Когда высокая мрачная женщина открывает дверь, Эрин в первую очередь думает о Снежной королеве. Её волосы такие светлые, практически белые, конечно же, без тёмных корней. Она кажется естественно красивой, без особых усилий элегантной, такой женщиной, каким Эрин всегда завидовала. И её улыбка может заморозить окна.

— Ты, должно быть, Эрин, — говорит она, беря её за руку длинными холодными пальцами.

Эрин натягивает улыбку.

— Очень рада с вами познакомиться, миссис Моррис.

— Я в этом уверена.

Отец Блейка не намного лучше. Его волосы покрыты светлой сединой, глаза практически серебристые. По крайней мере, в его случае, она видела его фотографии в интернете. Прославленный экс-сенатор. Член правления бесчисленных благотворительных компаний. Успешный инвестор. Ходят сплетни, что он друг президента, со времён дней братства в университете и до сих пор. Да, эта семья купается в деньгах, и пока они сидят на застеклённой террасе и пьют лимонад, она обильно и резко чувствует привилегию.

— Как прошла поездка? — интересуется его отец.

Выражение лица Блейка выглядит напряжённым. Он переживает о том, что она скажет? Или он всегда ведёт себя так рядом с родителями?

— Без происшествий, — отвечает он. — Хотя мы выехали позже, чем планировали сначала.

Его мать цыкает.

— Тебя слишком долго не было, и я имею в виду не только это утро. Что я могу сказать людям?

— Ты можешь сказать им, что увидела меня сейчас, мама. И что я женюсь.

С этими словами он одаривает Эрин мимолётной улыбкой.

К несчастью, миссис Моррис не казалась впечатлённой ею.

— Я не многого от тебя прошу, Блейк. Ты знаешь это.

Ну, это объясняет напряжение. В течение первых пятнадцати минут разговор переходит от неловких любезностей к главному родительскому обвинению. Эрин мысленно благодарит бога за то, что её мама окружала её только любовью и поддержкой. Она не росла с отцом или с трастовым фондом, но её детство было намного более тёплым, чем это.

Блейк вздыхает.

— Мама, не сейчас.

— А когда? — женщина бросает взгляд на Эрин, с чем-то похожим на насмешку на лице. Но это было бы уродливо, а эта женщина не была уродлива ни дня в своей жизни. Эрин представляет, что та просыпается такой же прекрасной, такой же холодной. — Если она собирается быть в этой семье, ей следует знать правду.

Эрин замирает, чувствуя дискомфорт из-за твёрдого узла в горле. Она старалась игнорировать правду, старалась притвориться, что здесь нечего скрывать. Старалась притвориться, что её мать никогда не смахивала пыль с этой лампы и не мыла этот пол.

Так она могла притвориться, что не видела слёз своей мамы, что не задумывалась над тем, что действительно произошло в этом доме. Её взгляд переключается на мистера Морриса, чьё выражение лица прочесть невозможно. Он злится? Ему скучно? Во всяком случае, его непроницаемым лицом можно восхищаться.

— Мы с Эрин пойдём наверх, — говорит Блейк, его голос и выражение лица спокойные. Он научился этому у своего отца? Но очевидно, что он расстроен. Она чувствует это в нём, будто они соединены. — Отдохнём несколько часов и встретимся с вами за ужином.

Его мать выдыхает.

— Я попрошу горничную показать вам ваши комнаты.

Эрин испытывает облегчение от перспективы выйти из дома, даже на несколько минут, чтобы забрать их сумки из машины. Но Блейк идёт наверх по лестнице, следом за женщиной средних лет в простой чёрной униформе.

Мгновение она стоит у начала широкой, извилистой лестницы. Каким-то образом это кажется пересечением порога, тогда как вход внутрь таким не был.

Блейк останавливается, оглядываясь.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает он.

— Иду, — отвечает Эрин, потому что не чувствует себя в порядке. И не в порядке тоже. Она не может описать, как вообще себя чувствует, так что испытывает облегчение, когда берёт его за руку и чувствует, как он сжимает её любовь.

