глава 1
Я ВСТРЕЧАЮ САМОГО НЕУЛОВИМОГО ЧЕЛОВЕКА В МИРЕ
В 1973 году мне исполнилось семнадцать лет, и я гостила летом у родителей в Лос-Анджелесе. Я приехала на каникулы из школы-пансиона в Вермонте.
Бездельничала в своей детской комнате, считала себя крутой девчонкой, поклевывала что-то приготовленное из кэроба, 2 сочиняя письмо своей первой любви. Повсюду валялись книги — образчики моих литературных интересов — Ada, Zap Comix, the I Ching, Les Liaisons Dangeureuses, and The L.A. Free Press. Мой приятель дал мне почитать эссе Вильгельма Райха, но я ничего в нем не поняла.
По выходным мои родители Ирвинг и Сильвия Уоллес отправлялись в гости. Они посещали и сами организовывали множество мероприятий в Голливуде — порой политических, часто специфически голливудских, иногда литературных. Они устраивали то сбор средств для Ральфа Нейдера и Юджина Маккарти, то обеды с Ширли Макклейн и Грегори Пеком, Лорен Бэкол и Артом Бухвальдом, то вечеринки с Генри Миллером, Рэем Брэдбери, Ирвингом Стоуном, Алексом Хейли и Сидни Шелдоном. Скандально известный сценарист Эрнст Лейман был одним из лучших папиных друзей и старинным партнером по «игре в покер вечером по четвергам». Отец рассказывал мне, что впервые покурил марихуану с нашими ближайшими соседями — это были Норма и Френсис Лэй, — а «травку» привезли в коробке из-под кинопленки Генри Манчини и Куинси Джонс. Я была ребенком, и тогда они были просто друзьями нашей семьи, а не знаменитостями.
Однажды весенним вечером родители вернулись с обеда, который давали их давнишние друзья Нед и Мира Браун. Нед был ветераном среди голливудских агентов, и наши семьи знали друг друга много лет еще с тех времен, когда были бедны и выживали сообща. Теперь мой отец был одним из самых продаваемых романистов в мире, а Нед устраивал свои обеды в изысканном доме на побережье Малибу.
Отец был радостно возбужден. Поздоровавшись, он с порога сообщил:
— Мы только что встречались с Карлосом Кастанедой!
Я была ошеломлена. Карлоса Кастанеду невозможно было встретить просто так. Все это знали.
Кастанеда был самый известный гуру своего поколения, написал два первоклассных бестселлера, имевших невероятный успех. Книги выпустило издательство «Саймон энд Шустер», у отца и Карлоса Кастанеды был один и тот же редактор, Майкл Корда, с которым они проработали более двадцати лет. Это Корда открыл гений Кастанеды и решил опубликовать его диссертацию. Кастанеда вскоре стал знаменит на весь мир, но отказывался фотографироваться и давать интервью, поэтому оставался полной и абсолютной загадкой, у отца и Карлоса Кастанеды был один и тот же редактор, Майкл Корда, с которым они проработали более двадцати лет. Это Корда открыл гений Кастанеды и решил опубликовать его диссертацию. Кастанеда вскоре стал знаменит на весь мир, но отказывался фотографироваться и давать интервью, поэтому оставался полной и абсолютной загадкой.
Семейство Уоллес (слева направо — Дэвид, Ирвинг, Сильвия и Эйми)
Согласно различным исследователям, Карлос Цезарь Сальвадор Арана Кастанеда родился 25 декабря 1925 года в маленьком городке Каджамарка в Перу, был сыном ювелира и принадлежал к среднему классу.
Для того чтобы «уничтожить свою личную историю», Кастанеда утверждал, что он бразилец (аргентинец или мексиканец), и отказывался называть свой возраст. Старые друзья утверждали, что его мать умерла, когда Карлосу было двадцать пять. Он закрылся в своей комнате на три дня, ничего не ел, затем объявив, что покидает родительский дом навсегда, бросил семью и беременную невесту.
Проведя год в перуанской художественной школе, он морем добрался до Сан-Франциско. Это произошло 23 сентября 1951 года. Вскоре он полностью «вычеркнул» из своей жизни семью, рассказывая друзьям, что его мать умерла, когда он был ребенком, потом его растила еврейская бабушка, анархистка и бомбометательница, и помешавшийся на сексе дедушка, который наставлял его: «Ты не можешь перетрахать всех женщин в мире, но ты можешь попробовать!» Он учил юного Кастанеду быть сексуальным хищником, совершенствующим приемы обольщения, требовал, чтобы молодой человек одержал свою первую победу еще в подростковом возрасте. Кастанеда был запуган и не смел не подчиниться этому авторитарному приказу. Впоследствии он утверждал, что его сексуальное посвящение произошло «за тонкой перегородкой» и было столь травмирующим, что сделало его «нервозным» до конца жизни. В то же время он идеализировал своего брутального дедушку и по контрасту описывал отца как человека, страдающего «бессилием и бесплодием», которого следует «стыдиться».
Дедушка вдалбливал Карлосу, что он «не такой красавец, как один из его двоюродных братьев», и посоветовал ему: «Ты невзрачный коротышка. Твоему красавчику кузену будут рады везде, двери всегда будут открыты для него. Ты же совсем другое дело, ты должен входить через черный ход. Вот что ты должен делать: когда ты приблизишься к женщине, скажи ей: „Боже мой, ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел!“ Затем уйди. Подожди денек. И повтори. Сделай это трижды, потом держись в стороне — она будет навеки в твоей власти. Поступай именно так».
Эта техника обольщения оказалась весьма действенной. Страх быть отвергнутым являлся главной причиной переживаний Карлоса по поводу того, что он «темнокожий и невзрачный коротышка» и приступов самоуничижения, преследовавших его всю жизнь. Он вел нескончаемые обольщения, за которыми следовало отступление, в лучших традициях опасного женоненавистника, у которого каждая очередная победа становится новой зарубкой на ремне.
