Кэсси прождала его всю ночь с субботы на воскресенье. Она даже не раздевалась. Анджело уехал в субботу, рано утром. После того как он встал, она его больше не видела, только слышала, как он возился на кухне, а потом со двора донёсся стук топора и треск поленьев. Чуть позже она услышала рёв мотора.

На кухне она обнаружила, что он уехал, даже не перекусив. Кофейник кипел на плите. Она вошла к нему в комнату, заглянула в шкаф. Городского пиджака не было, галстука тоже, но брюки и лакированные туфли остались. Он уехал, не собравшись.

Весь день Кэсси думала о нем. Она смотрела на дорогу или, продолжая думать об Анджело, занималась Сандером. За день она дважды помыла Сандера, побрила его утром и ещё раз вечером. Ухаживая за мужем, Кэсси вновь становилась той, какой бывала прежде, до того мгновения, когда увидела Анджело Пассетто, бредущего под дождём по дороге.

Ночь она просидела в нетопленой гостиной, сидела в темноте, отодвинув колючую сухую тюлевую занавеску, расползавшуюся под её пальцами, и глядела на дорогу. Она вспоминала, как тогда, в первый раз, Анджело брёл под дождём по этой раскисшей дороге и осторожно, словно кошка, выбирал, куда ступить, а в руках у него был какой-то свёрток. Тогда был день, а сейчас — ночь, а его все нет.

Она решила, что он вернётся скорее, если она отойдёт от окна. Она пошла в его комнату и легла. Прижавшись лицом к подушке в том месте, где лежала его голова, она ощутила запах Анджело Пассетто. Надолго ли хватит этого запаха? А ведь это всё, что останется от него, если он не возвратится.

От этой мысли Кэсси стало так страшно, что она не могла оставаться в постели. Она вернулась в гостиную и прижалась лицом к, оконному стеклу. Так она глядела на дорогу, пока не заметила вдруг, что уже давно рассвело и при свете наступающего дня дорога кажется ещё более пустынной, чем когда-либо.

А потом она услышала Сандера.

И даже обрадовалась этому.

Вторая половина воскресенья только начиналась.

До Кэсси донёсся шум приближающейся машины. Она решила, что ей мерещится, и поэтому запретила себе смотреть в окно. Она даже не открыла глаз. Даже когда услышала шаги в прихожей и скрип двери. Она просто боялась открыть глаза. Ведь она знала: ей это только кажется.

Но она ошибалась.

Она внезапно поняла, что ошибалась, потому что вдруг рядом с ней что-то тяжёлое упало на кровать. Толчок заставил её открыть глаза, и она увидела его.

Он лежал на постели, глаза его были закрыты. Он лежал, как упал, навзничь. Ей показалось, что он мёртв.

Она пристально вглядывалась в его лицо. Казалось, у него было два лица, надетых одно на другое: внизу водянисто-белое, как снятое молоко, а поверх него другое, бледно-коричневое, но такое тонкое и прозрачное, что сквозь него просвечивает синеватая водянистая бледность, из-за которой она и решила, что он мёртв. Она приподнялась на локте, зажимая себе рот, чтобы не закричать.

Вокруг правого глаза у него был огромный синяк. На лбу, слева, у самых волос, запёкся кровавый порез. Правую сторону рта закрывала сплошная чёрная опухоль, залитая свежей кровью; Кэсси увидела медленно вздувавшийся и лопающийся пузырёк кровавой слюны. По этому пузырьку она поняла, что Анджело дышит, что он жив.

Она вскочила с постели, принесла из ванной мокрое полотенце, сняла лампу со стула у кровати, села и начала обтирать лицо Анджело холодной водой. Увидев, что это не помогает, она бросилась на кухню и принесла бутылку уксуса. Смочив полотенце уксусом, она снова протёрла Анджело лицо и поднесла полотенце к его носу. Он открыл глаза.

— Анджело! — закричала она, чувствуя, как сердце у неё разрывается от радости — ведь глаза его открылись! — и от горя, потому что эти глаза не узнавали её.

Она увидела, как отёкшие губы искривились, пытаясь что-то произнести, и сказала:

— Тише, тише, ты пришёл в себя, теперь все будет хорошо, тише.

После того как Кэсси удалось раздеть его и уложить поудобнее, на левом боку, с грелкой на пояснице, там, где боль была особенно сильна, и после того, как она влила ему в рот немного кофе, Анджело рассказал, что его в темноте прижали к обочине дороги и хотели ограбить. Распухшие губы с трудом шевелились, и из правого уголка рта сбегала струйка крови со слюной, но он рассказал все до конца — как, увидев, что у него нет денег, они повалили его на землю и били ногами. Кто-то из них ударил его в поясницу.

Кэсси велела ему молчать, согрела молока, заставила отпить несколько глотков, потом нашла старое армейское одеяло, завесила окно, чтобы затемнить комнату, и села на кровать, держа Анджело за руку. Вскоре он заснул. Голова у неё кружилась от счастья: она сидела возле него, держала его за руку, прислушивалась к его дыханию. Она была счастлива, потому что он вернулся.

