Грайс не сказал Сидзу всей правды, когда тот спросил его, почему он ушел с прежней службы. Морока с транспортом, о которой он упомянул, в самом деле осточертела ему хуже горькой редьки, а относительная близость «Альбиона» к Лондонскому мосту действительно ускорила его решение стать альбионцем. Однако, спрашивая Грайса, почему он перешел в «Коварный Альбион», Сидз подразумевал другой, более важный вопрос – почему он ушел из «Комформа»; а случилось это потому, что он стал «излишней рабочей силой» и был уволен по сокращению штатов.

Грайс прекрасно знал, что в этом не было ничего позорного, и среди прежних коллег весело подшучивал над своим сокращением. «Стало быть, в сорок один год меня вышвырнули из жизни», – говорил он с шутовской горечью и трагически ударял себя кулаком по лбу, чтобы никто не принял его фразу всерьез. А потом немного спокойней добавлял – с видом человека, довольного предстоящим отдыхом: «Они, признаться, здорово помогли мне с этим своим сокращением. Я давно уже собирался намылиться отсюда, и мне, видимо, не хватало только внешнего толчка».

– И вот ему дали этот толчок – под зад, – пошутил тогда кто-то из его коллег.

– Х-х-хах! – обычным своим смешком откликнулся Грайс

Три Грайсовых товарища по несчастью – жертвы автоматизации управленческого труда – отнеслись к своему увольнению так же философски, как он. «Взглянем на это дело трезво, – рассуждали они. – Мы отхватили неплохой куш в виде компенсации за увольнение. Сколько нам пришлось бы вкалывать, чтобы положить в банк такие денежки – да еще и с выплаченным налогом?» Они говорили, что им незачем спешно поступать на другую работу, что они теперь как следует оглядятся, может, и вообще сменят к чертовой матери профессию. Один из них, Парслоу, считал, что, продав дом и сняв квартиру с помещением для магазина, он сможет заработать себе на жизнь, торгуя поделочной древесиной под вывеской «Сделай сам» или, скажем, «Умелые руки».

Грайсу не дано было знать, ощущают ли они, как и он, сосущий холод под ложечкой. Он, впрочем, заметил, что второй из трех его собратьев по увольнению воспылал вдруг пламенной страстью к скачкам и начал покупать ранний выпуск вечерней газеты, где печатались не только программы скачек, но и объявления о работе. «Не давайте мне поставить все мое выходное пособие на Редрама! – умолял он коллег. – Христом богом заклинаю вас, не давайте!» Третий сокращенный принялся каждый вечер звонить своим знакомым из других фирм, чтобы пригласить их после работы в бар «на бокальчик вина». Ну а Парслоу, узнав о своем сокращении, стал яростно названивать торговцам лесоматериалами, приценяясь к мелким партиям товарной древесины. Сам Грайс беспрестанно размышлял про все растущее количество безработных и вспоминал статьи из «Дейли мейл», в которых рассказывалось о служащих его возраста, «навеки распростившихся со своими конторскими столами». Он заметил, что ему очень часто приходится бегать в уборную.

Нет, умереть с голоду он, конечно не боялся. Приплюсовав к своим сбережениям выходное пособие, он подсчитал, что сможет жить, не меняя своих привычек, двадцать месяцев – или, немного сократившись в расходах, два года; ну, а если учесть инфляцию, то месяцев семнадцать-восемнадцать. Да и Пегги, его жена, тоже кое-что получала, работая неполный день в конторе букмекера кассиршей (он, правда, не рассказывал об этом всем и каждому), а за их домик в Форест-Хилле, доставшийся ему по наследству после смерти матери, надо было платить только налог: банковскую ссуду на строительство домика его родители выплатили полностью. В рассрочку он за последнее время ничего дорогого, счастью, не покупал, и машины у него не было, так что ему не приходилось думать о расходах на ее содержание – хотя если б она у него была, то в случае чего продав ее, он смог бы протянуть без работы на несколько месяцев дольше. Но так или иначе, а машины у него не было, да и за восемнадцать-то месяцев какая-нибудь работа ему наверняка подвернется.

А вот потерять – даже всего на несколько недель – ежедневный конторский приют ему было до смерти страшно. Много лет назад, сразу же после медового месяца, он сообразил, что с девяти утра до шести вечера его домом родным может быть только контора. Дневное затворничество в конторе доставляло ему истинное удовольствие – старые заключенные называют подобное чувство «тюремным кайфом».

