Самая крайняя страна на востоке, как я сказал, это Индия. И в Индии не только четвероногие животные и птицы гораздо большей величины, чем в других странах, кроме коней, но там есть и несметное количество золота, добываемого из земли, частью приносимого реками или похищаемого описанным мною способом. А плоды дикорастущих деревьев дают здесь шерсть, по красоте и прочности выше овечьей шерсти. Одежды индийцев изготовляются из этой древесной шерсти.

Геродот, «Истории», книга 3, 106

Неописуемое увлечение современной Индией является продуктом неимоверной запутанности ее многочисленных эпох и существовавших одновременно реальностей. В этой стране перевоплощений ничего никогда не забывают. Традиционно индусы рассматривают историю как бесконечную серию циклов, каждый из которых зарождается в золотом веке и заканчивается в темноте. Поскольку в соответствии с таким традиционным способом подсчета времени мы сейчас приближаемся к середине «Темного века» (Кали-юга), большинство индусов очень трудно шокировать трагической чередой войн, террора и психологических травм, которые заполнили наш современный мир. В общем, они полагают, что такое ухудшение предназначено судьбой и продлится еще много тысячелетий перед тем, как все начнет вновь изменяться по направлению к эре благоденствия.

Махатма Ганди назвал свой идеальный золотой век справедливости Рам Раджия «Правление Рамы». В соответствии с эпосом, царь Рама правил Айодхьей как земное воплощение бога Вишну, и, исходя из этого, все, что он делал, считалось божественным. В нескольких сотнях миль к востоку от Дели, на берегах реки Гхагхры, в штате Уттар-Прадеш, процветает город Айодхья. Это город индуистских храмов, и миллионы паломников посещают его по сегодняшний день, обращая свой голос к Раме и его божественной жене Сите. Несметное количество мантр «Сита-Рам» и «Рам-Рам» эхом разносятся в этом святом месте, которое считается местом его рождения. Тут также располагалась древняя столица Рамы. В конце тринадцатого века христианской эры мусульманские армии завоевали Айодхью и вскоре после этого возвели рядом с ней свой собственный город Файзабад, построив в нем множество мечетей, воспользовавшись кирпичами и камнями разрушенных ими индуистских храмов, которые бросали вызов мусульманской вере и казались мусульманам кощунственными. Вскоре после обретения Индией независимости и создания в 1947 году государства Пакистан ярые последователи Рамы напали на эти мечети, частично разрушив самую знаменитую из них, заявив, что она была построена на том самом месте, где родился Рама. Мусульмане, возмущенные таким вандализмом, ответили массовыми беспорядками. Последовавшее за этим кровопролитие заставило войти в город индийскую армию, подразделения которой находились на территории Бабри Масджида (Мечети Бабура) с тех самых пор до 1992 года. Армия покинула Мечеть Бабура незадолго до событий декабря 1992 года, в результате которых здание было полностью разрушено. Тогда обезумевшая толпа верующих индусов с металлическими прутьями и топорами в руках ворвалась в здание и превратила купол древней мечети в груду камней меньше чем за девять часов, распевая при этом священные мантры и давая клятву возвести на этом месте индуистский храм, чтобы отметить «место рождения Рамы» (Рам-Джанмабхуми). В ответ на разрушение Бабри Масджида в Пакистане и Бангладеш тотчас же были разрушены многие индуистские храмы, а Мумбаи потрясли жесточайшие столкновения между индусами и мусульманами. Сделанные из песчаника колонны и изображения для нового храма на месте рождения бога Рамы были впоследствии изготовлены и складированы рядом с площадкой, где раньше находилась мечеть, но Высший суд Индии, опасаясь новых массовых беспорядков, пока не дает разрешения на строительство индуистского храма на месте разрушенной мечети.

История Индии полна мифов, однако большая часть индийской мифологии — можно даже сказать, что вся она — имеет реальные исторические корни. Эти корни так глубоко похоронены или давным-давно сгорели в пожаре, или погибли в наводнениях, что мы никогда не сможем проследить их до того, что мы называем исторической правдой. Например, до сегодняшнего дня невозможно идентифицировать царя Раму, чья полная добродетели жизнь и чье полное процветания правление породили такое количество легенд и мифов о его сверхъестественных силах. Существует, однако, глубокое убеждение, что такой царь действительно правил, вероятнее всего, возле рек Гхагхры и Ганга в плодородной долине к востоку от Дели, где-то в период между 1000 и 700 годами до нашей эры. У него могла быть красавица-жена по имени Сита и даже младший брат по имени Лакшмана. Однако до тех пор, пока не найдены монеты, подтверждающие эти факты, или эпиграфические доказательства, выгравированные на камне или на золотых пластинах того периода, нам остается довольствоваться сочинениями эпических пропорций, отбрасывая большую часть из них как миф, и высоко ценя каждое, хоть отдаленно похожее на правду. Это очень сложный процесс, часто абсолютно разочаровывающий, так как не только время, но и потопы и муссонные дожди как бы вступили в сговор, чтобы скрыть от нас первое тысячелетие древней Индии. И все же прогресс в этом вопросе был достигнут. Проблески света, кусочки цвета, самое отдаленное эхо реальной жизни других людей все-таки доходят до нас сквозь темную пропасть прошлого. Куда бы мы не бросили свой взгляд в Индии, повсюду мы видим рожденные заново древние формы искусств, ремесел, обычаев и устоев — живой архив этнической истории, который каждый день можно увидеть в любом деревенском сарае: инструменты, изобретенные тысячи лет назад, примитивнейшие телеги, горшки, разрисованные сюжетами древнего фольклорного искусства, ткань, сотканную по древним традиционным образцам.

Мечеть Бабура

emp1

В Индии на живую историю можно наткнуться практически в любом уголке страны. Куда бы вы не бросили свой взгляд, то обязательно найдете целые мириады исторических артефактов и живые доказательства исторических событий: дворцы, храмы, мечети, железнодорожные вокзалы времен королевы Виктории, буддистские ступы, маурьинские колонны. Каждый век оставил свои уникальные свидетельства, часто расположенные нелепо близко к руинам другой эпохи, иногда они даже накладываются друг на друга, совсем как развалины Рима или Бата. Парадоксально, но в некоторых отношениях самая ранняя эпоха индийской истории была более «современна», чем гораздо более поздние периоды индийской истории, как бы подтверждая традиционное индуистское учение о цикличности жизни.

 

Доарийская урбанизация

Более 4000 лет тому назад люди, проживавшие на берегах реки Инд и на территории, большую часть которой сегодня занимает Пакистан, наслаждались плодами высокоразвитой, урбанистической, коммерчески успешной цивилизации. Благодаря тщательно проведенным раскопкам на более чем сотне площадок в долине реки Инд, самые главные из которых были проведены там, где когда-то располагались похожие друг на друга «столицы» Мохенджо-Даро и Хараппы, мы с уверенностью можем сказать, что корни этой цивилизации уходят в глубь истории по крайней мере к периоду 2300–1700 гг. до нашей эры. Хорошо продуманная городская планировка, необыкновенно передовая по тем временам канализация и система дезинфицированного водоснабжения, а также тщательно регулируемые бани, характерные для индских городов, указывают на необыкновенно высокий уровень развития строителей, правителей и бюрократов индской цивилизации. Искусства индской цивилизации были не менее высоко развиты, демонстрируя технологическое и креативное мастерство, воплощенные в одной из самых красивых бронзовых скульптур — скульптуре танцующей девочки, отлитой при помощи утерянного в веках процесса воскового литья, а также во многих поразительных по красоте печатях, чьи пиктограммы остаются до сих пор неразгаданными, но богов и животных, изображенных на них, легко можно узнать в сегодняшней Индии. Вот фигурка, сидящая в йогической позе, похоже, что это Шива, изображенный в роли «Бога Зверей», а вот несколько горбатых быков, выглядящих как живые, похоже, что их срисовали с быков зебу, которые до сих пор топчут улицы каждого пенджабского городка.

Если смотреть сверху на современные пакистанские дома, построенные неподалеку от Хараппы, северной «столицы» первого значительного в истории воплощения Индии, то они не только построены из кирпичей, обожженных до такого же розового оттенка, но они, похоже, и построены с такой же планировкой, что и их самые древние предки. Практичные шотландские инженеры использовали столько кирпичей, разбросанных вокруг древней Хараппы, для построения пенджабской железной дороги в конце девятнадцатого века, что от многих крепких еще остатков двухэтажных домов этого древнего города, в котором проживало около 40 000 человек, не осталось ничего, кроме очертаний домов и канализации. Кем были люди, жившие в этом городе, остается загадкой, также как и язык, на котором они говорили и писали, также как и форма их правления и имена богов, которым они поклонялись. Из собранных по крупицам свидетельств мы можем предположить, что они были протодравидийцами, что, возможно, они использовали язык, который являлся прародителем современного тамильского языка, и что ими правил царь, которому они поклонялись, как богу. Похоже, что они также поклонялись мужскому фаллосу, который символизировал бога плодородия, такого как Шива, а также поклонялись Богине Матери. Они испытывали особое благоговение по отношению к воде, которая, очевидно, играла центральную роль в их ритуале. Индуистские храмы до сих пор имеют прямоугольные резервуары для воды, совсем как Великие бани, найденные в Мохенджо-Даро, а ритуальное омовение играет важную роль для индусов, особенно в целях очищения, перед тем как приблизиться к иконе любого из богов.

Определенные растения, такие, например, как фиговое дерево, были священными и оставались таковыми на протяжении всей истории Индии. Будду постигло озарение в то время, когда он сидел в тени этого великого дерева в Сарнатхе. Мы также стали свидетелями того, как один из символов солнца, колесо из солнечных лучей, которое на санскрите называлось свасти (благополучие), позднее был использован нацистами в их ужасных целях, как свастика — символ их «арийской чистоты». Мы почти ничего не знаем об общественном устройстве в Мохенджо-Даро, однако размеры домов в некоторых частях города значительно меньше, чем размеры домов в других частях города, которые, в свою очередь, были намного меньше по сравнению с Великими банями, расположенными в цитадели, и многочисленными храмами, что, очевидно, отражает некую классовую иерархию или, может, нечто наподобие гораздо более сложной системы каст, возникшей в Индии несколько позже.

Чем больше мы изучаем бронзовые и каменные инструменты, а также то, что осталось от удивительных индских городов, тем больше становится очевидным тот факт, что ранняя индская цивилизация содержала много клеток будущего социально-религиозного организма Индии. Кстати, печати, найденные при раскопках, очевидно, были использованы для того, чтобы маркировать продукцию, которую отправляли в Месопотамию вдоль Макранского побережья, поскольку несколько из них были найдены во время шумерских раскопок и в некоторых других местах. Индский экспорт, вероятно, включал в себя хлопковую ткань, частичку которой нашли в Мохенджо-Даро, и которая по сегодняшний день остается главным коммерческим товаром, производимым в Индии, и основной статьей ее экспорта. В наше время хлопковая ткань из Индии пользуется высоким спросом не только в Африке и Юго-Восточной Азии, но и в самых дорогих бутиках Рима, Парижа, Лондона, Нью-Йорка и Беверли-Хиллз.

Архитекторы из долины Инда, очевидно, хорошо знали секреты контроля над водой, что позволило их городам процветать на протяжении почти 1000 лет, лишь иногда внося некоторые изменения. Похоже, что Мохенджо-Даро был перестроен не менее десяти раз и покинут, вероятно, после того, как последний великий потоп заставил оставшихся в живых жителей города бежать оттуда. Мы, наверно, не узнаем, что случилось с захваченными врасплох жителями города в те темные последние часы. Только разбросанные повсюду остатки их скелетов безмолвно свидетельствуют о панике, которая, должно быть, внезапно охватила их. Возможно, толчки землетрясения предшествовали потопу или они же и вызвали потоп. Тектонический сдвиг действительно мог разрушить главную индскую плотину, освободив плененные ею массы воды. Берега реки поднялись со времен индской цивилизации, погрузив три самых нижних слоя Мохенджо-Даро полностью под воду, что лишило смысла попытки пролить исторический свет на эти руины. Какие бы катаклизмы не вызвали падение индской городской цивилизации, похоже, что они произошли незадолго до того, как кочевые племена ариев-пастухов достигли западных границ Индии, где-то между 1600 и 1500 гг. до нашей эры. После того, как мощные индские стены были разрушены сотрясениями земной коры и большинство доарийских защитников утонули или были вынуждены покинуть свои крепости и бежать на юг, спасая свои жизни, новые пришельцы на эти земли, перегоняя стада своих коз и коров через реку и руины того, что еще совсем недавно было цветущей цивилизацией, не встретили почти никакого сопротивления.

 

Арийские завоевания и возникший синтез

Праведные индусы считают, что арийцы всегда жили в Индии, по крайней мере, еще до начала ледникового периода, когда они мигрировали на юг с Северного полюса. Однако историческая наука и сравнительные лингвистические исследования последних полутора веков дают нам возможность предположить, что индоарийцы были самой восточной ветвью индоевропейских племен, составлявших некогда единое целое, их великая миграция с пастбищ, расположенных где-то между Каспийским и Черным морями, произошла около 2000 года до нашей эры. Эти интенсивные индоевропейские миграции заставили одни племена двинуться на запад в Англию и Ирландию, другие — в Германию, Грецию и Рим, в то время как третьи двинулись на восток, в Иран, откуда индоиранская ветвь индоарийских племен, отколовшись, мигрировала через покрытые снегом горы Гиндукуш (убийца индусов), а затем через Боланский и Хайберский перевалы вниз, в долину Инда.

Все, что мы знаем о первых ариях, было сохранено в истории благодаря бардам-священникам, брахманам, которые создали традицию передавать из уст в уста, из поколения в поколение тысячи тщательно заученных поэтических гимнов на санскрите, считавшихся священными. В конце концов, эти священные писания были записаны в «Книге Знаний», имя которой Веды, самой важной из них является Ригведа. Ведические молитвы были адресованы к тридцати трем богам, у которых цари (раджи) и войны (кшатрии), а также брахманы и простолюдины (вайшьи) просили в своих молитвах долгую жизнь, удачу, героических сыновей и дождь. Члены первых арийских племен Индии были искренними, крепкими, жизнерадостными, пьющими, азартными, воинственными людьми, которые намного больше напоминали своих Гомеровских двоюродных братьев, нежели своих предков из долины Ганги. Их самый важный бог Индра был молодым героем, который владел своей ваджрой (ритуальное и мифологическое оружие), подобно его исландскому кузену Тору, метающему молнии. Каждый день Индра метал молнии, чтобы пронзить темную оболочку космического Демона и таким образом вызволить солнце, воды и мычащих коров.

Веды ничего не говорят о преиндийской истории ариев, в них так же нет ничего конкретного об арийских завоеваниях цивилизации в долине Инда, за исключением нескольких упоминаний о «темных» (даса) народах, живших в «укрепленных городах» (пур), которых нужно было усмирить. Однако каждодневное поражение, которое Индра наносил демону Вритре, может быть аллегорией победы арийских сил света над демонической темнотой преарийских «панцирей» (крепостей), возможно, оно символизирует пронзительный удар, которым царь Индра разрушил преарийские плотины и освободил воды реки, разрушившие затем эти крепости. Однако веды были написаны не как истории, а как гимны, отсюда и отсутствие интереса к вещам преходящим, даже таким сотрясающим землю событиям, как те, что произошли менее чем за век до того, как песни об этом были впервые «услышаны» риши. Однако для риши и махатм и для тех индусов, которые почитают их, этот мир перерождений и боли больше иллюзия, чем реальность. Зачем беспокоиться об именах, датах или даже самых драматических моментах в истории? Проблемы установления точных дат в истории Индии частично связаны с широко распространенным убеждением большинства самых ярких философских умов в том, что даты не важны и бессодержательны.

С высокой степенью вероятности можно утверждать, что между 1500 и 1000 гг. до нашей эры арийские племена завоевали оставшиеся преарийские расы повсюду в долине Инда и в Пенджабе, продвинувшись на восток до самых равнин Дели. Когда арии только пришли в Индию, они все еще были пастухами-кочевниками, поэтому не осталось никаких следов от их деревень или хижин. Однако к концу первой половины тысячелетия, без всяких сомнений, благодаря всему тому, что арии узнали об урбанистической цивилизации от дасов, которых они поработили, арийские города стали появляться один за другим на равнинах в тех местах, где сегодня находится Дели. Первая столица, расположенная на этой равнине, называлась в честь бога Индры (Индрапрастха).

