Затем он взял со стола горсть кистей и сунул в карман. Окинув Алекс тем же прищуренным взглядом, выбрал тюбик и выдавил на то, что напоминало фигурную бумажную тарелку, холмик ярко-желтой краски.
Почему ярко-желтой, забеспокоилась Алекс. Какую часть ее тела он намерен изобразить в таком цвете?
— Опиши свои ощущения в данный момент.
— Ну… я ощущаю себя женщиной, которой вскоре предстоит лучший в жизни секс.
Хотелось бы верить, что вскоре! Все тело уже звенит от желания, как сплошной сексуальный орган!
— Умно придумано, — заметил Дункан с неуместным хладнокровием.
Нахал!
— Теперь закрой глаза и все-таки опиши ощущения от своей позы.
Апекс послушно опустила веки. Чем без толку заходиться от вожделения, лучше подыграть. Она перевела дух и в самом деле сосредоточилась на своих ощущениях.
— Ты поместил мои руки почти, но не вполне на эрогенные зоны… недостаточно близко, чтобы их касаться, но как раз настолько, чтобы ни на минуту о них не забывать.
— Именно этого я и добивался.
Негодяй! Художник он, как же! Вся катавасия только потому, что он сам до предела сосредоточен на ее эрогенных зонах!
— Что-то в твоей позе есть… я хочу сказать, близость к цели, но невозможность ее достичь… вынужденная неподвижность. .. ощущается как путы…
— Путы?
— Ну, да…
Внезапно Алекс увидела себя со стороны в невообразимо бесстыдной позе, полностью открытой для взгляда. Веки взлетели сами собой, и она послала Дункану возмущенный взгляд.
— Надеюсь, ты не собираешься выставлять свою картину?!
— Не собираюсь. Я создам ее для частной коллекции. Лично моей. Расслабься и продолжай. Итак, ты словно в путах.
— В путах… — Она хотела передернуть плечами, но вспомнила про запрет и осталась неподвижной. — Не могу шевельнуться. Не важно, что путы лишь воображаемые, все равно я связана по рукам и ногам.
— Как рабыня?
Самый звук слова заставил ноздри расшириться. Каково быть невольницей в гареме, игрушкой мужчины, объектом наслаждения, вещью — ухоженной, окруженной роскошью, но все же вещью? Как современная женщина и феминистка, она должна бы с ужасом отшатнуться от такой мысли, но ведь она и не собирается в гарем. Она всего лишь фантазирует, а фантазия не в счет.
— Да, как рабыня… — прошептала Алекс.
— Отлично! Попробуй глубже вжиться в роль. — Теперь «бумажная тарелка» (она сообразила, что это и есть палитра) несла на себе кольцо ярких пятен, и Дункан рассеянно вертел ее в руке. — Закрой глаза и представь, что в подобной позе ты лежишь на…
Голос выжидательно прервался, и Алекс уже с закрытыми глазами мечтательно закончила:
— …на красной бархатной оттоманке в гареме…
В ее воображении он только что прошел под резной аркой входа — смуглый и надменный султан ее фантазии, тот, по чьему приказу ее купили на невольничьем рынке… или нет, кому она прислана в виде подарка от эмира соседних земель. Он остановился и оглядел ее прищуренными глазами, оценивая женские достоинства, а она, беспомощная, бесправная, сознавала, что находится в полной его власти.
Алекс так прониклась данной мыслью, что содрогнулась от испуга и волнения. Ноздрей коснулся аромат восточных курений, ушей — длинных одежд ее повелителя. Каждая нервная клетка напряглась, по коже побежали мурашки от сознания, что он имеет право делать с ней все, что захочет. Ее дело — подчиняться.
Прошла минута, другая. Воздух словно сгустился рядом, выдавая чье-то близкое присутствие. Кто-то вторгся в ее личное пространство, но она не смела открыть глаза и посмотреть, что происходит.
Аромат курений отдалился, сменился иным… более острым… знакомым…
Прежде чем Алекс нашла название новому запаху, что-то непостижимое прикоснулось к округлости груди над соском.
