Особняк «Шенстед»

Канун второго дня Рождества 2001 г.

Уверенность Марка Анкертона в том, что Джеймс Локайер-Фокс никогда бы не причинил вреда жене, подрывалась со всех сторон, и не в последнюю очередь самим Джеймсом. Вне всякого сомнения, Марк сам навязал полковнику свое присутствие на Рождество, отказавшись принять сдержанные заверения полковника, что он вполне сможет впервые за пятьдесят лет провести праздник в одиночестве. Но странная скрытность Джеймса, его неспособность поддерживать разговор в течение более чем нескольких минут крайне встревожили адвоката.

Полковник постоянно отводил от Марка глаза, боясь встретиться с ним взглядом, а руки и голос его подозрительно дрожали. За последнее время он заметно потерял в весе, что также внушало серьезную тревогу. Раньше полковник тщательнейшим образом заботился о своей внешности, теперь же все чаще выглядел неопрятным и неухоженным, с всклокоченными волосами, в замызганной одежде и с клочковатой серебристой щетиной на подбородке. Марка, для которого полковник всегда являлся высшим воплощением авторитета, столь разительные перемены в физическом облике и психическом состоянии просто потрясали.

Он ругал себя за то, что с августа так ни разу и не заехал к полковнику, с тех самых пор, как передал ему решение Нэнси Смит. Тогда Джеймс воспринял все довольно спокойно и попросил Марка составить завещание, по которому состояние Локайер-Фоксов делилось бы на части, при том что обоим детям достался бы только минимум от фамильной собственности. Тем не менее документ так и остался неподписанным, и Джеймс в течение нескольких месяцев сидел над черновиками завещания, явно боясь сделать тот шаг, который казался ему окончательным. Когда же Марк в телефонном разговоре попытался уточнить его замечания и опасения, то добился только раздраженного окрика: «Перестаньте мне надоедать! Я пока еще не выжил из ума. Когда придет время, я сделаю свой выбор».

Беспокойство Марка усилилось, когда за несколько недель до Рождества он обнаружил, что на телефоне в Особняке появился автоответчик, словно и без того замкнутый Джеймс решил теперь оградить себя от любых вторжений. Письма, на которые он прежде отвечал сразу же по получении, лежали без ответа в течение нескольких дней. В тех немногих случаях, когда Джеймс все-таки решал ответить на звонки Марка, его голос звучал глухо и безразлично, так, словно судьба имущества Локайер-Фоксов больше его не интересовала. Отсутствие интереса полковник объяснял усталостью. Кроме того, он посетовал, что его мучает бессонница. Раз или два Марк спросил, не слишком ли он подавлен последними событиями, но реакцией на вопрос Анкертона была чуть ли не смертельная обида.

— Со мной все в полном порядке, особенно с моей психикой! — отвечал Джеймс, однако в тоне его слышалось возбуждение, заставляющее думать, что именно психологических проблем он и боится.

Конечно, Марк их тоже боялся, поэтому так настаивал на визите. Он охарактеризовал симптомы Джеймса одному своему другу-врачу в Лондоне, и тот сказал, что они очень похожи на симптомы либо сильнейшей депрессии, либо посттравматического стресса. Нормальная реакция на невыносимую ситуацию: избегание социальных контактов, нежелание принять на себя ответственность, постоянное беспокойство, бессонница, переживания из-за своей неспособности справиться с проблемами, в общем, состояние тревоги и напряжения, и точка! «Сам подумай, — говорил Марку друг. — Любой человек в таком возрасте впал бы в депрессию и страдал бы от одиночества, если бы у него умерла жена, а если его к тому же подозревают в убийстве и даже допрашивали… Мы имеем дело с отсроченными последствиями сильного шока. А была ли у бедняги возможность просто по-человечески погоревать?»

Марк приехал накануне Рождества, вооружившись оптимизмом и небольшими дозами антидепрессантов для поднятия настроения. Он готовился встретить человека, погруженного в печаль, но именно печали он и не нашел. Разговоры об Алисе вызвали у Джеймса только раздражение.

Во время беседы у него вырвалось:

— Она мертва. Зачем пытаться воскрешать умерших?

