоток видели?

— Кажется, да. Сейчас, сейчас… Я попытаюсь вспомнить. Да, когда мы возвращались с прогулки, на лестнице валялся какой-то молоток, не знаю, тот ли самый. Молоток держала в руках пани Зося Захвытович. Она размахивала им и говорила, что разобьет мужу голову, если узнает о его измене.

— Так и говорила?!

— Ну, разумеется, в шутку. Мы возвращались с приятной прогулки и были в хорошем настроении. Никто не предвидел несчастья, которое вскоре произошло. За жизнь мужа пани Захвытович можно совершенно не опасаться. Супруга так им завладела, что он стал типичным подкаблучником. Не осмеливается даже взглянуть на другую женщину. Скорей уж… — тут пани Рогович запнулась.

— Если я правильно вас понял, — вмешался полковник, — у пана Захвытовича больше оснований схватиться за молоток. Так?

Пани профессор улыбнулась.

— Не ловите меня на слове. Я этого не сказала.

— Я видел пани Захвытович в Закопане. Ее трудно не заметить. Даже машины останавливаются, когда она идет по улице. А что это за молодые люди, с которыми она часто показывается?

— Кто-то из местных. Фамилий не знаю.

— Прошу прощения, пан полковник, — заговорил милиционер, только что вошедший в комнату, — вы имеете в виду ту ненормальную, которая ходит с плетеной корзинкой на палке, в высоких голубых сапогах и рыбацкой шляпе?

— Пани Зося именно так одевается, — подтвердила Мария Рогович.

— Это местные парни. Я их хорошо знаю. Один из них — Яцек Пацина — живет на Гурках. Заправский лыжник. Выступает за «Старт». Второй — Генек Шафляр — проводник из Службы отдыха трудящихся. Приличные ребята, я даже удивляюсь, что они ходят с такой бабой. Всё Закопане будет над ними смеяться. Когда мы сюда на машине ехали, я видел, как они шли в сторону города, по улице «К Трамплину».

— Они были здесь, — пояснила пани Рогович, — условились пойти с пани Зосей на танцы к «Ендрусю». Пани Зося — это было еще до грабежа — возмущалась, что они опаздывают. Явились как раз перед вашим приездом, после того как врач осмотрел раненого.

— И сразу же ушли?

— Редактор Бурский посоветовал им убраться из пансионата до прибытия милиции, если не хотят впутываться в это дело.

— Бурский? Журналист из Варшавы? Автор детективных романов? Последний из них — «Преступление в универмаге»?

— Тот самый. Он уже две недели в «Карлтоне».

— Очень уж услужлив пан редактор. Хочет, чтоб у нас было поменьше работы. Придется на эту тему с ним поговорить. Но вернемся к допросу: больше вы молотка не видели?

— Что-то с ним делала пани Зося. Кажется, принесла в «Карлтон».

— Пожалуйста, вспомните.

— Не помню. Я очень нервничала.

— Почему? Ведь несчастье случилось только вечером.

— Это мое личное дело. Оно никак не связано с покушением на пана Доброзлоцкого.

— А драгоценности вы видали?

— Да. Он их всем показывал сегодня после обеда. Старинные перстни, брильянтовое ожерелье вместе с кольцом…

— Вы знаете толк в драгоценностях? Вам известно, сколько стоят эти камни?

— Пожалуй, нет. Я не имела с этим дела. Покупать такие вещи никогда не могла себе позволить, однако понимаю, что это была огромная ценность. Пан Доброзлоцкий не скрыл от нас, что колье — уникальное произведение ювелирного искусства. Прочел нам даже небольшую лекцию.

— И как бы вы оценили эти вещи?

— Откуда мне знать? Может, в два миллиона злотых, а может, и больше.

— Прошу вас, напрягите память и вспомните, где лежал молоток.

— Нет, не могу. Я уже два раза говорила, что не помню. Если бы знала, не стала скрывать. Разве это так важно?

— Присмотритесь внимательнее к этому молотку. К верхнему концу рукоятки. Что вы видите?

— Два пятнышка. Наверное, кровь?

— А тут, на металле?

— Волоски. Седые волоски. Такие, как у пана Доб-розлоцкого! Значит, этим молотком…

— Да. Это орудие преступления. Мы нашли его на диванчике в холле.

— Какой ужас! Выходит, кто-то из нас…

— Вот именно. Вы правильно заключили: один из гостей пансионата совершил преступление. Вы кого-нибудь подозреваете?

— Нет, никого. Никак не могу поверить! Ведь там разбито стекло, а под балконом — приставная лестница…

— По вашему мнению, преступник влез по лестнице, вышиб стекло, проник в комнату, оглушил молотком ювелира, взял драгоценности, убежал той же дорогой, а потом был настолько любезен, что зашел в «Карлтон» и положил молоток на диванчик?

Рогович молчала.

— Скажите, что происходило за ужином? Кто первый встал из-за стола?

— Инженер Жарский. Вышел пораньше, чтобы наладить телевизор.

— И потом все время был в салоне?

— Да. Никуда не уходил. Мы слышали вой и писк телевизора. Сидя за столом, мы как раз думали, удастся ли инженеру починить аппарат. Ведь он по образованию не электротехник, а механик. Работает на металлургическом заводе.

— Однако все же исправил?

— Да. Но уже около девяти часов, за несколько минут до «Кобры».

— А кто следующим вышел из столовой?

— Кажется, пан Доброзлоцкий. Да, конечно он. Еще попросил Рузю принести ему в комнату чаю. Поэтому именно горничная нашла его на полу раненого. Если б не этот чай, его обнаружили бы только рано утом. На отсутствие Доброзлоцкого никто не обратил бы внимания, потому что по вечерам ювелир редко показывался в салоне. Он бы скончался от потери крови. Этот чай спас ему жизнь.

— Больше вы не видели пана Доброзлоцкого? Разумеется, до ранения.

— Нет, не видела.

— А когда вы вышли из столовой?

— Кажется, сразу после ювелира. Нет, сперва пани Медяновская, а спустя несколько минут — я.

— Вы пошли к себе в комнату?

— Да.

— Что вы там делали?

Мария Рогович удивленно посмотрела на подпоручика, пожала плечами и спокойно ответила:

— Сперва переоделась (к ужину я выходила в другом платье), а потом читала.

— До самой «Кобры»?

— Да.

— Значит, из комнаты вы не выходили?

— Странный вопрос. Один раз выходила в ванную.

— В коридоре вы никого не заметили?

— Никого я не видела! — Пани профессор начинала сердиться. По ее лицу было видно, что столь дотошные расспросы она считает несносной милицейской манерой цепляться к порядочным людям. Подпоручик проигнорировал недовольство Марии Рогович и продолжал допрос:

— А инженер тогда был в салоне?

— Конечно.

— Вы его видели?

— Видела.

— Но ведь на пути из вашего номера в ванную телевизора не видно. Он стоит не напротив входа в салон, а чуть-чуть сбоку.

Пани профессор немного смутилась, но, впрочем, тут же нашла ответ:

— Когда я вышла из ванной, то подошла к двери в салон, потому что хотела спросить инженера, можно ли сегодня рассчитывать на «Кобру». Я видела, как пан Жарский наклонился к аппарату и копался внутри.

— И что он ответил на ваш вопрос?

— А я и не спрашивала. Увидела, что он занят, и вернулась к себе.

— Инженер вас видел?

— Вряд ли. Он сунул голову в телевизор.

— Хорошо, — согласился Климчак. — Поговорим о другом. Вы только что сказали, что после обеда были очень взволнованы. Можно узнать почему? Не из-за драгоценностей ли пана Доброзлоцкого?

— Вы шутите!

— Что же вывело вас из равновесия?

— Это мое личное дело. К краже отношения не имеет. Я вам уже говорила.

— К сожалению, я должен вам разъяснить, что для милиции, которая ведет расследование по делу о покушении на убийство и краже на сумму в миллион злотых, личных дел не существует. Тем более когда допрашивается одна из подозреваемых.

— Вы утверждаете, что это сделала я? Нелепость!

— Один из вас. Может, вы, может, кто-то другой. Улики есть против всех. Поэтому спрашиваю: что вас так взволновало?

— Отказываюсь отвечать.

— Ваше право. Тогда другой вопрос. У вас двое детей?

— Да.

— Оба на вашем иждивении?

— Да.

— Учатся?

— Дочь — студентка Медицинской академии.

— А сын? Неужели мужчина двадцати трех лет все еще на иждивении мамочки?

Рогович покраснела и опустила глаза.

— У моего сына очень слабое здоровье, — ответила она. — Он недавно вернулся из армии и долго болел. А сейчас ищет подходящую работу.

Подпоручик иронически усмехнулся.

— Я не знал, что в нашу армию берут людей со слабым здоровьем. Аттестата зрелости он тоже не получил? Был слишком слаб, чтобы учиться?

— Я протестую против подобных методов допроса. Вас это не должно интересовать.

— У вашего сына есть водительские права?

— Какое отношение к делу имеет этот вопрос?

— Вы сказали, что сын ищет работу. Водители всюду нужны. Долго ли вы собираетесь содержать этого молодого дармоеда?

— Я не позволю! — Мария Рогович, побледнев от волнения и злости, вскочила со стула.

— Садитесь, — сухо сказал офицер милиции. — Допрос не закончен. Признаете ли вы себя виновной в покушении на убийство Мечислава Доброзлоцкого и краже драгоценностей?

— Вы старались меня вывести из себя, чтобы задать этот вопрос? Вы рассчитывали, что измученная женщина признается в преступлении, которого не совершала? Я наслышана о подобных методах. Но не предполагала, что испытаю их на себе. Но вам это не удастся. Я не убивала Доброзлоцкого и не похищала драгоценностей.

— Я говорил не об убийстве, а о покушении на убийство. Вы не признаетесь?

— Нет.

— Я вам расскажу, как это было. Возвращаясь из ванной, вы заметили, что ювелир спустился вниз и направился к телефону. А может, видели, как он шел в столовую напомнить Рузе насчет чая. Тогда у вас возникла мысль о краже. Поднимаясь наверх, вы увидели молоток, который лежал в холле на диванчике. Вы взяли молоток и поднялись на второй этаж. Ювелир покинул комнату ненадолго и, как вы рассчитывали, двери на ключ не запер. Вы спрятались за дверью, подстерегая Доброзлоцкого. Ювелир вошел в комнату и попытался зажечь свет. Вы ударили его сзади молотком по голове. Потом схватили драгоценности, шкатулку выбросили с балко-на, разбив при этом стекло. Спустившись вниз, вы бросили молоток на диванчик.

Выслушав речь подпоручика, пани Рогович овладела собой. Только легкое дрожание пальцев свидетельствовало о ее волнении. Заговорила она медленно и спокойно:

— Какие у вас доказательства в подтверждение этой сказочки? Я немного разбираюсь в нормах уголовного права и знаю, что милиция обязана доказать предъявленные обвинения.

— Во-первых, ваши ложные показания. Во-вторых, внезапная необходимость достать крупную сумму денег. Проще всего было их раздобыть, поднявшись на второй этаж с молотком в руке.

— Вам надо детективные романы писать, а не в милиции работать! Когда я давала, как вы выразились, «ложные показания»?! И зачем это мне внезапно понадобились деньги?

— Сейчас я вам зачитаю… — подпоручик взял в руки протокол, написанный сержантом, нашел нужное место. — Пожалуйста! Вопрос: «Вы пошли к себе в комнату?» Ответ: «Да». Вопрос: «Что вы там делали?» Ответ: «Сперва переоделась (к ужину я выходила в другом платье), а потом читала». Вопрос: «До самой «Кобры»? Ответ: «Да». Вопрос: «Значит, из комнаты вы не выходили?» Ответ: «Странный вопрос. Один раз выходила в ванную». Протоколист правильно записал ваши ответы?

— Да. Я так говорила. А в чем дело?

— Это неправда. У нас есть доказательства, что вы были на втором этаже, а потом быстро оттуда убежали. Убежали с драгоценностями, оглушив ювелира молотком. Вас видели на лестнице.

— Да. Я припоминаю, что за несколько минут до девяти я вышла на террасу второго этажа. У меня болела голова, и хотелось немного подышать свежим воздухом. Я пробыла там недолго. Впрочем, каждый вправе выйти на балкон, если придет охота.

— Но не каждый в это поверит. Темно, холодно, начинается дождь, а на балконе маячит одинокая фигура. И это при том, что из своей комнаты она может выйти на крытую террасу! Неужели вы не могли солгать более убедительно?

Лясота многозначительно кашлянул. Подпоручик обернулся и спросил:

— Может быть, у вас, пан полковник, есть вопросы?

— Если вы позволите… Однако я хотел бы заранее предупредить пани Рогович, что я здесь неофициально. Подпоручик был настолько любезен, что позволил мне участвовать в некоторых следственных действиях. Поэтому вы, пани профессор, имеете право вообще со мной не разговаривать и не отвечать на вопросы. Наша беседа носила бы, так сказать, полуофициальный характер.

— Мне безразлично, кто меня допрашивает. Я ни в чем не виновата. Задавайте вопросы. Все равно ничего не узнаете.

— Видите ли, я — человек полсилой, гораздо старше вас. У меня есть дети, я знаю, что такое родительская любовь. Но вы совершили большую ошибку, пытаясь скрыть, что ваш сын принадлежит к числу тех, к счастью немногих, тунеядцев, которые спокойно живут за счет материнского труда и не испытывают никаких угрызений совести. И хотя они уже взрослые, требуют, чтобы матери их содержали и снабжали деньгами на всякого рода удовольствия. Вы не хотите об этом говорить и можете в результате попасть в опасное положение. Дело серьезное, а против вас имеются существенные улики. Вместо того чтобы выкручиваться, как маленький ребенок, лучше сказать правду.

Мария Рогович по-прежнему молчала.

— Мы знаем, что вам срочно нужны деньги, — продолжал полковник. — Если в ближайшее время вы не достанете сорок тысяч злотых, молодой человек сядет в тюрьму. Мы ежедневно сталкиваемся с различными субъектами и разбираемся в подобных делах. Лучше будет, если ваш сын получит урок сейчас, когда его вина относительно невелика, нежели угодит в тюрьму за более тяжкое преступление. Боюсь, что молодой человек ведет дурной образ жизни и в конце концов вступит в серьезный конфликт с законом. Но я понимаю, что вы, мать, по-прежнему верите в единственного сына и стремитесь его спасти. Мы случайно нашли потерянное вами письмо и знаем: он требует сорок тысяч злотых, чтобы не отвечать за последствия аварии. У нас есть показания, которые, как сказал подпоручик, подтверждают, что около девяти часов вы спустились со второго этажа. Сами понимаете, такого рода улик достаточно, чтобы получить санкцию прокурора на ваш арест. Вас вывел из себя характер допроса. Но подпоручик только хотел дать вам возможность рассказать всю правду.

— Если бы это я напала на ювелира, то не поспешила бы ему на помощь.

— Напротив, такая заботливость означала бы расчетливое стремление скрыть свою роль в этом деле. Ведь каждого удивило бы, что единственный в доме человек, связанный с медициной, не оказывает помощи раненому.

— Клянусь, я не покушалась на убийство. Несмотря на мое тяжелое положение, о котором вы знаете, мне и в голову не приходило искать спасения в этих брильянтах. Конечно, прочитав письмо сына, я стала думать, где взять денег. Сумма очень большая, но дело даже не в сумме, а в том, как ее побыстрее собрать. Мое финансовое положение не блестящее, но и не такое уж скверное. Из печати выйдет моя книга, и гонорар составит больше десяти тысяч злотых. Мне заказаны статьи несколькими научными журналами в стране и за рубежом. Я занимаюсь исследованиями в области новых антибиотиков и за это тоже получу некоторую сумму. Я и сама бы выпуталась из беды. Тем более, кое-что отложено, как говорится, на «черный день». Все это я бы не колеблясь отдала, чтобы спасти сына. То, что вы о нем говорите, — неправда! Он хороший сын. Может, немного легкомысленный, но в сущности добрый. Моя вина, что он не захотел учиться. Видно, я не сумела наставить его на правильный путь. А работать ему в жизни еще немало придется. Пусть его молодость будет светлой, ничем не омраченной.

Подпоручик хотел прервать наивные рассуждения взрослой и опытной женщины, но полковник знаком посоветовал ему промолчать. Пани профессор, по всей вероятности, требовательная к своим студентам, была не в состоянии критически взглянуть на собственное детище. Она продолжала:

— Это случилось незадолго до войны. Я была молодой девушкой, у меня был жених. Его призвали в армию, и наша любовь кончилась. Жених попал в лагерь военнопленных. Родители мои погибли при бомбежке. Я осталась одна. Получила место в провинциальной аптеке. Жениха я продолжала любить, но не дождалась. В то тяжелое время слишком трудно было жить одной, без семьи и близких. Я вышла замуж за аптекаря, у которого служила. Уважала его и была верной женой. После его смерти в 1948 году я старалась как можно лучше воспитать детей. Благодаря мужу выучилась на фармацевта, а потом меня все больше стала привлекать научная карьера. Я переехала в Белосток, работала ассистенткой, получила ученую степень, а затем и кафедру. Изредка до меня доходили вести о моем бывшем женихе. Я слышала, что после войны он не вернулся на родину, а поселился в Англии. Там и женился. Я случайно встретилась с ним здесь, в пансионате. Он недавно возвратился в Польшу. У него жена, семья. Обошлось без трагедий, без разбитых сердец. Может, оно и лучше. Между нами завязалась спокойная дружба, основанная на уважении и воспоминаниях о прошлом. Мы не афишировали нашего знакомства. Но неудивительно, что, когда пришло это злополучное письмо, я обратилась к другу с просьбой о помощи.

— Это пан Доброзлоцкий?

— Нет. Ежи Крабе.

— Вы были в его комнате?

— Да. Я поднялась на второй этаж минут через пятнадцать после ужина, показала письмо и обрисовала свое положение. Пан Крабе обещал одолжить мне немного денег, чтобы я заплатила десять тысяч злотых отцу пострадавшего ребенка и убедила его подождать уплаты остальной суммы. Пан Крабе говорил также, что попробует с ним поторговаться. В конце концов, этому человеку нет никакой выгоды в том, что мой сын попадет в тюрьму. Увидев наличные деньги, он скорее пойдет на уступки. Ежи обещал мне, что займется и разбитой машиной. У него есть друг — владелец ремонтной мастерской. Вероятно, он починит машину за сумму меньше той, которую требует друг моего сына.

— Я сомневаюсь, — заметил полковник, — что десяти тысяч хватило бы на все расходы. Если даже крестьянин уступит, то захочет получить все сразу. Он же понимает, что ваш сын у него в руках.

— Я знаю, что этого мало, но удастся выиграть время. Пан Крабе обещал взять ссуду в кассе взаимопомощи. Он объяснил мне, что и я могу таким образом получить еще десять тысяч. Буду потом выплачивать по тысяче злотых в месяц. За это время соберу причитающиеся мне гонорары. Пан Крабе завтра вечером возвращается в Варшаву. Обещал на этой же неделе поехать в Белосток.

— Комната пана Крабе находится недалеко от номера ювелира. Вы не слышали никакого подозрительного шума в коридоре или в соседних комнатах?

— Не помню. Хотя… Да, несколько раз кто-то прошел по коридору. Пани Зося была в номере не одна. Мне показалось, что там разговаривают. Хлопнула балконная дверь… Кто-то ходил и по балкону.

— Это был мужчина?

— Пожалуй, нет. Я слышала тихие шаги около балконных дверей пана Крабе. Вероятно, это была женщина в мягких туфлях. Но занавески были задернуты, и я никого не видала. В какой-то момент я даже испугалась, что меня увидят у Ежи. Такой пансионат — всегда гнездо сплетен. Я предпочитала этого избежать. Меня устраивало, что шторы опущены, и не было охоты проверять, кто там ходит снаружи. Я постаралась удалиться бесшумно, чтобы меня никто не заметил.

Пани Мария Рогович умолкла. Лишь красные пятна на щеках свидетельствовали, что исповедь далась ей с трудом. Подпоручик вопросительно взглянул на полковника. Тот произнес:

— Если бы вы сразу сказали правду, мы не потеряли бы столько времени. Можете идти к себе в комнату, но вам, как и остальным, воспрещается выходить из виллы. Прошу еще раз внимательно прочитать протокол, расписаться на каждой странице и, если потребуется, исправить ошибки и неточности.

Пани профессор быстро пробежала глазами исписанные листки бумаги, подписала их и вышла из столовой.

— Ее можно было арестовать, — заметил подпоручик. — Я совсем не уверен, что она говорила правду.

— Конечно, правду, — сказал полковник Лясота. — Но всю ли правду? Может быть, о чем-то умолчала или что-то перепутала? Однако не вижу необходимости в ее аресте. Ваше решение отпустить Марию Рогович — прасильное. Покушение на Доброзлоцкого — не ее рук дело.

— Но улики против нее. Есть мотив преступления. Была и возможность совершить нападение. Возвращаясь от Крабе, она могла зайти к ювелиру.

— Вы забыли об одной важной детали.

— О какой? — спросил подпоручик.

— О лестнице, приставленной к балкону. Рогович не могла этого сделать! Разгадав загадку, кто и когда принес лестницу, мы найдем преступника.

 

Глава седьмая

Со второго этажа спустился один из милиционеров. Он был чрезвычайно возбужден. В руках держал маленький дамский носовой платок, в который были завернуты какие-то предметы.

— Пан поручик, — отрапортовал он. — Мы нашли драгоценности!

Милиционер положил платочек на стол и осторожно развернул. Присутствующие увидели брошку и два колечка с камешками.

— Это не те! — разочарованно протянул подпоручик.

— Но точно такие же, только незаконченные, мы нашли в комнате ювелира.

— Ну и что? — ответил полковник. — Пан Доброзлоцкий изготавливал много побрякушек и продавал в магазины «Цепелии». Это — серебро и полудрагоценные камни. Или просто стекляшки. Украденные драгоценности были из золота и брильянтов! Мелочи, которые вы нашли, стоят не больше нескольких сотен злотых. А драгоценности Доброзлоцкого оцениваются в миллион злотых с лишним.

— Жаль, — вздохнул милиционер. — Мы так обрадовались, когда нашли их в комнате этой чудачки.

— Зофьи Захвытович?

— Не знаю, как ее зовут, — покачал головой милиционер, — но это та, на которую глазеют на улице. Живет в номере рядом с ювелиром.

— В таком случае, — решил подпоручик, — побеседуем теперь с пани Захвытович. Пригласите ее.

Пани Зося не вошла, а «вступила» в столовую, с самой очаровательной из своих улыбок на устах. Занимая место напротив подпоручика, уселась так, чтобы не помять платье, продемонстрировав при этом не только лиловую нижнюю юбку, но и белые подвязки с кружевными лиловыми трусиками.

— Я так благодарна, — затараторила она, — что вы меня наконец вызвали. В салоне стало просто невыносимо… Дамы и господа превратились в мумии. Никто рта не раскрывает. А смотрят друг на друга так, словно каждый из нас — убийца.

— Опасаюсь, что это действительно кто-то из вас.

— Если кто-то и убил, то наверняка художник, Павел Земак.

— Почему вы так думаете?

— Весьма неприятный тип. Все время молчит, а если что и скажет, так непременно гадость. Когда пан Доб-розлоцкий показывал драгоценности, все восхищались и хвалили, а он молчал, только глаза горели, как у волка.

— Правосудие не принимает во внимание чью-либо приятную или отталкивающую внешность, а также привычку говорить гадости. Обвинение выносится на основании более конкретных доказательств.

— Но он же там был!

— Где?

— В комнате пана Доброзлоцкого.

— Вы его видели?

— Я видела, как он зашел, а потом слышала разговор. Если пан Земак выходит из себя — а это с ним постоянно случается, — он говорит очень громко. Моя комната — рядом с комнатой пана Доброзлоцкого. Перегородка тонкая, и хочешь не хочешь, все слышно.

— Что он говорил?

— Орал на ювелира. Некоторые фразы я разобрала: «Это свинство!», «Потакание инстинктам глупого стада!», «Где же подлинное искусство?!», «Настоящий художник так не поступает!», «Вы — заурядный ремесленник, вам бы кастрюли лудить!». А потом хлопнул дверью с такой силой, что у меня на туалетном столике флакончики зазвенели.

— Вы слышали, как он вышел от ювелира?

— Слышала, как дверь хлопнула. Конечно, это он уходил. Ведь когда Рузя принесла чай, его там не было, а Доброзлоцкий лежал на полу.

— Приблизительно в какое время вы увидели, что художник зашел к Доброзлоцкому?

— На часы я не смотрела. Сразу после ужина поднялась наверх. Я собиралась на танцы, надо было поправить прическу.

— Простите, что прерываю, но когда вы вернулись в номер? Может, вы помните, в каком порядке гости выходили из столовой?

— Первым вышел Адась. Простите, пан Адам Жарский. Пошел настраивать телевизор. Вслед за ним — пан Доброзлоцкий. Потом — или пан Крабе, или паня Медяновская. Она собиралась в город. За ними — я. В дверях меня еще остановил пан Земак и сказал какую-то колкость. Я пропустила ее мимо ушей и пошла к себе. Минут десять пробыла в комнате, а потом решила воспользоваться ванной. Вышла в коридор, но вспомнила, что наша ванная не работает, а другую на этом этаже жена директора заперла и не пускает туда гостей. Тогда я вернулась к себе и заметила, что пан Земак спускается по лестнице с третьего этажа, где он живет, и входит в комнату моего соседа. Он даже не постучал в дверь!

— Вам знакомы эти колечки и брошка? — подпоручик показал пани Захвытович серебряные безделушки, найденные у нее в номере.

Пани Зося ничуть не смутилась.

— Вижу, что наша доблестная милиция рьяно взялась за дело. Вы обыскали мою комнату? Они лежали на туалетном столике.

— Откуда у вас эти вещи?

