Достаточно странно, но широкую дорогу научному исследованию гипнотизма проложило соревнование сценических гипнотизеров, которые колесили по Европе в конце девятнадцатого столетия. В частности, двое из них общались с учеными психологами и изучались ими — датчанин из Оденсе по имени Карл Хансен (1833–97) и бельгиец, называвший себя Донато (настоящее имя А. Е. д’Онт, 1845–1900). Их зрелища содержали весь репертуар современных телевизионных гипнотизеров: человек-доска, неспособность двигаться и говорить, игра (часто унизительная) под влиянием галлюцинаций и тому подобное. Донато просил своих объектов положить свои ладони на его, которые покоились на столе, и давить на них со всей силой. Таким простым способом он мог вводить их в транс, — напомним, что сконцентрированное внимание и исключение отвлекающих факторов существенно при введении в транс. Сторонники Нансийской школы, особенно Энрико Морчелли в Италии, находились, конечно, под влиянием методов Донато. Между тем сам Льежуа брал уроки у Хансена, который являлся величайшим проповедником гипноза. Хансен путешествовал по Швеции, Финляндии, Германии, Австрии, Франции, Англии и России и везде получал хорошие отклики прессы. Он просил своих испытуемых сфокусировать свое внимание на блестящем кусочке стекла, в то время как сам делал несколько пассов над их лицом, легонько закрывал им глаза и рот и мягко поглаживал по щекам.

Эта волна месмерических зрелищ, захватившая Европу в 1880-х и 1890-х годах, не обошлась и без своих хулителей. Распространялись слухи, будто один гипнотизер ввел в транс всю публику и заставил поверить, что театр горит; в давке были раздавлены несколько женщин и детей. Другая история рассказывает о загипнотизированной молодой женщине, которая вошла в клетку со львами и была растерзана. Профессора и врачи доказывали, что гипнотизм — это яд, и пользоваться им должны, мол, компетентные и знающие люди. Спектакли же, говорили они, растлевают и играют с мощным орудием гипнотизма — они должны быть запрещены. Донато отвечал с неменьшим пафосом, что свобода мысли и демократическое отношение к пациентам, независимо от тяжести их кошелька, скорей присущи гипнотерапевтическому сообществу, а не медикам-профессионалам. Те же самые аргументы звучат в Европе и Америке и по сегодняшний день.

Именно успех престижных сценических гипнотизеров, таких как Донато и Хансен, интенсифицировал в Европе исследования таких ученых, как Рудольф Гейденгейн, профессор психологии в университете Бреслау. Каким образом, гадали ученые, можно довести человека до того, что он будет пить чернила, думая, что пьет пиво? Или вдыхать нашатырный спирт с улыбкой на лице? Или воображать, что он поет, как блестящая примадонна? Исследования, проводившиеся преимущественно в германских университетах, привели к утончению техник гипноза и появлению ряда разумных теорий по поводу того, как это происходит.

Последние двадцать (или около того) лет девятнадцатого века были высшим пиком гипноза, — но не в смысле количества людей, его практикующих, и его преобладания на улицах: для этого нам надо было бы отправиться в середину века. Просто исследования Шарко, Бернгейма и их школ выдвинули гипноз на первое место в психологии, которая в это время переживала бум. Осваивалась поистине новая, необитаемая земля, и сцена была предоставлена гипнозу для открытия глубинных операций разума. Однако в наши дни гипноз вновь сведен к второстепенным предметам. Что же оказалось не так? В этой главе я покажу, как гипноз помогал при разработке фундаментальных понятий психологии и методов лечения, и объясню, каким образом славным дням научного гипноза был положен конец, главным образом под влиянием одного человека — наиболее выдающейся фигуры современной психологии Зигмунда Фрейда (Zigmund Freud, 1856–1939).

 

Открытие двойственности сознания

Стало естественным предположение, что раз посредством гипнотизма или животного магнетизма человек достигает глубокого сомнамбулического состояния, то гипноз, стало быть всего лишь искусственный способ введения в то, что иногда случается естественным образом. Ученые приводили в пример снохождение, сноговорение и другие относительно естественные феномены, чтобы показать, что два состояния «сна», это — в принципе — одно и то же. Психологи были склонны признавать только два состояния сознания: сон и бодрствование, выключение и включение. Однако во многих, как в спонтанных, так и искусственно вызванных случаях происходило так, как если бы человек имел два сознания — одно нормальное и одно сомнамбулическое. Вскоре было открыто, что, будучи загипнотизирован, человек неизменно переключается на свою вторичную личность, со свойственными только ей чертами характера и памятью, и забывает о своем нормальном «я». Связь между набором воспоминаний и личностью была такова, что психологам стоило только подтолкнуть ее в соответствующий набор воспоминаний, и моментально запускалась вторичная личность. Другими словами (как сказали бы сегодня), память «определяется состоянием»: все мы припоминаем определенные вещи, если находимся в таком же или похожем на то состоянии, когда в первый раз переживали вспоминаемое событие. Так что объект гипноза, будучи пробужден, может совершенно не сознавать ничего, что он говорил или делал, однако при повторной гипнотизации может припомнить все. Это, конечно, неизбежно должно было подорвать простую теорию включения-выключения сознания, потому что гипноз, по-видимому, провоцировал появление еще одного дополнительного состояния. Затем было найдено, что это состояние, называемое психологами «фугой», может случаться естественно, и не только при сомнамбулизме.

Хотя на этом этапе книги читатель, возможно, уже привык к сверхъестественным событиям и состояниям ума, но фуга — это нечто из ряда вон выходящее. Латинский корень слова предполагает «бегство прочь» — бегство от реальности, — и бегство в большинстве случаев действительно происходит. В «Принципах психологии» (1890) Вильям Джеймс приводит случай с Анселем Бурне. Пожилой странствующий проповедник исчез из Род-Айленда и появился вновь как А. Дж. Браун, владелец магазина в Норристауне, штат Пенсильвания, ничего не помня о своей предыдущей жизни до тех пор, пока через шесть недель не пришел в себя. Он не мог понять, что же он делал в Пенсильвании, но помнил только о Род-Айленде: у Брауна не было памяти о Бурне, а Бурне не помнил о Брауне. Только под гипнозом он смог вспомнить, что он делал, будучи Брауном. Очень немного подобных случаев было зафиксировано. Один человек жил второй жизнью почти два года; другой оказался в Швейцарии после исчезновения из Австралии.

Фуга оказалась головоломкой. Если думать о сознании, которое бывает либо включено (бодрствование), либо выключено (сон), то как быть с фугой? С одной стороны, сознание, очевидно, не выключено, потому что А. Дж. Браун может полностью функционировать в мире; а с другой стороны, оно и не включено, поскольку Ансель Бурне бессознателен по отношению к целому периоду.