В другой раз полковник сказал:

— Ей бы следовало самой разобраться со своим имуществом. Зачем было оставлять эту обузу мне? Чистейшей воды трусость. Ну дали мы Лео шанс, а что толку?

Вопрос о Генри, престарелом псе Алисы, вызвал столь же резкий ответ:

— Умер от старости. К счастью для него. Все рыскал по дому, пытался ее найти.

К празднику Марк привез с собой корзину с продуктами от «Хэрродс». Его друг врач предупредил, что люди в состоянии депрессии почти ничего не едят. Он понял, насколько прав был его знакомый, когда открыл холодильник, чтобы положить туда фазана, гусиную печенку и шампанское. Неудивительно, что старик так потерял в весе, думал он, рассматривая пустые полки. Морозильная установка в буфетной была полна мясом и замороженными овощами; судя по толстому слою намерзшего льда, большую часть продуктов положила еще Алиса. Заявив, что ему нужны хлеб, картофель и молочные продукты, Марк поехал в магазин «Теско» в Дорчестере, стараясь успеть, пока он не закрылся на праздники, и запасся всем необходимым: моющим средством, отбеливателем, шампунем, мылом и бритвенными принадлежностями.

За работу он принялся с энтузиазмом. Вначале отскребал, мыл и дезинфицировал все на кухне, вычистил выложенный плитами пол. Джеймс следовал за ним по пятам, подобно раздраженной осе, запирая двери тех комнат, которые он хотел сохранить от вторжения Марка. На все вопросы старик отвечал уклончиво. Приходит ли Вера Доусон убирать в Особняке? «Она выжила из ума и ленива». Когда он в последний раз по-настоящему обедал? «Последнее время я трачу не слишком много энергии». Присматривают ли за ним соседи? «Я предпочитаю одиночество». Почему он не отвечал на письма? «Крайне утомительно ходить до почтового ящика». Не думал ли он найти замену Генри, чтобы иметь предлог для прогулок? «От животных только одни хлопоты». Не одиноко ли жить в таком большом доме? Молчание.

С регулярными промежутками в библиотеке звонил телефон. Джеймс не обращал на звонки ни малейшего внимания, хотя тихое жужжание голосов, оставлявших сообщения, доносилось и сквозь запертую дверь. Марк обратил внимание, что второй аппарат, стоявший в гостиной, отключен; когда он попытался его включить, старик решительно его остановил.

— Я пока еще не слепой и не идиот, Марк, — сказал он резко, — и мне бы хотелось, чтобы вы прекратили обращаться со мной, как с жертвой болезни Альцгеймера. Разве я прихожу к вам в дом и начинаю наводить в нем свои порядки? Конечно, нет. Мне никогда бы в голову не пришло подобное хамство. Поэтому я прошу вас вести себя в моем доме подобающим образом.

Марк почувствовал, что с ним разговаривает тот полковник, которого он когда-то знал, и сразу же откликнулся на требование.

— Я бы не стал нарушать заведенный вами порядок, если бы понимал, что происходит, — сказал он, указывая большим пальцем в библиотеку. — Почему вы не отвечаете на телефонные звонки?

— Не хочу.

— Но это могут быть важные звонки.

Джеймс отрицательно покачал головой.

— У меня создалось впечатление, что звонит один и тот же человек… А люди звонят так часто только тогда, когда хотят сообщить нечто срочное, — возразил Марк, выгребая золу из камина. — По крайней мере позвольте мне убедиться, что звонят не мне. Я на всякий случай оставил ваш номер телефона родителям.

Лицо полковника покраснело от гнева.

— Вы слишком много себе позволяете, Марк. Должен ли я напоминать вам, что вас сюда никто не приглашал?

Молодой человек разжег огонь в камине.

— Я беспокоился за вас, — сказал он спокойно. — И теперь, находясь здесь, беспокоюсь еще сильнее. Конечно, вы можете считать меня навязчивым наглецом, Джеймс, но зачем же грубить? Я с удовольствием перееду в гостиницу — после того как удостоверюсь, что у вас здесь все в порядке. Ради Бога, скажите, Вера убирает в доме? Когда вы в последний раз топили камин? Вы что, тоже хотите умереть от переохлаждения, как и Алиса?

