СУББОТА, 20 АВГУСТА

Ранним утром, когда солнце только начинало всходить над Лурдом, отец Рулан позавтракал и вышел из обширного Капелланского корпуса, располагавшегося за Верхней базиликой. Он держал путь к пандусу, по которому намеревался спуститься к базилике Четок, где у него был офис.

Обычно во время таких прогулок святой отец с удовольствием вдыхал свежий воздух и Божью благодать, что, несомненно, шло на пользу здоровью и отчасти компенсировало издержки сидячего образа жизни. Но этим прохладным утром он был слишком удручен, чтобы дышать полной грудью.

Размеренно шагая по дороге, отец Рулан был целиком погружен в раздумья. Его мысли занимало признание, которое сделала вчера вечером Эдит Мур. Практически в последний момент он принял решение самому сесть по другую сторону перегородки в церкви Святейшего Сердца Иисуса и исповедать Эдит. Ему не было ведомо, узнала ли она его голос, хоть он и прикрывал ладонью рот, разговаривая с нею. Но если даже она что-то заподозрила или догадалась о его присутствии, это уже не имело особого значения. Реальное значение имела сама исповедь, выслушать которую он решил, повинуясь какому-то неведомому инстинкту.

Чудесное исцеление, о котором так хотелось объявить Рулану и которое было бы так кстати в период Новоявления, не состоялось. Известие было неожиданным, но места для сомнений не оставляло. Доктора Клейнберга

вызвали сюда потому, что он был одним из лучших в своей специальности. Сделанные им анализы и рентгеновские снимки, на основе которых он поставил диагноз, не могли лгать. Эдит Мур исцелилась ранее (очевидно, в результате спонтанной ремиссии), но не сейчас.

Отец Рулан всесторонне обдумал ситуацию. С точки зрения собственной выгоды это был плачевный результат. Церковь могла бы использовать случай чудесного исцеления к своей вящей славе, раструбив о нем во все концы света и собрав с этой рекламы богатый урожай. Не стоило забывать и о том, каким тяжелым ударом стала эта неудача для супружеской четы Муров. Все свое состояние они вложили в то, чтобы чудесное исцеление принесло им коммерческий успех, а теперь они обречены на банкротство, причем не только финансовое.

Жаль, что он не смог дать согласие на обман, о котором умоляла его Эдит. По слабости своей отец Рулан попустительствовал множеству мелких грешков, но крупного греха не совершал никогда. Откровенно говоря, его удивил доктор Поль Клейнберг, медик с незапятнанной репутацией, согласившийся принять участие в обмане. Хотя нет, Неправда. Принятие окончательного решения и совершение подлога доктор оставил на долю священника — не кого иного, как Рулана. А вдруг Клейнберг, узнав, что Эдит получила со стороны священства отказ, пересмотрит свою позицию и все-таки удостоверит чудесное исцеление? Однако такая мысль сразу была отвергнута. Ведь Клейнберг еврей, и вряд ли он захочет стать медицинским Дрейфусом. Да, ничего не поделаешь… Бедная, несчастная Эдит.

И все-таки, напомнил себе отец Рулан, он по-своему пытался помочь Эдит Мур, пытался ей кое-что сказать. Говорил он не прямо, а намеками, и Господь ни в коей мере не мог осудить его за человеколюбие. Но Рулан опасался, что туповатая Эдит Мур не уловила того, что он старался внушить ей.

Священник сокрушенно вздохнул. Он сделал все, что было в силах честного слуги Божьего, и тоже достоин отпущения греха. Если можно назвать грехом отказ от дальнейшего вмешательства в дела несчастной женщины.

Незаметно для себя пройдя путь до площади Четок, отец Рулан вошел в свой кабинет, готовясь провести за письменным столом долгий, изнурительный день.

Он удивился, увидев в кабинете гостя, пришедшего еще раньше, хотя его совсем не удивило, что гость отыскал ключ от единственного шкафа, открыл дверцу, вытащил оттуда выпитую на четыре пятых бутылку шотландского виски «Джей-энд-Би» и наливал сейчас спиртное себе в стакан, вполне обходясь безо льда и содовой.

Долговязый монсеньор Пейрань, епископ Тарбский и Лурдский, отошел от шкафа с наполненным стаканом и приветствовал Рулана коротким кивком. Переломившись пополам, словно складной аршин, он опустился на стул напротив письменного стола.

— Раненько же вы приходите на службу. Я потрясен,— проскрипел епископ.

— Я еще более потрясен тем, что вы пришли даже раньше меня.— Отец Рулан сел за стол.— Дел нынче невпроворот.— Он внимательно всмотрелся в морщинистое лицо епископа.— Что-нибудь случилось, ваше преосвященство?

— Да, дел хватает,— согласился епископ Пейрань. Он задумчиво отхлебнул виски, а затем, запрокинув голову, одним махом влил в себя остатки.— Только результат нулевой. Вот что меня беспокоит.

— В каком смысле нулевой?

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду, Рулан. Неделя нынешняя особая. И мы — во всяком случае, я — находимся в Лурде Не просто так.

— Ну разумеется, Новоявление Пресвятой Девы…

— Я знаю, что к вам стекается вся информация о происходящем в Лурде,— не дал ему закончить епископ.— Так скажите, происходит ли что-нибудь? Есть ли хоть какой-то намек на Новоявление?

— Как всегда, было несколько видений — тем немногим, у кого расшатана психика или повышена эмоциональная возбудимость. Достаточно было задать им несколько вопросов, чтобы развеять их фантазии в дым. Установить правду не так уж сложно.

— Отдаю должное вашему мастерству.

— Это всего лишь опыт,— скромно потупился отец Рулан.

— Не стану от вас скрывать, я крайне озабочен,— продолжил епископ.— Все это мероприятие беспокоит меня с того самого момента, как Его Святейшество приказал нам выступить с заявлением. За всю мою жизнь — да что там, со времен Бернадетты — Богородица еще ни разу не являлась в здешних местах. Вот это и беспокоит. Напряжение невиданное. Не нравится мне эта атмосфера великих ожиданий.

— Однако, ваше преосвященство, все это результат вести, которую передала нам Пресвятая Дева.

— Через Бернадетту, только через Бернадетту и никого другого,— пробурчал епископ.— Не исключено, что ее записи в дневнике не так прочли или неправильно истолковали.

— У меня нет ощущения, что допущена какая-то ошибка,— мягко возразил отец Рулан.— Я сам много раз перечитывал дневник. Бернадетта очень детально описывает секрет, который поведала ей Дева Мария. Там о пришествии Девы говорится с точностью до года, месяца и нескольких дней. И живем мы в тот самый год, в тот месяц и те дни, которые были нам обещаны.

— Пресвятая Дева обещала явиться в течение восьми дней. А сегодня уже день седьмой. Всего один день остался,— заметил епископ.

— Да, верно…

— Что, на мой взгляд, дает основания для беспокойства. А если ошиблась сама Бернадетта? Если она ослышалась, когда с ней разговаривала Дева? Если ее подвела память, когда она много лет спустя записывала то, что ей было сказано в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году? Если бы, пока еще не поздно, нам удалось узнать о человеческой ошибке такого рода, то можно было бы выступить с соответствующим разъяснением. Все отнеслись бык этому с пониманием, а церковь избежала бы критики. Действительно, что, если Бернадетта допустила ошибку?

Однако отец Рулан оставался непоколебим:

— Не думаю, что она совершила ошибку, ваше преосвященство.

Епископ приподнялся со стула.