Но фуга — это просто крайняя форма того, что стало известно как «двойное сознание», — как в естественном, так и в искусственном состоянии объект может показывать характеристики, отличные от тех, которые он показывал в пробужденном состоянии, как это делал объект Виктор маркиза де Пюисегюра. В крайних случаях выявляемые характеристики могут настолько радикально отличаться, что один человек может оказаться в действительности двумя или большим количеством людей. Сегодня, в своем патологическом проявлении, мы называем это множественным личностным расстройством, или MPD. Но дурная слава крайних случаев скрывает часто очень простую психологическую истину: что два (или более) потока сознания могут одновременно иметь место внутри одного индивидуума, и это больше не является ненормальным явлением в психологии.

Вот что сказал Джон Эллиотсон о своих известных объектах, сестрах О’Ки:

Эти сестры представляют совершенный образец двойного сознания, быть может, самый замечательный из известных науке. В своем экстатическом бреду они ничего не знают о том, что происходит в их нормальном состоянии: не знают ни кто они есть, ни сколько им лет, ничего из того, что им известно в здравом состоянии; а в своем естественном состоянии они полностью несведущи о происходящем с ними во время бреда. Воспоминания возвращаются к ним только в состоянии делирия, когда они пробуждаются после месмерического сна. Тогда они будут действительно говорить, но их ум почти абсолютно чист: они никого не знают, не помнят ни названий, ни происхождения, ни применения вещей; они всему должны научаться заново.

Двойное сознание использовалось в некоторых странах как объяснение постукиваний, спиритического увлечения 1850-х годов. Если не принимали это как обман или иллюзию и если не склонны были также принимать спиритическую интерпретацию, то находили другую точку зрения, и некоторые психологи заключали, что феномен производила бессознательная ментальная активность участников сеанса. Указывалось, что темперамент и вера заседающих неизменно отражались в принимаемых посланиях. Лично я нахожу эту идею привлекательной. Однажды, много лет назад, двое моих друзей и я решили устроить сеанс. Мы использовали технику перевернутого стеклянного стакана на столе с буквами алфавита по периметру стола, и в какой-то момент — единственное связное сообщение, которое мы получили, — стакан просигналил по буквам «S», «Е», «X». Пожалуй, ничего удивительного для трех мальчиков-подростков! А поразительно то, с какой скоростью стакан двигался, — она была чересчур велика для нашего сознательного контроля.

 

Бессознательное

Многие люди думают, что это Фрейд открыл «бессознательное». Это не так. Он просто первый, кто систематически очертил эту область и таким образом подтвердил идею, которая приходила на ум и другим, что это характеристика нормального человеческого существа, а не какое-то патологическое состояние. Он показал, что мы управляем только одним сознанием, а все остальное — это бессознательное, в противоположность более раннему взгляду, согласно которому у нас есть несколько разных центров сознания, — как если бы у нас было несколько умов. Согласно воззрению Фрейда то, что проделывает сознание, в разное время бросает свет на разные области подсознания.

Люди всегда осознавали наличие бессознательного, поскольку они знали о сновидениях, о вторичных личностях, о трансе и психозе. Отвлекаясь от снов, вспомним шекспировский образ леди Макбет, переживающей свое преступление во время приступа лунатизма, или феномен одержимости, когда человек осознает происходящую внутри него борьбу доброго духа и злого. В тринадцатом веке Фома Аквинский сказал, что бывает одержимость души, которую человек осознает не сразу. В восемнадцатом Руссо признавал, что истинные мотивации его поступков часто бывали неясны ему самому. В начале девятнадцатого века немецкий философ Иоганн Гербарт сказал: «Навязчивые идеи смутны и неуловимы для сознания, и эти бессознательные идеи продолжают оказывать свое давление на него».

Затем пришел гипноз, отличное орудие для исследования разума. Один из наиболее важных аспектов истории гипноза состоит в том, что он дал возникнуть новой парадигме бессознательной активности. Вместо того чтобы приписывать все эти феномены вторжению богов и демонов или каким-нибудь органическим нарушениям, мыслители девятнадцатого века стали думать в терминах иного потока, текущего за порогом обычного сознания. Эта новая парадигма и привела Фрейда к великому предприятию. Другими словами, отправную точку человеку, который как никто другой за последнее время революционно изменил способ нашего мышления о нас самих, дал гипноз.

Признание двойственности сознания прямо привело к современной психологической теории бессознательного. Тогда уже было известно, что вторичная личность осознающая, существует наряду с нашим нормальным сознанием. Осталось всего лишь увидеть, что вторичная личность имеет собственную целевую и разумную логику и что она продолжается дальше, чем период гипноза. То второе «я», замечали исследователи, неразрывно связано с гипнотизмом: оно может возникнуть у загипнотизированного объекта, а после гипноза исчезнуть. Однако накапливались сведения, что второе «я», наоборот, сохраняется, даже если оно остается невидимым, а первое «я» не замечает его. Самые главные сведения давало изучение постгипнотического внушения. Если я внедряю внушение в ваше гипнотическое «я», которое вы потом носите при помощи вашего нормального «я», то это показывает, что то вторичное «я» сохраняется на тонком уровне и может влиять на ваши сознательные действия и поведение.

Теперь эта истина едва ли кого удивит, но когда она была в первый раз доказано научным путем и записана Пьером Жане (Pierre Janet, 1859–1947), этим застенчивым, близоруким академиком, она вызвала бурю в медицинском мире. В частности, проводя пациентов Сальпетриера через автоматическое письмо, Жане демонстрировал постоянное сохранение того, что он называл подсознанием. Затем он предположил, что под гипнозом происходит диссоциация, или отщепление сознания от подсознательной части души. Как сознательный разум постепенно вытесняется, проходя через последовательные фазы гипнотического введения, так бессознательный постепенно выходит на поверхность, пока в глубоком гипнозе не займет все полностью, так что в результате подсознание станет сознанием. По его мнению, тот же самый процесс происходит при истерических и нервных нарушениях (фактически он, как Шарко, верил в то, что гипнотическое состояние — это форма истерии). Таким образом, он предвосхитил Фрейда не только в развитии теории подсознания, но и теории вытеснения терапевтического действия абреакции (разрядки — плача, крика, рвоты). Поскольку с истинным значением наших психических проблем нам бывает часто больно сталкиваться лицом к лицу, оно задвигается назад, в подсознание, где оно закрепляется, формирует, как он это назвал, «подсознательную идею фикс» и становится причиной всевозможных проблем.