Все замечания были встречены гробовым молчанием, и Марк повернул голову, чтобы посмотреть, как полковник реагирует на его слова.

— О Боже! — Заметив в глазах старика слезы, он встал и сочувственно коснулся руки Джеймса. — Послушайте, любому рано или поздно приходится переживать депрессию. Здесь нечего стыдиться. Может, вам стоит побеседовать с врачом? Есть масса способов преодолеть это состояние… Я привез вам несколько брошюр, и везде говорится, что самое бессмысленное — пытаться одолеть депрессию молча.

Джеймс отдернул руку.

— Вы так настойчиво пытаетесь убедить меня, что я психически нездоров, — пробормотал полковник. — Зачем? Вы что, говорили с Лео?

— Нет, — удивленно произнес Марк. — Последний раз я беседовал с ним еще до похорон. — Он в недоумении покачал головой. — Какая разница, говорил я с ним или нет? Вас все равно нельзя признать недееспособным только на основании депрессии… Но даже если бы такой вердикт и был вынесен, все полномочия поверенного и распорядителя имуществом принадлежат мне. Лео получит права опекуна лишь в том случае, если вы отмените мои полномочия и передадите их ему. Вас это беспокоит?

Странный смешок как будто застрял в горле у Джеймса.

— Уже вряд ли беспокоит, — ответил он резко и опустился в кресло, погрузившись в мрачное молчание.

Тяжело вздохнув и смирившись с невозможным характером старика, Марк присел на корточки и снова занялся разведением огня в камине. До самой смерти Алисы жизнь в доме шла как часы. Марк провел в Дорсете пару выходных, «изучая» собственность Локайер-Фоксов. Ему тогда показалось, что он нашел свой главный шанс в жизни. Приличное состояние, хорошо размещенное, богатые клиенты, к тому же без особых претензий. И главное, люди, которые ему по-настоящему нравились, честные и достойные. Даже после смерти Алисы его привязанность к Джеймсу сохранялась и была довольно сильна. На протяжении всего допроса он находился рядом с полковником. У Марка было такое чувство, что он узнал его даже лучше, чем собственного отца.

И вот теперь между ними пролегла пропасть. Он не имел представления, спит ли полковник, расстелив, как подобает, постель. Складывалось впечатление, что скорее всего нет. Впрочем, вмешиваться в подобные, совсем уж интимные стороны жизни старика Марк не собирался. Как-то раньше он останавливался в Голубой комнате, где стены были увешаны фотографиями, сохранившимися с XIX столетия, а полки уставлены семейными дневниками и папками в кожаных переплетах с юридическими документами, связанными с ловлей омаров, которая процветала в Шенстед-Вэлли при прадеде Джеймса.

— Эта комната как будто специально для вас устроена, — сказала Алиса Марку во время его первого приезда. — Два ваших любимых предмета — история и юриспруденция. Дневники старые и пыльные, дорогой мой, но их стоит почитать.

Смерть Алисы очень сильно расстроила Марка еще и потому, что у него тоже не было ни времени, ни возможности по-настоящему погоревать о ней. Вокруг ее смерти возникло такое нагромождение всяких домыслов и крайне неприятных последствий — некоторые из них касались его лично, — что он, чтобы со всем этим справиться, ушел в холодное молчание. Алиса нравилась Марку по целому ряду причин: из-за доброты, чувства юмора, щедрости и совершенно искреннего интереса к нему как к человеку, а не только как к юристу. По-настоящему Марк так и не смог понять одного — пропасти, разделявшей Алису и ее детей.

Алиса вспоминала разнообразные грехи Лео, заключавшиеся как в совершении недопустимого, так и в несовершении необходимого.

— Он постоянно воровал у нас, — призналась она как-то, — самые разные вещи, на которые мы не обращали особого внимания… Большая часть из них представляла значительную ценность. Джеймс страшно разозлился, когда обнаружил пропажу. И поначалу обвинил Веру… Это повлекло за собой массу неприятного.

Она замолчала, мрачно задумавшись.

— И что же случилось?

