Когда они добрались до Грэйн-Ярда, уже стемнело, В подковообразном, вымощенном булыжником переулке не было фонарей, но кое-где светились окна возрожденных мастерских, и Ваарт с Грайсом осторожно ковыляли от одного светового пятна к другому, пока не оказались у трухлявой двери типографской сторожки. Сторожка «Глашатая», напомнил себе Грайс, «Глашатая», а не «Альбиона».

Арочные окна типографии лучились веселым светом. Будто на рождественской открытке, радостно подумал Грайс.

– Стало’ть, они уже подключились к электричеству, – удовлетворенно сказал Ваарт. – Давно, стало’ть, пора, а то на свечах-то и разориться, стало’ть, недолго.

Грайс предполагал, что в типографии остался Ферьер, да, может, еще Копланд – раз они взяли на себя командование, то уходят, наверно, последними, а перед уходом, возможно, болтают вдвоем о типографских делах. И его очень удивило, что из типографии вообще никто не ушел, хотя было уже довольно поздно. Наоборот, с тех пор как они с Ваартом отправились около шести на собрание альбионской труппы, народу здесь еще прибавилось, и Грайс решил, что это те альбионцы, которые ждут, как сказал Ферьер, когда можно будет под каким-нибудь благовидным предлогом уволиться из «Альбиона». Они, видимо, наскоро перекусили после службы и явились работать во вторую смену. Да, работящий народ, подумал Грайс.

И все они явно предвкушали какое-то приятное событие. Уходя на собрание, Грайс видел, что ремонтные работы приближаются к концу, а теперь их, похоже, полностью завершили – хоть сейчас начинай печатать. Копланд, с видом торжествующего победителя, ревностно полировал медную кнопку на «Уофдейле», этой кнопкой печатная машина приводилась, наверно, в действие. Возможно, Ферьер произнесет небольшую речь и разобьет о станок бутылку дешевого шампанского, выбрав такое место, откуда стеклянные осколки не попадут в печатающее устройство.

У линотипов, пока еще бездействующих, уже стояли наборщики. Возле длинной металлической полки, где, по словам Ферьера, верстались полосы, стояли братья Пенни с деревянными линейками в руках и три незнакомых Грайсу альбионца – будем надеяться, подумал он, что они не очень чувствительны к запаху сероводорода. Миссис Рашман, ее жених и Хаким с кипами бумаги в руках – на бумаге такого формата печатают обычно плакаты или афиши – неподвижно застыли в дверях остекленной «конторы», словно бы позируя невидимому фотографу, а чуть поодаль, оцепенело таращась на них, замерла Тельма, как будто они приказали ей постоять в сторонке, пока их будут снимать. Осмотревшись повнимательней, Грайс увидел возле неизвестных ему типографских механизмов многих своих коллег по «Альбиону» – если не считать Отдела канцпринадлежностей, то полнее всего здесь, пожалуй, была представлена Нутряшка. Живописная картинка, мимолетно подумал он. Все новоиспеченные полиграфисты ждали, вероятно, сигнал Ферьера, а он молча смотрел, как Копланд надраивает до зеркального блеска пусковую кнопку. Работали сейчас только однорукие швейцары. Траншея, по которой тянулись кабели, тайно подключенные к электросети, была уже засыпана, и швейцары укладывали на покрытую цементным раствором землю растрескавшиеся плитки.

А вот Памелы Грайс не обнаружил и тут.

– Мы хотели испробовать «Уофдейл», да решили, что честь первой пробы по праву принадлежит вам, – сказал Ваарту Ферьер. – Ну, а как собрание? Что вы там узнали?

Ваарт коротко пересказал Ферьеру речь Лукаса, но Грайс не очень-то прислушивался, тем более что Копланд постоянно перебивал Ваарта невнятными вопросами. Однако сразу же посерьезневший Ферьер слушал его с напряженным вниманием.

– Вот уж не ожидал, – сказал он под конец. – Никак не ожидал, что они же все это и организовали. Я думал, альбионская труппа на самом деле… на самом деле…

– Банда бездельников, – помог ему Ваарт.

– Я-то хотел сказать противостояла администрации. Ведь многие рядовые любители считали себя оппозиционерами. То-то они, наверно, расстроились.

– Бездельники-то? Расстроились? – Мог бы для разнообразия как-нибудь по-новому их обозвать, с раздражением подумал Грайс. – Да они тряслись от страху, ровно листы на поганой осине. Им же только жалованье, стало’ть, и нужно. Посули им это самое жалованье – так они свой смертный приговор подмахнут, а не только что ихний растреклятый Акт. Хорошо хоть, мы им не доверяли, бездельникам проклятым!

– А я вот как раз и думаю – хорошо ли мы от них таились? Мы не доверяли Памеле Фос, а ведь нам и в голову не приходило, что Грант-Пейнтон с ней заодно. Эх, надо было ее как следует допросить!

– Да на кой она, стало’ть, нужна?

