I.

Юный корнет стоял на берегу подмосковной реки Клязьмы, смотрел, как на склоне неба догорала багряная заря, и думал о том, что в его жизни что-то остается для него непонятным, и, быть может, останется таким навсегда.

Однако очень часто он ощущал себя не в той местности, где находился в данный момент, о чем даже написал: «я здесь был рожден, но нездешний душой».

Тем временем на смену вечерней заре выплыл яркий месяц, и теперь корнет наблюдал его купание в серебряных водах.

Наконец он услышал стук копыт коня и долго ждал, но никто не появился. И так всякий раз – слышится стук копыт, он ждет, но никто не появляется.

Вместо этого промелькнуло и исчезло странное видение. Уже не в первый раз с ним происходило такое, и он отчего-то знал, что видение это из его прошлого, которое находилось за рамками его нынешней жизни.

Вот и в этот раз оно пронеслось, оставив в сердце странное волнение, и он прошептал:

Образ его видения показался ему столь же глубоко несчастным, сколь глубоко несчастным был он сам от чувства неразделенной любви к девушке, портрет которой писал по памяти, изображая то светской дамой в низком декольте, то испанкой в глубоком темном капюшоне.

Но было и нечто иное: странным образом ему показалось, что он и есть тот юноша. Пораженный, он пытался разглядеть его, но не мог.

Обладай юный корнет волшебным даром ясновидения, он увидел бы, как ровно семь веков назад тот юноша подходит к подножью Эрсилдунских холмов и там исчезает…

II.

Жил он в деревне Эрсилдун, в Шотландии. В лесах, окружавших деревню со всех сторон, играл он на свирели на потеху себе, птицам и дикому зверью.

Он пел, и слова его слагались сами собой. Это была удивительная игра – складывая слова, он чередовал рифму и получал звонкий и мелодичный стих, поражающий, как алмаз, чистотой граней. Это не имело ничего общего с занятием человека, приносившим деньги на еду и одежду, но именно это давало ощущение подлинного счастья.

Если бы его окружал кровавый воюющий мир, он мог быть вооруженным до зубов воином или бандитом, в зависимости от того, какую идею вложил ему в душу и кто – Бог или дьявол.

Но когда человека окружает такая красота, он бывает прекрасен. Томас обладал совершенной мужской красотой: высок и строен, огромные черные глаза излучали свет, идущий из глубины души.

Он очень дорожил своим чаще всего безлюдным окружением – только звезды, небо, деревья, травы, птицы да сверчки.

Такая первозданная гармония природы и человека, конечно же, предполагала появление рядом с мужчиной женщины. По скрытому в Томасе желанию, она должна была иметь бледное лицо, а совсем не смуглое, как у бродячей цыганки, не веснушчатое, как у крестьянки, день-деньской в поле под знойным солнцем.

Она должна была иметь лицо, слепленное из алебастра или вырезанное из слоновой кости – с точеными чертами и нежными красками, самое прелестное на свете лицо.

Поэтому, когда оно предстало перед ним, и Томас увидел, как соответствовало оно его идеалу, он был несказанно удивлен.

Вряд ли она была королевой Шотландской, потому что тогда она была бы женой короля. Но жена шотландского короля без свиты – простая пастушка.

В старой Шотландии, еще не завоеванной англами, германцами, датчанами и римлянами, тьмой шедшими на зеленый остров в пелене морских туманов, люди запросто общались с друидами, гномами и эльфами, которые были законными жителями лесов.

Возможно, что поначалу образ столь прекрасной женщины был лишь предположением самого Томаса, основанным на его мечтаниях о неземном совершенстве. Но она была так же материальна, как свирель в его руках, и пока Томас приходил в себя, она предложила ему сесть за ее спиной на серого коня и поскорее покинуть Эрсилдун.

Причем, покинуть родные места на долгих семь лет! И все это за один поцелуй, что было принято им без всяких колебаний как законное желание, ибо таково было в Шотландии семь веков назад поклонение прекрасным женщинам.

Томас во что бы то ни стало, захотел поцеловать ее, даже если это королева, хотя зачастую это сомнительная истина: иногда простая женщина может быть настоящей королевой, но далеко не всякая королева может быть настоящей женщиной.