Он работал в конторах с шестнадцати лет: поначалу Холборнская страховая компания, где он трудился два года; потом армейская служба и работа в Архивном управлении Военно-воздушных сил («Из конторы в контору», – писал он бывшим коллегам, адресуя свои открытки «Всем в Отделе мелких ассигнований»); потом конторская должность в государственной фирме «Причалы и внутренние водные пути», где он познакомился с Пегги; потом четыре или даже, кажется, пять разных мелких контор; и наконец – «Комформ», который он сменил теперь на «Альбион». Грайс еще в молодости понял, что ему, «конторскому трудяге», как он представлялся новым знакомым, следует поступить на работу в какой-нибудь муниципалитет, где служащим гарантирована государственная страховка и возрастающая по мере углубления инфляции пенсия. Ему было ясно, что свяжи он свою судьбу с Плановым отделом Льюишемского городского совета – а такая возможность у него когда-то была, – и он тянул бы там лямку до самой пенсии. Но ему неудержимо хотелось перейти на новое место примерно каждые три года – недаром он считал, что в его характере есть что-то от цыгана.

Он менял работу, даже когда его ожидало повышение: ему вовсе не хотелось кончать свой служебный путь начальником отдела, потому что он был вполне удовлетворен ролью рядового клерка. Его привлекала служебная повседневность – не сама работа (довольно однообразная, но, как говорится, не пыльная), а вся уютно устоявшаяся конторская атмосфера. Привыкнув к своим обязанностям, изучив ритуальные конторские шутки и местные обычаи, он с удовольствием окунался в неспешную конторскую обыденность. И если ему нравились ежегодные отпуска, то исключительно из-за возможности вволю поболтать с такими же, как он, служащими где-нибудь на теплом островке вроде Тенерифа. Отщелкивая фотоснимки на расстоянии в две тысячи миль от родного дома, он с радостью предвкушал свои послеотпускные объяснения. «А это немецкий ресторанчик, где, как я вам писал, готовят двадцать два вида бифштексов, что означает, разумеется, двадцать два способа приготовления все того же бифштекса. Эта вот смутная фигура – мой большой палец на объективе фотоаппарата или, возможно, наш официант Отто. Он, знаете ли, оказался презанятным человеком!..»

Поступи Грайс в свое время на работу в Льюишемский городской совет, он, конечно, знал бы там сейчас все ходы и выходы. Вернувшись шестнадцатого августа из отпуска, он сидел бы за плетеным столиком, попивая кофе и показывая коллегам свои отпускные фотографии… Но в его положении «избыточной рабочей силы» ему пришлось позвонить в Бюро путешествий, чтобы забрать внесенный за будущее путешествие аванс.

«Уважаемый сэр, – выстукивал он на машинке, пока их отдельская машинистка обедала, – я хотел бы занять должность старшего клерка по капиталовложениям, которая объявлена вакантной в сегодняшнем выпуске „Дейли мейл“. Мне сорок один год, и я имею следующий опыт…» Но, хотя он разослал не меньше двух дюжин таких писем, ответа ему ни разу не пришло. Его стала мучить медвежья болезнь. Газеты изо дня в день приглашали на работу людей, знакомых с вичислительной техникой – он-то знал ее не лучше, чем китайскую грамоту, – или иносказательно (из-за Билля о равноправии женщин) объявляли, что таким-то и таким-то фирмам требуются хорошенькие девушки для представительства и работы на побегушках. Короче, в течение недели Грайсу так и не удалось найти себе места, хотя он внимательно читал те страницы газет, где вакансии располагаются по рубрикам, с перечислением всех незанятых рабочих мест для служащих его категории. А ведь раньше, меняя работу, он выбирал, куда перейти, по крайней мере из сотни возможных вариантов,

«Уважаемый сэр,

Я работал во вверенной Вашему попечению фирме с марта 1968 по август 1971 года и уволился в связи с переходом на работу поблизости от моего дома, а затем поступил на должность старшего клерка в Мебельно-сбытовой отдел компании „Комформ“. Я получил сведения об открывшейся у вас в Договорном отделе вакансии, связавшись по телефону с мистером Коттингли…»

Грайс ни разу не был на бирже труда и думал о ней с тем боязливым презрением, которое охватывало каждого добропорядочного клерка викторианской эпохи, когда речь заходила о работном доме. Он, конечно, слышал, что биржу труда заменили теперь комиссии по трудоустройству и что людям не приходится стоять там в длинной очереди, уныло змеящейся по блекло-зеленым коридорам, но все же чувствовал себя униженным и удрученным, думая, что ему придется туда пойти. Он не очень хорошо знал, какие там порядки, и опасался, что оттуда его могут послать на фабрику – даже если он не захочет стать рабочим.

