Шамиль

ДРУГОЙ ШАМИЛЬ

Этот человек выступил против могущественной европейской державы. Ему противостояла многотысячная победоносная армия, прошедшая горнило Наполеоновских войн. Ее возглавляли опытные и храбрые генералы, которые стремились к быстрой и решительной победе.

За него была страна, живущая традиционными патриархальными представлениями. Разделенная междоусобицами и замешанными на крови обидами. Вместо войска — ополчение, вместо власти — обязательства. И только одна по-настоящему прочная опора — религия, ислам.

Вера помогла ему сплотить сторонников и повести их за собой. Он жил с заповедью Корана на устах: «Если Аллах окажет вам помощь, то нет победителя для вас, а если Он вас покинет, то кто же поможет вам после Него? На Аллаха пусть полагаются верующие». Он был духовным вождем, политическим лидером и военным предводителем. Его провозгласили «эмиром аль-муминим» — принцем правоверных. А звали его Абд-аль-Кадир.

В 1830–1840-х годах о событиях в Алжире писали буквально все европейские газеты и журналы, в том числе и российские «Современник», «Сын Отечества» и «Кавказ». Многие европейцы были поражены дарованиями и стойкостью Абд-аль-Кадира — лидера алжирской войны за независимость против французской гегемонии. Уже тогда имена Шамиля и Абд-аль-Кадира упоминались в одном ряду тоном нескрываемого восхищения. В 1843 году французский военный министр Николя Сульт сказал, что среди его современников три выдающихся человека, и все они представляют зеленое знамя ислама: Мухаммед Али (правитель Египта), Абд-аль-Кадир и Шамиль.

Прямо сравнивались действия французской армии в Алжире и русской на Кавказе. Французы писали, что условия для европейских армий в двух регионах одинаково тяжелы, и этим объясняются успехи восставших, а также длительность противостояния. Русские с этим мнением никак не соглашались. «Французам несравненно легче вести войну с арабами и кабилами, — уверял читателей газеты „Кавказ“ отечественный естествоиспытатель Эдуард Эйхвальд. — Малый Атлас (горная система на севере Африки. — А. У.) повсюду легко доступен и не имеет нигде неприступных притонов, в которых бы кабилы, под предводительством Абдель-Кадера (так в тексте. — А. У.), могли защищаться. В Африке климат тоже не так суров, как на Кавказе, и если можно страшиться падения снега и ожидать его, то только в свое время и в свое место. Атлас нигде не представляет таких непроходимых лесов, какие есть на Кавказе, отчего война должна быть веденною в нем совсем иным образом».

Абд-аль-Кадир и Шамиль имели немало отличий. Шамиль, как мы знаем, происходил из простой семьи. Абд-аль-Кадир же был сыном уважаемого и влиятельного шейха Махи ад-Дина, который позаботился об образовании и воспитании наследника. Еще юношей Абд-аль-Кадир совершил со своим отцом хадж и поклонился главным исламским святыням. Шамиль отправился в священное для каждого мусульманина паломничество в Мекку только на исходе жизни.

Но у этих вождей исламского сопротивления была общая черта — неутомимость. И тот и другой одерживали победы, но не меньше терпели и поражений. Когда их противникам казалось, что все кончено, они находили в себе силы подняться и продолжить бой. Шамиль пережил кровавую баню Ахульго в 1839 году. Четырьмя годами ранее Абд-аль-Кадир потерпел сокрушительное поражение от маршала Бертрана Клозеля у стен своей столицы Маскары. Алжирское войско было рассеяно, французы торжествовали. С горсткой воинов Абд-аль-Кадир укрылся в родовом имении. Мать принца правоверных попробовала утешить сына, а в ответ услышала: «В жалости нуждаются женщины, но не мужчины».

КАБАРДИНСКАЯ ПАРТИЯ

Князь Владимир Голицын страстно любил карточную игру. Карты, а точнее карточные долги, привели князя на Кавказ. В 1843 году его произвели в генералы. Тогда же он принял командование Центром Кавказской линии, по какому случаю получил прозвище Centre — Центральный.

В Нальчикской крепости картежник Голицын сошелся с другим любителем азартных игр, кабардинским аристократом Магометом-Мирзой Анзоровым, который сделал неплохую карьеру на русской службе. Анзоров был в чине подпоручика, являлся членом Кабардинского временного суда, а в 1844 году даже входил в кабардинскую делегацию, представленную императору Николаю I. Князь совершенно доверял знатному кабардинцу — своему постоянному партнеру по игре.

