А как обстоят дела с будущей эволюцией нашего вида? Как будущий мир и новые типы его окружающих сред повлияют на наш собственный эволюционный результат – или будут ли они, вообще, воздействовать на нас? Станем ли мы крупнее или мельче, приобретём ещё больший, или вообще утратим разум, будем больше интеллектуальными, или же эмоциональными? Можем ли мы стать более или менее выносливыми по отношению к грядущим проблемам окружающей среды, таким, как недостаток пресной воды, повышенное ультрафиолетовое излучение и глобальное потепление? Породим ли мы новый вид, или же мы уже эволюционно бесплодны? Может ли будущая эволюция человечества находиться не в наших генах, а в усилении наших умственных способностей путём образования нервных связей с неорганическими машинами? Являемся ли мы всего лишь строителями грядущего доминирующего разума на Земле – машин?

Ископаемые остатки рассказывают нам о том, что эволюционное изменение не является чем-то непрерывным; оно происходит скорее рывками и, конечно, не является «прогрессивным» или направленным. Организмы становятся как мельче, так и крупнее, как проще, так и сложнее. И хотя большинство родословных линий с течением времени эволюционирует тем или иным образом, наиболее драматические эволюционные изменения чаще всего происходят, когда впервые появляется новый вид. Если дело обстоит именно так, то будущая морфологическая эволюция у Homo sapiens может быть минимальной. С другой стороны, мы можем показать радикальные перемены в нашем поведении и, возможно, в нашей физиология. Возможно, – и это самое большое «возможно» – в не столь отдалённом (или же в далёком) будущем эволюционирует новый вид человека. Но такое эволюционное изменение почти наверняка потребовало бы любого рода географической изоляции популяции людей, но, пока люди распространены по всей поверхности Земли, такое событие выглядит маловероятным.

Со времён Дарвина считалось, что силы, которые ведут к появлению нового вида, обычно вступают в действие, когда небольшие популяции уже существующего вида отделяются от большей популяции и в дальнейшем не могут с ней скрещиваться. Поток генов, обмен генетическим материалом, который поддерживает целостность и своеобразие любого вида, таким образом, прерывается. Конечно, генетическая изоляция в целом означает географическое разделение, которое означает новые условия окружающей среды, отличные от тех, в которых вид существовал прежде. Когда вы добавите это в смесь, у вас получится рецепт приготовления нового вида – предоставьте лишь достаточно времени и долгую изоляцию.

В ходе человеческой эволюции новые виды появлялись много раз. Хотя в летописи окаменелостей имеется много разрывов (а также разногласий среди специалистов, и куча работы, которую ещё предстоит проделать), мы можем сделать примерный набросок общей схемы эволюции человека. Человеческое семейство, названное Hominidae, похоже, берёт начало примерно 4 миллиона лет назад с появлением маленького предчеловеческого вида под названием Australopithecus afarensis. С тех пор в нашем семействе появилось целых девять видов, хотя насчёт их количества продолжаются споры. Примерно 3 миллиона лет назад появилось два новых вида, A. africanus и A. aethiopithecus, а ещё один, A. boisei, впервые появился приблизительно 2,5 миллиона лет назад. (Эти три вида иногда выделяются в род Paranthropus вместо Australopithecus.) Но самый важный потомок A. afarensis – это первый член нашего рода, Homo, вид, названный Homo habilis («человек умелый») за использование им инструментов, способность, которой около 2,5 миллионов лет. Это существо примерно 1,5 миллиона лет назад дало начало Homo erectus, а H. erectus примерно от 200000 до 100000 лет назад породил наш вид, Homo sapiens, либо непосредственно, либо через эволюционное промежуточное звено, известное как Homo heidelburgensis. Наш вид далее разделился на множество отдельных разновидностей, одна из которых – это так называемый неандерталец. (Некоторые исследователи считают неандертальцев отдельным видом Homo neanderthalis, но это пока достаточно спорно.)

\Образование каждого нового вида человека происходило, когда маленькая группа гоминид так или иначе оказывалась в изоляции от более крупной популяции на протяжении многих поколений. Затем, претерпев быстрые морфологические преобразования, Homo sapiens, появившись в процессе эволюции, подвергся в дальнейшем лишь небольшим эволюционным изменениям, если вообще подвергался им.