Арии привели в Индию коня, а также коров. Арийские раджи ехали в бой на запряженных конями колесницах, вооруженные боевыми топорами и луками, что повергало ниц всех, кто был на их пути. Кочевые странствия через иранское плато закалило их, они превратились в свирепых воинов и, подобно самому Индре, обретали необычайную смелость, выпивая божественный напиток сома перед началом битвы. Этот нектар богов, очевидно, получался из дикого растения, которое росло в северо-восточных холмах Индии и имело наркотические или психотропные свойства. Эффект от его «сока» был таков, что он проникал в каждый сустав. Ему поклонялись в ведических гимнах как божеству, чье могущество уступало только могуществу Индры. Кстати, самым важным ритуалом ведической арийской веры было ежегодное построение алтаря Сомы, чьи костры зажигались перед началом сезона муссонов. Возлияния сомой считалось необходимым условием для того, чтобы пошли дожди. Коров использовали как раннюю арийскую валюту, платя ими брахманам, которые распевали мантры, когда разливали сому и гхи. Агни, бог огня, причмокивал своими горячими губами и взлетал в небо, после того как пробовал божественный напиток, раздавая его многочисленным солнечным божествам, чьим верховным судьей был Варуна.

Приблизительно в 1000 году до нашей эры в Барабарских холмах недалеко от Ганги, около современного города Патна, было найдено железо в таком легкодоступном месторождении и в таком большом количестве, что его тут же начали активно использовать не только для производства оружия, но и для производства топоров и плугов. Так началась эра очень быстрых перемен, так как арийская экспансия на восток усилилась, благодаря завоеванию доселе недоступных саловых лесов в районе Ганги с помощью железных инструментов и оружия. По мере того как на смену пастбищному кочевничеству пришло земледелие с железным плугом, племенные деревни были объединены в территориальные царства. Два великих индийских эпоса отображают жизнь аристократии и военные конфликты эпохи быстрых перемен, а также культурную эволюцию, происходящую в результате ранней интеграции арийских и преарийских культур.

Более длинный эпос, Махабхарата (Великий Бхарата), — это история монументальной борьбы за власть на землях в долине Дели между соперничающими арийскими двоюродными братьями. Пять братьев Пандавов, представляющих силы добра, противостоят в упорной, часто вероломной борьбе сотне своих двоюродных братьев, представляющих силы зла, которые в начале устроили заговор с целью изгнать Пандавов из принадлежащей им по праву столицы, пытаясь выиграть игру в кости шулерскими костями. Арии любили азартные игры почти так же, как они любили сому. Даже благородный Юдхиштхира, истинный царь религии и закона бытия (дхарма) и старший из Пандавов, не смог устоять против вызова сыграть в кости и проигрывал бросок за броском, пока не проиграл свое царство и целое состояние, в конце концов он даже пожертвовал прекрасной женой всех пяти братьев Драупади. В несколько раз больше, чем «Илиада» и «Одиссея» вместе взятые, Махабхарата необыкновенно богата древними индийскими легендами, традиционными знаниями, характерами и обычаями. Все герои Махабхараты кшатрии; потеряв свое царство, годами скитались в джунглях Северной Индии, до того как вернуться домой, чтобы начать борьбу и победить в эпической битве, продолжавшейся восемнадцать дней, ею и заканчивается мифическое повествование. Однако незадолго до описания битвы в ранней версии эпоса был помещен краткий религиозно-философский диалог. Он называется Бхагавадгита (Божественная песнь). С тех пор он является намного более важным для индуизма, чем все это хаотичное произведение. Главная мысль Гиты, отражающая скорее идеи постхристианской эпохи, чем идеи, присущие тому времени (около 1000 года до нашей эры), будет описана несколько позже в этом произведении.

Место действия более короткого эпоса, Рамаяны (Путешествие Рамы), находится приблизительно в 300 милях к востоку от Дели, в древнем городе Айодхья, и, очевидно, отражает жизнь арийского двора несколькими веками позже, чем описание двора в Махабхарате. По мере продвижения на восток и на юг арии вступали в контакт и «побеждали» многие народы, некоторые из них были довольно примитивными племенами в дебрях джунглей. Рамаяну можно читать как аллегорию того, что арии рассматривали как завоевание «диких демонов», которые населяли южные леса и мешали медитации садху, искавших просветление посредством йогической концентрации. Принц Рама и его полная совершенства жена Сита, также как и братья Пандавы, были вынуждены покинуть свою столицу и дворец и скитаться многие годы в непроходимых джунглях, где прекрасную Ситу похитил и увез на остров Ланка демонический царь Равана, злодей настолько же страшный, насколько Рама был добродетельным. Более поздние дополнения к первоначальному эпосу превращают Раму в земное воплощение (аватара) солнечного бога Вишну, ниспосланного на Землю, чтобы спасти мир от ужаса и мук, которые причинял Равана. Это повествование рассказывает о том, насколько опасной была жизнь в Северной Индии с X по VIII век до нашей эры, когда уважаемые люди с трудом могли рискнуть покинуть стены своих дворцов и не быть похищенными, ограбленными или изнасилованными. Ранние эпизоды придворных интриг в Айодхье, между тремя безумно любящими старого царя женами, также отражают грязные дрязги в жизни гарема, которые станут такими привычными во все последующие эпохи индийской истории.

Воспользовавшись помощью птиц и зверей, обитающих в джунглях, особенно обезьян, чей генерал Хануман, до сих пор почитаемый как индуистское божество, Рама в конце концов находит свою бедную невесту и спасает ее в результате долгой схватки с Раваной, в которой он победил. Традиционно низкий и полный подозрений статус индийских женщин стал уже тогда до боли ясен и понятен, поскольку даже добродетельный Рама отказался принять невесту обратно, пока она не докажет свое целомудрие испытанием на огне. Сам бог огня Агни явился, весь золотой, из языков пламени, когда Сита вошла в пылающий костер, и вывел ее из огня и отвел к Раме. Затем они летят вместе домой в «личном самолете» Рамы, чтобы ознаменовать наступление новой эры Рамараджьи. Однако много лет спустя злые языки при дворе начали распускать слухи, породившие обычные мужские шовинистические вопросы о том, как же это было возможно, чтобы Сита прожила так долго во дворце Раваны, не позволив высокому, темному и красивому царю-демону ни разу дотронуться до ее прекрасного тела даже пальцем. Царь Рама не только слушал такие непристойные сплетни, но и поверил им и вновь призвал Ситу «доказать» свою чистоту. В этот раз, в полном отчаянии, она призвала свою мать, богиню земли, так как «Сита» означает «борозда». Услышав ее мольбу, земля разверзлась и появилась Богиня Мать на золотом троне. Она посадила свою прекрасную дочь к себе на колени и забрала ее от глупых, сомневающихся мужчин.

В то время как арийские эпосы отражают высокий статус кшатриев, в эпоху между 1000 и 700 гг. до нашей эры, в Ведах составлялись более скучные «комментарии» священниками-брахманами, преуспевшими в своих ритуалах, которые они описывали в прозе, называемой брахманы. В этих справочниках традиционных знаний священника каждая деталь ритуального жертвоприношения была детально описана, что помогало надуть претенциозность брахманов, так же как и стоимость самих церемоний, которые вскоре уже требовали шестнадцать или семнадцать брахманов, чтобы их провести. Раджи и вайшьи платили щедрую цену коровами, сомой, гхи и другими нектарами, которые поглощало пламя. Брахманы процветали и к концу этой эпохи стали никак не меньше, чем земными богами, чьи священные ступни, предположительно, никогда не касались земной пыли, благодаря способности брахманов возноситься над землей. Возможно, из-за того что они приобрели статус обменной валюты, коровы также стали священными, и им тоже стали поклоняться, в то время как мантры, которые распевали брахманы, священные звуки, такие как «Ом», например, стали символизировать Вселенную. Сам звук был обожествлен (богиня Вач), как и творец Брахма, и новый особенно могущественный абсолют, которого называли Брахман. Однако поражение, которое Рама нанес Раване, символизировало арийское завоевание неарийских демонов в лесах вокруг Ганга и дальше к югу, что позволило терпеливым садху продолжать безмолвную йогическую медитацию в этих джунглях. Ритуалы жертвоприношения сомы в долине Ганга все чаще оказывались неправильно рассчитанными по времени, чтобы «вызвать» муссонные дожди, одновременно с этим претенциозность и взвинченная стоимость этого брахманского ритуала стали вызывать все больше недоверия как у царей, так и у простолюдинов. Где же вы найдете раджу, который бы никогда не проиграл войны, несмотря на всех коров, которые он уплатил своим брахманам? Или богатого купца, который бы никогда не умер? Или набожного принца, который бы никогда не болел? Зачем тратить так много ценных животных и ресурсов на магию, которая не действует? Некоторые кшатрийские принцы начали задаваться радикально иными вопросами, ища внутренние пути к спасению души, что не имело ничего общего с ритуальными жертвоприношениями или ставшим дорогим и запутанным брахманским истеблишментом.

Брахман

emp1

Мудрость преарийских народов, очищенная от «жары» безмолвной йогической медитацией, дала арийским завоевателям новые мистические ключи к пониманию и спасению души. После семи веков взаимоотношений между ариями и преарийской цивилизацией синтез того, что, похоже, стало прекраснейшим плодом обеих систем, выплеснулось к 800 году до нашей эры на страницы писания под названием Веданта (окончание Вед). Тексты этой последней стадии ведической интеллектуальной эволюции были составлены в основном кшатриями в лесах неподалеку от восточного Уттар-Прадеша и Бихара, они известны как упанишады, что на санскрите дословно означает «сидеть перед кем-то», поскольку именно таким эзотерическим способом гуру передавали эти идеи своим ученикам, сидевшим перед ними на лесной поляне. Упанишадские диалоги, часто гениальные, привнесли новые концепции, которые стали аксиомами для последующего синтеза индуизма. Законы действия (карма), пессимистические идеи о реинкарнации (сансара) и материальный мир как иллюзия (майя) всплыли на ведический свет из пре-арийской древности или по крайней мере так многим казалось, так как с идеологической точки зрения упанишадская мысль была настолько далека от здорового арийского оптимизма и поклонения природе, как Бихар от северо-западной границы США. Теперь конечной целью было освобождение (мокша) собственной души (атман) от завесы материальной печали и боли и от любого повеления перерождения. Исторически арийские завоеватели к этому времени, похоже, попали под влияние более глубокой преарийской силы интеллекта и спокойной мудрости. Однако упанишадские тексты продолжали признавать брахманов и их ритуалы, но, правда, только на словах. Таким образом, они были приняты как ведические писания, несмотря на их радикальные доктрины. Брахманы уже давно стали искусными ассимиляторами и синтезаторами.

Несколькими веками позже более революционно настроенный кшатрийский принц по имени Сиддхартха Гаутама (563–483 гг. до нашей эры), которого почитают во всем мире как Будду, основал свое собственное учение о спасения души, которое полностью отвергало ведическую власть брахманов. Но Будда был из той же среды восточного Ганга, которая породила ранние упанишадские идеи, многие из которых ему понравились. Из того, что мы знаем о ранней жизни Гаутамы, — к сожалению, ни один из наших источников не датирован ранее, чем веком после его смерти — он был рожден в царском доме в предгорьях Непала и оставил удобную и легкую дворцовую жизнь, когда ему было под тридцать. Несколько лет он бродил в лесах Бихара и после глубокой медитации под деревом достиг просветления (Будхаттва). Он посвятил оставшуюся половину века своей жизни учению своих четырех «Благородных Истин» и приобрел такое количество новообращенных и учеников, что основал монашеский орден. Его покровитель был правителем самого могущественного царства в среднем Ганге под названием Магадха. Он даровал Будде так много гор, где не платили налогов, в которых буддистские монахи вырубили себе в скалах аскетические каменные жилища (вихара), что вскоре весь этот регион был переименован в Бихар.

Одной из причин, по которой раджа Бимбисара посчитал рациональные доктрины Будды настолько привлекательными, был тот факт, что он устал наблюдать за тем, как его любимых козлов приносят в жертву на брахманских алтарях. Купцы из Магадхи также тепло встретили ненасильственное учение Будды, видимо, чувствуя себя более комфортно с умеренным пессимизмом его проповедей, за которые не надо было ничего платить, по сравнению с тем, что они чувствовали ко все более алчным и воинственным требованиям брахманов. Сам Будда отвергал все претензии брахманов на священные силы, которые они якобы получали при рождении, настаивая на том, что «только тот, кто ведет себя как брахман, стоит уважения должного брахману». Многими веками позже брахманский истеблишмент вновь доказал свое уникальное умение адаптироваться и свои дипломатические способности, введя Будду под бесконечно растяжимый зонт индуизма как аватара Вишну.

Махавира (540–468 гг. до нашей эры), «Великий Воин», основатель джайнизма также был принцем, ставшим мудрецом, ищущим просветления на подобных лесных полянах. Крайняя строгость и аскетизм доктрины Махавиры сделали ее менее приемлемой и менее универсальной для людей, чем буддизм, но некоторые ключевые концепции джайнизма оказали впоследствии плодотворное влияние на Махатму Ганди, также как и на многих праведных индусов. В действительности индусы, в основной своей массе, рассматривают религию джайнизма скорей как «секту» индуизма, а не как отдельную религию, но и по сегодняшний день джайнизм остается наиболее влиятельной религией в богатом западном штате Гуджарат и среди банковской и торговой общины Мумбаи. Доктрина джайнизма будет рассмотрена в следующей части этой книги, но так же, как и в буддизме, последователи Махавиры могут выбрать намного более крутой путь к спасению души, став монахом, или более легкую, нижнюю дорогу, став простым учеником. Большинство джайнов выбрали последнее.

К концу VI века до нашей эры в Северной Индии существовала, по крайней мере, дюжина княжеств, все они были упомянуты в буддийских и джайнистских источниках чуть более позднего периода. Эти княжества обычно воевали со своими ближайшими соседями из-за земли или торговли, либо из-за того и другого, если только правящие семьи не были связаны брачным союзом, или не создали некие региональные союзы для общей выгоды или для совместного нападения на другое княжество. Как правило, брахманские, арийские, а впоследствии и индуистские раджи и махараджи любили доказать свою мощь, выпуская белого жеребца на дальних окраинах своих владений, позволяя ему свободно бродить на протяжении целого года. За ним следовал отряд всадников, которые именем своего раджи столбили все земли, на которых бродил отпущенный на свободу белый жеребенок. Естественно, царь, чью территорию таким образом хотели узурпировать, обычно отвечал тем, что пытался убить жеребенка и следовавших за ним всадников. Так в древней Индии начинались бесчисленные маленькие войны, которые длились до тех пор, пока у обеих сторон не исчерпывались силы или одна из них не сдавалась, или просветленные монархи не переходили в ненасильственный буддизм или джайнизм, или пока не начинались муссоны.

 

Древнее объединение империи и его ограничения

Северная Индия все еще была разделена, когда Александр Македонский и его армия пересекли реку Инд в 326 году до нашей эры. Несколькими годами позже, хотя Александр и умер по пути домой, Северная Индия была объединена в империю, в значительной степени благодаря вдохновению, вызванному действиями Александра Македонского. Мечта Александра о мировом единстве, казалось, передалась «молодому юноше» по имени Чандрагупта, которого он встретил незадолго до того, как непокорная македонская армия заставила Александра покинуть Индию, так и не завершив ее завоевания.

В 324 году до нашей эры Чандрагупта Маурья основал первую династию, которая объединила долины Ганга и Инда под его властью. Чандрагупта находился у власти около двадцати лет, а его маурьянские наследники правили в большей части Индии на протяжении еще 120 лет, таким образом, общая продолжительность жизни первой имперской династии в Индии равнялась длительности правления последних иностранных правителей. Без построенных британцами железных дорог, без телеграфа и каких-то других достижений современных технологий маурьянские достижения кажутся особенно впечатляющими. Как же они это сделали? Во-первых, Александр менее чем за два года своей победоносной кампании, в ходе которой он прошел весь Пенджаб, показал, как были уязвимы мелкие арийские раджи, каким тщеславно узким было их виденье жизни. Ни один из них не пришел на помощь своему соседу. Каждого из них повесили отдельно. Центром политической поддержки для Чандрагупты стала Магадха со столицей, расположенной в городе Паталипутра, сегодняшняя Патна. Отсюда, после того как он установил свою власть над меньшими соседями в долине Ганги, он с легкостью смог покорить Пенджаб, так как Александр устранил все основные военные препятствия в Пенджабе.