— Ну что ж, все в ваших руках.— Он поставил пустой стакан на край стола и встал на ноги.— А мне пора. Только сегодня и завтра — больше времени у нас не остается. Надеюсь, связь между нами будет постоянной.— Епископ сделал шаг по направлению к двери.— Мне бы вашу уверенность…

Отец Рулан встал из-за стола и слегка поклонился.

— Веруйте,— произнес он с улыбкой.

Помолчав, епископ Тарбский и Лурдский сердито сверкнул на него глазами и вышел из кабинета в базилике Четок.

* * *

В прекрасно обставленном кабинете инспектора Фонтена, находящемся в комиссариате лурдской полиции по адресу: улица Барон-Дюпра, дом 7, Лиз Финч почти закончила беседовать с хозяином кабинета, а страница блокнота, лежащего на ее колене, все еще оставалась девственно чистой.

Лиз заранее знала, что из этого интервью ничего не выйдет. К тому же Билл Траск ясно дал ей понять, что и ему лично, и агентству АПИ в целом абсолютно наплевать на убийство какого-то там ничтожества. Тем не менее, надеясь добиться хоть какого-то сдвига в этой истории, но главным образом потому, что ей все равно нечего было делать, а отчаяние становилось невыносимым, Лиз все же договорилась об интервью и прошла это испытание от начала до конца.

Ситуацию усугубляло то, что инспектор Фонтен оказался типичным занудой-чинушей. От рождения обладая авторитетной внешностью, седеющий, но атлетически сложенный (говорили, он до сих пор остается капитаном местной футбольной команды), этот человек был начисто лишен воображения. Лиз была уверена, что каждое утро он в одно и то же время поднимается с постели, перекладывает бумаги с одного места на другое, несколько часов кряду просиживает штаны, а затем засыпает крепким, здоровым сном. На стене за спиной инспектора Фонтена висели два фотопортрета. В одной рамочке располагался Альфонс Бертильон из Парижа, в другой пристроился профессор Эдмон Локар из Лиона. Эти двое олицетворяли всю мощь сыскного интеллекта, сосредоточенного в этом помещении. Инспектор Фонтен в упор не видел, каким образом из убийства молодой прекрасной француженки в этом оплоте целительства можно извлечь хоть что-то для журналистской статьи.

— Итак,— заключила Лиз, уставшая от увиливаний и бессвязностей, которыми потчевал ее инспектор,— на данный момент подозреваемых не имеется.

— Потому что нет улик,— в сотый раз повторил инспектор Фонтен.— Я склоняюсь к мнению, что некто, по всей видимости незнакомец, проник с улицы к мадемуазель Дюпре с целью ограбления. Она застала его в своей квартире и, не исключено, попыталась ему воспрепятствовать. А он ее убил и скрылся с места преступления.

— Но если это ограбление, то что-то наверняка оказалось бы украдено. Квартира принадлежит официантке Доминик, подруге Жизели. У самой Жизели там не было практически никакого имущества. А Доминик, устроив у себя дома проверку, сообщила вам, что ни одна вещь у нее не пропала.

— Вероятно, взломщику кто-то помешал, вот ему и пришлось убежать с пустыми руками.

— Возможно,— кивнула Лиз, хотя ей очень хотелось крикнуть «невозможно!» этому занудливому и тупому инспектору.

— Еще более осложняет нашу работу то,— напыщенно продолжил Фонтен,— что мадемуазель Дюпре знала всех вокруг и пользовалась всеобщей любовью. Ни у кого из местных жителей нет ни малейшего повода причинять ей зло.

Уже закрывая блокнот, Лиз неожиданно выпалила:

— А как насчет неместных? Может, иностранец какой-нибудь, паломник из-за рубежа, просто приезжий?

— Вы же сами способны понять, в чем здесь трудность,— ответил инспектор.— Трудность в самой профессии мадемуазель Дюпре. Она работала гидом, и многие ее группы целиком состояли из иностранцев. Они постоянно приезжали и уезжали — туда-сюда, туда-сюда…

— Не было ли среди иностранных туристов кого-нибудь, с кем бы она подружилась?

— Нет, за исключением…— Инспектор Фонтен погрузился в раздумья, хотя у Лиз сохранялись серьезные сомнения в том, что у него вообще есть мыслительные способности.— Знаете, вот сейчас, когда вы сказали об этом, я припоминаю, что был один иностранец, с которым она была знакома лучше, чем с другими. Когда я ездил в Тарб, чтобы уведомить родителей убитой — обязанность крайне тяжелая, но неизбежная,— я задержался там, чтобы потолковать со стариками Дюпре о том, с кем их дочь в последнее время могла встречаться. Они совершенно ничего не знали о туристах из групп, которые она водила по городу. Но вспоминаю, что ее отец упомянул об одном паломнике — иностранце, американце, который у них временно квартировал, а их дочка помогала ему добираться до Лурда. Звали его… — Фонтен открыл желтый конверт и перелистал какие-то бумаги.— Вот. Сэмюэл Толли, университетский профессор из Нью-Йорка. Приехал в Лурд в надежде на исцеление. Дюпре не считал, что его дочь была знакома с этим американцем так уж близко. Кроме того, по словам Дюпре, репутация у американца безупречная. Мы все равно попытались разыскать и допросить его. Но к тому времени, когда нашли его отель, он уже выписался и вчера вечером улетел в Париж. Обычно мы в таких случаях передаем эстафету парижской Сюрте, однако мистера Толли так и не удалось нигде найти. Поэтому остается предположить, что он вернулся в Нью-Йорк, хотя его имя не значилось в списках пассажиров ни одного из авиарейсов. Конечно, это оплошность авиакомпании.

— Но у вас нет причин подозревать этого самого Толли?

— Ни Толли, ни кого-либо другого. На данном этапе следствия у нас нет ни одного подозреваемого.

Лиз решительно захлопнула блокнот, сунула его в сумочку и встала.

— Спасибо, инспектор. Буду безмерно признательна, если вы со мной поделитесь, когда появится что-нибудь свеженькое.

Инспектор Фонтен тоже поднялся, по всей вероятности думая прежде всего о том, как бы она не перековеркала в статье его имя, и проводил ее до двери.

Выйдя из здания комиссариата, Лиз ступила на тротуар, в оживленную суматоху улицы Барон-Дюпра, и едва не столкнулась с парочкой, которая как раз собиралась войти в здание.

Одна из этих двух, молоденькая француженка-блондинка, подхватила Лиз под локоть.

— Мисс Финч, как поживаете? Это я, Мишель Демайо.

— А-а, из пресс-бюро. Привет.

Мишель тут же представила низкорослого молодого человека, который тащил на плече камеру и прочее тяжелое фотографическое оборудование:

— А это ваш коллега из Парижа, месье Паскаль из «Пари матч». Вы, наверное, уже знакомы?

— Боюсь, что нет,— ответила Лиз, пожимая фоторепортеру руку.

Продолжая демонстрировать хорошие манеры, обретенные в торговой палате, Мишель осведомилась:

— Надеюсь, вы нашли интересные темы для статей?

— Пока не так уж много,— призналась Лиз.— С событиями тут не густо.

— Если не считать одной кошмарной истории. Слышали, что случилось с Жизель Дюпре? Ведь вы помните ее, не так ли? Я видела вас обеих в «Чудесном ресторане» — вы ужинали вдвоем. Так слышали или нет?

Лиз устало кивнула:

— Слышала, слышала… Потрясена до глубины души.

— До сих пор не могу поверить,— с искренней печалью произнесла Мишель.— Это просто ужасно, тем более что в последнее время у нее все так хорошо складывалось. За день до того Жизель мне звонила, говорила, что снова стала писать в свободное время. Даже получила от журнала заказ на статью о русском министре иностранных дел, этом знаменитом Тиханове, с которым она встречалась в ООН. Ей понадобился портрет Тиханова, и я вспомнила, что сюда летит Паскаль делать фоторепортаж. Вот я и позвонила ему в Париж, попросила прихватить с собой какие-нибудь фотографии Тиханова. Эти фото Жизель забрала позавчера вечером.