Но оказалось, как с облегчением обнаружил Грайс, что это учреждение еще раз чудесно изменилось и теперь, под названием комитет труда, напоминает демонстрационный зал солидной фирмы. Да и размещался комитет труда не в каких-нибудь трущобных переулках, а на одной из вполне респектабельных торговых улиц. Грайсу не пришлось отвечать на вопросы сурового чиновника, отгородившегося от безработных массивным барьером или, еще того оскорбительней, глядящего на них из перекрытого железной решеткой окошка, – симпатичная девушка, похожая на стюардессу, подвела его к Доске объявлений в виде нескольких фанерных щитов, подвижно закрепленных на одной общей оси, и приветливо предложила ознакомиться с имеющимися в наличии вакантными должностями. Их тут было очень много, вакантных должностей, аккуратно выписанных на белые картонные карточки, но и посетителей – потенциальных конкурентов – тоже было очень много. Поэтому Грайс не стал выбирать и раздумывать: запомнив номер первой же попавшейся ему на глаза вакансии – Тресту «Британский Альбион» требуются старшие клерки, знакомые с расчетно-кредитной и/или учетно-архивной документацией, – он быстро подошел к регистрационному столу, где другая девушка, напоминающая стюардессу, нажала несколько кнопок на какой-то электронной машине, а потом дала ему анкету и сказала, что он должен явиться в «Альбион» для собеседования к одиннадцати тридцати утра в следующую пятницу.

Здание «Альбиона» высилось на Грейвчерч-стрит – одной из основных магистралей, связывающих Сити с западными районами Лондона. Грайс явился туда за час до срока и присел на низкую каменную ограду, протянувшуюся вдоль широкого газона, разбитого на месте недавно снесенного дома, который принадлежал какой-нибудь старой торговой фирме. Благодаря широкому газону перед фасадом здания даже нижние этажи «Альбиона» не были затенены соседними домами. Грайс подумал, что летом на газоне наверняка загорают во время обеденного перерыва альбионские машинисточки, а значит, было бы неплохо захватывать с собой из дома бутерброды и съедать их в обед, сидя на свежем воздухе, чего он раньше никогда не делал, потому что вокруг фирм, в которых ему доводилось работать, плотно стояли дома и присесть там было попросту негде. Вот уже и первое преимущество новой работы, подумал он.

Архитекторы, на взгляд Грайса, не слишком разумно использовали пространство, отведенное для здания фирмы: тринадцатиэтажное, но как бы сплюснутое, если смотреть с торца, оно было отделено от газона бетонной площадкой, а границей между площадкой и газоном служил декоративный заборчик из цепей. На площадке можно было устроить автостоянку, однако из-за пристройки к третьему и четвертому этажам, которую поддерживали колонны, опиравшиеся на площадку, этого не сделали. Грайса не заботили судьбы автомобилистов – его просто раздражала неразумная планировка. А в пристройке, по всей видимости, размещались кабинеты начальства, и, стало быть, для собеседования его должны были отвести именно туда.

Грайс глянул на свои часы. До назначенного срока оставалось пятьдесят минут. Можно было выпить где-нибудь поблизости кружку пива или чашку чая – и лучше, конечно, чая, чтобы от него не припахивало во время собеседования спиртным. Но, побродив минут пятнадцать по окрестным улицам, он не обнаружил ни одного бара – вот и первое неудобство новой работы, подумалось ему. Странствуя вокруг «Альбиона», он увидел только магазинчик поздравительных открыток да диетическую столовую в предназначенных на снос домах – и больше ничего.

