Раздался стук в дверь. Ближе всех ко входу оказалась сестра Моника Джоан – я как раз спускалась по лестнице. Она открыла дверь, но тут же захлопнула её и принялась задвигать засов. Я бросилась к ней.

– Сестра, что произошло?

Она не ответила ничего внятного, только пробормотала что-то и продолжила возиться с засовом, – но он был большой и тяжёлый, и её костлявые пальцы никак не могли справиться с ним.

– Давайте-ка, милая, помогите мне. Надо укрепить бастионы и опустить решётку на воротах.

В дверь снова постучали.

– Дорогая сестра, за дверью кто-то есть. Это может быть важно.

Сестра Моника Джоан продолжала тянуть засов.

– Да что же это такое! Помогите мне.

– Мне надо открыть дверь, сестра. Нельзя заставлять людей ждать. Возможно, кто-то рожает.

Я открыла дверь и обнаружила за ней полицейского. Но сестра не теряла бдительности. Она сунула ему в лицо зажатое в кулаке распятие.

– Назад! Именем Христа заклинаю тебя, отступи!

Голос её дрожал от возбуждения, а морщинистая рука ходила ходуном, так что распятие приплясывало под носом у полицейского.

– Ты не пройдёшь! Перед тобой воины Христовы в доспехах Господних, и клыки Ада бессильны перед ними!

На лице полицейского читалась глубочайшая задумчивость. Я попыталась вмешаться.

– Сестра, милая, это же…

– Отступи, Сатана! Подобно Горацию, я одна на мосту встречаю мидийцев. Опусти свой меч. Избавь нас от кары!

С этими словами Сестра Моника Джоан захлопнула дверь, после чего игриво подмигнула.

– Теперь-то они будут держаться отсюда подальше.

Бедная сестра. Я прекрасно понимала её недоверие к полицейским и очень сочувствовала ей. Но возможно, что этот мужчина хотел сообщить нам что-то, связанное с нашей работой. Это был бы не первый случай, когда постового попросили позвать акушерку.

– Пойду узнаю, что ему нужно. Я его не впущу, сестра, обещаю.

Я быстренько выскользнула на улицу. Сестра Моника Джоан тут же захлопнула дверь, едва не прищемив мою ногу.

Полицейский стоял посреди улицы, явно не понимая, что делать. Рядом с оградой стоял чей-то велосипед.

– Простите нас, пожалуйста. Она не любит…

И тут я узнала его. Это был тот самый полицейский, которого Чамми сбила с ног, когда училась ездить на велосипеде, и который приходил к нам, когда расследовалось дело об украденных драгоценностях. Я расхохоталась.

– Так это вы! Мы частенько встречаемся. Что на этот раз?

– Я здесь не по работе. Передайте это сестре и успокойте её. Я привёз велосипед, как и обещал вашей коллеге.

– Какой?

– Не знаю, как её зовут. Высокой.

– Чамми. А откуда у вас её велосипед?

– Я отправил её домой на такси, поскольку она была не в состоянии ехать на велосипеде.

– Что?! – воскликнула я, решив, что он нашёл пьяную Чамми. – Когда это было?

– Сегодня утром, часов в шесть.

– Господи! Где вы её встретили?

– В порту.

– В порту! В шесть утра, пьяная, в порту! Господи, а мы и не подозревали! Тёмная она лошадка всё-таки. Надо рассказать девочкам. Там вечеринка была, что ли?

Он улыбался. Это был обаятельный мужчина, который выглядел чуть старше своих лет. Он принадлежал к типу некрасивых и вместе с тем привлекательных людей, а щеку его украшал большой шрам, который мог бы придать лицу мрачное выражение, если бы не глаза – когда полицейский улыбался, взгляд его искрился.

– Нет, вечеринки никакой не было, и она была совершенно трезва. Не знаю подробностей, но, насколько мне известно, на одном из кораблей родился ребёнок, и ваша медсестра Чамми принимала роды.

Я ещё ничего не слышала о ночной драме и теперь в изумлении уставилась на полицейского.

– Мы с коллегой разговаривали с дежурным и увидели, как по набережной бредёт медсестра. Ночью был шторм, и дежурный сказал, что она забралась на борт по верёвочной лестнице. Видимо, спускалась она также. Когда я её увидел, стало очевидно, что она в полуобморочном состоянии. Она даже не понимала, куда идёт, поэтому я запретил ей садиться на велосипед и вызвал такси. Теперь я возвращаю велосипед вам и прошу вас расписаться, – добавил он более строго.

