33

Как обычно, первыми исчезли пороги – река обнажила белые округлые валуны, похожие на обглоданные кости, и заостренные камни, которые десять тысяч лет назад притащил ледник, прописав их на илистом каменистом дне. На возникшем мелководье бродили три старика с металлоискателями – по слухам, некогда здесь затонул паром с рудничными сокровищами. Старики прочесывали открывшееся дно и, прислушиваясь к писку в наушниках, мечтали о древних монетах и серебряных самородках, но были бы рады и позывному от старого плуга или автомобильного остова – всякой загадке, которой так не хватало в их жизни. Как все люди, они слишком поздно поняли, что загадка – ключевой интерес земного существования, отвлекающий от мыслей о его неизбежном финале. Человек увлекается и остывает, увлекается и остывает – в конце концов этот алгоритм его и приканчивает. Но старики не делились друг с другом печалью. Кивая и настороженно вскинув бровь, они брели по сверкающему мелководью, выставив металлоискатели, точно трости слепцов, и были равнодушны к глубоким местам, где жизнь продолжалась: речное полотно, взрезанное пловцами, рыболовами и лодками, взрывалось крохотными призмами, осыпавшимися дождем.

Сотню лет народ любовался укрощенной июльской гладью, на двадцать миль протянувшейся от озера Кёр-д’Ален в лесистом Айдахо до ледниковых оврагов на западе, где река замедляла свой бег, отмечая конец лесов и возвращение великой каменистой пустыни Запада. Здесь были уже не белые сияющие камни, чуть волновавшие поток, но черные и мрачные скалы. Слоистые столбы вулканического базальта дробили реку на рукава, похожие на огромные наконечники стрел, оружие доисторических индейцев; камень брал верх над водой, загоняя ее в тесные русла, что огибали скалистые острова и обрывались каскадом. И пусть вода заверяла в своей конечной победе, каждое лето черные мрачные камни говорили, что наступит она весьма не скоро. Зрители не спешили к водопаду, превратившемуся в писающего мальчика. Кому нужны фото камней?

Наверное, потому-то все и проморгали засуху. Но она подкралась к городу. Пятьдесят четвертый день без дождя газета отметила цветной фотографией фермера во втором поколении, в пальцах растиравшего сухую землю. Ну и что с того? Фото и статью о засухе народ воспринял как нечто далекое и теоретическое, вроде телепрограммы, заполняющей время между ужином и постелью. Неужто кто-то еще верил, что вода нисходит с неба, а фермы до сих пор существуют? Вода течет из кранов. Продукты растут на магазинных полках. При чем тут засуха, если каждое утро поливалки орошают зеленые лужайки?

Вот что было истинным мерилом воды. А не какая-то изможденная река, что, перебравшись через водопады, ковыляла умирать на равнине между Мирной долиной и Девятой милей. При закрытых плотинах вода собиралась в череду озер, безопасных даже для пьяных паромщиков, водных мотоциклистов и собак, вплавь настигавших теннисный мячик. Остаткам реки дозволялось протиснуться сквозь турбины и очистные сооружения, где, миновав отстойники, вода продолжала свой путь мимо строительных комбинатов, конезаводов и ферм и, обогнув индейскую резервацию Колвилл, впадала в Колумбию, которая уже давно перестала быть великой американской рекой и превратилась в обыкновенную систему плотин и озер.

В мифической западной реке есть равновесие и покой, рыбак, удящий нахлыстом, сливается с природой. Но нынче все реки загажены скотиной и дорожным мусором. Разрушены. То, с чем не справились камни, с прискорбной легкостью довершили плотины, превратившие большие реки в мертвые озера стоячей воды.

В одном из таких озер, что всего в двенадцати милях от Спокана, опустившаяся вода обнажила остов старой жатки на конной тяге. Лет восемьдесят назад какой-то фермер ее выбросил, а река приняла и в периоды засухи, случавшиеся раз лет в десять, показывала тем, кто шарил по дну Нынче жатку обнаружили двое мальчишек, которые брели вверх по течению и тыкали палками в отмели, ища лягушек. Длинные железные зубья, торчавшие из воды, смахивали на ребра, а сиденье уборщика – на комическое велосипедное седло.

Потом ребята расскажут телерепортерам, что от заржавевшего агрегата несло странной гнилостной вонью. За зубья жатки зацепилось до неузнаваемости разбухшее голое тело, будто слепленное из воздушных шаров цвета илистой отмели. Знавшие этого человека живым никогда не поверили бы, что этот баламут, бабник и хулиган, которого боялись и вожделели, превратится в водянистое месиво из химикалий и органов. Река показала свой старый-старый фокус. Через три месяца она отдала Паленого.

 

34

Как ни странно, Каролине понравилось работать под руководством Спайви. Он был профессионален и въедлив, а его дотошность, прежде выглядевшая занудством, как нельзя лучше соответствовала бухгалтерской сущности сыска. Через шесть недель конференц-зал, при Дюпри напоминавший клуб нервных циников, обрел вид подлинного штаба многофункциональной оперативной группы: на стенах карты, графики и фотографии, на вращающемся стеллаже аккуратно систематизированные и всегда доступные рапорты об образцах земли, волокнах ковров и биологических пробах. Конечно, и при Дюпри что-то подобное наблюдалось, но главное отличие было в организации дела и рабочей атмосфере. Комната больше не производила впечатления полицейского участка, где копы, забросив ноги на стол, лакают кофе и нескончаемо треплются по телефону. Если прежде рабочий день завершался всего лишь непоимкой убийцы, то теперь сыщики расходились по домам, составив обзоры дел по проституткам, отчеты о «влиянии окружающей среды», выразившемся в опарышах на трупах, и достигнув прочих небольших, посильных свершений. Компьютерная база данных непрестанно пополнялась массой информации: доносы, допросы, осмотры, экспертизы, отчеты, дополнения, опросы на месте происшествия, аналогичные преступления по всей стране, словно гигантский объем сведений мог раскрыть преступление и обнаружить Ленни Райана, схоронившегося в ворохе бумаг. Каждый детектив имел персональный компьютер, куда заносил все свои контакты; систематизированные, они были доступны по нажатию клавиши F2. Штатный программист приспосабливал программы к нуждам группы и удерживал бестолкового детектива Лейрда от пальбы в компьютер, который категорически не понимал его запросов. Шесть детективов разделили зоны работы: прошлое жертв и опросы проституток (сфера Каролины), результаты осмотра места происшествия и экспертиз, розыск Ленни Райана. На ежедневных летучках все отчитывались и выдвигали идеи.

Многое в Спайви по-прежнему раздражало – та же манера вздергивать пиджачные рукава, как банкир, собирающийся сунуть руку в унитаз, или неуемное желание всех напоить кофе и накормить выпечкой. На летучках он выглядел не руководителем группы, а снисходительным официантом.

– Кажется, вы положили глаз на последнюю плюшку, Каролина.

– Нет, она ваша, Крис.

– Еще кофе?

– Нет. Счет, пожалуйста.

– Эта плюшка смотрит на вас, Джефф.

Глядя на Каролину, Макдэниэл вскинул бровь:

– Я не употребляю жженый сахар. Вредно для обмена веществ.

Конечно, привлечение Джеффри Макдэниэла к полномасштабной работе в группе было главной фишкой Спайви. Первым делом он убедил отдел поддержки расследований, что для имиджа ФБР будет чрезвычайно полезно, если его сотрудники, отринув консультации и теоретизирование, окажут местной полиции конкретную помощь в поимке серийного убийцы.

Едва прибыв в группу, Макдэниэл прямиком подошел к Каролине и притворился, что его интересует ее работа по Райану. В свои сорок семь этот озабоченный собственной внешностью качок, чьи седеющие волосы разделял идеальный косой пробор, говорил, что ему «далеко за тридцать». Такого встретишь на улице и можешь спокойно спорить на месячное жалованье, что это коп. Часу не прошло, как Макдэниэл уже подбивал клинья к Каролине: присел на край стола и, скрестив руки на груди, поигрывал накачанными мышцами под тесной белой рубашкой.

– Я вот думаю, с кем бы мне ходить в спортзал, – сказал он, оглядывая Каролину. – Похоже, вы в отличной форме.

– Вы не поверите, каких высот достигло протезирование.

– Ладно вам. Наверняка в тренажерный зал ходите.

– Вряд ли я сгожусь вам в подстраховщики.

– Подстраховщик мне без надобности. Я ищу спортивного партнера. Предпочитаю женщин. Они надежнее. Мне нужен человек, которому я смогу доверять.

– Удачи в поиске, – сказала Каролина.

Если не считать волокитства за Каролиной и секретаршей, роль Макдэниэла была не вполне ясна. На летучках он теоретизировал о «простое» Ленин Райана или рассуждал, почему изменился почерк: «Резинки, которыми прихвачены деньги в руках жертв, говорят о возросшем стремлении к власти и порядку». Теперь Каролина находила весьма уместной характеристику, которую Дюпри дал спецам из ФБР: «знатоки прошлогоднего снега». Всякий раз, когда сыщики добывали новую информацию о Райане (отец арестовывался за избиение матери), Макдэниэл кивал – «В точку», «Элементарно» – и добавлял штрих в нескончаемый профиль.

Все остальное время он был личным наставником Спайви – повсюду мотался за неугомонным детективом, рассказывая о своих боевых подвигах. Либо околачивался в офисе, проявляя неудовольствие, лишь когда кто-нибудь поминал Кёртиса Блантона и его отчет. Макдэниэл поджимал побелевшие губы и ждал смены темы, уставившись на свои ботинки. Откровенно выводила его из себя лишь мысль Блантона о том, что Ленин Райан зациклился на Каролине. «Нелепая сентиментальная чушь, – цедил Макдэниэл. – Абсолютно ясно, что так он общается с внешним миром, с каждым из нас».

Он только однажды заговорил о Блантоне. Как-то утром Каролина ответила на звонок женщины, представившейся агентом Макдэниэла. «Передайте Джеффу, что с “Судебным ТВ” облом, – сказала та. – Я пыталась втолковать, что через месяц он уходит в отставку и будет свободен, но им фиолетово. Они опять берут этого жирного ублюдка».

Каролина передала телефонограмму Макдэниэлу. Тот горестно покачал головой и пробурчал:

– Уйди я в отставку раньше него, был бы миллионером. – Макдэниэл взглянул на Каролину: – Вы видели его на телеэкране? Запинается, бесконечные повторы. Телегеничен, как бородавочник. – Он оглянулся и понизил голос: – Вообще-то он не сам ушел. Его ушли. Только между нами. Он… у него не все дома. Понимаете?

Покачиваясь с пятки на носок, Макдэниэл раз-другой перечел сообщение, потом смял листок, бросил его в мусорную корзину и вышел из комнаты.

Пусть он и Блантон были заклятыми врагами, но их профили Споканского Сплавщика почти во всем совпадали. Оба сходились в том, что улики свидетельствуют о серийном убийстве на почве крайнего «возбуждения/воздаяния», что проститутки одновременно влекли и отталкивали Райана, что жертвы символизировали возлюбленную, которая его предала, за деньги отдаваясь другим мужчинам. Отсутствие спермы и маниакальное омовение хлоркой говорили о его неодолимом отвращении к подобным женщинам, с которыми он даже не допускал эякуляции. Райан подавал знак полиции, что именно он совершил убийства (иначе зачем приманивать Каролину к трупу?), но не оставлял следов на жертвах. Деньги в руках убитых женщин – знак, что те «всего-навсего шлюхи». Возможно, он мнил себя сродни полиции: оказывает услугу, очищает улицы от непорядочных женщин. Вместе с тем деньги – горький прощальный привет, адресованный одной конкретной проститутке. Райан, считали спецы, винил свою подругу в ее собственной смерти и в том, что она превратила его в убийцу. Она его вынудила.

Если Макдэниэл и дополнял профиль коллеги, то лишь в специфической теме, по которой защитил докторскую: схожее детство сексуальных маньяков. Он представил шаблонный портрет юнца, из которого мог вырасти убийца, изводящий полицию. Прошлое Ленин Райана – «подростковые банды и конфликты с законом… раннее знакомство с сексуальной жизнью посредством проституток» – полностью совпадало с этим портретом.

Когда Каролина ознакомилась с отчетом Макдэниэла, ее закачало, как тогда в Новом Орлеане, и она подумала, что, наверное, лучше не понимать тех, кто убивает столь умело и легко. В отчете было семь разделов. Первый назывался «Мышление лишенных родительского внимания и доподростковое соперничество братьев и сестер». В эту компанию попадают абсолютно все, подумала Каролина. Далее разделы становились все специфичнее, а один – «В поисках суррогата для вымещения злости малолетний преступник проявляет жесткость к животным» – всколыхнул давнее воспоминание. «Профили» ужасали своей обыденностью. Каролина вспомнила историю, услышанную на остановке школьного автобуса: соседский мальчишка забавлялся тем, что засовывал кошку в мусорный бак и палил по нему из воздушного ружья. Как же его звали? Какой-то Пит. И что, он превратился в серийного убийцу? Пит… Пит… А фамилия-то как, черт бы его побрал? Позже, наверное, фамилия всплывет, и тогда можно пробить ее по базе данных – посмотреть, что стало с этим Питом. Каролина усмехнулась, представив одобрительный отклик Дюпри на ход ее мысли. Поначалу ей хотелось, чтобы Алан остался в группе или хотя бы в отделе. Но через месяц под Спайви она поняла, что Дюпри не смог бы существовать там, где правят аналитики и бухгалтеры, где все противоречит его двадцатишестилетнему полицейскому опыту.

Особенно он бы возненавидел утренние летучки – фирменное новшество Спайви. После раздачи кофе и кексов, поправок в распорядке, последних озарений Макдэниэла о детских привычках Ленин Райана и никчемной информации, собранной накануне, говорить было не о чем. Никаких следов Райана. Нет новых трупов. Ни слуху ни духу о пропавших проститутках, Жаклин и Рисе. Детали – засохшие кровавые брызги, странное коверное волокно – появлялись, но никуда не приводили.

Нынче утром Макдэниэл чавкал жвачкой и терпеливо ожидал своей очереди. Спайви, воспев компьютерную систему, открыл планерку. На грифельной доске начертав мелом «Жертвы», он взглянул на Каролину:

– Начнем с вас. Что нового на проститутском фронте?

Конечно, он уже видел ее отчет. Спайви ежедневно проверял работу всех детективов, но также требовал публичных выступлений, дабы ни одна деталь не ускользнула, дабы те, кто занимался подозреваемым, были в курсе того, что нарыли работавшие по жертвам, и так далее.

Каролина раздала шесть экземпляров распечатки ее беседы с Линн Хейт, исполнительницей экзотических танцев и по случаю проституткой. Примерно три недели назад на выходе из загородного клуба к ней подошел белый мужчина лет сорока, владелец красного седана. Он представился полицейским, расследующим серийные убийства. Держался дружелюбно, расспрашивал о ее ремесле. Не заметила ли она чего-нибудь подозрительного? А на Ист-Спрейг прежде работала? Затем предложил ее подвезти, но танцовщица, почуяв неладное, попросила показать бляху. Мужчина стал увиливать, и Линн, испугавшись, кинулась обратно в клуб. В полицию не заявила, потому что имелся ордер на ее арест за неявку в суд по делу о хранении наркотиков.

– Элементарно, – сказал Макдэниэл. – Райан опять прикидывается копом, как в Калифорнии. Считает себя одним из нас.

– Всего труднее – склонить проституток к сотрудничеству, – перебила Каролина, не дав ему завладеть вниманием группы. Опять вспомнилась Жаклин. – Они нам не доверяют.

Далее она поведала, что мужчина, пытавшийся усадить Линн Хейт в свою машину, был в бейсболке и сильно бородат, а посему танцовщица не смогла его опознать на предъявленных фото. Однако Спайви обзавелся новой игрушкой – графическим редактором, позволившим превратить мужчин на снимках в бородачей. Хейт тотчас указала на Ленни Райана.

– Прокурор сомневается, что суд признает опознание по обработанной фотографии, – сказала Каролина. – Но сначала хорошо бы добраться до суда вообще.

– Грандиозная работа, – оценил Спайви. – А что у нас с реестром проституток?

