Фредерика Кудрявская, юная особа польского происхождения, была известна петербургскому свету из-за родственной связи с тайным советником Кудрявским, прозванным на русский лад Емельяном Афанасьевичем. Он дослужился до чина первого директора канцелярии Министерства иностранных дел.
Оттуда и проистекали знакомства Фредерики с карьерными молодыми людьми, и, наконец, судьбоносная для нее встреча с неким штатским молодым человеком по имени Вильгельм.
Вильгельм был сыном немецкого лейб-медика Фрейганга, определившего своего сына в юнкерскую школу. Вильгельм пошел дальше, продолжив учение в Геттингенском университете. С дипломом и степенью доктора философии ему удалось сразу же начать дипломатическую карьеру в Вене, затем он перевелся в Париж, и, казалось бы, молодой человек мог в полной мере наслаждаться жизнью в лучшей европейской столице.
Неожиданно его переманил пост в Российской коллегии иностранных дел в Санктъ-Петербурге, куда он написал письмо с заверениями служить верой и правдой, и, получив ответ, долго ехал в северную столицу заснеженными дорогами.
Оказалось, что именно здесь Вильгельма ждала судьба, показав однажды на балу у одного из высокопоставленных чиновников Коллегии Фредерику. Очень быстро он сумел распознать в обрусевшей польке мягкость и терпеливость славянского характера, что его особенно привлекло.
Фредерике молодой человек понравился тоже сразу, так что, когда Вильгельм фон Фрейганг сделал ей предложение, оно было принято.
Вильгельм, лютеранин по рождению, и католичка Фредерика, обвенчались без всяких споров в православной церкви, чувствуя в этом некий залог благополучия своего союза – по всем статьям, православные русские люди, как это водится в России.
Судьба жены дипломата казалась во все времена удачной, ее статус обеспечивал достойный выход в свет повсюду, куда простиралась российская дипломатия.
Но во все времена строгий устав сосуществования дипломатической пары предполагал неизменно ее место за его спиной, в тени…
* * *
Фредерика ожидала уже второго ребенка, когда весь минувший год и половину нынешнего им пришлось прождать в Петербурге нового назначения для Вильгельма. В августе родилась прелестная девочка, которую назвали в честь предков Фредерики польским именем Катарина.
А в первые дни сентября стало известно, что супруги должны выехать на Кавказ, в Тифлис, куда Вильгельм фон Фрейганг посылался для сопровождения генерал-губернатора Паулуччи.
Филипп Осипович Паулуччи, итальянский маркиз, французский генерал-адъютант, тридцати двух лет, с которым они были знакомы в Париже, всего лишь четыре года назад перешел в русскую армию с чином полковника. Закончив год назад в войне с турками, он побыл генерал-квартирмейстером Кавказской армии, а сейчас ехал на свое новое назначение главнокомандующим в Грузии.
«Прощай столица, прощайте, берега Невы!», – после традиционных испокон века слов, исполненных неизбежной печали у любых петербуржцев по поводу отъезда, Фредерика неожиданно поймала себя на мысли, что столь затянувшееся ожидание этого назначения не случайно, оно что-то говорит, но другим языком, возможно, от чего-то предостерегая…
Впереди был Кавказ, загадочный и зловещий для воюющей с ним стороны. Двое малышей, шестилетний Андрэ и Катарина, двух недель от роду, которых она везла с собой, усиливали эти ощущения.
Однако ее мысли должны были соответствовать только реалиям, потому что муж Фредерики служил в дипломатическом корпусе, и любое назначение соответствовало военному приказу.
Через Кавказ шла дорога на Восток, фон Фрейганг, выполнив свою миссию сопровождения генерал-губернатора Паулуччи до Тифлиса, дальше должен был отправиться в неспокойную Персию.
И Фредерика гнала прочь лишнее, сосредотачиваясь на своем семейном счастье.
* * *
Тифлис, зеленеющий деревами и плющом на каменных стенах домов, после Санктъ-Петербурга, с его клочьями первого снега в углах кварталов, был еще по-летнему облит солнцем.