Другие психологи-экспериментаторы также разрабатывали похожие направления почти в то же самое время. Все они привлекали получаемые под гипнозом данные, чтобы поддержать свои теории. Для Макса Дессаура (1867–1947) «подсознательное» не было, как для Жане, лишь патологической сущностью, но некой чертой ментальной структуры всех нормальных людей. Затем последовала неутомимая работа первых членов SPR и ASPR, особенно Фредерика Майерса и Эдмунда Гурнея. Майерс дошел даже до предположения, что «штормы» или расстройства подсознательного «я» отвечают за нарушения в надсознательном или повседневном «я». Главный вклад гипноза в психологию в этом контексте прекрасно объясняет Вильям Джеймс в комментариях к исследованиям Эдмунда Гурнея:

Наиболее важным вкладом Гурнея в наши познания по гипнотизму явилась его серия экспериментов по автоматическому письму объектов, которые получали постгипнотическое внушение. Так, например, испытуемому говорилось во время транса, что он разожжет костер через шесть минут после пробуждения. Пробудившись, он не помнил о приказании, однако, когда его увлекли разговором, его рука легла на планшет и тотчас записала предложение: «П., ты разведешь костер через шесть минут». Эксперименты этого типа, которые были повторены в больших количествах, очевидно, доказывают, что под высшим сознанием существует и сохраняется гипнотическое сознание, захваченное внушением, и способное выразиться через непроизвольное движение руки. Гурней разделяет, следовательно, с Жане и Альфредом Бине веру в одновременное существование в одном и том же человеке двух разных слоев сознания, не ведающее друг о друге. Из этого, скажем так, «дополнительного сознания» можно, в известном смысле, извлекать информацию при помощи метода автоматического письма. Это открытие начинает новую эру в экспериментальной психологии, и невозможно переоценить его значение.

Другим важным предшественником (и коллегой) Фрейда, в контексте истории гипнотизма, был Йозеф Бреер (Josef Breuer). Он разработал тезис Жане о том, что истерия вызывается ранними травматическими переживаниями. В своей работе с одной пациенткой, известной как Анна О. (настоящее имя Берта фон Паппенгейм), он регрессировал ее назад, к источнику проблем, чтобы затем вылечить. Его предположение состояло в том, что ранние травмы, надолго вытесненные на наш бессознательный уровень, все еще могут оказывать свое воздействие даже сегодня. Случай с Анной О. описан в «Исследованиях по истерии» (1895); книга написана в соавторстве с Фрейдом.

 

Множественное личностное расстройство

Давайте ненадолго вернемся назад к фуге. Если эта странная штука случается один раз в жизни, то она называется «фугой». Но что если это повторяется? Что если Бурне станет Брауном не один раз, но все снова и снова с тем или иным периодом, в том же самом сочетании амнезии и определяемой состоянием памяти? С конца восемнадцатого века психологи начинали замечать, что феномен двойного сознания может происходить спонтанно, а сейчас мы уже знаем и патологическую форму: индивидуум может курсировать между несколькими личностями, каждая из которых имеет свою правдоподобную и согласованную жизнь, и ни одна из них не может считаться вторгнувшейся, но все они в равной степени принадлежат одному и тому же телу. Прибавьте к этому зависящую от состояния память и амнезию — и вы получите те условия, которые мы сейчас называем MPD.

Странно, но нет никаких сообщений о MPD до того, как Пюисегюр открыл двойное сознание. Это обстоятельство может заставить кое-кого усомниться в реальности названного синдрома. Однако Адам Крабтре, врач и один из лучших авторов книг по психологии, сделал важное замечание:

Я думаю, что открытие магнетического сна и появление синдрома множественного личностного расстройства прямо связаны между собой. Мне кажется, что в неорганическом умственном нарушении есть два элемента: само нарушение и феноменологическое выражение этого нарушения, язык симптомов заболевания. Симптом — это сообщение другим людям, которое рассказывает им о происходящем внутри. Другими словами, симптомы — это язык внутреннего нарушения. Насколько ясно будет выражено заболевание, зависит от адекватности используемого языка, а это, в свою очередь, зависит от тех категорий понимания, которые сейчас в ходу в человеческом обществе.

До появления парадигмы вторичного сознания единственной категорией, доступной для выражения переживания чужеродного сознания, была одержимость, или вторжение извне. С ростом признания вторичного сознания, присущего человеческому уму, стал возможен новый язык симптомов. Теперь человек с синдромом может выразить (а общество — понять) переживание по-новому: это вторичное сознание, действующее, хотя и странным образом, но в нормальном «я».

Это значит, что, открыв магнетический сон, Пюисегюр много сделал для той формы, в которой умственное нарушение могло теперь себя проявлять. Ибо он помог обнаружить язык, посредством которого переживание внутреннего отчуждения сознания могло быть выражено без понятия о вторжении извне — другими словами, не выражая это переживание как одержимость.

Короче, MPD было и раньше восемнадцатого столетия, но не опознавалось как таковое; на нее смотрели как на одержимость духами.

Случаи MPD оказываются как-то странно похожими друг на друга, так что я опишу один-два, давно известных. Самый первый произошел в 1789 году, когда у Эбергарда Гмелина в Штутгарте была пациентка по имени Каролина Бруне, которая менялась двумя личностями, одна из которых говорила по-французски и была более общительной, а другая — скромной немкой. Самый знаменитый из ранних случаев — это, несомненно, случай с Мэри Рейнольдс, тихой, застенчивой женщиной, у которой в возрасте тридцати шести лет случился припадок. Придя в себя, она обнаружила, что слепа и глуха, и оставалась таковой несколько недель, пока к ней не вернулись чувства. Позже она впала в кому и, когда она пробудилась через двадцать часов, то оказалась совсем другой личностью — живой, привлекательной, общительной. Но она была как маленький ребенок: даже не могла говорить, не говоря уже о том, чтобы помнить людей, вещи и язык. Ей приходилось учиться всему заново. Через пять недель она проснулась однажды утром опять в своей изначальной личности. Она была очень огорчена, узнав, что происходило в предшествующие недели, о чем она совсем не помнила. Через несколько недель Мэри Рейнольдс снова впала в продолжительный сон и, проснувшись, вернулась в Мэри-вторую, общительную, которую застала, где и оставила, в смысле изучения языка и прочем. Это переключение туда-сюда между двумя состояниями продолжалось до 1829 года, когда она окончательно изменилась до Мэри-второй и оставалась ею до смерти в 1854 году.