Это была его блестящая идея. Каролина изучала полицейские рапорты, встречалась с социальными работниками и сотрудниками всяческих фондов помощи, имевшими дело с уличными проститутками, стриптизершами, девочками по вызову, и составляла нечто вроде каталога, в котором значились все, кто последние пять лет принимал клиентов. В списке было свыше трехсот имен, половина из тех, чье местонахождение удалось установить, сидели в тюрьме, находились под надзором или уже умерли. Предполагалось, что реестр позволит выявить пропавших шлюх и отслеживать ныне здравствующих, но в реальности он только устрашал объемом работы. В каталоге насчитывалось более сотни шлюх вроде Жаклин, о ком не было никаких сведений, даже их настоящих имен.

Проститутки, в массе своей хронические наркоманки, постоянно мигрировали: кто-то, потеряв своего наркодельца, перебирался в Сиэтл, кто-то уезжал в Портленд под крыло прежнего сутенера.

– Мы разослали список в ночлежки всего Северо-Запада, попросили другие полицейские управления провести облавы, – сказала Каролина. – Наверное, это все, что в наших силах.

– Грандиозно. Еще кофе?

Остальные детективы занимались Ленин Райаном. После публикации его фотографии в газете позвонил хозяин споканского мотеля: с 22 по 27 апреля похожий человек проживал у него под именем Джин Лайонс. В мотеле отпечатков Райана не обнаружили, но почерковедческая экспертиза установила, что корявая роспись в гостевом журнале идентична его подписи в тюремном досье.

Сияющий Спайви одобрительно покивал:

– Отлично, ребята. Высший пилотаж. У нас есть его псевдоним. Мы знаем, что он представляется полицейским и заманивает шлюх в свою машину. Знаем, что он прибыл в Спокан по меньшей мере за пять дней до операции в Прибрежном парке. И самое главное, нам есть что добавить в хронологию.

Огромная разграфленная хронологическая схема, любимое детище Спайви, занимала половину стены. В крайнем левом столбце были имена Райана и его жертв. В верхней строке – даты. Когда появлялся свежий факт – скажем, Каролина узнала, что 14 марта Ребекка Беннетт, первая жертва, в больнице навещала подругу, – Спайви говорил «Грандиозно!» и устраивал целое представление: распечатывал информацию, вырезал ее из листка и вклеивал в схему, точно торговец, отмечающий удачную неделю на шкале квартальных продаж.

Несмотря на всю его рьяность, подумала Каролина, со времен Дюпри расследование ничуть не продвинулось. Новые трупы не обнаружены. Никаких следов Райана, Жаклин и Рисы, если не считать показаний пары сомнительных свидетелей. Последнее достоверное появление Райана было два месяца назад, когда он привел Каролину к телу четвертой жертвы. По телевизору ежедневно показывали его фото («Подозреваемый в серийных убийствах все еще на свободе»), но откликнулись только две женщины: с ними заговаривал похожий бородатый мужчина в бейсболке. Больше ничего. Схема, каталог, издевательство над животными – все это зря, если Ленин Райан собрал вещички и был таков.

– Отлично сработано, ребята, – сказал Спайви.

В дверь постучали. Бочком, словно искал туалет, в комнату вошел староста волонтеров. Поправив очки в металлической оправе, он оглядел присутствующих и подошел к Каролине.

– Это вам? – спросил он, протягивая бумажку.

Телефонограмма. Имя Каролины, под ним короткое предложение: «У Девятой мили обнаружен труп Кевина Хэтча». Затаив дыхание, Каролина смотрела на записку. Уже стало в порядке вещей, что Паленый где-то плавает на воле. Каролина уронила руку, словно бумажка весила фунтов пятьдесят.

– Да, – чуть слышно сказала она. – Это мне.

 

35

Дюпри посветил фонариком в кусты, луч выхватил бретельки белого лифчика и парня, вздернувшего штаны. Алан хотел уйти, позволив юной парочке успешно завершить игровую комбинацию, – судя по степени раздетости игроков и собственным юношеским воспоминаниям, финал предыгровой разминки был близок, – но его уже заметили. Набожные детки попались и теперь смиренно ожидали кары. Оправляя одежду, прелюбодеи вышли из кустов: девушка опустила взгляд долу, парень возился с ремнем.

– Для этого есть места получше, – сказал Дюпри.

– Мы тут просто кое-что потеряли, – промямлил мальчишка.

– Я знаю, что вы потеряли. – Дюпри направил фонарик парню в лицо. Лет четырнадцать. Девчонке тоже. – Возвращайтесь на концерт.

К счастью, действо шло неподалеку – на травянистой поляне Прибрежного парка, под старой часовой башней железнодорожного узла. Выступал ансамбль «Хлеб и рыба»; опешившему Дюпри устроитель представил его как «фундаменталистскую христианскую рэп-панк-группу с элементами ска».

Алан проводил срамников до края опушки, и те нырнули в толпу человек в триста, вскидывавшую руки и потрясавшую кулаками. По автомобильной платформе, ставшей импровизированной сценой, метался солист с блондинистыми дредами. Дюпри вынул беруши и, напрягшись, с трудом разобрал слова: «Еврей и язычник… Каин, брат Авеля… Корчи грешников в небесном огне». Алан вернул затычки на место, но тут ожила рация и пришлось вновь открыть одно ухо. За грохотом музыки голос в рации был едва слышен:

– Дэвид четыре вызывает Дэвида один. Прием.

Келвин Тиг, чернокожий толстяк в очках. За месяц в патрульной службе Дюпри понял, что Тиг – самый толковый полицейский в его смене. Он сунул наушник в ухо и ответил:

– Что случилось, Тиг? Христиане бузят?

– Нет, сэр. Но я вот подумал: если положить конец их страданиям, это не сочтут превышением самообороны?

– Думаю, нас оправдают.

– Невыносимо. Это какая-то антимузыка. Может, они прекратят, если разок-другой пальнуть по сцене? Я постараюсь никого не задеть.

Дюпри глянул на часы:

– Десять минут. Потерпи десять минут. Потом прочешем парк и разойдемся.

– Ладно, но если они еще хоть раз заверещат про Бога, я стану атеистом, а вам придется объясняться с моей матушкой.

Дюпри прицепил фонарик к ремню. Он уже привык снова быть в форме и чувствовать надежную тяжесть кобуры на ремне. В отличие от цивильной одежды детектива, ремень как будто наделял моральным правом безапелляционно решать, что хорошо, а что плохо. Конечно, я хороший. На мне же ремень.

Дюпри сел на скамейку. В ухе сипел голос Лига:

– Какая церковь поощряет это дерьмо?

– Без понятия.

– Уж лучше бы раздали отравленную кислоту, и дело с концом.

– Давай не засорять эфир, Тиг.

– Вот в Библии сказано: «Пойте Ему, бряцайте Ему; поведайте о всех чудесах Его» – так?

– Я не знаю, честно.

– Я к тому, что тут дело не в расе, верно? Может, я чего не понимаю? Может, это такие… госпелы для белых?

– Да нет, вряд ли.

– Противно думать, что на небесах этих хмырей поселят вместе с Элом Грином.

Дюпри откинулся на спинку скамьи:

– Не засоряй эфир, Тиг.

Концерт завершился панк-версией «О благодать», а затем солист предложил всем жаждущим спасения подойти к сцене. Толпа расступилась, человек двадцать, вскинув руки, вышли вперед. Панк-концерт превратился в духовное пробуждение: взмокший солист в кожаных штанах скинул кожаную куртку и, опустившись на колени, стал поочередно возлагать руки на головы своей паствы, каждому что-то бормоча. Народ, пришедший ради музыки, потихоньку разбредался, но большая часть осталась и, взявшись за руки, внимала молитве: …И наконец, Господи, просим, чтобы дух, снизошедший на нашу группу, обитал в каждом из наших зрителей…

Подошел Тиг:

– Эта фигня еще долго от меня не отвяжется.

Когда группа упаковала оборудование и толпа рассосалась, патрульные еще раз обошли парк. Тиг все не мог успокоиться:

– Прям не укладывается в голове. Все равно как увидеть курицу за рулем. Скажем, я – Бог и слышу эту муру: какой-то мудак с кольцом в носу чего-то там про меня поет. Разражу молнией. Нашлю саранчу. Мор и чуму.

В западной оконечности парка они спустились к реке и вышли к пешеходному мосту, на который три месяца назад Каролина загнала Ленни Райана и Паленого. Ленни стоял на мосту, Паленый полетел в воду, а Каролина вот тут принимала решение. Дюпри десятки раз мысленно прокручивал эту картину, словно упустил какой-то ключевой момент. Но ничего не возникало. Просто выбор, три вершины треугольника, три перемещающиеся точки. Каролина здесь. Ленни Райан вон там. Паленый в реке. И все. Дюпри встал на самый край берега. Река превратилась в ручеек, обнажились черные камни водопада, смахивавшие на декорацию ужастика, за плотиной – тихое мелкое озеро. Сейчас-то ничего страшного.

Подошел Лиг:

– Говорят, барыгу того наконец-то выловили. Слыхали?

– Да, слышал.

– Мальчишки наткнулись на его труп в Длинном озере.

– Угу.

– Как по-вашему, парень, который его скинул, – тот, который убивает шлюх, – он все еще в городе?

В полицейском управлении не было секретов, и Лиг беспрестанно расспрашивал Дюпри о его прежней работе, выпытывая самые жуткие подробности типа результатов вскрытия, которыми за кружкой кофе можно ошарашить коллег. Как всегда, Дюпри его отшил:

– Об этом лучше спросить детектива Спайви.

– Паршиво, если он еще не слинял. Прям такой киношный робот-убийца, да?

Дюпри не ответил. Тиг наконец смолк и, покачав головой, уставился на речное дно под мостом. Оба долго смотрели, как вода просачивается сквозь камни и хлипким ручейком течет по руслу, где еще недавно ревел бешеный поток, заглушавший любые разговоры.

– Терпеть не могу утопленников, – сказал Тиг.

– Да.

Они вернулись к своим машинам у входа в парк. Тиг спросил, не желает ли Дюпри убить последние минуты смены за чашкой латте в новой кофейне. Алан о ней даже не слышал.

– Рядом с участком, – сказал Тиг. – Старый кирпичный дом на Монро-стрит напротив поручительской конторы. Там ошиваются эти… пирсинг, гвоздичные сигареты… Потеха смотреть, как они шарят заначку в карманах.

– Езжай вперед, – ответил Дюпри.

Тиг отъехал, Алан завел мотор и вслед за напарником доложился диспетчеру.

Свет уличных фонарей заглядывал в машину, когда он медленно ехал по городу, минуя бары, которые через четыре с лишним часа закроются, выпустив ядовитое облако из домашних извергов, пьяных водителей, насильников с клофелином, вандалов и кое-кого похуже. Сейчас те накачивались спиртным, набирая форму. Вечерняя смена заканчивалась в девять тридцать, и когда пьяный сброд повалит на улицы, Дюпри уже будет смотреть спортивный канал в своей квартирке и ждать оповещения микроволновки о готовности замороженного буррито.

На светофоре он встал рядом с «форд-эскортом», в котором хохотала компания юнцов. Заметив Дюпри, молодежь мгновенно протрезвела, посерьезнела и уставилась прямо перед собой. Пару кварталов он ехал следом за фордом, но потом ему надоело и он свернул на Спрейг.

После тоннеля под железной дорогой улица распрощалась с добропорядочными заведениями и явила обшарпанные фасады порномагазинов и баров – район, с незапамятных времен бывший центром городской проституции. Нынче улица оказалась странно пуста, лишь пара-тройка машин возле баров, однако ни следа девиц, обычно фланировавших по тротуарам или маячивших на автобусных остановках, все как одна в коротких маечках, на которых не хватало лишь таблички «Открыто». Подобное уже бывало – страх выметал шлюх с улицы. Лет двенадцать-тринадцать назад в Спокане объявились лос-анджелесские банды, которые начали войну за территорию, распространившуюся и на сутенерский бизнес. Профессиональные шлюхи стали надомницами, принимали клиентов в барах и дешевых мотелях или переместились в Уэст-Сентрал – район, где работали их коллеги низшего разряда: сбежавшие из дома соплячки, жиголо, бомжи и слабоумные.

Но сейчас было пусто по-другому. Тогда все понимали, что заваруха временна: молодчики с пушками будут стрелять друг в друга и шлюх, пока все не утрясется, а затем девочки вернутся на свои маршруты и автобусные остановки. Но Ленин Райан ускользал от полиции, и это все меняло. О нем говорили так, будто он призрак, нечто потустороннее. Дюпри вспомнил свое первое впечатление о Райане – природное явление, сгусток зла, мрака и прочей дряни.

За перекрестком с Напа-стрит на улицу возвращался легальный бизнес – отражение города, в душе предпочитавшего подержанные машины компьютерам и передвижные дома кондоминиумам. Спокан был, так сказать, старомоден, причем для одних «старомодность» означала неискушенность, для других – низший средний класс, для третьих – белую шваль.

Дюпри послушал рацию. Ничего особенного не происходило. Он свернул на Фрея-стрит и стал взбираться на крутой Южный холм. Этот район противоречил общепринятому мнению о Спокане как трейлерной площадке тихоокеанского Северо-Запада. Старые денежные мешки и нувориши, независимо от возраста их состояния, в основном обитали на Южном холме между Двенадцатой и Пятьдесят седьмой улицами. С каждым годом низший средний класс поднимался все выше по склону, и тогда богачи поползли вниз по другому скату холма, на север, где возник район домов со встроенными гаражами для жилых автофургонов и улицами под престижными британскими названиями: Ланкастер-сёркл, Ноттингем-плейс. Впрочем, пронумерованные улицы – все еще престижный район. Для Дебби было важно поселиться на Южном холме и отдать детей в тамошние школы, невзирая на мужнино полицейское жалованье и свою зарплату логопеда на полставки. Следуя железному правилу рынка недвижимости, они купили плохонький домишко в хорошем районе и, чуток забрав к востоку стали обитателями Южного холма, насколько им было по карману

Если в западных окрестностях района преобладали ремесленный и викторианский стили, то на их улице стояли фермерские и калифорнийские разноуровневые дома, поновее, бело-коричневые. Баскетбольные кольца и велосипеды в палисадниках извещали о возрасте хозяйских ребятишек. Шесть лет назад все это казалось идеальным демографическим центром, в котором супруги Дюпри приживутся навсегда.

Их дом (так, наверное, еще можно сказать, пока не оформлен развод) был чуть меньше соседних и стоял в середине квартала. Белая штукатурка, один этаж, мансарда и погреб, гараж на одну машину. В остальных домах на улице гаражи на две. Дюпри остановился. Свет в доме погашен. На подъездной дорожке нет чужих машин. Во дворе не валяются игрушки и велосипеды. Дюпри заехал на стоянку, выключил мотор и прислушался. Вокруг тишина. Глянул на часы – начало одиннадцатого, официально его смена закончилась. Возвращаться в холостяцкую квартиру невмоготу. Дюпри представил Марка в постели: простыни сбиты, весь извернулся, ноги свесились с кровати. А вот Стейси всегда спала так тихо, что порой хотелось поднести ладонь к ее губам – дышит ли?

Дюпри выключил рацию и, затаившись в темной машине, смотрел на дом. Вечер среды. Наверное, Дебби ушла на собрание книголюбов. Что сейчас они читают? Помнится, на ее тумбочке лежало что-то вроде «Сестричек Йа-Йа». Перед самым его уходом. Наверняка книголюбы уже обсудили эту книгу и перешли к следующей. Вдруг ужасно захотелось узнать, о чем эти «Сестрички Йо-Йо». Скорее всего, какие-нибудь бабские излияния о самопомощи или просто предлог поговорить о сексе. Дюпри раскусил этот кружок книголюбов, возникший именно потому, что женщинам нужен повод для разговора о сексе. Оттого-то все эти опросы в журналах – «Оцени своего любовника!». Вопреки репутации не-болтунов, мужчины говорят о сексе когда и где угодно – на футболе, у писсуара, на похоронах, – а вот женщинам нужно, чтобы тему поднял кто-нибудь другой. Дюпри даже слегка возбуждался, представляя Дебби на собрании добропорядочных жен и мамочек, которые под предлогом обсуждения книги говорят о сексе. Забавно, что самой волнующей деталью была именно книга. Он-то не книгочей, не хватало терпения, но его всегда тянуло к начитанным женщинам, и в его увлечении Дебби немалую роль сыграла ее любовь к книгам. Она читала не для того, чтобы убить время или выглядеть умной, – она и вправду любила книги. Ну и конечно, потому, что это нравилось ему. Однажды Дебби сказала, что он так на нее смотрит, словно она единственная на свете умеет читать. Но оба понимали, что в этой шутке есть доля истины, отражающей суть их отношении, этакий индикатор, с годами потускневший, но готовый вспыхнуть, когда из замученных бытом родителей они вновь превращались в похотливых первокурсников. Дюпри не сумел бы объяснить, как его преклонение перед читающей женой вписывалось в их кувырканье в постели, но оно совершенно точно присутствовало между раздеванием в темноте и тем моментом, когда, задыхаясь и кусая губы, они распадались на простынях.

