Горец
ДОМ ЧЕЧЕНЦА
Был февраль 1785 года. В этот месяц на чеченской равнине нередки сильные морозы. Выдался как раз такой морозный день. Чеченец принимал своего гостя в большой комнате, которая одновременно служила гостиной, кухней и столовой, где за трапезой собиралась вся семья. В другой комнате, меньшей по размеру, обычно проходила жизнь жены чеченца и его детей. Комнаты разделяла глухая стена. Из каждой можно было выйти под общий навес.
Гость отказался от угощения, очень торопился. Семья чеченца слышала, как после недолгой мужской беседы скрипнула дверь большой комнаты. Хозяин дома, набросив на плечи поверх бешмета овчинную шубу, и его гость в длинной бурке из черной шерсти вышли под навес. Еще несколько слов, и визитер сел на коня и, подгоняемый колючим морозом, ускакал прочь.
Проводив задумчивым взглядом фигуру всадника, чеченец вернулся к семье и велел собираться к ужину.
В центре большой комнаты находился священный для каждого чеченца очаг с крюками для подвешивания котлов. Огонь в очаге постоянно поддерживала хозяйка. История чеченского народа знает примеры, когда огонь поддерживался в большой комнате несколькими поколениями.
Очаг — сакральное место для каждого чеченца. Несколько месяцев назад в двери чеченца ворвался израненный незнакомец. Он подбежал к очагу и схватился за цепь, державшую большой котел над очагом. По чеченским обычаям это означало, что человек, которого преследовали мстители, с этого момента является родственником хозяина дома. Теперь его нельзя было выдать. Залечив раны, беглец ушел. У него была одна дорога — стать абреком.
Теперь же, пока жена хлопотала у очага, чеченец, усевшись на невысоких нарах, застланных камышовыми циновками, рассказывал детям старинную притчу о героях. Приготовив все для ужина, хозяйка расстелила скатерть прямо на полу и стала подавать еду в начищенной до блеска медной посуде. Семья рассаживалась. Женщина, по обычаю, заняла место ближе к очагу, чтобы быстро обслуживать мужа и детей.
Чеченцы были умеренны в пище. Обжор и толстух дразнили обидными прозвищами. В будни чеченцы ели сискал-берам (чурек из кукурузной муки с сыром и сметаной) и жижиг-галнаш (баранину с галушками и чесноком). Пищу запивали водой. Ко всему относились бережливо. Если дети неосторожно роняли куски чурека, то старшие строго говорили: «Кто сорит хлебом — не узнает сытой старости» или «Кто не бережлив с пищей — призывает бедность».
Ужиная, как и полагается, в тишине и безмолвии, жена и дети внимательно следили за мужем и отцом, ожидая момента, когда он закончит трапезу и, быть может, расскажет им о человеке в бурке из черной шерсти. Чеченец чувствовал любопытство домашних. И он рассказал.
ПОЯВЛЕНИЕ ПРОРОКА
В селении Алды жил бедный молодой пастух по имени Ушурма. Однажды он вдруг начал проповедовать истинную жизнь. К чему призывал чеченцев новоявленный мессия? Ушурма, вскоре взявший имя Мансур (от арабского «победитель», «непобедимый»), призывал чеченцев отказаться от неправедной жизни. Неправедными он считал грабежи, убийства, кровную месть, междоусобицы. В проповедях Мансур заклинал горцев не пьянствовать, не курить, не прелюбодействовать, требовал отказаться от нечестно нажитого имущества. Он уверял, что отринувший греховную жизнь получит все необходимое от Аллаха, а упорствующий во грехе обретет смертные муки.
Мансур — прекрасный оратор, но когда призываешь человека перевернуть собственную жизнь, одних лишь слов недостаточно. Тем более что аудиторией проповедника были горцы, свято чтившие обычаи предков и готовые положить жизнь на алтарь их защиты. Мансур должен был доказать свое божественное предназначение. Как это сделать? Нужно творить чудеса.
«Чеченцы разно говорят о средствах, предпринятых Ушурмою к возбуждению их фанатизма, — писал один из первых российских кавказоведов Петр Бутков. — По рассказам одних, ночью привиделось ему во сне, что он был поднят ангелами с земли на небо, узрел чудесное сияние и закричал: „Аллах велик!“ Поутру Ушурма объявил братьям своим, что в этот день умрет и снова отправится на небо, где должен окончательно определиться путь его. Он просил не погребать его до следующего утра, потому что через сутки он вернется к жизни. После чего, правда, лег и сделался как бы мертвым. Так пробыл он без дыхания и движения целый день и ночь, а утром восстал — к великому удивлению родных, окружавших его. По сказанию других, Ушурма увидел во сне, что два человека въехали к нему во двор верхом и звали его и он вышел к ним. Незнакомцы после приветствия: „Ассалам алейкум, имам“, то есть „Мир тебе, имам“, сказали ему: „По велению Аллаха пророк Магомет послал нас объявить, что на тебя возлагается обязанность вновь утвердить в Коране народы, ослабевшие в вере и впавшие в заблуждение“. — Ушурма отвечал им: „Народ не послушает меня и не поверит этому повелению“. — „Не бойся, — возразили они, — Аллах поможет тебе и народ уверует в слова твои“. — По преданию, наиболее распространенному в Чечне, Ушурма, пасши скот в поле, уснул днем и видел в сновидении Магомета, который приказал ему провозгласить себя имамом, укоренить в народе ислам и возвестить скорую кончину мира». Об этих видениях Мансур сообщал народу в своих проповедях, разжигая любопытство чеченцев.
Нередко Мансур при большом стечении народа, прямо посреди проповеди внезапно падал и корчился в судорогах. Видевшие это замирали в благоговении. Во многих культурах падучая болезнь считается признаком особого вдохновения человека, «стигматом» избранника.
Мансур был оригинален даже в одежде. Он сшил себе платье из разноцветных лоскутов, а неизменным аксессуаром сделал зеленую шаль. У Мансура появились ученики, которые во всем подражали учителю и готовы были выполнить любой его приказ.
Вскоре популярность вчерашнего пастуха вышла далеко за пределы его родного селения. Учением Мансура заинтересовались другие знатоки Корана — священной книги мусульман. Однажды ученые-муллы посетили дом молодого проповедника, желая поговорить с ним на богословские темы. Вопреки священному обычаю гостеприимства, Мансур отказал гостям в беседе. Он вообще избегал встреч с исламским духовенством, не любил расспросов о смысле своего учения. В лучшем случае он отвечал муллам и кадиям: «Я не святой и не пророк, но мне повелено от Бога утверждать народ в законе Его».
