Хотя сестра Моника Джоан живо помнила события далёкого прошлого, краткосрочная память её ослабевала. Она, казалось, совершенно забыла, что всего несколькими месяцами ранее ей пришлось предстать перед лондонским судом по обвинению в краже. Её подозревали в том, что она украла драгоценности у ювелиров в Хаттон-Гарден, и поначалу все улики указывали на её виновность. Но неожиданно появившаяся свидетельница доказала её непричастность. Суд стал большим потрясением для всего ордена, но сестра Моника Джоан и думать о нём забыла. Она была такой же, как прежде, жизнерадостной и разговорчивой, но её поведение становилось всё более и более эксцентричным.

У пожилой монахини была племянница, вернее – двоюродная правнучка, которая жила в Соннинге, графство Беркшир. Они много лет не виделись и не переписывались. Как-то раз сестра Моника Джоан решила навестить её и, более того, вручить ей в подарок пару чиппендейловских стульев из своей комнаты. В соответствии с этим планом она покинула Ноннатус-Хаус ранним утром, пока сёстры молились, а повариха миссис Би и истопник Фред ещё не прибыли. Неясно, как она умудрилась спустить два стула по лестнице, но факт остаётся фактом.

Оказавшись на улице, сестра Моника Джоан дотащила один стул до угла и вернулась за вторым. Таким образом она добралась до Ист-Индия-Док-роуд, где к ней подошёл полицейский и спросил, не надо ли чем-нибудь помочь.

– Прочь с моего пути, юноша! – воскликнула сестра Моника Джоан и ткнула ему ножкой стула в живот. Полицейский решил не вмешиваться.

Добравшись до автобусной остановки, сестра присела, чтобы перевести дух. Подъехал автобус, и кондуктор, добрая душа, помог ей взобраться внутрь со стульями и поставил их в отделение для багажа. Когда они доехали до Олдгейта, он помог ей выйти и указал, откуда уходит автобус до Юстонского вокзала, где надо было пересесть на ещё один автобус – до Паддингтона.

Автобус подкатил к Паддингтонскому вокзалу, когда на улицах уже начали образовываться пробки. Остановка находилась в некотором отдалении от вокзала, поэтому сестра оставила один из стульев (чиппендейловский, невероятно дорогой) на автобусной остановке и поволокла второй на станцию. Оставив его там, она вернулась за первым. На вокзале дела пошли на лад – она нашла носильщика, который погрузил стулья на тележку и отвёз их к поезду до Ридинга, где ей предстояло пересесть на другую ветку и доехать до Соннинга.

Меж тем в Ноннатус-Хаусе подняли тревогу – сестра Моника Джоан бесследно исчезла, и никто не понимал, где она. Миссис Би рыдала. Полицейские были в курсе дела, но не знали, чем помочь. В обед нам позвонили и сообщили, что полицейский видел монахиню в шесть утра на Ист-Индия-Док-роуд и она ударила его ножкой стула.

– Ножкой стула? – недоверчиво переспросила сестра Джулианна. – А откуда у неё ножка от стула?

– Она несла с собой стул, – сообщил дежурный полицейский.

– Это невозможно. Ей девяносто лет, а вы говорите, что её встретили на Ист-Индия-Док-роуд!

– Я передаю то, что мне сообщил наш полицейский, мэм. Я ничего не выдумываю. Если позволите, у меня много работы. Мы будем настороже, и если у нас появится информация о её передвижениях, вам сообщат. Хорошего дня, мэм.

Сестра Джулианна поспешила в комнату к Монике Джоан и увидела, что пропали оба стула. За обедом мы не могли говорить ни о чём другом, и все молились за благополучие сестры.

Поезд добрался до Соннинга около полудня, и сестра Моника Джоан позвонила племяннице со станции. Ответа не было. Она решила, что без проблем подождёт её и вздремнула на одном из своих стульев. Добрый носильщик дал ей чашку чаю. Около четырёх часов монахиня позвонила племяннице снова и на этот раз застала её дома. Можно лишь вообразить, как та изумилась, услышав в трубке голос своей двоюродной прабабки, которая, к тому же, ждала её на вокзале с двумя стульями! Племянница приехала за ней в автомобиле. В багажник поместился только один стул, поэтому второй пришлось оставить на тротуаре у станции. Когда племянница вернулась парой часов позже, он был на месте.