Но с годами иные ценности возобладали над всем, включая его восхищение начитанной женой. Теперь они редко говорили о книгах, прочитанных Дебби. Похоже, началось это восемь лет назад на рождественской вечеринке – еще до убийства дебошира, до ночи с Каролиной и перевода в убойный отдел, – когда Дебби настояла, чтобы он пригласил на стаканчик всю свою патрульную смену. Но разве копы обойдутся стаканчиком? Засиделись допоздна, Каролина и Дебби вели натужную беседу, рядом топтались Дюпри и Каролинин кавалер, ее одноклассник-придурок, ахавший над книгами на стеллажах Дебби. Расплескивая пиво на ковер, захмелевшая Каролина рассказывала, что в колледже изучала поэзию. «Поэзия… и уголовное право. Представляете? Все равно как учиться на таксидермиста и ветеринара. – Она рассмеялась. – Мой руководитель решил, что я сбрендила». Дебби перехватила его взгляд на Каролину, такую молодую, живую, хмельную и начитанную, и вот тогда-то, наверное, в ней вспыхнула ревность. А может, лишь тогда он заметил. В глазах Дебби читались обвинение и понимание. Дюпри уткнул взгляд в залитый выпивкой ковер.

Смешно. Двенадцать лет он мечтал, что будет свободен и соединится с Каролиной, и вот теперь наконец ушел от жены и ничего не сказал Каролине. Словно ждал чего-то. Чего? Может, дело в Джоэле? Может, после той встречи в баре понял, что парень тоже старается быть честным и приличным человеком. Может, дает Джоэлу шанс преуспеть в том, в чем сам оплошал. А может, считает, что не достоин Каролины, раз его выперли из группы. Или просто чувствует вину перед Дебби и детьми. А может, а может, а может…

Дюпри заметил, что венецианское окно гостиной не закрыто шторами. Странно. Дебби всегда на ночь задергивала шторы. Ну почти всегда. По пальцам пересчитаешь случаи, когда он приезжал домой и видел незашторенное окно, потому что Дебби уснула над книгой или перед телевизором. Может, и сейчас задремала? Дюпри оглядел окрестности. Место тихое, спокойное – рядом никаких приютов для отсидевших и излечившихся или роскошных особняков, интересных для взломщиков всякой масти, нет баров, изрыгающих пьяниц. Для детей самое безопасное место.

Но незашторенное окно тревожило. Один домушник, Тёрнер, выбирал поживу, заглядывая в голые окна. Дюпри чуть не стошнило, когда он представил, как такой же урод пялится на телевизор и стерео в его гостиной. Он отстегнул ремень и откинулся на сиденье. Вот так бы и сидеть каждую ночь, просто молча, не вникая, охранять своих домашних. Утром дети увидят его машину и отведут глаза, а он тихонько поедет следом. Удостоверится, что ребята благополучно сели в школьный автобус. Можно включить мигалку, только без сирены. Постепенно дети и их друзья привыкнут, что их сопровождает патрульная машина, когда они гоняют на великах. Даже не вспомнить, когда последний раз Марк смотрел ему в глаза. Связь с сыном оборвалась, словно после ухода из семьи Дюпри перестал существовать вовсе. Нет, было бы здорово жить в машине, смотреть, как подрастают дети, и не думать о том, какую травму он им нанес.

 

36

Каролина щелкала каналы, на Си-эн-эн промелькнули кадры болот. Лишь через три-четыре канала она сообразила, что это была за картинка, и вернулась. Новоорлеанский диктор бойко сообщал об аресте подозреваемого в убийстве девятнадцати женщин, самом жутком преступлении за последние три года. Убийцей оказался сторож лейкшорской средней школы. Камера наблюдения зафиксировала, как он ворует материалы из школьной фотолаборатории, печатавшей ежегодник. Директор учинил допрос, а сторож огорошил начальника признанием в серийных убийствах. Вот так просто.

Забавно, подумала Каролина, свернувшись на кушетке. Блантон пыжится, но убийцу случайно ловит директор школы. Она отыскала телефон Блантона и набрала номер. Ответила голосовая почта. Каролина посмотрела на часы: почти одиннадцать, в Новом Орлеане без малого час ночи. Пока она раздумывала, как Блантон воспримет ночной звонок, голосовая почта подала сигнал к началу записи.

– Здравствуйте, мистер Блантон. Это Каролина Мейбри, полиция Спокана. Я просто хотела… – Каролина чуть было не произнесла «поздравить», но вовремя одумалась, – сказать, что рада за вас. Вот и все.

Она положила трубку, через минуту телефон зазвонил.

– Я сошел с ума или вы только что меня поздравили? – спросил Блантон, то ли очумелый, то ли поддатый, как в их первую встречу. Каролина раскаялась в своем звонке.

– Я не знала, что еще сказать. Вы в конторе?

– Да.

– Что вы там делаете?

– Сижу.

– В час ночи?

– Правда? То-то я смотрю, народу никого.

– Почему не ответили на мой звонок, если вы там совсем один?

– Не хотелось разговаривать.

– А зачем перезвонили?

– Хотел узнать, с чем меня поздравляют.

– Я думала, вы рады, что его поймали.

– Мы тут слегка выпили с детективами. Вот они определенно рады. Может, вам с кем-то из них поговорить?

Каролина заметила, что его южная гнусавость исчезла, словно в этом приеме теперь не было нужды и его отложили до следующего раза. Голос блеклый, сухой и ожесточенный – аж мурашки по коже.

Помолчав, Блантон вздохнул:

– Так вы не спросите, насколько мой профиль совпал с реальным хмырем?

– Насколько ваш профиль совпал с реальным хмырем?

– Во многом. Но я опять переоценил интеллектуальный уровень фигуранта. Мне виделся человек с высшим образованием. А тут недоумок, долбаный вахтер. Странно, что он не покончил с собой.

Каролина не знала, что на это ответить. Вновь повисло молчание.

– Вы не спросите, обеспокоен ли я этим фактом?

– Вы обеспокоены этим фактом?

– Хороший вопрос. Да, я обеспокоен. Меня тревожит, что как абстракция этот парень гораздо интереснее себя реального. И я задаюсь вопросом: чего я ищу? Видимо, мне нужно, чтобы эти ребята были страшные и… я не знаю… порочные. А этот просто сломленный.

– Вы с ним говорили?

– Да.

– Какой он? – Каролина сама удивилась, как тих ее голос.

– Долбаный псих, как все они, – тоже тихо ответил Блантон. – Обыкновенный. Чуть за сорок. Белый. Короткие темные волосы. Такой, знаете, непримечательный. Незапоминающийся. – Он вздохнул и звучно прихлебнул из стакана. – А как ваши дела, мисс Мейбри? Не прислать ли в Споу-кейн школьного директора, который поймает вам преступника?

– Не помешает, – сказала Каролина. – Хотя мы наконец-то заполучили аналитика.

– Это кого же?

– Макдэниэла.

– Невероятно.

– Но факт. Старший группы его пригласил.

– Макдэниэла? – Блантон словно ожил. Как в тот день, когда после осмотра утопленницы подвел Каролину к мысли, что Ленин Райан общается с ней. – Господи, он не составит даже собственный профиль.

– Чего вы с ним не поделили?

– В смысле? – после паузы спросил Блантон.

– Стоит вас упомянуть, как он буквально вылетает из комнаты.

Впервые Блантон не сразу нашелся с ответом:

– Я раньше ушел в отставку и застолбил все хорошие телепроекты. – Он помолчал и вдруг встревожился: – А что? Он что-то сказал про меня?

– Нет. Я просто сомневаюсь, будет ли от него хоть какой-то толк.

– Не будет. Макдэниэл типичный фрейдист. Через полгода он скажет, что у вашего парня было тяжелое детство.

Каролина улыбнулась:

– Да, он много говорит о том, что в школе убийца был изгоем, а семья его часто переезжала. Еще об издевательствах над животными и всяком таком.

– Он оказал бы неоценимую помощь, будь убийце девять лет.

Помолчали.

– Я спросил здешнего парня о той пятнадцатилетней девочке, – наконец сказал Блантон.

Каролина ждала.

– Говорит, такую не помнит.

– Врет?

– Не знаю. Он сам вызвался пройти проверку на детекторе лжи. Признался во всех остальных убийствах. Кроме этого. Кроме девочки.

– Кто-то подражал?

– Нет, это он. ДНК, отпечатки совпадают. Все совпадает. Наверное, он может себя оправдать за то, что убивал шлюх и наркоманок. Но, видимо, даже он не может представить, кем нужно быть, чтобы такое сотворить с пятнадцатилетней девочкой. – Блантон смолк, потом тихо добавил: – А почему я могу представить?

Каролина не ответила, и он заполнил тишину глубоким вздохом.

– Кстати, мы немного ошиблись с торговым центром, – сказал Блантон. – Возле его дома нет магазина с кондитерской. Такой есть около школы. Девочка училась в школе, где он работал сторожем. Видимо, поэтому и села в его машину.

– Вы были правы, что девочка выпадает из общего ряда. Вы сказали, его можно поймать на отклонении.

– Да? – Блантон опять вздохнул. – Я много чего говорю.

– Вам надо поспать, – сказала Каролина.

– Вам тоже, мисс Мейбри, – помолчав, ответил Блантон.

Отбой. Каролина посмотрела на часы: начало двенадцатого. Включила телевизор. В местных новостях сообщали, что обнаружено тело Паленого. Жестикулируя, репортер стоял на дороге, что шла вдоль Длинного озера. Каролина прибавила звук.

– …Следствие полагает, что это труп наркоторговца Кевина Хэтча, в апреле погибшего от рук Леонарда Райана, которого полиция разыскивает в связи с убийствами…

А почему я могу представить? Слова Блантона засели в мозгу. Едва их услышав, Каролина подумала о Паленом и вспомнила тот день в парке. Что же она не сказала Блантону, что нашли Паленого? Никто лучше Блантона не поймет ее метаний: поверить не может, что Паленый нашелся, не постигает смысла событий на мосту. Блантон понял бы ее поиски внятного различия между Кевинами Хэтчами и Ленин Райанами этого мира (по его выражению, между сломленными и порочными). Фундаментального различия между ними и ею.

А почему я могу представить?

Каролина закрыла глаза и вновь увидела, как Ленин Райан сбрасывает Паленого с моста. Что потом? Взгляд. Райан смотрел на нее… Как? Этот взгляд не давал покоя. Она думала, Райан сбросил Паленого, чтобы поставить ее перед выбором: спасать одного или брать другого. Но взгляд… Ведь были проще способы убежать. И если это отвлекающий маневр, почему Райан не убежал? Почему стоял и смотрел на нее?

Конечно, она могла сделать другой выбор. Пристрелить Райана. Такая мысль, бесспорно, мелькала.

Наверное, вот что было в его глазах – смесь злобы, вызова и покорности.

Воображение поменяло лицо Райана на лицо пьяного дебошира, убитого шесть лет назад. И тогда, и на мосту Каролина была готова стрелять. Иногда казалось, что она успела бы застрелить Райана, прежде чем тот сбросит Паленого. Но вышло иначе. Она предпочла Паленого Райану. Искренне хотела спасти парня? Изъеденная сомнениями, Каролина уже не знала, где правда. Может, она просто бежала от страха снова убить человека. Или самой погибнуть.

Каролина пошла в кухню, открыла кран, налила стакан воды. Она смотрела в темное окно, выходившее во двор, но видела тот незадавшийся день в парке, цепь нелепых совпадений и оплошностей.

Каролина подсела к столу и в блокноте набросала схему парка, крестиками обозначив себя и других детективов, буквами «П» и «Р» – Паленого и Райана. Она таращилась в листок, словно ожидая, что буквы вот-вот оживут.

Райана (память услужливо воссоздала его хаки, черную футболку и патлы) сразу сочли клиентом наркоторговца. Он так выглядел. Но сделки не было. В блокноте Каролина написала: «Почему Паленый не передал наркотик? Возможно, была другая цель встречи».

Паленый и Райан убежали и спрятались. Вместе. Глупо. Вдвоем легче попасться. Райан за руку тащил Паленого. «Почему не разделились? – написала Каролина. – Почему бежали вместе? Почему Райан не отпускал Паленого?»

Теперь мост. Каролина начеркала схему моста, опять пометив себя крестиком, а Паленого и Райана буквами. Затем Паленый оказался в воде. Вспомнился взгляд Райана, когда он сбросил подельника. Неуступчивый. Покорный. Он бы не дал себя арестовать. Пришлось бы стрелять. Но она не могла убить. Вновь пришла мысль о Жаклин. О ней ни слуху ни духу с той ночи, как она сгинула вместе с подружкой Рисой. Обе мертвы? Потому что Каролина не справилась с Райаном – не арестовала и не пристрелила? «Что со мной?» – написала она и швырнула блокнот в стену. Тот шмякнулся на телефонный столик и свалился на пол.

А почему я могу представить?

Каролина попыталась использовать прием Блантона – найти отклонение, разрушающее шаблон. Новоорлеанский сторож мог бесконечно убивать незнакомых проституток и наркоманок. Но пятнадцатилетнюю девочку? Из его школы?

Каролина представила шаблон Ленин Райана: он убивает шлюх, потому что возлюбленная своим ремеслом и собственной смертью его предала. Дядю и владельца ломбарда он убил, чтобы ограбить. Но зачем убивать Паленого? Считалось, что это был отвлекающий маневр. Нет ли другой причины?

Все это время она сама и остальные сыщики занимались Райаном. А что Паленый-то? Каролина поразилась, как мало о нем знает. Да, она читала его досье, но там никаких ниточек к Ленин Райану, кроме показаний ломбардщика: парень приторговывал шлюхами. Сыщики проверили его старые дела, допросили друзей и подельников, но имена убитых проституток ни разу не всплыли. Каролина безуспешно попыталась вспомнить досье Паленого и поняла, что не уснет, пока не сгоняет в участок и не просмотрит эту чертову папку В спальне она надела спортивные штаны, носки и кроссовки. Волосы стянула в хвостик. В гостиной выключила свет, и тут по шторам мазнули фары машины, остановившейся на противоположной стороне улицы.

Дюпри. Она так долго его ждала. Порой хотела, чтоб он пришел. Иногда боялась. А сейчас вот все спуталось. Каролина отодвинула щеколду, открыла дверь, вышла на крыльцо. И замерла. Это не Дюпри. В небольшом красном седане был бородач в бейсболке.

 

37

В машине Дюпри встрепенулся. Глянул на часы. Полдвенадцатого. Наверное, закемарил. Он отер рукавом рот, потянулся и посмотрел на дом. Шторы задернуты. Алан представил, как Дебби задремала на кушетке, проснулась, подошла к окну, поглядела на патрульную машину перед домом и задернула шторы. Наверное, подумала, что это в его духе – столько лет муж возвращался домой телом, но не душой.

Дюпри запустил мотор и, смаргивая усталость, отъехал от дома. В конце квартала включил фары. Его смена уже два часа как закончилась. Что еще нужно сделать, чтоб получить пинок под зад? После дежурства он обязан сдать машину или хотя бы предупредить, что задержится. Диспетчер, поди, осатанела, разыскивая его. Спать в машине, особенно в конце смены, – серьезный проступок: никто же не знает, что с ним стряслось, может, его грохнули. Дюпри включил рацию, приготовившись к экзекуции в эфире, но динамик взорвался гвалтом переговоров: «Чарли-десять вызов принял… Чарли-два в пути…» Патрульные наряды куда-то мчались. «Осторожно, свидетель сообщает, что мужчина вооружен ножом», – диспетчер была на связи с человеком, известившим о драке между мужчиной и женщиной. «Бейкер-шесть. Помощь нужна?» – машины из других секторов предлагали поддержку.