Хотя основные структурные изменения у H. sapiens сейчас могут подойти к концу, несомненно, произойдёт много эволюционных изменений меньшего масштаба. Среди них может стоять особняком гомогенизация нынешних человеческих рас. Те же самые силы, приводящие к гомогенизации земной биоты, работают и с нами: наша прежняя географическая изоляция была нарушена благодаря лёгкости перемещения и разрушению социальных барьеров, которые когда-то сохраняли в чистоте малейшие генетические различия разных расовых групп человека. Самое очевидное из грядущих изменений произошло бы в цвете кожи. Поскольку возможность быстрого перемещения и общемировые связи разрушили большинство барьеров для переселения людей и даже изоляционистскую человеческую культуру, мы переселяемся гораздо активнее. Когда мы так поступаем, у нас возникает тенденция к межрасовым бракам, и благодаря этому барьеров, которые когда-то определяли различные типы кожных пигментов, больше не существует. Кожный пигмент – это одна из наиболее явно наследуемых генетических особенностей человека, и возможно, что человечество выбрало путь, ведущий к универсальному смуглокожему будущему, поскольку самые тёмные из чернокожих рас становятся светлее, а обладатели кожи, лишённой меланина, стали темнее. Человечество через десять тысяч лет после нашего времени могло бы обладать лишь единственным оттенком кожи, приятным шоколадно- коричневым цветом.

В плане роста каждая раса нашего вида, похоже, становится выше, хотя это, конечно, не генетическая особенность: при улучшении питания мы просто реализуем максимальный потенциал роста, который несут наши гены.

Но во многих смыслах естественный отбор, каким мы его знаем, может вообще не оказывать воздействия на наш вид. Для него возникают препятствия на многих фронтах: наши технологии, наши лекарства и наши быстро меняющиеся поведение и моральные ценности. Младенцы больше не умирают в большом количестве в большинстве районов мира, и младенцы с самыми серьёзными видами генетических повреждений, которые некогда являлись безусловно смертельными ещё до стадии достижения способности к размножению, ныне остаются в живых. Хищники также более не влияют на правила выживания. Инструменты, одежда, технология, медицина – всё это увеличило нашу пригодность для выживания, но в то же самое время мешает тем самым механизмам, которые вызвали наше появление путём естественного отбора.

В качестве примера нового акта видообразования у человека давайте взглянем ненадолго на то, что потребуется, чтобы создать новый вид с мозгом намного большего размера – скажем, с размером мозга примерно 2000 кубических сантиметров по сравнению со средней величиной приблизительно от 1100 до 1500 кубических сантиметров у Homo sapiens. Какие условия естественного отбора на Земле породили бы сегодня такое изменение, и даже будет ли такое новое существо принадлежать к нашему виду?

 

Разум и гауссово распределение

Если Homo sapiens sapiens (современная форма нашего вида) объединяется вместе с австралопитековыми, Homo habilis, Homo erectus и архаичным Homo sapiens, то какими будут существенные интеллектуальные различия? Будет ли другой вид использовать язык, петь песни и создавать музыку, мечтать о полёте или даже рисовать картины? Перед тем, как заняться этими вопросами, мы сначала должны спросить самих себя: что такое интеллект?

Есть несколько определений интеллекта: это то, что вы используете, когда вы не знаете, что делать; успешная догадка о том, что соответствует друг другу; обнаружение соответствующего уровня организации; создание соответствующей картины положения вещей по доступной информации. Хотя эти утверждения, конечно, символизируют аспекты функции мозга, которую мы считаем интеллектом, такие определения остаются весьма неудовлетворительными. Ясно, что интеллект состоит из огромного множества компонентов. Некоторые из нас обладают значительными математическими способностями; у большинства же их нет. Франклин Д. Рузвельт, американский президент, дольше всех находившийся на этом посту, и, конечно, один из наших лучших вождей, был невыдающимся студентом. (Оливер Уэнделл Холмс однажды заметил про него: «Второсортный интеллект, но первоклассный характер!») Его английский современник и союзник во Второй Мировой войне Уинстон Черчилль, был настолько неспособным студентом, что так и не закончил колледж, а его отчаявшиеся родители отправили его на военную службу. Тем не менее, они оба возглавили большие страны во времена кризиса благодаря своим политическим навыкам – и это ясно отражает их развитый интеллект. Конечно, способности в области большой политики – это такое же проявление разума, как и способность решать дифференциальные уравнения в частных производных – но это, конечно, сильно различающиеся проявления интеллекта. Как наверняка может утверждать любой практикующий специалист по «измерению интеллекта», тесты, обычно применяемые при этом, вроде используемых уже долгое время IQ-тестов, измеряют лишь небольшую часть огромной системы организации и функционирования мозга, в целом называемой «интеллектом».

Наконец, определение интеллектуальных способностей здесь, вероятно, ни при чём. Несмотря на периодическое заламывание рук теми, кто доказывает, что наш вид обречён на постоянное уменьшение среднего уровня интеллекта, потому что у менее интеллектуально развитых людей больше детей, шанс на то, что IQ (или любой другой показатель средних интеллектуальных способностей) в скором времени изменится, весьма невелик. Причина этого состоит в том, что разум в любом из его определений производится действием сотен, и даже тысяч отдельных генов, и потому ему очень трудно измениться. Высчитано, что корреляция между интеллектом одного отдельно взятого родителя и интеллектом его или её ребёнка составляет 0,2 %. Поскольку вклад вносят оба родителя, этот эффект умножается: таким образом, корреляция между интеллектом родителей и их потомства – 0,04 %. И это означает то, что два родителя с коэффициентом интеллекта 140, вероятнее всего, вырастят ребёнка с IQ 100 – равно как и два родителя с коэффициентом интеллекта 80.