В голове у Лиз словно что-то щелкнуло.

— Она забрала фотографии министра Тиханова?

— Да, я оставила ей пакет, и она его забрала.

— А что со статьей? Она уже закончила ее и готовила к отправке? Или все еще писала?

— Думаю, находилась в процессе написания.

Странно, подумала Лиз. Обнаружив тело Жизели, она осмотрела всю квартиру — поспешно, конечно, но тщательно. Однако никаких набросков, никаких черновиков статьи о Тиханове ей не попалось. Фотографий из «Пари матч» там тоже не было. Но если Жизель действительно забрала их, они должны были находиться где-то в квартире. Собственного кабинета ни в турбюро, ни где-либо еще у Жизели не было. Если она и хранила где-то материалы на Тиханова, то только в квартире, куда ее на время пустила подруга. Что же получается? Лиз натыкается на труп Жизели, обыскивает квартиру и ничего не находит. Значит, до Лиз в квартире кто-то побывал и забрал снимки. Убил Жизель, чтобы забрать их.

Лиз попрощалась с Мишель и фотографом и отправилась обратно в гостиницу. Не переставая думать о странных нестыковках, она невольно ускоряла шаг.

Едва войдя в номер, Лиз позвонила в Париж Биллу Траску. Она набрала его номер без колебаний, потому что терять ей было уже нечего.

Услышав голос Траска, она без всяких предисловий выпалила:

— Билл, мне нужно, чтобы кто-нибудь в отделении узнал для меня кое-что насчет одного человечка.

— Хорошо.

— Я имею в виду советского министра иностранных дел Сергея Тиханова. Мне нужно знать, находится ли он сейчас в Париже.

— Но ты же сейчас занимаешься Лурдом. Какое, скажи на милость, отношение имеет Лурд к этому чертову Тиханову?

— Вот это я и хочу выяснить. Есть у меня подозрение, что Тиханов недавно побывал в Лурде.

— Поджидал Деву Марию? — весело заржал Траск.— Вы там что, вообще все с ума посходили? Тиханов в Лурде? Ну, насмешила.

— Мне самой это кажется невероятным. Потому и звоню тебе. И правда, даже подумать смешно. Но поверь, у меня есть серьезные основания просить тебя проверить, где он сейчас.

— Такие уж серьезные… — с сомнением в голосе промычал Траск.

— Билл, пожалуйста, попроси кого-нибудь позвонить в советское посольство и выяснить, там ли сейчас Тиханов. А потом звякни мне сюда. Буду ждать твоего звонка.

— Ладно, посмотрим, что можно сделать. Стой там.

Лиз положила трубку и послушно осталась стоять возле телефона. Она была слишком возбуждена, чтобы сидеть, и поэтому стояла, гадая, действительно ли за ее невероятной догадкой, основанной на несовпадении деталей, скрывается сенсационный факт, способный все-таки помочь ей сохранить за собой рабочее место и Париж.

Лиз следила за часами. Прошло шесть минут, прежде чем телефон наконец зазвонил.

Траск тоже не стал тратить время на предисловия:

— Лиз, в советское посольство позвонили, как ты и просила. Да, министр иностранных дел Тиханов сейчас находится здесь, что вряд ли вызывает удивление, поскольку он постоянно мотается по всему свету. Завтра возвращается в Москву.

— Нет.— Лиз удержалась от того, чтобы заорать во все горло, но возбуждение все равно сквозило в ее голосе.— Билл, не дай ему уехать. Его должны задержать и допросить…

— По какому поводу?

— По поводу убийства французской девушки вчера в Лурде. Той самой, о которой я тебе говорила.

— Ах вот что. Ну и как же я, по-твоему, должен задержать министра иностранных дел Советского Союза?

— Обратиться с заявлением в Сюрте, чтобы его не выпускали из страны, пока не допросят.

— Если бы Сюрте решилась его задержать, то только выдвинув против него обвинение в преступлении. Что ты можешь ему предъявить?

— Возможно, он убил девушку, чтобы изъять у нее какую-то компрометирующую его информацию.

— Лиз, я говорю о настоящих уликах, о неопровержимых фактах.

— Таких у меня пока нет. Но пусть мне дадут хоть малейший шанс…

— Сначала позволь мне закончить, Лиз. Даже если бы в распоряжении Сюрте были подобные улики, полицейские все равно ни черта не смогли бы сделать. Я доходчиво объясняю, юная леди? Сергей Тиханов — министр иностранных дел Советского Союза. Дипломат высшего ранга, находящийся во Франции с визитом. Ты когда-нибудь слышала о такой штуке, как дипломатический иммунитет?

— О черт! Но он не посмеет к нему прибегнуть.

— Еще как посмеет. Уверяю тебя, Советы используют дипломатическую неприкосновенность без раздумий. Да и какая, собственно, разница? У тебя все равно на руках ничего нет. И вообще, кончай толочь воду в ступе. Забудь ты этого Тиханова. Высматривай Деву Марию. Ясно тебе? Таков мой приказ.

— Слушаюсь, босс,— сказала она тоненьким голосом.

— Это приказ, запомни,— грозно повторил Траск.— Так что берись-ка снова за работу. Наковыряй нам чего-нибудь в Лурде.

Услышав громкий щелчок, Лиз тоже положила трубку.

Опустошенная, она рухнула на стул. Еще одна надежда на выживание оказалась разбита. А она так отчаянно старалась, цеплялась за малейший шанс! Вытащив из пачки сигарету, Лиз закурила, чтобы успокоиться. Должна же она хоть что-то выжать из этого злосчастного городишки! Думать было трудно, голову сковало будто железным обручем. Мыслей никаких не осталось, только гудящая боль. Ну ладно, тема не принята. Где же взять другую, пусть вшивенькую, но приемлемую? В неповоротливом мозгу всплыло имя единственного человека, способного дать материал. Эдит Мур.

Лиз неохотно позвонила в справочную и спросила номер того ресторана, то ли совсем нового, то ли обновленного, который называется сейчас «Чудесный ресторан мадам Мур». Узнав номер, она набрала его. Трубку подняла какая-то женщина. Лиз сказала, что хотела бы поговорить с мистером Регги Муром:

— Скажите ему, что звонит Лиз Финч из АПИ, американского пресс-синдиката. Хочет кое о чем поговорить.

Долго ждать не пришлось. Регги был тут как тут. Его голос с акцентом, выдававшим уроженца не самой аристократической части Лондона, буквально источал мед.

Однако в этот момент Лиз меньше всего хотелось меда.

— Мистер Мур, я собираюсь написать статью о вашей жене. Хотела бы взять у нее интервью о том, как она исцелилась, что думает по поводу своего скорого провозглашения новой чудо-женщиной Лурда. На нашей международной линии это будет материал номер один. Как вы думаете, она согласится?

— Я… я уверен, что она будет в восторге.

— Вот и прекрасно. Давайте договоримся встретиться в вашем ресторане завтра в два часа дня. Попьем чайку, поговорим об исцелении. С вас — факты, с меня — статья.

— Буду счастлив оказать вам услугу,— радостно закудахтал Регги.— Договорились на завтра. Жду с нетерпением.

Снова кладя телефонную трубку, Лиз не испытывала никаких сладостных ожиданий. Ее мысли вертелись вокруг ее блестящей соперницы Маргарет, которая раскапывает сейчас блестящий скандал вокруг не менее блестящего Андре Вирона.

