О королях династии Каролингов современники могут поведать нам больше, чем о Меровингах, и здесь нам уже не придется сдаваться на милость единственного и в основном малополезного повествования, вроде произведения Григория Турского, черпая из него всю информацию о каком-то длинном отрезке истории. Почему это именно так, определить сложнее, чем может показаться на первый взгляд, поскольку при этом нужно предположить не просто предпринятое Каролинга-ми увеличение количества литературной продукции и переписывание хроник, но еще и наличие у них сознательного стремления исказить факты, связанные с предшественниками, и, наконец, непонятное предпочтение, которое в Средние века оказывалось всему каролингскому в ущерб всему меровингскому. Поэтому недостаточно сказать (хотя это и верно), что в более поздний период создались лучшие возможности для литературной деятельности, чем в более ранний, и что каролингский мир с политической точки зрения был стабильнее, чем меровингский.

В тот день, когда последнего Меровинга на королевском троне сменил первый Каролинг, франкское государство и образ жизни не изменились. Но для Каролингов перемена была разительной, и то, как она происходила, отражено в литературных и прочих источниках, которые мы теперь должны рассмотреть. Сторонники Каролингов видели в них новых королей-священников, покровительством которых будет пользоваться не строго традиционное мировоззрение, подобное тому, которое было присуще их предшественникам, а свежая, последовательная и убедительная интерпретация прошлого. Для прославления новой династической линии королей могли быть использованы все доступные средства хроники, легенды, правовые нормы, средства литературы и искусства; до некоторой степени так и произошло. Целью этой главы, собственно, и будет рассмотрение истории правления первых каролингских королей через призму наших источников.

Каковы же наши источники? Во-первых, относительно летописей можно констатировать, что два основных источника по истории Меровингов, продолжение хроники Фредегара и «История франков», прерывают свое повествование о Меровингах. Последний продолжатель Фредегара проговаривается о наличии «заказа» со стороны Арнульфингов, записав под роковым 751 годом: «До этого времени прославленный граф Хильдебранд, дядя короля Пипина, приказывал с величайшей тщательностью записывать историю или gesta (деяния) франков. Но теперь власть перешла к прославленному Нибелунгу, сыну и наследнику Хильдебранда». Это краткая семейная история, и мы не должны отыскивать в ней объективного научного взгляда. Однако до 768 г. эта хроника оставалась без продолжения, и ее место заняли более строгие монастырские анналы, в основе которых лежал распространенный обычай ежегодно заносить важнейшие события в лунные календари, изначально создаваемые Церковью для того, чтобы высчитывать дату Пасхи. Происхождение и взаимоотношения различных франкских анналов до сих пор далеки от определенности, но самые важные из них «Королевские анналы», о которых один ученый написал: «Для них центральной фигурой является король, и они фиксируют его военные кампании и основные действия его правительства». Не будь этих анналов, наши познания об истории и хронологии Каролингов были бы весьма неполными.

На этих анналах основываются некоторые жизнеописания. (Они полностью отличны от «Житий святых», которые продолжают составлять важную часть франкской литературы.) Первая из них — это «Жизнь Карла Великого», принадлежащая Эйнхарду и написанная в трудные дни, последовавшие за смертью императора. Эйнхард близко знал Карла Великого и его семью, и мы должны признать высокую компетентность его работы. Как бы то ни было, «Жизнь» к тому же является политическим сочинением, близко воспроизводящим «Жизнь двенадцати Цезарей» Светония. В какой мере Эйнхард желал отобразить подлинного Карла Великого, или насколько серьезно был искажен его текст при передаче, определить невозможно. Но можно ли было ожидать, что ему удастся вписать своего героя-варвара в тесные рамки классической биографии, не погрешив против истины? Эйнхард писал для своего времени, а не для будущего; и мы должны помнить об этом, когда мы — а мы вынуждены это делать — принимаем из его рук историю Каролингов.

Переписка дошла до нас в больших объемах. Мы располагаем, например, перепиской св. Бонифация, часть которой имела место между ним и папским престолом. Имеется также огромная коллекция корреспонденции между Каролингами и папами, собранная в 791 г. по указанию Карла Великого, и известная под названием «Codex Carolinus». Но помимо этого существует и многое другое, и из сохранившихся писем, значительная доля которых использовалась в качестве эпистолярных образцов, можно немало узнать о таких значительных фигурах как Алкуин, Теодульф и Павел Диакон.

Необходимо упомянуть и об официальных источниках. Они значительно полнее, чем относящиеся к раннефранкскому периоду, но обязывают исследователя к столь же суровой дисциплине. Палеография и дипломатика (т. е. изучение формы официальных документов) играют свою роль, вызволяя историка из ловушек, в которые он, ничего не подозревая, попадается, хотя никто их для него не расставлял. Среди таких документов можно выделить прежде всего дарственные. Это были официальные записи, облеченные в тщательно разработанную словесную форму и удостоверенные различным образом, ими короли оповещали общины и отдельных людей о своих дарах и пожертвованиях, и делали это способом, который представлялся им наиболее неуязвимым и не подвластным времени. Ныне существует около сорока подобных документов эпохи Меровингов, и гораздо большее количество — каролингских. Таким образом, в документальной форме, на папирусе или пергаменте, король может возвестить о предоставлении монастырю какого-либо иммунитета или права (например, избирать какого-то чиновника), или о подтверждении имеющихся привилегий. Цель состояла в том, чтобы произвести впечатление не только на получателя, но также на тех, перед лицом кого получателю и его наследникам, возможно, придется отстаивать свои права. Однако несмотря на все предосторожности, для средневековых писцов не составляло большого труда подделывать дарственные достаточно успешно, чтобы провести соперника; и поскольку Карл Великий представал взору средневековья как самый знаменитый из варварских героев, он также чаще всего становился жертвой монастырей (например, Сен-Дени), желавших возвести происхождение своих привилегий, как правило, находящихся под угрозой к дарителю, чье имя и воспоминание о нем внушают максимальный трепет. Поэтому - то и существует так много подложных дарственных. Те же, которые чужды этого порока, образуют бесценную коллекцию.

Помимо дарственных существуют капитулярии. Это указы, разбитые на главы и отображающие подлинную законодательную деятельность. Большая часть их посвящена административным проблемам в связи с общественным порядком, церковью, королевскими доменами, механизмом правосудия или обороны. Они мало что говорят нам о частном, уголовном или племенном праве. Некоторые применяются ко всему франкскому миру, а другие — только к его части. Это не кодификация обычного права. В своем применении они носят скорее территориальный, чем личный характер, и представляют собой итог обсуждения королем государственных дел с любыми людьми, чей совет мог ему понадобиться. В течение раннего средневековья создавались различные сборники капитуляриев — сборники, включавшие в себя также племенные законы, юридические трактаты и выдержки из анналов. Они предназначались для использования в монастырских библиотеках. Таким образом, сборники, в которых сохранились каролингские капитулярии, ни в коем случае не являются официальными. Это копии второго уровня. И потому информативность этого важного источника оказывается серьезно ограниченной, когда нет возможности найти ему подтверждения.

Подобно лангобардам и саксам, франки интересовались племенными законами и, будучи побуждаемы теми же самыми силами, взяли на себя труд записать их. Мы уже говорили о тех проблемах, которые находят отражение в Салической Правде. Девятый век был временем, когда она, по-видимому, вызывала живой интерес. Точно таким же образом была записана Рипуарская правда, а, кроме того, под руководством франков,— законы саксов и других племен. Они представляли собой все то, что можно было собрать из единого корпуса племенного обычного права, регулировавшего жизнь германского народа, и в деле их изучения достигнуто меньше, чем в анализе капитуляриев и дарственных. В результате, они не могут сказать нам с достаточной точностью, как жили племена в период сразу после миграции, но на самом деле сообщают, что думали об их жизни образованные люди каролингской эпохи, и потому значимы с точки зрения, которая никак не предполагалась их составителями. Это, разумеется, не означает, что племенные обычаи уже не были реальностью: хорошо известное письмо архиепископа Агобарда Лионского описывает, какое смятение вызвало желание народов разной крови жить и быть судимыми в соответствии со своими собственными обычаями в пределах одного города. Но естественный ход жизни обычного права приводит к окаменению, как только оно фиксируется в письменной форме.

