Вулфи свернулся под одеялом в углу автофургона, поглаживая себя по губам кончиком лисьего хвоста. Он был мягкий, словно мех игрушечного медведя, и Вулфи тайком иногда сосал палец, прикрыв его лисьим хвостом. Ужасно хотелось есть. Все сны Вулфи были о еде. Лис не обращал на мальчика никакого внимания с тех пор, как исчезли его мать и младший брат. Это случилось давно, наверное, несколько недель назад, и Вулфи до сих пор не знал, где они и почему ушли. Время от времени мальчика посещала страшная мысль, что вообще-то ему все известно, но он старался избегать ее. Ему казалось, их исчезновение имело какое-то отношение к срезанию Лисом своих жутких локонов.

Мальчик проплакал несколько дней, умоляя Лиса тоже отпустить его, но Лис пригрозил ему бритвой, после чего Вулфи спрятался под одеялом и решил больше не произносить ни слова, но строил фантастические планы побега. Он никак не мог найти в себе мужества совершить его — из-за страха перед Лисом, полицией, социальными работниками, из-за глубоко укоренившегося в нем страха перед всем вокруг, — но когда-нибудь он обязательно сбежит, Вулфи дал себе слово.

Большую часть времени отец вообще не помнил о его существовании. Как, например, сейчас. Лис пригласил людей из других фургонов к себе, и они занимались составлением двадцатичетырехчасового графика дежурств по охране лагеря. Вулфи лежал не шевелясь, словно перепуганная мышь, и думал, что отец похож на генерала, отдающего приказания своим офицерам. «Сделайте то, сделайте это. Я хозяин». Только вот Вулфи беспокоило, что люди возражают Лису, спорят с ним. «Разве они не боятся бритвы?» — удивленно думал он.

— Какого бы мнения вы ни придерживались, вы должны помнить: у нас есть семь дней, прежде чем кто бы то ни было сможет приступить к активным действиям, — сказал Лис, — а к тому времени мы сумеем превратить Рощу в настоящую крепость.

— Да уж, мы все полагаемся на твои слова о том, что у здешней земли нет законного владельца, — послышался женский голос, — потому что лично я не собираюсь тут горбатиться и строить всякие крепости и заборы, чтобы на следующий день их свалили бульдозеры. К тому же здесь довольно холодновато, если ты еще не заметил.

— Я все заметил и все знаю, Белла. Мне это место знакомо лучше, чем кому-то еще. Дик Уэлдон три года назад попытался обнести Рощу изгородью, но потом отказался от бессмысленной затеи, так как пришлось бы заплатить целое состояние за юридическое оформление земли, причем никто не давал Уэлдону гарантии, что закон будет на его стороне. То же самое произойдет и сейчас. Даже если все остальные жители поселка смирятся с его претензией на Рощу, ему все равно придется платить адвокату за законное изгнание нас отсюда, а он, уверяю вас, не до такой степени альтруист.

— А что, если они все объединятся?

— Ни при каких обстоятельствах! Гм… Ну, по крайней мере не сейчас. Между ними самими слишком много противоречий.

— А откуда ты знаешь?

— Просто знаю, и все.

Наступила короткая пауза.

— Давай, Лис, колись, — сказал какой-то мужчина. — Как ты связан с Шенстедом? Ты что, жил тут? Откуда тебе известно то, чего не знаем мы?

— Не ваше дело.

— Нет, врешь, наше! — произнес другой мужчина, голос его звучал резко и злобно. — Мы слишком многое принимаем на веру. Кто может дать гарантию, что фараоны не придут и не арестуют нас всех за посягательство на частную собственность? Ты требуешь, чтобы мы обнесли место канатом… чтобы превратили его в крепость… И все ради чего? Ради какой-то игры в рулетку с судьбой, в которой у нас один шанс из миллиона? Слишком большой риск. Когда ты в первый раз позвал нас сюда в августе, ты сказал, что здесь открытая, свободная земля. Приезжай и бери. Ты ведь ни словом не обмолвился о сраном поселке, который может единым строем выступить против и вышвырнуть нас отсюда.

— Заткнись, Иво! — крикнула другая женщина. — Коротышка-валлиец, — добавила она, обращаясь к остальным, ему всегда неймется, всегда лезет в драку.

— Если ты сама не заткнешься, Сэйди, то я смогу сейчас же оправдать твои слова, — злобно парировал Иво.