Я расписалась, и мужчина поблагодарил меня и повернулся, чтобы уйти, но в последнюю секунду замялся.

– Я думал…

Пауза.

– Что? О чём вы думали?

– Просто…

– Ну, если вы не скажете, о чём думали, я вряд ли смогу вам помочь.

– Да, конечно, – он снова умолк. – Как она?

– Кто? Чамми?

– Да.

– Не знаю, я ведь только от вас услышала о случившемся.

– Надеюсь, что всё в порядке. Когда я её видел, она выглядела совершенно вымотанной, и… – он осёкся.

– Ерунда, уверяю вас! Это для нас привычное дело. Работа бывает очень тяжёлой, а роды длятся по несколько часов. Мы очень устаём. Но потом приходим в себя. И Чамми придёт, вот увидите.

– Надеюсь.

Последовала ещё одна пауза. Полицейский словно хотел что-то сказать, но не решался.

– Скажите, вы не могли бы ей передать, что я вернул велосипед… – он запнулся. – Понимаете, когда я увидел, как она ковыляет по набережной, то почувствовал какую-то ответственность. Она с трудом понимала, где находится, и я переживал, что её собьёт машина. Мне, наверное, просто хотелось убедиться, что с ней всё в порядке.

– Послушайте, я правда не знаю. Извините, мне уже пора. Мне предстоит утренний обход, а уже много времени. Если хотите выяснить, как она, загляните попозже.

Он кивнул.

– Только приходите без формы, когда будете не на службе! Вы можете опять встретить сестру Монику Джоан.

Несколько дней спустя мы отдыхали в гостиной. Тяготы рабочего дня остались позади. Раздался стук в дверь. Трикси застонала.

– Начинается. Кто-то рожает. Эй, кто дежурит?

Несколько минут спустя она вернулась с ехидной ухмылкой.

– Чамми, к тебе какой-то молодой человек.

– Божечки, это ж мой братец! Ура! Он пилот ВВС, между прочим, и сейчас у него отпуск. Офицером вот стал. Не знаю уж, чем он там занимается после войны, но ему вроде нравится. Пригласишь его? Только не слишком быстро, нам бы прибраться, да, девочки?

Мы с Синтией и Чамми принялись убирать грязные кружки, тарелки, газеты, журналы, туфли и вещи, которые были разбросаны по комнате. Если брат Чамми хоть немного походил на свою сестру, то нас ждала приятная встреча.

В комнату вошёл высокий мужчина. Я тут же узнала в нём того самого полицейского – на этот раз в гражданском. Чамми, которая не переносила мужского общества, тут же побагровела и начала заикаться.

– Это Дэвид, и он хотел увидеть тебя, Чамми, – сказала Трикси с невинным видом – она любила подлить масла в огонь.

– Господи, меня? Но это какая-то ошибка. Не может быть.

Чамми судорожно сглотнула и неловко дёрнула рукой, сбив настольную лампу, которая рухнула на проигрыватель, где крутилась наша любимая пластинка. Раздался чудовищный скрежет иглы, царапающей винил.

– Ох, какая я неуклюжая! Вот дурища! Ну что это такое? – казалось, ещё немного, и Чамми расплачется.

– Ты испортила пластинку Эрты Китт, вот что это такое, – сердито сказала Трикси. – Песня называлась «Расслабься», между прочим. Тебе б не помешало.

– Ох, простите, девчонки. Ужасно извиняюсь и всё такое. Вечно я всё порчу. Давайте я сниму её.

Чамми шагнула к проигрывателю и налетела на стол, уставленный кофейными чашками.

– Господи! Да что ж за наказание! – возмутилась она.

Раздался мужской хохот.

– Кстати, Дэвид – тот самый полицейский, которого ты сбила год назад, – ядовито сообщила Трикси. – Он хотел с тобой встретиться.

– Да что ж это такое-то, я же правда не хотела!..

Чамми осеклась. Она буквально умирала от смущения. Дэвид тоже выглядел сконфуженным – он оробел в присутствии четырёх девушек и чувствовал неловко себя из-за хаоса, который он сам, каким-то неведомым образом, породил. На помощь пришла Синтия – её низкий голос успокоил присутствующих. Она принялась собирать кофейные чашки и сметать с ковра растворимый кофе.

– Глупости. Разумеется, Дэвид пришёл не за этим. Кстати, не хотите ли выпить кофе? В чашке может оказаться пыль, но её можно собрать, когда она всплывёт.

