Копланд, якобы из-за гриппа, на работу в пятницу не явился. Зато все перегородки оказались, словно по волшебству, на своих местах. Когда Грайс пришел в отдел – а пришел он около одиннадцати, поскольку все канцпринадлежники решили накануне, что спешить на работу к девяти утра просто глупо, – рабочие, сделавшие свое дело, уже ушли, и по отделу бродили два техника со стальными рулетками в руках; они придирчиво измеряли, правильно ли установлены перегородки, надеясь найти хотя бы крохотную ошибку и снова начать реорганизацию; но придраться им было не к чему, и вскоре они тоже ушли.

«До чего же проворно могут рабочие трудиться, – говорили друг другу канцпринадлежники, – особенно в пятницу, когда впереди у них два свободных дня».

Осмотрев новый закуток для архивных шкафов и клетушку Копланда возле окна – Ваарт, конечно, прохрипел, что теперь, мол, начальнику будет еще уютней дрыхнуть после обеда, – служащие проверили прочность перегородок, наваливаясь на них задами: перегородки слегка пружинили, но не падали. Братья Пенни напомнили Грайсу двух деревенских увальней около забора, огораживающего скотный двор, – они напевали песенку «У Макдональда ферма что надо, хо-хо». Остальные служащие шутливо подхватили сельскую тему, и Сидз мечтательно сказал: «Эх, неплохо было бы сейчас пососать соломку… которая вставлена в бокальчик вина». Так закончился у них утренний перерыв на чай. А после перерыва Грант-Пейнтон снова вспомнил про мебель.

– Теперь нам не хватает только наших столов, – проговорил он. Однако на Грайса при этом не посмотрел, а ведь как заместитель отсутствующего начальника он мог просто предложить Грайсу начать поиски, и это предложение, даже сделанное очень вежливо, автоматически обрело бы силу приказа. Но Грант-Пейнтона явно не тянуло командовать. И он, конечно, был прав: ему не платили начальническую прибавку к жалованью – так с какой стати будет он брать на себя бремя руководства?. Ну а раз его реплика прямо Грайсу не предназначалась, тот счел за благо ее не заметить.

Про вчерашнее собрание альбионской труппы никто из любителей не упоминал, и только Бизли, предлагая Грайсу лотерейный билет, неопределенно шепнул: «За наше общее дело», – а когда Грайс полез в карман, подмигнул ему на манер Ваарта. Вполне возможно, что Детский клуб, как и дочерние компании «Альбиона», всего лишь фикция, подумал Грайс. Но спросить, какое именно «общее дело» он поддерживает своими десятипенсовнками, Грайс не успел: Бизли многозначительно прижал палец к губам.

Что ж, такие предосторожности были вполне оправданны. Ведь любителей со всех сторон окружали враги – ну а если и не враги, то по крайней мере прохвосты-бездельники, как говорила Пам, или верноподданные ослы, как сказал бы сам Грайс. Братья Пенни, которых не было на собрании, казались ему особенно опасными: только вымолви при них неосторожное словечко, и они мигом разнесут его по всему «Альбиону».

Бизли опоздал со своим бизнесом на сутки: обычно он распространял лотерейные билеты в четверг, а не в пятницу. Но вчерашний день, закрутившийся с утра кувырком, можно было вычеркнуть из расписания. Тем более что на сегодня никаких мероприятий все равно не намечалось: Хаким, загоравший в Альгарве, лишил канцпринадлежников традиционных кондитерских утех. А жаль – без мебели, с разложенными прямо на полу коробками сладостей у них, как правильно сказал Ардах, получился бы настоящий восточный базар.

Канцпринадлежники взволнованно обсуждали возникшие из-за отъезда Хакима трудности. Было единогласно решено, что он поступил по-предательски, не напомнив им вовремя о своем отпуске. Грант-Пейнтону жена поручила купить для дома коробку шоколадных конфет; Ардах собирался приобрести ко дню рождения племянника уцененный конфетный набор, оставшийся, как он знал, у Хакима с рождества. Ну а Копланд, по всеобщему убеждению, просто не смог бы протянуть рабочую неделю без очередной банки «Подарочного ассорти».

Выяснилось, однако, что братья Пенни, эти пентюхи, могут, как ни странно, предложить выход из создавшегося тупика. Они дружили с миссис Рашман и время от времени принимали участие в ее гастрономических экспедициях. («Ай да братцы!» – услышав об этом, подхихикнул Ваарт.) Они знали, что на рынке неподалеку от «Альбиона» есть кондитерский киоск удешевленных товаров. Если покупать у Хакима, экономия, конечно, получалась бы куда заметней, но лучше уж хоть немного, чем совсем ничего. Предложение братьев было принято, канцпринадлежники собрали деньги, составили список нужных покупок и отрядили Тельму на рынок. За Копланда заплатил из лотерейных денег Бизли, наказав Тельме взять у киоскера отдельный счет.

После этого в отделе наступило временное затишье. И тут опять возник разговор про мебель, и завел его на этот раз Ардах, сказав, что посидеть-то все же было бы неплохо и что раствориться в воздухе стулья не могли. Грайсу показалось – может быть, правда, именно показалось, – что коллеги смотрят на пего с немым укором. Но он стойко выдерживал их укоряющие взгляды, пока курьер Нутряшки не приволок утреннюю почту. Принять ее пришлось Грант-Пейнтону, и он сейчас же стал хитренько озираться, явно намереваясь повторить вчерашний фарс, когда по его приказу Грайс вскрыл, рассортировал и потом свалил письма в корзину для бумаг. И действительно, его взгляд задержался на Грайсе, который не успел убраться с глаз начальника к дальнему окну, как Ардах, Ваарт и братья Пенни. Однако, выдержав секундную паузу, Грант-Пейнтон язвительно сказал:

– Нет-нет, мистер Грайс, сегодня вам заниматься почтой недосуг, ведь мебель сама в отдел не придет… – И письма были поручены заботам Сидза.