Этот краткий обзор лишь затрагивает некоторые письменные источники, на основании которых должен строиться любой рассказ о Каролингах. Он полностью не учитывает ни археологических свидетельств монументального искусства и скульптуры, ни того, что могут сообщить нам мелкие предметы, мозаики, эмали, изделия из бронзы и слоновой кости, книжные иллюстрации, в изготовлении которых франки были мастерами. Это богатство материала является сутью каролингского ренессанса, который рассматривается ниже. Сохранилось немногое, но то, чем мы располагаем, является великолепным жестом в сторону Romanitas.

В предыдущей главе мы заявили, что возвышение Каролингов было не более очевидным для их современников, чем упадок Меровингов. Теперь необходимо сделать следующий шаг: когда государственный переворот свершился, он ни в коем случае не был предсказуемым решением, как не был он и необратимым. Каролингам предстояло на себе испытать, что такое неуверенность. Политическая раздробленность, наступившая после смерти Карла Мартелла в 741 г., носила семейный характер; и на фоне беспорядка и междоусобиц явился еще один Меровинг. Это был Хильдерик III. Анналы о нем ничего не сообщают, что, возможно, объяснимо; но поражает то, что сыновьям Карла Мартелла вообще пришлось взваливать себе на плечи подобную обузу и возрождать королевскую власть Меровингов. Кровь Хлодвига все еще была в цене. Тем временем Арнульфинги все больше сближались с папством. Об этом говорит, например, частота церковных соборов как в Австразии, так и в Нейстрии. Эти соборы были крупными событиями, объединявшими светских и церковных магнатов. Их постановления дают ясную картину беспорядков того времени и усилий, предпринимавшихся высокопоставленными людьми, чтобы обуздать их. Например, они пытались обеспечить правильную и непрерывную преемственность в церковном управлении, поскольку длительное безвластие в этой сфере влекло за собой огромное число злоупотреблений. Защита иерархии была, самое меньшее, политической необходимостью. В этих постановлениях нашла отражение и борьба с сельским язычеством. Четвертое правило собора 743 г. в Эстинне гласит: «Мы также приказываем, как прежде нас приказал наш отец, чтобы всякий повинный в соблюдении языческих обычаев был оштрафован на 15 solidi (солидов)». Другие постановления посвящены брачному законодательству, целибату священников и поведению духовенства. Их общее содержание хорошо изложено в первом правиле австразийского собора, состоявшегося в апреле 742 г., и известного как «Concilium Germanicum»: «По совету моего духовенства и видных людей я поставил в городах епископов и поместил над ними Бонифация как архиепископа — его, который прислан от св. Петра. И я распорядился о ежегодном созыве собора, на котором в моем присутствии могут возрождаться канонические постановления и законы Церкви, а христианская вера — исправляться. Далее, я восстановил и вернул церквям доходы, ошибочно у них отнятые; сместил, лишил сана и усилил наказание для самозванных священников и распутных диаконов и священников». Слова эти принадлежат Карломану, старшему сыну Карла Мартелла, герцогу и владыке франков; но за его спиной стоят миссионеры англосаксонской церкви, а за ними — Рим.

Карломан все больше подпадал под влияние Церкви, настолько, что в 747 г. отказался от власти в пользу своего брата Пипина, правителя Нейстрии, и удалился в монастырь Монте-Кассино, чтобы стать монахом. В результате Пипин остался фактически единственным правителем всех франкских земель — «всех» означает те, на которых он был в состоянии привести свою власть в действие. Но это не было реализацией плана его отца; такова была воля случая. Похоже, что Пипин не разделял чувств своего брата по поводу св. Бонифация, возможно, потому, что в Нейстрии проблема реституции церковных земель была более сложной, чем в Австразии. Но чем сильнее возрастало папское влияние в его владениях, тем более патологическим должно было выглядеть его положение как мажордома. В 746 г. он обратился к папе Захарию по поводу полномочий арихепископов. Папа дал развернутый ответ, не упустив случая сравнить Пипина с Моисеем. В 750 г. Пипин направил в Рим двоих посланников (один из них был аббатом Сен-Дени). Им было поручено выяснить: справедливо ли, чтобы правитель, не имеющий власти, продолжал носить титул короля. Папа ответил отрицательно. Разделение функции и титула правителя было одинаково чуждо римской и германской традиции. Вся практика управления, основанная на Библии и истолкованная Римом, была против аномалии, столь долго одобрявшейся франками. Но даже без учета этих соображений, растущий страх папского престола перед лангобардами не позволял ему перечить Арнульфингам, точно так же, как Арнульфинги не могли решиться на ниспровержение церковного авторитета, под сенью которого выросли. Меровинг Хильдерик III был не слабее своих предшественников и мог бы с легкостью продолжить свою династию. У него был сын. После того как в ноябре 751 г. они оба были лишены своих волос (а может быть, скальпированы) и заточены в аббатство Сен-Бертен, их принудительно и публично лишили наследственных прав, чтобы расчистить путь для Арнульфингов. В этом нет никаких сомнений: Меровинги не просто сошли со сцены, а были свергнуты насильственным путем. И именно Рим подтолкнул Пипина к пропасти, которой он в противном случае, возможно, даже не увидел бы. Арнульфинги, или Каролинги, как мы теперь должны их величать, были королями по воле Рима, и чтобы усилить это их качество, над ними совершался обряд помазания, какого не знал ни один Меровинг. Самуил помазал Давида царем вместо Саула, и потому Церковь, осознавая эту аналогию, помазала Пипина и его преемников. Франки были Божьими избранниками, а их армии — столпами Израиля. Должно быть, процесс отождествления ветхозаветной фигуры Давида, Christus Domini, с каролингским правителем не был трудным для Церкви, уже преуспевшей в отождествлении пап с новозаветной фигурой св. Петра. Лишь у средневековых людей, столь поглощенных изучением Библии, была надежда уловить жизненную актуальность таких параллелей.

Почти вся относящаяся к этому периоду переписка между папами и франками ведется на языке Библии. В равной мере это относится к ценным жизнеописаниям пап того времени, собранным воедино в «Liber Pontificalis» («Книга Пап»). Сложность состоит в том, чтобы за спинами образованных людей разглядеть самих франков.

В январе 754 г. папа Стефан II прибыл на королевскую виллу в Понтионе на Марне. Он прибыл, возможно, при одобрении Византии, чтобы искать содействия франков в Италии, поскольку король Айстульф угрожал самому римскому ducatus. Пипин взялся восстановить экзархат наряду с правами и собственностью, принадлежавшими Respublica Romanorum (Римской республике), и присвоенными Айстульфом. Весьма вероятно, что папа привез с собой из Рима и именно в этот момент предъявил знаменитый Константинов дар (Constitutum Constantini), документ, в котором Константин предоставляет папе Сильвестру I сюзеренитет над всем Западом. Эта дарственная, сохранившаяся лишь в списке девятого века, в каком-то смысле является подделкой. Но ее целью было письменное обоснование привилегий, которые автору могли представляться подлинными. На ее основании папа Стефан наделил Пипина и его сыновей титулом патриция, который прежде носили равеннский экзарх и герцог Римский. Затем он снова помазал семью в монастыре Сен-Дени и наложил строгий запрет на избрание в будущем какого-либо короля, не принадлежащего к этому роду, возвеличенному божественным милосердием, поддержанному и освященному рукой апостольского викария. Таким образом, Пипин сделал все, что было в его силах, чтобы обеспечить какую-то видимость законности своему перевороту, а взамен начал переговоры с лангобардами.

Однако они провалились. Последующие экспедиции Пипина и его потомков через Альпы в Италию предпринимались вовсе не с сердцем. Правда, в прошлом Меровинги не единожды проделывали то же путешествие и обычно возвращались, добыв огромные богатства. Но это были рискованные мероприятия, и недавно закрепившимся Каролингам, разумеется, не нравились обязательства, выполнение которых уводило их так далеко от дома, даже тогда, когда они, действительно, предполагали вернуться multis thesauris ас multis muneribus, с большой добычей и многими дарами. Тогда неверно будет предполагать, что Пипин ощущал какую бы то ни было необходимость во вмешательстве в итальянские дела. Италия никогда не являлась для франкских королей таким магнитом, каким ей было суждено стать для Отгонов.