Вечером 16 апреля 1846 года Голицын, Анзоров и несколько других офицеров беззаботно играли в здании управления центра Кавказской линии. Сослуживцы шутили, все шло как обычно. После очередной партии Анзоров, сославшись на усталость, покинул веселую компанию, но поехал кабардинец не отдыхать, а встречать Шамиля и его мюридов, подходивших к Кабарде.

После Дарго Шамиль решил, что настал момент вовлечь в священную войну весь Северный Кавказ. Имам знал, что западные адыги сражаются с Российской империей на Кубани и в Причерноморье. Туда он и намеревался прорваться.

Оправившись от шока, вызванного неожиданным появлением в Кабарде Шамиля с 20 тысячами мюридов, Голицын быстро и умело организовал оборону своего участка Кавказской линии.

Шамиль рассылал прокламации к кабардинцам и западным адыгам, призывая их присоединиться к нему. Но расчет на всеобщее восстание не оправдался. Не получив поддержки, имам уже 25 апреля начал отступление и вскоре ушел обратно за Терек, возвратившись в Чечню. Больше он не предпринимал масштабных попыток превратить весь Северный Кавказ в сплошной огненный пояс войны против Российской империи. Кавказская война горела на Кавказе двумя большими кострами: первый — Чечня и Дагестан; второй — Кубань и Восточное Причерноморье.

Магомет-Мирза Анзоров ушел с Шамилем и стал его наибом. 19 июня 1851 года он умер от многочисленных ран, полученных во время набега горцев на Сунженскую линию. Двумя годами ранее князь Голицын вызвал раздражение кавказского наместника Михаила Воронцова и покинул Кавказ. Он поселился в Москве, где прожил до 1861 года.

С того апрельского вечера 1846 года они больше не сыграли ни одной партии за общим столом.

ГОСУДАРСТВО СВОБОДНЫХ ГОРЦЕВ

Шамиль объединил восставших горцев в имамате — теократической державе, построенной на принципах общественного равноправия и политического единоначалия. Государство третьего имама не имело четких границ. Они то сужались, то расширялись в зависимости от военных успехов непокорных горцев. Но ядром имамата были Нагорный Дагестан и Чечня. Отсюда Шамиль рекрутировал воинов для ведения войны, здесь он скрывался в случае неудач.

Ветеран Кавказской войны, генерал Ростислав Фадеев писал об имамате: «Мы имели теперь дело не с обществами, ничем не связанными между собой, сопротивлявшимися или покорявшимися отдельно: но с государством, самым воинственным и фанатическим, покорствующим перед властью, облеченной в непогрешимость, и располагающим несколькими десятками тысяч воинов, защищенных страшной местностью; с государством, вдобавок окруженным сочувствующими ему племенами, готовыми при каждом успехе единоверцев взяться за оружие и поставить наши войска между двух огней».

Как Шамилю удалось построить это государство? Как оно функционировало, сопротивляясь огромному российскому левиафану?

В марте 1850 года унтер-офицер русской армии Карл Калиновский закончил работу над своими заметками о Шамиле и горцах. Они были написаны под сильным впечатлением от трехлетнего (1846–1849) пребывания-плена в чеченском ауле Ведено — одной из столиц имамата. Калиновский увидел и запомнил многое из жизни государства свободных горцев.

Начнем с резиденции имама. Она не отличалась помпезностью. Это небольшой двухэтажный дом «с колоннадою кругом», отмечает Калиновский. По соседству, в нескольких домах под одной земляной крышей разместилась семья Шамиля. За комфорт и удобство жен и детей имама отвечал небольшой штат прислуги: «трое русских, два грузина и несколько пленных старых и молодых грузинок». Здесь же располагались хозяйственные склады, «шариатный дом», в котором Шамиль вершил суд и расправу, и государственная казна, пополняемая податями с населения. Вот и весь правительственный квартал.

Вся власть в имамате сконцентрировалась на небольшом пятачке скромной резиденции Шамиля. Имам «соединил всю духовную, административную и военную власть», писал другой шамилевский пленник — князь Илья Орбелиани. Но это не значит, что Шамиль правил в одиночку.

