Грайсу было известно, что он склонен расстраиваться по пустякам, как сказала ему однажды молоденькая сослуживица на одной из его прежних работ. А вспомнил он об этом, когда исчезли шариковые ручки. Он как дурак расписался в получении месячного запаса ручек – три дюжины на отдел, – потому что Копланд куда-то отлучился. А к вечеру они бесследно исчезли. И теперь, если об этой пропаже узнают и начнут расследование, спросят в первую очередь с него.

Да, расстраивался он легко, но расстроить его могли только служебные дела. Если бы жена сказала ему поутру: «Все, с меня хватит, я ухожу», – а явившись на работу, он узнал бы, что начальник хочет сделать ему «втык», он тотчас же забыл бы про свои семейные неурядицы. Печально, как говорится, но факт.

Пока что он для себя еще не решил, можно ли считать его отношения с Пам служебными. А почему бы, собственно, нет? Ведь какой-нибудь шутник вполне мог бы сказать, что у них назревает служебная связь. И он теперь стремился к этой связи, как мотылек, летящий на огонь свечки. После бара они обнимались и целовались… а говоря точнее, просто целовались: она взяла его под руку и поцеловала в щеку, когда они прощались на остановке, решив, что ему незачем ждать ее автобуса.

Домой он приплелся около восьми и «под мухой»: после ухода Сидза они выпили еще по два бокала вина, и Пам охарактеризовала его личность: «Вы тугодум, но решившись на что-нибудь, наверняка уж не отступитесь от своего решения». Она была права, умница, совершенно права. Никуда она от связи с ним не денется – так он решил. Пусть про это узнает и ее муж, и его жена, и весь «Альбион», пусть их обсуждают в «Лакомщике», как несчастного Каргила из Отдела зарплаты и его убогую не миссис Каргил, пусть Пам даже забеременеет… но тут он пожалуй, здорово забежал вперед, ее месячные пока что не его забота. Ну а не забегая вперед, он может все же сказать, что связь у них рано или поздно начнется. Ему было и страшновато, и весело.

Но проклятущий Сидз вытеснил у него из головы милую Пам. Лежа без сна в постели, он до глубокой ночи размышлял о телефонном звонке Лукаса. Если все, что рассказали ему Пам и Сидз правда, если у них в «Альбионе» действительно творится что-то непонятное, то Сидза, по его мнению, чего бы оно ни стоило, надо, пожалуй, назвать архинепонятным господином. Допустим, их рассказ про альбионские группировки – не вымысел Сидза, ярко приукрашенный воображением Пам, которая, в общем-то, могла оказаться куда более доверчивой, чем думал поначалу Грайс. Допустим, что под названием «Британский Альбион» скрывается «Коварный Альбион», занимающийся темными махинациями на международном валютном рынке и не желающий, чтобы кто-нибудь иа простых смертных узнал о них. Куда это заведет Грайса, чем для него может кончиться невольное сотрудничество с Пам, которая, весьма вероятно, работает, сама того не ведая, на Сидза? Они вот говорили про взлом архивных шкафов. А ну как Сидз, назвавший Лукаса агентом-провокатором, сам агент-провокатор? А ну как все, что узнает именно Сидз, «обязательно станет известно»? Тут было над чем подумать!

Когда Грайса сморил наконец сон, ему приснилось, что он, Пам и Сидз взламывают в глухую полночь архивные шкафы Отдела питания, а вокруг заливаются пронзительными звонками отдельские телефоны. Выдвинув один из ящиков, они обнаружили походную койку, на которой он и Пам должны были заняться при Сидзе любовью, но когда они откинули одеяло, оказалось, что там лежит однорукий швейцар, и его глаза под толстыми линзами очков широко открыты…

А утром, придя на работу – он опоздал, и ему пришлось расписаться в книге для опоздавших, как будто человек не может поспать несколько лишних минут, когда работать все равно нельзя, – Грайс обнаружил, что на него хотят, взвалить ответственность за пропажу отдельской мебели.

Когда он вышел из лифта, ничего плохого ему и в голову не пришло. Фойе оказалось пустым, и он решил, что реорганизация наконец завершена, а мебель поставлена на место. Радуясь, что опоздал не один (они подымались вдвоем с Ардахом), он сказал: «Стало быть, пора впрягаться?», и Ардах философски ответил: «Не все лодырям праздник, иногда надо и поработать».