Современникам казалось, что в Италии, а также и в Германии Пипин совершил менее славные подвиги, чем его сын Карл Великий. Его собственные претензии на исключительность основываются на его аквитанских кампаниях. Южная Галлия влекла франков со времен Хлодвига, и они усиливали свое владычество над ней при первой возможности. Ее стоило пограбить, и то, что там поселились арабы, отнюдь этого не отменяло. Пипину потребовалось семь лет борьбы и переговоров, с 752 по 759 г., чтобы завладеть Септиманией, что удалось ему с помощью вестготского населения. Последней пала арабская крепость Нарбонн, и снова с помощью ее жителей, которым Пипин пообещал, что после освобождения они будут продолжать жить по вестготским законам. Осада Нарбонна была событием огромной важности, о чем свидетельствуют позднейшие chansons de geste, в результате весь юг до самой реки Эбро оказался открытым. Но неожиданное низвержение власти арабов в Септимании должно было встревожить аквитанцев, и они восстали. Франкское вторжение в Аквитанию было длительным процессом. Аквитанцы сохраняли лояльность своему герцогу, а он, в свою очередь, был решительным борцом, который мог рассчитывать на помощь басков, прекрасных всадников, находившихся в числе лучших воинов средневековья. Пипин умер, командуя завершающими операциями из Сента. Он уделил аквитанскому сепаратизму большее внимание, чем любой из Меровингов, хотя и сделал это совершенно в их духе. И он правил в Нарбонне и Ниме.

Эти длительные войны не «объединили» Францию, и вызывает сомнение, что Пипин понял бы то, что мы подразумеваем под этим словом. Но он заставил юг ощутить на себе каролингскую власть, и, может быть, сделал бы это еще более действенно, если бы его не отвлекали мятежи в Германии и обязательства в Италии. Он был «экспериментальным» королем, или ветхозаветным царем; и в целом франки одобрили эту пробу.

Один из его сыновей и наследников, Карломан, умер через три года. Другой, Карл Великий, сразу же лишил имущества своих племянников и, таким образом, сделался единственным правителем франков.

О Карле Великом написано много книг. Он всегда был героем западной истории, так же, как и преданий, и стоит никак не последним в ряду Девяти героев мира. Невозможно на нескольких страницах показать целостную картину того, что сегодня кажется важным в его длинной жизни, или определить, насколько глубоко мы можем проникнуть в мотивы и характер этого знаменитого франка, следуя латинским источникам. Мы должны принимать его таким, каким мы его находим, допуская, что большая часть того, что нам необходимо знать для полноты картины, отсутствует. В действительности того, что современный ученый определил как его индивидуальность в качестве государственного деятеля, нет и, возможно, никогда не существовало.

В течение первых десяти лет своего правления Карл Великий был занят традиционными военными делами своего дома в Германии, Ломбардии и в Испанской марке. Если не считать плана превращения западной Саксонии в постоянную марку для защиты франкских земель, ничто не говорило о том, что по своим амбициям и способностям он превосходит Пипина и Карла Мартелла. Он не вынашивал грандиозных завоевательских планов, но активно осуществлял все, за что брался. Это включало приобретение ломбардской короны — естественное следствие многолетней франкской интервенции в Италию. В Испании он совершил грубую ошибку, и все, что ему удалось,— это самому спастись из объятий ислама, а в Ронсевальской долине — от басков. Это произошло в 778 г., году общего восстания во всех его землях. Не существует единого объяснения, способного охватить совпадение волнений в Саксонии, Аквитании, Италии и Франции. Наверное, некоторые всегда были готовы восстать против династии parvenu (выскочек), а другие — половить рыбку в мутной воде. Но многое объясняет и простой факт отсутствия короля и нехватки у него достойных доверия приближенных. С годами Карл Великий собрал вокруг себя группу преданных слуг, мирян и клириков, своих друзей и собутыльников, которые составили его palatium (двор), и которым он мог доверять свои дела; но это, так же, как и впечатление все присутствия, проистекавшее из постоянных перемещений Карла, пришло не сразу, и до 778 г. ничего подобного, разумеется, не было. На следующий год в Герстале король принял некоторые меры по укреплению администрации во франкском и ломбардском королевствах. Из соответствующего капитулярия мы узнаем, что ответственность за отправление правосудия возлагалась им на своих графов; каждого, кто отказывался принять возмещение вместо кровной мести, следовало отправить к королю; никому не позволялось создавать вооруженные отряды с враждебными намерениями: пусть никто не предпринимает коварных деяний. Административные механизмы, посредством которых должна была воплощаться в жизнь воля короля, интересны, но менее важны, чем само это политическое откровение,— на одиннадцатом году правления Карла Великого франки были такими же непокорными, как и всегда.

По окончании кризиса 778 г. Карл Великий вступил в великий и главный период своего пути, который продолжался до 791 года. Это было время военных завоеваний и стремительного развития у него ощущения своей христианской миссии. Одно и другое шло рука об руку. Примечательной особенностью военных действий было присоединение к франкскому королевству великого герцогства Баварии — неизбежный шаг после падения ее соседа, Ломбардии — и захват южных склонов Пиренеев. Карл Великий окружал франков широким поясом буферных территорий. Однако, поглотив Баварию, франки пришли в соприкосновение с ужасными аварскими конниками, владычествовавшими над славянскими народами среднего Подунавья.

Но величайшим предприятием Карла Великого в этот период стало покорение саксов и восточных фризов. Последние, по поводу отличия которых от саксов археологи не имеют единого мнения, были ярыми язычниками, хотя в то же время и хорошими земледельцами, купцами и моряками. При поддержке короля среди них, в области между Балтийским морем и устьем Везера, поспешили начать свою деятельность миссионеры. Необходимо упомянуть о Лиудгере, который сам был фризом и учеником великой миссионерской школы Йорка. Он написал биографию своего учителя Григория Утрехтского, где говорит, что, умирая, Григорий раздал своим подчиненным книги, некогда приобретенные им в Риме. Лиудгеру достался Энхиридион св. Августина, тем самым обогатив уже значительную коллекцию, собранную в Йорке. Оттуда же мы узнаем, что в эту коллекцию входил список поэмы Кедмона, но в целом она, скорее всего, была чисто утилитарной. Людям, обращавшим Северную Европу, нужны были в основном простые тексты, библейские и богослужебные, и календари для установления церковной хронологии; и, собственно, их распространение и было сущностью того, что мы называет каролингским ренессансом. По пятам миссионеров в северо-восточную Фризию проникали графы и другие чиновники, набирая солдат для королевской армии и выполняя другие функции светского правительства. Lex Frisionum (Правда Фризов) сохраняется в качестве удобного свода норм фризского обычного права, как понимали его франки того времени. Но с Фризией дело обстояло так же, как с Баварией: покорив гордый и древний народ, франки уничтожили то самое, что желали создать — преграду на пути гораздо более внушительных врагов. За фризами жили даны.

Со времени ранних Меровингов саксы совершали набеги на франкскую территорию, а франки наносили им ответные визиты. Но у Каролингов были особые интересы, которые нужно было защищать. Их родиной была Австразия, Арденны и страна между Мозелем и Рейном, реками, которые являлись богатыми торговыми путями и потому не могли служить барьером. Далее, Каролинги укрепили свое доброе имя строительством миссионерских церквей в центральной Германии, Гессене и Тюрингии. Королевские интересы всем своим весом сместились в сторону Рейна. Чем богаче становилась Рейнская область, тем сильнее ощущалась потребность оградить подступы к ней от саксонских нападений — и тем сложнее это становилось за отсутствием какой-либо естественной границы кроме Рейна. Франкских авторов вроде Эйнхарда и хронистов саксонские войны Карла Великого интересовали больше, нежели что-либо другое, в силу их прозорливости и интуиции, которая подсказывала им, что судьба его правящего дома неотделима от защиты Рейнской области.

Центральные саксы или ангары жили вдоль реки Везер, по одну сторону от них, вдоль Эльбы, обитали эстфальцы, а по другую, к востоку от Рейна,— вестфальцы. Таковы были три основные ветви саксонского народа. У них не было политического единства, да они в нем и не нуждались, кроме случаев, когда опасность грозила им как народу. Но религиозная сплоченность у них была. Они боролись за сохранение своего язычества с его кровожадными обрядами с упорством, которое франки называли закоснелостью. От исхода зависела их культура и образ жизни.

