Не знаю, сколько я прошла. И сколько прошло дней. Семьдесят? Сто? Я потеряла им счет. Считать лиги было ни к чему. В этом адском походе лига казалась невозможно амбициозной единицей измерения. Их могло быть и тридцать, и пять. Я была голодной, грязной и почти сумасшедшей.

Изобретение для адского похода: прочные речные сапоги (годные для долгого пути), брюки и блуза, превратившаяся в лохмотья. Плюс карманный нож, расческа и кусок веревки. Плюс, конечно, мой ум.

Питалась я плохо, но все же так, что мне хватало сил пробиваться вперед. Я ела сухопутных крабов, змей и червей, всех в сыром виде. Я ела корешки, грибы и фрукты. Я мучилась от болей в желудке й однажды провела целый день, скрючившись от боли. Но я хорошо помнила все, чему меня учила Лэло. Эти джунгли были не совсем такими, как в Джангали, по крайней мере, в первые дни пути. И все же мне удалось не умереть от отравления. Я говорила себе, что животные прекрасно себя чувствуют на диете из червей, жуков и живых лягушек — а в смысле желудка я была таким же животным.

Первый бросок через шпинатовое пюре был самым тяжелым; но тогда на мне еще оставался запас жира.

Я упомянула свой ум как ценное качество.

В каком-то смысле мой ум находился в смятении. Поскольку ум предполагает знание, а что знала я? Я знала весь восточный берег от Тамбимату до Умдалы. О западном береге я не знала ничего.

Слово «ничего», пожалуй, недостаточно точно выражает степень моего неведения. Джангали и Порт Барбра я узнала только тогда, когда побывала там. Но я знала, где они находятся! Они упоминались в Книге Реки.

Здесь, на западном берегу, Книга Реки не значила ровным счетом ничего. Словно мир внезапно изменился. И на моей карте были только белые пятна.

Вот с этой полной пустотой, вызвавшей у меня первый шок, й нужно было справиться. Впервые в жизни вокруг меня не было ни одного указателя. Единственным указателем была река; когда я могла ее видеть, что бывало нечасто. Один или два раза, когда у меня была возможность «стать лагерем» возле реки, я увидела в темноте, где-то очень далеко, крошечный фонарик на верхушке мачты: и это все, что я смогла различить. Единственным ориентиром была смена растительности: постепенно пюре исчезло, и начали появляться деревья-позолота й рубиновые прожилки, а потом рощи деревьев-джеков и хоганни.

И все же джунгли по-прежнему оставались бесконечными и непредсказуемыми. Когда я думала, что какой-нибудь вид растительности уже кончился, он появлялся вновь. Мне приходилось искать выход к реке, чтобы убедиться, что я не хожу по кругу.

Еще один аспект: мне не у кого было спросить. Я была в полном одиночестве: мне было еще хуже, чем узнику в камере без окон, потому что он, по крайней мере, знает, что снаружи есть люди. А я могла идти, куда захочу; и не было рядом никого, с кем можно было поговорить и кто мог бы услышать мой голос.

Когда вы целый день пробираетесь через джунгли, у вас не остается времени на размышления или копание в своей душе, чтобы разбираться в ней с помощью логики. И все же ваш мозг часами сверлит одна и та же мысль. Я думала о том (если можно сказать «думала» о том процессе, когда одна и та же мысль, словно молоко, крутится в голове до тех пор, пока не превращается в навязчивую идею, то бишь масло, которое полностью забивает тебе голову), что с тех пор, как стала плавать на «Шустром гусе», я не общалась с людьми по-настоящему.

О да, я разговаривала: с Джамби, Клер, Лэло, с кем угодно. Но я не чувствовала внутренней связи с ними. Я была сама по себе. Я смотрела на себя как на персонаж какой-то картины.

Вот Йалин в Сверкающем Потоке: любуется серебристым свечением. А вот она в Ручье Квакуна: разглядывает болота и деревья-ходули. А вот лезет на дерево в Джангали…

Даже когда я спасла Марсиаллу, я была каким-то актером или эмблемой человека, нарисованной на гадальной карте.

Так мне тогда казалось.

Я попыталась сосчитать, сколько разговоров за последние несколько месяцев остались у меня в памяти во всех подробностях, по сравнению с днями пустой болтовни. Это было приятнее, чем считать лиги.

Оказалось, что считать особенно нечего. Их было очень немного.

Выражаясь словами критиков из газет Аджелобо, большую часть повествования составляли описания, а не диалоги. Я превратила себя в стороннего наблюдателя, который считает, что то, что происходит с ним, не имеет к нему никакого отношения. Я поняла это только в Аджелобо, когда вспомнила, что не занималась сексом уже несколько месяцев.

Люди! Как не хватало мне их теперь, когда рядом не было никого!

— О Хассо, где же ты? Такой учтивый и остроумный! — закричала я, нарушив дурацкий гомон джунглей; потом я сразу замолчала, испугавшись, что мои крики привлекут внимание какого-нибудь дикого Сына Адама.

Иногда я начинала бредить и разговаривать сама с собой, ведя вымышленные диалоги — бесплодные и бесполезные, — и продолжала упорно идти вперед сквозь пюре и джунгли. Выжить. Выжить!

Думаю, что в такой ситуации ты либо сходишь с ума, либо взрослеешь. Ты наконец становишься самим собой, таким, какой ты на самом деле. Поскольку рядом никого нет, то вытащить себя из передряги можешь только ты сам — и лучше не плошать!

Я стала взрослой — так я думала. В другое время у меня не было такой уверенности; оглядываясь назад, я не находила в себе ни чувств, ни мыслей, которые указывали бы на это.

Иногда, когда я останавливалась на отдых — в развилке дерева или под кустом — или когда мне удавалось досыта наесться крабов, червей или кореньев, я расстегивала пояс брюк. Я мастурбировала. И я лихорадочно думала: я делаю это, не вспоминая безразличного Хассо или счастливый флирт с обворожительным Тэмом в Аладалии в дни моей былой юности. А вспоминая черные одежды. Униженных женщин. Представляя огромного беспощадного Сына Адама, который владел мной, был благороден, но оставался скотом. Какие же это были черные, отвратительные фантазии!

Было ли это поведением взрослого человека? Возможно, каким-то извращенным способом это укрепляло мой дух. Быстрыми, ловкими пальцами я крепко держалась за свое мерзкое будущее. Наверное, можно сказать и так. Я думаю, что заболела от одиночества, и это был единственный способ спастись от безумия. Я думаю, чтобы пережить такое испытание — которое длится до бесконечности — нужно иметь что-то такое, что не будет давать тебе покоя, будет будоражить твое воображение, превращать тебя в некое оружие, в общем, что-то сумасшедшее. Я не могла срывать злость на деревьях. Я не могла поклясться отомстить какому-нибудь человеку. Вместо этого я создала в своем воображении обидчиков и угнетателей; вот к ним я и стремилась, день за днем. Я представляла себе то, чего больше всего боялась, чтобы поддерживать в себе мужество.

К этому времени я уже отказалась от замечательной мысли встать на берегу напротив Шпиля в Веррино и размахивать рваной блузой до тех пор, пока мне на помощь не будет выслан спасательный плот…

Когда у меня начались месячные, я обошлась пучками мха. Во второй раз мох мне почти не понадобился; голод и изнурение делали свое дело.

Тяжелая это работа, идти через джунгли целыми неделями… Вы ждете рассказов о битвах с гигантскими рептилиями с прозрачными глазами (у меня в руках только мой карманный ножик), а не о том, что делалось у меня в штанах?

Что ж, пожалуйста. Кое-что было.

Однажды я наступила на. то, что приняла за кочку. Это оказалось кучей зеленого навоза. Я перебиралась через небольшой ручей. Вдруг за левую руку ухватились чьи-то острые, как иголки, зубы. Я так и не поняла, кто это был. Задыхаясь от ужаса и выплевывая воду, я попыталась освободиться от источника боли. Животное отпустило меня. Барахтаясь в воде изо всех сил, я поспешила к берегу.

Из места укуса сочилась кровь. Но я нашла тот вид мха, который, по словам Лэло, останавливал кровь и дезинфицировал раны. Я привязала его к руке куском веревки.

Средство подействовало. Рука болела, но не раздулась и не загноилась.

А однажды я встретила чудовище. Наверное, это была прапрабабушка всех квакунов. Она сидела у меня на дороге, как огромный кожаный валун, высотой мне по грудь. Ее выпученные глаза не мигая смотрели на меня. Горло раздувалось.

«Аррк! Аррк!» — услышала я прямо за спиной. Естественно, я обернулась. Только в последний момент, вспомнив о чревовещательных трюках квакунов, я быстро отпрыгнула в сторону и скатилась в заросли.

Плюх! Там, где только что стояла я, теперь сидела, вздрагивая, прабабушка. Ее глаза поворачивались в орбитах. Она пыталась определить, где я.

«Уррк! Уррк!» — раздалось снова. Я встала на ноги и поспешила прочь.

Никогда не забыть мне тот день, когда я встретила мышей-пираний.

Джунгли внезапно замерли, их неумолчный гомон затих. Через мгновение я различила какой-то шорох, словно шуршали осенние листья где-нибудь в Аладалии или Молнии. Какое-то движение.

Впереди задвигались заросли, и оттуда выкатилась серая волна, которая быстро накрывала собой все, что было зеленым. Миллион крошечных существ пожирал все на своем пути. Они подпрыгивали, суетились, забирались наверх и спрыгивали — и жевали, жевали, жевали. Листья, цветы и мох мгновенно превращались в ошметки и исчезали. Короткая возня и визг означали, что где-то потенциальному обеду удалось избежать своей участи. Какой-то зверек размером с кошку попытался взобраться на дерево. Я не могла понять, кто это был — мыши облепили его, словно вторая шкура. Несчастная жертва отчаянно сопротивлялась, потом упала прямо в серую массу. Она исчезла мгновенно, словно состояла из воздуха.

Все произошло очень быстро. Еще несколько секунд — и я сама могла стать злополучной жертвой. Голодная волна уже подкатывалась к моим ногам. Я тоже полезла на дерево, стряхнув нескольких мышей, уже вцепившихся в мои сапоги. Я расплющила их маленькие прожорливые тельца о ствол. Хватаясь за ветки, я полезла выше. Очевидно, эти существа едят все. Даже я, несмотря на худобу, была для них настоящей находкой — столько мяса и внутренностей.

Я была в ужасе. Как высоко они умеют залезать? Серая масса окружила мое убежище. Некоторые уже пытались лезть на дерево. Крошечные зубки скалились. Держась за ветку, я пыталась сбрасывать их ногой, колотила кулаками, из-за чего те покрылись синяками. Снизу раздался тонкий пронзительный свист.

И вдруг — словно тучи закрыли внутреннее солнце, которое освещало их маленькие жизни — они остановились. Серая масса отхлынула. Живой ковер перестал колыхаться. Он замер.

Наступило коматозное состояние. Они спали.

Период поглощения пищи закончился. Я больше не представляла для них интереса. Теперь им нужно было спать и переваривать съеденное.

Если бы я попыталась слезть с дерева и наудачу прорваться через живой заслон, могли бы они проснуться и снова подняться как один?

А если ждать… Крошечные тела, огромный аппетит! Что, если через час или около того они проснутся снова голодными?

Немного поразмыслив, я залезла повыше, туда, где мое дерево смыкалось с соседним, и перебралась на него. Оттуда — на третье дерево. Через полчаса подобного маневрирования я спустилась далеко в стороне от спящей стаи.

Пройдя примерно лигу, я обнаружила удобную тропу в джунглях, протоптанную этими зверьками. Видимо, они там кормились и спали, а их сон заставил других животных забыть об опасности. Импровизированная дорога извивалась среди джунглей, а растительность начала появляться снова. Мне пришлось свернуть с дороги, когда она неожиданно повернула под прямым углом. Лэло ничего не рассказывала мне об этих голодных ордах. Может быть, они обитали только в западных джунглях. В таком случае, что ожидало меня впереди? Некоторое время я тревожно прислушивалась, но больше ни одно подобное чудо природы мне не встретилось. Джунгли хихикали мне вслед, словно замышляли какую-то пакость. Но я не увидела, кто это был; они оставили меня в покое.

