С незапамятных времен из-за черного течения эту реку не пересекала ни одна лодка. Конечно, это не мешало нам перевозить грузы вдоль восточного берега от Аджелобо на юге до Умдалы на севере, где река широко разливается, превращаясь из пресной в соленую, и где по ней гуляют штормовые волны. И всегда, еще с самого детства, живя в пыльном Пекаваре — почти на середине этого маршрута, — я мечтала вступить в гильдию речников и стать женщиной реки.

А почему бы и нет? — рассудили мои родители. Их не испугало мое решение (во всяком случае, так я тогда подумала). Я же не буду плавать всю жизнь и когда-нибудь на этом пути в семьсот лиг с юга на север найду себе мужа и привезу в Пекавар, чтобы оставить его там и завести детей и, возможно, остаться самой — как многие девушки, которые, выйдя весной в плавание, возвращались осенью с обретенным супругом. Просто мне на это, может быть, понадобится больше времени, но страсть к путешествиям, безусловно, пройдет. Река, пусть пейзажи на ней и меняются от южных джунглей до северных болот, все-таки остается рекой. Так что, поплавав вверх-вниз лет пять или шесть, я должна буду ко всему этому привыкнуть.

Мои мысли были заняты исключительно Севером и Югом, мой брат-близнец по имени Капси, из глупого упрямства решив посвятить себя Западу, всем сердцем отдался желанию вступить в крошечное монашеское братство Наблюдателей, что находилось в городке Вер-рино в пятидесяти лигах к северу. Мы в нашем Пекаваре знали о них очень мало — то есть почти ничего, кроме того, что есть такие, — но для Капси этого оказалось достаточно. Еще ребенком, смастерив себе огромную подзорную трубу, он всматривался туда, где за ширью реки в полторы лиги, за черным течением на ее середине, прямо напротив Пекавара тянулся западный берег, довольно пустой и скучный.

Лично меня западный берег совсем не занимал. Он вообще ни в ком не вызывал любопытства, если не считать братца Капси и тех одержимых из Веррино. С какой стати мы должны были интересоваться теми, кто недоступен и не стремится к общению, не играет никакой роли в нашей жизни и о ком не упоминается ни в одной летописи?

Но все внезапно изменилось, когда я, едва дождавшись своего семнадцатилетия, подала заявку о вступлении в судовую гильдию и узнала о ее первой большой тайне, само существование которой, положив руку на Книгу Реки, я поклялась не открывать никому. А именно, что нужно не просто наняться на работу, но пройти обряд посвящения.

— А что это за посвящение? — спросила я хозяйку причала, после того как пришла в порт и выполнила все формальности в ее дощатой конторе. Слово «посвящение» ассоциировалось у меня с таинственными и мучительными ритуалами где-то в джунглях Аджелобо.

— Детка, ты хочешь быть пассажиром или членом команды?

— Членом команды, конечно.

— Тогда ты должна пройти обряд посвящения, каким бы он ни оказался. — Женщина засмеялась и тряхнула своими выцветшими на солнце волосами. Она была средних лет, красивая, с обветренной кожей. Она показала мне свои руки: — Смотри, пальцы мы не отрезаем. И не будем протаскивать тебя под килем, бросать на съедение жалоносцам и совершать еще что-то ужасное в этом роде. Мы даже не станем тебя разыгрывать или путать. Уверяю тебя, я от страха не поседела.

Я кивнула, и она правильно поняла мой молчаливый ответ.

— Завтра днем приходит один латинец. Будь здесь на закате. — С этими словами она отпустила меня и снова погрузилась в свои бумаги.

Итак, на следующий вечер, после того как я была представлена как полагается, хозяйка причала провела меня на борт «Рубинового поросенка», а потом на нижнюю палубу, где находилась тесная каютка хозяйки судна, освещенная одним-единственным масляным фонарем; к этому времени я уже не слишком беспокоилась о предстоящей церемонии посвящения, которая в такой убогой обстановке едва ли могла быть чересчур эффектной и экзотической — мне предстояло свыкнуться с мыслью, что я буду плавать на борту вот такой посудины. В мечтах я видела куда более величественные картины — корабль с двумя мачтами, а то и тремя. Бриг или шхуну.

Когда мы постучали и вошли, я увидела хозяйку судна, на которой была нацеплена рыбья маска из тех, какие надевают во время ежегодной регаты; ничего особенно страшного в ней не было, разве что свет фонаря делал ее более похожей на женщину с настоящей рыбьей головой, чем это мог сделать дневной свет. На маленьком столике перед ней лежал потрепанный экземпляр Книги Реки, а на нем сверху — дешевое издание Книги Преданий. Хозяйка судна открыла эту книжечку и бегло пролистала, словно хотела освежить что-то в памяти. После этого она внезапно и резко выкрикнула, заставив меня вздрогнуть от неожиданности:

— Та, кто хочет стать девушкой реки, говори, что такое черное течение?

По-моему, я разинула рот.

— Говори!

— Это… ну, это такое течение, которое не дает нам переплывать через реку.

— Какое оно?

— Черное? — предположила я.

— Это вода? Это нефть? Оно мелкое или глубокое? Оно медленное или быстрое? Оно живое или мертвое?

— Всякий, кто пытается преодолеть его, погибает, — храбро сказала я, — но сначала он сходит с ума. Его уносит, потом затягивает вниз…

Хозяйка судна начала читать по Книге Преданий:

— «Это не вода и не нефть. Оно скорее кровь, но не наша красная кровь. Оно скорее нерв, но не наши нервы. Оно скорее позвоночник, но не наш позвоночник из костей. Оно все и ничего.

Тело реки, от юга до севера, живет своей жизнью, и черное течение — его тайная душа; но это не наши души, если они у нас есть. Черное течение — его разум; но он не похож на наш ум.

Потому что река — это живое существо и единое целое. Мы — паразиты на ее теле, а черное течение — жизненная артерия этого тела. Войди в нее — и она выпьет тебя и утопит. Но сначала сведет с ума.

Потому что вода этого мира — живая; она — единое целое, которое нельзя разделить. Река — гибкий хвост дремлющего океана, вечно струящийся, вечно обновляющийся».

Внезапно меня охватил ужас, потому что для меня, как и для всех жителей Пекавара, еще с тех пор, как я научилась говорить, показывать пальцем и задавать вопросы, река была просто рекой: водным потоком, на который было очень интересно смотреть и по которому вверх и вниз проплывали парусники (и где запрещалось купаться из-за жалоносцев), дорогой, по которой возили грузы, указателем направления на города и местности.

Конечно, мы благодарили нашу реку за то, что она орошала поля (жалоносцы не выживали в стоячей воде), позволяла торговать и была нашим транспортом, давала дождь и делала нашу местность пригодной для жизни — ибо нас со всех сторон окружали горячие пустыни, даже с юга, где находились джунгли Аджелобо. И все же Книга Реки была всего лишь географическим справочником и путеводителем по восточному берегу — руководством по выживанию в нашем мире. Нигде не говорилось о том, что река живая и может представлять угрозу, что она относится к нам примерно так, как собака к блохам у себя на спине — из чего, по-видимому, следовал вывод — «не будите спящую собаку».

Черное течение, которое не слишком меня интересовало, было просто неким препятствием, вроде водоворотов, хотя и гораздо опаснее; а то, к чему оно не давало подплыть — западный берег с его обитателями, — занимало лишь монахов с их чудачествами, поскольку добраться до этого берега было все равно невозможно. Более того, жители западного берега, если они вообще существовали, интересовались нами не более, чем мы ими.

Но если река живая… Как же так, мы ведь пьем эту воду? А человеческое тело почти полностью состоит из воды. И значит, мы созданы из реки: наше сердце и легкие, кровь и мозг…

— «Женщины принадлежат реке», — процитировала я; и хозяйка судна воскликнула вслед за мной:

— Но она не принадлежит нам!

Конечно, это был своего рода спектакль, предназначенный стать испытанием — как если бы меня разыграли или заставили пройти по доске с завязанными глазами, чтобы я упала прямо к жалоносцам: он должен был внутренне связать меня с женским сообществом реки и гильдией. Возможно, чтобы я навсегда осталась верной реке и никогда не захотела поселиться где-нибудь на берегу со своим привезенным мужем? В Пекаваре были такие мужья, хотя и не очень много, но, естественно, я почти никогда не видела их жен, которые постоянно находились в плавании и возвращались домой только по праздникам. Однако в то время судьба мужей меня не занимала.

И все же, если речь шла только об эмоциональной связи — я согласна! Хотя вечер стоял теплый, а в каюте было душно, я дрожала.

— Йалин, — сказала мне хозяйка судна. — Если течение не заметит, что ты ему чужая, тогда оно должно думать, что ты его часть. Так паразит живет на теле своего хозяина. Каждый год, в канун Нового года, из Тамбимату на юге… — Она замолчала.

— Там, где начинается река, за Аджелобо.

— Река не начинается, Йалин. Она не появляется из маленького ручейка или журчащего фонтанчика.

— Я знаю. Она вытекает из-под Дальних Ущелий. Значит, она должна проходить по подземному каналу под ними.

— Нет, и там, в Тамбимату, где находится ее исток, она так же широка, что и в Умдале, где впадает в дикий океан. Она выходит из-под Ущелий так же, как земляной червь вылезает из почвы, упорно пробиваясь наружу. А что там, за Ущельями, мы не знаем. Их никто не измерял. Их вершины вздымаются туда, где трудно дышать. Может быть, они простираются на десять лиг или сто; а может быть, они тонкие, как лист бумаги. Фильтровальной бумаги. Они осаждают соль морской воды, которая, просачиваясь сквозь них, становится рекой. И может быть, если они очищают морскую воду, превращая ее в пресную, так же как почки очищают кровь, в Ущельях и за ними скапливаются залежи соли. Она образует целые острова, которые плавают, словно айсберги. Время от времени от них откалываются огромные куски, которые обрушиваются в океан, уплывают, делаясь все меньше, и где-то далеко-далеко исчезают совсем. Может быть, когда-нибудь ты увидишь далекий Тамбимату, где джунгли подходят к самым Ущельям и где река, выбравшись наружу, внезапно широко разливается. Тогда и ты сможешь поразмышлять над этим, как все. Но, Йалин…

— Ах да. Каждый раз, в канун Нового года?

— Правильно. В полночь, когда весь мир спит, из Тамбимату отплывает судно нашей гильдии, которое направляется к черному течению.

— Чтобы попытаться преодолеть его, пока не наступил следующий год — словно в это время судно не будет замечено? Пока река выдыхает прошедший год и еще не успела вдохнуть следующий?

Рыбья маска качнулась из стороны в сторону.

— Нет, чтобы привезти несколько полных ведер черноты. Считается, поскольку так происходит всегда, что в последнюю полночь уходящего года у реки замедляется обмен веществ и притупляется сознание. Тем не менее это путешествие небезопасно для добровольцев, которым оказывается честь отправиться к середине реки. Иногда случается и так, что какая-нибудь женщина из команды теряет рассудок и прыгает за борт.