В 772 г. Карл Великий начал свою первую саксонскую кампанию. Они лишь ненамного превосходила известного рода карательный поход. Однако проник он глубоко и оставил оборонительные пункты с гарнизонами на подступах, но вне пределов тех земель, которые желал защитить. Такими защитными сооружениями часто становились саксонские крепости, мудро расположенные на возвышенности или в стратегических точках на берегах рек. Скорее всего, франками они использовались как для сопротивления, так и для торговли, поскольку в непосредственной близости от них обнаруживаются саксонские монеты. Будучи неудовлетворен достигнутым и захватом заложников, Карл Великий также уничтожил Ирминсуль, огромный древесный ствол, на который, по верованиям саксов, опирался небесный свод. Возможно, он помнил о прецеденте св. Бонифация, который срубил священный дуб Донара в Гейсмаре. Без сомнения, ему было известно, что покорение саксов подразумевает прежде-всего подавление язычества. Уничтожения Ирминсуля и последовавшего за этим принудительного массового крещения ему так и не простили: каждый раз, когда Карл Великий отлучался достаточно далеко, саксы восставали, громили франкские миссионерские центры и вторгались как можно глубже на франкскую территорию. Естественного лидера они нашли в лице некоего Видукинда. Его память на века сохранилась в саксонских легендах, а при фашистском режиме он даже снова появился на сцене в качестве германского героя. На франков он также производил большое впечатление. В 782 г. Карл Великий расположил свой двор в Германии, недалеко от истока Липпе. Все саксонские вожди, кроме последователей Видукинда, прибыли, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Может быть, они также приняли крещение, потому что Карл Великий крайне серьезно взялся за искоренение язычества. Церковь наполнила его разум миссионерским пылом, почерпнутым из De Civitate Dei («О Граде Божием») бл. Августина и вложила в его руки копию письма папы Григория Этельберту Кентскому об обращении народов. Его королевский долг и долг его франков заключался в спасении язычников, если потребуется — огнем и мечом. Далее в том же 782 г. франкская армия, двигавшаяся на юго-восток через Саксонию, подверглась нападению и была уничтожена саксами. Среди убитых оказались некоторые важные чиновники, включая двух близких друзей Карла Великого. Это была последняя капля. Франки вторглись в Саксонию силой. Карл Великий одержал победу под Верденом и перебил 4500 пленников, вполне возможно, в качестве акта личной мести. Результатом, разумеется, стало еще более масштабное восстание, на подавление которого потребовалось три года. В конце концов Видукинд сдался и крестился, а его победитель выступал в роли крестного отца. В поздравительном письме папы, в котором он сообщает, что приказал три дня возносить благодарение Господу за эту великую победу христианства, можно уловить некоторые нотки облегчения. Рейнская область и восточнофранкская церковь были спасены. Однако для саксов эта победа означала еще более жестокое подавление, и к тому же навязывание им церковной организации, которому они всеми силами противились. Рассказы хроник тех лет о том, какие меры были приняты франками против язычества, красноречиво говорят о его силе и гибкости. Мы уже упоминали о том, что быстрое развитие у Карла Великого сознания своей христианской миссии было чертой центрального периода его правления. В «Admo-nitio Generalis», официальном отчете о церковной политике, появившемся под его именем в 789 г., нужды его Церкви изложены в восьмидесяти двух статьях. Эта политика должна была отвечать личному желанию короля; но (вопреки Эйнхарду) он был невежественным человеком, и вся эта тщательная работа была проделана его образованными друзьями из среды духовенства, способными привлекать как ранние франкские капитулярии, так и римские своды канонического права. В «Admonitio» уделяется внимание многим темам — в том числе богословским, дисциплинарным, литургическим и образовательным. По этому произведению мы видим, насколько близкими друг другу стали франкская и римская церкви за сравнительно короткое время. Возможно, в некоторых отношениях Каролинги развернули Францию в сторону от Средиземноморья, но по крайней мере в делах религии они связали ее с Римом и, в частности, св. Бенедиктом. «Admonitio» предполагает нечто римское — общество, причем христианское, живущее в мире с собой, объединяемое властью короля и не боящееся ничего, кроме несправедливости. Силу этой вдохновляющей идеи не следует приуменьшать. Она озарила собой горстку образованных людей, которые, в каком-то смысле, спасли варварскую Европу от самой себя. Статья 62 гласит: «Да царит во всем христианском народе, между епископами, аббатами, графами и прочими нашими слугами, великими и малыми, мир, согласие и единодушие; ибо, не имея мира, мы не можем угодить Богу». Так, еще раз мысль св. Августина определяла облик западного общества. Огромная пропасть между теорией и практикой, между концепцией мира и фактом кровопролития, не была преодолена Карлом Великим так же, как и всеми его предшественниками. Тем не менее он знал о ее существовании.

Статья 72 затрагивает соборные и монастырские школы, а также проблему переписывания и исправления используемых ими библейских и литургических текстов; и именно так, скромно и деловито, явился на свет Каролингский ренессанас.

В этой книге уже не раз говорилось, что сознание своего классического наследства и стремление его сохранить было присуще западным варварам почти в той же мере, что и гражданам поздней Империи. Что же тогда подразумевается под словом «ренессанс» восьмого и девятого веков? Если это было возрождением, то чего? Ответы на эти вопросы можно найти, только если помнить, что для Каролингов и их друзей образование и литература не были просто увлечением. Они были условием выживания. Более того, говоря о заслугах Карла Великого, мы часто грешим детальностью, не обеспеченной свидетельствами. Рукописи, предметы искусства и другие материальные свидетельства нередко с трудом поддаются датировке. Ренессанс был культурным процессом, растянувшимся более чем на век; и поэтому, например, то, что мы приписываем Карлу Великому, иногда может принадлежать его внуку Карлу Лысому.

Литературные следы франков докаролингского периода редки, но достаточны, чтобы оправдать мнение большинства ученых, полагающих, что они отражают низкий уровень культуры. Они непривлекательны с точки зрения стиля, языком их является испорченная, но живая латынь бытового общения, читать их неприятно, хотя и необязательно трудно.

Основная черта меровингских текстов — пестрота, отсутствие единства формы, будь они библейскими, литературными или дипломатическими. Но, по сравнению с каролингским, меровингский мир был маленьким, и потому это разнообразие, возможно, не воспринималось как серьезный недостаток.

Каролинги, и особенно Карл Великий, были озабочены подготовкой образованных клириков для того, чтобы проповедовать и жить среди фризов, саксов, славян и аваров, а также контролировать более устоявшиеся части франкского мира. Инструментами этой политики были соборные и монастырские школы. Духовное образование остро нуждалось в стандартизации; иначе за пределами Франции его работа была обречена на провал. Нужны были ученые, способные произвести ревизию тех самых текстов, от которых зависела миссионерская деятельность: Библии, литургии, основных толкований на Священное писание и книг, относившихся к сфере светского образования, от которых следовало переходить к изучению вышеперечисленных. Существовала и потребность в подготовленных писцах, которые могли бы точно, экономно (ведь материалы, использовавшиеся при переписке, были дороги) копировать тексты, причем так, чтобы они были понятны церковнослужителям любой национальности.

Подобно своему отцу, Карл Великий искал помощи заграницей. В первую очередь, у лангобардов, которые, несмотря на всю свою дикость, жили в стране, бесподобно богатой древними рукописями, где традиции каллиграфического письма никогда полностью не прерывались. Лангобардский королевский двор не был чужд образованности: возможно ли было такое под сенью Византии и Рима? Разве король Кунинкперт не повелел некоему мастеру Стефану переложить в латинские стихи историю о том, как король Перктарит, его отец, установил мир в Северной Италии за век до рождения Карла Великого? Алкуин описывает, как однажды в ломбардской Павии он посетил публичный диспут между Петром Пизанским (в дальнейшем присоединившимся к франкскому двору) и евреем по имени Луллий; хотя как раз тогда Павел Диакон, должно быть, создавал свои ранние поэмы и собирал материалы для истории лангобардов, которую ему предстояло написать годом позже в Южной Италии. Из Италии Карл Великий призвал Павлиан Аквилейского, Фардульфа, Петра Пизанского и Павла Диакона.