Никогда она не испытывала ничего подобного и едва не раскрыла глаза во всю их ширь, но вспомнила, что нельзя, и лишь плотнее сжала веки. Ощущение повторилось. Касание, одновременно легкое и грубоватое, словно кто-то осторожно дотронулся до нее мозолистым кончиком пальца. Дотронулся и оставил на коже каплю лосьона или, может быть, массажного масла, поначалу прохладного, но быстро согретого жаром ее тела.
Запах теперь сильнее… словно хлеб обмакнули в оливковое масло.
Не в силах больше оставаться в неведении, Алекс открыла глаза… и разинула рот. Перед диваном на корточках сидел Дункан с широкой, собольего меха кистью и раскрашивал ей грудь в ярко-желтый цвет!
— Что тебе в голову взбрело?!
Он только ухмыльнулся, как сексуальный маньяк и хулиган, который и не думает скрывать свои наклонности.
— Я же сказал, что хочу рисовать тебя.
— Но не разрисовывать же! Я думала, речь пойдет о нормальной картине!
— У меня кончились холсты.
И он продолжал раскрашивать грудь. Круговые движения кисти по распаленной коже действовали опьяняюще. Алекс покачала головой, припомнив день, когда они познакомились:
— Ты так и норовишь измарать что-нибудь приличное!
— Ну, знаешь! — Дункан посмотрел с театральным негодованием. — По-твоему, я «мараю»? Это искусство! Я — новый Ван Гог, создаю шедевр под названием «Александра Форрест». И прекрати, наконец шевелиться!
— Я почти и не шевелюсь!
Конечно, можно дать ему пощечину, в спешке нацепить одежду и бежать без оглядки. А потом жалеть. Процесс превращения тела в шедевр импрессионизма заводил не хуже любовной игры. Алекс предпочла вернуться к полной неподвижности.
— Интересный у тебя стиль, — заметила она. — По-моему, он заключается в непрерывной работе кистью.
В самом деле, кисть ни на минуту не останавливалась, она взлетала, ныряла, щекотала, освежала, но все время возбуждала в своем неумолимом приближении к соску, бессовестно красному на ярко-желтом фоне. Мазки были не просто хаотические — Дункан превращал ее левую грудь в солнце в стиле импрессионизма.
— А тебе известно, что Ван Гог помешался на своем занятии? — вдруг спросил он.
— Да, я слышала.
— За последние несколько месяцев написал почти восемьдесят полотен — бывало, по картине в день. — Дункан усмехнулся. — Такой род творческого процесса как раз по мне: писать и писать, пока картина не будет закончена.
Желтое солнце с красным ядром резко качнулось, когда до Алекс дошел смысл его заявления. Раз так, пусть действует быстро, пусть без затей сразу движется к развязке! Солнышек на сегодня хватит. Есть еще деревья, цветы и прочее, а между тем одна конкретная часть ее тела ждет, когда ей уделят внимание!
— Послушай… а насколько быстро ты рисуешь?
— Небрежность не в моем характере. В первую очередь — внимание к деталям, — ответил Дункан невозмутимо, словно не замечая ее состояния.
Но как он мог не замечать? Нужно тогда оглохнуть и ослепнуть!
— Возьмем, к примеру, эту часть моего шедевра…
Он достал из кармана чистую кисть и пощекотал сосок. Алекс почувствовала такое острое ощущение, что прикусила губу, чтобы не вскрикнуть.
— Полная неподвижность, — напомнил Дункан с нажимом и проделал свой фокус еще и еще раз.
— Ты мне за все заплатишь!.. — пригрозила она сквозь стиснутые зубы.
Нет, правда, она придумает что-нибудь демоническое, такое мощное, что когда он закончит свой шедевр, то будет не в состоянии ходить!
— С удовольствием, — усмехнулся Дункан, нимало не устрашенный угрозой. — Так, что же дальше, что же дальше… карминно-красный, думаю, пойдет… в смеси с тускло-коричневым, с чем-нибудь вроде жженой умбры. Только так можно передать грозный жар солнца на юге Франции.