Слева: Карлос Кастанеда в возрасте тридцати четырех лет, выпускник Комьюнити колледжа в Лос-Анджелесе в 1959 году.
Справа: Карлос в Лос Анджелесе со своим приемным сыном Джереми «Си Джей» Карлтоном, возле дома своей жены Маргарет Ранъян.
Карлос Кастанеда в 1962 году, в возрасте 36 лет, со свидетельницей на свадьбе своих друзей.
Перепробовав различные случайные работы, в 1955 году Карлос направил стопы в калифорнийский Комьюнити колледж в Лос-Анджелесе, где он встретил свою будущую жену Маргарет Рунион. Как и Кастанеда, Маргарет была без ума от всевозможных духовных учений и паранормальных явлений.
Они поженились в I960 году. Карлос обнаружил, что у него была вазэктомия и пригласил друга семьи, чтобы тот стал отцом их с Маргарет ребенка. Сын, которого он называл «Си Джей», родился от этого союза и был официально усыновлен Кастанедой. Карлос то нежно любил маленького мальчика, то надолго покидал его, оставляя у него приятные, а иногда мучительные воспоминания.
В течение этого периода Карлос пытался улучшить свою физическую форму, чтобы избавиться от отвратительных комплексов. Он утверждал, что занимался в голливудском спортзале, где тренировался сам Джек ЛаЛейнн. Позже Карлос радовал приятелей рассказами о том, как расхаживал по ЛаЛейнну, массируя его ногами. С благоговейным трепетом он наблюдал за излюбленным трюком бодибилдера:
«Он, по своему обыкновению, съев банан, горсть крекеров и выпив стакан молока (именно в такой очередности), сразу же изрыгал это обратно, все по отдельности. Это было великолепно. Я никак не мог к этому привыкнуть!»
В 1959 году Кастанеда поступил в UCLA, чтобы воплотить свою мечту стать антропологом. Он предпринял серию самостоятельных поездок в Мексику с целью изучить способы применения лекарственных растений. Во время этих экспедиций он стал учеником старого индейского шамана, или brujo «человека знания», которого, как он утверждал, встретил на автобусной остановке. Он придумал для своего учителя — индейца яки — псевдоним «дон Хуан Матус». Маргарет никогда не приглашалась в эти поездки. Она предполагала, что Карлос выбрал этот псевдоним потому, что в то время он за обедом пил вино марки «Матус».
В апреле 1968 года Университет прессы в Калифорнии опубликовал диссертацию Кастанеды «Учение дона Хуана. Путь познания индейцев яки» — отчет о его ученичестве у индейца-шамана.
Когда «Саймон энд Шустер» приобрело права на публикацию и выпустило книгу в продажу, та добилась феноменального успеха, достигнув верхних строчек в списках бестселлеров. Позже она послужила причиной громкого скандала в Антропологическом институте, члены которого были обвинены в недостаточной академической строгости за то, что они приняли эту нестандартную работу без научных примечаний, которые, как утверждал Кастанеда, были утеряны. Он также уверял, что потерял второй письменный отчет о своем обучении, оставив единственный экземпляр в кинотеатре.
«Учение», похожее на повесть о Кандиде, — это рассказ о путешествии Карлоса в Мексику, где его наставник проводил Кастанеду через практики, вдребезги разбивающие рамки рационального мышления. В ранние годы ученичества Карлосу давали пейот, датуру и психоделические грибы — все это галлюциногены, благодаря которым он заслужил репутацию защитника употребления наркотиков, что послужило стимулом для повсеместного экспериментирования с ними. Его имя до сих пор ассоциируется с наркотиками, — бесчисленные искатели духовного в шестидесятых и семидесятых годах баловались психоделическими растениями. Ходили слухи, что читатели, случалось умирали от передозировки или отправлялись в клиники после экспериментов с «растениями силы», пытаясь достичь более высоких уровней сознания.
Карлоса не беспокоила связь его имени с использованием наркотиков. Он объяснял в книгах и на лекциях, что в начале ученичества дон Хуан давал ему психоделики, потому что его мышление было настолько косным, что «требовалось взорвать его динамитом».
В то время, когда критики спорили, было это описание правдой или это была мистификация, во всех странах мира люди раскупали миллионные тиражи его книг, совершали паломничество в пустыню Соноран, разыскивая Карлоса, дона Хуана и других учителей среди индейцев яки. Безуспешность их поисков была легко предсказуема..
Второй отчет Кастанеды «Отдельная реальность. Дальнейшие беседы с доном Хуаном» увидел свет в 1971 году. Он представлял собой дневниковые записи и конспекты дальнейших инструкций дона Хуана. В это время Карлос как будто бы спрыгнул со скалы, но выжил, превратившись в ворона, а потом встретил существ из другого мира, названного им «неорганическим». Его описание отличалось большим мастерством — он сумел сделать тот мир невероятно правдоподобным, — но все-таки остался обывателем, бесконечно потрясенным, циничным, испуганным и, более того, неуверенным.
Он постоянно терпел неудачу, пытаясь рационально объяснить невыразимую мудрость дона Хуана, так как опирался на «европейскую логику».
Возможно, самое большое обаяние его как писателя было в том, что он заставил читателей почувствовать, — любой из них тоже смог бы стать лучшим учеником мага. Уильям Берроуз, идол поколения битников и хиппи, автор взрывного романа «Обед нагишом», заметил журналисту Адаму Блоку.
«Ну почему же дон Хуан не подцепил меня вместо этого идиота Карлоса?»
Другим легендарным литератором, читавшим Кастанеду, был Хантер Томпсон. В его самой популярной книге «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» главный герой, обращаясь к Оскару Акосте, адвокату, выросшему среди туземцев Самоа, говорит: «…Провел большую часть дня в ванне, читая эту отвратительную книгу про дона Хуана „Путь познания индейцев яки“. Жуть! Этот старик ну просто задолбал того парнишку. Но, может быть, он действительно как-то связан с „четырьмя врагами“? Ты не думаешь, что тебе стоит обмозговать это?.. Когда все заканчивается, ты сидишь там, опустошенный, ожидая телекамер… Дерьмовый путь познания индейцев яки».