Им не нужны слова, чтобы понять друг друга, чтобы обеспечить комфорт. Не нужны слова, чтобы понять тот факт, что их размещают в разных спальнях.

Вероятно, слово «комнаты» специально было во множественном числе.

— Просто она такая, — говорит Блейк после того, как домработница уходит. — Пытается контролировать всё, что может. Мы просто заселимся в одну комнату.

Эрин оглядывает тёмно-синее постельное бельё и классические бейсбольные постеры на стене. Это кажется безликим и всё же... это не обычная гостевая спальня. Не с аккуратной чередой трофеев на книжной полке.

— Это была твоя спальня?

Мужчина откашливается.

— Мы можем остаться в другой.

— О нет, — говорит она, смеясь. — Мы определённо остаёмся в этой.

Его щёки определённо выглядят темнее.

— В другой комнате, возможно, царский матрас. Может быть, королевский. У нас будет больше места.

А его кровать просто двуспальная, похоже на то, но она ни за что её не оставит. Вместо этого девушка проходит в комнату, проводит пальцами по гладкому столу из ореха и линии книг.

— Каким ты был ребёнком?

Она очарована одной мыслью об этом. В её мыслях даже маленький Блейк такой взрослый, такой опытный и даже мудрый. Комната мало рассеивает это изображение. Это место как будто из каталога. Не жилое. Не его.

Он фыркает.

— Эгоистичным. Глупым. Как большинство детей в этой окрестности. Подожди здесь, я принесу сумки из другой комнаты.

Мысль об эгоистичном Блейке для неё такая же далёкая, как о нём юном. Все дети, вероятно, в какой-то степени эгоцентричны. Эрин была. Тот вечер, когда её мама пришла домой со слезами, открыл ей глаза.

Что случилось с Блейком? Его время за границей? Или что-то до этого?

Блейк возвращается с половиной сумок и ставит их рядом с другими у шкафа. Она на миг задумывается, расстроится ли миссис Моррис из-за того, что они путают её распределение комнат, но Блейк, кажется, довольно хорошо с ней справляется.

— Чем ты хочешь заняться? — спрашивает он, закрывая дверь, запирая их.

Девушка пожимает плечами.

— Ты устал? Ты вёл машину всю дорогу, а мне удалось подремать.

— Немного. Я мог бы поспать, но только если ты будешь со мной.

Она испытывает некий трепет при мысли о том, чтобы вместе спать в этой кровати, кровати Блейка, где он был подростком, где он превратился в мужчину. Здесь определённо есть эмоциональный компонент — быть с ним, узнать его таким образом. Будто на ткани, на матрасе напечатана его история — невидимая, но такая же правдивая.

И физический компонент присутствует тоже. Небольшое табу, но определённо горячее.

— Я могу прилечь, — произносит она, проводя пальцем по гладкому постельному белью. — Хотя не думала о сне.

В его взгляде кратко мелькает удивление.

— Здесь?

Она оглядывается назад. Может быть, кровать меньше их обычной, но определённо достаточно большая для двоих.

— А у тебя когда-нибудь здесь было?

Он понимает, о чём Эрин спрашивает — был ли у него когда-нибудь раньше секс здесь. На его лице отражается вина и гордость.

— Да.

Она задумывается над этим и над тем, что ещё знает о мальчиках-подростках.

— Где твой тайник?

Выражение его лица внезапно становится осторожно пустым.

— Что моё?

— Твой тайник. Ну, знаешь, тайник порно. У каждого мальчика такой есть, верно?

— Что заставляет тебя думать, что я оставил его здесь?

Она пожимает плечами.

— А оставил?

— Я бы никогда не оставил что-то там, где могут найти родители.