Грайс, конечно, мог веско возразить Грант-Пейнтону, «Исходя из вчерашних сообщений, – сказал бы он, – и помня, что мы, по-видимому, работаем на правительство, которое преследует абсолютно неведомые нам цели, мы должны думать вовсе не о мебели». Но Грант-Пейнтон наверняка ответил бы ему, прикрыв добродушным юмором суровую суть официального приказа: «Мистер Грайс даже если „Альбион“ захватили пришельцы с Марса, пропавшую мебель необходимо отыскать!» Можно было, правда, спросить Грант-Пейнтона, как он представляет себе поиски мебели без межэтажного пропуска. Но Копланд уже однажды дал Грайсу гаерский ответ на этот вопрос, а с начальником ведь особо-то не поспоришь.

И вот, мученически вздохнув, Грайс пробормотал: «Будем надеяться, что она исчезла не бесследно», – и пошел к двери. Ваарт крикнул ему вслед что-то грубовато-насмешливое, и, закрывая дверь, он услышал раскаты хохота. Злорадно подумав, что если его изловят где-нибудь без пропуска, то объясняться с администрацией будет Грант-Пейнтон, Грайс вызвал лифт.

И как нарочно, когда лифт благополучно довез до подвала, он угодил прямо в руки – или, верней, в руку – того самого швейцара, который поймал его накануне. А может, это был вовсе и не тот же самый швейцар. Может, это был швейцар из тройки, охранявшей Сент-Джуд, или из другой тройки – если существовала другая тройка, – из той, что не пускала его к Лукасу. Или, может, этот вездесущий швейцар входил во все швейцарские тройки – черт их разберет!

Неопознаваемый швейцар стоял, читая спортивную газету, под большой металлической табличкой с надписью: АРХИВНЫЙ СЕКТОР. ТОЛЬКО ДЛЯ ОСОБО ОТВЕТСТВЕННЫХ СОТРУДНИКОВ. Газету швейцар держал в вытянутой руке, потому что был дальнозорким, а за его спиной Грайс разглядел столик, на котором лежали атрибуты швейцарской службы: журнал с фамилиями и личными подписями служащих, допускавшихся в Архивный сектор, пачка бланков, похожих на заверенные пропуска, штемпельная подушечка в жестяной коробке и несколько штампов. Столик был придвинут к металлической, со стеклянным верхом перегородке, протянувшейся вдоль беленой стены, так что между перегородкой и стеной оставался очень узкий коридор, по которому, если б швейцар его пропустил, Грайс мог дойти до противоположного конца подвала. А за перегородкой рядами стояли разнообразные архивные шкафы. Самые ближние из них показались Грайсу просто допотопными. Те, что размещались за ними, – деревянные, трехъящичные, но без выдвижных направляющих (ящики скользили по боковым деревянным планкам) – он вроде бы видел в старых проспектах «Комформа» под каталожным номером А2А/0629. А те, что стояли вдали – металлические, четырехъящичные с утопленными ручками и выдвижными направляющими, – изготовлялись на фабриках «Комформа» еще сравнительно недавно, и он ясно помнил их каталожный номер: Б4Б/04885. Слава богу, что ему не придется искать отдельскую мебель среди этих многолетних напластований комформской продукции – легче было бы найти, как говорится, иголку в стоге сена.

Да и швейцар, слава богу, не обратил на него внимании, а главное, не потребовал предъявить пропуск. Он лениво приспустил газету и, словно в бинокль, сфокусированный усилием воли, осмотрел его сквозь толстые линзы очков, но равнодушно промолчал.

– Я, знаете ли, что-то потерял ориентировку, – сказал ему Грайс. – Мне нужен Рабочий сектор Ремонтно-планировочного отдела.

Швейцар осматривал его около минуты – так директор школы смотрит на затаенно дерзкого ученика, – а потом неуловимым движением пальцев свернул газету трубкой, сделав ее как бы продолжением руки, и указал в глубь коридора. Грайс пошел, куда было указано, а через несколько секунд его догнала запоздалая реплика швейцара:

– Прямо по коридору и два раза направо. Там увидите табличку. – Грайс оглянулся, и ему показалось, что швейцар обдумывает, достаточно ли пришельцу устного указания, или надо было написать сказанное на бумаге.

– Большое вам спасибо!

Вскоре взгляду Грайса открылось помещение, точь-в-точь такое же, как Архивный сектор. Но здесь ряды шкафов сверкали свежим лаком, потому что их наверняка доставили сюда прямо со складов готовой продукции «Комформа». Это была последняя модель, и когда Грайс увольнялся, им еще даже не присвоили каталожного номера, а в рекламных проспектах новые шкафы описывались как «архивный сейф системы „Мгновенный поиск“ с автоматически задвигающимися ящиками». Стало быть, «Альбион» получает новейшее конторское оборудование. Тут, кроме шкафов, хранились новенькие столы – и обычные, четырехъящичные, с металлической передней панелью, и парадные, для конференц-залов, под стеклом и на одной тумбе-ноге, – а в отдалении теснились ряды стоек-вешалок, складных стульев и обитых кожей кресел для высшего начальства. Поистине, волшебная пещера Аладдина с последними достижениями дизайнерской мысли «Комформа»!