— Вы привозите образцы черного течения, чтобы их изучать? — озадаченно спросила я.

Тело женщины затряслось, словно она беззвучно смеялась; естественно, я не видела выражения ее лица.

— У какого аптекаря найдется оборудование, чтобы изучать нечто столь чужеродное? Нет, не за этим. А вот за чем. — И тут хозяйка судна достала с полки заткнутый пробкой пузырек, в котором плавало что-то черное. — Ты по-прежнему хочешь стать женщиной реки?

Я держалась очень уверенно, решив, что в пузырьке, скорее всего, вода, подкрашенная чернилами. Или что-то в этом роде.

— Да, хозяйка, хочу.

Она открыла пузырек и протянула его мне.

— Тогда пей. Отведай черного течения.

— А что со мной будет? — В конце концов, эта жидкость, может быть, и не такая уж безвредная. Может, это и правда черное течение.

— Ну что же ты медлишь, ведь я же по-прежнему жива и здорова, не так ли, дитя? — прошептала у меня над ухом хозяйка причала.

— Что со мной будет?

— Ты станешь женщиной реки. Пей скорее — залпом.

Взяв пузырек, я принюхалась и не почувствовала ничего особенного: возможно, это был запах… сырости — и я опрокинула содержимое пузырька себе в рот.

То, что я выпила, не было похоже на жидкость, у меня было такое ощущение, будто я проглотила жирного садового слизня; Или шарик желе. На какое-то мгновение он застрял у меня в горле; еще миг — и его не стало.

Я поднесла пузырек к фонарю. Стекло было совершенно чистым, внутри не осталось ни осадка, ни капель.

Поставив пузырек на стол, я ждала… Чего? Я и сама не знала. Внезапного озарения? Приступа ужаса или экстаза? Холодного пота? Бреда? Начала месячных? Я стояла и ждала; и две мои свидетельницы — или это были судьи? — тоже ждали.

Наконец хозяйка судна кивнула:

— Ты спасена. Черное течение не замечает тебя. Ты не оскорбляешь его.

— А что было бы, если бы оскорбила?

— Тогда бы ты выскочила на палубу, прыгнула за борт и изо всех сил, не обращая внимания на жалоносцев, поплыла к течению, чтобы Слиться с ним. Другими словами, ты бы погибла.

— Я никогда не слышала, чтобы такое с кем-то случалось.

— Случается, но не очень часто. Один случай на тысячу, если и бывает. И тогда нам приходится распространять слухи, что наша женщина-кандидатка нанялась на какое-то судно и уплыла, ничего не сказав друзьям или родственникам, и с ней произошел несчастный случай. Или что она тайком пробралась на судно, а потом удрала в дальнем порту.

— Поэтому я не слишком и беспокоилась, — тихо добавила хозяйка причала.

Я нервно засмеялась.

— Вы сказали «женщина», как будто существуют кандидаты-мужчины?

— Я неправильно выразилась. Мужчина может проплыть по реке только один раз в жизни, вместе со своей будущей женой, так смешиваются наши гены.

Конечно, я об этом знала; об этом говорится в предисловии к Книге Реки (уверена, что хозяйка судна представляла себе, что такое «гены», не больше, чем я).

— А что, если мужчина все же решится проплыть по реке дважды? Или хотя бы попытается?

— А тогда будет вот что. Черное течение призовет его, а потом утопит. Я думаю, что река — ревнивое существо женского рода. Один раз она позволяет мужчине проплыть на паруснике, чтобы не угасал наш род. Во второй раз убивает.

— Я думаю, — сказала я, — что она просто не обращает на нас внимания!

Рыбья маска склонилась, словно в молитве.

— Причудлив характер нашей реки. Но одно несомненно: если ты женщина, которая на самом деле является мужчиной, она тебя отбракует.

— Женщина, которая на самом деле мужчина?

— Ну, знаешь! А впрочем, ты еще очень молода, поэтому, возможно, ты не…

Я была уверена (или почти уверена), что вся эта болтовня была просто неким учением гильдии, которое зародилось в давние-давние времена, когда мы только прибыли в этот мир; учением, предназначенным закрепить социальную модель общества, оказавшуюся устойчивой и сохранившуюся навсегда: женщины — путешествуют и занимаются торговлей, мужчины — женятся и живут в доме своей жены. Дурное следствие матриархата и так далее и тому подобное. На самом деле весь этот глянец просто прикрывал привилегии гильдии; действительно, любой мужчина, если бы он захотел и если бы ему хватило ума и решимости, мог уйти от жены и добраться до своего города пешком, поскольку ни одно судно — видимо, чтобы сохранить status quo — не взялось бы его подвезти.

Хозяйка судна сняла маску; это была остролицая, веснушчатая, рыжеволосая женщина лет сорока.

— Вот и все, — сказала она. — Помни, никому ни слова. А теперь забудем об этом.

Она достала с полки бутылку с жидкостью совсем иного рода — имбирной настойкой — и три стакана.

— Итак, добро пожаловать на реку и в гильдию, юнга. — Она разлила настойку по стаканам. — За дальние земли и незнакомые берега.

Настойка оказалась крепкой, и с непривычки мне ударило в голову.

— Самый незнакомый берег, — услышала я свой голос, — находится в полутора лигах отсюда, вон там. — Я показала стаканом на запад.

Хозяйка судна нахмурилась, и я поспешно добавила:

— Я так говорю из-за своего брата-близнеца, он хочет наблюдать за ними из Веррино.

— Веррино, вот как? Далековато для молодого парня. — В ее голосе послышались мстительные нотки, словно Веррино был оплотом какого-то заговора против порядка, установленного рекой. Если бы Капси решил отправиться в Веррино, ему пришлось бы топать пешком все пятьдесят лиг. Разве что по дикому стечению обстоятельств какая-нибудь девица из Веррино — в поисках мужа — не решила бы посетить наш Пекавар, страстно влюбилась бы в юного Капси и отвезла его к себе домой, чтобы сделать своим мужем. В то время я не считала, что Капси мог быть стоящей добычей. Через пару лет — вероятно. Но все равно, с какой стати девушка будет выходить за него замуж только для того, чтобы облегчить ему путь вниз по реке до братства?

— Когда я приступаю к работе на судне? — спросила я более деловым тоном. И тут же пожалела об этом, поскольку не имела ни малейшего желания плавать на «Рубиновом поросенке» (получившем это название, по-видимому, в насмешку над рыжими волосами своей хозяйки). Но я зря беспокоилась.

Хозяйка причала сказала:

— Послезавтра приходит бриг, на нем есть две свободные койки; идет в Гэнги с грузом зерна. Они прислали гелиограмму, что хотят пополнить команду. Потом судно пойдет до самой Умдалы. Хватит на первый раз, новенькая?

Я пришла домой в девять часов, порядком навеселе, и поднялась в комнату Капси. Он был там, в очередной раз переделывая свою подзорную трубу — то ли вставляя дополнительные линзы, то ли еще что. Как будто в этом был смысл. Возможно, у меня раскраснелось лицо: Капси задержал на мне взгляд немного дольше обычного.

— Я вступила в гильдию, — гордо сказала я.

— Какую гильдию? — спросил он с невинным видом и едва заметной насмешкой, как будто для меня могла существовать какая-то иная гильдия.

— Я уезжаю. В четверг. Сначала в Гэнги, потом в Умдалу. На бриге «Серебристая Салли». — Как будто название брига ему что-то говорило. Он ведь не проводил годы, слоняясь в порту, вдыхая запах канатов и кнехтов и путаясь под ногами грузчиков, разгружающих очередное судно.

— Что ж, сестричка, если ты отправляешься в Гэнги, то вернешься недели через три.

Я набросилась на него.

— Не смей больше называть меня сестричкой! Я старше тебя.

— На две минуты. А тебе захотелось чего-то грубого и низкого, а?

Я запнулась.

— Не особенно.

— Какой-нибудь возвышенной эротики? Чтобы тебя пощупали и потискали?

— Как ты смеешь!

— А что они делают, когда вступаешь в гильдию? Раздевают догола и тыкают ручкой брашпиля? И позволяют как следует залить за воротник, что бы это ни значило?

— С чего ты взял? Они не делают ничего подобного. Понятно?

— А свиньи умеют быстро бегать.

Он что, пробрался в порт и выследил меня? Или случайно заметил, что у причала стоит «Рубиновый поросенок»? Или ни то и ни другое — ведь часто говорят, что близнецы чувствуют одинаково? Но в тот момент наши чувства никак нельзя было назвать одинаковыми!

Он направил на меня подзорную трубу.

— Серьезно, сестричка, тебе нужна хорошая встряска. Вероятно, тебе придется научиться драться на ножах, если уж ты собралась уйти в плавание.

— А, понятно. Все понятно. Ты просто умираешь от зависти — потому что после того, как мы сходим в Гэнги и обратно, через одну-две недели я спокойненько поплыву в Веррино, а ты будешь торчать здесь и таращиться на свой любимый Запад. Но ты не беспокойся, Капси: когда я вернусь из Умдалы, месяцев через шесть, я расскажу тебе все о твоем драгоценном Веррино.

Его губы побелели.

— Сама не беспокойся. К тому времени, как ты вернешься, я уже буду там.

— В таком случае, — я стащила с ноги сначала одну туфлю, потом другую, — тебе понадобится еще и это!

Первая туфля пролетела мимо, ударившись о стену, на которой висел вид какой-то местности, выполненный ручкой и карандашом. Но вторая угодила прямо в подзорную трубу, которая со звоном вылетела у него из рук. Странно, но он отнесся к этому совершенно спокойно. Во всяком случае, сначала. Что было потом, я не знаю, поскольку выскочила из комнаты. Нет, не выскочила. Я покинула комнату с видом оскорбленного достоинства.

На следующий вечер, во время наспех организованной прощальной вечеринки, Капси ни разу со мной не заговорил. Потом, когда на следующее утро я уже собиралась уходить, закинув за спину свою холщовую сумку, после весьма сдержанного прощания с родными, поскольку мои родители считали, что рейс до Гэнги и обратно будет коротким — он подмигнул мне и прошептал: «До встречи в Веррино».

— Я плыву вверх по реке, — напомнила я ему. — Увидимся через три недели здесь.

— Я так не думаю, сестричка. — И он шутливо стукнул меня по плечу.

Научиться управлять канатами на «Серебристой Салли» оказалось не менее — но и не более — напряженной, требующей большой силы работой, чем я ожидала. Ну и, конечно же, между членами команды не случалось никакой поножовщины или чего-то подобного. Быть женщиной реки было просто работой, время от времени прерываемой отдыхом.

Попутные весенние ветры наполняли паруса нашего судна, которое не спеша двигалось вниз по течению, так что Наш курс — учитывая длинные плавные изгибы реки в одну сторону, а потом в другую — пролегал сначала на запад от берега, потом, когда мы отклонялись примерно на треть лиги, на восток, и так до бесконечности. В это время года вниз по реке двигалось очень много судов, так что нам приходилось придерживаться узкого коридора почти на ее середине, старательно держась подальше от черного течения, которое виднелось на расстоянии по крайней мере одной шестой лиги.