— Это не мои, а пана Доброзлоцкого. Он мне их одолжил.

— Как это произошло? Расскажите подробно.

— После обеда пан Доброзлоцкий показывал нам свои драгоценности и даже прочитал интересную лекцию, как один скифский царь надул то ли англичан, то ли французов. И прочее… Но брильянты были великолепны! Я их примерила. Ожерелье было мне очень к лицу. Вообще у меня такая внешность, что драгоценности, особенно брильянты, на мне смотрятся восхитительно! Вечером я собиралась на танцы и попросила ювелира одолжить мне этот гарнитур — ожерелье, кольцо и серьги. Если б я в таком виде вошла в залу «Ендруся», оркестр бы умолк, а бабы попадали в обморок!

— И вы бы рискнули появиться на публике в столь дорогостоящих украшениях? Ведь это чуть ли не два миллиона злотых!

— Ничего бы с ними не случилось. При мне были бы два местных парня, оба — спортсмены. Они бы меня охраняли. Их называют моей «гуральской гвардией». Если бы ювелир согласился, ему же было бы лучше. Самых ценных украшений при нем бы не оказалось, и никто бы на него не напал.

— А откуда взялись эти серебряные безделушки?

— Я ж говорю, а вы меня перебиваете! Вернувшись с ужина, я решила еще раз попросить пана Доброзлоц-кого. Может, он отказал из-за присутствия третьих лиц? А с глазу на глаз станет сговорчивее? Я постучала и вошла. Пан Доброзлоцкий читал книгу, предложил мне сесть и угостил шоколадными конфетами. Он ведь бросает курить. У него с собой всегда карамельки или шоколад. Заодно и других угощает. Я просила одолжить мне колье, даже обещала его поцеловать. Но он сказал, что брильянты принадлежат не ему и дать их он не может. Даже в том случае, если пойдет вместе со мной, как я предложила. Зато он достал другую шкатулку, но не металлическую, а обыкновенную, которыми гурали торгуют, выбрал два колечка и эту брошку, дал мне и сказал: «Это серебро великолепно подойдет к вашему красивому платью, а колечки прямо созданы для этих прелестных пальчиков».

И в подтверждение своих слов пани Зося показала изящные ручки.

— Значит, вы тоже побывали в комнате ювелира?

— Да, но перед Земаком.

— Это вы так говорите. А он наверняка будет утверждать обратное. Мол, вы зашли к Доброзлоцкому гораздо позже и, рассердившись на отказ, стукнули его молотком.

Но и такое обвинение не вывело из себя пани Зоею.

— Во-первых, молоток лежал внизу, на диванчике в холле. Я сама его туда положила, возвращаясь с прогулки. Он там был и когда я с ужина шла наверх. Во-вторых, у меня есть свидетель, что я была у себя, когда пан Доброзлоцкий еще расхаживал по комнате.

— Свидетель? Кто именно?

— Я вам говорила, что собиралась в ванную. Но она была не в порядке, а идти на первый этаж мне не хотелось. Я решила воспользоваться умывальником в комнате. Вернулась к себе и услышала, как пан Земак ссорится с паном Доброзлоцким. В это время ко мне пришел Яцек.

— Кто?

— Яцек Пацина, один из тех молодых людей, с которыми я условилась пойти на танцы.

— Говорите правду. Мы знаем, что эти парни явились в «Карлтон» перед самым приездом милиции. Редактор Бурский посоветовал им убраться из виллы, прежде чем начнется расследование.

— Верно. В виллу они вошли вдвоем, но до этого у меня был один Яцек.

— С какой целью?

— Уговаривал меня не ходить на танцы, а посидеть с ним в комнате. От Генека он хотел избавиться.

— А зачем?

Пани Зося с сожалением посмотрела на подпоручика. Неужели непонятно, что молодой человек предпочитает побыть наедине с красивой женщиной, а не развлекаться в многолюдном обществе? Однако спокойно пояснила:

— Яцек ко мне неравнодушен. Ревнует к Генеку. По вечерам часто ко мне приходит. Это очень интеллигентный парень, хотя и лыжник. Мы говорим об искусстве, кинофильмах, литературе…

Удивление на лице подпоручика свидетельствовало о том, что он как-то не представляет себе ночную беседу между эксцентричной киноактрисой и красивым молодым горцем. Зато полковник нисколько не смутился, рассмеялся и подмигнул. Пани Зося не осталась в долгу и многозначительно улыбнулась. Она, по-видимому, и не рассчитывала, что офицеры милиции поверят ее рассказу насчет интеллектуальных бесед по ночам.

— Хорошо, — согласился подпоручик. — Но каким образом Яцек Пацина выбирался ночью из «Карлтона»? Насколько мне известно, двери запираются в десять. Значит, он будил портье?

— Нет. Ведь Яцек — спортсмен. Просто вылезал через балкон.

— По приставной лестнице?

— Зачем? Его рост — метр восемьдесят. Если он ухватится руками за перила балкона, до нижней террасы останется не больше полутора метров. Что ему такой прыжок?

— И сегодня он воспользовался тем же путем? Может, это он притащил лестницу, чтобы проникнуть в вашу комнату?

— Нет. Он вошел через крыльцо и так же вышел.

— Вы его провожали?

— Нет. Я на него разозлилась, даже руки не подала.

— Почему?

— Потому что он кретин. Как можно уговаривать женщину не ходить на танцы и остаться дома, если она специально побывала у парикмахера? А кроме того, он все лицо мне испортил.

— Не понимаю.

Пани Зося раздраженно пожала плечами.

— Я же вам сказала, что вернулась в комнату привести себя в порядок. Подмазала губы, глаза подвела зеленым, «под Клеопатру». А этот идиот полез целоваться. Сперва слизал мне всю помаду и принялся за глаза. Такого убить мало! Я выставила его за дверь и пригрозила, что если он не вернется вместе с Генеком, я пойду на танцы одна или с кем угодно, лишь бы не с ним. Яцек ушел, как побитая собака.

— Вы утверждаете, что ссора в номере ювелира произошла, когда у вас был Пацина?

— Да. Яцек еще сказал: «Вот лаются! Наверное, сейчас подерутся!»

— А после того как хлопнула дверь, у соседа все затихло?

— Я ничего не слышала.

— В вашей комнате обычно слышны шаги ювелира?

— Нет. Слышно только, как вода течет из крана и скрипит шкаф.

— А разговоры?

— Смотря в каком тоне. Вопли пана Земака я слышала, а ответы ювелира — нет.

— А какой-нибудь стук?

Захвытович задумалась.

— Я слышала, как окно хлопнуло и стекло задребезжало. Но это было гораздо позже… Не знаю, в чьей комнате.

— Что вы делали после ухода Яцека?

— Пришлось заново сделать макияж! На это потребовалось минут пятнадцать, а может, и больше. А когда я услышала, что Адам исправил телевизор, взяла плащ и спустилась вниз.

— А до этого вы выходили из комнаты?

— Нет, никуда не выходила.

— А все-таки? Попытайтесь припомнить.

Впервые за все время допроса пани Зося несколько смутилась. Она нервно теребила зажатый в руке платочек.

— Я выходила на балкон.

— Зачем?

— Хотела посмотреть, какая погода, не замерзну ли я в одном плаще.

— Дождь уже шел?

— Еще нет, но тучи уже собирались. Звезд не было, Гевонт покрыт тучами.

— Вот видите, — не без издевки заметил подпоручик, — вашу память нетрудно расшевелить. А может, вспомните, что вы делали на балконе? На ногах у вас были мягкие домашние туфли, не правда ли?

— Откуда вы знаете?

— Здесь я задаю вопросы. Слушаю вас!

— Было холодновато. Я решила взять на танцы теплую шаль. Пани Загродская всегда мне одалживала свой белый ангорский платок. Я вошла к ней в комнату и взяла его из шкафа.

— Ее комната была открыта?

— Да. Пани Загродская балкон никогда не запирает на ключ. Уезжая в Чехословакию, она оставила комнату незапертой со стороны балкона. Я об этом знала.

— И без спросу взяли шаль? А если бы из номера пропало что-нибудь ценное?

— Загродская — моя подруга. Я могла не церемониться. Она тоже, не спрашивая, пользуется моими вещами.

— Где эта шаль?

— В салоне, вместе с моим плащом. Я не могла отнести вещи в комнату. Ведь милиционер не разрешил нам выходить из салона.

— Находясь на балконе, вы не заметили ничего подозрительного?

Пани Зося язвительно усмехнулась.

— Когда я проходила мимо двери пана Крабе, я слышала, как он несколько раз сказал: «Не огорчайся, дорогая, мы все уладим. Все будет хорошо». Мне стало ужасно интересно, к кому это он обращается, и я заглянула через просвет в шторах. Представьте себе, наш литератор держал в объятиях пани профессора Рогович, гладил ее по головке, а она плакала! Это же солидные люди, с жизненным опытом. У нее двое взрослых детей. И вдруг такая неосторожность! Я сразу заметила, что за ужином ей явно было не по себе! И уже несколько дней она в каком-то беспокойстве и возбуждении. Впрочем, надо признать: они ловко все скрывали. Даже я не догадывалась, что между ними что-то есть.

Тут полковник Лясота не выдержал и громко рассмеялся.

Думая, что офицер милиции согласен с ее рассуждениями, пани Зося тоже улыбнулась. Подпоручик обратился к старшему по званию:

— У вас есть еще вопросы, пан полковник?

— Я бы хотел уточнить некоторые детали. Во-первых, часто ли вы приезжаете в Закопане?

— Каждый год в октябре. Иногда и зимой.

— О да! Почти все ежегодно прибывают в октябре на «золотую осень в горах». Пана Крабе я вижу здесь четвертый раз. Редактор Бурский ездит сюда уже десять лет. Загродские тут постоянные гости. Адась тоже часто приезжает. Пан Земак появляется обычно в середине сентября и живет до середины следующего месяца. Только в этом году он приехал чуть позже. Одну лишь пани профессора Рогович я вижу здесь впервые.

— Возвращаясь наверх после ужина, вы видели, как инженер Жарский чинил телевизор?

— Видела, потому что заходила в салон.

— Зачем?

— Хотела уговорить Адама пойти на танцы.

— Но вы же условились с двумя молодыми людьми?

— Ну и что? С Адасем было бы веселей. В обществе он очарователен и превосходно танцует. А эти двое лучше себя чувствуют на лыжах, чем танцуя твист.

— Вы разговаривали с инженером?

— Предложила ему отправиться к «Ендрусю», но он пробурчал: «Зачем? У тебя есть гуральская гвардия». Я ответила, что не нуждаюсь в одолжениях, и вернулась к себе.

— Пан Жарский был с вами нелюбезен. Мог бы отвертеться более учтивым образом.

— Он ревнует. Мы подружились в прошлом году, и одна злющая ведьма даже насплетничала моему мужу. Пришлось объяснять Анджею, что здесь нет ничего дурного, только дружба и родство душ. Адась думал, что в этом году будет так же, но появились Яцек и Генек, и инженер дуется на меня, притворяясь, что я ему безразлична.

— Расскажите еще раз, как нашли Доброзлоцкого.

— Когда прибежала пани Рузя с криком, что ювелир весь в крови, мы бросились наверх. Я увидела большое красное пятно, и мне стало дурно. Помню, меня подхватил Адась. Очнулась я в своей комнате. Со мной были пан Крабе и инженер. Жарский сразу ушел, а пан Крабе остался, пока я не почувствовала себя лучше. Я выпила стакан воды и вышла в коридор. Пани профессор бинтовала Доброзлоцкому голову. Потом все спустились вниз, и я в том числе. Наверху остались директор и пани Рогович. В салоне инженер включил телевизор. Шла «Кобра», но ее уже никто не смотрел.

— Все ли были в салоне?

— Да. Директор тоже явился и спросил портье, вызвал ли он «скорую помощь» и милицию. Сказал, что пан Доброзлоцкий жив и есть надежда, что не умрет. Потом пришли мои мальчики, Яцек и Генек. О танцах речи уже не было. Редактор посоветовал им побыстрее убраться из «Карлтона». Тут приехала «скорая», а за ней — вы. Один из милиционеров задержал нас в салоне.

— А до нашего приезда никто из салона не выходил?

— Выходили. Почти все. Мы были очень взволнованы. Это проявляется у каждого по-своему. Спросом пользовался туалет, все курили. Некоторые поднимались в комнату за сигаретами.

— Вы помните, кто выходил из салона?

— Помню. Пан Ежи Крабе принес пайку «Вавеля». Он курит только эту марку. Ему нелегко: ведь в Закопане хороших сигарет не достать. Говорят, их раскупают чехи и венгры. Инженер тоже ходил за сигаретами. Ему-то ближе: он живет на первом этаже. Пани Рузя пошла на кухню и принесла нам кофе.

— И последний вопрос. Был ли пан Доброзлоцкий в дружеских отношениях с кем-либо из нынешних постояльцев «Карлтона»?

Пани Зося задумалась.

— Пожалуй, он ни с кем не дружил, хотя давно всех знал. Со мной знаком не меньше пяти лет. Всегда с большим уважением относился к пану Крабе. Над паном Земаком часто подшучивал, но считал его очень способным художником, хотя с излишними претензиями на современность и оригинальность. Я знаю, что с редактором Бурским он встречался в Варшаве. Они ходят друг к другу в гости и играют в бридж. Инженера Жарского пан Доброзлоцкий знает много лет. Не раз объяснял ему, что надо посвятить себя чему-то одному: искусству или технике. Гоняясь за двумя зайцами, Адам, как считал ювелир, ничего не добьется.

— Не понимаю.

— Жарский — металлург, но одновременно композитор-любитель, сочиняет песенки. Поэтому он член того же творческого союза, что и я.

— А пани профессор?

— Я с ней раньше не встречалась, но с паном Доб-розлоцким она поздоровалась как со старым знакомым. Может быть, они виделись в Варшаве?

— Выходит, все друг друга неплохо знали?

— Разумеется. Не думаю, чтобы пан Доброзлоцкий рискнул взять с собой в «Карлтон» столь ценные вещи и показывать их незнакомым.

— Словом, — съязвил подпоручик, — были только «свои люди», только друзья, только хорошие знакомые, и все-таки дело дошло до преступления. Как в басне про зайца, которого съели собаки из числа его лучших друзей.

Пани Захвытович ничего не ответила.

— Я думаю, — сказал полковник, — что мы не будем больше вас мучить. Можете вернуться к себе в комнату, но спать не ложитесь. Неизвестно, а вдруг понадобится ваша помощь? Вы прекрасно запомнили все происшедшее, и ваши показания облегчили нам работу.

— Я же актриса! Должна быть наблюдательной, — согласилась пани Зося и, чрезвычайно довольная собой, вышла из столовой.

— Я отправлю милиционеров к «Ендрусю» за этими парнями. Головой ручаюсь, что они на танцах. Рассказывают друзьям и знакомым про скандал в «Карлтоне». Не исключена вероятность сговора Пацины и Захвыто-вич. Допустим, он вышел через крыльцо, а вернулся по приставной лестнице. В комнате Захвытович они выждали, пока кончится ссора между художником и ювелиром, а потом вместе прикончили Доброзлоцкого. Это объясняло бы историю с лестницей.

— Сомнительно, — заметил полковник, — но надо их допросить. Чем быстрее, тем лучше. По-моему, Зося Захвытович в конспираторы не годится. Зато превосходно наслышана обо всем, что делается в пансионате. Хотя превратно толкует некоторые факты. Например, визит пани профессора к пану Крабе.

Вспомнив комментарий пани Зоей, оба милиционера рассмеялись. Полковник продолжал:

— Все-таки существует вероятность, хоть и минимальная, что преступление совершил Ядек Пацина. Может быть, он действительно влюблен в эту артисточку и ради нее похитил драгоценности… Впрочем, это мне не кажется правдоподобным. По-моему, Яцек ушел из пансионата раньше, чем Доброзлоцкий спустился вниз. Рузя говорила, что он звонил по телефону и напомнил ей про чай. Тогда Яцека в «Карлтоне», вероятно, уже не было. Пани Захвытович занималась своим макияжем не меньше двадцати минут. Обязательно надо выяснить, кому звонил ювелир за несколько минут до покушения. Вдруг это поможет напасть на след?

— В пансионате, — вмешался один из милиционеров, — ведется книга, в которую каждый, кто звонит, обязан записать номер абонента и время разговора. Можно проверить, кому звонил Доброзлоцкий.

— Очень важно время, когда он звонил. Это последние минуты перед покушением. А точное определение времени преступления поможет распутать дело.

Милиционер принес в столовую большую черную книгу. В ней имелись графы: «День», «Час», «Кто звонил», «По какому номеру», «В какой город», «Продолжительность разговора». Последним в книге значился Мечислав Доброзлоцкий. Время — 20.45. Телефон — 88–05. Графа «Продолжительность разговора» не заполнена. Просматривая другие записи, подпоручик установил, что никто из гостей не отмечает, как долго говорит по местному телефону, ибо это не влияет на оплату.

— Я знаю этот номер, — заявил сержант. — «Гранит», один из здешних пансионатов.

— Итак, можно утверждать с точностью до трех минут, что нападение на ювелира было совершено без десяти девять. Две-три минуты он разговаривал, потом заглянул в столовую, обменялся парой слов с пани Рузей и отправился к себе. А там его поджидал грабитель с молотком в руке.

— Я думаю, — добавил полковник, — завтра утром надо будет узнать в «Граните», кому звонил Доброзлоцкий и о чем разговаривал. Трубку, вероятно, взял портье. Он должен помнить, кого попросил к телефону.

— А что вы думаете, — спросил подпоручик, — о показаниях пани Захвытович? Помимо того что, по вашему мнению, не она виновна в преступлении?

— Эта дама лишь играет роль эксцентричной особы, над которой все потешаются. В сущности, это женщина умная, владеющая собой. Ее показания — верх совершенства. Она же не могла угадать, что нам известно и о чем мы будем спрашивать. И все-таки сказала нам лишь то, что хотела. Когда видела, что мы чего-то не знаем, она об этом умалчивала. И наоборот: догадываясь о нашей осведомленности, подтверждала уже известные факты. Причем таким образом, чтобы не навлечь на себя ни малейшего подозрения.

— Именно так. Словно не догадывалась, что ее подозревают, и ловко отводила возможные обвинения.

— Сразу поняла, что Яцек Пацина — крупный козырь в ее руках для подтверждения ее алиби. Даже не пыталась умолчать о весьма двусмысленном пребывании молодого человека у нее в номере.

— И все-таки ее показания, — заключил подпоручик, — для нас очень ценны. Хотя… Я думаю, она бросала подозрения на художника не только ради того, чтобы помочь правосудию.

— Конечно. Любопытно, что скажет пан Земак. Вряд ли он будет петь дифирамбы в честь кинозвезды.

— Даже падая в обморок при виде окровавленного ювелира, она позаботилась о том, чтобы рядом оказался сильный мужчина — пан Жарский. Эта женщина ничего не делает необдуманно.

— Полагаю, что ее наряды и демонстративное появление с молодым гуралем — это игра, а не роман и не настоящее чувство.

— Само собой, — согласился подпоручик. — Поэтому я и не могу с такой же легкостью, как вы, вычеркнуть ее из списка подозреваемых. Дамочка делает все, чтобы создать вокруг себя атмосферу чего-то необычайного. Понимаю, что начинающей кинозвезде реклама нужна как воздух, но ведь нужны и деньги. Ради карьеры некоторые шагают по трупам. Может быть, в данном случае это был труп ювелира? Такие деньги — хорошая стартовая площадка!

— Теоретически вы правы, — кивнул полковник. — Но факты этому скорее противоречат. Во всяком, случае, пани Зося дала нам в руки ниточку. Надо за нее потянуть. Вызовем на допрос этого художника.

— А я бы вам советовал пока оставить его в покое. Кое-что мы про него знаем. Может быть, другие показания бросят свет на визит пана Земака к ювелиру. Не будем преждевременно раскрывать карты, — предложил подпоручик. — Сейчас лучше пригласить инженера Жареного. Он все время находился в салоне, мог заметить что-нибудь любопытное.

— Пожалуйста, — согласился полковник. По его лицу было видо, что самостоятельность молодого офицера его удивила. Казалось, он будет единственным авторитетом в этом деле, а тут на первых же допросах подпоручик Климчак проявил себя как человек, который знает, чего хочет. Для полковника Лясоты это был не повод к недовольству, а скорее приятная неожиданность.

— Этот инженер, — заметил сержант, — часто бывает в Закопане. В последние годы я его не раз видел, и все с какими-то дамочками, каждый раз с новыми. От официантов из «Орбиса» я слышал, что пан Жарский умеет повеселиться с размахом.

— Пригласите пана Жареного, — распорядился подпоручик. — Может, он скажет нам что-нибудь про других обитателей пансионата.

 

Глава восьмая

— Сейчас мы побеседуем с инженером Адамом Жарским. Вдруг он сообщит нам что-нибудь важное? Все время находился в салоне. Это хороший наблюдательный пункт.

Жарский продиктовал протоколисту свои анкетные данные: инженер-механик, работает на заводе во Вроцлаве, проживает там же. Тридцать два года. Не женат.

— Что вам известно о случившемся в пансионате после ужина? — осведомился подпоручик.

— Боюсь, что очень мало. Со вчерашнего дня изображение на экране было скверное, а сегодня после обеда телевизор совсем перестал работать. В жизни «Карлтона» это настоящая маленькая трагедия, особенно в четверг, когда все ждут «Кобру». Я немного разбираюсь в телевизорах, вот и решил починить аппарат. Быстро поужинал, даже чаю не допил, и принялся за дело. Около девяти мне наконец удалось наладить этот чертов ящик. В результате выяснилось, что я напрасно трудился: все равно никто «Кобру» смотреть не стал. У нас раскрутился свой детектив, еще почище.

— После ужина и до девяти вы все время были в салоне?

— Дважды выходил, но ненадолго.

— Зачем?

— Сперва пошел на кухню. Там стоит ящик с разными инструментами. Мне понадобились плоскогубцы и отвертка. Я принес их в салон и взялся за работу. Но отвертка была чересчур велика и не годилась для винтиков в телевизоре. Я подумал, что у пана Доброзлоцкого наверняка есть маленькое долото. Отправился к нему, но мне не повезло: он ничем не мог помочь. Пришлось воспользоваться обычным кухонным ножом и перочинным ножичком.

— Когда вы были у Доброзлоцкого?

— Сразу после ужина. Сначала я пошел в салон, снял заднюю стенку телевизора и сходил за инструментами. Потом попытался воспользоваться отверткой. Она не годилась, и я поднялся наверх.

— В столовой кто-нибудь был?

— Я туда не заглядывал. Когда проходил по коридору, видел лишь Рузю.

— Прошу рассказать подробнее о вашем пребывании в комнате ювелира.

— Я мало могу рассказать. Постучал, услышал «войдите» и отворил дверь. Внутрь даже не заходил. Пан Доброзлоцкий сидел в кресле и читал книгу. Я спросил, есть ли у него маленькая отвертка или долото, которым можно пользоваться как отверткой. Ювелир ответил, что у него имеются только резцы для гравировки по металлу, но ими нельзя откручивать винтики. Ну, я извинился и закрыл дверь.

— Балконная дверь была открыта?

— Не заметил. Наверное, нет, иначе был бы сквозняк. Я ведь стоял прямо в дверях, но не чувствовал никакого движения воздуха.

— А шкатулка была на столе?

— Нет. А может, и была… Нет, наверняка нет! Теперь точно припоминаю. На столе я видел обычную шкатулку с гуральской резьбой. Была открыта, и я заметил какие-то побрякушки, вроде тех, которые пан Доброзлоцкий продал сегодня утром на Гевонте.

— В котором часу вы заходили к ювелиру?

— Увы, я не смотрел на часы. Вообще, что касается точного времени, я ничем не смогу помочь. Я торопился скорей починить этот окаянный телевизор и ничего вокруг себя не замечал. Только закончив работу, посмотрел на часы.

— У Доброзлоцкого кто-нибудь был?

— Нет. Он сидел один и читал книгу.

— Вы видели кого-нибудь на кухне?

— Да. Там был повар и две его помощницы. Мы обменялись парой слов насчет телевизора. Повар предложил принести аппарат из «Соколика», если мне не удастся наладить здешний.

— Когда вы шли к Доброзлоцкому или возвращались от него, вы кого-нибудь встретили?

— Нет. Никого. Впрочем, это заняло совсем немного времени. Я быстро поднялся на второй этаж и тут же вернулся в салон. Мне было некогда. Я боялся, что у меня ничего не выйдет и придется бежать за другим телевизором. Ну, и самолюбие тоже играло роль. Если уж я взялся за работу, стыдно было бы с ней не справиться.

— Понимаю, пан инженер. А во время работы никто к вам не заглядывал?

— Один раз кто-то заглянул, но когда я поднял голову от телевизора, уже никого не было. Еще заходила пани Зося.

— Чего она хотела?

— Собиралась на танцы с двумя поклонниками. Но этого ей показалось мало. Она попыталась запрячь и меня в свою колесницу.

— Вы, кажется, старые знакомые?

— В пошлом и позапрошлом году встречались в «Карлтоне», только и всего.

— А я думал, это давний роман или любовь.

— Ошибаетесь. Не терплю толкотни.

— Больше никто не заходил?

— Пани Медяновская. Мы немного поговорили, но она быстро ушла. Не хотела мне мешать.

— С пани Медяновской вы тоже познакомились в «Карлтоне»?

— Нет. Я знал ее раньше. Мы оба родом из Вроцлава. Ее брат — инженер на том же заводе, что и я. Она до недавнего времени также работала во Вроцлаве. Лишь три года назад Медяновская переехала в Варшаву и получила место в американской фирме.

— Вы когда-нибудь видели этот молоток?

— Конечно. Это молоток из ящика с инструментами на кухне. Сегодня пани Медяновская из-за него чуть ногу не свихнула. Потом пани Зося стала им грозно размахивать и, наконец, швырнула на диванчик в холле.