Все еще очумелый, Дюпри врубил сирену с мигалкой и придавил газ. В голове ворочалась мысль: может быть, его двухчасовое исчезновение затеряется в кутерьме серьезного происшествия.

Надо бы сообщить диспетчеру, что он принял вызов. Но тогда вообще выйдет черт-те что. Дюпри слушал переговоры, собирая информацию. Бытовуха? Избивают женщину. Адрес – квартал на Спрейг. Теперь понятно, из-за чего сыр-бор. Именно там Ленин Райан выуживал свои жертвы.

На крутом холме уклоны чередовались с ровными участками, на которые машина выпрыгивала, точно лягушка. Опасаясь пьяных водителей, на светофорах Дюпри чуть притормаживал. И двух минут не прошло, как он подрулил к «Бухте Лэндерс» – торговому лодочному центру, обнесенному высокой сетчатой изгородью, где уже стояли две патрульные машины. На другой стороне улицы крупная латиноамериканка в мини-юбке и пьяный белый мужик в грязных джинсах сцепились в захвате, словно сумоисты. Вопили все – и полицейские, и борцы.

– Отпусти ее! – орал патрульный, в котором Дюпри узнал Васкеса.

Выставив ладони, Алан и двое других полицейских окружили бодающуюся пару

– Она меня зарежет! – крикнул мужик.

Словно в подтверждение его слов женщина вскинула руку и коротким ножиком полоснула мужика по боку Тот взвизгнул и сунул ей кулаком в лицо, после чего пара продолжила свой нелепый танец.

Молодой полицейский, незнакомый Дюпри, попытался схватить женщину за руку. Та обернула к нему окровавленное лицо и ткнула в него ножом, но парень отскочил. Из-за рывка женщины пара потеряла равновесие и грохнулась на тротуар. Нож выпал, мужик схватил его первым и полоснул женщину по лицу, но та успела прикрыться рукой, на которой тотчас расцвел кровавый порез.

Васкес кинулся на мужика и сдернул его с оравшей женщины. Мужик выронил нож, мгновенно оседлал Васкеса и, ухватив его за волосы, треснул головой об асфальт. Молодой полицейский что есть силы огрел мужика дубинкой по спине. Того будто подбросило, и он приземлился возле Дюпри. Алан его подмял, заломил ему руку и провел удушающий прием дубинкой.

– Лежать! – гаркнул он, потом обернулся к Васкесу: – Ты как?

– Я пришью эту суку! – просипел мужик.

– Нормально. – Васкес хотел еще что-то сказать, но осекся.

Дюпри уловил движение за спиной.

– Берегись! – крикнул Васкес.

В ту же секунду Алана ошпарило болью.

– Не трожь его! – завопила женщина. – Донни! Донни!

Дюпри угостил ее дубинкой, и она опрокинулась навзничь, оставив нож в его плече. Молодой полицейский пригвоздил ее к земле.

– Ты жива, детка? – Мужик под Дюпри заерзал. Сейчас Алана больше интересовала собственная рана, и он, не придумав ничего лучше, сильнее вывернул мужику руку. Тот вскрикнул, потом обмяк и дал сковать себя наручниками.

Подоспели другие наряды и «скорая помощь». Нащупав рукоятку, Дюпри выдернул из плеча кухонный ножик. Маленький, овощной. Лезвие вошло не слишком глубоко, на пару дюймов. Но Дюпри понимал, во что он вляпался. В Большую Неприятность. На дежурстве мелкие неприятности случались сплошь и рядом. Разнять уличную драку – все равно что нырнуть в рассадник всевозможных бактерий и вирусов. Оттащишь старого бомжа в вытрезвиловку – и потом весь исчешешься, даже если не нахватался вшей. Но Большая Неприятность – совсем другой коленкор. Тут всякий раз пересыхает во рту, когда заметишь царапину на руке или измажешься чужой кровью.

Не было копа, который не вляпался в Большую Неприятность хотя бы раз. Ежедневные смены – адреналиновый наркоз, и потому следы укусов и засохшие ссадины замечаешь позже, когда остаешься наедине со своими мыслями. Конечно, вероятность подцепить заразу ничтожна, но это слабое утешение, когда в три ночи лежишь рядом с женой и гадаешь, чьи кровяные тельца смешались с твоими. Дюпри еще не встречал копа или врача «скорой», которые заразились бы на службе, однако от этого было не легче. Овощной ножик, измазанный кровью обоих пьянчуг, побывал в его плече – считай, прямое переливание.

Подошел врач. Дюпри стянул форменную рубашку и футболку, на которой расплылось кровяное пятно размером с бейсбольный мяч.

– Я люблю тебя, Донни! – надрывалась баба. Ее уже перевязали и теперь усаживали в патрульную машину.

– И я тебя люблю, детка! – вторил ей мужик.

– Надо же, как трогательно, – пробурчал Дюпри. Врач чем-то смазал рану. Плечо еще сильнее ожгло болью.

– Надо зашить, – сказал медик.

Дюпри закатил глаза:

– А сами не заштопаете? Я не хочу в больницу.

– Извините, нет. Я вас перевяжу, но швы наложат в стационаре. – Врач полез в сумку. – Когда последний раз делали противостолбнячный укол?

– Сегодня вместо обеда, – сказал Дюпри.

Капрал сфотографировал его рану. Затем подошел Дейл Хендерсон, сержант из сектора Чарли, похожий на восставшего мертвеца. Он был немного моложе Дюпри, и Алан опешил от его снисходительного тона, хотя Дейл вроде бы пошутил:

– Вот что бывает, когда принимаешь вызов после смены.

– Да уж, – сказал Дюпри.

– Ты заставил нас поволноваться. Почему ты выключил рацию?

– Не знаю. Смена закончилась… наверное, машинально.

Не сводя взгляда с его плеча, Хендерсон спросил:

– Где ты керосинил, Алан?

– Я не пил! – рявкнул Дюпри и сам смутился. Чего это он? Нормальный вопрос. Уже спокойнее он повторил: – Я не пил.

Хендерсон посмотрел на часы:

– Ладно, только и ты меня пойми. Через два часа после смены ты вдруг катишь на вызов в другой сектор.

– Я не пил, Дейл. – Дюпри дыхнул на сержанта.

Хендерсон что-то черкнул в блокноте и пожал плечами:

– Не заводись. Видно же, ты трезвый. Я просто спросил.

– Уже почти два месяца, как мы с Дебби разбежались. – Дюпри снедало желание объясниться, и он поведал о событиях вечера – от христианского концерта до поездки к своему бывшему дому. Хендерсон молча делал пометки в блокноте. – Я сидел в машине, а вокруг было так тихо, – сказал Дюпри. – Наверное, я поэтому и выключил рацию. – Рассказав о потасовке, в которой его пырнули ножом, он иронично закончил: – Лучше запиши, что я пьянствовал. Выйдет не так жалостливо.

Алан помнил тяжелый развод самого Хендерсона – лет шесть-семь назад, одновременно с Поллардом, когда полицейские семьи разваливались одна за другой. Хендерсон ухаживал за сотрудницей прокуратуры, на которой потом женился. Рассказ Дюпри его вроде бы смягчил.

– Ладно, ты здорово помог упаковать эту венценосную, блин, чету.

– Лучше бы я спал в своей машине.

– Лучше бы ты доложился, что закончил работу, – проворчал Хендерсон. – Давай уж сам накатай объяснительную, как тебя угораздило через два часа после смены налететь на нож в чужом секторе.

– Ладно, я так и хотел.

Хендерсон захлопнул блокнот и, уходя, внимательно посмотрел на Дюпри:

– Ты поаккуратнее, Алан. Лады?

Дюпри кивнул. Врач закрепил повязку на его плече и выдал горсть пакетиков антисептической мази, связанных друг с другом, точно сосиски.

– Когда наложат швы, остерегайтесь инфекции, – предупредил он.

– Спасибо. – Дюпри надел рубашку, а футболку отдал патрульному, собиравшему улики. Застегивая пуговицы, через дорогу он заметил старика в форме охранника, который разглядывал его сквозь сетчатую изгородь лодочного центра. Дюпри подошел.

– Не позавидуешь вам, ребята, – сказал старик. – И как вам хватает терпежу не пристрелить таких идиотов.

– Вы видели нашу маленькую заварушку?

– Так я и вызвал полицию. Эта парочка, в дым пьяная, шла себе и хохотала. Я еще подумал, вот как славно, даже алкаши крутят любовь. Потом она говорит, нам сюда, а он – нет, нам туда… И пошло-поехало.

Дюпри посмотрел на ряды лодок и катеров за оградой. На торговой площадке «Бухты Лэндерс» высился огромный павильон из стекла и стали. Сейчас его переделывали, остался один каркас. Во дворе стояли жилой вагончик и маленький кран.

– Чего тут затеяли? – спросил Дюпри.

Охранник глянул на стройку:

– Расширяются. Теперь еще будут водные мотоциклы, снегоходы и… эти, как их… сноуборды. Наверное, обзовут «Вершина Лэндерс».

Уже около сорока лет лодочный центр соседствовал с непотребным районом, и все это время зажиточные обитатели Южного холма были вынуждены покупать яхты здесь. Владелец продолжал вкладывать деньги в предприятие, надеясь когда-нибудь выжить соседей. Дюпри повидал всякие перемены, но не ожидал, что кто-то возьмется облагораживать эту округу. Через дорогу трехэтажное кирпичное здание тоже переживало реконструкцию. Помнится, раньше в нем были забегаловка и дешевые квартиры, сейчас ободранный фасад был украшен желобом, по которому рабочие загружали отбитую штукатурку и дранку в самосвалы.

– А там что затевают? – спросил Дюпри.

– Магазин электроники. Да уж, если соседушек разгонят, я останусь без работы.

Дюпри вспомнил, что Кевин Верлок, которого он чуть не записал в подозреваемые, руководил крупнейшей в городе охранной службой.

– Наверное, вы из конторы Верлока?

– Точно, – ответил охранник.

– Давно здесь работаете?

– В лодочном центре? Полгода, может, чуть больше.

– А Кевина давно знаете?

Старик криво усмехнулся:

– С тех пор как акушер его по заднице шлепнул.

– Вы его отец?

– Пол Верлок. – Старик обеими руками изобразил рукопожатие – дескать, поручкались бы, если б не сетка.

– Очень приятно. Я Алан Дюпри.

Верлок кивнул. Казалось, минула вечность с тех пор, как Дюпри отсматривал доносы и по ошибке позвонил его сыну.

– Вас кто-нибудь расспрашивал про убийства?

– Пару недель назад приходила женщина, – сказал старик. – Спрашивала, не заметил ли я чего необычного. – Старик засмеялся. – Вот поди ж ты, что нынче считается обычным. На обходе я вижу, как обколотые юнцы, лет пятнадцати-шестнадцати, потчуют вафлей старого алкаша. Но когда коп меня спрашивает о необычном, я не знаю, что сказать.

Дюпри кивнул:

– Я вас понимаю.

– Знаете, скучаю я по девонькам, – продолжил Верлок. – Есть среди них оторвы, но многих попросту жаль. – Он задумчиво потер залысину в пигментных пятнах и пригладил редкие седые волосы. – Видать, перебрались в другой район?

– Временно. – Дюпри застегнул последнюю пуговицу и посмотрел на часы – почти три. – Приятно было поболтать.

Пол Верлок отсалютовал ему рацией.

Дюпри сел в машину и посмотрел на заляпанный кровью тротуар. Патрульным, разнимая потасовки, он частенько получал синяки и ссадины, однако нынешняя рана – самое серьезное увечье за всю его карьеру. В молодости служба в полиции представала этакой грезой в духе Уолтера Митти: сверкают клинки, вжикают пули, а он спасает юную красотку и раскрывает страшное преступление. Но вот она, правда жизни: его пырнула кухонным ножиком пьяная баба, которой он хотел помочь.

Дюпри достал блокнот и кое-что записал для предстоящего рапорта: что именно орала женщина, названия переулка и лодочного центра, расстояние от сетчатой ограды до тротуара. Затем поехал в больницу, но по дороге решил, что лучше сначала написать рапорт, а уж потом залечивать раны. Он развернулся и покатил к участку.

Переехав через мост на Монро-стрит, он припарковался перед Управлением общественной безопасности, чтобы отложить объяснения в гараже. Служебный вход пропустил его в сумрачный коридор, и он направился к конторке дежурного, но тут заметил дверь в свою бывшую группу. Дюпри подошел и прислушался. Внутри было тихо. Он достал именной электронный ключ с магнитной полоской. Скорее всего, ключ аннулировали – или сменили замок. Но когда Дюпри провел карточкой, дверь, щелкнув, открылась.

В комнате был полумрак, горели две настольные лампы, которые забыли выключить. Алан прошел к своему столу, теперь столу Спайви. Он переживал не из-за того, что ему предпочли молодого говнюка. Полицейские начальники – живые люди, они тоже попадают под обаяние молокососа, напичканного новшествами. И копы особенно стелются перед копом, который умеет включить компьютер. Но Дюпри донимало не это. По совести, он слишком долго приспосабливался. Конечно, надо было пригласить аналитика. Конечно, надо было использовать компьютерную базу данных, четче обрабатывать телефонные доносы. Злило другое – он не учуял, к чему все идет. То есть напрочь недооценил Спайви, позволил личной неприязни перейти в пренебрежение. Ведь мог же использовать его знания, что было бы на пользу обоим, а он просто отпихнул малого в сторону. Почему?

Вон стол Каролины – стул задвинут под столешницу, на спинке джемпер. Спайви занял ее место в убойном отделе. Вот почему Дюпри его гнобил и делал много чего другого.

Он подошел к столу Каролины, взял фотографию ее матери, посмотрел и поставил на место. Машинально дернул ящик – заперт. Дюпри оглядел комнату, где некогда все ему подчинялись. Пусть он не обладает познаниями в профилях и компьютерах, но в добросовестности ему не откажешь. Жизнь – это восхождение, и вот что бывает, если перестать карабкаться, если ориентиры смещаются и пределом мечтаний становится пенсия. Итог – утрата ответственности и возможностей, работы и друзей.

Дюпри положил руки на ее стол. Двенадцать лет между ним и Каролиной возможны были только отношения сержанта и рядового, наставника и подопечного, и он вкладывал в них пыл и страсть любовного романа. Он учил ее, воодушевлял и обхаживал. Он ради нее работал закулисно, превозносил ее в отчетах, протежировал на повышение и серьезные дела, ревностно строил ее карьеру. Она даже не знала, сколько он для нее сделал сверх дозволенного. Смешно: этой женщине он был верен. И вот теперь, когда она «в домике», – похоже, все, о ком он заботился, сидели по домам, задернув шторы, – сам он оказался на улице. Дюпри погладил ее джемпер, перекинутый через спинку стула, и устыдился волнения, ощутив себя кораблем, который вдруг сбился с курса. Да нет, не вдруг – он прекрасно знал, когда и где это произошло. Сколько раз он проигрывал в голове тот вечер: ее панический голос по рации, до нее еще два квартала. Держись, крикнул он, я уже близко. Не успеть, ответила она, и потом жутко хлопнул выстрел. Он выскочил из машины, кинулся по подъездной дорожке. Она стояла во дворе под шипящим желтым фонарем, наставив пистолет на пьяного дебошира, неподвижно лежавшего на земле. Потом обычная сутолока на месте происшествия, потом ее квартира, долгая ночь, перевесившая все последующие ночи вместе взятые, и мысль о том, что если б они переспали, он бы теперь не терзался из-за упущенного шанса, а жил воспоминанием о чем-то простом, милом и прошедшем.