Многие поверили Мансуру, но достаточно было и сомневавшихся. Чеченец, принимавший в своем доме гостя в бурке из черной шерсти, был одним из сомневавшихся. Он рассказал своему любопытному семейству о Мансуре, а затем, немного помедлив, пересказал содержание проповеди, о которой ему поведал недавний гость. 5 февраля 1785 года Мансур в окружении жителей Алды заявил: «Спустя пять дней услышите все глас небесный, от которого задрожит земля. Принявшие мое учение возрадуются возвещению обо мне; не уверовавшие поразятся скорбью и расстройством ума и будут прощены мною не прежде, как по сердечному их раскаянию».
Земля задрожала в ночь с 12 на 13 февраля 1785 года. И не только в Чечне, но и по всему Северному Кавказу. Мансура признали. Люди спешили не восстанавливать свое хозяйство, а увидеть чудотворца. Все считали своим долгом принести дары божественному избраннику. Овцы, лошади, быки, коровы, продукты, драгоценности — все эти подарки Мансур раздал беднякам. О нем говорили во всех селениях, на всех перекрестках. Одни его почитали, другие — боялись, третьи — любили.
Теперь имя Мансура стало произноситься с приставкой «Шейх», указывавшей на непререкаемый духовный авторитет. Шейх — значит законный предводитель правоверных мусульман.
Для чего он явился? Куда он поведет своих последователей? Какие еще чудеса сотворит? Эти вопросы занимали умы чеченцев. Его новых пророчеств напряженно ждали. Шейх-Мансур должен был действовать, чтобы оправдать надежды и не растерять очарования.
БОЛЬШАЯ ПОБЕДА
Обретя статус шейха и утвердив свое влияние в Чечне, Мансур обратился, как писал Петр Бутков, с такими словами к последователям: «Волею Божиею предстоит нам идти для обращения народов в закон магометанский (в ислам. — А. У.), сначала к карабулакам и ингушам, потом в Кабарду и наконец в русские пределы…» Мансур обещал, что тем, кто последует его призыву, он вручит особое оружие: «Когда предстанет случай сразиться, то каждый из вас получит от меня по небольшому ножу, который при взмахе будет удлиняться и жестоко колоть и рубить неверных…»
Программой Мансура стала священная война — газават. Шейх убеждал горцев в необходимости распространения ислама на территории всего Северного Кавказа. Многочисленных гяуров-неверных следовало либо обратить в мусульманство, либо погубить в войне.
Мансуру нужна была крупная победа, которая закрепила бы за ним репутацию вождя, избранного всевышним. Но главное, такая победа превратила бы проповедника в военного вождя. Мансур получил бы в свои руки не просто духовных последователей, а верную армию. Этот главный инструмент власти мирской всегда прекрасно дополняет религиозный авторитет.
Воины сражаются за своих вождей, их идеи и озарения, за старых или новых богов. Но в любом случае они сражаются за добычу. Трофеи войны — вот что является главной наградой для лихого воина, рискующего своей жизнью в смертоносных схватках. Пленники, богатства, деньги освобождают от оков нужды и выводят из тени безвестности.
Мансур хорошо знал свой народ. Он понимал, что намеченная им перспектива должна указывать на большую награду для победителей. Лучше всего на роль «джек-пота» подходил город Кизляр. Основанный как русская крепость в 1735 году, к концу века город превратился в крупный торговый центр на Северном Кавказе. Кизляр — город многонациональный. Здесь проживали русские, армяне, грузины, кабардинцы, осетины, кумыки, ногайцы, чеченцы. На тесных улицах всегда было полно желавших что-то купить в многочисленных магазинах и лавках. Кизляр был «северокавказским моллом».
Взять такой город было бы сродни чуду с землетрясением. Но как одолеть крупный гарнизон, укрытый за стенами и вооруженный пушками? Этого Мансур пока не мог придумать. Поэтому он медлил с рискованным предприятием. Риск поражения был слишком велик, а неблагоприятный исход мог оттолкнуть горцев от вождя.
Слухи о появлении в Чечне влиятельного проповедника скоро достигли Петербурга, но всерьез эти новости восприняли здесь не сразу. Показательна первая реакция Екатерины II на сообщения с Кавказской линии: «Имама Мансура почитаю за сказку». Российскими войсками на Кавказе в это время командовал Павел Потемкин — двоюродный брат знаменитого екатерининского фаворита. Сведения о деятельности Мансура застали его в столице, где Потемкин готовился к женитьбе. Знатный жених быстро отправил на Кавказ предписание, в котором приказывал генералам «усмирить волнение в самом начале и не дать самой малой искре произвести пламень». Потемкин хотел избежать крови. Согласно его инструкциям, следовало сначала предложить чеченцам выдать «лжепророка» (именно так именовали Мансура российские военные и администраторы). И только в случае отказа применить силу.
Но, как известно, в военных операциях все и всегда идет не по плану. Полковник Николай Пиери, которому было поручено выдвинуть отряд к Алды, решил, что настал его «звездный час». Не давая чеченцам возможности выдать Мансура и избежать военного столкновения, он с барабанным боем и пушечной канонадой пошел на штурм чеченского селения. Его жители не стали сопротивляться и вместе со своим предводителем покинули родные дома. Пиери разграбил и сжег Алды. После чего, считая успех вполне достигнутым, повел солдат обратно.
Как помнит читатель, именно обратное движение русских отрядов, воюющих с горцами Северного Кавказа, очень часто оборачивалось катастрофой. Так случилось и в этот раз. Снова засада была устроена в узком ущелье (на этот раз Ханкалинском), где склоны гор покрыты густым лесом. Как только русский отряд вошел в теснину, лес «ожил», поражая солдат Пиери метким ружейным огнем. «Невзирая на то отряд наш подвигался вперед, пробиваясь сквозь усиливающегося неприятеля, — писал ветеран Кавказских войн Петр Сахно-Устимович, — но когда пришел к тому месту, где оставлено было небольшое число войск для охранения прохода, с ужасом увидел, что все солдаты и офицеры до одного человека были перерезаны, груди были вскрыты и заворочены на лица, кровавые внутренности еще дымились. При этом страшном зрелище солдаты наши дрогнули, и в то же мгновение чеченцы бросились на них со всех сторон с кинжалами. Пушками действовать было не можно, заряжать ружья было некогда, самыми штыками солдаты наши, сражаясь в тесном проходе в густой колонне, не могли действовать успешно. Люди наши, обремененные награбленною в Альде добычей (по большей части медною посудой), утомленные трудным переходом и продолжавшимся несколько часов беспрерывным боем, пришли в изнеможение и были истреблены почти без сопротивления». Некоторым удалось вырваться из ущелья, выйти к реке Сунже, перейдя которую можно чувствовать себя в относительной безопасности. Организовать переправу было совершенно невозможно. Солдаты бросились к спасительному берегу вплавь. Среди них оказалось множество раненых. Потеряв последние силы, они утонули в реке.