В том южном крае, полном неги и неторопливости дней, со знаменитыми на весь Кавказ турецкими банями на горячих серных источниках из-под горы Табор, в блеске вечно меняющегося живого и веселого окружения, проходила жизнь Фредерики в Закавказье.
Всего десять лет назад этот город вечной добычи стал городом процветания, прекрасным губернским городом и резиденцией главнокомандующего Кавказскою армией.
А до того более тысячи лет Тифлис пребывал в жестоких объятиях Востока, и это оставило на нем свои следы, особенно в тот долгий период, когда он был резиденцией арабских эмиров. И до арабов тоже, кого здесь только не было: хазары и гунны, персы и византийцы, сарацины и монголы, турки-сельджуки, турки-османы!
Последний из завоевателей, персидский шах Ага-Магомет-хан, был особенно жесток. Он отнял Тифлис у Надир-шаха, у турок, у всех, кто владел, надеялся владеть или мечтал об этом городе.
Превратив город попросту в груду развалин, тифлисцев он почти полностью истребил, а оставшихся в живых увел в плен.
Русские появились здесь недавно, когда своею большой кровью двухтысячный отряд генерала Лазарева разбил на берегах Йоры аварского хана Омара, положив конец столь долгим мучениям этого города.
Многочисленное племя каменотесов стремительно возрождало город после бесчисленных разрушений.
Кроме армян, грузин и русских, здесь обретался самый разный народ – соседние кавказцы, прижившиеся здесь персы, арабы, греки, евреи. В освобожденный город хлынули европейцы: англичане, немцы, шведы, французы, итальянцы.
Ко всему этому, десятки российских офицеров перемещались через Тифлис в Персию, Армению и обратно. Они появлялись в салонах, где бывала Фредерика, с мужем или без него, вместе с другими столичными женами – и все заслушивались новостями, привезенными в эти залы веселыми и блестящими остроумами, по которым в это же время скучали петербургские и московские залы.
Фредерика ездила молиться в церковь древнего сирийского проповедника св. Давида, прикладывалась к кресту св. Нины-римлянки, когда-то тоже проповедовавшей на этой земле.
Жил высший свет в Сололаки, лучшей по чистоте и воздуху части города. Осень бывала самым благодатным временем для всей губернии, а для Тифлиса особенно, когда летняя жара и духота спадали, и город опьяняли ароматы фруктов и молодого вина, а сам воздух становился чище и прозрачнее. Здесь не надо было ожидать холодной зимы, а в феврале было суше и теплее, чем в майском Петербурге.
Тифлис был пока еще неотделим от многовековых завоеваний, о чем свидетельствовала азиатская часть города. Даже Дворец, в котором размещался главноначальствующий, был соединением архитектуры Европы и Азии. Восток был во всем, и Фредерика полюбила его в удивительном преломлении Кавказа.
В лабиринте узких азиатских закоулков ютились восточные базары с крошечными лавчонками, кофейнями и цирюльнями, повсюду сновали горластые носильщики, разносчики и водовозы. Сквозь людские толпы прорывались всадники, ухитрялись протягиваться во всю свою нескончаемую длину караваны верблюдов, вереницы вьючных мулов и ослов.
По соседству с арабской экзотикой жили армянский базар, караван-сараи – с полутемными крытыми галереями.
Но в летнюю жару эти старые, всегда окутанные пылью, азиатские кварталы, с керосиновым освещением, с недостатком воды и отсутствием канализации, отравляли легкие города, отсекая всякое желание посещать их.
В жаркие сутки дамы петербургского света ограничивались вечерними прогулками по Головинскому проспекту, лучшей улице этого города, которая шла параллельно реке Куре, перенимая у нее свежесть прохлады.
И вновь дипломатическая пара фон Фрейганг жила ожиданием распоряжения из министерства иностранных дел, но теперь Вильгельму предписывалось отправиться в Персию для заключения Гюлистанского мира.
Оно пришло в самом начале мая 1812 года, и он тут же покинул Тифлис. Фредерика сразу почувствовала себя одиноко, – то была их первая разлука.