Плохо ли, хорошо ли, имя «дон Хуан» стало привычным для нынешнего поколения. Кастанеда трансформировал значение этого имени, до того бывшее благодаря Фрейду нарицательным, означающим патологический флирт (в духе сексуально озабоченного лорда Байрона). Теперь оно не было синонимом промискуитета, а стало символом поклонения гуру. Когда Джон Леннон сказал о своей жене: «Йоко — мой дон Хуан», — это не нуждалось в комментариях.
Читатели были захвачены потрясающей возможностью «взметнуться выше Орла, чтобы стать свободными». Этой метафорой brujo, «человек знания», описывал оставление своего тела и пребывание в полном сознании после смерти. Кастанеда живописал фантастическую картину «плаванья в Бесконечности» — так он называл нескончаемое путешествие в сверхъестественных мирах. Оно достигалось после «сгорания изнутри», финального акта земного пути мага. Карлос утверждал, что его учитель был властен выбрать момент своего ухода вместе с учениками, обрести телесную оболочку на более высоком плане — на уровне «второго внимания». Иногда Кастанеда писал о мучительно манящем «третьем внимании», царстве «абсолютной свободы».
Карлос утверждал, что провел годы, балансируя между жизнью обыкновенного ученого в Лос-Анджелесе и сюрреалистическим обучением в Мексике. Стресс от этой двойственности — с одной стороны, текла магическая, невыразимо иррациональная жизнь, с другой — обыденная, мирская — привел его к упадку сил и в итоге к нервному срыву. В конце концов дон Хуан назначил Карлоса последним нагвалем, обычай преемственности у которых идет из тьмы веков Нагваль, как сказал дон Хуан, у индейцев яки означает «непостижимое».
Карлос рассказал читателям, что он перестал быть обыкновенным человеком. Теперь он обладал многочисленными магическими способностями, такими, как способность читать мысли, принимать образы животных, путешествовать по своей воле в другой Реальности и общаться с нематериальными существами, которые населяют параллельные миры.
Эти способности, или сиддхи, как они называются в восточных традициях, развивались в результате огромных личных усилий и затрат. В книгах Карлос описывал свои страдания и всепроницающее чувство ужаса. Каждый раз, когда он пытался вернуться к своим обычным делам, учение дона Хуана затягивало его назад. Будничная жизнь теперь казалась ничтожной.
В последних книгах Карлос описывает, как дон Хуан превратился в пламя вместе с избранными учениками. Кастанеде был дан наказ в качестве лидера возглавить оставшихся строптивых учеников, но они противились этому.
К ужасу Карлоса, группа, оставленная ему в наследство, была охвачена жаждой власти и увлечена ритуальной магией. Карлос разделял их веру в существование «бестелесных хищников», однако мечтал привести их к свободе без таинственных методов и приемов дона Хуана. Карлос утверждал, что структура его «энергетического тела» была весьма отлична от «энергетического тела» учителя; для того чтобы принять предводительство Кастанеды, необходимо было понять более абстрактные предпосылки. Карлос объявил себя «нагвалем свободы», существом без эго, которою невозможно соблазнить стяжанием магической силы. Это, как считал он, было детскими игрушками, недостойным и «человека знания».
Сражения в конечном итоге привели к тому, что Кастанеда разорвал связь со своими подопечными.
Он хотел, чтобы они переехали в Лос-Анджелес и поступили в UCLA, но те предпочли пустыни Мексики. К тому времени большинство учеников, по общему мнению, накопили достаточно силы, чтобы en masse оставить землю и, превратившись в пламя, присоединиться к дону Хуану, путешествующему по другим мирам.
Предсказание дона Хуана, касающееся будущего Карлоса, было пугающим однажды три ученицы будут посланы ему Духом — силой, управляющей Вселенной. Карлос должен будет вести женщин, посвятив их в «три ветра». Но сам не сможет их найти Дон Хуан зловеще предрекал, что они будут представлять собой самый большой вызов в его жизни.
Кастанеда находился в зените славы, но его жизнь была скрыта от глаз посторонних. Именно для того, чтобы поддерживать эту таинственность, он никогда не давал интервью. Иногда Карлос соглашался на редкие импровизированные лекции для узкого круга людей.
Он обычно не позволял себя фотографировать, потому что «человек знания яки должен любой ценой остаться недоступным, а фотографии привязывают нас к социуму». То, что никто не знал, как он выглядит, невероятно способствовало славе и подогревало интерес к тайне Кастанеды.
Когда журнал «Тайм» попросил интервью в марте. 1973 года, Карлос проконсультировался у дона Хуана, и тот будто бы позволил опубликовать некоторую информацию, историю, иллюстрированную причудливыми психоделическими рисунками. На всех фотографиях в этой статье Карлос закрывал половину лица рукой, книжкой или шляпой. Фотографии были сделаны Эдди Адамсом (лауреатом Пулитцеровской премии за фотографию позорной расправы сайгонских полицейских над подозреваемым вьетконговцем), и их копии были отданы в «Тайм» по инструкции дона Хуана. Адаме убедился, как он впоследствии признался, что встретил подлинного Кастанеду, который сказал ему: «Я закрываю лицо потому, что выгляжу слишком обычным, — если я не буду тем, кого ожидают увидеть, люди будут разочарованы». Я удивился, как может «человека знания» волновать то, что люди подумают о нем.
В 1977 году журнал «Психология сегодня» поместил специальную статью о Кастанеде.
Художественный редактор, Том Гоулд, поначалу соглашался с Карлосом не печатать его портрета и был готов поместить вместо этого пустой лист, с которого был бы стерт портрет Кастанеды.
Американский художник Раушенберг однажды сделал то же самое с рисунком Вильяма де Конинга.
В итоге художнику Ричарду Одену было заказано проиллюстрировать текст портретом, который Карлос согласился стереть собственной рукой.
Он сделал это лишь отчасти, сказав, что он чувствует себя «не в том состоянии, чтобы стереть свое изображение полностью».