— Хватит! Шансы у нас превосходные. — В голосе Лиса послышалась жесткость, от которой у Вулфи все внутри похолодело. Если тот парень не заткнется, отец как пить дать вытащит бритву. — В этом поселке всего четыре дома, в которых постоянно кто-то живет: особняк «Шенстед», Шенстед-Хаус, Мэнор-Лодж и Пэддок-Вью. Во всех остальных строениях только время от времени появляются отпускники и дачники… а те не станут возражать против нашего здесь пребывания.

— А как насчет ферм? — спросила Белла.

— Из них внимания заслуживает только ферма Дика Уэлдона. Роща в основном граничит с его землей, но я знаю наверняка, что не существует никаких достоверных документов, которые могли бы доказать, что Роща когда-либо принадлежала владельцам Шенстедской фермы.

— Откуда тебе это известно?

— Не ваше дело.

— А тот дом, что виднеется за деревьями?

— Особняк. Там живет один пенсионер. И чем нам может помешать дряхлый старик?

— Откуда ты знаешь? — снова послышался недовольный голос Иво.

— Просто знаю.

— Да Господи Боже ты мой! — Раздался громкий стук кулака по столу. — Что ты все твердишь одно и то же? — Иво начал передразнивать изысканное, подчеркнуто правильное произношение Лиса: — «Просто знаю… не ваше дело… знаю, и все…» Что за дела, мужик? Я не собираюсь слушать твой треп, если ты сию секунду не разложишь все по полочкам. Для начала, почему это ты так уверен, что старик из того дома нам никак не помешает? Будь я на его месте, и живи я в таком особнячке, как он, и если бы какие-то бродяги покусились на мою землицу, я бы, будь уверен, так им помешал, что век бы помнили.

Снова наступило молчание, и Вулфи зажмурился от ужаса, представляя, как сейчас по лицу мужчины, которого зовут Иво, резанет бритва. Однако никаких воплей не последовало, и беседа продолжалась как ни в чем не бывало.

— Он знает, что земля в Роще ему не принадлежит, — неожиданно спокойно ответил Лис. — Он поручал адвокатам разобраться с вопросом о Роще, когда ее попытался прихватить Уэлдон, но они тоже не нашли никаких документов. Мы именно потому сюда и приехали, что он единственный человек из всех живущих в поселке, кто мог бы оплатить все судебные расходы, необходимые для присвоения земли… но старик не станет этого делать. Возможно, год назад и стал бы, но не сейчас…

— Почему это не станет?

Еще одна короткая пауза.

— Думаю, скоро вы узнаете. В общем, все в поселке думают, что он убил свою жену, и пытаются добиться его ареста. Он живет совсем один, практически не выходит, ни с кем не встречается… еду ему приносят и оставляют у двери. Короче говоря, от него нам никаких проблем не будет… у него своих хватает.

— Черт! — удивленно воскликнула Белла. — Неужели он на самом деле убил жену?

— Не знаю… Да и какое это имеет значение? — равнодушно промолвил Лис.

— Для меня имеет, и очень большое. А может, он опасный маньяк? У нас тут дети.

— Если тебя так беспокоит несчастный старик, скажи детям, чтобы не подходили к тому концу Рощи, который граничит с его землями. Он выходит только по ночам.

— Черт возьми! — повторила она. — Ну вот, я же сказала: маньяк. А почему его не отправят в лечебницу?

— Лечебниц не осталось, — отмахнулся от нее Лис.

— Сколько ему лет?

— За восемьдесят.

— А как его зовут?

— На кой черт вам нужно знать его имя?! — рявкнул Лис. — Вы что, беседовать с ним собираетесь?

— А что такого? Мне хочется знать, кто он такой, если про него говорят. Это ведь не тайна? — Она немного помолчала. — Ну ладно, ладно. Раньше ты его знал, да, Лис? Он снабдил тебя всей информацией?

— Я никогда в жизни с ним не встречался… Мне просто многое о нем известно. А вот откуда — не ваше дело.

— Ну конечно, конечно. Так как, ты говорил, его зовут?

— Локайер-гребаный-Фокс.[2]От англ. Fox — лис.
Вот как. Довольны?

По группе бродяг прокатился громкий смех.

— Опасаешься конкуренции? — спросила женщина. — Боюсь, место для двух Лисов тут вряд ли найдется.

— Заткнись, Белла! — злобно крикнул Лис.