Не знаю, какой это был день пути, когда я наконец вышла на тропинку, проделанную уже не мышами-пираньями. Она была гораздо уже и вырублена топором. Кроме того, тропа не повторяла путь стаи грызунов, передвигающейся наугад. Она огибала крупные деревья и заросли и вела с востока на запад. Я пошла по этой тропе в надежде, что она выведет меня на направление север-юг.

Я не видела, что находится впереди, из-за веток и постоянных поворотов. Пройдя примерно лигу, я неожиданно услышала голоса где-то за следующим поворотом.

Быстро свернув в сторону, я спряталась за кучей листьев величиной с тарелку, покрытых дырочками.

Через минуту на тропинку вышли трое мужчин. За спиной они несли большие коробки. Все трое были бородатыми. На них были поношенные полотняные брюки, заправленные в сапоги, и рубашки из грубой ткани. У двоих на голове была мятые шляпы, а у третьего — бандана в белых пятнах. Все они были вооружены ножами и мачете. Эти люди мне совсем не понравились. Это были дикари.

Я бы и дальше продолжала предаваться чувству антипатии — если бы не место, где я спряталась.

Раскаленная игла вонзилась в мою руку, лежащую на земле; потом еще одна. Я не закричала. Я только непроизвольно выдохнула и отдернула руку — чтобы сбросить двух насекомых, каких-то красных существ размером с ноготь. Этого оказалось достаточно: вздох, шелест листьев.

Коробки были сброшены с плеч. Появился нож. Взметнулось мачете. Под сапогами затрещали сучья, и меня выволокли на тропинку.

— Что это у нас? — удивленно спросил один из них. — Девчонка? — Его спутанные волосы и борода были ярко-рыжего цвета. Слова он произносил немного не так, как мы, восточные жители.

— Очевидно! — Второй мужчина, чернобородый, провел рукой по лохмотьям, оставшимся от моей блузы. — В мужском наряде. В основном.

— Перестаньте, — пискнула я.

— Сбежала? — спросил третий, длинноногий блондин. — Ведьма? — Он тоже говорил с легким акцентом.

Меня отпустили, и Рыжий спрятал свой нож.

— Ты ведьма?

— Нет, нет. — Но по их глазам было видно, что они мне не верят. Я была женщиной и пришла со стороны реки.

— Думаешь, она скажет? — бросил Длинноногий Блондин. — Кто ты такая? — заорал он на меня.

— Если вы мне не верите, зачем спрашиваете?

— Хо, с характером! — сказал Рыжий.

— Странный акцент, — заметил Чернобородый. — Но говорит понятно.

Длинноногий Блондин схватил меня за плечи, и я подумала, что он собирается сорвать с меня остатки блузы.

Все темные фантазии прошедших недель снова всплыли у меня в голове. Но он начал трясти меня за плечи.

— Кто — ты — такая?

Я посмотрела в его дикие глаза и внезапно ощутила прилив смелости.

— Вы встревожены. Боитесь. Мне нельзя здесь находиться. Но и вам тоже!

— Сообразительная, — сказал Чернобородый. Блондин, похоже, разозлился:

— Нельзя здесь находиться? Это почему? Кто сказал? Мы ищем джемруды. — Видимо, так они называли драгоценные камни.

— А почему это ей нельзя? — размышлял Чернобородый вслух. — Сразу видно, что она нездешняя. Так откуда она? Ясно, откуда. С реки. Верно? — Он усмехнулся — его усмешка не была жестокой. — Потерпела крушение, да? Вы же все плаваете на кораблях.

— Судах, — машинально поправила я. Он торжествующе засмеялся. Я так долго пробыла в одиночестве, что сейчас подобные игры были не для меня. Чернобородый был немного похож на бандита, но соображал хорошо.

Он повернулся к своим товарищам:

— Братья, мы нашли сокровище.

— Хорошо, — призналась я. — Я с того берега. Вы хотите что-нибудь узнать?

Чернобородый расхохотался:

— Хотим, Братья? Ох, хотим! — Он немного успокоился. — Так она преодолела Канал Сатаны… Непонятно, как она там оказалась… — Внезапно он схватил мою руку и повернул ее. — Это жалоносцы, да? Руку нужно смазать. — Он отпустил ее и полез в свою коробку. Достав оттуда стеклянный пузырек, он смазал мне руку чем-то вонючим. — Ну и зараза эти твари. Так что же с тобой случилось? Кораблекрушение? Или тебя принесли в жертву? Швырнули за борт в черную пасть Сатаны? Или ты шпионка? Нашли путь сюда и стали лагерем на юге?

Зачем они прорубали тропу к реке? Только для того, чтобы искать драгоценные камни? Нет… это был только предлог — чтобы скрыть от посторонних свои замыслы. Я была уверена в этом.

После сравнительного однообразия прошедших недель в моей жизни начали происходить многочисленные события.

Мужчины спрятали свои коробки возле тропы и отвели меня в лагерь, который находился на западе на расстоянии одной лиги; его охраняли еще Двое мужчин. Мне дали новую рубашку и досыта накормили тушеным мясом с овощами и тапиокой. Потом начали допрашивать.

Лагерь представлял собой грубую бревенчатую хижину и пару палаток и располагался на поляне рядом с ручьем. Еще одна узкая тропа вела от него на северо-запад.

«Братья» мне не представились, но скоро я знала, что Чернобородого звали Андри. Длинноногий Блондин был Харлд, а Рыжий — Джотан. Они были братьями не по крови, а, возможно, только по своему занятию. Двое мужчин, оставленных охранять лагерь, были менее приятными особями: у одного не было зубов, а у другого на щеке был страшный шрам. Они внимательно меня разглядывали, но держались в стороне и не принимали участия в наших дискуссиях.

Андри очень интересовало все, что я рассказывала, он постоянно просил меня повторить еще раз и объяснить слова, значения которых он не понимал. Я отвечала на вопросы часа два. Я рассказала им даже о Капси и Веррино. Хотя Андри мало интересовался деталями, ему было достаточно общей картины.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Йалин с реки, я верю тебе. Потому что никто не смог бы так складно врать, за исключением Джотана. Тебе повезло, что ты встретила именно нас. Этим ты спасла свою жизнь. И конечно, спаслась от пыток. Наверно, опыт ваших Наблюдающих тебя кое-чему научил. Но этого недостаточно. Опыта никогда не бывает слишком много.

— А мне в самом деле повезло, что я встретила именно вас?

Он погрозил мне пальцем:

— Правду за правду ты не получишь. И не надейся.

— Потому что ты — это опасность, — сказал Харлд.

— Возможная, — согласился Андри. — Что, если бы она попала не в те руки? Что, если бы она начала болтать, когда те самые руки начали бы выкручивать ей суставы?

— Но я же сокровище, не так ли? Более ценное, чем джемруды. Я решила не казаться больше бесприютной бродягой и обратить их внимание на свои положительные стороны.

— Джемруды ценит только один человек, для остальных они дерьмо, годное только для костра. После того как тебя искромсают в подземелье. Предположим, ты попыталась бы не выдать тайну, как какой-то тугодум. Братство всегда считает, что ты что-то скрываешь.

— Не надо меня пугать.

— Смелые слова, девочка. Но глупые. Я просто касаюсь Истинной земли.

— Вот как. А для кого я буду дороже джемрудов? Для того, на кого вы работаете?

Андри сжал зубы.

— Истинная земля, — сказал он, — состоит в том, что ты будешь узнавать имена только тех, с кем будешь встречаться. То, чего ты не знаешь, ты не разболтаешь.

— А что это за «Истинная земля»?

— Э, да ты не знаешь этого? Впрочем, откуда тебе знать. Истинная земля — это земная твердь. Это дозволенная земля. Все, что возле реки — это ложная земля. Много же мне придется тебе объяснять. Ясное дело.

Этим он и занялся, когда наступил вечер — и говорил до тех пор, пока я не почувствовала, что он несет меня на руках в палатку, где горел фонарь, зажженный Джотаном. Там я и уснула.

Андри засунул меня в роскошный спальный мешок. В ту ночь мне снилось, что я сплю на доброй койке доброго судна.

Мое образование продолжилось на следующее утро, после того как я умяла огромный завтрак. Харлд, похоже, нервничал, но Андри счел, что меня обязательно нужно познакомить с жизнью западного берега до того, как мы отправимся в путь (навстречу неизвестной судьбе).

— Она должна знать, чего нельзя говорить, — убеждал он Харлда. — Чего нельзя делать. Как только сможем, мы ее переоденем. А сейчас нужно переодеть ее разум.

И я начала учиться — и узнавать в тысячу раз больше, чем знал любой житель восточного берега.

Люди пришли в этот мир, говорил Андри, из другого мира, который называется Рай, такого слова я не знала. И когда люди умирали в этом мире, их разум возвращался обратно в Рай. Западные жители верили, что их тело представляет собой искусственный манекен или куклу; эти манекены оживили где-то далеко. Такая идея казалась мне дикой, но чем больше Андри говорил, тем больше в ней появлялось правдоподобия — или, по крайней мере, логики.

Согласно учению «Деотеоретиков», реальные люди не могли жить нигде, кроме Рая, из-за сотни причин, касающихся различий в воздухе, пище, воде, болезнях и так далее. В конце концов, Божественный разум разослал по сотням миров искусственные тела, способные размножаться. Между Раем и нашим миром существует некая «психическая связь», при которой дети, родившиеся в Раю, живут в нашем мире в виде кукол, сохраняя умственную связь с Раем. А их настоящие тела лежат в холодных пещерах под Раем, замороженные на стадии младенца, чтобы «возрождаться», когда умрет соответствующая кукла на земле, и вернуться домой в виде херувимов, чья жизнь на земле раскрасит полотно их родного мира новыми замысловатыми узорами. Херувимы, вернувшись домой, будут рассказывать о своей прежней жизни истории, собранные со всех уголков мира.

В нашем же мире однажды случилась так, что Мужчина встретил Змея Реки — злобное существо, мечтающее подчинить себе «колонистов» и проникнуть в Рай, единственный истинный Дом Человечества. Особенно хитро Змей повел себя с женщинами, и они, из-за разницы в строении глотки, крови и мозга, поддались его чарам и стали потенциальными слугами Змея, Сатаны. Когда такое случалось, спасти человека могли только пытки и смерть на костре.

Естественно, мне было интересно, что такое этот Божественный разум, который создал человека и мог править даже космосом.

Оказалось, что Бог — это высший разум, имеющий «святое происхождение». Это нельзя выразить словами, поскольку находится выше человеческого понимания. Придет день, и он будет править всей вселенной. (Что означало, что он и правит, и не правит — представления «Деотеоретиков» о времени были весьма странными.) Появление людей-манекенов во владениях Змея разбудило его священное (или дьявольское) стремление править миром. И теперь появился еще один капитан, желающий управлять звездным кораблем.

Более того, высший Божественный разум, Хозяин Мироздания, был сам каким-то образом создан человеческим разумом; рожден им.

Вот так.

Все это было еще безумнее и логичнее, чем я ожидала. Оказывается, Сыновья Адама не просто правили женщинами. Они им мстили. Но у них была на, это причина. Действительно, насколько я поняла, в основном жизнь западных жителей состояла из жестокости, суеверий и угнетения слабых. Эгоизм и болезненное суеверие, помноженные на убогие условия существования. Я заметила, как жадно Джотан и Харлд слушали мой рассказ о жизни на восточном берегу, какими невероятными казались им вещи, которые мы считали самыми обыкновенными. Но было и какое-то объяснение их жалкой системы. Божественный разум против Хитрого Змея.

Я боялась, что меня вырвет во время всех этих рассказов о враждебной природе черного течения; ведь я пила его. К моему удивлению, ничего не случилось. Я находилась далеко от восточного берега и его судов, далеко от реки, далеко от сообщества женщин. Я чувствовала себя так, словно управляющая мной сила отступила; или она просто затаилась.

В тот день Андри, Джотан и я отправились по тропинке на северо-запад. Харлд и двое других мужчин остались доделывать то, что прервало мое появление — они чем-то занимались у реки. Чья дочь свалилась им в руки, как спелый персик.

Спелый? Ну, «спелый» — это преувеличение. После стольких дней строгой диеты я походила скорее на сухую ветку. Но это не помешало им нагрузить меня на всю катушку. (Только позже я поняла, что меня нагрузили очень легко по сравнению с теми тяжестями, какие таскали их женщины.) У Андри и Джотана рюкзаки были ещё тяжелее.