Однако нас продолжают очаровывать концепция количественного измерения интеллекта, его история у нашего вида и возможности его долгосрочного наследования. Те, кто интересуется эволюцией нашего вида, исследовали тончайшие анатомические различия среди разных наших ископаемых предшественников, силясь определить, как и когда наша линия начала «умнеть». Но неполнота этой информации просто приводит в бешенство, а применение современного понимания процесса обучения к изучению ранних людей невозможно. Издавна было ясно, например, что мозг новорожденного человека и тот же самый мозг спустя лишь два или три коротких года значительно различаются, и побочный продукт этих различий – замечательные человеческие черты. Малыш может говорить предложениями, рассуждать, запоминать и двигаться независимо; младенец не может делать ни одной из этих вещей. На протяжении периода развития и многих лет после него нейроны соединяются и изменяют свою морфологию путями, которые всё ещё в значительной степени неизвестны науке. И ничто из информации об изменениях такого рода не доступно для палеоантрополога, когда речь заходит о ранних людях. Самое большее, что мы можем знать о мозге Homo erectus – это его размер и немного о его форме, восстанавливаемой по внутренней части ископаемых черепов. Прямая информация, касающаяся основ разума – морфологии клеток мозга человека и характера их связей – остаётся областью, скрытой под покровом тайны.

Два человека, которые добились некоторого успеха в этой области – Тэрри Дикон из Бостонского университета и Уильям Кэльвин из Вашингтонского университета. Дикон – нейроанатом, который изучил различные признаки, составляющие человеческий разум. Он заключил, что появление человеческого разума возникло не путём некоего таинственного нового неврологического или морфологического изобретения, появившегося внутри мозга самых ранних представителей современного вида людей, а путём развития уже существующих систем и клеток. Иными словами, наш вид использовал «готовое оборудование», которое затем было подключено новым способом в процессе эволюции.

Кэльвин, нейробиолог, выдвинул сходные аргументы, касающиеся того, как разум возник в процессе эволюции. Кэльвин рассматривает разум как эволюцию структурных процессов мышления, таких, как синтаксис, вложенные представления, планы решения проблем, способность строить новые планы на будущее, логические цепочки аргументов и способность играть в игры с произвольными правилами. И, наконец, Кэльвин видит великолепный прыжок в эволюции человеческого разума: в некоторый момент люди, единственные среди животного мира, начали исполнять, и, в конечном счёте, писать музыку. Кэльвин выдвинул самую интересную гипотезу о том, как всё это возникло: он считает, что разум мог быть побочным продуктом мозга, который эволюционировал, чтобы лучше обращаться с метательными орудиями. Чтобы создать нейроанатомические особенности, необходимые, чтобы метать оружие в добычу, было необходимо наличие такого большого количества новых «связей» и новых путей, что в этом свежеэволюционировавшем мозге проявились непредвиденные последствия этого процесса. В частности, мы стали разумными.

 

Неестественный отбор

В своей книге «Дети ледникового периода» (Children of the Ice Age) палеонтолог Стивен Стэнли описал наблюдение, что появление медицины нарушило действие естественного отбора на людей. Люди, по мнению Стэнли, создали неестественный отбор, поскольку наш вид теперь обычно излечивает или спасает многих индивидуумов, которые никогда не выжили бы, будучи «дикими». Дальше – больше: мало того, что мы спасаем индивидуумов с физическими или умственными нарушениями, мы также позволяем им размножаться. Теперь, с расширением возможностей генной инженерии, мы поставили себя в такое положение, что подняли неестественный отбор на новый уровень, применяя его не только к опекаемым нами не-человеческим видам, но также непосредственно к самим себе.

Одно из самых вызывающих утверждений относительно того, как эволюционирует наш вид в настоящее время, сделал доктор Дэвид Камингс, врач и генетик, специализирующий на генетических отклонениях у человека. В 1996 году Камингс издал книгу «Генная бомба» (The Gene Bomb), столь же спорную (и, наверное, гораздо более читаемую), как и «Гауссова кривая». Камингс потратил два десятка лет, изучая синдром Туретта и синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) у детей, и пришёл к ошеломляющему заключению, что статистика таких генетически наследуемых отклонений увеличивается в человеческой популяции быстрее, чем должен определять исключительно прирост населения. Его вывод состоит в том, что в процессе эволюции у нашего вида появится ещё большее количество отклонений в поведении.

