Пять, четыре, три, два, один… Начали!

Перед объективом камеры проезжает черный лимузин — в окнах румяные детские лица. Слышится «Твоя песня» Элтона Джона. Одна из девочек машет рукой, на ней шапочка с ушками, белая с черными пятнами, похожая на шкуру далматинца. Лимузин останавливается. Камера отъезжает, чтобы охватить сводчатые ворота церкви и группу людей, собравшихся снаружи. Музыка постепенно стихает.

Голос за кадром:

— …близкие, друзья и участники поминальной церемонии, все мы собрались здесь, у церкви Святой Маргариты, чтобы почтить память Эмбер Бест, которая умерла ровно три месяца назад в возрасте сорока лет… — Голос замолкает. Крупным планом модельер Мартин Эндерверст, он разговаривает с рок-звездой Феликсом Эшем (черный плащ с высоким воротником, в руках огромная фотография Эмбер Бест). В кадре появляется пожилая женщина в шляпе с меховой отделкой. Закадровый голос:

— Вы не могли бы рассказать, что вы чувствуете этим утром?

Женщина моргает заплаканными глазами:

— Я все еще не могу оправиться от потрясения, вы понимаете… это было так неожиданно, и Эмбер была так… так полна жизни. Она, казалось, не старилась…

Камера переключается на идущего мимо мужчину в солнцезащитных очках, с черными волосами до плеч.

Голос за кадром:

— Саймон Бест, брат усопшей. Вы бы не могли сказать нам несколько слов?

Мужчина останавливается, он что-то жует, склонив набок голову. Голос репортера:

— В каком качестве вы выступаете на сегодняшней церемонии, к которой, как мне известно, тщательно готовились в течение нескольких…

Мужчина жестом останавливает репортера и отворачивается, резко повернувшись. Камера следит за тем, как он проходит через толпу, засунув руки в карманы настолько глубоко, что полы его пальто загибаются и видна золотистая подкладка.

Экран медленно гаснет.

— О Боже! Это же твидовый костюм от Прады! Она решила надеть этот костюм. Ах, Девина, как хорошо, как скромно! Такая очень британская поминальная атмосфера. И он, конечно же, кремовый. Она не может не выделяться — словно невеста на… похоронах.

Аманда засуетилась, тыкая своим пальчиком с французским маникюром сквозь тонированные стекла лимузина в толпящихся рядом с церковью участников церемонии. Аманда, Джеки и Лидия сидели так уже с полчаса, оставив свои машины напротив храма. Они наблюдали, как подъезжают первые участники церемонии, и при этом постоянно поправляли макияж, сокрушаясь по поводу своих нарядов. Они тихонько плакали, пожимали друг другу руки и утирали слезы дешевыми бумажными салфетками. Никто из них еще не созрел для того, чтобы выйти из машины и попасть под объектив телекамеры.

— Смотрите! Ее уже снимают… О нет! Вы только посмотрите — она хочет, чтобы ее сумочка попала в кадр! — Аманда рупором сложила ладони у рта: — Милочка, твои фотографии не появятся в модном журнале, это же поминальная церемония! ПО-МИ-НАЛЬ-НА-Я!

— Аманда, я думаю, не стоит этого делать. — Джеки легонько похлопала ее по колену.

— И что? Про усопшую, похоже, все забыли… О нет! Она идет сюда.

Девина приближалась к автомобилю, ступая по тротуару, как лошадь по минному полю. Рыжие волосы сверкали на солнце, меховой палантин подпрыгивал на плечах при каждом шаге, глаза она, как всегда, прятала за темными очками с большими стеклами. Аманде вспомнилась сцена из «Ребенка Розмари», когда Миа Фэрроу идет на крик младенца из соседней квартиры, заглядывает в обшитую черным крепом кроватку с перевернутым крестом и вскрикивает: «Его глаза! Что вы сделали с его глазами?!» Девина знала, что они в лимузине. От нее не скрыться.

— Черт! Быстро!

На пол машины полетели салфетки, ополовиненная бутылка водки, бумажные стаканчики и пачки сигарет. Аманда нацепила солнцезащитные очки, натянула пониже вуаль и нажала на кнопку спуска стекла, которое открылось ровно на шесть дюймов. Еще на дюйм ниже, и Девина увидела бы в салоне машины пакеты из магазина «Гэп» и твидовый костюм от Прады на вешалке (запасной вариант).

— Аманда! — Девина всегда произносила «Аманда» с каким-то недоверием в голосе, как будто сомневалась, что ее действительно так зовут. Как будто знала, что для Вив и Джима, родителей Аманды, проживавших в Бэзилдоне, она была Мэнди, а для всех остальных (до ее приезда в Лондон) — просто Мэнни.

— Девина, здравствуй… добро пожаловать.