Ему были знакомы эти улицы по его первой службе – он служил тогда рассыльным в Холборнской страховой компании, – но с тех пор здешние места неузнаваемо изменились. Раньше тут чуть ли не на каждом углу работали маленькие забегаловки – пабы, закусочные, бары, – но дома, в которых они когда-то ютились, были снесены, а на их месте построили здания для солидных современных компаний с внушительными фасадами. Похоже, что здесь совсем не осталось прежних торговых фирм с их викторианскими витринами и лабиринтом извилистых переулков на задах, где густо теснились мелкие фабрички, мастерские, крытые пакгаузы и приземистые склады. Грайс решил, что ни мелочных лавок, ни разгрузочных площадок, мощенных булыжником, ни тяжеловесных фургонов, ни огромных тюков, съезжающих по гулким стальным балкам к воротам складов, он здесь уже не увидит – все это, наверно, кануло в прошлое вместе с булыжными мостовыми. Теперь для получения партии какого-нибудь товара надо было просто послать письменный заказ на центральный склад – в Эссексе, например, – и дело с концом. Это называлось централизованным снабжением. Он, впрочем, не возражал против такого порядка, потому что именно деловая писанина давала ему работу.

Он отправился дальше. Вскоре недавно построенные дома сменились викторианскими, а вместо крупных современных компаний ему то и дело стали встречаться посреднические агентства по связи секретарей-машинисток с работодателями, фотокопировальные мастерские, мелкие банки и страховые компании, заменившие медные дощечки на своих дверях отпечатанными в типографиях табличками, упрятанными под стекло; а потом показались и пакгаузы, запомнившиеся Грайсу с юности. Они, правда, были теперь разделены на множество клетушек-складиков для мелких партий товара вроде детских игрушек или принадлежностей для дамских туалетных столиков, которые обычно продаются в рыночных киосках, – но все же это были старинные здания пакгаузов, А над одним из них он увидел вывеску «Рюмочная» – и на него нахлынули ностальгические воспоминания.

Ему припомнилась фирма «Причалы и водные пути», припомнился запах кофе и пряностей из Таможенного склада… Хорошее было время! Отнюдь не перегруженный служебными обязанностями, он бродил после обеда по зданию фирмы, болтая то тут, то там со своими сослуживцами. Один из них всегда просил помочь ему в разгадывании кроссворда, другой готовился к сдаче экзаменов на «права», и он проверял его знания по справочнику «Дорожные правила». Тут всегда находились поводы для веселых шуток. А Пегги работала в машинописном бюро, и он обязательно заглядывал к ней во время пятнадцатиминутного перерыва на вечерний чай. Грайсу было тогда чуть за двадцать, и жизнь, как он думал, сулила ему в будущем массу удивительных возможностей…

Боясь опоздать, он вернулся к низкой ограде перед зданием «Альбиона». Кроме «Рюмочной» и диетической столовой, где ему вряд ли захотелось бы регулярно обедать, если б его взяли здесь на работу, он не нашел в округе ничего подходящего. Значит, надо будет сразу же узнать, есть ли в «Альбионе» своя столовая. Вообще-то, в такой крупной фирме должна быть, решил он.

Грайс оказался у вращающихся дверей альбионского подъезда за четыре минуты до назначенного ему срока – в одиннадцать двадцать шесть. Первый этаж «Альбиона» походил на парадные холлы всех других фирм, в которых Грайс работал, но здесь почему-то не было выставки фирменной продукции, вроде макетов каких-нибудь механизмов на вращающихся подставках или хотя бы столика с информационно-рекламными брошюрами; вместо всего этого Грайс увидел только экзотический бассейнчик, окруженный искусственными скалами, несколько пальм в больших керамических кадках да барьер, за которым восседали три человека в униформе швейцаров – их, по всей вероятности, рекомендовал на эту работу Комитет бывших военнослужащих. Оглядевшись, Грайс решил, что «Альбион» – весьма респектабельная фирма.

Он подошел к ближайшему из троих швейцаров – у того не было одной руки – и, назвав свою фамилию, сказал, что явился на собеседование.

– Грайс, – повторил швейцар. Потом, обратившись к соседу, спросил:

– Есть он у тебя в списке, Дуглас?

Швейцар Дуглас, тоже однорукий, ответил далеко не сразу. Он пристально разглядывал входные двери, а может быть, считал бледно-голубые плитки на стене. Неохотно оторвавшись от этого занятия, он взял со стола какую-то белую карточку, посмотрел на нее сквозь толстенные стекла очков и, скривив рот, словно курильщик, выдувающий в сторону дым сигареты, объявил, что заведующий Отделом служащих действительно назначил Грайсу встречу.

– Он займется с вами, – сказал первый швейцар и уткнулся в газету.