Около пяти вечера они позвонили в Ноннатус-Хаус. Племянница сообщила, что тётушка устала, но вполне довольна, и она с радостью приютит её у себя на несколько дней. Она добавила, что не знала о планируемом визите и что сестра Моника Джоан чудом застала её дома, поскольку её работа предполагает частые командировки. Что бы случилось, не будь её дома, представить было сложно. Сестра Моника Джоан взяла трубку и раздражённо ответила на взволнованные расспросы сестры Джулианны:

– Конечно, я в порядке! Что вы там квохчете? Что могло случиться? За мной же присматривают ангелы.

Ангелам, безусловно, нелегко давалась забота о сестре Монике Джоан. Им нельзя было терять бдительности ни на минуту. Взять хотя бы тот случай, когда она чуть не подожгла себя. Она постоянно жаловалась, что в её комнате темно и ей неудобно читать в постели, мол, надо что-то с этим сделать. Фред протянул по стене провод и прикрепил лампочку прямо над изголовьем. Это была самая обычная лампочка с маленьким абажуром с бахромой. Сестра Моника Джоан была в восторге. Так просто! Милый Фред, на него всегда можно положиться. Теперь она может читать хоть ночи напролёт.

Так она и сделала – и последствия были самые неприятные. С того холодного ноябрьского утра, когда она подхватила пневмонию, прогуливаясь по Ист-Индия-Док-роуд в одной ночнушке, ей дозволялось завтракать в постели. Обычно миссис Би относила ей поднос около девяти утра, когда мы отправлялись на утренний обход. Однако ангелы позаботились о том, чтобы в то утро миссис Би понадобилось сходить на рынок как раз к девяти, и она поднялась наверх пораньше. Мы в этот момент завтракали на кухне, а монахини ушли на молитву. Тишину в доме нарушал только скрежет лопатки Фреда, – и тут раздался визг, за которым последовали и вовсе оглушительные вопли. Мы высыпали в холл с криками: «Что случилось?!» Дверь часовни распахнулась, и нам навстречу выбежали сёстры (в критических ситуациях монахини отлично бегают). Вопли утихли, но мы услышали какую-то возню на четвёртом этаже.

– Оставайтесь здесь, – скомандовала сестра Джулианна. – Фред, пойдём со мной.

Я осталась ждать вместе с остальными, досадуя, что пропускаю самое интересное. Мы почувствовали отчётливый запах дыма. Послышался топот, приглушённые голоса, и дымом запахло сильнее. Кто-то пошёл в ванную, открыл кран, захлопали окна, кто-то стучал и топал, и, наконец, мы услышали спокойный голос сестры Джулианны:

– Думаю, теперь всё под контролем. Как хорошо, что вы пришли вовремя, миссис Би, иначе боюсь и думать, что бы произошло.

Сестру Монику Джоан, не обращая внимания на протесты, вывели из комнаты. Миссис Би была в куда худшем состоянии – она побледнела и вся дрожала и лишь после нескольких чашек крепкого чая, дополнительно сдобренных виски, смогла рассказать нам о произошедшем. Сестра Моника Джоан читала при свете новой лампы, облокотившись на подушки. Верхняя подушка касалась лампочки, а сестра, видимо, заснула. Когда миссис Би вошла в комнату, то увидела на подушке крохотный язычок пламени. Она вскрикнула и принялась вытаскивать подушку из-под головы спящей, но из-за сквозняка тлеющая подушка вспыхнула. На крики прибежала помощь, на подушку набросили ковёр, и огонь удалось потушить, но комнату заволокло дымом, и всем очень повезло, что они не задохнулись. Пока всё это происходило, сестра Моника Джоан вопрошала, сидя в постели:

– Господь Всемогущий! Что это вы тут устроили?