— Когда вы шли к Доброзлоцкому за отверткой, молоток лежал в холле?

— Я его не видал. Правда, я особо не смотрел по сторонам, слишком был поглощен этим проклятым телевизором. Но если бы молоток лежал на видном месте, я бы его заметил. Он бросался в глаза на красной обивке дивана. Тем более, холл невелик, и там горит яркая лампа. Я почти уверен, что молотка не было.

— Вы видели, чтобы Яцек Падина входил или выходил из «Карлтона»?

— Как он заходил, я не видал. А на обратном пути его трудновато заметить: он имеет обыкновение покидать одну из комнат пансионата поздно ночью. И не через дверь, как все люди, а «прыжком оленя» с балкона на террасу. Иногда он взбирается наверх весьма романтичным способом: по приставной лестнице, как Ромео к Джульетте. Даже жаль, что он не играет на мандолине и не поет серенады. Это доставило бы мне дополнительное развлечение. Мало того что эти прыжки будят меня по ночам. Частенько я вскакиваю с постели в полной уверенности, что началось землетрясение. Однако к чему сплетни? Может, переменим тему? Я видел обоих поклонников нашей кинозвезды, но уже после трагического происшествия. Они явились в салон, чтобы сопровождать пани Зоею на танцы.

— А раньше, около восьми вечера, вы не видели Яде? ка Падину?

— Я ведь уже сказал, что не видел. Что я мог заметить, копаясь в телевизоре в углу салона? Оттуда не видна даже дверь моего номера, хотя он находится в метре от входа в салон.

— Жаль. Вы — единственный человек, который все время был на первом этаже. Если бы мы узнали, кто и когда поднимался по ступенькам, кто и когда спускался сверху, когда именно пропал молоток, — мы были бы близки к разгадке.

— Увы, больше ничем не могу помочь.

— А кого из обитателей «Карлтона» вы знаете лучше всего?

— Во-первых, как я уже сказал, пани Медяновскую. С ней мы вместе работали.

— Где?

— В одном из управлений заграничной торговли.

— Что там делала пани Медяновская?

— Официально занимала должность советника. Вела переписку на иностранных языках. Она неплохо владеет английским, немецким, французским и даже чешским.

— А потом она бросила эту работу?

— Разумеется. Наладив контакты с иностранцами, она перешла в американский концерн, поставляющий в Польшу машины. Ей удалось получить приличное место, ведь она хорошо ориентируется в промышленных сферах. Американцы дали ей недурное жалованье и не просчитались. Им стало известно, что мы вынуждены вступить с ними в переговоры, так как без некоторых американских машин не можем полностью наладить производство. Ничего удивительного, что концерн из США до сих пор признателен пани Медяновской и продолжает платить ей жалованье, хотя она, в сущности, ничего не делает.

Полковник слегка улыбнулся.

— Хорошо устроилась. Можно позавидовать.

— И есть чему. Зарплата в долларах. Подарки и связи…

— Она замужем?

— Разведена. Муж, кажется, служил в Армии Крайовой, а года два спустя после войны сбежал за границу. Оттуда он не вернулся, прислал только заявление о разводе. Впрочем, и пани Бася времени не теряла, а с иностранцами снюхалась уже потом.

— А почему она не выехала за границу? При ее связях, о которых вы говорите, это было бы нетрудно.

— Несмотря на снобизм, она не глупа. Прекрасно понимает, что чего-то стоит только в своей стране.

— Поясните!

— Это же очевидно. Когда приезжают представители крупного концерна, американские миллионеры, пани Медяновская при них — первое лицо. Устраивает встречи, аудиенции у министров и директоров промышленных предприятий. Кроме того, возит этих господ по стране и организует досуг. Не исключая легких романов… А если бы выехала в Англию или США, стала бы там одной из многих рядовых служащих, которые главного директора видят раз в год, беседуют с ним раз в десять лет или вообще никогда. А пани Медяновская расчетлива. Поэтому она до сих пор не вышла замуж, хотя претендентов на ее руку хватало.

— Но ведь она могла найти богатого иностранца?

— Ох, — язвительно усмехнулся инженер. — Приезжая к нам, эти господа настроены скорее развлечься, нежели жениться. Предпочитают улаживать такие дела при помощи подарков. С нашей точки зрения — весьма ценных. А по их счету — мелочь, входящая в путевые расходы. Пани Бася знает, на что можно рассчитывать, и в своих претензиях не зарывается. Сейчас строит себе виллу на Мокотове.

— Да? — удивился подпоручик. — Одинокая женщина, и вдруг — вилла!

— Подробности мне неизвестны. Знаю лишь, что пани Медяиовская хвалилась в «Карлтоне», дескать, такого жилья, какое будет у нее, в нынешней Варшаве немного. Даже телефоны под цвет мебели доставят из Швеции.

— Интересно! Ее доходов достаточно, чтобы так роскошно жить?

— Официально, конечно, нет. Больше ничего не скажу. Боюсь, что и так много насплетничал.

— Нет-нет, пан инженер. Это частная беседа, не для протокола. Вы думаете, что она была способна схватить молоток и отправиться наверх, к ювелиру?

— Пожалуй, все-таки нет. Она ловкая, даже хитрая, но и осторожная. Десять с лишним тысяч долларов, которые она могла бы выручить за побрякушки, имеют для нее ценность только в Польше. Она понимает, что за рубежом этого чересчур мало, чтобы с комфортом устроить свою жизнь. А о комфорте она заботится! Переутомляться не любит. Ей нужна хорошая должность. Такая, чтобы работать несколько часов в день или даже несколько дней в месяц. В конце концов она ее нашла и будет за нее держаться.

— А психологически она способна на такой поступок?

— Несомненно. Хладнокровно проломила бы кому-нибудь череп, если бы это входило в ее расчеты. И потому-то я думаю, что она ни при чем.

— А не говорила вам пани Медяновская о планах отъезда за границу?

— Не раз говорила о блестящих предложениях со стороны американских друзей. На выбор: Италия, Англия, Америка. Но я в это не верю. Конечно, столь крупный концерн может взять ее на работу в любой стране, но на незначительной должности. В Англии все превосходно владеют английским! А в Польше знание языка — козырь пани Баси. Огромная разница.

— Кого еще из гостей «Карлтона» вы знаете?

— Все прочие, кроме пани Рогович, постоянно живут в Варшаве. Я там бываю редко. Но здесь со всеми, кроме пани профессора, неоднократно встречался. Так сложилось, что одни и те же люди берут отпуск в октябре и проводят его в горах. Мало кому известно, что погода в Татрах в октябре чудесная: тепло и солнечно. Я мог бы сказать, что знаю в лицо всех, кто в это время ездит в Закопане. Если человек один раз так использует отпуск, через год снова приедет. Вот и сложилась в «Карлтоне» компания, которая называет себя «октябристами» и встречается здесь в это время года.

— Больше вы ничего не можете сказать о ваших «сотоварищах»?

— Ничего. Правда, мы всегда собираемся в «Карлтоне», но близких отношений у мени нет ни с кем. Встретишься с кем-нибудь из них не в Закопане, и после нескольких фраз говорить уже не о чем. Да это и понятно. Кроме воспоминаний об отдыхе, нас ничто не связывает. Но встречи наши происходят каждый год, вместе гуляем, играем в карты, развлекаемся… Можем закатиться куда-нибудь. И неудивительно, что все мы друг про друга довольно много знаем. Я бы это назвал своего рода «каникулярной дружбой», которая распространяется только на Закопане и, кроме этого, ни в чем не проявляется. Все нынешние гости пансионата прекрасно знают, что я инженер, работаю во Вроцлаве и, сверх того, сочиняю музыку к песенкам. Им известны мои вкусы, характер, привычки. Но зато они не имеют представления о моих занятиях и образе жизни в городе на Одре. И наоборот. Я знаю, чем занимаются мои соседи по пансионату, каковы приблизительно их доходы, какую репутацию имеют в обществе или на работе, но даже адрес кого-либо из них мне неизвестен.

Подпоручик прекратил расспросы.

Пока Жарский просматривал и подписывал протокол, полковник придвинулся к столу и спросил:

— А какой телевизор в «Карлтоне»? Это, разумеется, не для протокола.

— Чехословацкая «Тесла». Большой аппарат, с широким экраном, дюймов двадцать семь. Такие покупают, как правило, для учреждений. Раньше он неплохо работал, а сейчас — полная развалина. Каждый его настраивает, крутит, даже если не умеет с ним обращаться. В таких условиях уже через три года телевизор можно выбрасывать…

— У меня старая «Висла», — продолжал полковник, угостив инженера и подпоручика сигаретами. — Маленькая, но я не жалуюсь. А у вас какая марка, пан инженер?

— У меня вообще нет телевизора. Холостяку он не нужен.

— Верно, — рассмеялся полковник. — Неженатому доступны более приятные развлечения, чем вечера у голубого экрана.

Инженер и подпоручик усмехнулись в ответ.

— У моей «Вислы» иногда барахлит стабилизатор звука. Самая частая неисправность. Трещит и попискивает, аж ушам больно. Наверное, и здесь то же самое.

— В «Карлтоне» аппарат совершенно расстроен. Мне пришлось проверить детали и укрепить винтики. Стабилизатор тоже барахлит.

— Завидую людям, которые могут все сами починить. Я в этом отношении абсолютный профан. Даже пробки у счетчика для меня проблема. Сразу пережег стояк. Знаю лишь, что у «Вислы» восемь ламп, умею ее настроить и отрегулировать, когда помехи. А с прочей ерундой приходится обращаться к мастеру. Хуже всего, что этой персоне надо платить столько, сколько заломит. Полчаса станет рассказывать, какая была трудная работа, сколько деталей заменил и как при этом намучился. Я же вынужден верить каждому слову… А «Тесла» еще сложнее устроена? Это какой аппарат? Двенадцатиламповый?

Инженер вежливо кивнул:

— Конечно, «Тесла» больше размером и аппаратура сложнее. Но если человек разбирается в этом деле, то все равно, какой телевизор чинить — восьми- или двенадцатиламповый. Принцип тот же.

— Не будем вас задерживать, пан инженер. Уже поздно, и остальные гости нервничают.

Жарский встал из-за стола.

— Вы уже кого-нибудь подозреваете?

— Это не так-то просто, — быстро ответил полковник. — Похоже, дело бесперспективное. В конце концов, в «Карлтон» можно войти и выйти, не привлекая внимания. Доказательство — Яцек Пацина, про которого мы лишь случайно узнали, что этим вечером он был в пансионате, в комнате по соседству с ювелиром. Думаю, кто-то проник в «Карлтон», намереваясь совершить кражу, увидел молоток и на всякий случай сунул в карман. На втором этаже подергал все двери, нашел незапертую, забрался к Доброзлоцкому, увидел на столе драгоценности, что-то сказал ювелиру, объясняя свое вторжение, и вышел из виллы. На улице уже стемнело. Бандит приставил к балкону лестницу и ждал, когда ювелир выйдет из комнаты. Тогда он разбил стекло, залез внутрь и схватил шкатулку. Услыхал шаги в коридоре и понял, что Доброзлоцкий возвращается. Притаился с молотком за дверью, стукнул ювелира, выскочил в коридор и быстро сбежал вниз. Риск кого-нибудь встретить был минимальный. Да и кто бы его остановил? В пансионате не принято спрашивать, к кому человек приходит с визитом. Выйдя с драгоценностями в кармане, грабитель подбросил молоток на диванчик в холле. Но он не успел убрать приставную лестницу и отнести ее на обычное место, к стене «Соколика».

— Интересная версия, — согласился инженер. — Логично объясняет все происшедшее. Но мне кажется, виновника надо искать среди тех, кто хорошо знал, что у Доброзлоцкого хранятся огромные ценности и где находится приставная лестница, потому что сам не раз ею пользовался, взбираясь на один из балконов. Если б я вел расследование, в первую очередь проверил бы эту версию, пока следы еще не остыли. Когда я увидел Доброзлоцкого на ковре с разбитой головой, то сразу подумал, что это не несчастный случай, а преступление. И обморок некой особы меня не удивил… Впрочем, опасаюсь, что я и так чересчур много наговорил.

— Ни в чем себя не упрекайте, пан инженер. Наши мысли сходятся, — ответил полковник. — Как раз по этому следу мы идем. Благодарю вас за ценную информацию.

Инженер слегка поклонился и вышел.

— Какого вы мнения об этих показаниях? — осведомился полковник.

— Они нам мало что дают, — изрек подпоручик. — Любопытно, что он обвинил пани Зоею и ее приятелей. Пани Медяновскую тоже не пощадил. В такой ситуации каждый говорит про своих знакомых больше дурного, чем хорошего. Таковы уж люди. Но даже по этой отрицательной характеристике можно судить о некоторых качествах пани Барбары. Это особа решительная, стремится преуспеть в жизни, борется за свое положение. Думаю, пан инженер — один из неудачливых претендентов на руку хорошо обеспеченной служащей американского концерна. Отсюда и грубые нападки, вплоть до обвинений в промышленном шпионаже. Во всяком случае, мы узнали, что пани Медяновская строит виллу на Мо-котове. Это дорогостоящая затея! Деньги ей могут быть кстати.

— А кому они некстати? — рассмеялся полковник. — Вам? К примеру, мне — очень даже кстати… Боже ты мой, миллион злотых!

— Интересно, — начал подпоручик, — его…

Молодой офицер не закончил фразу. Провел рукой по лбу и сказал извиняющимся тоном:

— Мне пришла в голову глупая мысль. Наверняка пустяки. Я полагаю, что и инженер сказал нам только то, что пожелал сказать. Как пани Зося Захвытович. В этом отношении их показания сходны.

— Каждый из этих людей знает, что его подозревают. В той или иной степени. Поэтому все отвечают с осторожностью и как можно меньше говорят о себе.

— Инженер, в сущности, вне подозрений, — заметил подпоручик. — Он сидел внизу, в салоне, и все знали, что он занят починкой телевизора. Мог бы побольше рассказать про своих соседей. А он говорил только о двоих, при этом о женщинах.

— Зато говорил очень дурно.

— Медяновскую прямо не обвинял.

— Зато не постеснялся с пани Захвытович и ее приятелями. Жарений слишком умен, чтобы одинаково обвинить и ту и другую, при том, что они не могут быть сообщницами. Но он и так своего добился. По крайней мере, ему кажется, что добился. Если мы очистим от подозрений пани Зоею, следующей в нашем списке будет Медяновская.

— Настоящий пинг-понг.

— Каждый старается отвести от себя подозрения в совершенном преступлении. Неудивительно, что в этой ситуации все стремятся переложить их на кого-нибудь другого… Однако, — заключил полковник, — показания инженера я считаю очень важными и думаю, что придет время, когда мы к ним вернемся.

 

Глава девятая

Вошел сержант и доложил, что двое разыскиваемых, Пацина и Шафляр, найдены и доставлены в «Карлтон». Сидят в переговорной кабине, под охраной одного из милиционеров.

— Где вы их обнаружили? — поинтересовался подпоручик.

— Известное дело, сидели у «Ендруся». Обещали каждому, кто принесет им рюмочку, рассказать такую штуку, что тот со стула свалится. Любители нашлись, ведь сейчас в Закопане мертвый сезон и ничего занятного не происходит. Даже спасателям в горах делать нечего. Неудивительно, что рюмочек было порядочно, и оба парня изрядно под хмельком.

— Давайте сперва Шафляра, — решил подпоручик. — А второй пусть ждет. И ни с кем не переговаривается.

— Ясное дело. Я же их отвел в телефонную кабину, поставил между ними милиционера и сказал, что если кто рот разинет, плохо будет. Сидят и дрожат. Особенно второй, Яцек Пацина. Видно, перепуган насмерть.

— Ладно, разберемся. Пока приведите Шафляра, а Пацину по-прежнему стеречь, чтобы не общался ни с кем из гостей.

— Будьте спокойны, — ответил сержант и вышел.

Генрик Шафляр, проводник в горах, работник одного из домов отдыха, оказался крепким молодым парнем. Узкие штаны обтягивали его мускулистые ноги. Широкие плечи, жилистые руки и мощная грудная клетка позволяли сразу распознать человека с отличной физической подготовкой, натренированного походами в горы. С таким телосложением контрастировала удивительно маленькая голова. Светлые волосы кудрявились без помощи парикмахера, голубые глаза настороженно блестели.

— Осрамили вы нас, пан поручик, на все Закопане! Тащить нас из «Ендруся» под дулом автомата, словно каких-нибудь бандюг? Если б вы сказали или позвонили, что надобно явиться, мы давно бы тут были.

— Сдается мне, вы не очень-то сюда рвались. Когда мы ехали в «Карлтон», видели, как вы со всех ног улепетывали вниз по улице. Вот и пришлось вас пригласить и дать конвой, чтобы с дороги не сбились. Теперь выкладывайте всю правду. Мы и так все узнаем.

— Пан начальник нынче не в духе. Но что поделаешь? Может, встретимся в другом месте и в другое время. Я скажу правду, мне скрывать нечего. Что вы хотите узнать?

— В котором часу вы в первый раз пришли в «Карлтон»?

— Если этот — второй, то первый раз мы были в девять. Может, чуть позже. Как раз ювелира нашли с проломленным черепом. Говорят, еле дышал. Что, уже загнулся?

— Не ваше дело. Я спрашивал, когда вы приходили до этого.

— Мы не приходили.

— Кто из вас приставил лестницу? Наверное, ты, потому что Пацину видели, когда входил через крыльцо.

— Яцек здесь был? Теперь понятно, почему я битый час ждал его у «Кмицица». А лестницы я не приставлял.

— Когда вы были у «Кмицица»?

— Я пошел туда прямо с работы. Ужинал, как всегда, в столовой на службе. Потом проводил запись на экскурсию. Завтра мы идем на Червоные Верхи. Надо было сделать объявление, переписать желающих и собрать деньги за билеты на фуникулер. Ушел я уже после восьми. С Яцеком мы условились встретиться у «Кмицица», а потом зайти за пани Зосей и отправиться к «Ендрусю». Жду и жду… Он опоздал на целый час и начал заправлять арапа, мол, встретил приятеля и помогал ему искать квартиру. А оказывается, Яцек хотел меня надуть! Мог ведь сказать, что в моем обществе не нуждается. Я бы не стал скандалить.

— Ну, неизвестно. Женщина красивая, хорошо одевается, киноартистка.

Проводник громко рассмеялся.

— Хорошо одевается! По улице с ней стыдно пройти. Люди глазеют, машины останавливаются, даже лошади ржут. А что толку? Мало ли красивых девчат приезжает каждые две недели в мой дом отдыха! И не так задаются, как эта цаца. У нее явно не все дома.

— Не преувеличивайте.

— Не верите, пан поручик? Как-то она меня встретила на улице и говорит, чтобы я к ней вечером обязательно зашел, только чтобы никто меня не заметил. Говорю, мол, ладно, приду, и спрашиваю, в котором часу. Отвечает, что после девяти, велит приставить лестницу и залезть к ней через балкон. Мне это не больно-то улыбалось, но раз обещал прийти, деваться некуда. Поплелся я в «Карлтон». С улицы вход был закрыт, но тут подвернулся портье, Ясик. Он меня и впустил. Я говорю Ясику (его я хорошо знаю, вместе в школе учились), что надо, мол, по лестнице влезть на балкон. Парень чуть не упал со смеху. «Воображаешь, — говорит, — что ты один по этой лестнице шастаешь? В этом сезоне у пани Зоей мода на приставные лестницы. Я уже не одному помогал тащить». Влез я по лестнице на балкон и в комнату. А пани Зосенька заводит разговор про кино, про писателя какого-то, что умер во Франции, а раньше жил в «Соколике» и когда-то поцеловать ее пытался. Слушаю себе, мне это ни к чему, а она болтает и болтает. Спать мне хочется, намотался я в горах, утром снова экскурсия, а она все говорит. Спрашиваю, наконец, зачем звала, объясняю, что парень я простой, эти трали-вали не для меня. Попрощался с артисткой, спустился по лестнице и дал себе зарок, что больше не попадусь. Пусть Яцек один лазает.

— Зачем же ты договорился идти с ней и Яцеком на танцы?

— Мне это было без надобности, но она встретила нас обоих и просила с ней пойти. Яцеку она, видать, приглянулась, он сразу согласился. А мне не больно хотелось. Говорила, что хорошо повеселимся. Мол, она нарядится так, что все глаза вылупят.

— Так и сказала? Когда?

— Дня два назад. Сегодня мне позвонила, напомнила про танцы и хвасталась что, как войдет в зал, все бабы окочурятся.

— Напоминаю, Шафляр, что ваши показания очень важны, — предупредил подпоручик. — Если это неправда, плохо вам будет!

— Пан поручик, я правду говорю. У алтаря в костеле могу поклясться! Пусть меня первая же лавина накроет, если соврал!

— Ну ладно, ладно! Мы все проверим. В «Кмицице» вас кто-нибудь видел?

— Конечно, видели. Официантка Марыся может подтвердить: я пришел сразу после восьми и просидел целый час. Мы с Яцеком ушли ровно в девять. И одна дама из «Карлтона» тоже меня видела. Я пришел раньше, она — минут через десять. Выпила кофе и ушла.

— Что за дама?

— Фамилии не знаю. Живет на третьем этаже. Кажется, работает у американцев. Ходит в коричневой дубленке.

— Пани Барбара Медяновская, — дополнил подпоручик показания Шафляра.

— Мне кажется, парень сказал правду, — заметил полковник Лясота, когда Шафляр вышел. — Но я с вами согласен, поручик: отпускать его пока нельзя. Пусть ждет.

— Я тоже считаю, что он не врал. Так значит, пани Зося?

— Возможно, она и пошла бы на преступление, чтобы завладеть драгоценностями, но лишь в том случае, если б могла их носить и всех удивлять. Из-за одних только денег она бы на это не решилась. Впрочем, в ее вину я поверю, если вы мне объясните, когда и каким образом она приставила лестницу к балкону.

— Да, — согласился подпоручик. — С этой лестницей и с молотком больше всего трудностей. Одно противоречит другому. Посмотрим, что скажет второй поклонник кинозвезды.

В отличие от своего друга, Яцек Пацина не пытался хорохориться. Был напуган, вел себя скромно и вежливо. Отказался от предложенной сигареты, сел на краешек стула. На вопросы отвечал тихим голосом.

— Во сколько вы пришли в «Карлтон»? Я имею в виду, в первый раз?

Лыжник еще больше смутился, долго молчал и с трудом выдавил:

— В пятнадцать минут девятого.

— Поднимаясь на второй этаж, кого-нибудь встретили?

— Нет. Только телевизор страшно хрипел. Я заглянул в салон. Инженер Жарский с ним возился, но меня не заметил.

— Что вы делали в комнате пани Захвытович?

Яцек совсем сконфузился.

— Я хотел ее уговорить не ходить на танцы, — прошептал он. — Чтобы мы у нее остались. У меня сегодня охоты не было идти к «Ендрусю».

— Ты так любишь беседовать о литературе и кино? — съязвил подпоручик. — Вы же условились с Гене-ком Шафляром пойти втроем.

— Да, но если б она согласилась остаться дома, Тенек не стал бы злиться. Тенек — свой парень. Зося его не интересует. У него столько баб из отдыхающих, прямо отбою нет.

— А на тебя они и не глядят? — рассмеялся подпоручик Климчак.

Пацина покраснел.

— Может, и глядели бы, да мне пани Зося очень нравится. Такая оригинальная и интеллигентная. Никогда не знаешь, что скажет и что сделает. Настоящая артистка!

— А как твои тренировки? Кажется, тренер велел тебе со штангой упражняться?

— Да-да! — обрадовался лыжник. — Откуда вы знаете?

— Поэтому ты так часто лестницу таскаешь?

Полковник Лясота громко расхохотался — так забавно выглядел молодой лыжник.

— Я ведь… — пытался он оправдаться, но тут же замолчал.

— Скажи, Ядек, может, ты не через крыльцо вошел, а, как обычно, приставил лестницу и влез на балкон?

— Да нет, нормально пришел, через дверь.

— Странно. А обратно шел через крыльцо или прыгал с балкона на террасу?

Яцек покраснел как рак. Он понял, что подпоручик над ним вовсю потешается, но не мог уразуметь, откуда офицер все знает.

— Ну, смелее, Пацина, — подбадривал Климчак. — Язык вы, что ли, проглотили?

— Через крыльцо.

— А теперь, когда вы убедились, что нам все известно, говорите правду. Что произошло в комнате пани Зоей?

— Я ее упрашивал. Хотел, чтобы мы у нее остались, а она рассердилась и выставила меня за дверь.

— Почему?

— Сказала, что я ей лицо испортил. И тушь на ресницах размазал.

— Наверное, в комнате было слишком жарко, — проворчал подпоручик. Протоколист не выдержал и прыснул со смеху, что совсем доконало Пацину. — А когда ты размазывал ей тушь на глазах, пан Доброзлоцкий был у себя в номере?

— Был. Я слышал.

— Один был? Из тебя слова клещами надо тянуть.

— Не один. Он с кем-то ссорился. А тот обозвал его цыганом.

— Цыганом?

— Да, цыганом. Кричал: «Ты лудильщик!» А лудильщики — это цыгане.

— Что еще ты слышал?

— Я не прислушивался. Был занят.

— Тушью? И долго они ссорились?

— Нет, недолго. Тот ушел и дверью хлопнул, чуть с петель не слетела.

— Ты узнал по голосу, кто это был?

— Не узнал.

— А пани Захвытович тебе не сказала?

— Велела мне убираться вон и без Шафляра не возвращаться.

— А помнишь, в котором часу ты ушел?

— Я на часы не смотрел. Обозлился на Зоею. Наверное, было примерно без двадцати девять. Из «Карлтона» я пошел прямо к «Кмицицу», там Генек ждал. На часах в раздевалке было без десяти девять, а от «Карлтона» до «Кмицица» не больше десяти минут ходу.