Теперь-то уж она спасёт его и защитит.

Его дыхание было таким тихим, что приходилось напрягаться, чтобы услышать его, и в этом тоже были счастье. Она подумала, что именно этого она и ждала всю свою жизнь: просто сидеть рядом и слушать, как он дышит. Ей было стыдно оттого, что это счастье она как бы купила ценой его страданий, но потом она подумала, что своей любовью вознаградит его за эти страдания. Она сидела возле Анджело, и сердце её истекало сладкой истомой — так спелая слива истекает золотым соком в летних, пышущих жаром сумерках.

Она зажмурила глаза, чтобы все так и осталось навсегда.

Ближе к вечеру, все ещё сидя с закрытыми глазами; она услышала знакомый хрип из комнаты Сандера.

Войдя туда и взглянув на постель, она, к своему удивлению, почувствовала, что жалеет Сандера. Она вдруг поняла, что и Сандер был частью случившегося с ней, и, не будь Сандера и всего, что с ним связано, она никогда не узнала бы счастья, которое теперь наполняло её.

Кэсси вспомнила, что с утра не кормила Сандера, и отправилась на кухню, чтобы развести огонь и подогреть суп. Она стояла у плиты, ожидая, пока согреется суп, думая, что, может быть, и Анджело поест немного. Но она не станет будить его специально ради этого, она накормит Сандера, а потом посмотрит, не проснулся ли Анджело. Она налила суп в миску и обернулась.

В дверях стояла женщина и в упор глядела на неё. Нет, сначала Кэсси увидела лишь тень на фоне яркого весеннего уличного света. Чёрную тень, у которой не было имени, ибо Кэсси не сказала себе: «Это она, та самая», а только почувствовала, как у неё перехватило дыхание, колючие мурашки побежали по всему телу, на висках выступил пот. Кэсси словно уже знала, что сей-час что-то произойдёт, но отказывалась поверить в это. Или нет, не так; ей казалось, что всё это уже однажды было с ней и теперь она старается этого не вспоминать.

Женщина глядела на неё. В тени, заслонившей сияние дня, светились белки её глаз, и, все так же стоя у плиты с миской супа, Кэсси поняла, что женщина следит за ней уже давно.

— Давно ты здесь? — спросила Кэсси.

— Давно. С тех пор как вы огонь развели.

— Что же ты не постучала? — возмутилась Кэсси, сама удивляясь своему гневу. — Кто тебе позволил войти без стука? Кто тебе позволил следить за мной?

Женщина подошла ближе, тихо ступая в своих старых дырявых теннисных туфлях. Лицо её теперь казалось не черным, а жёлтым, и сверкали на нём уже не белки глаз, а их жёлтая роговица, и эти жёлтые глаза были нацелены прямо на Кэсси.

— Чего это ты на меня уставилась? — возмутилась Кэсси, все ещё держа миску, в которой теперь дребезжала ложка.

— Смотрю да и все, — неторопливо ответила гостья. — Не каждый день увидишь женщину, от которой мужики бегут как от огня.

Кэсси отступила, двигаясь боком, потом повернулась спиной и, вцепившись обеими руками в миску с супом, быстро пошла к открытой двери кладовой, приговаривая: «Стынет, суп стынет!» Она обращалась не к женщине и даже не к себе, а просто говорила, чтобы чем-то заполнить время, чтобы легче было дойти до кладовой и скрыться от этих жёлтых глаз. Она ступала быстро, но старалась не разлить суп. Лишь в комнате Сандера она почувствовала себя в безопасности.

Обойдя кровать, она оглянулась и увидела, что женщина тоже вошла и стоит напротив.

— Убирайся, — приказала Кэсси.

— Да я уж побуду здесь, — мягко ответила женщина.

— Убирайся отсюда, — ещё раз приказала Кэсси, чувствуя, что голос плохо слушается её.

— Да вы кормите его, кормите. А то у вас ложка сейчас на пол вывалится.

Кэсси взглянула на ложку, прыгавшую в дрожащей миске.

— Кормите его, Кэсси, — снова, на этот раз ещё мягче проговорила женщина, — теперь уж он никуда от вас не денется.

Ложка неожиданно перестала бренчать. Кэсси словно окаменела; все в ней похолодело; она подняла глаза на женщину, стоявшую по другую сторону кровати.

— Вот именно, — сказала женщина, — вам не послышалось.

Она обошла кругом и стала перед Кэсси.

— Вам не послышалось, я назвала вас Кэсси. Была я тут много лет назад. Тогда я позабыла сказать вам «мэм». Вы меня одёрнули, и я извинилась. С тех пор, Кэсси, я ни перед кем не извинялась. Даже перед господом богом. — Она засмеялась. Кэсси не сводила с неё глаз. — Вы, может, считали, что я и ему говорила «мистер», а? — И она кивнула на Сандера. — Но не думайте, я не из-за него теперь пришла. Не-ет, его теперь можете оставить себе. Он мне теперь ни к чему. Нет, я пришла насчёт другого, новенького, который у вас тоже ведь в лес смотрит!