Пыльные, тусклые и однообразные пейзажи тянулись вдоль берегов до тех пор, пока мы не добрались до Гэнги. Тут внезапно откуда-то появились зеленые холмы и буйная зелень, а полупустыня исчезла — и больше не появлялась, плыви мы хоть до самого Аджелобо. Поскольку район Пекавара — это граница между цивилизацией и пустынями, которые простираются вдоль восточного берега реки от тропиков до более холодных северных районов.

А что находится за пустынями, дальше на восток? Этого никто не знал. Когда-то давно в глубь пустынь отправлялись экспедиции. Одна или две бесследно исчезли; одна или две вернулись изможденные и принесли безрадостную весть, что пустыни тянутся до бесконечности.

Во всяком случае, Гэнги находится там, где начинаются южные тропики, и представляет собой довольно грязный, засиженный мухами городок, с домами из песчаника и пышно разросшимися сорняками. В нем нет ни опрятности чистенького сухого Пекавара с его тенистыми аркадами и тихими двориками и фонтанами, ни пышной, буйной и яркой растительности городов, расположенных дальше на юг. Он ни то ни другое; в нем благоденствуют сорняки, а не цветы, и его каменные постройки явно не блещут красотой. Все же я посетила местный базар, а также довольно холодный акванариум, где были собраны речные обитатели от экзотических южных видов — пышные украшения, зубы и яркие расцветки — до более скромно окрашенных северных.

Затем пришло время отправляться обратно в Пекавар.

Команда «Серебристой Салли» состояла из двадцати человек, одна койка по-прежнему пустовала. В общем-то мои речные сестры относились ко мне весело и дружелюбно. Боцман Золанда время от времени становилась страшной занудой, особенно по утрам, словно постоянно просыпалась с головной болью (возможно, так оно и было); но моей самой близкой подругой была мачтовой матрос Хэли, коренастая, энергичная двадцатилетняя женщина с черными курчавыми волосами и молочно-опаловыми глазами: в зависимости от того, как на них падал свет, они казались то чарующими, то слегка пораженными катарактой.

Теперь, плывя вниз по реке, мы продвигались более прямо, поскольку не нужно было лавировать, идя против ветра, и более быстро из-за ветра, дующего в корму. И менее чем в трети лиги от левого борта струилось черное течение — так близко я еще никогда его не видела, хотя с такого расстояния оно казалось всего лишь тонкой креповой лентой, протянувшейся по всему брюху реки. На самом деле ширина течения составляла около ста пядей.

Интересно, что я подумала об этом только сейчас — в Пекаваре таким вещам не придавали значения и не обращали внимания на пустынный берег по ту сторону реки — к западному берегу не подходило ни одно судно, возле него никогда не было видно даже самой маленькой рыбацкой лодки. Более того, казалось, что на том берегу нет даже деревень — не говоря уже о городах — и все же земля там была явно обитаемой, судя по тому, что иногда на той стороне можно было различить то легкий дымок, то башню на вершине холма вдали от берега. Они там что, не знали, что такое лодка? Или что в реке водится вкусная рыба? (И вообще, кто они такие?)

Мы стояли в Гэнги уже два дня. Мы с Хэли, свободные от работы, сидели на палубе, нежась под весенним солнышком, и рассеянно смотрели на черное течение, которое было такой естественной частью реки, что невольно забывалось, что оно означает безумие и смерть. Внезапно у меня в памяти всплыли события моего тайного посвящения, заставив задать вопрос, который я постаралась выразить, как я надеялась, в скрытой форме, чтобы не нарушить клятву, данную на Книге.

— Ты когда-нибудь пробовала черного слизня, Хэли, до того, как вступила в гильдию? — небрежно и как бы мимоходом спросила я.

Но не успела я произнести эти слова, как почувствовала такой приступ тошноты, словно и в самом деле сунула себе в рот садового слизня, сняв его с листа латука, и пытаюсь проглотить эту склизкую гадость. Мне пришлось поспешно вскочить и Перегнуться через борт, где меня и вырвало.

Хэли стояла возле меня, придерживая за плечи.

— Каждая из нас, — прошептала она, — однажды задает этот вопрос. Я все ждала, когда и ты это сделаешь, Йалин. Понимаешь, мы теперь принадлежим реке. И мы подчиняемся ее правилам — и нарушаем их только на свой страх и риск.

Схватки у меня в желудке ослабевали.

— Укачало? — услышала я знакомый сипловатый голос. Разумеется, это была Золанда. — Что, на такой-то ряби?

Она холодно смотрела на меня, пока я вытирала рот. И тут я поняла, что она меня не обвиняет — должно быть, она все поняла.

— Все в порядке, — пробормотала я.

— Ты слишком много торчишь на солнце, вот в чем твоя беда. Займись делом. — И она задала мне кучу разной работы.

Конечно, тот приступ рвоты был, возможно, чисто психологической проблемой. Нарушить или попытаться обойти клятву, данную на Книге Реки, которая для нас все, — это очень гнусный поступок. И в сущности, в подобной ситуации обвинять и наказывать мне следовало лишь саму себя. Поэтому в ту ночь, когда судно стояло на якоре, мне приснился ужасный сон, в котором черное течение поднялось из реки, словно змея, разинуло пустую пасть и в слепой ярости бросилось на меня.

Я с криком проснулась, уверенная, что сейчас умру. Очень скоро меня успокаивала едва одетая Хэли; и делала она это, на мой вкус, слишком уж нежно, — или мне так показалось из-за моей неопытности — так что несколько дней после этого я старалась держаться от нее подальше, хотя мы по-прежнему остались друзьями. Тот сон больше не повторялся, поскольку в этом не было необходимости. Я старалась быть хорошим матросом.

А теперь назад, в Пекавар, за грузом специй.

Снова дома, только на одну ночь. Я даже пригласила к себе в гости Хэли, решив, что если уж ей нравлюсь я, то понравится и мой брат-близнец.

А Капси ушел. Покинул родное гнездо. Отправился на север, бросив свою зарисовку дальнего берега и самодельную подзорную трубу словно ненужные уже детские игрушки.

Некоторое время мне пришлось потратить на то, чтобы утешать и ободрять мать и отца — не столько из-за того, что Капси ушел (в конце концов, мужчина должен покидать дом), и не из-за того, что он не успел жениться, сколько из-за двойной потери, которую им пришлось пережить за такой короткий промежуток времени. Конечно, я никуда не денусь и вернусь домой, но путешествие до Умдалы и обратно займет месяцы. И кто знает, вернусь ли я на «Серебристой Салли»? А если я останусь на этом судне, пойдет ли оно в следующий раз в Пекавар?

Я сказала отцу, что попытаюсь поискать Капси в Веррино, хотя вряд ли из этого что-нибудь получится, поскольку мы доберемся до Веррино и отправимся оттуда до того, как Капси придет туда пешком. Я постаралась не давать обещания, что найду его даже на обратном пути.

В общем, ночь, проведенная дома с родителями, оказалась довольно грустной, хоть Хэли и пыталась изо всех сил делать вид, что ей весело. На следующее утро я покинула свой дом без всякого сожаления.

Увидеть Веррино с реки можно еще издалека из-за Шпиля, почти отвесной скалы в виде колонны, высящейся на холме за городом. На вершине Шпиля, куда можно было забраться по бесконечным ступенькам, держась за единственную веревку, чтобы не свалиться, и располагался отряд Наблюдателей, которые жили, как считалось, в спартанских условиях, и занимались тем, что старательно всматривались через телескопы в противоположный берег до тех пор, пока в глазах не появлялся туман. Со стороны города невозможно было разглядеть, что они там делают, а крутые ступеньки отбивали всякое желание это выяснить. Я попыталась забраться на Шпиль, но потом бросила, решив, что свой долг я все равно выполнила. В любом случае, Капси еще не мог добраться до Веррино.

Вместо всего этого я решила как следует изучить город: очень приятное местечко с извилистыми улочками, то поднимающимися вверх, то сбегающими вниз, где неожиданно можно было натолкнуться на беседку или веранду, с деревянными пешеходными мостиками, увитыми клематисами и диким виноградом, переброшенными через узкие улицы, которые то превращались в тоннели под скалой или зданием, а то неожиданно оказывались на уровне крыши какого-нибудь дома: крыши, уставленной терракотовыми вазонами с фуксиями. По сравнению со скучным, тусклым Пекаваром, Веррино показался мне сказкой, хотя от ходьбы у меня заболели икры и лодыжки. Люди сновали взад и вперед, тараторя, как обезьяны, многие мужчины несли на голове корзины с поклажей, бросая вызов силе тяжести — хотя ни один из них, насколько я успела заметить, не пользовался виноградной лозой, чтобы перебраться с верхней улицы на нижнюю.

И все же сколько бы они ни суетились, этого было мало для хозяйки нашего судна Кэрил, которая уже на второй день ворчала о штрафе за простой, а на третий ругалась на чем свет стоит и предсказывала, что, судя по тому, как идут дела, нам предстоит провести здесь еще чертову неделю.

То, что нас задерживало, было крупной партией стекол для очков, доставленных сюда из стекольных мастерских в пригороде — еще одна причина, помимо высоты Шпиля, по которой Наблюдатели обосновались в Веррино. И несмотря на то что линзы — весьма дорогие вещи, по сравнению с их размером, а везти их нужно было до самой Умдалы, Кэрил то и дело грозила отплыть и оставить такой выгодный груз следующему судну, даже ценой потери кругленькой суммы.

Так или иначе, но команда получила полную свободу и занялась своими делами. Одна или две отправились на поиски возможного мужа. Более старшие, такие как Золанда, которые уже имели мужей, уютно устроившихся в каком-нибудь дальнем порту, чтобы тайком урвать немного плотских утех или завести любовную интрижку с женатым мужчиной. А самые молодые — на поиски того, кто просто обратит на них внимание.

Естественно, мужчины, чьи жены находились в плавании, были вынуждены искать общества других женщин реки. Вы, наверное, подумали, что так никуда не годится и все это очень плохо. Но на самом деле это было всего лишь игрой, на которую смотрели сквозь пальцы; и чем больше я думала об этом, тем больше понимала, что определенный смысл во все этом был. Некоторые женщины могли отсутствовать месяцами, даже целый год, и, очевидно, начинали испытывать определенные желания — так же как их мужья дома. Лучше, гораздо лучше, чтобы существовала своего рода тайная сделка между членами гильдии, даже если никто и не говорит об этом в открытую.

Однако, помимо таких привязанных к дому мужей, существовали и другие — склонные к авантюрам и на все готовые молодые люди, которые не искали себе невесту. У них был обычай тайком соблазнять девушку, либо даже флиртовать с ней совершенно открыто.

Итак, я узнала еще одну тайну гильдии — от Хэли, конечно, от кого же еще? — как не забеременеть в дальнем порту, искусство, без которого одна из таких вылазок могла закончиться большой проблемой. Это было лекарство, на речном жаргоне называлось оно просто «верный» и получалось путем кипячения внутренностей рыбы-усача.