Но важнейший вклад в ренессанс был островным, то есть англо-ирландским. Узы, соединявшие Англию и Ирландию с континентом в седьмом и восьмом веках, были множественными и запутанными. Каролинги были в долгу перед великой миссионерской школой Йорка за людей и книги, которые им оттуда присылались. В частности, Англия стала перевалочным пунктом для книг, привозимых из Рима и, на самом деле, со всего итальянского полуострова. Это движение книг и людей еще усилилось благодаря решимости английских бенедиктинских миссионеров поддерживать контакт с Римом любой ценой. Достигнув Кентерберийского аббатства, Яарроу, Йорка и Мальмсбери, римские книги переписывались там для нужд английских миссионеров, действовавших за рубежом; а одна большая английская книга, Codex Amiatinus, старейшая из ныне существующих полных рукописей Вульгаты, была в 716 г. привезена из Яарроу в Рим аббатом Кеолфридом. Итак, Англия перемещала и экспортировала знание, этот редчайший товар, в те времена, когда оно было наиболее необходимым. Где бы ни поселялись английские миссионеры, вслед за ними шли английские рукописи. Некоторые достигали крупных библиотек франкских монастырей, вроде Корби, Тура и Сен-Дени, в то время как другие шли еще дальше в миссионерские центры на севере и востоке.,7 в такие места как Утрехт, Эхтернах, Майнц, Лорш, Аморбах, Вюрцбург, Зальцбург, Рейхенау, и, помимо всего прочего, Фульда, любимая обитель св. Бонифация, а затем целого ряда замечательных ученых.

Какие это были книги? Прежде всего Библия и богослужебные тексты — учебные материалы; но также и светские произведения, поскольку без некоторой подготовки в свободных искусствах было невозможно двигаться дальше. В Divine Institutions («Руководство к божественной и мирской словесности») Кассиодор убеждал монахов, что занятие письмом есть наилучший подход к Писаниям, настаивал на том, что переписывание рукописей требует скрупулезности, советовал остерегаться исправлений, даже если они кажутся благовидными, сообщал, как следует переплетать и хранить книги, и даже давал рекомендации по поводу улучшения правописания. Кассиодора в период раннего средневековья читали много; и миссионеры, как бы сильно они ни боялись фатального безумия языческой литературы, прислушались к его совету и серьезно восприняли его толкование диалектики, искусства спора или правильного выражения мыслей. Обратившись после этого к учителям самого Кассиодора, Цицерону, Присциану, Донату и другим, монахи обнаружили, что их произведения сохранились в рукописях, созданных, по большей части раньше седьмого века. Возможно, большая часть найденного была им непонятна, но их наполнял священный трепет перед лицом древности; кроме того, они были исправными копировальщиками, которые к тому же использовали прекрасный шрифт собственного изобретения, являющийся основой и для данной книги.

Алкуин, какое-то время находившийся в близких отношениях с Карлом Великим, возможно, совершил крупнейший вклад Англии в ренессанс на континенте. Но относительно Алкуина нечему удивляться. Он был непосредственным выразителем знаний, почерпнутых у бл. Августина, св. Бенедикта, Кассиодора и Григория Великого, и принадлежал душой и телом итальянской традиции, переданной через Беду и Йоркскую школу. Все, чего он желал, было передать полученное дальше. Именно этим он и занимался. Зычный отголосок его решительного настроя можно уловить в хорошо известном циркуляре Карла Великого для монастырей по поводу необходимости занятия литературой как должного приуготовления к чтению Писаний — документ, о котором англичанин не имеет права не знать, поскольку Вюрцбургская копия (единственная, принадлежащая почти к тому времени) хранится в Bodleian Library (Бодлейанской Библиотеке) в Оксфорде. Но коль скоро Алкуин разделял взгляды своего господина на образование, то он, как и другие, должен был заплатить за это почти постоянным пребыванием при дворе, где он вел жизнь, далекую от аскетизма, безусловно, принимая участие в охотах и попойках. В этих неблагоприятных условиях он все же составил учебники по семи свободным искусствам и снискал заслуженную славу литургиста, экзегета и агиографа. Он стал автором собрания писем, которое является первейшим источником для этого периода; он же играл ведущую роль, в основном в конце жизни, будучи аббатом монастыря Сен-Мартин в Туре, в исправлении текста Библии.

Это последнее лежит в самом сердце каролингского ренессанса. В восьмом веке существовало бесконечное количество различных редакций Библии. Некоторые основывались на латинской Вульгате бл. Иеронима, другие восходили к предшествовавшим ей латинским версиям так называемого типа итала (Itala). Серьезные расхождения встречались даже в Библиях, привезенных английскими миссионерами, особенно в Евангелиях и Псалмах,— чрезвычайно важных в силу их роли в богослужении. В общем послании Карл Великий пишет: «И потому, с Божией помощью во всех делах, мы уже приказали со всем возможным тщанием исправить книги Ветхого и Нового Завета, испорченные по невежеству переписчиков». Мы знаем, что Алкуин играл ведущую роль в этой огромной работе по сличению рукописей, поскольку он сообщает об этом в своем письме сестре Карла Великого, Гисле, аббатисе монастыря Шелл ее, и самому Карлу Великому, которому он послал в Рим исправленный текст в качестве подарка, приуроченного к Рождеству 800 года.

В общем, если сосредоточить внимание на библейских изысканиях как основной теме каролингского возрождения, то и другие его грани встают на свои места, и становится понятным, что мы подразумеваем, называя его скромным и деловитым, как и то, насколько неисчислимы были его корни. Это не были новые Афины, лучше прежних: интеллектуальная реформа и критическое изучение текста стали необходимой подготовкой к реорганизации духовенства и исполнению Opus Dei (Дела Божьего). Куда бы ни упал наш взгляд, повсюду мы видим аббатства и соборы, библиотеки и скриптории, ученых, которые, даже будучи столь разными, как Теодульф и Дунгал Ирландец, заботятся о делах короля самым заметным образом. Что действительно впечатляет, так это весомость их общих достижений, о которых говорят рукописи и предметы, которые мы и теперь можем взять в руки. Все это выглядит настолько целенаправленным, и так хорошо сочетается с тем, что сами реформаторы рассказывают нам о всеохватывающем влиянии Карла Великого. Почему же мы не решаемся принять как достоверный, нарисованный ими облик каролингского ренессанса? Почему, помимо всего прочего, мы не дерзаем признать правдивость знаменитой, даже если и противоречивой, работы Эйнхарда, хотя она относится к периоду лишь на тридцать лет позже?

Вот, что писал Эйнхард. Во-первых, он отдает должное красноречию короля и его способности изъясняться на латыни так же свободно, как и на своем родном языке (это настоящий парафраз того, что говорит о римских императорах Светоний). А затем продолжает:

«Он неутомимо покровительствовал свободным искусствам и осыпал почестями тех, кто преподавал их, относясь к ним с величайшим уважением» (это также из Светония). «Для изучения грамматики он прибег к Петру Пизанскому, к тому времени уже старцу. В других науках его учителем был Алкуин, звавшийся Альбино, дьякон, как и Павел, но по рождению сакс из Британии и ученейший человек своего времени. Он уделял много времени изучению риторики, диалектики и, вдобавок к этому, астрономии. Он научился исчислению и выказал подлинное умение при расчете движения звезд. И .больше того, он пытался писать, и обычно клал дощечки и листы пергамента к себе под подушку, чтобы в свободные минуты отдыха упражняться в написании букв. Но он взялся за письмо слишком поздно, и плоды не были слишком хороши. С особенным тщанием он относился к соблюдению христианской веры,— как это ни странно, это еще одно заимствование из Светония,— в которой был воспитан с детства. А в Аахене он построил церковь необыкновенного великолепия, украшенную золотом и серебром, канделябрами и балюстрадами и огромными бронзовыми дверями. Колонны и мраморные скульптуры для нее ему привезли из Рима и Равенны, потому что он больше нигде не мог найти их. Будучи в хорошем самочувствии, он всегда посещал богослужения утром и вечером и внимательно следил за тем, чтобы все совершалось как должно. Весьма часто он приказывал ризничим смотреть за порядком в храме. Он даровал множество золотых и серебряных священных сосудов и достаточное количество священнических одеяний, чтобы ни один клирик, как бы нищ он ни был, не должен был появиться без облачения. Наконец, он уделял много внимания правильности чтения и псалмопения; поскольку он был знатоком, хотя никогда ни читал на публике, а пел только в хоре или про себя».