Камингс впервые осознал это, когда обследовал своих пациентов, у которых были диагностированы синдром Туретта и СДВГ: он заметил, что частота этих отклонений у детей его пациентов была высокой. Вместо того, чтобы предположить, что такое поведение является результатом непрерывно усиливающейся сложности отношений в обществе, он предположил, что общество способствовало отбору генов, которые вызывали подобное поведение – случай неестественного отбора.

Дальнейшая работа теперь предполагает, что многие из так называемых «отклонений в поведении» человека – такие, как СДВГ, депрессии, привычки, а также импульсивные и навязчивые состояния, оппозиционные вызывающие расстройства и когнитивные отклонения – несут существенную генетическую составляющую и, в отличие от интеллекта, могут быть закодированы всего лишь несколькими генами. Если эта гипотеза верна (а пока ни одно авторитетное исследование не смогло её опровергнуть), то это означает, что наследуемость (вероятность, с которой эта особенность передаётся следующему поколению) таких отклонений очень высока. Если действие отбора благоприятствует передаче в значительной степени наследуемых особенностей, их доля в общем генофонде вида очень быстро увеличивается. Камингс обобщил свою однозначную позицию следующим образом:

Множество различных исследований документально зафиксировало увеличение частоты и уменьшение возраста первых проявлений у широкого спектра поведенческих отклонений, включая депрессию, самоубийства, злоупотребление алкоголем и наркотиками, тревожность, СДВГ, двигательные расстройства, аутизм и необучаемость, во второй половине двадцатого века. Все эти отклонения обладают генетической составляющей. Обычным объяснением этих тенденций было то, что они являются результатом всё быстрее меняющегося и технологически сложного общества. Я утверждаю, что верно обратное: всё более и более сложное общество отбирает гены, вызывающие подобное поведение.

Конечно, на эти наследственные поведенческие особенности, вне всякого сомнения, оказывает влияние среда, окружающая индивида: многие люди обладают генами, делающими их более склонными к вредным привычкам, но в силу многих, или даже большинства обстоятельств они не скатываются к алкоголизму или наркомании. Хотя многие другие так поступают. Камингс распространяет свои результаты ещё шире и утверждает, что многие из жертв СДВГ рождают детей в более раннем возрасте, чем те, у кого нет этого синдрома, хотя лишь очень немногие из страдающих этой болезнью поступают в колледж, и многие из женщин, являющихся носителями этого синдрома, беременеют в более раннем возрасте, чем женщины, которые либо учатся в колледже, либо являются квалифицированными специалистами. В результате женщины, обучающиеся в колледже, а затем делающие карьеру, в итоге имеют меньшее количество детей. Эти женщины обычно обладают более высоким интеллектом, чем в среднем для популяции, и у них меньшая частота встречаемости отклонений в поведении. Женщины, рождающие детей раньше – и, как следствие, имеющие больше детей – будут более эффективно передавать свои гены. Хотя это различие будет оказывать лишь небольшое воздействие на интеллект, или вовсе его не оказывать, Камингс считает, что оно может оказать весьма существенный вклад в увеличение количества поведенческих отклонений в популяции.

Теория Камингса спорна в двух вопросах: сами данные и их интерпретация. Во-первых, увеличение частоты сообщений о случаях депрессии, СДВГ и т. п. может происходить просто из-за улучшения понимания того, чем могут угрожать эти расстройства, что и побуждает людей сообщать о них чаще, чем они делали это в прошлом. Во-вторых, даже если частота этих расстройств действительно возрастает, у них может быть лишь небольшая генетическая составляющая, и они могут возникать благодаря ряду каких-либо причин, связанных с окружающей средой, в том числе увеличивающемуся содержанию в питьевой воде загрязнителей окружающей среды вроде свинца и других тяжёлых металлов, а также органических макромолекул. В свете этих двух фактов трудно судить, есть ли что-то достойное внимания в утверждениях Камингса – но они представляют собой интересный пример потенциала для дальнейшей эволюции нашего вида, включающей в этот процесс гены, эволюцию которых мы обычно не считаем возможной.

 

Человеческое поведение и направленная эволюция

Мы склонны считать эволюцию чем-то связанным со структурными модификациями, хотя она также может затрагивать вещи, невидимые для специалиста по морфологии – такие, как поведение. Фактически, может случиться так, что значительная часть предстоящей эволюции человечества будет включать появление новых комплексов поведенческих черт, позволяющих нам взаимодействовать с изменяющейся совокупностью условий окружающей среды, с которыми сталкивается наш вид: с жизнью в городах, жизнью среди толпы, жизнью в мире, где некоторые особенности поведения влияют на выживание.