— Ладно, ладно. Я пошутила, милашка. Ты бы расслабился немного… напился бы, что ли… таблеток принял… Мы ведь на твоей стороне, дорогуша… все время. Тебе бы наконец стоило начать нам доверять.

— Если будете подчиняться правилам, я буду вам доверять. Если будете их нарушать, не буду доверять. Первое правило: каждый должен четко соблюдать график дежурств и не пропускать свою очередь. Второе правило: не вступать в близкие отношения с местными. Третье правило: не покидать лагерь после наступления темноты…

Услышав, что дверь автобуса закрылась, Вулфи выбрался из укрытия и прокрался к одному из окон, выходивших на Рощу. Оно было увешано лисьими хвостами. Вулфи отодвинул их и увидел, что отец стоит у канатного заграждения. Мальчик так многого не понимал в происходящем. Кто эти люди в других автобусах? Где Лис нашел их? Что они здесь делают? Почему с ним нет матери и брата? Зачем они строят ограждения?

Он прижал лоб к стеклу, пытаясь найти в услышанном хоть какой-то смысл. Он знал, что полное имя Лиса — Лис Прокля́тый. Как-то он спросил у матери: если отца так зовут, значит, их фамилия тоже Прокля́тые, но она рассмеялась и ответила, что его зовут просто Вулфи. Только Лис — Прокля́тый. С тех пор Вулфи переставил слова и стал называть отца «Прокля́тый Лис». Для его детской логики, постоянно ищущей четких и ясных ответов, в такой последовательности было больше смысла, чем в имени Лис Проклятый. И в таком варианте слово «Лис» стало одновременно и именем, и фамилией.

Но кто такой этот старик, которого зовут «Ласковый Лис»? И почему его отец с ним не знаком, если у них одинаковая фамилия? В мальчишеском сердце соперничали любопытство и страх. Любопытство, потому что он чувствовал, что Ласковый Лис состоит с ним в каком-то родстве… Может быть, он даже знает, где сейчас находится его мать; но, с другой стороны, Вулфи очень боялся убийц…

*

Марк вышел, тихо прикрыв за собой дверь гостиной, затем с виноватой улыбкой повернулся к гостье.

— Вы не против, если мы отложим знакомство на несколько минут? Джеймс… э-э… — Он осекся. — Я знаю, он будет очень рад вас видеть, но в данный момент он спит.

Нэнси торопливо кивнула:

— Я могу подойти после ленча. Никаких проблем. Сегодня к пяти часам мне нужно отметиться в военном лагере в Бовингтоне… но я могу сделать это сейчас. А вернусь попозже. — Она оказалась в еще более неловкой ситуации, чем предполагала. И конечно, не ожидала присутствия здесь Марка Анкертона. — Мне следовало вначале позвонить, — закончила Нэнси растерянным тоном.

Марка тоже удивило, что она не позвонила перед приходом.

— О нет, совсем не обязательно. — Он занял позицию между девушкой и входной дверью, так, словно боялся, что гостья сбежит. — Пожалуйста, не уходите. Джеймса ваш уход просто убьет. — Он заговорил быстро, как будто опасаясь, что она станет его перебивать: — Пойдемте на кухню. Там очень тепло. Я сварю кофе, и мы подождем, пока он проснется. Я думаю, что он просто задремал, и минут через десять мы сможем пройти в гостиную.

Нэнси не возражала и позволила Марку провести ее на кухню.

— Я в последний момент струсила, — призналась она, отвечая на его молчаливый вопрос. — Мне как-то все мгновенно пришло в голову, и я почему-то подумала, что неудобно звонить ему поздним вечером вчера или ранним утром сегодня. Я представляла, какую неловкость мы оба испытаем, если он сразу не поймет, кто звонит. И потому решила прийти сама, без звонка.

— Никаких проблем, — заверил Марк, открывая перед Нэнси дверь кухни. — Вы лучший рождественский подарок, который он вообще мог получить.

Но так ли это? Марк надеялся, что слова его звучат убедительно, хотя на самом деле был абсолютно не уверен в реакции Джеймса. Обрадует ли его приход Нэнси? Или он испугается? Что покажет тест ДНК? Время прихода Нэнси оказалось неожиданно точным, словно она специально его выбирала.