Итак, в этом отрывке Эйнхард делает намеки на большинство, если не на все, аспекты каролингского возрождения. Однако здесь имеют значение не детали этой картины — некоторые из них, возможно, не подтверждаются фактами — а переданное нам автором впечатление о варварском короле, которого все стремились возвеличить и который проявил себя как не имеющий равных меценат своего времени. Будучи невежественным воином (потому что нам не следует буквально воспринимать стилизованное описание Эйнхарда), он собрал своих ученых и художников со всех концов цивилизованного Запада. Они пришли к нему и работали под его покровительством. Наконец, и в варварской Европе законы и учение римской церкви оказались в безопасности. В итоге Рим, помазавший новый королевский род, оказался прав.

Но забота Карла Великого о культуре не означала, что ему и его семье можно было не опасаться утратить почтение своих подданных. На самом деле, в самом разгаре своих преобразований он столкнулся с рядом серьезных восстаний, которые и положили внезапный конец центральному периоду его правления. Семьсот девяносто второй и третий годы были ужасными. Прежде всего урожаи были плохими, и повсюду начался голод. Во-вторых, неспокойно было в Саксонии, Италии и Испании. И, наконец, заговор против короля (уже не первый) чуть было не достиг своей цели. Его возглавил любимый внебрачный сын короля, Пипин Горбун, и втянул в него многих франкских магнатов. Далее, мы не должны воображать, что покровительство Церкви ставило Карла Великого выше кровных распрей его рода и сословия. Он все так же был представителем очень узкого круга варварских вождей, яростно ссорившихся из-за земель и богатств, и которые за пределами своих собственных территорий обычно пользовались презрением.

Очень интересны и важны для будущего меры, принятые королем, чтобы не допустить повторения такого magnum conturbium (великой распре) в среде его собственных родственников и ближайшего круга. Каким образом мог он крепче привязать к себе людей? После более раннего заговора 786 г. он взял со всех своих подданных клятву верности. При Меровингах подобные присяги были нормой, но после смены династии, похоже, имела место нерешительность по поводу применения этой практики. Однако после помазания в 751 г. Пипин III взял клятву верности со своих магнатов, предварив ее актом восхваления.

Верность, или преданность вассала сеньору — это сложное, расплывчатое понятие. В целом оно означало доверие, возлагаемое одним человеком на другого: оно обеспечивало возможность сосуществования. Именно поэтому соблюдение клятвы всеми варварами считалось величайшей добродетелью. Далее, понятие преданности подразумевало такие взаимоотношения между людьми, в которые можно было вступить и, равным образом, разорвать. При Меровингах каждый всегда мог сменить господина. В более узком смысле, преданность означала личное отношение, связывавшее каждого франка с его королем. Восстав против своего господина, франк, не принесший клятвы в верности, вполне мог заявить о своей невиновности в измене; и, фактически, именно об этом заявили в 792 г. младшие участники заговора, результатом чего стал строгий приказ всем людям принести или возобновить свою клятву в присутствии представителей короля. Вот пример клятвы в вассальной верности:

«Я обещаю, что с этого дня и впредь я буду самым верным слугой благочестивейшего императора, моего господина Карла, сына короля Пипина и королевы Берты; и я буду со всей искренностью, без обмана и худых намерений, блюсти верность ему ради чести его королевского сана, как по закону и должен вести себя человек по отношению к своему господину и владыке. Да поможет мне Бог и святые, мощи которых покоятся передо мной; ибо этой цели я посвящу все силы своего ума, дарованные мне Богом, на всю оставшуюся мне жизнь».

Это было нешуточное мероприятие, облеченное всей дополнительной торжественностью и гласностью, которую могла придать ему Церковь. С ним необоснованно связывалась надежда на упрочение позиций Каролингов. Оно обязывало присягнувшего к совершенной покорности королевским приказам, абсолютной сговорчивости по отношению к Ьаппит (т. е. королевскому пониманию правосудия и порядка), уплате тяжелых налогов и исполнению военной службы. Взамен король, через своих посредников, таких как графы и специальные надзиратели (missi domini), должен был обеспечивать каждому человеку отправление правосудия и точность толкования закона.

Но верность это еще было не все. Внутренний круг королевских «верных людей» был связан с ним более тесно посредством клятвы вассалитета. Скорее всего, vassus был чем-то вроде раннефранкского antrustion, личного друга и слуги. Особым условием, закрепляемым клятвой, было послушание, obsequium, которое впоследствии отождествилось с феодальной присягой. При Каролингах оно наделялось особой мистической силой. Вассалы своего господина, короля (vassi dominici), могли либо служить при дворе своего хозяина, либо выполнять его приказы где-то в другом месте. В любом случае их служба могла вознаграждаться земельными пожалованиями, либо на каких-то условиях, либо без них, из вновь завоеванных или конфискованных доменов, как обстояло дело с его вассалами, в большинстве своем австразийскими франками и его родственниками, которые служили Карлу Великому в качестве графов на отдаленных территориях. Так новая династия вознаграждала своих сторонников, устанавливала их власть в качестве крупной земельной аристократии, использовала их всеми возможными способами и покрепче привязывала их к себе специальными клятвами вассальной зависимости.

Далее, Карл призвал всех свободных людей стать не просто клиентами, а вассалами его магнатов, оговорив в качестве особого условия, чтобы это было сделано «для их пользы»; и, таким образом, был создан класс субвассалов, готовых, по крайней мере теоретически, следовать за своими лордами на инициированные королем войны, а не сражаться против него. Предполагалось, что Согласно одному из существующих мнений, узы вассальной зависимости в этот период были настолько тесными, что несли в себе понижение статуса, то есть высокопоставленные люди, как, например, графы, принимали снижение статуса в индивидуальном, а не сословном порядке.

Каждый вассал с бенефицием примерно в 400 акров хорошей пахотной земли будет служить своему хозяину как конный рыцарь в полном вооружении. Помимо того, что этим королю обеспечивалась более жесткая власть над своими магнатами и их ресурсами, это также снимало с плеч короля изрядную долю забот, связанных с комплектованием войска. «Пусть каждый,— приказал король в 819 г.,— так правит подвластными ему, чтобы возрастало их послушание и покорность императорским приказаниям».

Особенную трудность для осуществления этого плана представляло то, что магнаты не всегда отличали, а иногда и не могли, территории, которыми они владели в качестве бенефиция в силу своей службы, от земель, являвшихся личными и неотъемлемыми пожалованиями короля. Когда, например, граф умирал или смещался, графские владения возвращались короне. Но его родственники не всегда видели дело именно в таком свете и иногда были готовы на борьбу ради сохранения за собой всего своего земельного имущества. Обнаруживалась естественная тенденция к превращению в Средние века, как недвижимости, так и постов в наследственные. Однако Каролинги не собирались совершать ошибки, которая довела до нищеты их предшественников, лишив себя неограниченного срока владения королевским фиском или доменом. Напротив, Карл Великий всеми средствами увеличивал свои имения и распоряжался ими с большой эффективностью. Известный капитулярий, De villis («О поместьях»), показывает, что он действовал как землевладелец очень крупного масштаба.

Можно возразить, что на практике Карл Великий был ненамного богаче Меровингов, поскольку там, где они делали своим вассалам подарки навечно, он производил отчуждения на известных условиях, несмотря на то, что иногда они все же оказывались окончательными. Правда, сложности его правления были отчасти вызваны раздражением магнатов, в немалой части церковнослужителей, полагавших, что они в состоянии храбро ветретить его гнев, вызванный подобными проблемами. Однако истина, по-видимому, состоит в том, что большинство его вассалов не отваживалось встретиться лицом к лицу с последствиями восстания. Им было известно об ужасающей бдительности великого воителя и о том, какой может быть и бывает на деле его месть. Тот метод управления, который Карл Великий применял по отношению к людям и землям, был неотъемлемой частью его личности. Именно поэтому глупо предполагать, что его вызывающая столько споров административная система могла бы эффективно или навсегда объединить все те земли, которыми он владел. Поэтому же и его Империя не могла пережить его самого. Как до настоящего времени часто приходилось слышать, именно слияние вассалитета с бенефицием, то есть установление отношений между человеком и лордом на основе феодального лена, составило истинную правовую базу феодального общества. Если это так, то тогда мы должны распознать на землях Каро-лингов, как ив том, что они постоянно пребывали в поиске какого-то компромисса между управлением своими природными богатствами и вознаграждением церковнослужителей и воинов, которым они были всем этим обязаны, вовсе не корни его, а первые плоды.