— О, ничего особенного, — ответила Алиса со вздохом. — Лео признался в кражах. Наше отношение к происшедшему рассмешило его. «Разве такая дура, как Вера, способна понять, что имеет цену, а что нет?» — сказал он. Бедная женщина. Думаю, Боб избил ее, испугавшись, что они могут потерять жилье. Ужасно… ужасно… С тех пор она стала воспринимать нас как настоящих деспотов.

— Я думал, что Лео хорошо относился к Вере. Разве она не присматривала за ним и Элизабет, когда вы были в отъезде?

— Вряд ли он питал к ней теплые чувства. Откровенно говоря, он не питает теплых чувств ни к кому, кроме, возможно, Элизабет. Вера, конечно, обожала его… называла своим «голубоглазым малышом» и позволяла обманывать себя на каждом шагу.

— А у нее что, своих детей не было?

Алиса отрицательно покачала головой:

— Лео заменил ей сына. Она из кожи вон лезла, защищая его… что впоследствии принесло очень дурные плоды.

— Какие?

— Он начал использовать ее против нас.

— А как он тратил деньги?

— Самым банальным образом. Проигрывал.

В другой раз Алиса рассказала Марку следующее:

— Лео был очень умным ребенком. В одиннадцать лет его ай-кью составлял 145 баллов. Не знаю, от кого он это унаследовал — у нас с Джеймсом результаты были всегда более чем средние, — но его способности с самого начала стали вызывать массу проблем. У Лео возникло убеждение, что ему может сойти с рук буквально все, в особенности же после того, как он обнаружил в себе умение манипулировать людьми. Конечно, мы постоянно задавались вопросом, где мы ошиблись в воспитании. Джеймс винит себя за то, что не наказывал его. Я нахожу исток многих проблем в том, что мы так часто уезжали за границу и полностью полагались на воздействие школы. — Алиса снова покачала головой. — Теперь я думаю, что истина гораздо проще. Ленивая голова, как говорили в старину, — мастерская дьявола. А Лео никогда не любил трудиться.

Об Элизабет она сказала:

— О, она всегда существовала как бы в тени Лео. И естественно, отчаянно пыталась добиться нашего внимания, бедняжка. Она боготворила отца; когда он надевал форму, у нее начиналась истерика, ведь это почти всегда предвещало расставание. Помню, как однажды, ей было лет восемь или девять, Элизабет отрезала штанины у его армейских брюк. Отец страшно разозлился, а она кричала и вопила, приговаривая: «Заслужил, заслужил!..» Когда я спросила ее почему, она ответила, что не выносит его вида в форме. — Алиса сокрушенно покачала головой. — У нее был очень сложный переходный возраст. Джеймс винит Лео за то, что тот познакомил ее со своими друзьями… а я виню наши частые отлучки. К восемнадцати годам Элизабет стала совершенно неуправляемой. Мы сняли для дочери квартиру и поселили ее там с подругами, но бóльшая часть того, что нам говорили о ее образе жизни, была ложью.

В чувствах Алисы ощущалась какая-то двойственность.

— Невозможно перестать любить собственных детей, — сказала она Марку. — Всегда продолжаешь надеяться, что наступит момент — и они переменятся к лучшему. Но проблема состоит в том, что на каком-то достаточно раннем этапе своей жизни они окончательно отказались от тех ценностей, которые мы пытались им привить, и сочли, что мир обязан предоставлять им абсолютно все, по первому же их желанию. Подобное отношение в конечном итоге ведет к постоянной обиде, постепенно перерастающей в ненависть. Дети думают, что у них жестокий и мстительный отец, который не желает снабжать их деньгами, но им не приходит и не может прийти в голову гораздо более простое объяснение — они слишком часто ходили к колодцу и вычерпали всю воду.

Когда огонь стал разгораться, Марк немного отодвинулся от камина. В его собственном отношении к Лео и Элизабет не было никакой двойственности. Он просто их ненавидел. Они не только «слишком часто ходили к колодцу», они прорыли целые каналы эмоционального шантажа, основанные на уроне семейной чести, чувстве родительской вины. Марк считал Лео не более чем психопатом с патологическим пристрастием к игре, а Элизабет — алкоголичкой и нимфоманкой. Не видел он и никаких «смягчающих обстоятельств». Судьба дала им множество преимуществ, а они ни одним не сумели воспользоваться.