Но, оказавшись в отделе, он обнаружил знакомую по нескольким последним дням картину: его коллеги группками стояли в пустом помещении, словно участники торговой конференции в холле какой-нибудь гостиницы, а Копланд, чрезвычайно взбудораженный, распекал за что-то братьев Пенни.

На нем был плащ, и он размахивал перед братьями какой-то бумажкой, называя ее, как послышалось Грайсу, достаточной ведомостью. Братья говорили строго по очереди, но Грайс понял, что им, в общем-то, нечего сказать начальнику. Верней, они, как, впрочем, и Копланд, не говорили, а истошно орали – последний раз Грайс был свидетелем такого классического скандала на своей предыдущей службе, когда один молоденький умник сунул полбанана в машину для уничтожения конторских документов.

Его коллеги – да и рабочие из подвала, не продвинувшиеся, кстати, в деле реорганизации ни на шаг, – следили за разносом, который учинял Копланд братьям Пенни, как за увлекательнейшим спортивным состязанием. Грайс их не осуждал – ведь когда ругают твоего сослуживца, ты знаешь почти наверняка, что тебя сегодня ругать не станут. Он собирался незаметно подойти к той группе, где была Пам, и остановиться возле нее с видом собственника – пускай Сидз погадает, чем кончилась их вчерашняя задержка, – но вдруг услышал свою фамилию:

– Мистагас!

Не заметив ободрительной гримасы Ваарта – дескать, не дрейфь! – Грайс изменил направление и, глубоко вздохнув, занырнул в зловонное облако, которым братья Пенни окутали начальника. Когда Копланд принялся махать своей бумажкой у него перед глазами он разглядел, что это фотокопия какого-то документа, исписанного, неразборчивыми каракулями.

– Мистагас, паиму инжиер потовопоганой биопакости заорал ме без достаточной ведьмости?

– Мистер Грайс, – начал переводить Хью Пенни, – почему инженер по противопожарной безопасности…

– …забрал мебель без сдаточной ведомости? – закончил перевод Чарльз.

Оба братца очень обрадовались появлению Грайса. Ему было ясно, что они собираются свалить на него какую-то свою вину. Получив от них первоначальный импульс, он уже сам расшифровывал остальную невнятицу Копланда.

Сдаточная, или, точнее, приемо-сдаточная, ведомость была, по-видимому, стандартным бланком, который заполнялся, когда из какого-нибудь отдела уносили конторский инвентарь – например, забирали ремонтировать пишущую машинку. Совершенно очевидно, что, раз инженер по противопожарной безопасности – ИПБ – приказал унести всю отдельскую мебель (хотя непонятно, зачем это ему понадобилось), он должен был оставить какой-то документ. Но Грайс все еще не мог сообразить, при чем здесь он.

Однако братья Пенни тут же принялись ему это объяснять, и в их глазах тускло поблескивал огонек злорадства.

– У ИПБ изъяли бланки сдаточной ведомости…

– …а новых бланков не прислали.

– Он хотел позаимствовать их у почтарей или оперхозяйственников…

– …но было уже очень поздно, и все ушли домой…

– …хотя, в общем-то, это не имеет значения…

– …потому что бланки сдаточной ведомости…

– …изъяты, насколько нам известно, и у них, – заключил Хью, изо всех сил сдерживая самодовольную ухмылку. Оба братца старались придать себе вид невинных овечек.

Копланд, вспотев от злости, обмахивался, как веером, своей бумажонкой. А может, он просто старался развеять зловоние братьев.

– Вы хоть понимаете, что произошло? – Грайс бет труда перевел на человеческий язык очередной выкрик Копланда, но пока он решительно не понимал, что же все-таки произошло. Возможно, разгадка таилась в бумажке, которую тем временем всучил ему Копланд, Эта бумажка была настолько неудобочитаемой, что Грайс подивился, как на довольно ответственный пост ИПБ взяли, человека, не умеющего писать. Однако, сопоставив, слова братьев Пенни с возбужденным бормотанием Копланда, он все же исхитрился ее расшифровать.

На первый взгляд, все это выглядело очень странно, но Грайсу, с его богатейшим опытом предыдущих служб было не привыкать: он давно уже знал, что в каждой конторе обязательно есть свой диктатор.