Спустя десятилетия он пренебрежительно заметил: «Записки — это способ зафиксировать себя во времени. Застывший мир, застывшая фотография — все это противоречит сущности мага. Может быть, вы видели портрет Карлоса Кастанеды, сделанный Ричардом Оденом в „Психология сегодня“ за 1977 год Фотографии у него не было, поэтому Ричард стал рисовать. Не получилось. Он попытался нарисовать еще раз. И потерпел полный провал».
Агент Карлоса получал огромные мешки с письмами, и их каждую неделю выбрасывали нераспечатанными. Карлос объяснял это тем, что ежедневно беседует с бестелесным «сновидящим» — существом, которое он описал в своей самой фантастической книге «Искусство сновидения». Раз в году Кастанеде приходилось наугад выбирать мешок с письмами и с закрытыми глазами вытаскивать какое-нибудь письмо, что очень напоминало представление в Монти Холл.
Карлос был обязан найти автора этого письма. Однажды он вытащил письмо с просьбой об интервью от бразильского репортера Грациелы Корвелан которая работала в спиритуалистском журнале. Ему потребовалось два года, чтобы разыскать ее. Интервью появилось в двух номерах и стало важным событием для движения «Нью эйдж».
Карлос сказал художнику Ричарду Одену, что стер только половину портрета потому, что «не в состоянии стереть себя полностью».
В 1973 году Карлос согласился дать еще одно интервью, что бывало редко, с некоей Гвинет Грэйвенс, которое было опубликовано в «Харперс». Один абзац, в котором Карлос описывал свое детство, содержал по крайней мере десять пунктов откровенной лжи. Однако в мире дона Хуана такой вещи, как ложь, не существовало: «стереть личную историю» — это одна из задач мага. Без личной истории, к которой мы так привязаны, как писал Карлос, мы свободны для того, чтобы заново создавать себя, идти «дорогой сердца». Если в нашей жизни нет ничего, чем можно было бы похвалиться, или вызвать жалость, или привлечь внимание, значит мы в состоянии использовать свое сознание для исследований, приключений, «флибустьерства», потому что освободились от изнуряющей сосредоточенности на своей «самости». Как объяснял дон Хуан, поддерживая свой «социальный фасад», мы себя истощаем, что очень опасно, поэтому «чувство собственной важности» — наш самый злейший враг.
Для многих читателей практика «стирания личной истории» получила широкое поле для применения — супруги обманывали друг друга, скрывая свои проступки, рассерженные дети обвиняли добропорядочных родителей, апеллируя к высоким материям. Предписания Кастанеды совпали по времени с экспериментами того поколения со «свободной любовью», медитациями, жизнью в коммунах. Они стирали границы: «праведно», «неправедно». Ложь переставала быть ложью, — теперь это называлось «сталкингом» или «контролируемой глупостью».
По моему мнению, призыв «стереть личную историю», означал нечто иное — это возможность вытеснить болезненное прошлое, связанное с воспоминанием о воспитании в неблагополучной семье, хроническом употреблении наркотиков и нервных срывах. С этой философией мага я могла бы бесконечно обновлять то, что Карлос называл моей «личной историей», как если бы писала роман заново. Не было никакого мучительного чувства вины за аморальные поступки. Когда-то заниматься любовью в подъезде считалось вызывающим поступком, достойным воина, отвергающего общественный порядок, несовместимый с его собственными представлениями История всегда должна меняться, доказывая выгоду «текучести» ученику, Другое преимущество этой практики заключалось еще и в том, что практикующие становились закрытыми, недосягаемыми для всех, особенно для противоположного пола, — нечто подобное Карлос описывал в своих книгах.
Кажущиеся безумными поступки — это путь к свободе. Карлос был «папой римским» вероучения о «безумной мудрости» — концепции, популярной в семидесятых годах, возможно заимствованной из тибетского буддизма. Кастанеда рассказал интервьюеру Корвелан, как швырнул через парковую скамейку пылкого ученика, добавив: «Есть только один способ иметь дело с душевнобольным — быть самим собой». Уильям Берроуз, современник Карлоса, имел похожую точку зрения: «Псих — это малый, до которого только что дошло, что же на самом деле происходит».
Несмотря на то, что мать Кастанеды умерла, когда ему исполнилось двадцать пять лет, он сказал журналистке, что это случилось, когда он был шестилетним ребенком, и что он влачил «невыносимое бремя ее любви» до тех пор, пока спровоцированное психоделиками столкновение с ее духом не освободило его. Спустя много лет он часто говорил мне: «Хорошо все-таки, что она умерла, когда я был маленьким, — мне бы пришлось спустить ее с лестницы, чтобы не стать самым несчастным маменькиным сынком».
Концепция Кастанеды, представленная в первых трех книгах, включала в себя следующее 1) важность достижения «внутренней тишины», а именно «остановка внутреннего диалога»; 2) развитие способностей осознанного сновидения и сна наяву, что позволяло сначала найти во сне свою руку, потом контролировать свой сон и явь как сон. Это были самые мощные способы увеличения своей энергии. Дон Хуан называл эти практики «видением» и «сновидением».
С увеличением энергии увеличивается возможность освободиться от «чувства собственной важности» — это доминирующая идея учения. Внутренний рост сдвигает нечто, что дон Хуан называл «точкой сборки». Это некая точка в пространстве «сзади» человека на расстоянии вытянутой руки на воображаемой оси с центром между лопатками. Здесь находится место осознания, откуда человечество, как считал дон Хуан, коллективно согласилось воспринимать мир ограниченно.
Центральное место в этом бессознательном договоре, как обнаружил дон Хуан, занимает чувство жалости к себе. Мы живем как звери в клетке, будучи слепы к чудесам вокруг нас, и бессмысленно умираем, так по-настоящему и не став живыми.