— Оу, — она немного разочарована, но ищет, что ещё у него спросить. Слишком приятно находиться здесь, где он когда-то был одновременно возбуждённым и невинным. Они занимались сексом сотню раз, сотней способов — каждый раз более изобретательный, чем предыдущий. Блейк всегда был таким? Или он таким стал? И тогда она понимает, что спросит дальше. — Кто был твоей первой?

Тишина.

Эрин уверена, что он не ответит. Она перешла черту, коснулась слишком личного.

И, неразумно, девушка чувствует укол боли. Разве они не собираются вместе разделить жизни? Боже, она делится с ним всем. Она должна сдерживаться?

Блейк никогда не позволяет ей сдерживаться.

И улыбка, появившаяся на его лице, заставляет её сердце ускориться. Эта улыбка больше не смутная или даже скромная. Она обещает, что он тоже не будет сдерживаться. Когда мужчина тянется назад, чтобы запереть дверь, запереть их внутри, она напрягается. Потому что он не просто собирается ответить ей словами.

И, может быть, этого она и хочет.

Затем, опять же, может быть, это более личное, чем она готова.

Блейк прислоняется спиной к двери.

— Ты хочешь знать о моём первом разе?

Эрин сжимает в руке покрывало, измяв чистую ткань, разрушая гладкие линии.

— Я не буду ревновать.

Он приподнимает одну бровь.

— Я и не думал, что будешь. Нет, думаю, ты очень сильно насладишься этой историей.

По её телу пробегает дрожь, её голос практически превращается в шёпот.

— И почему это?

Мужчина пересекает комнату своими длинными шагами и затем оказывается перед ней, стоя над ней, доминируя одним взглядом. Ей нравится то, как он может на неё влиять — на её тело и разум. Она жаждет этого. И здесь, где это, возможно, неприемлемо, когда его родители в этом же доме, где его мать не хочет, чтобы они спали в одной кровати, не говоря уже о дневном трахе, Эрин хочет этого даже больше.

Блейк приподнимает её подбородок.

— Мы устроим шоу, красавица. Только для тебя и меня.

Шоу. Она тяжело сглатывает. Где он будет играть себя, а она... его женщину? Эту девушку? Это давнее воспоминание, какая-то девчонка, что однажды раздвинула ноги перед задиристым, эгоистичным мальчиком-подростком в его комнате?

Неправильно считать это таким горячим, но её тело сжимается и твердеет, готовое начать, изголодавшееся по нему.

Когда Блейк наклоняет голову, чтобы поцеловать её, Эрин приподнимается, встречая его на полпути. Сделала ли это та давняя девушка? Была ли она так же нетерпелива и бездыханна, как Эрин сейчас? И внезапно Эрин понимает, что должна знать. Она не может больше угадывать.

— Что ты с ней делал? — спрашивает она.

— Ш-ш-ш, — произносит он. — Ложись.

Она не уверена, ответит он или нет, но всё равно делает так, как он просит, укладываясь на покрывале, скидывая по пути балетки. На ней всё ещё её одежда — те же джинсы и футболка, которые были на ней в дороге. Ей удалось только воспользоваться шансом сходить в уборную и плеснуть на лицо воды, когда приехала. Девушка далека от свежести. Далека от сексуальности. Но то, как он смотрит на неё, не оставляет сомнений в его желании. То, как его взгляд сканирует её тело, с задумчивостью, будто раздумывая над лучшими способами разместить её, не оставило ни одной её части нетронутой.

— Её звали Кларисса, — почти небрежно произносит он, снимая свою майку. Через секунды тонкая ткань отброшена на пол, его широкая грудь обнажена перед ней. Его худощавый пресс лишает её дыхания. Взгляд Эрин спускается по линии ниже и ниже, желая увидеть больше.

Он не разочаровывает. Быстро избавляется от джинсов, стряхивая их и откидывая в сторону. Теперь он весь из себя эффектный. Это не стриптиз, что-то медленное и чувственное. Он мужчина с миссией, и от этого зрелище ещё сексуальнее.