Одним из первопроходцев исследования MPD был Пьер Жане. Две его истерические пациентки — Люси и Леони — имели множественные личности. В обоих случаях путем гипноза Жане нашел, что первопричиной был шок в детстве. Это была именно та работа, которая позволила ему развить понятие «подсознательной идеи фикс» и показать, что такие идеи фикс продолжают оказывать влияние и на сознательную жизнь. Жане был первым, кому удалось лечение путем интеграции вытесненных воспоминаний в сознание пациента. Даже простое произнесение пациентом этих потерянных воспоминаний может привести к прямому лечению симптома. Анна О. доктора Бреера (которая, между прочим, была и «множественной», как образно называют страдающих от MPD) не могла пить воды, пока не вспомнила и не описала случай, когда была шокирована тем, что ее подруга дала ей попробовать из своего стакана; после этого она смогла снова пить.

Жане, как мы видели, классифицировал MPD как форму истерии, и это правда, что MPD часто сопровождается жуткими «симптомами конверсии», такими как кровотечение, головные боли, спазмы, паралич и локальная анестезия, которые характерны и для истерии. Луи Виве (родился в 1863) страдал от паралича и недостаточной чувствительности правой стороны, ему было трудно говорить; Фелида X., знаменитая пациентка Азама, страдала от сверхчувствительности кожи, гематом и слабой циркуляции крови.

В своей знаменитой толстой книге «Диссоциация личности» (1905) бостонский психиатр Мортон Принс (1854–1929) описывает работу с пациенткой, известной под псевдонимом «мисс Бошамп». Принс, Борис Сайдис (1867–1923) и Вильям Джеймс были главными психологами, поддерживающими жизнь гипноза в Штатах в начале двадцатого века. Кристин Бошамп (настоящее имя Клара Фаулер) была скромной девушкой, которую захватила вредная личность, которую она звала «Салли». В действительности у Кристин было четыре личности: первую Принс назвал «Б-первая» — ту, которая пришла к нему в офис с головной болью и бессонницей; «Б-вторая» — это просто «Б-первая» под гипнозом; «Б-третьей» была «Салли», а «Б-четвертой» — еще одна вспыльчивая личность. Хотя сначала Принс решил сделать доминантной «Б-четвертую», решительно исключив «Б-первую», в конце концов он объединил их, подавив «Салли». Этот процесс объединения или интеграции стал терапией выбора во всех случаях MPD, начиная со времени Жане и Принса.

Я должен подчеркнуть, перед тем как идти дальше, что случаи MPD очень редки. Зарегистрировано всего несколько сот случаев, хотя анекдотичных данных гораздо больше. Это только психологи вроде Эжен Блисс, которые чересчур уверовали в MPD, могут утверждать, что десять процентов населения— потенциальные множественные. Многие люди, в том числе и компетентные в этом вопросе психологи, сочли бы это за неимоверное преувеличение — притом что они в первую очередь верят в реальность MPD.

Три недавних случая MPD

Книга, ознакомившая широкую общественность с MPD в настоящее время, «Три лика Евы», опубликована в 1957 году. В ней рассказывается, как два американских психиатра лечат женщину, называемую «Ева Уайт». Ее реальное имя, Кристин Сайзмо, было открыто в автобиографическом приложении «Ева — это я» (1977), которое показывает также, насколько несовершенно было ее раннее лечение, в том смысле, что после завершения лечения у нее появилось еще девятнадцать личностей. Следующее автобиографическое приложение «Мой собственный ум» (1989) рассказывает о ее окончательном триумфе над MPD. Так или иначе, в «трех ликах Евы» она была робкой, застенчивой, заурядной девушкой, которая спонтанно проявляла другую личность, «Еву Блэк», кокетливую, грубую и озорную, — происходила точно такая же смена характера, как и у Каролины Бруне, Мэри Рейнольдс и Кристин Бошамп (и у целого ряда других жертв MPD). Принс использовал гипноз, чтобы вызвать к жизни у мисс Бошамп вторичные личности, однако Ева Блэк не проявлялась под гипнозом, хотя гипноз уже применялся в ходе терапии на Еве Уайт, а впоследствии использовался как наиболее простой способ призывать Еву Блэк. Позже появление Евы Блэк стало настолько нормальным явлением, что для ее вызова уже не надо было гипноза. На последней стадии лечения появилась третья личность, названная «Джейн», зрелая, спокойная и интеллигентная, которая показалась врачам подающей надежды, если бы только Джейн смогла стать доминирующей личностью. Так это и случилось, и новый, более интегрированный человек назван в книге Эвелин Уайт.

Каждая личность имела свой почерк, свою электроэнцефалограмму; различные психологические тесты выявляли у них разный профиль, но прежде всего это были настолько разные люди, с разной пластикой, жестами и прочим, что врачам достаточно легко было определить, какая личность находится с ними вместе в комнате в данный момент. Ева Уайт демонстрировала состояния фуги и определяемую состоянием память. Она не могла ничего припомнить из того, что делала Ева Блэк или Джейн, но Ева Блэк могла помнить, что делала Ева Уайт, а Джейн помнила все три состояния.

Скажу как профан, меня здесь что-то тревожит — и эту тревогу разделяет целый ряд профессиональных психологов. Главная тревога — что слишком все аккуратно. Ева Уайт первоначально обратилась за врачебной помощью вследствие семейных проблем и необъяснимой головной боли. Как только появляется Ева Блэк, сразу все проступки, начиная с детства, сваливаются Евой Уайт и ее мужем на Еву Блэк, оставляя Еву Уайт прямо-таки безупречной. Однако никто не бывает до такой степени одномерным, что-нибудь и когда-нибудь да он делает не так, совершает ошибки. Все выглядело, как если бы миссис Уайт просто проецировала различные стороны своего характера на разные индивидуальности. Свойства фуги очень странные: они в сущности по-настоящему характеризует MPD. Если бы не было амнезии и зависящей от этого состояния памяти, то мы, очевидно, имели бы дело просто с разными сторонами человеческого характера. Но, может, это и возможно для кого-то — быть настолько невротичной и истеричной или настолько склонной к фантазии, чтобы легко проявлять отдельные черты своего характера и вызвать такую амнезию. Было известно со времен Бреера, что истерические люди производят своего рода самогипноз, при котором они могут (среди прочего) включать амнезию по отношению к определенным событиям. И, что нисколько не удивительно амнезия связана с тем родом радикальной диссоциации, который характеризует MPD; в конце концов, мы знаем, что память зависит от состояния, связанного с возрастом.