А к началу июня исчезли и все весельчаки офицеры с тем, чтобы влиться в русское войско, сколь невеликое – в одну треть от численности войск Buonаparte, – столь же отважное. Российские силы потянулись к Смоленску, навстречу сильному и опасному врагу.
И боевой генерал Паулуччи оставил свои постоянные сражения на трех фронтах с разных сторон одновременно – турки, персы, местные восстания – и тоже отправился в Санкт-Петербург для нового назначения францначальником штаба 1 армии в будущей войне с Наполеоном.
К слову, их судьбы не раз пересекутся, но в следующий раз это будет Италия, где маркиз Паулуччи, оставив русскую службу, примет под свое командование Пьемонтскую армию.
Не выдержав образовавшейся пустоты, Фредерика стала тоже с поспешностью собираться в Петербург, а так как после срочного отбытия генерал-губернатора Паулуччи туда направлялась его жена, с которой они вместе приехали на Кавказ, ей с детьми удобнее всего было ехать с бывшей губернаторшей.
В легкой крытой повозке женщины выехали на рассвете, чтобы успеть засветло проехать к Крестовому перевалу, к первому ночлегу. На следующее утро они уже ехали по Георгиевскому тракту – военно-стратегической дороге, ведущей к Владикавказу.
Женщины мирно покоились внутри повозки, стараясь не смотреть вниз, в пропасть, а наоборот, поднимая свои взоры к вечным снегам на вершинах Главного Кавказского Хребта, отчего голова кружилась не меньше.
Оползни от вчерашнего почти летнего дождя, засыпавшие дорогу камнями, затрудняли ход и заставляли содрогаться повозку и тела.
Вокруг была божественная красота горного лета, их сердца совершали плавное восхождение к небесной выси и опускались, чтобы снова плавать в полой груди – так ощущалась более чем двухтысячная высота над уровнем моря.
Фредерику после высокогорья еще слегка укачивало и, подъезжая к Владикавказу, с маленькой Катариной на коленях, она утомленно дремала.
Во Владикавказе они ночевали, можно сказать, в прекрасных условиях гостеприимного дома, и все четверо мгновенно уснули.
Ранним утром они покинули ночной приют, чтобы поспешить теперь по Владикавказской равнине на север.
Проехав очень древнее селение Зилгу, Фредерика отчего-то перестала возлагать особые надежды на небольшой отряд казаков из крепости, сопровождавший путешественниц.
Возможно, потому, что, кроме истории с генералом, которая недавно так потрясла ее сердце и воображение, она была наслышана о ловкости и гибкости коварных горцев, нацеленных на добычу.
Именно этот участок был наиболее опасен. Горы были невысокой грядой, дорогу то и дело пересекали дикие животные – косули, лисы, серны, зайцы, и сопровождавшие карету казаки постоянно отвлекались на них, одних пытались подстрелить, других просто пугали выстрелами, производя большой шум.
Вдруг бравые охотники палить перестали. Вначале все стихло, потом появилось полное ощущение пустоты за спиной. К тому же Фредерика никак не могла привыкнуть к тому, что едва солнце начинало опускаться за горы, все быстро погружалось во тьму.
Женщины озирали окрестности, и та тишина, которая вдруг установилась, теперь холодила кровь.
* * *
Здесь следует сделать в рассказе остановку, чтобы объяснить столь частое в те времена состояние страха и даже ужаса на кавказских дорогах.
Накануне был похищен Марио Дельпоццо, итальянец из Пьемонта, теми, кто прозывался дикими горцами. Похищен был не кто иной, как генерал-майор русской армии и комендант крепости!
О случившемся знала вся крепость Владикавказ, все боевые офицеры и военные чиновники, проезжавшие сквозь Главный Хребет на юг Кавказа и обратно в Санктъ-Петербург.
Когда-то здесь ходили караваны знаменитого Шелкового пути, везущие в Европу из Азии шелка и пряности. Теперь же они пропускали туда и обратно воинов, чиновников, дипломатов и прочий российский имперский люд – крепость с первого же момента своего существования служила надежным форпостом русского царя.