Кэсси зажала уши ладонями.

— Уберите руки, не поможет, — сказала женщина очень громко. — Орать буду, всё равно услышите.

Кэсси опустила руки.

— То-то же, — проговорила женщина, — знаете, что я не шучу. Так я про этого вашего «сицилия» или как он там себя называет. «Сицилия» — это надо же такое выдумать. Ни один черномазый не согласился бы, чтоб его так называли.

Она расхохоталась каркающим смехом, точно бумагу разрывали.

— Знаете, где ваш «сицилий» был прошлой ночью?

Кэсси открыла было рот, но женщина опередила её:

— Я говорю, где он был на самом деле. Что он вам наплёл, так это все враньё, сами знаете. Недаром сидите тут с открытым ртом, как рыба на суше, — знаете, что он вам все наврал.

Она подошла ближе.

— А я вот расскажу вам правду.

— Его ограбили. — быстро заговорила Кэсси, вставая со стула. Её лицо ожило, глаза заблестели. — Его ограбили, его избили, его…

— Да сядьте, — сказала женщина, — сядьте, я вам все расскажу. Он увидел на дороге мою Шарлин. Утром. На остановку она шла, на автобус, хотела к своей двоюродной сестре поехать. А этот твой вскочил в машину, догнал её, сказал, что едет в Паркертон, мол. подвезёт. Полдня он её подвозил, а в городе впутался в драку, и его поколотили, а моя Шарлин, она этих ваших машин водить не умеет, а он все в обморок хлопался. Уж не знаю, как они добрались до дома. Шарлин вбежала, плачет, ну и уговорила меня втащить его в дом. Он был, как труп… — Женщина замолчала, словно захлебнулась словами, и некоторое время стояла, тяжело дыша, потом закончила: — А жаль, что он не помер. Жаль, что он вообще родился на свет.

Кэсси неподвижно сидела на стуле, опустив глаза на свою обтрёпанную темно-серую юбку, и следила, как её пальцы разглаживают материю на коленях. И вдруг взглянула весело, словно девчонка, и сказала:

— А я не верю ни одному твоему слову.

— Дело ваше, — ответила женщина. — Мне главное, чтобы вы держали своего «сицилия» подальше от моей Шарлин.

— А ты бы пореже пускала её по дороге шляться, — парировала Кэсси, обрадовавшись, потому что услышала, как в её голосе снова зазвучала уверенность.

— Нет, — сказала женщина неожиданно упавшим голосом, — с Шарлин мне не справиться. — Лицо её вдруг осунулось и постарело. — Шарлин моя совсем ума лишилась. Все утро я её просила, на коленях перед ней стояла, а она и слушать не хочет. Я её заперла, так она стала биться о дверь, пока не раскроила себе голову. Я ей пригрозила плёткой, если она ещё раз к нему приблизится, а она подошла к плите и палец протянула к раскалённому железу — насилу я её оттащила. Это чтоб показать мне, что боли, мол, она не боится.

Кэсси уже не улыбалась. Она сидела, подавшись вперёд и прижав руки к груди, потому что ей вдруг стало больно оттого, что она представила себе, как эта девочка подходит к горячей плите и кладёт на неё палец, чтобы показать, как она любит Анджело.

— Послушайте, — снова злобно и резко заговорила женщина, — на вас-то мне наплевать. Пусть он с вами делает что хочет — хоть боронит, хоть пашет. Но держите его подальше от Шарлин. Ну ладно, — она устало отвернулась и равнодушно закончила, — я своё сказала. Сунется ещё раз — я его дробью нашпигую.

Кэсси, все так же прижимая руки к груди, тихонько раскачивалась взад и вперёд на стуле.

Женщина бесшумно обошла старую кровать и взялась рукой за медную спинку.

Кэсси услышала её вялый голос, произнёсший словно издалека: «Этот…»

Она на мгновение перестала раскачиваться и выпрямилась.

— Этот, — повторила женщина и подошла к изголовью кровати с противоположной от Кэсси стороны, — этот был настоящий мужчина.

Её правая рука потянулась вперёд и повисла в воздухе над его лицом.

— Не смей! — крикнула Кэсси. — Не смей прикасаться к нему!

Она вскочила на ноги, но указательный палец жёлтой руки уже коснулся лба Сандера.

— А вот и посмела, — сказала женщина, не сводя с Кэсси своих неподвижных глаз, — вот и тронула, и ничего вы мне не сделаете.

— Убирайся! — закричала Кэсси.

Но та глядела на Кэсси все так же невозмутимо, и её жёлтое лицо даже как будто тронула улыбка.

— Уберусь, — проговорила женщина мягко, — уберусь, когда надо будет.

И её тенниски медленно и бесшумно пошли к двери, потом шагнули за порог, и Арлита исчезла так же незаметно, как пришла. Тогда она словно возникла из воздуха, а теперь так же неожиданно исчезла, будто растаяла в нём.