И все же я вышагивала довольно легко. Теперь, в компании провожатых, путь не был таким трудным. Вечером мы разбили настоящий лагерь среди джунглей, которые уже не были дикими и беспорядочными.

Когда шагаешь друг за другом, разговаривать неудобно. Но когда мы с Андри снова уселись возле костра, то возобновили нашу беседу, пока Джотан готовил суп.

— Ты в самом деле думаешь, что ты кукла? — пристала я к Андри. — Или манекен, или еще что-нибудь? Он почесал бороду:

— Смотри: наши предки, несомненно, родились не здесь. Если ты прыгнешь в воду, ты станешь рыбой? Точно так же, если ты попадаешь в чужой мир, почему ты сразу должен чувствовать себя как дома?

— Мы живем здесь. Это наш дом. Он показал на котелок:

— Почему мы можем этим питаться и жить?

— Ну, можем и все.

— Это не ответ.

— Должно быть, мы привезли с собой много того, что можно есть. Кур, например. Некоторые древние рукописи упоминают кур.

— Да? А откуда ты знаешь, что это те самые куры? И почему куры могут клевать пищу и жить здесь? Потому, девочка, что все мы — и люди, и куры — получили такие тела, которые могут здесь жить. «Деотеоретики» говорят, что, если взять человека из Рая и поместить в другой мир, он умрет через несколько дней от голода. Он не может переваривать местную пишу. Он отравится. То же касается воздуха и воды.

— Наш мир не мог так отличаться.

— Не мог. Иначе нам потребовалась бы чешуя на теле и плавники на спине.

— Это глупо.

— Нет, не глупо. Нас сделали по-другому. Как и все куры, и огурцы, и все, что пришло из Рая. «Деотеоретики» говорят, что все, что нас окружает, имеет свое название на языке, который мы не знаем. Это очень длинные магические слова — такие длинные, что нужно десять тысяч страниц, чтобы написать хотя бы одно из них. Эти слова записаны внутри нас. Если ты изменишь написание, ты изменишь свою жизнь.

Когда мы прибыли в этот мир, кто-то заставил нас прочитать все слова этого мира Божественному разуму. Он подумал над ними, изучил наш язык и потом изменил их так, чтобы они годились для нашего мира.

А в сотне других миров он сделал то же самое, только там были другие слова и другая жизнь.

Только Божественный разум понимает эти слова и может их изменить. Ему на это нужны минуты. Самое большее, часы. Нам потребовались бы сотни лет. Ручаюсь, Он слегка изменил наш желудок и кровь. Но не внешность. Мы такие же, какими будем в Раю.

Если Божественный разум не изменил нашу внешность, почему он должен был что-то менять внутри нас?

Вся эта никчемная теория остро нуждалась в «логическом лезвии», о чем я и сообщила.

— А зачем тогда она появилась, если она такая никчемная? — спросил Андри.

— Потому что позволяет Братству управлять вами. Он ухмыльнулся во весь рот.

— Ты сразу решила все проблемы! Сама простота! — Он наклонился ко мне. — Так же просто, как парню засунуть свою штуку в бабу, из которой через девять месяцев вылезет младенец. Не могла бы ты объяснить, как это получается? Или как семечко превращается в растение? Ну давай, выдай мне рецепт.

— Растение получается из почвы и воды. А ребенок появляется из матери и того, что она ест.

— А как? Как он делается?

Я знала, как не делать детей, с помощью «верного». Но тут я явно запуталась сама. Я подумала, что, может быть, «длинные слова» Андри были тем, что называлось «гены». Но «гены» — это просто слово, не имеющее особого значения.

— Он сначала очень маленький, а потом растет, — сказала я.

— Значит, своей штукой парень просто засовывает младенца в женщину, да? И этот младенец такой маленький, что его не видно? А откуда он берется у парня?

— Нет, у женщины есть крошечное яйцо в…

— А как это яйцо превращается в человека? Кто ему приказывает? — Андри расхохотался. — Послушай, девочка: слова — очень длинные слова, мелко написанные миллионами и миллионами букв — вот что создает ребенка. Слово Бога. Оно создает плоть. — Он внимательно смотрел на меня. — Не можешь возразить? Никогда об этом не думала. Вы просто блаженствуете себе на востоке…

— А вот и неправда! Работа на судне — это не праздник.

— Работаете, как животные, и не задаете вопросов.

— Мы животные, да? Вот мы и добрались до сути. Как вы ненавидите женщин! Как вы их боитесь! Да, я сказала «боитесь». Вот что я вам скажу, мистер: вы не лучше, чем все остальные Сыновья. А может, и хуже. Не знаю, кого вы там хотите наказать, но себя вы наказываете в два раза больше.

— Может, такова природа Мужчины — мучительно искать правду. Бороться.

Я фыркнула:

— Но не Женщины, я полагаю.

— А ты, естественно, исключение?

Дело начинало принимать дурной оборот. Признаюсь, это отчасти была моя вина. Тут в разговор вступил Джотан.

— Ты проиграла, девочка. Ты не продержалась бы и десяти минут. Ты оказалась бы на позорном стуле. Сварливая. Злобная. Спорщица. Еретичка. Непослушная. — Он помешал суп. — Вот, ты даже готовить не умеешь.

Андри подмигнул мне:

— Он говорит правду. Ты лучше придерживай язык. Или тебя саму промаринуют, а потом зажарят. Братство не выносит женщин, у которых на все свое мнение. Мы — это другое дело, у нас широкий кругозор. К тому же мы слишком далеко от вашей женской земли.

— Тебе нужно быть помягче, — сказал Джотан. — Истинная земля в том, что тебе вообще лучше заткнуться.

— Отлично, намек понят, — сказала я. — Здесь нас никто не слышит. Поэтому, Андри, будь добр, скажи мне, ты все-таки считаешь себя куклой или нет? Ну скажи: я сгораю от любопытства.

— Все, во что ты начнешь верить, Йалин, останется с тобой до конца твоих дней — даже если ты будешь убеждать себя, что десять раз переменила мнение, и все свои мысли вывернешь наизнанку. И это так. Нельзя отмыть краску, в которую вляпался. Лучше это просто сознавать. Тогда, по крайней мере, ты будешь знать, в чем твое отличие, даже когда пойдешь против течения.

— Вляпался в краску, да? Да я вляпывалась в черное течение…

Как я радовалась, что родилась на востоке, где люди могут быть счастливы. Здесь не был счастлив никто. Должно быть, они сумасшедшие, если соглашаются на такую убогую жизнь, вместо того чтобы пользоваться рекой, которая вывела бы их к цивилизации и процветанию. Как только я об этом подумала, где-то глубоко внутри меня и далеко под поверхностью земли словно что-то шевельнулось, затопив меня волной скрытой радости.

— Суп готов, — объявил Джотан.

На следующий день, проделав очень длинный путь, мы наконец вышли на ухабистую дорогу, ведущую на север и юг. Наша тропинка здесь заканчивалась, выйдя из зарослей. Должно быть, река осталась далеко в стороне.

Андри показал пальцем на юг.

— В той стороне Ворзленд. Мы пойдем на север. Через пару часов придем в Помилуй Бог. Ты побудешь с Джотаном, пока я поищу тебе приличную одежду. Если мы кого-нибудь встретим до этого…

— Я знаю. Спрячусь в ближайших кустах.

— Это может вызвать подозрение. Просто стой и молчи. Скромно смотри в землю.

Скоро нам встретилось любопытное средство передвижения: груженая повозка, которую тащили два огромных и косматых волкодава, каких я раньше не видела. Рядом, щелкая кнутом, трусил тощий мужчина, одетый в камзол, брюки, треугольную шляпу и деревянные башмаки. Он бросил на нас быстрый взгляд, слегка кивнул в знак приветствия и покосился на меня. Когда его взгляд упал на мачете моих провожатых, он ускорил шаг и подстегнул своих волкодавов.

— А он не очень-то любопытный, — сказала я, когда он прошел.

Джотан фыркнул:

— Он не такой дурак, чтобы дожидаться, пока мы его ограбим. Но лично мне на висяк не хочется.

— А что это такое?

— Виселица, девочка, виселица! Туда подвешивают человека, и он висит, пока не сгниет. Милость Божья охраняет главную дорогу. Когда ты нарушаешь закон, тебя преследуют и наказывают Сыновья Адама.

— Так, как они наказывают ведьм? А сколько женщин восстает против них?

— Немного. Очень мало. Те, кого соблазняет река, когда поет им свои песни. Тогда у нас появляется развлечение, раз или два в году.

— Ты называешь сожжение женщин развлечением?

— Лично я нет. А чернь называет. Мы же дикие варвары по сравнению с тобой, умненькая, дерзкая, несравненная Йалин. За исключением того, о чем говорил Андри. Например, зачем мы здесь оказались и как.

Через час нам встретилась тележка, которую тащила толстая женщина, одетая в черное. Ее муж шагал рядом, держа под мышкой пакет, который, очевидно, свалился с тележки. Женщина бросила на меня злобный взгляд, увидев мой мужской костюм.

— Хо, — сказал мужчина, остановившись. На шее у него висела бронзовая медаль, на которой был изображен крут и стрела. За пояс была заткнута какая-то металлическая трубка с ручкой, которую я приняла за дубинку. — Милость Божья, храни вас от Сатаны!

— И тебя тоже, — с улыбкой ответил Андри.

— Кто это? Ведете по делам Братства?

— Нет-нет. Все в порядке, Брат. — Андри хотел идти дальше.

— Постой. Я спросил, кто это.

— Мы исследователи, Брат. Взяли ее с собой, чтобы она готовила, таскала вещи и развлекала. На нее напали мыши-пираньи. Сожрали одежду. Пришлось дать ей свою. — Андри уже говорил мне, как они называют этих прожорливых тварей.

— Мыши-пираньи? Где? — подозрительно спросил мужчина.

— Тут недалеко. Мы лучше пойдем. Скоро стемнеет.

— Я в полной безопасности.

— Только не от мышей.

Мужчина внимательно на меня посмотрел. Помня о предупреждении, я быстро опустила глаза.

— Да какая из нее кухарка, это же тощая кляча! И кого она может развлечь?

Андри недобро усмехнулся.

— А она воровка. Пришлось ее проучить.

— Кухарки-воровки лопаются от жира.

— Не лопаются, если сидят на привязи.

— Ничего не понимаю. Вы готовите еду сами, а ее держите на привязи?

— Не слушай его, он у нас шутник. — Джотан оттолкнул Андри локтем. Внезапно он сделал испуганное лицо и прислушался. — Харк… Мне показалось, что-то шуршит.

— Мыши, так далеко на севере?

— Все бывает, Брат. — Джотан подтолкнул меня. — Шевелись, женщина, пока на твоих костях осталось хоть что-то. С Богом, — бросил он через плечо. И зашагал прочь; мужчина смотрел нам вслед, пока мы не ушли за поворот.

— Вот пристал, — проворчал Андри, когда мы скрылись из вида. — Хорошо, что у этого не было вашего сигнального зеркала с фонарем. Но учти, у Сыновей есть пистолеты.

— Пистолеты? — повторила я.

Он засунул палец за пояс, словно там была такая же трубка, вытащил его и сказал:

— Бах. Убивает за сто шагов. Дорогой, нужны недели, чтобы его сделать.

— О!

— Я предпочитаю нож. Помпезная штука эти пистолеты. Может убить врага, а может и разорвать тебе руку. Я так думаю. — Его глаза сузились. — Не знаете, что такое пистолеты, да? Ты о них не говорила.

— А ты не спрашивал, — быстро сказала я. — Я же не могу рассказать вообще обо всем.

Он схватил меня и начал трясти.

— Не смей мне лгать, Йалин! Ложь выдает тебя с головой!

Когда стемнело, мы вышли к окраине города, который назывался Помилуй Бог. Джотан остался со мной, а Андри отправился в город, откуда вернулся через полчаса, притащив с собой тюк, в котором я нашла жуткую длиннополую рясу с капюшоном и пару веревочных сандалий. Хотя было совсем темно, я все же могла различить, каким мерзким было это одеяние. Вытащив из кустов свои прекрасные, удобные сапоги и брюки, я с тоской наблюдала, как они исчезли в рюкзаке Андри. Больше я их не видела.