— Она была на год старше меня. Второй год старшей школы, когда я был на первом. Мы ходили в одну среднюю школу, — Блейк ставит одно колено на кровать, заставляя старые пружины стонать и прогибаться. — Она занималась этим с ещё одним парнем, до меня.

У Эрин хватает времени только на то, чтобы осознать, что это было рано для потери его девственности. Разве нет? Но затем девушка задумывается. После уроков она помогала своей маме убирать дома, когда пошла в старшую школу. К тому времени, как потеряла свою девственность, она была уже в колледже.

А потом её отвлекает его рука на её коленке. Вот так. Почти невинно, просто рука. Блейк вставлял пальцы в её киску и прижимался языком к её анусу. Он касался каждой её части, но эта рука на её колене прямо сейчас, когда они в его детской спальне, чувствуется более запрещённой, более опасной, чем что-либо, чем они занимались раньше.

Мужчина наклоняется ниже, его лицо всего в паре дюймах от неё. Его глаза большие и тёмные — бездонные. Она смотрит в них, теряясь.

Уже потерянная.

— Но ты не хотела слушать о ней, — шепчет он. — Не совсем.

— Тогда чего я хотела? — шепчет в ответ она.

Он скользит ладонью вверх по его бедру и ловит её футболку по пути, поднимая ткань, обнажая её живот перед прохладным воздухом. Её кожа покрывается мурашками, соски твердеют. Блейк замечает, его взгляд пылкий, пока он наблюдает, как приподнимается ткань её лифчика.

Вместо этого его большая ладонь тянется и накрывает её грудь, поверх лифчика — претендуя на неё. Так это чувствуется, его рука одновременно тяжёлая и сильная. Будто она больше не она, самостоятельный человек, а принадлежит ему. Будто он больше не её работодатель, её учитель. Даже не любовник. Где-то по пути он стал её всем, и это пугает Эрин больше всего на свете.

— Этого, — произносит он, встречаясь с ней взглядом. — Ты хочешь знать, что можешь доверять мне, что я не этот человек. По крайней мере, больше нет.

Её сердце застревает в горле, потому что она хочет именно этого. Всё в этом мире для неё неизведанное, от дизайнерских приборов до общества с разворотов страниц. Ей здесь не место.

И она в ужасе от того, что здесь место ему.

— Я не хочу, чтобы ты отделывался от меня, — произносит она, пока её глаза наполняются слезами.

***

Блейк заставляет себя закрыть глаза и делать глубокие вдохи. Заставляет себя не раздвигать красивые ноги под собой и не втрахивать Эрин в кровать.

Это странный импульс, но её слова так на неё повлияли. То, что она может сомневаться в себе таким образом, верить, что она не достаточно хороша. Что она может сомневаться в нём. Это вызывает у него первобытное чувство, пробуждает глубокую животную часть в нём, которой нужно бороться, трахаться, завоёвывать её, пока она не увидит то, что видит он.

Но он будет сдерживать эту свою часть, хорошо прятать. Он не может рисковать и пугать её.

— Эрин, — говорит он низким голосом, практически гортанным. — Ты красивая. Ты сильная. Ты умная. Почему, чёрт возьми, я буду отделываться от тебя?

Она быстро моргает. Боже. Так много для того, чтобы не напугать её.

Блейк садится на пятки и запускает руку в её волосы. Чёрт, он теряет рассудок. Может быть, это из-за приезда домой спустя долгое время. Вероятнее всего, дело в том, как Эрин смотрит на него с тех пор, как они приехали сюда, будто он незнакомец.

— Детка, — хрипло произносит он. Потому что не может больше говорить. Он может только показать ей, что чувствует.

Только сдаться тёмным импульсам, которые постоянно им управляют.

Блейк склоняется над ней, утыкаясь носом в её грудь через атласную ткань. Боже, сейчас он даже не чувствует себя человеком. Скорее животным, которое действует на чистом инстинкте и ощущении, открываемом её мягкостью и женским запахом. Зубами он оттягивает ткань в сторону, обнажая твёрдые пики. Соски маленькие, аккуратные. Он должен быть осторожен с ними. Он не может сосать так жестоко, как хочет, не может кусать её.