Табличка перед входом гласила: РАБОЧИЙ СЕКТОР И СКЛАД РПО. ТОЛЬКО ДЛЯ РАБОЧИХ И ОСОБО ОТВЕТСТВЕННЫХ СОТРУДНИКОВ. Но ни столика, где проверяют пропуска, ни швейцара тут, к радости Грайса, не было. Никем не остановленный, он дошел до небольшой, фута три на четыре, площадки, огороженной низким металлическим барьерчиком, и здесь обнаружил уже знакомых ему рабочих, которые сосредоточенно играли в карты, подтверждая недавние слова Бизли. Верней, Грайс мог только предполагать, что именно эти рабочие проводили у них реорганизацию – они, как и швейцары, были для него все на одно лицо. Зато он мог с полной уверенностью сказать, что их площадка была обставлена новейшей мебелью самого высшего качества.

Грайс прислонился к перегородке и стал ждать, когда на него обратят внимание. Играли рабочие в брэг, ставки, судя по лежащим на столе деньгам, были немалые, поэтому Грайса долго никто не замечал, и он, предоставленный самому себе, подумал, что если бы кто-нибудь из канцпринадлежников – Копланд, например – удосужился спросить рабочих, когда они сонно ползали по их отделу, где обретается отдельская мебель, то ему, Грайсу, не пришлось бы сейчас ее разыскивать.

Наконец банкомет посмотрел на него – хотя никто из других игроков не оторвал взгляда от карт, – и он как можно короче изложил, чего хочет. Неспешно, по привычке всех швейцаров и рабочих, вздохнув, банкомет сказал:

– Так мы старую-то мебель сюда не таскаем. На кой нам ее сюда таскать? А видеть – видели, в главной прихожей, что было, то, стало’ть, было. – По выговору и лексике банкомет напомнил Грайсу Ваарта.

– Да-да, я понимаю, ее унесли вниз ночные уборщики.

– Не, друг, это, стало’ть, наша работа – мебеля заменять. А их работа – убираться, мебеля они, стало’ть, не меняют.

– Конечно, конечно. Но тут, понимаете ли, были особые обстоятельства. Тут все решал инженер по противопожарной безопасности, можете сами у него спросить.

– Так ведь нам такую работу не поручали – с инженерами толковать. Ну а бумажка-то у вас есть? Эта, как ее, сдаточная ведомость?

– Нет, приемо-сдаточную ведомость я, к сожалению, не захватил.

Но Грайс не отчаивался, он заранее все обдумал. У него был разработан сатанинский по своей гениальной простоте план: опознав отдельскую мебель, он собирался найти тот шкаф, где у него хранились белые и розовые бланки, тайно вынуть их, спрятать, если потребуется, под джемпер, принести к себе на восьмой этаж, заполнить и разослать начальникам всех отделов с требованием сообщить ему, нет ли у них устаревших бланков приемно-сдаточной ведомости, а когда какой-нибудь начальник отдела признается, что они у него есть, затребовать их, оформить один устаревший бланк от имени недосягаемого ИПБ, дать подписать его Копланду или Грант-Пейнтону, а потом всучить рабочим из подвала, в надежде, что они не сообразят, действующий это бланк приемно-сдаточной ведомости или устаревший, и выдадут ему мебель. На осуществление этого плана потребуется, конечно, время, но ничего лучшего он придумать не сумел, а Копланд и вовек не сумеет.

Банкомету явно не терпелось вернуться к своему основному занятию – брэгу, – но он все же объяснил Грайсу, что даже если бы отдельскую мебель принесли сюда, в подвал № 3, чего на самом деле не было, то ее отдали бы ему только по приемо-сдаточной ведомости.

– Да вы, стало’ть, выпишите себе новые мебеля, и дело с концом, – заключил банкомет.

Грайс мог бы сказать банкомету, что без бланков требований, которые хранились в исчезнувших архивных шкафах, Отделу канцпринадлежностей не удалось бы получить даже сломанного крючка от списанной вешалки, но банкомет считал разговор оконченным. Игра в брэг возобновилась, и рабочих больше не интересовало, стоит ли еще здесь незваный гость, лежит ли он возле перегородки, сраженный наповал железной логикой банкомета, или просто испарился.

А Грайс как можно незаметней обошел площадку с рабочими и двинулся вперед. За площадкой мебельный ландшафт был совсем иной. Новая мебель сменилась рядами старых покосившихся столов, изъеденных ржавчиной архивных шкафов и колченогих стульев. Он оказался на гигантском кладбище конторской мебели.

Вскоре груды заплесневелых линолеумных листов, штабеля картонных коробок и фанерных ящиков надежно заслонили его от рабочих, которые, правда, на него и не смотрели. Он продрался сквозь чащобу вложенных одна в другую корзин для канцелярского мусора, решив на ходу, что их отправили на свалку из-за маленьких размеров – нынешние были гораздо больше, – миновал залежи металлических барьерчиков и снова увидел ряды архивных шкафов. Были среди них металлические, относительно современные и, главное, вполне исправные, так что списать их могла только очень расточительная фирма (да ведь «Альбион»-то экономным никак не назовешь, мимоходом подумал он). Были и деревянные, вроде тех, которые он видел в Архивном секторе…

Но тут Грайс внезапно понял, что он уже бродит именно по Архивному сектору: потеряв направление, он, видимо, повернул в сторону, а границей, или, лучше сказать, нейтральной зоной между смежными секторами, служило кладбище мебели.