– Если б нам была известна вся правда, мы бы с этой Фос по-иному, знаете ли, обошлись. А впрочем, теперь уж поздно жалеть. Теперь нам нужно решить, успела ли она рассказать кому-нибудь про типографию.

– Да ни в коем разе! – уверил его Ваарт. – Я ихнего Лукаса так завел, что он на меня ровно змей накинулся, а про типографию ни словечка не сказал. Бубнил только, мол, в печатном деле до хрена бездельников кормится, и все. Мы с ним как псы сцепились, он бы, если б знал, беспременно про типографию стал бы орать, а он – ни гугу. Нет, ничего он, стало’ть, про нас не знает. Правильно я говорю?

Последний вопрос Ваарт задал Грайсу, и он в ответ уклончиво покивал головой. Ему было не до Ваарта. Он думал о фразе Ферьера – «Мы бы с этой Фос по-иному обошлись», – и у него от ужаса шевелились волосы на макушке. «Теперь уж поздно жалеть», – сказал Ферьер. Так что же они с ней сделали?!

– Даже если она и донесла, – вмешался Копланд, не отрывая довольного взгляда от надраенной медной кнопки, – навредить они нам все равно не смогут. И она наверняка это понимала.

Хотя Копланд говорил по-всегдашнему невнятно, Грайс без труда разобрал, что про Пам он выразился в прошедшем времени – «понимала».

– А где, кстати, Пам? – небрежно спросил Грайс, чувствуя со страхом, что голос у него сдавленно-сиплый.

Копланд и Ферьер многозначительно посмотрели на Ваарта, а потом их взгляды уперлись в засыпанную траншею, уже почти скрытую старыми керамическими плитками. Швейцары, хотя у них и не хватало на троих трех рук, работали очень споро, и Грайс видел, что через несколько минут нельзя будет определить, где проходила траншея.

– Господи Исусе! – приглушенно воскликнул Ваарт.

– Это был несчастный случай, – негромко, но жестко и настойчиво проговорил Ферьер.

– У нас целая дюжина свидетелей, – добавил Копланд. Оглядевшись, Грайс понял, что и Хаким, и миссис Рашман, и ее жених, и братья Пенни, и швейцары, и даже Тельма знают, о чем идет речь, но как бы ничего не слышат.

– Господи, пронеси, – пробормотал Ваарт. – А что хоть случилось-то?

– Да все от страха. – Ферьер обнял Ваарта и Грайса за плечи, словно считал их обоих соучастниками. Грайс вовсе не был уверен, что ему это нравится, но Ферьер говорил убедительно и напористо, он произвел бы хорошее впечатление на присяжных, если б дело дошло до суда. Грайсу, конечно, очень повезло, что его здесь не было, но винить во всем и правда, похоже, следовало только несчастный случай.

А спровоцировала его, как вскоре выяснилось, миссис Рашман. Она повздорила с Пам и замахнулась на нее своей сумкой. Началось-то все более или менее спокойно. Пам сразу сообразила, чем они тут занимаются, и сказала Ферьеру, что даром им это не пройдет. Они, по ее словам, готовили гибель «Альбиону» и другим таким же, как она выразилась, «точкам», которые спасают британскую экономику от развала и анархии. Ферьер не согласился с ней, и Грайс представил себе по его рассказу их спор – нетерпимые, верноподданно-догматические аргументы Пам и спокойные, исполненные здравой житейской мудрости возражения Ферьера. Грайсу теперь было даже странно, как это он раньше не замечал самодовольной ограниченности Пам. Ферьер наверняка шутя победил бы ее в споре.

Но вмешалась миссис Рашман, обозвав почему-то Пам бесчувственной рыбой, хотя этого-то обвинения, как убедился на собственном опыте Грайс, Пам вовсе не заслуживала. Она тут же ехидно сказала миссис Рашман, что та, высунув язык, гоняется за мужчинами и что она вцепилась в мистера Кули, после того как у нее ничего не вышло с Бизли, Сидзом и братьями Пенни. А еще Пам добавила, что миссис Рашман, дескать, и сейчас пристает к Хакиму, чтобы завести шашни на стороне. Миссис Рашман, конечно, разъярилась, обозвала Пам самодовольной стервой и замахнулась на нее тяжелой, как гиря, сумкой, – Грайсу случалось видеть, как она запихивала туда перед уходом домой банки с какао и сардинами, если ее хозяйственная сумка оказывалась набитой до отказа. Пам невольно попятилась, но ее схватил за руку один из швейцаров, чтобы она не удрала чересчур озлобленной и напуганной. Пам вырвалась, бросилась, не разбирая дороги, к выходу, оскользнулась на вымазанном в машинном масле полу и со всего размаха ударилась головой о станину «Уофдейла». Это был несчастный случай.