Это «добро пожаловать» она, конечно, зря добавила. Аманда пыталась установить новую поминальную иерархию, в которой Девина, впервые за все время их знакомства, стояла бы далеко за ней и где-то в тени. А вместо этого дала Девине повод для насмешки над своим происхождением. Она почувствовала, как все сжалось внутри при мысли, что Девина, сидя за своим столом из стекла и дерева в огромном офисе издательства «Бонди Сакс» в Нью-Йорке, разыгрывает эту сцену на потеху работающим в издательстве девицам в обтягивающих топах: «Послушайте-ка ее! «Добро пожаловать! Милости просим! Я в вашем распоряжении сегодня. Присаживайтесь, пожалуйста…» Наверное, она все время так себя вела». Аманда представляла, как они хихикают, обнажая белоснежные зубки.

— Мне так жаль, Аманда. Я знаю, как вы дружили с Эмбер. Ты, должно быть, вне себя от горя.

У Девины был своеобразный американский акцент: две трети предложения она, как девушка из высшего общества, произносила быстро и четко, а оставшиеся слова растягивала, подобно Кэтрин Хепберн: «от го-о-оря». Она наклонилась над приоткрытым окном, и меховой палантин съехал с ее изящных ключиц, на которых так красиво возлежали ожерелья. Девина была известна тем, что сказала однажды: «Это все выступающие ключицы. Без них можно быть привлекательной, но шикарно выглядеть не получится. Если у вас есть только изящные ключицы, шикарный вид обеспечен». У Девины были выступающие ключицы. Она все время сидела на диете с низким содержанием белка, а по ночам ела крапиву, чтобы, как злословили, перебить мясной дух.

— Очень, очень дружили, — сама от себя не ожидая, произнесла Аманда, — дружили по-особому.

Ей показалось, что от Лидии и Джеки исходит такое напряжение, что кожаный салон лимузина завибрировал.

— Ты ведь знаешь, что Ральф ее фотографировал перед смертью. — У Девины задрожали губы.

— Правда? — Аманда раскрыла глаза пошире, чтобы было незаметно, как у нее отвалилась челюсть. Ральф был фотографом с большой буквы и работал только на американский «Ла мод». Когда-то он сделал черно-белый снимок босой Аманды на природе — в белой рубашке и потертых джинсах. Эмбер он сфотографировал играющей с двумя белокурыми голенькими детишками и собачкой.

— Нам так повезло, что мы видели ее последнюю фото-се-е-е-ес-си-и-ю. Полагаю, ты тоже?

— О да. Даже очень хорошо видела. — Аманда почувствовала, как румянец разливается по ее щекам. У Девины щеки были молочно-белыми, скулы — точеными.

— Увидимся в церкви. — Девина помахала рукой в перчатке. — Кстати, чудесные зубы. Я слышала, что теперь из-за тебя никто не может попасть на прием к доктору Магде. Умница!

Аманда подняла стекло и откинулась на сиденье, простонав:

— Черт! Черт! Черт!

— Что из этого было самым ужасным? — спросила Джеки, поднимая бутылку.

— Ральф! Фотографировал! Эмбер! — Аманда вырвала бутылку с водкой из рук Джеки и отпила из горлышка. — Ты понимаешь, что это означает? Она знала, что скоро умрет, и что, как ты думаешь, она делает? Она звонит Девине! Девине!!! Этой чертовке, моей основной сопернице и заклятому врагу, и предлагает ей самую желанную фотосессию года, если не десятилетия. Эмбер думает: «Я могла бы позвонить Аманде, моей дорогой старой подруге, с которой я столько проработала, благодаря которой вообще-то и началась моя карьера модели. Или… Я знаю, что я сделаю! Я помогу женщине, из-за которой Аманде с тысяча девятьсот девяносто шестого года пришлось принимать антидепрессанты, и она так никогда и не бросила, женщине, которая пять лет назад перехватила работу у несчастной Аманды. Это же великолепная идея! Я выберу Девину и, таким образом, добавлю пару-тройку нулей к доходам американского журнала «Ла мод», считая доходы от переизданий!»

Аманда, икая, потянулась за бумажными салфетками.

— Ну… — Лидия широко раскрыла глаза, и уголки ее рта стали медленно опускаться вниз. На лице появилось то невинное выражение, которое обычно предшествовало одному из самых едких из ее высказываний. — Почему это тебя так удивляет? Я хочу сказать, что мы считались с Эмбер лучшими друзьями, а на самом деле и не подозревали, что происходило в ее жизни, совсем не подозревали. — Аманда и Джеки молчали, так что Лидии ничего не оставалось, как продолжить: — Сначала она никому не говорит, что умирает. Затем мы узнаем, что Николас был с ней в ночь ее смерти. — Лидия прищурившись посмотрела на Джеки. — А жену его в это время обходят стороной, — и она взглянула на Аманду, — ради ее заклятого врага, ни слова при этом не говоря. — Лидия полюбовалась своим маникюром. — Ведь хорошие друзья себя так не ведут, не так ли?