Алиса, разрывавшаяся между материнской любовью и чувством вины из-за своих промахов, в течение многих лет была игрушкой в руках детей. Для нее Лео всегда оставался тем же голубоглазым мальчишкой, которого обожала Вера, и все попытки Джеймса более жестко воздействовать на сына наталкивались на мольбы «дать ему шанс». Неудивительно, что Элизабет так отчаянно пыталась привлечь к себе внимание родителей. Неудивительно также, что она не могла в течение более или менее длительного времени поддерживать отношения с людьми. Личность Лео безраздельно царила в их семействе. Перемены в его настроении служили причиной как семейных ссор, так и семейного мира. Никогда никому ни при каких обстоятельствах не дозволялось забывать о его существовании. Когда Лео хотелось, он мог очаровать любого. Пребывая в дурном расположении духа, он превращал жизнь окружающих в истинный ад. В том числе и жизнь Марка…

Ход мыслей нарушил телефонный звонок. Марк взглянул на Джеймса и увидел, что полковник внимательно смотрит на него.

— Возьмите трубку, — сказал Джеймс, протягивая ему ключи. — Возможно, они перестанут звонить, если увидят вас в библиотеке.

— Кто они?

Полковник устало покачал головой:

— Скорее всего им уже известно о вашем присутствии здесь.

*

— Алло?

Никакого ответа.

— Алло? Алло?..

На другом конце линии полное молчание.

Что такое, черт возьми?..

Автоответчик у полковника был старый, в нем еще использовались пленки. Сбоку мерцала лампочка, сообщавшая о наличии сообщений. Рядом горела цифра «5». Миниатюрные коробочки с пленками лежали за автоответчиком. Достаточно было беглого просмотра, чтобы понять, что здесь велись регулярные записи и ничего не стиралось. Марк нажал на кнопку «новые сообщения» и стал ждать, пока перемотается пленка.

Прозвучали два щелчка, и в микрофоне зазвучал женский голос:

— Недолго вам осталось притворяться невинным… ваш адвокат рано или поздно услышит эти сообщения. Вы думаете, что если будете нас игнорировать, то мы уйдем… но мы не уйдем. Мистер Анкертон знает о ребенке? Он знает о том, что существует живое доказательство содеянного вами? И как вы думаете, на кого она похожа?.. На вас? Или на свою мать? Ведь с помощью анализа ДНК так легко все установить… Достаточно одного-единственного волоска, чтобы доказать, что вы лжец и убийца. Почему вы не сообщили полиции, что за день до своей смерти Алиса ездила в Лондон, чтобы побеседовать с Элизабет? Почему не признались, что она назвала вас безумцем, когда Элизабет рассказала ей всю правду?.. Потому что вы ударили ее? Потому что убили?.. Как вы думаете, что должна была чувствовать ваша бедная жена, узнав, что ее единственная внучка одновременно является и вашей дочерью?..

*

После услышанного Марк вынужден был остаться. Каким-то странно-зловещим образом они поменялись ролями. Теперь Джеймс успокаивал его. Он надеется, что Марк понимает: все это — ложь. Джеймс, конечно, не стал бы сохранять пленки, если бы записанное на них было правдой и он действительно виноват. Шантаж начался в ноябре, по два или три звонка в день с обвинениями в самых тяжких нравственных преступлениях. В последнее время звонки участились. Порой телефон звонил всю ночь напролет, и Джеймс практически не смыкал глаз.

Последнее, несомненно, было правдой. Даже несмотря на то, что звонок был приглушен закрытой дверью в библиотеку, а телефоны в других комнатах отключены, Марк никак не мог уснуть в напряженном ожидании отдаленного дребезжания. И всякий раз, когда оно действительно раздавалось, Марк чувствовал облегчение. Он говорил себе, что теперь у него есть по крайней мере еще час до следующего звонка и можно хоть немного отдохнуть, но вместо этого опять пускался в запутанные логические сопоставления. Если все то, что записано на пленке, неправда, почему тогда так напутан Джеймс? Почему он сразу не рассказал обо всем? И как — да и почему? — он с такой покорностью выносит подобный шантаж?