В бою погибли полковник Пиери и майор Комарский, а с ними 420 солдат. Еще полторы сотни человек горцы взяли в плен. Правда, все пленники были вскоре выкуплены. Чеченцы захватили две пушки — всю артиллерию отряда Пиери. Уйти из ущелья удалось лишь немногим участникам Алдинской экспедиции.
Шейх-Мансур торжествовал. Значение победы было тем более велико, что в 1758 и 1783 годах чеченцы, поднимавшие восстания против российских властей и их политической клиентуры, терпели быстрые и сокрушительные поражения. И только с Мансуром им удалось победить. Естественно, что народная молва не только разнесла весть об успехе чеченцев, но и приукрасила и без того яркую картину. Мансур стал в глазах многих величайшим из людей, настоящим чудотворцем, по велению которого дрожит земля и сотнями падают сраженные гяуры.
Сомневавшихся в его божественной силе среди чеченцев не осталось. Мансур начал распространять свое влияние на Кабарду и Дагестан. К нему потянулись джигиты, которые прослышали о скором походе на Кизляр.
БОЛЬШОЕ ПОРАЖЕНИЕ
Горцы никогда не были большими мастерами осадного дела. Взять штурмом крупный город — задача для них совершенно нетривиальная. Мансур верил в свою удачу, но понимал, что только удачей под стенами Кизляра не обойдешься. Поэтому он решил провести репетицию битвы за Кизляр. В качестве декораций он выбрал небольшое укрепление на Кавказской линии — Каргинский редут.
Мансур рассчитывал на многократное численное преимущество своего войска, которое с ходу бросил штурмовать русское укрепление. Но взять редут с наскока горцам не удалось. Дружные залпы немногочисленных защитников Каргинского укрепления отрезвили нападавших. Горцам могли помочь пушки, захваченные у Пиери, но у Мансура не было канониров. Орудия остались бесполезным металлоломом. Спустя год чеченцы вернули их за 100 рублей.
Потоптавшись вокруг редута, Мансур отдал приказ поджечь его. Огонь охватил укрепление. Грянул взрыв. Рванул пороховой погреб, уничтоживший Каргинский редут. Горцы повернули вспять. Вряд ли Шейх-Мансур остался доволен такой пробой сил. Войско нуждалось в пополнении. Чего было не занимать горцам, так это веры в своего вождя.
Мансур занялся кипучей дипломатической работой, призывая владетелей Кабарды и Дагестана к союзу против неверных. Вскоре его войско значительно возросло. В августе, собрав под свои знамена 12 000 воинов, Мансур почувствовал: пробил час долгожданного похода на Кизляр.
Теплым августовским днем Шейх-Мансур наблюдал, как его войско переправляется через Терек. Быстрые пенные воды горной реки с грохотом, таившим угрозу, проносились мимо. Возможно, Мансур догадывался, что эта быстрая вода способна унести все его надежды, оставив только неумолкающий шум.
20 августа горцы атаковали предместья Кизляра и сады, которые раскинулись на подходе к городу. Гарнизон крепости состоял всего из 2500 солдат. Кратное численное преимущество было на стороне горцев. Мансур осторожно верил в успех. Но прежде чем битва перешла в решающую стадию, полководец-проповедник потерял контроль над действиями своих отрядов. Горцы действовали самовольно. Разбредались по окрестностям Кизляра, отгоняли скот местных жителей, проводили несогласованные атаки. Это свело на нет их численный перевес. Напротив, русский гарнизон действовал слаженно, как и положено европейской военной машине.
21 августа Мансур отдал приказ атаковать Томский пехотный полк, который предпринял вылазку. Командир русских пехотинцев полковник Иван Лунин использовал против горцев известный в военном искусстве тактический прием. Встретив атаку и какое-то время сдерживая натиск, Лунин затем начал притворно отступать. Уверенные в успехе горцы в запальчивости расстроили свои ряды, некоторые и вовсе принялись праздновать победу. В этот момент Лунин и его солдаты бросились в бешеную контратаку. Обескураженные воины Мансура в беспорядке отступили.
Ирония истории заключается в том, что основоположником приема, успешно примененного полковником Луниным, является знаменитый арабский полководец, сподвижник пророка Мухаммада Халид ибн аль-Валид, прозванный Сайфуллахом — Мечом Аллаха.
После провальной попытки овладеть Кизляром, авторитет Мансура пошатнулся, особенно в его родной Чечне. Проповедник, которому все так верили, оказался не в силах уберечь чеченцев. Многие семьи не дождались своих сыновей, братьев, отцов. Мансур решил, что возвращаться домой не имеет смысла, и укрылся в Дагестане, в землях кумыков. Не найдя и здесь широкой поддержки, шейх отправился на запад, в Кабарду, где славу его подвигов еще не затмила грозовая туча недавних поражений.
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
Осенью 1785 года Мансур ведет переговоры с кабардинцами. Их было не просто убедить в необходимости войны с Россией. Кабардинские князья прекрасно знали еще со времен Темрюка Идарова, какова сила северного соседа. Все же часть кабардинской аристократии во главе с князем Долом обещала поддержать Мансура.
Война перекинулась в Кабарду. В октябре противники сходились в незначительных стычках, в которых никто не добился значимого успеха. Российское командование формирует специальный отряд под командованием полковника Лариона Нагеля, которому было поручено найти и разбить войско Мансура, а самого «лжепророка» захватить живым. На исходе октября Нагель отправился на поиски шейха.
Полковник помнил о печальной судьбе Пиери, знал об опасностях горных ущелий, которые уже не раз становились братской могилой для русских отрядов. Именно этого и хотел Мансур. Он отступал, заманивая Нагеля в горы. Кабардинская конница постоянно «маячила» на горизонте, но ближе к себе не подпускала, увлекая наступавшие российские полки за собой.