А ей самой достались крохи — какая-то занюханная Эдит Мур.

В сотый уже раз Лиз испытала желание наложить на себя руки, но потом философски рассудила: пусть девушка еще поживет, помучится, найдет свой шанс и использует его на полную катушку. А для начала, чтобы не одолевали грустные мысли, выйдет на улицу и купит себе полный пакет эклеров.

* * *

Возвращение из Бартре в Лурд было быстрым.

Всю дорогу Аманда слушала в своем «рено» радио, весело подпевая мелодиям французского попурри. На сиденье справа от нее лежали оригинал и три фотокопии последнего дневника Бернадетты. Все, что ей нужно.

Въехав в Лурд, она поймала себя на том, что стала внимательнее смотреть на магазины, отели и кафе, на набожных паломников. Ведь у нее под боком был материал, который опустошит этот городок, не оставив и следа от нынешней его жизни. До какой-то степени ей было жаль, что городку уготована судьба французских Помпей. Пусть Лурд оказался фальшивкой — он все равно помогал миллионам доверчивых людей во всем мире, по-своему облегчал их участь, дарил большинству надежду. И тем не менее, попыталась уверить себя Аманда, то, что она вскоре сделает с этим городом, будет по достоинству оценено всеми рационально мыслящими, цивилизованными людьми, для которых высшее значение на земле имеют честность и правда.

На подъезде к гостинице «Галлия и Лондон» Аманда начала подыскивать место для парковки. К счастью, оно нашлось очень быстро. Подхватив с сиденья дневник и три его копии, Аманда со всех ног понеслась в гостиницу, сгорая от желания увидеть Кена и заставить его собственными глазами прочитать эти материалы. Она думала, что Кен отдыхает в постели после очередного изнурительного похода к гроту. Однако его не было ни в постели, ни вообще в номере. Вместо него на кровати лежала записка — сложенный вдвое лист писчей бумаги, на котором значилось имя Аманды.

Развернув записку, она едва смогла разобрать почерк. Однако никаких сомнений быть не могло: это послание от Кена. Расшифровывая каждое слово, Аманда медленно прочитала:

«Аманда, утром мне стало хуже. Меня увозят для обследования и лечения в городскую больницу Лурда по адресу: улица Александра Марка, дом 2. Не волнуйся. Господь меня не оставит.

Кен».

Люблю тебя.

У нее все внутри оборвалось. Неужели она опоздала? Неужели ее титанические усилия, ее сенсационная находка — все впустую? Заболевание, грозящее Кену гибелью, берет верх, и вполне возможно, что даже быстрое возвращение в Чикаго теперь не имеет смысла.

Аманда попыталась собрать волю в кулак. Схватив конверт, содержавший одну из копий дневника Бернадетты, она пулей выскочила из номера.

Получив разъяснения от служащего гостиницы, двадцать минут спустя Аманда вошла в вестибюль Лурдской центральной больницы и поднялась на второй этаж. Вскоре она нашла палату, в которую поместили Кена. На двери висела табличка: «Посетителям вход воспрещен». Не обращая на нее внимания, Аманда требовательно постучала. Через несколько секунд дверь приоткрылась, оттуда выглянула какая-то женщина и вопросительно посмотрела на визитершу.

Аманда поспешно произнесла:

— Мне сказали, что здесь лежит мистер Кеннет Клейтон. Мне нужно его увидеть.

Женщина понимающе кивнула:

— Должно быть, вы миссис Аманда Клейтон.

— Да, я его жена.

— Секундочку.

Дверь закрылась, и Аманда в нетерпении стала ждать, когда она откроется вновь.

Вышедшая к ней женщина, на которой вместо врачебной формы было простое платье, легонько взяла Аманду под руку и повела ее по коридору прочь от палаты.

— Но я хочу увидеть его,— запротестовала Аманда.

— Пока нельзя, — ответила женщина. — Я медсестра доктора Клейнберга, Эстер Левинсон. Сейчас я вам все объясню. Пойдемте в комнату для посетителей.

— Как он себя чувствует? — осведомилась Аманда.

— Лучше, лучше.

В комнате ожидания царил полумрак. Эстер усадила Аманду на диван и села рядом.

— Почему я не могу видеть его? — настойчиво спросила Аманда.

— Потому что сейчас у него врач,— ответила Эстер.— Вас, наверное, не было в городе.

— Нет, но если бы я знала…

— Ничего страшного. Позвольте, я расскажу вам все по порядку. Утром мистер Клейтон почувствовал себя плохо и позвонил дежурному администратору, попросив о помощи. Оттуда позвонили доктору Берье в Медицинское бюро, и тот сказал, что в Лурде как раз находится специалист по саркоме из Парижа. Он имел в виду доктора Поля Клейнберга, у которого работаю я. Поскольку доктор Клейнберг в это время уехал в аэропорт, чтобы встретить прилетевшего на самолете коллегу, а заодно и меня, до него не дозвонились. Тогда доктор Берье разыскал в Лурде местного врача — доктора Эскалому, который и находится сейчас у мистера Клейтона. Доктор Клейнберг, встретив нас в аэропорту, довез меня до отеля, а сам уехал куда-то посовещаться с коллегой — не знаю, куда именно. Я тем временем обнаружила в нашем отеле послание от доктора Берье доктору Клейнбергу. Поскольку у меня нет ни малейшего представления, где сейчас может быть доктор Клейнберг, я решила отправиться прямиком в больницу, чтобы увидеть, что здесь происходит, и дожидаться доктора Клейнберга.

— Я вам очень благодарна,— проговорила Аманда.— Но скажите, что сейчас с Кеном?

— Его осматривают, устраивают поудобнее, пока не приехал доктор Клейнберг.— Чуть склонив голову набок, Эстер изучающе посмотрела на Аманду.— Могу я быть с вами откровенной?

— Ради бога, скажите мне все, что можете.

— Могу сказать только одно, но вы, наверное, и сами это знаете. Я видела множество подобных случаев и знаю, что единственная надежда мистера Клейтона — хирургическая операция. Я уверена, что доктор Клейнберг подтвердит эту необходимость. Но боюсь, доктор Клейнберг преуспеет не больше моего, когда начнет обсуждать этот вопрос с вашим мужем. Я пробовала говорить на эту тему. Ваш муж отказывается.

— Он все еще отказывается от операции? Даже сейчас?

— К сожалению, он не хочет и слышать об этом. Он вручил свою жизнь Деве Марии и ее целительной благодати. Однако… Простите меня, если вы верующая…

— Как раз наоборот.

— Однако Дева Мария не тот специалист, которому я доверилась бы в столь тяжелом случае.

— Целиком с вами согласна,— с жаром подтвердила Аманда.— Я каждый день изо всех сил пытаюсь уговорить Кена вернуться в Чикаго и лечь на операционный стол. Но мне так и не удалось убедить его.— Она дотронулась до желтого конверта, лежащего у нее на коленях, хотела что-то сказать, но передумала.— Теперь у меня, кажется, есть средство заставить его немедленно согласиться на операцию. Именно поэтому я хотела бы увидеть его сию же минуту.

— Миссис Клейтон, вы не сможете поговорить с ним ни сию же минуту, ни еще какое-то время после. Когда я выходила к вам, мистеру Клейтону давали снотворное. И сейчас он, должно быть, уже спит глубоким сном.

— Когда он проснется и я смогу с ним побеседовать?

— Полагаю, не ранее чем через пару часов.

— Тогда я останусь ждать. Я хочу быть здесь, когда он проснется.

Эстер встала с дивана.

— Оставайтесь, если хотите. Я дам вам знать, когда проснется мистер Клейтон.