Однако именно здесь вопрос заключался в том, что она не могла быть доступной для простого парня из Эрсилдуна. Чтобы получить власть над этой женщиной, даже в таком малом, как поцелуй, мужчина просто обязан был пройти большие испытания.

И вторая вечная истина, связанная с желаниями мужчины – всегда, во все века и времена поцелуй доступной женщины не более трепетное, чем простое прикосновение губ к чашке, из которой в старой и доброй Шотландии каждое утро пили ячменный или желудёвый кофе.

Чем труднее добывается поцелуй гордой женщины, тем больше он запоминается, порой он бывает единственным в жизни поцелуем, который несет в своем сердце мужчина. Иногда ради него он способен умереть или совершить самые трудные поступки!

Именно такое желание – поцеловать прекрасную Даму, а потом пусть даже и умереть, заставило Томаса сесть за ее спиной.

Сидела она не как воинственные простолюдинки, а грациозно спустив ноги по одну сторону седла. Он запрыгнул на горячий круп коня, а чтобы ноги не болтались без стремян, крепко сжал ими бока животного.

Серый конь понес их через лес.

Сидя позади узкой женской спины, Томас не замечал, как хлестали по лицу ветви деревьев. Мысленно он возвращался к поцелую, за который отдал цену, если честно признаться, непомерно высокую. Постепенно им овладевало отчаяние, холодившее сердце.

При всей своей неопытности юноша стал рассуждать, что мужчине порой приходится расплачиваться за свое желание, вопрос лишь в том, не приносит ли оно горькое разочарование, которое может сломать его душу.

Дорога тем временем спускалась все ниже и ниже в узкое ущелье, и казалось, может привести в глубокие недра земли, где будет тесно, душно и совсем темно.

Эти мысли рождал полумрак, царивший в ущелье, воздух был холодный и тяжелый, а где-то совсем рядом оглушительно гремел и извергался бурный поток водопада…

III.

Женщина, кем бы она ни была – королевой или прекрасной самозванкой – меж тем молча продолжала свой путь. И длилось это бесконечно долго, пока серый конь неожиданно не вырвался в пространство, залитое ослепительным светом.

Здесь всадница затрубила громко в рог, возвещая о своем прибытии, и на ее зов вышло множество народа, особенно выделялся своей благородной внешностью король, как предположил Томас.

Томас не ошибся, его Прекрасную Даму встречал царственный супруг со всем своим окружением, среди которого было много музыкантов и менестрелей, готовых с первой же музыкальной ноты начать слагать стихи и песни.

Из-за предосторожности Томас смешался с толпой простолюдинов, боясь попасть под взгляд супруга, думая, что тот мог оказаться буйным ревнивцем.

Но все оказалось выше обычной семейной обыденности, король глубоко чтил королеву, и Томас, увлекаемый своей неразделенной страстью, остался свободным невольником в этом королевстве, к которому навсегда привязал его несбывшийся Поцелуй Королевы.

Королева, одним утром посадившая на серого коня за своей спиной юношу, никогда за семь условленных лет не покинула его, а наоборот, посвящала ему почти все свое время. Она вновь и вновь поощряла в нем личность, открытую высоким чувствам и наделенную высочайшим даром поэта. Весь срок она пестовала талант своего ученика, желая направить его в нужное русло, не жалея ни своих, ни его сил.

Из всего, чему учила она Томаса, он понял, что божественный дар поэзии сопровождается непременным даром мудрости и прорицания. Это высший язык мира, который создан для общения с Богом.

Но недостаточно быть наделенным таким даром, нужно еще иметь сердце, достойное этой щедрости и умеющее страдать. Ибо умение страдать, не озлобляясь, а, облагораживая свои чувства высокими понятиями, дается лишь людям избранным.

Однако щедрая Королева не рассчитала своих сил и преподала Томасу так много чувств и способности их выражать, что впоследствии, наблюдая за объектом своих трудов, она осознала, что превзошла саму себя.

Вне всяких сомнений, Королева, увлекшись своим занятием, просчиталась и дала Томасу то, на что требовалась не одна жизнь, отмеренная для простого смертного. Вследствие этого Томас должен был жить несколько жизней, чтобы вычерпать свою душу до конца.