Да какое ей дело до солнца южной Франции! Провались оно, в самом деле! Если этот тип не займется наконец делом, солнце ее страсти провалится в черную дыру неудовлетворенности.
Влажный от краски, прохладный кончик узкой кисти коснулся соска. Еще и еще раз. Рука, словно прикованная к своему месту под грудью, беспомощно дернулась. Негодяй сводил ее с ума, доводил до белого каления!
Дункан сел на пятки, чтобы полюбоваться результатом. С минуту он задумчиво похлопывал ручкой кисти по подбородку, потом заявил: «Двух солнц не бывает!» — и посмотрел на пока еще чистую кожу правой груди.
Вот и хорошо, что не бывает. Наконец-то он спустится с небес на землю.
— Зато есть облака, — сообщил Дункан ехидно и снова взялся смешивать краски, теперь уже белую, синюю и самую малость черной.
Кисть опять задвигалась вокруг груди, уже в более стремительном темпе.
— Небо представляет собой необъятный простор, — заметил он, покрывая ареал под грудями широкими мазками насыщенно-голубого. — А под небом чего только не растет!
Пупок стал центром подсолнуха — большого, безумно яркого вангоговского подсолнуха, немного перекошенного от постоянного хихиканья Алекс. Когда стебель потянулся вниз, к треугольнику волос, смешки прекратились и дыхание стеснилось, а все эмоции сфокусировались на еще не тронутом кистью «холсте» между ног.
— Ну вот! — оживленно заявил Дункан, убирая кисть в карман. — Шедевр закончен, можно почить на лаврах.
Алекс ахнула, от возмущения не находя слов. Как? Он затеял все, чтобы бросить ее вот так, с призывно раздвинутыми ногами, в виде сексуально неудовлетворенного подсолнуха? Только ради подражания Ван Гогу? Негодяй, подлец, мерзавец!!!
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой взвинченной, такой откровенно похотливой, такой… такой невостребованной.
А негодяй обратил к ней взгляд, полный нечестивого торжества. О, он все знал! Он знал, каково ей сейчас, потому что — извращенец эдакий! — отчасти разделял с ней муки неудовлетворенности.
Не сводя с нее глаз, Дункан вытянул из кармана еще одну чистую кисть, шелковистого черного волоса. Алекс ждала, уже ни во что не веря, не осмеливаясь даже надеяться. Он обмакнул кисть в ее жар, в ее влагу и провел вверх, до самого пульсирующего бугорка.
Тут уж ничто на свете не заставило бы ее оставаться в пресловутой полной неподвижности. Когда кисть заходила между ног, она задвигалась в такт, навстречу каждому движению. Все нервные окончания, каждая унция чувственности — все сосредоточилось в одной части тела. Хотелось, чтобы так длилось бесконечно.
— Потерпи…
Как будто такое возможно!
— Попробуй не шевелиться…
Она не послушалась бы даже под угрозой смерти! Уже насквозь влажная, кисть двигалась то взад-вперед, то кругами. Бедра уже не качались в такт, а неистово дергались, так что Дункан раскрасил бы весь низ живота, не будь его теперешняя «краска» бесцветной.
— Хм… — сказал он, созерцая влажное пятно. — Когда я рисую, то держу под рукой мокрую тряпку, на случай ошибки. — Он пожал плечами. — Тряпки у меня сейчас нет, но что-то делать надо…
Он наклонился и слизнул влагу.
— Да! О да! — крикнула Алекс, когда язык прошелся вниз по животу.
Он уже не дразнил ее и не мучил. Она поняла это по тому, как крепко Дункан стиснул ей бедра, удерживая от рывков, когда добрался, наконец туда, куда она его так долго мысленно подталкивала. Его язык заполнил влажную горячую пустоту, где так долго гнездилась мучительная потребность, заставив буквально оторваться от земли, вернее, от «ложа», когда тело сотряс опустошающий оргазм. Он упивался ее содроганиями, он выпил ее до дна, и она рухнула навзничь, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег могучей волной прибоя. Тогда он отпустил ее, выхватил бумажник и сунул пальцы в боковой отдел, нашаривая презерватив.