Да, секретность в насквозь просекреченном «Альбионе» была, как и все остальное, чрезвычайно загадочной. На собрании альбионской труппы после переполоха, вызванного Тельмой – Грайс был уверен, что подглядывала с пожарной лестницы именно она, хотя поймать ее не удалось, – любители заговорили об альбионских запретных зонах, и в пример приводился Архивный сектор. Так хотелось бы ему знать, известно ли, скажем, Лукасу, что проникнуть сюда проще простого? А впрочем, надо уносить отсюда ноги.

Грайс уже собирался повернуть – он отошел от нейтральной зоны шагов на десять и теперь, проклиная магазины стандартной обуви, до отказа выгибал вверх пальцы ног, чтобы башмаки поменьше скрипели, – когда заметил торчащий из дряхлого деревянного шкафа мятый листок бумаги, похожий на счет-фактуру. Его внимание привлекли чернеющие сквозь пыль буквы …графия «Альбион».

Это и в самом деле был счет-заказ; ТИПОГРАФИЯ АЛЬБИОН, – прочитал Грайс, – УЧРЕЖДЕНА В 1891 Г., ГРЭЙН-ЯРД, ЛОНДОНСКИЙ МОСТ, ЮВ-1. Ниже на листке значилась дата четырехлетней давности, когда, по словам Грант-Пейнтона, здание типографии было снесено, а еще ниже – машинописный текст, понятный только человеку, сведущему в коммерции: Пр-м отп. тпгр Альбион п/дгвр ц. 12X12X12 б/стоп № 8093-1, 6X12X12 б/стоп № 7842-02… и так далее. Грайс без труда расшифровал эти древние машинописные иероглифы: «Просим отпустить типографии „Альбион“ по договорной цене двенадцать гроссов (он машинально вспомнил, что гросс равняется двенадцати дюжинам) бумажных стоп за номером 8093-1, шесть гроссов бумажных стоп за номером 7842-02…» и дальше в том же духе.

Грайс удивительно хорошо запоминал цифры. На его последней службе ему в шутку советовали выступить по телевидению с номером «Уникальная память на мебельные каталоги». Обрывок старого счета ни о чем не сказал бы большинству альбионцев, но Грайс мгновенно уловил в нем знакомые цифровые сочетания. Под номером 8093-1 значились розовые бланки изъятия (белые шли под номером 8093 без добавочной единицы), а 7842-02, несомненно, был номер давнего бланка для графика отпусков, потому что нынешний бланк числился под номером 7842-14. Грайс машинально подмечал и безошибочно запоминал подобные детали, и хотя его совсем недавно «поставили» на изъятие, он уже знал все номера в своем Комплексном Контрольном Листе.

Он, по-видимому, обнаружил один из самых последних заказов типографии «Альбион», уничтоженной вскоре после этого собственным детищем – коммерческим трестом. Можно, пожалуй, подарить находку Ваарту, подумал Грайс, ведь он успел поработать в старом здании «Альбиона», куда был переведен, по его словам, из типографии Бактона – кажется, он назвал свою типографию именно так – в первые годы альбионской экспансии. Пусть закажет для этой реликвии рамочку и повесит ее на видное место, скажем, в ванной – если, конечно, истэндские хибары, где он живет, оборудованы ваннами. Грайс уже хотел спрятать старый счет-заказ в бумажник, но, складывая его, заметил, что он написан на особом бланке-конверте, и прочитал, куда его направляли:

ОТДЕЛ СНАБЖЕНИЯ ГОС. УЧРЕЖДЕНИИ, ЦЕНТРАЛЬНЫЙ СКЛАД, СЛАУ.

И тут Грайсу вспомнилось, что на вчерашнем заседании альбионской труппы некий Фома неверующий спросил, «располагает ли Комитет документальными доказательствами, что „Альбион“ государственная фирма», а Грант-Пейнтон в ответ сказал, что все выводы Комитета основываются на отсутствии каких бы то ни было документов. Да-да, он сказал именно так – но теперь он так не сказал бы. Грайсу вспомнилось сенсационное выступление Сидза. Ну, его-то слова прозвучат куда сенсационней! Он представил себе, как он скромно встает, неторопливо шагает по центральному проходу, поворачивается у сцены к зрительному залу и достает из бумажника драгоценный древний листок. «Итак, леди и джентльмены, документальное доказательство найдено…» Да, это будет великая минута!

Пряча счет-заказ в бумажник между двумя фунтовыми банкнотами, Грайс услышал тяжелый топот. Именно топот: одна нога подымалась и с грохотом топала, потом подымалась и топала другая… Так ходила только Тельма.

– Мистер Грайс! – Ее театральный шепот на миг оглушил его. – Мистер Грайс, он там!

– О господи, Тельма, откуда ты взялась? Тебя же послали за конфетами! И кто такой «он», про кого ты говоришь?

Грайс было тоже попытался шептать, но вопросов у него оказалось чересчур много, и он заговорил в полный голос. Да и зачем, собственно, ему таиться? Пусть таится Тельма, а его-то послал сюда начальник.

– Чего-чего? Да мой шкапик с чашками, он вон там!

Топочущая Тельма опять подвела Грайса к мебельному кладбищу. И вот среди каких-то поломанных досок, старых полок для огнетушителей и настольных ламп с гибкими пружинными стойками он увидел лежащий на боку металлический архивный шкаф с привязанной к ручке верхнего ящика красной шерстяной тряпочкой.

– Так-так, Тельма, вещественное доказательство номер один. А где остальное оборудование?