Средневековый город Татартуп располагался на левом берегу Терека. Его расцвет пришелся на время хана Узбека — правителя Золотой Орды (1313–1341). Здесь стояли мечети с высокими минаретами. К 1785 году от былого великолепия мало что осталось. Мечети превратились в развалины, но над окрестностями продолжал возвышаться один, сильно обветшавший, минарет.
2 ноября 1785 года у Татартупа встретились полковник Нагель и Шейх-Мансур. Горцы рассчитывали на успех быстрой и внезапной атаки. Нагель вынужден был отбиваться на все стороны. На правом фланге Мансур расположил кабардинскую конницу князя Дола, на левом в атаку пошли аварцы, в центре боевым порядком шли чеченцы, а сам шейх во главе кумыков зашел в тыл царского отряда. Горцы особенно опасались пушечного огня и потому катили впереди массивные деревянные щиты, заполненные землей. Завязалась ожесточенная схватка, чаша весов могла склониться в любую сторону. И в этот момент Мансур, неожиданно для своих сторонников, проявил малодушие. Не выдержав накала схватки, он покинул поле боя. Эта страшная новость пролетела над горским войском предвестницей неизбежного поражения. Легендарный предводитель, чудотворец, божественный избранник, непобедимый Шейх-Мансур оставил своих воинов. Почувствовав замешательство противника, Нагель усилил натиск, повел солдат в штыки. Отступление горцев скоро превратилось в беспорядочное бегство.
ДОМ ЧЕЧЕНЦА
На закате одного из жарких июльских дней 1791 года в Алды прискакал запыленный всадник. Его когда-то белая рубаха была пропитана кровью и пóтом, а конь тяжело хрипел от долгой безостановочной скачки. Путник остановился у дома знакомого нам чеченца, хозяин встретил его. Выпив воды и немного остыв от изнурительного путешествия, гость рассказал о судьбе Шейха-Мансура.
После Татартупского поражения Мансур и не думал прекращать борьбу. Он надеялся, что еще сможет увлечь людей примером своей праведной жизни. В 1787 году казалось, что фортуна вновь повернулась к нему лицом. Началась очередная Русско-турецкая война (1787–1791). Известный проповедник мог быть полезен туркам, желавшим всколыхнуть весь Кавказ. Мансур пошел на сотрудничество, обещав собрать крупное войско.
В 1790 году турецкое командование планировало большое наступление на Северном Кавказе. Корпус Батал-паши, насчитывавший 30 000 воинов, должен был ударить с запада по Георгиевской крепости — одной из самых сильных русских позиций на Северном Кавказе, в то время как Шейх-Мансур готовился напасть с востока. Но сжать эти тиски туркам и Мансуру не довелось.
30 сентября 1790 года Батал-паша потерпел сокрушительное поражение на берегах Кубани. Турецкое войско разгромил отряд генерала Ивана Германа, десятикратно уступавший туркам в численности. Батал-паша был разбит так быстро, что даже не успел покинуть собственного лагеря, где и был пленен.
В память об этой невероятной победе на правом берегу реки Кубань в 1825 году была основана станица Баталпашинская. Уже в советские времена станица превратилась в город Баталпашинск, который в страшные 1930-е несколько раз менял свое название: в 1934 году — город Сулимов — по фамилии председателя Совнаркома РСФСР Даниила Сулимова, расстрелянного в 1937-м; в 1937 году — город Ежово-Черкесск — в честь наркома внутренних дел Николая Ежова, расстрелянного в 1940-м. После ареста Ежова, еще в 1939 году, его фамилию из названия города выбросили. С тех пор город именуется просто Черкесском.
Но вернемся к Мансуру. В 1791 году он оказался среди защитников турецкой Анапы. 22 июня русский генерал Иван Гудович пошел на штурм крепости. Через несколько часов ожесточенного боя все было кончено: над стенами Анапы взвился российский флаг, а Шейх-Мансур был пленен.
ТЮРЬМА И СМЕРТЬ
В отличие от турецких офицеров, отправленных домой, Мансура повезли в Санкт-Петербург. Екатерина II желала видеть «лжепророка», которого, по ее приказанию, водили у колоннады Большого Царскосельского дворца.
Затем Мансура заточили в каменный мешок Соловецкого монастыря. 13 апреля 1794 года он скончался. Место его погребения осталось безвестным.
Воронцов
ПОД СТЕНАМИ ГЯНДЖИ
Джавад-хан оказался упрямцем. На него не действовали страшные угрозы Павла Цицианова, отряды которого в декабре 1803 года осадили Гянджу — столицу одноименного ханства.
— Я возьму город, — говорил Цицианов Джавад-хану, — а тебя предам позорной смерти.
— Ты найдешь меня мертвым на стене, — отвечал русскому главнокомандующему азербайджанский хан.
Стены города были крепки, слабые места вовремя, перед приходом Цицианова, усилили. Осажденные отбили несколько приступов. И вот еще одна попытка. Впереди пошла егерская рота храброго капитана Петра Котляревского (впоследствии известного на весь Кавказ). Но атаку егерей воины Джавад-хана встретили прицельным огнем. Рота Котляревского попятилась назад, а сам командир остался на поле боя, раненый в ногу. Спасать любимца русской армии бросился молодой поручик граф Михаил Воронцов, только что прибывший на Кавказ. Поручик поднял капитана и поволок его на русские позиции под сильным ружейным огнем, ведшимся с крепостных стен. Помочь Воронцову решился рядовой Иван Богатырев, но тут же был убит метким выстрелом одного из защитников Гянджи. Воронцову повезло больше: он сумел вынести с поля боя Котляревского и остаться в живых.
Так война за Кавказ началась для будущего царского наместника в здешнем крае и светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова. Он оказался под началом Цицианова не случайно. Главнокомандующего в Грузии (так звучала должность Цицианова) связывали теплые и взаимовыгодные отношения с могущественным кланом Воронцовых. Начало XIX столетия стало временем торжества этой фамилии в петербургском обществе. Отец Михаила Воронцова Семен Романович долгие годы был российским посланником в Лондоне, где вырос и получил образование его сын (ставший самым известным российским англоманом). Еще более влиятельной фигурой являлся дядя — Александр Романович Воронцов — канцлер Российской империи в 1802–1805 годах. Цицианов был человеком придворной партии Воронцовых.