Подобно Александру, Чандрагупта, похоже, имел мудрого, старого учителя. Большая часть информации, дошедшей до нас о маурьянском строе, попала к нам из книги под названием «Артха-шастра», «Наука о пользе», авторство которой приписывают брахману по имени Чанакья, известного также как Каутилья, которого можно считать индийским Макиавелли. «Артха-шастра» советует своему «принцу» никому не доверять, готовить и испытывать свою армию шпионов, которые бы следили за верностью жен и ближайших министров, а также генералов и бюрократов. Ни для кого не секрет, особенно для тех, кто знаком с произведением Киплинга «Ким», что именно Индия, должно быть, изобрела институт шпионов или по крайней мере довела его до состояния настоящего искусства в процессе усовершенствования имперской бюрократии, которая довела всех, кроме самих бюрократов, до крайнего отчаяния. На протяжении почти полувека, с того момента как Великобритания покинула Индию, индийцы все еще продолжали обвинять британское правление в том, что они развели в стране такую ужасную бюрократию. В действительности британцы, очевидно, научились всем этим бюрократическим проволочкам, официозу, паранойе и всем другим заразным заболеваниям, присущим любой сложной системе управления государством, у индийцев. Произведение Чанакьи стало эталоном для нескольких индийских империй Гуптов и Маурьев, это была вечная дань человеческому коварству, продажности и всепожирающей мелочности власти. В этом труде даже существовала придуманная Чанакьей замысловатая теория круга (мандала) о том, как проводить внешнюю политику, которая учила каждого индийского монарха, что тот царь, который правил в круге, где проживали его непосредственные соседи, был его «врагом», в то время как царь, проживающий за этим кругом, был его «другом». Мегасфен, первый греческий посол при дворе Чандрагупты, опубликовал свои личные мемуары «Индика», описывающие период его пребывания в Паталипутре, но, к сожалению, до наших дней дошли только фрагменты этого бесценного первоисточника. Эти крошечные кусочки просто неоценимой информации проливают свет на размер и запутанность маурьянской столицы, чьи деревянные крепостные стены тянулись на много миль и были окружены широким рвом. Императорский гарем включал в себя несколько греческих женщин «охранниц» и, для того чтобы «избежать попытки убийства», пишет Мегасфен, Чандрагупта спал каждую ночь в разных спальнях. Что же это было? Увидел ли Мегасфен склонность Чандрагупты ожидать худшее от людей или эти дневные и ночные проблемы первого индийского императора были теми же, с которыми впоследствии столкнутся многие «императоры нашей вселенной»? «Повсюду, — писал Мегасфен, — индийцы никогда не лгут и не выказывают никакого интереса к сутяжничеству». Однако контакты Мегасфена, очевидно, были ограничены, так же как и уцелевшие фрагменты его воспоминаний.

Внук Чандрагупты, Ашока (правил в 269–232 гг. до нашей эры), был мудрейшим Маурья и величайшим монархом своего времени, одним из самых выдающихся императоров в мировой истории, если верить просвещенным посланиям, выгравированным на многочисленных столбах, возведенных по приказу Ашоки вокруг его владений, чтобы информировать подданных о его имперских указах. Но на протяжении первых девяти лет своего правления Ашока просто следовал трактату Чандрагупты о проведении внешней политики, завоевав царство Калинга, сегодняшний штат Орисса, расположенное к югу от его империи. Эта война оказалась настолько ужасной с точки зрения человеческих жертв, приведя к гибели сотен тысяч людей, что император Ашока, после того как выиграл эту войну, принял решение больше никогда не ступать на тропу войны. Вместо этого он обратился к закону справедливости (дхарма) Будды, который защищал любовь и ненасилие (ахимса), как более стоящие идеалы для империй и монастырских орденов. О его вере в учение Будды о справедливости было объявлено повсюду на севере и на юге, вплоть до самых дальних границ царства Ашока, где его читали вслух подданным как благородного, так и низкого происхождения, таким образом пропагандируя добродетель и умеренность во всем. С началом той эпохи, когда буддизм стал доминировать в правлении империи, Индия смогла, но только ненадолго, изгнать из своей государственной политики войны и насилие. Единственное, чего она все-таки добилась, так это того, что страна навсегда стала преимущественно вегетарианской в своих кулинарных предпочтениях.

Благодаря тому, что Ашока организовал третий великий съезд буддистов в Паталипутре около 250 года до нашей эры, буддийский посыл о всемирной любви распространился далеко за пределы Индии, сначала в Бирме и Шри-Ланке, а оттуда повсюду в Юго-Восточной Азии. Традиционно индийские монархи любили охотиться и по крайней мере раз в год выезжали верхом на своем боевом слоне, чтобы устроить массовую бойню всего, что двигалось и рычало, в узкой ловушке, куда царские слуги барабанным боем загоняли бедных животных. Ашока превратил эти ежегодные охоты в «паломничества дхармы», выходя в люди для того, чтобы посеять в сердцах всех, кто его видел и слышал, зерна любви к закону Будды. Многие из прекрасных индийских дорог, по обочинам которых высажены деревья, были созданы именно в эти времена. Ашока лично назначал «наблюдающих за выполнением закона» и намного чаще, чем он в действительности мог, отправлялся в самые дальние уголки своего царства, чтобы утвердить новые законы империи. Таким образом, великое многообразие народов и племен Индии получило первое вливание того, что мы сейчас называем национальной идеологией и культурой.

Имперское правление Маурьев пережило смерть Ашоки на несколько десятилетий, но южные рубежи империи охватило восстание, в то время как с северо-запада через Пенджаб начались многочисленные набеги на нее. Ни один из сыновей или внуков Ашоки не унаследовал его великого дара вдохновлять и править. Недовольство брахманов тем, что страна практически превратилась в буддистское государство, нарастало с каждым освящением ведического алтаря и в конце концов брахманский генерал возглавил переворот, который и положил конец правлению маурийской династии в 184 году до нашей эры. Была ли идея всеобщей любви просто слишком непрочной, чтобы победить человеческую жажду власти, похоть и жадность? Бастионы индийской империи оказались усыплены, ошибочно полагая, что страна вне опасности, и, в результате, стали слишком слабыми, чтобы защитить себя, глубоко веря в свои философские идеалы, которые никогда не были предназначены для управления государством.

Крах маурийского правления возвестил о возврате к временам политического раскола и раздробленности на мелкие части, которые продлились 500 лет. Идеалы Ашоки о ненасилии и объединении оказались скорей историческими исключениями, чем правилами в истории Индии, однако после того, как они были ясно сформулированы и даже некоторое время испытаны на деле, они уже никогда больше не были забыты. Индийские поэты и святые, вместо монархов и честолюбивых политических лидеров, часто будут стараться вдохновить людей вернуться к тому «золотому веку», когда царила дхарма Ашоки. В некотором смысле это была вторая Рама-раджья, только на этот раз еще остались стоять столбы из отполированного песчаника с надписями, доказывающими реальность существования того просвещенного века. Знаменитая капитель колонны Ашоки, на которой сидят четыре льва, в наше время постоянно хранящаяся в музее города Сарнатх и ставшая символом индийского правительства, напоминает нам мягкими улыбками, застывшими на лицах львов, что все императоры мира, а также цари джунглей могли бы научиться выступать в защиту добродетели, доброты и справедливости для всех.

Греко-бактрийские наследники пограничных провинций Александра Македонского стали первыми захватчиками, которые смогли преодолеть горные перевалы и вновь захватить долину реки Инд. За ними последовали персы с запада и скифы с севера, свирепые всадники из Центральной Азии, варвары, чьим единственным преимуществом над цивилизованной Индией было их боевое искусство. Подобно ариям, скифы сначала завоевали страну, а затем сами оказались соблазненными и завоеванными роскошной красотой и мудростью Индии. Величайшие из их монархов вскоре стали буддистами и именно по «бриллиантовой тропе» Шелкового пути, проходящего по Центральной Азии, буддизм пришел в Китай к началу первого века христианской эры. На северо-западе индийский мост в Восточную Азию и Персию, проходящий через царство Гандхару, стал самой жизненно важной артерией культурного обмена и торговли древнего мира. Буддизм путешествовал на восток через горные перевалы, на самой вершине мира превращаясь в религию со многими школами и бесчисленными богами, среди которых сострадательный спаситель (Бодхисаттва), в некотором отношении похожий на Иисуса. Буддистские монахи также некоторое время отправлялись и на запад, где их почтительный жест набожности, открытые ладони сжатые вместе, вскоре стал настолько же распространенным среди христиан, как и среди индийцев, которые используют его вместе с «Намасте!» в качестве их обычного приветствия. Может, концепция милости господней и святого спасителя также взяла свое начало на индийской земле? Апостол Фома, согласно преданию, провел последние годы своей жизни в Индии, и его предполагаемая могила стала объектом поклонения христиан Южной Индии, которые называют себя сирийскими христианами. Какова бы не была историческая точность этой гипотезы и насколько бы не были живучими мифы, греко-бактрийско-персидский мост стал интенсивным двухсторонним шоссе по обмену культуры на протяжении нескольких веков до и после начала христианской эры.

Синтез индуизма появился вновь во время второго великого объединения империи на севере Индии, названного золотым веком династии Гуптов (около 320–550 гг. нашей эры). Чандрагупта I утвердил свою власть от ключевых горных перевалов на северо-западной границе до Бенгальского залива, выбрав город Паталипутру в качестве первой в истории Индии столицы классической индуистской империи. Новая кровь и новые идеи, которые прибывали в Индию в большом количестве в течение предыдущих пяти столетий раздробленности, очевидно, оказались достаточными, чтобы держать новоиспеченных варваров на приличном расстоянии, и династия Гуптов на протяжении целого столетия становилась только сильнее. Пика славы династия Гуптов достигла во времена правления Чандрагупты II, «Чья Лучезарность Была Сравнима с Сиянием Солнца», с 375 по 415 гг. нашей эры. Калидаса, Шекспир Индии, жил и писал на санскрите свои великие пьесы и стихи при дворе Чандрагупты. Самая прекрасная и известная во всем мире драма Калидасы — это Шакунтала, названная так по имени героини — лесной нимфы, покорившей сердце царя-повесы и родившей его сына, Бхарату, после того как они по своему собственному желанию поженились по «любовному ритуалу».

Гениальность Калидасы в описании персонажей со всеми их человеческими недостатками и плотскими слабостями, а также то великолепие, с которым он описывает самые мелкие детали жизни индийских придворных и нравы того времени, дают нам уникальную возможность заглянуть в повседневную жизнь золотой эпохи в истории Индии. Контраст между лесным приютом праведного приемного отца Шакунталы и его лесных друзей и мира придворной жизни царя Душьянты и его шута отражают два крайних полюса индийского общества, а также вечный романтический поиск того, как совершить побег из суматохи городской жизни в идиллию природы. Несмотря на всю свою, полную роскоши, городскую цивилизацию, Индия времен Гуптов никогда не теряла своих идеалов простой жизни на поляне в джунглях, также как и современная Индия сумела сохранить идею Ганди о возвращении к самодостаточному деревенскому ашраму.

С появлением индуизма и его пантеона многочисленных новых богов началось строительство храмов «домов» в каждом городе Индии эпохи правления Гуптов и на каждом святом берегу реки или вершине горы — везде, где богам мог бы понадобиться приют. Самые большие и крепкие из этих каменных храмов смогли пережить разрушительное действие времени и вторжения армий захватчиков, как и рисунки того времени, и монументальные скульптуры в пещерах Аджанты, Эллоры и Элефанты. Все индийские искусства вдохновлялись религией, являясь красноречивым эхом неумирающей веры целых поколений художников, мастеровых и меценатов, которые тратили свои жизни и состояния в трудах, полных ревностного служения божественным силам. Великолепные формы, мотивы и символы, которые населяют настоящую вселенную индийского религиозного искусства, на протяжении веков повторялись, становились более изысканными и в каждом регионе претерпевали присущие только этим регионам изменения. Однако до наших дней они, в основном, смогли сохранить свой классический характер. Такая визуальная целостность помогла укрепить столпы традиции, основанные на святых писаниях и эпической литературе, которые раскрыли белый зонт индуизма над самыми отдаленными уголками субконтинента, чьи региональные изменения были яркими, но чья всеобщая интеграция становилась сильней с каждым шагом империи.

Буддистские паломники из Китая оставили некоторые описания очевидцев об их путешествиях в Индию во времена правления Гуптов и после, они оказались дополнительными маячками, проливающими исторический свет на эпоху классической интеграции. Эти китайские паломники заметили терпимость индуистской династии по отношению к идеям буддизма, что, несомненно, произошло ввиду интеграции буддизма в лоно вайшнавизма, однако, что также отражало индийское терпение и толерантность по отношению к различным точкам зрения. Кастовая система к этому времени создала свои собственные способы того, как справляться с плюрализмом, позволяя индийскому обществу поддерживать хрупкий баланс, который бы не угрожал нарушить нравы, обычаи или «чистоту» различных сегментов деликатно сбалансированной индуистской системы. Оставив местные нравы и обычаи в покое, почти не вмешиваясь в личные и семейные обычаи людей, проживающих в сильно отличающихся провинциях, а также ограничивая свое имперское правление только сбором налогов и обеспечением общей безопасности от иноземных вторжений, монархи династии Гуптов обеспечили себе почти два века процветающего правления. Значительной частью секрета их успеха стала «слабость» их правления, его абсолютно неназойливая суть. Имперская власть в Индии достигла своего пика тогда, когда она была менее всего надоедлива, именно поэтому никто и не бросал ей никакого вызова, таким образом власть в стране была лучше всего защищена от восстаний и переворотов. Часто то же было характерно и для британского правления, и определенно то же самое можно сказать о сегодняшнем правлении независимого Нью-Дели.

 

Исламские завоевания

Приверженцы воинственного братства Ислама («покорение» воле Аллаха) нанесли своими острыми ятаганами глубокую рану политической системе Южной Азии, начав вторжение в Синде в 711 году нашей эры. Вера, основанная пророком Мухаммедом в песках Аравии столетием ранее, достигла берегов Индии в том же году, что и берегов Иберийского полуострова. Ее с фанатичной страстью несли скачущие легионы истинных верующих во всемогущего бога и его вселяющий ужас судный день. Мусульманские армии продолжали свое наступление на индийскую землю на протяжении последующей тысячи лет, из которых более 500 последних лет мусульманские монархи будут править большей частью Индии. Ни разу с момента арийского вторжения индийской цивилизации и ее основным убеждениям и моральным ценностям не был брошен такой мощный, настойчивый и непреклонный вызов. Во многом исламское вторжение принесло намного больше раздора, а его наследие несло в себе гораздо большую угрозу индийской цивилизации, чем правление ариев. Во время правления ариев даже произошел синтез между ариями и преариями, что и привело к созданию индуизма. Единственным крупным детищем индуизма и ислама стала община сикхов, которая, однако, бросает единству Индии не меньший вызов, чем сам ислам.

Вторжение арабов в Синд произошло по морю. Пустынные пески этой провинции сегодняшнего Пакистана, расположенной в нижнем течении реки Инд, не стали плацдармом для завоевания остальной части субконтинента. Синд оставался изолированным мусульманским аванпостом в Южной Азии на протяжении почти трех веков, перед тем как стал предвестником начала «мусульманской эры» в истории Индии. Подлинное начало этой эры пришло, когда Махмуд Газневи, «Меч Ислама», во главе своего первого отряда афганских головорезов в 997 году нашей эры перешел Хайберский перевал для того, что на протяжении последующей четверти века он будет называть охотой. Добычей Махмуда во время этой охоты были индусы и их храмы, чьи иконы оскорбляли его чувства, а их золото и драгоценности возбуждали его жадность. За грабительскими набегами газневидов последовали нападения их преемников гхоров, пришедших к власти в Афганистане, чьи кровавые священные войны (джихады) против индуистской Индии оставили после себя не менее горькое наследие общинной ненависти в сердцах и умах индийского народа. Жестокие нападения мусульман на «неверную» Индию в начале этой эпохи укрепили индусов в их видении мусульман как «чужеземцев», которые не менее грязны, чем «неприкасаемые», и гораздо более хищные. Настоящая пропасть недоверия, страха и ненависти, которая вскоре будет отделять население Индии от ее воинственных мусульманских правителей, впоследствии будет подрывать все попытки объединить субконтинент, чья политическая раздробленность с 1947 года частично отражает историческую несовместимость раннего периода мусульманско-индуистских взаимоотношений.

После 1206 года мусульманские султаны персидско-афганско-турецкого происхождения сделали равнины Дели своим домом на последующие три с четвертью века. Не менее тридцати пяти мусульманских султанов просидели в Дели на тронах пяти следующих одна за другой династий, управлявших царством, которое, как точно кто-то подметил, называли «деспотизм вперемежку с убийствами». Однако после того как мусульманские правители уже навечно осели на индийской земле, они начали поощрять доктрину нахождения общего языка со своими индуистскими подданными, которых уже больше не ставили перед крайним выбором — ислам или смерть. Подобно христианам и евреям, индусам позволили придерживаться своей веры, заплатив за это специальный поголовный налог для так называемых «людей книги», для тех, чьи частично разрешенные святые писания подняли их над статусом «неверных». Брахманы, конечно, не были рады тому, что им приходилось платить за привилегию оставаться подданными второго сорта в своей собственной стране! Все же это было лучше, чем смотреть в лицо жестокому выбору — обращение в ислам или смерть.

