Через несколько дней, когда Диана, сделав необходимые покупки, вернулась домой, она нашла в комнате худощавую даму средних лет, удобно устроившуюся на диване. Та равнодушно поздоровалась. Девушке показалось, будто перед ней персонаж из романов минувшего века. Дама была без шляпы. Она вязала ярко-красный шерстяной жилет: спицы беспрерывно позвякивали и работали почти автоматически.

— Здравствуйте… Вы, наверное, мисс Форд? Меня зовут мисс Стэфл…

— Мы станем друзьями, если я буду знать, в чем дело. Вы здесь гостите?

Казалось, будто спицы работали без посторонней помощи. Диана была изумлена… она еще никогда не вязала ни чулок, ни жакетов.

— Ну, да! Мистер Сэльсбери считает, что вам скучно. Нам, девушкам, не подобает жить в одиночестве. Мы тогда слишком много размышляем, а это неприлично.

— Вы правы! Я тоже размышляю теперь кое о чем, — напористо сказала Диана. — Значит, вы приглашены сюда в качестве наставницы хорошего тона?

— Я приглашена в качестве собеседницы, — тихо ответила мисс Стэфл.

— Если так, то дело ясно! — Диана открыла ридикюль и вынула чековую книжку. — Каков ваш гонорар?

Мисс Стэфл назвала сумму.

— Вот вам деньги за два месяца. Я не думала никого приглашать.

Девушка позвонила. Спицы перестали позвякивать.

— Элеонора! Мисс Стэфл уходит — немедленно. Скажите Третнеру, чтобы нанял красивое авто и отправил обратно багаж этой дамы.

— Но… милая! — дрожащий голос мисс Стэфл прозвучал неожиданно резко. — Меня пригласил мистер Сэльсбери, и боюсь, что…

— Мистеру Сэльсбери не нужна собеседница. Итак, мой ангел, хотите устроить сцену или выпорхните, как легкокрылая птичка?

Возвращаясь домой, Гордон ждал бурных объяснений. Он решил быть твердым и непоколебимым, как скала, независимо от того, разразится Диана потоком резких слов или постарается смягчить его слезами. Но девушка в это время как раз завела граммофон, поставила новейший шлягер «Не смей меня называть возлюбленной» и с удовольствием танцевала в ритме музыки. Гордон ненавидел граммофоны и шлягеры, но не реагировал на это, так как нужно было поговорить о более важных вещах. Достопочтенной мисс Стэфл в доме не было видно.

— Сюда никто не приходил? — спросил мимоходом Гордон.

— Никто, за исключением какой-то ненормальной старой девы, которая внушила себе, что мне нужна собеседница.

Гордон пал духом.

— Где она?

— Я даже не потрудилась записать ее адрес. Почему ты спрашиваешь? Разве гувернантка была предназначена для тебя?

— Ты отказала ей?

— Да! Она противная женщина! — Диана о чем-то подумала и спросила: — Она вязала тебе красную пижаму?

— Что? Ты… гм… прогнала женщину, которую я нанял? — строго сказал Гордон. — Право, Диана, это уже слишком!

Девушка мгновенно переменила тему.

— Чай будет подан через пять минут. Милый братец, у тебя очень грязные башмаки! Немедленно иди наверх и переобуйся.

Гордон потерял самообладание, в нем нарастало раздражение, он раскраснелся от негодования.

— Я этого не сделаю! — резко сказал он. — Я хозяин в своем доме и не стану подчиняться твоим указаниям. Пора положить конец этой комедии! Это невыносимо! — Он ударил рукой по спинке стула. — Один из нас должен уйти отсюда, слышишь? Служанки уже без устали болтают об этом. Я заметил, что Третнер улыбался, когда ты сегодня вышла к завтраку в неглиже. Я занимаю видную должность, моя репутация безупречна и я пользуюсь хорошим именем в Сити. Я вынужден, наконец, охранять свои интересы против покушений эгоистичного, нещепетильного подростка.

— Гордон, как ты смеешь называть меня так? — воскликнула она с упреком.

— Я ни в коем случае не позволю, чтобы серьезный вопрос был превращен в шутку или анекдот. Еще раз повторяю, что один из нас должен уйти из Чейнэл Гарден.

Диана с минуту подумала и вышла из комнаты. Гордон слышал, как она позвонила по телефону. Он улыбнулся. Победа! Она, наверное, звонит в отель. Нужно только действовать энергично и не давать себя запугивать. Остальное уладится…

— Алло… Это редакция? Я мисс Диана Форд. Будьте любезны прислать репортера на Чейнэл Гарден, № 61.

Через мгновение Гордон был у аппарата.

— Что ты делаешь? — возбужденно спросил он.

Диана пожала плечами.

— Мне невыносима жизнь без тебя, Гордон! — сказала она, якобы в совершенном отчаянии. — Если ты прогонишь меня отсюда, я брошусь в Темзу.

— Ты сошла с ума! — вне себя от ужаса воскликнул он, пытаясь отнять трубку.

— Врач из секционной камеры тоже подумает, что я рехнулась, когда… не перебивай меня, сотрудник редакции хочет со мной говорить.

С большим трудом удалось ему удалить ее от аппарата.

— Пожалуйста, никого не посылайте. Это излишне… Женщина в полном здравии, она жива… Что? Ничего подобного… Нам нечего опасаться…

Совершенно расстроенный, Гордон вернулся в кабинет. «Вот наваждение», — шептал он.