Теперь, когда я превратилась в кающуюся грешницу, рабыню, я перестала привлекать внимание людей. На ночь мы устроились в гостинице «Веселая поездка». Размер этого заведения сначала меня озадачил, но потом я поняла, что, видимо, мужчины здесь живут постоянно. В наших восточных гостиницах мы только устраивали пирушки. Большинство наших путешественников живет на своем судне. Те женщины и девушки, которые этого не хотят, снимают комнату, которую им предлагают по городской книге регистрации.

Гостиница «Веселая поездка» гудела от пьяных голосов, которые раздавались и в длинном коридоре, и в окруженном колоннами дворе. Над главным залом поднимались два этажа убогих спальных помещений, где можно было найти соломенный тюфяк на козлах, кувшин с водой и кусок мыла, больше похожего на желтый камень. Всю ночь я просидела в своей комнате, закрывшись на засов, и только иногда осторожно выглядывала во двор, где отводили душу Андри и Джотан. Внизу царило веселье, которое было не для меня. В такие таверны, несомненно, заходили женщины «сомнительного поведения». В коридорах и на лестницах слышался шум, возня, взвизги и хихиканье.

Утром Джотан признался, что за Главной башней находится более приличная гостиница, где останавливаются респектабельные мужчины со своими респектабельными женами. Но мы не искали внимания столпов общества, не так ли?

При свете дня Помилуй Бог оказался грязным, неухоженным и вонючим городишком, заваленным мусором, на который никто, кроме меня, не обращал внимания. С самого утра по улицам загрохотали тележки, повозки, лотки на колесиках — весь этот шум, я думаю, объяснялся низким уровнем техники. В другой ситуации я назвала бы их рыночную площадь живописной, но, на мой вкус, ее слишком портили два здания: огромный кирпичный молельный зал и, да, мрачная каменная Главная башня Братства, перед которой я увидела кучу пепла, которую все обходили стороной.

Мое сердце не жаждало больше путешествий. Это я-то, которая мечтала увидеть весь мир! Никогда не причислила бы я этот Помилуй Бог к списку городов, где я побывала — таких благословенных, как Аладалия или Аджелобо. Даже грязный Гинимой и заброшенный Порт Барбра казались раем по сравнению с ним.

То же самое я испытала, когда по пути увидела другие города: Домини и Адамополис, разделенные между собой полудюжиной убогих деревень. Там жили люди, но так жить я бы не смогла.

К северу от Помилуй Бог движение по дорогам увеличилось; путники сбивались в ватаги по шесть-десять человек, чтобы скрашивать себе путь песнями и разговорами. Но в компании мы сейчас нуждались меньше всего. Мы отделывались от тех, кто пытался завязать с нами разговор или набивался в попутчики.

Прошла, кажется, вечность, прежде чем я увидела реку хотя бы издали. Миновав Адамополис, мы пошли по дороге, ведущей к холмам у подножия гор. Джунгли почти закончились; теперь мне казалось, что я знаю, где мы находимся, потому что, когда мы плавали к северу от Сверкающего Потока, я различала горные вершины на западе.

Высшей точкой нашего путешествия оказалась площадка на вершине холма, с которого открывался грандиозный вид на восточный берег.

Но как можно было им любоваться? Жуткий памятник венчал вершину этого холма. Несколько валунов были сдвинуты вместе. Между ними торчал столб, на котором висела ржавая клетка в форме человеческого тела: железный костюм, запертый на висячий замок. Со скелетом внутри. Камера смерти скрипела и раскачивалась на ветру. Какими попадали туда люди — живыми или мертвыми? Я не стала спрашивать. Возле нас остановилась группа путников, они разговаривали, показывали куда-то рукой и украдкой поглядывали на восток…

Где-то далеко в лучах солнца блестела река, которая с такого расстояния казалась маленькой и незначительной. Дальше на северо-востоке я различила что-то похожее на дым. Неужели это был Гинимой?

— А вот и наш Сторожевой Висяк, — мрачно пробормотал Андри. — Не смотри на реку, Йалин.

Мы пошли дальше.

Скоро начался спуск в сторону реки, который вывел нас в лесистую местность, где я и увидела конечный пункт нашего путешествия.

Мужской Дом Юг был основательным городом, который располагался в долине на берегу изогнутого полумесяцем озера. С высоты он показался мне не таким убогим, как все остальные. Двух- и трехэтажные деревянные дома образовывали широкие улицы, расположенные строго под прямым углом. Эти строения перемежались жалкими лачугами из илистого кирпича, крытыми тростником — хотя тоже расположенными в строгом порядке. Возле озера поднималось несколько сооружений из камня и хорошего кирпича.

Джотан показал рукой.

— Это здание Налоговой Палаты… А это — Главная башня Братства, а вон там — Теобор…

— Теобор?

— Штаб «Деотеоретиков». А вон там — Техническая Академия.

Ну просто центр управления и науки! По вопросам устройства камер смерти и создания металлических трубок, которые убивают на расстоянии…

Выйдя в окрестности Мужского Дома Юг, мы до вечера проболтались в общественном чахлом парке. С наступлением темноты мы осторожно начали пробираться по темным улицам, освещенным только светом из окон и звездами, пока не добрались до трехэтажного строения, окруженного кустами и забором.

Джотан и я остались снаружи, а Андри проскользнул в калитку. Немедленно раздался яростный лай волкодава — и сразу затих. Скоро Андри вернулся и повел нас вокруг дома к заднему крыльцу, где из приоткрытой двери струился янтарный свет. Мы вошли в кухню. Нас встретил высокий веснушчатый мужчина, одетый в серый холщовый балахон. Его лысый череп был покрыт длинными редкими рыжими волосами. Над верхней губой у него была аккуратная щеточка усов, которая совершенно не вязалась с растительностью на голове. Он стоял, сжав волосатые кулаки, и был похож на грубую доску. Но он носил очки, прозрачные стеклышки, за которыми виднелись умные бледно-голубые глаза.

— Наверх, — приказал он. — Запри дверь, Андри. — Взяв лампу, он повел нас за собой.

Так я познакомилась с доктором Эдриком.

Мне пришлось провести у него три недели и отвечать на его вопросы каждый вечер и утро, а он записывал мои ответы бисерным почерком в черной записной книжке. Сначала ему помогал Андри; и если того интересовала общая картина, то доктор Эдрик записывал мельчайшие детали.

Наверное, я рассказала все не только о своей жизни, но и о жизни на востоке вообще. А почему бы и нет? Что мне скрывать? Разве я кого-нибудь предала? Вряд ли! Я чувствовала себя скорее послом разума, который мог открыть им глаза на их жизнь. Была ли я их врагом? Но ведь они спасли и приютили меня. Если бы не Андри и Эдрик, на все вопросы мне пришлось бы отвечать в гораздо менее комфортных условиях, после чего на костре сожгли бы то, что от меня осталось.

К тому же доктор Эдрик прекрасно чувствовал, когда я чего-то не договаривала.

Итак, я говорила и говорила. Стараясь отогнать от себя мысль, что я обмениваю ценнейшую информацию всего лишь на призрачную надежду или песню.

Выяснилось, что Эдрик был доктором «Деотеории», влиятельным человеком. Должно быть, он вел двойную жизнь, если интересовался рекой и хотел меня защитить. Каждый Первый день он надевал свою белую мантию и отправлялся читать проповедь в молельный дом рядом с Теобором. Когда я умоляла взять меня с собой, просто из любопытства, он категорически отказывался и ничего мне не объяснял.

Каждый будний день, утром, он надевал менее официальную одежду и отправлялся в Теобор. Пока его не было дома, я пролистывала некоторые монографии из его маленькой библиотеки. Это происходило только после того, как я заканчивала уборку в доме, чистку одежды и посуды, готовку и кормление волкодава…

Поскольку это были мои обязанности. У доктора Эдрика была «экономка», очень ему преданная. Но после моего появления он отослал ее навестить родственников в Адамополисе, о чем она просила уже давно. Я стала ее временным заместителем. Так было легче объяснить мое присутствие в доме.

В конечном счете, это было все равно что снова оказаться на борту «Шустрого гуся» — в роли безбилетного пассажира, который работой оплачивает проезд.

Библиотека Эдрика, она была очень небольшой из-за нехватки бумаги. Этот факт я выяснила в сортире, где на гвоздике висели куски ветоши. Книги, которые ее составляли, были напечатаны на очень грубой бумаге, очень мелким шрифтом — и на каждой из них стояла печать Братства. Может быть, поэтому бумага была такой редкостью. Ее выпуск ограничивала цензура.

Из книг Эдрика я узнала немногим больше того, что мне рассказывал Андри. Или скорее я больше узнала, но не стала больше понимать. Все эти казуистские теории и догмы о Божественном разуме, природе Змея — все то, о чем я знала лучше, чем любой западный житель. Но я так и не поняла, каковы были замыслы доктора Эдрика относительно реки.

Однажды, вернувшись домой, он застал меня — работа по дому была сделана только наполовину — внимательно изучающей старый трактат на желтой бумаге, озаглавленный «Истинная земля Человечества». Забрав его у меня из рук, он небрежно бросил его на стол.

— Ты испортишь глаза, девочка.

Я уже собиралась сказать ему, что его собственные гляделки только выиграли бы, если бы вместо грубых стекол там были вставлены прекрасные линзы из Веррино. Но он нахмурился, и я промолчала. Его мысли были явно заняты чем-то другим.

— Обстановка накаляется, — сказал он. — Об этом знают еще немногие, но это так. Твой замечательный братец пустил кота к цыплятам в прошлом году.

— Да? А может, это он был цыпленком среди котов?

— Я знаю об этом, и мне очень жаль. Таково было решение местных Сыновей из Майнстеда. Их можно понять.

— Я не ослышалась?

— Дорогая девочка, этим людям приходится жить рядом с рекой, ведь они добывают там руду. Поэтому они особенно подозрительны в отношении всего, что касается колдовства. Когда Теобор Мужского Дома Север узнал о том, что случилось, они очень сожалели, что не успели расспросить господина Капси подробнее.

— Неизвестно, что для Капси было бы лучше!

— По крайней мере, им удалось забрать его снаряжение и исследовать его в Академии. Подводный костюм оказался цел. Конечно, по-прежнему остается проблема мужчин, которые могут воспользоваться рекой только один раз…

Так вот где оказался водолазный костюм Капси!

— Мужской Дом Север: что это такое? Казалось, вопрос ему понравился.

— Больше четырех недель пути. Это еще один крупный центр. После того как здесь появился Капси, возникли две научные школы… Я скажу лучше так: некоторое время существовали две школы. Сейчас события разворачиваются так, что назревает конфликт между Хранителями и Крестоносцами. Последние пока в меньшинстве.

— Эти Хранители хотят оставить все как есть?

— Они стремятся к тому, чтобы наша Истинная земля была чистой и безопасной.

— А Крестоносцы хотят установить контакт с востоком?

— Контакт? — Он мрачно улыбнулся. — Если можно так выразиться.

— А вы на чьей стороне, доктор?

— Какая ты неугомонная, девочка! У тебя, наверное, вся семья такая — везде суете свой нос. — Он немного подумал. — Я считаю себя как бы посредником между этими школами. Крестоносцы, если добьются своего, дадут нам более точные знания о нашем враге, Сатанинском течении, и его слугах. Лучше так защищать наш человеческий образ жизни — не пытками и огнем, а тонким мастерством, техникой.

— Значит, ваш секретный план касается реки на юге?

— Мой план? О нет! План Крестоносцев! Из которого я надеюсь выжать долю знаний…

— Чтобы передать их Хранителям! — это было только мое предположение, но оно казалось мне весьма вероятным.

— Из твоих слов выходит, что я какой-то… циник. А я считаю себя идеалистом-прагматиком. — Он спорил сам с собой. — Этот план только на ранней стадии разработки. Может быть, от него уже отказались.

— Из-за меня?

— И, может быть, нужно всего лишь изменить его первоначальную цель. Из твоих рассказов я узнал одну очень важную вещь, Йалин. — Доктор Эдрик поправил очки. — А именно, что в южных джунглях существует некий гриб-наркотик.

— О нет, — сказала я.

— О да, — сказал он. — Стыдно, что ты его так и не нашла!