Территория имамата делилась на несколько административных единиц, которые именовались наибствами. Их возглавлял военный губернатор — наиб. За все время правления (1834–1859) Шамиль учредил более сорока наибств. Первоначально права наибов во вверенных им областях были почти безграничны. Их власть была властью Шамиля в уменьшенном масштабе. «Шамиль слишком доверяет своим наибам», — сообщают заметки Калиновского. Власть, как известно, развращает. Испортила она и многих наибов имама. Некоторые из них стали руководствоваться в управлении не государственными и общественными интересами, а личными прихотями.

Пытаясь ограничить наибский произвол, Шамиль разработал «Низам» (от арабского слова «дисциплина») — свод законов, который регламентировал различные стороны жизни государства горцев. В кодексе сказано: «Наибы должны оставить решение дел по шариату муфтиям и кадиям и не входить в разбирательство тяжб, хотя бы были и алимами (учеными. — А. У.). Им предоставляется вести дела только военные. Сим низамом запрещается вручать одному лицу две должности для того, чтобы устранить всякое сомнение народа относительно наиба и пресечь всякие дурные и подозрительные помышления о нем».

Обиды, наносимые наибом местному населению, вызывали протест, который, в свою очередь, расшатывал само государственное здание имамата. Поэтому имам пытался контролировать наибов. Он не позволял им принимать важные решения о наказании авторитетных лиц, репрессии которых могли вызвать смуту. Эти особо важные дела Шамиль рассматривал сам, а после отправлял предельно краткие инструкции своим наибам. Как, например, это письмо, написанное наибу Исмаилу в 1845 году: «Привет. Затем. Мы получили письмо салтинского ученого Махмуда, подтверждающее правоту подателя сего письма. Поэтому тебе следует взыскать в его пользу имущество от лица, на которого он жалуется и в чем он принял присягу, не обращая внимания на разговоры последнего. Все».

Шамиль был грозным и жестоким правителем, не прощавшим предательства, не терпевшим пререканий. Иначе и быть не могло. Имамат находился в состоянии военно-политической турбулентности. Селения постоянно конфликтовали. Вот, что пишет Калиновский: «Аулы одного и того же общества враждовали между собою беспрестанно, и в них сильный грабил слабого». Одного религиозного цемента для скрепления имамата и утверждения закона и порядка было мало.

Некоторые аулы и вовсе отказывались признавать Шамиля и его наибов. Если переговоры не приносили успеха, то имам применял силу. «Часто Шамиль напоминал скорее завоевателя, чем властителя», — замечает историк Владимир Дегоев. В 1847 году жителям непокорного дагестанского аула Чох имам отправил послание, которое красноречиво характеризует политическую программу Шамиля в отношении фронды: «Вот я пишу вам второй раз мои наставления и увещевания, зову вас к повиновению благому, если вы примете их и будете повиноваться, то вас ожидает пощада и спокойствие. На земле вы будете пользоваться нашим благословением и земным счастьем, на небесах же вас будет ожидать вечное блаженство. Если же нет, то мы хлынем на вас с неожиданным вами числом войск, разорим ваши дома, обрушим на вас все ужасы, поставим ваше селение вверх дном, и вас постигнет ужасное мучение. Тогда не пеняйте на нас: воля в руках ваших. Мир тем, которые держатся истины».

Но не только аулы-оппозиционеры отвлекали Шамиля от борьбы с Российской империей. Лояльность популярных наибов временами тоже вызывала серьезные сомнения.

Знаменитый Хаджи-Мурат рассорился с Шамилем еще в 1848 году после падения аула Гергебиль. Наиб опоздал к сражению. Сам Хаджи-Мурат объяснял задержку болезнью, но злые языки уже нашептали Шамилю об измене наиба. Имам больше не доверял Хаджи-Мурату.

Голова убитого Хаджи-Мурата

В 1851 году, когда Хаджи-Мурат вернулся из неудачного табасаранского похода, Шамиль предъявил к нему претензии и потребовал свою долю добычи. Хаджи-Мурат уступил и отправил имаму богатые дары. Через несколько дней к Хаджи-Мурату пришли трое мюридов — посланцев Шамиля и сказали, что имам лишает его звания наиба за военные неудачи и в качестве компенсации требует выдачи всего состояния. «Ступайте назад и передайте Шамилю, что все, что я имею, я приобрел моею саблею; так пусть Шамиль придет ко мне и возьмет все тою же саблею: без бою я ему ничего не отдам», — ответил мюридам Хаджи-Мурат.