Со временем процесс культурного притирания и синтез — лингвистический, артистический, генетический смог стереть многие острые углы фундаментальной разницы между мусульманами и индусами. Большинство мусульман, которые к концу XIX века составляли приблизительно четверть населения Индии, были потомками перешедших в ислам индусов или детьми индуистских матерей. После многих веков проживания в Индии «братство» правоверных мусульман приобрело некоторые черты кастовой системы индуизма, особенно в отношении института брака. Шейхи, афганцы и мусульмане персидского или турецкого происхождения, предпочитали невест из своих собственных общин. В некоторых кругах мусульманские кулинарные обычаи также претерпели изменения. Ни одни чужеземцы не смогли противостоять влиянию Индии на их жизнь. Ненависть мусульман по отношению к индуистским иконам поутихла со временем, а также ввиду физической невозможности уничтожить каждую индуистскую статую на каждом храме в стране. Мусульмане вскоре уже пресытились жестами символического разрушения богов и богинь, большинство образов которых сегодня, в том случае если они датированы временами еще до прихода мусульман, имеют отбитый нос, руку или еще какую-либо сломанную конечность, отрубленную от каменного тела мечом разъяренного мусульманина много веков назад.

Последняя волна исламских завоевателей пришла в Индию из Средней Азии. Во главе этого вторжения стоял прямой потомок Чингисхана и Тамерлана по имени Бабур, «Тигр», основатель империи Великих Моголов. С 1526 по 1530 годы Бабур разгромил каждый султанат, который оказался на его пути, а также индуистскую армию раджпутов, которая посмела бросить вызов и попыталась остановить победоносный марш его войск. Рожденный для войны и власти, Бабур превратил Дели и Агру в две столицы империи, которую он подарил своим наследникам, Великим Моголам, правившим ею на протяжении последующих двух веков. Империя Моголов стала сильнейшей династией за всю историю Индии, номинально удерживая за собой трон вплоть до 1858 года, хотя на протяжении большей части последнего века своего правления Моголы уже выступали в роли марионеток британцев, маратхов и афганцев.

Также как и в династии Маурьев и Гуптов, третий по счету император Моголов стал величайшим монархом в своей династии. Акбар «Великий» правил на протяжении почти полувека (1556–1605), и этот период стал высшей точкой в развитии «национального» просвещенного правления Моголов, однако еще не его территориального суверенитета. Акбар стал первым мусульманским монархом, инициировавшим всеобщую политику религиозной толерантности по отношению к индусам и добившимся расположения раджпутов посредством совместных браков, что привело к созданию мощных «национальных» альянсов. Он сидел на своем троне, сделанном из инкрустированного мрамора, как полубожественный монарх всех жителей Индии. Некоторые ортодоксальные муллы считали Акбара предателем Ислама, поднимая воинственный клич джихада против него. Императорский отряд слонов с легкостью подавлял эти восстания. Некоторые из главных советников Акбара были индусами, глава его налогового управления был рожден брахманом, его верховный военачальник был раджпутским принцем. Акбар лично выбирал своих ключевых помощников, щедро одаряя их землями, доходов от которых, обычно составляющих приблизительно треть всего выращенного на них урожая, с легкостью хватало на то, чтобы содержать отряды кавалерии от 500 до 50 000 всадников, готовых в любой момент выступить по первому же зову императора. Эта система доказала свою эффективность в деле обеспечения безопасности границ страны, одновременно расширив их за пределы Гиндукуша, включив большую часть сегодняшнего Афганистана в состав Дели-Агра-Фатехпур-Сикри империи. Фатехпур был новой столицей самого Акбара, созданной в ознаменование рождения его сына и наследника. Однако недостаток воды привел к тому, что город покинули немногим более чем через десятилетие. Призрачные, сделанные из песчаника, руины этого города, сохранившиеся до наших дней на Джайпурской дороге, к западу от Агры, могут служить напоминанием об эклектической гениальности Акбара и его мечте объединить индусов и мусульман в одном государстве.

Персидская поэзия и искусства добавили утонченности и яркости красок в придворную жизнь империи Моголов и ее городскую культуру в момент наивысшего расцвета — золотой эпохи империи, которая началась в XVII веке. Персидский стал официальным языком империи Моголов, заменив более грубый тюркский, барласский язык, который был родным языком Бабура. Персидский язык оставался официальным до 1835 года, когда его заменили английским. Подобно своим персидским соседям, индийские монархи обожали красоту, роскошь, чувственность, пышные зрелища и атрибуты власти. Великие Моголы потворствовали этим местным нравам, привлекая лучших персидских художников и мастеров для своих роскошных дворцов, где они сооружали мечети из жемчуга и инкрустированные драгоценными камнями троны в виде павлина посреди мраморных залов с фонтанами, на стенах которых были выгравированы персидские стихи наподобие таких: «Если на Земле и есть рай, то он здесь, он здесь, он здесь!». Шах-Джахан, «Император Мира», был самым экстравагантным из всех Могольских транжир. Его глубокие угрызения совести или чувство вины после смерти его любимой жены Мумтаз вылилось в построение Тадж-Махала, который стал поразительным по красоте доказательством великолепия могольского искусства в самом его апогее. Неудивительно, что много веков спустя уже другая полная экстравагантности империя — Голливуд — будет называть своих первых магнатов «могулами».

Тадж-Махал

emp1

Однако фатальной слабостью последних Могольских монархов стало не их расточительное транжирство, а возврат к политике узколобой исламской ортодоксальности. Миллионы голодающих индусов по крайней мере могли получить какое-то удовольствие, созерцая чужую роскошную жизнь Красного Форта в Агре или Тадж-Махала, но какую радость или удовлетворение могли испытывать индусские массы от возврата всеми ненавидимого поголовного налога на немусульман, который ввел император Аурангзеб (приблизительно в 1658–1707)? Или какое удовольствие они могли извлечь из его запрета на алкогольные напитки? Или на ремонт индуистских храмов? Падишах (император) завоевал больше недвижимости, чем кто-либо из его предшественников, однако Аурангзеб смог достичь этого только после того, как пробрался на свой трон через море крови своих братьев, вызвав также бурю индусского гнева в Декане, Раджастхане и на дравидийском юге. Он также объединил сикхов Пенджаба, так как ни один Могол не смог этого сделать ни до него, ни после него. Это произошло после того, как он схватил, замучил пытками и в конце концов отрубил голову девятому сикхскому гуру за то, что он отказался перейти в ислам, чем вызвал неимоверную ненависть сикхов, объединившихся против него.

Первый сикхский гуру, Нанак (1469–1538), основал сикхизм — миролюбивую смесь полученного в наследство своего собственного индуизма и ислама, который он познал от своего лучшего друга-мусульманина. Однако после того как Аурангзеб начал жестокие преследования сикхов, они начали вливаться в «Армию Чистых» (Кхальса), изменив свои имена с пассивных учеников (сикхи) на боевые львы (сингхи). Таким образом, в горниле ненависти к Моголам закалился воинственный сикхизм. Мечи этой самой могущественной из всех пенджабских воинствующих общин вначале были заточены против мусульман. Но после того как в середине 1984 года Индира Ганди отдала приказ индийской армии «освободить» Золотой Храм в Амритсаре, противостояние между индусами и сикхами стало одной из самых больших внутренних проблем современной Индии.

Сопротивление маратхов правлению Моголов, возглавляемое Шиваджи (1627–1680), отцом-основателем конфедерации маратхов, распространилось в течение полувека со дня смерти Шиваджи от Пуны, где оно началось, до окраин Дели, Калькутты и Мадраса. Как основатель индийского партизанского движения Шиваджи был осыпан бранью могольских генералов, называвших его «горной крысой», но его умелое упорство в бою могло сравниться только с его индуистской верой в свою родину. Шиваджи сделал Сварадж (самоуправление или свобода) своей мантрой, начав первое крупное восстание индусов против мусульманских монархов и их армий. Его последователи были настолько вдохновлены его пламенной «национально-религиозной» страстью, что Пуна будет оставаться главной колыбелью индийского национализма вплоть до конца девятнадцатого века. Брахманские пешвы (премьер-министры) Пуны управляли конфедерацией маратхов под номинальным контролем наследников Шиваджи. Необыкновенно проницательные пешвы были уникальной одновременно светской и религиозной династией, управлявшей Деканом на протяжении почти целого столетия, пока британцы не разгромили последнего их правителя в битве, происшедшей в 1818 году.

После смерти Аурангзеба в 1707 году начался медленный закат власти Моголов. Придворные распри и борьба внутри самого режима совпали с растущей автономией провинций и возникновением нескольких региональных конечностей, которые оказались более крепкими, нежели расположенная в Дели-Агре голова. Низам стал первым могущественным министром, покинувшим в начале восемнадцатого века Дели и отобравшим себе свое собственное царство в Хайдарабаде. Набобы Оудха и Бенгалии, в прошлом простые помощники великого Могола, к середине века стали практически царями в своих владениях, расположенных в долине Ганги. Одновременно с этим мощной угрозой с запада стал Афганистан, правящие эмиры которого предприняли целый ряд грабительских рейдов в долину Инда, отобрав у Дели Пенджаб и северо-западные территории, и прихватив с собой трон-павлин.

В то время как правление Великих Моголов стремительно теряло свой статус, новые могущественные силы появились на побережье Индии, тихо занимаясь торговлей, вначале абсолютно не привлекая к себе никакого внимания. Они прибыли морем с Запада и в начале XVIII века большую часть времени были настолько заняты тем, что воевали друг с другом, что, казалось, их не интересовало или они были не в состоянии бросить вызов каким-либо индийским правителям, местным или региональным, не говоря уже о непоколебимой, казалось, мощи империи Великих Моголов, чьи две столицы были расположены довольно далеко от крошечных британских и французских фабричных городишек, усеявших южную часть хобота дремлющего слона, коим являлась Индия.

 

Вестернизация и модернизация

Западных европейцев еще в конце XV века влекли в Индию пикантные ароматы пряностей и перспектива невероятных барышей, которые можно было извлечь из торговли этими самыми пряностями, в случае если можно было бы получить прямой доступ к ним в «Инди», расположенной за мысом Доброй Надежды. Пряности были необходимы для того, чтобы сделать европейское мясо более приемлемым по вкусу в те времена, когда еще не существовало холодильников, а также для того, чтобы добавлять их в вино и эль. Арабские и венецианские купцы разбогатели на невероятно прибыльной торговле пряностями, а после того как турки завоевали Константинополь в 1453 году, они также присоединились к этому невероятно прибыльному промыслу. Португальский принц Генрих Мореплаватель на протяжении почти полувека вкладывал огромные средства в школу картографии и навигации, которую он построил в Лиссабоне, перед тем как такая преданность португальцев делу мореплавания принесла свои плоды. Адмирал Васко да Гама провел крошечный флот, состоящий из трех вооруженных пушками каравелл, через Индийский океан и в 1498 году бросил якорь в порту Каликут, расположенном на Малабарском побережье Индии. Те пряности, которые он привез в Лиссабон годом позже, принесли ему в тридцать раз больше, чем он заплатил за весь свой флот и все расходы, понесенные им во время экспедиции в Индию. Для очень набожных португальских католиков Лиссабонского королевского двора тот факт, что Васко да Гама смог опередить арабских и турецких мусульман, был настолько же важным стимулом расширить прямую торговлю с Индией, как и огромные барыши для иберийских купцов. Начался новый век в отношениях между востоком и западом, которые в конце концов изменят ход жизни повсюду в Индии.

На протяжении большей части XVI века, с помощью папских указов и корабельной артиллерии, Португалия обладала прибыльнейшей монополией в торговле пряностями, проходившей через Индийский океан. Арабы, которые до этого контролировали торговлю индийскими пряностями, доставляя их сперва в Ормуз и Аден, никогда не устанавливали на своих судах (доу) орудий, что позволило португальцам быстро вытеснить их из этого прибыльного бизнеса. В 1580 году король Испании Филипп поглотил Португалию с ее огромными прибылями посредством женитьбы, что принесло Иберии единство и мировое господство. Однако спустя восемь лет пираты английской королевы Елизаветы, с помощью внезапно налетевшей морской бури, пустили «непобедимую армаду» Испании на дно Северного моря. Таким образом торговля через Индийский океан абсолютно неожиданно, казалось, почти волшебным образом, открылась для британских и голландских купцов, которые вначале объединили свои силы в протестантском «крестовом походе» против католической монополии, царившей в восточных морях и в торговле пряностями. Когда XVII век только забрезжил на горизонте, 31 декабря 1600 года, Елизавета I даровала королевскую хартию компании, состоявшей из двадцати пяти лондонских «искателей приключений», во главе которой стоял Томас Смит. В этой хартии королева давала купцам монополию на британскую торговлю с Индией сроком на пятнадцать лет. Это было первое из многих воплощение британской Ост-Индской компании, скромных купцов, которые через два века сменят империю Моголов на свой собственный радж.

Британцы многому научились у своих португальских предшественников в Индии. Они научились укреплять промышленные склады, которые они возвели во всех стратегических портах, расположенных вдоль индийского побережья, а также стали нанимать и обучать военному делу сипаев (вначале слово означало «полиция») для охраны своих фортов. Вскоре они превратили эту полицейскую охрану в настоящую армию Ост-Индской компании. Они научились быть полезными Великим Моголам, которым в действительности от Запада ничего не было нужно, кроме морской охраны во время ежегодного паломничества их корабля в Мекку, заменив в каче-стве эскорта португальскую флотилию, которую капитан Бэст разгромил в открытом море неподалеку от берегов Сурата в 1612 году. Их хитрая смесь политеса и подчеркнутого интереса к выгодной торговле, а не к религии, обеспечила им преимущество над их португальскими конкурентами при дворе в Агре, где иезуитские миссионеры из Португалии постоянно устраивали заговоры с целью обращения молодых принцев и даже самих Великих Моголов в христианство. Британские купцы только хотели получить разрешение заняться «тихой торговлей», и, усвоив ошибки, совершенные португальцами, вначале вообще запретили присутствие миссионеров на судах Ост-Индской компании и в ее фортах.

Британцы научились у своих голландских «друзей» тому, что европейцы в поисках прибыли могут быть намного более вероломными, чем индийцы, и отступили в Сурат и Малабар, которые стали их основными базами после того, как голландцы устроили резню британских купцов в Амбоне в 1623 году. Голландцы также выстроили хитроумную схему торговли в Индийском океане, которая увеличивала их прибыли: используя хлопковую ткань, купленную ими за золото на Коромандельском берегу, для обмена ее на гораздо более ценные пряности, что было намного выгоднее, чем покупать пряности напрямую за золото на Островах Пряностей. Но вскоре «мудрые» голландцы решили вместо хлопковой ткани просто покупать индийцев, которые ее ткали, и стали отправлять тысячи южноиндийских рабов на Острова Пряностей, где они работали на плантациях, принадлежащих голландской Ост-Индской компании. Таким образом, еще до окончания века управляющие британской Ост-Индской компании научились у «мудрых» голландцев преумножать свои прибыли, эксплуатируя дешевую индийскую рабочую силу не меньше, чем богатые индийские природные ресурсы. Однако самый большой урок британским купцам, которые вечно находились в положении просителей, преподал хитроумный француз, показавший им, как с заднего двора индийского замка, пройдя через тяжелые ворота, попасть в полные несметных сокровищ палаты имперского дворца.