По запаху трубочного табака Марк понимал, что Джеймс не спит. Он порывался встать и побеседовать с ним, однако мысли путались, и Марк понимал, что ничего хорошего из такого обсуждения не выйдет. Спустя некоторое время другой вопрос начал мучить Марка с не меньшей силой: каким образом чувствуется запах табака, если комната Джеймса в другом конце дома? Любопытство заставило Марка встать и подойти к окну, верхняя створка которого была открыта. Он обнаружил с удивлением, что старик, закутавшись в теплое пальто, сидит на той самой террасе, где умерла Алиса.

Рождественским утром Джеймс ни словом не упомянул о своем ночном бдении. Напротив, он постарался привести себя в порядок, приняв ванну, побрившись и переодевшись в чистую одежду, так, словно пытался тем самым убедить Марка, что всю ночь проспал крепким и здоровым сном. Полковник как будто признал справедливость замечаний Марка, что способность — или неспособность — заботиться о себе служит объективным свидетельством психического здоровья или нездоровья. Он не стал возражать, когда Марк настоял на прослушивании записей. Соглашаясь, Джеймс заметил, что он и сохранял их специально для того, чтобы Марк мог их прослушать, и тут же напомнил: мол, все, что он услышит, — сплошная ложь.

Проблема заключалась в том, что Марк понимал: многое из того, что записано на пленках, вовсе не ложь. Постоянно повторялись различные подробности, совершенно правдивые. Поездка Алисы в Лондон за день до смерти… постоянные упоминания о том, как Элизабет не нравился вид ее отца в форме… негодование Джеймса по поводу того, что вовремя не сделали аборт и ребенка пришлось отдать на удочерение… уверенность Прю Уэлдон в том, что она слышала, как Алиса обвиняла Джеймса, что он разбил жизнь их дочери… бесспорный факт, что у Элизабет нездоровая психика… намек на то, что если внучку найдут, то все увидят, насколько она похожа на Джеймса…

Один из голосов на пленке был замаскирован с помощью специального электронного устройства. Он производил наиболее устрашающее впечатление и, казалось, принадлежал наиболее информированному человеку. Сам собой напрашивался вывод, что это голос Лео. В его рассказе было слишком много интимных подробностей — к примеру, описание спальни Элизабет, когда она была еще ребенком, — чтобы о подобном узнал посторонний человек. Он упоминал о ее любимой игрушке, мишке, которого звали Ринго, по имени знаменитого ударника из «Битлз», и которого она до сих пор хранила в своем лондонском доме; о постерах с Марком Воланом и «Ти-Рекс» у нее на стенах; о голубом покрывале у нее на кровати (покрывало уже давно перенесли в другую пустующую комнату)…

Марк понимал: если он просто начнет расспрашивать Джеймса, у того, несомненно, возникнет впечатление, что Марк заподозрил его в инцесте. Даже заверения полковника, сделанные в самом начале, мол, звонки — очевидный шантаж, сопровождались оговоркой, что он не может понять, в чем состоит цель шантажистов. Если за всем этим стоит Лео, чего он добивается? Если он хочет получить что-то конкретное, почему не предъявляет требований? Зачем вовлекать чужих людей? Кто та женщина, которой так много известно? Каким образом кто-то, не имеющий никакого отношения к семье, мог знать массу мельчайших подробностей о жизни Локайер-Фоксов?

Объяснения полковника выглядели неубедительно, и давал он их весьма неуверенно. Подозрения Марка еще более укрепились, когда Джеймс решительно выступил против вызова полиции: ему якобы не хотелось, чтобы пресса занялась воскрешением событий, окружавших кончину Алисы. Вообще его странным образом преследовала идея воскрешения. Он не хотел, чтобы Марк воскрешал «проклятого мишку» Элизабет в ходе споров по поводу удочерения. Ему не хотелось воскрешения фактов воровства Лео. Все это давно ушло в прошлое и не имеет никакого отношения к нынешней кампании шантажа. Да, конечно, ему известно, почему подобные вещи происходят. Окаянные бабы, чьи имена упоминаются в записи — Прю Уэлдон и Элеонора Бартлетт, — попросту хотят, чтобы он признался в убийстве Алисы.