– Чего-чего? Да я не знаю, мистер Грайс, тут только мой шкапик.

– Почему ты так думаешь?

– А потому что они его снесли, мистер Грайс, – туманно пояснила Тельма.

– Да кто «они»-то? И что значит «снесли»?

– Швейцары, мистер Грайс. Они сказали, что его, дескать, хотели отправить со всем остальным барахлом, но он куда-то там не поместился, а оставлять его в главной прихожей на глазах у всех было нельзя, и они его снесли сюда, вниз.

– Швейцары?

– Они, мистер Грайс.

Значит, это случилось вчера утром, когда на работе еще не было никого, кроме Тельмы, которая одна и видела нелепо торчащий среди пальм архивный шкаф. Но Грайс просто не мог представить себе трех одноруких швейцаров, несущих тяжеленный металлический шкаф. Наверно, они попросили у рабочих тележку.

Но дело-то было не в этом. Шкаф хотели отправить вместе с остальным барахлом – то есть, вероятно, мебелью… Куда?

– А ведь получается, Тельма, что тебе доступна информация, недоступная другим, верно?

– Чего-чего, мистер Грайс?

– Да я говорю, откуда ты, мол, все это знаешь?

– А-а, понятно, мистер Грайс. Так я просто слышала, как один швейцар толковал с моим дядей.

– С дядей?

– Ну да, он же у меня тоже швейцар.

Грайс всмотрелся в ее лунообразное лицо. Ему до сих пор не удалось понять, слабоумие ли скрывается за этой бесстрастной маской, умелое ли притворство умницы или, что всего вероятнее, природное лукавство девушки из народа, которая всегда, как говорится, себе на уме.

– Но твоего дяди не было, надо полагать, среди швейцаров, отказавшихся пропустить тебя в Сент-Джуд?

– Чего-чего? А-а, не было, мистер Грайс. Он дежурит у Архивного сектора.

– Так вот, значит, почему ты тут шлендраешь, хотя тебя послали на рынок?

– Да я сию минуточку туда пойду, мистер Грайс!

– Верю, Тельма, верю. А сюда ты часто забираешься?

– Бывает иногда, мистер Грайс. Если у дяди хорошее настроение и он меня пропускает.

– А под каким предлогом?

– Чего-чего, мистер Грайс?

– Считается, что в Архивный сектор имеют доступ только особо ответственные сотрудники. Так что ты скажешь, если тебя здесь накроют?

– Скажу просто, что мне, мол, нечего было делать наверху, ну он меня и пустил посмотреть. – Хихикнув, Тельма пожала своими пышными плечами, – По-ихнему, раз я только что из школы, мне, значит, можно. Они говорят, дескать, я еще маленькая.

– Так тебя и в другие отделы пускают?

– Случается, мистер Грайс.

– Так-так, – с насмешливой суровостью проговорил Грайс (он не хотел показаться ей слишком суровым); но девчонка, на его взгляд, вела себя чересчур вольно и запросто могла попасть в беду: она не сумела бы защититься, например, если б ему пришло сейчас в голову совершить над ней насилие. – Так-так, и когда тебя не пустили в Сент-Джуд, ты, стало быть, решила заглянуть туда с пожарной лестницы? Тебя ведь только чудом не поймали!

Тельма начала переминаться с ноги на ногу, и по мебельному кладбищу разнесся довольно громкий топот.

– Очень уж мне хотелось посмотреть, мистер Грайс, чего у них там делается!

– И что же там, по-твоему, делалось?

– Не знаю, мистер Грайс.

Тельма нервно хихикнула, а потом попыталась придать себе подчеркнуто рассудительный вид. Как бы желая убедиться, что их никто не подслушивает, она обвела настороженным взглядом мебельные руины и таинственно сказала:

– Папа говорит – бактериологическое оружие.

– Твой папа… ошибается, – пробормотал Грайс (он чуть было не ляпнул «дурак»). – А мой тебе совет – иди-ка ты сейчас на рынок и не суй свой нос в дела, до которых тебе нет дела.

– Чего-чего? А-а, понятно, мистер Грайс.

Стараясь не замечать ледяного взгляда Тельминого дядюшки, Грайс, пока не пришел вызванный лифт, пристально смотрел на свои часы, словно они были приемным аппаратом телекса. Обед уже давно начался, и он решил отправиться пряма в «Лакомщик», надеясь, что Пам заняла для него местечко.

После вчерашнего она должна была, по идее, заботиться только о нем. Хотя они и не пообжимались на темной аллейке за зданием Клуба – потому что Грайс не сумел придумать, как завлечь туда Пам, – но зато заскочили в «Рюмочную», и что знаменательно – без Сидза, и опять поглаживали друг другу руки, а главное, условились, что надо непременно встретиться еще раз, когда у них будет побольше времени. Домой Грайс явился в десять, придумав по дороге, что его задержали на работе из-за инвентаризации. Ужин, слава богу, стоял в духовке, а жены дома не было: если верить записке на кухонном столе, она ушла с подругой в кино – стандартная тема комиксов обернулась реальностью. Что ж, инвентаризация пригодится ему на будущее – обед в ресторане на одной из улочек Сохо наверняка порадует Пам.

Но в «Лакомщике» Пам не было. И ни одного канцпринадлежника не было. Положив себе на тарелку несколько ломтиков ростбифа и солидную порцию рубленой капусты – с тех пор, как он получил ДДТ, его неизменно привлекала «Салатница» превосходным качеством блюд, – он огляделся, но не увидел ни единого знакомого лица. Впрочем, нет, Джека Леммона из Отдела питания Грайс, конечно, узнал.