Немного смущенная пристальным взглядом Марка, Нэнси сняла вязаную шапку и провела пальцами по волосам, поправляя их. Вполне женский жест, которому так не соответствовал мужской стиль одежды. Тяжелая дубленка из натуральной овчины поверх джемпера с высоким воротником, рабочие брюки заправлены в толстые голенища сапог. И все с головы до ног черного цвета. Интересный выбор, особенно если принимать во внимание, что она пришла в гости к пожилому мужчине, вкусы и взгляды которого относительно стиля в одежде и поведении женщины скорее всего должны быть весьма консервативны.

Марк решил, что таким способом Нэнси хотела бросить Джеймсу вызов: «Принимайте меня такой, какая есть, или не принимайте вообще». Если «мужик в юбке» не устраивает изысканные вкусы Локайер-Фокса, ну что ж, пусть идет в задницу. «Если вы ожидали, что я попытаюсь околдовать вас своим женским очарованием, вы жестоко ошибались. Если хотели увидеть внучку, которой было бы легко манипулировать — забудьте». Ирония ситуации заключалась еще и в том, что Нэнси своим обликом неосознанно представляла совершенную антитезу собственной матери.

— Я временно прикомандирована к бовингтонской базе в качестве инструктора по военным операциям в Косове, — объяснила она Марку. — Когда я взглянула на карту… ну, в общем… я решила, что если выеду перед самым рассветом, то сегодня смогу… — Она осеклась и как-то смущенно пожала плечами. — Я не знала, что у него гости. Если бы я заметила автомобили на подъездной дорожке, я не стала бы звонить, но никаких машин не было…

Марк хотел сразу все разъяснить:

— Моя машина в гараже за особняком, и в доме, кроме нас с Джеймсом, больше никого нет. По правде говоря, капитан Смит, то, что вы приехали, — он попытался найти слово, которое смогло бы снять ее напряжение, — просто великолепно. Вы даже не представляете, насколько великолепно. Ведь это первое Рождество после смерти Алисы. Он, конечно, старается держаться молодцом, но, знаете, адвокат не очень хорошая замена жене. — Марк подвинул девушке стул. — Пожалуйста, садитесь. Какой кофе вы предпочитаете?

На кухне было очень тепло, и щеки Нэнси сразу запылали. Ее смущение усилилось. Да, она выбрала для визита самое неудачное время. Девушка представила стыд полковника, если он все еще со слезами на глазах придет сейчас сюда в поисках Марка и обнаружит ее.

— Знаете, как-то все неловко получается, — сказала она. — Я ведь видела его поверх вашего плеча, и он не спал. А вдруг ему захочется найти вас? Он будет просто потрясен, обнаружив меня здесь. — Она бросила взгляд на дверь. — Вот та дверь? Если она ведет на улицу, я могла бы сейчас выскользнуть на улицу, и он даже не узнает, что я приходила.

Марк бросил нерешительный взгляд в сторону коридора.

— Ему сейчас очень тяжело, — сказал он. — Думаю, он почти не спит.

Она снова натянула шапку.

— Я вернусь через два часа, но вначале позвоню, чтобы дать ему время успокоиться. Мне следовало бы поступить так с самого начала.

Марк мгновение пристально всматривался в лицо Нэнси.

— Нет. — Он покачал головой, взял девушку за руку и осторожно повернул в сторону коридора. — Боюсь, что вы передумаете. Мое пальто и сапоги в кладовой, а дверь оттуда ведет во двор, так что Джеймс нас не заметит. Мы прогуляемся, вам необходимо пройтись после поездки. А через полчасика осторожно заглянем в окно гостиной, посмотрим, как он себя чувствует. Ну, как вы насчет такой прогулки?

Напряжение Нэнси мгновенно прошло.

— Хорошо, — сказала она. — Признаться, хожу я гораздо лучше, чем решаю сложные коммуникативные ситуации.

Марк рассмеялся:

— Я тоже. Сюда, пожалуйста.

Он повернул направо и провел ее в комнату со старинной каменной раковиной по одну сторону и множеством всякой обуви, попон, плащей и демисезонных пальто — по другую. На полу валялись куски глины, принесенные сюда на подошвах, кругом — в раковине, на сушилке, на подоконниках — скопилось столько пыли и грязи, что казалось, здесь не убирали столетиями.