Поскольку мы придали направление эволюции столь многих видов животных и растений, можно было бы задать себе вопрос: почему бы не направить собственную эволюцию? Зачем ждать, пока естественный отбор сделает свою работу, когда мы можем сделать это быстрее и такими способами, которые выгодны для нас самих? Это как раз тот довесок, который добавляют многие специалисты по генетике поведения, которые ищут способы управления человеческими генами. Генетика поведения – это новая отрасль науки, которая задалась вопросом о том, что в наших генах делает нас отличными друг от друга (в противоположность тому, что отличает нас от других видов, или что делает нас людьми). Учёные, работающие в этой области, пытаются выделить генетические компоненты поведения – не только тех проблем и отклонений, о которых было рассказано в предыдущем разделе, но и каждодневных черт поведения, которые вполне могут быть наследственными: особенности характера в целом, склонность к употреблению алкоголя и наркотиков, криминальные наклонности, многие аспекты сексуальности, агрессивности и конкурентного поведения. Это те черты, о которых мы интуитивно знаем, что они, по крайней мере, частично наследуются.

Последствия этого для будущего нашего вида невозможно просчитать. Весьма маловероятно, что наше общество в итоге не согласится с идеей о том, что нужно предоставлять образцы ДНК специалистам в области генетики. Когда это случится, сложные процессы расшифровки генетического облика индивида станут весьма обычным делом и будут выявлены специфические гены, ответственные за депрессию и другие отклонения в поведении. Вторым шагом будет применение лекарств, влияющих на поведение, действие которых основано на использовании вновь обнаруженных химических путей регуляции. Но третьим шагом будут непосредственные изменения в генах людей. Это может быть сделано двумя способами: соматически, путём изменения генов только в нужном органе; или же путём изменения генома в целом – это известно как фетальная генотерапия. Так как фетальная генотерапия подразумевает изменения в генетическом коде яйцеклетки или сперматозоида человека, она не поможет данной персоне, но поможет его или её детям.

Главное препятствие для генно-инженерной работы с людьми – свойство, известное как плейотропия: большинство генов выполняет более одной функции, а многие функции кодируются гораздо больше, чем одним геном. Все гены, ответственные за поведение, вероятно, являются плейотропными. Так, несомненно, происходит, например, со многими генами, ответственными за человеческий интеллект (фактически, специалисты в области нейроанатомии и генетики поведения полагают, что гены, отвечающие за показатель IQ, также, вероятно, связаны со многими основными мозговыми функциями). Поэтому ещё предстоит узнать гораздо больше о человеческом геноме, прежде чем начинать широкомасштабные действия по исправлению генов, поскольку очень небольшие изменения в повторяемости гена могут привести к серьёзным изменениям в геноме на уровне вида. Довольно часто упоминается тот факт, что различие в геноме лишь на 1 % – это всё, что создаёт значительную дистанцию между шимпанзе и людьми.

Зачем тогда вообще менять гены? По всей вероятности, давление будет исходить со стороны родителей, желающих «улучшить» своих детей: гарантировать, что их ребёнок будет мальчиком (или девочкой), высоким, красивым, интеллектуальным, музыкально одарённым, добродушным или мудрым, или же быть уверенными, что их дети не станут наркоманами, ворами, подлецами, депрессивными или гиперактивными. Повод всегда есть, и он очень существенный. Во многом побудительной силой для проекта «Геном человека», сейчас уже завершённого, было (независимо от того, что говорят его сторонники) желание найти «плохие» гены. Как только они будут найдены, потребуются новые титанические усилия, чтобы искоренить их. Как повлияет утверждение о том, что стало практически возможно изменить природу наших генов, на будущую эволюцию человечества? Вероятно, очень сильно, если практика такого рода будет продолжаться на протяжении тысячелетий.

Если естественный отбор вряд ли произведёт новый вид человека – результат, предсказанный Г. Дж. Уэллсом в романе «Машина времени» – такого же конечного результата наверняка можно достичь направленным человеческим усилием. Столь же легко, как мы выводим новые разновидности домашних животных, в наших силах населить этот мир новой человеческой расой, разновидностью или видом. Хотим ли мы следовать таким путём – это решать нашим потомкам.

Также, если стремление родителей генетически улучшить своих детей окажется общественно неприемлемым, движущей силой неестественного отбора в будущем станет преодоление старения человека. Многие из недавних исследований показывают, что старение – это не столько просто изнашивание частей тела, сколько система запрограммированного распада, во многом управляемая генетически. Весьма вероятно, что в следующем столетии генетические исследования обнаружат многочисленные гены, контролирующие многие аспекты старения, и что этими генами можно будет управлять. Продолжительность жизни одного отдельно взятого человека в пределах от одного до двух столетий – вполне достижимая цель. Но стоит ли стремиться к осуществлению этой задачи в свете прироста человеческой популяции – это уже другой вопрос.