Никто не пострадал. У сестры Джулианны обуглилась кромка рясы, но ожогов она не получила. Все участники происшествия почернели от дыма и сажи. Но меньше всех взволновалась сестра Моника Джоан. Либо она искренне забыла о случившемся, либо сочла, что удобнее будет обо всём позабыть (я всегда подозревала, что это возможно), – в любом случае, этот эпизод она никогда не упоминала. Когда у неё забрали лампу, она стоически промолчала.

В другой раз сестра Моника Джоан застряла в ванной.

Мы почувствовали неладное, когда услышали возню и чьи-то голоса во время вечернего молчания. В монастырях принято соблюдать обет молчания в часы между последней службой дня и утренней службой. Но тогда сёстры нарушили это правило. Вначале мы различили чей-то шёпот, затем несколько встревоженных голосов, и вместе с этим кто-то начал стучать, повторяя:

– Сестра, вы нас слышите? Откройте дверь!

Что происходит? Мы непонимающе переглядывались. По лестнице сбежала послушница Рут.

– Фред ещё не ушёл? – спросила она и бросилась в кухню. – Фред, слава богу, ты тут! Идём на второй этаж, тебе придётся выбить дверь.

Загадка! Интрига! Мы нетерпеливо ожидали продолжения.

Наверху продолжали разговаривать, но что происходит, мы не знали. Фред спустился и прошёл мимо нас.

– Что случилось, Фред? Что там?

– Пойду на улицу, посмотрю, открыто ли окно.

– Окно? Говорили же про дверь.

– Так проще.

– Проще, чем что?

– Чем ломать дверь.

И он убежал.

В этот момент сестра Джулианна тоже спустилась вниз, и они с Фредом встретились в дверях.

– Да, сестра, окно открыто. Думаю, всё получится.

– Фред, ты чудо! Только осторожнее, прошу тебя.

Фред приосанился.

– Вы уж за меня не волнуйтесь, сестра. Я справлюсь. Спасём мы эту старушку. Я за лестницей.

С этими словами он скрылся.

– Сестра, пожалуйста, скажите, что случилось! – взмолилась Синтия.

– Дверь ванной заперта. Кажется, сестра Моника Джоан внутри и не может выбраться.

Мне хотелось как-то помочь, и я вмешалась:

– Фред давно уже не молод, я половчее его буду. Давайте я влезу по лестнице?

Сестра понимающе взглянула на меня.

– Не сомневаюсь, что вы гораздо ловчее. Но если мы скажем Фреду, что он постарел и не может уже взобраться на лестницу, он оскорбится. Пусть уж лезет сам.

Двадцать минут спустя Фред спустился на первый этаж с непривычно пристыженным видом. У него во рту не было привычной папиросы, и без неё он не был похож на самого себя.

– Что случилось, Фред? – хором спросили мы.

Понимая, что мы умираем от любопытства, а он – единственный, кто владеет информацией, он вытащил из кармана потёртую жестянку с табаком и начал скручивать новую папироску, чтобы помучить нас.

– Фред, перестань! Что там произошло?

Он прикурил, почесал в затылке и взглянул на нас своим косым глазом.

– Ну, знаете, я теперь один такой в Англии, кому довелось повидать голую монашку.

– О-о-о!

Воодушевлённый нашей реакцией, он продолжал:

– Подтащил я, значит, лестницу к окну, ну и заглянул внутрь, а она и говорит: поди прочь, мол. «Простите, – говорю, – сестра, но мне надобно зайти». А она и отвечает: «Мол, приходи в другой раз, а сейчас мне неудобно». И брызгает мне водой в лицо! Вот этого я не ожидал и чуть не сверзился.

– Фред, бедный Фред!

Он просто-таки наслаждался вниманием.

– Но я схватился за раму и всё-таки удержался, а потом и говорю: «Простите, сестра, но я всё же влезу, нельзя вам тут всю ночь сидеть, простудитесь да и помрёте». Тут штука в чём – ванна-то стояла под окном, поэтому мне надо было через неё перебраться и самому туда не плюхнуться.

– И как тебе это удалось?

– Пустяки: ловкость да умение.

– Фред, какой же ты умный!