— Может, он здесь не растет.

— Ты же сама мне сказала, что выжила в наших джунглях потому, что они похожи на ваши. Значит, растительность в целом одна и та же. Весьма вероятно, что этот гриб растет и у нас — дальше на юге, куда наши исследователи еще не добирались. И где побывала ты.

— Я туда больше не пойду!

— А ты разве не собиралась идти в Майнстед? Что напротив Веррино? — Эдрик засмеялся. — Стоять там на берегу и махать платком? В Майнстед, где так любят сжигать людей.

— По джунглям можно ходить годами, собрать кучи грибов и не найти то, что нужно!

— А это, Йалин, как постараться. Все зависит от того, как организована экспедиция. Финансирование, количество людей. Придется брать с собой кроликов, чтобы выявлять ядовитые растения. И добровольцев, чтобы выявлять неядовитые.

Я добровольцем не буду.

— Разумеется. Ты слишком ценный источник информации. Но у нас есть много женщин, которые на это согласятся.

— Женщина для вас — это высший тип кролика? Он хитро погрозил мне пальцем.

— Пункт первый: ты сказала, что этот наркотик используется во время эротических оргий. Вероятно, с участием как мужчин, так и женщин, хотя это не доказано. Думаю, что у вас на востоке очень часто встречаются половые извращения.

Пункт второй: именно женщины вашего Порта Барбра устраивают эти развратные обряды. И единственный раз, когда ты видела наркотик в действии, это было с женщиной, хозяйкой твоего судна.

Пункт третий: женский мозг, несомненно, наполнен другим веществом, чем мужской. Отсюда уязвимость женщин перед Змеем… — Ему явно нравилось, как четко он представляет себе ситуацию.

Я не чувствовала ничего, кроме унизительного страха. Я-то надеялась, что попала в святой храм. Я надеялась, что они помогут мне вернуться домой. Я вообразила, что понимаю доктора Эдрика — посредника между мной и жестоким Братством.

На самом деле, я не поняла ничего. Я оказалась просто предателем.

«Черное течение, — прошептала я про себя, — помоги мне. Помоги всем нам».

Я молилась молча, внутри себя, как, наверное, молились Змею-Сатане женщины-ведьмы.

Ответа не было. Увы.

Доктор Эдрик педантично вертел в руках очки.

— Нужно уметь приспосабливаться к новым условиям, Йалин. Нужно. Разве я не приспособился к твоему появлению здесь? А ведь ты пришла с земли Сатаны. Полагаю, я ясно представил тебе свою позицию, чтобы ты смогла приспособиться — сделаться такой, какая ты должна быть.

Одно было очевидно. Мне нужно уходить из дома Эдрика. Мне нужно бежать из Мужского Дома Юг. Бежать в другое место. Может быть, меня будут преследовать Сыновья и Крестоносцы.

Куда мне идти?

Я думаю, что черное течение услышало мой призыв о помощи через все лиги мужской земли…

В ту ночь мне снился сон. Мне снилось, что я нахожусь в Сверкающем Потоке вместе с Джамби. Мы стоим на эспланаде. Ее муж куда-то ушел. На воде качаются рыбацкие лодки, в их блестящих нарисованных глазах отражается серебристое мерцание. Светящиеся существа снуют в воде, вспыхивая, как молнии — серебряные стрелки, указывающие направление с запада на восток. Направление на Сверкающий Поток.

И Джамби небрежно говорит: «Не знаю, что это за существа, но жалоносцы их боятся».

Я мгновенно проснулась. Я все еще слышала ее слова. Я снова и снова повторяла их вслух.

Она действительно так сказала, когда мы стояли на набережной? Или я их забыла, или не обратила на них внимания, потому что была навеселе? Или машинально запомнила, оставив в глубине памяти?

Я встала и начала ходить в темноте по комнате, напряженно думая.

Это были мои собственные мысли? Или это был сон? Ответ черного течения? Что это было? Почему в Книге Реки не говорилось о том, что воды Сверкающего Потока свободны от жалоносцев?

Может быть, рыбачки из Сверкающего Потока — школьные подруги Джамби — знали об этом, но предпочитали не афишировать, им бьшо достаточно сознавать, что не нужно надевать перчаток, когда разбираешь сети…

Может быть, воды как таковые и не были свободны от жалоносцев? Может быть, жалоносцы просто не трогали светящихся существ? Их скопления возникали и исчезали, так что вода иногда просто кишела ими. Но так было не всегда. Если их косяк растянется через всю реку до течения и после него, можно ли будет там плыть?

Если я погружусь в серебряную стаю возле этого берега и поплыву вместе с ней до течения…

Да, течение. Это проблема.

Оно пропустило меня один раз. Почему бы не пропустить и во второй?

А там плыть к восточному берегу под прикрытием другого светящегося скопления…

Долгое плавание, вообще-то говоря!

Но если меня не искусают жалоносцы, я смогу отдыхать. Менять стиль плавания. Лежать на спине, чтобы перевести дух.

Снова и снова я смаковала эту мысль. Она была такой живой и ясной. Но была ли она осуществимой?

Может быть, эти слова сказала и не Джамби. Может быть, их произнесла одна из ее подружек на вечеринке. А может, во сне словами Джамби со мной говорило течение.

Может быть. Может быть. Так ходить по кругу можно бесконечно. Я решила поступить так, как подсказал мне сон.

Я задумалась. Гинимой находится приблизительно на северо-востоке от Мужского Дома Юг, если тот дымок, который я различила с холма Сторожевого Висяка, был действительно нашим грязным заводским городком. Значит, Сверкающий Поток — на юго-востоке.

Сколько до него от Мужского Дома Юг? Десять лиг? Двенадцать? Возможно, не больше. Я могла с уверенностью предположить, что Сыновья особенно избегали именно этого участка берега: здесь чары Змея распространялись особенно сильно. Вся местность напротив Сверкающего Потока была пустынной. Значит, мой сон указывал мне верное направление.

Я решила ничего не спрашивать Эдрика о светящихся скоплениях, и не проявлять интереса к этому вопросу вообще. Потом снова легла в постель.

На следующее утро я начала потихоньку таскать еду и складывать ее в своей комнате. Тайно, но методично.

Как хорошо, что в мои обязанности входило кормить волкодава доктора Эдрика. Теперь эта зверюга считала меня своим другом. Или, по крайней мере, хорошо меня знала.

Иначе, когда я через несколько дней в полночь выскользнула из дома, она своим лаем подняла бы всю улицу, прежде чем разорвать меня в клочья…

Доктор Эдрик больше не возвращался к теме своего грандиозного плана. Но он начал приходить позже обычного. Дважды он надолго запирался в кабинете с Андри и Джотаном. Во второй раз Джотан вышел из дома через несколько часов, снаряженный в дальнюю дорогу. Я не знала, куда он направлялся — на юг или на север, в качестве курьера в Ка-Теобор Мужского Дома Север. (Ка-Теобор, так формально называлось это здание; «ка» — это. какое-то старинное слово, которое обозначало сущность, которая управляла «психической связью» с Раем, когда умирал какой-нибудь человек.) Куда бы ни направлялся Рыжий, он был далеко.

В ту же ночь я тихонько спустилась по ступенькам и отперла дверь кухни.

Я бросила кусок мяса собаке, которая появилась как по волшебству. Не успела я пройти и половину пути, как пес уже проглотил мясо и потащился за мной. Всю дорогу до калитки мне пришлось успокаивать и похлопывать его, что у собак считается проявлением дружеских чувств. Когда я вышла за калитку и захлопнула ее, волкодав начал завывать. Я отломила большую ветку и бросила ее далеко в темный сад. И тихонько пошла на цыпочках прочь, надеясь, что, когда пес вернется, притащив в зубах ветку и виляя хвостом, и не найдет меня, он сразу обо мне забудет.

Должно быть, так и получилось. Волкодав не стал лаять.

Я пробиралась по Мужскому Дому Юг. Я понимала, что ходить по ночным улицам в одиночку могла только «шлюха» или ведьма. Но на мне была одежда цвета тьмы, а улицы города не знали, что такое цивилизованное освещение.

Через три часа, оставив город позади, я пробиралась по лесной тропинке, ведущей из долины.

Выбраться из города, минуя лачуги, было нетрудно. Их четкое расположение оказало мне неоценимую помощь. Даже в этих убогих кварталах дома располагались с севера на юг и с запада на восток.

Спрятаться мне пришлось только один раз; и один раз побежать, когда я всполошила собаку — но она, видимо, была на цепи. Два раза я упала и вывалялась в грязи, когда пробиралась огородами мимо хибар.

За огородами начинались заросли. Найти тропинку среди кустов и деревьев было трудно, и это заняло довольно много времени. Мне пришлось вернуться назад. И сделать круг в северном направлении. Наконец, я нашла изрытую колеями дорогу, ведущую в нужном направлении — на восток, к реке.

Когда небо начало сереть, дорога вывела меня к своей конечной точке: лагерю лесорубов. Впереди виднелись длинные хижины, поваленные деревья, повозки — с хомутами и постромками, предназначенными для людей. (Мужчин. Или женщин.)

Сначала я хотела пробраться прямо через лагерь, но уже начинало светать, и меня могли заметить. Кроме того, в лагере могли быть собаки. И я пошла по склону холма, среди значительно поредевшего леса. Когда встало солнце, я была уже далеко.

В лагере поднялся шум. У меня остановилось сердце — но тут до меня дошло, что это был просто сигнал вставать и браться за работу.

Я прошла еще пол-лиги и решила сделать привал, к этому времени окончательно выбившись из сил. Заросли были густыми, но проходимыми. Тропинок не было, кроме маленьких дорожек, протоптанных какими-то существами. Я спряталась в густом папоротнике, умяла себе подстилку, как делают собаки, и уснула.

Когда я проснулась, надо мной жужжали насекомые, садясь на ссадины и потный лоб. Хотя от них все чесалось, я не сразу их отогнала. Затаив дыхание, я прислушалась, не раздаются ли отдаленные крики, лай собак или еще что. Тишина. Я слышала только шум леса, какое-то бормотание, гогот. Я поела, справила нужду и завалила это камнями. И отправилась дальше. Теперь вниз по склону холма. Прочь от гор, уходящих в глубь страны. Я ориентировалась по солнцу.

Через восемь дней я вышла к водам Сверкающего Потока. Я не слишком торопилась — часто у меня и не было такой возможности. Я избегала широких людных дорог, хотя уже на второй день поняла, что Сыновья меня не преследуют. Должно быть, доктор Эдрик решил, что я побежала на север, в сторону Веррино. Или, что было менее вероятно, направилась прямо на восток, к заколдованной реке, чтобы как можно скорее окунуться в ее воды.

Вместо этого я отправилась на юго-восток, пересекая страну по диагонали.

Это путешествие не было тяжелым. У меня была еда, мне не нужно было пробиваться через густые джунгли, так что иногда мне казалось, что я просто совершаю прогулку.

Наконец, однажды вечером, когда уже начинало темнеть, я в последний раз раздвинула кусты и лианы и оказалась на берегу реки. Я увидела серебряных существ, снующих в воде, и мое сердце заколотилось от радости. Когда стало совсем темно, свечение засияло еще ярче.

Казалось, сон и явь слились воедино. Снова мириады существ устраивали для меня представление, которое я воспринимала как сон наяву, а не всплывшие в памяти воспоминания. Насколько мне было видно, свечение занимало все водное пространство в обоих направлениях. Даже если бы я поплыла вниз по течению, я и там была бы в безопасности.

Один из языков белого огня подходил к самому берегу. Он был достаточно широк: триста или четыреста пядей. Острым углом он показывал на юго-восток. Вдалеке, на северо-востоке, мерцали крошечные огоньки, видимо, это была гавань Сверкающего Потока.

Я сбросила свою черную одежду — теперь она была мне не нужна. Сняла нижнее белье. Отбросила в сторону стоптанные веревочные сандалии. Я очистилась от запада. Я решила погрузиться в поток обнаженной. Если бы меня увидел какой-нибудь Сын Адама, он узнал бы, что ведьма отправляется домой, и закрыл бы глаза. А может, и не закрыл, а пялился бы и сгорал от желания.

Я нашла место, где ил отходил подальше от берега—и вошла в воду по светящейся дорожке.