Нельзя сказать, что беременность считалась преступлением, хотя, учитывая напряженность нашей работы, она могла заставить речную сестру надолго «причалить» к берегу. Впрочем, иногда на проходящих судах можно было увидеть маленьких девочек.

Да, девочек. Мальчики, так же как юноши и взрослые мужчины, могли проплыть по реке только один раз — что означало, что если кто-то был рожден или выношен на реке, то добираться до дома будущей жены, когда он станет взрослым, ему придется пешком, если только она захочет примириться с таким неудобством во имя любви. Иногда река делала исключение и сама заботилась о нерожденном младенце мужского пола, тогда у женщины случался выкидыш. И кто потом мог сказать, был это мальчик или девочка? Многие женщины реки играли в «верного» постоянно; и заводили семью только в мечтах.

Итак, в наш предпоследний вечер в Веррино Хэли мне подмигнула:

— А не провести ли нам веселую ночку? — сказала она и протянула мне голубой пузырек с рыбным снадобьем.

Я взяла его и засмеялась, в основном из бравады.

— А почему бы и нет? — тоже подмигнула я и выпила.

Через пару часов мы сидели в шумном винном кабачке, освещенном китайскими фонариками, весело болтая с двумя стройными симпатичными братишками с медной кожей, блестящими глазами и дерзко вздернутыми носами — наша болтовня становилась все более серьезной, хотя по-прежнему оставалась игрой, только игрой. Я была слегка навеселе, и мой партнер по танцам, с которым мы сделали несколько кругов, сказал, что его зовут Хассо — может, так оно и было. Я его поцеловала и в следующее мгновение заметила, что Хэли и ее новый дружок куда-то исчезли.

Хассо прошептал сладким голосом:

— Я тут знаю одно местечко.

— Я знаю массу всяких местечек, — довольно зло сказала я. — Пекавар, Гэнги…

Однако он воспринял мой остроумный ответ весьма добродушно; еще бы, он ведь так старался мне угодить.

Прошло не так уж много времени, и мы уже были вдвоем в этом местечке — комнатке на чердаке, окно которой закрывал пышно разросшийся клематис с душистыми ночными цветами и куда можно было попасть по длинному тонкому мостику-лестнице — и я обнаружила, что в моих познаниях есть кое-какие пробелы, однако я быстро училась.

Он тоже знал не так уж много; хотя его промахи касались совсем других вещей.

— Наверное, это здорово, путешествовать по реке, — прошептал он мне в самое ухо. Или что-то в этом роде; я уже собиралась повернуться к нему, чтобы продолжать идти прежним курсом.

— Должно быть, с реки много чего видно на том берегу. — Он избегал личных местоимений, видимо, сам того не замечая. Как я сразу начала подозревать, он таким образом старался отвести от себя обвинение в злоупотреблении доверием.

— Города и такие…

На этой стадии я еще не обиделась; я просто подумала, что поскольку вокруг меня распространяется аура реки, она действует на него так же, как и мои юные чары.

— А за черным течением…

Я уже хотела, из какой-то прихоти, рассказать ему, каково черное течение на вкус, однако не испытывала особого желания проверять, стошнит ли меня на берегу так же, как и на судне. Кроме того, в тот момент мне было не до того.

Он со стоном расслабился.

— Расскажи мне что-нибудь, что ты там видела, а? Что-нибудь страшное и удивительное. Все равно что.

Я внезапно замолчала, потом отодвинулась и стала собирать свою одежду. Теперь я все поняла. Не случайно мы с Хэли встретили этих двух красавчиков в винном кабачке. Они искали таких, как мы. Точнее, такую, как я: совсем неопытную и наивную, переполненную новыми удивительными впечатлениями от реки и ее окрестностей и желающую с кем-нибудь ими поделиться. Несомненно, второй брат просто отвлекал более опытную Хэли, пока Хассо старался выкачать из меня все, что я знаю, чтобы передать это Наблюдателям туда, на Шпиль…

Я не стала плакать, устраивать скандал или обвинять его, утешив себя мыслью, что это я выкачала его. До последней капли.

— Мне нужно возвращаться, — солгала я. — У меня ночная вахта.

Зачем на судне, стоящем в гавани, нужна ночная вахта, я и сама не знала; просто это было первое, что пришло мне в голову.

Хассо приподнялся на локте и усмехнулся:

— А ты уверена, что хочешь вернуться на свой корабль, малышка Йалин?

— На свое судно, — резко поправила я, — крыса сухопутная!

В следующее мгновение я мчалась мимо зарослей клематиса, чей запах уже начал меня раздражать, и по тонкому высокому мостику-лестнице одна-одинешенька.

Я никак не могла решить, рассказывать ли Хэли о своих подозрениях. Во всяком случае, она вернулась на судно вскоре после меня, а мне к тому времени пришло в голову, что лучше ничего не говорить, иначе она подумает, что в плане секса я потерпела полный провал, а это было далеко не так. Так что я сделала вид, что сплю, и ничего ей не сказала.

А рано утром прибыли мягкие коробки с линзами. Почти сразу мы подняли якорь и отплыли вниз по течению, направляясь на север, в далекую Умдалу.

Я не возвращалась в холмистый Веррино целый год, к этому времени я была уже не юнгой, а полноправным членом гильдии со специальным удостоверением; кроме того, я плавала уже не на «Серебристой Салли».

В первый год или два работы молодые женщины реки должны были плавать на разных судах, и я не оказалась исключением. К тому же, думаю, я подсознательно стремилась переходить с одного судна на другое, чтобы как можно дольше не возвращаться в Веррино (и Пекавар). Я говорила себе, что должна посмотреть все, что находится в нижнем течении реки, пока еще сохраняю восприимчивость юности.

Итак, на своем первом судне я добралась до холодной туманной Умдалы, заходя по пути в Сарджой, в Аладалию, в Порт Первый Приют, Мелонби и Молнию. В Умдале я брала ялик и обследовала на нем болота, бродила среди геометрически правильных рядов блокгаузов с остроконечными крышами, похожими на клинья, направленные в небо, чтобы разрезать толщу снега, выпадающего поздней зимой. И я видела необъятную ширь реки там, где она становится соленой перед впадением в океан — а черное течение, извиваясь, словно лента, тянется куда-то вдаль. И я стала размышлять, была ли Умдала построена для защиты от снежных зим или у древних строителей была какая-то иная цель — поскольку это был город-аванпост: аванпост для защиты не от человека, а от реки, превращающейся в этом месте в зловещее несудоходное море.

На «Серебристой Салли» я поднялась, по-прежнему вместе с Хэли, вверх по течению до пологих зеленых холмов Порта Первый Приют, где полюбовалась на разрушаемый временем Обелиск — памятник Кораблю — «корабль», как известно всем, кроме сухопутных крыс, — это совсем не то, что судно, которое бороздит волны, а не звездную пустоту.

В Порте Первый Приют я уволилась с судна и, имея хорошие рекомендации от хозяйки судна Кэрил, нанялась на трехмачтовую шхуну «Быстрая улитка», неуклюжее, тяжелое судно, которое курсировало между Аладалией и Молнией; на нем я пробыла все лето и осень, пока не получила удостоверение члена гильдии. Потом, когда с севера задули пронизывающие ветры, я распрощалась с «Быстрой улиткой» и сказала «привет» каравелле «Абракадабра» и местным рейсам в районе Аладалии, что помогло мне укрыться от суровой зимы. Вы только не подумайте, что я боялась простудиться! Я же была родом из Пекавара, где из-за близости пустынь воздух очень сух, а зима сводится к заморозкам на почве по утрам. Просто мне по-прежнему как-то не хотелось плыть дальше на юг, в сторону Веррино.

Поэтому на какое-то время моим домом стали артистическая Аладалия с ее ткачами, ювелирами и горшечниками, а также собственным оркестром, и сама «Абракадабра». Я даже завязала что-то вроде тесных отношений (мимолетных, но теплых: мне очень хотелось тепла) с одним Тэмом. И поскольку он оставил о себе очень приятные воспоминания, я расскажу об этом меньше, чем о своем первом опыте, с Хассо. Думаете, на тот случай, что я и здесь наделала ошибок? Нет. Наши разговоры были совершенно невинными и ни разу не коснулись запретной темы — что происходит и чего не происходит на реке.

Но пришла весна, а с ней письмо от матери и заботливая записка от отца. Поэтому, сменив каравеллу на бриг «Голубое солнце», я отправилась в Сарджой, а оттуда в Веррино. И как вы думаете, кто ждал меня на причале, когда бриг подошел к берегу? Не кто иной, как Капси.

Я изо всех сил махала ему руками и, как только закончила все дела на судне, бросилась к нему и крепко обняла.

— Как ты узнал?

Он радостно засмеялся:

— Я знал, что когда-нибудь тебе придется пройти здесь. В конце концов, у нас же не две реки! Я просто дал немного денег хозяйке причала, чтобы она держала меня в курсе записей в Судовом регистре гильдии.

— Тогда тебе повезло. Я села на «Голубое солнце» только в Аладалии.

— Скажешь тоже, повезло! Некрасиво говорить так о своей гильдии, сестричка. Ой, извини, Йалин. Но ты, конечно, хотела сказать, что я очень сообразительный?

Перед вами сюда пришло судно с последним списком команды из Аладалии. А до «Голубого солнца» была «Абракадабра»; а до этого…

— А ты действительно сообразительный. Ты явно все про меня знаешь. (Допустим, не все, — добавила я про себя. — Когда мы виделись последний раз, я была девочкой. Теперь я стала женщиной, и не просто женщиной, а женщиной реки!)

Держась за руки, мы побрели по крутой улочке, вымощенной булыжником, к ближайшему винному кабачку, чтобы отметить нашу встречу.

— Ну как ты? — спросила я его, когда мы уселись на скамейку под знакомыми гирляндами клематиса.

— О, я сидеть на Шпиле, и я смотреть, — шутливо сказал он.

— Видел что-нибудь интересное? Его голос стал тише:

— Примерно в двух лигах от берега там есть маленький городок. Совсем маленький, но мы постоянно смотрим на него в Большой Глаз. Это наш новейший телескоп, его линзы — вершина искусства. Ты должна подняться к нам и посмотреть, как я работаю.

— Зачем?

— Тебе будет интересно — такое любому было бы интересно.

— Это мне-то? Я видела Аладалию, и Порт Первый Приют, и Умдалу. Зачем мне смотреть на какой-то маленький безымянный городок? Держу пари, я все равно ничего не увижу — он ведь так далеко.

— Его видно совсем не так плохо, как ты думаешь. Мы же очень высоко.

— Ну и что ты видишь?

— Людей.

— Вот удивил. Я думала, драконов.

— Совсем маленьких человечков.

— Что, гномов?

— Оставь свой сарказм, сестричка. Для меня это очень важно.

— Важнее нашей встречи спустя целый год?

