Мы сели в машину и поехали по Холлидей-авеню. Я взяла Лиз за руку, но она высвободилась и отодвинулась к дверце. Мама была так возбуждена, что с трудом сдерживала себя. Когда она прикуривала, у нее дрожали руки. Этот адвокат защиты – монстр, сказала она. Какие возмутительные, лживые слова он говорил о ней. И как отвратительно вел себя с ее девочками. С Лиз он обошелся еще хуже. Воображение Лиз и ее творческую натуру использовал против нее же. Обвинял Лиз в том, что она постоянно что-то выдумывала – например, она меняла окончания сказок. Якобы синяки на лице Лиз появились после того, как Тинсли Холлидей ударил ее. Он спросил Лиз об извращенце, от которого мы удрали в Новом Орлеане, потом сказал присяжным, что это свидетельствует о том, что она называет мужчин «извращенцами» без всяких доказательств. Еще адвокат добавил, что два любимых писателя Лиз – Льюис Кэррол и Эдгар Аллан По – сами были извращенцами. Мол, ложь стала привычкой Лиз, наделенной сверхактивным воображением и одержимой идеей извращения – и что это само по себе больше чем легкое извращение. И мама стала говорить, как ненавидит Байлер, город, наполненный провинциалами, деревенщиной и недоумками. Город недалеких людей, ограниченных, с подлой душой, отсталых и предубежденных. Присутствие в зале суда стало самым унизительным испытанием в ее жизни. Мы, а не Мэддокс действительно были в суде в одиночестве, представив суду наши ценности и наш стиль жизни, нашу готовность выйти в мир и делать что-то иное и творческое, вместо того чтобы тратить время в этом больном клаустрофобией фабричном городишке.

– Замолчи, Шарлотта, – пробурчал дядя Тинсли.

– Вот в этом-то и проблема, – усмехнулась мама. – Все предлагают заткнуться и притворяться, будто все в порядке. Маленькая Бин была единственной, кому хватило мужества встать и сказать, что все это ложь.

– Присяжные думали, что лгу я, – тихо промолвила Лиз. – И ничего не произошло. Вы же слышали вердикт. Ничего не произошло. – Она посмотрела в окно. – Была куча лжи или лживая куча? – Лиз вытянула ноги и обхватила коленки. – Тучи лжи или лживые тучи? Тучные ежи или с ежами тучи? Ежовые ножи или ножки ежих? Лживые ежики или у ежиков ножики? Ежик и нож или ложь, ложь, ложь?

– Перестань, пожалуйста!

– Не могу.

Казалось, что день будет длиться вечно, но, когда мы вернулись домой, оказалось, что еще не поздно. Если утро было ясным, то теперь небо заволокло облаками и начался холодный, моросящий дождик. Лиз сказала, что поднимется в «птичье крыло», чтобы побыть одной и подремать. Дядя Тинсли решил разжечь камин в гостиной и попросил меня набрать под деревьями щепок на растопку. Я не смогла найти хороших щепок, потому отрубила немного от двух небольших бревен топориком, который висел на стене.

После суда приятно было заняться чем-либо простым. Кидаешь полено на колоду для рубки, опускаешь топорик, и полено раскалывается надвое. Потом складываешь это и раскалываешь еще одно полено. Никаких хитростей, никаких сюрпризов.

Нарубив щепок, я сложила их в холщовый мешок, добавила к ним несколько прутиков из старого ящика и отнесла в дом. Дядя Тинсли стоял на коленях перед камином и набивал его газетой и порванным на полоски картоном. Мама сидела рядом в обитом парчой кресле-качалке. Они с дядей Тинсли, похоже, устали от неприятностей. Он говорил о том, как важно, чтобы пламя было сильным, как надо правильно рассчитать количество материала для того, чтобы огонь разгорелся. И пока огонь не разгорится, дрова не класть. Иначе пойдет дым.

– Бин, узнай, может, Лиз спустится к нам, – сказала мама. – Она могла бы погреться, когда здесь станет тепло.

Я взобралась по лестнице на второй этаж. Дядя Тинсли всегда отключал радиаторы до тех пор, пока температура сильно не понижалась и в холле становилось холодно. Дождь усилился, и было слышно, как он барабанит по металлической крыше. Открыв дверь нашей комнаты, я увидела, что сестра лежит на кровати. Неожиданно она издала булькающий звук, который меня напугал.

– Лиз! – воскликнула я. – У тебя все в порядке?

Я села рядом с ней, потрясла ее руку и позвала ее по имени, и, когда она посмотрела вверх, взгляд ее был затуманен и блуждал. Она пробормотала несколько слов, но я их не поняла. Я побежала вниз.

– Лиз плохо! – крикнула я.

Мама вскочила с кресла, дядя Тинсли выронил из рук полено. Мы все побежали наверх. Дядя Тинсли сильно встряхнул Лиз.

– Ты что-нибудь принимала? – спросил он.

– Таблетки, – пробормотала она.

– Какие?

– Мамины таблетки.

Дядя Тинсли посмотрел на маму:

– О каких таблетках она говорит?

– Наверное, о моем снотворном.

– Ты выпила снотворное?

– А?

– Шарлотта, иди, проверь пузырек.

Дядя Тинсли стал шлепать Лиз по лицу и стащил ее с кровати. Сестра закачалась и упала на пол. Сказал, что мы должны разбудить Лиз. Мама вернулась и сообщила, что пузырек пуст, но там оставалось немного, шесть или восемь таблеток. Дядя Тинсли потащил Лиз в ванную, а мама шла за ними, объясняя, что в последние дни она иногда давала Лиз лекарство, чтобы та не нервничала. Дядя Тинсли заставил Лиз выпить несколько стаканов воды и потом наклонил ее над унитазом, а сам засунул ей пальцы в рот, до горла. Лиз вырвало прямо ему на руки, но дядя Тинсли не убирал пальцев, пока не дождался просто рвотного спазма. Затем он запихнул ее в ванну и включил холодный душ. Лиз начала кашлять и размахивать руками, бить дядю Тинсли и просить маму остановить его.

– Надо, чтобы вышло лекарство, миленькая, – объяснила мама.

– Тут уж не до веселья, – сказал дядя Тинсли.

– Может, вызвать «Скорую помощь»? – предложила я.

Мама и дядя Тинсли в один голос сказали «нет». Запинаясь, подыскивая слова, дядя Тинсли произнес:

– Мы все контролируем.

– С ней все будет в порядке, – заверила мама. – Сегодня мы уже достаточно имели дел с официальными лицами.

Дядя Тинсли принес Лиз одну из своих больших фланелевых рубашек. Мы с мамой помогли ей ее надеть, затем завернули в одеяло и свели вниз, посидеть у камина, пока дядя Тинсли переодевался. Мама сделала Лиз горячий кофе, а я вытирала и расчесывала ее волосы.

– Ты пыталась убить себя? – спросила я сестру.

– Я просто хотела заснуть, – ответила она. – Мечтала, чтобы все исчезло.

– Это глупо, – сказала я, хотя понимала, что так говорить нельзя. – Это же то, что делал Мэддокс, когда пытался нас убить. Значит, ты собираешься сама сделать это за него?

– Оставь меня в покое, – попросила Лиз.

– Бин права, – произнесла мама. – Он бы обрадовался, услышав, что ты отравилась таблетками. Не давай ему повода позлорадствовать.

Лиз пила кофе и смотрела на огонь в камине.