— Тут такой беспорядок, — виновато произнес Марк, переобуваясь в старые «веллингтоны» и натягивая куртку из непромокаемой ткани. — Иногда мне кажется, что обитатели Особняка считали своим долгом оставлять здесь частицу себя как свидетельство пребывания в этом доме. — Он хлопнул по старинному светло-коричневому демисезонному пальто. — Представьте, оно принадлежало еще прадеду Джеймса. Провисело здесь всю жизнь Джеймса, и он говорит, что ему приятно его видеть, так как оно дает ему ощущение непрерывности времени.

Марк открыл дверь, ведущую во внутренний двор, и пропустил Нэнси вперед.

— Алиса называла дворик своим итальянским садиком, — сказал он, кивнув в сторону больших терракотовых ваз, беспорядочно расставленных по двору. — Здесь на закате бывает много солнца, и Алиса выращивала в этих горшках ночные цветы. Она всегда жалела, что ее сад располагается на задворках Особняка, он ей казался самым красивым уголком ее владений. Сад примыкает к задней стене гаража. — Марк кивнул в сторону одноэтажного строения справа. — А вот та деревянная дверь… — произнес он, подходя к арочному проходу в стене прямо перед ними, — ведет в огород.

Дворик выглядел странно запущенным, как будто никто не входил в него со времени смерти хозяйки. Из-под булыжников пробилась и уже буйно разрослась сорная трава, а в терракотовых кадках виднелись лишь хрупкие иссохшие останки давно погибших растений. Марк как будто считал само собой разумеющимся, что Нэнси известно, кто такая Алиса, хотя он никогда о ней ничего ей не рассказывал. Нэнси же задалась вопросом, а знает ли он что-нибудь о письмах полковника.

— Джеймсу кто-нибудь помогает? — спросила она, проследовав за Марком в огород.

— Одна старенькая супружеская пара из поселка… Боб и Вера Доусоны. Он занимается огородом, а она убирает в доме. Проблема в том, что они сами почти такие же старые, как Джеймс, и потому большой помощи от них, конечно, ждать не приходится. Сами видите. — Он обвел рукой заросший огород. — Думаю, самое большее, на что теперь способен Боб, — это подстричь лужайку. Вера практически выжила из ума и только развозит по дому грязь. Впрочем, все лучше, чем ничего, хотя полковнику, конечно, не помешал бы хороший и энергичный помощник.

Они шли по останкам посыпанной гравием дорожки между грядками, и Нэнси с восхищением рассматривала окружавшую огород стену в восемь футов высотой.

— Наверное, тут было восхитительно, когда у них хватало прислуги, чтобы заботиться о посадках, — заметила Нэнси. — У меня такое впечатление, что вдоль всей южной стены когда-то росли шпалерные фруктовые деревья. Даже сейчас видны остатки проволоки. — Она указала на приподнятый плоский участок земли посередине. — А это грядка для спаржи?

Марк проследил за ее взглядом.

— Бог его знает. Что касается садоводства, я абсолютный невежда. Как растет спаржа? Не имею ни малейшего представления. Знаю только, как она выглядит, будучи упакованной и разложенной на прилавке супермаркета.

Нэнси улыбнулась:

— Отличия весьма незначительны. Ростки постепенно вылезают из земли, в которой находится массивная корневая система. Если систематически окучивать посадки, как принята у французов, ростки будут белые и нежные. Так поступает и моя мать. У нас на ферме есть громадная грядка, с которой она собирает целые фунты спаржи.

— Она что, садовод? — спросил он, подводя Нэнси к воротам из кованого железа в западной стене.

Нэнси кивнула:

— Да, это ее профессия. И кроме того, у нас в Кумб-Крофте есть питомник, от которого наше фермерское хозяйство получает большую прибыль. Питомником занимается в основном мама.

Марк вспомнил, что видел множество доказательств тpудолюбия хозяйки Лоуэр-Крофта во время своего путешествия туда.

— Она получила специальное образование?

— О да. Когда маме было семнадцать, она поступила в Сауэрбери-Хаус на должность помощника садовника. Там она провела целых десять лет, доросла до старшего садовника, потом вышла замуж за моего отца и переехала в Кумб-Крофт. Они жили там до самой смерти моего деда, и за это время мама и создала питомник. Она начинала одна, а теперь у нас работают уже целых тридцать человек… Питомник практически стал самостоятельным предприятием.

— Какая талантливая женщина! — произнес он с искренней теплотой в голосе, открыл ворота и пропустил Нэнси вперед. В глубине души Марк надеялся, что девушке никогда не доведется встретиться со своей биологической матерью. Сравнение может оказаться слишком страшным.