Так он себе говорит, но одно прикосновение к губам, и он теряется, наслаждается ею, смыкает губы на её груди и дразнит языком бугорок.

Звук, который она издаёт, — это звук боли, крик шокированного возбуждения и острого желания.

Блейк не отпускает её, просто наклоняет голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Затем медленно, как пёс с чёртовой костью, качает головой. «Тише», — говорит он ей. Она не хотела бы, чтобы услышали его родители или прислуга. Нет никакого способа действительно скрыть то, чем они занимаются. В конце она издаст достаточно звуков, чтобы все узнали. Но он не позволит ей кричать и стонать так, как она делает дома. Позже она только будет чувствовать себя более смущённой.

Так что это действительно способ защиты, что, когда Эрин кричит, он тянется вверх и накрывает её рот своей рукой.

Он кусается, может быть, слишком сильно. Затем ослабляет хватку на её сладком соске, но знает, что будет с ней только грубее. Его контроль становится тонким как лезвие, практически становясь оружием, чем-то, что может порезать её, даже пока он борется за её защиту.

Её глаза расширяются от удивления. Он никогда раньше не закрывал ей рот. В его большой доме, далеко в сельской лесистой местности, ему никогда не нужно было это делать.

Её дыхание нежно обдаёт его пальцы, пока девушка дышит через нос. Она смотрит на него со смущением, с опаской. И с возбуждением? Её дыхание сейчас ускоренное, и Блейк знает, что она может бояться его. Чёрт, ей следует бояться. Но ещё он знает ритм её тела, румянец на её щеках. Он знает, что Эрин заводится, когда он сдерживает её, обхватывает ладонями её запястья или талию рукой.

И это снова срабатывает, её бёдра толкаются вверх, пока губы пробуют свои новообретённые границы.

Звук, который она издаёт, звучит смазано.

Мужчина стонет, этот звук горячее, потому что он контролирует это.

— Правильно, детка. Поддайся этому. Я сделаю тебе хорошо и сохраню в безопасности, делая это.

Это чёртово обещание.

Её тело слегка расслабляется, и он знает, что это согласие. Более того, желание.

И когда мужчина наклоняет голову и дразнит эти прелестные груди, он не сдерживается. Он заставляет их дрожат, сосёт жестоко, а затем отпускает. Блейк оставляет отметки на бледной коже своей щетиной на щеках, своими зубами. Он использовал её плоть каждым способом, которым хотел, пробуждая тихие звуки, которые выскальзывали из-под его руки.

Он двигается вниз по её телу, дразнит и всасывает нежную кожу её живота, толкает на грань, а затем успокаивает, снова заглушая. Чтобы делать то, что он хочет, добраться туда, куда хочет, между ног, попробовать её, ему нужно убрать руку от её рта. Блейк не хочет этого делать. Не когда знает, как это влияет на неё, когда чувствует, как она извивается под его телом, чувствует рукой тихие вздохи. Девушка хочет этого так же сильно, как и он — большего. Так что когда он, наконец, отпускает её, когда двигается вниз по ногам девушки, снимает её джинсы и трусики по пути, у него появляется новый план.

Её трусики влажные от возбуждения. Блейк прижимает влагу к своему рту — грязный поцелуй. Затем сминает мягкую ткань и тянется вверх.

Её губы раскрываются, скорее в удивлении, чем в согласии.

Он всё равно использует это и наполовину заталкивает ткань в её рот, как более эффективный кляп, чем его рука, одновременно более и менее интимный, более контролирующий и освобождающий её. Тело девушки двигается извилистой волной, рисуя тени на коже, даря только проблески розовой плоти. Он жаждет раздвинуть её шире. Его член пульсирует, представляя этой узкий жар вокруг него.

Но он не сделает этого с ней. Не может этого с ней сделать.