ИПБ, уезжавший по разрешению начальства в Камберленд, чтобы определить свою недавно овдовевшую матушку в дом для престарелых, решил накануне отъезда сделать последний обход вверенного его заботам учреждения. Поднявшись к пяти часам сорока минутам по пожарной лестнице на восьмой этаж, он обнаружил, что не может войти в фойе, загроможденное чуть ли не до потолка отдельской мебелью. Он хотел напомнить начальнику Отдела канцпринадлежностей, что на время перепланировок, перестроек, ежегодных уборок и тому подобных мероприятий необходимо сдавать конторское оборудование под расписку начальнику Ремонтно-планировочного отдела, чтобы тот отправил его в подвал № 3, где, специально для этого отведено соответствующее помещение. По инструкции начальник отдела, если ему надо, вынести мебель, должен связаться с начальниками Ремонтно-планировочного и Оперхозяйственного отделов, чтобы все трое проконтролировали передачу мебели в подвал № 3. Но поскольку инструкция была нарушена, ИБП счел необходимым предложить ночным уборщикам перенести мебель на безопасное в пожарном отношении место, а те объявили, что это вовсе не их обязанность и что. без дополнительной оплаты они ничего делать не будут. Тогда ИПБ объяснил им, что они должны обратиться к администрации, и та обяжет начальника Отдела канцелярских принадлежностей оформить необходимые документы на оплату дополнительной работы.

ИПБ с прискорбием сообщал, что не может заполнить приемо-сдаточную ведомость, по которой Копланд без труда получил бы со временем свое оборудование, потому что устаревшие бланки ведомости у него изъяли, а новых не прислали. Кроме того, он с прискорбием сообщал, что рапорт о случившемся ему пришлось написать на обычном листе бумаги, так как с бланками рапортов произошла та же история: устаревшие он сдал, а новых не получил да и не мог получить, потому что имеющиеся у него бланки требований на новые требования устарели, а других в его распоряжение до сих пор не предоставили, о чем он обязательно поставит вопрос, вернувшись из своей поездки. Ну а пока он советует начальнику Отдела канцпринадлежностей обратиться после перепланировки в высшие инстанции «Альбиона», чтобы получить разрешение на передачу ему конторского оборудования, отправляемого в подвал без сопроводительных документов.

– Вот так передряга, – пробормотал Грайс, узнав наконец всю историю. Он брякнул про «передрягу» не подумав, но надеялся, что Копланд не сочтет его реплику слишком легкомысленной, А впрочем, если и сочтет, беды не будет, потому что бюрократический казус с отправкой мебели без необходимой документации в подвал случился из-за некомпетентности или просто лентяйства братьев Пенни, а он тут решительно ни при чем. Он так и собирался сказать Копланду, и пусть его повесят, если он возьмет на себя чужую вину.

Однако, пока он обдумывал, как отвести от себя обвинение, не упоминая впрямую о братьях Пенни, Копланд сухо сказал:

– Итак, мистер Грайс, на вас ложится серьезнейшая ответственность.

Ответственность – простите, за что? За то, что у ИПБ нет бланков? За то, что он самовольно отправил мебель в подвал? Или за то, что Копланду надо теперь обращаться к высшему начальству?

– Нет уж, извините… – Грайс не осмелился возражать начальнику и, немного повернув голову, с возмущением посмотрел на братьев Пенни. Но Копланд повёл себя будто глухой. Грайс не раз сталкивался с такой манерой. Веяние времени, подумал он. Вежливость у нас явно не в чести.

– Вам было доверено изъятие, – не слушая Грайса, продолжал Копланд. – И вы получили все необходимые документы. – Он не получал документов, они хранились в архивных шкафах, унесенных куда-то по приказу ИПБ, который уехал к овдовевшей матушке. – Вам следовало изъять устаревшие бланки сдаточной ведомости и снабдить Противопожарную службу новыми.

– Но мне сказали, – жалобно возразил Грайс, – что посылать новые бланки должен мистер Пенни… – Тут он осекся, потому что добавить «…и мистер Пенни» показалось ему идиотством. Он вяло махнул рукой в сторону второго брата, надеясь, что Копланд придет ему на помощь. Раз уж начальник завел себе привычку обрывать его, сейчас ему представилась для этого прекрасная возможность. Однако именно сейчас тот изменил своей привычке и промолчал, обдумывая, вероятно, как прикрыть свою ошибку.

– Я прекрасно знаю, кто обязан рассылать новые бланки, мистер Грайс. Но для этого их должны затребовать.