У Аманды появилось то странное чувство, когда одновременно говоришь и слышишь себя со стороны.

— Да я знала… Естественно, я знала, где мой муж. Он поехал в Хедланд, чтобы помочь Дэйву решить какие-то юридические проблемы. Гонорар за музыку или что-то в этом роде… — Она почувствовала, что у нее задрожал подбородок. — И, если хорошо подумать, сделку с Девиной тоже можно понять.

У Лидии на лице появилось выражение, казалось, говорившее: «Она бредит?»

— Все просто. Ты хочешь сделать фотографии для семьи на память о себе. Ты хочешь, чтобы фотографом был Ральф, у которого контракт с американским издательством «Ла мод». Понятно, что без Девины Ральфа не получишь.

— А почему она тебе ничего не сказала? — С лица Лидии исчезло невинное выражение.

Постучали в окно лимузина. Это был Николас.

— Дорогая, поторопись, уже почти все в церкви. Господи, сколько вас тут! Джеки, ты что, сюда переехала? Похоже на твою квартирку.

Он распахнул дверь, и они вышли, одна за другой, морщась от яркого ноябрьского солнца и отряхивая крошки с пальто.

Николас взял Аманду под локоть и отвел в сторону:

— Зайка, ты ни за что не догадаешься! На Девине такой костюм, как у тебя. Представляешь? Но на ней он выглядит совершенно по-другому. Я даже не понял сначала, пока она не стала рассказывать, что это подарок от Миуччи Прады. Я тогда рассказал о том, что тебе пришлось пережить, чтобы получить такой же костюм, — обо всех этих звонках и цветах и о том, что в конце концов тебе пошили на заказ костюм твоего размера. Она была поражена, по-моему. В любом случае тебе повезло, что ты его не надела. — Он слегка щелкнул ее по кончику носа. — Знаю я вас, женщин.

Высоко подняв голову, Аманда шла рядом. Если не считать побелевших пальцев, сжимавших сумочку, — успешный редактор журнала и образцовая жена в одном лице.

Николас провел Аманду на ее место и затем, давая время собраться с духом, прошел к передним рядам, чтобы помочь всем рассесться. Между тем ей вспомнился тот августовский четверг.

Она была в своей спальне и собирала вещи для поездки в Нью-Йорк, раздумывая, какие из четырех имевшихся у нее черных брюк взять с собой. Рива пыхтела и ворчала за ее спиной:

— Какой разница? Я не вижу никакой разница.

В спальню вошел их сынишка Людо с хомячком, пригревшимся на сгибе локтя. На лице мальчишки было обычное загадочное выражение.

— Мамуль, если ты станешь миллионершей, купишь мне робота?

Аманда решила остановиться на широких брюках от Анн Демельмейстер и Хельмута Ланга.

— Если ты станешь миллионершей, ты купишь нам машинку, чтобы делать мороженое? Мамочка, ты собираешься на праздник?

— Нет, дорогой.

— А где папа?

— На работе, дорогой.

Зазвонил телефон. Это был Николас, он звонил с мобильного. Его встреча в Манчестере затянулась, и он решил остаться на ночь.

— Опять?

— Боюсь, что да. Одно из этих нудных дел. — На заднем фоне играла музыка такой громкости, которая обычно раздражала Николаса. — И похоже, оно затянется до завтрашнего вечера… чтобы ты знала.

Она по голосу поняла, что он устал и лучше не спорить. Аманда решила сейчас не говорить ему, во сколько им обойдется пристройка к кухне, и о том, что Рива третий раз за год попросила прибавку к жалованью да еще двуспальную кровать.

— Хорошо, любимый.

Еще полчаса она потратила на доведение своего воскресного гардероба до совершенства, десять минут на уговаривание Людо, что хомяку вовсе не нужна клетка побольше. Вдруг опять зазвонил телефон.

— Аманда? Это Джон. — Джон работал с Николасом в адвокатском бюро Дадли Полк. Она не помнила, какую именно должность он занимал, но точно ниже Николаса. — Извините, что беспокою вас дома, но мне необходимо переговорить с Ником.

— Джон, он в Манчестере. — Последовала пауза, во время которой оба поняли, что уж кто-кто, а Джон должен бы был об этом знать. — Позвони ему на мобильный телефон.

— Да… — Еще одна пауза. — Конечно, извините, это моя ошибка.

Повесив трубку, она нашла Риву и сообщила ей, что господин Николас хотел бы поговорить с ней о прибавке и что он недоволен. При этом Аманда сложила руки перед грудью, словно строгая мать-настоятельница, и придала лицу оскорбленное выражение, имеющее целью напомнить Риве, что она фактически беженка, которую они приютили в своем доме, и что ей следовало бы проявить большую благодарность к ним.

— Я вас слышал, — сказала Рива. — Две минуты вы говорить с Николасом. Обо мне не говорить.