– Да ну что вы, просто умелый, – ответил он скромно. – Хуже то, что папиросу-то я уронил, а она давай плавать вокруг сестры. Ну а потом я открыл дверь, остальные вошли, а я пошёл убирать лестницу.

– Может, хоть чаю выпьешь перед уходом?

– Ну, от такого приглашения сложно отказаться, если вы, девушки, не против посидеть со мной.

Мы, разумеется, не были против, поэтому уселись в кухне и с удовольствием переключились на чай, кекс миссис Би и болтовню.

Наверху продолжалась суматоха, звучали голоса, плеск воды и бурчание сливной трубы. Затем наступила тишина. Пришла пора вечернего молчания.

Как-то раз зимой Чамми отправилась на вызов в два часа ночи и обнаружила сестру Монику Джоан в сарае с велосипедами. Видимо, это тоже устроили ангелы. Если бы она пробыла там до утра, то умерла бы от гипотермии, поскольку была очень худой, без малейших запасов жира, который мог бы защитить её старые кости. Чамми вытаскивала велосипед, когда заметила в углу какое-то движение и решила, что это крыса. Она посветила туда фонариком и с ужасом увидела чью-то руку. После этого Чамми услышала надменный голос:

– Немедленно перестань светить мне в лицо фонарём! Принеси подушку, ежели хочешь услужить, только выключи свет.

Сестра Моника Джоан свернулась клубочком в старых палатках, возможно, оставшихся от чьих-то давних попыток воплотить в жизнь скаутские заветы. Она замёрзла и почти уснула, а это опасное сочетание. Её возмутило, что её потревожили, и она принялась отпихивать Чамми:

– Сколько шума, сколько огней, прочь, прочь! Почему меня не могут оставить в покое?

Чамми отволокла её в дом и оповестила сестёр, поскольку самой ей надо было бежать к роженице. Сёстры укутали пожилую даму одеялами, обложили бутылками с горячей водой и приготовили горячее питьё. Как ни удивительно, сестра Моника Джоан совершенно не пострадала – у неё даже насморка не было!

Несколько дней спустя я заглянула к ней и упомянула об этом ночном приключении. Она отмахнулась и сообщила, что все подняли шум «из-за какой-то ерунды».

– Вам повезло, что в сарае оказались палатки, которыми вы смогли прикрыться, – заметила я. – А то вы бы умерли от холода.

– Палатки! – воскликнула она. – Мы раньше путешествовали с палатками, как же это было весело!

– Палатки? – переспросила я. – Вы шутите? Вы жили в палатке?

Она была оскорблена.

– Ну разумеется, дорогая моя. Вы ж не считаете, что я вовсе ничего не добилась в жизни? Мы часто выезжали на природу, мои братья, сёстры, наши друзья, служанка и лакей. Чудесное было время.

– Служанка и лакей? В палатке?

– Всё было совершенно прилично, это были супруги, которые у нас работали.

– Я не думала о приличиях, просто слуги в палатке… – голос подвёл меня.

– Это было совершенно необходимо, дорогая моя. Должен же был кто-то разбить палатки, принести воды, разжечь огонь, а служанка готовила для нас.

– Вы правы, сестра, без них никак нельзя было обойтись.

Я тихо фыркнула, но она вряд ли увидела в ситуации что-то комичное.

Одним памятным воскресным утром мы с Синтией вывели сестру Монику Джоан на прогулку. Погода была прекрасная, и мы решили отвести её в парк Виктория, где в солнечную погоду жители Ист-Энда гуляли с детьми у живописного озера. Но автобус приехал переполненным, и мы спонтанно изменили маршрут, решив отправиться в Лаймхаус и прогуляться по дорожке вдоль канала Лаймхаус-Кат. Его вырыли в XIX веке, чтобы соединить реку Ли с затокой. Пока порт не закрылся, по этому каналу регулярно ходили торговые баржи, и это был приятный район для прогулок.

Когда мы добрались туда, сестра Моника Джоан вдруг объявила, что канал ей не нравится.

– Почему же, сестра?

– Мрачное место. Дурные воспоминания.

– О чём вы?