– Затребовать? Совершенно верно, мистер Копланд. Их надо затребовать на требовании нового образца, потому что устаревшие бланки требований изъяты. – Разговор свернул в нужное ему русло. Теперь-то он выведет братцев на чистую воду. – А стало быть, господа Пенни должны были послать во все отделы новые бланки требований.

С этими словами он патетически указал рукой на своих обидчиков. Но Копланд словно бы и не заметил его театрального жеста.

– Раз вы изъяли у инженера по противопожарной безопасности бланки требований, – всячески подчеркивая свое нечеловеческое терпение, сказал он, – значит, вы же должны были и снабдить его новыми. Это диктуется элементарным здравым смыслом.

Да, элементарный здравый смысл диктовал именно это, тут Грайс возразить не мог. Но проклятые братья Чернодыры, руководствуясь все тем же здравым смыслом, давно должны были понять, что процесс изъятия завёл их всех в тупик. А им ведь ничего не стоило выбраться из тупика: надо было просто посылать начальникам отделов новые бланки требований без письменных просьб с их стороны – тем более что для письменных-то просьб у начальников не было бланков!

Но Грайс вовсе не собирался говорить этого Копланду, – с какой стати он будет указывать на недостатки альбионской системы? За улучшение системы платят жалованье высшим администраторам, пусть они и заботятся об улучшениях.

– Предположим, вы доказали мне мою вину, хотя я-то с этим не согласен, – упрямо сказал он. – Так что мне теперь, по-вашему, надо сделать?

– Понятия не имею, – признался Копланд. И такому человеку доверили отдел! Неужели их не проверяют при найме на способность принимать решения?

Копланд изложил Грайсу, в каком он – или, по его словам, вовсе не он, а Грайс – оказался порочном кругу. Куда бы ни унесли отдельскую мебель – подвал № 3 мог не принять ее без документов, и тогда она вообще неизвестно где, – ее отдадут представителю отдела только по предъявлении приемо-сдаточной ведомости, подписанной ИПБ. А чтобы получить эту ведомость, он должен заполнить на нее требование, которого у него тоже нет. Ему, правда, можно было бы выдать бланк ведомости – в качестве исключения, или по блату, или для пользы дела, или просто ради собственного спокойствия без всяких требований, но и тут возникало серьезное препятствие, потому что Ваарт должен был затребовать этот бланк со Склада снабжения, а отдельские требования хранились в одном из архивных шкафов, унесенных по распоряжению ИПБ неизвестно куда.

– Закодованный Кук, – уныло заключил Копланд.

– Действительно, заколдованный круг, – согласился Грайс. – Но ведь если ИПБ уехал, никакие ведомости нам сейчас все равно не помогут.

– Нико не заяц, шпион у эха, – промычал Копланд.

Во время беседы он украдкой вынул из кармана очередную конфету, незаметно развернул ее за спиной, так что это видели только Грант-Пейнтон, Ардах, Бизли, юная Тельма, несколько рабочих да половина служащих Оперхозяйственного отдела, и, говоря: «Никто не знает, что он уехал», – молниеносно сунул ее в рот. А Грайс и братья Пенни решили, что он просто прикрыл рот ладонью для пущей конспирации.

Последняя фраза потрясла Грайса. Куда он поступил работать? Здесь, похоже, никто не утруждал себя законопослушанием. Сначала Пам и Сидз предложили ему стать взломщиком. А теперь начальник отдела подстрекает его к подлогу.

– Вы предлагаете мне, мистер Копланд, подделать подпись инженера по противопожарной безопасности? – официальным голосом спросил он и глянул на братьев Пенни, чтобы они, хочется им того или нет, стали свидетелями этого чудовищного подстрекательства.

– Я предлагаю вам, – отозвался Копланд, – представить мне документ на пропавшую мебель. – Грайс уже опять автоматически расшифровывал его речь. – А, кем он будет подписан, дело не мое. Мое дело – получить, столы, стулья и архивные шкафы, чтобы отдел мог приступить к работе, как только закончится реорганизация.

Стало быть, время еще есть, подумал Грайс, который был, в общем-то, стихийным оптимистом. Он боялся, что его заставят действовать – легально или нелегально – сразу же, без всякой подготовки. А реорганизация вряд ли закончится раньше, чем дня через два или даже три. За это время многое может случиться. Может приехать ИПБ, и ему наверняка захочется посмотреть, как справляется с трудностями Копланд. А возможно, Копланда вызовут к высшему начальству, чтобы узнать, почему ночные уборщики требуют какую-то дополнительную плату за переноску мебели. Так или иначе, Грайса теперь не застигнут врасплох. Он, конечно, откажется подделывать подпись ИПБ, но с удовольствием заглянет в подвал, чтобы разузнать на месте, куда делась отдельская мебель.