 

38

Каролину трясло. Она попятилась в дом, схватила со стола мобильник и вытащила пистолет из кобуры, висевшей на стуле. Набрала 911, однако не нажала кнопку вызова, засомневавшись, что это и впрямь был Ленин Райан. Прижалась к стене, чтобы силуэтом не читаться на шторах. Потом стремглав пересекла комнату, вырубила свет и подкралась к окну. Красная машина исчезла, и тотчас возникло сомнение, была ли она вообще. Со столика в прихожей Каролина цапнула ключи от машины и, плюхнувшись на живот, подползла к открытой входной двери. Ничего. Глянув по сторонам, медленно встала, с пистолетом наизготовку спустилась с крыльца и села в машину. Покрышки взвизгнули, когда она задом выехала на подъездную дорожку.

Каролина жила всего в пяти кварталах от главной улицы, с севера на юг пересекавшей город. К ней-то она и поехала, туда-сюда вертя головой – не мелькнет ли где красный седан. Надо успокоиться и перепроверить себя, как поступила бы с ненадежным свидетелем. Недавно она допрашивала танцовщицу, к которой подъехал Райан в красной машине. И вот какая-то красная машина притормозила перед ее домом на углу нерегулируемого перекрестка, и она вообразила, что видит бородатого Райана в бейсболке. Да красная ли была машина? Все произошло слишком быстро, она не успела разглядеть модель и номер, а цвет в темноте толком не определишь. Что точно – небольшой седан. Четырехдверный. Возможно, американский, но скорее японский. «Ниссан» или «мазда». Точно «ниссан». Вроде бы «сентра». И красный, да, красный.

Если сообщить патрулям, есть шанс перехватить машину. Ну да, вмешалось сомнение, – если в ней Райан. А если не он? Что скажет Спайви? Каролина включила рацию, но диспетчер занималась пьяной дракой на Ист-Спрейг и разговаривала с патрульными, принявшими вызов. И тут в шести кварталах впереди вроде бы мелькнула красная машина: проехав под фонарем, свернула в переулок. Каролина придавила газ и, включив радиаторную мигалку, помчалась следом.

Она вцепилась в руль; пистолет мертвым грузом лежал на коленях. Где ему совсем не место. Каролина осторожно переложила пистолет на пол перед пассажирским сиденьем. Добравшись до переулка, в который свернула красная машина, заложила крутой вираж и увидела ее всего в трех кварталах впереди – водитель спокойно ехал, словно на работу.

Через два квартала она его нагнала. Водитель прижался к тротуару, потом вроде как передумал и дернулся вперед, но затем остановился перед домом в дощатой обшивке. Он повернул голову, и Каролина различила силуэт бейсболки. Потом водитель опять сел прямо и больше не двигался.

Надо было вызвать подмогу. Причем вызвать сразу, как только заметила эту машину, но сомнения затормозили и смазали решимость. Не спуская глаз с фигуры в красной машине, Каролина пошарила по полу и нащупала рукоятку пистолета. Потом вылезла из машины, прикрываясь дверцей. Пригнувшись, чуть выглянула и прицелилась. В красной машине медленно опустилось стекло со стороны водителя.

– Обе руки в окно! – крикнула Каролина, крепче сжав пистолет.

Водитель подчинился, и она, увидев худые дрожащие руки, тотчас поняла, что это не Ленни Райан. Каролина сделала шаг вперед – испуганный парень лет восемнадцати ждал штрафа. Каролина опустила пистолет и подошла к красному «ниссану-сентра». Парень в бейсболке уставился на нее.

– Вы сейчас проезжали мимо Корбин-парка? – переведя дыхание, спросила Каролина.

– Нет, честное слово, – выпалил парень, словно ездить около Корбин-парка было противозаконно.

Каролина все не могла отдышаться. Она глянула по сторонам, потом снова перевела взгляд на машину и перетрусившего парня. Из-под сиденья выглядывала пузатая бутылка, которую малый пытался прикрыть ногой.

– Дайте это сюда, – велела Каролина. Парень передал ей пиво «Микиз». – Как пивко?

Малый пожал плечами:

– Это не мое.

Напряжение спало; Каролина рассмеялась, вылила пиво на землю и бросила бутылку на заднее сиденье:

– Сдайте посуду и… – она пыталась что-нибудь придумать, – не забывайте включать поворотник.

Каролина вернулась в свою машину и убрала пистолет в бардачок. Мобильник на пассажирском сиденье все еще высвечивал номер 911. Каролина его выключила.

Когда же она перестала себе доверять? В Новом Орлеане, когда решила, что девушку на балконе раздевают насильно? Или еще раньше, когда не помешала Райану сбросить Паленого с моста? Или разрушение началось шесть лет назад?

Каролина поехала обратно, срезав путь через улицу вдоль Корбин-парка в кайме симпатичных домиков, которые вскоре сменились многоквартирными высотками и обветшалыми жилищами с сараями на задних дворах и машинами на лужайках, и прибыла в свой район кирпичных домов и перестроенных бунгало.

Она удивилась, что дом ее погружен во мрак, но потом вспомнила: сама же выключила весь свет, прячась от парня в красном «ниссане», впервые запасшегося пивком.

Войти в темный дом было свыше сил. Похоже, сегодня не уснуть, как ни старайся, – нынче в доме хозяйничает мамина бессонница. Каролина выехала на Монро-стрит, полвека назад застроенную трехэтажными домами из песчаника, меж которыми вклинились новые закусочные, хозяйственные и ночные магазины. На улицах каждый третий автомобиль казался красным.

Каролина припарковалась перед Управлением общественной безопасности. Неподалеку остановилась патрульная машина, из которой вылез сержант Дейл Хендерсон. Он был наставником Каролины, когда Дюпри перевелся в другой отдел. Вместе пошли к конторе.

– Что это вы так поздно? – спросил Хендерсон.

– Ребята любят, чтобы я пришла пораньше и сварила кофе, – усмехнулась Каролина. – А вы-то чего припозднились? Кажется, угодили в передрягу?

– Откуда вы знаете?

– Рация сообщила.

Хендерсон кивнул и открыл дверь, пропуская Каролину:

– Можно кое о чем спросить?

– Легко.

– Вы ведь по-прежнему близки с Дюпри?

– Ну, в общем, да, – промямлила Каролина, раздумывая, почему выбрано слово «близки» и что означает «по-прежнему». – А что?

– Во-первых, по окончании смены он не доложился и исчез на два часа. А потом явился разнимать уличную драку, и в награду его пырнули ножом.

Каролине будто стиснули загривок.

– Как он?

– Все нормально. Наложат пару швов. Когда я спросил, куда он исчез, Алан взбеленился, но потом сказал, что уснул в машине перед своим бывшим домом.

Они стояли в просторном вестибюле Управления общественной безопасности. За конторкой дежурного виднелась дверь в розыскной отдел.

Каролина почуяла неладное:

– Зачем вы мне об этом говорите?

Хендерсон разглядывал свои ботинки:

– Наверное, меня это не касается, но я сам прошел через развод и знаю, что… – он подыскивал слова, – пассия не всегда понимает, чего стоит мужчине уйти из семьи.

Пассия? Каролина сжала кулаки:

– Не знаю, что вы там себе надумали, Дейл, но…

Хендерсон ее перебил:

– Когда человек один, вот как вы, он вольная, так сказать, птица… Но выбор таких, как Алан, всегда рикошетит в других людей.

Каролина развернулась и пошла прочь.

Хендерсон ее нагнал:

– Я понимаю, это не мое дело…

– Нет никакого дела, Дейл, – через плечо бросила Каролина.

– Я не осуждаю…

Она остановилась и резко повернулась к Хендерсону:

– Именно что осуждаете. И вы просто белены объелись.

Каролина зашагала к двери в отдел, Хендерсон остался на месте. Набрав код, она очутилась в длинном, ярко освещенном коридоре особого отдела. Злость ее понемногу сменилась тревогой за Дюпри. И чего она взъелась на Хендерсона? Копы – величайшие на свете сплетники. Ничего удивительного, если день-деньской копаешься в чужом грязном белье.

Чиркнув карточкой в замке, Каролина вошла в свой старый кабинет, разительно отличавшийся от ее нового места службы, где на стенах висели фотографии убитых женщин, карты районов, в которых обнаружили трупы, и, конечно, вездесущая схема Спайви.

А здесь кругом развешены снимки домов, где проводились облавы, и наиболее часто встречающихся расфасовок кокаина и метамфетамина, графики по экстази и прочим изобретениям умельцев. Прямо какая-то школьная лаборатория. Каролина открыла свой бывший стол и достала толстую папку с материалами по всем делам Паленого и газетными вырезками про его смерть. Самая большая статья под заголовком «Родные все еще ждут утонувшего наркодельца» вышла через месяц после его гибели. Ее сопровождала фотография моложавой негритянки, матери Паленого, которая показывала снимок сына-шестиклассника: в футбольной экипировке тот гордо позировал со шлемом на сгибе руки.

Подхватив толстенную папку, Каролина вышла в коридор и, убедившись, что дверь защелкнулась, направилась в свой новый кабинет. Вспомнились намеки Хендерсона, что она – причина семейных неурядиц Дюпри. Вновь вспыхнула злость, но вместе с ней и чувство вины.

Каролина вошла в кабинет и возле своего стола увидела Дюпри, который словно материализовался из ее мыслей. Он стоял к ней спиной, в руках держал ее джемпер. Когда дверь захлопнулась, Дюпри вздрогнул, выронил джемпер и обернулся.

В комнате было сумеречно, горели только две настольные лампы. Патрульная форма Дюпри напомнила о былых совместных сменах, и Каролина чуть ли не впервые подумала о том, как давно они друг с другом связаны и сколько сил у них это отняло.

– Вы меня напугали, – сказал Дюпри.

– Извините.

– Ничего. – Дюпри огляделся и, видимо, сообразил, что его присутствие в кабинете выглядит странно. Он помахал электронным ключом: – Эта штука неожиданно сработала. Недосмотр, надо исправить.

– Что вы здесь делаете? – спросила Каролина.

– Вообще-то я шел писать рапорт, как я насладился концертом, уснул в своей машине и был ранен пьяной парочкой. А вы зачем здесь?

В прежнее время, когда она часто видела Дюпри в этой форме, Каролина тотчас сообщила бы ему о красной машине перед домом. Но теперь все изменилось. Хендерсон не выходил из головы. Пассия.

– Кое-что надо по работе.

Дюпри уловил ее холодность и почувствовал себя патрульным сержантом, который после смены что-то вынюхивает в серьезной группе.

Каролина прошла к большому столу в центре комнаты, и теперь их разделяли два стола – совещательный и письменный.

– Куда вас ранили? – спросила она таким тоном, словно интересовалась планами Дюпри на уик-энд.

– В плечо.

– Угу. – Каролина положила папку на стол и начала пролистывать дела, избегая взгляда Дюпри. – Швы наложили?

– Еще только собираюсь. – От ее дежурного, снисходительного тона Дюпри растерялся. – Что случилось?

– Ничего.

– Нельзя говорить? Теперь это не для моих ушей?

– Вовсе нет. Просто нужно кое-что посмотреть. Вы же знаете, так бывает – какая-то мелочь сидит в тебе занозой.

– Да, про занозы я знаю.

Ее отстраненность наждаком корябала душу. Женщина, о которой он думал беспрестанно, вдруг стала холодной и чужой.

– Ладно, пойду писать рапорт, – сказал Дюпри. – Не стоит оттягивать свое увольнение.

Каролина невесело улыбнулась. Дюпри вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

В коридоре он попытался осознать, что сейчас произошло. Можно понять, если вдруг он стал ей неприятен, – последнее время он сам себе был противен. Но этот ее снисходительный тон невыносим. Вспомнилось, как давеча он проснулся в машине и увидел зашторенное окно. Вдруг безумно захотелось все выложить Каролине – сказать о своих чувствах, о ее неблагодарности, обо всем. Все, что он делал, было для нее и во благо ей. Пусть она плюет на него, но на то, что сделано ради нее, наплевать нельзя.

Дюпри рубанул карточкой по замку, откликнувшемуся зеленым огоньком, и толкнул дверь. Каролина смотрела в пол, словно Дюпри не покинул кабинет через дверь, а растаял на ковре. Потом взглянула на него, и он подавился словами, уже готовыми сорваться с губ, – я так давно тебя люблю. Еще не произнесенные, они уже казались стертыми, пустыми и никчемными. Она знала, что он ее любит. И дело не в любви. Любить просто. Те двое пьяниц тоже любят друг друга. Он отдал ей то, чего не получала даже его жена, – шесть лет верности и жертвенности. И сейчас казалось, будто все, что было в его жизни, в долю секунды промелькнувшей перед глазами: работа, супружество, любая неприятность, – все связано с ней, она всему виной. Даже в том, что заныло раненое плечо. Он искал слова мощнее и емче, нежели «я тебя люблю», такие слова, которые поведают обо всем, что он ради нее сделал.

– Когда шесть лет назад я подъехал к тому дому, – тихо и ровно проговорил Дюпри, – вы стояли над застреленным человеком. А нож…

Он закрыл глаза и велел себе остановиться, понимая, что сейчас изничтожит ее. Но какая-то часть его знала, что в этом и цель – пусть ей тоже будет больно, пусть он снова станет нужным ей.

– Что? – Каролина сглотнула тошноту, догадываясь, что сейчас услышит. – Нож – что?

– Он лежал на полу в кухне, возле женщины. Мужик был безоружный. Я подбросил нож к трупу.

 

39

Ленни Райан вспомнил собаку, что была у него, когда мальчишкой он жил в Вальехо. Помесь лабрадора черт-те с кем. Папаше впарили его как сторожевого, но пес только и делал, что ночами выл под дверью. Старик швырял в него ботинком и орал, чтобы пес заткнулся на хрен. Каждое утро отец выводил его во двор и вожжой привязывал к крыльцу. Едва папаша выпускал ошейник, пес задавал стрекача, но вожжа отпускала его ярдов на двадцать, а потом, щелкнув, точно кнут, отдергивала обратно.

Пес вскакивал с земли, отливал и кидался в другую сторону, после чего все повторялось. Папаша ржал и вопил, осатаневший пес метался, и всякий раз – хлопі Так начиналось каждое утро. Отец считал это прекрасной потехой, а вот Ленни печалился, что глупый пес, похоже, не помнит своего прежнего опыта. Изо дня в день он срывался с места и, достигнув полоски жухлой травы, до которой отпускала вожжа, лишь наддавал, словно все уроки жизни были не в счет и теперь-то он непременно вырвется на свободу.

И чего вдруг вспомнился этот пес? На стоянке автомобильной рухляди Ленин распластался под фургоном. Пришлось спрятаться слишком близко к дому полицейской дамочки. Вот-вот копы заполонят улицы, и тогда его отправят обратно в Ломпок или такую же дыру, где до скончания дней он будет выходить на прогулку со шпаной и наркоманами, тупыми, жестокими и больными, где все разговоры о том, как они откинутся и провернут дельце, или найдут работу, или поквитаются с каким-то говнюком. Мол, пусть только выпустят, и теперь-то они рванут без оглядки.

Под днищем фургона Ленин приподнялся на локтях и оглядел темную улицу. Ничего. Полицейская дамочка его не увидела, что ли? Не может быть. Она вышла из дома и уставилась прямо на него. Должна была разглядеть. Может, копы закрывают район по периметру? Ленни вновь прижался к земле.

Кстати, до тюряги может и не дойти. Что у них в этом штате? Газ, электрический стул? Кажется, здесь можно выбирать. Наверное, в ассортименте есть виселица. Интересно, что чувствуешь? Хлоп.

У Шелли была собака. Она вечно брехала, вот потому-то Ленни и проигнорировал ее истеричное тявканье в то утро, когда ввалились копы, обыскали дом и нашли заначку Шелли – дозы мета хватило для обвинения в хранении с целью сбыта. Поскольку дом принадлежал Ленни, его и повязали, но он рассудил, что отмотать годок легче ему, чем Шелли.

Кто ж знал, что прокурорша, старая сука в сером платье, дрыгавшая ногой, уговорит присяжных на пятерик. Видите ли, это уже его третья ходка. Как будто он злодей, который отрезает головы невинным младенцам. Сидел-то он за кражу магнитолы, а потом за тяжкие телесные.

Ленин сплюнул. Уж сейчас-то задрыга прокурорша отыгралась бы по полной.