Пока Алекс пребывала в объятиях своей личной эйфории, Дункан стянул брюки и опустился на колени между ее бессильно разбросанными ногами. Снова он крепко взял ее за бедра, приподнял и придвинул ближе. Заполняя ее, он потерся изнутри о магическое местечко, которое еще дышало, еще пульсировало после недавнего оргазма. Она качнулась навстречу ему, и точно так же качнулись небеса, солнце, облака и перекошенный вангоговский подсолнух. А потом все заходило ходуном, словно порывистый ветер обрушился на созданный Дунканом сумасшедший пейзаж. Он бушевал и безумствовал, пока их собственное безумие не достигло пика, пока Дункан не рухнул на Алекс со сдавленным возгласом наслаждения.
— Твоя рубашка!.. — ахнула она, вспомнив про небо, солнце, облака и перекошенный подсолнух.
— Мой шедевр!.. — пробормотал он ей в волосы. Алекс потянулась и губами ухватила его за мочку уха. Она улыбнулась:
— Придется создать другой…
Старательно намыливаясь в душевой кабинке, Алекс думала о том, что теперь ей понятна страсть Дункана к творчеству Ван Гога. Они похожи — во всяком случае, своим помешательством.
Она явилась сюда под видом доброй самаритянки, на деле мечтая только о сексе, но даже и помыслить не могла, каким он окажется. Вот уж подлинно, отложить удовольствие — значит увеличить его. И как!
Кожа еще хранила сверхчувствительность, и Алекс запрокинула голову, чтобы сполна насладиться игрой водяных струек на груди и животе. Всецело погруженная в эротические фантазии, она не слышала звука отодвигаемой стенки и не подозревала, что не одна в кабинке, пока мужские ладони не легли на скользкие от мыла груди и кто-то не прижался сзади.
Испуганный возглас почти сразу перешел в довольный вздох. Поиграв с вершинками грудей и увенчав их мыльными шапками, пальцы скользнули вниз по животу. Омовение занимает уйму времени, если то и дело отвлекаться. Хотя поддразниваниями и играми они натешились вдоволь, не сговариваясь оба воздержались от большей близости. Первый голод утолен, хотелось комфорта, и они отложили полное слияние до чистых простыней.
После смеха и шалостей, возни с красками и мук неудовлетворенности в том, чтобы просто лечь вместе в постель, заключалось что-то несказанно интимное. Алекс прижалась к Дункану, а тот привлек ее к себе, такой большой, теплый и уютный, так приятно пахнущий мылом, шампунем, мужским возбуждением и лишь самую малость красками.
Они поцеловались, и Алекс улыбнулась прямо посреди поцелуя, потому что соски коснулись волос на его груди, напомнив ей касание к ним рисовальной кисти. Дункан уже снова погружался в страсть: синева глаз заволоклась и потемнела, словно тучи набежали на чистые небеса.
На сей раз они взяли друг друга без лихорадочной спешки, сопровождая близость легкими ласками и нежными словечками. Алекс вдруг пронзила мысль: как же она будет жить дальше без Дункана?
Она поняла, что уже перешла границу, к которой не следовало даже приближаться, и ступила в опасную зону, откуда так тяжело выбраться. В объятиях Дункана, удовлетворенная и обласканная, она позволила себе размечтаться. Женщина привыкает много быстрее мужчины, обретая нелепую привычку к хорошему и наивно полагая, что так будет длиться вечно. Вот и она вообразила себе, как хорошо просыпаться каждое утро рядом с Дунканом, следить, чтобы он помогал по хозяйству, регулярно позировать для него, под настроение готовить или ужинать в ресторане…
Дурочка! Пара мощных оргазмов — и она уже рвется в хозяйки дома.
Надо остановиться, пока не поздно.
Надо поставить точку. Высвободиться из рук Дункана, выскочить из его постели, засесть у себя в квартире и не встречаться до тех пор, пока все не вернется к тому, с чего начиналось, то есть к борьбе противоположностей и животной страсти. Потому что в постели рядом с мужчиной, что рассеянно играет прядью ее волос, она не может, ну никак не может контролировать свои чувства.