В обратную сторону, в Санктъ-Петербург, известие о Марио Дельпоццо еще не дошло ни с оказией, ни с раненными офицерами, возвращавшимися в столицу.
Раненые неизменно сворачивали к Кавказским минеральным водам – в Пятигорск и Кисловодск, где горячими источниками раны залечивались гораздо лучше и быстрее, чем в холодной и сырой северной столице.
И потому вести, доходившие со временем, уже бывали совсем не теми, которые отражали истинный ход событий, и, конечно, новость уже не имела той остроты, которая была ей свойственна тот же час.
Скорее всего, офицеры-кавказцы пугали ими на балах своих подруг детства и столичных кокеток, как всеми другими ужасными рассказами о горских дикарях и об опасностях Кавказской войны, заставлявшими сердца девиц стучать сильнее и заполнять их нежностью к герою-рассказчику.
История Дельпоццо-пьемонтца была первым случаем похищения с начала войны России на Кавказе столь высокопоставленного лица.
Множество солдат и офицеров побывало в плену у горцев, многие не вернулись, если не ожидалось выкупа, влача свое существование в рабстве или будучи с досады убитыми.
Похищения продолжались и позднее. Как это ни прискорбно, продолжаются они и по сей день, хотя на дворе уже 21 век, и той империи давно нет. Но каждое из похищений требует отдельного разбирательства.
Однако вот что странно, все, кто был свидетелем Кавказской войны, длившейся шестьдесят лет, и кто писал на тему несчастных кавказских пленников, историю похищения генерала армии всякий раз обходили стороной.
Вероятной причиной могло быть отсутствие в ней любви, делавшей ее слишком прозаической, такой, какими и были в реальности эти истории.
И Пушкину нет дела до пьемонтца! Лет эдак восемь или десять назад от нашего рассказа, в своем «Кавказском пленнике», он разразился любовной песней о страсти юной дикарки к пленному русскому офицеру, который своей сдержанностью повторял светски холодного Онегина.
Затем он заставил эту девочку предать законы своего жестокого племени. И зная, что она не сумеет объяснить соплеменникам постижение высшего смысла жизни, заключенного в любви, он без колебаний убил ее – в назидание племени, к которому не пришло время любви к ближнему, но иноверцу.
Для простого и бедного офицера – «кавказского пленника» у графа Толстого воля к свободе русского человека и была высшей любовью. К слову, было это уже значительно позднее, когда история с генералом и вовсе забылась.
Марио Дельпоццо и вправду выкупили за деньги из царской казны, ибо был он не простым солдатом, но генералом, а честь армии для государства всегда превыше всего.
Вот и в этот раз рассказ, хотя и затронул похищение генерала враждебными горцами, а продолжается он о некой обрусевшей польке, жене немца, состоявшего на российской службе.
Но Время всегда избирает Хранителя того или иного события, если оно имеет значение для людей и их судеб.
Фредерике суждено было постичь то чувство, которое, если и не накрыло её чёрным покрывалом пленения, все же коснулось черным своим крылом.
* * *
Во Владикавказе им дали еще довольно крепкую карету, даже с царским гербом на дверце, оставленную близким к царю лицом из-за какой-либо поломки и впоследствии починенную. И пара коней была более крепкой и быстроходной, чем по пути из Тифлиса через горы.
Но сейчас с каретой путешественниц оставался один лишь извозчик, по-видимому, привычный к оружейному шуму, потому что вовсе не реагировал за своей спиной ни на что и вел лошадей ровным шагом.
Фредерика разобралась, что пальба под конец была с разных сторон, и теперь они явно были оставлены без присмотра.
Маркиза-губернаторша вскоре тоже догадалась, и женщины ехали, тесно прижавшись друг к другу, каждая на коленях держала по ребенку.
Фредерика думала о том, что постигает наяву, как коварен Кавказ – он залавливает сердца своей диковинной красотой, потом грозит чужакам страшной местью за вторжение.
Судя по всему, следовало ждать нападения на карету…
* * *
Фредерика первая заметила погоню. Это были явно не казаки, сопровождавшие их. Те могли быть мертвы, вследствие перестрелки, а если кто и успел повернуть к крепости, то вряд ли можно было надеяться на помощь – отсюда до крепости было более двадцати верст.