Он выкатился из-под фургона и подполз к краю стоянки. На улице никаких мигалок. Редкие машины проезжали свободно. Значит, дороги не перекрыты. Напрашивался только один несуразный вывод: дамочка не вызвала подкрепление.

С самого начала все ее поступки были несуразны. Когда он сбросил Паленого с моста, он ждал, что бабец шмальнет в него, но та бросилась спасать сутенера. И ведь чуть не преуспела, хоть шансы были один на тысячу. Ленин все видел и поймал себя на том, что болеет за нее.

Потом он наблюдал, как она изображает уличную девку. И вот тогда что-то щелкнуло. Он все смотрел и смотрел на нее. Сперва-то он не заметил, что волосы у нее, как у Шелли. Такого же цвета и той же длины. Пока она шлендала по Спрейг, он залез в ее машину, пошарил в бардачке и нашел конверт с ее адресом. Еле управился до ее возвращения. Показал ей девку в холодильнике: вдруг стало важно, чтобы кто-нибудь знал о его делах. Наверное, потому он и оставил ей коробку с барахлом Шелли. И потому же иногда проезжал мимо ее дома. Вот как сегодня.

Нынче он даже не собирался в Спокан. С утра хозяйничал у Анжелы – ставил новую изгородь из колючей проволоки и починял навес водокачки, зимой продавленный снегом. Иногда он так увлекался работой, что чувствовал себя обыкновенным фермером, и тогда его прежняя жизнь казалась чужой. В той жизни они с Шелли вечно хотели чего-то большего – секса улетнее, кайфа круче, дней слаще. А вот Анжелу жизнь, видать, крепко приложила, потому что она понимала: желать лучшего – зряшная трата времени. Лучшее недосягаемо, как воля для собаки на привязи. Может, жизнь и соткана из таких вот крохотных сносных мгновений – поработать в солнечный денек, сожрать сэндвич, глянуть телик.

В полдень Ленин зашел в дом, взял сэндвич и включил телевизор. Как раз начались новости. Сутенер наконец-то всплыл. В рабочей одежде Ленин долго стоял перед телевизором, уронив руку с сэндвичем. Потом оставил записку Анжеле и на ее машине поехал в Спокан. Припарковавшись перед мэрией, Ленин в зеркале оглядел бритую голову и бороду, выдохнул и вошел в здание. Боялся, что кто-нибудь его узнает, но, как оказалось, тревоги были напрасны. Чиновники в окошках отвечали на вопросы, уткнувшись в бумаги. Удостоверение личности спросил лишь один, но и он не удосужился сравнить фотографию с оригиналом. Гораздо труднее было обежать уйму отделов и собрать кучу бумажек – всякие там разрешения на строительство и формуляры зонирования. Тут, наверное, не помогло бы и высшее образование, если б оно имелось.

Акты надо было забрать в суде, расположенном напротив полицейского участка и каталажки. Ленин кивнул копу на входе и прошел через рамку металлоискателя. Часом позже получил на руки акты, кальки планов и кипу всяких справок. Ленни даже запросил судебные документы на гражданский иск и сунул двадцатку клерку, чтоб переслал по почте. Но все это ничего не дало. А чего он ждал? Упоминания Шелли? Ленни пропустил несколько рюмок и, поехав куда глаза глядят, очутился перед домом полицейской дамочки. Вот там-то его и переклинило.

Ленни посмотрел на часы. Прошло сорок минут – и ничего. Значит, копы не приедут. Он вспомнил, как заманил дамочку в проулок, но та вызвала поддержку, только когда увидела труп. Баба явно чокнутая.

Ленни побрел к своей машине. Покинув главную улицу, он колесил по жилым кварталам, сворачивая от всякой встречной машины. Раздумывая о том, в какую тяготу все это превратилось, он отмотал пару миль на север и восток, потом остановился, с минуту барабанил пальцами по рулю, а затем вновь поехал к дому полицейской дамочки.

Переулками он добрался в ее район и, срезав через Мейпл, выехал к подножию Северного холма. Потом свернул на восток, покружил по жилым кварталам, пересек Монро-стрит и оказался перед Корбин-парком. Изображая беспечность, проехал мимо ее дома. Зря актерствовал. Ее машины не было. Дом стоял темный. Вдруг навалилась усталость, как после долгих усилий вырваться на волю.

Когда пес достал своим воем, они решили на ночь оставлять его во дворе. Но однажды взбешенный сосед оборвал привязь, пес дунул на свободу и через три квартала угодил под первую же машину «Ладно, – сказал папаша, – отмучился». Никто из их питомцев не умирал естественной смертью. Все так или иначе отмучивались. Это располагало к животным, но отнюдь не к жизни.

Сделав круг по кварталу, Ленин встал перед ее домом на том же месте, где в первый раз. Пришла мысль выключить вхолостую урчавший мотор, откинуться на сиденье и закрыть глаза. Если уснуть, все закончится. Дамочка вернется домой, увидит его и арестует. Может, и хорошо. По правде, ночи в камере его вовсе не парили. В крытке хотя бы тихо и нет такой тоски, как на воле. В тюрьме многие не выносят мертвящее ночное одиночество, а ему всегда было тяжелее пережить нескончаемый день, в котором долгие часы в общем зале, в котором очередь печально шаркает к платному телефону, в котором неподъемная тяжесть угроз в прогулочном дворе.

Однако на такие дни он больше не согласен, и виселица тоже не шибко привлекает. Посему идея сдаться дамочке растаяла, Ленин врубил передачу и покатил к Анжеле. Но он знал, что вновь сюда приедет, встанет перед этой бабой и сделает так, чтобы произошло хоть что-то, даже если для этого кому-то из них придется убить другого.

В мечтах все было совсем как в детской грезе о войне – героично и безболезненно. Но его видение отличалось конкретикой: он соскальзывал

в воду, полицейская дамочка успевала дотянуться и схватить его за руку, их обоих утаскивало за край плотины, и они, отмучившись, вместе уплывали в вечный сон.

 

40

Первой мыслью было утром пойти в отдел собственной безопасности, во всем признаться и тешить себя надеждой, что уволят ее по-тихому. Даже стало легче. Забыть о Ленин Райане. О Спайви, Макдэниэле и Кёртисе Блантоне. Но есть человек, о котором не забудешь. Каролина рухнула в кресло.

– Алан, – только и сказала она.

– Простите. – Дюпри замер перед ней. – Зря я рассказал.

Если она сознается, ему конец. Без вопросов. Когда дело закроют, ее могут понизить в должности – отправят читать лекции о вреде наркомании, преподавать или заниматься социальными программами. Был нож или не было ножа, дебошир пересек смертельную зону в двадцать четыре фута, а значит, жизни полицейского грозила опасность. В подобном случае нет однозначной установки о применении оружия. Откроешь огонь – будешь писать кучу объяснительных, но тебя оправдают. А вот Дюпри, желая ей помочь, сфальсифицировал улику. За это его посадят.

Дюпри перегнулся через стол и попытался заглянуть ей в глаза:

– Пожалуйста, простите меня. Сам не понимаю, зачем я это сказал.

Да нет, подумала Каролина, мы оба все понимаем. А с нами – Хендерсон, Дебби и, наверное, весь полицейский участок. Неважно, была ли у нас постель, главное, что у всех на виду, – сумма наших посланных друг другу улыбок и чуть-чуть затянутых переглядов.

Обещание поступка в сто раз хуже самого поступка. Она может делать вид, что не имеет никакого отношения к разводу Дюпри. Может себе говорить, что не спала с ним. Может оттягивать этот момент, но разве кто-нибудь – она сама, Дюпри или тот же Хендеросон – хоть на секунду усомнился, что рано или поздно они с Аланом сойдутся? Во рту стало горько, и Каролина подумала, что у самообмана тысяча оттенков, но вкус один.

– Я ничего от вас не требовала, – сказала она. – Я не просила вас… – Слово «разводиться» не выговорилось.

– Я знаю. – Дюпри уставился в пол.

Да, она не просила его бросить жену. И в чем-то это было еще хуже. Она не просила и тем самым стреножила его и себя возможностью. Если б той или любой другой ночью они переспали, у них бы появились претензии друг к другу и они бы затеяли долгую круговерть взаимных разочарований, обманов и предательств. Но они выбрали наихудшую разновидность привязанности: чистую. Миг влюбленности они поймали в силок и эгоистично сохраняли его девственность.

Никакой муж, никакая жена, никакой двадцатичетырехлетний бармен не переплюнут человека, с которым ты стараешься не переспать. У грезы всегда свежее дыхание, она не забывает важные даты. Вкупе с маленькими жертвами Дюпри, о которых Каролина знала, и одной большой, которой он ее огорошил, все их перегляды, улыбки, комы в горле и мечты друг о друге выглядели прозрачной фальшью. И однако сейчас она себя так чувствовала, словно ее застукали в постели с Дюпри.

– Я хотел вам помочь, – сказал он.

– Я должна вас поблагодарить? – холодно спросила Каролина.

– Нет, конечно.

– Вы не смели решать за меня, Алан. Если я облажалась…

– Вы не облажались. Все сделали правильно. Вы же не знали, что он бросил нож. А если б он выхватил у вас пистолет?

– Он был в дымину пьяный!

– Нет. Это был правильный выстрел.

Каролина уже была готова понять и простить Дюпри, но его снисходительность ее взбеленила:

– Вы себя-то послушайте! Зачем подбрасывать нож, если выстрел правильный?

– Вы были в шоке. – Дюпри вскинул руки. – Я хотел снять с вас груз.

– А теперь хотите шокировать. Теперь хотите придавить.

Дюпри потер виски:

– Нет. Я сказал, чтобы…

– Вам лучше уйти, – перебила Каролина.

– Я сказал, чтобы вы поняли, как сильно я…

Каролина вскочила, ее всю колотило:

– Как сильно, как сильно! – Она глотнула воздух. – Идите вы к черту, Алан! По-вашему, я не знаю? Последние шесть лет я тоже была здесь. В основном одна! – Голос ее дрогнул, она стиснула зубы. – Я прошу вас уйти, быстрее. – Каролина раскрыла папку и притворилась, будто читает, хотя буквы плыли перед глазами.

Дюпри развел руками – словно сдавался или просил понять. Но сейчас Каролина не принимала капитуляции и понимать не желала. Дюпри уронил руки и кивнул:

– Хорошо.

Он шагнул к двери, потом обернулся, но так ничего и не сказал. Просто вышел из комнаты, дверь тихо закрылась. Каролина затаила дыхание, ожидая, когда щелкнет замок. Выждав еще минуту, прошла к своему столу и шваркнула на него папку с делами Паленого. Потом вяло отшвырнула свой мобильник. Телефон шмякнулся на чей-то стол и свалился на пол.

Той ночью Дюпри держал ее в объятиях, гладил по волосам и повторял, что она поступила правильно, вместе с ней прекрасно понимая, что она просто запаниковала. Потом ее старалась утешить мать, насмотревшаяся полицейских телесериалов: «Ты кого-то застрелила – ну и что? Для того тебе и даден пистолет». Каролина знала только одного копа, который убил человека, и все же отчасти мать была права. Она всегда была отчасти права. Пистолет выдали именно для таких случаев. Но она постаралась об этом забыть. Дело не в том, что она выстрелила. А в том, что притворялась, будто не напортачила. Тогда она еще не знала, что Дюпри подбросил нож, но погрязла в самообмане, не слушая внутренний голос, говоривший, что она оплошала. Она промолчала и позволила официальному вранью заглушить ее собственную интуицию.

В тот вечер у нее была секунда-другая, чтобы решить, нужно ли вообще открывать огонь. Все копы были на ее стороне. Она застрелила разъяренного пьяницу, который пересек смертельную зону, а перед тем чуть не убил жену. Каролина очухалась, когда Дюпри уже обработал место происшествия. Заметив нож возле трупа, она облегченно вздохнула, но, если честно, впервые его увидела лишь тогда. Каролина себя чувствовала обманщицей: все говорили, она поступила правильно и смело (смело!), но она-то знала, что просто испугалась.

Гленн Риттер. Так его звали. Про себя она редко называла его по имени, только «дебошир» и «мужик». После похорон собралась с духом и подошла к его жене. Опираясь на костыли, миссис Риттер, еще в синяках и бинтах, рассказала, что вначале муж напивался изредка и только угрожал, но вскоре угрозы сменились тумаками и багровыми фингалами, о которых возвещала нетвердая поступь в коридоре. Когда он стал напиваться каждые выходные, а затем и в будни, побои обрели шаблон со своей шкалой частоты и злобности. На полном серьезе миссис Риттер сказала, что при желании могла бы составить их график, наподобие приливов и отливов.

Но потом она смолкла, буднично поблагодарила за спасенную жизнь и отвернулась. Конечно, Каролина надеялась получить что-то вроде прощения, этакого отпуска вины, но, вероятно, слишком многого хотела от женщины, которая терпела приливные побои от любимого человека.

Каролине казалось, что коллеги сомневаются в ее квалификации, однако на деле сомнение исходило от нее. Она убила безоружного. И тут главное не законность поступка, и не то, заслужил ли это убитый, и даже не то, грозила ли ей опасность. Все это спорно, суть не в том. А вот что бесспорно: вправду ли она использовала все другие способы разрешить ситуацию? Нет. Шесть лет она пряталась за отговорку про смертельную зону, заглушая свою интуицию и подрывая веру в себя. Жить с мыслью о допущенной ошибке было легче, чем жить в многослойном вранье.

Согласиться, что выстрел в Гленна Риттера был необходим, означало согласиться с тем, что на свете все просто: есть хорошие люди и есть плохие, бессовестные. Эта парадигма служила защитой многим копам, но Каролина не желала ее принять. Вот потому-то она занималась и уголовным правом, и поэзией, была сыщиком и гуманитарием. Дело не только в сострадании – равно в честности и эффективности. Просто отловом злодеев ничего не добьешься. Но если ищешь истину, она откроется и сквозь крохотные щели покажет твою собственную низменную натуру.

Вспомнились слова Блантона: а этот про

сто сломленный. Копу так легче: они сломлены, а мы целехоньки. А что, если и те и другие смотрят сквозь щели с разных ракурсов, но в самообмане запутались все? Большинство полицейских не воспринимали преступление в таких категориях. Они чтили абсолюты: младенец в наркопритоне Тормоза Джея. И сама Каролина не считала, что убийство Гленна Риттера и убийство Паленого равнозначны.

И все же, наверное, в них было кое-что общее: миг страха, гадливость к себе и последующее раскаяние. Хотелось верить, что Ленни Райана тоже пронзил страх, и тогда его поступок будет хоть немного понятнее. Каролина не встречала преступника, который считал бы себя злодеем. Всегда кто-то был еще хуже. Даже детоубийцы и насильники могли назвать тех, чья бесчеловечная жестокость не имела оправдания. В конечном счете все мы надеемся, что наши грехи простятся. Каролина запамятовала, а Дюпри невольно напомнил: ложь миру – ничто по сравнению с ложью себе.

Каролина провела пальцами по ярлыку на папке: «Хэтч, Кевин С., род. 08.11.1981».

Блантон сказал, что преступник попадается на отклонении от шаблона. Но это не совсем так. Директор школы чуть прижал сторожа, и тот сознался в серийных убийствах. Но не признал убийства пятнадцатилетней девочки. Где-то глубоко под щелями истины он отчаянно цеплялся за ложь, говорил себе, что к этому не причастен. Возможно, этих людей ловишь на том же, на чем и себя. На лжи.

Какой бы ни была истинная причина поведения Райана на мосту, сам он цеплялся за иное объяснение. И пусть оно будет полной чушью, его надо найти. Такие как Блантон притворялись, будто хотят понять убийц, но в действительности хотели одного – отстраниться, отделить свои мрачные фантазии от этих монстров. В этом ложь Спайви, Макдэниэла и, наверное, Дюпри. И конечно, Блантона. А этот просто сломленный.