Жозеф Франсуа Дюпле, управляющий французской Ост-Индской компании в Пондишерри в начале XVIII века, был первым европейцем, который осознал, что развал империи Великих Моголов откроет перед Западной Европой невероятные возможности. Именно Дюпле изобрел «Игру в Набобов» и нечаянно научил в нее играть своего британского современника в Южной Индии, Роберта Клайва. А вот уже Роберт Клайв с помощью этой игры смог, без каких-либо проблем, открыть ключом дверь каждого имперского дворца в Индии. Дюпле понимал необратимые процессы внутреннего развала, который происходил в Индии после смерти Аурангзеба, и смог в полной мере воспользоваться этим, применив современные европейские мушкеты и современную европейскую технику ведения боя для разгрома огромной, но плохо дисциплинированной армии набоба города Аркот, неподалеку от Мадраса в 1746 году. Французы захватили форт британской Ост-Индской компании на побережье, к северу от Пондишерри, узнав, что Франция и Англия начали войну за австрийское наследство. Клайв, будучи тогда мелким клерком, был взят в плен в этом форте, но вскоре отпущен французами на свободу. Дюпле был занят поиском рыбы покрупней, чем мелкий британский клерк. Он выискивал и скупал обиженных претендентов на различные южноиндийские престолы в провинциях распадающейся империи Великих Моголов, в которых в 40-х годах XVIII столетия образовался вакуум власти. После чего эти набобы, практически принадлежавшие Дюпле, всходили на престол с помощью французских советников, которые после этого оставались рядом с ними, также как и внушительный отряд хорошо обученных индийских сипаев под командованием французских офицеров, всегда готовых помочь советникам проследить за «хорошим поведением» марионеточного набоба. Если какой набоб когда-либо и пытался заявить о своей независимости, то он мгновенно исчезал, и тут же находился другой принц из того же семейства, готовый более покорно сидеть на троне. Если бы Дюпле дали возможность закончить его игру, то он, скорей всего, стал бы реальным властителем каждого индийского трона, но на ранних этапах этот процесс оказался довольно затратным, и Версаль вскоре потерял веру в своего гениального, но заносчивого слугу, который никогда не побеспокоился о том, чтобы написать в Версаль и объяснить, почему же его бизнес вылился в такое дорогостоящее предприятие. Поэтому человек, который мог бы стать царем Индии, был отозван на родину, оставив сметливому Бобу Клайву возможность сыграть и выиграть в Бенгалии его собственную игру в набобов.

Победа Клайва в «Манговой Роще», деревушке под названием Плесси в 1757 году была достигнута, скорей благодаря предательству, совершенному по отношению к бенгальской армии, нового молодого набоба его завистливым старым дядей, Мир Джафаром, чем благодаря некоему превосходству британского оружия. Агенты Клайва вошли в контакт с мусульманином Мир Джафаром и заплатили ему огромную сумму золотом, захваченным у индуистских банкиров Калькутты, в обмен на обещание амбициозного Мир Джафара сдержать и не пустить в бой против британцев свою мощную кавалерию во время битвы у Плесси. После того как битва закончилась победой британцев, Клайв посадил Мир Джафара на трон Муршидабада, спустил обезглавленный труп бывшего набоба вниз по реке и сам вернулся в Калькутту с царским выкупом. Последующее за этим десятилетие стало десятилетием бесстыдного грабежа Бенгалии, совершенного британцами. Английские коршуны «добычи и грабежа», как их позднее назвал британский политик Эдмунд Берк, слетались на каждом британском клипере, входящем в переполненную гавань Калькутты. Они вымогали столько, сколько могли выжать из робких, полных ужаса «местных туземцев», чья мягкость сделала из них беспомощных жертв этого нового поколения иностранных стервятников. Когда в конце 60-х годов XVIII столетия в дополнение ко всем этим грабежам муссоны оказались недостаточными, сумеречные поля Бенгалии окрасились в белый цвет костями умерших от голода крестьян. Вымерла треть крестьян Бенгалии.

Британский парламент обратил внимание на коррупцию Ост-Индской компании в Бенгалии только после того, как почтенная компания объявила о своем банкротстве и вследствие этого о неспособности заплатить правительству обещанный годовой налог за торговлю с Индией в размере 400 000 фунтов стерлингов, который и так казался парламенту слишком маленьким, ввиду вызывающего богатства, которое демонстрировали возвращавшиеся из Индии набобы вроде Клайва, проживавшего в то время в Лондоне. Из-за всего этого началась целая серия парламентских слушаний, каждое из которых вводило дополнительные меры по контролю над деятельностью служащих компании в Бенгалии, Бомбее и Мадрасе, запрещая им делать все, что им заблагорассудится, а также потребовавшие проведения периодических ревизий бухгалтерии компании и деятельности ее управляющих комитетами и министерствами британского правительства. Также теперь в обеих палатах британского парламента раз в год проводились дебаты о положении дел в Индии, которые получили собственное название — день Индии. Позже, сначала правительство лорда Норта, а затем правительство, во главе которого стоял Уильям Питт, приняли ряд законов, целью которых было контролировать, регулировать и англизировать управление Ост-Индской компанией своих отдаленных, развратных и неуправляемых аванпостов на «Востоке».

Уоррен Гастингс, первый генерал-губернатор Ост-Индской компании в Бенгалии (1773–1784), управлял Индией скорее как набоб, чем англичанин, вешая всех, кто ему не нравился, вымогая деньги у богатых царских вдов и вечно врущих раджей, продавая британские войска местным союзникам в качестве наемников. Он был намного более предан своей торговой компании, нежели короне Британской империи, которая делала все возможное, чтобы образумить его, отправив ему несколько своих советников. Однако Гастингс не обращал на них никакого внимания и в конце концов вызвал на дуэль самого назойливого из них, Филиппа Фрэнсиса, прогнав его таким образом обратно в Великобританию, где Фрэнсис призвал объявить импичмент Гастингсу. Хотя Гастингс спас и смог интегрировать Британскую Индию в империю, в то время как Корнуоллис потерял американские владения империи, именно лорд Корнуоллис заменил Гастингса на его посту, став самым верным британской короне генерал-губернатором и главнокомандующим Индии, а Уоррен Гастингс был осужден за измену. Перед тем как покинуть Калькутту в 1793 году, Корнуоллис подписал свод законов, в который входило сорок восемь правил, ставших основой управления британской индийской империи, которая вскоре заменила старых Моголов поколением новых чиновников.

Много новых идей, технологий и общественных организаций — все, что совокупно мы называем современным прогрессом, пришло в Индию в результате правления Запада. Частная собственность на землю во всей Бенгалии стала одним из первых и наиболее важных законов, принятых Корнуоллисом. Заминдары, которые до этого назначались Могольскими императорами для того, чтобы собирать императорскую (или набобскую) долю урожая, и которые сохраняли свою должность посредника между монархом и его крестьянами только до тех пор, пока этого желал его правитель, теперь стали землевладельцами (заминдарами). Им выдавались официальные акты на право владения землей, в обмен на что они обещали выплачивать Раджу Ост-Индской компании каждый год фиксированную сумму денег, которая никогда не должна была изменяться. Совокупность всех этих платежей, собранных у заминдаров, слегка превышала фонды, необходимые для того, чтобы управлять всем регионом. Таким образом, индийская земля сама оплачивала содержание своего правительства.

Сам Корнуоллис, будучи крепким землевладельцем, твердо верил в то, что только дав бенгальским заминдарам постоянную долю в системе, можно заставить их поддерживать свою собственность плодородной и в хорошем состоянии, а также оставаться верным британскому раджу. Он оказался прав в последнем, по крайней мере, в 1857–1858 годах, когда верность заминдаров спасла Калькутту во время Индийской Войны (Восстание Сипаев). Но это уже были не те заминдары, которые были вначале, так как у большинства из них землю забрали за долги. Они использовали землю в качестве залога для получения займов, которые они часто не могли вернуть, когда слабые муссоны приводили к плохим урожаям. К своему полному изумления горю они осознали тот факт, что британское правосудие защищало частную собственность больше, чем традиции или обветшалую честь одряхлевшей аристократии. Находящиеся далеко ростовщики, в основном индусы, проживающие в Калькутте — семьи Тагоров, Ройев и Сенсев — заняли место старых заминдаров, став новыми землевладельцами Бенгалии и одновременно банкирами и лидерами индуистского ренессанса и социальной революции, произошедшей в начале XIX века. После того как все эти изменения были запущены, уже ничто не могло их остановить.

Все растущее использование английского языка в Бенгалии, Бомбее и Мадрасе — на самом деле повсюду, куда могли добраться служащие и торговцы Ост-Индской компании — оказалось не менее революционным фактором изменений. Один из самых лучших и способных молодых служащих компании Маунтстюарт Эльфинстоун абсолютно точно предсказал в начале XIX века, что, вводя английское образование в Индии, он и его коллеги в Радже Ост-Индской компании действительно «строили дорогу», по которой они смогут «вернуться домой». Открыв двери для западного образования, науки и литературы, поэзии революции и свободы, а также проповедей верности и уважения к властям, английский язык передал ключи молодым индийским умам, которые вскоре стали эхом голосов таких известных британских личностей, как Милтон, Берк, Милль, Морли и Гладстон. Ящик Пандоры уже нельзя было закрыть. Как сказал в 1833 году в своей речи, обращенной к парламенту, Томас Бабингтон Маколей, первый служащий Ост-Индской компании, ставший членом парламента, а также главный поборник введения образования на английском языке для индийцев:

Может так случиться, что общественное сознание индийского общества настолько расширится при нашей системе, что в какой-то момент оно перерастет эту систему; то есть мудрое правление может принести нашим подданным уровень образования, при котором они будут способны иметь лучшее правление; то есть, получив европейские знания, они смогут в будущем потребовать и европейские институты общества. Наступит ли когда-нибудь такой день, я не знаю… Но если он наступит, то это будет день, которым история Англии сможет гордиться больше всего.

Однако очень немногие англичане были такими просвещенными и либеральными, как Маколей, и большинство служащих Раджа старались завинтить крышку над индийскими устремлениями и надеждами как можно жестче, настолько, насколько это еще позволяло британское превосходство.

Сильные ветры евангелизма подули из Лондона в порты Ост-Индской компании — Калькутту, Бомбей и Мадрас после 1813 года, после отмены запрета на приезд и поселение миссионеров в Индии. Церковь Англии назначила своего первого епископа Калькутты, и он отплыл на восток в сопровождении трех архидиаконов, а также первой волны миссионеров методистской, баптистской и шотландской церквей, которые горели желанием помочь привести «невежественных язычников» к Иисусу Христу. Очень немногим индусам и мусульманам нравилось то, что им говорили миссионеры, призывавшие их «раскаяться» на коленях, чтобы спастись от «горения в аду». Однако многие индийцы стали посещать миссионерские школы и получали медицинскую помощь в миссионерских госпиталях. На самом деле и по сегодняшний день некоторые из лучших частных школ Индии управляются миссионерами из Америки, Австралии и Великобритании, также как и некоторые из лучших госпиталей страны. Общее число индийцев, перешедших в христианство, всегда оставалось намного меньше 1 % от населения страны. Кроме того, большинство этих людей стояли на самых низких ступеньках индуистской общественной лестницы или были самыми нищими мусульманами, они получили название «рисовые христиане». Только миссии Билли Грэма удалось достичь большего успеха на востоке Индии с членами племен Нага и Мизо, у которых не было никаких корней в какой-либо из двух индийских великих религиях. Мотивированные горячим желанием научить индийцев читать Библию, британские миссионеры стали пионерами в деле изучения многих современных индийских языков и составили первые двуязычные словари, а также учебники грамматики на маратхи, бенгальском, хинди, тамильском и телугу языках. Все эти труды христианских миссионеров нечаянно принесли огромную пользу светскому образованию в Индии и международному общению.

Индустриальная революция, рожденная в последнюю четверть XVIII века на фабриках и металлургических заводах Манчестера, вызвала так же много изменений в жизни индийского общества и ее экономики, как и в жизни самой Великобритании. Вера промышленников Манчестера в свободную торговлю и их мощное лобби в парламенте положило конец монопольному положению Ост-Индской компании после 1813 года, открыв Индию для целой армии ненасытных торговцев, ищущих новые рынки сбыта для своих в избытке произведенных товаров. Хлопковая ткань, произведенная на ткацких фабриках Манчестера, продавалась теперь по всей Бенгалии за половину или даже четверть цены, по сравнению со сделанной вручную хлопковой тканью «Дакка», совершив таким образом целую революцию в экономике Британской Индии и лишив работы миллионы индийских прядильщиков, ткачей и ремесленников на протяжении последующих нескольких десятилетий. Британский Радж не ввел никаких запретительных пошлин на британский импорт. В то время как Британия стремительно превращалась в более урбанизированное, индустриальное, «современное» общество, Индия все больше и больше отставала, теряя большую часть своих ремесленных мощностей, вынуждая миллионы безработных ремесленников возвращаться к обрабатыванию земли в попытке наскрести себе на скудное пропитание в переполненных деревнях. К концу XIX века Индия в действительности оказалась менее урбанизированной, чем она была в начале века. Более 90 % индийского населения, которое к тому же за это время значительно увеличилось, теперь целиком зависело от земли.

Однако технологические новшества, введенные в Индии новыми британскими «моголами», стимулировали позитивные и прочные изменения, последствия которых до сих пор помогают модернизировать Индию. Почта и телеграф, введенные в Индии наподобие британской почты и телеграфа во второй и третьей четверти XIX века, оказались, возможно, самыми большими объединителями страны за всю ее недавнюю историю. Что еще могло внушить концепцию Британской Индии как единого государства лучше, чем тот факт, что за посылку, отосланную за тысячу миль, нужно было заплатить столько же, сколько за посылку, отосланную по соседству. И как можно было узнать важные новости личного, делового или общественного характера быстрее, чем посредством волшебства передачи данных по серебряным проводам? Служба почты и телеграфа, интегрированная в единую систему британским Раджем после 1858 года, нечаянно стимулировала нарождающееся «национальное» единство отдаленных, часто несоизмеримых мышлений различных провинций Индии. Общаясь друг с другом, индийцы Бенгалии и Бомбея, Мадраса и Пенджаба осознали, что у них одинаковые страхи и устремления, одинаковые мечты и огорчения. Вскоре самые способные из них пришли к выводу, что пришло время объединиться. Они начали встречаться на постоянной основе, для того чтобы обсудить эти проблемы и свои планы, помогая таким образом друг другу найти разумные и реалистичные решения создавшихся проблем.

Железная дорога обеспечила идеальные возможности для проведения таких встреч лицом к лицу. Британия заработала огромные деньги на каждой миле стальных рельсов, забитых в индийскую землю, импортировав весь подвижной состав и рельсы за тысячи миль, с огромных сталелитейных заводов Бирмингема в Бомбей и Калькутту, обеспечив таким образом огромные барыши каждой британской компании, находящейся на этом долгом пути. Все же в исторической ретроспективе, каковой бы не была цена железной дороги и насколько бы непомерной она не казалась, ничто другое не оказало большего влияния и не оказалось более полезным для экономического роста Индии и ее развития, а также национального единства, чем железная дорога. Около пятидесяти тысяч миль железнодорожной инфраструктуры, построенной на индийской земле британскими имперскими предприятиями, стали модернизированной сетью железных дорог для независимой Индии, ее стальной основой, двигающей прогресс.

Индийцы, которые получили работу во всех институтах власти и экономики, построенных британским Раджем, стали, хотели они того или нет, агентами западного влияния и, как правило, «современности». Армия, ставшая самым большим из всех государственных институтов, не была исключением, хотя во времена британского Раджа ее намеренно старались сделать настолько «традиционной», насколько это было возможно, поскольку британские офицеры очень быстро уяснили, что изменения в армии часто заканчивались бунтами. Даже такие невинные с виду вопросы, как попытка упростить головные уборы и приказ сипаям из армии Мадраса побрить бороды, привели к восстанию в 1806 году. После этого политика невмешательства стала первым правилом командования в индийской армии, а также и во многих индийских коммерческих предприятиях. Брахманам и индусам других высших каст, служившим в огромной бенгальской армии, разрешалось готовить свою собственную еду, носить свои тюрбаны любым нравившимся им способом и не брить свои всклокоченные бороды, лишь бы они хорошо воевали и оставались верны присяге. К середине XIX века Ост-Индская компания вооружила и подготовила почти треть миллиона индийцев, чтобы воевать и подавлять других индийцев. Все они служили или непосредственно в провинциях, интегрированных в британский Радж, или в княжествах — союзниках британского Раджа, так называемых набобах-марионетках.

Единственным регионом, который смог избежать такой интеграции, стал Афганистан. Британские войска дважды отправлялись в поход через перевалы на северо-западной границе, каждый раз покоряя Кабул и «освобождая» его дворец, но они никак не могли нанести поражение или хотя бы усмирить неистово независимые пуштунские племена, населяющие это королевство отшельников. Пуштуны полностью уничтожили британскую индийскую армию во время первой, катастрофической для Британии, англо-афганской войны и британского резидента в Кабуле вместе со всем его эскортом во время второй англо-афганской войны. Все остальные, даже такие могущественные воины, как непальские гуркхи и сикхи из Пенджаба, оказались покоренными к середине XIX века. Сикхи заплатили очень дорого за свою землю — кровью самых смелых воинов, понеся самые высокие потери среди британских индийцев со времени окончания первой афганской войны, но к 1849 году весь Пенджаб был «окрашен в красный цвет», а это означало, что на карте появилось еще одно британское владение. Покорение сикхов произошло как нельзя вовремя для Британской империи, поскольку менее чем через десятилетие британское военное командование призвало их на помощь, чтобы вновь овладеть Дели.