С явным усилием отбросив серьезность, он рассмеялся:

— Нет, конечно. Давай утопим этот год, а? — И он осушил свой стакан. — Я тут знаю одно замечательное заведение. Потом. Когда нам захочется перекусить. Как ты смотришь на сладкий рис с приправой и кебаб?

И он тихонько стукнул меня по плечу. Каким-то образом именно это место болело у меня уже очень давно.

Я уволилась с «Голубого солнца» и поселилась на некоторое время в маленькой комнатке под самой крышей, прежде всего написав матери и отцу, что скоро приеду, и оставив письмо у хозяйки причала, чтобы она отправила его с первым судном, которое пойдет вверх по течению.

Капси был искренне счастлив, что видит меня, я чувствовала, как сильно он меня любит; все эти эмоции слегка сбили меня с толку, иначе я бы ни за что не согласилась на его предложение. Ведь в то время мне казалось, что я поступаю очень правильно и смело; и даже защищаю честь своего пола.

Через пару дней я смягчилась и спросила:

— А что там поделывают эти твои маленькие человечки?

— Маленькие, потому что находятся на расстоянии предельной возможности Большого Глаза.

— Ну, это-то я понимаю. Он нахмурился.

— Но в ясный день, когда нет ветра, даже можно отличить мужчин от женщин. Все женщины у них в черном.

— Откуда ты знаешь, что это женщины?

— Дети. Иногда они берут с собой в поле детей.

— Это могут быть и мужчины.

— А мужчины могут кормить детей грудью? Это разглядел наш самый зоркий наблюдатель… — Он запнулся перед тем, как назвать имя: — Хассо.

— Ага, — сказала я; к этому я была почти готова.

— Он шлет тебе свои искренние извинения, Йалин. Я залилась краской; неужели мой брат все знает о той ночи? Рассердившись, я была готова уйти; однако вместо этого пожала плечами и сказала:

— Мне кажется, вы тут строите выводы на половых извращениях какого-то мужчины, который, к тому же, находится за много лиг от вас!

Он нетерпеливо махнул рукой.

— Может быть, да, а может, и нет. Люди на том берегу никогда не подходят к реке. Самое большее, что они спускают на воду, — это доску. Они никогда не ловят рыбу. Возле воды нет даже никакой лачуги, сколько мы ни высматривали. Почему?.

— Потому что… только женщины могут плавать по реке…

— Ни одна их женщина не подходит к реке ближе чем на лигу. Я уже говорил, это маленький городок — а где же большие города, если такие есть? Наверное, есть. Они внутри страны; так далеко, как только позволяет обитаемая зона.

— А если предположить, что здесь начинаются пустыни? Так же, как у нас.

— Вряд ли.

— Значит, они не любят реку; это было ясно с самого начала. Что еще?

— Еще, Йалин, они сжигают женщин.

— …Что?

— Около шести месяцев назад, когда Большой Глаз вступил в строй…

— Только суда вступают в строй, дорогой братец.

— Ну как сказать… словом, в Большой Глаз мы увидели, как за городом собралась толпа. Потом подъехала повозка и остановилась перед чем-то, похожим на кучу дров. Одну из маленьких черных фигурок — мы еще не знали, что это женщины — стащили с повозки… Затрещало пламя, а в небо поднялся дым.

— Это правда?

— Клянусь Книгой, да.

— Но зачем такая жестокость?

— Потому что они ненавидят реку и боятся ее. А женщина принадлежит реке. А огонь — враг воды.

Я крепко схватила Капси за руку.

— А вода, — сказала я, — гасит огонь.

Это и стало началом конца. Ну, возможно, не лично моего, но несомненно: все это привело к трагической череде событий, ставших роковыми для моего храброго, но безрассудного брата.

На следующий день я карабкалась по этой чертовой бесконечной каменной лестнице. Капси поднимался следом за мной; я, по крайней мере, могла задавать темп.

Лестница сделала вокруг Шпиля три витка, когда мы наконец добрались до верхней площадки. Она была шире, чем мне казалось снизу около семидесяти пядей в поперечнике, а по краям было установлено ограждение. Восточный склон скалы служил своего рода щитом от ветра — не столько от восточного, который дул не чаще тридцати дней за весь год (если только он не отличался от речного ветра), сколько от ветра вообще, ведь на такой высоте любой щит был все-таки лучше, чем никакой. На западном краю площадки, закрывая вид на дальний берег, находился наблюдательный пункт — низкое кирпичное здание, крытое шифером.

Площадка представляла собой мрачное место, которое казалось пустым и безжизненным — и в то же время там явно присутствовали признаки обитания.

— А где все? Где вы живете? Капси показал пальцем вниз.

— Внизу в скале. Там полно помещений.

Насколько все это странно, насколько вопреки моим ожиданиям — Капси, забравшийся так высоко, должен вести жизнь пещерного человека!

Вверх, да: гораздо выше любой мачты, на которую я забиралась. Подойдя к ограждению, я стала смотреть вдаль, на реку, в сторону Сарджоя, хотя даже отсюда он находился где-то за горизонтом. Я разглядела знакомые указатели на восточном берегу и по крайней мере полдюжины судов, которые казались неподвижными (что было не так). И вдруг мне стало чего-то не хватать. Все мое тело чего-то запросило, поэтому я крепче ухватилась за перила. Вот чего мне не хватало: знакомого легкого покачивания туда-сюда, когда, взбираясь на мачту, я чувствовала ее плавное колебание.

И все же облака казались такими же высокими, как всегда; а река, как это ни странно, выглядела шире, а не уже, хотя я видела ее во всю ширину, от края до края, так, как ее видят птицы. Река — и лента черного течения на ее середине, словно ватерлиния выброшенного на берег судна…

Я старательно всматривалась в дальний берег, стараясь среди поросших лесом холмов и маленьких долин найти тот славный городок, о котором говорил Капси, но ничего не могла разглядеть без подзорной трубы — никаких признаков обитания, кроме природы. Шоссе? Нет, не видно… Хотя… а что это там, извиваясь, ведет от берега?

А прямо подо мной шумел суетливый Веррино: поллиги бурной и разнообразной деятельности, сады, виноградники, а дальше на восток — песчаные холмы, скрывающие стекольные мастерские.

— Как скучно здесь жить, Капси!

— Скучно? При чем тут скука? Пошли, я покажу тебе Большой Глаз.

Он потащил меня от ограждения и величественной панорамы к кирпичному зданию; и мне показалось, что ничто не было для него реальным, пока он не начинал подсматривать за этим из темноты через свой телескоп, как какой-нибудь соглядатай.

Деревянная дверь с ржавыми железными болтами: он распахнул ее, и я приготовилась увидеть тот же сумрак, что и в речном акванариуме Гэнги.

Но нет: там было светло и просторно. Во всю высоту западной стены красовалась длинная лента рисунков длиной в несколько пядей; середину стены занимали окна со ставнями, которые в это время были подняты, образуя некий навес, что позволяло проветривать помещение и защищать инструменты от дождя, если только ливень не надвигался прямо с запада.

Несколько старых телескопов доживали свой век по углам, но три главных прибора расположились возле окон, высунув в них свои трубы, за двумя из них находились Наблюдатели — сидя на деревянных стульях с высокими спинками и подложив под себя подушки, единственное удобство, до которого они снизошли, Наблюдатели смотрели на запад. Большой Глаз можно было узнать сразу: в нем было полных девять пядей, и я вряд ли смогла бы обхватить руками его трубу.

Северную стену занимали полки, забитые чем-то вроде вахтенных журналов, а также принадлежностями для рисования, в то время как вся южная стена была занята панорамой, по сравнению с которой рисунок Капси, оставшийся дома в его спальне, выглядел просто карликом. Зачем нужна эта панорама, если перед глазами постоянно находится реальная картина, я спрашивать не стала — хотя, конечно, измерять расстояния, изучать детали (такие, как отдельные деревья) было удобнее по рисунку. Впрочем, деревья растут, так что эта панорама все равно была неточной.

Мужчина, сидевший за меньшим прибором, оглянулся. На нем были старые коричневые брюки, узкая короткая жилетка и рубашка с закатанными рукавами, чтобы удобнее было работать. Он был седой, с морщинистым и злым лицом. К нашему появлению он отнесся совершенно равнодушно, просто кивнул и тотчас вернулся к своим наблюдениям, которые показались мне пустой тратой времени, поскольку его зрение было явно слабее, чем у его молодого соседа, да и телескоп не такой мощный.

Его молодой сосед… Одет он был куда более щеголевато: сапоги, в них заправлены брюки яркой расцветки, и рубашка, забыть которую невозможно — в алую и черную полоску.

— Хассо, — сказал Капси, Наблюдатель, сидящий за Большим Глазом, словно ожидая этого сигнала, сразу оглянулся и вскочил на ноги. Хассо был таким же симпатичным, каким остался у меня в памяти.

— Смотрю, что происходит на дальнем берегу, — весело сказал он, не выказав и тени смущения. — С возвращением, Йалин.

— А иногда, — сказала я, — тебе приходится выбираться отсюда, чтобы выведать кое-какие тайны. Как твой брат?

— О, он сущий горожанин. Никогда не поднимается сюда. Мы просто вместе гуляем… иногда.

— Хорошо, хорошо, мне все равно. — Мне было немножко не все равно. В реке так много воды вниз по течению.

К счастью, он не попытался выкинуть какую-нибудь глупость, например, подойти и потрепать меня по щеке. Он просто вежливо предложил мне свой стул и освободившийся окуляр Большого Глаза. Я села, зажмурила один глаз и приготовилась смотреть.

Телескоп был направлен на тот самый маленький городок — да просто большую деревню, расположившуюся на склонах холма. И самым странным казалось то, что она была безымянной. Ее название не было зарегистрировано в Книге Реки; это означало, что такого поселения не существует — и все-таки оно было.

По сравнению с Веррино или даже самым маленьким поселением на нашем берегу, городок был настолько нищим и убогим, что это поняла даже я, хотя не имела опыта наблюдений. Соломенные крыши? Очевидно. Стены из высушенного ила? Некоторые, возможно, и деревянные. В этом поселении явно не знали, что такое архитектура или украшения, и только в центре виднелось какое-то каменное здание с куполом в виде луковицы. Мне казалось, что я смотрю не на поселение в нескольких лигах от меня, а сквозь века, сотню или даже тысячу лет назад. Возможно, Капси был прав в своем стремлении наблюдать, в конце концов, то, что я увидела, было куда более любопытным зрелищем, чем любой пейзаж от Аджелобо до Умдалы… Я почувствовала непреодолимое желание убрать холмы, усилить, мощность телескопа и посмотреть, что находится дальше, в глубине западных земель. Однако утолить такое желание было непросто, это вам не почесаться.

— Видишь черное пятно на зеленой траве за городом? — прошептал мне в ухо Хассо, словно те, за кем он следил, могли его услышать, заговори он слишком громко. — Там они ее сожгли. Живьем.

Я оторвалась от телескопа, не желая быть так близко к Хассо.

— А как вы поднимаете сюда свои приборы, пищу, воду и все остальное? — Я обращалась к Капси, который стоял в стороне, словно давая возможность Хассо побыть рядом со мной, чтобы доставить мне удовольствие. Тоже мне, удовольствие. — На такую высоту по этим несчастным ступенькам?