Даже в этом состоянии, наполовину одичав, он не может рисковать и пугать её тем, что на самом деле чувствует.

Так что он даёт себе время, двигаясь между её ног, целуя клитор. Но он не нежен. Это единственное успокоение, которое Блейк себе даёт, — трахать её с языком, щетиной и царапая зубами. Эрин приподнимается ему навстречу, её приглушённые стоны как сладкая музыка, она трахает его лицо, пока не кричит от освобождения.

Жидкость брызгает ему на язык, и он проглатывает её. Только когда он выпивает каждую каплю её удовольствия, когда дарит себе эту награду, он поднимается и погружается внутрь.

Она скользкая и набухшая и такая подготовленная. Но даже сейчас сильно сжимается от его вторжения, заставляя его стонать в сладкой агонии. Быть внутри неё слишком невероятно хорошо. Это вызывает у него желание двигаться быстрее и жёстче, закончить так быстро, как возможно. Но также это вызывает у него желание входить медленными, томными толчками, продлевая этот секс до вечности. Это коварный парадокс, который заставляет его дёргать бёдрами без какого-либо контроля, без единой мысль, кроме как иметь её, взять её, претендовать на неё.

Глаза девушки наполняются слезами, отливая странным и неземным светом. Эрин выглядит как какое-то существо из другого мира, пришедшая мучить его сказка, пришедшая спасти его. Он опьянён ею и той магией, которая делает его таким — практически жестоким.

Почему взгляд на её губы, растянутые вокруг мокрого нижнего белья, сводит его с ума? Как она доводит его до безумия всего одним чёртовым вопросом?

«Кто был твоей первой?»

Она его первая — первая женщина, которую он полюбил, первая женщина, которую он впустил. Первая женщина, которая действительно любит его в ответ, и он ненавидит, что она может когда-либо, чёрт возьми, сомневаться в них.

Так что он груб, когда толкается в неё. Достаточно груб, чтобы услышать, как Эрин ахает. Он вырывает трусики из её рта, чтобы поцеловать её так, как хочет, глубоко и грубо. Блейк трахает её языком так же, как его член проникает внутрь. Он хочет, чтобы она попробовала свои соки, поняла, что это он заставляет её чувствовать это.

Только когда девушка хнычет от последнего, более мягкого оргазма, он отпускает себя. Он толкается в неё снова и снова, практически борясь с ней, грубо и жёстко и так, как не должен. Блейк трахает её как животное — и так он кончает, с рыком, который может услышать весь дом.

Мужчина падает на неё, накрывая своим телом. Она по-прежнему слегка дрожит от шока, лёжа под ним. Отголоски шока?

Или он слишком груб с ней?

Но когда он поднимает голову, чтобы проверить, Эрин улыбается ему — такая сонная и полная любви, что его сердце, кажется, сжимается. Он перекатывается, захватывая её с собой, так что она растягивается на нём. Через пару минут их дыхание успокаивается и совпадает.

Раздаётся тихое сопение, и он понимает, что девушка уже спит. Это вызывает у него улыбку, но он и близко не хочет спать.

«Кто был твоей первой?»

Как будто вопрос имел какое-то отношение к Клариссе или к тому факту, что у неё были брекеты, а он сходил с ума от волнения. Нет, вопрос был о страхе, который он увидел в глазах Эрин. О страхе, которые он увидел, когда она познакомилась с его родителями, увидела их дом. Может быть, страх всегда был, а она просто скрывала его, или он просто притворялся, что не видел.

Она по-прежнему видит между ними классовую разницу.

А Блейк был идиотом, что тоже этого не видел. В любом случае, не то чтобы он считает себя выше её. Но их сформировало их детство. Он не хочет думать о себе как о напыщенном, помешанном на себе болване, но не может отрицать, что именно таким его растили. И не важно, как сильно он борется с этим, как сильно верит в равноправие, как сильно, по чёртовы уши влюблён в Эрин — это никогда не изменит его прошлого

Это никогда не сможет изменить то, какой он глубоко внутри.