Проклятие! Ведь говорила себе, что такой мужик не доведет до добра. Планировала поиски того, кто приходит с работы в шесть часов вечера и ни минутой позже, кто уверен, что приключение — это на полмесяца выехать в домик у озера. Хотела за него замуж.
Что общего у Дункана Форбса с ее фантазируемым образом? Да ведь на нем метровыми буквами написано «бродяга»!
Алекс подавила вздох и повернулась, чтобы лучше видеть лицо на подушке рядом.
— В чем дело?
— Ты мне все портишь…
— Разве?
Дункан иронически приподнял бровь, напомнив ей о сладких ощущениях внутри. Она еле удержалась от вздоха.
— У меня уже есть план жизненной дороги. Он разработан до мелочей, а ты… ты — непредусмотренное ответвление!
— Я объехал весь свет, — заметил Дункан, — и убедился, что основные дороги скучны. Все самое интересное случается именно на ответвлениях.
— Ну да, и время на них тоже теряется! — добавила Алекс резко, раздраженная его легким тоном. — А я не могу себе такого позволить. Мои биологические часы тикают все громче. Напоминают, что пора заняться делом: завести дом, семью, а главное — детей.
Как и тогда, когда она раздевалась перед ним, Дункан глотнул так, что дернулся кадык.
— Не волнуйся, я не предлагаю тебе роль супруга! — усмехнулась она не без горечи. — Ты не из тех, кто жаждет остепениться. Я только имею в виду, что я-то как раз жажду. А ты мешаешь мне! Болтаешься рядом и отвлекаешь!
— Не по доброй воле. Если помнишь, имеется такой сержант, Том Перкинс, который приказал…
— По доброй, не по доброй, ты отвлекаешь — и все тут. Я намеревалась перебраться в большой город, но связалась с тобой и вот сижу сиднем в Свифт-каренте!
Похоже, ей не потребуется выскакивать из постели. Он сам выскочит и рванет к ближайшему аэропорту.
Однако вместо побега Дункан крепче прижал Алекс к себе и чмокнул в кончик носа.
— Будь я из тех, кто способен остепениться, лучшей пары мне и не найти.
То, что они вместе, что он крепко держит ее в объятиях, ощущалось таким правильным, что захотелось плакать. Почему именно с ним? Из всех мужчин в мире он меньше всего подходит под ее мерки, так почему же, почему?
— Да уж, тебя на одном месте не удержишь. Сразу видно.
— Мне просто не дано. Я из тех, кому всегда любопытно: а что там, за следующим поворотом? Я авантюрист, Алекс, вечный скиталец. Повидал столько, что не перечесть: рассвет в Калахари со спины верблюда, нильских крокодилов с борта фелюги, шедевры величайших мастеров во всемирно известных музеях. Но мне мало, понимаешь, всегда мало. Не представляю, что я мог бы где-то остаться насовсем.
— Может, у тебя просто не было веской причины? — тихонько спросила она.
— Может. Но одно я знаю наверняка, прощаться с тобой мне будет больно. — отвел волосы со лба Алекс и всмотрелся ей в лицо, словно запоминая. — Когда приключение совершилось, я теряю к нему интерес и хочу поскорее продолжить путь. — Признание больно укололо, но все же Алекс почувствовала к нему благодарность за честность. — Мы очень разные, и каждый дорожит тем, во что верит. Ведь и ты не пошла бы со мной, если бы я тебя позвал?
Если бы… Праздные рассуждения. Но допустим, он позвал. Конечно, ей хотелось бы видеть рассвет в Калахари, бороздить Нил на фелюге, любоваться полотнами в крупнейших музеях мира, но разница между ними в том, что, будь они одной семьей, она отовсюду рвалась бы домой, а он из дома всегда рвался бы куда-то еще.
— Я не того типа, — ответила она после долгого молчания.
По лицу Дункана прошла тень, но сожаления или облегчения, трудно было определить при таком скудном освещении. Чтобы разрядить обстановку, Алекс сменила тему:
— Сегодня звонили дедушкины соседи. Говорят, у них есть друзья, которые давно подыскивают дом побольше. Может, удастся продать им дедушкин.