Когда на такой широкой реке дует даже легкий ветерок, волны полностью заслоняют от вас противоположный берег. Звезды сияли надо мной, как вторая река; они были словно серебряная россыпь, среди которой попадались сапфиры и рубины. Я ориентировалась по созвездию Секиры, помня, как оно перемещается со временем вокруг полюса.

Жалоносцев не было. Если большие стаи рыб-попугаев, аджилов и хоков и кормились в этих водах, я не почувствовала ни укусов, ни их прикосновения. Мои руки светились теплым белым огнем. Голова, наверное, тоже, хотя я не погружала ее в воду.

Не знаю, сколько раз я сменила стиль — брасс, баттерфляй, кроль — или сколько прошло времени, час или больше, когда впереди показалась черная полоса. Яркое серебряное свечение и сияющие звезды Секиры уже начали слепить меня; эта чернота вернула зрение.

Я не замедлила движение и не остановилась.

Но я отчаянно взывала про себя:

— Червь Мира, это я: Йалин! Пропусти меня!

Если я надеялась, что, как и в прошлый раз, какая-нибудь гигантская рыба вынесет меня, бесчувственную, на восточный берег, то напрасно.

Я медленно пересекала течение, рассекая грудью что-то похожее на мягкое масло. Пока я плыла, оно исследовало меня. Снова в моем мозгу рождались сны, снова их кто-то просматривал, раскладывая, словно на витрине. Я не ушла под воду и не потеряла сознания. Даже переживая свои «галлюцинации», я полностью сознавала, где нахожусь. Вот я пробираюсь по южным джунглям, а потом шагаю по дороге вместе с Андри и Джо-таном. Вот я в доме доктора Эдрика. Здесь течение, казалось, задрожало, заколыхалось…

Как и раньше, оно опустошало меня. Хотя и не разговаривало. Может быть, оно было слишком занято изучением информации о западном береге, и ему было не до меня. Меня, такой маленькой и жалкой, затерянной посреди реки. А может, послав мне тот сон, оно сочло, что больше общение ему не требуется. Возможно, мне нужно было по-настоящему впасть в бессознательное состояние, чтобы начать с ним общаться.

Или оно все-таки говорило со мной? Только не словами?

Каким-то образом я почувствовала, что оно довольно мной. Я почувствовала, что теперь смогу пересекать его, когда мне захочется или будет нужно. Оно не сказало мне об этом прямо; это была всего лишь моя интуиция.

Конечно, мое второе плавание проходило куда спокойнее, чем первое, когда я задыхалась и сходила с ума.

И тут течение осталось позади.

Я снова барахталась в чистой речной воде. Опять ослепительно засверкало свечение. Невидимый берег находился где-то в трех четвертях лиги. Я по-прежнему была далеко от земли. И очень устала.

Я чувствовала жуткую, полную опустошенность и одиночество. Внезапно радость от того, что я прошла течение, сменилась яростью. Я думаю, это была необходимая ярость, ибо, как и тогда, в джунглях, она помогла мне собраться с силами.

— Помоги мне, черт тебя возьми! — закричала я. Течение не отозвалось. Я больше не представляла для него интереса.

— Ты куча дерьма! — завопила я.

После чего взяла себя в руки и продолжала медленно плыть по дорожке, похожей на ртуть, страстно желая, чтобы все поскорее закончилось.

Наконец, когда в сотый или тысячный раз я вытянула шею, пытаясь разглядеть, что впереди, я отчетливо увидела огни, темные очертания зданий, освещенных светом звезд.

И вдруг: мачты, взметнувшиеся к звездам, рыбацкая лодка на якоре слева от меня, еще одна справа.

Неожиданно для себя я доплыла.

Я преодолела последний сверкающий язык. Держась за камни, я продвигалась вдоль набережной. Наконец я коснулась каменной ступеньки. С трудом взобралась на нее.

Серебристая вода стекала с меня ручьями, а я медленно ползла вверх по лестнице. Я весила тонну. Каждая ступенька казалась мне невероятно твердой и неподвижной.

Перевалившись через последнюю ступеньку, я распласталась на земле, как медуза. Но перед, тем как вырубиться, я подумала, что, может быть, была не права насчет равнодушия камней. Набережная Сверкающего Потока внезапно показалась мне более уютной и родной, чем любые места, в которых мне приходилось преклонять усталую голову.

Я плохо помню последующие события — меня нашли лежащей на земле, и следующее утро я встретила завернутой в одеяло на койке брига под названием «Рог изобилия».

Следующий день был днем признаний.

После того как я получила новую одежду и уплела полную тарелку отличной жареной рыбы, я призналась во всем хозяйке «Рога изобилия». В тот же день мне пришлось повторить свой рассказ перед мини-собранием гильдии, на котором присутствовали хозяйка причала, Халасса, и две главы гильдии, оказавшиеся в порту. Одна из них принимала участие в конклаве на борту «Санта-Марии» в Тамбимату, накануне моего предновогоднего путешествия. Она могла подтвердить, что я та, за кого себя, выдаю.

Этим трем женщинам я и рассказала свою историю, включая Веррино. О том, как доктор Эдрик узнал о грибе-наркотике. О том, что мужчины западного берега верят, что все люди на земле — это искусственные куклы; а когда человек умирает, его разум возвращался в Рай — дом Божественного Разума, который когда-то прислал нас, чтобы заселять другие планеты и размножаться. Я рассказала все, абсолютно все.

И можете мне поверить, в тот день вверх и вниз по реке было передано много кодированных сообщений!

А я? Меня поселили в доме хозяйки причала, где мне предстояло жить до тех пор, пока не состоится собрание всей гильдии. Халасса не знала, как ко мне относиться — как к чуду или как к еретичке. Скорее я была для нее неким больным, которому удалось выжить после смертельной болезни, но в жилах которого еще осталась зараза. Я была изгоем — и немного парией. Героиней и отступницей.

Мини-конклав заставил меня поклясться, что самую важную часть моих приключений я сохраню в тайне. (Хотя чего стоили мои клятвы, если черное течение дважды пропустило меня…) Самую важную часть, но не все. Это было невозможно. С борта «Рога изобилия» слухи просочились сначала на берег, а потом и на остальные суда. Да и Халасса не стремилась держать меня под замком. А если бы и стремилась, у нее все равно ничего бы не получилось. Дом Халассы не был — и не мог быть — таким же, как дом Эдрика. После месяцев изгнания мне было необходимо снова окунуться в реальный мир: улицы, таверны, кафе, порт. Меня держали на поводке, но он был довольно длинным.

Когда я бродила по улицам, то привлекала к себе внимание. Те, кто знал мою историю, считали меня чудом, на которое можно показывать пальцем. Смотрите: первая женщина реки, сумевшая преодолеть черное течение — да еще дважды! Она первая узнала о жизни на западном берегу! Нет ли у нее теперь рогов на голове или черного языка, или еще какой отметины? Может быть, она умеет говорить с течением и предсказывать будущее? Что-нибудь в этом роде. Некоторые женщины пытались выудить у меня информацию либо дружески похлопывая по плечу, либо разговаривая елейным голосом.

Некоторое время мне это нравилось, потом надоело. Скоро — но не очень — жизнь снова потекла своим чередом. Люди перестали приставать ко мне с дурацкими — и не совсем дурацкими — вопросами, на которые я не знала, как отвечать. Через шесть недель после моего возвращения на шхуне, пришедшей из Ворот Юга, состоялся конклав, на котором присутствовали восемь глав гильдии, где я снова повторила свой рассказ.

Этот конклав заседал четыре дня. Главы гильдии собрались не столько для того, чтобы судить, сколько выяснить во всех подробностях, как живут западные жители и может ли это как-то отразиться на наших представлениях о своей жизни.

Они разрешали мне присутствовать на заседаниях и высказывать свои мысли. Меня ни разу не попросили покинуть элегантно обставленную каюту с серебряными бра, мебелью из дерева-позолоты» и гобеленом, на котором был изображен Обелиск в Порту Первый Приют. Хотя мне показалось, что какой-то налет судилища все же присутствовал.

В последний день заседания слово взяла самая младшая из глав гильдии — красивая блондинка из Сарджоя по имени Тамат. Она заговорила об этом памятнике.

Он возвышался на скалистом холме над городом. Это место славилось среди любителей пикников, потому что с него открывался чудесный вид на луга Порта Первый Приют и реку. Тот, кто выткал этот гобелен, изобразил на нем несколько семей на пикнике. Алые и оранжевые коврики ярко контрастировали с примятой травой на заднем плане, которая поднималась (судя по изображению) до самых серых крыш Сарджоя, а также с голубой рекой и небом — по нему, для контраста, плыло несколько кудрявых облаков. На переднем плане скакали несколько голых ребятишек, целовалась влюбленная парочка и дурачился старик, размахивая флягой с вином. Сидящие мамаши и папаши выглядели большей частью расплывчато, словно нити в этом месте полиняли или художник не умел изображать сидящие фигуры. Из раскрытой корзинки на коврик сыпались фрукты, рыба и связки сосисок. Видимо, эту корзинку опрокинул старый фигляр от досады на то, что большую часть продуктов забыли приготовить.

Памятник Кораблю представлял собой базальтовую колонну высотой в несколько сотен пядей, в форме толстой рыбины, с нижними плавниками, которые ее поддерживали. Вообще-то ей следовало быть побольше. Чувствовалась попытка создать перспективу — но безуспешно. КолОнна наклонилась так, что казалось, она сейчас упадет и раздавит людей.

Этот гобелен показался мне просто очаровательным.

На одном из черных плавников крошечными буковками была сделана надпись: «Здесь впервые появились люди, пришедшие в этот мир».

Пришли — с ковриками, корзинками, толстыми задницами, голопузыми ребятишками и пьяным дедом… Эта надпись, насколько я помню, точно соответствовала надписи на Обелиске. Слово в слово.

Тамат встала, подошла к гобелену и дотронулась до надписи.

— Странные слова, не правда ли? — спросила она. — Не «высадились» или «прибыли», а просто «появились». Словно люди «появились в мире» именно в этом месте… — Она смерила взглядом Неллиам, старейшину гильдии из Гэнги, сморщенную старушку с лицом, похожим на высушенную сливу. В ее глазах была надежда. — Разве гильдия не согласна?

— Язык со временем меняется, — предположила Неллиам. — Смысл слов.

Тамат не отставала:

— Что мы знаем о том, как попали сюда? Что, тысячи человек сели на космический корабль? А что они ели? Представьте, каков был груз. Вспомните, что сказала Йалин: чужой мир необязательно враждебен.

Я внимательно посмотрела на Тамат, стараясь не улыбаться от радости и гордости, что она оценила мои слова.

— Несомненно, там уже должен быть воздух, вода и жизнь, иначе зачем он нужен? Но почему жизнь стала именно такой, чтобы мог жить человек? Почему воздухом можно дышать? Почему можно есть растения и рыбу?

Однако чем больше я смотрела на Тамат, тем больше начинала подозревать, что ее слова продиктованы страхом. Так что-то невразумительно бормочет человек, когда не знает, что сказать; он говорит просто потому, что надо говорить хоть что-то, чтобы оправдать свое присутствие. Такой вид страха.

Она заговорила об этом, потому что решительно нужно было о чем-то говорить.

Под рукой оказался гобелен; он вдобавок дал ей возможность изящно пройтись по каюте.

Она только повторяла то, что говорила я. Повторяла раз за разом, словно это были ее собственные мысли,

Неллиам пожала плечами.

— Жизнь есть жизнь. Воздух есть воздух.

— Да? В самом деле? А может быть, нас действительно «сделали» или «переделали» — для нашего мира? — Сейчас Тамат нужно было, словно фокуснику, вытащить из шляпы новую идею. Я видела, что она уже к этому приготовилась. — Если это так, то единственное место, где это могло произойти, именно здесь.

О да, некоторым людям действительно нужен психоанализ, чтобы обратить на себя внимание.

Но тут заговорила старейшина гильдии Шарла. Она была в летах, и если у гильдии существовали тайны, она должна была знать их все. Очевидно, она их не знала. Очевидно, их не было…

— Вы знаете, — медленно заговорила Шарла, — что Обелиск всегда заставлял меня задуматься по другой причине. Это символ космического корабля, верно? А где же сам корабль? Ведь он должен был сохраниться, несмотря дождь и ржавчину, раз он смог перемещаться от звезды к звезде. Тем не менее ничего нет.