Каролина растворилась в криминальном досье Кевина Хэтча. Первая запись от 1986 года: решением суда мальчика передавали под опеку бабушки, поскольку мать попала в реабилитационную клинику для наркоманов. В 88-м она вышла и Кевин вернулся к ней. В 89-м в Сиэтле умер его отец, в судебном постановлении перечислялось наследство: «“Форд-эскорт” 1983 года выпуска, наручные часы, разнообразные личные вещи». В девятилетием возрасте – первая судимость за кражу. А затем пошли аресты: в тринадцать лет за хранение наркотиков, в четырнадцать – за разбойное нападение, в пятнадцать – за угон автомобиля. Рапорты оперативников и прокурорские справки сообщали, что Паленый состоял в банде, на дому торговал наркотиками и шлюхами. К семнадцати годам его девять раз задерживали и пять раз приговорили. Нехитрый подсчет показал, что с четырнадцати до семнадцати лет он больше времени провел в заключении, чем на свободе. В последние два года его задерживали еще трижды, но признали виновным только один раз за хранение наркотиков. Это не означало, что он реже нарушал закон, – просто научился не попадаться.

Разумеется, Каролина все это уже читала и сейчас пыталась за словами найти что-то, ранее не замеченное. К ее досаде, полицейские рапорты фокусировались на конкретном инциденте и не передавали его контекст: «11.09.98 Кевин Хэтч был допрошен по факту хранения метамфетамина»; «04.01.96 чернокожий мужчина, идентифицированный как Кевин Хэтч, покинул наблюдаемый объект».

Каролина достала из стола ручку и блокнот и, вдоль разделив лист, в левый столбец начала выписывать все адреса и даты, а в правый – все имена, встречавшиеся в досье: «Хэтч был замечен в продаже наркотиков Карлу М. Игере…» и так далее. В списке, занявшем четыре страницы, оказалось тридцать четыре фамилии родственников, подельников, адвокатов и свидетелей. Каролина взглянула на часы и опешила – три пополуночи.

Она включила компьютер. Открыв базу данных, стала поочередно проверять выписанные фамилии – не было ли их в следственных сводках, допросах шлюх и профилях жертв. Минул час, первые пятнадцать имен не дали никаких результатов, следующей значилась «Рэй-Линн Пирс». Каролина глянула в дело – это имя появилось при аресте Паленого за хранение наркотиков в 1998 году, но с уликами напортачили, и дело развалилось. Когда проводился арест, в машине Паленого сидела девушка без документов, назвавшаяся Рэй-Линн Пирс.

Каролина ввела имя в базу данных. Откликнулся реестр проституток:

Пирс, Рэй-Линн, род. 09.04.81 Обвинение – проституция, 1996 Обвинение – хран. нарк., 1999 Повестка от 13.10.00 Последнее задержание: 1999 Последний известный адрес: Запад. Первая ав., 2144, 01.07.00

Каролина посмотрела на дату рождения. Восемьдесят первый. Значит, Рэй-Линн Пирс двадцать лет. Двадцать. Каролина вскочила, опрокинув стул, кинулась в другой конец комнаты, задевая столы, и схватила со стеллажа адресный справочник. Последний адрес Рэй-Линн Пирс – приют наркоманов, прошедших курс лечения.

Каролина вернулась к компьютеру, подняла стул и задала новый поиск по Рэй-Линн Пирс. Оказалось, что та фигурировала в деле по убийству Шелли Нордлинг, бывшей подружки Ленин Райана. Снова опрокинув стул, Каролина ринулась к шкафу под схемой Спайви. Поскольку Шелли Нордлинг погибла от руки клиента или сутенера еще до того, как Ленин Райан начал свою серию убийств, она числилась в «Косвенных делах».

Каролина просмотрела все материалы, полные печальных деталей из жизни Шелли Нордлинг. Рэй-Линн Пирс в них упоминалась лишь один раз.

Идентификация убитой женщины стала возможной после того, как Рэй-Линн Пирс передала следствию коробку с вещами проститутки, известной под кличкой «Пилюля». В результате было установлено, что убита именно Шелли Нордлинг.

Значит, девица, передавшая коробку, к тому же знала Паленого. Туман совпадений рассеивался. Ленин Райан был связан с Паленым. А Рэй-Линн Пирс знала и Паленого, и подругу Райана. Теперь Каролину накрыло огорчительной волной неуверенности в себе. Выходит, все это время Рэй-Линн Пирс маячила рядом и ждала, когда ее обнаружат, а Каролина не сумела свести концы с концами. Вот ее имя и дата рождения. Ей двадцать лет. Вот повестка в суд. Значит, у нее была веская причина скрывать свое имя.

Каролина бросилась к компьютеру, соединенному с Национальным центром криминальной информации и Вашингтонским государственным центром криминальной информации, забила в поисковую строку имя и дату рождения. Фотография еще не полностью загрузилась, а она уже узнала боязливую худышку, долго измышлявшую себе имя, ту, кого от всех мужиков брала жуть. Каролина так долго ее искала, что уже стала сомневаться, существовала ли она вообще. Два месяца отсматривала фотоснимки, опрашивала барменов и социальных работников, моталась по больницам и приютам – и никаких следов. Лицо на мониторе казалось чуть пухлее, но это несомненно была она. И если эта кроха еще жива, она свяжет Ленин Райана с Паленым и прольет свет во мраке. Фотография наконец загрузилась; Каролина уронила руки, ее одолела неимоверная усталость. Перед ней было непроницаемое лицо Рэй-Линн Пирс – той самой девушки, которая жадно лопала сэндвич, той самой, которая назвалась Жаклин.

 

41

Рецепт требовал золотистого грибного соуса, а у нее был только обыкновенный. Рэй-Линн разглядывала банку, гадая, что делает грибной соус золотистым. Позвонить в магазин и спросить, что ли? Может, надо добавить жженый сахар, или масло, или просто побольше грибов? Или можно обойтись обыкновенным грибным соусом и надеяться на удачу?

Так она и сделала: слоями уложила обжаренный картофель и рубленое мясо, пропитав их обыкновенным грибным соусом, установила температуру духовки и засекла время – шесть тридцать. Через полчаса Келли вернется с ночной смены. Он служил простым санитаром, но ей нравилось думать, что он возвращается с врачебного дежурства. Иногда Келли представлялся ординатором или интерном, а сам ей подмигивал – мол, это я потому, что собеседник уж больно заносчив. Но ей это было по барабану.

С работы Келли приходил голодный, и утра превратились в ее любимое время: встать до рассвета, принять душ и к семи часам приготовить что-нибудь вкусненькое. Они вместе ели, а Келли рассказывал, как спасает больных от докторской лени и тупости медсестер. Все это шибко походило на вранье, но слушать было интересно – чтобы сочинить такое, тоже мозги надо иметь. Потом они багрили коноплю, трахались, и Келли шел спать, а она на работу – варить кофе в маленькой придорожной палатке.

К семи часам все было готово; Рэй-Линн выключила духовку, но противень не вынула, чтобы запеканка не остыла. В половине восьмого она вновь включила духовку и позвонила в больницу. Оказалось, что Келли, как обычно, ушел в шесть тридцать.

В восемь она вытащила противень из духовки и уже всерьез занервничала. Стояла у окна и грызла ногти. Было почти девять, когда наконец входная дверь открылась и Келли появился в компании своего больничного дружка, низенького пожилого мужика по имени Скотт. Они тихо о чем-то говорили. Скотт сказал что-то про хороший свет, а Келли прошептал: «Тише, об этом я позабочусь».

«Я-то не сумасшедшая. Чего вы шепчетесь? Не утруждайтесь», – хотела сказать Рэй-Линн, но, увидев Келли, поняла: что-то не так.

– Привет, крошка. – Он чмокнул ее в щеку.

– Где ты был?

– Помнишь Скотта?

– Конечно. – Рэй-Линн кивнула лысеющему очкарику на полголовы ниже Келли. Тот улыбнулся, не разжимая губ, его глаза под набрякшими веками уставились на ее грудь.

– Как вкусно пахнет, – сказал Келли.

– Почему ты задержался? – Рэй-Линн сама подивилась своему тихому голосу

– Мы со Скоттом зашли выпить пивка и кое-чего перетереть. Помнишь, я говорил, что он в компьютерах сечет.

– Я маленькую запеканку сделала, – сказала Рэй-Линн.

– Не хлопочи, крошка. Пошли поговорим. – Келли повел ее в кухню.

– Я пока принесу аппаратуру, – сказал Скотт.

– Какую аппаратуру? – спросила Рэй-Линн.

Но Келли утянул ее в кухню. Там он повесил ключи от машины на крючок возле холодильника и ткнул пальцем в запеканку. Облизал его, покачал головой и подмигнул:

– Ей-богу, вкуснотища.

– Уже остыло.

– Ничего, и так хорошо.

– Только там обычный грибной соус.

– Класс, детка.

– Золотистого не было.

– Так даже лучше.

– А ты пробовал с золотистым?

– Ага. Это вкуснее.

– Честно?

Келли притянул ее к себе, она уткнулась ему в грудь, чувствуя запах табака и пива. Келли чмокнул ее в лоб, шлепнул по заднице и оттолкнул. Потом взял вилку со стола, любовно сервированного на двоих, и подцепил большой кусок запеканки.

– Вкусно без дураков, – с набитым ртом проговорил он.

Хлопнула дверь гостиной.

– Что он хотел принести? – спросила Рэй-Линн.

– М-м?

– Дружок твой. Что за аппаратура?

Келли закатил глаза – чепуха, дескать, – но продолжал жевать, хотя уже все проглотил.

– Я же рассказывал, помнишь? Он с моей работы.

Рэй-Линн развела руками:

– Чего-то не припомню.

– Ну, компьютеры и прочая фигня. Да рассказывал я, точно. – Келли подцепил очередной кусок, не обращая внимания, что стол накрыт на двоих. – Он создает сайты, денег как грязи. Скоро станет как Билл Гейтс. У него своя компьютерная компания. Есть возможность войти в долю.

Рэй-Линн ничего не поняла, но кивнула.

– Я же говорил, я не собираюсь всю жизнь торчать в больнице.

– А чем он занимается?

– В смысле, на компьютерах?

– Ну да.

– По-моему, я говорил, у него есть два сайта. – Келли отвернулся к раковине, налил воды из-под крана и уставился в стакан. – На одном в основном голые телки. Второй тоже такой смачный, но пожестче. – Он взял еще кусок из середины запеканки и стал жевать, не глядя на Рэй-Линн. – В компьютерах он дока.

– Келли, чего-то я не…

– Какой, говоришь, тут соус? – Келли помахал вилкой.

– Обычный грибной.

– Красота. – Дожевав, он отложил вилку и взял Рэй-Линн за обмякшую руку. – Напиши им, что твой способ ничуть не хуже.

– Келли, я не…

– Послушай, Рэй, для меня это очень важно. Мы же с тобой об этом говорили. Нечестно передумывать, когда он уже здесь.

В соседней комнате что-то распаковывали.

– Делов-то, – усмехнулся Келли. – Все будет, точно мы одни. Только Скотт нас заснимет. Никакой разницы, как будто мы с тобой утречком кувыркаемся.

Рэй-Линн смотрела в пол:

– А с ним как?

Келли пожал плечами и тоже уставился пол:

– Если захочешь, потом можешь с ним…

– Келли…

– Не, давать не обязательно. Ну так, отсосешь ему или подрочишь.

– Я не хочу быть с другим мужчиной.

– Я не против. Честно. И вовсе не ревную. Все нормально. А раз я не против, чего уж там…

Рэй-Линн посмотрела на запеканку, в которой Келли проел дыру, и привалилась к столу.

– Не переживай, сперва курнем. Расслабимся.

Она крепче ухватилась за стол.

– Тебе же не привыкать, верно? – сказал Келли. – В смысле, сделай для меня, ладно? Всего один раз.

Рэй-Линн молча смотрела на запеканку.

Келли снова чмокнул ее и шлепнул по заднице:

– Я знал, что ты согласишься. Будет круто, Рэй.

Он был на восемь лет старше, но в детстве они вместе ездили в школу на автобусе. Рэй знала его младшего брата Теда. Когда тот мужик чуть не убил ее, а потом увез Рису, Рэй-Линн решила вернуться домой в Мозес-Лейк. Через два дня столкнулась с Келли в магазине. Это было шесть недель назад. Все это время она только курила траву. Ни метадона, ничего. И даже подумала, что соскочила. Офигенное чувство – казалось, все это запомнится как хорошее время. Но оно закончилось. И какая разница – шесть недель или шесть месяцев? Или даже шесть часов. Было и сплыло, осталось что-то вроде фотки с дня рождения. Плоская картинка того, кто помнился любимым.

Она знала, что все заканчивается. Чай, не ребенок. Она смотрела, как Келли соскребает запеканку в тарелку, чтобы угостить Скотта. Наверное, все воспоминания об этом времени сотрутся. Дело не в том, о чем просит Келли. Это она как-нибудь переживет. Бывало и похуже. И дело не в том, что она уйдет. Всегда ведь уходила. Просто ужасно хотелось сохранить хоть что-то хорошее, и потому сейчас она жалела, что не ушла днем раньше.

 

42

Пухлое лицо нарколога расплылось в улыбке:

– Ничего удивительного, что вы не смогли ее установить. С Рэй-Линн я работал три месяца, и она меняла себе имя каждую неделю. – Африканские косички придавали ему сходство со Стиви Уандером. Взгляд его потеплел, когда он взглянул на фото: – То придумает себе что-то хипповое… типа Лунного Света… или нет, Сияния Будды. А на другой день она уже чувственная Моника или Саша. Как девочка, которая хочет выглядеть взрослее.

– Жаклин, – тихо сказала Каролина. В лечебнице они сидели друг против друга за длинным обеденным столом.

– Вот-вот, типа Жаклин. Мне нравилось с ней работать. Здесь многие начинают перед тобой играть. – Нарколог нервно потеребил губу. – А мне всегда нравились такие, кто в любой ситуации изо всех сил сохраняет оптимизм. Понимаете?

Каролина передала ему фото Паленого.

– Да-да, у этого была какая-то кличка, – вгляделся нарколог. – Не вспомню.

– Паленый.

– Точно, Паленый. Мы стараемся оградить наших пациенток от контактов с внешним миром. – Нарколог положил снимок на стол. – Но девушки скучают и порой кому-нибудь дают о себе знать.

– Вы полагаете, Рэй-Линн его вызвала? – Каролина ткнула пальцем в фотографию Паленого.

– Наверняка не помню. Все смешалось, вы уж извините. Я давно здесь работаю.

– Но он навещал именно ее?

Нарколог пожал плечами. Потом вскинул брови и хлопнул в ладоши:

– Одна пациентка тогда была здесь. Хлоя. – Он оглянулся. – Может, она что-нибудь вспомнит. Тут женщины друг за другом приглядывают почище персонала. Пойду узнаю, сможет ли она с вами поговорить.

Нарколог встал, но Каролина его придержала и подтолкнула фотографию Шелли Нордлинг:

– А эту девушку знаете?

– Шелли. – Нарколог вздохнул. – Она плохо кончила. Здесь была одновременно с Рэй-Линн. Они даже вроде как сдружились. Насколько это возможно, если вы меня понимаете.

Каролина промолчала.

– Учтите, все, кто здесь оказался, ради наркотиков обворовывали родных и друзей, продавали игрушки своих детей. Я к тому, что между ними не бывает особого доверия. – Он шагнул к двери. – Узнаю, вдруг Хлоя захочет с вами поговорить.

Каролина кивнула и сделала пометку в блокноте:

– Меня интересует любая информация по этим девушкам – связи, истории болезни, адреса для пересылки корреспонденции, страховки. Все, что у вас имеется.

– Я погляжу. – Через кухню нарколог ушел в административную часть.

Каролина прошлась по столовой, напоминавшей школьный буфет: два длинных стола и лавки. Лечебница располагалась в квартале особняков девятнадцатого века, в основном перестроенных в многоквартирные дома и приюты. С семи до девяти завтрак, а потом двенадцать пациенток расходились по комнатам – либо работали, либо занимались в классе, отчаянно стараясь вернуться в жизнь, в которой есть работа и хоть какие-то деньги на еду и которую обычные люди считают тяжелой и несправедливой. Каролина обошла столы. На стенах висели плакаты с претензией на вдохновение: восходы, котята, океанские волны. Но один показался загадочным и привлек внимание: старая деревянная бадья, до краев полная водой. Надпись гласила: «Наруби дров, натаскай воды». Каролина долго его разглядывала.

Потом обернулась и увидела худую негритянку в инвалидном кресле.