Все упражнения дона Хуана были направлены на то, чтобы сдвинуть точку сборки с места «самопоглощенности». Чувствительный шлепок по спине, полученный от дона Хуана, сдвинул точку сборки глубоко влево и погрузил Карлоса в длительное состояние «повышенного осознания», выбив из него то, что дон Хуан считал детскими проблемами, такими, как- «любят ли меня мои друзья?», «действительно ли девушка любит меня?», «популярен ли я и уважают ли меня?»
В своих ранних книгах Карлос повторяет любимое выражение дона Хуана о пользе вездесущих «мелких тиранов» — на работе, в школе, в семье — тех, кто раздражает, приводит нас в ярость и исступление.
Необходимо перестать быть жалкой «человеческой формой», отточить свои способности, превратиться в «безупречного воина», терпеливого и хитрого, чтобы противостоять им. Когда становится невозможно вызвать у нас гнев или ревность, стремление соревноваться или быть первым — это значит, мы достигли состояния осознания воина. Дон Хуан предупреждал: если мы выбрали «тропу сердца», то никогда не должны упускать из виду один существенный факт — настоящий враг находится внутри, мы должны постоянно противостоять нашему собственному эгоизму. Это противостояние длится всю жизнь, но оно само по себе прекрасно, писал Карлос, а беспокойство по поводу успеха означает поражение. Я часто думаю о Кастанеде как о язвительной Эйн Рэнд — это объективизм, вывернутый наизнанку.
Дон Хуан не верил в Бога. Это разрушило привычные представления о мироустройстве Кастанедыкатолика. В конце концов Карлос признал, что «поступь Небес — облачение в тогу и наслаждение звуками арфы» — это определенно нечто старческое. Вернее, писал он, поскольку мы живем в опасном мире, населенном непостижимыми существами и силами, то только суровая дисциплина и беспощадная борьба поднимут нас над «океаном горгулий», как называл дон Хуан бытие «человеческой формы».
Кастанеда часто говорил: «Страх — вот что заставляет меня двигаться, — страх на пути к свободе, который я утрачу через контролируемую глупость. Возникнет нечто высшее — величайшая высота, с которой можно упасть. Чем больше энергии мы получаем, тем большему риску утраты возможностей ее применения и поражения в борьбе с эгоманией мы подвергаемся».
Возможно, Карлос Кастанеда сдвинул точку сборки целого поколения, миллионы читателей во всем мире хоть на короткое время отказались от стремления к идеалам западной культуры, власти и славе.
Настоящее богатство, писал Карлос, стяжается «непреклонным намерением». Дух всегда наблюдает и поэтому не способен ошибаться, отвечая на чей-то вызов. Дух сам зовет нас и посылает величайшие знамения. Ричард Гроссинджер писал в «Планете медицины»: «Вопреки распространенному мнению, что он раскрыл целый пласт практик, прежде не известных на Западе… в его книгах не существовало ни одной техники, которая не была бы уже описана…» Уникальность им придавали поэтически восторженные поклонники из круга Кастанеды.
Дон Хуан убеждал Карл оса «принять смерть в качестве советчицы», которая «всегда стоит за левым плечом», и постоянно осознавать — «ты — существо, которому должно умереть». Но если жизнь наполнится этим знанием до краев, то станет неизменной и тоскливой рутиной.
В периоды воздержания от употребления психоделиков Карлос в деталях описывал, как «растения силы» сдвигали его точку сборки с позиции «мне-мне-мне» и ему очень трудно было поддерживать этот сдвиг, когда действие растений выветривалось.
Для сохранения энергии Карлос рекомендовал разнообразные практики, в основном направленные на разрыв старых связей. Он советовал каждому оставить свою семью и друзей навсегда, с тем чтобы никогда более ни в ком не нуждаться. Я думаю, что между строчек его любимых «сказок о силе» читалась свойственная Карлосу боязнь людей. В то же время, я полагаю, было бы прекрасно не иметь ни от кого эмоциональной зависимости, которая всегда сопряжена с риском разочарования и боли. Не это ли подталкивало Карлоса к поискам? Потеряв мать, Карлос навсегда стал бросающим, но никогда — брошенным. Потребность действовать с позиции силы в отношениях с друзьями, любовницами, коллегами была просто невероятной и, кажется, предопределяла всю его жизнь.
Эта тема имела могучую притягательную силу для громадного количества читателей. Идеальный учитель — дон Хуан, как идеальный отец, предлагал всеобъемлющую привязанность к своим ученикам, обучая свободе от преданности. Дон Хуан представлял собой образец неуязвимости — и всегда в контексте увлекательных приключений, будь то бег от пумы в пустыне или отстраненное наблюдение за гибелью собственного сына во время несчастного случая на стройке (он сдвинул свою точку сборки со всяких чувств). Дон Хуан обещал вечную жизнь без боли после десятилетий земных страданий. Можно раскачиваться, многие часы повторяя мантры, как советуют некоторые буддистские секты, для того чтобы достичь той же цели. С другой стороны, это подозрительно напоминает традиционное христианство.
Хотя Карлос раскрыл некоторые из техник своего учителя, он разочаровал своих почитателей, настаивая на том, что для практики необходим нагваль, персональный наставник. Вследствие этого началась гонка в поисках Кастанеды или, еще лучше, дона Хуана.
Влияние Кастанеды на культуру было столь велико, что Джойс Кэрол Отс написала длинное восторженное эссе, в котором утверждала, что для творения такой гениальности не имеет значения — вымысел это или нет. Обозреватель «Нью-Йорк таймс» писал: «Невозможно переоценить значение того, что сделал Карлос Кастанеда». Но, к великому раздражению Кастанеды, журналисты называли его «крестным отцом „Нью эйдж“».
Этот кабинетный ученый, питающий к себе отвращение, считающий себя «коротышкой, темнокожим и невзрачным», стал всемирно знаменитым героем «поколения ищущих». Теперь он сравнялся с самыми прославленными людьми в мире — встретить Кастанеду стало значительным событием в жизни пресыщенных знаменитостей. Некоторые считали, что его таинственность была блестящим рекламным трюком, и в то же время ходили слухи, что, оглушенный собственной славой и успехом, он переживал приступы депрессии и самоуничижения.