— Тяжелые вещи мы поднимаем. В ведрах, на лебедке.

— А на что вы живете?

— О, на пожертвования, — уклончиво ответил он. — А некоторые из нас работают часть дня внизу, в Веррино.

— Сколько же вас тут?

— Около двадцати. Одни молодые, другие старые. Пошли посмотрим, нам нечего здесь прятать. Прячутся те, на том берегу. Они прячутся от реки. И заставляют женщин ходить в черном. И сжигают их.

— Но и здесь одни мужчины, не так ли? Хассо тихо рассмеялся.

— В общем-то, мы не женоненавистники… — Ему хватило такта не добавить: «Как ты уже заметила». — Надеюсь, Капси передал тебе мои самые трогательные извинения?

— Передал. На словах. Мне кажется, те мужчины — довольно важные шишки, раз решают, что женщины должны делать и чего не должны. А вы так не можете! Может быть, вы затеяли свои наблюдения, потому что завидуете?

— Может быть, а может и нет. — Это заговорил старикан; значит, он слушал, а не смотрел в свой телескоп. — Сестра Йалин, наша цель — знание; только и всего. Знание того, что происходит на земле и там, где живет другая половина нашего человеческого сообщества. Та половина, которая делит с нами этот мир.

Так, он знает мое имя. Значит, мой визит они обсуждали. Я по-прежнему оставалась частью какого-то плана — и менее импровизированного, чем тот, когда Хассо с такой горячностью лишил меня невинности в тот вечер год назад.

— Ты чувствуешь… опасность, наверное? — мягко сказал старик. — Пожалуйста, не надо. В опасности женщины на том берегу. Твои сестры, но не ты.

Да. Но Наблюдатели узнали об этой опасности совсем недавно, когда получили Большой Глаз. Возможно, они уже давно догадывались, что западный берег отвергает все, что отстаивает наше речное сообщество…

— А все Большой Глаз, — весело сказал Капси. — Пошли, мы покажем тебе нижние помещения.

— Тыпокажешь мне нижние помещения, дорогой братец. Я уверена, что Хассо еще очень многое нужно подглядеть.

Хассо сжал губы, казалось, ему смешно, а не досадно.

Итак, Капси устроил мне экскурсию по своей воздушной цитадели — он показал мне вырезанные в скале кладовые, кухни, трапезную, склады и тому подобное, а закончился осмотр «кабинетом карт», где хранилась и демонстрировалась каждая йота информации, предположений или слухов, которые удалось собрать от Аджелобо до Умдалы, труд невесть скольких лет. Сотни? Двух сотен? Больше? Я увидела панорамы, наброски и даже карты местности противоположного берега, хотя, должно быть, в этих картах было полно ошибок, если учесть, с какого расстояния они составлялись.

Какое занудное терпение. Какое преданное… ожидание. Капси небрежно заметил, что он и все остальные довольно сильно жалели, что он не взял из Пекавара свою выполненную карандашом и чернилами панораму. Однако, когда я предложила захватить ее и на обратном пути завезти в Веррино, он был не так рад, как я ожидала. Возможно, он обещал своим коллегам что-то получше?

Когда экскурсия подошла к концу (если мне показали действительно все: это место немного напоминало лабиринт), Капси снова провел меня вниз по ступенькам, от которых у меня уже ныли лодыжки, и вернул в реальный и шумный мир, где я получила бутылку вина и ароматный кускус из ягненка с мятным йогуртом.

Если у него и были какие-то планы в отношении меня, он о них не говорил. Так что мне оставалось только гадать, хотя я была готова спросить его напрямую.

Прошло два дня, и вот, когда я только что вернулась в свою мансарду после визита в контору хозяйки причала, где я узнавала, не пойдет ли какое-нибудь судно до Пекавара через одну-две недели, ко мне, задыхаясь от возбуждения, ворвался Капси, его лицо пылало.

— Они опять взялись за старое, — едва переводя дух, сказал он. — Толпа за городом. Развели костер. Пошли! — Странно, казалось, он был этому рад. Просто счастлив.

На какое-то мгновение у меня промелькнула мысль: а не было ли все это какой-нибудь хитростью; однако то, что случилось шесть месяцев назад, вполне могло повториться и шесть месяцев спустя. Я бросилась за ним.

Нам потребовалось не более двадцати минут — Капси умело выбирал кратчайший путь там, где я бы давно заблудилась — чтобы проскочить через весь город, подбежать к Шпилю, взлететь по ступенькам и, с бешено колотящимся сердцем, оказаться на площадке.

Как только мы пришли на наблюдательный пункт, толпа, собравшаяся там, расступилась, чтобы пропустить меня к Большому Глазу, а Хассо уступил мне свое место. Я дрожала и так задыхалась от сумасшедшего бега, что позволила ему придержать меня за плечи, когда я садилась.

Присмотревшись, я увидела: крошечная толпа на зеленой траве, примерно половина людей в черном — пустая тележка и горящий костер. В дыму виден столб, к которому что-то привязано.

Я смотрела долго, до тех пор, пока толпа не потянулась к своей несчастной деревушке, увлекая за собой тележку и оставив позади лишь дымящиеся головешки.

Потом я подбежала к ограждению. С запада совершенно явно тянуло дымком.

Я обернулась: Наблюдатели, молодые и старые, выжидающе смотрели на меня.

— Что я должна делать? — спросила я их. Капси спокойно ответил:

— Мы хотим послать туда Наблюдателя. Чтобы все выяснить.

— Туда? Но это невозможно. На пути черное течение. Надеюсь, вы пока не научились летать?

— Наши предки, должно быть, это умели, — заметил старикан, которого, как я уже выяснила, звали Йозеф. — Забытое искусство, а? Возможно, намеренно. Но все же у меня есть кое-какие идеи на этот счет…

Я процитировала ему предисловие к Книге Реки: «Мужчина принадлежит берегу, женщина принадлежит воде, только птицы принадлежат небу…»

Он пристально посмотрел на меня:

— Да, точно. Так что мне следует выбросить из головы эти мысли, не так ли, лодочница? Чтобы не нарушить равновесие тележки с яблоками. Чего никогда не позволит ни одна уважающая себя гильдия…

— Речное сообщество работает, — сказала я. — И очень неплохо. Чего не скажешь о тех, на том берегу.

— О, я имел в виду совсем не эту тележку с яблоками. Ни в коем случае! Я исключил все фантастические, теоретические возможности полетов как что-то очевидное. А тем временем девушек вроде тебя сжигают. Уже двух, и это в одном маленьком убогом городишке.

То, что я видела, находилось далеко, было едва различимым и беззвучным; и все же на какое-то мгновение я ощутила страх, жуткий страх. Мне едва не стало плохо. Пламя лизало мои ноги, превращало мою кожу в паленую свиную шкуру, проникало до самых костей, а я все кричала и кричала…

— Кто-то должен перебраться через реку и сообщить об увиденном там, — сказал Капси. — Теперь ты это понимаешь?

— Мужчины могут плыть по реке только один раз. Перебраться и сообщить об увиденном — это уже два раза. Надеюсь, ты не собираешься послать туда меня? Это нелепо. К тому же, на пути черное течение.

— Нет, Йалин, я не собираюсь посылать тебя. Ясно, что на том берегу безопаснее быть мужчиной, чем женщиной. Я отправлюсь туда сам. Только один раз. В одну сторону. И буду передавать сообщения гелиографом.

— Но как ты преодолеешь реку? Это же безумие — и смерть. И все это не пустые слухи, которые распространяем мы, женщины.

— О, этого никто не отрицает, — сказал старый Йозеф. — У реки есть свой разум, она может чувствовать и реагировать. Или, скорее, это можно отнести к черному течению. Оно — некое существо: очень длинное существо, которое живет в реке, прилепившись одним концом к Дальним Ущельям, словно ленточный червь, вытянувшись во всю свою длину и другим концом выходя к морю. Оно может чувствовать, что происходит в воде. Оно может почувствовать запах мужчины и запомнить его, а потом отличить от полумиллиона других запахов; оно может вложить в его мозг мысли об отчаянии и смерти, если учует его во второй раз. Тогда как к женщинам оно благосклонно. Несомненно, по той причине, что не чувствует угрозы с их стороны.

Его размышления были опасно похожи на некоторые из тайн, открытых мне во время обряда посвящения. Хотя черное течение, конечно, не могло быть таким, как он описывал — если можно было брать его куски и хранить в склянках. Оно должно было быть каким-то другим, и гораздо больше, чем они себе представляли: больше, чем вся наша страна, и, возможно, куда более могущественным, в своей молчаливой, скрытой форме, чем мог представить любой из них.

Я ничего не сказала о том, до какой степени выводы гильдии были схожи с его умозаключениями.

— Итак, — просто сказала я, — пути через черное течение нет. Даже для таких ненормальных, как вы.

— Не черезнего, — ответил Капси. — Под.

— Под ним?

Старый Йозеф опять встрял в разговор:

— Основываясь на вполне логичном предположении, мы считаем, что черное течение не достигает дна. Значит, внизу должна быть чистая вода. Может быть, черное течение всего несколько пядей в глубину.

— Ага, понятно. И только сто пядей в ширину. Поэтому Капси нужно всего лишь задержать дыхание минут на пять-десять, погрузиться в воду, кишащую жалоносцами, и… Это же абсурд. С каких это пор, Капси, ты научился плавать как рыба?

— Я тренировался, — повысил голос Капси. — В городе, в банях Веррино.

— И там ты научился до посинения задерживать дыхание?

— Ты не понимаешь, — сказал Йозеф. — Пошли, мы все тебе покажем.

Спустившись, мы оказались в помещении, окна которого, вырезанные прямо в скале и снабженные средником, выходили на восток. Два дня назад, когда Капси показывал мне башню, сюда меня не пустили.

На длинном деревянном столе были свалены странные приспособления: большой стеклянный шар, кожаный костюм, сапоги со свинцовыми подошвами и какими-то выступами, похожими на плавники, разные гибкие трубки, сшитые из кожи речной змеи, пузыри, бутылки из толстого стекла, ранцы — и, несомненно, гелиограф в разобранном виде. Значит, Наблюдатели овладели нашим речным кодом.

— Это, — гордо сказал Капси, — мой подводный костюм. В бутылках находится воздух под давлением, что позволяет мне дышать внутри стеклянного шлема в течение примерно двадцати минут. Шлем и другие стеклянные детали изготовлены в мастерских по специальному заказу. Свинцовые подошвы и оборудование не дадут мне всплыть на поверхность. А это, — тут он показал что-то очень похожее на лампу, только какой-то странной конструкции, — осветительное устройство, если мне придется глубоко нырнуть и что-нибудь осветить, работает на магнии.

— Оно взорвется.

— Не взорвется, — заверил меня Йозеф. — Мы проверяли.

— Потом я всплываю, снимаю шлем, и моя голова защищена от жалоносцев этой кожаной шапкой и проволочной маской.