Фредерика едва успела прокричать о погоне извозчику, который был с ними от самого Тифлиса, но тот, к ее ужасу, словно не слышал. Правда, чуть позднее они поехали заметно быстрее.
Вскоре шумные всадники догнали и окружили карету, женщины слышали их гортанные голоса. Они кричали и размахивали ружьями, судя по всему, приказывая остановиться.
Осетин-извозчик, который лениво погонял лошадей – но в горах, теперь гнал их во всю лошадиную силу. Поэтому какое-то время передовая часть кавалькады преследователей неслась параллельно с каретой.
И тут случилось нечто непредвиденное – извозчик взвился со своего места, как рысь, и, сбив своим телом с коня всадника, мчавшегося вряд с ним, с каким-то особым лихачеством оказался под животом лошади, к тому же стреляя оттуда в тех, кто несся вослед ему, теперь уже навстречу неизбежной гибели, так как из-за собственных криков и бешенной езды никто из них понять ничего не мог.
Фредерику эта вольтижировка возницы восхитила было, но уже через мгновение лошади, оставшись без его умелых рук, повернули от дикого шума вбок, грозя опрокинуть карету в овраг.
И точно Господь своей властной рукой повелел им остановиться, – нет, то была человеческая рука, которая какой-то сверхъестественной силой сдержала испуганных лошадей. Лицо, закутанное башлыком, было наполовину скрыто. И был то невероятно рослый всадник, который держал лошадей и карету почти в неподвижности.
А между тем, происходила схватка между возницей и не менее десятка тех, кто был в набеге. Вскоре всадник, явный соплеменник возницы, стал сражаться рядом с ним, и вдвоем они разгоняли удачными выстрелами неудавшихся похитителей.
У маркизы был обморок. Фредерику в сознании удерживало только неусыпное чувство матери – она прижимала к груди плачущую Катарину, и Андре, соскочив с коленей губернаторши, вцепился в мать и что было сил кричал от страха.
Скоро, похоже, все было кончено, виртуозный извозчик, отчаянный боец, впрыгнул на свое место, и карета вернулась на свой путь.
Теперь они ехали в сопровождении молчаливого горца, закутанного в башлык. Его рост и ладность выдавали в нем человека большой силы и незаурядной воинской смелости.
Он скакал рядом, не делая никаких попыток заговорить с теми, кто был в карете.
* * *
Вначале Фредерика привела в чувство маркизу. И только потом она обратила внимание на то, что происходит с ребенком – крошка Катарина наливалась температурой и уже пылала, как крошечный факел, а через версту женщины вконец осознали, как опасно ее состояние.
Внутри кареты начался ад для молодой матери. А супруга бывшего тифлисского губернатора отважно выскакивала из кареты всякий раз, когда проезжали ручей или речку, чтобы смочить платок для горящего лба ребенка, хотя это было опасно для путешественниц, ибо, как теперь они знали, каждый куст мог таить в себе ловца чужой неволи.
Между тем, они мчались то по просторной равнине, то по теснине, проехали сквозь природные ворота, гораздо менее высокие, чем Дарьяльские, и, наконец, выехали к Татартупу, стоявшему на месте старинных аланских городов Дедякова и Верхнего Джулата.
Когда-то там вовсю кипела жизнь, пока в своих яростных сражениях золотоордынские Тохтамыш и хромой Тимур не разрушили и не сожгли их дотла.
Каждому православному, кто ныне проезжал высокий минарет, уцелевший в той ужасной схватке, всегда казалось, что на нем навечно запеклась кровь невинно убиенного князя Михаила Тверского, обманом зазванного в татарский стан и коварно казненного.
Фредерика была всецело сосредоточена на опасности для жизни самого незащищенного на свете существа – ее малютки.
Слабый цветок, брошенный под колеса этой жизни, казавшейся столь обманчиво удачливой, а на самом деле столь смертельно опасной для любого человеческого существа, будь то генерал армии или крошечная Катарина.