Грайс продвинулся вдоль барьера ко второму швейцару. Тот по-прежнему рассматривал белую карточку, держа ее на расстоянии вытянутой руки, и у него был такой вид, будто ему очень не хочется верить в ее существование, несмотря даже на то, что он уже опрометчиво признал право Грайса быть в некоем списке. Грайс терпеливо ждал; через некоторое время второй швейцар сфокусировал на его лице линзы своих очков с видом глубочайшего, как показалось Грайсу, отвращения.

– А бэ пять два?

– Простите?

– Я спрашиваю, где ваш дубликат карты Б-52. Он является для вас пропуском.

– Простите, но я что-то не совсем понимаю…

Швейцар положил белую карточку на барьер и сначала уткнул бледно-костлявый палец в ее номер, а потом провел желтым ногтем по ее нижней кромке.

– Тут вот линия отрыва, видите? – сказал он. – Комитет труда посылает эту карту нам, а оторванную, как пропуск, вручает вам. Вы ведь направлены к нам комитетом труда?

– Да-да, совершенно верно, комитетом труда. Я был там в прошлую среду.

– Так-так, в среду, – повторил швейцар. – В среду. – Он глянул на стенной календарь, словно бы сомневаясь, что такой день недели существует. – Вы, видно, и правда были в комитете труда, иначе мы не получили бы вашу карту Б-52. Но у вас должен быть дубликат. Из комитета труда.

– Простите, но они мне его, к сожалению, не дали, – сказал Грайс, опасливо подумав, что ошибка симпатичной псевдостюардессы может стоить ему работы. Даже если он преодолеет это неожиданно возникшее препятствие, ему все равно не успеть на встречу вовремя – цифровые часы позади швейцаров уже показывали 11:32, – а опоздание вряд ли понравится заведующему Отделом служащих.

– Стало быть, следует считать, что у вас нет карты Б-52. – Метроном, отмеряющий в голове швейцара паузы между словами, работал на редкость медленно.

– Да нет, я даже не знал…

– Дубликат вот этой. Нам ее присылают из комитета труда, а у вас должен быть дубликат.

– Да вот, к сожалению, нету.

Швейцар снова скорчил гримасу курильщика и, будто фигурка в часах, у которых кончается завод, начал поворачиваться к своему коллеге, до сих пор не принимавшему участия в разговоре. Он, как с удивлением обнаружил Грайс, тоже был однорукий. Вперив, подобно второму швейцару, взгляд в противоположную стену, он беззвучно шевелил губами – подсчитывая, вероятно, общее количество плиток по обеим сторонам дверей.

– Послушай, Барни. У этого господина нет пропуска на вход.

Третий швейцар выслушал сообщение второго, не отрывая взгляда от стены и продолжая шевелить губами. Но зато когда он заговорил, губы у него шевелиться перестали.

– А он что – на собеседование?

– Вот-вот. К мистеру Лукасу. В полдвенадцатого?

– Тогда у него должен быть дубликат карты Б-52.

– Так я ж тебе и толкую, что нету. Они прислали нам, как положено, карту Б-52, а дубликата ему не дали.

Третий швейцар медленно повернул голову, чтобы посмотреть на Грайса. Потом, словно усталый полицейский в конце ночного дежурства, неспешно протянул руку, взял белую картонную карточку и внимательно оглядел ее с обеих сторон. Часы отщелкнули тридцать третью минуту двенадцатого.

В одиннадцать тридцать четыре третий швейцар задумчиво произнес:

– Что-то непонятно. Непонятно, да и все тут.

– Вот и мне непонятно, – сказал второй швейцар. – Почему, интересно, они прислали нам карту Б-52, а дубликат ему не выписали?

– Они, стало быть, оформили на него карту Б-52, – проговорил первый швейцар, – а дубликат оформить забыли.

– Послушайте, – сказал Грайс, решив, что и ему пора внести свою лепту в разговор, – я, собственно, не совсем понимаю…

– Дубликат остался у них. В комитете труда, – разъяснил ему первый швейцар.

– А ты что об этом думаешь, Барни? – спросил второй швейцар.

Третий швейцар глубокомысленно помолчал, потом изучающе, будто хотел определить Грайсов характер, посмотрел на него и неопределенно хмыкнул. Грайс решил, что он умывает, так сказать, руки. Но второй швейцар понял его иначе.

– Барни проводит вас, – объявил он.