К середине 50-х годов XIX века британское могущество было настолько велико, локомотивы британской индустрии двигались с такой скоростью и самоуверенностью, что, казалось, никто и никогда не сможет остановить их. Надменные управляющие Ост-Индской компании уже больше не утруждали себя притворством игры в набобов, и вышли из тени тронов, на которых сидели их марионетки, оказавшись на первом плане, полном великолепия суверенной власти, перед глазами индийцев всех классов общества. Выплаты пенсий экс-набобам были прекращены без всякого предупреждения, княжеские владения перешли под британскую юрисдикцию, другие государства, включая первого крупного индийского союзника Великобритании, страну самого царя Рамы — Ауд (сейчас это штат Уттар-Прадеш), просто аннексировали. Великая Ост-Индская компания, которая когда-то, по крайней мере, была верна своим контрактам и всегда держала свое слово, оказалась бесчестной, как последняя проститутка. Земли, которые никогда не обкладывались налогами со времен начала империи Великих Моголов, были узурпированы безбородыми британскими сборщиками налогов, приезжавшими за налогами во главе отрядов свирепых сипаев.

Древняя аристократия в долинах Ганга и центральной Индии кипела от ненависти и бессилия. Затем произошло следующее. Индусы, выходцы из высших каст, и правоверные мусульмане, которые заполнили ряды бенгальской сипайской армии, испугались того, что британские офицеры-христиане попытаются заставить их перейти в христианство или превратят их в неприкасаемых и неверных. Все это случилось после того, как им в 1857 году были выданы новые винтовки Энфилд с патронами, которые были смазаны животным жиром. Британские полковники и бригадиры отдали приказ своим солдатам откусывать кончики патронов, так нужно было по уставу, которые были смазаны, как думали индусы, коровьим жиром, а мусульмане полагали, что свиным. И в том и в другом случае это являлось анафемой и для индусов, и для мусульман. Каждый сипай, отказавшийся выполнять эти «кощунственные» приказы был лишен всех воинских знаков отличия и отослан домой, где он кипел от негодования и распространял лихорадку гнева на всю деревню или город, что стало происходить повсюду в самом сердце Северной Индии. К маю 1857 года, когда факел восстания вспыхнул в сипайских частях, расквартированных в городе Меерут к северу от Дели, весь Ауд и сам Дели представляли собой бочку с порохом в ожидании взрыва. В течение последующего месяца последний из Моголов был возведен на трон, а Лукнов и Канпур были в огне. Началась Индийская война, которая превратится в ожесточенный расовый пожар огромных размеров, что будет бушевать на протяжении целого года.

Британская победа в 1858 году стала победой западной современной цивилизации над страстными устремлениями индийской аристократии и традиционными религиозными устремлениями индийцев вернуться к прошлому. Они не хотели просто восстановить разлагающуюся и умирающую империю Великих Моголов во всей ее славе, они хотели вернуть прошлое, символами которого для них были махараджа Шиваджи, ненавидевший всех Моголов, Маратхская Конфедерация и сам царь Рама. Это был золотой век индуистского мифа, когда боги чудесным образом ходили по земле, чтобы спасти благочестивых молящихся от демонской темноты. Все эти несовместимые эпохи и мечты, разделенные веками или тысячелетием, каждая из которых со своим отрядом верных сторонников, сжимающих в руках разорванные знамена былой славы, Моголы в Дели, Маратхи в Канпуре, Набоб Ауда со всеми своими придворными из Лукнова — все они находились на расстоянии менее дневного похода друг от друга. Но никто из них никогда так и не смог совершить этот поход на помощь друг другу. Это произошло потому, что они были разделены непреодолимой пропастью веры и доктрин, которые научили их ненавидеть и не доверять друг другу, помня крики ужаса и поля древних битв, залитые кровью их предков, которые так никогда и не поняли простую истину: для того чтобы быть свободными от иноземного правления, «индийцы» должны осознавать, что они все в первую очередь индийцы, а не брахманы или раджпуты, афганцы или Моголы. Такое мышление и было частью современной цивилизации.

Британцы были также во многих отношениях разделены между собой. Каждая из их армий в Бенгалии, Бомбее и Мадрасе имела свое собственное, отдельное от других командование. В Индии служили и работали парни из Йоркшира и Вестминстера, ребята из Глостера и Оринджа. Там были шотландцы и валлийцы, фабриканты из Манчестера и коммерсанты из Лиденхолла. Но все они считали себя британцами. Как только им бросали вызов, и на небе вспыхивало зарево мятежа, все региональные различия тут же исчезали, а различные диалекты бледнели в своей незначительности по сравнению с огромным вызовом, брошенным «неверными туземцами», который объединял всех британцев в одно целое, похожее на пулю. Новые винтовки Энфилда помогли им одержать победу, поскольку они стреляли быстрее и точнее, чем устаревшие мушкеты сипаев. Телеграф оказал им неоценимую помощь, успев молниеносно передать предупредительное слово «мятеж» от Агры до Калькутты, до того как его серебряные нити были перерезаны бунтовщиками. Затем Калькутта притормозила британский флот со свежими войсками, которые направлялись в Китай для участия в Опиумной войне как раз в тот момент, когда флот пересекал Бенгальский залив. Лондон же ни на минуту не колебался послать еще войска и еще винтовки, и еще, еще… до тех пор, пока все, что нужно для победы, не было сделано. Пока война не была выиграна.

Британия не могла потерять Индию, так как к середине XIX века Индия стала намного больше, чем просто аванпост Ост-Индской компании. Она стала империей по размеру своей территории в десять раз большей, чем сама Великобритания, целый континент, кишащий бесчисленными миллионами людей, чьи потребности в британских товарах были просто неисчислимы. Индия была миром «потерянных и загубленных душ», которые должны были быть «спасены». Она была девственным полем бескрайнего размера, способным поглотить время и таланты младших сыновей из лучших семей Британии, у которых реально не было никаких перспектив найти достойную работу у себя на родине. Индия стала неким далеким вызовом, на основе которого в обществе возникали мечты и мифы, и вскоре она стала самым ярким бриллиантом в короне Британской Империи. Британия была готова заплатить любую цену за то, чтобы вернуть Индию в свое лоно, особенно если учесть тот факт, что все расходы, связанные с восстанием, были впоследствии взысканы с самой Индии, с ее земли, налоги на которую в последующее десятилетие были увеличены. Однако Ост-Индская компания также была вынуждена заплатить за все происшедшее, так как война унесла слишком много британских жизней, чтобы оставить для компании все без последствий. Британский парламент и Корона сделали из Ост-Индской компании козла отпущения. 1 ноября 1858 года вице-король, лорд Каннинг, зачитал в Аллахабаде декларацию королевы Виктории, объявляющую о том, что Ее Королевское Величество (и парламент) принимают на себя полную ответственность за управление Индией, и что Ее Величество выражает торжественное пожелание, чтобы все князья и народы Индии «могли наслаждаться таким уровнем благополучия и таким уровнем общественного прогресса, которые только возможны при условии сохранения внутреннего мира и правильного государственного управления… В их благополучии будет наша сила, в их удовлетворенности наша безопасность и в их благодарности наша лучшая награда».

 

Революции и реформы молодой Индии

Однако для самой Индии время непосредственно после окончания этой ужасной войны не принесло ни благополучия, ни удовлетворенности, и, определенно, никакой благодарности по отношению к Великобритании. В начале был только горький привкус ужасного поражения, запах смерти и еще больше смертей, так как бесчисленных «ниггеров Пандейев», которых вылавливали отряды британских линчевателей, привязывали кдулу орудий и затем производили выстрел, их тела просто разрывало на куски. Лорд Каннинг был христианином и аристократом настолько, что он простил своих несчастных поверженных врагов, но благородная амнистия, которую он объявил, вызвала у его соотечественников, проживающих в Индии, только презрение по отношению к нему. В результате, на протяжении всего оставшегося срока пребывания его в должности вице-короля они с усмешкой называли его «Милосердие» Каннинг. Очень немногие англичане могли забыть то, как белые женщины были практически разорваны на куски, после чего их телами были буквально забиты колодцы Канпура, или то, как Нана Сахиб коварно приказал вырезать остатки британского гарнизона, после того как он сдался, хотя им обещали сохранить жизнь и свободный проход вниз по реке. Те немногие индийцы, которые смогли пережить безжалостное сжигание ни в чем не повинных деревень в долине Ганги отрядом британских головорезов-мстителей под предводительством полковника Нейла, вряд ли когда-либо смогут забыть расовую ненависть и жестокость британцев. Раны оказались слишком глубокими, чтобы исчезнуть из коллективного сознания обеих сторон, даже после того, как показалось, что они уже зарубцевались. Еще долго после того, как кровопролитие прекратилось, страшные воспоминания были живы в памяти народа и шепотом передавались из поколения в поколение.

Девяносто лет британского Раджа не хватит на то, чтобы изгнать эти ужасные воспоминания. Никогда более британцы не доверят оружие ни одному брахману или кшатрию из Бенгалии и Ауда. Только «воинственные расы» будут теперь привлекаться для службы в индийской армии, реорганизованной британской Короной — сикхи и мусульмане из Пенджаба и Северо-западной пограничной провинции, гуркхи из Непала и раджпуты, которые сохранили свою верность Британии во время войны. Теперь преданность стала единственным тестом на «боевую пригодность», хотя британские социологи все же попытались также ввести политику страха и ненависти с неким фасадом псевдонаучной рациональности. Вновь созданные полки британской Короны формировались уже без разбора, не обращая внимания на расы, касты и регионы, чтобы никто из солдат уже никогда бы не откликнулся на призыв к восстанию индуистов, мусульман или сикхов. Однако даже если бы солдаты индийской армии поднялись как один, все передовое вооружение — пулеметы и пушки, а позднее танки и самолеты — находилось строго в белых британских руках, чтобы таким образом держать туземные войска в страхе. Никогда больше британский Радж не будет чувствовать себя полностью в безопасности. Лучшие парни империи смело отправлялись на Восток, чтобы взять на себя «бремя белого человека», занимая должности магистратов, сборщиков налогов, судей, строителей империи, носителей яркой мантии христианских ценностей западной цивилизации, в стране, покрытой темнотой язычества и погруженной глубоко в болото выродившихся суеверий и коварной лени.

Молодая Индия ответила новому Раджу с его более строгим, жестоким и подозрительным характером, вначале осторожно отступив, чтобы залечить самые тяжелые из своих ран. Путь вооруженной революции оказался безнадежным. Никогда вновь революция такого масштаба, как Индийская война 1857 года, не произойдет в стране. Некоторые несгибаемые боролись до последнего, включая пешву Нану Сахиба, который, очевидно, сумел бежать в джунгли Непала, и индийскую Жанну д'Арк, рани княжества Джханси, Лакшми-Баи, которая погибла в бою с британцами. Были и другие: один из них объявил себя министром Шиваджи II и возглавил отряд всадников-маратхов, который преследовали британские войска, в конце концов их настигли и всех убили. Однако большинство индийцев, столкнувшись лицом к лицу с реальностью подавляющей огневой мощи британцев и собственного бессилия перед ними, осознали необходимость поиска других путей в будущее, если их родина вообще имела какое-либо будущее. В полном боли мраке, наступившем после этого ужасного поражения, ко многим молодым индийцам начало приходить понимание того, что прежде, чем скинуть оковы британского правления, самим индийцам нужно будет объединиться. А чтобы достичь такого объединения, им нужно будет изменить свое сознание.

По крайней мере так это выглядело для самых талантливых молодых индийских интеллектуалов, получивших английское образование, сторонников прогресса из Калькутты, Бомбея и Мадраса, большинство из которых принадлежало к новоиспеченному среднему классу, в основном индуистских заминдаров и ростовщиков, мечтавших стать учителями, адвокатами, редакторами газет или антрепренерами. Все они стали наследниками политики лорда Маколея, в результате которой возникло новое поколение людей, которых можно было назвать англо-индийцами, «индийцы по крови и цвету кожи», но «англичане по предпочтениям, воззрениям, морали и интеллекту». Многие действительно стали примерными «англичанами», превратившись в британских коллаборационистов, довольствовавшихся малым, оставаясь в самом низу британской иерархической лестницы или в служебных помещениях частных особняков и клубов, проживая тихую, спокойную жизнь в относительном комфорте. Клерки и носильщики, станционные смотрители и заварщики чая нового британского Раджа, некоторые из них даже помогали управлять самыми главными учреждениями страны, банками, бухгалтерскими фирмами, монетными дворами и моргами. Однако некоторых такая, похожая на слегка теплую овсяную размазню, жизнь не устраивала. Им требовалось от жизни намного больше, и они были готовы испытать свой характер.

Лучшим из них стал Махадев Говинд Ранаде (1842–1901). Будучи лучшим студентом выпуска, он закончил один из трех недавно созданных британских университетов и, успешно продвигаясь по карьерной лестнице, стал судьей Верховного суда в Бомбее, а также одним из основателей Индийского национального конгресса. Брахман из Пуны, Ранаде, несмотря на все свое английское образование и карьеру, никогда не забывал, что его земля была землей Шиваджи еще задолго до того, как Маколей прибыл в Индию. Он посвятил все свободное время помощи в модернизации и реформе индуистской веры, он улучшил положение женщин в индуистском обществе, он учил целые поколения учеников желанию посвятить свою жизнь и труд обновлению и реформированию своей страны, для того чтобы Индия могла крепко стоять на двух ногах своей собственной культуры, свободной от иноземного правления, где современные индийские лидеры были бы не менее профессиональны и справедливы, чем британские чиновники, которые относились к своим индийским коллегам с таким презрением. Самым выдающимся учеником Ранаде был Гопал Кришна Гокхале (1866–1915), который тоже был брахманом, рожденным в Пуне. Он был настолько эрудирован и сдержан в своих суждениях, что смог пробыть на посту президента Индийского национального конгресса целое десятилетие, до самой смерти, и стал ведущим неофициальным индийским советником британского госсекретаря по делам Индии, члена либеральной партии Джона Морли (1906–1910). Он также был одним из самых смелых критиков индийского правительства в Калькутте, являясь членом законодательного совета правительства. Он был «политическим гуру» Махатмы Ганди.

Умеренные англофильские воззрения Ранаде и Гокхале должны были напомнить всем британским сборщикам налогов, судьям, губернаторам и вице-королям об обещаниях, данных их королевой в своей королевской декларации 1858 года, когда Великобритания взяла на себя ответственность за управление Индией.

Мы объявляем следующее нашей королевской волей и пожеланием, чтобы никому не были отданы предпочтения и никого не притесняли по причине их религиозных убеждений и веры, но всем должна быть предоставлена одинаковая и беспристрастная защита закона; и мы строго поручаем и предписываем всем, кто занимает должность под нашей властью, удерживаться от каких-либо вмешательств в религиозные дела любого из наших подданных… И также нашей волей является то, что повсюду, где возможно, наши подданные любой расы и веры должны иметь право на работу в учреждениях, находящихся у нас на службе, если они имеют достаточную квалификацию для выполнения своих обязанностей, основанную на образовании, способностях и честности.

Другие молодые индийские лидеры, такие как брахман из Пуны Бал Гангадхар Тилак (1856–1920), заняли гораздо более воинственную антибританскую, по существу своему ортодоксальную индуистскую, но одновременно с этим революционную позицию, настаивая на том, что «Шва-радж (самоуправление или свобода) есть моим правом с рождения и я должен иметь ето». Локаманья (почитаемый людьми) Тилак и многие из его учеников выучили английский достаточно для того, чтобы использовать его против британской бюрократии каждый раз, когда они попадали в суд или полицейский участок, однако, лейтмотивом их послания британцам была простая, но жесткая мысль «Проваливайте из моего дома и отдайте мне ключ, перед тем как уйти». Они решили, что свобода важней реформ, в то время как Ранаде и Гокхале заявляли о том, что до того как Индия будет поистине готова к обязанностям, связанным с самоуправлением, крайне важно, чтобы все индийцы научились относиться друг к другу более гуманно, соблюдая равенство религий, полов, каст и неприкасаемых. Индийский плюрализм и историческое наследие, состоящее из множества конфликтов, был использован британской бюрократией, хотя и не слишком искусно, каждый раз, когда вставал вопрос о большей свободе для индийцев.