Быть может, страдающие MPD — это не больше, чем истерики, решившие стереть какие-то эпизоды из своей жизни, которые затем обживаются другой личностью, внедренной в то же тело. Это тот род объяснения, который я предпочитаю для MPD. Я вспоминаю трудный разговор с отцом во время ранней юности, когда он нашел записную книжку с моими исповедями и начал пытать меня по поводу ее содержания. Я смог только сказать в свою защиту: «Это не я, папа, это был не я», — как если бы хотел убрать это прочь. Быть может, если бы я был более нервозным типом и продолжал бы так делать, то мое «я», которое провинилось, постепенно стало бы казаться другой личностью.

Другое беспокойство насчет MPD — слишком часто другие личности начинают появляться после начала психотерапии. Если бы были ясные свидетельства о таком-то числе надежно зарегистрированных случаев, что у таких-то людей проявила активность вторичная личность, это было бы другое дело. Но такие свидетельства подозрительно отсутствуют. Я не хочу сказать, что пациенты обманывают своих врачей или что они просто разыгрывают роль. С сухой иронией говорит о мисс Бошамп Мортона Принса английский психолог Алан Гоулд: «Гипотеза обмана… весьма нежелательна, если, конечно, обойти факт, что наука психологии значительно упростилась бы, окажись эта гипотеза истиной». Но я полагаю, что в терапевтической ситуации для истеричного или чересчур фантазирующего пациента возможно объективировать стороны, не являющиеся более сторонами его характера, а врачам поощрять такую объективизацию, игнорируя возможность спонтанного самогипноза.

Возможно, более известна, чем «Три лика Евы», и, конечно, лучше написана книга Флоры Реты Шрайбер «Сивилла», которая была также успешно экранизирована. Но здесь события явно выходят из-под контроля. Главная героиня книги, Сивилла Дорсет, как сказано, имела ни много ни мало шестнадцать личностей до того, как по аналогии с Евой появилась семнадцатая, объединившая и примирившая остальные. Книга содержит драматические описания состояний фуги между этими личностями и того бедствия и одиночества, которое переживает Сивилла, когда это происходит.

Так ли уж все вышло из-под контроля? Если моя жалоба на одномерность возымела силу, то шестнадцать личностей, сложенных в одну, — это уже более гармоничное человеческое существо. И вспомним, что и у Евы тоже после лечения появилось девятнадцать личностей. Сивилла просто больше выжала из себя, чем это поначалу сделала Ева, по версии скептиков. Психологи, которые верят в MPD, говорят об «истощении» вторичными «я» первичной личности — о лишении ее эмоций и мотиваций; однако это всего лишь другой способ описания того, что здравый смысл называет одномерностью любой личности. Говорить об «истощении» значит просто называть вещи другими именами, ничего не объясняя; так часто случается, когда ученые пытаются вывести на чистую воду что-то необъяснимое и диковинное. Рассмотрим тот раздел из «Сивиллы», где личность по имени «Мэри», практичная домохозяйка, объясняет, почему она пришла:

Видите ли, доктор Вильбур, есть один практический вопрос. Вероятно, вы знаете, что Сивилла и Тедди Ривс — мой друг из Витир Холл — только что сняли вместе квартиру на Монингсайд Драйв. Вы прекрасно знаете, что значит новая квартира. Вчера утром, в восемь сорок пять, я должна была прийти, чтобы принять рабочих, которые ставили новые окна. И я снова должна буду прийти в семь пятнадцать, потому что не хочу, чтобы Сивилла вешала новые занавески. Я чувствую, что это моя обязанность — следить за порядком в доме.

Безусловно, можно думать о «Мэри» просто как о проекции практического «я» Сивиллы. Те, кто верит в реальность MPD, говорят об «автономности» отдельных личностей; под этим они понимают, что «Мэри», к примеру, может точно так же хорошо функционировать в мире, как могла бы и Сивилла. Но, когда я выставляю великодушную сторону моей натуры, я функционирую в мире так же хорошо, как когда выставляю низменную сторону. Если мой скептицизм оправдан, люди типа Сивиллы просто страдают от серьезного случая диссоциации.

Диссоциацию можно определить как разделение сознания на два или несколько одновременных потоков умственной активности, особенно если один из этих потоков оказывает влияние на восприятия, мысли и действия вне сознания и волевого контроля. Объяснить понятие диссоциации очень просто, потому что многие читатели, должно быть, испытывали ее Когда вы немножко пьяны, в состоянии, которое мы называем «под мухой», то мы как будто даем разрешение прийти и поиграть другой стороне нашего характера. Это мягкая форма диссоциации. Когда вы находитесь в опьянении от марихуаны, то очевидно, что это состояние диссоциации, так как в результате действия наркотиков наступает определенная ясность восприятия себя самого. Когда вы чересчур пьяны, вы можете оказаться в состоянии квази-амнезии, при котором (быть может, к счастью) не помните на следующее утро, что делали вечером. В рассматриваемом же случае диссоциация заходит гораздо дальше, однако ведь никто не считает, что пьяный страдает MPD. И опять же, у многих детей бывает воображаемый приятель: это случай экстремальной диссоциации. Такой приятель может даже говорить различными голосами и быть услышанным, словно извне, ребенком. По моему мнению, люди типа Сивиллы решили в какой-то момент распасться так основательно, что стали испытывать вместе как амнезию, так и объективизацию сторон своего характера.

Хотя из книги «Три лика Евы» и не ясно, что изначально привело Еву к MPD, в последующем очерке «Ева — это я» Кристин показывает, как в раннем возрасте она была шокирована насильственной смертью, и этот шок вызвал ее первые диссоциации. В случае Сивиллы это были ужасные, жестокие и сексуально извращенные пытки, причиненные ей ее шизофренической матерью, и суровость строгого фундаментализма, в котором она воспитывалась. Недавние изучения MPD, особенно в Соединенных Штатах, были тесно связаны со страхом сексуального насилия в отношении детей, поскольку многие кажущиеся «множественные» сообщали о таких злоупотреблениях как об источнике своей амнезии и последующего отделения личностей. Как я понимаю, этот период страха сейчас более или менее подошел к концу. Это была своего рода массовая истерия, отягощенная конфабуляцией врачей и пациентов. Конечно, кровосмесительные и сексуальные изнасилования детей происходят и, возможно, более обычны, чем мы привыкли думать, но на пике того испуга казалось, что порядка пятидесяти процентов всех людей столкнулись с такими злоупотреблениями, а это уж слишком много.