Вот сценарий, уже выдвинутый несколькими учёными (и писателями-фантастами), который потенциально может привести к появлению нового вида человека, или, по крайней мере, новой внутривидовой разновидности. Некоторые родители позволяют генетически изменить своих нерождённых детей, чтобы улучшить их интеллект, внешность и продолжительность жизни. Давайте предположим, что эти дети настолько же умны, насколько долговечны – у них коэффициент интеллекта равен 150, и максимальный возраст – тоже 150. В отличие от нас, эти новые люди могут размножаться на протяжении восьмидесяти лет или более. Таким образом, они произведут больше детей – и, поскольку они умны и долго живут, они накапливают состояние не такими способами, как мы. Очень быстро на этих новых людей будет оказываться давление, и они будут размножаться лишь с другими представителями того же рода. Столь же быстро они станут изгоями из-за своего поведения. Благодаря возможной стихийно сложившейся географической или социальной сегрегации того или иного рода мог бы произойти дрейф генов, и, спустя достаточное время, стала бы возможной дифференциация этих форм в новый вид человека.

 

Дайсон среди машин

Люди больше не просто изготовители инструментов. Теперь мы ещё и изготовители машин, и не все машины, которые мы делаем, могут рассматриваться как инструменты. Наша манипуляция машинами – или их нами – это то, что создаёт самые глубокие эволюционные изменения у нашего вида с помощью, возможно, даже менее предсказуемых способов, чем наше использование генетических манипуляций. Не простые морфологические изменения, и даже не поведенческие изменения (хотя это тоже могло бы случиться), но изменения со столь же далеко идущими последствиями, как первое обволакивание одной бактерией другой, которое произвело симбиотический побочный продукт, ныне известный как эукариотическая клетка – ключ к животной жизни. Является ли окончательным этапом эволюции нашего вида эволюция симбиоза с машинами? Эту перспективу обсуждали многие авторы, но в конце двадцатого века, возможно, никто не сделал этого таким запоминающимся образом, как Джордж Дайсон, особенно в его книге «Дарвин среди машин: Эволюция мирового разума» (Darwin among the Machines: The Evolution of Global Intelligence).

Подзаголовок книги Дайсона подытоживает возможные тенденции в будущем нашего вида. Но, согласно Дайсону, тот мировой разум будет не продуктом дарвиновской эволюции, действующей среди сливающихся друг с другом популяций Homo sapiens, а возникнет через сложившийся в наши дни симбиоз с машинами, которые мы строим: «Всё, что делают человеческие существа, чтобы облегчить пользование компьютерными сетями, в это же самое время, но по иным причинам, облегчает компьютерным сетям пользование человеческими существами».

В научно-фантастических книгах и фильмах этот вид симбиоза изображается в виде машины и человека, связанных кабелями – связь проводов и нейронов выступает как общий проводящий путь для электронов. Может ли такое соединение увеличить интеллект, если это вообще возможно? Специалисты по нейроанатомии утверждают, что такая связь – вопрос лишь времени и денег, и что главной выгодой такой связи будет возросший объём памяти – возможность для индивида немедленно получить доступ к коллективному знанию. Но являются ли память – и данные – интеллектом? Дайсон замечает, что Г. Дж. Уэллс думал над этим вопросом в течение своей жизни и пришёл к выводу, что мировой разум некоторого рода является единственной надеждой на улучшение дел для человечества. Уэллс предрёк, что вся память человечества вскоре будет доступна каждому индивиду. С точки зрения Дайсона, «Уэллс считал память не приложением к разуму, а сущностью, которая формирует сам разум».

Те из нас, кто использует компьютеры в повседневной жизни, испытывали некоторую нехватку памяти в своих системах, будь это оперативная память или место на жёстком диске, и такие неприятности неизменно отвлекают внимание от каких-то других задач, нарушают нашу концентрацию, требуют непредвиденных изменений в деятельности. Легко заметить, как дополнительные ресурсы памяти – или дополнительные воспоминания – изменили бы мир и способ его ощущения нами. Но усилит ли это интеллект? Большинство мыслителей, которые занимаются этим вопросом, уверяет нас, что усилит, хотя и способами, которые могут быть неощутимыми для нас, возможно, потому, что усиленный, встроенный в сеть разум работал бы в масштабах времени, отличных от наших, и, таким образом, это было бы незаметно для нас. Как замечает Дайсон, он мог бы также действовать способом, отличающимся от того, каким действует дарвиновская эволюция:

Что заставляет организмы эволюционировать в более высокоорганизованные типы? Дарвиновская эволюция, как указал, среди прочих, Стивен Дж. Гулд, не «прогрессирует» в сторону усложнения, но дарвиновская эволюция плюс симбиогенез – это другое дело. ... Дарвиновская эволюция, в соответствии с одним из тех парадоксов, которыми изобилует жизнь, может стать жертвой своего собственного успеха, будучи не в состоянии идти вровень с не-дарвиновскими процессами, которые она породила.