Оказавшись в одиночестве, Аманда откинулась на спинку дивана и тихонько забарабанила пальцами по конверту с копией дневника Бернадетты. От этого ей стало спокойнее. Перед ее мысленным взором предстал Кен после операции — снова здоровый и полный сил. Она увидела себя рядом с ним на их свадьбе, потом представила их медовый месяц в Папеэте, а затем, несколько лет спустя, и их первенца — сына.

Аманда закрыла глаза, чтобы забыть обо всем, кроме сладких образов, которые рисовало ей воображение. Она попыталась было открыть глаза, но веки стали тяжелыми и глаза закрывались сами собой. Ее усталое тело понемногу расслабилось, и женщину охватила дремота.

Она не знала, сколько времени проспала на диване в комнате ожидания. Ее разбудила чья-то осторожная рука, дотронувшаяся до плеча.

Спросонья Аманда заморгала глазами и прищурилась, чтобы разглядеть, кто ее разбудил. Перед ней стояла медсестра по имени Эстер и ласково улыбалась. Аманда огляделась. В комнате горел свет, а в окнах сквозь жалюзи проступала тьма. Была уже ночь.

Внезапно вспомнив, что случилось и где она находится, Аманда стряхнула с себя остатки сна и выпрямила спину.

— Который час?

— Двенадцатый. Скоро полночь.

— А теперь я могу увидеть Кена?

— Нет, сегодня не получится. Он проспит всю ночь. Доктор Клейнберг приходил после ужина взглянуть на него. Говорит, мистеру Клейтону нужен отдых — это для него сейчас самое лучшее. Ночью его тревожить нельзя. Утром доктор Клейнберг придет снова. Тогда мистер Клейтон уже проснется, и вам позволят с ним повидаться. Я решила сказать вам об этом сейчас. Отправляйтесь-ка в гостиницу и хорошенько выспитесь.

— Пожалуй, у меня нет иного выбора.— Аманда с трудом поднялась на ноги.— Когда мне лучше прийти к Кену?

— Думаю, в полдесятого будет в самый раз. К тому времени доктор Клейнберг завершит осмотр.

— Я приду раньше. Спасибо вам за все.

Выйдя из больницы и сев в свою взятую напрокат машину, Аманда осознала, что все еще держит в руке желтый конверт с фотокопией дневника Бернадетты. Тут ей пришла мысль: уж если Кену все равно не удастся прочитать эти записи до утра, то можно принести ему завтра другую копию из тех, что лежат в гостиничном номере, а эту поскорее передать Лиз Финч. Лиз получит такую тему, какая у журналиста бывает раз в жизни. Подобной помощи она вполне заслуживает.

Вместо того чтобы поехать сразу в гостиницу, Аманда сделала крюк, чтобы заскочить в палатку для прессы. Она припарковала автомобиль у границы территории святилища. В этот поздний час улицы Лурда были практически пусты. С конвертом в руке Аманда подошла к палатке, откинула полог входа и шагнула внутрь.

Внутри палатка была ярко освещена. Но работали там всего три корреспондента. За столом Лиз Финч никого не было. Его хозяйка наверняка видела уже не первый сон, поэтому Аманда решила оставить свой подарок Лиз на столе вместе с короткой запиской.

Подойдя к столу, она присела на крутящийся стул, нашла красный карандаш и крупными печатными буквами написала на желтом конверте:

«ДЛЯ ЛИЗ ФИНЧ, АПИ.

ЛИЧНО И ОЧЕНЬ ВАЖНО»

Затем Аманда отыскала листок бумаги для заметок и торопливо нацарапала на нем:

«Дорогая Лиз!

Твоя Аманда».

В Бартре я наткнулась на золотую жилу. Здесь копия купленного мною дневника Бернадетты — та его часть, которой не видела церковь. Почитай. Из этого может получиться новость года — прославишься. Только не делай ничего, пока не поговоришь со мной. Я сообщу тебе все детали. Кен сейчас в больнице. Буду у него в девять тридцать. Думаю, что смогу встретиться с тобой в отеле около одиннадцати.

Перечитывая свою записку, Аманда засомневалась, стоит ли ее оставлять на виду у всех на столе Лиз. У других репортеров, которые работают с Лиз за одним столом или просто проходят мимо, может возникнуть искушение прочитать, а то и конфисковать дневник. Интересно, а где Лиз получает свою личную почту? Задавшись этим вопросом, Аманда осмотрела внутренность палатки более внимательно. И увидела то, что проморгала, когда входила сюда. У палаточной стены стройными рядами стояли ящики, напоминающие банковские ячейки. Их было много, наверное, несколько сотен. Перед ними чуть сбоку устроилась охранница, плотная женщина средних лет в униформе; она сидела за массивным столом и читала книгу.

Аманда быстро сложила записку и сунула ее в желтый конверт. Превозмогая усталость, поднялась на ноги и приблизилась к охраннице.

— Извините, мадам,— вежливо обратилась к ней Аманда,— а где здесь оставляют репортерам частную почту? В этих ящиках?

— Да, у каждого аккредитованного репортера есть свой запирающийся ящик и собственный ключ.

— Великолепно. Я как раз хотела оставить кое-что личное американской журналистке Лиз Финч.

— Можете оставить эту вещь мне, и я передам ее по назначению.

Охранница выглядела человеком положительным и заслуживающим доверия, но Аманде не хотелось рисковать, учитывая то, каким трудом далась ей эта ценная находка.

— Если не возражаете, я бы предпочла сама положить это в ячейку.

— Как пожелаете.— Женщина выдвинула средний ящик тумбы своего стола и достала оттуда справочник в картонной обложке.— Так, Лиз Финч, ящик номер сто двадцать шесть.

Взяв связку ключей, охранница встала и повела Аманду вдоль ряда запертых ячеек, остановилась перед одной из колонок, вставила ключ в скважину металлической дверцы на уровне плеча и открыла ее.

— Можете положить конверт сюда. Здесь он будет в целости и сохранности.

Внутри ящика Аманда разглядела какие-то другие конверты, пластинки жевательной резинки «Дентин», несколько пачек сигарет и коробку мятных таблеток «Альтоид». Усмехнувшись про себя, Аманда засунула свой драгоценный конверт из плотной желтой бумаги в ячейку — в дополнение к этому мусору.

Женщина захлопнула дверцу и медленно, с демонстративной тщательностью заперла ее ключом.

— Ну вот, теперь можете быть спокойны. Ваш конверт получит только мисс Финч, и никто другой.

— Огромное вам спасибо,— поблагодарила Аманда.

С чувством выполненного долга она проследила за тем, как женщина возвращается за свой стол. Стало приятно при мысли о том, что она подарила подруге настоящую новость-бомбу. Аманда потянулась всем телом, и боль в мышцах еще раз напомнила ей, до чего же она устала. Она медленно дошла до машины и наконец поехала в гостиницу. Ей нужно было как следует выспаться, чтобы с утра взяться за дела с новыми силами.

* * *

Той же ночью, в одиннадцать часов тридцать две минуты, Микель Уртадо тихо встал с постели, уверенный, что Наталия не слышит его и проспит сном младенца до самого утра. Медленно одевшись, он некоторое время искал ключи от арендованного им европейского «форда». Уже уходя, он бросил взгляд на мирно спящую Наталию. Сердце сжалось от сожаления, что им приходится расстаться. Он выскользнул из номера, осторожно запер дверь и направился к лифту, на встречу с баскской судьбой.