Прибыв из Лондона в Петербург, молодой Воронцов мог бы в свои девятнадцать стать генерал-майором, но вместо этого просит разрешения начать военную службу с нижних чинов. Просьба удовлетворена, и в конце 1801 года граф становится поручиком Лейб-гвардии Преображенского полка. Служба в столице — это бесконечные парады, смотры и прочие показательные выступления. Воронцову скучно. Он мечтает о настоящей армейской службе: походах, сражениях, наградах, славе. Россия в это время (1802–1803) не ведет войн в Европе, где делаются быстрые карьеры, а каждая победа оборачивается оглушительным триумфом. Россия воюет на Кавказе, но об этой войне в столице говорят мало и толком почти ничего не знают. Воронцова это не останавливает. В 1803 году он едет в Грузию, которая всего два года назад добровольно стала частью Российского государства.
Здесь он попадает в число офицеров ближнего круга главнокомандующего в Грузии Павла Дмитриевича Цицианова, с которым и отправляется под стены Гянджи. Правитель Гянджи Джавад-хан был большой проблемой для России. Он совершал набеги на Грузию — теперь уже российскую провинцию. К тому же Гянджа — это северные ворота Персии. Владение ею сулило большие преимущества в столкновении с войсками шаха, которое было неизбежно после вхождения Грузии в состав России.
Присоединение Грузии имело огромное политическое значение. Россия вырвала Закавказье из рук Турции и Ирана, привыкших делить его на двоих. С новыми владениями, расположенными по другую сторону Кавказского хребта, необходимо было иметь надежную связь, а значит — безопасные дороги, стабильную военно-почтовую коммуникацию. Всего этого как раз и не хватало. Между гор — через Дарьяльское ущелье и Крестовый перевал — петляла одна единственная Военно-грузинская дорога. Этот путь был очень опасен не только в силу естественных причин, но и тем, что путник постоянно рисковал нарваться на разбойников. Сделать дорогу безопасной можно было только контролируя все близлежащие земли, селения и людей, их населяющих. Невозможно полноценно владеть Закавказьем, не овладев Северным Кавказом. Так превращение Грузии в одну из российских провинций стало, как писал историк Яков Гордин, «спусковым механизмом Кавказской войны».
КАК ГРУЗИЯ СТАЛА ЧАСТЬЮ РОССИИ
История русско-грузинских отношений начинается в эпоху раннего Средневековья. Несколько факторов способствовало знакомству и общению Руси с Грузией. Первый был связан с Византийской империей — важнейшим партнером и могущественным соседом русских и грузинских правителей. Обширное византийское культурное наследие, православная вера — все это было общим для двух народов. При этом в Грузии православие стало государственной религией уже в IV веке, много ранее крещения Руси князем Владимиром в 988 году.
Налаживанию русско-грузинских торговых отношений способствовало завоевание Русью Северного Причерноморья, часть территории которого вошла в состав Тмутараканского княжества. Показательно, что на территории Киевского государства археологи находили монеты, чеканенные в Тбилиси в IX–X веках.
В начале XII века предметом русско-грузинских дипломатических отношений становятся половцы. Для Руси они были опасным противником, угрозой, постоянно нависавшей над южными границами. Для Грузии этот народ мог стать дополнительной военной силой в борьбе с сельджуками за объединение страны. Интерес грузинского царя Давида IV Агмашенебели (Строителя, или Возобновителя) к половцам совпадал с намерением великого киевского князя Владимира Мономаха ослабить своего извечного противника. Результатом общих политических интересов стало переселение 40 тысяч половецких семей в Грузию. Русь на время забыла о степной угрозе, а Грузия одержала победу в Дидгорском сражении (1121).
Внук Владимира Мономаха, великий князь киевский Изяслав Мстиславович (1146–1154), женился на внучке Давида Строителя — дочери грузинского царя Деметре I (1125–1156). Этот брак имел политическую подоплеку. Изяслав отчаянно боролся за киевский престол со своим дядей Юрием Долгоруким, которого поддерживала Византия. Взяв себе в жены дочку царя Грузии, переживавшей эпоху расцвета, внук Мономаха подчеркивал свой высокий статус и международный авторитет.
Первым мужем великой грузинской царицы Тамары стал сын знаменитого русского князя Андрея Боголюбского — Юрий Андреевич (ум. около 1194). Приглашение Юрия Андреевича в качестве принца-консорта было вызвано острым политическим противостоянием в самой Грузии. Феодальные группировки боролись за влияние внутри страны. Царица Тамара рассчитывала на своего супруга как на опытного полководца, способного возглавить царское войско. Но брак оказался неудачным и продлился недолго (1185–1189). Юрий Андреевич был склонен к пьянству и грубости в обращении с придворными. Изгнанный в Константинополь, бывший супруг царицы Тамары даже попытался отобрать у нее грузинский престол, но потерпел поражение.
В XIII веке Русь и Грузия подверглись нашествию монголов, потеряли суверенитет и были подчинены наследникам Чингисхана. Русско-грузинские межгосударственные связи в этот период ослабевают, но не прерываются. Теперь местом эпизодического общения русских и грузинских правителей становится Орда, в которую они вынуждены регулярно отправляться за подтверждением своей власти. По сообщению итальянского миссионера и дипломата Плано Карпини, во время долгого ожидания ханской аудиенции русские князья и грузинские эриставы (от «эри» — народ и «тави» — голова) мрачно обсуждали незавидное положение своих стран.
В то время как формировалось централизованное Русское государство (вторая половина XV века), Грузия в окружении сильных и недружественных соседей (Иран, Турция) распалась на три отдельных царства — Имеретия, Картли и Кахетия. Восточная часть когда-то единого Грузинского царства — Кахетия — стала играть главную роль в возобновлении и развитии регулярных русско-грузинских дипломатических контактов. Во многом это объясняется тем, что она была географически наиболее близка к Руси. Путь из Кахетии через Дагестан в Астрахань стал в XVI веке дорогой, по которой грузинские дипломаты прибыли в Москву для заключения официального договора между двумя странами — Крестоцеловальной записи 1587 года.
В 1586–1587 годах царь всея Руси Федор Иванович и царь Кахетии Александр II обменялись посольствами. Итогом этих и предшествующих дипломатических контактов стало то, что 28 сентября 1587 года Александр II принес клятву верности русскому государю в соответствии с текстом Крестоцеловальной записи, составленной в Посольском приказе. Так нашла свое первое воплощение идея русского покровительства единоверной Грузии. Это знаковое событие по объективным обстоятельствам не имело масштабных последствий, но определило вектор развития отношений двух народов на столетия вперед.