– Это территория самоубийц. В старые тяжёлые дни, когда не было ни денег, ни работы для мужчин, ни еды для детей, каждую неделю мы слышали крики – тело в канале, тело в канале! И это неизменно оказывалась женщина, какая-то несчастная, оголодавшая женщина в лохмотьях. Как-то раз из воды вытащили женщину с привязанным к ней ребёнком.

– Какой ужас! Может быть, уйдём?

– Нет, я хочу взглянуть. Я не была тут много лет, со смерти Берил.

Мы с Синтией переглянулись. Нам хотелось услышать эту историю, но мы опасались нарушить ход мыслей сестры – она могла отвлечься на что-то совершенно постороннее, и тогда нить разговора потерялась бы. Но тёмная, почти неподвижная вода помогла ей сконцентрироваться, и женщна продолжала.

– Мне сказали, что она спрыгнула ночью с Вонючего моста, а тело её нашли на следующий день. Я не удивилась. Никто не удивился. Муж её был настоящим чудовищем, семеро детей, она – беременна восьмым, денег не было, а жили они в какой-то дыре – обычное дело. Удивительно, что это не произошло раньше. Все дети тогда боялись, что мама однажды не выдержит и убьёт себя.

Сестра Моника Джоан взялась за крест, висевший на её шее, и подняла его над каналом.

– Благословляю вас, тёмные, коварные воды. Покойся с миром, Берил, нелюбимая жена, несчастная мать. Пусть скорбь твоих детей очистит эти глубины.

Сестра выглядела бодрой.

– Знаете, что сказал её муж, когда викарий сообщил ему, что жена его умерла, и рассказал, как именно?

– Что? – хором спросили мы.

– Он сказал, дорогие мои, – я это слышала от викария, – что эта дрянь только и думала, как ему насолить. Она, мол, знала, что сегодня рыночный день и скачки, а у него деликатные нервы, и убила себя специально, чтоб выбить его из колеи! С этими словами он ушёл. Викарий остался на запущенной кухне, где сидело семеро грязных и голодных ребятишек, которых следовало накормить. Правда, их отец ещё вернулся, но про детей наглец и думать забыл – он вразвалочку подошёл к викарию, постучал ему по груди и сказал: «Послушай, дружище, чтоб в пятницу никаких похорон, а то в Эпсоме скачки, и уж второй раз я на эту удочку не попадусь!» Больше викарий его не видел. Он не пришёл на похороны, которые состоялись во вторник, и просто-напросто бросил своих детей. Все они попали в работный дом.

Сестра Моника Джоан замолчала, и мы продолжали прогулку. Солнце ласково светило, и призраки прошлого, казалось, мирно спали. Мы с Синтией обсуждали планы на будущее. Она хотела испытать своё призвание к религиозной жизни. Я понимала, что это большой шаг, что её ждёт множество молитв и размышлений, но Синтия всегда казалась мне практически святой, и я не очень удивилась. Мы сели на деревянную скамью и спросили мнение сестры Моники Джоан.

– Как вы считаете, могу я стать монахиней?

– Только Господь знает. Призывают многих, но избирают немногих, дитя моё.

– А что привело вас к религиозной жизни?

– Конфликт между добром и злом. Вечная битва между Господом и дьяволом. Я пыталась противиться, но зов был слишком силён.

Монахиня уставилась на воду. Мне хотелось услышать продолжение.

– И что, выхода не было?

– Для меня – нет. Для остальных всё может быть по-другому. Необязательно быть монахиней, чтобы сражаться с дьяволом. Важно встать на сторону ангелов.

– Вы верите в дьявола? – спросила я.

– Глупое, безмозглое дитя! Разумеется, верю. Взгляни хотя бы на то, что творили нацисты во время войны, и ты увидишь работу дьявола.

Ужасы войны тогда были ещё живы в памяти каждого человека.

Она оскорблённо отвернулась, бормоча под нос: «Бессмысленные вопросы!», но затем обратилась к Синтии, уже гораздо нежнее:

– Испытай себя, дитя моё. Ты станешь постулянткой, затем пройдёшь новициат. Время покажет, истинно ли это призвание. Это непростая жизнь, и тебя всегда будут преследовать сомнения. Просто держись Бога.