— Пани Зося не велела тебе приставить лестницу к балкону?

— Что вы, пан поручик, заладили про эту лестницу? Раз или два я по ней лазил, а смеху на целых десять раз.

— Почему ты влезал по лестнице?

— Пани Зося говорила: «Если кто влюблен, то к милой сумеет и ночью по лестнице взобраться». Рассказывала, что в Испании все так делают. А может, во Франции.

— И прыгать с балкона тебе приказывала?

— Э-э-э, нет! Просто зачем тревожить портье, если там и двух метров не будет?

— Послушай, Яцек, а почему пани Захвытович так настаивала, чтобы именно сегодня идти к «Ендрусю» на танцы? Она тебе говорила?

— Да. Говорила, что на ней будет такая брошка, какой в Закопане еще никто не видывал. Ювелир ей обещал одолжить эту побрякушку, чтобы проверить, обратят ли люди внимание.

— Когда она это сказала?

— Два-три дня назад. Мы с Генриком шли по улице и ее встретили. А потом я был у нее в номере, и она опять помянула, что охотно наденет эту брошку.

— А сегодня об этом была речь?

— Ни слова.

— А может, она показывала тебе серебряную брошку и колечки?

— Не показывала. Но на столике что-то такое блестело.

— Ты видел этот молоток?

Яцек Пацина с любопытством оглядел упомянутый предмет и отрицательно покачал головой.

— Не видел. Обыкновенный молоток.

— Я тебе напомню. Он лежал в холле, на диванчике.

— Не видел. Я быстро прошел через холл и взбежал по ступенькам. Возвращаясь, тоже по сторонам не глазел.

— А по дороге кого-нибудь встретил?

— На лестнице никого не было. Но когда я от Зоей выходил, пан Ежи Крабе был у двери в комнату Доброзлоцкого,

— Точно пан Крабе? Ты уверен?

— Уверен. В коридоре свет горел. Когда я открыл дверь и вышел от пани Зоей в коридор, пан Крабе как раз закрывал дверь в номер ювелира. Я его узнал, хотя он спиной ко мне стоял.

— Ты знаешь гостей «Карлтона»?

— В лицо всех знаю. Но по фамилии только некоторых. Знаю пана Жарского. Он и прошлой осенью приезжал. Несколько раз мы вместе в горы ходили. Знаю, что он из Вроцлава и работает на комбинате. Хорошо знаком с редактором Бурским. Он часто приезжал репортером на лыжные состязания. И в горы он каждый год ходит. Мы не раз встречались. Знаю пана Доброзлоцкого…

— Откуда?

— В прошлом году пан Доброзлоцкий тоже был в «Карлтоне» и часто выбирался в горы. Нас познакомила пани Зося. А ювелир спрашивал, можно ли присоединиться к группе, которую ведет Тенек Шафляр. Поэтому мы оба его знаем. Пани Захвытович с ним в дружбе. Он не раз говаривал, что любит ее как отец. И посмеивался, мол, если б это была его родная дочь, он бы ее лучше воспитал, не такой взбалмошной…

— Говорила ли пани Зося, чем занимается пан Доброзлоцкий?

— Он сам сказал, что у него срочная работа, и поэтому сейчас ему недосуг в горы ходить. Зося объяснила, что он готовит на выставку какие-то вещи из золота и дорогих камней.

— А не говорила пани Захвытович, сколько могут стоить эти драгоценности?

— Нет, она их не видела. Ювелир не позволял смотреть, как он работает. Рассказала только, что пару дней назад зашла в комнату пана Доброзлоцкого и увидела красивую брошку. Эту брошку она и хотела нацепить на танцы.

— Пан Доброзлоцкий ей обещал?

— Не знаю. Тогда он заявил, что брошь не закончена, и сразу спрятал ее в шкатулку. Зося не сказала, заходила ли потом об этом речь. Но, видно, надеялась, что раз он ее так любит, то позволит надеть эту побрякушку.

— Хороша побрякушка, — вздохнул полковник и добавил: — У меня нет вопросов.

— Мы проверим ваши показания, — строго произнес подпоручик. — И если они правдивы, отпустим вас домой. А пока подождите.

— Когда ж я домой вернусь? Скоро двенадцать, а мне утром на тренировку идти!

— Ты еще позже отсюда уходил и не жаловался.

Яцек Пацина благоразумно промолчал, подписал протокол и покинул столовую в сопровождении милиционера.

 

Глава десятая

— Черт бы побрал это дело! — простонал подпоручик. — Шло к тому, что нападение совершил один из них. А после допроса вижу, что Генрик Шафляр ни при чем. Может, Яцек? Сам не знаю. Может, пани Зося? И пан Крабе, оказывается, был у ювелира. Ничего не понимаю.

— Пока мы всех не допросим, у нас не будет полной картины того, что делалось в «Карлтоне» между половиной восьмого и моментом, когда горничная нашла Доб-розлоцкого с разбитой головой. Важнее всего время от 20.45, когда ювелир закончил телефонный разговор и вернулся наверх, до 20.55, когда он уже лежал на полу. Главное — эти десять минут!

— Яцек мог приставить лестницу к балкону, забраться по ней на второй этаж и похитить драгоценности. Он знал, что во время «Кобры» отдыхающие сидят у телевизора. Влез на балкон и ждал подходящего момента. В номере ювелира никого не было, и Яцек думал, что Доброзлоцкий к себе не вернется. Он не мог предполагать, что ювелир только вышел позвонить. Пацина вы-шиб стекло, проник в комнату и, захваченный врасплох возвращением ювелира, взялся за молоток.

— А потом?

— Украл драгоценности и тем же путем скрылся из виллы. Пошел к «Кмицицу». А учитывая, что он превосходно бегает, дорога заняла у него меньше пяти минут. Мог там появиться в то время, которое назвал Шафляр. Вместе вернулись в «Карлтон». Проходя через холл, Яцек подбросил на диванчик взятый им раньше молоток. Сделал это для того, чтобы подозрение пало на одного из обитателей «Карлтона». В результате мы получаем решение двух не согласующихся проблем: приставной лестницы и молотка.

— Это правдоподобная и интересная версия, — кивнул полковник Лясота. — Хотя я полагаю, что разработка столь сложного и хитрого замысла выходит за рамки умственных способностей этого парня. Не думаю, что пани Зося своими ночными беседами успела настолько повысить его интеллектуальный уровень. Но в вашем рассуждении, поручик, есть один слабый пункт.

— Какой?

— Пани Зося Захвытович признала, что «одолжила», деликатно выражаясь, шаль из пустого номера супругов Загродских. Сделала это после того, как от нее ушел Яцек, а она поправила прическу и макияж, пострадавший от «аргументов» Пацины, который убеждал ее остаться дома. Зося должна была проходить по балкону в то время, когда Яцек поджидал ухода ювелира или когда он удирал из пансионата с драгоценностями. А пани Зося категорически утверждает, что лестницы у балкона не было.

— Захвытович была в сговоре с Яцеком.

— Повторяю: это не похоже на правду. Зося могла бы тайком взять драгоценности, надеть их на танцы, а на другой день вернуть так же, как и шаль. Но она не заставила бы Яцека вламываться в чужую комнату. Этс не в ее характере. Кроме того, я считаю, что преступник не имел сообщников. Доказать это пока не могу, но чутье мне подсказывает… Если бы у ювелира было сто или двести тысяч злотых наличными, может, я и поверил бы, что их захапал этот лыжник, но драгоценности… Что ему с ними делать? Кому продать?

— Учтите пан полковник, что Ядек каждую зиму ездит за границу: в Австрию, Италию или Францию. Спортсмены, судя по данным таможни, обладают куда большими коммерческими талантами, чем наши спецы из министерства торговли. Прекрасно знают, что где продать и что привезти. Связи у них в каждой стране.

Полковник махнул рукой.

— Это мелкие контрабандные делишки на сумму не больше нескольких десятков или сотен долларов. А тут речь идет о десятках тысяч. Для спортсмена и связанных с ним торговцев это слишком крупная афера. Может, я ошибаюсь, и этот след надо проработать основательней… Но все-таки мне кажется, что не здесь собака зарыта. Кого мы теперь пригласим на беседу?

— Литератора. Пана Крабе. Показания Яцека говорят против него. Посмотрим, что скажет очередной подозреваемый.

Ежи Крабе отвечал спокойно и не торопясь. Видно было, что он взвешивает каждое слово и старается не сказать лишнего.

Да. Сразу после ужина он пошел к себе в номер. Почему? Разговор за столом был ему неинтересен. Каждый день одно и то же. Идти ли на выпивку к «Ендрусю» или в другой кабак, смотреть ли телевизор… У пана Крабе с собой несколько хороших книг. Он решил, что нет смысла задерживаться после ужина, и направился на второй этаж. Всегда так поступает. Да, он знал, что пан Доброзлоцкий работает, но не представлял себе, что изготавливаемые им драгоценности стоят миллион. Ювелира знает давно. Он встретился с ним еще в Вольденберге, где всю войну просидел в лагере. Потом они не раз общались. Оба состояли в Союзе творческих работников. Оба привыкли проводить в горах сентябрь или октябрь. Когда-то вместе лечились в Кринице и во время отпуска встречались в Закопане. О дружбе между ними говорить не приходится. На «ты» между собой не были. Это скорее хорошее давнее знакомство, переросшее в приятельские отношения и основанное на взаимном уважении. Пан Крабе не выходил из комнаты до момента, когда услышал, что заработал телевизор и начинается «Кобра».

— Это все, что вы можете сказать?

— Да, — ответил литератор.

— Достоинство ваших показаний в их краткости, но есть и недостаток: они не соответствуют действительности.

— Вы обвиняете меня во лжи? — возмутился допрашиваемый.

— У вас в номере никого не было? В промежутке между ужином и телевизором? — спросил подпоручик Климчак. — Предупреждаю, что ложные показания строго караются законом.

Крабе молчал.

— Это весьма по-рыцарски, — заговорил полковник, — но пани Рогович нам уже сказала про свой визит. Подтвердив этот факт, вы не повредите пани профессору, а наоборот, поможете нам установить, что эта женщина не имеет ничего общего с преступлением. Я догадываюсь, что вы умолчали об этом посещении лишь для того, чтобы не набросить тень на старую знакомую.

Крабе облегченно вздохнул.

— Откровенно признаюсь, мне не хотелось говорить, чтобы не впутать Марию в эту историю. Кто знает, до чего может дойти материнская любовь? Я опасался, вдруг ради спасения своего любимца она решилась взять молоток и отправиться к ювелиру. Слепое чувство может толкнуть мать даже на преступление.

— Восстановим очередность событий. Когда к вам пришла Рогович?

— Примерно через полчаса после моего возвращения с ужина.

— До этого к вам никто не заходил?

— Нет.

— Долго она у вас пробыла?

— Когда она вышла, было ровно 20.45. Я глянул на часы, чтобы узнать, сколько времени осталось до «Кобры».

— Можете ли сказать, о чем вы беседовали с пани профессором?

— Она умоляла спасти ее. Ей срочно нужны деньги. Была взволнована, плакала. Причина огорчения — сын. Впрочем, вы уже знаете всю эту историю с автомобильной аварией. Правда, я не чувствую себя виноватым перед пани Рогович, не имею перед ней никаких обязательств, но по старой дружбе хотел помочь. Успокоил ее и обещал заняться ее делами. У меня есть кое-что на сберкнижке, и я могу взять ссуду. Я предполагал, что мои деньги и собственные средства Марии позволят выручить этого малообещающего юношу. Но думаю, в будущем он доставит матери уйму неприятностей.

— Когда пани Рогович была у вас, вы слышали какой-нибудь шум в комнате ювелира?

— Мы живем не по соседству, и я ничего не слышал.

— А через стенку? В номере пани Зоей?

— У нее кто-то был, но я не прислушивался.

— А на балконе?

— По балкону кто-то ходил. Я это хорошо помню. Мария испугалась, что нас могут увидеть и распустить Бог знает какие сплетни. Она же была вся в слезах.

— Эти шаги послышались под конец визита пани профессора?

— Минуты две-три спустя Мария вернулась к себе.

— После ее ухода вы не покидали комнаты?

— Нет.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Что-то опять не сходится. У нас записаны показания, что вы побывали в номере ювелира.

Литератор не утратил спокойствия.

— Это было не после ухода пани Рогович. Я выходил, когда она еще сидела у меня.

— Зачем?

— Я знаю Доброзлоцкого много лет. Это человек умный, опытный, с множеством знакомств. А поскольку он славится еще и отзывчивостью, я предложил Марии пригласить на наш совет ювелира. Пани Рогович сперва горячо возражала, но я ее убедил, что на ювелира можно положиться, и направился к нему.

— Вы видели кого-нибудь в коридоре или на лестнице?

— Нет, никого не видел.

— Почему вы умолчали о своем визите к ювелиру?

— Просто потому, что визита, в сущности, не было. Я постучал и вошел к пану Доброзлоцкому, но, увидев, что он не один, сказал «извините» и закрыл дверь.

— Кто был у ювелира?

— Пан редактор Бурский. Они сидели и разговаривав ли. По-видимому, о важных делах, потому что пан Доб-розлоцкий не стал меня удерживать. Я обещал Марии, что поговорю с ювелиром на следующий день или сразу после сегодняшней «Кобры». Пани Рогович немного успокоилась, припудрила лицо и ушла.

— Вы давно знаете пани Рогович?

— С довоенных времени. Мария, вероятно, и об этом говорила, если уж не скрыла, по какому делу была у меня.

— Да, говорила, — подтвердил подпоручик. — Но мы хотели бы послушать и вас.

— Старая история. Юношеская любовь. Все кончи-! лось, когда меня призвали в армию. Сидя в лагере, я сперва сильно переживал, что она не осталась мне верна, а сразу, в первый же год разлуки, вышла замуж. И самолюбие мое было задето, потому что ее избранник был пожилой вдовец, к тому же больной. Аптекарь из провинциального городка! Но время заживляет любые раны. Сейчас я смотрю на это совсем иначе, у Марии ведь не было другого выхода. Жизнь в годы оккупации была трудная. Что делать одинокой молодой девушке? Она воспитывалась в довольно обеспеченной семье, а тут вдруг весь ее мир развалился как карточный домик…

— Но я знаю и таких, — заметил полковник, — которые даже в столь трудном положении могли сдержать данное слово.

Пан Крабе грустно улыбнулся.

— Конечно, были и такие. Но Мария не из их числа. Никогда не отличалась сильной волей. Не могу ее осуждать. Сам не знаю, что делал бы на ее месте. Нам, хоть и лишенным свободы, было подчас куда легче.

— Когда вы вернулись в Польшу?

— Только в 1951 году. Из Англии, уже женатым. Я женился сразу после войны, еще в Бельгии. На польке, которая там оказалась после Варшавского восстания. Я знал о судьбе моей бывшей невесты. Время от времени мы переписывались. Обыкновенные поздравительные письма, коротко о себе. Зная Марию, я удивился, что она получила высшее образование. Это произошло под влиянием или даже по настоянию мужа. В противном случае пани Рогович этого бы не сумела. Ее, как говорится, «не хватило бы» на столь продолжительный труд. Жизнь она узнала лишь после смерти аптекаря, когда осталась одна с двумя маленькими детьми.

— Это закалило ее характер. Она сделала научную карьеру.

— Такого я бы от нее никогда не ожидал. Но тут уже действовал другой стимул. Он и толкнул ее на этот путь.

— Какой стимул?

— Прямо-таки безумная любовь к детям. Не ради честолюбия, не из склонности к медицине или карьерных соображений Мария посвятила себя науке и стала в конце концов профессором академии. Единственным, что ею двигало, была материнская любовь и желание создать детям самые лучшие материальные условия и общественное положение. Вы, вероятно, знаете, что Мария родилась в таком кругу, где до войны брак с каким-то аптекарем считался бы унижением. Мария, в силу своего воспитания, не могла допустить, чтобы ее дети остались просто «аптекарскими детьми». «Сын пани профессора» — звучит совсем по-другому, не так ли?

— Сомневаюсь, что в нынешние времена есть еще люди, которые придают этому значение, — заметил подпоручик Климчак.

— Все-таки есть, — подтвердил полковник.

— А после возвращения на родину вы общались с пани Рогович?

— Только изредка. За все эти годы мы встречались, быть может, раз пять.

— Пани Рогович осталась вдовой?

— Да. Рогович — ее фамилия по мужу-аптекарю. Я сперва даже удивился, что молодая привлекательная женщина второй раз не вышла замуж. Претендентов, я думаю, хватало. Может, и теперь бы нашлись. Но Мария из тех женщин, которые живут только ради детей. Увы, хоть она и профессор, в семье не блеснула педагогическим талантом. Особенно если речь идет о сыне.

— Вы что-нибудь о нем знаете?

— К сожалению, знаю. Мальчик уже с детства считался восьмым чудом света. Самый способный, самый красивый ребенок на всем земном шаре. Неудивительно, что он довольно рано сбился с пути. Даже аттестат зрелости оказался ему не по зубам. Несколько раз убегал из дома, дочиста обворовав мать. Разумеется, Мария все это тщательно скрывала. Его выгнали из четырех школ. В армии тоже недолго подвизался. На побывке якобы заболел, и потребовалась какая-то операция. Его освободили от службы по состоянию здоровья. Здесь чувствуется рука любящей мамаши, которая не в силах была видеть, как сыночек мается. В конце концов профессору Медицинской академии не так уж трудно раздобыть свидетельство о непригодности к службе. А пани Рого-вич буквально все готова сделать для своего чада.

— Даже стукнуть кого-нибудь молотком по голове? — быстро спросил подпоручик.

— Не цепляйтесь к словам.

— Я задал вам вопрос.

— Если бы не было другого выхода, эта сумасшедшая решилась бы и на такой отчаянный шаг. Но она этого не сделала.

— Вы так полагаете?

— Уверен! Она не сделала этого прежде всего потому, что обратилась ко мне, и мы вдвоем решили, что именно предпринять для спасения ее сыночка. Значит, не было мотива. Не было и возможности. Она находилась у меня и сошла вниз, когда пан Доброзлоцкий в полном здравии сидел в своей комнате.

— Она могла вернуться.

— По приставной лестнице? — иронически осведомился пан Крабе.

Подпоручик умолк. Эта чертова лестница выплывала на каждом допросе и всегда оказывалась якорем спасения для всех подозреваемых.

— А дочь пани Рогович? — полковник перевел беседу в более спокойное русло.

— С нею не так носились, как с сыном, и хлопот с ней было гораздо меньше. По крайней мере, она хорошо учится.

— Вы давно знаете редактора Бурского?

— Несколько лет. Мы в приятельских отношениях, но не слишком близких. Встречи по случаю именин, бридж один-два раза в год…

— Говорят, он талантливый журналист?

— И еще больший зазнайка, — фыркнул пан Крабе. — Особенно после успеха его книги.

— Неплохой детектив, — заметил полковник.

— Ничего особенного. Просто ловко сочиненная история. Бурский столько лет был судебным репортером, что без труда из разных подлинных случаев надергал фактов и склеил в одно целое. Неизвестно, сколько в этой книге пера и чернил, а сколько клея и ножниц.

— Но роман наделал много шума.

— Детективный роман — это спекулирование на низменных вкусах обывателя. Такой славе я не завидую.

— Интересно, переведут ли книгу на другие языки?

— Бурский прямо из кожи лезет, чтобы этого добиться. Но я сомневаюсь. На Западе такой роман — не диковинка. У тамошних издателей есть постоянные авторы, уже завоевавшие рынок. Незачем рисковать и связываться с дебютантом. Другое дело, если бы, располагая деньгами, Бурский взял на себя финансовый риск при издании романа.

— А какие средства на это нужны?

— Легче всего пошло бы в Западной Германии, потому что у них детективная литература почти целиком состоит из переводов. Во всяком случае, чтобы издать такую книгу, надо не меньше десяти тысяч марок. А то и больше. Разумеется, если повезет, прибыль будет неплохая. Я в этом разбираюсь: сам работаю в издательстве.

— У редактора Бурского дела вроде идут недурно?

— Да. Но его амбиции гораздо шире. Он мечтает даже не о деньгах, скорее о славе великого писателя. Повторяю: он очень честолюбив и самонадеян.

— Что вы делали, когда пани Мария вышла из комнаты?

— Взялся за книгу, но не мог сосредоточиться. Неудивительно: ее приход меня разволновал. Я жалел Марию и сердился на нее за то, что она позволяет сыну так безобразничать и ставить ее в подобные ситуации. Будь у нее рука потверже, она не избаловала бы «бедного сиротку», и жить было бы легче. Я отложил книгу и стал ходить по комнате.

— Вы слышали шаги на балконе?

— Нет, не слышал. Помню, я отодвинул штору и выглянул в застекленную дверь, но никого не заметил.

— А лестницу, приставленную к балкону, видели?

— Нет.

— Потому что стемнело?

— Балкон хорошо освещается, особенно с нашей стороны. На улице, рядом с балконом, лампа дневного освещения. В трех комнатах — моей, пани Зоей и пана Доброзлоцкого — горело электричество. Через стеклянные двери свет падал на балкон, и было совсем светло. Лестницу я не мог бы не заметить. Тем более, я частенько ее видал на этом месте…

— Да, о романтических визитах в один из номеров, оказывается, все в «Карлтоне» прекрасно знают, — улыбнулся подпоручик.

— А хозяйка номера и не стремится сохранить тай' ну. Наоборот, похваляется, что к ней, как к шекспировской Джульетте, обожатели пробираются даже таким путем. Чтобы привлечь к себе внимание, эта дама не по< колебалась бы, как вторая леди Годива, проехать голой на лошади через все Закопане. Что поделаешь! Кино ведь немыслимо без рекламы.

— Вы настаиваете на том, что, когда выглянули на балкон, лестницы не было?

— Абсолютно уверен.

— А когда это могло быть?

— Я не смотрел на часы. Но Мария ушла от меня без четверти девять, а это могло быть пятью минутами позже.

— Когда инженер крикнул, что телевизор работает, вы сразу вышли из комнаты?

— Вымыл руки и вышел.

— Все уже были в салоне?

— После меня пришли пани Зося и пани Медянов-ская.

— Вы видели этот молоток?

— Да. Если не ошибаюсь, пани Захвытович положила его на диванчик в холле, когда вся компания возвращалась с прогулки. Я с ними в горы не ходил и сам этого не видел, но помню, что за обедом пани Зося про этот молоток на диванчике упоминала.

— Вы его видели или только о нем слышали?

— Видел, когда шел на ужин, а потом возвращался к себе.

— А спускаясь в салон на «Кобру»?

— Не помню. Кажется, он там лежал, но я в этом не уверен.

— Благодарю вас. Пожалуйста, подпишите протокол.

— Я бы хотел еще добавить, — по собственной инициативе заявил пан Крабе, — что, спустившись вниз, я обнаружил, что у меня нет сигарет, вернулся в комнату, взял пачку «Вавеля», спички и пошел смотреть телевизор. Все уже были в сборе. Отдыхающие, директор с сыновьями, горничная и портье.

— Возвращаясь на второй этаж и снова спускаясь вниз, вы не заметили ничего подозрительного и ни с кем не столкнулись?

— Когда я шел к себе, встретил директора и видел, что с третьего этажа спускается пани Медяновская. На обратном пути ничего особенного не заметил и никого не видел.

Когда пан Крабе подписал протокол и вышел, полковник обратился к подпоручику:

— Эти показания опровергают вашу версию о виновности Яцека Пацины. Он не мог прятаться на балконе, когда пан Крабе выглянул в балконную дверь. Крабе заметил бы если не лыжника, то приставную лестницу.

— Чтоб его… С каждым допросом это чертово дело все больше запутывается. Ведь у преступника было очень мало времени, чтобы спрятать драгоценности. Мы бы их обнаружили при обыске, если бы нападение совершил кто-то из гостей. Не мог вынести их из «Карлтона», ведь молотка-то не вынес!

— Молоток он мог выбросить, — настаивал на своем полковник, — как выбросил шкатулку. Он этого не сделал, значит, у него был какой-то план. Но какой? Разгадав загадку с молотком и лестницей, мы узнаем имя преступника.

— Для чего Крабе признался, что вернулся за сигаретами? Никто его об этом не спрашивал, и мы ничего бы не узнали. Может, он вернулся, взял молоток, стукнул ювелира, забрал брильянты, а потом спокойно спустился в салон смотреть «Кобру»?

— Если б он это сделал, не имел бы времени спрятать драгоценности. Он недолго отсутствовал в салоне. Не случайно никто не обратил на это внимания. Кто-то из допрошенных, правда, упоминал, что литератор ходил наверх за сигаретами, но отнес этот эпизод к более позднему времени, уже после преступления, когда все, кроме директора и пани Рогович, вернулись в салон и ждали приезда «скорой помощи» и милиции. К тому же приставная лестница… Крабе не мог приставить ее к балкону, потому что не выходил из виллы.

— В ходе каждого допроса, — вздохнул подпоручик, — мне казалось, что я знаю преступника, а показания очередного лица опровергали улики и наводили на иной след. В свою очередь он тоже оказывался ложным после нового допроса. И так без конца.

— В математике, — заметил полковник Лясота, — известны задачи, у которых много мнимых решений, но лишь на первый взгляд, ибо правильное решение — одно. Так и с этим делом. Разгадка одна-единственная. Потом она покажется нам простой и легкой. До сих пор мы шли по ложным следам. Сейчас мы знаем, что за двадцать минут до случившегося пан редактор Бурский был в комнате ювелира. Не остается ничего другого, как выслушать его рассказ. Может, он внесет свою лепту в решение нашей задачи.

Подпоручик Климчак распорядился пригласить в столовую редактора Анджея Бурского.