Плодом долговременных связей двух стран стал Георгиевский трактат. Выдающийся царь Картли-Кахетии (Восточной Грузии) Ираклий II добровольно признал верховную власть российских самодержцев, гарантировавших целостность и неприкосновенность территории Грузии. В 1783 году Россия стала для Грузии стеной и оплотом против мусульманских держав (Турции и Ирана). Но в полной мере защитить Грузию не удалось. Противоречия с Англией и Францией в ближневосточной политике сковывали военную инициативу России, что привело к безнаказанному и разорительному для Грузии походу персидского шаха Ага Магомед-хана в 1795 году. Это была месть персов за союз грузин с русскими. Неспособность Георгиевского трактата стать надежной гарантией безопасности Грузии толкала ее правителей на более тесные связи с Россией. Итогом стало вхождение Грузии в состав Российской империи, оформленное Манифестом о присоединении Грузии 12 сентября 1801 года. В нем от имени российского императора Александра I было сказано: «Возбужденная надежда ваша на сей раз обманута не будет. Не для приращения сил, ни для корысти, ни для распространения пределов и так уже обширнейшей в свете империи приемлем Мы на себя бремя управления царства Грузинского. Единое достоинство, единая честь и человечество налагают на Нас священный долг, вняв молению страждущих, в отвращение их скорбей, учредить в Грузии правление, которое могло бы утвердить правосудие, личную и имущественную безопасность и дать каждому защиту закона».
Грузинское царство, выстоявшее и сохранившее независимость в борьбе с мусульманскими Турцией и Персией, было упразднено и превращено в губернию единоверной православной Россией.
ЗАКАТАЛЬСКОЕ УЩЕЛЬЕ
Грузию теперь следовало защищать, а это было непросто. Кроме таких противников, как Турция и Персия, страну постоянно тревожили набеги лезгин Джаро-Белоканского вольного общества. Изменившиеся политические реалии мало интересовали джигитов, привыкших искать удачу на просторах Алазанской долины.
Цицианов, занятый осадой Гянджи, рассылал наполненные страшными угрозами письма всем, кого подозревал в совершении набегов на Восточную Грузию. Вот что он писал одному из аварских аристократов: «Вам известно, постель ли я люблю или боевое поле, где кровь льется реками, а головы валятся как яблоки. Следовательно, не слабой мухе, каков аварский хан, против непобедимого русского оружия брать гордый голос и думать устрашить меня, поседевшего под ружьем». Но горцы не боялись бумажных страшилок и продолжали свой набеговый промысел.
Из лагеря под Гянджой Цицианов отдал приказ о походе на Джаро-Белоканы. Во главе шеститысячного отряда был поставлен ветеран екатерининских войн генерал Василий Гуляков, приводивший лезгин к покорности год назад и знакомый с театром военных действий. Цицианов отправил к Гулякову нескольких офицеров, в том числе Воронцова. Граф-поручик был встречен новым командиром радушно, по-отечески. Воронцову доверили одну из рот Кабардинского полка.
1 января 1804 года отряд Гулякова разгромил крупное войско горцев. Русский генерал преследовал отступавших лезгин, которые, казалось, потеряли всякую способность к организованному отпору. Увлекшись, Гуляков сам не заметил, как превратился из охотника в жертву. С храбрым и талантливым генералом случилось примерно то же, что произошло с непобедимым Надир-шахом. Возглавляемый им отряд вступил в Закатальское ущелье. С обеих сторон над русскими солдатами и офицерами нависали горы, покрытые густым лесом. В нем укрылись горцы, ожидавшие сигнала к началу атаки. Русские солдаты и офицеры двигались по ущелью растянутым боевым порядком. Впереди шли грузинские ополченцы, сражавшиеся под флагом новой родины, за ними — сам Гуляков с ротой егерей и одним орудием, далее — Кабардинский полк, а замыкал колонну 15-й егерский полк. Несмотря на одержанные победы, солдаты гуляковского отряда чувствовали себя в теснине Закатальского ущелья жутковато. Природа Кавказа радикально отличалась от привычных русскому широких просторов, открытых насколько хватит глаза.
Грянули выстрелы. Горцы — меткие стрелки. Одним из первых был убит Гуляков. Грузинский авангард оказался быстро смят бросившимися в рукопашную горцами. Отступавшие опрокидывали ряды спешащих на помощь егерей, а затем и солдат Кабардинского полка. На узкой горной тропе началась настоящая давка, некоторые упали в глубокий овраг. Среди них оказался и поручик Воронцов. От смерти при падении его спасло лишь то, что он приземлился на тела других солдат, упавших в яр несколькими мгновениями ранее. Ему и другим офицерам удалось выбраться из злополучной расселины и встать в строй. В страшной неразберихе командование принимает генерал Дмитрий Орбелиани, который, собрав отряд воедино, дает приказ отходить. «Бог знает, как мы оттуда вышли; никто из нас не думал пережить этот день», — напишет Воронцов Цицианову.
15 ноября 1845 года в Закатальской крепости открыли памятник генералу Василию Семеновичу Гулякову. Кавказский наместник Михаил Семенович Воронцов приехал из Тифлиса, чтобы почтить память погибшего сорок лет назад командира. В этот день Воронцов, обводя взором невысокий чугунный пилон, отлитый по проекту Александра Брюллова (старшего брата Карла Брюллова — автора знаменитой картины «Последний день Помпеи»), наверняка вспомнил бой в Закатальском ущелье, погибших товарищей и овраг, едва не ставший его могилой.
У ЦАРЯ СОЛОМОНА
Джавад-хан сдержал слово. Его нашли мертвым на стенах Гянджи, которая пала 3 января 1804 года. В Тифлисе победоносного Цицианова ожидали посланники имеретинского царя Соломона II.
Имеретинское царство объединяло земли Западной Грузии. Его появление относится к XV веку, когда единая Грузия (Сакартвело) распалась на несколько отдельных царств и княжеств. Если столицей Восточной Грузии (Картли-Кахетии) был Тбилиси, то царский престол правителей Имеретии находился в Кутаиси — городе на берегу реки Риони, в древности известной под названием Фазис. По этой реке в Колхидское царство за Золотым руном прибыли Ясон и другие аргонавты.
Царь Имеретии не зря носил имя Соломон. После присоединения к России Восточной Грузии, а также соседнего Мингрельского княжества (1803) судьба его царства была решена. А значит, оставалось только выторговать наиболее выгодные условия, на которых Имеретия пополнит число кавказских провинций империи Романовых.