Гибель Пам взволновала Грайса не больше и не меньше, чем безвременная смерть какого-нибудь сослуживца от инфаркта – на его прежних службах такое иногда бывало, и он, если признаться честно, всякий раз переживал довольно приятное потрясение. Подобные случаи помогали служащим скоротать во взволнованных разговорах утро – так же, как его роман с Пам помог ему однажды скоротать вечер. Он вспоминал этот вечер как давнюю-предавнюю историю, обогатившую его кое-каким полезным опытом. Теперь он будет выбирать служебных подруг из своего клана. И, судя по тому, что он услышал сейчас про миссис Рашман, она вполне подходит для служебного романа, его первое впечатление оказалось правильным.

– Так они, стало’ть, припрутся сюда ее разыскивать? – озабоченно спросил Ваарт Ферьера, когда тот кончил свой рассказ.

– Вряд ли, – спокойно ответил Ферьер. – Если она, как мы надеемся, действительно никому не говорила, что собирается сюда пойти, то все, я думаю, образуется. Раз Лукасу, по вашим же словам, ничего о типографии не известно, значит, она промолчала – решила, наверно, отличиться, разузнать все без помощников, – и никто ее исчезновение с нами не свяжет.

Их, конечно, дело, у Грайса-то руки были чистые, и все же он счел своим долгом предостеречь Ферьера.

– Вы уверены? Мне бы не хотелось каркать, но исчезновение Пам наверняка свяжут с пропажей мебели и уходом большинства сотрудников нашего отдела. Они ведь обязательно захотят дознаться, что к чему.

– Дознание-то они, безусловно, проведут, – отозвался Ферьер. – И обнаружат хорошо подготовленную кражу мебели из Отдела канцпринадлежностей и бумаги со Склада снабжения. Таким происшествием никого в деловом мире не удивишь. Да только про нас-то они едва ли дознаются. Ну, а если и дознаются – что они могут нам сделать? Арестуют? Отдадут под суд? Вы думаете, им нужен скандальный процесс?

– Во-во, тогда уж, как Лукас бездельников-то стращал, ихнему треклятому правительству крышка.

– Больше того, – серьезно добавил Ферьер, – тогда и всей Англии, пожалуй, несдобровать. – А потом он шагнул вперед, похлопал себя по карманам халата и, надеясь прогнать мрачное настроение, весело сказал – Я тут набросал кое-какие заметки для торжественной речи, но, по-моему, мы и так уже вволю наговорились, давайте-ка займемся делом. Джек! Вы собираетесь включить «Уофдейл» или мне самому нажать кнопку, чтобы прикончить пустые разговоры?

– А как с нашим клерком? – кивком указав на Грайса, спросил Ваарт.

– Лучше уж Клемом, – поправил его Грайс, не без усилия, как и всегда в рабочее время, припоминая собственное имя.

– Мы уже получили первый заказ, – радостно ухмыляясь, объявил ему Копланд. – Пять сотен рекламных афиш для одного туристского агентства сомнительной репутации.

– «На самолете – в туристское путешествие!» – с улыбкой добавил Ферьер. – У нас будет много работы. Так можем мы на вас рассчитывать, мистер Грайс?

– Соглашайся, парень, деваться-то тебе все одно некуда, – сказал Ваарт.

Скажи это кто-нибудь другой, Грайс, пожалуй, подумал бы, что ему подспудно угрожают, но Ваарт лучился радушным доброжелательством, и Грайс ничуть не встревожился, хотя именно сейчас вдруг сообразил, что тот не отходил от него ни на шаг с тех самых пор, как он переступил порог «Альбиона»… то есть, простите, «Глашатая».

И к нему опять возвратилась легкая радость, неожиданно нахлынувшая на него, когда он в первый раз повстречался тут с Ферьером. Глубоко вздохнув, он ощутил приятный запах типографской краски. Дома его ждал ужин… да черт с ним, или, как говорил Ваарт, хрен с ним, с ужином. Ему хотелось радостно крикнуть «Конечно, можете!», но он решил ответить обстоятельней и солидней.

– Разрешите мне сказать так, – начал Грайс, неоднократно слышавший этот зачин в речах политиков. – У меня был чрезвычайно насыщенный день. Сначала ваши доводы показались мне очень убедительными, а потом, на собрании альбионской труппы, Лукас меня вроде бы переубедил. Может быть, я и вообще чересчур легко поддаюсь чужим влияниям, но сейчас мне снова кажется, что «Глашатай» привлекает меня больше, чем «Британский Альбион», – при прочих равных условиях.

Грайса слушали вежливо – только Ваарт не удержался от тяжкого вздоха, который прозвучал как болезненный стон, – однако он пожалел, что развел все эти турусы на колесах и ляпнул «при прочих равных условиях», выдав свою расчетливую сверхосторожность. Надо было срочно спасать положение, и ему в голову пришла дежурная отдельская фраза, которая могла, на его взгляд, почти всех их развеселить:

– Я ответил на ваш вопрос?

Но было уже поздно. Пока он думал, Ваарт нажал блестящую медную кнопку, и его последние слова утонули в реве «Уофдейла».