 

Глава одиннадцатая

В отличие от большинства допрошенных, Анджей Бурский своим поведением хотел подчеркнуть, что контакты с милицией для него дело привычное, и допрос — это, в сущности, дружеская беседа. Весьма самоуверенно уселся он напротив подпоручика, заложив ногу за но> гу, и осмотрелся вокруг.

— Как я счастлив, — сказал он, — лично познакомиться, наконец, со знаменитым полковником Эдвардом Лясотой из Главного управления милиции. Я много о вас слышал от нашего общего друга, полковника Блоховича. И генерал очень хорошо о вас отзывался.

Лясота молча кивнул.

— Ну, как наши дела? Уже напали на след? Должен признаться, для меня, журналиста, большая удача — оказаться в центре такого серьезного дела. Много бы дали мои коллеги, чтобы очутиться на моем месте. Согласитесь, поручик, что репортеры не получили бы от вас никакой информации, кроме нескольких слов о покушении и пропаже драгоценностей! А я тут сижу вместе о вами, ломая голову над этой загадкой! Неслыханное везение! Чувствую, мой отчет станет сенсацией мирового масштаба. Может быть, следующий роман я напишу, взяв за основу этот случай. Конечно, должным образом приукрасив, ибо действительность чересчур проста и легко расшифровывается. А в настоящем детективе читатель с первой до последней страницы должен работать мозгами в поисках виновника и под конец убедиться, что все его предположения были ошибочны и разгадки он не нашел… Кого вы подозреваете?

— Собственно говоря, — заметил подпоручик, — мы пригласили вас не затем, чтобы отвечать на ваши вопросы, а чтобы услышать ответ на наши.

Бурский пренебрежительно махнул рукой.

— К сожалению, я ничего не знаю, но у меня есть несколько интересных версий. Вы согласны, что без нашей милой Зосеньки здесь не обошлось?

— Вы так полагаете?

— А как же иначе? Живет рядом, хорошо знает привычки ювелира, была с ним в большой дружбе, а он к ней питал слабость. К тому же она всеми интересуется, всюду сует свой нос. Подсматривать за другими — ее главное занятие, помимо незатейливых романов и попыток нравиться всем окружающим.

— Вижу, что пани Захвытович вам не по душе.

— Какое мне дело до этой… артистки?

— Почему же вы утверждаете, что именно она украла драгоценности?

— А кто же другой мог это сделать?

— Например, вы. Ведь вы были последним человеком, с которым разговаривал ювелир.

Бурский сразу онемел. Наконец, поборов замешательство, деланно рассмеялся:

— Вы сегодня настроены шутить!

— Напротив, я говорю серьезно. Вы — один из подозреваемых, и притом главных.

— Вздор! — пожал плечами журналист.

— В 20.40 вы были в комнате ювелира. После вас никто Доброзлоцкого не видел, вплоть до момента, когда его обнаружили с разбитой головой.

— Никто не видел?! Да ведь пан Доброзлоцкий вышел вместе со мной и спустился вниз! Он сказал, что идет звонить по телефону и напомнить Рузе, чтобы она принесла ему стакан чаю запить лекарство. Спросите горничную, она подтвердит.

— Ну и что? Вы знали, что ювелир отлучился ненадолго. Вы могли спрятаться и с молотком поджидать его возвращения.

— Я пошел наверх! — На лбу у журналиста выступили капли пота. — В свою комнату! Это видела пани Медяновская, которая как раз направлялась вниз.

— А кто поручится, что через полминуты вы не спустились этажом ниже? Может, именно тогда вы решились на убийство, а к себе поднялись за молотком?

— Но ведь молоток лежал внизу, в холле, на диванчике! Все его там видели.

— Откуда вы знаете, что этот молоток — орудие преступления?

— Я долго просидел в салоне, ожидая своей очереди, и кое-что до меня дошло. Директор говорил, что милиция обнаружила молоток со следами крови. Потом пани Зося забежала за плащом и шалью. Рассказала, как ее расспрашивали про этот молоток. Мол, знай она, чем это кончится, к молотку бы и не прикоснулась.

— Зачем вы ходили к ювелиру?

— В роли посредника. Этот псих (я говорю, разумеется, про нашего художника пана Земака) ничего лучше не придумал, как явиться к Доброзлоцкому и изругать его последними словами. Кричал так, что мне на третьем этаже было слышно.

— В чем же причина?

— Да ни в чем. Пан Земак придерживается ультрасовременных взглядов на искусство и пытается навязать их окружающим. Украшения, изготовленные по старинным образцам или в духе нынешнего прикладного искусства, Земаку, естественно, не по вкусу. После обеда он мне сказал, что не понимает, почему Доброзлоцкий делает такие вещи, имея возможность изготовить из золота и брильянтов нечто прямо-таки невиданное. Подлинные шедевры «настоящего искусства»! Зная одержимость пана Земака, я не вступил с ним в дискуссию, а промолчал. Но художник не отказался от своей иконоборческой идеи и после ужина понесся к ювелиру. Сказал ему, что надо взять молоток и разбить эту дрянь, а взамен создать нечто, достойное второй половины двадцатого века. Когда ювелир отверг эти проекты, Земак пришел в бешенство и изругал Доброзлоцкого.

— Значит, единственный повод к ссоре — разница во взглядах на искусство?

— Вот именно. После скандала Земаку, как он признался, полегчало. Он вернулся к себе, но тут же пожалел о случившемся. В сущности, он хороший парень, хоть и шальной. Пришел ко мне с просьбой уладить недоразумение. Я ему посоветовал еще раз пойти к Доброзлоцко-му и извиниться, но художнику было стыдно, и он отправил меня в качестве посредника.

— А что ювелир?

— Вовсе и не обиделся! Земака он прекрасно знает. Сказал, что от души позабавился, когда Земак хлопнул дверью, крича: «Лудильщик! Лудильщик!» Наверное, это было бесподобное зрелище!

— Вы не видели молотка в комнате ювелира? Может быть, Земак, направляясь к Доброзлоцкому, взял с собой молоток, чтобы искрошить драгоценности?

— Не видел. Впрочем, Земак молотка наверняка не брал. Он не так наивен, чтобы думать, будто его аргументы как-то воздействуют на ювелира, и тот согласится уничтожить свое творение, переделав по образцу, рекомендованному художником. Земак побежал к Доброзлоцкому просто чтобы наскандалить и отвести душу. Он был бы безутешен, если б ювелир признал его правоту.

— Вы передали Земаку, что ювелир на него не сердится?

— Нет. Я хотел, чтобы художник малость помучился. Это ему полезно: из-за своего вздорного характера он иногда становится несносен.

— Вы дружили с Земаком?

— Нет. Просто это мой хороший знакомый. Часто делает рисунки для редакции, где я работаю.

— Что вы можете о нем сказать?

— Очень способный художник. Только выбрал такое направление, которое в Польше не больно-то оплачивается. Суперсовременная живопись! Этим не проживешь. Все друзья и знакомые уговаривают его взяться за что-нибудь практическое, доходное. Но он и слышать не хочет. Энтузиаст и фанатик! Вечно со всеми в ссоре, в первую очередь с теми, кто хочет помочь ему поправить свое материальное положение.

— Он женат?

— Да. Четверо детей-школьников. Семье действительно тяжело… Я не хотел бы сплетничать, но сдается, это не самый удачный брак.

— Нелегко быть женой художника? — осведомился полковник.

— Конечно. Особенно такого, как Земак. Сбрендившего фанатика, равнодушного к «материальным благам». А ведь детей надо одеть и накормить! Пани Земак прямо-таки надрывается, чтобы свести концы с концами, а муж почти не помогает. К тому же — не знаю, правда ли это, — жена его попрекает, что натурщицы для него… гм… не всегда только натурщицы.

— Старая история, — улыбнулся полковник. — В этом отношении спокойна была только жена Лясоцкого, который рисовал одних коров.

— Вы заметили, куда шла пани Медяновская? — вмешался подпоручик.

— Нет. Не заметил. Кажется, спустилась на второй этаж, и я слышал, как постучала в чью-то дверь.

— Вошла в комнату?

— Я слышал, как дверь заскрипела.

— Что дальше?

— Дальше ничего. Я сидел в комнате, пока не раздался голос Жареного, что телевизор в порядке. Помню, я что-то крикнул в ответ, кажется «Браво!», и сразу спустился на первый этаж.

— Вы заметили, что Ежи Крабе выходил из салона и поднимался наверх?

— Не припоминаю. В салоне было довольно темно, горела лишь небольшая лампочка за телевизором. Все располагались поудобнее. Может, пан Крабе и выходил, но только на минутку. Я ведь сразу заметил, что нет Доброзлоцкого! И длительное отсутствие литератора от меня бы не ускользнуло.

— Вы слышали, как чинили телевизор?

— Хотел даже спуститься вниз и попросить инженера, чтобы он утихомирил эту ревущую скотину. Треклятый ящик так пронзительно выл и пищал, что и почитать было нельзя.

— Пан Доброзлоцкий часто смотрел телевизор?

— Очень редко. Или работал в своей комнате, или ходил по вечерам на прогулку, навещал знакомых… Он не скрывал, что телевидения не любит. Считал это тратой времени, пародией на скверное кино. Еще говорил, что, если больше получаса смотреть телевизор, у него глаза начинают болеть.

— Доброзлоцкий предупреждал, что придет сегодня на «Кобру»?

— Не слышал. Кажется, нет.

— Значит, его отсутствие никого бы не удивило?

— Разумеется. В прошлый четверг он тоже не смотрел «Кобру». Если заглядывал в салон, то чаще всего на «Последние известия», чтобы узнать прогноз погоды. А потом возвращался к себе.

Подпоручик вопросительно взглянул на полковника. Тот знаком показал, что хочет задать журналисту еще какой-то вопрос.

— Вы пишете детективы?

— Да

— Последний из них — «Преступление в универмаге»?

— «Убийство в универмаге»… Вижу, пан полковник, вы интересуетесь моим творчеством. Мне это чрезвычайно лестно.

— Если не ошибаюсь, содержание книги таково: в одной из примерочных кабин найден труп. Убитому проломили голову. Стенка, отделяющая одну кабину от другой, продырявлена. Во второй кабине милиция обнаружила гирю, которая послужила орудием преступления, и портфель со сломанным замком. Этот портфель с важными документами убитый имел при себе, входя в кабину, чтобы примерить купленный им костюм. Располагая такими уликами, милиция ищет человека, который воспользовался соседней кабиной и оставил в ней гирю. Между тем оказалось, что убийца — человек, все время находившийся в поле зрения свидетелей. Они утверждали, что ни на минуту не упускали его из виду. Однако он успел войти в кабину, прикончить свою жертву и пробить дыру в соседнее помещение. Стремясь увести следствие в сторону, подбросил туда портфель и гирю, а сам преспокойно вышел из кабины. Он первый обнаружил труп и поднял тревогу. Никто его не подозревал, все подтверждали его алиби.

— Неслыханная честь для меня! Старшие офицеры милиции с таким прилежанием читают мои книги и даже могут их пересказать!

— Не в этом дело, пан редактор. Изменим ситуацию. Перенесем действие из крупного универмага в среднего ранга пансионат. Вместо кабины — комната. Вместо гири— молоток. Важные документы в портфеле нам ни к чему. Достаточно брильянтов… Ваш преступник мучился, пробивая стенку между кабинами. Разбить стекло и приставить лестницу куда легче. Кто исполнил бы роль преступника лучше автора книги? Автора, который этот план тщательно продумал, а затем подробно описал?

Бурский вскипел:

— Нелепо подозревать меня в преступлении! Да, есть сходство с содержанием книги? Ну и что? Такие совпадения я готов отыскать во множестве детективных романов, изданных у нас и за рубежом. Создавая книгу, автор в определенной степени переносит в нее какие-то давние события, которые действительно имели место.

— И все-таки поразительное сходство!

— Нет. Есть одна существенная деталь, которая отличает данное дело от описанного в романе. Я готов даже признать себя преступником, если вы мне докажете, что именно я приставил лестницу к балкону. В ваших рассуждениях все логично. Действительно, я мог незаметно войти в комнату ювелира, принести снизу молоток тоже не составляло бы труда. Разбитое стекло и выброшенная шкатулка — для того, чтобы навести милицию на ложный след. Но к чему лестница? По «Карлтону» я мог передвигаться, не привлекая к себе внимания. А выйди я хоть на минуту во двор, это бы кто-нибудь заметил, например портье или горничная. Милая лесенка! — добавил журналист. — Она спасает мою шкуру! А к тому же драгоценности… Мой маршрут — между комнатой и салоном. Полагаю, он уже тщательно изучен. В разных закоулках «Карлтона» можно, конечно, спрятать вещь гораздо больших размеров, чем несколько побрякушек, да так спрятать, что никто не найдет. Но на это требуется какое-то время. Если теоретически предположить, что я преступник, то в течение нескольких минут, которыми я располагал, я не мог бы свободно передвигаться, потому что гости уже начинали сходиться в салон. Я не успел бы заняться ни лестницей, ни драгоценностями.

— Да, — признал полковник, — видно, что вы сочиняете детективы. Ваша логика безупречна. В совокупность улик, против кого бы они ни обернулись, должна вписываться и приставная лестница. Но одновременно исключается нападение со стороны, потому что орудием преступления является, вне всякого сомнения, молоток, лежавший в холле.

— Я не отбрасываю версию о нападении извне, — ответил Бурский. — Пару лет назад меня в «Карлтоне» обокрали. Утащили из номера несколько рубашек и брюки, висевшие в шкафу. Это произошло около часу дня. В это время все гости, в том числе и я, загорали на террасе. Вор, никем не замеченный, разгуливал по всей вилле, а из столовой уволок пару ценных канделябров, которые стояли на полке. В истории «Карлтона» полно подобных случаев. Однажды зимой, во время обеда, унесли дорогую шубу с вешалки в коридоре. На Новый год, когда гости ужинали, взломщик разбил стекло в номере на первом этаже и украл приготовленные к новогоднему празднику мужской костюм, бальное платье и две шубы. При таинственных обстоятельствах исчезло ценное кольцо с брильянтом. Ни один из виновников этих краж обнаружен не был. Может, один и тот же субъект специализировался на визитах в «Карлтон»? Схваченный Доб-розлоцким с поличным, использовал молоток в качестве последнего аргумента.

— Мы и эту версию рассматривали. Ею объясняются лестница и разбитое стекло, но молоток сюда не вписывается. Если преступник залез через балкон, при нем не могло быть молотка, который все время валялся в холле. И напротив, предположим, что он незаметно пробрался через холл. В таком случае, зачем ему понадобилась лестница? И то и другое нелепо. Однако не подлежит сомнению, что кто-то напал на ювелира, хорошо рассчитал каждый свой шаг и до конца все продумал. Принеся молоток обратно в холл и приставив лестницу, он должен был преследовать какую-то цель.

— Но какую? — проворчал журналист.

— Вы считаете, что нападение могла совершить пани Захвытович? На чем основано ваше утверждение?

— Живет рядом с ювелиром. Никто, кроме нее, не мог так хорошо знать его привычки. Только пани Зосе было известно, что Доброзлоцкий работает с ценными украшениями. В разговорах она часто упоминала об этом с таинственным видом. Но мы ей не верили, зная, что ювелир делает серебряные безделушки на продажу. К тому же ради известности и громкой славы эта женщина не остановилась бы даже перед преступлением. Ее комнату от номера ювелира отделяла только стенка. Ей легче всего было войти к Доброзлоцкому, не привлекая к себе внимания. Это она принесла молоток в холл. Она сказала, что им запросто можно размозжить чью-нибудь голову.

— А как вы объясните приставную лестницу?

— Эта лестница спасает от подозрений меня. Но и в версию насчет пани Захвытович она тоже не ложится. Ведь Зося не выходила из «Карлтона». Лестница вообще не увязывается ни с кем из обитателей виллы… Кроме одной особы — пани Медяновской. Только она после ужина выходила из пансионата. Возвращаясь, могла приставить лестницу к балкону, чтобы имитировать нападение извне. Это был бы очень ловкий ход с ее стороны.

— Но тогда она выбросила бы из комнаты не только шкатулку, но и молоток. Либо спрятала его вместе с драгоценностями. Однако после нападения молоток оказался на прежнем месте в холле. Не мог же он сам вернуться.

— Сдаюсь! — проговорил Бурский. — Этого я объяснить не могу.

— Мы тоже, — откровенно признался подпоручик.

— А что вы можете сказать о пане Крабе? — задал вопрос полковник. — Кажется, вы хорошо знакомы.

— У нас чисто товарищеские отношения, хотя мы знакомы уже несколько лет.

— Значит, вы дружите?

— О дружбе и речи нет. Сомневаюсь, есть ли вообще друзья у пана Крабе.

— Почему?

— Это человек разочарованный, немного язвительный, немного завистливый, немного чудаковатый.

— Последствия лагеря?

— Думаю, и это тоже. Вообще пану Крабе в жизни не слишком-то повезло. Сперва, еще совсем молодым, он угодил на целых пять лет в лагерь для пленных офицеров, был как бы отрезан от мира. Жизнь текла, а для них время остановилось на первом сентябре 1939 года. Добавилась и личная неудача — он потерял невесту, которая не захотела ждать и вышла за другого.

— Вы ее знаете?

— Нет, но пан Крабе не раз с горечью говорил о женской верности и в‘качестве примера ссылался на свою возлюбленную.

— Но и сам недолго тужил, а нашел другую?

— Да. За границей он женился. У него очень симпатичная жена. Но какая-то травма осталась. К тому же и в дальнейшем все пошло не так, как он мечтал или планировал. Несколько лет пробыл в Бельгии, потом в Англии. Но устроиться там не сумел и вернулся домой. Кажется, в 1951 году. Начал здесь делать карьеру, быстро получил видную должность, был то ли директором департамента, то ли главным директором какого-то учреждения. Долго просидев за границей, не ориентировался в наших тогдашних порядках. Не знаю точно, как это произошло, но Крабе с треском выставили с этой должности. Он и двух лет не продержался.

— Какие-нибудь злоупотребления?

— Он наверняка ни при чем, но всё свалили на него. Когда он, наконец, выпутался из этой истории, и речи не было о возвращении на прежнюю или аналогичную должность. Какое-то время он вообще не мог найти работу. Потом устроился в одно из издательств. Сам попытал счастья, написал роман, не имевший никакого успеха. Разные там психологические бредни! Несколько лет роман провалялся на магазинных полках, а потом пошел в макулатуру. Его труд по романистике критика тоже встретила недоброжелательно. Из-за всего этого нынешний пан Крабе — сплошная желчь. После успеха моей книги его отношение ко мне стало весьма прохладным.

Подпоручик поблагодарил редактора за его показания, дал ему на подпись протокол и предупредил, как и других, чтобы он шел к себе в комнату, но спать не ложился.

— Ну что ж, — заметил полковник, — круг замкнулся: литератор смешал с грязью журналиста, а журналист не остался в долгу. Самое интересное, что оба сказали много правды. Чужие недостатки люди видят гораздо лучше.

— Почему он подозревает пани Захвытович?

— Большинство допрошенных подозревают именно ее. Эксцентричных людей не очень-то любят. К тому же, как мы знаем, эксцентричность пани Зоей продиктована совершенно определенными побуждениями. И не будем забывать, что актриса сама дала повод для подозрений. Она не скрывала, что хочет получить колье и показаться в нем у «Ендруся». Люди знают, что она стремится сделать карьеру за границей и нуждается в деньгах. Если все это суммировать, пани Захвытович выдвигается на первое место среди подозреваемых.

— И по-моему тоже. Она больше всех подходит на роль преступницы, — признался подпоручик.

— Вот видите! А еще удивляетесь.

— Да, — согласился Климчак, — мои мысли идут в том же направлении.

— Во всяком случае, — добавил полковник, — в результате допросов новых и новых лиц мы узнали много любопытного про постояльцев «Карлтона». Их характеристики, до сих пор сводившиеся к анкетным данным, все более оживляются. Мы узнаем их привычки, нрав, заботы и огорчения, даже стремления и планы.

— И что толку, если дело вперед не движется?

— Я бы так не сказал. По мере накопления следственного материала возникают и некоторые предположения насчет виновника преступления.

— Но любая из версий сразу же рассыпается после допроса очередного подозреваемого.

— Бывает и так… — кивнул полковник. Однако по голосу чувствовалось, что у опытного офицера есть свои соображения, которыми он пока не спешит поделиться с молодым коллегой.

А может быть, и подпоручика Климчака какие-то наблюдения привели к определенным выводам, которые он пока что держал при себе?

— Кроме пани Захвытович, Бурский указал и на Медяновскую. Скорее намекнул, но из гостей пансионата лишь она выходила вечером из дома и могла приставить лестницу к балкону. С ней мы еще не беседовали. Посмотрим, что нового скажет. Она единственный человек, которому можно приписать эпизод с лестницей. Зато этому противоречат показания, согласно которым злополучная лестница появилась у балкона уже после возвращения Медяновской в «Карлтон».

— Ну что ж, — решил подпоручик, — допросим пани Медяновскую. Но боюсь, ее показания будут в том же роде: как можно меньше о себе и как можно больше о других.

— Это тоже неплохо.

— А что нам даст замена одного подозреваемого другим?

— Пани Медяновская работала вместе с инженером Жарским, — напомнил полковник. — Она его знает лучше, чем прочие. Оба родом из Вроцлава.

— Он обрисовал ее не самыми светлыми красками. Дама, которая любит общество иностранцев и умеет использовать эти знакомства к собственной выгоде.

— Столь пристрастная характеристика подчеркивает и достоинства этой женщины: решительность, самообладание, целеустремленность, всестороннее образование, знание языков. В подобных показаниях надо видеть и другую сторону.

— Но Жарский утверждал, что эта дама строит виллу и нуждается в деньгах.

— Вы, поручик, опять возвращаетесь к мотиву преступления. Но такой мотив можно с успехом применить ко всем допрошенным. Одни имеют много, а хотели бы еще больше. Другим, например Земаку, не везет, и они хотели бы поправить свое положение. На этой лошадке нам далеко не уехать.

— Значит, допросим Медяновскую. Но сперва посмотрим, что у нее нашли при обыске.

Милиционер, который делал обыск на третьем этаже, обратил внимание на три письма. Одно из Парижа, два из Варшавы. Среди них было официальное уведомление паспортного бюро Министерства внутренних дел о том, что «заграничный паспорт гражданки Барбары Медяновской готов и будет выслан после соответствующей оплаты». Если судить по размерам суммы, паспорт давал право на выезд в государства Западной Европы.

Следующее письмо пришло из Парижа. Оно было на польском языке, но с орфографическими ошибками и несколькими английскими словами в тексте. Видно было, что писал его иностранец, выучивший польский язык, или поляк, давно живущий за границей. В письме содержались инструкции на предмет различных машин и химических веществ, предназначавшихся для польского импорта. Подчеркивалась важность этих сделок. В конце давались заверения, что при удачном исходе пани Медя-новская может рассчитывать на признательность фирмы, а в случае отъезда из Польши — на соответствующую работу в любой стране, где фирма имеет свои филиалы, Кроме того, в письме оговаривалось, что ближайшая поездка лани Барбары за границу не будет сводиться только к практике в одном из отделений фирмы. Предусмотрены также отдых и туризм. Все расходы покроет фирма в качестве компенсации за проделанную работу. Возмещены будут и паспортные расходы. Характерно, что бумага не была бланком фирмы и на ней стояло имя, а не фамилия отправителя.

В третьем письме строительная контора уведомляла, что дом на Мокотове подведен под крышу. Перед началом отделочных работ заказчики должны сделать очередной взнос. С пани Медяновской причитается, согласно договору, сумма в шестьдесят тысяч злотых. Деньги должны быть перечислены не позднее конца месяца, несоблюдение срока может повлечь за собой приостановку работ.

— Прекрасный мотив преступления! — с удовлетворением заметил подпоручик. — Необходимость уплатить крупную сумму за строительство дома. К тому же есть возможность вывезти драгоценности за рубеж. А если земля в родной стране загорится под ногами — устроиться за границей постоянно. Всё сходится!

— За исключением молотка и лестницы, — проворчал полковник.

— А если редактор Бурский был прав? Возвращаясь от «Кмицица», Медяновская могла приставить лестницу к балкону.

— Это не согласуется с показаниями Крабе и пани Зоей. Они не видели лестницы еще за четверть часа до обнаружения преступления.

— Нельзя иметь абсолютной уверенности, что допрошенные назвали точное время. А вдруг они ошиблись минут на десять? И Медяновская вернулась позже часа, названного пани Рузей? Она приставила лестницу, когда Зося уже ушла с балкона.

— Не могли же двое ошибиться одинаково — ровно в десять минут!

— Тогда послушаем, что нам скажет пани Барбара Медяновская.

 

Глава двенадцатая

Войдя в столовую, Медяновская сразу увидела письма, изъятые в ее комнате.

— Насколько мне известно, — сказала она, занимая указанное подпоручиком место, — милиция вправе производить обыск только на основании письменного разрешения прокурора. Были ли у вас такие полномочия, когда вы входили в мою комнату?

— Мы действуем на месте преступления и обеспечиваем сохранность вещественных доказательств. В этой ситуации мы не имели времени, да и не считали необходимым запрашивать санкцию прокурора. Если вы с этим не согласны, у вас есть право обратиться с жалобой в Краковское воеводское управление или в местную прокуратуру. Когда милиция осматривала вашу комнату, там присутствовал в качестве свидетеля директор пансионата.

— Я подумаю, не написать ли мне жалобу.

— Мы узнали, что у вас денежные затруднения. Как вы намерены их уладить?

— Как вас понимать? Вы предлагаете мне денег взаймы?

— Увы, милиция ссуды не предоставляет. Зато нас часто интересует, где люди в случае острой необходимости достают деньги.

— И к каким же выводам вы приходите?

— Порой человек, которому срочно понадобились наличные, берется за молоток и таким способом пытается избавиться от хлопот.

— Любопытно. И разумеется, этот человек — именно я?