Сивилла постепенно училась восстанавливать себе память других личностей и интегрировать более полное человеческое существо, новую Сивиллу. Сначала гипноз не использовался, однако прорыв случился при использовании лекарства, пентотала натрия, которое было прописано на много месяцев. Когда же Сивилла стала показывать признаки зависимости от лекарства, оно было отменено, а вместо него предписан гипноз. Поскольку некоторые личности застряли в своем детстве, в первую очередь занялись их прогрессией к возрасту Сивиллы, чтобы способствовать интеграции. Потом он использовался для визуализации интеграции и опускания ее в реальность. Но все это было не мгновенным; это заняло несколько лет (всего у Сивиллы было две тысячи триста пятьдесят четыре сессии с ее психоаналитиком в течении одиннадцати лет). Как только интеграция начала получаться, гипноз стал применяться только для анализа, — чтобы приводить к временной диссоциации отдельные «я», дабы врач смог с ними пообщаться. Под конец при помощи гипноза было проверено, что Сивилла может вспоминать все находящееся в памяти других «я». Больше не было никаких провалов; Сивилла стала интегрированной.

Хотя гипноз играет здесь и более второстепенную роль, но стоит упомянуть замечательный случай Билли Миллигена, молодого преступника, который какое-то время терроризировал женщину из университета штата Огайо в 1977 году как насильник и взломщик. Корнелия Вильбур, врач Сивиллы, снова была вызвана, потому что некоторые подозревали, что он страдает MPD. Оказалось, что у него ни много ни мало двадцать четыре личности, но что самое поразительное, он был признан не виновным в своих преступлениях по причине невменяемости. Вместо тюрьмы он был, в качестве наказания, отправлен в медицинский центр. Не потому, что MPD — это какая-то форма безумия (в этом смысле каждая из различных личностей может быть вменяемой и способной к функционированию в мире без каких бы то ни было галлюцинаций и прочего), но оно оказалось ближайшей психиатрической категорией в мире правосудия, к которой судьи могли его отнести. Среди различных личностей Билли находились: Артур, говоривший с английским акцентом, который был ученым и отлично знал арабский; Раген Вадашовинич, злобный югослав; и Адлана — женская индивидуальность, лесбиянка, совесть которой обременяли изнасилования. Должен сказать, что среди вторичных личностей часто попадаются дети, притом что сами больные — взрослые, а также представители противоположного пола. Врач работала в направлении объединения отдельных личностей Билли под началом новой ответственной личности как это более или менее получалось в других случаях MPD, — и достигла прогресса, но потом Билли обвинили в изнасиловании одной женщины в медицинском центре. Он регрессировал и в конце концов был отправлен в тюрьму.

Итак, существует ли такая штука, как MPD? У меня не хватает квалификации, чтобы дать законченный ответ на этот вопрос, но я вызвал определенные сомнения, которые мне, как некомпетентному лицу, кажутся не лишенными здравого смысла. Мне сдается, что я мыслю здесь примерно так же, как и Маргарет Атвуд в своем романе «Она же Грейс», в котором она ссылается на этот феномен. «Грейс» в заголовке — это Грейс Маркс, историческая фигура, известная в Канаде 1840-х годов, участвовавшая в двойном убийстве работодателя и хозяина дома, помогшая своему любовнику спрятать их тела в подвале дома, где работала служанкой. В одном месте романа, после того как Маркс уже отбыла шестнадцать лет в тюрьме, Атвуд помещает Маркс под гипноз, и она открывает вторичную личность, Мэри Уитней, которая была подругой Маркс. Когда Маркс одержима Мэри, то кажется, она могла бы совершить убийства. Но, читая эти страницы, мы не уверены, что все это не розыгрыш, предназначенный выручить Грейс из беды, поскольку гипнотизер, Жером дю Понт, в действительности переодетый давнишний друг Грейс; и мы знаем из начала книги, что тот сорт сценического гипнотизма, который он практиковал, сводился главным образом к шарлатанству.

У MPD превратная история. Когда-то при помощи гипноза MPD стала лучом света на пути к открытию проявлений бессознательного. Когда-то она была флагманом во флоте патологий, но теперь скатилась до отбросов современного скептицизма. Большинство сегодняшних психологов придерживаются той версии, что страдающие MPD просто притворяются, преувеличивая ту тенденцию, к которой склонны бываем мы все. Верующие в MPD часто указывают на исследования, устанавливающие, что у разных личностей наблюдаются разные электроэнцефалограммы (ЭЭГ). Но и это ни о чем не говорит, ибо мы все демонстрируем различные паттерны ЭЭГ, когда находимся в разных состояниях; и никто не отрицает, что каждая личность — это меняющееся состояние. Допустим, к примеру, один очень раздражительный человек запретил себе (по какой-то причине) выражать гнев. Этот гнев будет время от времени прорываться как «вторичная личность» — раздражительная личность внутри спокойного человека. Я нисколько не удивлюсь, если этот раздражительный человек покажет разные ЭЭГ. Тревожит также и то, что в то время как число больных MPD все время умножалось в Северной Америке, заболевание это фактически не известно нигде в остальном мире; и девяносто процентов страдающих — это женщины из среднего класса. Начинает казаться, что MPD — это просто, как выразился философ Ян Хакинг, «новый способ бытия несчастного человека».

 

Фрейд и гипноз

В один прекрасный день в середине 1870-х годов, будучи студентом Венского университета, Зигмунд Фрейд купил билет на гипнотическое представление датчанина Хансена. И был потрясен:

Когда я был еще студентом, я посетил публичный показ «магнетизера» Хансена и заметил, что один человек, над которым экспериментировали, стал мертвецки бледным как при припадке каталепсии и оставался таковым, пока действовали условия эксперимента. Это твердо убедило меня в истинности феномена гипноза. Научное подкрепление этого взгляда вскоре было дано Гейденхайном; однако это не долго удерживало профессоров психиатрии от заявления, что гипноз является не только обманным, но и опасным, и от презрительного к нему отношения. В Париже я видел гипноз, который свободно применялся как метод продуцирования у пациента симптомов с последующим их устранением. А теперь к нам пришли новости, что в Нанси возникла шкала, которая нашла широкое и успешное применение внушения, с гипнозом и без оного, в терапевтических целях. И вышло так, само собой разумеется, что в первые годы моей деятельности как медика главным моим рабочим инструментом, кроме случайных и несистематических психотерапевтических методов, было гипнотическое внушение.

Фрейд стал доктором в 1881 году, а в последующие годы его друг и коллега Йозеф Бреер ввел его в гипнотерапию. В июне 1885 года Фрейд работал как временный заместитель в частной клинике Генриха Оберштейнера близ Вены, где практиковали гипноз. В октябре он уехал в Париж изучать у Шарко неврологию. Он оставался в Париже до февраля 1886 года и часто наблюдал в это время сеансы гипноза в Сальпетриере. Он также посетил Бернгейма в Нанси, где он пришел к убеждению (на феноменах амнезии и постгипнотического внушения), что в людях происходят могущественные ментальные процессы, которые скрыты от нашего повседневного сознания. Это убеждение сохранилось у него до конца жизни и, конечно, время от времени он признавал значение гипнотизма, который заставил это его уяснить.