Они вошли еще в один обнесенный со всех сторон стеной садик. Две стороны большого квадрата, окаймлявшего его, составляли длинные флигели особняка. Третьей стороной была густая и постоянно разрастающаяся живая изгородь, тянувшаяся от кухонной стены до внешнего угла здания слева. Нэнси обратила внимание, что все окна, выходившие сюда, изнутри закрыты ставнями — создавалось впечатление множества глаз, слепо глядящих из-за оконных стекол.

— Это крыло больше не используется? — спросила она.

Марк проследил за ее взглядом. Если он правильно оценивал расположение комнат, те, что находились сейчас напротив них на третьем этаже, принадлежали Элизабет — именно там и родилась Нэнси, — а ниже, на втором, в кабинете были подписаны бумаги по ее официальному удочерению.

— Полагаю, — ответил он, — Алиса закрыла окна ставнями, чтобы предохранить мебель от вредного воздействия солнечных лучей.

— Всегда грустно видеть, как здания переживают своих обитателей, — произнесла Нэнси и снова обратила все свое внимание на сад.

В центре располагался пруд, в котором когда-то, по-видимому, плавали рыбки. Сейчас его покрывала толстая ледяная корка, сквозь которую кое-где виднелись стебли тростника и каких-то уже засохших водных растений. Рядом с прудом, уютно примостившись среди зарослей азалии и карликовых рододендронов, стояла скамеечка, позеленевшая от плесени. К ней вела мощеная тропинка, почти неразличимая под заполонившей здесь все травой. Тропинка вилась среди карликовых кленов, тонких стволов бамбука и декоративных растений по направлению к калитке в противоположном конце садика.

— Японский сад? — догадалась Нэнси, остановившись у пруда.

Марк улыбнулся и кивнул:

— Алиса любила заниматься садоводством, и каждый участок земли, засаженный растениями, имел у нее свое название.

— Здесь, наверное, просто потрясающе красиво весной, когда цветут азалии. Представляю, как восхитительно сидеть на этой скамейке, когда их аромат наполняет воздух. А в пруду есть рыба?

Марк отрицательно покачал головой:

— При жизни Алисы она, конечно, была, но потом Джеймс, по его собственному признанию, стал забывать кормить рыб, и он говорит, что в последний раз, когда приходил сюда, не нашел там ни одной.

— От недостатка еды они бы не погибли, — заметила Нэнси. — Пруд достаточно большой, чтобы обеспечить насекомыми десятки рыб. — Она присела на корточки и попыталась что-нибудь рассмотреть сквозь ледяную корку. — Наверное, прячутся среди водяных растений. Когда погода улучшится, пусть он попросит садовника проредить водоросли. Там, внизу, настоящие джунгли.

— Джеймс совсем забросил сад, — сказал Марк. — Это владения Алисы, и со времени ее кончины Джеймс, кажется, полностью потерял к ним всякий интерес. Единственное место, которое он теперь посещает более или менее регулярно, — терраса, да и то только по ночам. — Марк мрачно пожал плечами. — И, говоря начистоту, меня очень беспокоит его поведение. Он ставит кресло справа от того места, где нашли Алису, и сидит там часами.

Нэнси не стала делать вид, что ей неизвестно, о чем идет речь.

— Даже в такую погоду? — спросила она, бросив на Марка тревожный взгляд.

— По крайней мере я могу засвидетельствовать, что последние две ночи он там был.

— А вы с ним беседовали об этом?

Марк снова отрицательно покачал головой:

— Предполагается, что мне ничего не известно о его ночных посещениях террасы. Каждый вечер около десяти часов Джеймс удаляется в свою спальню, а затем, как только увидит, что я выключил свет в своей комнате, тихонько выходит на террасу. И возвращается обратно только около четырех часов утра.

— Но что он там делает?

— Ничего. Просто сидит, съежившись, в кресле и смотрит в темноту. Мне он хорошо виден из окна. Я чуть было не вышел к нему в ночь накануне Рождества и не учинил взбучку за подобное безрассудство. Небо было чистое, морозное, и я испугался, что он умрет от переохлаждения — у меня возникло подозрение, что он сам к этому стремится, ведь по официальной версии Алиса тоже умерла от переохлаждения, — но Джеймс постоянно зажигал трубку, из чего я мог заключить, что он в сознании. Он ни словом не упомянул о своем ночном бдении ни вчера утром… ни сегодня… И когда я спросил его, как он спал, он сказал, что превосходно. — Марк повернул ручку калитки и плечом открыл ее. — Возможно, он хотел таким образом помянуть Алису в Рождество, — закончил Марк свой рассказ, но в голосе его звучало явное сомнение в собственных словах.