— Николас перезвонил, и я могу уверить вас, что такова его позиция. И он очень, очень сожалеет.

— Хорошо, — сказала Рива, и тут Аманда расплакалась.

Николас позвонил следующим вечером, и Людо захотел поговорить с ним. Точнее, сынишка схватил трубку и кивал время от времени, уставившись в одну точку, словно получая распоряжения от инопланетных завоевателей.

— Мамочка, — с важным видом попрощавшись с отцом, сказал Людо, — папочка говорит, что ему приходится так много работать, чтобы ты могла покупать себе новую одежду каждый день.

— Дорогой, папа просто шутит. — Аманда заметила, что Людо и Рива обменялись взглядом, каким она обычно обменивалась с сестрой, когда их мать утверждала, что до замужества всегда ложилась спать раньше полуночи. — Мамочка сама зарабатывает себе на одежду, Людо.

— А Джереми говорит, что мамочки, которые работают, — эгоистицы.

— Правда? Очень похоже на маму Джереми.

— У него мама печет торты и приносит их в бассейн…

Просидев до трех часов ночи и отмечая те пункты в каталоге, которые помогут ей улучшить интерьер кухни и столовой, Аманда съела две плитки шоколада.

Всю первую половину следующего дня — а это была суббота — она провела в постели, делая телефонные заказы по каталогу. Себя она решила побаловать несколькими безделушками, включая приспособление для массажа с горячими камнями ценой в 150 фунтов. Работал телевизор. Дети играли с хомячком, заставляя его бегать по игрушечному мостику. Рива пылесосила лестницу — нарочно, чтобы не убираться на кухне.

Когда начались новости, Аманда, как обычно, переключилась на другой канал, но там тоже шли новости. Она увидела дом в Хедланде. Что-то сообщал репортер. Первое, что ей пришло в голову, — Дэйв открывает благотворительный фонд искусств, слухи о котором ходили еще в прошлом году. Она прибавила звук. Потом увидела Дэйва — он выходил из дома. Новый «лендровер», водитель, прикрывающий лицо рукой… Ей хватило доли секунды, чтобы заметить на этой руке аметистовые запонки, которые она подарила Николасу на его день рождения. Репортер делал официальное сообщение: «…страдала от неизлечимой болезни крови, обнаруженной всего два месяца назад, и настояла на том, чтобы факт болезни не разглашался. Даже самые близкие…» Слова врезались ей в память. Телефон в тот день не умолкал, но они с Ривой договорились не поднимать трубку, потому что няньку донимал какой-то американский парень. Телефон зазвонил и сейчас. Аманда сняла трубку. Это была Джеки, она плакала навзрыд, глотая слова и захлебываясь слезами.

— Почему? Бо-оже… Ну почему она ничего нам не сказала?.. Не может… быть…

— Я сейчас приеду. — Аманда положила трубку и пошла в ванную. Ее стошнило.

Николас сел рядом и взял ее за руку:

— Думаю, уже все готово… Сейчас начнется.

В день смерти Эмбер ему удалось дозвониться до нее после нескольких попыток.

— Ты был там? — спросила Аманда.

— Да… Решал кое-какие дела.

— Я думала, она пользовалась услугами адвоката Дэйва.

— Ну, так получилось.

— Ты что, не мог мне сказать?

— Милая, это же работа и не подлежит разглашению. Прости меня…

Прежде всего Аманду удивило, что он вообще умел хранить такие тайны. А позже, на похоронах, когда все увидели, каких усилий ему стоило скрывать свои чувства, когда он, словно в оцепенении, стоял в стороне от всех, опустив голову, Аманде стало страшно.

— Надеюсь, с Джеки все в порядке. — Николас повернулся назад. — Ох, спасибо ей, она успокаивает мою маму.

Джеки стояла на коленях между скамьями, через четыре ряда от них. Ее руки сжимали остроконечную шляпу, которая должна была быть на Рашенде, одной из «свободных» редакторов, работающих на Аманду. Неподалеку сидел Роджер со своей женой леди Милли, его Джеки узнала по седым волосам, собранным в конский хвост, а ее длинная шея была одного цвета с лилиями, разложенными по краям скамеек. Слева она увидела Эндрю, зажатого между Лидией и подружкой Феликса Кэта. Они переговаривались через него, наклонившись друг к другу, обменивались любезностями и последними новостями, так что ему пришлось откинуться назад и уставиться в потолок. Дэйв и Сэм сидели на переднем ряду за колоннами, так что Джеки их с трудом разглядела. Между ними мелькала маленькая шапочка, похожая своей расцветкой на шкуру далматинца. На другом конце той же скамьи Отис, сын Дэйва от первого брака, в поисках удачного кадра крутил головой с прижатой к глазам видеокамерой. Аманда, сидевшая напротив Джеки, украдкой делала знаки съемочной группе Десятого канала, разместившейся на галерее. Указательным пальцем она показала в сторону одной из женщин (это была Девина) и отрицательно помахала из стороны в сторону. Затем она направила палец, словно дуло пистолета, на другую женщину (Рашенду). Рядом с Амандой сидел Николас, ритмично покачивающий головой, снова и снова перечитывая свое обращение, заучивая его наизусть. Напротив, на другом ряду, сидел Саймон Бест.