Положение Соломона II осложнялось тем, что на Имеретию претендовал не только российский император, но и турецкий султан. Безоглядно принять российское подданство было невозможно. Грузины хорошо помнили, что заключение Георгиевского трактата в 1783 году не уберегло Тбилиси от страшного разгрома полчищами персидского шаха Ага-Мухаммед-хана. Соломон не мог быть уверен, что эта трагическая история не повторится.
Турецкая угроза была вполне осязаемой. Сераскир (главнокомандующий) Хаджи-Юсуф-паша умел составлять письма с угрозами не хуже Цицианова: «…если вы не исполните волю нашу, тогда лишитесь вашего царства и подковами лошадей избито будет все владение твое. Вы теперь должны повиновение ваше сопрягать с волею нашею, ибо мы желаем добра вам». Турки требовали выступить против России с оружием в руках, а взамен обещали: «получите от высокого двора нашего все что желать будете, останетесь всегда царем и потомки ваши без малейших обид». В словах этих прозрачный намек на незавидную судьбу восточногрузинской царской династии, выбравшей Россию и лишившейся престола.
Соломон затягивал переговоры о вступлении в российское подданство, водил вокруг пальца турок, изворачивался как мог. Через своего посланца в Петербурге он просил личного покровительства Александра I. Стамбульский же посланник имеретинского царя уверял султана в искренней верности своего господина.
Важным условием в переговорах с российской стороной было сохранение за Имеретией Лечгумской области — небольшой территории, недавно отнятой Соломоном у мингрельских князей Дадиани. Принять такое требование Цицианов и другие вершители российской политики на Кавказе не могли. Дело в том, что Мингрелия приняла российский суверенитет еще в 1803 году. Россия взяла на себя обязанность защищать права новых подданных. В «Просительных пунктах» Георгия Дадиани, оформивших вхождение Мингрелии в состав державы Романовых, утверждалось, что «…силою высокославного оружия Его Императорского Величества, всемилостивейшего моего государя и повелителя, ограждены будут мои владения, яко во всероссийском подданстве находящиеся…». В преамбуле этого документа Георгий Дадиани именовал себя в том числе «законным владетелем лечгумским». Признать Лечгум за Соломоном значило уронить авторитет имперской власти.
Увещевать изворотливого Соломона отправили Воронцова. Цицианов писал императору о гвардейском поручике и его предстоящей миссии: «Твердость сего молодого офицера, исполненного благородных чувствований и неустрашимости беспримерной, рвение к службе Вашего Императорского Величества и желание отличиться оным удостоверяют меня, что поездка его будет небезуспешна».
Вполне возможно, Цицианов рассчитывал на успех дипломатической миссии Воронцова. Ведь посылал он не кого-нибудь, а племянника российского канцлера! Вспомним и то, что Воронцов — сын искусного дипломата, а многие таланты наследуются. Но, скорее всего, главнокомандующий не хотел больше подвергать риску отпрыска своих могущественных покровителей. Родственники графа были наслышаны об обстоятельствах сражения в Закатальском ущелье и о том, как их обожаемый Миша сумел избежать страшной гибели. Нет, они не просили Цицианова попридержать рвущегося в бой молодого офицера, но иногда слова не нужны. Павел Дмитриевич все прекрасно понимал. Переговоры с Соломоном — задача ответственная и вместе с тем относительно безопасная.
Царь Имеретии не торопился дать аудиенцию посланнику Цицианова. Воронцов остановился в Гори, где и ожидал встречи. По его письмам видно, что во взглядах на местных правителей и их владения он находился под сильным влиянием Цицианова. Воронцов писал друзьям: «В Гори живем мы уже теперь дней десять, и продолжение пребывания нашего зависит от воли его величества царя Имеретинского: ежели он умен, то отпустит нас скоро в какой-нибудь другой край; а ежели хочет драться, то мы не прочь, и попробуем, чья возьмет. На днях сие будет решено. Кажется, что дело обойдется без драки; да и как можно такому дрянному царству бороться с Россией? Воробьям с орлами не воевать». В этих словах гораздо больше офицерского задора, чем осмотрительности дипломата.
Наконец, 20 марта 1804 года аудиенция состоялась. Подробности переговоров неизвестны, но Воронцов, так или иначе, был вынужден уехать ни с чем. На его предложение подписать бумаги, подготовленные Цициановым, Соломон ответил твердым отказом. Царь желал присягнуть российскому самодержцу, не подписывая присланных ему бумаг. Несомненно, это был серьезный удар по самолюбию честолюбивого графа. Его дипломатическая миссия провалилась, толком не начавшись.
Цицианов взял переговоры со строптивым Соломоном в свои руки. Но и главнокомандующий не смог преуспеть в этом деле. Свидание с царем в местечке Элазнаури, что на границе Имеретии, результата не имело. Соломон продолжал настаивать на оставлении у себя Лечгума. Цицианов прервал переговоры, отписав в Петербург: «С сожалением вижу себя в необходимости иметь с ним уже другого рода свидание, то есть на ратном поле с шпагою в руках».
На следующий же день российские войска начали занимать имеретинские селения. Соломон не располагал силами, способными хоть как-то сдержать продвижение русских полков. Сопротивление стало бы бессмысленной бойней. Имеретинский царь согласился на российские условия и с тяжелым сердцем подписал бумаги («Просительные пункты»), по которым обязывался «всех пленных, взятых из владения князя Дадиани, возвратить, так как и крепости, взятые в Одишской и Лечгумской провинциях с их округами, очистить и никогда не претендовать на них, — одним словом, ни мне, ни преемникам моим до владения князя Дадиани никогда притязания не чинить».
Соломон II оказался последним грузинским царем. Гордость, порожденная древностью и славой династии Багратионов, которые правили Грузией с XI века, то есть за шесть веков до воцарения Романовых, не позволила ему довольствоваться ролью политического статиста. В 1809–1810 годах он возглавлял антироссийские восстания, но всякий раз терпел поражение. Соломон бежал в Турцию, где вынашивал планы продолжить борьбу за независимую и единую Грузию. Он пытался даже вступить в переговоры с Наполеоном, но все усилия оказались тщетными. Последний грузинский царь умер 7 февраля 1815 года в Трапезунде (современный Трабзон).
НА ЭРИВАНЬ
Цицианов присоединял к России Закавказье. Следующей после Имеретии целью главнокомандующего стало Эриванское ханство, находившееся на территории исторической Восточной Армении (Эривань — современный Ереван). В течение XVII–XVIII веков сюда переселялись мусульмане из Западной и Средней Азии, а численность армянского христианского населения, напротив, сокращалась. После смерти Надир-шаха в 1747 году это владение откололось от Персии.