Не то чтобы все англичане, даже те, которые состояли на государственной службе, были враждебны по отношению к растущим устремлениям индийцев к свободе. Подлинным «отцом» Индийского национального конгресса был в действительности британец, Алан Октавиан Хьюм, который посвятил большую часть своей жизни созданию и работе Индийской гражданской службы. В 1883 году в своем обращении, адресованном выпускному классу университета Калькутты, он призвал студентов думать «с точки зрения всей нации». Он писал следующее: «Вы соль земли… И если даже среди вас, элиты, нельзя найти пятьдесят человек, имеющих достаточную силу самопожертвования, достаточной любви и гордости за свою страну, достаточного подлинного, бескорыстного, идущего от сердца патриотизма, чтобы взять в свои руки инициативу… тогда нет для Индии надежды… так как для того, чтобы обрести свободу, вы сами должны научиться наносить удар». Лорд Рипон, член либеральной партии, занимавший тогда должность вице-короля Индии, а также его мужественный помощник, сэр Кортни Ильберт, едва избежали линчевания толпой разъяренных англичан Калькутты, которые считали их «изменниками рода своего» за то, что те пытались ввести равенство перед законом для индийцев и англичан во всей Бенгалии. Не менее прямолинейные британские либералы, такие как сэр Генри Коттон и сэр Уильям Уэддерберн, оба занимавшие должность президента Индийского национального конгресса на ранних этапах его существования, посвятили все свои силы и состояния делу помощи в вопросе утверждения Индией в ее требованиях того, чтобы ее граждане имели такие же права, привилегии и свободы, как и все другие британские подданные. Однако они были скорей исключением из правила общего безразличия или злобного презрения, которое многие англичане, служащие в Индии, испытывали по отношению к большинству образованных индийцев, с которыми они сталкивались в последние десятилетия XIX века. Британские правители, в общем, были намного более предрасположены к мусульманам, как к аристократии, так и к крестьянам. Возможно, это произошло потому, что они были менее «испорчены» английским образованием и великими ожиданиями, которое это образование вселило в молодых индуистских бенгальцев. Возможно, они сознательно намеревались найти союзников в лице индийских мусульман, которые составляли четверть населения страны. Британские бюрократы всегда настаивали на том, что они защищали интересы могущественных мусульманских князей и безмолвной крестьянской массы мусульман, в то время как назойливые валлахи Индийского национального конгресса (конгрессмены) обвиняли британцев в безразличии к требованиям, нуждам и политическим устремлениям индуистской части населения. Выучили ли они древнюю игру divide et impera (разделяй и властвуй), изучая историю древнего Рима, или это просто было продолжение старой игры в набобов, которой они так хорошо овладели? Может, они действительно были альтруистами, которые хотели остаться в Индии только для того, чтобы предотвратить резню между индусами и мусульманами? Скорей всего, их мотивы были сложной смесью всех этих элементов.

В любом случае, еще до окончания XIX века стали слышны голоса мусульманских сторонников прогресса. Самым мощным из них был голос сэра Саида Ахмад-хана (1817–1889), основателя Англо-восточного мусульманского университета в городе Алигарх, который настаивал на том, что Индийский национальный конгресс не представляет голос мусульманской «четверти» индийского населения. В 1888 году в Мееруте сэр Саид заявил следующее:

Давайте представим себе, что все англичане и вся английская армия покидают Индию, забрав с собой все их пушки и все их первоклассное вооружение и вообщевсе, что им принадлежит, тогда встает вопрос: кто будет править Индией? Возможно ли, что в сложившихся обстоятельствах две нации, магометане и индусы, смогут сидеть на одном троне и обладать одинаковым количеством власти? Ответ на это вопрос — абсолютно нет. Обязательно произойдет так, что одна нация завоюет другую… Теперь предположим, что англичан уже нет в Индии и, что одна из наций Индии покорила другую, или индусы покорили магометан, или магометане покорили индусов. В тот же момент какая-либо другая европейская нация… нападет на Индию… Всем хорошо известны эти могущественные королевства Европы… их правительства намного хуже, нет, неправильно сказано, их правительства хуже вне всякого существующего сравнения, чем британское правительство. Поэтому необходимо ради сохранения мира в Индии и ради дальнейшего прогресса в Индии, чтобы английское правительство осталось здесь на многие годы — вообще навсегда!

Это самое раннее заявление того, что много позже назовут «теорией двух наций», было очень тепло встречено британскими офицерами и их мусульманскими солдатами, которые услышали эту речь на историческом плаце для парадов, где начался Великий мятеж 1858 года. Неудивительно, что университет в Алигархе, основанный сэром Саидом, впоследствии знаменитый Мусульманский университет, стал интеллектуальной колыбелью Мусульманской лиги, созданной в 1906 году, а четырьмя десятилетиями позднее — и самого Пакистана.

Некоторые молодые мусульмане, особенно шииты из Бомбейского округа, активно посещали первые заседания Индийского национального конгресса и по крайней мере один из них, судья Бадрудин Тьюбджи, будучи президентом конгресса, в 1887 году заявил: «Я абсолютно не понимаю, почему мусульмане не должны работать плечом к плечу со своими соотечественниками других рас и вероисповеданий ради общего блага». Но его голос был так одинок среди индийских мусульман, что он скорей напоминал одинокий голос Хьюма в плотных рядах британских бюрократов, которые были абсолютно не согласны с его воззрениями. В 1905 году британские бюрократы, которые отдавали свои предпочтения скорее мусульманам, чем индусам, а также мусульмане из Алигарха и Дакки восторженно встретили решение британского правительства под руководством лорда Керзона о разделе Бенгалии. Граница, которая прошла совсем рядом с Калькуттой, к востоку от нее, создала новую провинцию Британской Индии под названием Восточная Бенгалия и Ассам, где мусульмане составляли большинство населения, а административным центром провинции стал город Дакка (сегодня это столица Бангладеш). Оставшаяся половина бывшей провинции получила название Западная Бенгалия и включила в себя территории, которые сегодня составляют индийские штаты Бихар и Орисса, таким образом превратив индусов, говорящих на бенгальском, в лингвистическое меньшинство в этой вновь созданной западной провинции. Индусы, говорящие на бенгальском языке, были крайне возмущены. На самом деле, большинство индусов и, определенным образом, большинство членов Индийского национального конгресса рассматривали этот первый раздел Бенгалии как доказательство коварства британцев. В ответ Индийский национальный конгресс начал движение народного бойкота британских товаров. По всей Западной Бенгалии запылали костры, на которых горела ткань из Манчестера — символические алтари политического протеста, жертвующие товары ненавидимого британского Раджа древним индуистским богам. Положительной стороной бойкота стало то, что с этого самого времени возникло и набрало силу движение Шва-деши (из нашей страны), которое стало поддерживать производство местных товаров от хлопка и спичек до стали и чугуна. Молодые индийские бизнесмены, в авангарде которых находились парсийская семья Тата, индуистская семья Бирла и семья Сарабхай из Ахмадабада, стали убежденными сторонниками Индийского национального конгресса и его умеренного руководства, в среде которого взошли две яркие политические звезды, это были два необыкновенных адвоката из Западной Индии: мусульманин по имени Мухаммад Али Джинна (1876–1948) и индус по имени Мохандас Карамчанд Ганди (1869–1948).

Ганди и его жена Кастурбай

emp1

Мухаммад Али Джинна

emp1

 

Влияние Махатмы Ганди

Ганди вернулся из Южной Африки в 1906 году для того, чтобы принять участие в работе Индийского национального конгресса в Калькутте. На этом съезде Гокхале произнес речь, которую Джинна помог написать для болеющего парсийского президента Индийского национального конгресса Дадабхая Наороджи (1825–1917). Призыв Ганди от имени южно-африканской индийской общины, находящейся в довольно тяжелом положении, был тепло принят конгрессом, благодаря сильной поддержке Гокхале и популярности, которую получило недавно созданное Ганди движение под названием Сатьяграха (стремление к истине), и которое должно было вот-вот начаться в Трансваале. Ганди отправился в Южную Африку в 1893 году в качестве адвоката для того, чтобы представлять там ведущую фирму индийских мусульман, но вскоре он пережил ужасный психологический шок, в результате вопиющего акта жестокой расовой дискриминации, проявленной по отношению к нему: его выбросили из вагона первого класса, куда он купил билет, только из-за того, что у него был другой цвет кожи. Холодная и горькая ночь, которую Ганди провел в размышлениях о том, что с ним произошло, изменила его жизнь, а впоследствии и курс Индийского национального конгресса. В деле создания революционной тактики борьбы против южно-африканской дискриминации и ненависти Ганди вдохновляли ранние концепции христианства, такие как любовь и аскетизм, а также недавняя борьба такого гения, как Лев Толстой.

Он организовал Индийский национальный конгресс в Южной Африке и подвиг общину поселившихся там индийцев на героическое, но ненасильственное сопротивление «Черному законодательству», введенному правительством Трансвааля. Ганди вернулся в Индию перед началом Первой мировой войны. Он больше не одевался в костюмы с улицы Севил Роу в Лондоне, где продавалось самое дорогое мужское платье в мире, а начал носить (дхоти), одежду бедных индийских крестьян, и питаться тем же, чем и они. Он решил вернуться к древнему ведическому верованию в «Реальность» и «Правду», сделав слово Сатья ключевым в названии революционного движения, которое он возглавил, связав его довольно сложным способом с джайнистским, буддистским, а позднее и с индуистским понятием ненасилия, ахимса, которое он также называл «Любовь». Соединив Правду и Любовь, заявлял Ганди, «можно сдвинуть мир». И он его сдвинул.

Бессмысленность Первой мировой войны помогла Махатме (Великая Душа) Ганди убедить многих его последователей в том, что западная цивилизация была «дьявольской». Вся могущественная структура урбанистического, индустриального общества, настаивал Ганди, была жестокой, репрессивной, чудовищной машиной, которая разрушала человеческие души и уничтожала все хорошее и прекрасное, что существовало в природе. Подобно Генри Торо и Льву Толстому он выступал за самый скромный образ жизни, что сильно приблизило его к большинству индийского народа, по большей части проживающего в деревне и ведущего более чем скромный образ жизни. Его призыв был настолько традиционно индуистским в большинстве аспектов, что на него начали смотреть скорей как на йога или садху, миллионы индусов поклонялись ему как махатме.

Большинство англичан и мусульман считали Ганди не совсем понятным для себя и определенно не очень привлекательным. Британский государственный секретарь по делам Индии во время Первой мировой войны, член либеральной партии Эдвин Монтегю считал его «троцкистом» и «мечтателем», абсолютно не осознавая того огромного влияния на народные массы, которым обладал Ганди, проповедуя свои идеи настолько простым способом. В отличие от Ганди, Мухаммада Али Джинну, который к этому времени возглавил Мусульманскую лигу, британцы к середине Первой мировой войны считали одним из самых талантливых молодых лидеров Индийского национального конгресса, считалось, что он даже более блестящий политик, чем вице-король лорд Челмсфорд. «Конечно, очень жалко, — признался Монтегю в своем дневнике после встречи с Джинной, — что у такого великого человека нет никаких шансов на то, чтобы управлять своей страной». Все же в 1916 году казалось, что Джинна был близок к тому, чтобы стать лидером объединенного национального движения, которое бы включало в себя Индийский национальный конгресс и Мусульманскую лигу, и чье совместное требование, «Пакт», провести конституционные реформы после окончания войны он помог составить. Кроме того, Монтегю официально заявил в парламенте в середине 1917 года о том, что «политика правительства Его Величества, с которым правительство Индии полностью согласно, это увеличение участия индийцев в каждом административном органе и постепенное развитие институтов самоуправления с целью достижения прогресса в деле создания в Индии ответственного правительства». Все это было похоже на то, что статус доминиона для Индии только ожидал окончания войны.

Однако окончание войны принесло в Индию только еще более ужасные репрессии, вызванные введением военного положения. Закон Роулетта, который Ганди заклеймил «Черным законом», продлил отмену гражданских свобод и правовых гарантий, введенных в военное время, став первым законом, принятым правительством Индии после окончания войны. «Фундаментальные принципы справедливости были вырваны с корнем, а конституционные права людей нарушались в то время, когда уже не существовало никакой опасности для государства», — писал Джинна лорду Челмсфорду в своем письме с просьбой о его отставке из Законодательного собрания. «Эти нарушения совершались излишне капризной и абсолютно некомпетентной бюрократией, которая не отвечала перед народом и не осознавала реального положения дел». Ганди призвал индийцев молиться и поклясться никогда не подчиняться этим гнусным законам. Марши протеста и забастовки движения Сатьяграха проходили от Бомбея до Дели, от Бенгалии до Пенджаба.

В апреле 1919 года к битве присоединился Амритсар, где городской парк Джаллианвала-багх, расположенный менее чем в полумиле от Золотого Храма сикхов, стал наполненным болью местом рождения индийского революционного национализма. Реджинальд Дайер, обезумевший британский бригадный генерал, отдал своим солдатам гуркхам и белуджам приказ открыть огонь без предупреждения по тысячам безоружных людей, оказавшихся в западне окруженного стенами парка в тот момент, когда они праздновали индуистский весенний фестиваль Вайсакхи.

Позднее он заявил, что действовал таким образом для того, чтобы «произвести необходимый моральный эффект». Он убил около 400 абсолютно невинных людей и ранил, по крайней мере, 1200, затем быстро вывел своих солдат, у которых заканчивались патроны, из Джаллианвала-багха, оставив бедных, стонущих, умирающих людей, разбросанных по всему парку, без медицинской помощи. Лорд Челмсфорд объявил такие действия просто «ошибкой суждения, повлекшей за собой временные последствия». Монтегю по крайней мере хоть настаивал на немедленном отзыве и досрочной «отставке» Дайера. Но британская Палата лордов собрала для него внушительную сумму денег, чтобы выразить свою признательность Дайеру за его «отважную службу» британской Короне, выдав в качестве награды деньги и украшенный драгоценными камнями меч, на котором была выгравирована надпись «Спаситель Пенджаба». Бойня в Джаллианвала-багхе произвела огромный моральный эффект на всю Индию, убедив многих умеренных лидеров Индийского национального конгресса в том, что постепенной конституционной эволюции власти уже было недостаточно. На протяжении всей войны индийцам говорили, что Британия и ее союзники воевали против прусского «варварства» и «политики запугивания». Теперь же британцы вели себя не лучше пруссаков; даже хуже, с точки зрения индийцев.

Ганди начал свою первую общенациональную Сатьяграху в августе 1920 года. Он призвал индийцев по всей стране бойкотировать британские товары, британские суды, британские школы, британские почести, британскую работу, короче, лишить огромную, чудовищную машину империи индийской поддержки до тех пор, пока она не встанет. Он также пытался привлечь на свою сторону массы индийских мусульман наравне с индусами, приняв на вооружение панисламистские требования от имени понесшего поражение в Первой мировой войне турецкого Халифата, сделав, таким образом, первый шаг в этом направлении внутри своего движения. Он призвал своих учеников принять страдания, навлекать своим поведением арест, если нужно без страха смотреть смерти в лицо и не прибегать в ответ к насилию. «Ни одна страна в истории не могла подняться без очищения огнем страданий», — напоминал индийский лидер миллионам, которые присоединились к его революции. «Мать страдает ради того, чтобы ее ребенок мог жить. Для того чтобы выросла пшеница, зерно пшеницы должно погибнуть. Жизнь выходит из смерти. Сможет ли Индия когда-либо выйти из своего рабства, не выполнив этот вечный закон очищения?» Десятки тысяч людей заполнили тюрьмы Британской Индии на протяжении менее года. Вся Индия, казалось, превратилась в одну гигантскую тюрьму к концу 1921 года в ответ на призыв Махатмы. Затем, всего несколькими месяцами позже, весной 1922 года, разъяренная толпа сатьяграхистов сожгла две дюжины индийских полицейских, находившихся внутри их собственного участка в городишке Чаури-Чаура, превратив его в огромный погребальный костер. Когда эти ужасные новости стали известны Ганди, он публично признал, что совершил «ошибку гималайских размеров», предположив, что его безграмотные последователи были в действительности достаточно очищены и дисциплинированы для того, чтобы проводить массовые мирные протесты. Генерал Махатма объявил об окончании своей кампании, оставив многих своих самых пылких молодых сторонников, находящихся за решеткой, удивляться тому, зачем же они нарывались на арест ради такого лидера. Сам Ганди удалился в свой ашрам — деревенскую общину, где он ткал и прял, посвящая свое время и таланты на протяжении большей части последующего десятилетия своей «конструктивной программе» социально-экономических реформ, которые включали в себя работу во имя «поднятия» неприкасаемых, которых Ганди называл Хариджаны (дети божьи). Он больше не проведет ни одной кампании Сатьяграхи вплоть до Соляного марша в 1930 году.