Но тут ему вспомнилось одно очень важное обстоятельство.

– Я мог бы попытаться расследовать все эти противопожарные штучки ИПБ, но, чтобы ходить в другие отделы, нужен, как мне говорили, пропуск.

Грайс ощутил запах тухлых яиц и, слегка повернув голову, увидел, что братья Пенни тяжко вздыхают и укоризненно закатывают глаза, как бы упрекая его в излишнем педантизме. Пусть себе вздыхают. Предложить-то они ничего не сумели. Это ему, Грайсу, пришлось разгадывать, куда клонит Копланд, а теперь предстояло разбираться со свалившимися на отдел трудностями. Он надеялся, что зрители-сослуживцы, и особенно Пам, по достоинству оценят его самоотверженность.

– Вот вам пропуск, – с необычной для него игривостью проговорил Копланд, – другого у меня нет. – С этими словами он сунул Грайсу сложенный восьмиугольником конфетный фантик. А потом, обращаясь ко веем своим подчиненным, объявил:

– Поскольку делать здесь нечего, я ухожу домой. А если меня кто-нибудь спросит, скажите, что я заболел гриппом.

Неожиданный уход Копланда взбудоражил канцпринадлежников. Освобождение по болезни, рассуждали они, это, конечно, уважительная причина, да что-то очень уж скоропостижно он заболел. Скорее всего, он просто решил улизнуть, пока их не начали долбать, как выразился Ваарт (хотя выразился-то он гораздо резче), а Грант-Пейнтон сказал, что не намерен расплачиваться за чужие грехи, не на того напали.

Короче, почти все канцпринадлежники пришли к выводу, что если уж начальник, смылся, то подчиненным сам бог велел. Ваарт, Ардах и братья Пенни гомонили, что глупо, мол, сидеть на работе, если работать все равно нельзя – а тем более, как добавил Ардах, если и сидеть нельзя. Все эти разговоры были косвенно обращены к Грант-Пейнтону, который в ответ растерянно бормотал, что поступайте, мол, как знаете. Заместитель Копланда, а значит, в его отсутствие начальник отдела, он вел себя нисколько не авторитетней испуганного щенка. Бизли, однако, раздраженно отверг предложение Ваарта удербенивать отсюда, сказав, что кто-то обязательно должен присмотреть за отделом, а юная Тельма решила остаться на своем посту отдельской феи-кормилицы. Пам, казалось, ждала от кого-нибудь решительного совета, и Грайс, пробираясь к ней между сослуживцами, собирался предложить ей ранний обед, а на десерт поход в кино. Сидз, похоже, пока еще не решил, что ему делать. Между тем курьер Нутряшки принес огромный ворох сегодняшней почты, и Грайсу было совершенно непонятно, как отделаться от своей работы, потому что он разглядел среди писем великое множество белых и розовых бланков. А впрочем, надо просто свалить ее на ближнего своего, внутренне усмехнувшись, подумал он. Этот метод, почерпнутый из детской игры «Передай другому», был замечательно действенным.

– Здорово у вас получилось, – польстила ему Пам, начиная разговор, который наверняка поддержали бы все их сослуживцы, если б не решили удрать, воспользовавшись уходом начальника: она имела в виду Грайсову самозащиту.

– Да уж не их молитвами, – отозвался он, кивком головы указав на братьев Пенни, семенящих к выходу

– Твидлдум и Твидлди, как называет их Рон, – сказала Пам. Но Грайса не интересовали клички, выбранные братцем Сидзом для братьев Пенни.

– Вы вот вчера говорили про три альбионские группировки, – сказал он, – а их на самом деле четыре. Братья Пенни учредили собственное братство, чтобы разваливать – не знаю, правда, зачем – работу в «Альбионе».

Вообще-то ему вовсе не хотелось обсуждать всю эту конспиративную дребедень, хватит с него, надоело, но он должен был признать, что Сидз обозвал их удачно: балбесы – они балбесы и есть. Упоминание о вчерашнем вечере позволило ему естественно перейти к делам сегодняшним.