Я помню время, когда мой отец продал первый роман, ставший бестселлером («Доклад Чепмена»), по которому был снят фильм с Джейн Фондой в главной роли, первой в ее звездной карьере. После бесконечной борьбы ему все-таки заплатили больше, чем он мог мечтать заработать. Десятилетия самоотверженного труда были вознаграждены сполна. Он стал богатым и знаменитым, пользующимся успехом, обсуждаемым и желанным. И тогда у него появились приступы головокружения. Мой отец отказывался посещать врачей, но головокружения становились все сильнее, и в конце концов ему поставили диагноз и посоветовали трепанацию.
Отец был в ужасе. Никто никогда еще не пытался вскрывать скальпелем его мозг! По совету друга он проконсультировался у психотерапевта, который предположил, что у отца было в буквальном смысле просто «головокружение от успеха». После услышанного у него прекратились все приступы.
Хотя Кастанеда встречался с огромным множеством знаменитостей, от Дженис Джоплин до Шона Коннери, вероятнее всего, у него не было друзей в привычном смысле этого слова. Немногие из знакомых имели постоянно меняющийся номер его телефона, и Карлос гордился своей анонимностью.
Позже он объяснял: «Фотографии замораживают нас — запирают нас во времени. Подобно тому, как наши так называемые „друзья“, знающие наш распорядок дня, контролирующие нас своими мыслями, заманивают нас в капкан, так и фотографии коварно фиксируют нас».
Карлос рассказывал, как жена Джоржа Плимптона однажды тайком взяла его фотографию для «Пэрис Ревью». После этого он сказал: «Это укололо не меня, а ее. Это именно она будет платить по счетам». Тогда я впервые неожиданно столкнулась с бесчисленными противоречиями философии Карлоса.
Согласно книгам Кастанеды и редким публичным выступлениям, «в мир магов нельзя войти по своей воле». Если тебе повезет по-настоящему, Карлос найдет тебя. Он увидит указующий перст Духа и услышит всезнающий голос сновидящего, Это авторитетное заявление не останавливало людей от попыток вступить в группу его посвященных приверженцев. Более того, оно не сдерживало постоянный поток продюсеров и режиссеров, которые добивались от Карлоса права сделать фильм по его книге. Следуя утверждению дона Хуана о том, что такие фильмы не могут быть сняты при его жизни, он отклонил предложения от Дино ди Лаурентиса, Джима Моррисона, Пьера Паоло Пазолини и Алехандро Джодоровски. Оливер Стоун назвал свою компанию «Икстлан филмс», используя название третьей книги Кастанеды «Путешествие в Икстлан». Карлос любил шутить: «Мои книги никогда не станут фильмами. В конце концов, кто будет играть дона Хуана? Энтони Куинн?»
Карлос, бывший пяти футов два дюйма ростом всегда сталкивался с насмешками: «Когда в кафе меня спрашивали, не хочу ли я маленькую порцию, я был готов врезать официанту!» И он был уверен, что голливудские продюсеры будут настаивать на том, чтобы в роли Карлоса снимался высокий, атлетически сложенный актер.
Одним из любимых у Карлоса был рассказ о встрече с Федерико Феллини, который хотел экранизировать его произведения. Феллини познакомился с ним, Карлос с интересом принял приглашение, и они подружились. Поначалу они дружили втроем, но потом их осталось двое, потому что Феллини был решительно отвергнут приятельницей Карлоса — Региной Таль.
Родившаяся в Венесуэле, в семье немцев, золотоволосая, голубоглазая Регина (Джина) была настоящей динамо-машиной. Она свободно говорила на немецком, испанском и английском языках, изучала антропологию в UCLA, там же и встретила Кастанеду.
Он обнаружил, что крошечная, похожая на эльфа Джина была очень энергичной, и дал ей прозвище «маленькая колибри». Кроме того у нее было магическое, тотемное животное — лягушка. Джина этим гордилась, потому что лягушки обитают и на земле, и в воде По словам Карлоса, Феллини пригласил их с Джиной прилететь в Рим. Он согласился, потому что ему очень понравился этот легендарный режиссер, несмотря на свое «чудовищное эго». Слушать рассказы о встрече двух небожителей было захватывающе интересно. Для меня это было больше, чем хроника: это было уникальная ожившая картина из жизни гениев.
Феллини будто бы добивался Джины вплоть до ее возвращения в Лос-Анджелес: каждый день посылал ей дюжину роз, ежедневно звонил по телефону. Джина описывала Феллини как «невероятно обаятельного, бесполого, почти женственного, симпатичного человека».
«Однажды, — рассказывала Джина, — Федерико взял в аренду машину, чтобы показать нам итальянские пейзажи. И хотя Феллини был никудышным водителем — фактически не садился в машину уже лет десять, он настоял на том, чтобы быть нашим шофером. На переднем сиденье расположилась его тогдашняя любовница — кричаще раскрашенная, жирная проститутка, с невероятной грудью, выпадающей из блузы, и ремнем, впивающимся в тесную юбку. Ее яркокрасная помада была всегда размазана по зубам. Пока мы колесили по сельским дорогам они с Федерико постоянно держали руки друг у друга на коленях.
Феллини был слишком тщеславен, чтобы носить очки, поэтому чуть не убил нас. Я была перепугана до смерти. Они постоянно останавливались, чтобы выпить, — я не думаю, что он вообще был когданибудь трезвым. Когда к нам присоединился Мастрояни, оказалось, что он пил в два раза больше Федерико».
Карлос вторил: «Он та-а-к любил Джину! „Моя дорогая, — говорил он, — ты такая крошечная, но режешь, как смертельно острый нож“. Он прозвал ее „нож моей смерти“».
«Я любила сидеть у него на коленях, — говорила Джина, — и гладить его щеки. Несмотря на проблемы с алкоголем, его кожа была мягкой и гладкой, как у ребенка или женщины».