— Твое поведение скандально, даже бесстыдно. Теперь мне понятно, почему даже такой подлец, как Демпси, обратился в бегство и предпочел умереть на чужбине, в джунглях, чем иметь дело с такой гнусной ведьмой.

Терпение Гордона иссякло, он был на грани бешенства. Однако овладел собой и, прежде чем закончил свою проповедь, понял, что перехватил через край.

— Прости, мне очень жаль, — тихо сказал он.

Лицо девушки было безмятежным, взгляд — непроницаемым. Нельзя было понять, о чем она думает.

— Мне очень жаль, Диана! Мне не следовало так говорить… Еще раз прости!

Девушка не отвечала; стояла в трагической позе со скрещенными на груди руками. Гордон медленно и тихо вышел из кабинета. Тогда она произнесла вслух.

— Жаль, что телефон не в этой комнате. Сегодня же напишу в почтовое управление, чтобы его перевели сюда.

За ужином Гордон и Диана не произнесли ни слова. Наконец он сказал:

— Я условился встретиться с другом в театре, мне нужно идти.

— Целую вечность не была в театре, — она громко вздохнула.

— Тебя не заинтересует эта пьеса… Это русская социальная драма из жизни рабочих.

Диана снова вздохнула.

— Я так люблю русские пьесы! Русский театр мне очень нравится. Главные герои умирают на сцене так красиво, что я просто очарована. В опере и оперетте никогда не знаешь, кого, собственно, певцы представляют, потому что не знаешь текста, но в драме — все ясно!

— Но русская пьеса не подходит для молодых девушек, — вежливо ответил Гордон.

— Если возьмешь меня с собой, буду готова через пять минут. Я все равно не знаю, что предпринять сегодня вечером.

— Ты ведь можешь обдумывать, что подать утром к завтраку, — язвительно заметил Гордон.

Оставшись одна, Диана завела граммофон, но вскоре это ей надоело, и она погрузилась в раздумья. На память невольно приходил Демпси, хотя мысль о нем была неприятна. Не потому что она любила этого странного человека. Он перевернул всю ее жизнь: психика ее созрела, и мировоззрение изменилось. Теперь она слабо помнила его тонкое лицо, мускулистое тело и страстные речи. Нет, по-настоящему она не любила его. Он лежал у ее ног, умоляя о любви, угрожая застрелить ее, говорил, что обожает и готов отказаться от карьеры священника. В одно теплое февральское утро, когда розы до срока расцвели в саду, Демпси бросил к ее ногам изящно упакованную пачку банкнот — все его состояние — и со слезами попрощался с ней. Он бежал от любовных пыток в джунгли и больше не вернулся. Он погиб там, не в силах переносить мучений отвергнутой любви. Диана не оплакивала его и не огорчалась. Только думала о том, когда он вернется и потребует обратно восемь тысяч фунтов, которые бросил к ногам в столь драматическом порыве. Она не верила, что он вернется, но не исключала такой возможности…

Об этих деньгах тетя ничего не знала. Миссис Тэдзерби была чрезвычайно ленива и не переносила малейшего огорчения или раздражения. Она ненавидела деньги и связанные с ними расчеты. Вот почему все ее денежные дела находились в руках энергичной несовершеннолетней племянницы.

Диана поместила восемь тысяч фунтов Демпси на свой текущий банковский счет и три месяца занималась наброском могильного памятника для Демпси. Наконец, на последней странице энциклопедии она нашла подходящую надпись для надгробья: «Он обладал даром речи, но недостаточным умом».

Время шло, и мысль о деньгах Демпси не давала ей покоя. Она искала его родственников, но не могла найти. Постепенно он исчез из ее памяти.

Избавившись от тягостных мыслей, Диана вновь принялась за граммофон, танцуя под звуки вальса, фокстрота. Ритм подходил для джаз-мелодии, и это забавляло ее.

— Не понимаю, как наш хозяин может позволять это, — сказал Третнер Элеоноре. — Неприлично, когда девушка живет в доме холостяка. Это напоминает мне один случай, рассказанный Сюпербусом. Он судебный пристав и всегда видит только изнанку жизни.

— Я бы постыдилась иметь среди друзей судебного пристава, — возразила Элеонора, — Лучше уж дружить с нищим. Не беспокойтесь о мисс Диане, Артур. Я очень рада, что она здесь. Разве вы позабыли обо мне? Разве я безнравственна? Ведь мы с кухаркой прожили под одной крышей с холостяком много лет. Я очень рада, что Диана здесь!

— Но вы — не мисс Форд! С вами дело обстоит совсем иначе. Дом уже больше не тот, что прежде, — заметил Третнер с горечью.

Жалобы слуги имели, так сказать, более прозаическое основание, чем предполагала Элеонора. Несмотря на свою педантичность, Гордон никогда не считал своих сигар, зато практичная Диана, прибравшая все хозяйство к рукам, отлично знала, сколько он выкурил. В один прекрасный день она спросила у Третнера, нет ли в доме мышей, и когда он ответил, что их немало, наивно удивилась тому, сколько гаванских сигар они сожрали.

— Да, плохи наши дела, я это чувствую! Скоро наступят большие перемены, — печально сказал Третнер.