Взглядом она задержалась на контуре его подбородка, на худых пальцах, перебиравших волосы, затем уставилась на его бедра в вельветовых брюках. Сердце Джеки учащенно забилось. Он свесил руку со скамьи, и она заметила манжеты его рубашки. Она была из шелка, светло-коричневого шелка. Джеки вспомнила, как двадцать семь лет назад, когда Саймону надоедала какая-нибудь рубашка, Эмбер складывала ее на полу в общежитии в куче других ненужных вещей — расклешенных брюк, прожженных сигаретами и разрисованных шариковой ручкой джинсовых курток, старых шерстяных свитеров. Затем девчонки начинали торговать ими по бартеру.

Для большинства парней старые вещи Саймона были частью мира Эмбер, приобщиться к которому означало стать крутым. Плюс к тому были гарантированы восхищенные взгляды фигуристых красоток из старших классов, даже если тебе всего лишь тринадцать. Однако для Джеки эти вещи были частью Саймона, а он был для нее всем. Когда его черно-белая фотография, где он ослепительно улыбался, поглядывая из-под мокрой челки, появилась на страницах газет и журналов, она сразу же вырезала ее. Выбравшись на крышу через окно ванной комнаты, девчонки курили, подражая ему, сильно затягиваясь и зажимая сигарету между большим и указательным пальцами или между указательным и средним. Саймон сказал однажды Эмбер, что по тому, как девушка курит, можно определить, насколько она хороша в постели. Существовал целый ритуал прикуривания сигареты и выдыхания дыма, который обязана была знать любая из них. Каждая затяжка считалась частью церемонии соблазнения, хотя они очень смутно представляли, что же будет, когда они выкурят очередную пачку.

Саймон неусыпно следил за их переходом из девичества в юность. Посредством его наставлений, которые передавались через Эмбер, девочки узнавали ответы на такие животрепещущие вопросы, на которые не могли бы ответить ни их учителя, ни даже старшие сестры. Эмбер объявляла: «Саймон считает, что нам пора брить ноги. Все девочки из нашего класса в Хэйтропе уже это сделали», или: «Саймон говорит, что нам следует пользоваться «Тампаксом». Прокладки — это прошлый век, к тому же мальчики могут уловить неприятный запах». Именно Саймон объяснил все нюансы техники французского поцелуя; Саймон первый сказал им, что мужчинам не нравятся белые колготки; научил, насколько сильно следует прижиматься к партнеру по танцам; растолковал, что такое фригидность. Саймон знал, почему парень, у которого в кармане был фонарик, так поспешно ушел, когда это заметила Генриетта. Он объяснил всем, что такое «динамить» (хотя фонарик-то тут был ни при чем, просто парень возбудился. Такое может случиться даже в автобусе, и это называется «неожиданная эрекция»). Именно от Саймона Джеки и ее подруги узнали, что мужчинам нравятся загадочные девушки, которые не любят много говорить; девушки, которые не носят трусиков под джинсами; миниатюрные девушки с длинными волосами. Им становилось известно от него еще за месяц, когда пора избавляться от того или иного нижнего белья или когда заменить разноцветные флакончики духов из «Рив Гош» на духи «Диорелла».

Иногда Джеки гостила в доме Эмбер на выходных и встречала там Саймона с одной из его подружек, отличницей его школы женской философии. Обычно она была длинноволосой, медлительной, со сверкающими глазами, жаждущими зрелищ. Саймон поглаживал ее и называл «крошкой», а она отмахивалась от него, продолжая читать модный журнал.

— Ну почему Саймон встречается с такой… раздражительной девушкой? — часто спрашивала Джеки у Эмбер. — Она же ужасно себя с ним ведет! И она даже не симпатичная!

— Потому что она хороша в постели, — отвечала ей Эмбер, — и их обоих все устраивает. Мужчины не встречаются с хорошими девушками, Джеки, они с ними дружат.

Саймон и Эмбер объясняли Джеки, что есть люди, которые кормят голубей хлебными крошками и смотрят семейные сериалы, уминая ужин с тарелок, стоящих у них на коленях. И есть люди, для которых жизнь — как песни «Роллинг Стоунз», люди, завтрак которых состоит из чашки крепкого кофе и сигареты, за ленчем они пьют вино и каждый год отправляются на горнолыжные курорты.