Выйдя из гостиницы «Галлия и Лондон», Уртадо свернул направо, на улицу Бернадетты Субиру. Чем ближе он подходил к углу, тем больше нарастало напряжение внутри. За последние три дня он дважды выходил на этот угол, и всякий раз у входа на пандус, ведущий к святилищу, стоял пост лурдской полиции. Для Уртадо это не стало особым сюрпризом, ведь Ивонна сообщила ему, что полиция будет дежурить у пандуса вплоть до пятницы, а усиленное наблюдение за объектом в целом будет снято не ранее сегодняшнего вечера.

Только сейчас Уртадо осознал, что, если бы не Наталия, он давно спятил бы от переживаний и стресса. Само ее присутствие на протяжении трех суток удивительным образом успокаивало его и отвлекало от черных мыслей. Она была постоянно рядом с ним все последние семьдесят два часа — утром, днем, вечером. В жизни он еще не встречал подобной девушки. Несмотря на свой недуг, она неизменно была весела и жива. Она была остроумна и не упускала возможности пошутить над ним, когда они просыпались утром, чтобы заняться любовью. Страстная и безрассудная во время соития. Серьезная и набожная в гроте, куда ходила каждый день поздним утром и после обеда. Пленявшая умом и рассудительностью во время бесед за обедом и ужином. Безгранично женственная и чувственная вечером, когда снова наступала пора любви. Уртадо никогда раньше не думал, что женщина может столь полно и щедро дарить мужчине радость, отдаваясь ему всей своей плотью. Наталия была настоящим чудом, единственным и неповторимым. С головы до пят она являла собой красоту, от которой захватывало дух. Какие-нибудь два часа назад они вместе взмыли в поднебесье страсти, после чего она уснула. И тогда Микель впервые испытал колебания относительно целесообразности своей миссии.

Лежа рядом с нею в постели, он размышлял о том, что ждет его впереди. Прежде всего это было чувство вины, которую он непременно испытает за то, что уничтожил грот накануне последнего дня, когда там могла снова явиться Дева Мария. На этот день Наталия запланировала марафонское бдение в надежде дотянуться до Той единственной, что могла сжалиться над ней. Таким образом, Наталия уедет, так и не дождавшись мистического дня, когда можно было бы вознести последнюю горячую молитву. Останется без грота, где можно преклонить колени. И без мужчины, которого полюбила. Она возвратится в Рим, раздавленная и одинокая.

Сам же он будет скрываться среди собратьев-басков в какой-нибудь деревушке во Франции, за много километров отсюда, ожидая дня, когда французская полиция прекратит охоту за террористом, совершившим величайшее святотатство всех времен. Надо будет потерпеть, пока немного ослабнет режим безопасности на границе с Испанией в Эндайе. Тогда он незаметно просочится в Испанию, чтобы мобилизовать силы для оказания нажима на министра Буэно и испанское правительство в целом. Он будет среди ликующих толп на улицах Сан-Себастьяна, когда Баскская Испания станет независимым государством Эускади. И вот тогда-то — через какое время? сколько лет спустя? — можно будет отправиться в Рим одиноким паломником, чтобы искать и, вероятно, найти Наталию уже постаревшей. Впрочем, испытав разочарование и гнев, она, скорее всего, отвергнет его.

С такими мыслями он лежал, терзаясь сомнениями. Не отказаться ли от своего разрушительного плана? Не лучше ли в этот последний день молиться вместе с Наталией и за нее? И если это ей не поможет (хотя в том, что не поможет, он был заранее убежден), поехать вместе с нею в Рим? Там он мог бы снова заняться писательским трудом. Ведь писатель может писать где угодно. Он оставался бы вместе с нею и заботился о ней до самого конца жизни. А за свободу Эускади пусть попробуют бороться другие.

Однако сомнения, едва появившись, начали казаться страшной ересью, насмешкой над верой в его святое дело. У других не было его уникальной способности вести борьбу в подполье. Даже Лопес, некогда непревзойденный организатор и разработчик операций, и тот сломался. Состарившись и одряхлев, Лопес начал проявлять готовность к компромиссу с этим чудовищем в Мадриде. Нет, сейчас Уртадо самый искусный, самый нужный делу боец. Ему нет замены. И он не вправе предавать тысячи угнетенных и память своего горячо любимого отца.

Зрелые размышления взяли верх над эгоистичными мыслишками. Он приехал сюда для того, чтобы снести препятствие на пути к свободе басков. И сегодня ночью разнесет это препятствие вдребезги.

Во всяком случае, он надеялся на это.

Подходя к углу, Микель ускорил шаги, чувствуя, как сильно бьется сердце. Хотя он и не имел привычки молиться, но все же молил в душе неведомого бога, чтобы сплетни Ивонны оказались правдой и французские полицейские сняли свой кордон.

На углу он застыл в неудобной позе, рискуя потерять равновесие. Однако открывшаяся взору картина едва не заставила его запрыгать от радости. На улице не наблюдалось никаких признаков жизни. Полиция исчезла, и вход на пандус был абсолютно свободен.

Трусцой перебежав улицу, он остановился. Ровная дорога вела вниз, к самому сердцу святилища. Микель начал быстро спускаться, с каждым шагом чувствуя себя все увереннее. Завершив спуск по пандусу, он внимательно, до самого дальнего закоулка, осмотрел площадь Четок. В поздний ночной час здесь обычно прохаживался охранник. Но даже этого одинокого охранника нигде не было видно.

С трудом сдерживая в душе ликование, Уртадо метнулся влево, мимо базилики Четок, и обежал кругом грандиозную Верхнюю базилику, надменно смотревшую на менее рослую соседку.

Вот она, священная дыра в горном склоне. При свете дрожащих огоньков свечей в ней было нечто пугающее. Этот неверный свет озарял и статую Девы Марии в белых одеяниях, стоящую в углублении выше грота. Статую, перед которой из года в год молились толпы людей.

Эта ниша и была его целью. Когда он взорвет ее, горный склон рухнет и погребет под собой пещеру.

Уртадо внимательно осмотрелся в последний раз, чтобы убедиться в отсутствии возможных помех и опасностей. Внутри грота было пусто. На лавках и стульях — никого. Безлюдно было и у желоба, по которому текла вода из источника, а также у расположенных рядом бассейнов.

Период долгого ожидания подошел к концу. Настал решающий момент.

Без малейших колебаний Уртадо полез вверх по крутому склону, покрытому травой, кустарником, желтой порослью буддлеи, деревцами магнолии и высокими дубами, которые каким-то чудом стояли на краях голых каменных выступов, обрамлявших пещеру. Он уверенно отталкивался ногами от травянистой поверхности.

Поднимаясь все выше и выше, Микель для поддержки хватался за ветви вечнозеленых растений и стволы деревьев. Дыхание его стало прерывистым, но не от усталости — неутомимости этого парня мог бы позавидовать иной спортсмен. Виновато было волнение и предвкушение успеха, которое обычно овладевает охотником.

Войдя в зону высокого леса, он начал отсчитывать шаги, чтобы найти то самое дерево, одно из самых высоких, под которым спрятал свой клад. Когда похожее дерево было найдено, Микель вытащил из кармана куртки фонарик и посветил себе под ноги. Желтый круг света выхватил из темноты опавшие листья и траву.

Наконец он увидел ямку, аккуратно присыпанную листьями. Эту маскировку Уртадо соорудил сам три дня назад. Он опустился на колени, положив фонарик на край ямы, чтобы лучше ее видеть. Затем голыми руками начал разгребать листву и обломки ветвей. Лесной мусор был влажен от ночного воздуха, но это только облегчало работу.

Пальцы коснулись полиэтиленовой поверхности сложенного мешка, которым он ранее накрыл свертки. Микель отбросил мешок назад и начал извлекать из тайника свертки с взрывчаткой и прочими приспособлениями.