Третий швейцар повел Грайса наверх – но не в пристройку, где, по его предположению, размещались кабинеты начальства, а на четвертый этаж. Почти все этажи в «Альбионе», как предстояло выяснить Грайсу, были распланированы совершенно одинаково: низкие перегородки вместо внутренних стен и три отдела на каждом. Отдел служащих занимал такое же пространство, как и расположенный четырьмя этажами выше Отдел канцпринадлежностей. Табличка перед входом туманно извещала, что два другие отдела именуются Спецслужбами А и Б.

Миновав следом за швейцаром Спецслужбу А, где у клерков уже начался, по всей видимости, перерыв на чай, потому что они пили кофе, Грайс вошел в приемную с низкими креслами и столиком под стеклом, на котором лежала груда журналов. Приемная была заслонена от посторонних взглядов листвой стоящих почти вплотную друг к другу пальм в керамических кадках, и Грайс решил, что собеседование состоится именно здесь.

Он сел, взял со столика один из журналов и полистал его глянцевые страницы. Журнал был специальный, об особенностях управленческого труда, поэтому Грайс ничего в нем не понял и положил его обратно. Во всех других журналах говорилось о том же, так что и они оказались малопонятными. Тогда, выпрямившись, Грайс поправил галстук и пригладил волосы – хотя в этом не было никакой нужды.

Пальмовые листья заслоняли от Грайса письменные столы Отдела служащих, но несколько клерков пили кофе стоя, и Грайс видел их головы. Швейцар подошел к человеку, очень похожему на депутата парламента от оппозиции, выступающего в телепередачах по вопросам сельского хозяйства, фамилию которого Грайс никак не мог запомнить.

– Он явился без дубликата, – услышал Грайс, хотя швейцар попытался приглушить свой фельдфебельский бас. – Мы зарегистрировали его на входе… надо зарегистрировать на выходе… Не сочтите за труд сообщить нам, когда он будет уходить… – Грайса немного удивила столь строгая пропускная система: ведь он все-таки пришел не в Министерство обороны.

Парламентарий от оппозиции глянул на Грайса, и, поскольку их взгляды встретились, они поневоле кивнули друг другу. Именно это взаимное приветствие, а не бдительный доклад швейцара, который потом сразу же вернулся в холл, послужило началом собеседования. Депутат от оппозиции занырнул на огороженную пальмами приемную и представился Грайсу как мистер Лукас, начальник Отдела служащих.

– Надеюсь, вы нашли нас без труда? – осведомился мистер Лукас. Эта реплика – разменная монета самой обычной беседы – мигом успокоила разволновавшегося было Грайса.

– Без всякого труда, – ответил он. – То есть я говорю про Грейвчерч-стрит. Здание «Альбиона» мне пришлось-таки немного поискать.

– Да-да, эти современные дома все на одно лицо, верно? Мне иногда кажется, что наши нынешние архитекторы слишком редко сражались в домино, когда были мальчишками.

– Новое применение теории игр? – весело спросил Грайс. – Х-х-хах!

– Ф-ф-фа! – откликнулся на смех Грайса своим собственным выражением веселья Лукас. А потом, как бы подавая знак, что неофициальная часть беседы закончена, открыл картонную папку с тощей стопкой документов, причем верхний листок оказался дубликатом карты Б-52, отсутствие которого доставило троим швейцарам столько беспокойства.

– И как он сюда попал, мы, конечно, никогда не узнаем, – со вздохом заметил Лукас, отсоединив и бережно кладя в пепельницу блестящую скрепку для бумаг. Потом он вынул из папки дубликат (под ним лежала длинная анкета, заполненная Грайсом в комитете труда), передал его Грайсу и сказал:

– Если вы отдадите его на обратном пути швейцарам, они, я думаю, будут очень рады.

– Наверняка, – согласился Грайс. – Они ведь чуть мозги себе не свихнули, размышляя, куда он мог деться.

– Да-да, порядок есть порядок, и у нас, как вы уже могли заметить, строго его придерживаются. А вам, кстати, не претит скрупулезное соблюдение писаных, так сказать, законов?

Грайс грустно, но энергично покачал головой, чтобы показать, как трудно ему усвоить весь до чрезвычайности сложный комплекс альбионских законов, и продемонстрировать свою полнейшую готовность слепо им подчиняться.

– Я, знаете ли, давно уже не мыслю себе жизни без твердо установленных учрежденческих законов, – добавил он.

