Картинка на экране была в целом спокойной. Однако у Россона имелись основания опасаться, что это обманчивый покой. В сознании детей была теперь посеяна ярость, которая в любой день могла прорваться наружу.

Они достигли того, на что детям каменного века понадобилось сотни поколений — и сделали это молниеносно, в несколько дней. Они изобрели язык. Но что за язык?

Видья первым из детей прошел фазу детского лепета. Теперь Россон знал, что это не просто лепет с бессмысленным набором звуков — но лепет целых идей и концептов. Они обрели свой язык. Язык, который имел мало общего со всем тем, что они изучали в докризисный период. К тому же прерываемый периодами яростной, разрушительной активности, после чего дети лежали на полу, загнанные чуть не до смерти стаей слов, которые можно было услышать разве что от зомби. Компьютерная программа анализировала их новый язык: распечатки лежали, едва тронутые, на столе Россона. У него не было времени на их изучение. События развивались ужасающе быстро. Он чувствовал себя слепцом, созерцающим радиоактивное пятно мадам Кюри, — ничего не видя, он ощущал, как воспаляются глаза.

На его глазах Видья поднялся с пола с дикой гримасой. Он, как тигр, подкрадывался к невидимой жертве. Все быстрее и быстрее, рысью припустив по комнате, двигаясь по кругу.

Всякий раз в момент кризиса в уравнение вводилась новая переменная. Сплавлялись новые цепочки нейронов. Мозг заполнялся ими, однако свободные промежутки так скоро зарастали новыми цепочками, что все превращалось в единый процесс слияния, синтеза.

Эксперимент вышел из-под контроля, и никого, кроме Россона, не интересовал.

Что делать? Исключить из их диеты психостимулятор ПСС? Может, препарат чрезмерно ускоряет процесс развития?

Вашильки поднялась следом за Видьей, пускаясь в столь же бессмысленные блуждания по комнате.

Затем Рама. Следом — Гюльшен.

Скоро все четверо кружили по пространству лабиринта, с сосредоточенными лицами.

Россон лихорадочно переключил монитор — на две другие среды обитания, отыскивая сиделок. Однако никого не оказалось на дежурстве в логическом мире. И, похоже, никто не собирался появляться на дежурстве в мире Ричарда Дженниса.

Он позвонил на резервный пост наверху.

— Мартинсон? Это Россон. Вы не могли бы спуститься сейчас в мир имбеддинга? Возможно, понадобится комплект транквилизаторов. Только оставайтесь, пожалуйста, в шлюзе, пока я не позову. Хочу проследить за тем, как будет развиваться кризис…

Затем он вновь переключился на детей Соула. Вглядываясь в их загадочные, потемневшие лица.

Эллипсы, по которым они двигались, на глазах у Россона становились все тесней и запутанней. Он понимал связь между движением и речью в своем, логическом мире. Здесь же танец детей представлял собой выброс энергии, позволяющий языку очищаться, избавляться от излишков. Но здесь происходило что-то еще. Что-то совсем иное, возникали новые отношения между движением и мыслью. Между областями мозга, ответственными за движения и символы. Значит, напряжение в сознании детей разряжалось вне символического мира мысли и языка, в мир движения? Или же в процессе этих безумных вспышек активности формировались новые символические отношения?

Россон грыз ноготь, размышляя об эффекте новой перекрестно-модальной связи, формируемой мозгом…

— Это Мартинсон. Я в шлюзе. Что-то мне не по душе их лица — всей этой компании, мистер Россон.

— Да, пока лучше их не беспокоить.

Предположим, ПСС ускоряет производство «информационных молекул» до состояния перенасыщенного раствора, и что? В таком случае сознание вынуждено создавать новые символы, для того чтобы задействовать весь смысловой поток? И будут ли эти символы формироваться в двигательных центрах мозга, если обычные «символоносные» участки окажутся перегруженными? Тогда это должны быть символы-действия, символы, манипулирующие непосредственно во внешнем мире. Тот самый способ, которым пользуются маги, чтобы посредством заклинаний и магических фигур овладеть собственной «символической реальностью».

Таким образом, дети вплотную приблизились к потрясающему напряжению символического опыта.

И опять, в который раз, они впали в кому. Конечности их переплелись столь же замысловато, как у индийских божеств. Затем четыре детских тела разметало по сторонам, словно ударом тока.

Этот удар был столь яростен и неистов, что Гюльшен осталась лежать у стены лабиринта с неестественно подвернутой ногой.

— Мартинсон, срочно в лабиринт! У девочки перелом!