– Наверно, даже если ползти по-черепашьи, сейчас было бы рановато идти в «Рюмочную», чтобы выпить по глоточку вина? – неуверенно спросил он.

– С утра в «Рюмочную»? – Пам кокетливо рассмеялась. – Да ведь этак мы к полудню оба уснем под столиком.

Грайс хотел было отпустить рискованную шуточку насчет совместного сна под столиком, но сдержался и предложил ей, по задуманному, ранний обед и поход в кино.

– Я бы с удовольствием, здесь болтаться явно незачем, но у меня, к сожалению, есть пара неотложных дел, – сказала Пам.

Грайс не разобрал, искренне она огорчается или просто притворяется огорченной. Ведь если б Копланд не улизнул, ей все равно пришлось бы отложить свои дела – так почему она не может отложить их ради него? Он, впрочем, сразу же и ободрился, потому что она добавила:

– А может, встретимся немного попозже?

– Можно и попозже.

– Вы все еще хотите взглянуть на альбионскую труппу?

Грайса охватило уныние. У него были совсем другие планы: бокальчик-другой вина в «Рюмочной» наедине с Пам – вот чего ему хотелось. Ради этого можно и подождать – он сходил бы один в кино, а потом завернул бы куда-нибудь заморить червячка, чтоб не пить на голодный желудок. Но сидеть весь вечер в пыльном зале любительского театра, где гуляют холодные сквозняки, а Сидз изображает из себя великого режиссера или администратора, – нет уж, увольте. Он, значит, и наедине с Пам не побудет, и домой к ужину опоздает? Нет, это его нисколько не прельщало.

– Так ведь у вас, вы говорили, артистов-то больше не принимают?

– В том-то и дело, что мы опять начали прием. Почему бы вам не попробовать свои силы? А кроме того, будет очень полезно, если, вы после вчерашнего вечера побываете на собрании альбионской труппы. – К ним подходила, топоча, юная Тельма, с подносом в руках, и Пам дала ему понять, что ее слова имеют какой-то тайный смысл, непонятный для феи-кормилицы. Видимо, Пам хотелось получить отпущение грехов у своей актерской братии на случай, если кто-нибудь видел, как они поглаживали друг другу руки в «Рюмочной»: пусть думают, что она репетировала с ним его будущую роль. Стало быть, надо соглашаться – это пойдет на пользу их неспешно расцветающей связи.

– Хорошо, Пам, я не прочь. – Отказываться в такой ситуации было глупо. Пам уже хотела сказать ему что-то одобрительное, но подошедшая Тельма с грубоватой прямотой юности спросила:

– Кофе пить будете?

– Минутку, Тельма, ты же видишь, мы заняты! – вскинулась Пам. Грайс уже и раньше замечал ее привычку ставить на свое место младших служащих. Одернув Тельму, она мягко сказала Грайсу:

– Значит, около шести в Клубе Сент-Джуд. Вы знаете, где находится Сент-Джуд-лейн?

– Найду.

– Вы встретите там нескольких знакомых и, я уверена, сразу же почувствуете себя как дома.

Строго посмотрев на Тельму, она отошла от Грайса. А Тельма, ничуть не смутившись, принялась выспрашивать:

– Скажите, пожалуйста, мистер Грайс, миссис Фос говорила, они опять начали набирать артистов?

– Говорила, Тельма.

– А меня они возьмут, как вы думаете, мистер Грайс? Я уже тыщу лет к ним прошусь. Мне очень хочется побыть артисткой!

Никуда тебя, милая, не возьмут, подумал Грайс. Ему стало жалко эту юную бегемотиху. А вслух он сказал:

– Тебе, по-моему, надо поговорить с самой миссис Фос.

Но, поискав глазами Паи, он увидел, что она и Сидз, оба в пальто, пробираются к выходу из отдела. Груда писем, которую недавно всучили Сидзу, была теперь у Бизли.

Ну подожди же, мысленно воскликнул Грайс. Когда мы встретимся, ты обязательно услышишь, что я думаю о твоих неотложных делах!

– А впрочем, они, конечно, с радостью тебя примут, – подавляя раздражение, сказал он Тельме. – Пойдем-ка сегодня к ним со мной.

– Чего-чего? Ой, мистер Грайс, большое вам спасибо!

Вечером Тельма положила ему в кофе лишнюю ложку сахара. Он надеялся, что это была одноразовая благодарность. При всей его любви к сладкому он предпочитал пить кофе, а не тепловатый сахарный сироп.