– Тогда давайте посмотрим, что вы нам о себе сообщили. Так-так, родился тогда-то, учился там-то, женат и счастлив, прежние работы такие-то, а последние три года – «Комформ».

– Совершенно верно, «Комформ».

Для пересылки анкеты в «Альбион» ее сложили вчетверо, и сейчас, развернутая Лукасом, она немного топорщилась, так что Грайсу удалось глянуть и на другие лежащие в папке документы. Под альбионским бланком с детальным описанием предложенной Грайсу вакансии лежало убористо напечатанное письмо из «Комформа» – стало быть, здесь наводили справки о новых служащих. Остальных документов Грайс разглядеть не смог, однако он был уверен, что узнал бледно-коричневый фирменный бланк Центрального ссудно-строительного банка, где он работал десять лет назад. Порядок порядком, но такая дотошность показалась ему диковатой.

– Превосходные характеристики, – сказал Лукас, заметив, что Грайс пытается рассмотреть лежащие в папке бумаги. – «Комформ», насколько я понимаю, был для вас немного необычной фирмой?

Грайс не нашелся с ответом. На его взгляд, все конторы, в которых он служил, мало чем отличались друг от друга.

– Я говорю, что вы, если не считать вашей работы в «Комформе», всегда трудились в непроизводственных, так сказать, фирмах – в банках, архивах, страховых компаниях. Даже на военной службе вы были клерком Архивного управления ВВС. Я думаю, вы едва ли часто видели самолеты.

– Да просто ни разу не видел. Разве что в небе, когда у меня появлялась охота глянуть вверх.

– Вот я и говорю, что, кроме как в «Комформе», вы, наверно, никогда не видели производства. И значит, это была не совсем обычная для вас фирма.

– Ах вот вы о чем. Да ведь производства-то я и там, признаться, не видел. Фабрики-то у них на западе. Так что я видел нашу мебель только в демонстрационных залах. А как ее делают, я и понятия не имею.

Получилось, что Грайс отрицательно ответил Лукасу. Однако тому его ответ явно понравился.

– Значит, вы готовы быть только промежуточным звеном во всеобщей экономической цепи? Готовы смириться с тем, что не увидите конечного продукта своего труда?

Грайс понял, что это основной – хотя очень какой-то странный – вопрос приемного собеседования. И в ответ следовало сказать что-нибудь вроде «Господи, да конечно же нет!». Однако он решил ответить немного попространней.

– Господи, да конечно же нет! – воскликнул он. – Я всегда считал, что ежедневная работа, какой бы она ни была, и есть конечный продукт моего труда. Я старался добросовестно выполнять свои обязанности, чтобы другие работники могли подхватить и продолжить начатое дело.

Лукаса вполне удовлетворил такой ответ. Видимо, Грайс был прав, не добавив, что от человека, мол, нельзя ожидать большего.

– Прекрасно, – сказал Лукас. – Именно такого отношения к трудовой деятельности и требует та должность, на которую вы претендуете. Вам предстоит работать во внутрифирменном отделе – он снабжает канцелярскими принадлежностями все другие службы «Альбиона», – и человеку с иными, чем у вас, взглядами может показаться, что он как бы отстранен от живого дела. Надеюсь, вы-то не затоскуете вдали от суетного, как говорится, производства?

– Господи, да конечно же нет, – повторил Грайс. Должность сама плыла ему в руки. Больше того – было похоже, что она уже у него в кармане.

– Работа, насколько я могу судить, покажется вам вполне знакомой. Вы будете иметь дело с оформлением заказов-требований на канцпринадлежности, причем вся документация у нас внутренняя, так что вам не придется обрабатывать денежные расчеты.

– И, стало быть, никакой возни с налогами?

– Совершенно верно.

– Золотая жизнь! Х-х-хах!

– Вы думаете? Ф-ф-фа!

– Так стало быть, закупок извне Отдел канцпринадлежностей не производит? – спросил Грайс. Он задал этот вопрос, чтобы ввернуть коммерческий термин в ответ на Лукасовы «внутрифирменные заказы-требования»: разговор у них пошел профессиональный, и Грайс решил его поддержать, хотя вовсе не интересовался подробностями своей будущей работы. Но, поддерживая профессиональный разговор, он как бы оказывался с Лукасом на равных.