Карлос смеялся: «Он постоянно говорил ей: „Я буду ждать тебя! Я буду ждать тебя вечно, моя любимая, mi tesorso“. Однажды измученные, мы вернулись в наш отель в Риме и сразу же оправились спать. Утром — carajo! Соñо! Такой спектакль! Куриная кровь на дверях нашего номера в отеле — ковры были погублены! А перья! Перья в холле вели к нашим дверям! Qué pendejo! Идея трюка принадлежала Федерико — „brujeria Кастанеды“. Pucha! Мы немедленно уехали».
«Он посылал мне розы каждый день в течение шести месяцев», — вздыхала Джина.
Феллини потом сделал комиксы, где в подробностях изложил авантюрную историю о поисках «женщины-шамана с Анд» с рисованными Джодоровски, Мастрояни среди множества кактусов.
Голливуд забавлял Карлоса невероятно. Он любил в деталях описывать вечер с Шоном Коннери, Стивом Маккуином и Клинтом Иствудом. «Они были гигантами! — рассказывал он, размахивая руками, чтобы показать их потрясающий рост. — Они возвышались надо мной, и я даже потерялся. А пили они вот так, — он показывал размер бутылок объемом в кварту. Удивительно, но это могло продолжаться невероятно долго! Они даже не пьянели, и так каждую ночь! А о чем же они говорили часами? О простатах. У них у всех случился простатите Карлос так и не смог научиться правильно употреблять английские слова, что добавляло пикантную истеричность многим его восклицаниям. Он вечно говорил: „Ее одолела мигрень, у него случился кишечник“».
Продолжая рассказывать о болячках кинозвезд, Карлос говорил: «А их печень была изодрана в клочья. Увы, моя печень тоже — по кускам, из-за растений, которые мне давал дон Хуан, потому что я был слишком неподатлив для восприятия, пусть временно, но я должен был защищать точку зрения европейского человека. Эти актеры, как громадные лоси — у них у всех будет рак, идиотские pertdejos! Я НИКОГДА, НИКОГДА не умру от „большого Р“! Я лучше разобью себе голову! Обещаю тебе!»
Вернемся к тому вечеру в 1973 году Прочитав первые книги Кастанеды, я, как и все мои друзья, обнаружила в них некую философию и описания мира магов. У меня появилось ощущение, что в моей жизни не хватает именно этого: некоторые люди уже в семнадцать лет могут страдать болезнью пресыщения. Я прочитала Хайсмана, Уайльда, и мне казалось, что я уже созрела для того, чтобы повесить свой портрет в мансарде.
Моя литературная семья была необычной, но все равно я была типичным образованным калифорнийским хиппи и страстным искателем духовного. Я воспринимала цигун и другие боевые искусства как духовную практику; я была соавтором недописанной книги о медиумическом целительстве и телепатии. Я бунтовала против родителей, но никогда не отказывалась удовлетворять их живое любопытство по поводу необычных вещей. Я никогда не встречала столь любознательного человека, как мой отец, хотя в свои семнадцать считала его и маму слишком прямолинейными. Пройдет еще несколько лет, прежде чем я пойму, что романы моего отца: «Приз»— об отвратительных политиканах, пытающихся повлиять на присуждение Нобелевской премии, и «Человек» — о первом черном президенте Соединенных Штатов — бросали вызов традиции, касаясь запретных тем. Это, в свою очередь, вызывало такую жесткую критику со стороны религиозных кругов, что книги отца стали сжигать за радикальное содержание и симпатии к афро-американцам. Его травили расисты, антисемиты, однако он продолжал писать о том, во что верил.
И вот мои родители встретили Кастанеду — одного из моих величайших кумиров и героя целого поколения. Я слушала молча, с несвойственным мне почтением, рассказ родителей о том, что Кастанеда — один из клиентов Неда, оказался восхитительным человеком — эрудированным, жизнерадостным, удивительным. Отец обычно не испытывал восторга по поводу встречи с «легендой», поскольку бывал в Овальном кабинете и пожимал руку самому президенту Кеннеди.
Удивительно, но моего отца не интересовало все, что было связано с книгами Карлоса и спорами вокруг них, и он ничего не знал о его философии. Вопрос, занимавший общество, был ли Кастанеда настоящим магом или величайшим литературным мошенником, оставлял моего отца совершенно равнодушным. Он вел себя так, как будто встретил давно потерявшегося брата, и не более того.
Я видела искорки в глазах отца, свидетельствующие о его глубоком восхищении. С заметным удовольствием он обменивался мнениями с собратом по цеху. С ним рядом находился тот, кто создал и ввел в употребление магические слова, точно так же любил делать и мой отец в своих романах о политических интригах.
Отец с матерью встретились также и с очаровательной спутницей Кастанеды — элегантной женщиной Анной-Мари Картер, — но не знали, была ли она избранницей Кастанеды. «Там происходит что-то мистическое», — утверждал мой отец Анна-Мари была выпускницей факультета антропологии UCLA, Нед признался моему отцу в том, что считает книги своего клиента полной чепухой и никогда не утруждает себя их чтением, а жена, напротив, их читает. Зато у Карлоса, кажется, было полное интеллектуальное взаимопонимание со своим редактором, но он жаловался, что Майкл Корда, постоянно пытался выманить у него признание, умоляя: «Давай, Карлос, — ну просто скажи! Ведь ты же все это навыдумывал, правда же?» Карлос, по рассказам, высмеивал манеру расспросов Майкла, упиваясь его потешным притворством, которое он относил к снобизму.
«Он англичанин до мозга костей. Вы видели его бачки? Он пытается быть битлом. Carajo!
Чопорный болван! У него чувствительность как у полена! Корда — лучший пример того, что они для нас сделали! Но по крайней мере мой агент не бахвалится, что меня вполне устраивает. Когда я говорю ему, что у него есть энергия, он это приемлет! Вот это эгомания! На самом деле Нед просто хочет хорошенько заработать. Вот это я могу понять. Однажды „Америкэн экспресс“ нашел Неда, и президент предложил, чтобы Карлос рекламировал их кредитные карточки репликой: „Полетели вместе?“ Отвратительно! — говорил Карлос. — Когда я сказал „нет“, видели бы вы лицо Неда — его сто пятьдесят тысяч долларов комиссионных спустили в канализацию! „Полетели вместе!“ Carajo!