Он прекрасно понимал, что силы не равны, и принял решение сдаться русским. 23 ноября 1851 года Хаджи-Мурат вышел к крепости Воздвиженской на позиции Куринского егерского полка, которым командовал полковник Семен Воронцов — сын кавказского наместника Михаила Воронцова.

Дальнейшая судьба бывшего наиба была трагичной. Весной 1852 года он попытался бежать обратно в горы, но его настигли и в завязавшейся перестрелке Хаджи-Мурат погиб. Голова одного из героев Кавказской войны демонстрировалась в анатомическом театре военного госпиталя в Тифлисе.

Поддержал недовольство Хаджи-Мурата еще один известный наиб — Кибит-Магома, правивший в Тилитле. Со временем Шамиль передал под его управление еще семь других наибств Дагестана, соседних с Тилитлем. Кибит-Магома пользовался популярностью в народе, его уважали за справедливость и честность. Имел он и воинские дарования, храбро предводительствуя горцами в многочисленных набегах на русские укрепления и непокорные имаму аулы. Благодаря собственным талантам Кибит-Магома превратился в независимую фигуру. Взгляды славившегося красноречием наиба иногда противоречили указаниям имама. Однако Шамилю приходилось мириться с вольнодумцем. Слишком велики были его политический вес и поддержка среди населения. «Власть Шамиля весьма стеснена влиянием мюридов и наибов, и хотя от него зависит назначение одних и других, как равно и удаление от занимаемых ими должностей, но Шамиль принужден поступать с чрезвычайной разборчивостью, руководствуясь мнением большинства, а во многих случаях приказания свои может заставить исполнять, единственно основывая их на правилах религиозных», — читаем в заметках Калиновского.

Что же толкало талантливых сподвижников Шамиля к соперничеству с ним?

Между ними было множество обид и взаимных недовольств, но все это — мелочь в сравнении с главным вопросом, на который каждый отвечал по-своему: кто станет следующим имамом? Шамиль прочил в наследники своего второго сына Гази-Мухаммеда, названного в честь первого имама. Хаджи-Мурат и Кибит-Магома видели себя в качестве более достойных, а главное, заслуженных преемников. Шамиль знал об их настроениях, но от своего плана не отступал.

Весной 1848 года в чеченском селении Белгатой Шамиль собрал наибов, влиятельных командиров, ученых и других почетных лиц со всего имамата. Это был один из тех политических спектаклей, большим мастером которых был Шамиль. Заявив, что дела пошли плохо, и обвинив наибов в недостаточном усердии в деле священной войны, имам долго говорил о своих болезнях и усталости. Затем сказал, что ему нужен наследник. Тут же группа участников съезда обратилась ко всем присутствующим с предложением провозгласить наследником Шамиля его сына Гази-Мухаммеда. Имам стал притворно отговаривать собрание от такого решения, мотивируя это молодостью и неопытностью сына в трудном деле управления государством, но его начали дружно умолять, и он согласился. Гази-Мухаммеда назначили наследником имама и повелителем во всех наибствах, куда бы его ни направил отец. Опальные Хаджи-Мурат и Кибит-Магома стали устанавливать политические связи с российской администрацией.

В 1856 году измена Кибит-Магомы стала очевидной. Шамиль вызвал к себе тилитлинского наиба: «У меня есть ясные доказательства твоей измены. Народ знает про нее, и требует твоей смерти. Но я, уважая твой ум, твою ученость и престарелые лета, а главное, хорошее управление краем, не хочу исполнить волю народа — в благодарность за твои услуги ему. Вместо того оставайся у меня в Дарго: я сам буду наблюдать за тобою; а впоследствии, когда народ успокоится, а ты заслужишь полное прощение, — я отправлю тебя на прежнее место». Карьера Кибит-Магомы была кончена. Ему удалось пережить Кавказскую войну, но имамом, несмотря на все свои дарования, он так и не стал.

Шамиль победил своих политических оппонентов. Ценой этой победы стал распад имамата. Наглядная эрозия идеалов мюридизма сделала его беззащитным перед внешними ударами.

ВЕРНУТЬ СЫНА

Утро 23 марта 1842 года. Дагестанский аул Казикумух. Грузинского князя и прапорщика русской армии Илью Орбелиани и еще нескольких офицеров и солдат (всего тринадцать человек) вывели из тесного застенка на свежий воздух. Они были пленниками Шамиля.

После полуденного намаза имам позвал пленных к себе. Шамиль появился в простой и не очень опрятной одежде, но в сопровождении отряда телохранителей.