И его очень удивила реакция начальника Отдела служащих – удивили не слова, а то, как они были сказаны.

– Закупки извне были бы отнюдь не вашей заботой, – отрезал Лукас, словно бы советуя Грайсу не умничать, не лезть вперед, а знать свой шесток рядового клерка. И он сказал были бы вместо будут. Значит, должность-то может еще и уплыть из его рук? Вообще, как начал понимать Грайс, вопросы Лукаса были составлены куда хитрей, чем он думал. Вернее, не хитрей, а профессиональней. Возможно, Лукас прослушал в каком-нибудь университете спецкурс по психологии служащих.

Дальше, правда, все пошло как по маслу. Лукас вынул из папки бумажку, похожую на внутрифирменный бланк-заказ, и прочитал Грайсу «Административно-коммерческие правила прохождения службы в тресте „Британский Альбион“» – первоначальная зарплата, размеры ежегодной прибавки к ней, длительность отпуска, схема начисления пенсии и всякое такое прочее. От Грайса тут требовалось только рассудительно кивать головой да иногда бормотать, что все это выглядит вполне приемлемо.

– Ваша должность является должностью третьей категории, это на один порядок ниже субуправленческих должностей, входящих во вторую категорию. Вы уверены, что со временем вам не захочется получить повышение?

Это был второй основной вопрос собеседования, наверняка таящий в себе тщательно зашифрованные опасности.

– У меня, знаете ли, нет служебного тщеславия, – твердо выговорил Грайс.

– Вот и хорошо, – похвалил его Лукас. – Мы сознательно набираем работников, годных только для одной должностной категории. Это избавляет нас от ненужных и напряженных разговоров, когда управленческие вакансии заполняются со стороны.

– Мудрая политика, – сказал Грайс, тут же сообразив, что лучше бы ему промолчать. Во-первых, он никогда раньше не сталкивался с такой политикой и поэтому просто не мог судить о ней, а во-вторых – и это было главное, – он высказался явно не по чину служащего третьей категории. Однако у Лукаса его слова возражений не вызвали.

– Ваша должность будет постоянной, – сказал он, милостиво возвращая Грайса к уверенности, что новая работа у него как бы уже в кармане. – Но вам придется выполнить еще одно наше условие. «Комформ», насколько я понимаю, намерен и в нашем светлом будущем избавляться от избыточной рабочей силы?

– Похоже на то.

– Ну так вот. В «Альбионе», знаете ли, не поощряют рассказов о возможных вакансиях. Когда они появляются – если кто-нибудь из работников уходит, к примеру, на пенсию, – мы предпочитаем набирать служащих без лишнего шума и по собственной инициативе.

Грайсу, конечно, было приятно, что альбионское начальство выбрало его «по собственной инициативе», но у Лукаса, на его взгляд, концы с концами явно не сходились. Открытое объявление в комитете труда как-то не вязалось со словами Лукаса о нелюбви «Альбиона» к лишнему шуму при найме служащих. Без шума и по собственной инициативе они могли бы подобрать сотрудника, обратившись в одно из частных посреднических бюро на Нью-Бонд-стрит или где там все эти бюро сейчас размещаются. Хотя, может быть, Лукас, прослушавший университетский спецкурс по психологии служащих, сам решал, кто из претендентов наилучшим образом подходит «Альбиону». При этой мысли Грайс почувствовал, что стремительно растет в собственных глазах.

Он дал Лукасу необходимые заверения, и тот, записав что-то на последнем листе анкеты, с удовольствием выпрямился. Собеседование, по всей видимости, было рассчитано у него до секунды, потому что, едва он посмотрел на свои часы, из-за пальм вынырнул Копланд и представился Грайсу как его непосредственный начальник. Но хотя Копланд был начальником отдела, он, понял Грайс, не имел права голоса, когда решалось, кто будет работать под его начальством, потому что Лукас напоследок сказал:

– Итак, можно считать, что вакантная должность в вашем отделе замещена… если, конечно, у нашего нового друга нет никаких дополнительных вопросов.

Дополнительных вопросов у Грайса не нашлось. И только зарегистрировавшись должным образом на выходе, проскользнув через вращающуюся дверь и сообразив, что ему хочется есть, он вспомнил про свой вопрос об альбионской столовой. Вообще-то у него должны вроде были возникнуть и еще кое-какие вопросы, но они почему-то не пришли ему в голову, даже когда он уже оказался на улице.