Ничего не произошло. Никто не приходил, никто не ушёл, во всяком случае сейчас, потому что всё, что сейчас случилось, на самом деле случилось давно, и женщина та появилась в этом доме давно, и сегодняшняя сцена — не более чем проделки памяти, вот и всё.

Кэсси сидела на раскладном стуле и вдыхала весенний воздух, который доходил до неё сквозь открытую кухонную дверь. Она слышала ленивую вечернюю трескотню малиновки где-то среди молодой листвы. Нет-нет, ничего не произошло.

Вот только грудь болела в том месте, к которому она прижимала руки, под сердцем.

Потом она заметила миску с супом на краю стола. Она ведь собиралась кормить Сандера, а потом поставила миску на стол, и суп остыл. Теперь она его снова разогреет. Она покормит Сандера. Все очень просто. Разогреет суп, ведь ничего не произошло.

Вот только эта боль.

А боль была очень странной, она будто жила в груди у Кэсси сама по себе. Будто просто поселилась там в тёмной норе.

Накормив Сандера, Кэсси постояла возле кровати. Взглянув на пустую миску, вспомнила, что хотела дать супу и Анджело. Взяла на кухне ещё одну миску. Уже у двери его комнаты боль неожиданно стала острее. Боль, казалось, распухла и так давила на лёгкие, что трудно было дышать. Кэсси ухватилась за ручку двери, стараясь поскорее повернуть её, потому что знала, что если не войдёт сейчас, то уже не войдёт никогда.

Анджело все ещё спал. Кэсси присела на стул, держа миску в руках. Он открыл глаза, и боль сразу взвилась в ней, цепляясь когтями за её внутренности, пытаясь выбраться наружу, как кошка из мешка. Боль продиралась кверху, будто собираясь выпрыгнуть изо рта, кинуться Анджело в лицо и изорвать его когтями, изорвать это бедное, израненное лицо, которое было таким красивым, — ах, Анджело, Анджело!

Потом она услышала, как её голос спросил его, хочет ли он супу, и он ответил «да», так что все было в порядке.

Когда он справился с супом, его бедные истерзанные губы шевельнулись в улыбке. Да, Кэсси была уверена, что он улыбнулся. Когда же он опять заснул, она взяла его за руку и стала смотреть, как в комнате медленно тускнеет свет. Ничего не случилось. Ничего. Это и есть счастье.

Была уже ночь, когда Кэсси пошла запирать двери. Затворив кухонную дверь, она вспомнила, как на фоне ярко освещённого двора увидела тёмный силуэт женщины, и боль в груди вернулась опять. Заперев, она на мгновение прислонилась к двери, будто своим телом хотела преградить путь чему-то враждебному.

Ощупью в темноте она вернулась в комнату Анджело и, не раздеваясь, осторожно легла, стараясь не разбудить спящего. Свернувшись, как кошка, боль лежала у неё в груди, пока не уснула. Тогда уснула и Кэсси.

Но ещё до рассвета боль опять разбудила её.

Тогда Кэсси вышла из комнаты, побродила по дому, зашла в гостиную, даже в комнатёнку, где они держали цыплят, пока те не выросли. Вышла во двор. Поглядела на заднее крыльцо, которое недавно чинил Анджело, — новые доски на нём были светлее старых. Увидела бледную паутину новой изгороди вокруг курятника и белизну росы на траве. Все в мире было или серебристо-тёмное или просто тёмное с серебряным блеском. Взглянув вверх, она увидела, как серебрится небо на востоке. Боль затаилась у неё внутри. И тогда Кэсси отправилась к Сандеру.

Она стояла в чуть тронутой рассветом комнате и глядела на белевшее на подушке лицо Сандера. Спустя некоторое время она заметила, как на нём засветились открывшиеся глаза. Тогда она включила свет, и мгновенно все предметы в комнате кинулись на свои места, словно под покровом темноты они украдкой отправлялись по каким-то своим тайным делам, но, застигнутые-бросились по своим местам.

Она побрила Сандера — всё-таки занятие. Так она готовилась к следующему приступу боли, которая скоро проснётся и которую придётся терпеть, пока она снова не сникнет от усталости.

Тогда уж можно будет вернуться в ту комнату.

Забавно. Когда терпишь боль подолгу и привыкаешь к ней, она становится просто частью твоей жизни, и уже кажется, что вроде бы ты никогда иначе и не жил, и в этой новой жизни, оказывается, все же есть своё счастье. Счастье — это когда можно просто войти в его комнату и посидеть у постели, держа его за руку, пока он спит. Или тихонько проскользнуть ночью и прямо в одежде лечь с краю поверх одеяла и слушать, как он дышит, а потом и самой заснуть. И спать до тех пор, пока боль не проснётся и не начнёт ворочаться у тебя внутри. Тогда надо выйти из дома и постоять в темноте. Потом всегда можно вернуться в комнату Сандера и глядеть на него, пока боль не сникнет.