Все тут же почувствовали себя несколько свободнее.

– Мы как раз обсуждали удивительные приключения Чамми в порту в ту ночь, – продолжала Синтия.

– Я за этим и пришёл, – сказал Дэвид и повернулся к Чамми. – Вы совершили настоящий подвиг. Как вы себя чувствуете?

– Да всё хорошо, что вы. Что со мной сделается. Свежа как огурчик. Но откуда вы об этом узнали?

– Я же был там. Встретил вас на набережной. Вы не помните?

– Нет, – в замешательстве ответила Чамми.

– А я помню. Вряд ли мне когда-нибудь удастся забыть, как вы выглядели, когда сошли с того корабля. Вы заслуживаете медали.

– Я? С чего это?

– За всё, что сделали той ночью.

– Ерунда какая. Обычное дело. Все бы поступили так же.

– Мне так не кажется. Серьёзно.

Чамми не в силах была выдавить из себя ни слова. Она уселась на край стула, напряжённая и смущённая, и выглядела так, словно мечтала оказаться за тысячу миль отсюда.

Вечер прошёл очень приятно. У полицейских и медсестёр много общего. Я уже знала, что, если медсёстры хотят устроить вечеринку у себя в общежитии, им следует всего лишь послать приглашения в ближайший участок, и к ним тут же явится множество молодых и крайне заинтересованных стражей правопорядка. Дэвид, очевидно, наслаждался происходящим – ему нравилось быть в центре внимания четырёх девушек, даже несмотря на то, что одна из них не решалась открыть рот от смущения.

Разговор неизбежно вернулся к пережитому Чамми приключению, а в особенности – к «бортовой» женщине, фигура которой вызывала у нас всех боязливое любопытство. Мы умирали от желания услышать подробности и тщетно пытались разговорить Чамми. Бедняжка, возможно, держалась бы в нашем обществе свободнее, но в присутствии мужчины она теряла дар речи. Надо понимать, что в те дни даже акушерки, которые видели в жизни всё, старались либо не упоминать секс, либо говорить о нём туманно и преувеличенно деликатно. А «бортовая» женщина вела совершенно неделикатный образ жизни!

Мы спросили Дэвида, слышал ли он о подобном ранее. Он уверил нас, что это случается очень редко, и обычно на торговых судах царит строгая дисциплина, хотя всякий экипаж, конечно, мечтает о подобном.

– Но иногда это случается, как вы уже убедились.

Он с улыбкой взглянул на Чамми. Она упорно глядела в пол, кусая губы и обгрызая ногти.

Часы пробили одиннадцать, и Дэвид стал собираться.

– Как хорошо, что вы зашли, – сказала Синтия. – Приходите ещё, пожалуйста. Чамми, можешь проводить Дэвида? Мы пока что приберёмся.

Чамми с неохотой поднялась и бросила на Синтию испепеляющий взгляд. Та, впрочем, не обратила внимания на её недовольство. Дэвид и Чамми молча покинули комнату, и несколько минут спустя мы услышали, как хлопнула входная дверь.

Когда Чамми вернулась, мы увидели, что она раскраснелась.

– Ну? – хором спросили мы.

– Он пригласил меня на свидание!

– Ну разумеется, а ты чего ждала?

– Ничего.

– Ничего?

– Конечно.

– А зачем он сюда пришёл, по-твоему? Нарядился в новый костюм и лучший галстук.

– Правда? Я не заметила.

– Ну да. Все видели.

– Но почему? Я не понимаю.

– Потому что ты ему нравишься.

– Быть того не может. Во всяком случае, не в этом смысле. Я же не хорошенькая. Даже не симпатичная. Я слишком большая и неловкая. У меня чересчур большие ноги. Я всё время падаю и вечно говорю глупости. Матушка отказывалась брать меня с собой. Говорит, что я уже вышла в тираж.

– Значит, твоя матушка – дура набитая.

В войну Дэвид участвовал в битве за Арнем. Он служил в воздушно-десантных войсках, которые выполняли роль ударных. Осенью 1944 года тридцать тысяч человек переправились в тыл врага, чтобы захватить мосты, пересекающие реки или каналы на границе Германии и Нидерландов. В то же время британские танки и пехота мобилизовались, чтобы прорваться из Нормандии и поддержать воздушные войска. Но всё пошло не по плану, и воздушные войска оказались отрезанными на вражеской территории без какой-либо поддержки. Дэвид был одним из немногих счастливцев, которым удалось выжить. Измождённые, грязные и полуживые из-за голода десантники добрались по лесу до территории, занятой британцами и американцами. Он воевал всего два года, со своих восемнадцати до двадцати лет, но этот опыт оставил неизгладимый след в его душе – и шрам на лице.