В доме Бестов взрослые запросто вульгарно выражались, и их дружба больше походила на постоянную ссору. Мужчины не были женаты, а женщины — замужем, хотя когда-то все имели законных супругов. Мужчины были «забавными», даже те из них, кого называли «дерьмо». Всегда в полурасстегнутых рубашках, с накинутыми на плечи вязаными кофтами какого-нибудь неприятного цвета, обычно ярко-желтого. Женщины были «милыми» или же «трудными», но всегда в «отличной форме», и они проявляли к Эмбер неподдельный интерес. При любом сказанном ею слове они морщили нос, а потом одаривали ее отца жарким завлекающим взглядом, который они с Джеки окрестили «липкий мармелад». Если какая-нибудь из дамочек проявляла особую настойчивость, Эмбер совершала импровизированную ночную службу при свечах у портрета покойной матери, а Джеки читала вслух стихи, меняя текст там, где было нужно: «Как прекрасна земля / В ожидании весны, / Как ужасна жизнь без любви. / Но любовь уйти должна, / Превратиться в сон ночной. / Я не лгу, не спорь со мной… О, не спорь со мной, не спорь… мать моя, ты прекрасней всех на свете, / И тебе замены нет…» Помогало всегда.

Мама Эмбер умерла за три года до того, как их отправили учиться в Нортенгер, в пансион для девочек. Она погибла в автокатастрофе. Когда потом разбился на машине Марк Болан, навязчивой идеей Эмбер стало найти то дерево в Виндзоре, от удара о которое разбился, взорвавшись, «ягуар» ее матери, чтобы украсить его лентами и фотографиями, — так, как было украшено дерево, с которым столкнулась машина Марка. Вообще Эмбер мало говорила о матери, поэтому трудно было определить, как на нее повлияла эта смерть. Она не была той, кто заплетает дочке косички и готовит бутерброды в школу. В день своей гибели она была в коротеньком платье от Оззи Кларк и высоких белых ботинках, а на заднем сиденье находился молодой человек, который якобы был другом ее брата. Все, что касалось Бестов, даже преждевременная кончина матери Эмбер, казалось необычным и пугающим, как и весь неведомый и не поддающийся контролю мир взрослых, с которым Джеки никогда не сталкивалась у себя дома.

Сняв солнцезащитные очки, Саймон поднялся и прошел по проходу между рядами, слегка покачивая бедрами из стороны в сторону, что выглядело очень неприлично в таком месте. Однако когда он встал к аналою и поправил закладку в Библии, стало заметно, что у него дрожат руки. Он склонил голову, затем резко поднял ее и заговорил. Джеки увидела, что его взгляд направлен прямо на нее. Саймон смотрел из-под густой темной челки, и даже с такого расстояния, даже в церкви его взгляда невозможно было избежать.

Голубые, небесно-голубые… она помнила, как его глаза сияли в полумраке танцплощадки, чувствовала смелый аромат туалетной воды «Саваж». Он смотрел, как она, опустив голову и не осмеливаясь взглянуть ему в глаза, шаркала под музыку, как монахи, семенящие на молитву. Через полуопущенные ресницы она видела, как его легкая улыбка постепенно превращается в ухмылку, и почувствовала его руки пониже спины.

— Только не фонарик, — пробормотала она, не отрывая взгляда от пола.

Он улыбнулся еще шире и приподнял ее голову за подбородок, чтобы заставить посмотреть ему в глаза.

— Я не могу, — сказала она, — твои глаза. Они такие… Не знаю почему.

Его глаза были так близко, от тела шел жар, а шея в неоновом свете казалась темно-коричневой. Она чувствовала, как поднимается и опускается при каждом вздохе его грудная клетка.

— А ты закрой глаза и помолчи, — сказал Саймон, — чтобы я мог тебя поцеловать.

Поцеловать. От слова веяло первородным грехом. Она закрыла глаза. Чувство было такое, будто она погружалась в ванну с горячим маслом. Ей было четырнадцать лет.

— Нам не следует этого делать… — сказала Джеки. И не потому, что девушка Саймона танцевала рядом с ними, и не из страха, что скажет Эмбер («О Боже, Джеки, только не Саймон! Разве ты не знаешь, что он чудовище?! Очаровательное чудовище».) И не из-за того, что ее мама могла их заметить. Она могла прийти за ней немного раньше и высматривать в толпе танцующих подростков, волнуясь за нее, думая о том, например, не порвались ли ремешки ее босоножек. Этого не следовало делать потому, что если он, мальчик, в которого она влюбилась с первого взгляда, самый красивый и желанный из всех, ее поцелует, то она уже никогда не будет прежней Джеки.

Джеки стояла у церкви рядом с Сэмом.

— Тебя подвезти? — спросил он ее. — Или ты предпочитаешь шикарный «порше» Саймона?

— Что, прости? — устало посмотрела на него Джеки.

— Ты так раскраснелась, когда он там изображал Ричарда Бертона! Была где-то далеко, не так ли? В жарковатом местечке…

Краем глаза она видела Саймона, ведущего под руку девушку, в боа которой при каждом ее осторожном шажке взлетали маленькие перышки какой-то экзотической птицы.