Так тянулось три дня. Но в среду, сидя днём у постели Анджело, держа его за руку и наслаждаясь своим новым счастьем, она вдруг заметила, что он не спит. Давно уже не спит и наблюдает за ней. Веки его только казались плотно закрытыми, а на самом деле они были приоткрыты и между ними виднелась тоненькая блестящая полоска. Она осторожно отпустила его руку, словно боясь разбудить его, и на цыпочках вышла из комнаты. В коридоре она прислонилась на мгновение к стене, вся обмирая от слабости. Потом пошла к Сандеру и легла на свою кровать, глядя в потолок. За окном колыхалась листва, бросая на потолок причудливые, словно бегущие куда-то тени. Кэсси попыталась понять, отчего тени бегут по потолку, но ей от этого легче не стало.

Неожиданно она обнаружила, что стоит посреди комнаты. Сандер захрипел, но она даже не оглянулась на него. Она вдруг почувствовала, что должна срочно что-то сказать Анджело и заставить его сказать ей что-то в ответ. Пусть даже она и не знает, что именно.

Кэсси прошла по коридору и настежь распахнула дверь в его комнату.

Его там не было.

Она побежала обратно по коридору, слыша, как стучат по половицам её грубые башмаки. На дворе от резкого света у неё закружилась голова. На мгновение она остановилась, затем подбежала к сараю. Там его тоже не было. Она обошла вокруг сарая, глядя через поля на западный лес, и вдруг услышала выстрел.

Она застыла в оцепенении.

Потом поняла, что выстрел донёсся не с запада. Он донёсся из другого леса, того, что слева — там, на склоне холма.

Она бегом возвратилась в дом, задыхаясь, опять пробежала по гулкому полу, добежала до чулана, резким движением отбросила мешковину. Ружья не было. Значит, он пошёл охотиться. Значит, он поправился. Он настолько поправился, что мог охотиться.

Все было готово — поставлены тарелки, ваза с пластмассовыми цветами, открытая бутылка вина, последняя, которую он принёс, а у тарелки Анджело — бутылка виски. И приёмник. Прикоснувшись к бутылке, она тут же отдёрнула руку. Нет, больше не надо — и так уже она выпила: войдя к нему в комнату, чтобы принести виски на случай, если он захочет выпить, когда вернётся с охоты, она неожиданно для себя сделала три больших, звучных, обжигающих глотка. Тут-то ей и пришло в голову надеть красное платье. Она ещё раз глотнула из бутылки и пошла в ванную причёсываться. Уложив волосы и завязав ленту, долго улыбалась своему отражению в зеркале — подбирала себе красивую улыбку. Наконец нашла — светлую, хрупкую — и так долго её рассматривала, что уже забыла, что видит в зеркале своё собственное отражение. Кто бы ни была эта женщина, она была очень хорошенькая. Осторожно, чтобы не испортить, она понесла улыбку на кухню.

Там она помешала соус и поставила кастрюлю с водой для спагетти. На ужин будут спагетти. Она покажет ему, что тоже умеет готовить.

Она включила лампу. Уже стемнело. Она ещё раз отхлебнула из бутылки.

И вот Анджело возвратился. В правой руке у него было ружьё, в левой — убитый кролик. Кэсси ждала, что он заговорит. Но он молчал, тогда заговорила она. Да, он охотился. Да, он стрелял дважды — один раз промазал. Он бросил кролика на сушилку, помыл руки, приготовил виски со льдом и сел за стол.

Она продолжала весело улыбаться, но улыбка её все время словно лопалась, соскальзывала с лица. Дважды она замечала, что Анджело внимательно смотрит на неё, будто хочет что-то сказать, и она мгновенно водворяла улыбку на место, но каждый раз он отводил взгляд.

Поев, он начал разделывать кролика. Он сидел на стуле, держа на коленях большую сковороду. Когда нож вспорол белое бархатное брюшко, она услышала тугой лопающийся звук, и ей показалось, что она теряет сознание. Она не знала, отчего это, ведь она и сама разделала немало кроликов, но теперь ей казалось, будто это ей раздирают живот. Она отодвинула свой стул так, чтобы видеть только Анджело, но тут внутренности кролика, серые, синеватые, красные, вывалились наружу, и Кэсси опять чуть не потеряла сознание. Руки у Анджело были в крови.

Он положил разделанного кролика в холодильник, а потроха и шкурку бросил в мусорное ведро. Потом смыл кровь с рук. И вдруг, стоя у раковины, посмотрел на неё.

Потом медленно приблизился и остановился. Сначала ей показалось, что он хочет танцевать с ней, но он продолжал глядеть ей прямо в глаза, языком облизывая губы, будто собирался что-то сказать, но так ничего и не сказал.

Неожиданно он отвернулся, взял бутылку виски, приёмник и вышел из кухни.

Не снимая красного платья, она легла в комнате Сандера. Несколько раз она засыпала, но ей снился кролик и вываливающиеся внутренности. И кровь на руках Анджело.

Наконец она не выдержала и встала, открыла холодильник, вытащила оттуда кролика и вышла с ним на задний двор. Подойдя к забору, она швырнула кролика далеко в темноту.