Джек Леммон сидел за столиком один, приставив к сахарнице какой-то роман в бумажной обложке. А ел он так, будто ему необходимо проглотить определенную порцию пирога с ветчиной за определенное количество секунд и от этого зависит его жизнь. Возможно, конечно, так оно и было: ведь работа у них в отделе каторжная. Он лишь на секунду, и не переставая жевать, оторвал взгляд от книги, когда Грайс спросил его, можно ли, дескать, к нему присоседиться.

«Заговаривайте об альбионской труппе естественно и не в лоб, – наставляла Грайса Пам. – Люди практически не знают, чем мы занимаемся, и если кто-нибудь покажется вам заинтересованным, просто намекните ему. что у нас опять начался прием, а там будет видно». Однако самое важное Пам сказала Грайсу под конец: Рон Сидз очень хочет глянуть на архивы Отдела питания, вот почему его так обрадовала возможность тайно вскрыть архивный шкаф. Но я-то считаю, что надо расспросить живого человека, а не копаться в архивах. Грайс пылко с этим согласился.

Чтобы начать разговор, он вежливо спросил Джека Леммона, можно ли ему взять солонку,

– А мы ведь встречались, помните? Я оторвал вас от работы, когда хотел передать кое-какие документы П-Одиннадцатому. А оказалось, что мне нужен П-Тринадцатый.

– Умгум, – пробормотал Джек Леммон и перевернул страницу. Но, решив, что это «умгум» прозвучало грубовато даже по его собственным меркам, неохотно добавил:

– Ну и как – передали?

– Да в том-то все и дело, что не передал! Меня, признаться, быстренько наладил с тринадцатого этажа один довольно резкий тип – ваш начальник, наверно. Человек в колпаке шеф-повара.

– А-а, льюк, – сказал Джек Леммон, вспомнив, по-видимому, как он объяснял Грайсу, где найти начальника Отдела питания; он опять произнес слово «люк» с каким-то странным акцентом.

– Да-да, вы мне дали прекрасный ориентир – люк. Он высунулся из этого люка, будто кукушка в старинных часах.

– Льюк его фамилия! Клиффорд Льюк! – Хотя Джек Леммон поправил Грайса с едкой насмешкой, лед отчужденности был сломан. Он закрыл книжку – «Молодые львы» Ирвина Шоу, – и Грайс получил возможность спросить, нравится ли ему этот автор. Заговорив о писателях, он естественно перешел бы к драматургам, а там уж и до альбионской труппы рукой, как говорится, подать.

– Если вы думаете зазвать меня к этим олухам из альбионской труппы, – прервал его мысли Джек Леммон, – то не пытайтесь.

Ошарашенный Грайс честно признал, что Джек Леммон прочитал его мысли, и выразил ему свое восхищение.

– Да это было не трудно, – явно смягченный восхищением Грайса и тоже честно откликнулся Леммон. – Вы сегодня уже третий.

– В самом деле? – с острым любопытством спросил Грайс. – И кто же, если не секрет, мои предшественники?

– Один из них дама, не знаю, как ее зовут, из вашего отдела.

– Памела Фос? – Очень мило, ничего не скажешь. Сначала дает задание, а потом норовит выполнить его сама.

– Кажется, она. Ей, как и вам, почему-то понравился мой столик, а ушла она минут пять назад.

Да, очень мило.

– Ну, а другой?

– Другой прихватил меня сегодня утром в лифте, но, как его зовут, я тоже не знаю.

– А он не напомнил вам, по случайности, Джереми Торпа? Хотя бы немножко?

– Да нет, он, пожалуй, немного похож на вас. И говорит, как вы. Его даже можно принять за вашего брата.

Сидз! Решил, значит, перебежать ему дорогу и опять законтачить с Пам (которой он еще скажет пару теплых слов!). Ну подождите, друзья, посмотрим, кто кого!

Было бы здорово добиться успеха там, где у этих голубчиков ничего не вышло.

– Вы вот назвали наших любителей олухами и, возможно, не очень погрешили против истины. А вас не удивило, что три человека за один день предложили вам вступить в альбионскую труппу?

– Да чему тут удивляться-то? – Джек Леммон отставил пустую тарелку из-под пирога и принялся за грушевый пудинг, очень аппетитный на вид (надо обязательно его попробовать, решил Грайс). – Вам же нужно выведать, что делается у нас в отделе!

А Пам-то распиналась – «люди практически не знают, чем мы занимаемся»! Величайшая глупость года, иначе не скажешь. Похоже, всему «Альбиону» давно известно, чего им надо, они могли бы распечатать свою программу во многих экземплярах и повесить на всех Досках объявлений.

– В общем да, кое-кому было бы любопытно узнать, что у вас происходит, – с ненужной теперь осторожностью отозвался Грайс.

– А что произошло с любопытным, знаете? – Нос прищемили, автоматически вспомнилось Грайсу. – Если вам хочется, чтобы вас вышвырнули из «Альбиона», продолжайте в том же духе, это ваше дело, а мне с вами не по пути. Вы же все до одного, как пить дать, отсюда вылетите!

Грайс думал точно так же. И спорить не стал. А Джек Леммон, доев с неимоверной быстротой пудинг, взял свой роман, молниеносно вытер бумажной салфеткой рот и сказал:

– Что бы у нас ни делалось, я могу говорить только о себе. Так вот, я-то работаю. Мне, видите ли, восемь месяцев пришлось просидеть без работы, поэтому здесь я работаю, вкалываю по восемь часов в сутки, ни на кого свои обязанности не сваливаю, раз в месяц получаю жалованье и не задаю дурацких вопросов, понятно?