* * *
На Кавказ супруги больше никогда не возвращались, навсегда уехав в Венецию, где Вильгельм фон Фрейганг служил главным консулом России. Оба они, не будучи кровно русскими, тем не менее, несли по жизни дух этой страны, дом их чаще всех был посещаем русскими аристократами, поэтами, художниками. К середине века Вильгельм оставил Фредерику вдовой.
Очень часто своевольная Судьба может менять местами, казалось бы, незыблемых исполнителей, которым сама же распределила роли. Тогда тот, на кого падал свет, оказывается в тени, а тот, кто должен был всегда стоять за спиной, может выйти из тени…
О Вильгельме фон Фрейганге нет упоминания ни в одной российской энциклопедии, хотя он тогда же отравился в Персию готовить знаменитый Гюлистанский трактат, перевернувший судьбы множества народов тогдашней Евразии, веками искавших защиты у России от захватов и кровопролитий…
Это было весьма значительное событие и для России, когда 12 октября 1813 года в урочище Гюлистан, при речке Зейве, был заключен мир, в результате которого к ней окончательно отошло множество ханств: Бакинское, Генджинское, Дербендское, Кубинское, Карабагское, часть Талышинского, Шекинское и Ширванское, Грузия, Имеретия, Гурия, Мингрелия и Абхазия – ставшими российским югом Кавказа – Закавказьем!
Такие согласительные победы знал в свое время только персидский царь Кир.
Персия, стоящая в самом центре Старого Света, имела с Россией ту неразрывную географическую связь, которая соединила две страны в единое пространство от Ледовитого океана до Индийского.
И не было ни у какой третьей страны иного пути на Запад или на Восток, как только через Персию и Россию!
Отныне русские торговцы беспрепятственно везли в Персию сахар к чаю, который персам продавала Англия. Персы же везли в Россию шелка и рис, в Англию – жемчуг и опиум, и в обе страны завозили заморские фрукты.
Ко всему, российский флот обрел власть на Каспийском море.
Оба государства обменялись консульствами, и с тех самых пор Персия больше не могла оставлять бесправными россиян и отбирать имущество тех из них, которым случалось умереть на ее земле.
Вне всяких сомнений, Вильгельм фон Фрейганг был высокопрофессиональным дипломатом, исполнявшим работу своего ведомства безупречно, в силу врожденной немецкой педантичности, хорошего университетского образования и здорового карьеризма.
Ибо, как всегда в деле заключения договоров о мире, в Гюлистанском трактате очень многое зависело от исполнителей воли российской стороны.
Но, даже в условиях достигнутого двухстороннего мира, в гаремах Персии продолжали томиться русские женщины, похищенные и проданные турками, страдали в рабстве русские солдаты, попавшие в плен.
И оттого героем российской дипломатии в Персии во времени остался не педантичный Вильгельм фон Фрейганг, а Александр Грибоедов, тот, кто спустя пять лет с саблей наголо шагнул к стотысячной толпе взбешенных фанатиков ислама, в защиту чести и достоинства своего Отечества, и был растерзан той толпой!
Все же человечество чаще волнует постижение мира не столько холодным умом, сколько горячо чувствующим сердцем!
* * *
По прошествии лет, когда у Фредерики притупилась боль потери маленькой дочери, она плыла по венецианскому каналу, и рослый гондольер неожиданно напомнил образ давнего кавказского спасителя, несомненно, посланного Богом в ответ на ее горячий призыв.
Ничто никогда не взволновало ее в Риме, Венеции или Париже настолько, чтобы забылась та первая и последняя поездка на Кавказ.
При стечении всех обстоятельств, той дороге суждено было стать главным событием в жизни Фредерики, наполнившим память сердца жестокой болью, всегда тщательно скрываемой, как только умеют скрывать от посторонних глаз очень сдержанные по природе или по своим убеждениям личности.
Светлыми венецианскими вечерами писала Фредерика свои воспоминания о Кавказе, адресуя эти письма явно придуманной подруге в Петербург, не предполагая задеть чьи-то сердца.
Однако случилось так, что книга этих писем покорила Европу. С огромным успехом ее издавали в Париже, Лондоне и Амстердаме, переиздавали в Гамбурге и Санктъ-Петербурге.