Восемь лет между восстанием 793 г. и императорской коронацией Карла называют периодом консолидации. Это были годы, когда Карл Великий с трудом восстанавливал свою власть над Саксонией (ценой массовых депортаций), Испанской маркой и среднедунайскими землями аваров. Организация и заселение этих отдаленных приграничных территорий, похоже, производило на современных ему авторов меньшее впечатление, чем военный аспект этой проблемы. Великий воин вывел франкскую армию и римское христианство к новым нетронутым землям и, подобно своим предкам, вернулся с полными повозками сокровищ и вереницами пленников для раздела между своими придворными. Нам необходимо всегда понимать, что современникам Карла роли поборника христианства и варварского военачальника, подобно терминам «клирик» и «мирянин» или «Церковь» и «государство», представлялись куда менее взаимоисключающими, чем нам. Карл Великий был благочестивым и верующим человеком. Он лично председательствовал на соборе 794 г. во Франкфурте и вынудил епископов энергично выступить против мнения папы по некоторым богословским вопросам. Он не был склонен к согласию с поборниками догмата об иконопочитании, хотя папа Адриан, лучше него осведомленный об острых разногласиях, расколовших Восточную Империю, был настроен в его пользу. Кажется вероятным, что Карл Великий все более подпадал под влияние Алкуина и был готов понимать свои обязанности правителя так, как это нравилось последнему, особенно когда дело касалось христианских догматов. Возможно также и то, что в эти годы Алкуин был полон мыслей о создании (скорее всего, не о возрождении) на Западе христианской Империи, и что Карл Великий был осведомлен о них. Императорская коронация Карла в 800 г. в день Рождества Христова теперь уже не считается столь эпохальным событием, как полагало предыдущее поколение ученых. Но это был важный день для истории франков, и мы можем рассмотреть его значение.

Карл Великий распространил власть франков дальше, чем когда-либо удавалось его предкам. Он покорил Ломбардию, Баварию, Саксонию и Южную Галлию; он контролировал аваров; он искусно вмешивался в византийские и арабские дела, и был Patricius Romanorum (патрицием Рима), защитником Рима. Он побил Карла Мартелла на его собственном поле. Это был личный триумф. Тем не менее он всегда знал (понимали это и франки), что придет день, когда он разделит свои земли между сыновьями, и они будут ссориться и воевать как сыновья Хлодвига. Для церковнослужителя политическая интеграция была идеалом, а для франкских военачальников — случайностью.

В рамках своих владений Карл Великий правил той же областью Европы, которая, вполне вероятно, некогда принадлежала западно-римскому императору. Когда Алкуин писал о том, что Карл Великий уже правит империей, возможно, он имел в виду эту другую империю, или же подразумевал ее в каком-то не очень отчетливом смысле. В конце концов он приехал из Йорка, где, в традициях Беды, ученые употребляли слова regnum (королевство) и imperium (империя) как взаимозаменяемые. Так что для него Карл Великий был просто еще одним Bretwealda (то есть воином, подчинившим своему авторитету других воинов и поддерживавшим его силой оружия). Однако Алкуин иногда конкретизировал свое понимание, употребляя выражение Christianum Imperium (империя христиан): власть его короля была христианской настолько же, насколько и императорской. Он желал отождествить реальную власть короля с римской христианской Империей литургии.

В 778 г. Карл Великий и константинопольская императрица Ирина поссорились из-за лангобардского герцогства Беневенто в южной Италии, где все еще были сильны византийские интересы. Это был первый случай, когда Империя смогла бросить вызов франкской узурпации Италии, а вооруженное столкновение с последующим поражением Византии оставило глубокое впечатление. Но спор зашел еще дальше, так как в него был вовлечен и вопрос об иконопочитании. Наконец, в 797 г. Ирина свергла своего сына, официального императора, и стала править от собственного имени. Женщина никогда прежде не возлагала на себя императорского сана, поэтому мужчины предались размышлениям о его природе и функциях. Мы, ничем не рискуя, можем сказать, что триумф императрицы в Константинополе имел прямое отношение к взглядам Карла Великого на свои собственные позиции на Западе.

Еше более актуальными были события в Риме. Папа Адриан умер в 795 г., и Карл Великий оплакивал его как утраченного брата или ближайшего друга. Следующий папа, Лев III, был избран и возведен в новый сан прежде, чем кто-либо поинтересовался мнением Карла Великого. Франки забеспокоились, поскольку до них дошли сведения о том, что Лев не совсем в себе, и что в городе волнения. В апреле 799 г. на Льва напала группа людей под предводительством племянника его предшественника. С тяжелым ранением он бежал в Германию. Карл был готов вернуть ему престол, но после полного расследования произошедшего в Риме. Оно было произведено; а когда розыски были закончены, король отправился в Италию, чтобы совершить правосудие и понудить Льва публично исповедовать свою невиновность. Карл был зол и торопился; в его северных владениях было неспокойно, и он прибыл в Рим лишь потому, что контроль над Римом и папством был оплотом его правления. И вот теперь-то, полагая, что необходимо извлечь из этой ситуации нечто практическое, Карл Великий решил стать императором; причем не просто императором какой-то страны, а римским императором. Это был единственный титул, который давал ему более надежный контроль над самой римской Церковью, хотя для франков и других варваров он не имел никакого значения, и следствием имел лишь раздражение Византии, истинной Империи. Однако представляется возможным, что Карлу отнюдь не сразу пришло в голову, что для Востока его новый титул стал настоящим оскорблением. Рождественским утром 800 г. король с помпой отправился в собор св. Петра, чтобы прослушать мессу и надеть корону точно так же, как это мог бы сделать Восточный император. Возможно, он желал, чтобы папа также посвятил его старшего сына Карла. В Византии было принято, чтобы патриарх, прочитав над императором молитву, возложил на его голову венец, а затем встал на колени и поклонился ему. Это было поклонение императору, а не возведение императора в сан. Когда Карл поднялся после молитвы, папа возложил на его голову корону и поклонился ему, а народ Рима провозгласил его imperator et augustus (императором и августом). Так, намеренно или нет, слились в одном великом событии простая коронация и провозглашение императором. Карл Великий стал императором, которого приветствовал Рим. Его власть над франками и римлянами сплавилась в том, что впоследствии один из пап назвал актом соединения. Кое кому это показалось возрождением древности: Renovatio Romani Imperil (Восстановлением Римской империи).

Одним из непосредственных итогов стало то, что Карл Великий почувствовал, что его положение в общении с врагами папы в Риме упрочилось. Но, совершив все это, он незамедлительно отправился домой. Его столицей был не Рим, а Аахен в сердце его родовых владений. Теперь папе следовало самому позаботиться о себе. Тем временем, похоже, что новый титул, хотя он и мог впечатлить церковнослужителей вроде Алкуина, не принес с собой непосредственных изменений для личной власти Карла Великого; поскольку он, точно так же, как и раньше правил в качестве короля франков и лангобардов. Так он продолжал называть себя в юридических документах, хотя в конце добавлял к своим королевским званиям и императорский титул. Короче говоря, он был, как сказал один современный автор, «императором понарошку», хотя это не значит, что произошедшее для современников не имело ни смысла, ни важности, или что Карл, в некотором смысле, потерпел поражение. Византийцы сочли нового императора узурпатором Рима, хотя едва ли могли опасаться распространения его амбиций на Восток. Однако на примыкающих к Адриатике землях и в портах — традиционное яблоко раздора между Востоком и Западом — возможностей для спора было предостаточно; и, отказавшись признать его титул, византийцы, безусловно, подали Карлу Великому повод для беспокойства. Он не мог чувствовать себя в безопасности, не убедив их сделать это. В частности, предметом вожделений обоих императоров была Венеция. С тех пор как арабы заняли Александрию, венецианский флот оказывал содействие Восточной Империи в центральном Средиземноморье, а ее географическое положение делало ее естественным перевалочным пунктом для средиземноморской торговли с отдаленными странами. Она экспортировала рабов из дунайских регионов, недавно освоенных франками; она контролировала торговлю на Ломбардской равнине, особенно солевую; кроме того, они импортировала предметы роскоши из Леванта, которые по альпийским тропам и северным рекам следовали в крупные монастыри и ко дворам богатых людей. После долгой борьбы Карл признал сюзеренитет Византии над Венецией и Далмацией в обмен на ежегодные выплаты.