— Прекрати, Сэм. Пошли, — сказала она, наклонившись, чтобы проверить каблук и последний раз взглянуть на Саймона, который обхватил пернатую девушку за талию, от чего та качнулась в сторону, вся изогнувшись, словно пьяная.

Как всегда, пришлось повозиться, прежде чем фургон Сэма из склада на колесах превратился в автомобиль. Сэм с силой откинул сиденье, приминая лежащие в машине ветки кустов, чтобы нашлось место для рассады, леек, саженцев лаванды и маленькой елки, занимавших пассажирское место. Джеки забралась вслед за ним, став на четвереньки и распихивая по углам мешки с землей.

— Джеки! Эй, Джеки! — махала ей Аманда, стоя у церкви. — Ты что там делаешь? Сэм, пусть она выйдет!

— Что случилось? Не атомная война, надеюсь? — Сэм, тоже стоя на четвереньках, выглянул из задней части фургона.

— Вообще-то на тебе костюм от Донны Каран. — Аманда подняла вуаль и сняла очки, указывая дужками на Джеки, неуклюже вылезшую из машины. — Ты что, с ума сошла? Посмотри — в десяти шагах от тебя стоит такой прекрасный лимузин…

— В лимузин я больше не сяду, — сказала Джеки, тщательно вытирая подол юбки чем-то похожим на старый носок, — там слишком напряженная обстановка, а ехать почти два часа.

— Я согласна, дорогая моя. Ситуация сейчас не из легких. Но я лично считаю, что вы оба ведете себя далеко не лучшим образом, копошась тут в грязи… а скоро нас будут снимать на одной из самых заметных вечери… мероприятий года.

— Ой, — сказала Джеки.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Мы под объективами камер, нравится тебе это или нет. Здесь собрались буквально все. Черт возьми, и Ральф скорее всего здесь. Может быть, вам все-таки принять мое успокоительное?

Сэм прыгал на куче веток. Слышался треск, скрежет метала.

— Я слушаю, — сказал он из окна фургона.

Аманда переложила очки из одной руки в другую ловким, отточенным движением, словно адвокат, собирающийся ссылаться на судебный прецедент.

— Ой, Сэм, посмотри! Там жаба! Ну вот же она! Фу-у, какая гадость!

— Она показывает тебе свое мягкое место? — крикнул Сэм. — Извини, я ее предупреждал, но она не слушается!

У Аманды появилось на лице то выражение, которое обычно возникало, когда она понимала, что деньгами делу не поможешь. Засунув сумочку под мышку, она направилась к лимузину.

— Все будет в порядке! — закричал Сэм ей вдогонку. — Я знаю, как превращать лягушек в принцесс.

Джеки заметила чайного цвета листы газеты «Ивнинг стэндард» на полу машины и развернула ее на пассажирском сиденье. Со страницы еженедельника на нее смотрела маленькая фотография Эмбер, рядом шло описание панихиды: «…после чего участники церемонии последуют в Кеннет, графство Уилтшир, чтобы помянуть усопшую в Хедланде, в доме, где последние девять лет Эмбер Бест жила со своим мужем, Дэйвом Кроссом, бывшим музыкантом рок-группы «Перфект фиксче». «Блэйд Ранз», агентство по прокату автомобилей класса «люкс», с трудом справляется с наплывом клиентов…»

Джеки бросила газету на пол и со вздохом откинулась на сиденье. Сэм, согнувшись, сидел под рулем и копался между педалями.

— Что, если я ничем не отличаюсь от всех этих людей, ослепленных блеском неординарности Эмбер? А, Сэм? Что, если я одна из ее безумных фанаток, ничего на самом деле не знающих?

— Ага! Попалась! — Сэм помахал квакающим кулаком перед лицом Джеки, высунулся из двери машины и выпустил жабу. Затем он повернул ключ зажигания.

— Я хочу сказать, что скорее всего дружить с такими людьми просто невозможно. Может, если у тебя есть все, что угодно и кто угодно, то дружба с простыми смертными просто лекарство от скуки. Я говорила себе о нашей близости, о доверии, а она всего лишь испытывала… любопытство. — Последние слова стали комом у нее в горле.

— Ну же, Джеки, перестань. Ты же знаешь, как на самом деле все было. Возможно, ты ее идеализировала. Возможно, ей нравилось быть живым воплощением всех твоих мечтаний. Кому бы не нравилось? Вы обе много извлекли полезного из вашей дружбы. Она тебя обожала. — Джеки не отводила от него взгляда. — Конечно, дружить с «такими» людьми непросто. Она была звездой, пусть бывшей звездой, это не важно. Ее часто показывали по телевидению, она была известна своей красотой… — Он замолчал и стал протирать лобовое стекло какой-то тряпкой, оставлявшей грязные мокрые следы. — Однако ты же дружила, не так ли? А почему мы вообще об этом говорим?