Я повернулась к Йозефу. Несомненно, автором этого аппарата был именно он.

— Кажется, вы продумали буквально все — за исключением одной маленькой детали: что будет делать Капси на том берегу всю оставшуюся жизнь.

Мой брат по-волчьи оскалился:

— Исследовать, вот что. Тот берег — сплошная terra incognita, так что хватит на целую жизнь. Ну и, конечно, я буду посылать сообщения. Через определенные промежутки.

— А какова моя роль? — Как будто я еще не догадалась.

— Ты имеешь доступ к судам, дорогая сестра. Ты умеешь ими управлять. Нам нужна совсем маленькая лодка. Только для меня и моего помощника, который пожертвует своим правом один раз проплыть по реке.

— И я полагаю, что этот храбрый доброволец — Хассо?

Капси кивнул, нисколько не смутившись.

— Я не уверена, что смогу справиться в одиночку даже с тендером или шлюпом… — Но я знала, что смогу. А вот должна ли, это уже другой вопрос.

— Мы собирались взывать к твоему великодушию, — объяснил Йозеф. — Но теперь — ты видела то, что видела.

Да. Костер. Женщина в огне. Дым, уходящий в небо. Не будучи уверенной, защищаю я честь своего пола или предаю его, я кивнула.

После этого события начали разворачиваться сами собой. Следующая полночь, звездная и ясная, увидела — или скорее не увидела, поскольку я тайком «одолжила» маленький тендер, хотя у меня душа уходила в пятки, — как я качаюсь на темных волнах в двух шагах от непроглядной черноты течения.

Хассо помог Капси, оснащенному маской, дурацким шлемом, похожим на сферический аквариум, и костюмом со всякими приспособлениями, перевалиться через борт. И мой брат исчез под водой.

Мы не стали околачиваться рядом; нас сносило к черному течению. Я поставила парус, взялась за румпель, и мы понеслись к берегу, где я высадила Хассо немного выше набережной, после чего отвела яхту обратно на стоянку. Никто меня не заметил. Хотя каждое мгновение я ожидала, что кто-нибудь выйдет на соседнюю палубу подышать свежим воздухом или будет возвращаться после ночной пирушки в городе.

Вернувшись в свою комнату, я постаралась заснуть, но не смогла.

Еще только начинало светать, а я уже карабкалась по ступенькам Шпиля. Почти все Наблюдатели собрались на площадке, выстроившись вдоль ограждения и неотрывно глядя на западный берег — двое мужчин смотрели в южную сторону, хотя вряд ли Капси мог там оказаться, учитывая направление течения. За исключением Большого Глаза, все телескопы вытащили на площадку и установили на раздвижных треногах; хотя в данный момент ими не пользовались. Невооруженным глазом было бы легче заметить мерцание крошечного огонька отраженного света, когда он появится; если появится вообще. Хассо и Йозеф находились внутри наблюдательного пункта, а я осталась снаружи.

Прошел час — солнце оказалось у нас за спиной.

И вдруг, когда я уже начала беспокоиться по-настоящему, один из мужчин закричал и показал рукой далеко на север.

Остальные наблюдатели поспешно бросились к телескопам и направили их в ту сторону; но даже и без зрительной трубы я могла разобрать буквы, передаваемые гелиозеркалом:

«П-О-Р-Я-Д-О-К».

— Все в порядке! — крикнула я.

Затем Капси передал: «Устал. Должен поспать. Иду на юг». «Устал» — это, конечно, еще было слабо сказано.

Ответного сообщения мы не передавали, и не только потому, что солнце светило нам в спину, а на тот случай, если на том берегу кто-нибудь сможет его увидеть и прочитать. И все же в жаровне был разведен небольшой огонь, но через две минуты он был погашен.

После таких событий я решила, что возвращаться в свою комнатку в городе бессмысленно, поэтому приняла приглашение Йозефа занять маленькое спальное помещение в Шпиле; и к полудню, оставив часть своего имущества на хранение в конторе хозяйки причала, я взвалила на себя остальные пожитки и перетащила их наверх, отклонив предложение Хассо помочь.

Но, устроившись наверху, я обнаружила, что мне совершенно нечего делать, и скоро почувствовала скуку и беспокойство.

И тревогу? Но зачем мне было тревожиться о том, кого я больше никогда не увижу — только, может быть, мельком в Большой Глаз?

Мне следовало испытывать сильное любопытство к тому, что будет передавать Капси в своем сообщении, которое должно было поступить, как мы условились, на заре следующего утра. Тем не менее, когда вставал вопрос, почему они живьем сжигают женщин, слово «любопытство» не годилось, чтобы описать мои чувства. Я… страшилась узнать ответ. Что же касается образа жизни на том берегу, то к этому я, конечно, испытывала легкое любопытство — но как много мог узнать Капси в первые дни своего пребывания там? А я собиралась уезжать. Скоро. И у меня не было ни малейшего желания уйти в плавание, оставшись при этом в психологическом рабстве у Наблюдателей и испытывая постоянное желание возвращаться к ним снова и снова, чтобы узнать очередные новости. Если бы я повела себя именно так, ну, тогда Капси сделал бы меня рабой до конца моих дней, держа на привязи длиной в реку!

Маленькая эгоистка Йалин? Нет, вовсе нет. Просто разумная, так вернее…

Разумная? Вот уж нет! Скоро я начала бояться, что, поселившись на Шпиле, я слишком явно связала себя с мужчинами-Наблюдателями, дав повод какой-нибудь кумушке в Веррино задаться вопросом: почему?

Сейчас я понимаю, что испытывала тогда большое смятение и тревогу по поводу того, что сделала я сама и на что решился Капси. Мне хотелось убежать, но я должна была остаться — и наоборот! К шести часам я стояла возле лестницы, борясь с желанием спуститься в город, чтобы чего-нибудь выпить и услышать веселую человеческую речь. Мнетгришлось резко себя одернуть и вернуться в свою комнату; потому что на самом деле я была так измучена, что могла кувырнуться на лестнице и покатиться по ней до самого города.

Так что я поползла обратно в свою каморку. И вдруг, совершенно неожиданно, возле моей кровати оказался Хассо — а я валялась на ней в одежде.

— Нет! — закричала я, заморгав.

Он рассмеялся и показал на серое небо за окном.

— Светает, Йалин.

— Что?

— Я подумал, что лучше зайти за тобой — на тот случай, если ты проспишь. Уверен, что такое ты бы не простила меня никогда.

Гелиограф замигал примерно через полчаса, теперь он находился прямо напротив Веррино. Мы были уверены, что его никто не видит. Он находился очень низко, а мы высоко; к тому же кому могла прийти в голову мысль искать сигнальный свет в том направлении?

На этот раз сообщение было длиннее.

«Пошел в глубь местности. Избегал контактов. Прятался возле города. Все женщины ходят в черном, подтверждаю. Город убогий, бедный, грязный. Бродят свиньи, цыплята, козы. На юге среди холмов шахты, в этом причина его расположения тут. Рабочие — мужчины и женщины. Подслушал разговор прохожих. Язык тот же, несколько странных слов, акцент сильный, но воспроизводимый. Подводный костюм отличный. Черное течение примерно пятнадцать пядей в глубину. Завтра в это же время. Конец».

Значит, до завтра делать нечего. Если только я не пожелаю засесть за рисунки и записи прошлых наблюдений и слухов, собранных от Аджелобо до Умдалы; очень мне это надо.

С тем же успехом я могла бы остаться в городе и просто подниматься наверх каждое утро перед рассветом!

Возможно. А возможно, это было бы не так легко в рассветном сумраке…

После завтрака из черного хлеба, жареной рыбы и маринованных огурцов, прошедшего в трапезной, я решила, что всё-таки проведу день в городе, и начала потихоньку сматываться.

Однако, видимо, не совсем потихоньку. На середине лестницы меня перехватил Хассо.

— Йалин, можно угостить тебя ланчем? Пожалуйста.

— До ланча, — уточнила я, — еще четыре или пять часов.

— Ничего, я могу и подождать, если ты не возражаешь.

— Тебя что, послали следить за мной?

— Нет, конечно. Что ты можешь нам сделать? Ты не можешь навредить нам, не навредив при этом себе.

— Из-за вас я потеряла брата, — сказала я. — Из-за вас его потеряли мои родители. Навсегда.

— Я думаю, Йалин, что вы потеряли его уже давно. Но не думай о нем как о погибшем. Когда-нибудь он станет настоящим героем, говорить о котором будут все.

— Героем чего?

— Знания того, почему все так, а не иначе.

— И как это изменить? Хассо не ответил.

— Ему будет так одиноко, — продолжала я. — Ни одного знакомого лица, чужие обычаи, всегда только прятаться и притворяться…

— Необязательно. В конце концов он мужчина. И кто говорит, что его не примут там как друга? Как только он выяснит положение вещей на том берегу. Что же касается одиночества, может быть, он всегда чувствовал себя чужаком… Но знаешь, там, где прошел один человек, пройдет и другой.

— Вот, значит, в чем дело. Переселение?

— Не говори глупости! Водолазные костюмы очень трудно достаются, к тому же они недешевы. Да перестань ты хмуриться1 Мы должны радоваться. Впервые в истории произошло что-то действительно новое. Теперь мы даже знаем глубину черного течения. Держу пари, этого не знает даже твоя гильдия.

— Без комментариев, Хассо.

— Нужны мне твои комментарии. Слушай, давай не будем ссориться? Ты мне нравишься, Йалин. Те несколько вопросов, которые я задал год назад, были для меня на втором месте. Если не на десятом! И позволь напомнить, что ты сама отправилась искать…

И вскоре мы продолжали спускаться по лестнице уже вместе. Хотя и в городе, и позже, когда мы вернулись в башню, я старалась не заплывать слишком далеко в его гавань. Дело в том, что я уже давненько не принимала «верный».

На следующий день рассвет снова был ясным, как обычно в это время года. Хотя, возможно, позднее могли набежать облака.

Сигналы появились в том же месте.

Сообщение гласило:

«Вступил в контакт. Женшина в лесу собирала хворост. Сказал, что пришел издалека. Спросил, что за пятно на траве за городом. Недавно сожгли поклоняющихся реке. Мать купалась в реке обнаженной, схватили. Сожгли. После этого дочь сошла с ума. Допросили. Тоже сожгли. Кто? Братство. Кто они? Сыновья Адама. Зачем? Не поняла. Повторил вопрос. О реке говорить можно, о Сатане нельзя. Кто такой Сатана? Женщина испугана. Попыталась убежать. Удержал. Сказал, что я Сын Адама. Послан с миссией. Попросил держать язык за зубами. Завтра в это же время. Конец».

— А кто такой Сатана? — выразил общее недоумение Хассо. — И кто такой Адам?

— Может быть, Сатана — это искаженное слово «санитар»? — предположила я. — Потому что черное течение делает мужчин больными…

Йозеф кивнул.

— Возможно. А слово «Адам», вероятно, начинается с отрицательной частицы, как слова «аборт» или «апатия», а «дам» — это женщина-мать. Таким образом, получается: «сыновья без матери».