Остальные четырнадцать лет жизни Карла Великого стали временем политической разобщенности, которую прежде всего следует оценивать с точки зрения ее социального измерения. Для всего периода, охватываемого этой книгой, была характерная жестокая дефляция, поскольку золото выкачивалось с Запада, постоянно росли цены, а потребление всегда немного превышало производство. С социальной точки зрения это означало для крупных земельных владений, как светских, так и церковных, рост тенденции к ориентации на собственные ресурсы, а у их хозяев — к тому, чтобы измерять свое богатство с точки зрения земли и урожая, который с нее можно получить. Взаимоотношения тех, кто вел подобный образ жизни, также постепенно стали выражаться в форме лена. Простой свободный человек утратил свое значение в качестве воина, чью независимость необходимо поддерживать, и, представлял интерес только в качестве рабочей силы для возделывания пахотной или расчистки целинной земли — это был «старый враг леса», har holies feond, как называли его англосаксы. Результатом стала манерная система сельской жизни, autarcie villageoise. Помимо предположений, нам мало что известно об этой жизни, кроме того факта, что она была бесконечно разнообразной.

Несколько больше мы знаем о крупных владениях или иммунитетах, столь характерных для Каролингской эпохи. До наших дней дошли некоторые инвентаризационные отчеты, самый известный из которых относится к аббатству Сен-Жермен-де-Пре, около Парижа, и был составлен аббатом Ирмионом в последние годы жизни Карла Великого. Значительная доля собранных в нем фактов представляла собой подтвержденные клятвой показания местных людей, полученные при допросе. Они дают нам представление об огромном автономном округе, вероятно, все еще превышавшем по размеру 80 000 акров, несмотря на то, что был несколько урезан, с владениями, рассыпанными по всей Франции, чтобы равномерно обеспечивать хозяйство вином, зерном и пр. Эти владения были разбиты на поместья и небольшие крестьянские держания. Аналогичную картину домениальной жизни дают и другие подобные документы, такие как инспекционный отчет, относящийся к королевскому фиску в Аннапе, около Лилля, или к крупным владениям еще более удаленных монастырей, например, Вердена в Руре, или Боббио. На основании семидесяти разделов капитулярия De Villis («О поместьях») Карла Великого мы можем сделать исчерпывающий вывод о структуре каролингского фиска: администрации, обязанностях управляющих имениями, сборе налогов, обработке земли, сохранении лесных и охотничьих угодий, разведении домашних животных. Карл Великий был полон решимости содержать семейные владения в порядке, хотя, подобно другим крупным землевладельцам, он не видел способа удержать своих крестьян от посягательств на домен. Поместья составляли его истинное богатство. Он жил ими точно так же, как прежде него Меровинги, перемещаясь из имения в имение по мере того, как иссякала их продукция и изделия.

По самой своей природе распространившееся повсюду домениальное хозяйство не благоприятствовало торговле с удаленными областями. Историки склоняются к мнению, что это, возможно, было в большей степени связано с так называемой замкнутой экономикой раннего средневековья, чем с перекрытием средиземноморских торговых маршрутов сначала вандалами, а после — мусульманами. Дело в том, что свидетельства об этой блокаде чрезвычайно сложно интерпретировать; фактически их следует использовать исходя из качества, а не количества. Откуда мы можем знать, почему в то или иное время в Западной Европе оказывалось в наличии какое-то количество шелка или специй? Как мы можем быть уверены в том, что арабы когда-либо препятствовали торговле? (На самом деле, существует другое мнение, согласно которому они сделали как раз обратное, вернув в обращение золотые монеты, которые в Византии долгое время оставались без движения в качестве сокровищ.) До поры до времени безопаснее будет сосредоточиться на доступных изучению тенденциях каролингской домениальной экономики, которая могла и действительно обходилась без особенной помощи извне.

Однако внутри западного мира совершались важные деловые операции, имевшие мало отношения к Средиземноморью. Например, вдоль восточных границ процветала торговля оружием, в Подунавье — соляная, а по Рейну (этот последний, как мы уже видели, находился в руках фризов) — экспорт некоторых металлов и тканей. Наконец, наблюдались оживленные коммерческие отношения между франкскими землями с одной и Англией и Скандинавией с другой стороны, причем главными товарами для них являлись шерсть, рыба, меха, янтарь и вино. Каролинги не были безразличны к торговле; они всегда покровительствовали купцам, их денежные реформы — особенно введение серебряного denarius (динария) вместо золотого soldidus (солида) — имели единственную цель облегчения торговых расчетов; но их образ жизни в связи с этим не изменился. Все еще общепринятым оставался натуральный обмен. Наряду с деньгами арендная плата по-прежнему вносилась продукцией или услугами. Цены все так же часто устанавливались в головах скота, в конях или в единицах оружия. И даже тогда, когда особо оговариваются денежные выплаты (как это нередко имеет место), нам всегда приходится довольствоваться тем, что имеются в виду наличные монеты, а не их вес. Ведь, в частности, золото оставалось прежде всего тем, чем и было всегда: сокровищем для накопления. Значит, жизнь на земле в качестве члена самодостаточного сообщества не подразумевала изолированности человека от всего происходящего снаружи или его равнодушия к выгодам торговли.

Таким был социальный фон для событий последних лет жизни Карла Великого. Эти годы не были счастливыми. Старый воин утратил былую силу и довольствовался пребыванием дома в Аахене или его окрестностях. Начались волнения. Лишь в 812 г. он убеждает византийцев признать его титул, хотя умер он раньше, чем стала возможной ратификация мирного договора. Поэтому, строго говоря, его императорский титул так и не получил признания за пределами Рима. Он дважды предпринимал меры для обеспечения престолонаследия. Первый раз в 806 г. он предпринял раздел земель между тремя своими законными сыновьями по древнему франкскому обычаю. Это был опасный момент. Карл Младший как раз собирался нанести свой главный удар по славянам в области Эльбы-Заале; Людовик был занят первыми арабскими набегами на свои аквитанские порты, а Пипин в Италии готовился к нападению на Венецию. Их собственными можно было считать только те территории, за которые они сражались. Император должен был бы оставить каждому из них ту область, с которой он уже солидаризовался в войне и мире. Они должны были быть равными между собой и независимыми, но готовыми совместно и дружественно по отношению друг к другу исполнять некоторые общие обязанности, вроде защиты Римской церкви. Но об империи ничего не говорилось. Императорский титул не был наследственным и должен был умереть вместе с ним.

Карл Младший умер в 811, а Пипин — годом раньше, и, таким образом, сын остался только один — Людовик Аквитанский. Если не считать Италии, которая отходила сыну Пипина Бернарду, право наследования теперь принадлежало одному Людовику. Итак, в сентябре 813 г. Карл Великий разделил свою единоличную власть с сыном и короновал его в присутствии своих высших сановников, сделав его принцем консортом с императорским титулом. В этом не было ничего странного. Обстоятельства резко изменились, и теперь неопасным и благоразумным оказывалось то, о чем в 806 г. было безрассудством и помыслить.

Поэтому, никогда раньше не планируя этого, Карл Великий передал свой титул. Но передать его содержание он не мог. Его Империя была его собственным достижением, которое он завоевал и удерживал ценой больших трудов и силой своего меча. Автор «Песни о Роланде» проявил себя лучшим историком, чем думал сам, когда вложил в уста императора слова «Deus» dist li Reis, «sipenuse est ma vie» («Господи, как тяжела моя жизнь!» — сказал король). В лучший период своей жизни Карлу Великому — грубому, набожному, предприимчивому, полному несравненной энергии — еле удавалось удерживать свои завоевания. Но эта задача стала невыполнимой для него еще до того, как он утратил силы, поскольку Западная Европа стала добычей врагов с юга, востока, да к тому же еще и с севера, которым не смог бы противостоять ни один человек.