Каждую из этих вещей он выкладывал на землю с такой осторожностью, словно имел дело с тончайшим фарфором. С самого начала он принял решение оснастить взрывное устройство электрическим часовым механизмом. Этот способ представлялся ему самым надежным и безопасным, поскольку ко времени взрыва позволял отдалиться на значительное расстояние.

Идея заключалась в том, чтобы использовать взрыватель замедленного действия с часовым механизмом. Тут нужны были батарея и клеммы. Такое устройство работало по принципу будильника. Часы отсчитывали время, и, когда стрелки достигали заданного положения, замыкая клеммы, электрический разряд поступал на детонатор и взрыватель на динамите. Одно время, в самом начале, Уртадо подумывал о том, чтобы вместо старомодного динамита использовать С-4 — взрывчатку, которую французы называли plastique. И все же окончательный выбор был сделан в пользу динамита. Динамит, представляющий собой, по сути, смесь нитроглицерина с опилками, был проще в обращении. Главное, чтобы динамитные шашки были свежими.

А в свежести этих шашек сомневаться не приходилось. Аккуратно связанные, они блистали новизной. За последние годы Уртадо смастерил по меньшей мере дюжину таких адских машинок для подрыва различных объектов. Умелой рукой он отмотал кусок зеленого провода и положил конец рядом с детонатором и батареей, закрепленными на жесткой основе. Разматывая бухту, Уртадо пополз вниз, по направлению к пещере. Вскоре он смог выключить фонарик — для освещения хватало восковых свечей, горящих внизу. В их колеблющемся темно-желтом свете виднелись ниша над гротом и стоящая в ней мраморная статуя Девы Марии.

Еще ниже, между колючими кустами, на мгновение вырисовалась сама пещера. Однако внимание Микеля было полностью приковано к нише. Он постепенно подползал к ней все ближе, продолжая разматывать зеленый шнур. Когда ниша оказалась на расстоянии вытянутой руки, он продвинулся еще чуть-чуть вперед, обеими руками уложил внутри связку динамитных шашек и деликатно подтолкнул ее, чтобы она полностью скрылась за статуей и не была видна снаружи.

Довольный результатом, Уртадо развернулся, не вставая с колен, и пустился в обратный путь. Он полз вверх, нащупывая впотьмах протянутый провод. Через несколько минут Микель опять оказался за большим деревом, где лежали детонатор, батарея и часовой механизм. Он присоединил провод к клемме проворно, но в то же время осторожно, чтобы клеммы случайно не соприкоснулись. Затем привел в рабочее состояние электрический таймер. Теперь пора было задать время, через которое последует взрыв. Времени должно быть достаточно для того, чтобы безопасно убраться отсюда, но не слишком много, иначе кто-нибудь может случайно наткнуться на устройство. Пятнадцати минут должно хватить. Пять минут — на спуск со склона, еще четыре — на то, чтобы быстро дойти от пещеры до пандуса, минута — чтобы добежать до «форда», в багажнике которого лежит собранный чемодан, и пять минут — чтобы по пустым улицам города домчаться до дороги, ведущей к По.

К тому времени пещера обратится в груду камней, а Эускади восстанет из пепла. Сам же Микель исчезнет из Лурда и спрячется далеко отсюда с помощью соплеменников, живущих во Франции.

Пятнадцать минут, начиная с этого момента. Он завершил подсоединение провода. Прятать или камуфлировать взрывное устройство не было нужды. Скоро оно разлетится на тысячу мелких кусков.

Уртадо встал на ноги и начал спускаться с холма, рискуя оступиться. Светя перед собой фонариком, он хватался за стволы и крепкие ветви деревьев, чтобы сохранить равновесие. Поскользнулся лишь однажды, однако удержался на ногах и без задержки продолжил движение вниз. Впереди замаячил край склона, и перед глазами открылась плоская поверхность. Эта площадка была как бы подступом к пещере. Настало время окончательно погасить фонарик. Ровная земля была уже близко, что позволяло ускорить движение. Прежде чем выйти из-под спасительной сени листвы, он остановился и огляделся. Ни одного охранника вокруг. Все чисто.

Микель ступил на землю и вскинул к глазам левую руку, чтобы посмотреть на часы. Спуск занял пять минут и десять секунд.

Он шел с десятисекундным опозданием, но в целом укладывался в график.

Больше нельзя было терять ни секунды.

Он пронесся мимо грота в направлении пандуса.

Пробегая между лавками и стульями, повернутыми к алтарю внутри грота, Уртадо в последний раз бросил взгляд на статую в нише, чтобы убедиться, что связка динамитных шашек не видна со стороны. Там ничего не было видно. Ничего, кроме этой нелепой статуи.

Вот и прекрасно.

Однако потом его взгляд упал на…

Микель застыл, будто натолкнувшись на невидимую преграду, и судорожно сглотнул. Не веря собственным

глазам, он уставился на вход в грот. На фоне пещеры темнела чья-то фигура. Кто-то маленький стоял на коленях спиной к нему и молился. Это была женщина с головой, покрытой шалью. Такую фигуру он уже видел — точно в такой же позе, с так же покрытой головой. Сходство с Бернадеттой, виденной им ранее на фотографии, было несомненным. Именно в такой позе она молилась перед гротом.

В первый момент Уртадо попытался убедить себя, что ему это только кажется. Движимый инстинктом самосохранения, он испытывал одно желание — бежать, бежать со всех ног. И черт с ней, с этой молящейся дурой.

Но там, на горном склоне, отсчитывали время часы. Еще девять минут, и чудовищный взрыв не оставит здесь камня на камне, а эту несчастную разорвет на мелкие кусочки. Над первоначальным порывом убежать возобладал другой инстинкт, оказавшийся более сильным. Уртадо никого не желал здесь убивать, и уж во всяком случае не какую-то невинную богомолку. Нескольких секунд должно хватить, чтобы спасти ее и спастись самому. Достаточно просто предупредить ее об опасности, велеть ей спасаться, бежать, убираться отсюда как можно скорее. А потом он пойдет своей, дорогой.

Петляя между стульями, Микель побежал к стоящей на коленях женщине и, отбросив всякую конспирацию, заорал на бегу:

— Эй, ты! Проваливай отсюда! Сейчас все взорвется!

Он ожидал, что женщина испуганно обернется на его крик, поднимется с колен и бросится прочь от этого опасного места.

Но она даже не шевельнулась. Она все так же стояла на коленях в молитвенном молчании, неподвижная, как мраморная статуя в нише.

Полное отсутствие реакции с ее стороны было невероятным, недоступным пониманию, и Уртадо еще быстрее припустил к ней, а когда был совсем уже рядом, готовый снова закричать, он внезапно остановился, будто его схватила чья-то железная рука.

Он увидел молодую женщину в профиль и узнал ее.

Это была Наталия. Наталия Ринальди. Его Наталия.

Он оставил ее спящей. Но она, видимо, проснулась, оделась и вышла наружу, считая ступеньки в кромешной тьме. Незрячая пришла на свое последнее бдение.

— О господи,— выдохнул Уртадо и тут же взревел: — Наталия!

Ни слова в ответ, ни малейшего движения, будто теперь она еще и оглохла.

Микель ясно видел ее темные очки, восковую бледность лица, еле заметное шевеление губ.

Она находилась в трансе, в совершенно другом мире.

Нагнувшись, он обхватил ее за плечи, впиваясь пальцами в нежную плоть, и попытался поднять ее на ноги и утащить отсюда.

Но Наталия не сдвинулась ни на сантиметр, словно налитая свинцом и пригвожденная к месту.