На следующий день, в четверг, в два часа дня, Кэсси услышала стук в парадную дверь. Она знала, кто это.

— Ну, хватит, — сказал Маррей Гилфорт. Он стоял посреди комнаты перед постелью Сандера, а на потолке шевелилась тень листвы за окном, как рябь на воде, словно мир перевернулся или будто глядишь на поверхность воды из глубины.

А он говорил:

— Я не сомневаюсь, что он наплёл тебе небылиц и ты, конечно, ему поверила. Истина, однако, заключается в том, что в прошлую субботу его избили в Паркертоне. Мне стоило больших трудов собрать все факты. В тот день, подойдя к кинотеатру «Лирик» в обществе молодой негритянки, он попытался приобрести билет в кассе для чёрных, а когда ему отказали, стал настаивать, утверждая, что он — негр. Одно это даёт достаточное представление о характере этого человека, поскольку трудно себе представить даже итальянца, настолько лишённого чувства собственного достоинства, чтобы публично настаивать на том, что он негр. Да и каким идиотом нужно быть, чтобы сделать подобное заявление. Уже многие месяцы он колесит по улицам Паркертона и должен бы понимать, что все давно знают, кто он такой. И что бы там ни вытворяли эти типчики из Вашингтона, Паркертон ещё не подготовлен для смешения рас. Вашингтонские умники не понимают одного, причём самого главного, фактора, а именно — что народные обычаи и общественную мораль нельзя рассматривать в отрыве от… — Он замолчал. Казалось, он только теперь заметил её присутствие.

— Послушай, — сказал он, — я не буду притворяться, что мне известны мотивы, которыми ты руководствуешься, но я убеждён, что твоим важнейшим жизненным критерием остаются интересы моего близкого друга, лежащего сейчас перед нами. Однако я так же твёрдо убеждён, что в настоящий момент ты ставишь под серьёзный удар свою репутацию. Послушай меня: этот человек должен немедленно покинуть твой дом.

Она молчала. По потолку все так же скользили тени.

— Если он не уйдёт, я посажу его за решётку.

— Нет, — воскликнула она, но ничего к этому добавить не смогла.

— Да, — сказал он, — и я сию же минуту иду в его комнату, чтобы сказать ему об этом.

Гилфорт вышел, прямой, как палка, в тщательно отутюженном, прекрасного покроя сером костюме, хорошо скрывавшем его брюшко, — серая фигура с сероватой сединой и серым лицом, пересекающая полосы света и тени под играющими на потолке бликами. Он вышел в коридор, Кэсси за ним. Он толкнул дверь и вошёл, Кэсси за ним. Комната была пуста.

— Он на охоте, — сказала она радостно, — вот он где.

— Охотится, — выговорил он наконец, — и не трудно догадаться, на кого.

Он быстро осмотрел ящики комода, уверенным движением задвинул их обратно, отодвинул мешковину, висевшую в проёме шкафа, проверил содержимое карманов городского пиджака, достал что-то и показал ей.

— Видишь, — сказал он с удовлетворением, — человек, условно выпущенный из тюрьмы, не имеет права носить это при себе. Это холодное оружие.

— Это же охотничий нож, им Сандер пользовался.

— Но Сандер не был осуждён за уголовное преступление. Гляди. — Маррей надавил кнопку, выскочило лезвие. — Лезвие более четырех дюймов длины, это запрещено законом. Видишь, здесь желобок? Надеюсь, ты понимаешь, что это не для точки карандашей. — Он защёлкнул лезвие и осмотрел рукоятку. — Совершенно новенький. — Гилфорт осуждающе взглянул на Кэсси. — Незаконная торговля все ещё существует, — сказал он с раздражением. — Сомнительные магазинчики на задних улицах, евреи в ломбардах — все что хотите за десять центов. — Он снова поднял нож и воскликнул: — Да на нём даже этикетка с ценой!

Не выпуская ножа из рук, не обращая внимания на Кэсси, он вышел. Вернувшись в комнату Сандера, Маррей сказал:

— Я буду ждать, я буду ждать столько, сколько понадобится, и я скажу этому типу, что ему здесь не место.

— Зачем тебе ждать? — спокойно сказала она. — Я сама передам ему твои слова.

Он пристально посмотрел ей в лицо.

— Ладно, — сказал он наконец, — но поставим точки над "i". За драку на той неделе его можно лишить свободы, вообще говоря, если бы я не вмешался, его бы уже арестовали. Если теперь этот парень просто уйдёт, тихо, спокойно, ему ничего не будет. Но уйдёт совсем за пределы штата. В Теннесси одним даго будет меньше, и ты сэкономишь деньги налогоплательщиков. Иначе, передай, — его ждёт решётка. Ре-шет-ка, ясно?

Она покорно склонила голову.

— Я сделаю все что смогу.

— Ну вот и умница. — Он положил нож на стол и достал кошелёк и расписку. Она подписалась. Гилфорт взял со стула свою шляпу.

— Так не забудь, — предупредил он, ещё раз испытующе взглянув на неё.