– Вроде как призывают задуматься, да? – сказала та. – Типа – в чем смысл-то?

Каролина снова взглянула на плакат, потом на девушку:

– Ты, наверное, Хлоя? Я Каролина Мейбри.

– Крис сказал, вы хотите поговорить.

– Да. – Каролина жестом пригласила ее ближе к столу, на котором лежали, точно снимки в школьном альбоме, маленькие фотографии Паленого, Рэй-Линн и Шелли.

Помешкав, Хлоя подъехала к столу и приподнялась в кресле – на тонких руках взбухли мышцы. На фото она смотрела не дольше секунды и вновь плюхнулась на сиденье.

– Вы приехали показать мне покойников?

– Разве все они мертвы?

Хлоя щелкнула по фотографиям Шелли и Паленого:

– Ее грохнули полгода назад, а этого коп утопил в реке.

Каролина усмехнулась такой трактовке инцидента на мосту, однако не стала поправлять.

– А эта? – Она показала на снимок Рэй-Линн, но Хлоя даже не взглянула:

– Если еще жива, то ненадолго.

– Почему ты думаешь, что ее нет в живых?

Хлоя усмехнулась:

– Потому что все мы, считай, покойники. – Собственный юмор не особо ее развеселил, и она, выгнув шею, заглянула в кухню: – Интересно, кофеварку уже выключили?

– Я тебя не задержу. – Каролина придвинула фотографии на самый край стола.

– Вы торопитесь, что ли? – Хлоя посмотрела на снимки.

– Немного.

– Вон как. Дома детки заждались?

– У меня нет детей. Боюсь опоздать на похороны.

– На чьи это? – заинтересовалась Хлоя.

Каролина подтолкнула фотографию Паленого, и та забалансировала на грани столешницы:

– Вот его. В реке нашли тело. Сегодня в полдень поминальная служба.

– Паршиво.

– Значит, он тебе нравился.

– Нет, паршиво, что его нашли. По мне, так пусть бы кормил рыб.

– Он тебе что-то сделал?

Хлоя пожала плечами:

– Ничего особенного.

– Это из-за него?.. – Каролина кивнула на инвалидное кресло.

Хлоя не сразу поняла вопрос.

– Нет, – сказала она, глянув на большое колесо со спицами, но ничего не добавила.

– Может, вместе пойдем? – улыбнулась Каролина.

– На похороны? – осклабилась Хлоя. – Да уж, вот была бы потеха.

Каролина включила диктофон и поставила его на середину стола:

– Итак?

Хлоя перевела взгляд с диктофона на снимки и обратно.

– Ладно, – сказала она. – Паленый был совсем пацан, но с девочками управлялся лихо. Четыре-пять

штук всегда имел. Рэй под ним ходила всего пару недель, а вот Шелли у него задержалась.

Каролина вообразила, как пять месяцев назад Ленин Райан задавал те же вопросы и получал такие же ответы.

– Паленый был и твоим сутенером? – спросила она.

Хлоя закатила глаза:

– Там не то что соплюхи в высоченных сапогах разъезжают с ниггером в кадиллаке. Не так оно все. С Паленым можно иметь дело. У него была своя хата. Ништяк. Мы с Шелли работали в машинах, переулках, а еще водили клиентов в лодочный центр, пока там не поставили охрану. А тут Паленый – работайте, говорит, у меня на хате. Ну вот, за ночь обслужишь пятерых, срубишь пару сотен, половину отдашь Паленому, он еще притащит герыч и чего-нибудь пожрать, а потом у него заночевать можно. Бывало, подложит тебя под своих корешей, но он же за тобой и приглядит – клиенту, если захочет тебя кинуть или вообще отодрать на халяву, мало не покажется.

Каролина еле за ней успевала.

– Можешь точно сказать, когда Рэй-Линн и Шелли на него работали?

Хлоя отмахнулась, словно время неизмеримо или, по крайней мере, несущественно:

– У Шелли была кликуха «Пилюля». – Она смущенно оглядела столовую. – Вот уж у кого точно была зависимость. Типа, не выносила одиночества. Вечно хороводилась с каким-нибудь мужиком.

Типа, у нее любовь, она уходит с панели. А потом возвращается, вся в соплях: он меня вышвырнул! Вот так и с Паленым – говорила, что он ее парень. А Рэй – она поумнее, понимает, что к чему.

– Когда Шелли убили, она была под Паленым?

– В смысле, не он ли ее пришил? – вскинула бровь Хлоя.

– Да, наверное, в этом смысле.

– Я не знаю, честно.

– А что народ говорил? – не отставала Каролина.

– Народ? Какой народ? Кто-нибудь проводил опрос? – Хлоя уставилась на подножки коляски. – Паленый не бегал по домам – так и так, не подумайте чего, это не я. Нет, прикиньте: девчонка таскает вещи в ломбард, втихаря на стороне кому-то сосет, а потом заявляет Паленому: я в тебе больше не нуждаюсь… – Она не договорила.

– Паленый знал, что Шелли закладывает вещи?

– Конечно. Такой весь из себя миляга, но денежки твои за тебя считал ого-го.

Каролина глянула свои заметки:

– Ты сказала, она трахалась на стороне. Зачем ей?

– Башлей скопить. И умотать из города.

– Паленый не хотел, чтоб она уезжала?

Хлоя кивнула:

– Если не берут наркоту у него, значит, берут у кого-то другого, понятно же.

– И что произошло? Думаешь, Паленый психанул, потому что она сменила крышу и поставщика?

Хлоя пожала плечами:

– Говорю же, я не знаю. Но даже если он ни при чем, ему выгодно, чтоб думали на него.

– Такова уличная версия? – Получилось избито, как в «Старски и Хатч», но ничего другого не придумалось.

Хлоя только рассмеялась.

– Ладно, спрошу по-другому. Скажем, кто-то интересуется, что случилось с Шелли. – Каролина достала из сумки фотографию Ленин Райана. – Скажем, этот человек. Он услышит то же… предположение, которое высказала ты?

Хлоя взяла фотографию:

– Его печатали в газетах, да? Это он прикончил уйму девчонок. – Она вгляделась в снимок. – Если есть мозги, он не полезет с вопросами, и так все ясно, но, в принципе, ему ответили бы то же самое. Девчонку зарезали. Выбросили не голую. Значит, убил не извращенец. Не такой, как этот псих. – Хлоя помахала фотографией. – Девчонку грохнули ночью. Стало быть, клиент или ее кот. Врубаетесь? Тут особо без вариантов. Уж поди, не дворецкий.

Малявка, в которой чистого весу фунтов девяносто, учила Каролину жизни.

– Чё, не так, что ли? – Хлоя пальцами отбила дробь на столе. – Ежу понятно.

В блокноте Каролина записала и дважды подчеркнула: «Паленый убил Шелли». В тумане проступала дорога. Каролина кивнула на фото Ленин:

– Раньше его видела?

Хлоя повертела снимок:

– Нет. Но я уж давно в простое… – Она потрогала тормоз коляски. – Почти целый год здесь.

– Шелли не говорила, что у нее есть парень?

– Она-то? У нее парень – всякий мужик при башлях. В основном старичье. Она и сюда прикатила с каким-то старпером.

– А про парня из Калифорнии не рассказывала?

Припоминая, Хлоя усмехнулась:

– Точно. Был какой-то мужик, на которого она запала. Только я не в курсах. Всякая шлюха расскажет о мужике, с которым у нее любовь. Старая песня. Непременно вернется к нему, вот только подкопит деньжат. Или когда он отмотает срок. Или бросит жену.

Каролина поежилась, вспомнив о Дюпри. Снова появился нарколог и вручил ей две тонкие папки, помеченные «Рэй-Линн Пирс» и «Шелли Нордлинг». В руках у него был еще какой-то конверт.

Каролина открыла папку Шелли: формуляр приема, формуляр выписки и пара отчетов. Адрес пациента, записанный при поступлении. Что-то знакомое. Неподалеку от автострады в Ист-Сентрал. О чем сейчас говорила Хлоя?

– Ты сказала, Шелли приехала с пожилым мужчиной. А имя его не помнишь?

– Черт, вот прям стоит перед глазами. – Хлоя уставилась в потолок. – Дал ей пинка за наркоту и воровство. Как же его звали-то?

– Алберт, – тихо сказал нарколог.

– Точно! Шелли называла его дядя Алберт. Верняк. Я еще подумала – смешно, прям как в песне.

Алберт Стэнхаус. Шелли жила с дядей Ленин Райана – вот почему тот убил родственника. Теория Дюпри о волчке и необъяснимых убийствах вдруг показалась не такой уж правильной. Можно представить, как Ленин сложил одно с другим: дядя Алберт тащит Шелли в Спокан, а затем вышвыривает на панель, где ее подбирает сутенер Паленый. Чтобы раздобыть деньги на дорогу в Калифорнию, Шелли закладывает браслет, но хозяин ломбарда дает ей гроши. Выходит, Каролина хочет наказать человека за убийства шлюх, а человек мстил за убийство шлюхи. Поразительно, что Ленни Райан, действуя исподволь, выяснил гораздо больше официальных сыщиков.

Однако на задворках сознания копошилась еще одна мысль: если у Ленни Райана был мотив для убийства дяди, Паленого и ломбардщика, тот ли он психопат, которого препарировали Блантон и Макдэниэл? Каролина чуть не рассмеялась, вспомнив сентенцию Дюпри: абсурдность – лучший отклик на абсурдную ситуацию. Ужасно захотелось разыскать его и сообщить о своих открытиях.

Каролина вздрогнула от резкого телефонного сигнала; думая о Дюпри, она даже не посмотрела на высветившийся номер, а только жестом попросила нарколога и Хлою обождать.

– Привет, – сказала она в полной уверенности, что услышит Дюпри.

– Мисс Мейбри, мой билет утверждает, что сей огромный барак прозывается Споу-кейнский международный аэропорт. – Голос Кёртиса Блантона.

– Из-за канадских рейсов, – машинально ответила Каролина.

– Ах вот оно что. Тогда понятно.

– Погодите, – спохватилась Каролина. – Вы в Спокане, что ли?

– Не хотите спросить, что я здесь делаю?

– Что вы здесь делаете?

– Хороший вопрос. После нашего телефонного разговора я еще разок глянул ваше дело, представил, как этот проныра Макдэниэл выдоит его для своей следующей никчемной книжонки, и понял, что вам требуется моя помощь. И вот ближайшим рейсом я у вас.

– Понимаете, я сейчас беседую. – Каролина потерла голову. – Можете взять прокатную машину? Или такси?

– Не беспокойтесь, я вас подожду. Только не говорите Макдэниэлу о моем приезде, ладно? Хочу удивить эту бесхребетную скотину. Он обделается, как меня увидит.

Не найдясь с ответом, Каролина дала отбой. Все развивалось слишком резво. Склонившись к Хлое, нарколог показывал ей листок, который достал из конверта.

– Что это? – спросила Каролина.

– Мы работаем по методу анонимных алкоголиков и наркоманов. – Нарколог выпрямился и забросил свесившиеся косички за спину. – Многие врачи сами в прошлом… Вы знакомы с системой двенадцати шагов?

– Немного.

Нарколог передал ей листок и конверт:

– Наиважнейший шаг – признать, что своей пагубной зависимостью мы раним окружающих. Вот этим мы и занимаемся. Наши пациентки пишут письма тем, кому причинили боль. Одни каются. Другие оправдываются. Третьи не готовы даже к этому, только требуют от родных денег и винят их в своих несчастьях. Я полагал, Шелли из числа последних, потому что она написала всего одно письмо. Я хотел отправить, но она умолила меня этого не делать – мол, не надо, чтобы этот человек узнал, где она. Я положил письмо в ее папку. В других обстоятельствах я бы никогда не нарушил врачебную тайну, но…

И лишь тогда Каролина посмотрела на письмо, начинавшееся: «Дорогой Ленин…»

 

43

Недатированное письмо из истории болезни Шелли Нордлинг, проходившей курс лечения в приюте «Солнечный денек»:

Дорогой Ленни,

ну вот, я опять в лечебнице. Надеюсь, ты хорошо встретил Рождество и тебе было не шибко одиноко. Сегодня мы пишем письма тем, кого мы подвели. Я вспомнила уйму людей, которых обворовала и обманула, кому не вернула долг и наделала кучу всяких гадостей.

Но только тебя я по-настоящему ПОДВЕЛА. По-моему, нельзя подвести того, кто от тебя ничего не ждет. Пожалуй, ты единственный, кто поверил, что я могу стать совсем другой.

Прости меня за дядю Алберта и все прочее. Уж не знаю, что тебе рассказали, но ты ведь понимаешь, какая я слабая и как боюсь одиночества. Я не оправдываюсь. Просто я такая.

Наверное, я могла бы притвориться, что сажа ас понимала, нем все закончится. Но мы с тобой взрослые люди, нечего валять дурака. Некогда уже.

Знаешь, в тот день, когда мы с ним уезжали, я чуть не пошла к тебе на свидание. Но я не смогла бы смотреть тебе в глаза. Еще в Калифорнии я втихаря торговала собой за наркотики. А уж здесь пошла вразнос. Пару месяцев назад я продала посуду твоего дяди, он меня накрыл, избил и выгнал. Хорошо, что сейчас ты меня не видишь.

Прости, что своей заначкой я тебя подставила. Я испугалась. Я так долго боялась, что уже и не помню, как это – не бояться.

В следующем месяце меня выпишут, и я хочу раздобыть денег и повидаться с тобой, хоть не имею на это никакого права. Мне еще надо кое за что расплатиться, но я предполагаю быть в Калифорнии, когда тебя выпустят. Я не жду, что ты захочешь разговаривать со мной, что все опять будет по-старому. Я ничего не жду, Ленни, я только знаю, что встреча наша будет тяжелой. Я даже ее боюсь.

Боюсь, что прочту в твоих глазах, как сильно я тебя подвела, и тогда мне придется снова ширнуться. Ты спросишь, что со мной было, и я должна буду тебе все рассказать. И ты поймешь, какая я слабая уродина. Я жалею, что не следила за собой.

Но самый сильный страх уже во мне. Он там поселился давно. Это мысль, что я тебя не заслуживаю. Что я сделала подлость единственному человеку, с которым мне было хорошо. Я люблю тебя, Ленни. Прости, что любовь моя оказалась никчемной.

Шелли

Записка, яблоком-магнитиком пришпиленная к холодильнику в доме Келли Болдуина, Мозес-Лейк, Вашингтон:

Келли

сучий потрох! Я думала у нас все путем! Если ищешь свой лонатник так я его забрала казел! Моя такса – восемьдесят баксов за дерьмо что ты нынче удумал! Ты завалился спать а я уговорила Скотта подбросить меня на автовакзал! Нравится? Казлина! Когда прочухаєшся я буду уже далеко и не вздумай меня искать я возращаюсъ в Спокан к своему парню он черный и знает тыквандо! Он тебя порвет!

Зачем ты такое сделал Келли! Могло быть так хорошо. Теперь трахай Скотта и его компютер и не ври людям что ты доктор! Вот.

(НЕ) твоя на веки

Шейла (Рэй-Линн)

Рапорт, отпечатанный в канцелярии споканской полиции, сложенный вдвое и брошенный в ящик для писем заместителю начальника Джеймсу Такеру:

26 июля 2001 г.

Заместителю начальника управления

Джеймсу Такеру

Канцелярия полиции Спокана

Уважаемый господин Такер,

прошу считать это обращение моим официальным прошением о досрочной отставке, вступающим в силу после беседы с Вами. Мое решение продиктовано личными причинами, недавние оргвыводы, демонстрирующие недоверие к моим профессиональным способностям, не имеют к нему отношения.

Я прошу как можно скорее рассмотреть мое заявление, а пока продолжу исполнение обязанностей патрульного сержанта в секторе Дэвид.

Я служил городу Спокану верой и правдой 26 лет. Все мои ошибки проистекали из искреннего убеждения, что я действую во благо городу, полицейскому управлению и моим коллегам, к которым сохраню самое глубокое уважение.

Искренне Ваш

Алан Дж. Дюпри.

Копии: лейтенанту Чарлзу Бранчу, отдел тяжких преступлений

Отделу кадров городской управы

Полицейской гильдии

Хэру Крису Спайви