Он поднимал ее и раскачивал, всеми силами заставляя встать, однако ее по-прежнему невозможно было сдвинуть с места.

Запыхавшись, Уртадо оставил свои тщетные попытки. Это было нечто необъяснимое. Он стоял над ней и смотрел на нее во все глаза, но не мог достучаться до ее сознания и не знал, как увести ее туда, где безопасно.

И вдруг, к его величайшему изумлению, она сама стряхнула с себя оцепенение и медленно поднялась на ноги.

— Наталия! — отчаянно закричал он и схватил ее за руки.

Улыбаясь ему, девушка подняла руку и сняла темные очки. Ее глаза впервые были широко открыты, ясны и чисты. Но главное, они смотрели прямо на него.

— Микель… Должно быть, это ты, Микель,— тихо проговорила она.— Микель, я видела Деву Марию, я видела Ее. Она подошла ко мне, разговаривала со мной и позволила Себя увидеть. Я видела Ее так же, как тебя сейчас.— Наталия повернула голову.— И грот — его я тоже вижу впервые в жизни. Я снова вижу мир. Пречистая Дева вернула мне дар зрения. Микель, я вижу!

Он застыл в благоговейном страхе, едва способный осознать свершившееся чудо. Наконец к нему вернулся голос:

— Так ты… ты меня видишь?

— Да, и тебя, и все вокруг. Это так замечательно!

— Ты… ты видела Деву?

— Я встала на колени помолиться, и, как всегда, вокруг была тьма. А когда я начала молиться, то увидела что-то яркое, расширяющийся конус света. Передо мной открылось какое-то отверстие, оказавшееся гротом. И я увидела Ее, эту женщину в белом, ростом не выше меня, которая склонила голову и распростерла руки, а в одной руке у нее была роза на длинном стебле. Я схватилась за четки, а Дева стояла и улыбалась мне доброй улыбкой. Она была точно такой, какой Ее видела Бернадетта, за исключением розы в руке. Ее голову покрывала белая вуаль, и длинное платье было чистейшего белого цвета, даже с голубоватым оттенком, а на каждой ступне — по желтой розе. Она произнесла мягко и ласково: «Ты снова будешь видеть, до конца своих земных дней будешь видеть все чудеса Божьи». Она сказала и еще кое-что… Микель, Микель, это было так чудесно! Я люблю тебя, люблю весь мир, люблю жизнь и бесценный наш грот Массабьель тоже люблю…

Она упала в его объятия и крепко обняла его, но упоминание о гроте заставило Микеля вспомнить о самом важном.

— О боже! — воскликнул он, выпустив Наталию из объятий и поглядев на часы.

Оставалось меньше шести минут.

Микель крепко вцепился в руку удивленной девушки и настойчиво потянул ее за собой от грота, стремясь увести как можно дальше.

— Беги,— поторапливал он ее, пока они неслись вдоль подножия холма.

Внезапно он остановился.

— Что случилось, Микель? — спросила Наталия.

— Ничего. Позже объясню. Только сделай все в точности, как я тебе скажу.— Он показал в сторону купален.— Беги вон туда, за бассейны, так далеко, как только сможешь. Беги как можно дальше от грота. Я нагоню тебя минут через пять. Ну же, беги!

Не дожидаясь, когда она пустится бежать, Микель прыгнул на склон холма и полез вверх так быстро, как только позволяла сырая листва. Ноги скользили, но он упрямо карабкался, спотыкаясь и падая, поднимаясь и падая вновь, не давая себе передышки, хватаясь за толстые ветви и стволы деревьев и неуклонно продвигаясь вверх. Вставая после очередного падения, он случайно взглянул на часы. Прошло уже четыре с половиной минуты, а он еще не достиг цели.

Микель снова полез вверх, словно в горячке. Часы неумолимо отсчитывали время, а до цели еще надо было добраться. На какое-то мгновение он растерялся, потому что никак не мог найти примету — огромный дуб, но наконец увидел это дерево, подошел к нему нетвердой походкой и упал перед ним на колени.

Еще один быстрый взгляд на часы.

Оставалось менее минуты. Менее половины минуты. Оставались секунды — двадцать четыре, двадцать три, двадцать две.

Он пополз на четвереньках вокруг дерева в поисках ямы, в которой были спрятаны батарея, детонатор и часы с электропроводкой.

Найдя взрывное устройство, он бросился на него будто хищник, яростно терзая проводку. Но провод почему-то не поддавался. В борьбе с этим проводом Микель был похож на сумасшедшего. Он рвал проклятую проволоку так, что судорога свела ему предплечье и бицепс. На него навалилось чувство обреченности, ощущение верного проигрыша. Оставалось только съежиться в ожидании катастрофического взрыва, несущего гибель Массабьельскому гроту и ему самому.

И вдруг провод разорвался. Взрывное устройство было обезврежено. Вместо ожидаемого грохота вокруг по-прежнему звенела тишина.

В темноте он попытался разглядеть циферблат часов.

Оставалось две секунды.

Стрелка отсчитала одну секунду, потом вторую, достигнув рубежа, за которым должен был начаться ад.

Он сидел с разорванной проволокой в грязных руках и слушал тишину, которая сейчас для его ушей была прекраснее любой музыки.

Некоторое время спустя, когда удалось справиться с дыханием, Микель Уртадо с трудом поднялся на ноги. Еще оставалась кое-какая работа, которую ему непременно нужно было выполнить.

Не разбирая дороги, он побежал вниз. Несколько раз оступался, падал и вставал, но ему было все равно. А под конец он уже полз, пока не увидел мраморную статую в нише над пещерой. Когда до статуи стало возможным дотянуться, Микель засунул руку в нишу, за основание скульптуры, и нащупал солидную связку динамита. Терпеливо и осторожно он извлек взрывчатку наружу и снова полез вверх, к тайнику, на этот раз двигаясь куда более рсторожно.

Опять оказавшись под дубом, Микель открыл грубую коричневую сумку и положил упаковку динамита внутрь. Следом были осторожно уложены один за другим прочие элементы адской машинки.

Он запихивал в сумку размотавшиеся концы провода, когда с удивлением услышал свое имя.

— Микель! — раздалось совсем близко.

Рядом с ним стояла Наталия.

— Наталия, что ты здесь делаешь? Я же сказал тебе… Ты же могла… А-а, ладно.

— Я хотела увидеть, куда ты идешь. И пошла следом. Вернее, в основном карабкалась на четвереньках. Думала уже, что заблудилась, но все-таки нашла.

Он быстро поднялся и, держа ее за руки, поцеловал.

— Люблю тебя навек,— прошептал он.

— И я буду любить тебя вечно, даже дольше.

Отпустив ее плечи, одной рукой он обнял Наталию за талию, а в другую руку взял сумку.

Когда они начали спускаться по склону, Микель улыбнулся:

— Значит, теперь ты видишь меня. И как я выгляжу?

— Страшен как смертный грех,— рассмеялась она,— но мне нравятся грешники, да еще страшные с виду.— Ее лицо посерьезнело.— Микель, ты прекрасен. Конечно, не так прекрасен, как Дева Мария, но для простого смертного достаточно красив.

Спустившись вниз, они не пошли по направлению к гроту и святилищу, а продолжали идти прямо к мосту, ведущему через реку Гав-де-По на луг, широко раскинувшийся под лунным светом.

Едва поспевая за спутником, Наталия спросила:

— Куда мы идем?

— К реке,— ответил Микель и приподнял тяжелую сумку.— Чтобы избавиться от этого и попрощаться с частью моего прошлого.— Он на ходу повернулся к девушке и улыбнулся. Теперь я тоже вижу, милая,— произнес он.— Вижу впервые в жизни.