В одной из первых глав мы задались вопросом: изменились ли «правила» видообразования для людей. Ответ: не изменились – человечество, возможно, оказало влияние на природу игрового поля и игроков, но мы не можем менять правила. Хотя при слиянии человека и машины этот вывод может быть опровергнут. Эволюция машин и машинного интеллекта имеет направленный характер в сторону ещё большей сложности и улучшения интеллекта. Машинный интеллект не делает шагов назад при движении вперёд; не существует никаких функциональных эквивалентов слепой пещерной рыбы или кита, млекопитающего, которое вернулось в море. В компьютерном мире направление развития прогрессивно: улучшающиеся операционные системы, большее количество связей между машинами, больший объём памяти, более лёгкое пользование, объединение большего количества людей.

Далее Дайсон утверждает, что поступление информации происходит двумя типами: структурным и последовательным. Первый отражает распределение в пространстве, а второй – во времени. Память и воспоминание – это переходы между этими двумя типами информационных единиц. Отсюда и пылкая вера Дайсона в то, что будущая эволюция человечества – это «технология, провозглашённая средством взятия природы под контроль нашего разума и тем самым предоставляющая природе возможность превзойти нас по интеллекту. Мы нанесли на карту, приручили и расчленили физическую дикую природу нашей Земли. Но в то же самое время мы создали виртуальную дикую природу, чья эволюция может воплощать коллективную мудрость, большую, чем наша собственная».

Хотя от картины, нарисованной Дайсоном, просто дух захватывает, моё собственное видение несколько отличается в части предсказания того типа машин, с которыми мы можем слиться. Кто-нибудь из числа старой гвардии помнит, что в пантеоне научной фантастики есть понятие формы жизни, основанной на кремнии. Против такой возможности существует простое, но сильное возражение. Разнообразие «органических», или основанных на углероде соединений, задействованных в процессах жизни, можно легко представить себе, если зайти в любой магазин химических продуктов и ознакомиться с каталогами этого магазина. Они размером книгу. С другой стороны, каталог соединений на основе кремния будет размером лишь с выпуск комикса большого формата. Кремний, хотя он широко используется в электронике и производстве компьютеров, не слишком подходит для жизни. Мы вскоре тоже можем обнаружить, что он также не столь уж хорошо подходит для компьютеров будущего или для машин, с которыми мы можем попытаться слиться.

Возможно, наконец, что прогрессию доминирующих форм животных на Земле составят Эра бактерий, Эра простейших, Эра беспозвоночных, Эра рыб, Эра амфибий, Эра рептилий, Эра млекопитающих, Эра человечества – и далее долгая Эра искусственного разума. Конечно, это выглядит как взгляд многих из больших шишек и яйцеголовых, взращённых в Силиконовой Долине. Из этого множества пророков ни один не смотрит на грядущую замену человечества мыслящими машинами настолько же оптимистично, как Рей Курцвейл. Его видение вопроса чётко прописано в книге «Эра одухотворённых машин» (The Age of Spiritual Machines). Курцвейл считает, что изобретение и массовое производство компьютеров, которые обладают вычислительной мощностью человеческого ума, наступит в первые годы двадцать первого века, и что вскоре после этого непременно появятся машины, которые превосходят способности человеческого мозга в некоторых аспектах обработки данных и логики. На его взгляд, слияние человеческого и машинного (или, по крайней мере, искусственно созданного) мозга будет неизбежным. Но станет ли это когда-либо наследственным?

 

Дома-растения и изменение трофического уровня

Научная фантастика настолько всеохватна и вместительна, что найдётся совсем немного идей, которые ещё не побывали на чертёжных столах, где строится наше будущее. И потому две идеи, которые я изложу здесь, несомненно, уже имеют своих страстных поклонников. Однако мне они кажутся двумя потенциально реалистичными стратегиями, которые могут облегчить как наши проблемы с населением, так и нагрузку отраслей нашей промышленности, основанной на металлах, на остальной мир.

Многие из наших индустриальных проблем и загрязнителей появляются в процессе обработки металлов. Промышленная выплавка металлов и изготовление инструментов, а также технология, основанная на железе, алюминии, никеле, олове, меди и множестве металлов, используемых в меньшей степени, а также их сплавов, требует больших объёмов энергии и воды и производит большое количество загрязнителей. Хотя потребуется значительное количество генетических манипуляций, чтобы создать органические структуры и инструменты, человечество могло бы выиграть в материальном плане, увеличив долю технологий «выращивания предметов» настолько, насколько это возможно. Исследователи уже экспериментировали с этой идеей на самом начальном уровне: чтобы соответствовать требованиям к упаковке, был выращен квадратный помидор. Если добавить ещё больше воображения, то живой дом, сделанный из растущей древесины и других органических структур, мог бы стать способом добавления устойчивости в развитии в техническое общество.