Тамат спокойно вернулась на свое место. Пока Шарла излагала свою мудрую теорию, Тамат глубокомысленно кивала, чтобы убедить всех (за исключением, наверно, Неллиам), что и она внесла свою лепту, позволив родиться на свет действительно оригинальной идее…

— Меня занимает природа этого корабля, — рассуждала Шарла. — Разве не нужно было его строить из металла или чего-то подобного? Представьте на минуту, что мы приручили гигантскую рыбу. Предположим, у нее на спине мы укрепили рубку и мачты и просверлили дыры в ее теле. А что, если бы и наши суда были такими, а не из дерева и металла? Мог ли космический корабль состоять из живого вещества? Не мог ли он создать наши тела из самого себя?

— У вас преувеличенное воображение, — заметила Неллиам.

— Тем не менее черное течение — это огромное живое существо неизвестной нам природы. Сложное и гигантское! Так, может, это и есть корабль? Допустим, что космический корабль мог быть живым существом, на котором не было экипажа и пассажиров, потому что он сам был экипажем и пассажирами. Некое божество, постичь которое мы не в силах. — Шарла достигла апогея вдохновения, ее голос звенел от благоговейного трепета и искренности.

— Но ведь его создали люди?

— Может быть, люди создали что-то еще более великое, чем они сами, и это великое породило еще одно великое: живое и мудрое. А оно уже создало корабль. Или даже породило его. Люди, которые начали этот процесс, уже не соответствовали его результату.

— Как это понимать, Шарла?

— Ребенок превращается в девочку — которая становится женщиной. Женщина полностью меняется с того времени, когда была ребенком.

Неллиам фыркнула.

— А женщина дает жизнь новому младенцу. Мы возвращаемся туда, откуда начали.

— Это просто сравнение.

— Возможно, удачное, — сказала Тамат. — Можно сказать так: как куколка превращается в бабочку.

— Я предлагаю сосредоточиться на том, что несомненно, — сказала Неллиам. — Как то: возможные перемещения Наблюдателей из Веррино, когда Йалин расскажет им о своем путешествии.

— Я ничего не расскажу! — запротестовала я. — Честное слово! Зачем? Моего брата там все равно нет.

— Брата нет, а любовник есть. И другие знакомые. — Неллиам нетерпеливо отмахнулась. — Сейчас не до этого. Я думаю, надо обсудить, какую помощь могут нам оказать Наблюдатели. Если западные считают, что мы дочери Дьявола, они могут построить пистолеты, которые будут стрелять через реку. Или попытаются перелететь через реку по воздуху. Я предлагаю договориться с Наблюдателями, чтобы они сообщали о всякой подозрительной активности на той стороне. Далее. Нам нужно строить наблюдательные башни. Перестраивать сигнальные станции. Строить их больше и выше. Они помогут нам осуществлять связь. Я знаю несколько мест, где сообщения можно передавать часами, пока судно не окажется в нужном положении. Год назад я бы сказала, что никакое сообщение не следует передавать столь срочно… — Она задумалась.

— А как быть с женщинами запада? — спросила я. — С их ужасной жизнью. С казнями.

— Мы не можем им помочь, Йалин. Не разрушив при этом наш собственный мир.

— Но…

— Что ты предлагаешь?

— Мы могли бы перелететь по воздуху!

— Мы не хотим. По причинам, которые даже ты должна понимать.

— Кроме того, — начала Шарла, явно став на сторону Хранителей, — если мы перелетим через реку с помощью ветра, как мы вернемся назад? И что мы будем там делать? Произносить речи о свободе и счастье? Пока нас самих не сожгут… — Как я поняла, Шарла была из тех, кто спорит с обеими сторонами с таким видом, чтобы убедить, что наделена особыми полномочиями… не решать ничего.

Неллиам постучала пальцем по столу.

— У меня есть более веское возражение против вторжения. Йалин, даже проведя там долгое время, кое-чего не поняла. Между нами и ними есть одно жизненно важное отличие. Которое Сыновья непременно используют, учитывая все то, что скормила им Йалин — если только они не полные дураки. — Она оглядела присутствующих. — Так что это?

— Формы общественной организации? — Это была Марта, смуглая хозяйка причала из Гинимоя. Судя по ее тону и поднятым бровям, она не спрашивала, а отвечала нам. Она явно была союзницей Неллиам.

— Точно, — сказала Неллиам.

— Что вы имеете в виду? — спросила я. — Чего я не поняла?

Мне ответила Марта:

— Дело вот в чем, Йалин. В смысле техники Сыновья гораздо более примитивны, чем мы. Но у них есть централизованная власть: это «светская рука», их Братство. Их система совсем не похожа на нашу. Два их Мужских Дома, Север и Юг, очевидно, две их столицы, правящие города. У нас ни один город не управляет другим. Там у них есть то, что можно назвать «правительством».

— Две, вы считаете? Если у них две… столицы.

— Им нужны две столицы, потому что у них очень медленная связь. Но это не означает, что их страна поделена пополам. Скорее наоборот — судя по названиям.

— О!

— Наш способ управления обществом невидимый и ненавязчивый. Их — основан на насилии и жестокости. Жесткие условия существования ведут к жестким решениям. Условия жизни этих Сыновей очень суровые, поскольку они отреклись от реки…

— Которая сама управляет нами невидимо и ненавязчиво? — осмелилась предположить я.

— Ты знаешь об этом больше нас, девочка! Неллиам вяло подняла руку.

— Какие бы суеверия не содержала Книга Преданий, наша гильдия основана не на мистической мудрости. Мы поступаем согласно традиции: традиции, основанной на практике. А Братство придерживается догмы. Она и порождает их суеверия — ведь практика у них на вторых ролях.

— Книга Преданий — это суеверия? — повторила я, не веря своим ушам. Еще две или три женщины, а Тамат особенно, казалось, были шокированы.

— Очевидно, я преувеличиваю. Я просто хочу, чтобы меня поняли. Мы на словах признаем то, о чем говорится в Книге Преданий, потому что это работает. Если тебе приходится вкалывать на реке, чтобы зарабатывать на жизнь, она должна тебя принимать. Мы пьем течение. Мы подчиняемся определенным правилам. Потом мы в основном об этом забываем. Мы не ползаем по утрам по палубе на коленях и не молимся духу реки. Мы никогда не пытаемся говорить с течением. А вот они все это делают. Они одержимы — но отрицают это. У нас течение всегда на заднем плане — там, где оно и должно быть. У них — нет. Оно занимает их больше всего, хотя они его и боятся.

В каюте наступила тишина. Если бы все это сказала Тамат, поднялся бы страшный шум. Но не она это сказала.

— Кстати, о практичности, — сказала я, — как насчет планов доктора Эдрика отравить течение?

— Пусть они провалятся, — строго сказала Неллиам. — Пусть он годами ходит по лесам и ничего не находит. Пусть он попадет между этими двумя жерновами, Хранителями и Крестоносцами, и они раздавят его. Мы ничего не можем с этим поделать.

— Мы могли бы рассказать об этом всем, от Умдалы до Тамбимату. Предупредить людей. Рассказать им о западе.

— Зачем? Чтобы люди жили в постоянном страхе? Чтобы любой оппозиционер имел против нас оружие? — Неллиам наклонилась ко мне. — Чтобы твоя слава распространилась подальше? — Она говорила скорее шутливо, чем угрожающе.

Вскоре после этого конклав начал подходить к концу. У меня осталось странное чувство, что я побывала на высшем совете, — который ничего не решил. Гильдия могла сменить паруса; но могла ли она изменить курс? Разве можно изменить курс на прямой реке, которая вечно течет из пункта А в пункт В? Да и зачем?

В конце концов, после того как меня отпустили, главы гильдии пришли к практическим выводам: нужно строить новые сигнальные станции, которые можно будет использовать как наблюдательные башни (если их оснастить телескопами из Веррино). Вероятно, был достигнут некий консенсус, поскольку его результаты мне предстояло узнать слишком скоро. Я чувствовала себя полностью опустошенной. Сначала течением, а теперь своей гильдией…

Когда я подумала об этом на свежую голову, то решила, что сделать ничего нельзя. Как можно решить такую проблему? Поспешные решения могут только усложнить все дело. Если ты что-то называешь проблемой, то от этого становится только хуже.

Когда я покидала каюту, последнее, что я слышала, были слова Тамат:

— Суеверия или нет, — тут она посмотрела на Неллиам, — но пусть черное течение укажет нам путь. — Ее взгляд выражал почтение, но в глазах светилось что-то похожее на — скажем так — честолюбие. Как я уже говорила, это была красивая и привлекательная женщина. Наверное, она много работала и нравилась людям. И вместе с тем, возможно, немного боялась сделать что-то не так — когда нужно было говорить, выражать свое мнение и принимать решения. Она старалась произвести впечатление, но вряд ли сама верила в то, что говорила.

— Несомненно, — сдалась Неллиам. — Простите меня за грубость. Считайте это причудами старой женщины. Я просто старалась добраться до самой сути.

— Да укажет течение нам путь… — Тамат и предположить не могла, как скоро и страшно покажет нам течение этот путь!

Ах да. В заключение меня приписали к судну под командой Тамат. Оно называлось «Голубая гитара» и направлялось на юг.

Вот так я бы и продолжала свою жизнь женщины реки. Так же, как и все мы.

В течение некоторого времени.

Я снова вернулась к работе. К нашей работе. Так прошло полгода, и снова наступил Новый год, годовщина того дня, когда я очнулась на чужом берегу.

Этот год я встречала уже не на чужбине. «Голубая гитара» стояла в каменных доках Джангали…

Накануне праздника я отправилась в старый город навестить Лэло и Киша, которых не видела уже больше года. Они могли перебраться в другой дом, уже собственный, но я решила сначала заглянуть в их старый родительский дом на дереве.

Мать Лэло оказалась полной смуглой женщиной с копной курчавых черных волос, украшенных гребешками и агатовыми бусинами.

Она устремилась ко мне с бурными приветствиями, как это принято в Джангали, а потом добавила:

— Подождите минуту, сейчас я вами займусь. Мне нужно присмотреть за ребенком.

— Ребенком? — кажется, я разинула рот. — Но как…

— Как обычно, дорогая! — Она громко засмеялась. — Как же еще?

— Значит, мы не виделись действительно давно.

— Лучше выводить цыпляток пораньше, я так считаю! Закончить с этим делом, пока молодая. Думаю, они заведут троих. Первым у них родился хорошенький мальчик, значит, следующей будет крупная крепкая девчонка.

Я подумала, осмелится ли когда-нибудь Киш говорить так же громко…

— К вам не заходила женщина по имени Джамби? — машинально спросила я.

— Кто?

Я описала Джамби мамаше, напомнив ей, что та была другом семьи Киша и вместе с ней мы были на борту судна, которое привезло Лэло и Киша домой.

— О, вспомнила! Она заходила как-то раз. Бродяга, а не женщина! Не могу сказать, что она мне понравилась. Этих женщин нельзя приглашать в дом. Из-за таких молодому человеку трудно привыкать к новой жизни.

Бедный Киш…

— Думаю, вы правы, — сказала я.

— Конечно, я права. Но подождите! У нас с балкона открывается такой чудесный вид.

— Не имеет значения. Я просто заскочила на минутку. — Я театрально хлопнула себя рукой по лбу. — Ой, у меня же дела, а я и забыла!

Мамаша пристально на меня посмотрела.

— Действительно? Так что мне сказать моей Лэло, кто приходил?

— Никто. Не беспокойтесь. — Я пятилась к двери. — Наверное, они заняты. Знаете, я и сама бродяга, перекати-поле.

— Смешная вы какая-то! Что ж, до свидания, — сказала мамаша и закрыла дверь.

Я ушла.

По дороге в порт я думала о своих родителях. Я с ними еще так и не виделась. Но это была не моя вина! Судно Тамат держало меня в южных водах, подальше от Веррино и Наблюдателей, так я думаю. Мы должны были отправиться вниз по течению «когда-нибудь», но я понимала, что переходить с судна на судно, как бывало раньше, мне не позволят. Тамат следила за мной.

Пару раз я писала родителям из Сверкающего Потока—и сейчас меня ждали два письма. Второе я получила в poste restante хозяйки причала, когда мы пришли в Джангали.