Они вышли в обширный парк. Особняк остался справа. Иней покрывал длинную аллею из кустов и деревьев, уходившую на юг, но яркое зимнее солнце уже успело растопить его, превратив в сверкающую росу на траве, что росла по склону холма, с которого открывался бескрайний вид на Шенстедскую долину и на море вдали.

— Ух ты! — воскликнула Нэнси.

— Потрясающе, правда? Залив Берроулиз. К нему можно проехать только по грунтовой дороге, которая ведет к фермам, именно по этой причине земля в поселке такая дорогая. Обитатели поселка имеют право свободного проезда на побережье. И вот здесь-то коренится настоящая катастрофа.

— В каком смысле?

— Домики в поселке стоят немыслимых денег, для местных жителей цены совершенно неподъемные, что и превратило Шенстед в «поселок призраков». Единственная причина, по которой Боб и Вера все еще здесь — их коттедж связан с Особняком, и Алиса обещала позволить им жить там до конца их дней. Мне кажется, она сделала ошибку. Это единственный коттедж, который до сих пор принадлежит Джеймсу, но он настаивает на том, что волю Алисы следует уважать даже несмотря на то, что ему отчаянно нужна помощь по дому. У него был здесь еще один коттедж, но полковник продал его четыре года назад из-за того, что возникли проблемы с самовольно вселявшимися туда бродягами. Я бы, конечно, посоветовал ему лучше сдавать дом в аренду на короткий срок, чем продавать, но в то время я еще не был его адвокатом.

— Но почему он не разрешит кому-нибудь поселиться вместе с ним в Особняке? Дом ведь очень большой.

— Хороший вопрос, — сухо ответил Марк. — Даст Бог, вам удастся убедить его. Я же в ответ получаю только… — И он попытался сымитировать хрипловатый баритон старика: — «Я не собираюсь терпеть рядом с собой какого-нибудь нахала, который будет совать свой нос, куда его не просят».

Нэнси рассмеялась:

— А разве он не прав? Вы бы потерпели рядом с собой такое?

— Наверное, нет, но я ведь все-таки пока еще способен заботиться о себе гораздо лучше, чем Джеймс.

Нэнси кивнула:

— У нас была подобная проблема с одной из бабушек. В конце концов отцу пришлось даже привлекать адвоката, чтобы воздействовать на нее. А вы составили соответствующие документы для Джеймса?

— Да.

— На чье имя?

— На мое, — ответил он, и чувствовалось, что это признание было ему неприятно.

— Моему отцу тоже не хотелось реализовывать свои права таким способом, — сказала Нэнси, и в ее голосе слышалось сочувствие. — Но в конце концов он был просто вынужден, когда бабушке пригрозили, что у нее отключат электричество. Ей казалось, что счета красного цвета красивее остальных, она раскладывала их на каминной полке и заявляла, что комната от них становится светлее. Ей и в голову не приходило их оплачивать.

Оба улыбнулись.

— Но от этого она становилась ничуть не менее милой и доброй бабулей. Ну и кто еще живет в Шенстеде?

— Постоянно очень немногие. И здесь корень всех проблем. Бартлетты в Шенстед-Хаусе. Он рано ушел в отставку и сколотил состояние на распродажах в Лондоне. Вудгейты в Пэддок-Вью. Они платят чисто символическую арендную плату компании, владеющей большинством коттеджей, сдаваемых на дачный сезон. За предоставляемую им скидку Вудгейты следят за сохранностью коттеджей. А на Шенстедской ферме живут Уэлдоны. — Марк указал в сторону леса, обрамлявшего парк на западе. — Строго говоря, им принадлежит земля в том направлении, то есть уже за пределами поселка. К югу от территории поселка располагаются земли Сквайерсов и Дрю.

— Они те самые фермеры-арендаторы, о которых вы мне говорили?

Марк кивнул:

— Здешняя земля вся принадлежит Джеймсу, отсюда до самого побережья.

— Ух ты! — снова воскликнула она. — Территория что надо! А как получилось, что жители поселка имеют право бесплатного проезда по его земле?