После войны он не мог устроиться в гражданской жизни. До призыва у него практически не было времени подумать, чем бы он хотел заняться, а после постоянных опасностей и переживаний домашняя жизнь казалась довольно серой. Он пытался вкалывать на фабрике, разносил молоко, работал в пабе и гараже, но всё это не приносило ему радости. Мать беспокоилась, а отец терял терпение:

– Все эти прыжки со службы на службу никуда тебя не приведут! Надо остепениться. Тебе нужна нормальная работа с надёжным доходом.

Дэвид втайне думал, что лучше уж умереть, чем терпеть нормальную работу с надёжным доходом, и снова шёл увольняться.

Он всегда был тихим мальчиком и много читал. Учился он средне, потому что школьные предметы казались ему не особо интересными. Но он жадно поглощал книги, и юный ум наслаждался рассказами о дальних странах с причудливыми названиями. Ему хотелось увидеть всё, изучить культуру чужеземцев, узнать, чем они живут. В армии он получил возможность уехать из дома, но ужасы войны вдребезги разбили многие его романтические устремления.

Но мирная жизнь ему тоже была не по нраву, а новая работа помощником в скобяной лавке оказалась хуже предыдущих.

– Держись за место, мальчик мой, – твердил отец, – тебе надо научиться постоянству. Вот я в твоём возрасте…

Но Дэвид уже не был мальчиком. Ему исполнилось двадцать пять, и война повлияла на него больше, чем он сам – или кто-либо вокруг – это осознавал. Один из старших коллег, который прошёл ещё через Первую мировую войну, сумел ему помочь. Как-то раз они сидели на задворках и обедали, и Дэвид в этот день, видимо, выглядел хуже обычного. Они разговорились и делились впечатлениями от пережитого. Дэвид рассказал об опасном броске через лес после Арнема, и его коллега заметил:

– Странно, что воспоминания о подобных временах могут оказаться чуть ли не лучшими в жизни. Восторг, адреналин, опасность, постоянная неуверенность – мы жили на полную катушку. Нельзя тебе тут оставаться – взвешивать гвозди да точить стамески. Тебе нужно что-нибудь поинтереснее, а не то у тебя крыша поедет. Не хочешь пойти в полицейские? Городская полиция ищет добровольцев.

В двадцать семь лет Дэвид поступил в Полицейский колледж, и это было лучшее, что могло с ним случиться. Он оставил дом, беспокойную мать и брюзжащего отца и поселился в общежитии вместе с другими молодыми мужчинами, пережившими войну. Учёба оказалась куда тяжелее, чем он предполагал. Они часами слушали лекции о всех аспектах преступлений, включая нападения, поджоги, подделки, подкуп, нарушения правил дорожного движения, вождение в нетрезвом виде, изнасилования, содомию, скотоложество и многое, многое другое. Ему пришлось изучить закон об азартных играх, лотереях и пари, закон о лицензировании, закон о проституции и множество других. Голова его кружилась от попыток упорядочить знания. Но равнодушный школьник, который не интересовался уроками, превратился в мужчину, который видел смысл во всех занятиях и отлично сдал экзамены. Затем Дэвиду предстояло преодолеть два испытательных года, во время которых он работал в паре с другим констеблем на выделенном им участке. Уличная жизнь оказалась ещё интереснее, чем обучение в колледже. Это был тяжёлый период, но Дэвид наслаждался поставленной перед ним задачей и твёрдо решил дослужиться до сержанта, а потом и до инспектора. Конечной его целью был пост главного инспектора.

Родители были в восторге. Отец со смешком заметил, что теперь у него не только нормальная работа, но и надёжный доход. Мать мечтала о внуках и робко намекала на то, что ему не помешала бы «какая-нибудь хорошая девушка».