— Потому что она не сказала нам, ее лучшим друзьям, что умирает! Потому что всплывает так много ее тайн и секретов! Получается, что только теперь я начинаю понимать, кто такая Эмбер Бест. И оказывается, что та Эмбер, которую я знаю с одиннадцати лет, вовсе не настоящая, а придуманная мной. Это очень… печально… и унизительно. Боюсь, я не справлюсь со всем этим. Скорее всего, что я… что мне не понравится настоящая… Это доказывает, что я привыкла видеть только то, что хочу. Просто я…

Если бы она еще сильнее впилась ногтями в свои ладони, у нее, наверное, получилось бы сдержать слезы и унять тупую боль в груди. Она хотела высказать все то, что копилось неделями, но знала — подобрать нужные слова не получится. Она хотела быть непосредственной, что-то вроде: «Но ты же все знаешь о ее секретах, Сэм. Мне не нужно их тебе пересказывать… Эй, а как насчет твоих маленьких тайн?»

Вновь и вновь она прокручивала эти слова в голове, но стоило лишь попытаться их озвучить, как наружу вырвались обида и горечь.

— Съешь конфетку. — Сэм кинул ей коробочку мятных леденцов.

— Сэм, как ты думаешь, почему у меня нет парня?

Сэм облокотился о руль и уставился прямо перед собой.

— Может быть, если бы я больше походила на тех девушек, которые… ну, ты понимаешь, носят боа из перьев и бюстгальтеры, в которых груди как арбузы, если бы я была более сексуальной, помогло бы это? — Она вытащила из сумки заначку — полбутылки водки — и сделала глоток. — Я не веду себя как надо. — Сэм удивленно поднял брови. — Это же очевидно. Я не флиртую как полагается. А времена сейчас уже не те, мужчины лишены былого азарта, им все надо преподносить на блюдечке с голубой каемочкой. Нужно сидеть, повернув колени в их сторону, и, приоткрыв рот, наманикюренными пальчиками поглаживать ключицу. И танцевать нужно, как стриптизерша у пилона.

Сэм посмотрел на бутылку в ее руке.

— Все в порядке, я знаю меру… А еще нужно носить такое нижнее белье, которое стирают только руками. В пижаме не должно быть стыдно появиться на вручении «Оскара». И ни одного волоска на теле, кроме аккуратного островка в области бикини. — Джеки заметила парящее в воздухе перышко. — Словом, мы должны быть Лолитами или же сорванцами.

Сэм потянулся за мятными конфетами, не отрывая глаз от дороги.

— Если ты не сделала себе ни одной пластической операции, модной ты себя считать не сможешь. Чем больше вмешательства, тем лучше. Чем искусственнее, тем больше нравится мужчинам.

Она положила ладони под свои груди первого размера, словно взвешивая их.

— Как ты думаешь, если б я была такой… — Увидев обгоняющий их «мерседес» с участниками церемонии, она замолчала. На переднем сиденье она заметила блондинку, подпиравшую голову запястьем, таким тонким, что браслет «Ролекса» соскальзывал чуть ли не до локтя. — Я бы была на равных тогда? Ну ты понимаешь?

Сэм, жуя конфету, взглянул на нее и поправил зеркало заднего вида.

— Но опять же, нужен ли такой девушке, как я, мужчина, который западает на такую фифу, даже не замечая…

— Настоящую женщину в двух шагах от себя?

Она уставилась на него:

— Сэм, я серьезно. Я должна знать, чтобы сделать правильный выбор. Раз и навсегда я должна определить, чем я отличаюсь от…

— Да, я понимаю. От девушки в боа из перьев. Ты хочешь знать, забудет ли твой Саймон-спермаймон всех этих фифочек ради тебя, если ты будешь вести себя так же, как они. И сможет ли он устоять перед комбинацией твоей неотразимой личности и уловками этих девушек.

Джеки представила себя блондинкой с длинными прямыми волосами, стройными загорелыми ногами в модных туфельках и кукольной юбочке. Вот она поднялась на цыпочки, обвив руки вокруг загорелой шеи Саймона.

— Как ты его назвал?

— Джеки, а почему бы тебе не опробовать свою теорию на практике? Почему бы тебе не пригласить Саймона-спермаймона на свидание? Сходи с ним куда-нибудь поужинать. Направь на него коленки, облизывай губы, завлекай его… посмотришь, что из этого выйдет. — Сэм достал сигарету из кармана. — Кстати, вот тогда мы раз и навсегда узнаем, носит ли он контактные линзы.

Все то время, пока он говорил, она сидела не шелохнувшись, как школьница за партой в первый учебный день. При мысли о том, что Сэм, ее друг и защитник, хочет бросить ее в клетку со львами, она почувствовала панику.

Он похлопал ее по колену:

— Этот мужчина и есть причина твоего одиночества, Джеки. По крайней мере одна из причин.