— Тем более что вы едете за границу, где можете не только продать драгоценности, но, как вытекает из содержания некоего письма, даже обосноваться постоянно.

— И поэтому я строю себе виллу на Мокотове, для чего мне и необходимы наличные. Вы великолепно рассуждаете. Единственный недостаток — отсутствие логики.

— Логика есть. Вы начали строить дом до того, как подвернулась оказия приобрести состояние одним точным ударом молотка. И письмо с недвусмысленным предложением «выбрать свободу» пришло как раз перед нападением на ювелира. Расчет был простой: вилла на Мокотове стоит не больше нескольких сотен тысяч злотых. А драгоценности — около миллиона. Дело выгодное, даже если-продадут денежки, потраченные на строительство. Пусть вилла остается Польше, а я с брильянтами уезжаю за границу.

— Я не без интереса выслушала эти шедевры милицейской фантазии. А можно узнать, как я совершила преступление?

— Пожалуйста. После ужина вы умышленно вышли из «Карлтона» на мнимое свидание со знакомой в «Кми-цице». Возвращаясь — а это было примерно без четверти девять, — вы взяли лестницу, стоявшую около «Соколика», перенесли ее к «Карлтону» и приставили к балкону второго этажа. Направляясь в свой номер, вы по дороге прихватили из холла молоток. Выбрать момент, когда ювелир на минуту отлучился, чтобы позвонить, было нетрудно. Тогда вы быстро спустились этажом ниже и спрятались в комнате ювелира. Вернувшись и попытавшись зажечь свет, он получил удар в затылок. Спрятать брильянты, выбросить наружу <шкатулку, чтобы имитировать проникновение преступника в «Карлтон» извне, через балконные двери, — все это заняло у вас несколько минут. Оставалось прислушатьея, нет ли кого-нибудь в коридоре, и сразу же вернуться наверх. А сойдя в салон к телевизору, вы по пути подбросили молоток на диванчик.

— Чудесно! — похвалила пани Медяновская, которую столь грозные обвинения не вывели из равновесия. — Вижу, что у редактора Бурского появился опасный конкурент. Вам, пан поручик, надо сочинять детективные романы. Вы губите свой талант на милицейском поприще. С такой богатой фантазией…

— Интересно, будет ли у вас столь же хорошее настроение, когда прокурор подпишет ордер на арест и начнет составлять обвинительное заключение.

— Обещаю вам явиться на суд, нацепив все драгоценности, которые, как вы придумали, я похитила у несчастного Доброзлоцкого. Кстати, как он, бедный, себя чувствует?

— Его оперировали, — вмешался протоколист, — но сознание пока не вернулось. Дежурный врач сказал, что больной все еще в тяжелом состоянии.

— Мне очень жаль. Я ему симпатизировала. Он так сегодня радовался, когда продал на Гевонте два колечка. С гордостью показывал нам эти четыре сотни! Но перейдем к делу. Я хотела бы услышать, на основе каких доказательств милиция предъявляет мне столь тяжкие обвинения.

— Вас видели, когда вы сошли вниз и открыли дверь комнаты ювелира. Это было без десяти девять. Вы отрицаете?

— Вероятно, меня видел редактор Бурский. Я вспомнила, что, когда я вышла из комнаты, он поднимался по лестнице. Нет, этого я не отрицаю. Только это было чуть раньше. Не без десяти, а без пятнадцати девять. Я спустилась на второй этаж, постучала и открыла дверь в комнату ювелира. Там никого не было. Горел свет. Я закрыла дверь и вернулась. Тут я встретила пани профессора, и мы пошли ко мне. Она принесла мне «Монд», который я у нее попросила во время обеда. Пани Рогович может подтвердить, что ни молотка, ни драгоценностей у меня в руках не было. Вообще ничего не было. Я была одета в платье джерси, которое на мне и сейчас. Карманов нет. Тайник, которым женщины обычно пользуются, — бюстгалтер — тоже отпадает. При всех моих стараниях молоток там бы не поместился. Можем, если угодно пану поручику, произвести опыт. Согласны?

Полковник Лясота слегка усмехнулся. Пани Барбара Медяновская была худощавой брюнеткой (впрочем, возможно, она красилась: ведь в наше время ничему не приходится верить…), со стройной, спортивной фигурой. Бюст едва обрисовывался под облегающим шерстяным платьем. Не только молоток, но и горсточку драгоценностей спрятать там было невозможно. Видя, что его искусно сконструированное обвинение полностью развалилось, подпоручик пришел в замешательство. Полковник великодушно решил помочь младшему коллеге:

— Мы проверим правдивость ваших показаний. Буду рад, если подозрения в ваш адрес отпадут. Увы, следователь должен отработать каждую версию. Тем более, против вас есть серьезные улики. Вы — единственный человек (следствием это точно установлено), который после ужина выходил из «Карлтона». Вы имели возможность принести от «Соколика» лестницу и приставить к балкону.

— Уверяю вас, я этого не делала.

— Разберемся. А сейчас прошу ответить на несколько вопросов без всяких там обид или насмешек. Дело слишком серьезное. Тяжело ранен человек, украдены драгоценности стоимостью около миллиона злотых.

— Я вас слушаю, пан…

— Полковник Эдвард Лясота из Главного управления милиции.

— Постараюсь дать самый точный и подробный ответ на все вопросы. Спрашивайте, но предупреждаю: мне мало что известно.

— Когда вы были у «Кмицица»?

— Я вышла из дома около 19.30, на дорогу потратила минут пятнадцать, в кафе пробыла с полчаса. На возвращение — еще пятнадцать минут. Примерно в половине девятого, может, минут на пять позже, я уже вернулась обратно.

— Кого вы у «Кмицица» видели?

— Нескольких знакомых. Кто конкретно вас интересует, пан полковник?

— Генрика Шафляра видели?

— Проводника с маленькой головой? Его я хорошо помню. Он там сидел, когда я пришла, и оставался, когда я уходила. Я в этом уверена. У парня довольно своеобразная фигура.

— Возвращаясь, вы встретили кого-нибудь из знакомых?

Медяновская задумалась.

— На углу улицу «К Трамплину», у одного из перекрестков, стоял закадычный приятель проводника. Не знаю его фамилии, но он часто заходит в «Карлтон».

— К пани Зосе. Иногда даже по приставной лестнице.

— Этим я никогда не интересовалась. Ее дело. Каждый устраивается, как ему лучше.

— Был ли на диванчике молоток, когда вы вернулись в «Карлтон»? Подумайте хорошенько. Это очень важно.

— Был. Я проходила мимо, направляясь в столовую. Хотела убедиться, есть ли там кто-нибудь. Но была только пани Рузя. Я перекинулась с ней парой слов и поднялась в свою комнату. Тогда тоже видела молоток. Я это хорошо помню, потому что подумала, нельзя ли его использовать для починки моих туфель. В одной из них гвоздик торчит. Но тут я вспомнила: инженер Жарский говорил за обедом, что для этого требуется долото, и он сам все сделает. Поэтому к молотку я не прикоснулась.

— Вы знаете инженера Жарского?

Медяновская слегка нахмурилась, но тут же взяла себя в руки и спокойным, холодным тоном ответила:

— Да, я знаю его лет шесть или семь. Мы оба из Вроцлава. Вместе работали. Но он перешел в металлургию, а я сменила место работы и переехала в Варшаву. Потом не было повода возобновлять знакомство. В Закопане мы встретились случайно.

— Я хотел бы задать вопрос сугубо личного характера. На отдыхе обычно возникают разные компании, симпатии и романы. Это вполне понятно. У вас с инженером не было чего-нибудь в этом роде?

— Нет, — решительно запротестовала пани Барбара. — В прошлом это могло случиться, но мне довелось слишком хорошо его узнать. Он, как говорится, «порхает с цветка на цветок» без всякого разбора. Да если бы я и захотела, ничего бы не вышло. Пан Адам присмотрел красивую девицу, которая живет в «Граните». Но похоже, с ней он уже порвал или намеревается это сделать, потому что завязал новое знакомство. Пару дней назад подцепил какую-то красотку из кафе «Америка». Когда девушка из «Гранита» вчера ему позвонила, он велел горничной сказать, что его нет. Я как раз была в холле и случайно все слышала.

— Что вы делали, вернувшись в «Карлтон»?

— Ничего. Просто пошла к себе.

— А что вам понадобилось у ювелира?

— У меня возникла одна идея. Вы знаете, что в следующем месяце я еду за границу, в Италию, где находится европейский филиал нашей фирмы. В программе пребывания — изучение производства и поездка по Италии. Американцы любят подарки — и дарить и получать. Когда представители нашей фирмы появляются в Польше, всегда что-нибудь мне привозят. Это даже играет роль в моем бюджете. Уже несколько лет я не покупаю чулок, белья и обуви. Я не могу конкурировать с американцами в стоимости сувениров, но неудобно явиться в Италию с пустыми руками. Изделия пана Доб-розлоцкого, из серебра, разумеется, — оригинальный подарок.

— Но не дешевый. Пан Доброзлоцкий брал по двести злотых за колечко. Это не так уж мало за кусочек серебра и цветной камешек.

— Такая мелочь стоит за границей раза в четыре дороже. Согласно нашим таможенным правилам, я могу провезти пять колечек. Это было бы выгодно. Мои американские друзья очень обрадуются подарку и преподнесут взамен вещи гораздо более ценные. Для меня важно и завоевать благосклонность руководства фирмы, так как я хочу просить их заплатить мне жалованье вперед. Деньги мне очень нужны.

— Целых шестьдесят тысяч злотых? Сколько вы получаете?

— Три тысячи пятьсот чистыми. Фирма оплачивает страховку, хотя, как иностранное предприятие, она этого делать не обязана.

— Неужели?

— Представьте себе. Инструкции мне хорошо известны. Только отечественные работодатели перечисляют страховые взносы в обязательном порядке, а иностранные— лишь добровольно. Если не хотят, могут не платить. Тогда работник не пользуется социальным страхованием, а период службы в иностранной фирме не включается в его трудовой стаж. Моя фирма настолько солидна, что платит страховку.

— Для них это не очень большие расходы.

— Разумеется. Для бюджета крупного концерна эта статья не обременительна, но все-таки связана с какими-то долларовыми затратами. Ведь жалованье и страховка оплачиваются через Торговый банк из расчета двадцать четыре злотых за доллар. Если бы фирма согласилась заплатить мне в Италии за полгода вперед, я могла бы привезти эти деньги в Польшу и обменять в Сбербанке. А там курс доллара в три раза выше.

— Но это же валютное преступление.

— Не думаю. Ведь государство валюту получит полностью. К тому же я собиралась посоветоваться с юридическим консультантом концерна. Кроме меня, фирма держит на службе в Польше еще двух человек и адвоката в качестве постоянного юридического советника.

— Эти вопросы к следствию не относятся.

— Я говорю об этом, чтобы объяснить вам, пан поручик, что раздобыть деньги я могла, не хватаясь за молоток. Вы, конечно, скажете, что шестьдесят тысяч злотых я должна внести до конца октября, а за границу выезжаю лишь в ноябре. Так ведь я собиралась одолжить эту сумму у нескольких друзей. Разумеется, никто из них не мог бы или не рискнул дать мне взаймы всю сумму, но по пятнадцать-двадцать тысяч они сумели бы найти. На худой конец, у меня есть немного ценного фарфора и серебра. Я готова их продать. Жилье для меня гораздо важнее. Потому что уже пять лет я переезжаю с места на место: то живу у родственников, то снимаю комнату. Я сыта этим по горло. Если не приобрету квартиры, снова вернусь в Силезию.

— Вы имеете дело с жилищным кооперативом?

— Нет. Строится отдельный семейный дом. Вернее, дом на три семьи, не являющийся коммунальной собственностью. Каждый будет иметь один этаж. Строительное предприятие обещало нам, что Новый год будем праздновать под собственным кровом. Мне не очень верится, но надеюсь, самое позднее — в марте я заживу по-человечески.

— Вы показали, что на лестнице встретились с пани Рогович и вместе вошли в вашу комнату.

— Так и было.

— А когда вы заглянули в комнату ювелира, дверь была заперта на ключ?

— Здесь принято запирать дверь и брать с собой ключи, только выходя из «Карлтона», а если гость покидает комнату, но не выходит из здания, он оставляет ключ в двери. В крайнем случае, повернет его. У пана Доброзлоцкого ключ тоже торчал в двери, но заперто не было.

— Вы вполне в этом уверены?

— Абсолютно. Если бы дверь была заперта, я вообще не вошла бы в комнату. Знала бы, что ювелира там нет. А я постучала и открыла дверь.

— Вы видели шкатулку с украшениями? Может быть, она стояла на столе?

— Нет. Я, конечно, комнату не осматривала, но такой предмет нельзя не заметить. На столе ее не было. Кажется, там лежали книга и газеты.

— Вы вернулись к себе вместе с Рогович. Не упоминала ли пани профессор о своих затруднениях?

— Нет. Ничего подобного не было. Свое нервное состояние она объяснила дурными вестями из дома. Из-за этого предполагала даже сократить свое пребывание в Закопане, но о поводах к огорчению не говорила. Извинялась за неожиданный визит, призналась, что очень разнервничалась и не может сидеть одна в четырех стенах. Я предложила ей сесть, угостила конфетами, мы побеседовали. Поэтому я и думаю, что к ювелиру я спускалась гораздо раньше, нежели утверждает пан поручик, так как наш разговор длился не меньше десяти минут, а может, и дольше.

— Вы тогда слышали шаги на балконе второго этажа?

— Нет. Телевизор выл, как сумасшедший, и в тот момент, пожалуй, громче всего. У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.

— А не доносился до вас звук хлопнувшей двери или звон разбитого стекла?

— Нет. Ничего похожего.

— Вы вместе отправились к телевизору?

— Нет. Когда мы услышали крик инженера, что телевизор в порядке, пани Рогович встала, еще раз извинилась за свой визит и вышла. Я на минуту задержалась, чтобы взять из шкафа свитер. В салоне обычно холодновато.

— Спускаясь вниз, вы ничего не заметили?

— Не хотелось бы ни на кого бросать тень, но когда я была на лестнице второго этажа, из коридора вышел пан Земак. Он появился справа. Если стоять лицом к лестнице. Как раз в этой части здания находится комната пана Доброзлоцкого. Около террасы над салоном. Мне показалось, что художник чем-то смущен или взволнован. Ни слова мне не сказал, быстро прошел мимо и сбежал по лестнице в салон первого этажа, словно за ним кто-то гнался.

— Когда вы вошли в салон, все уже были в сборе?

Пани Медяновская задумалась.

— Инженер там был… Что-то делал с телевизором. Пани Рогович тоже была. Художник. Сыновья директора. Пани Рузя… Сразу после меня пришла пани Зося с плащом в руках. Потом директор и пан Крабе. Последними— редактор Бурский и портье. Или наоборот — портье и журналист. Помню, что редактор заметил: «Мы в полном составе, если не считать пана Доброзлоцкого». Тут Рузя сорвалась с места и побежала за чаем.

— А что было после того, как обнаружили раненого ювелира и большинство обитателей «Карлтона» вернулись в салон?

— Как раз началась «Кобра». Пан Адам Жарский иронически заметил, что у нас, мол, своя «Кобра»… Телевизор никто не смотрел. Все были потрясены. Шел какой-то бессвязный разговор. Но кто и что говорил — я припомнить не могу.

— Кто-нибудь выходил из салона?

— Наверх никто не поднимался. Но из салона выходили почти все. В ванную, напиться воды в столовой… Люди в таких случаях ведут себя по-разному. Я тоже выходила в ванную.

— Может быть, кто-нибудь покидал здание?

— Нет, этого я не видела. К тому же шел дождь.

Люди бесцельно слонялись, только инженер и пани Роговин, которые живут на первом этаже, пошли к себе, но быстро вернулись. Пани профессор накинула жакет, а пан Жарский принес сигареты. Угощал присутствующих, даже я взяла сигарету, хотя вообще-то не курю.

— А появление двух молодых людей помните?

— Да. Они зашли за пани Зосей, но редактор их быстро выпроводил.

— Как они были одеты? Может, у них руки были в грязи? Или следы на одежде?

— Они были в синих «болоньях», которые сейчас считаются самыми модными; плащи промокли от дождя. Но руки у них были сухие и чистые. Они ведь здоровались с пани Зосей. Не подали бы ей мокрых, а тем более грязных рук.

— Как они вели себя, узнав о случившемся?

— Были изумлены. Просто не могли взять в толк, каким образом все это произошло.

— Не притворялись?

— У них нет актерских способностей.

— А потом?

— Не прошло и пяти минут, как приехала «скорая помощь». Я проводила врача наверх, и тут сразу же появились вы. Остальное вам известно.

— Вернемся опять к инженеру Жарскому, — решил подпоручик. — Вы его недолюбливаете?

— Я никак к нему не отношусь. Он для меня пустое место, как воздух, как прошлогодний снег.

— Но мы хотели бы узнать, что это за человек. Вы ведь работали в одном учреждении?

— Это ноль, абсолютный ноль. Не мужчина, хотя и бабник. Человек без всякого честолюбия.

— Он инженер, на хорошей должности. К тому же немного композитор.

— Какой там композиторі Автор слащавых мотивчиков, для которых такие же графоманы кропают тексты.

— Но ведь способности у него есть?

— Есть. Может быть, и немалые. Только отсутствие честолюбия не позволяет ему их реализовать. В профессиональной деятельности идет по пути наименьшего сопротивления. Лишь бы сошло с рук и принесло. заработок. Занимал хорошую должность, с перспективой на будущее. Но там надо было штаны просиживать, и пан Жарский быстро перешел на другую, более низкую и хуже оплачиваемую, но зато без всякой ответственности, и где переутомляться не приходится.

— У женщин он пользуется успехом.

— Не знаю, что они в нем находят.

— Однако пан Жарский, — подпоручик притворялся, будто защищает инженера, — любезен, хорошо танцует, очарователен в обществе как мужском, так и женском…

— О, сущий ловелас! И не особенно привередлив. Для него любая хороша. Зато ненадолго. А в развлечениях он знает толк, были бы деньги.

— Но деньги у него есть. Он часто бывает в Закопане, в ресторанах, а на это нужны средства. Да и женщины, даже самые бескорыстные, требуют расходов.

— Говорят, — улыбнулась пани Медяновская, — эти «бескорыстные» обходятся дороже других.

— Так полагают люди, умудренные опытом. Однако инженеру на все хватает.

— Даже на игру в карты.

— Он картежник? Бридж или покер?

— Все. Лишь бы по-крупному. Это вообще игрок. Надо признать, что он хладнокровен и умеет рискнуть. Лет шесть назад была такая история: у Адама накопилось столько долгов, что он вовсе не получал зарплаты: все приходилось отдавать кредиторам. Назанимал уйму денег у коллег по работе и прочих знакомых. Его командировали в Варшаву, чтобы он доставил оттуда крупную сумму. Он взял эти деньги в кассе, больше ста тысяч злотых, и отправился прямо на бега.

— И все проиграл?

— Нет. Наоборот, выиграл. Заплатил долги и еще пару недель сорил деньгами направо и налево. А ведь в случае проигрыша вылетел бы с работы и на несколько лет отправился в тюрьму.

— Повезло!

— Ему всегда везет. В карты большей частью выигрывает. Во Вроцлаве об этих удачах разное поговаривали, но за руку его никто не поймал. При своих способностях этот человек далеко бы пошел, если б имел цель. А он ни к чему, кроме удовольствий, не стремится.

— Он знает толк в радиоприемниках, в телевизорах…

— В этих его способностях я убедилась только сегодня. Но надо признать, что телевизор-то Адам все же починил.

— Вы знаете фамилию или хотя бы имя той дамы из «Гранита», за которой ухаживает инженер?

— Нет, не знаю. Видела ее лишь несколько раз. В кафе и даже здесь, в «Карлтоне», когда она приходила к Адаму. Высокая, стройная блондинка. Но это уже не актуально. Сейчас на повестке дня рыжая красотка из Дома ремесленника.

— А пан Доброзлоцкий знал эту блондинку?

Пани Медяновская удивленно посмотрела на обоих офицеров. Вопрос показался ей совершенно неуместным.

— Пан Доброзлоцкий — человек солидный. Он приехал в Закопане работать, а не приударять за девицами. Может, он и видел эту даму в коридоре пансионата, но знаком, конечно, не был. Что за подозрения!

— А вдруг эта блондинка совершила покушение на ювелира?

— Я уже сказала: Адам в последнее время ее избегал. Сюда она уже не приходила.

— Но дорогу-то знала. И могла проведать, что в комнате у ювелира ценные украшения.

— Не думаю. Пан Доброзлоцкий не посвящал нас в свои дела. Правда, пани Зося что-то по этому поводу говорила, но всерьез ее никто не воспринял. И вряд ли Адам, ухаживая за своей блондинкой, не надумал ничего получше, как рассказывать ей про пана Доброзлоцкого. У инженера такой принцип: не терять времени, быстро добиться цели и так же быстро ретироваться.

— Вы хотите нам еще что-нибудь сказать?

— Нет. Больше я ничего не знаю. Не знаю и не догадываюсь, кто мог напасть на ювелира. Во всяком случае, не я.

Выслушав наставление, как надлежит подписывать протокол, и получив разрешение подняться к себе, но пока не ложиться спать, пани Барбара Медяновская вышла из столовой.

— Ну и ловкая же баба! — восхитился подпоручик. — Какое хладнокровие и самообладание! Я ее припугнул, а она и глазом не моргнула!

— Если она невиновна, чего ей бояться?

— Когда их допрашиваешь, все они невиновны… У каждого алиби, преступления никто совершить не мог, однако ювелир в больнице, а драгоценности запрятаны неведомо где. Один из этих «невиновных» ему голову проломил, но кто?!

Этот вопрос полковник Лясота оставил без ответа. Однако выражение лица опытного офицера милиции явно говорило о том, что если он и не знает окончательного решения загадки, то недалек от него.

 

Глава тринадцатая

— Я хотел бы вам предложить, поручик, — сказал полковник, — давайте опять вместе подумаем о таинственном телефонном звонке пана Доброзлоцкого. Здесь может быть ключ к разгадке, а если не ключ, то серьезный след. Заглянем еще раз в телефонную книгу «Карлтона».

Протоколист вскочил и через минуту принес книгу, где отдыхающие фиксировали телефонные разговоры. Оба офицера внимательно изучили все записи за последние три недели, начиная с первого дня пребывания Доброзлоцкого в Закопане.

— Доброзлоцкий ни разу не звонил в «Гранит». Лишь сегодня он вписал этот номер. Вообще Доброзлоцкий никогда по местному телефону не звонил. Во всех записях отмечены разговоры с Варшавой. Фигурируют только два номера. Нетрудно догадаться, что первый — это домашний телефон ювелира, а второй — какое-то учреждение, вероятно ювелирное управление, которому он регулярно докладывал, как идет работа по подготовке к выставке. Любопытно, что лишь сегодня, за пятнадцать минут до покушения, этот человек первый раз позвонил кому-то в Закопане. Это был срочный и важный звонок, потому что, как вспомнил редактор Бурский, ювелир в его присутствии несколько раз смотрел на часы. По-видимому, он должен был позвонить в «Гранит» в строго определенное время.

— Может быть, горничная что-нибудь про это знает? — предположил подпоручик.

— Думаю, стоит расспросить не только Рузю, но и директора, а также портье. Они могут информировать нас не только об этом звонке, но и о привычках ювелира. А вдруг Доброзлоцкий сам по местному телефону не звонил, зато звонили ему? В этом случае никаких следов в книге записей не остается. Что вы обнаружили у него в карманах? И вообще в номере?

Подпоручик указал на несколько предметов. Они лежали на столе, прикрытые платком.

— Вот все, кроме белья и одежды, набора инструментов и нескольких незаконченных колец и брошек из серебра. Я рассматривал эти вещи перед вашим приходом, но ничего достойного внимания не обнаружил.

На столе лежали: бумажник, портмоне, сберегательная книжка, две шариковые ручки, вечное перо, перочинный нож, почтовая бумага и записная книжка с календарем. Полковник взял бумажник и изучил его содержимое. Там были два банкнота по пятьсот злотых, восемь по сто, мелкие купюры и несколько почтовых марок. Офицер милиции вывернул бумажник и открыл внутренний карман, в просторечии именуемый «заначкой». Здесь были валютные чеки на небольшую сумму и один советский рубль с надписью: «На счастье!», датой и неразборчивой подписью.

— Ничего интересного, — подытожил подпоручик.

Полковник взял записную книжку. Около некоторых дат стояли пометки: время, фамилии, названия кафе. Они делались, чтобы не забыть о назначенных встречах. Все записи обрывались на сентябре. Октябрьские рубрики были не заполнены.

В конце календаря оставалось место для разных заметок и алфавитный перечень адресов и телефонов. Эти страницы книжки полковник Лясота изучил самым тщательным образом и был разочарован. Здесь оказались только варшавские адреса и телефоны.

В столовую вошли в сопровождении милиционера директор пансионата, горничная Рузя и портье Ясик.

— Вспомните, пожалуйста, часто ли пан Доброзлоцкий пользовался телефоном.

— Все разговоры записаны в книгу, — отозвался директор.

— Случается, что рассеянные гости забывают зафиксировать свои переговоры, особенно по местному телефону. Такие мелочи сразу же вылетают из головы.

— На пана Доброзлоцкого это не похоже. Он всегда очень аккуратен, — вступилась за ювелира Рузя. — Другие частенько забывают, особенно пани Зося и пан инженер. Пан Доброзлоцкий звонил только в Варшаву.

— Неужели у человека, который столько лет ездит в Закопане, нет здесь друзей и знакомых?

— У него их порядочно, — ответил директор, — но в этом году пан Доброзлоцкий сразу, как приехал, попросил меня никому не говорить о его появлении. Он просто хотел, чтобы ему не мешали работать. Целыми днями не выходил не только из виллы, но даже из своей комнаты. Работал над отделкой украшений по четырнадцать часов в сутки.