Но с девушками ему не везло так же, как до этого с работой. Он был тихим, довольно застенчивым и стеснялся шрама на лице. «Да кому я нужен», – думал он. Кроме того, после нескольких неудачных романов он решил, что все девушки – глупенькие эгоистки. Его не интересовали их занятия, а их ничуть не трогали его устремления. Несколько женщин-полицейских казались ему привлекательными, но все они были либо замужем, либо встречались с другими молодыми людьми. Ему хотелось встретить ту, которая будет думать о чём-то помимо маникюра и причёски. Одна девушка как-то спросила его кокетливо, нравится ли ему, как она выщипала брови. Он был ошеломлён. Брови? Да он их и не замечал никогда. Бедняжка обиделась и устроила скандал. Он не разозлился и не разочаровался, просто лишний раз увидел в этом подтверждение, что женщины по природе своей пусты и ждать от них нечего.

Так было до того, как он увидел ковыляющую по набережной Чамми. Они уже встречались раньше, и он с улыбкой вспоминал, как она сбила его на велосипеде и рухнула сама. Это была высокая, сильная девушка, но когда она с трудом плелась вдоль причала, было заметно, что она с трудом несёт свою сумку. Он инстинктивно захотел помочь. Услышав невероятный рассказ дежурного о том, как эта девушка взобралась по верёвочной лестнице, чтобы осмотреть женщину на корабле, он не знал, что и думать. В тот момент он ничего не знал о ребёнке или об опасностях, сопровождавших роды. Он просто подумал: вот она совершенно другая, её волнует не только внешность. Посадив девушку в такси, Дэвид твёрдо решил увидеть её снова.

После его первого визита мы пришли в восторженное возбуждение. Даже монахини щебетали вместе с нами. Такого не ожидал никто. Вечером накануне первого свидания на Чамми обрушился шквал непрошенных советов и бесполезной помощи. Для начала надо было решить, что надеть. Она вытащила из шкафа несколько довольно унылых нарядов.

– Надо найти что-нибудь особенное.

– Но что?

Мы все одалживали друг у друга одежду, но Чамми не подходило ничего из наших гардеробов, поэтому в итоге мы разочарованно вздохнули и нацепили на неё красивый шарф. Кроме того, она переживала, что им не о чем будет говорить.

– Я не умею общаться с парнями. Я никогда раньше не ходила на свидания. Что мне делать?

– Слушай, ну не глупи. Он не парень, а взрослый мужчина, и он не пригласил бы тебя на свидание, если бы у него не было повода тобой интересоваться.

– Божечки! Всё пройдёт ужасно. Я точно знаю. Что если я упаду или брякну какую-нибудь глупость? Матушка вечно говорит, что меня нельзя никуда с собой брать.

– Матушка тебя никуда и не берёт, верно? Забудь ты уже свою матушку. Думай о Дэвиде.

Раздался звонок, и Чамми споткнулась о дверной коврик и налетела на дверь.

– Хорошего вечера, – прошептали мы хором, но, судя по её лицу, она не ожидала от свидания ничего хорошего.

Мы не застали её возвращения, но после этого вечера Дэвид стал всё чаще к нам заглядывать, и Чамми регулярно с ним куда-то ходила. К нашему разочарованию, она ничего не рассказывала и вообще начала вести себя тише, стала куда менее говорливой и пылкой. Разумеется, мы пытались её расспрашивать, но единственное, чего нам удалось добиться, так это фразы «Полицейская работа очень интересна, куда шире и разнообразнее, чем можно подумать».

– Ну, а ещё что?

– Что ещё? – спросила Чамми невинно.

– Ну, что-нибудь… этакое.

– Я рассказала ему, что хочу стать миссионеркой, если вы об этом.

Мы глубоко вздохнули. Безнадёжно. Если они говорят только о полиции и миссионерстве, о каком будущем может идти речь? Бедная Чамми. Возможно, её матушка была права, и она действительно вышла в тираж.

Наступила очередная горячая пора, и мы сбивались с ног. Одиннадцать родов за двое суток, послеродовые осмотры, дородовые приёмы, лекции и бесконечные телефонные звонки.

Я дежурила и тихо радовалась, что после безумной ночи и бессонного дня наступила тишина. В этот момент зазвонил телефон. Я с трудом подняла трубку.

– Моя жена рожает. Она велела мне вызвать акушерку.

Я торопливо собрала сумку и взглянула на расписание, чтобы понять, кто остаётся дежурить вместо меня. Наверху списка значилось имя Чамми. Я подбежала к её комнате и постучала.

– Чамми, я ухожу! Ты дежуришь!

Ответа не было. Я постучала снова и распахнула дверь.

– Ты дежу…

Я осеклась и отступила, потрясённая, виновная в непростительной бестактности – никогда, ни за что нельзя так поступать. Я застала Чамми в постели с полицейским.