То, что вышло из-под ее тайного пера, волновало всякого, кто это прочитывал: там содержалось безыскусное признание простых и понятных во все времена истин, когда в ответ на ужас и страдание, идет к тебе помощь, в основе которой лежит проявленная библейская любовь к ближнему.
А в глубине книги таилось откровение и о кавказских похищениях, и тут уместно сказать, что иногда вести о происшедшем идут слишком долго – через границы тысячелетий и окольными путями – через всю Европу!
Нет ничего более недоступного, чем наши российские архивы, закопанные в пыли шкафов и сейфов, один только ключ подходит ко всему – Время.
Теперь-то Марио Дельпоццо известен нашей бывшей крепости как родоначальник всех «кавказских пленников». Известно до подробностей, как вместе со своим братом случайно он оказался в доступном для врагов месте, и не менее чем пятьдесят бандитов напали на храброго генерала.
По обыкновению, именно так происходит похищение – превосходящим числом и коварством.
Брат итальянца был убит сразу же, кони отняты, и все внимание было сосредоточено на генерале, в коем насильники почувствовали большую наживу, даже не от его семьи, а от самого русского царя, поскольку это имело значение для престижа войны, которую империя вела на Кавказе.
И все же истина скорее в другом, в том, что всякая личность, которой Бог дал мудрое сердце, рано или поздно, но обязательно выйдет из тени, пусть даже так осторожно, как дикая серна в горах Кавказа.
Фредерика, с ее всегда закрытой душой, никогда ни единым жестом не нарушившая негласный закон молчаливых дипломатических жен, исполнила-таки свое неистовое желание облегчить душу от воспоминаний!
Но сколько ни пытались в Европе разгадать таинственного автора столь знаменитой книги, он так и остался анонимом, не сумевшим скрыть лишь одного – это была, без всяких сомнений, женщина, умная и прекрасная.
* * *
…А в ту ночь они продолжали свой путь, и каждый из четверых ожидал нового нападения.
Это чувствовалось в поведении обоих кавказцев, особенно неизвестного всадника, который оберегал отважную маркизу всякий раз, когда она выскакивала, чтобы смочить в ручье платок для пылающей жаром Катарины. Девочка или спала, или была в забытьи.
Но тут всадник сделал вознице знак остановиться. Лошади встали. Впереди была дорога, освещенная яркой луной. Над горами к западу еще алела узкая лента закатного солнца, где-то внизу не до конца ушедшего в другое полушарие.
Все движение замерло, всадник жадно слушал тишину и воздух, словно зверь, вышедший на водопой, но ожидавший опасности из засады.
Неожиданно он сорвался с места, проскакал вперед, затем остановился и так стоял минуту-две, ярко высвечиваясь вместе со своим конем в лунном свете на фоне черной цепи гор.
Вдруг он полетел, как ветер, резко сворачивая влево – к высоким горам, уходящим в Большую Кабарду. И тотчас же из зарослей с шумом выскочил отряд преследователей и понесся за ним!
Обитатели кареты вмиг поняли, что всадник уводил от них врагов, как птица от гнезда с беззащитными птенцами.
Таковыми и были Фредерика с маркизой и малыми детьми. В той же западне вместе с ними был и возница, который, судя по всему, был преданным человеком, и не бросил бы их до самого своего конца.
Вскоре все снова стихло. Выждав момент, возница изо всех сил погнал лошадей вперед. Карета мчалась на север, оставляя в неизвестности судьбу их спасителя.
…Катарина умерла, едва они достигли Ставрополя. Там и захоронили малютку, отпетую местным священником.
Только тогда покинул их верный возница. Он сел на коня и ускакал по направлению к своей родине.
* * *
И долго в одной кавказской семье из поколения в поколение передавалось, как проезжала в карете мимо Татартупа некая знатная дама с умиравшей девочкой на руках.
И как их предок, чтобы не подвергнуть путешественниц опасности быть похищенными, сопроводил карету.
Вот только сложной немецкой фамилии той дамы никто не запомнил.
2009 г.