Дункан сел в постели так резко, что стянул с нее одеяло почти целиком, заставив поежиться от холода.
— Как, ты хочешь продать такой чудесный старый дом?!
— А что? Мудрое решение. У них многочисленное семейство, они снова сделают дом из заброшенного уютным. По-моему, ты не слышал ни слова из моих планов на будущее. Я перееду из Свифт-карента в большой город, как только… все вернется на круги своя.
— К чему спешить? Даже воплощать планы на будущее надо с толком и расстановкой. Не делай ничего, о чем можешь пожалеть.
Вот как? Тогда ей точно не стоило связываться с мужчиной, которого трясет при одной мысли о браке и стабильности.
Алекс припомнила, с чего все началось, и устыдилась своих мыслей. Ей требовалось отвлечься от истории с трупом в библиотеке и развода Джиллиан. И ей удалось, еще как. Ни о том, ни о другом она уже не думает, ведь верно? Нечего валить все на Дункана. Они оба взрослые люди. Каждый что-то берет, а что-то и дает. Надо только не позволять себе слишком увлекаться, и когда все кончится, останутся только приятные воспоминания… ну и, может быть, маниакальная потребность в хорошем сексе.
Тем временем с кухни распространился упоительный аромат, напомнив о том, что хороший секс требует много энергии, а энергию следует восполнять, иначе дойдешь до истощения.
Закутавшись в халат Дункана, Алекс отправилась на кухню.
Хотя халат гостиничный, хлопотать в нем ей приятно. Халат вносил в будничное занятие элемент интимности. Она не забыла прихватить свечи и свежие льняные салфетки, которые вместе с шумом дождя наполнили комнату уютом.
— Как продвигается книга? — полюбопытствовала Алекс, когда они сели за ужин.
— Нормально. М-м-м… ты божественно готовишь!
Она и в самом деле превзошла сама себя, особенно ей удалась подливка.
— Ты пишешь первую книгу? — кивнув в ответ на похвалу, спросила она.
Ей в самом деле было любопытно. До такого рода расспросов никогда не доходило — обычно голова у нее во время встреч бывала занята другим.
— Нет, не так давно вышла еще одна, о Гогене.
— Правда? Вот чудесно!
— Недостаточно чудесно для Свифт-карента. Я что-то не заметил моей книги на ваших полках.
— Но теперь я знаю, что она существует, — Алекс подавила улыбку, — и непременно закажу. Ну а теперешняя, о чем она будет? Понятно, что не о Гогене.
— Нет, конечно. — Дункан уставился в миску с салатом, откуда брал добавку. — Она об общем исследовании импрессионизма.
— Касается того, что ты преподаешь?
Он ограничился кивком. Алекс отпила немного вина, продолжая за ним наблюдать. С чего вдруг он так замкнулся? Обычно писателя хлебом не корми, дай только поговорить о своей работе.
— А конкретнее?
— Конкретнее? О некоторых шедеврах. Преподавательская работа меня сейчас не занимает, думаю только о книге… как бы поскорее закончить.
— Ну и как, заканчиваешь?
— Закончил бы… — поднял на Алекс тот же странно настороженный взгляд, — если бы не тратил массу времени на другое. Я то пытаюсь затащить тебя в постель, то затаскиваю, а если нет, то мечтаю об этом.
Пауза затянулась, и в многозначительном молчании Алекс ощутила, как крепнет нить, что протянулась между ними с самого первого дня. Или она крепла давно, с каждой новой встречей? Что же будет дальше, когда они расстанутся? Порвется нить или выдержит, ей на беду? Нет, не надо, хотя теперь уже поздно жалеть, потому что серьезное, умное лицо Дункана, его глаза, которые смотрят через стол на нее, уже означают больше, чем просто легкий роман.
— Вот, значит, на что ты тратишь время…
Дункан взял ее руку и потянул к себе.
— И утром… — он поцеловал пальцы, — и в полдень… — поцеловал ладонь, — и ночью…
Тут он коснулся губами запястья, и пульс ее сразу участился.