Все это было Грайсу настолько близко, что он не нашёлся с ответом. А сейчас, на его взгляд, Джеку Леммону следовало встать и отправиться в свой каторжный отдел. Но он почему-то продолжал сидеть и хмуро смотрел на Грайса. Возможно, у него еще оставалось несколько минут до конца обеденного перерыва.

В итоге Грайс поднялся первый. А встав, тотчас же догадался по вибрации пола, что к нему приближается их юная фея-кормилица. И через несколько секунд увидел лунообразное лицо.

– Извините, мистер Грайс, мне надо сказать вам одно очень важное словечко, – прошептала Тельма.

Но по дороге к эскалатору она только бессмысленно улыбалась в ответ на все его вопросы, и он безуспешно пытался понять, что творится у нее в голове, пока они не оказались на втором этаже.

– Туда, мистер Грайс.

Отсюда можно было спуститься по лестнице на первый или подняться на третий этаж. Однако Тельма свернула к двери, ведущей в фойе. Спросила бы, дуреха меня, я бы ей сразу сказал, что лифты здесь не останавливаются, подумал Грайс.

И всё же покорно пошел за ней. Он ведь еще не бывал на втором этаже: его обследование, про которое столько говорилось, швейцар оборвал на третьем. Он сразу же заметил, что здешнее фойе отличается от всех других, но сначала не понял, чем. Обычная стеклянная дверь в рабочий зал с тремя отделами – Балансовым, Контрольно-ревизионным и Расчетно-фактурным, где, судя по свободным позам служащих, еще не кончился обед, а напротив – двери лифтов.

Перед каждым лифтом стоял низкий деревянный барьер вроде тех, через которые прыгают на манежах еще не очень хорошо обученные скаковые лошади, – напоминание об отмененной здесь остановке лифтов из-за давнего топливного кризиса. Но не барьерами отличалось это фойе от всех остальных. Не барьерами, а количеством лифтов: здесь их было четыре!

И вместе с тем этого никак не могло быть! Известно же, что в «Альбионе» только три лифта, всем служащим известно… однако вот они, плотно сомкнутые двери четвертого! А куда, спрашивается, ему подыматься или опускаться, если на других этажах его нет?!

Как и у трех обычных, у четвертого лифта рядом с дверцами виднелась кнопка вызова, и Тельма, не задумываясь, ткнула в нее пальцем. Грайс открыл было рот, чтоб сказать шалой девчонке: «Что за глупости, Тельма, ни один лифт на втором этаже не останавливается, а это, по всей вероятности, даже и не лифт…», – но дверцы скользнули в стороны, и Грайс понял, что ошибся.

Тельма небрежно отодвинула деревянный барьер и шагнула вперед. А Грайсу предстояло на ходу решить, идти за ней или нет, и он мгновенно вспомнил о судьбе любопытных.

– Все в порядке, мистер Грайс, не сомневайтесь, он поднимается только на один этаж, – успокоительно сказала ему Тельма. И Грайс, чтоб не ударить перед девчонкой в грязь лицом, присоединился к ней.

Тельма была права, этот лифт подымался только на один этаж, и подымался чертовски медленно – так ползают обыкновенно грузовые подъемники. Грайс огляделся и заметил еще одну странность: две пары дверей под прямым углом друг к другу, как в старых универсальных магазинах, где на одном этаже из лифта надо выходить в ту же сторону, откуда вошел, а на другом – вправо или, скажем, влево.

Когда лифт наконец остановился, открылась вторая пара дверей, и Грайс разглядел узкий коридор. На бетонных стенах коридора виднелись красные надписи вроде «Без шлема не работать» и «Открытого огня не зажигать», а в отдалении Грайс даже заметил обрамленную стальными планками выписку из Рабочего законодательства и догадался, что попал в техническую зону альбионского здания. Они, стало быть, приехали на третий этаж, и коридор, по всей вероятности, вел к нижнему ярусу пристройки, опоясывающей вкруговую третий и четвертый этажи «Альбиона» (а в ее верхнем ярусе был размещен «Лакомщик»), Грайсу вспомнился рассказ Сидза о поворотном механизме, предназначенном для ловли солнца, но сломавшемся при первой же пробе. Основная часть механизма была, конечно, смонтирована под полом ресторана, и Тельма, как он понял, вела именно туда.

Так и оказалось. Коридор уперся в тяжелую стальную дверь, и, открыв ее, Тельма шумно утопала вперед. Охламоны родители не выучили ее ходить, как подобает девушке, а ему теперь, если кого-нибудь привлечет сюда этот топот, придется объяснять, зачем они здесь бродят.

– Тельма, я надеюсь, ты притащила меня… – Бесполезно, она его не слушала.

Закрыв за собой дверь и оглядевшись, Грайс увидел не совсем то, что предполагал. Да он, собственно, и не сумел бы объяснить, чего ждал, – его воображению рисовалось что-то вроде часового механизма Большого Бена или машинного отделения океанского лайнера, схемы которых он, бывало, рассматривал на страницах детских научно-популярных журналов, когда учился в школе. Ему представлялось некое овальное сооружение – сердце поворотного механизма – со множеством кривошипов, тяжелых цепей и шестеренчатых колес, соразмерных залу «Лакомщика».