В первом письме мать упрекала меня, что не пишу так долго. (Разумеется, я не сообщила ей, что провела некоторое время, разгуливая босиком и в одиночку по западному миру!)

Еще я почувствовала в ее письме некоторую тревогу за Капси. (Это тоже требовало моего личного присутствия. К тому же все так переплелось, что рассказывать о Капси, не рассказывая о себе, было невозможно, так что эта проблема со временем стала только сложнее.)

А в целом письма из Пекавара дышали миром и покоем. Конечно, ребенок уже родился. Девочка. Ее назвали Нарйа. Сейчас ей был уже год с небольшим. Дома все было прекрасно. Нарйа прелесть. Ее первым словом было «ождь». В пыльном Пекаваре пошел дождь, который ей очень понравился.

Может быть, мои родители и плакали обо мне потихоньку, только я в этом сомневалась. Письма просто излучали умиротворение.

Такой же самодовольно умиротворенной была и мать Лэло.

И главы гильдии. Потому что в глубине души они не верили, что что-то может измениться. Все чужое было для них так же далеко, как Умдала.

Спешу добавить, что и я не особенно стремилась познакомиться поближе с чужим западным миром. Тем не менее он существовал. И был населен людьми с больной душой; по крайней мере, один из них вынашивал планы, касающиеся и нас.

Вот такие мысли занимали меня по дороге на «Голубую гитару». Потом я выкинула их из головы.

В ту ночь наша компания собиралась соверпшть налет на «Перезвон», чтобы как следует отметить Новый год.

А в Тамбимату безымянная лодка готовилась совершить медленное плавание к середине реки. И на ее борту не было (какое счастье!) никакой Йалин…

Ну и веселенькая это была ночка. Музыка, разговоры, песни — как всегда оглушительные. Шутки, поцелуи (и комната отдыха наверху для тех, кто захочет уединиться), даже небольшая потасовка. На этот раз поблизости не было ни одной женщины из Порта Барбра. Опять у меня было похмелье, от которого я страдала все утро на своей койке; впрочем, не я одна.

Наконец, мне понадобилось облегчиться. Я вылезла из постели и потащилась на камбуз, где взяла кусок пирога с угрем, а потом вышла на палубу, чтобы прислониться к борту и подышать свежим воздухом.

Я решила, что, как и все, чувствую себя полностью умиротворенной.

Частично это было следствием похмелья: мне не хотелось напрягаться. Может быть, мне было приятно снова оказаться в доках Джангали. Казалось, что со мной не произошло ничего существенного.

Поэтому я лениво слонялась по палубе. Позавтракала с такими же страдалицами. Сыграла в карты, выиграв несколько финов, а потом снова их проиграв. Кто-то предложил отправиться в «Перезвон» и на следующую ночь, но это предложение было встречено без особого энтузиазма. Воздух был горячим, как одеяло. Солнце бросало раскаленные лучи на землю.

Примерно в два часа новая высокая сигнальная башня к северу от Джангали внезапно начала мигать. (О да, маленькие перемены все же были.)

Я лениво читала сообщение, которое передавали открытым текстом.

Спустя мгновение всю мою лень как ветром сдуло.

— Тамат! — взвизгнула я. — Хозяйка! Кто-нибудь, позовите ее!

На соседних судах тоже возникло какое-то движение, когда люди начали читать сигналы.

В мгновение ока Тамат оказалась рядом со мной, выскочив из своей каюты. Она тоже стала читать. Она пропустила начало, но это не имело значения. Сообщение повторили. Тамат хотела было бежать на наблюдательный пост, где находилась юная Мелезина, наш вахтенный, которая записывала сообщение. Но когда сигналы прекратились, она осталась со мной…

Что там было?

«Срочно. Из Умдалы. Передать дальше. Черное течение идет от моря вверх по реке. Голова течения прошла Умдалу в полдень. Скорость семнадцать лиг в час. Перевернула небольшое судно. Голова размером с небольшой холм. Похожа на гигантского квакуна. За головой остается чистая вода. Течение исчезает. Конец».

Сигнал поступил два часа назад! Черное течение поднималось по реке со скоростью семнадцать лиг в час. Скоро «голова» будет проходить Молнию. Примерно через час Мелонби.

Может быть, что-то дикое и ужасное выгнало ее из океана… Хотя вряд ли. Течение возвращалось в Дальние Ущелья, оно сворачивалось, как веревка. И на конце этой черной веревки находилась живая голова, которую никогда и никто за всю историю не видел! Голова размером с холм!

Тамат приказала боцману Хэли (ничего общего с Хэли с «Серебристой Салли») послать кого-нибудь на мачту с подзорной трубой, чтобы наблюдать за рекой; Хэли полезла по вантам сама.

— В Тамбимату ничего не могло случиться, — бормотала Тамат. — Прошлой ночью, я хочу сказать. Ничего, что могло бы вызвать такое. Иначе мы бы уже знали. Не твой ли драгоценный доктор Эдрик попользовал течение?

— Откуда мне знать? Как течение может идти вверх, Тамат?

— Ах, его вещество имеет странную природу. — Она цитировала Книгу Преданий гильдии, а не сообщала что-то новое. Ее голос звучал монотонно. Глаза застыли от ужаса. — По-видимому, это жидкость. Она течет внутри себя и представляет собой единое целое. Как скользкая жила, как ленточный червь.

— У этого червяка, кажется, есть голова!

— Оно течет не совсем как вода. Волны перекатываются через него сверху; а оно остается.

— Оставалось до сих пор! Заклинания нам не помогут, хозяйка! — Я выпалила эти слова резко, словно ударила по щеке.

На какое-то мгновение она сжалась.

— Да, да… Ты права.

— У этой головы есть мозги? И глаза? И рот? Она может говорить? Что, если она говорит!

— Говорит, — мрачно повторила она. — Что она может сказать? Теперь, когда реку может пересечь кто угодно? Когда любой может по ней плавать? Мир переворачивается…

— Течение сказало мне, что мир перевернется, когда оно начнет движение. Сейчас это и происходит. Сегодня. Может быть, это начал не Эдрик. Может быть, течение само решило так поступить давным-давно.

— Что же теперь будет?

С брам-стеньги раздался голос Хэли: «Я вижу рябь на воде по всей середине реки! Она движется!» — Хэли приказала Зернии занять ее место, а сама начала спускаться.

— Будет то, Тамат, что оно пройдет мимо нас здесь, в Джангали. Если не остановится на полпути.

— Если голова может перевернуть небольшое судно… нам лучше ослабить якорные цепи… Или даже отойти от берега на сотню пядей. Хэли! — закричала она боцману.

— Подождите, — остановила я ее. — Его скорость семнадцать лиг в час. Если она сохранится, то голова будет здесь… — Я посчитала. — Э, завтра, примерно в полночь. Может, через день, рано утром.

— О да, конечно. Правильно.

— И я хочу посмотреть на него, — добавила я. — С близкого расстояния.

К нам подошла Хэли.

— Хочешь? — В ее голосе звучал сарказм. — Слушаем и повинуемся. Хозяйка, прикажите поднять паруса! «Голубая гитара» идет к черному течению, чтобы Иалин могла на него посмотреть!

Тамат сжала губы.

— У желания Йалин есть… особая причина. Может быть, она сможет нам объяснить, что происходит… Хм, да, наверное, мы поплывем.

Хэли уставилась на нее, не веря своим ушам. Она не знала о моих приключениях. Когда «Голубая гитара» пришла в Сверкающий Поток, прошло уже шесть недель с того дня, когда я выползла на берег. Волны сплетен к тому времени превратились в легкую рябь.

— Команда не захочет туда идти! — запротестовала Хэли.

— Я поговорю с ними. Завтра. Или сегодня. В двух словах: Йалин пересекала течение уже дважды. Оно знает ее. Она провела много недель на западном берегу. И вернулась назад.

— О, — сказала Хэли. Она казалась оскорбленной. Потому что Тамат ей об этом не рассказала. — О! — На месте Хэли я тоже не знала бы, что сказать.

Хэли была глубоко обижена. И я видела, как сильно она рассердилась на меня. Тамат повернулась ко мне.

— Разве течение не находится в низшей точке отлива, когда наступает Новый год? Оно должно стать более вялым под действием наркотика, а не менее?

— Да, наркотик сначала замедляет его движение. Потом оно резко ускоряется. — Как Марсиалла, которая металась по своей каюте… — Оно начнет буйствовать.

Не имея возможности участвовать в этом разговоре, Хэли казалась еще более обиженной.

Днем поступили новые сигналы. «Из Молнии. Мимо проходит голова Река позади нее остается чистой».

«Из Мелонби…»

До полуночи мы не ложились спать, читая сигналы — просто вспышки фонарей — чтобы следить за передвижением головы вверх по течению. Наконец Тамат отправила всех спать. Следующая ночь могла быть долгой и трудной. Она объяснила почему. И ошеломила всю команду этим объяснением.

На следующий вечер мы начали готовить «Голубую гитару» к предстоящему плаванию, работая при свете фонарей нашего судна и дока.

Возник спор (не без участия Хэли), стоит ли рисковать прекрасной шхуной ради подобного мероприятия. Лучше использовать маленькую шлюпку, поскольку ее все равно не жалко, если что-то случится. Но маленькую шлюпку голова наверняка перевернет.

Двое из команды сошли на берег, хотя. Тамат предпочла считать, что они просто соскучились по земле.

А я, неожиданно для себя, оказалась очень непопулярной, поскольку вся эта рискованная затея проводилась из-за меня — хотя меня по-прежнему считали чудом. Мои сестры по паруснику разговаривали со мной так, словно это я была виновата в поведении черного течения.

Мы отчалили от берега. И медленно поплыли навстречу судьбе.

Мы проделали уже половину пути на север, когда замигали мощные сигналы с башни. Тамат стояла возле меня на носовой палубе. Меня освободили от обычных обязанностей, а кто мог сказать, каковы будут необычные?

«Срочно. Со Шпиля в Веррино», — прочитала я.

Такое сообщение поступило впервые. Значит, гильдия договорилась с Наблюдателями. Если только это сообщение не было случайным.

«…Передайте дальше. В городе взрывы. Пожар. Крики. Смятение. Набережную, по-видимому, атакуют. С реки приближаются большие плоты. С запада. Тревога по всем городам: вооружайтесь, кто чем может, чтобы защищать берег…»

Тамат так сжала мне руку, что стало больно. Казалось, она хотела впечатать в меня слова, как свои ногти в мою руку.

— Это Сыновья, — сказала я, морщась. — Они захватили Веррино…

С болью в сердце представила я, как Сыновья Адама рыщут по этому прекрасному городу, где каждая женщина в их глазах была ведьмой. Вооружайтесь, скажут тоже! Чем? Ножами и спицами? Вилами и мотыгами?

Тамат наконец обрела голос.

— Голова прошла мимо Веррино всего пятнадцать часов назад! Как они успели подготовить плоты? И людей, и оружие? Значит, план Эдрика сработал! Он действительно отравил течение! Черт бы тебя взял, Йалин, за все, что ты сделала! Будь ты проклята. Ты все им рассказала. Ты разрушила нашу жизнь!

А в Веррино стояли настоящие речные суда, словно приготовленные для Сыновей…

В одно мгновение мир раскололся надвое.

Как все это было несправедливо! Еще совсем недавно мне принадлежала вся река и вся моя жизнь, впереди были дальние города и страны, яркие приключения, друзья, возлюбленные, суда, мечты. Все, что так манило, звало за собой.

Все кончилось разом и навсегда. У меня было такое чувство, словно гигантская рука внезапно погасила солнце и звезды и высушила реку.

Внутри у меня стало так пусто, что я заплакала.

— Не будь ребенком! — презрительно усмехнулась Тамат. — Разве так встречают единственного друга, который спешит на встречу с тобой? Тебе нужно будет посмотреть Червю в глаза и похлопать его по головке.

— Пошел он к черту, — задохнулась я от злости. — У меня горе! Вы что, не понимаете? Кто еще из всех нас так страдал?

— Поздравляю, Йалин. Ты приносишь несчастье. — Как горько прозвучали ее слова!

И «Голубая гитара» поплыла дальше, спеша на свидание с головой Червя; а в трехстах лигах от нас началась война.