Упоминание нацистов заставило меня вспомнить рассказ сестры Джулианны. В Германии, вскоре после войны, в 1945 или 1946 году, было создано общество лютеранских монахинь, которые посвятили себя молитвам о прощении их соотечественников. Женщины вели аскетичную жизнь, как можно более приближённую к условиям концентрационного лагеря: минимум пищи (монахини практически голодали), минимум одежды, никакой обуви, никакого отопления зимой и никаких кроватей – только соломенный матрас и тонкое одеяло. Они жили так во имя искупления грехов других. Религиозное призвание не было мне близко. Я размышляла о грехе, вине, искуплении, очищении, религии и других абстрактных вещах, когда сестра Моника Джоан вдруг резко встала.

– Здесь неглубоко, – объявила она. – По-моему, здесь нельзя утонуть.

– В середине глубоко, – заметила я. – Там ходят торговые баржи.

– Но ведь здесь видно дно. Смотрите, видны камни.

– Это только у берега, и сейчас отлив. В середине очень глубоко.

– Не верю. Посмотрим!

Прежде чем мы успели остановить её, она с неожиданной прытью подбежала к каналу и вошла в него по щиколотку.

– Говорю же! – воскликнула она торжествующе. – Все эти рассказы о том, как люди топились в канале – это всего лишь выдумки.

И она сделала ещё один шаг в глубину.

– Возвращайтесь! – кричали мы с Синтией, тоже залезая в воду, но сестра оказалась проворнее нас.

– Не глупите! – воскликнула она и шагнула вперёд. Перепад глубины в канале был довольно резкий, и она скрылась под водой.

Мы с Синтией были не единственными, кто бросились её выручать. Тем воскресным днём прыгнули в канал, не раздеваясь, не менее дюжины местных жителей. Впрочем, нам не стоило волноваться. Стало ясно, что сестра Моника Джоан отлично плавает. Её ряса не сразу пропиталась водой и некоторое время плавала вокруг, словно крылья огромной чёрной птицы. Монахиня держала голову высоко, и чепец плыл за ней, словно экзотический плюмаж.

Всё бы ничего, и сестра благополучно доплыла бы до берега, если бы не трое бравых молодцев, которые с энтузиазмом бросились на помощь с противоположного берега. Они заловили монахиню и поплыли с ней обратно.

– Нет! – закричала я. – Давайте к нам, сюда!

Все вокруг, включая плывущих, начали наперебой выкрикивать указания. Мы понимали, что если спасатели вытащат сестру Монику Джоан на тот берег, она не сможет перебраться на мост. Но они то ли не слышали, то ли не понимали наших воплей и с героическим видом тащили её на середину канала. В этот момент их перехватил какой-то огромный мужчина, который плавал, словно олимпийский чемпион, – он отвесил оплеуху одному из юношей, притопил другого, подхватил протестующую монахиню и поплыл с ней к нам.

Не спрашивайте, как мы добрались до Ноннатус-Хауса. Это было мучительное и трудное путешествие. Воспоминания путаются – как мы раздевали сестру Монику Джоан, пытаясь прикрыть, как вокруг толпились промокшие люди и давали ценные советы, как мы думали, во что её одеть, как кто-то отдал нам дождевик, кардиган, детскую шаль, как мы искали её туфли. Пловец вместе с ещё одним мужчиной дотащили сестру до Коммершиал-роуд. Она по-королевски восседала на их скрещённых руках, гордо выпрямив спину, словно регулярно окуналась в канал. Видимо, после этого кто-то остановил грузовик, потому что я помню, как сестру Монику Джоан усаживали туда и устраивали её поудобнее. Она величественно поблагодарила мужчин, и те так и порозовели от удовольствия.

– Не за что, мэм, – сказали они. – Всегда рады помочь. Хорошего дня, мэм.

Когда мы вернулись в Ноннатус-Хаус, сестру уложили в постель с горячими бутылками и горячим же питьём. Она проспала сутки, а когда проснулась, то, казалось, не помнила, что произошло. Она совершенно не пострадала. Видимо, о ней снова позаботились ангелы.