А за дверью обнаружилось довольно тесное помещение неправильной формы, футов пятнадцати в самом широком месте, если прикидывать на глазок. Тут были установлены какие-то электромеханические устройства в металлических эмалированных коробах вроде как у холодильников или стиральных машин, а управлялись они кнопками на запыленной панели, и было заметно, что к этим кнопкам давно уже не прикасалась рука человека. Век автоматизации со всеми его недостатками!

Та часть внешней стены, которую Грайс видел, была овальной, как и стены «Лакомщика», а под потолком тянулась главная часть поворотного механизма – не шестеренчатые колеса и кривошипы, а массивная резиновая лента, похожая на поручни эскалатора в метро, явно очень прочная и гибкая, изготовленная по последнему слову техники. Грайс повернул голову, чтобы проследить куда уходит лента, и увидел стенку из полированных деревянных панелей. Должно быть, красное дерево, подумал он.

Тельма, хотя сама она топотала, как стадо слонов, предостерегающе приложила палец к губам, а ее оглушительное «Тссс!» разбудило бы и мертвого. Она показала пальцем на деревянную стену, и, всмотревшись, Грайс разглядел в ней едва заметную дверь; но ручки на двери не было.

Тогда он внимательно прислушался. Да, сомневаться не приходилось: из-за стенки доносились приглушенные голоса.

Если бы Грайс решился заговорить, он твердо сказал бы: «Тельма, я не желаю потворствовать твоей привычке совать нос не в свои дела» – и, повернувшись на каблуках, четко печатая шаг… верней, ступая как можно мягче, торопливо убрался бы отсюда, предоставив ей идти за ним или, если хочет, оставаться здесь.

А Тельма ткнула пальцем в один из эмалированных коробов и после этого указала на вентиляционную решетку под потолком. Она хотела, чтобы он забрался на короб и глянул сквозь решетку.

Грайс яростно затряс головой. Тогда Тельма скорчила мину непослушной девчонки – наверно, именно с такой вот упрямой гримасой сидела она по вечерам в гостиной, когда родители говорили ей, что пора спать, – и стала пробираться к механизму под вентиляционным люком. Грайс тревожно ухватил ее за локоть. Если она собиралась вскарабкаться на короб, он мог предложить ей просто сбацать чечетку, чтобы сюда сбежались все альбионские швейцары.

Короче, подтянув брюки, он сам полез на этот эмалированный ящик. Под его коленями верхняя крышка прогнулась, издав довольно громкий звук – плоп! – и он в испуге застыл. Потом, все еще на коленях, подполз к стене и медленно, с трудом сохраняя равновесие, встал. А потом поднялся на носки – проклятые башмаки опять пронзительно скрипнули – и заглянул в люк.

За стеной, внизу, ему открылась просторная комната, похожая на конференц-зал. В центре зала стоял овальный стол – ни на что другое Грайс не обратил сейчас внимания, – а вокруг него сидело человек двадцать чрезвычайно внушительных джентльменов, и у каждого из них виднелись принадлежности совещании на самом высоком уровня: индивидуальная ручка на подставке из оникса, аккуратная стопка мелованной бумаги, блокнот для записей, графин с водой и солидный портфель. Председатель собрания молча сидел обитом кожей кресле (каталожный номер Ф/03777) Грайс разглядел даже его авторучку с золотым пером, – а остальные джентльмены обсуждали какие-то безусловно важные дела. Из-за шума кондиционера Грайс не слышал, о чем они говорили, но ясно видел их лица.

Почти все они были похожи на военных высшего ранга вроде генерала Паркс-Эксли, упоминавшегося вчера на собрании альбионской труппы, а некоторых из них Грайс наверняка видел по телевизору: они выступали в дни общебританских кризисов или, иногда, от имени знаменитых благотворительных организаций.

Один из директоров – а Грайс не сомневался, что перед ним именно заседание совета директоров, – немного напоминал президента Картера, другой, по виду профессор, походил на Дэйм Маргарет Резерфорд. Третий, сидящий к вентиляционной решетке спиной, повернулся, чтобы передать соседу какой-то листок, явил Грайсу профиль весьма влиятельного министра, который часто выступал в телевизионных передачах с полемическими речами по самым разным вопросам, так, что невозможно было определить, каким же он ведает министерством. Министр тут же опять повернулся к соседу и на этот раз не отворачивался довольно долго – судя по мимике и жестам, шутливо извинялся, что передал не ту бумажку, какая требовалась, а потом передавал нужную, – и у Грайса не осталось ни малейших сомнений. Его профиль так удивительно походил на профиль министра, потому что он министром и был.

Однако больше Грайс ничего в конференц-зале не разглядел. Он услышал скрип стальной двери на плохо смазанных петлях, оглянулся и увидел в дверном проеме однорукого швейцара.

Тот ли это швейцар, который поймал его несколько дней назад на третьем этаже, дядюшка ли Тельмы из Архивного сектора или какой-нибудь другой воин из армии взаимозаменяемых одноруких стражей, бродящих по «Альбиону», Грайс размышлять не стал. Сиганув со своего эмалированного насеста прямо к двери – при воспоминании об этом его потом всегда поражала собственная ловкость, – он оказался за спиной у шагнувшего вперед швейцара и помчался по узкому коридору. На его счастье дверь лифта оказалась открытой. Однако даже панический ужас не помешал ему составлять на бегу оправдательную историю, из коей явствовало, что он сидел себе спокойно в «Лакомщике», когда к нему неожиданно подошла Тельма и предложила показать поворотный механизм, который он очень хотел посмотреть, так как интересуется техникой с детства; а про запретные зоны и лифты ему решительно ничего не известно,