— Таких и на нашем берегу хватает, — несколько ядовито заметил Хассо.

— А ты что, один из них? — резко спросила я. — Твоя мать была женщиной реки?

— А? О нет. Вовсе нет. Пожалуйста, не делай поспешных выводов на мой счет, хорошо? Я думал, вчера мы обо всем договорились. Ну, может, не совсем обо всем…

— Ладно, ладно. Извини. Так что мы решили насчет этих Адама и Сатаны?

— Вывод из всего этого, — сказал Йозеф, — следующий: теперь мы знаем значительно больше, чем раньше. Плюс к этому, мы знаем, что некоторые из их женщин поклоняются реке, словно богу.

От отчаяния, надо думать.

— Возможно, — продолжал он, — река — это действительно Бог. В смысле очень могущественное, хотя и довольно апатичное существо. А может, у этого существа есть кое-что более интересное, о чем стоит подумать и нам с вами… — Он оперся об ограду, обозревая окрестности Веррино. — Богатые места, наша зона обитания, правда? Ее границы закрывает пустыня, с одной стороны — ущелья, с другой — дикий океан. Словно, — он улыбнулся, — муравьиная колония в очень длинном желобе. И как поучительно было бы наблюдать за развитием двух колоний муравьев, разделив их посередине стеклянной стенкой… Учитывая, конечно, огромную разницу между муравьем и человеком.

— К чему это вы клоните? — спросила я его.

— К тому, что, если где-то существует бог или богиня, ее не слишком волнует, что тех, кто ей поклоняется, сжигают живьем… Но, может быть, ее вмешательство нарушило бы правила игры? — Йозеф немного подумал. — И, конечно, если бы существовало, высшее существо, люди все равно не смогли бы его понять — или даже доказать, что оно именно высшее существо. Ведь не может же муравей понять человека, сколько бы он по нему ни ползал. В этом случае — и в этом наша трагедия — нам остается только догадываться, почему все так, ибо муравью никогда этого не понять даже за миллион лет.

Хассо явно потерял терпение и попытался прервать его рассуждения.

Йозеф просто повысил голос:

— Да, мы бы сознавали, что существует некая тайна — если бы взяли на себя труд это сознавать, — но мы никогда бы не смогли ее разгадать. Так же как тайну всей вселенной, космоса и звезд. Зачем они нужны? Откуда возникли? Мы существуем вместе с ними, но нам никогда до них не добраться; поэтому мы ничего о них не знаем. Может быть, если бы смогли разгадать тайну реки, то смогли бы узнать и тайну нашего существования?

— Давайте все по порядку, я умоляю, — вмешался Хассо. — Сейчас мы исследуем всего лишь западный берег.

— А почему существует западный берег и почему он так недоступен? Я иногда думаю: а не существуют ли такие люди, которые становятся богами для других людей?

— Ты имеешь в виду Сыновей Адама? Братство?

— Нет, совсем нет. Я думал: является ли черное течение полностью естественной формой?

Я не смогла удержаться от смеха. Ни один из этих мужчин не имел представления о размерах реки. Она могла быть неким существом, по крайней мере, его частью — усиком, позвоночником, кровеносной системой или еще чем — но чтобы она была кем-то сделана? Ну уж нет.

Старикан улыбнулся, нисколько не обидевшись, и вздернул голову.

— Верно! — воскликнул он. — Верно! Ты имеешь право смеяться. Лучше, гораздо лучше, чтобы река была равнодушной богиней, чем произведением рук того, кто считает себя богом. Или богиней.

С тем мы и пошли в трапезную завтракать вареными яйцами, хлебом и горячим ароматным молоком.

— Наверно, Йозеф прав, — сказал Хассо, перехватив меня на лестнице. — Я сегодня пойду в стеклодувные и шлифовальные мастерские. Хочешь пойти со мной?

— Зачем ты туда идешь?

— Шлем сработал отлично, верно? Так что нужно иметь еще один под рукой. На всякий случай.

— Йозеф был прав насчет чего? — спросила я.

— Насчет женщин-богинь… Если предположить, что это так, не могла бы какая-нибудь престарелая глава гильдии что-нибудь об этом знать?

— Могла, конечно. Если предположить. Однако вспомнив свое посвящение на борту «Рубинового поросенка», я решила, что вряд ли. Если только хозяйка «Рубинового поросенка» действительно мало знала и не стремилась узнать больше…

— А почему ты спрашиваешь меня? — беспечно сказала я. — Я же не глава гильдии.

— Кто знает? Когда-нибудь, Йалин, когда-нибудь…

Всю дорогу до мастерских нас поливал дождь. Он прибил пыль, поднимавшуюся из каждой трещины в земле, и промочил нас до нитки. Но мы сразу забыли обо всем, когда пришли в песчаный карьер, где находились плавильные печи, стоящие под навесом. Очень скоро мы сделались сухими, как хрустящее печенье. Пока Хассо заказывал новый водолазный шлем, сопровождая заказ подробнейшими инструкциями — и не делая из этого особой тайны — я бродила здесь, разглядывая тигли и литейные формы, вытяжные горны и голых по пояс стеклодувов, которые дули в свои трубки, словно в фанфары, и под конец зашла к шлифовальщикам, выполняющим более тонкую работу. Время пролетело быстро.

Мы вернулись в город к часу дня под ярким и чистым небом, потому что тучи к этому времени ушли вверх по реке, и солнце вновь засияло; и мы утолили жажду, и наполнили желудки вкуснейшими блинами в одном неизвестном мне винном кабачке.

Потом, сонные и усталые, словно все это время занимались любовью, мы потащились вверх по спиральной лестнице, останавливаясь передохнуть примерно через каждые пятьдесят ступенек. Не знаю, чего хотелось Хассо, но лично я была настроена на сиесту.

А когда мы обогнули Шпиль уже во второй раз и находились над крышами Веррино, я увидела мерцание крошечного огонька с той стороны реки. Но как только я показала на него рукой, сигнал исчез.

— Там что-то случилось. Пошли!

Всю оставшуюся часть пути мы бежали бегом; я выскочила на площадку, чувствуя, как колет у меня в боку.

Площадка гудела от голосов.

Как только Йозеф нас увидел, он сразу бросился к нам, размахивая записанным сообщением. Его лицо было серьезным. Он сунул мне в руку листок бумаги.

— Здесь все, что он успел передать… Он прервался на полуслове.

Я прочитала:

«Меня преследуют мужчины. Окружен. Жен…»

Не думая ни о чем, я крепко сжала записку, словно боясь, что она улетит. Йозеф мягко разжал мои пальцы, вынул записку, осторожно расправил и кому-то передал. Чтобы отправить в архив, конечно. Потом он обнял меня за плечи.

Прошло три дня, три дня глупой надежды: вдруг появится огонек очередного сообщения, в котором Капси будет хвастаться, как он подружился — водой не разольешь — с тамошними мужчинами.

А на третий день, вечером, на той самой поляне, где уже дважды пылал костер, снова собралась толпа крошечных фигурок, притащив с собой повозку, из которой на землю вывалили что-то черное, похожее на мешок с кукурузой, у которого нет ни костей, ни собственной воли. И вот уже загорелся костер, и в небо поднялся густой дым.

Это могла быть женщина, могла быть…

Но я знала, кто это был.

И что же они делали все предыдущие дни, эти Сыновья Адама, как не пытали жестоко Капси, пытаясь добыть у него сведения?

Следующим вечером я нанялась на бриг «Любимая собака», который шел в Пекавар, домой. Я не знала, что скажу матери и отцу. Я не знала этого и тогда, когда подходила к дому по знакомой пыльной дорожке. Странно, но, вопреки моим ожиданиям, эта дорожка не показалась мне ни более короткой, ни узкой, ни даже более пыльной, после всех моих странствий она показалась мне совсем такой же, какой была раньше. Пекавар был все тот же. Мир меняется не больше, чем река. Она находится в вечном движении, и вместе с тем всегда одна и та же.

Я постучала в дверь молотком, вместо того чтобы распахнуть дверь и крикнуть: «Я вернулась!» И, поступив так, я намеренно сделала себя чужаком.

Мать открыла мне дверь, и я в замешательстве уставилась на нее, потому что тоже ее не узнала. Ее тело изменилось: было хорошо видно, что она беременна.

Моей первой мыслью было: «Значит, она уже нашла Капси замену!» Потом я подумала: «Она нашла замену нам обоим». Третьей моей мыслью, которой я испугалась, было: «Ей же сорок лет, она умрет, ей слишком поздно заводить ребенка!»

Но она стояла передо мной, молодая и сияющая, с тем цветущим видом, какой якобы придает беременность…

Как можно было так повернуть время вспять? Вернуться на двадцать лет назад, снова к пеленкам, первому детскому лепету, первым шагам, первым школьным дням? Но секрет часов состоит в том, что их часовая стрелка, сделав полный круг, неуклонно возвращается к своему началу, хоть и прошлому.

— Здравствуй, мама. — Я осторожно обняла ее, хоть она и не обратила на это внимания, изо всех сил сжав меня в объятиях. (Наверно, Сыновья Адама наваливали на Капси камни, чтобы переломать ему кости? Или жгли его раскаленными щипцами? Или веревками выворачивали суставы?)

Теперь я знала, как поступить. Это была трусость или смелость — держать все в себе, тащить груз воспоминаний в одиночку?

Теперь, в ее состоянии, я не могла ей сказать, что Капси сожгли живьем на том берегу. Не сейчас. Из-за шока у нее мог случиться выкидыш; тогда на моей совести было бы уже две смерти и двойное горе утрат. Конечно, я расскажу матери обо всем; но не сейчас, потом — когда снова приеду домой, что я. постараюсь сделать только после рождения ребенка. А взвалить все на плечи отца я тоже не могла.

Все это время меня мучила одна мысль: а что значат для нее Капси и Йалин? Или для нее и отца? Или мать всегда думала только о себе?

Как это странно, ее второе позднее материнство. Из-за него я чувствовала себя одинокой и заброшенной.

— Я виделась с Капси в Веррино, — весело сказала я. — Мы провели вместе целую неделю.

— Правда? Ты должна мне все о нем рассказать. — Мать засмеялась. — Плутишка, взял и ушел. Совсем как ты… Да что мы стоим в дверях, как чужие?

Итак, после целого года странствий я вошла в свой дом, который больше не был моим, а принадлежал неродившемуся ребенку, для которого я буду не сестрой, а просто еще одним взрослым членом семьи, чем-то вроде тети или третьего родителя, которого никогда не бывает дома.

Я уехала из Пекавара менее чем через неделю и нанялась на шхуну «Шустрый гусь», которая направлялась на юг. Я решила, что останусь на ней на год или два и что ее команда будет моей настоящей семьей. Я также решила стать настоящей женщиной реки, чтобы исправить проступок, который я совершила в Веррино.

Думаю, что мне это удалось, поскольку в конце года, в далеких и влажных южных тропиках, моя гильдия пригласила меня отправиться в канун Нового года к черному течению.