Разочарование Джинны тем, как Ганди, по его мнению, нереалистично, иррационально и непредсказуемо руководил Индийским национальным конгрессом после 1920 года, привело к тому, что вначале он вообще отошел от политики, но позднее вернулся, однако уже в качестве президента более воинственно настроенной и сепаратистской Мусульманской лиги. Другие консервативные политические лидеры-англофилы, индусы и парси, покинули ряды Индийского национального конгресса для того, чтобы основать новую, Либеральную партию, совсем небольшую по размеру, или другие похожие крошечные политические группы, которые имели некоторое влияние в правительственных кругах, но не имели абсолютно никакого влияния в обществе. Пандит Мотилал Неру (1861–1931), отец, дед и прадед трех премьер-министров независимой Индии, организовал свою свараджистскую партию как фракцию внутри Индийского национального конгресса, таким образом дав возможность прагматично настроенным политикам, таким как он сам и Ч. Р. Дас, получить место в новой Центральной ассамблее «Парламенте» Британской Индии. Там они имели возможность в полной мере информировать вице-короля и других британских чиновников обо всех проблемах, существующих, с их точки зрения, в стране и о том, что необходимо сделать, чтобы их исправить. Мотилал, брахман из Кашмира, будучи президентом Индийского национального конгресса, также был одним из самых богатых его спонсоров. Он передал в дар конгрессу свой великолепный дом в Аллахабаде, ставший штаб-квартирой организации, и помог подготовить своего единственного сына Джавахарлала (1889–1964) к тому, чтобы он смог унаследовать руководство партией и нацией. Будучи космополитичным, аристократичным адвокатом, не менее элегантным в своем платье и манерах, нежели мистер Джинна, Мотилал сначала, так же как и Монтегю, абсолютно не воспринимал Ганди, но позже он изменил свое отношение к Махатме, в значительной степени благодаря тому восхищению, которое революционный идеализм Ганди вызывал у его сына.

Мотилал Неру возглавил престижный комитет, создавший конституцию для Индийского доминиона в 1928 году, которая стала светским, демократическим отражением парламентской системы Великобритании. Джинна и возглавляемая им Мусульманская лига настаивали на большем количестве гарантий для мусульман в качестве платы за их поддержку проекта конституции, выдвинутого комитетом Неру. С другой стороны, Джавахарлал и другие молодые, радикально настроенные лидеры Индийского национального конгресса, среди которых также был Субхас Чандра Бос из Бенгалии, считали рекомендации Мотилала слишком консервативными и поставили себе цель добиться полной независимости страны (Дурна Сварадж). Махатма в это время был далек от всего этого, предпочитая прясть свой хлопок, ожидая, когда его вновь призовут возглавить следующую Сатьяграху. Неспособность Мотилала организовать поддержку своей конституции широким спектром индийских политических партий обрекла ее на преждевременную кончину.

Семья Неру, Мотилал Неру сидит в центре

emp1

В 1930 году Ганди во главе отряда верных учеников отправился из своего ашрама на реке Сабармати в Гуджарате к побережью, неподалеку от селения Данди, где они стали добывать «незаконную» соль, бросив вызов монополии британской империи на добычу и продажу соли, которую можно было купить только в правительственных магазинах и которая облагалась очень высоким налогом на территории всей Британской Индии. Вскоре миллионы последовали примеру своего Махатмы и вновь в течение всего нескольких месяцев британские тюрьмы оказались забитыми до отказа. По совету Джинны британский премьер-министр, член лейбористской партии Рамсей Макдональд, в декабре того же года созвал в Лондоне первую из целой серии конференций круглого стола, призванной адресовать и найти решение конституционных проблем Индии. Князья, мусульмане, либералы и британские чиновники во всем своем великолепии провели встречу, в то время как Ганди и многие другие политические лидеры находились в тюрьме. Индийский национальный конгресс не был представлен на первой Лондонской конференции, что было равносильно попытке поставить Гамлета без участия в нем принца Датского. Нетрудно догадаться, что, в результате, это продолжительное и дорогостоящее мероприятие с треском провалилось.

На следующий год вице-король лорд Ирвин освободил Ганди и встречался с ним до тех пор, пока они не достигли перемирия, так называемого «Пакта», который дал возможность Махатме по доброй воле отплыть в Лондон для участия там в работе второй конференций в качестве единственного представителя Индийского национального конгресса. Эта поездка оказалась тщетным жестом, так как мусульмане и многочисленные князья предъявляли множество требований, так же как и англо-индийцы, сикхи, неприкасаемые, либералы и чиновники британской администрации. Каждый из них требовал себе гарантий, обеспечивающих их бесценные конституционные права. Ну конечно, как могли столь разные, непримиримые, испытывающие крайнюю неприязнь по отношению друг к другу группы людей, представляющие интересы определенных слоев общества достичь договоренности по какому-либо вопросу, да еще в течение дней, недель или даже месяцев? Они бы не смогли ни о чем договориться даже и за десять лет. Конечно, это было абсолютно невероятно. Поэтому Ганди вернулся в Индию в свой ашрам и многими годами позже начал «конструктивную программу», надеясь перестроить мир по образу и подобию своей деревенской общины — индусского варианта примитивного христианского коммунизма. «Реальным „бременем белого человека“, — заявлял Ганди, — является сопротивление лицемерию, которое съедает его. Пришло время белым людям научится относиться ко всем другим людям как к равным… „Относитесь к ближнему своему так, как бы вы хотели, чтобы относились к вам.“ Или они понапрасну используют имя Того, кто сказал это? Неужели они выбросили из своего сердца Того, кто дал миру это послание?»

Провал конференций Круглого стола стал предвестником раздела Индии, так как пропасть между революционно настроенными националистами, возглавляющими Индийский национальный конгресс, и намного более консервативными мусульманами, а также еще более консервативно настроенными князьями оказалась настолько большой, что преодолеть ее было просто невозможно. Либеральные и лейбористские политические лидеры Британской империи оказались достаточно мудрыми и дальновидными для того, чтобы осознать тот факт, что годы, если не дни, британского правления в Индии были сочтены. Однако представители консервативной партии Тори, такие как Биркенхед и Болдуин, отказывались принимать этот факт как неизбежность, а Уинстон Черчилль думал так до самого последнего дня своей жизни. Но, в действительности, к середине 30-х годов единственным реальным вопросом в сложившейся ситуации, за десять лет до окончания эпохи британского Раджа, был только один вопрос: как все это завершить? Кому вручить дирижерские палочки? Как сделать все таким образом, чтобы не были разорваны тысячи миль железнодорожного полотна, чтобы не были разрушены плотины и каналы, чтобы не были сожжены мосты — все, что было построено на протяжении этого времени и стоившее сотни миллионов фунтов стерлингов? И кто возглавит армию? Кто будет контролировать полицию? Как сделать все так, чтобы не вызвать бунты, которые могут легко привести к гибели половины населения, потому что другая половина была возмущена несправедливостью по отношению к ней? Как долго мусульманские войска будут готовы маршировать под командованием индусов? И что станет с сикхами? А с христианами? Чем глубже вдавались в эти вопросы, тем более невозможными становились любые предлагаемые решения. В стране оказалось слишком много «Индий», чтобы их примирить в рамках одной конституционной формулы. Как вообще британский радж умудрился просуществовать так долго, удивлялись теперь, задав все эти вопросы, своему достижению многие из тех, кто отвечал за его существование.

Затем они все же составили некое подобие конституции и невероятно сложную федеральную структуру, целью которой являлся контроль центральных органов британских властей над индийскими князьями. Но все это никогда так и не заработало, эту огромную и неуклюжую систему даже не смогли вытолкнуть на испытательный аэродром. Такой громоздкий самолет никогда бы не взлетел. После того как эта суперструктура успешно пошла на дно в 1937 году, в одиннадцати провинциях британского Раджа провели выборы, на которых Индийский национальный конгресс, Мусульманская лига и десятки мелких партий выставили своих кандидатов. Эти выборы стали великим предвоенным индийским экспериментом в «провинциальной автономии». Неру и Валлабх Патель, первый заместитель премьер-министра Индии, получили под свой контроль министерства в семи провинциях. Джинна был вне себя и решил переделать Мусульманскую лигу, превратив ее в партию мусульман, основанную на одной единственной платформе — создании своего собственного мусульманского государства, своей собственной нации, того, что вскоре назовут Пакистан. Ганди в это время продолжал ткать в своем новом ашраме, расположенном в центральной Индии, где он жил в скромности и бедности, однако Верховному Совету Индийского национального конгресса это стоило целого состояния, так как они вынуждены были время от времени организовывать целые паломничества руководящих деятелей к Махатме для проведения консультации о текущем моменте и насущных проблемах страны.

Вторая мировая война ускорила процесс, который принес конец британскому Раджу, передав власть после окончания войны двум новым нациям — Индии и Пакистану. Когда в сентябре 1939 года вице-король сделал автократическое заявление о вступлении Индии в войну, Неру и его коллеги по Верховному Совету Индийского национального конгресса отказались поддержать британский Радж в этом вопросе, отдав приказ всем министерствам, находившимся под контролем конгресса, подать в отставку в соответствующих провинциях. Семидесятилетний Махатма вернулся к активной службе в качестве лидера Индийского национального конгресса, организовав целую серию сатьяграх, проведенных во время войны, что вернуло его, Неру, Пателя, а также большинство активистов конгресса в британские тюрьмы, где они и провели большую часть войны. Джинна объявил «День Освобождения», как только узнал о решении конгресса отказаться от власти в провинциях, настаивая на том, что мусульмане всей Индии должны «благодарить бога» за то, что он «избавил» их от «тирании индуистского раджа». В то время как Индийский национальный конгресс и его индуистское руководство стали «трусливыми предателями» британской Короны в самый тяжелый для Великобритании момент в глазах большинства англичан в Индии, а также в Лондоне, Мусульманская лига и ее лидер стали восприниматься как самые верные друзья. Поэтому неудивительно, что британские вице-короли и высокопоставленные политики из Уайтхолла, Вестминстера и Даунинг-стрит делали все возможное, чтобы удовлетворить то, что они считали «справедливыми требованиями» мусульманского меньшинства Индии, по крайней мере, на протяжении войны. Мусульманские солдаты составляли непропорционально высокий процент в рядах индийской армии. С начала 1940 года Мусульманская лига под руководством Джинны объявила создание «Пакистана», представляющего «всех мусульман» Южной Азии, единственной целью партии.

В 1942 году, когда японские войска стремительно приближались к восточным воротам Индии, британский кабинет министров послал в Индию сэра Стаффорда Криппса, члена лейбористской партии для того, чтобы он предложил Индии в целом «статус доминиона» сразу после окончания войны, но с одним условием, что любая провинция, которая проголосует против вступления в доминион, имела бы право «выйти» из доминиона, таким образом недвусмысленно предрекая рождение мусульманского Пакистана. Ганди и Неру были вне себя от этого предложения, угадывая в нем очертания клина раздела, вбиваемого в страну. «Если это все, что вы можете предложить, зачем вы ехали так далеко?» — спросил Ганди Криппса. Вскоре Махатма призвал всех англичан «покинуть Индию». Его мантра собственному народу была аналогично короткой: «Сделай или умри!». На следующее утро, 9 августа 1942 года, он был арестован. В трагические месяцы начавшегося после этого насилия британская индийская армия получила приказ бомбить и обстреливать с бреющего полета бунтующих индийцев в нескольких северных провинциях, особенно в Бихаре и Бенгалии. Тысячи индийцев были убиты, десятки тысяч ранены, сто тысяч или более были арестованы в ходе необъявленной войны, которую вел британский Радж против того, что перестало быть «самым ярким бриллиантом» в короне Его Величества.

Хотя большая часть индийской армии оставалась верной британской Короне, около 60 000 британско-индийских солдат, взятых в плен японцами в Сингапуре, впоследствии вступили в Индийскую национальную армию, созданную временным правительством свободной Индии, носившим название Азад Хинд (Свободная Индия), руководил им Субхас Чандра Бос. В составе этой армии они прошли с боями Бирму в надежде «освободить» Бенгалию. Войска Боса были остановлены муссонами, когда в 1944 году они уже стояли у ворот города Импхал в штате Манипур. Затем, когда дожди прекратились, союзники доставили по воздуху подкрепление, и индийская национальная армия вынуждена была отступить. После окончания войны в Красном форте Дели начался суд над «предателями» — индуистскими, сикхскими и мусульманскими офицерами Индийской национальной армии (ИНА). Неру лично выступил в их защиту, и они стали национальными героями. Британский фельдмаршал, генерал-губернатор Индии лорд Уэйвелли, и его главнокомандующий вооруженными силами к тому времени, в 1945 году, уже осознали, что британский Радж был обречен, так как ряды их армии «начали колебаться». Последние два года британского правления были направлены исключительно на то, чтобы сохранить некую «иллюзию власти», в то время как новоизбранное лейбористское правительство отчаянно пыталось найти решение того, чтобы приближающаяся передача власти в индийские руки прошла как можно спокойней.

Трехуровневая федеральная схема построения государства, предложенная в 1946 году миссией британского кабинета министров, была последней надеждой на независимое перевоплощение Индии в единое государство. Джинна фактически согласился принять этот план, даже несмотря на то, что его «Пакистан» все еще находился в зачаточном состоянии среди преимущественно мусульманских провинций на северо-западе и северо-востоке страны. Ганди также благословил план как «добросовестное выполнение» британских обещаний, данных Индии, но Неру и Патель считали, что план миссии мог значительно сократить «полную суверенную независимость» конституционной ассамблеи Индии. После этого, в августе 1946 года, Джинна, оставив все надежды на мирное урегулирование взаимоотношений с Индийским национальным конгрессом, призвал Мусульманскую лигу к началу «прямых действий». Практически это стало началом состояния гражданской войны, которой, однако, все еще можно было избежать, если бы не последний генерал-губернатор Индии, лорд Луис Маунтбеттен. Он был слишком нетерпелив, пытаясь до июня 1948 года (крайний срок, который ему дал кабинет премьер-министра Эттли) привести Индийский национальный конгресс и Мусульманскую лигу к согласию на каком-либо варианте плана, предложенного миссией британского кабинета министров в 1946 году, а затем в середине августа 1947 года стремительно принял решение в пользу поспешного раздела Британской Индии. Катастрофический раздел многонациональных провинций Пенджаб и Бенгалия, произошедший всего за десять, раскаленных до невероятия, недель, привел к тому, что десять миллионов, обезумевших от страха индусов, мусульман и сикхов вынуждены были покинуть свои дома в поисках убежища по другую сторону новой, еще даже не демаркированной «границы» между Индией и Пакистаном, границы, которая превратилась в реки крови, после того как более миллиона ни в чем не повинных людей погибли в результате межэтнических столкновений. Премьер-министр Неру поднял флаг независимой Индии над Красным фортом, построенным Шах-Джаханом в старом Дели, призывая всех индийцев помнить, что «служба Индии означает службу миллионам страждущих. Это означает конец нищете, невежеству и болезням».

Махатма Ганди и Мухаммад Али Джинна

emp1

Махатма Ганди не присутствовал на праздничных церемониях в Нью-Дели, отправившись вместо этого на поезде в Калькутту, чтобы молиться там и попытаться предотвратить резню между индусами и мусульманами в этот ужасный месяц убийств и боли. Он был единственным среди всех лидеров Индийского национального конгресса, кто категорически возражал против раздела «Матери Индии». Он сохранял свою веру в ахимсу, проповедуя божественные силы любви. Люди всевозможных религий склонялись перед ним, касаясь его ноги, обожествляя его доброе лицо, однако, как только он покидал их и шел дальше, безумие возвращалось, хаос и кровопролитие начинались вновь. В самом Дели имели место ужасающие акты дикого насилия по отношению к мусульманским семьям, которые жили здесь в мире и благополучии на протяжении целых поколений. Это произошло после того, как в город хлынули беженцы из Пенджаба, рассказавшие о пакистанских мусульманах, убивавших и насиловавших, вызвав таким образом неимоверную ярость индусов, требовавших возмездия. Тогда Махатма решил вернуться и попытаться успокоить бурлящий Дели. Каждый вечер он проповедовал мир и любовь и молился, читая выдержки из Корана, из Библии и из Бхагавадгиты. Обезумевшие от ненависти фанатики, называли его «Мохаммад Ганди» и обвиняли его в предательстве его собственной индуистской веры и народа. В то время как безумство насилия расползалось по всей стране, мечта Ганди о Рама-раджье угасала.

Затем, в пятницу, 30 января 1948 года, незадолго до того, как солнце село над Нью-Дели, Махатма Ганди, направлявшийся на молитву, был убит обезумевшим от ненависти индуистским брахманом, который считал Великую Душу, отца нации, «наихудшим врагом» Индии.