Томас жил и всякий раз торопился писать, выплескивая все скопившееся в душе – печаль одиночества и чувство любви к своему идеалу, к женщине, скорее всего к той, которая однажды навсегда увезла его сердце из Эрсилдуна.

А поэтический дар Томаса все не иссякал и, казалось, никогда не иссякнет.

Только поначалу был он столь прост, что известен лишь жителям лесов и полей. Однако со временем вся Шотландия уже говорила о нем и поклонялась ему как мудрому Поэту, наделенному божьим даром провидения.

Прозывался он теперь Лермонт-стихотворец. Умирая, он снова рождался и снова создавал поэзию, чтобы успеть сказать все, что хотел сказать.

Но всякий раз не успевал…

IV.

Юный корнет, стоявший тем вечером на реке Клязьме, снова печалился оттого, что чувствовал у себя глубоко внутри, чему не было ни объяснения, ни подтверждения в окружавшей его жизни.

Он и сам не понимал двойственности своей натуры. То был он легок и победителен во всем, остроумен и везуч в любви, то мог впасть в тоску, был мрачен и неистов в своих несбывшихся надеждах, потому был дерзок и насмешлив с другими людьми. Он страдал сам и приносил страдания всем тем, кого любил и кто любил его, хотя таких людей было не очень много. И это тоже заставляло его страдать.

Матери он лишился, когда был совсем еще мал. Но его бабушка в своей любви к нему была столь самоотверженна, что мальчик испытывал боль и тревогу за ее любящую душу. Эта душа была единственной в подлунном мире, которая была предана ему без остатка.

И еще одна двойственность жила в нем. Он очень любил свою страну, ее сказки, былины, древнюю историю. Все дворянские дети его возраста должны были свободно владеть множеством языков: европейские языки: французский, немецкий, английский – они знали от родителей и гувернеров, а древние языки: старославянский, греческий и латынь – учили в лицее.

Он вслушивался в древний язык славян, который певуче отзывался в церковных молитвах, он любил Русь и чувствовал себя глубоко русским.

Но из непостижимой глубины какая-то другая земля стучалась к нему в сердце, он слышал зов иной страны. И искал ее через своих предков, зная, что русский люд легко смешивается со всем миром, и человек, имеющий внутри персидские или испанские корни, чувствует, как что-то спасает его от березовой ностальгии и, наоборот, звук сааза или кастаньет неизбывно волнует его кровь.

Так он искал самого себя в себе и в мире, чаще всего загруженный таинственной печалью, задумываясь то о восточных, то об испанских своих корнях.

Не верьте, что только сиротство заставляло мальчика грустить, ибо любви своей матери он не узнал, но бабушка, его любимая бабушка была всегда рядом и заполняла его своей лаской.

Однако, если не было знакомой печали, он мог неожиданно для себя дерзко затронуть кого-то, а мог впасть в такую тоску одиночества, что впору было принять его за странного человека. Такова была его натура, данная ему свыше.

Наконец, он нащупал нечто искомое в туманной островной стране, о чем с неизбежной грустью и тоской написал:

Я здесь был рожден, но нездешний душой О зачем я не ворон степной?

…

На древней стене их наследственный щит И заржавленный меч их висит. Я стал бы летать над мечом и щитом, И смахнул бы я пыль с них крылом;

И арфы шотландской струну бы задел, И по сводам бы звук полетел; Внимаем одним, и одним пробужден, Как раздался, так смолкнул бы он.

Но тщетны мечты, бесполезны мольбы Против строгих законов судьбы. Меж мной и холмами отчизны моей Расстилаются волны морей.

Так мальчик нащупал в себе глубоко спрятанную древнюю страну Шотландию, и не в географической карте, по которой любил блуждать пытливый царскосельский лицеист, а теми чувствами, которые открывают нам большие тайны мироздания. Словно Бог на мгновение приподнимает завесу над ними.

Так стал он избранным, чувствуя некую отрешенность от реальности, потому что человеку избранному всегда дается много больше, чем, на первый взгляд, способен он иметь. И порой он не знает, как распорядиться таким даром в своем земном существовании. В этом, пожалуй, самая большая проблема поэтов и мудрецов.