— Прадед Джеймса — тот, чье пальто вы видели, — даровал рыбакам право свободно перевозить лодки и улов к берегу и от берега в целях поощрения ловли омаров на побережье у Шенстеда. Как ни странно, он столкнулся с той же проблемой, которая вновь проявилась с особой остротой и ныне — вымирание поселка и быстрое сокращение рабочей силы. То было время промышленной революции, и молодежь уезжала из поселка в города в поисках более высокооплачиваемой работы. Ему хотелось не отстать от успешно развивавшегося промысла по ловле омаров в Веймуте и Лайм-Реджисе.

— И сработало?

Марк кивнул:

— Примерно в течение пятидесяти лет его начинание имело успех. Весь поселок переключился на ловлю омаров. Здесь работали грузчики продукции, варщики, сортировщики, упаковщики и многие, многие другие. Сюда привозили лед тоннами и хранили в ледниках по всему поселку.

— А ледники все еще существуют?

— Насколько мне известно, нет. Они стали излишними, как только изобрели холодильники и провели сюда электричество. — Марк указал в сторону японского сада. — Ледник, который когда-то был здесь, превратили в пруд. Мы им только что любовались. У Джеймса в одном из подсобных строений сохранилась коллекция медных котлов для варки — вот, пожалуй, и все, что дожило до наших дней.

— Но что случилось? Почему промысел пришел в упадок?

— Из-за Первой мировой. Отцы и сыновья ушли на фронт и больше не вернулись. Конечно, последствия были примерно одинаковы для всей страны, но для такого небольшого поселения, как Шенстед, они оказались просто опустошительными, ведь промысел зависел от наличия достаточной мужской силы. — Он вывел Нэнси на середину лужайки. — Отсюда хорошо видна береговая линия. Якорная стоянка там не очень надежная, поэтому приходилось вытаскивать лодки на сушу. В одной из спален развешаны фотографии этого процесса.

Прикрыв глаза ладонью от солнца, Нэнси посмотрела в ту сторону, в которую указывал Марк.

— Если промысел настолько трудоемок, то он был обречен с самого начала, — проговорила она. — Цены все равно рано или поздно отстали бы от производственных затрат. Отец постоянно твердит, что главным разрушителем сельских поселений стала механизация сельскохозяйственного труда. Один работник на комбайне может выполнить работу, которую раньше выполняли пятьдесят человек, и сделает ее быстрее, качественнее и с меньшими потерями. — Она кивком указала на расстилавшиеся перед ними поля. — Вероятно, эти две фермы нанимают рабочих со стороны для вспахивания и уборки полей?

Марк был потрясен.

— Как вы догадались, бросив на поля один-единственный взгляд?

— Да я вовсе не догадалась, — ответила Нэнси, рассмеявшись, — но вы ведь ни словом не упомянули о том, что в поселке живут рабочие. А тот фермер, который владеет землей дальше к западу, он тоже нанимает работников по контракту?

— Дик Уэлдон? Нет. У него был неплохой бизнес по ту сторону от Дорчестера, потом он за гроши купил Шенстедскую ферму, когда предыдущий владелец обанкротился. Он совсем не дурак. Дик поставил сына во главе своего основного бизнеса на западе, а сам занялся развитием здешней фермы.

Нэнси с любопытством взглянула на него.

— Он вам явно не нравится, — заявила она.

— Почему вы так думаете?

— Заключила по вашему тону.

«А она проницательнее, чем я», — подумал Марк. Несмотря на все улыбки и смех, он все еще не способен ничего определить ни по выражению ее лица, ни по интонациям. Манеры Нэнси были далеки от сухости, присущей Джеймсу, но она, несомненно, не менее сдержанна. В другом месте, в другой ситуации и с другой женщиной он был бы рад заняться настоящим флиртом, но в нынешних обстоятельствах боялся оказаться в неловком положении.

— В чем причина вашей перемены? — спросил он, резко переводя разговор на другую тему.

Она повернулась к дому.

— Вы имеете в виду, почему я все-таки решила приехать?

— Да.

Нэнси пожала плечами:

— Он говорил вам, что писал мне?

— Сказал только вчера.

— И вы читали письма?

— Да.

— В таком случае вы можете сами ответить на свой вопрос… Но одну подсказку я вам все-таки дам. — Нэнси бросила на него взгляд, в котором сверкнула улыбка. — Его деньги меня не интересуют.