— Ладно, — ответила она. Она никак не могла дождаться, чтобы он ушёл.

Он подошёл вплотную, глядя ей в глаза. Она увидела, как блестят его очки, и услышала, как совсем другим, не судейским, а домашним голосом, он спросил:

— А ты знаешь эту девчонку?

Она не ответила, заворожённая блеском его очков.

Тогда он снова сменил тон — голос его звучал теперь коварно, как шуршание лезвия, режущего плоть:

— Черномазая девчонка, здешняя, из той развалюхи у дороги. И все это здесь, у тебя под носом. — Он наклонился, шёпот его сделался ещё более коварным. — Неужто ты позволишь ей срамить тебя на всю округу?

Вдруг он выпрямился и, словно это не он только что шептал, глядя ей в глаза, снова по-ораторски провозгласил:

— И я знаю — мой долг потребовать, чтобы…

Но тут раздался победно звенящий голос Кэсси, потому что теперь настала её очередь торжествовать:

— А знаешь, Маррей, кто та девчонка? Та черномазая?

И, увидев, как глаза за сверкающими стёклами очков растерянно заморгали, ответила:

— Дочь Сандерленда.

И захихикала. Ей вдруг стало легко и весело, и она захихикала, словно какая-нибудь девчонка-хохотунья на вечеринке.

— Не верю, — ответил Маррей; и от этого ей стало ещё смешней.

А потом она перестала смеяться, потому что ей было уже не смешно. Смех застрял у неё в горле, будто кто-то силой сунул ей в рот сухих отрубей. Она села на стул.

— Уйди, пожалуйста, — сказала она.

Он стоял, раскрыв рот, как рыба.

— Я устала, — проговорила она, — устала.

Он вышел.

Кэсси видела, как Анджело стоит возле залитой солнцем опушки. Она смотрела на него, пригнувшись за ореховым кустом, листья которого уже поблекли. Анджело стоял там, внизу, у самой кромки леса, и глядел прямо перед собой, на опушку. Он стоял, застыв как столб, как скала, спиной к ней, но даже на таком расстоянии она чувствовала, как тяжело он сейчас дышит, как напряжён сейчас взгляд его чёрных глаз, блестящих, точно птичьих.

Потом его силуэт, только что такой неподвижный, начал удаляться в сторону опушки, залитой солнцем. Он остановился, затем рядом с ним, совсем близко, появился ещё один силуэт.

Этот второй силуэт был девичий, и в руках у девушки были ведра, но когда мужчина обнял девушку, руки её опустились, а голова мужчины склонилась вперёд, и оба силуэта слились в один.

Кэсси Спотвуд издали увидела его склонившийся затылок и затаила дыхание. Но он все не поднимал головы, и Кэсси почувствовала, что задыхается. Она увидела, как безвольно упали ведра. Упали беззвучно — ведь до них было так далеко.

Потом мужчина и девушка, все так же в обнимку, вошли в каменный дом с разрушенной крышей. Ведра остались в траве на поляне.

Когда Кэсси снова открыла глаза, перед ней стояла Арлита. Стояла всего в шести футах, совсем близко. В руке у неё было ружьё.

— Нет, ничего-то у меня не вышло, — сказала она, помолчав. — Грозилась убить, да не убила. А знаешь, почему?

Кэсси пристально смотрела на неё, на этот раз уже не обращая внимания на её фамильярность.

— Убей я его, — сказала женщина, — и они меня прикончат, на электрический стул посадят. Как же тогда моя Шарлин?

Она стояла в глубокой задумчивости. Ружьё, будто тяжёлый груз, висело в её опущенной руке.

— А вот кого надо было убить, — неторопливо проговорила Арлита, — и притом давным-давно, так это Сандера твоего. Тогда бы и меня давным-давно прикончили, и Шарлин не родилась бы на свет. — Она помолчала. — Знаешь, что он мне сказал, когда я призналась, что жду ребёнка? Знаешь, что Сандерленд Спотвуд мне сказал?

Кэсси глядела на неё снизу вверх, не в силах произнести ни слова.

— Засмеялся и сказал: «Раз так, давай уж я тебе ещё одного добавлю…» И полез ко мне. Побрыкалась я, да не тут-то было, придавил он меня, как кирпичная труба. А потом захрапел. Встала я, стою на полу. Сколько уж простояла, не помню. Взяла мясницкий нож…

Она замолчала, уйдя в себя. Небо позади неё начало блекнуть.

Кэсси по-прежнему не сводила с неё глаз.

— Ты вправду взяла нож?!

Глаза женщины смотрели вдаль, туда, где начинали темнеть деревья.

— Держу нож, а Сандер храпит себе, потом открыл он глаза, взглянул на нож и засмеялся. «Черт, — говорит, — Арлита, брось-ка лучше этот старый грязный нож и полезай сюда, в постель». И все смеётся: «Давай влезай, девчонка, я расколю тебя, как зрелый арбуз, перележавший на солнце». Говорит: «Поздно уже становится, девчонка, у нас с тобой времени разве что на один заход, а потом мне пора ужинать, если ты мне до этого глотку не перережешь». Ну я и бросила нож.