И у мальчика не было ясного представления о том, что содержится на земле, ибо все есть, вопрос лишь в том, как скоро мы добираемся до истины, чтобы найти самую важную для нас весть – о нас самих, кто мы на этой земле, откуда и куда идем.

Как видно, в одном из своих рождений Лермонт-стихотворец заблудился, оказавшись в огромной заснеженной России, куда привели его шотландские предки по имени Лерма.

Был он уже корнетом Царскосельского лейб-гусарского полка. Но более всего другого был он уже Поэтом!

V.

Всем – и современникам, и потомкам – всегда казалось, что российский Лермонт-стихотворец был слишком одинок в этой жизни. Пожалуй, в этом заключалась самая большая его загадка.

Никто не мог постичь тайн его души, а бабушка – самой большой ее заботой было оградить любимого внука от бед!

Может, было неуютно шотландскому Лермонту-стихотворцу в заснеженной России?

Но Бог ничего не совершает бесцельно. Не потому ли Он прислал его в Россию, что здесь живет так много грусти, и есть столь необъятный простор для ее воспевания? И не для того ли так рано Бог призвал к себе юную женщину, давшую жизнь поэту, чтобы научить его истинной боли страданий?

Муза ребенка-поэта стала всепоглощающе печальной, а стихи его были мудры тысячелетней мудростью. И был этот человек порой так отстранен, так неприкаян, так не боялся утратить своей жизни: то рвался он на Кавказ, пылающий войной, то принимал все вызовы на дуэли, на которых неизменно стрелял в воздух, ибо ценил чужую жизнь, в отличие от своей.

Он умел зло смеяться над чьей-то натурой, но умел и сострадать. Он бывал всяким, и мир тоже был к нему неодинаков.

Имей он с детства полное счастье…, да нет же, не мог он иметь счастливого очага, ибо судьба у него была другой. Он должен был грустить о своей бесприютности в мире и воспевать ее.

И в отчаянии некой безысходности своего существования, взявши в себя библейский грех, пел он Демону. Но Бог прощал его страдающую душу, вложив ему в уста чудесную молитву.

Метался Томас в теле последнего Лермонта-стихотворца, чувствуя, что нет у него времени дожить до глубокой старости, мечтая, как счастливец Пушкин или мистический Гоголь, уйти под конец жизни в монастырь.

К слову, никому из этих гениев не довелось сделать этого. Как видно, Богу бывает нужен весь опыт страстей, любви и одиночества избранных. А более других испытывал он душу Лермонта, самого юного мудреца печали.

Что же за страна такая – Россия, за которую всегда так бьются иноземцы, чтобы завоевать ее? А те, кто попадает в нее неведомыми путями, чтобы остаться в ней навсегда, уже совсем с иной душой, российской, рвутся служить ей изо всех своих сил и дерутся за нее на фронтах так, что и смерть бывает не страшна.

Что же страна такая Россия, которая чаще всего не защищает лучших своих сыновей, а отдает их на растерзание?

Едва успел пасть от руки нечестивого Дантеса, приемыша нечестивого Геккерена, великий сын России Александр, семя жизни которого так долго вызревало – от Мстислава Храброго, рода-племени Владимира «Красно Солнышко», крестившего Русь, Александра Невского, бояр Всеволожских, князей Холмских, петровских флотоводцев Головиных и прочего великого и простого люда, строившего Россию.

А рука с пистолетом уже ищет новое драгоценное для России сердце – Лермонта-стихотворца! Но тот, играя своим единственным оружием – смехом, не думая об опасности, не боится назвать «безотечественным иноземцем, дурно говорящим по-русски» самого высокопоставленного графа в государстве российском, и вправду сына беглого австрийского солдата, бросившего свою армию. Лестью, а значит, нечестивостью, подобрался тот к самым верхам царского двора.

И клеймил Лермонт всех подобных ему в защиту чести великого своего собрата-Поэта. И сам имел честь быть Поэтом России!

Было в мире множество великих поэтов, Александр Пушкин был королем русских, Фридрих Шиллер – немецких, Джордж Байрон – английских, но юный поэт Лермонтов стал всемирным королем печали, последним Лермонтом – стихотворцем, которым Бог возжелал наградить Россию.