На протяжении нескольких месяцев Цицианов безрезультатно вел переговоры с Мухаммед-ханом Эриванским о вступлении в российское подданство. Нерешительность правителя Эривани была сродни двойной игре царя Имеретии. Как и Соломон II, Мухаммед-хан пытался сохранить независимость, находясь между двух могущественных держав. Только в его случае вторым «большим братом» была Персия. Бесконечно балансировать в этом положении было невозможно. Тем более что Цицианов не отличался доверчивостью и терпением. В письме к министру иностранных дел Адаму Чарторыйскому главнокомандующий предельно откровенно заявлял о своих намерениях: «Со всем тем удостоверительно почти могу сказать, что ни на какие обещания персидских ханов полагаться невозможно, уверен будучи, что кроме страха, приближением отряда произвести имеющегося, никакие убеждения подействовать не могут». Это послание датировано 29 мая 1804 года, а спустя десять дней (8 июня) Цицианов отправил свои войска на «приближение» к Эривани.
Фетх Али-шах послал на помощь Эриванскому хану крупное войско, которым командовал его сын и наследник престола (шахзаде) Аббас-мирза — последовательный «западник», стремившийся реформировать персидскую армию на европейский манер. Он был известен храбростью и честолюбием, но, к своему несчастью, не имел полководческого дарования. Его попытки преградить путь Цицианову провалились, однако, подойдя к Эривани, русские войска оказались в трудном положении. Воронцов, находившийся в свите главнокомандующего в качестве офицера для особых поручений, писал друзьям в Петербург, что гарнизон крепости составлял 6 тысяч воинов, готовых сражаться не менее упорно, чем отчаянные защитники Гянджи, а неподалеку находился Аббас-мирза с 45 тысячами персов, не перестававших тревожить русские позиции.
Вскоре в персидский лагерь прибыл сам Фетх Али-шах. Присутствие повелителя добавило его войскам смелости и решимости. Столкновения стали ежедневными, но все они заканчивались успехом солдат Цицианова. В боях за предместье Эривани Воронцов проявил храбрость, за что был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени.
Однако более опасным противником стали недостаток провианта и болезни, которые вынудили Цицианова снять осаду Эривани, так и не взяв города. Вот как Воронцов описал причины и ход отступления: «…когда уже совершенно не стало ни хлеба, ни способов к доставлению оного, мы по сей причине принуждены были снять блокаду, персияне не смели почти беспокоить наше отступление, хотя оно было и труднейшее. Обозу весьма много, а лошадей почти не было: всех драгунских и казачьих отдали под артиллерию и под полки, и со всем тем больше везли на руках. К сему прибавить надо страшное число больных, так что в ином полку третьей части не было на лицо, а офицеров еще меньше здоровых, по препорции, нежели солдат».
Цицианов вел своих солдат по безводным степям. Люди страдали от жажды, особенно тяжело приходилось раненым и больным. Однажды прямо в тылу русских войск запылала сухая трава. Сильный ветер гнал пламя к обозу — зарядным и патронным ящикам. Остаться без боеприпасов в окружении превосходящих сил противника — значило обречь себя на верную смерть или тягостный плен. Рядовые и офицеры вместе бросились тушить огонь плащами и мешками. Среди пожарников поневоле был и поручик Воронцов. В этот момент персы пошли в яростную атаку. «Тут было очень жутко, — писал Воронцов об этом эпизоде. — Однако, хотя и с большим трудом, успели, наконец, огонь потушить, а персиан отбить штыками».
Как многие другие офицеры, участвовавшие в эриванской экспедиции, Воронцов подхватил лихорадку. В Тифлисе граф оказался в руках врачей. Канцлер Александр Романович серьезно обеспокоился состоянием племянника и стал уговаривать его вернуться в Петербург. Но не только лихорадка мешала Воронцову оставить Кавказ. Осенью 1804 года Военно-грузинская дорога была перекрыта осетинами, не желавшими безоговорочно покоряться российской власти. Блокада единственной транскавказской магистрали могла привести к самым серьезным последствиям. Корпус Цицианова мог остаться без подкрепления и снаряжения. А ведь Фетх Али-шах своими активными действиями показывал, что готов продолжить противостояние. Трудно было предсказать и поведение османов, помнивших поражения XVIII века и выжидавших подходящего времени для реванша. Все это заставило уже далеко немолодого Цицианова, едва стряхнув пыль предместий Эривани, отправиться в Осетию.
Воронцов остался болеть в Тифлисе. Ему регулярно приходили письма от главнокомандующего, в которых тот не только рассказывал об осетинском походе, но и обеспокоенно интересовался здоровьем Воронцова. Граф несколько раз порывался присоединиться к товарищам в Осетии, но командующий ему запрещал. Некоторые письма Цицианова содержали удивительные истории. Осетины переодели труп одного из русских солдат в офицерский мундир и возили по селениям, уверяя соотечественников, что это не кто иной, как сам Цицианов.
Воронцов покинул Кавказ в феврале 1805 года. Друзьям он писал, что хотел бы остаться под началом Цицианова: «Я так был во всем счастлив в том краю, что всегда буду помнить об оном с крайним удовольствием и охотно опять поеду, когда случай и обстоятельства позволят». Михаил Семенович Воронцов вернется на Кавказ спустя сорок лет. Он станет первым кавказским наместником в самый тяжелый для России период Кавказской войны.
Год спустя после отъезда Воронцова войска под командованием Цицианова стояли под стенами Баку. Русский главнокомандующий ждал депутацию Бакинского хана с ключами от города. Она прибыла вовремя, привезя ключи, но посланники передали Цицианову просьбу хана Гуссейна, желавшего личной встречи для торжественного вручения ключей. Цицианов согласился. Сев на коня и не взяв с собой даже малого эскорта, генерал отправился к назначенному месту. Гуссейн учтиво встретил Цицианова и с полагавшимся победителю почтением протянул ключи от Баку. Павел Дмитриевич с удовольствием принял заслуженный трофей. Выстрел. Стрелял человек хана. Стрелял в упор, наверняка. К раненому Цицианову подбежали еще несколько людей Гуссейн-хана. Саблями они добили ненавистного им генерала, а затем обезглавили тело. Голову Цицианова Гуссейн отправит Фетх Али-шаху.
Кавказская война разгоралась, унося жизни, ломая судьбы.
Убийство Цицианова