В 1880-х в глазах недоверчивого и подозрительного медицинского истеблишмента Фрейд был страстным защитником гипноза как средства диагностики психологических процессов не только у истериков, но и у всех людей. Вернувшись в Вену, он начал свою собственную практику, читал лекции по гипнотизму в различных ученых обществах, переводил книги Берн-гейма и Шарко и написал несколько статей по предмету гипноза. Он посетил Первый международный конгресс по экспериментальному и лечебному гипнотизму в Париже в 1889 году, внедрял гипноз в свою собственную практику в форме непосредственного внушения, часто сопровождая это надавливанием руками на голову пациента, и использовал его непрерывно с 1887 по 1892 год. «Небольшой, но значительный успех», которого он достиг, — фраза взята из письма к другу, Вильгельму Флису, — сообщил ему уверенность и устранил чувство беспомощности, которое преследовало первые его опыты в психотерапии. В поздние годы он признавался, что льстил себе, пытаясь выглядеть в глазах пациентов кем-то вроде чудотворца. Однако к середине 1890-х он более или менее оставляет гипноз, а при случае даже клеймит его как «бессмысленную и малостоящую процедуру».

Каковы были его причины отказа от гипноза? Очень важно ответить на этот вопрос, ибо если бы меня просили указать единственную причину, почему гипнотизм в то время вдруг стал второстепенным, я должен был бы указать на отказ Фрейда от практики гипноза. Каждый психоаналитик знает, что Фрейд использовал его раньше в своей карьере, и каждый психоаналитик знает, что он оставил его около 1896 года в пользу свободных ассоциаций — «лечения разговором», как это назвала пациентка Бреера Анна О. Почти все психоаналитики исходят из предположения, что, поступая таким образом, он был якобы не удовлетворен им. Впоследствии же, из нежелания поворачивать колесо истории вспять и из чувства благоговения перед Фрейдом, они не утруждали себя дальнейшими поисками и не включали гипноз в арсенал возможных терапевтических средств. Однако в действительности, как мы увидим, основания Фрейда для отказа от гипноза гораздо сложнее, чем представляется, и, конечно, не стоит считать, что он нашел его бесполезным. Даже напротив, в некотором отношении он нашел его слишком мощным.

Существуют личные и объективные основания отказа Фрейда от гипноза. Во-первых, совершив открытие значения снов и свободных ассоциаций, изначально относящихся к теме снов, он не должен был разменивать свой личный энтузиазм: он хотел опробовать возможности своего метода, а это значило, что другие техники были заброшены в пыльный угол его терапевтического арсенала. Во-вторых, он просто обнаружил, что вовсе не был хорошим гипнотизером. В-третьих, это причиняло ему неудобство в двух отношениях: поскольку его метод включал пассы над головой и верхней частью тела пациента, Фрейд часами находился под пристальным вниманием своих пациентов, а это ему не нравилось; он также не понимал, каким образом метод работает, ибо ни теории Шарко, ни Бернгейма его не убедили. В-четвертых, он увидел, что феномен трансфера усиливался под гипнозом, так что аффектация пациента могла увеличиться до нежелательных пределов. Именно в этом отношении гипноз был слишком сильным орудием для Фрейда: гипнолог должен был быть осторожным, чтобы предотвратить слишком интенсивные отношения, развивающиеся между врачом и его клиентами, когда они отправлялись с ним в исследовательское путешествие. Под гипнозом пациент становился чересчур осознающим чувства и мотивацию гипнолога. А с точки зрения Фрейда здесь есть ограничение: это, очевидно, повышает вероятность, что клиент будет делать и говорить такие вещи, чтобы угодить врачу, а не из своего внутреннего побуждения. Был случай, когда загипнотизированная пациентка, к его изумлению, обвила руками шею Фрейда. Вошедший в комнату слуга прервал процесс, и последовало болезненное обсуждение. Гипноз для Фрейда оказался слишком горячим, чтобы держать себя в руках.

Лично для себя он находил гипноз неудовлетворительным в перечисленных отношениях, однако иногда формулировал и более объективные клинические основания. Так, он обнаружил, что при помощи внушения не удается достигнуть длительных терапевтических результатов: «Я отказался от техники внушения, а вместе с ней и от гипноза, потому что отчаялся сделать внушение достаточно сильным и длительным и произвести перманентное исцеление. Я видел, как во всех серьезных случаях применяемые внушения разрушались, и тогда болезни или их заместители возвращались снова». Другие тоже жаловались на неустойчивую природу гипноза: не всегда удается ввести пациента в транс, невозможно также гарантировать, что выздоровление, вызванное постгипнотическим внушением, будет длительным. Самый знаменитый ученик Фрейда, Карл Густав Юнг (1875–1961), также не долго думая отказался от гипноза, хотя первой книгой, которая его заставила заинтересоваться психологией, была книга Жане по гипнотизму. Но в своей знаменитой автобиографии «Воспоминания, сновидения, размышления» он припоминает, что не просто считал его ненадежным, но даже перепугался, когда одного из его объектов оказалось трудно разбудить, а также нашел его слишком авторитарным (что оставалось неизменно справедливым для практики тех дней); ему интереснее было слушать своих пациентов, чем говорить, что они должны делать.

Гипноз мог скрывать от врача то, что Фрейд называл «сопротивлением» пациента, и это явилось второй объективной причиной его отказа от гипноза. Здесь потребуется несколько слов объяснения. Сопротивление — это когда в процессе анализа пациент определенно игнорирует некоторые воспоминания и идеи. Заметив, что это достаточно регулярно случается, Фрейд пришел к дальнейшим открытиям природы вытеснения. Он увидел, что функция вытеснения состоит в ослаблении эмоционально сильных идей, дабы защитить пациента от болезненного переживания эмоций. Однако, несмотря на открытый Жане при помощи гипноза факт, что пациенты склонны к подавлению некоторых воспоминаний, Фрейд уверовал, что гипноз маскирует сопротивление пациента.

В-третьих, по его мнению, существовал слишком большой контраст между горькой действительностью проблемы, с которой сталкивался пациент, и теми радужными внушениями, которые он как гипнотерапевт должен, мол, давать пациенту.