И всё же может случиться гораздо более драматичный прорыв, если манипулировать не только нашими машинами и технологиями, но также и нами самими. Людям требуется огромное количество пищи. Мы, как и все животные, являемся гетеротрофами – чтобы жить, мы должны поглощать другую живую материю. Мир сможет обеспечить потребности гораздо большего количества людей, если бы мы смогли так или иначе радикально перестроить наши потребности в пище и питательных веществах, чтобы стать автотрофами – организмами, стоящими на более низком трофическом уровне. Растения и хемоавтотрофные бактерии многих типов используют для поддержания своего обмена веществ солнечный свет или химическую энергию. Если бы биотехнология смогла оторвать человечество от его бутербродного рациона (или даже от его пшеничного рациона) и слить его с миром растений, можно было бы снять огромный стресс, воздействующий на планету. Калькуляторы на солнечной энергии работают на диво хорошо; возможно, единственной надеждой Земли обрести хотя бы отдалённое подобие своего прошлого в плане местообитаний и биологического разнообразия стали бы люди на солнечной энергии.

 

Новый вид людей?

Наша родословная линия порождала новые виды в прошлом. А как же в будущем?

Видообразование требует механизма изоляции того или иного рода. Самый обычный из них – географическая изоляция, посредством которой маленькая популяция оказывается отделённой от большего генного пула, затем преобразовывает свой собственный набор генов в достаточной степени, чтобы он больше не мог успешно воспроизводиться с участием представителей родительской популяции. Большинство видов сделало это посредством географической изоляции, однако сам размер популяции и эффективность перемещения людей сильно отдаляют эту возможность – по крайней мере, на Земле. Если, однако, человеческие колонии будут основаны в отдалённых мирах, а затем окажутся отрезанными от общего потока генов, действительно смог бы возникнуть новый человеческий вид.

Возможно, люди утратят (или добровольно прекратят использовать) технологию, которая позволяет нашему виду обмениваться особями по всему миру, с континента на континент. Если разделение продлится достаточно долго, и если условия на отделённых друг от друга континентах будут различаться в достаточной степени, вполне вероятно, что благодаря географической изоляции сможет возникнуть новый вид человека.

 

Сценарии

Давайте завершим разговор несколькими альтернативными сценариями развития человечества в будущем. Поскольку мы отказались от вызванного чувством вины предположения о том, что наш вид вскоре так или иначе вымрет, у нас останется то, что Род Тейлор (в киноверсии «Машины времени» Г. Дж. Уэллса) описал как «всё время в мире». Когда игра длится от сотен тысяч до миллионов лет, в кого мог бы эволюционировать наш вид? Вот четыре сценария:

1. Застой: При таком сценарии мы в значительной степени остаёмся теми, кто мы есть в настоящее время: отдельными индивидуумами. Могут возникнуть небольшие усовершенствования, главным образом за счёт слияния различных рас.

2. Видообразование: Благодаря изолирующему механизму некоторого рода в процессе эволюции образуется новый вид человека – на этой планете, или же в другом мире после космического путешествия и колонизации.

3. Симбиоз с машинами: эволюция коллективного мирового разума происходит путём интеграции машин и человеческого мозга.

4. Эусоциальность: Наше восхищение муравьями приводит к тому, что мы видим наши города и самих себя отражением их мира. Животный мир изобилует колониальными организмами. Гидроиды и мшанки обладают морфологически различающимися полипами, которые служат для добывания пищи, защиты, размножения и стабилизации колонии. Каждый полип связан со всеми остальными полипами. Функциональный эквивалент этой системы среди насекомых – поведение вида, подобное муравьиному, известное как эусоциальность. Муравьи (и другие эусоциальные насекомые) в процессе эволюции выработали особенности поведения и морфологию, соответствующие очень сложной системе, в которой сама колония выступает как функциональная особь, а различные отдельные муравьи из колонии служат различными органами этого «надорганизма». Станет ли будущая эволюция нашего вида двигаться в сторону муравьиной модели? В одном из самых оригинальных среди всех научно-фантастических романов, «Соринка в глазу бога» (The Mote in God’s Eye) Ларри Нивена и Джерри Пурнелла, разумная раса генетически манипулирует сама собой, чтобы эволюционировать в различные типы «рабочих», включая морфологически различающихся сельскохозяйственных рабочих, инженеров, политиков, солдат, «хозяев», и даже «пищу».

Эволюция требует времени. У человечества оно, вероятно, имеется – не меньше целого миллиарда лет – и об этом я расскажу в следующих двух главах.

Маловероятно, что даже геологические границы будут применимы к людям в будущем.