— Но ты получила сорок акров земли, — сказала Кэсси.

— Получила. Думала, с этой землёй найду себе мужика. Да только такого дурака, который согласился, бы здесь жить, не сыскать. Так и осталась одна. Работала как собака. Надрывалась. Погляди на меня, — она развела руками, не выпуская ружья, — состарилась, состарилась раньше времени.

Она замолчала, глядя на Кэсси, по-прежнему сидевшую у её ног.

— Да и ты, — она засмеялась, — тоже не молоденькая. Будь ты помоложе, не валялась бы здесь, не подглядывала бы за молодыми.

Кэсси добралась до дому засветло, но ещё долго сидела в тени у сарая. С наступлением темноты в окне кухни загорелся свет, но что там происходит внутри, Кэсси не было видно. Потом свет погас. Она вошла в дом и легла на свою койку в комнате Сандера. Ей было страшно. Её бил озноб, хотя она лежала в одежде, не сняв даже башмаков. Было ещё совсем темно, когда она встала, включила свет. Сандер не спал. Она видела, как он водит глазами, но не обратила на него внимания. Она следила за своими руками, хотя заранее знала, что они будут делать. Тихонько, про себя, она напевала песенку. Она знала, что теперь все будет хорошо. Все так просто.

Руки раздели её. Она глянула вниз, на белизну своего тела, и увидела, как руки надели на неё красное платье, потом взяли расчёску и красную ленту и стали укладывать волосы. Глядя в зеркало, она мурлыкала какую-то простенькую, нежную мелодию.

Затем, надев чёрные лакированные туфли, она прошла по коридору и осторожно отворила дверь. Ощупью подошла к кровати. Легла поверх одеяла, глядя в темноту, прислушиваясь к дыханию Анджело. Подождав немного, прошептала:

— Ты ведь не спишь.

Ответа не было.

— Я знаю, что ты не спишь, — сказала она мягко, — но мне и не надо, чтобы ты говорил. Ты можешь молчать.

Она помолчала.

— Я знаю, Анджело, я знаю, что ты все время хотел мне что-то сказать, с тех пор… — Но она не могла говорить. Слова, которые ей хотелось произнести, были где— то рядом, казалось, висели над ней в темноте, но произнести их она не могла. Она долго ждала, прислушиваясь к его дыханию.

Потом наконец выговорила:

— Маррей Гилфорт, он приезжал сегодня. Днём.

Она услышала, как он задержал дыхание.

— Он сказал, что ты должен уйти!

Потом:

— Он говорит, что, если ты не уйдёшь, тебя снова возьмут туда.

Теперь она была уже уверена, что Анджело слушает, затаив дыхание.

— Но я им тебя не отдам, Анджело. Мы их обманем, мы их обманем.

Она начала хихикать, весело и с удовольствием.

— Я тебя спрячу там, наверху, — сказала она, отсмеявшись. — Я скажу ему, что ты уехал, и здесь все уберу, будто ты уехал. А в те дни, когда он приезжает — обычно числа первого или второго, — тебя дома не будет. Днём. Он всегда днём приезжает.

Кэсси нащупала его руку на простыне. Она нашла её легко, словно видела в темноте. Рука была вялая, как у спящего. Не тяжёлая, а просто как будто безжизненный груз.

— И вот ещё что я тебе хотела сказать, Анджело. Ты давно хочешь поговорить со мной, я заметила, но это ни к чему, потому что я и так все знаю. Да, милый, я знаю. Помнишь ту ночь, когда я сказала тебе, что ты не должен чувствовать себя здесь, как в тюрьме, потому что ты свободен и, если хочешь, можешь уйти в любую минуту. Даже сейчас, Анджело. Если тебе надо, ты можешь уйти.

И мягче, чем когда-либо, добавила:

— А потом ты вернёшься, снова придёшь ко мне, и я тебя дождусь. Ведь ты меня любишь чуточку, да, Анджело? Ты ведь меня любил, хоть немножко? А, Анджело?

Она была уверена, что в ответ он легонько сжал её руку; да, да, она не ошиблась, и так ли уж важно, что пожатие это было не слишком крепким?

Кэсси долго просидела так, в темноте, держа его руку. Потом услышала из коридора хрип. И сразу поняла в чём дело: она оставила включённым свет, а при свете Сандер не мог заснуть.

Она тихонько вышла. Однако и после того, как она выключила свет, Сандер продолжал хрипеть: за ним надо было убрать. Лишь через полчаса она вернулась к комнате Анджело.

Но дверь была закрыта. Заперта. Она присела возле двери, не веря, что это правда. Потом легла на пол и закрыла глаза. Она пыталась убедить себя, что Кэсси Спотвуд здесь нет, что она исчезла, — ведь если поверить в это, то и все её муки тоже исчезнут.

Но она была тут, она лежала на полу, а они все стояли над ней, все — Сандер и та женщина, Маррей и девчонка, Сай Грайндер и Анджело. Все они смеялись.

Даже Анджело.