Прежде чем обсудить эти возражения, надо упомянуть про другое понятие — «замещение». Это извлечение психоаналитиком из пациента во время проведения анализа сильной эмоциональной позиции, которая может быть либо сексуальной, либо дружелюбной, либо враждебной по форме, и дальнейшее привязывание этих чувств к психоаналитику. Теория психоанализа в целом, согласно Фрейду, — это всего лишь попытка объяснить оба наблюдаемых факта сопротивления и замещения, которые появляются при всякой попытке выследить источник симптомов невроза в прошлом. Зрелые размышления Фрейда о гипнозе навели его на мысль определить его в терминах замещения как своего рода любовное отношение между пациентом и врачом. И это именно то, что на теоретическом уровне вызвало его неудовлетворенность гипнозом как терапевтическим методом. Гипноз нес в себе ту опасность, что эффект от него мог моментально исчезнуть, как только заканчивалась эмоциональная привязанность пациента к врачу. Тем не менее, несмотря на свой отказ от гипноза в терапевтической практике, Фрейд продолжал рекомендовать его на протяжении всей жизни как быстродействующую процедуру в некоторых случаях, особенно если требовалось пропагандировать успехи психоанализа непосвященной публике.

Ну, относительно приведенных возражений Фрейда следует сразу заметить, что он, по-видимому, принимал гипноз за единственный метод, которым должен был пользоваться психотерапевт. В этом отношении лишь немногие психотерапевты не согласились бы с ним — однако зачем делать такое предположение? Гипноз мог бы быть лишь одним из видов оружия в арсенале врача, и в таком случае основания для отказа от него испаряются как туман. Более того, конкретные исследования, проводимые со времен Фрейда, устранили все причины опасаться гипноза: внушение может производить окончательное выздоровление, а при зондировании ментальных способностей, включая сопротивление, гипноз показал себя как очень полезный инструмент. Стоит также вспомнить, что пациент может очень хорошо настраиваться на мысли гипнолога; если Фрейд не был уверен насчет гипноза, то это естественно передавалось пациенту, и таким образом Фрейду оставалось только ходить по замкнутому кругу со своей гипотезой о недостаточной эффективности гипноза. Единственное возможное заключение, которое можно сделать, рассматривая личные и объективные причины отказа Фрейда от гипноза, — это то, что он не был достаточно искусен в нем: его интерес лежал где-то в другом месте, и он никогда полностью не исследовал его потенциал.

Неудовлетворенность Фрейда гипнозом нельзя не соотнести с фактом, что он применял авторитарный подход девятнадцатого столетия: «Я держал свой палец перед ее лицом и кричал: „Спать!", и тогда она все оседала в остолбенении и замешательстве». В другом месте, в книге «Групповая психология и анализ эго» (1921), он говорит о «покорном подчинении» оператору объекта, идущего на уступки, но без сговора об уступчивости. Так как Фрейд искал эту унизительную уступчивость и не мог ее достигнуть при помощи гипноза, то его неудовлетворенность увеличивалась. Но именно тогда, когда гипнолог занимает такую позицию, отрицая творческое участие пациента в лечебном процессе, гипнотерапия менее всего эффективна. Простой пример: если сказать пациенту командным голосом, что температура его тела падает, он сможет испытать субъективное ощущение холода, но ничего объективного не произойдет; однако если позволить ему принять участие — быть может, пофантазировать о снеге, — температура его тела действительно упадет. Причины отказа Фрейда от гипноза ограничиваются лишь его собственной личностью и тем методом, который практиковался в то время. Они не представляют оснований для современных фрейдистов и постфрейдистов пренебрегать гипнозом и клеймить его как второстепенную психотерапевтическую технику. Некоторые фрейдисты сейчас комбинируют гипноз и психоанализ в виде «гипноанализа» и также находят, что возражения Фрейда больше не действуют. Одним из первых это сделал Льюис Волберг, и его книгу «Гипноанализ», написанную еще в 1945 году, стоит прочитать. Главное ее положение следующее: гипноанализ в существе своем — это тот же процесс, что и психоанализ, но при помощи гипноза врач и пациент могут выразить и увидеть бессознательные аспекты быстрее, чем при обыкновенном анализе.

 

Гипноз в упадке

Резкий спад интереса к гипнотизму в кругах экспериментальной психологии возник, в любом случае, после Первой мировой войны. Фрейд должен был поставить это в заслугу (или в вину) себе, поскольку его психоаналитические методы и теории меняли мир и, казалось, предвещали не только новый взлет психологии, но и свежий импульс для всего человечества. Многие не посвященные в психоанализ гипнологи, которые продолжили работу, в любом случае чувствовали себя неуютно рядом с превалирующим фрейдизмом, потому что в то время как Фрейд подчеркивал негативные моменты бессознательного, они склоняли своих пациентов к лечению великой позитивной силой бессознательного. Они утверждали, что пациент хочет выздоровления и имеет в себе внутренние ресурсы для лечения самого себя, а их работа заключается только в том, чтобы привести пациента в такое состояние, в котором он смог бы мобилизовать свои ресурсы.

Но также были и другие причины, вызвавшие упадок гипнотизма. На первом месте стоит огромное влияние тех, кто, как и Бернгейм в свои поздние годы, говорил, что в гипнозе самом по себе ничего нет и большинство феноменов и терапевтических благ гипноза могут быть достигнуты единственно и только благодаря внушению, и все это можно проводить с объектами, которые находятся в обычном бодрствующем состоянии, без процедуры гипнотического введения. Пусть даже это и так, но напрашивается ответ, что состояние гипнотического сомнамбулизма все-таки более эффективно, чем бодрствующее состояние, поскольку оно характеризуется повышенной внушаемостью; однако такой аргумент не смог достаточно убедить прагматических врачей: по их мнению, внушение можно применять на бодрствующем или по крайней мере на находящемся в гилноидальном состоянии пациенте, не утруждая себя проверками его восприимчивости к гипнозу и всякими процедурами введения.

Во-вторых, ходили слухи о предполагаемых опасностях гипнотизма. Внимание в 1900-е и 1910-е году было направлено не на использование гипноза в криминальных целях, а на то, что он ослабляет волю объекта, делает его слабым и зависимым от гипнотизера. Несмотря на очевидную ложность этого представления и на тот факт, что любая попытка его доказать моментально наталкивается на опровержение, идея эта завоевала все-таки популярность, как и литературная версия гипнотизма, когда гипнотизер восклицает: «Вы мои рабы. Вы будете исполнять каждый мой каприз».

И, наконец, то были годы, когда при том, что Фрейд правил как король в кабинетах американских психиатров, бихевиористы устроились на насестах университетов. Бихевиоризм сводил все к стимулу и реакции: стихотворение — это только набор слов, чтобы добиться поцелуя возлюбленной; ум же — это всего лишь серия запрограммированных реакций. Здесь уже не было места для гипноза, который, по-видимому, доказывал, что разум имеет свою собственную волю.