Творец не дал ему прекрасной внешности Томаса, а дал, как сочувственно сказала дама из высшего общества, насладившись с ним беседою – «душу поэта, которая плохо чувствует себя в небольшой коренастой фигуре карлика».

«И скучно, и грустно и некому руку подать в минуты душевной тревоги», – говорит он людям и Богу. Черные, как маслины, глаза горят огнем, а легковесные дамы и щеголи большого света видят в нем некрасивого, с мрачным взглядом, язвительной улыбкой и совсем не видят его огня.

Бежит он на Кавказ, где ищет со страстью воина боя или со страстью художника уединения, с жадностью оглядывая холмы и горы, рисуя их, мечтая и говоря со своими героями, которых исторгает из глубин кавказских.

Тоскует по любви своей, спешит назад, в столицу. Но еще хуже душе в императорском подворье. А Судьба уже нащупывает руку для прицела в сердце. Ближе, еще ближе!

Судьбой подвигается он к последнему своему приюту, вернувшись к горам и холмам Кавказа, где бьют из глубины земли горячие источники и напоминают они вечному стихотворцу другую родину и ту страну, в которую увезла его когда-то Прекрасная дама.

Однажды вечером он, как и его герой, хлещет коня, чтобы догнать ее карету, но тщетно, это не Она! Над ним высокое кавказское небо с мириадами звезд, одинокая луна, и он один посреди мира…

VI.

Одна гроза разразилась на две стороны – Шотландию и Кавказ, одна страшная гроза!

Над Эрсилдунскими холмами грохотал гром, потоки ливня омывали вершины холмов и неслись вниз, к подножью, образовывая бурлящие реки. То же самое было и над горой Машук в Пятигорье, под которой стоял Поэт, спокойно ожидая ответного выстрела. Свой он сделал в воздух, высоко подняв руку с пистолетом, чтобы видел противник, стоявший не по законам дуэли, а, по попустительству секундантов, всего в нескольких шагах, откуда промахнуться было невозможно.

Отчего-то он ЗНАЛ, и потому выстрелил в воздух, возвещая Вселенной, что сейчас уйдет, вот только подождет, пока наведет враг на его сердце дуло пистолета.

Еще одна человеческая душа, посланная Богом для того, чтобы мы говорили с Ним на Его языке, завершала свой путь познания земного бытия.

Выстрел прозвучал. Лермонтов упал. Его тело сорвалось со скалы…

И в тот же миг с Эрсилдунского холма сорвался огромный валун. Он долго катился вниз, и звук его падения заглушали раскаты грома, разрывая ушные перепонки зверей и птиц.

Лермонтову казалось, что он несется на том самом коне, который вез его много веков назад.

Он мчался на сером борзом коне, и только Ангелы видели, куда направил он его бег – в милую сердцу Шотландию. Вот долина, вот уже река, пока еще темно, но скоро ослепительный свет вырвет его из сырого и мрачного ущелья!

Еще миг, и он у цели, где на пути к Создателю ждёт его древняя шотландская Фея с прощальным поцелуем.

Так заканчивал своё последнее существование на земле Лермонт-стихотворец.

Великая гроза возвестила на оба мира, что уходил тот самый Томас, которого теперь считали величайшим российским стихотворцем, а любили больше всего, как и в древней Шотландии, на Кавказе…

На том Кавказе, где вместо колыбельной песни пела мне мама своим нежным голосом о звезде в высоком ночном небе, которая говорит с другой звездой, а из глубокой теснины родного нам Дарьяла спешил бурный Терек, под шум которого я засыпала.

И снились мне вечно юный Томас, прекрасный, как полубог, и его Королева. Он больше не страдал, весело играя на свирели, и глаза его, огромные и лучистые, сияли безмерной радостью.

Был ли это последний дар Королевы своему Поэту – венец всех его прожитых жизней и новых воплощений – Поэзия, достигшая совершенства, и последний уход, без старости и болезней, в сиянии вечной юности?!

Об этом знают лишь звезды, передавая эту историю одна другой. И так идут тысячелетия…

2005 г.