— Признался?.. — Марк старался, чтобы его голос звучал возможно спокойнее. — По крайней мере в одном они правы: все подобные обвинения могут быть легко опровергнуты с помощью теста ДНК. Возможно, самой лучшей стратегией в данном вопросе будет еще раз тактично обратиться к капитану Смит. И если она пойдет нам навстречу, можно будет без всяких опасений нести пленки в полицию. Какова бы ни была причина бесконечных звонков, они должны расцениваться как шантаж и запугивание.

Джеймс какое-то мгновение выдерживал взгляд Марка, затем опустил голову.

— Я не вижу тактичного способа выполнить то, что вы предлагаете. Я не дурак, знаете ли, и уже обдумывал подобный вариант.

«Зачем ему нужно столь утомительно и навязчиво пытаться доказать, что он сохранил здравый рассудок?» — подумал Марк.

— Нам вообще нет необходимости вовлекать в это дело капитана Смит, — сказал он. — Я могу попросить ее мать, чтобы она взяла в спальне волос Нэнси. Совсем нетрудно найти что-то такое, что подойдет для проведения теста. Такое действие будет вполне законным, Джеймс… по крайней мере в данный момент. Через Интернет найти компании, специализирующиеся на проведении анализа ДНК в случае необходимости установления отцовства…

— Нет!

— В сложившихся обстоятельствах я не могу посоветовать вам ничего другого. Либо последуйте моему совету, либо обратитесь в полицию. Пожалуй, в качестве временного выхода следовало бы сменить номер телефона… Но если за всем этим стоит Лео, он очень скоро узнает и новый номер. В любом случае нельзя оставлять все так, как есть. Вы не выдержите еще одного месяца подобных мук и умрете от нервного истощения. Повсюду начнут распространяться сплетни. Вас будут безнаказанно обливать грязью, если вы открыто не выступите против обвинений.

Джеймс выдвинул ящик стола и вытащил оттуда папку.

— Прочтите, — сказал он, — а потом попытайтесь объяснить мне, какое право я имею превращать ее жизнь в ад. Во всем этом деле по крайней мере одно совершенно ясно. Марк, она не должна отвечать за того человека, который стал ее отцом.

«Дорогой капитан Смит,

мой поверенный сообщил мне, что в том случае, если я попытаюсь связаться с вами, вы подадите в суд…»

Час спустя, сказав Джеймсу, что ему необходимо немного прогуляться, чтобы привести мысли в порядок, Марк пересек огород и направился к Мэнор-Лодж. Но если он ожидал что-либо узнать от Веры Доусон, то глубоко заблуждался. Более того, Марк был потрясен, до какой степени деградировали ее мыслительные способности с августа. Вера не впустила его в дом, а держала у двери и, шамкая старческим ртом, постоянно твердила что-то о несправедливостях по отношению к ней. Теперь Марка значительно меньше удивляли беспорядок и запустение, в которых пребывал Особняк. Он спросил ее о Бобе.

— Ушел.

— А вы знаете куда? Может, он в саду?

В слезящихся глазах сверкнула довольная улыбка.

— Сказал, что его не будет восемь часов. Значит, пошел на рыбалку.

— На рыбалку? На Рождество?

Улыбка исчезла.

— Ему лишь бы со мной время не проводить. Я хороша только для работы. «Иди и убирай там у полковника», — приказывает мне, а я ведь иногда утром и с постели-то встать не могу.

Марк попытался улыбнуться.

— Не могли бы вы передать Бобу, чтобы он зашел в Особняк? Есть разговор. Если сможет, пусть заглянет сегодня вечером, а если нет, то завтра. Позвольте я напишу ему записку, чтобы вы не забыли.

Она подозрительно прищурилась:

— У меня с памятью все в порядке. И с мозгами тоже.

Она почти буквально повторяла слова Джеймса.

— Извините, я просто подумал, что так будет удобнее.

— А о чем это вы хотите с ним говорить?

— Да ни о чем особенном. Просто поболтать.

— И не смейте перемывать мне кости! — злобно прошипела Вера. — У меня такие же права, как и у всех других людей. Не я крала кольца госпожи. А украл кольца ихний сын. И скажите обо всем полковнику. Слышите? Пусть знает! Проклятый старый подонок. Он и убил ее.

Она захлопнула дверь перед носом у Марка.