Но вообще-то он хотел заработать деньги, а это нормально. А Майки хочет, чтобы его любили».
Эти веселые байки служили предостережением: вот что значит быть «другом» Карлоса.
Мой отец, закончив свой рассказ об ужине с Кастанедой, весело посоветовал: «Тебе нужно встретиться с Карлосом. Нед все организует».
И я, семнадцатилетняя, которая никого никогда не стеснялась (или я так себе представляла), смешалась: «Нет! Он слишком… знаменит. О чем мне с ним говорить?»
До сих пор меня никогда не пугала перспектива встречи с известной личностью. Благодаря популярности моего отца я с пяти лет привыкла к встречам со знаменитостями. Доблестный Гарольд Роббинс научил меня плавать во французской Ривьере, удивительный Рэй Брэдбери любезно согласился написать статью в мою школьную газету, а Чарльз Шульц, самый великодушный человек из всех, которых я когда-либо встречала, нарисовал мне комикс про Снупи. Эти люди для меня были просто взрослыми, хотя и более веселыми и эксцентричными, чем остальные, и, конечно же, не страшными. Так почему же я так испугалась перспективы встречи с Карлосом Кастанедой?
Такое сильное волнение я испытала лишь однажды, когда отец вернулся с вечеринки, где встретился с Йоко и Джоном Ленноном. Йоко заметила отца и сказала: «Джон, Господи, это же Ирвинг Уоллес!» И потащила своего мужа за рукав. Джон долго жал руку отцу с благоговейным трепетом, сбивчиво выражая свое восхищение романом «Человек», книгой, как утверждал Леннон, которая изменила его жизнь.
И вот тебе на! На этот раз я словно оцепенела.
Но мой отец не обратил на это никакого внимания и сказал: «Я настаиваю».
Возразить было нечего. И если слухи о Карлосе были правдой, то, возможно, второго такого шанса могло больше не представиться никогда. И через несколько дней я, мой брат Дэвид, его жена Флора и мои родители отправились к дому Неда и Миры. Когда мы приблизились к двери, я попыталась скрыть свою нервозность под теплой улыбкой. Войдя, я мгновенно увидела Карлоса. Он был такого же роста, как и я, — пять футов и два дюйма, приятно полноват, безукоризненно одет во все черное — классический костюм и галстук — ничего похожего на «шаманское одеяние», которое я смутно себе представляла в виде тюрбана или головного убора с перьями, и выглядел гораздо более официально, чем было принято по моде семидесятых годов. У него была роскошная копна черных кудрей, сверкающая улыбка и умиротворяющие карие глаза. Он выглядел невероятно доброжелательным. Мое смущение мгновенно пропало. Он тепло, по-доброму, как долгожданному другу, пожал мне руку.
Обезоруживающая улыбка Кастанеды не скрывала передних зубов, на которые по старомодной мексиканской привычке были надеты золотые коронки. Я была совершенно потрясена тем, как он и мой отец понимали друг друга, что создавало за обедом атмосферу объединения счастливого семейства. Не было ни напряженных пауз, ни ужасного молчания, ни скучной малозначительной беседы. Я чувствовала, что могла говорить свободно, и очень хотела, чтобы этот вечер не кончался.
Я не помню ничего из того, о чем говорил Карлос в тот вечер, но обратила внимание на его сильный акцент и изысканную вежливость, с которой он потчевал нас веселыми историями. Помню, что он часто обращался к своей очаровательной спутнице Анне-Мари. Оба задавали множество вопросов о моей школе-пансионе, вежливо восклицая в ответ на мои реплики. Казалось, Карлос был очень заинтересован тем, что я получу хорошее образование. Анна-Мари — красивая миниатюрная женщина, с правильными чертами лица, длинными темно-русыми волосами, ниспадающими по спине до талии, показалась мне такой же очаровательной, как и Карлос.
Все надежды поговорить о сверхъестественном испарились в присутствии этих веселых простых людей. Бьющая через край энергия Карлоса превзошла все мои ожидания. Мы расстались, тепло обнявшись. Последнее, что я помню, был Карлос: он держал мою руку в своих руках, смотрел мне в глаза и уверял, что мы обязательно встретимся. А спустя несколько дней он по почте прислал мне книгу-бестселлер «Отдельная реальность». Дарственная надпись гласила:
«Эйми Уоллес с лучшими пожеланиями.
„Путь к свободе — иногда просто шелест в ушах“, — так говорил дон Хуан.
Карлос Кастанеда».
Посвящение, и тут уж ничего не поделаешь, даже если не обращать на это внимание, было неграмотным, но в этом и состояло его простодушие, его обаяние.
Как могло случиться, что, несмотря на суровое требование не прикасался к его рукописям, бестселлеры Карлоса были основательно отредактированы? Спустя годы я получила подтверждение этому от источника в «Саймон энд Шустер». Эта тема была очень болезненной для Карлоса, который буквально огрызался из-за малейшего намека на то, что ему помогали. Ведь настоящий воин ни в чем не нуждается, а он — единственный на этой земле — был последним совершенным воином, чем Кастанеда очень гордился.
Неделю спустя я увидела самый яркий сон в своей жизни: невысокий человек сидел за столом, три женщины с неясными чертами лица стояли позади него. Я понимала, что они были колдуньями, и хотя лицо мужчины было в дымке, я знала, что это Карлос. Он долго говорил о необходимости начать революцию. Я предположила, что речь идет о политическом выступлении, но мужчина сказал, что это нечто бесконечно глубокое — личная революция духа. И пообещал, что мы встретимся вновь. Он был крайне серьезен, даже мрачен, и совершенно не походил на того веселого человека за обедом.
Я проснулась с самым странным ощущением: нисколько не сомневаясь, я твердо знала, что буду помнить этот сон всю свою жизнь.