— Значит, из города ему не звонили?

— При мне таких звонков не было, — заявила Рузя.

— При мне тоже, — добавил портье.

— Когда Доброзлоцкий звонил, пани Рузя убирала в столовой. А вы, — обратился полковник к директору и портье, — были внизу, на кухне. Переговорную кабину отделяет от столовой только тонкая стенка. Рядом с кабиной — внутренняя лестница, которая ведет на кухню. В такой ситуации (я, конечно, не говорю об умышленном подслушивании) нетрудно уловить, о чем идет речь по телефону. Я сам в этом убедился, когда час назад сержант звонил в больницу, чтобы узнать, в каком состоянии пан Доброзлоцкий. Сидя на стуле у стены, я прекрасно разобрал каждое слово, произнесенное в кабине. Может быть, до вас донеслись хотя бы обрывки последней беседы ювелира? Хотя бы отдельные слова?

— К сожалению, я ничего не слышал, — заявил директор пансионата.

— Я узнала, что он звонил, лишь тогда, когда пан Доброзлоцкий пришел в столовую и сам мне об этом сказал, — доложила Рузя.

— Я тоже ничего не слышал, — добавил портье.

— Пан Доброзлоцкий записал в книгу, что звонил в дом отдыха «Гранит». А оттуда ему кто-нибудь звонил?

И на этот раз все трое ответили отрицательно.

— Портье в «Граните» — Стась Рубись, — заметил пан Ясик. — Он мой приятель. Я сейчас схожу к нему и узнаю. Если он подходил к телефону, должен помнить, кого вызывали.

— Спасибо за предложение, — ответил полковник. — Но уже первый час ночи, будить обитателей «Гранита» немного поздно. Завтра утром, если понадобится, мы свяжемся с паном Рубисем. А может, из «Гранита» иногда звонили другим гостям «Карлтона»?

— Эта девица все время звонит, — проворчала горничная Рузя.

— Какая девица?

— Блондинка, которую пан инженер несколько раз приводил в «Карлтон». Но она ему уже надоела. Теперь, когда она звонит, пан Жарский всегда уверяет, что очень занят. Не раз просил меня сказать, что его нет. Сперва морочил ей голову, а сейчас прячется. Да разве в отпуске по-другому бывает? Пани Зося говорила, что она всегда всё знает, что у инженера теперь новая красотка. Для разнообразия — рыжая, как медь. Он с ней в кафе познакомился.

— Из «Гранита» звонили только инженеру?

— Я, во всяком случае, других звонков не припомню. На первом этаже у нас живут только двое — инженер и пани профессор. Я подхожу к телефону до самого ужина, а потом на звонки отвечает пан Ясик. Если кому и звонили, то разве что пани Рогович? А она, услышав звонок, сама взяла трубку?.. Но это вряд ли. Я ни разу не видела, чтобы пани профессор к телефону подбегала.

— Я тоже не помню, чтобы из «Гранита» звонили еще кому-нибудь.

— Пани директор «Гранита» — подруга моей жены и нередко сюда звонит, но жена сейчас в Чехословакии, и подруга про это знает, — добавил директор.

Полковник поблагодарил всех троих. Когда они вышли из столовой, он сказал, потирая руки:

— Ну, теперь осталось допросить только одного клиента.

— Так точно, — отозвался подпоручик. — Сержант, давайте сюда этого художника.

Павел Земак выглядел молодо, но при заполнении протокола выяснилось, что ему уже сорок один год. Он окончил Академию изящных искусств в Варшаве, живет тоже в столице. Женат, четверо детей. Во время допроса держался спокойно, старался сохранить самообладание.

— Расскажите о вашем визите к пану Мечиславу Доброзлоцкому.

— После обеда пан Доброзлоцкий демонстрировал нам драгоценности, предназначенные для международной выставки во Флоренции. Когда я учился в академии, то немного интересовался металлопластикой. Одно время даже хотел специализироваться в этой области. Но все-таки остался верен живописи. Однако и в металлопластике я кое-что понимаю. При всех я не сделал ни одного критического замечания, потому что эти профаны ничего не смыслят в искусстве. Банда снобов и пошлых мещан! Я потом про это много думал. Украшения были ужасны! При виде их хотелось завыть от отчаяния. Подделываться под Ренессанс и изготовлять банальные побрякушки, чтобы их носили на шее или в ушах кривляки, вроде нашей пани Зоей, — это просто святотатство! Ведь из золота, брильянтов и рубинов можно сделать очень интересную вещь. Я даже набросал несколько эскизов. Один — особенно удачный.

Художник порылся в кармане, достал альбом и показал подпоручику рисунок из перекрещивающихся линий, составлявших изображение то ли пирамиды, то ли ежа,

— Вот это было бы здорово! У меня уже есть название для этой композиции — «Судьба человека».

— Есть такой советский фильм.

— Да? Ну и что?

— А как это носить?

— Помилуй Бог! Пора кончать с утилитарностью в искусстве! Искусство должно быть чистым, без всяких дополнительных элементов, вроде пользы, стоимости, функциональности и так далее. При работе с золотом и камешками главное — форма и композиция, ибо цвет изменить, к сожалению, нельзя.

— Вернемся к делу, — сказал подпоручик, не давая вовлечь себя в дискуссию о преимуществах «чистого искусства». — Я вас слушаю. Продолжайте.

— После ужина я поднялся наверх, еще раз глянул на свои эскизы и решил серьезно поговорить с ювелиром. Он ведь тоже в какой-то мере художник и должен понять, что, фабрикуя подобную гадость, совершает страшное преступление. Я пошел к нему объяснить, что эти побрякушки надо уничтожить…

— Разбить молотком?

— Именно! Так я и сказал. Достал свои рисунки и растолковал, как их воплотить в материале, а пан Доб-розлоцкий усмехнулся и спросил: «А кто это купит?» Неудивительно, что такое совмещение денег и искусства привело меня в ярость, и я сказал ему пару теплых слов. Его здорово проняло… Ну как можно деньги связывать с искусством?!

— Но ведь и вы зарабатываете на жизнь? Вы художник на одном из промышленных предприятий. Выполняете заказы разных учреждений, предъявляете к оплате счета.

— Я вынужден так поступать, но этим не хвастаюсь. Жизнь заставляет художника создавать вещи, не совместимые с призванием. Но одно дело, если я работаю на клиента, ставящего определенные условия, а другое — когда я творю произведение искусства. Я тружусь над ним, не думая о деньгах. Если кто-нибудь его купит, значит, у него хороший вкус.

— Направляясь к ювелиру, вы захватили молоток?

— Зачем?

— Чтобы искрошить эти побрякушки.

— Нет. Я заранее предполагал, что Доброзлоцкий не использует того шанса, который я хотел ему дать. Но мой долг был — сказать ему все, что было сказано.

— Вплоть до того, чтобы обозвать его лудильщиком и хлопнуть дверью?

Художник смутился.

— Ну… Признаться, я малость погорячился и потом об этом сожалел. Я по натуре вспыльчив…

— Что вы делали, уйдя от ювелира?

— Вернулся к себе, но так разнервничался, что ничего делать не мог. К тому же Жарский чинил телевизор, и шум был ужасный. Я немного посидел в комнате, но долго не выдержал и заглянул к пани Медяновской. Ее не было. Тогда я пошел к Бурскому. Рассказал ему про инцидент. Редактор мне объяснил, что нельзя сердиться на человека, который гораздо старше меня, предложил свою помощь — обещал пойти к Доброзлоцкому и сказать от моего имени, что против ювелира я ничего- не имею. Я согласился. Мы немного побеседовали, потом я отправился к себе, а пан Бурский спустился вниз.

— Больше вы его не видели?

— Нет. От ювелира Бурский ко мне не пришел. Я даже не знаю, поговорил ли он с ним. Несколько часов мы, правда, вместе просидели в салоне, но разговор не клеился.

— Я имел в виду не Бурского. Спрашиваю, видели ли вы Доброзлоцкого еще раз?

— Нет, не видел.

— Вы уверены?

— Уверен.

— К кому же вы тогда заходили за несколько минут до телевизора?

— Это было не за несколько минут до телевизора, а прямо перед «Коброй», по пути на первый этаж. Когда инженер известил нас, что телевизор работает, я направился вниз. Решил заглянуть к Доброзлоцкому и сказать, что я на него не сержусь и пусть себе по-прежнему изготовляет эти уродства. Но ювелира не было, и я пошел на «Кобру».

— Не было в номере?

— Я постучал, а когда никто не ответил, попытался войти. Дверь была заперта на ключ. Правда, ключ торчал снаружи, но я его не трогал. Когда я стучал в дверь, из соседней комнаты вышла пани Зося. Я сказал ей, что ювелир куда-то ушел. Пани Захвытович ответила, что он, наверное, уже спустился вниз, и сама направилась к лестнице. Я за ней. Но меня удивило, что Доброзлоцкого нет в салоне… Наверное, когда я стучал в дверь, ювелир уже лежал без сознания!

— Когда вы сошли вниз, молоток валялся на диванчике в холле?

— Я не видел. Не обратил внимания.

Художник подписал протокол и покинул столовую.

 

Глава четырнадцатая

— Итак, мы допросили еще одного невиновного, — саркастически заметил подпоручик. — Остается предположить, что пан Доброзлоцкий попытался совершить какое-то изощренное самоубийство Сперва приставил к балкону лестницу, потом разбил стекло, выбросил шкатулку, куда-то запрятал драгоценности, после чего сот шел вниз, принес молоток, бабахнул себя по голове, да еще собрал все силы и отнес молоток назад. Вернулся в свою комнату и, лишь переступив порог, позволил себе потерять сознание. Никто в мире такого не видывал! С ума сойти можно.

Выслушав сетования молодого коллеги, полковник улыбнулся.

— Да, — кивнул он, — ситуация довольно сложная.

— И надо же, что это свалилось на меня! Пусть бы с этим маялись начальник или его заместитель! Вот незадача! Если я не найду преступника, получу взбучку за то, что провалил дело.

— А обнаружите — и все лавры достанутся вам.

— Обнаружу! Легче найти иголку в стоге сена. Все невиновны, у всех алиби. Показания одного оправдывают другого, и так всю дорогу.

— Я бы предложил, пан поручик, пройти сейчас по комнатам гостей и выяснить некоторые детали. Я хотел бы заглянуть в комнату ювелира, осмотреть приставную лестницу и место, где она обычно находится. А потом решим, что предпринять дальше.

— Идемте. С кого начнем?

Постучав к инженеру и услышав «Войдите!», полковник открыл дверь. Жарский сидел за столом. Был в костюме и читал книгу.

— Железные у вас нервы, — заметил подпоручик. — После всего этого еще можете читать.

— Я читаю книгу для специалистов. Она незаменима, если ты чем-то взволнован или подавлен. Помогает отвлечься.

— Пан инженер, — сказал полковник, — я хотел бы задать вам несколько вопросов.

С этими словами офицер милиции вынул из кармана блокнот и ручку.

— Пожалуйста, — кивнул Жарский. — Чем могу быть полезен?

— Мы хотели бы узнать вот что. Установлено: пан Доброзлодкий в 20.45 пошел к телефону. Не заходил в салон, когда возвращался?

— Может, и заглянул, но я его не заметил. Торопился починить телевизор до начала «Кобры». Стоял за аппаратом и копался внутри.

— А после, когда ювелир вернулся на второй этаж, вы не слышали, как кто-то спускается вниз и выходит из дома?

— Я не знаю, когда пан Доброзлодкий спустился звонить. Слышал на лестнице чьи-то шаги, а больше ничего добавить не могу.

Полковник записал ответ, но закрывая блокнот, уронил ручку прямо под ноги инженеру. Жарский хотел ее поднять, но офицер опередил его, нагнулся, отыскал ручку и сунул в карман.

— Уже можно ложиться? Скоро два часа ночи.

— Нам очень жаль, но потерпите еще чуть-чуть. Дело, в сущности, закончено. Все данные говорят о том, что грабитель пробрался снаружи. Остались только некоторые формальности. Это не затянется надолго.

Полковник поклонился инженеру и направился к двери. Подпоручик последовал за ним.

— Ничего не понимаю, — заявил он, выйдя в коридор.

— Есть у меня одна версия, но о ней поговорим попозже, — отмахнулся полковник и постучал к пани профессору.

Мария Рогович, одетая, лежала на кровати.

— Пожалуйста, не вставайте, — жестом остановил ее полковник. — Только два слова.

— Слушаю вас.

— Выйдя от пана Крабе, вы встретились с пани Медяновской?

— Нет. Я пошла прямо вниз. Разнервничалась и не могла сидеть одна. К счастью, я вспомнила, что пани Бася просила дать ей «Монд». Я взяла газету и пошла наверх. Встретила пани Медяновскую, когда она выходила из комнаты Доброзлоцкого.

— Было ли у Медяновской что-нибудь в руках, скажем молоток?

— Нет, ничего не было.

— А ювелира вы тогда видели?

— Не видела. Только слышала от пани Баси, что в номере Доброзлоцкого никого нет.

— Благодарю вас. Думаю, через полчаса вы, хоть и позже обычного, сможете лечь спать.

На втором этаже полковник тщательно осмотрел комнату ювелира. Особый интерес вызвало у Лясоты разбитое стекло.

— Взгляните, поручик, осколки есть только снаружи, на балконе. В комнате нет даже самого крохотного.

— Это исчерпывающе доказывает, что стекло выбито изнутри, — заметил подпоручик.

— Исчерпывающе? Я бы так не сказал. Скорее, «с большой вероятностью». В криминалистике нет, во всяком случае очень мало, исчерпывающих, как вы выразились, доказательств. Одна из самых известных судебных ошибок межвоенного времени, процесс и обвинительный приговор были основаны главным образом на том, что все осколки разбитого оконного стекла лежали снаружи, а стало быть, окно выбили изнутри. Впоследствии выяснилось, что в действительности стекло было выбито снаружи… Будем же соблюдать осторожность и избегать критических заключений.

— Пани Зося, — спросил полковник, входя в комнату кинозвезды, — не припоминаете ли вы такую деталь: у двери ювелира вы встретили пана Земака?

Пани Захвытович задумалась.

— Да. Я встретила его, направляясь вниз смотреть телевизор. Пан Земак стоял у двери комнаты пана Доброзлоцкого. О чем-то меня спросил. То ли сказал, что ювелир у себя, то ли заявил, что моего соседа нет. Я не обратила внимания. Не принадлежу к числу почитателей этого живописца.

— А когда вы шли в салон, молоток валялся на диванчике?

— Да. Это я помню. Но не там, где я его положила, а в другом углу.

— Стояла ли у балкона приставная лестница, когда вы шли к Загродским за шалью?

— Нет. Лестницы не было.

— Может, вы не заметили?

— Я не такая разиня. Эту лестницу трудно не заметить. Посмотрите! — с этими словами пани Зося отдернула занавеску. Через стеклянную дверь была прекрасно видна лестница, приставленная к балкону.

— Она стоит против моей двери. Даже слепой мог бы заметить!

— Действительно, ее трудно не разглядеть… А из соседней комнаты не доносился шум? Минут примерно за пять до «Кобры»?

— Я ничего не слышала. Меня злило, что ребята еще не пришли. От скуки и злости я включила свой маленький японский транзистор и попыталась поймать какую-нибудь музыку. Но видно, от этого трескучего телевизора были помехи, и радио только хрипело. Я чуть об пол его не треснула! В конце концов взяла плащ и шаль и вышла из комнаты, хотя поначалу собиралась ждать мою «гуральскую гвардию» здесь.

— Пан Доброзлоцкий показал драгоценности гостям только сегодня, а вы уже несколько дней назад обещали Пацине и Шафляру прийти к «Ендрусю» на танцы с великолепным ожерельем на шее. Парни сообщили, что вы выразились так: «Все бабы окочурятся». Что дало вам повод так говорить?

Пани Захвытович ничуть не смутилась.

— Пан Доброзлоцкий очень меня полюбил. Я часто его навещала и давно знала, что он потихоньку над чем-то работает. Впрочем, насколько я знаю, ювелир говорил об этом, разумеется по секрету, не только мне, но и другим гостям «Карлтона». Над чем он работает — я понятия не имела. Не догадывалась, что это такие дорогие украшения. Знала только, что они из золота и драгоценных камней.

— Пацине и Шафляру вы говорили…

— Да я сейчас объясню! Четыре дня назад я зашла к пану Доброзлоцкому. Мне просто захотелось шоколаду, а я знала, что у ювелира всегда есть разные сладости, потому что врачи велели ему бросить курение. Когда я вошла в комнату, он сидел за столом и держал в руках великолепное брильянтовое колье. Я только мельком его видела: пан Доброзлоцкий сразу же его спрятал, сказав, что оно еще не готово. А все-таки я успела заметить, что это вещь неслыханной красоты. Тогда мне пришло в го-лаву, как хорошо было бы в этом ожерелье явиться на тайцы. Я и попросила ювелира мне его одолжить.

— Пан Доброзлоцкий согласился?

— Во всяком случае, наотрез не отказал. Засмеялся и обещал вернуться к этому, когда колье будет готово. Поэтому я и мобилизовала свою гвардию, чтобы пойтц на танцы.

— Не имея уверенности, что получите ожерелье напрокат?

— Я не предполагала, что пан Доброзлоцкий так дурно воспитан и откажет женщине в подобном пустяке. Он дал мне, правда, очень красивые вещи из серебра, но сами признайте: это не одно и то же. Я была прямо вне себя, когда ушла от него с серебряными побрякушками вместо ожерелья. Увидев ювелира на полу, в крови, я поначалу даже подумала, что Бог наказал его за неучтивость.

— А может быть, это вы, от имени Бога, ударили ювелира молотком по голове? — насмешливо спросил подпоручик.

— Чтобы сделать вам приятное, я призналась бы в преступлении, — мрачно сострила пани Захвытович. — Но не могу. Ведь вы сами не верите, что я причастна к покушению. Не правда ли?

Подпоручик промолчал, а полковник попрощался с актрисой:

— Оставляем ваш гостеприимный кров и идем навестить пана Крабе. Вскоре мы пригласим всех в салон, чтобы покончить со следствием. Потерпите еще немного.

В соседней комнате полковник попросил критика показать, как он взглянул в окно. Пан Крабе подошел к балконной двери и слегка отодвинул штору. Находившийся поблизости фонарь дневного света и окна соседних комнат ярко освещали балкон и приставленную к нему лестницу.

— Видите, ее нельзя было не заметить…

Следующий визит офицеры нанесли редактору Бурскому, который жил на третьем этаже.

— Прошу прощения, — входя, сказал полковник. — Только два вопроса.

— Пожалуйста. Можно и больше, если надо.

— Когда вы сидели у Доброзлоцкого, кто-нибудь к нему заходил?

— Да, забыл вам сказать. На минутку заглянул пап Крабе, но, увидев, что ювелир не один, извинился и сразу ушел. У меня это совершенно вылетело из головы во время допроса.

— А вы заметили, который был час, когда вместе с паном Доброзлоцким выходили из комнаты?

— Во время нашего разговора ювелир несколько раз посмотрел на часы. Я даже спросил, не собирается ли он уходить, не ждет ли кого-нибудь. Он ответил, что ему надо в назначенный час позвонить по телефону. Обычно, если человек смотрит на часы, собеседник машинально делает то же самое, и потому я хорошо помню, что мы вышли из комнаты без четверти девять.

Когда офицеры расстались с журналистом, подпоручик с удивлением заметил, что полковник, не заходи в другие комнаты, направился к лестнице.

— А двое оставшихся, Медяновская и Земак?

— Они ничего нового не скажут. Выйдем наружу.

Дождь прекратился, но было еще очень сыро. Полковник подошел к приставной лестнице и осмотрел ее при свете электрического фонаря, который зажег один из милиционеров.

— Ничего интересного мы тут не найдем. Лестница как лестница. Даже если грабитель не пользовался перчатками, все равно дождь давно смыл все следы. А где она обычно стоит?

По вымощенной дорожке милиционер довел офицеров до виллы «Соколик», погруженной во тьму. Обогнув фасад пансионата, они подошли к нему с противоположной стороны и очутились на небольшой площадке с несколькими деревьями. Милиционер показал на стену под верандой.

— Она лежала здесь, боком к дому. Не подходите, пан полковник, там глина и скользко. Мы искали следы, их тут видимо-невидимо. Но все залито водой, и нельзя установить, какой след старый, а какой — свежий. Лестницу брали часто.

Возвращаясь в «Карлтон», полковник еще раз взглянул на террасу, которая шла вдоль южной стены здания, под балконом второго этажа. Действительно, для молодого человека, занимающегося спортом, не составляло труда соскочить с балкона на эту террасу. А с террасы четыре лесенки вели на дорожку, огибающую дом.

— Пошли обратно, — сказал Лясота.

В столовой он уселся на стул с видом человека, который наконец решил трудную и головоломную задачу.

— Теперь все ясно, — обратился он к подпоручику. — Примите мои поздравления. Вы прекрасно вели следствие. Допрашивая обитателей «Карлтона» и двух местных парней, вы сумели вытянуть из них все. Вы жаловались на невезение, а ждут вас заслуженные похвалы.

Польщенный подпоручик внимательно посмотрел на старшего коллегу. Издевается над ним полковник или же говорит всерьез? А тот продолжал:

— Осталось одно — арестовать виновного и забрать драгоценности. Вероятно, у вас в служебном помещении есть несгораемый шкаф, где их можно будет хранить до решения прокурора о передаче украшений собственнику— Управлению ювелирного искусства. Надеюсь, их еще успеют отослать на выставку во Флоренции. Жаль, что бедняга Доброзлоцкий не сможет туда отправиться вместе со своими произведениями. Ему придется довольно долго пролежать в больнице. Впрочем, боюсь, он не попал бы в Италию, даже находясь в полном здравии. Любителей кататься на государственный счет хоть отбавляй… Кстати, и я не прочь взглянуть на эти безделушки. Не часто случается, даже в нашей профессии, видеть драгоценности стоимостью больше миллиона злотых, и вдобавок с такой биографией. Ну, поручик, вы, разумеется, знаете, кто совершил преступление?

По лицу полковника было видно, что это вопрос скорее риторический, и ответ на него предполагается отрицательный. Однако подпоручик, вопреки ожиданиям старшего коллеги, сказал:

— Я знаю, где спрятаны драгоценности.

— Вот как? — полковник слегка поднял брови.

— Да. Я знаю, где ожерелье. Правда, мне это подсказывает не разум, а скорее интуиция, но найти их я могу за одну минуту.

— Но раз вам известно, где драгоценности, то известно и имя преступника.

— Да, — подтвердил подпоручик. — Кажется, известно. Я знаю, кто и когда приставил лестницу к балкону. Догадываюсь, что именно вы искали, пан полковник, осматривая комнаты подозреваемых. Знаю, у кого в номере вы это нашли.

Полковник улыбнулся:

— И что же это было?

— Глина. Маленький комочек желтой глины.

Лясота уже не смеялся. Он посмотрел на молодого коллегу не только с удивлением, но прямо-таки с восхищением.

— Если вам это известно, то известно и все остальное, — сказал он.

— Наверное, да, — согласился подпоручик. — Но я скорее чувствую, чем знаю. Боюсь, я не сумел бы это доказать.

— Вам только кажется. Протоколы допросов…

— Как раз показания на допросах сбивали меня с толку. Выходило, что каждый подозреваемый в результате показаний другого лица превращался в невиновного. За одним исключением. Так мне думается.

— Однако эти показания дают нам полную картину всего, что произошло после ужина. То есть с 19.30 до того момента, когда пани Рузя нашла ювелира на полу, без сознания. Обратитесь к этим протоколам, постарайтесь логически мыслить и вспомните еще раз содержание показаний. Тогда интуицию сменит железная логика. Вывод напрашивается сам собой. Об ошибке не может быть и речи. Грабитель полностью разоблачен. Самое время его арестовать.

— Я начал скорее с противоположного конца, — рассмеялся подпоручик. — Я знаю, где брильянты и кто их туда мог спрятать. А тот, кто спрятал, и есть преступник. Значит, это он воспользовался молотком и приставил лестницу. Поэтому у него на обуви следы глины.

— Вы их заметили?

— Еще когда допрашивал его в столовой. Эта глина не давала мне покоя. Я не мог понять, откуда она взялась. Ведь дождь начался только после нападения на ювелира, когда он уже без чувств лежал на полу. А до этого было сухо. Дождя не было по меньшей мере пять дней. И только заметив, что вы, пан полковник, тоже что-то ищете, я утвердился в мысли, что иду по правильному пути.

— Браво! — поклонился полковник. В его голосе не было ни малейшей досады, хотя он имел бы на это право. Расследовать сложное дело приглашают мастера сыскной службы из самого Главного управления. Мастер появляется, ведет следствие и вдруг констатирует, что в его присутствии, в сущности, не было нужды, ибо молодой подпоручик, не прослуживший и месяца, пришел к тем же выводам. Но полковник Лясота в этой ситуации решил сделать красивый жест и ничем не показать младшему коллеге, что он несколько уязвлен.

— Должен признаться, — продолжал подпоручик, — что я приглашал вас, пан полковник, со смешанным чувством. Боялся осрамиться и получить головомойку от начальства, но, с другой стороны, были и личные амбиции; мол, явится кто-то из Главного управления и присвоит себе все заслуги. А я ни при чем.

Услышав такое чистосердечное признание, полковник улыбнулся.

— Есть у меня школьный приятель, — продолжал подпоручик. — Он пошел в офицерскую авиационную школу. Рассказывал мне, что превосходно управлял самолетом при условии, что у него за спиной сидел инструктор. Пусть даже тот и не прикасался к рычагам. Достаточно было одного его присутствия. Совсем другое дело — первый самостоятельный полет. Мой друг чуть не угробил машину при посадке, а в ходе полета наделал уйму элементарных ошибок. А все потому, что инструктора сзади не было! И я вам очень благодарен, пан полковник, за ваше присутствие при моем первом расследовании.

— Значит, я выполнял роль инструктора в реактивном самолете?

— Без вас, пан полковник, я наделал бы массу ошибок и, вероятно, не установил бы личность преступника.

— Но согласитесь, поручик, что я в роли инструктора не часто брался за управление.

— Тем больше моя благодарность.

— Ну, я доволен, что вы на меня не в обиде, и сча «стлив думать, что могу наконец пойти домой и лечь спать. До свидания, поручик! Рад был с вами познакомиться.

— Пан полковник… — пробормотал Климчак.

Лясота, который собирался проститься со своим коллегой, остановился.

— У вас еще есть сомнения, поручик?

— Никаких сомнений нет. Зато есть большая просьба!

— Слушаю вас.

— Надо арестовать виновного. Я… Я никогда еще этого не делал. Это так трудно. Боюсь оскандалиться. Тем более что здесь собрались люди влиятельные и со связями. Я очень волнуюсь.

— И хотите, чтобы я проделал за вас грязную работу!

— Нет, не грязную… Ведь речь идет об аресте преступника! Только я… — подпоручик снова начал заикаться.

— Хорошо, Правда, я тоже не люблю отправлять людей за решетку, но сделаю это ради вас. При одном условии.

— При каком?

— Я прошу, чтобы в своем рапорте вы не упоминали мою скромную особу. Я в отпуске, пришел сюда только потому, что меня пригласили. К чему мне лишние хлопоты? Люди не любят впутываться в такие дела. Даже если служат в милиции. Договорились?

— Как вам угодно, пан полковник… Но ведь за успешное расследование такого важного дела наверняка полагается поощрение, а может, и денежная премия? Не лучше ли, чтобы вы, пан полковник, официально выступали в качестве руководителя следствия? — все еще сомневался подпоручик.

— Дорогой коллега, поощрение мне ни к чему — одним больше, одним меньше… Мой послужной список выглядит не так уж скупо. А кроме того, следствие и вправду вел не я, а вы. Я сидел в сторонке и прислушивался. То, что я, в отличие от вас, пришел к решению загадки скорее логически, нежели интуитивным путем, — это дело опыта. Вы бы рассмотрели все факты, перечитали все показания, и данный случай уже не представлялся бы вам неразрешимой головоломкой. Будет справедливо,  если все лавры достанутся вам. Вам и вашим подчиненным.

Подпоручик был смущен.

— Не могу же я присваивать чужие заслуги!

— Какие там заслуги!

— Я же говорил, — вмешался капрал Лещинский, — что пан полковник — золотой человек. Теперь могу признаться, что это я уговорил нашего поручика пригласить вас, пан полковник. Поручик вас не знал. Он боялся, что вы откажетесь помочь и вместо этого напишете рапорт: мол, в Закопане с пустяковым делом справиться не умеют, а вызывают отпускников из дома отдыха, чтобы те за них работали.

Полковник улыбнулся.

— Сомнения поручика меня не удивляют. Разные бывают люди. В нашем ведомстве тоже. Не спорьте больше, коллега Климчак, и покончим с этим делом. Людям спать пора. Меня тоже давно подушка поджидает.

— Ну, если вы настаиваете, пан полковник…

— Именно настаиваю. И последняя просьба: соберите всех в салоне. Раз уж я должен объяснять, кто совершил ограбление и чем себя выдал, давайте вознаградим обитателей «Карлтона» и двоих спортсменов за все переживания, неприятности и бессонную ночь. Тем более, их показания помогли решить загадку. На всякий случай пусть два человека стоят на улице, под окнами салона. А остальные — внутри и в коридоре. Осторожность никогда не повредит… Да, кстати, а машина у вас есть?

— Есть, — рассмеялся сержант. — Ждет во дворе. Браслетики тоже найдутся.

— Не люблю я арестовывать, но что поделаешь! Выполняю за вас эту работу, поручик.

 

Глава пятнадцатая

Офицеры милиции вошли в салон. На лицах собравшихся были видны усталость, раздражение и вместе с тем любопытство. Присутствовали все постояльцы «Карлтона», директор, горничная, портье. Полковник поудобнее расположился в кресле и начал:

— В криминалистике существует понятие «идеальное преступление», преступление, которое не поддается раскрытию. Оно должно быть совершено так, что виновного ни в чем нельзя уличить. Термин «идеальное преступление»— это, разумеется, такая же абстракция, как в математике квадратура круга. Правда, иногда случается, что в результате следственных ошибок (ведь люди — всего только люди и могут ошибаться) или ввиду слишком малого количества улик некоторые преступления какое-то время остаются безнаказанными. Но в конце концов, порой много лет спустя, преступника настигает рука правосудия. Проблема квадратуры круга в течение двух тысяч лет была основательно разработана: величайшие из математиков доказали ее неразрешимость. И все-таки многие наши современники занимаются вычислениями, полагая, что ее можно решить. Законы физики известны много веков, но среди нас по-прежнему существуют маньяки, которые заваливают патентные бюро проектами вечных двигателей, механизмов, добывающих энергию из ничего…

Полковник помолчал минуту и продолжал:

— В Закопане нашелся человек, который вообразил, что сумеет совершить «идеальное преступление». Разработал подробный план и приступил к его осуществлению. Ему казалось, что он не допустил ни единой ошибки. Но это ему только казалось. Он все рассчитал, исключил всякую импровизацию, каждый его шаг был тщательно продуман. Он не предвидел только простейшей случайности.

Речь офицера милиции все слушали с огромным интересом. Даже большая муха, которая разгуливала по экрану выключенного телевизора, застыла на месте, словно прислушивалась к рассуждениям полковника.

— Цель преступника была ясна. Она состояла в похищении драгоценностей на сумму около миллиона злотых. Мотив, таким образом, совершенно прост — деньги. Он применим к любому из нас, и ко мне тоже. В наших условиях миллион — колоссальная сумма. Каждому хватит до конца жизни. Избавит от всяких забот и хлопот. Поэтому мы должны были брать под подозрение всех, кто находился в «Карлтоне» или мог там находиться. Момент для преступления был выбран весьма расчетливо и обдуманно. Все обитатели пансионата были дома: либо в своих комнатах, либо в комнатах других гостей. Впрочем, тут преступник лишь подстраховывался на всякий случай, ибо основной план предусматривал нечто совсем иное. Время действия было умело выбрано и четко определено. Преступник знал, что ювелир на несколько минут выйдет из номера: сам попросил Доброзлоцкого позвонить от его имени по телефону! Он прекрасно знал, что обитатели «Карлтона», выходя из номера, ключа не берут, а оставляют в двери. Надо полагать, он заранее убедился, что так поступает и ювелир. Наблюдая за Доброзлоцким, наш любитель брильянтов ждал своего часа. Случай подвернулся сегодня, вернее вчера, потому что сейчас уже два ночи… Ювелир закончил работу и продемонстрировал драгоценности гостям «Карлтона». Это стало сигналом к скорейшему осуществлению заранее выработанного плана. Благоприятным обстоятельством оказалось и то, что детишки директора вытащили из ящика с инструментами молоток и бросили его на лестнице у входа. В результате чего пани Захвытович принесла будущее орудие преступления в холл и положила его на видное место — на красный диванчик.

Взгляды присутствующих обратились в сторону пани Зоей. Она страшно покраснела и хотела что-то сказать, даже поднялась со стула, но полковник жестом попросил не прерывать его.

— Как и любой стратегический план, — продолжал свой рассказ Лясота, — этот преступный замысел предусматривал два варианта. Главный расчет был на то, что обнаруженные вещественные доказательства приведут следствие к выводу: грабитель проник в «Карлтон» извне. На случай, если этого не произойдет, злоумышленник припас другой вариант: подозрение в той или иной степени падет на всех гостей пансионата, на него же — в последнюю очередь. Его алиби все единодушно подтвердят. Получив не менее десяти подозреваемых и ни одного виновного, милиция будет вынуждена прекратить дело. Ювелир даже не предполагал, что, демонстрируя драгоценности, выносит себе смертный приговор. С этого момента преступник начинает свои действия, завершением которых станет удар молотка… Точнее, не завершением… Последним действием преступника было… Но об этом позже. Поговорим пока о десяти минутах — с 20.45 до 20.55, которые сыграли решающую роль в осуществлении этого замысла.

Преступник знает, что ювелир выйдет из комнаты и спустится вниз. Он ждет. Слышит скрип открывающейся двери и шаги на лестнице. Больше ничего не слышно, только из салона доносится шум ремонтируемого телевизора. Это означает, что инженер Жарский лихорадочно работает, дабы гости могли посмотреть «Кобру». Все идет так, как и рассчитывал грабитель. Он хватает молоток, входит в комнату Доброзлоцкого, закрывает дверь и гасит свет. Даже не пытается найти и забрать драгоценности. Человек с молотком решился на убийство. Покойник ничего не скажет, не бросит на него даже тень подозрения. Лишь когда ювелир, получив смертельный удар в голову, падает на пол, грабитель берется за дело. Прежде всего запирает дверь. Теперь если кто и постучит к ювелиру, то сразу же уйдет, убедившись, что дверь заперта. Шкатулка в шкафу. Это преступник превосходно знает. Вот она у него в руках… Чтобы сунуть в карман завернутые в замшу драгоценности, требуется всего несколько секунд. Теперь грабитель подходит к балконной двери, выглядывает наружу. На балконе пусто. Один удар — и стекло с тихим звоном вылетает.;. Взмах руки — и шкатулка уже на газоне! Прислушавшись, нет ли кого-нибудь в коридоре, преступник выходит из комнаты, не забыв повернуть ключ в замке. Только поэтому минуту спустя пан Земак не обнаружил раненого ювелира. Он постучал, нажал ручку, дверь не открылась, и художник отправился вниз.

Все взгляды обратились к дивану, на котором рядом с редактором Бурским, пани профессором и Ежи Крабе сидел Павел Земак. Художник подтвердил:

— Так оно и было!

— Довольно трудно, — продолжал полковник, — было разобраться с телефонным звонком. Так получилось, что пан Доброзлоцкий, который за все время своего пребывания в Закопане ни разу никому не позвонил, вдруг, за несколько минут до покушения, спускается вниз и звонит в дом отдыха «Гранит». Мало того! Он сидит с часами в руке, чтобы позвонить в строго определенное время. Нам показалось, что это как-то не согласуется с образом жизни ювелира. Пани Рузя объяснила, что пан Доброзлоцкий был человеком до невозможности аккуратным и пунктуальным. И эту черту характера своей жертвы убийца прекрасно использовал. Цели он мог добиться лишь при условии, что точно в назначенный час ювелира в комнате не будет. Тогда преступник сможет незаметно туда проскользнуть и притаиться с молотком в руке. Он выбирает первый попавшийся предлог и просит пана Доброзлоцкого в 20.45 позвонить по некоему номеру в «Гранит». Он спокоен. Знает, что педантичный ювелир не опоздает ни на минуту. Преступник хватает орудие убийства и шествует на второй этаж. Идет убивать.

После слов офицера милиции в салоне воцарилась гробовая тишина.

— Я повторяю, — продолжал полковник, — целью преступника было убийство. Если бы не непредвиденная случайность, ювелира не было бы в живых. Грабитель все хорошо рассчитал. Но он не предугадал, что пан Доброзлоцкий после ужина попросит принести ему стакан чаю в комнату. Кто-то из вас в своих показаниях правильно заметил, что этот стакан спас ювелиру жизнь. Иначе пани Рузя не поднялась бы наверх и не увидела раненого. Отсутствие ювелира во время «Кобры» никого бы не удивило. Телевизор он не любил, смотрел его редко. Лишь наутро, во время завтрака, обнаружилось бы, что Доброзлоцкого нет. Тогда кто-нибудь из персонала пошел бы в его номер и увидел мертвого ювелира. Скончался бы от потери крови… К счастью, благодаря стакану чая раненого обнаружили уже через десять минут после покушения. Повязка, умело наложенная пани профессором, и быстрое появление «скорой помощи» спасли человеку жизнь. После выздоровления пан Доброзлоцкий должен оправить осколки этого стакана в золото и хранить как величайшую драгоценность. А также горячо поблагодарить пани Марию Рогович.

Под взглядами присутствующих пани профессор, в свою очередь, залилась румянцем.

— Если бы тело обнаружили утром, милиция нашла бы приставную лестницу у балкона, а на газоне — пустую шкатулку. Зато молотка бы уже не было! Тщательно вытертый, он лежал бы в ящике на кухне вместе с другими инструментами. Подозрения пали бы на неких молодых людей, которые часто пользовались этой лестницей в целях, известных только им.

Гости захихикали. Громче других смеялась пани Зо-ся. Зато у ее «гуральской гвардии» вид был довольно жалкий.

— Может быть, преступнику удалось бы каким-то образом, ну, например, подбросив одно, самое дешевое колечко, еще больше впутать молодых людей в дело об убийстве. Сейчас трудно сказать. Это всего лишь мои предположения. А может, он удовольствовался бы тем, что милиция уверовала в какого-то неуловимого бандита, поздним вечером или ночью забравшегося в «Карлтон». Ведь даже установив, с большей или меньшей точностью, время смерти, милиция не смогла бы определить время преступления. Сколько прожил ювелир после нанесенного ему удара? На такой вопрос не ответит и самый опытный врач. Гости пансионата оказались бы вне всяких подозрений. Они смотрели телевизор, затем вернулись в свои комнаты и улеглись спать. Такова была первая версия событий, которую преступник хотел внушить милиции. Стакан чаю перечеркнул эти расчеты. Тогда автоматически вступил в действие другой вариант плана. Превосходно разработанного плана, что я, как специалист, должен отметить. Молоток вовремя спрятать не удалось, и в результате под подозрением очутились все находившиеся в «Карлтоне» и «гуральская гвардия» пани Зоей, явившаяся, как по заказу, через пару минут после ужасного открытия. К тому же (но этого преступник, вероятно, не предвидел) пан Яцек Па-цина появлялся в «Карлтоне» еще до покушения, чтобы уладить кое-какие личные дела, и это увеличило подозрения против него.

Вид у Яцека был испуганный. А пани Зося снова рассмеялась.

— Должен вам сообщить, что преступник намеревался попозже убрать орудие убийства. Он, как я уже сказал, вытер бы молоток и положил в ящик. Поэтому нападавший не оставил молотка в комнате, но и не выбросил его в окно вместе со шкатулкой. Если бы пани Рузя не обнаружила раненого в девять вечера, милиция никогда не смогла бы установить, чем нанесен смертельный удар ювелиру. Воспользовавшись молотком, преступник должен был помнить о том, что его надо положить обратно на диванчик. Если бы этот предмет исчез раньше, ктв-нибудь из вас мог это заметить. Да и времени у преступника было очень мало, предстояло еще хорошенько спрятать драгоценности. Потому-то молоток и вернулся на диванчик, а пан поручик чуть позже определил, что это — орудие убийства.

— А приставная лестница! — перебил редактор Бурский. — Она же полностью исключает участие обитателей «Карлтона» в преступлении!

— Это была самая гениальная выдумка преступника. Она преследовала двойную цель. Первое: может быть, милиция не заметит молотка на диванчике, и тогда останется в силе версия о грабителе извне. Второе: если милиция обнаружит молоток и установит, что это им проломили голову ювелира, лестница внесет путаницу в следствие. Непонятно будет, как объяснить этот фокус. Но и здесь преступник кое-чего не предвидел. На улице было темно. Он не предполагал, что кто-то выйдет на балкон, а кто-то другой будет смотреть на тот же самый балкон через стеклянную дверь своей комнаты. И в результате милиции удалось установить, что в момент преступления приставной лестницы у балкона не было.

— Не было?! Разве это возможно? Откуда такая уверенность? — послышались вопросы с разных концов салона.

— Мы четко установили, что в момент преступления лестницы не было! Это очень важно. Особенно для пани Медяновской и наших спортсменов, поскольку исключается их участие в покушении. Этот факт подтвердили двое: пани Захвытович и пан Крабе. Подтвердил его и портье, который показал, что когда он бежал в «Соколик» вызвать по телефону «скорую помощь», приставной лестницы не видал, хотя дважды проходил мимо: направляясь в соседнюю виллу и возвращаясь в «Карлтон». Должен признать, что поначалу мы не обратили внимания на эту деталь.

— Лестницы точно не было! — заявил пан Ясик. — Я это сразу хотел сказать, когда пан директор вошел в салон и сообщил, что милиция обнаружила лестницу у балкона.

— Одновременно мы установили другую важную вещь: преступление не могло совершиться в течение тех нескольких минут, которые протекли между приходом гостей в салон на «Кобру» и моментом, когда пани Рузя понесла наверх чай. Ведь теоретически нельзя было исключить и эту возможность. Но у всех собравшихся в салоне неопровержимое алиби. Покушение совершено в другое время. Пани Захвытович показала, что, когда она спускалась вниз — а она явилась в салон одной из последних, — молоток лежал на диванчике. Однако не там, где его положила пани Зося, а в другом углу. Значит, его уже использовали с известной нам целью.

Во время речи полковника волнение и интерес собравшихся в салоне все более возрастали. Курильщики зажигали одну сигарету за другой.

— Тут ужасно накурено. Разрешите, я открою окно.

— Пожалуйста, — кивнул полковник. — Только не высовывайтесь наружу: там стоят милиционеры, которые могут превратно истолковать ваши намерения.

Инженер Жарский открыл окно, а полковник продолжил свои рассуждения:

— Итак, снова о лестнице. Все говорило за то, что ее приставили к балкону лишь тогда, когда пани Рузя обнаружила раненого, а портье вернулся из «Соколика», вызвав «скорую помощь» и милицию. Но кто мог приставить эту злополучную лестницу? Тут входят в расчет четверо: портье, который еще раз покидал здание, чтобы открыть ворота; директор, который мог незаметно выбраться из дома черным ходом, ведущим из подвала во двор; двое спортсменов, которые направлялись в пансионат и в эти минуты были уже рядом. Но этих двоих мы ранее уже исключили из списка непосредственных участников покушения. Можно было принять версию, что они принесли лестницу, выступая в роли сообщников, и, ясное дело, — сообщников пани Зоей.

Все обернулись в сторону актрисы. Она побледнела.

— Неправда! Я не убивала…

— Да, неправда, — согласился полковник. — Пан Земак показал, что видел пани Зоею, которая вышла из комнаты и направилась вниз. Молоток тогда уже снова лежал на диванчике. Пан Крабе, который живет в соседней комнате, тоже не видел, чтобы пани Захвытович в те критические минуты выходила из номера. А сговор, причем с двумя лицами, был бы в таком преступлении чрезвычайно рискован. Значит, мы должны исключить из числа подозреваемых как пани Зоею, так и двух молодых людей — ее мнимых сообщников.

Все трое вздохнули с облегчением.

— Возможность приставить лестницу была у пана Ясика, — продолжал Эдвард Лясота. — Но тогда он не признался бы, что лестницы не видал! Наоборот, ему выгоднее было бы утверждать, что по пути из «Карлтона» в «Соколик» он заметил лестницу под балконом. Да и ни к чему была портье эта лестница. Ведь мы точно знаем, что нападение совершено не им. Он в тот момент находился в кухне, откуда ушел, лишь услышав, что заработал телевизор. Такое же алиби и у директора. Он, как обычно, был в кухне при раздаче ужина, затем отправился к себе, а уже оттуда вместе с сыновьями пришел на «Кобру». Остается еще пани Рузя. На худой конец, и она могла воспользоваться суматохой после обнаружения раненого и на минуту выскочить во двор, чтобы притащить от «Соколика» лестницу. Но если рассуждать логически, она не понесла бы чай на второй этаж и не подняла тревогу, будь она виновна в преступлении. В этом случае она бы отнесла чай, поставила на стол, закрыла дверь и, вернувшись в салон, сказала, что пан Доброзлоцкий работает и на «Кобру» не придет. А кроме того, все дали показания, что пани Рузя после ужина не покидала столовой, где она убирала, меняла скатерти и занималась другими хозяйственными делами. В салон она явилась прямо оттуда.

Полковник на минуту замолк, уселся поудобнее в кресле, глубоко вздохнул и продолжал:

— Итак, мы зашли в тупик. Никто не мог выйти на улицу, а лестница очутилась под балконом. Сама она, что ли, туда пожаловала? Чудес не бывает. В наших рассуждениях мы не учитывали тех, кто находился в салоне. Кажется, по предложению пани Медяновской все гости после обнаружения преступления вернулись в салон. Рядом с ювелиром остались только директор и пани Рогович. В салоне царила атмосфера и тревоги и подавленности. На весть об убийстве люди реагировали по-разному: одни курили, другие ощутили непреодолимое желание отправиться в ванную. Это натуральная вещь, понятная в такой обстановке, и смеяться тут нечего!

Последние слова офицера были адресованы двум молодым спортсменам, которые, услышав конец фразы «отправиться в ванную…», громко засмеялись.

— За время суматохи один из вас вышел во двор и Принес лестницу. Он не воспользовался ни парадным, ни черным ходом. С южной стороны во всех комнатах есть двери на террасу. По террасе можно спуститься во двор. Преступнику страшно не повезло: как раз пошел дождь, а земля под лестницей была глинистая. Изрядное количество глины прилипло к его ботинкам. Он их наспех вытер, но следы остались до сих пор.

Все присутствующие начали пристально разглядывать обувь соседей.

— Нечего смотреть. Так вы ничего не увидите. Глины слишком мало, она преимущественно под каблуками. Сверху преступник вытер ботинки довольно старательно… Но даже если бы у него вовсе не было глины на ногах, он все равно себя разоблачил!

— Чем? — спросила пани Зося.

— Тем, что не разбирается в телевидении. Пожалуй, я неправильно выразился: не в телевидении, а в телевизорах. Телевизор беспрерывно выл и пищал. Вот вам и решение загадки. Нельзя чинить включенный телевизор! Так не только лампы перегорят, но и тебя самого может током ударить. К тому же телевизор вовсе не был испорчен. Изображение здесь вообще неважное. А недавно стало еще хуже, потому что в Закопане установили новую антенну и новый передатчик. Оба эти новшества испортили изображение, вместо того чтобы его улучшить. Приступая к выполнению своего плана, инженер либо утром, либо после обеда расстроил аппарат и внушил всем, что он в неисправности. А может, и повредил его, открутив какой-нибудь винтик или выключив один из конденсаторов. Во всяком случае, аппарат не работал, что позволило инженеру сразу после ужина отправиться в салон и имитировать починку телевизора. В чем она состояла? Пан Жарский просто заставил аппарат выть и трещать, получив возможность беспрепятственно разгуливать по «Карлтону». Все готовы были поклясться, что он ни на миг не покидал салона. Скажу вам больше: пани Медяновская хорошо запомнила, что как раз в те критические десять минут, когда произошло покушение на ювелира, телевизор выл особенно громко. Убийца хотел заглушить свои шаги на лестнице и в коридоре, а также звон выбитого стекла.

— Чушь! — процедил инженер. Он пытался улыбнуться, но на его лице появилась какая-то странная гримаса. — Чушь! — повторил он.

— Увы, — серьезно произнес полковник, — не чушь, а печальная истина.

Тут подпоручик Климчак, до сих пор спокойно сидевший рядом со старшим коллегой, быстро передвинул стул поближе к инженеру. Сержант, стоявший в дверях, расстегнул кобуру пистолета.

— Столь серьезное обвинение основано не только на факте, что телевизор был все время включен. Я специально зашел в комнату к инженеру, нарочно уронил ручку и осмотрел его обувь. Уверяю вас, на ней порядочно глины. Экспертиза подтвердит, что она абсолютно идентична той глине около «Соколика», на которой лежала лестница. Но вам, может быть, покажется, что и это доказательство недостаточно убедительно? Так я могу вам сообщить, что, допрашивая пана Жарского, умышленно задал ему несколько вопросов насчет конструкции телевизионных аппаратов. Каких только глупостей я не наболтал! Сказал, что в моей «Висле» часто портится «стабилизатор звука». Инженер сразу же подтвердил, что в этом аппарате стабилизатор звука не в порядке. Да ведь о таком термине не слыхивали даже самые лучшие специалисты! Кроме того, я заявил, что у «Вислы» восемь ламп, а у «Теслы» — двенадцать. И на эту ахинею пан Жарский не отреагировал. Наоборот, разъяснил мне, что при ремонте телевизора количество ламп никакой роли не играет. Одним словом, он себя выдал, показав, что у него нет ни малейшего представления о конструкции телевизионных аппаратов. Как же он мог его чинить, да еще с помощью плоскогубцев и отвертки, которые и сейчас лежат на пианино? Я даже знаю, зачем пан инженер принес в салон эти инструменты. Это был предлог, чтобы по окончании «Кобры» сойти вниз и отнести их в ящик на кухне. Попутно он захватил бы с собой и молоток, который валялся на диванчике в холле. Вытер бы его как следует еще раз и уничтожил мелкие следы крови. Покушение совершил инженер! Только он и пани Рогфвич заходили в свои комнаты после того, как преступление было обнаружено. А вдобавок, у кого была возможность спрятать драгоценности так, чтобы милиция их не нашла? Мы обшарили все комнаты и закоулки. Не искали только в одном месте…

— Телевизор! — закричал Анджей Бурский.

— Правильно, пан редактор. Я абсолютно уверен, что достаточно снять заднюю стенку, закрывавшую внутренность телевизора, чтобы обнаружить драгоценности.

Один из милиционеров подошел к «Тесле». Все, затаив дыхание, следили за его действиями. Он снял стенку аппарата, засунул руку внутрь, а затем начал выкладывать на кусок фланели, которым обычно прикрывали экран, маленькие сверточки из замши. Все смотрели на телевизор и сидевшего поблизости инженера. Жарский опустил голову и закрыл лицо руками.

Милиционер неторопливо развернул замшу. При свете электрических ламп яркими цветами радуги засверкало брильянтовое ожерелье…