«Если русские выдадут мне сына, то я отпущу вас в Тифлис, а в противном случае изрублю всех и пошлю в ад», — угрожающе проговорил имам.

«Шамиль! — отвечал Орбелиани. — Если бы нас было и втрое более, то и тут виды правительства не позволили б согласиться на твое предложение. Государь наш ценит нашу жизнь, хотя он в один час может сотней других заменить каждого из нас; но благо государства важнее нашей жизни, и потому ты не думай о возможности выменять нас на своего сына…»

Дерзкий ответ прапорщика не смутил Шамиля. Он очень хотел вернуть своего старшего сына Джамалуддина, выданного аманатом (заложником) во время битвы за Ахульго в 1839 году. Пленников отправили в Дарго. Здесь их бросили в глубокую темную яму. По воспоминаниям Орбелиани, мюриды злобно напутствовали затворников: «Тут будете вы сидеть, пока не пришлют сына Шамиля или пока издохнете, как христианские свиньи».

Орбелиани и его товарищам приходилось тяжко. Их плохо кормили и почти постоянно держали в сырой яме. При этом Шамиль и некоторые его наибы относились к пленным почти с симпатией. В самом начале мая в Дарго прибыли сразу несколько видных сподвижников имама. Особенно Орбелиани запомнился гехинский наиб Ахверды-Магома, об успешных набегах которого хорошо знали не только в горах и на Кавказской линии, но и в Тифлисе. Наиб был человеком среднего роста, но плотного сложения, лет сорока. Пригласив русских офицеров на беседу, он обратился к ним с такой речью: «За вас, друзья, Шамиль просит сына своего, которого он нежно любит; он надеется получить его и потому держит вас в таком месте, откуда вам трудно бежать; а чтобы вы убедительнее просили и чтобы начальство ваше, зная ваше несчастное положение, легче склонилось на его требование, он скудно кормит вас; но вы военные и не должны терять твердости духа, терпения и мужества. Богу угодно наказать вас, и Он наказал; угодно будет спасти вас, Он спасет, а потому не унывайте и сохраняйте бодрость душевную. Посмотрите на меня и Шамиля: сколько уже бедствий претерпели мы, сколько ран покрывают тело наше, сколько раз мы были в когтях смерти в Гимрах, в Тилитле, в Ахульго!.. В последнем, видя, что нам нет там спасения от русских, мы собрали до ста пятидесяти человек надежнейших мюридов, взяли семейство Шамиля, состоявшее из двух жен и двух сыновей, из которых один был раненый, третий, старший (Джамалуддин. — А. У.), передан был уже генералу Граббе, спустили друг друга на веревках по ужасным скалистым обрывам на берег Койсу и с шашками в руках бросились на вашу цепь; бой был отчаянный. Одна из жен имама убита и брошена там на месте; другой сын ранен картечью; мы взяли обоих на плечи и наконец пробились, оставив из ста пятидесяти девяносто пять человек убитыми. Мало ли мы испытали горя и не от одних только русских, но даже от своих, мусульман, противившихся принять и исполнять шариат! Но твердо и мужественно преодолевали мы все бедствия, и теперь, как видите, находимся в лучшем положении. Бог велик! Никто не знает, что еще предстоит нам. Да будет Его воля, без которой ничего не делается. Так и вы теперь в несчастии, но, даст Бог, оно пройдет — и вы будете наслаждаться новым счастьем». Счастье Ахверды-Магомы оставило его спустя два года после этих слов, когда он был убит. Место гехинского наиба в 1846 году занял Магомет-Мирза Анзоров.

Говорил с Орбелиани и сам Шамиль. Говорил, конечно, о сыне. Однажды он сказал грузинскому князю, что мучает пленников за страдания Джамалуддина. «Как Шамиль! — возражал Орбелиани. — Разве ты не знаешь, как счастлив твой сын?»

В России девятилетнему Джамалуддину дали фамилию Шамиль и отправили учиться в Александровский сиротский кадетский корпус, который размещался в Царском Селе. Здесь он пробыл почти два года, выучил русский язык. 4 октября 1841 года сына Шамиля зачислили в знаменитый 1-й кадетский корпус. В нем учились сыновья императора, в том числе наследник-цесаревич Александр Николаевич, будущий царь-освободитель Александр II.

Джамалуддин учился весьма посредственно, но, по воспоминаниям однокашников, был хорошим товарищем, ловким и смелым кадетом. Николай I помнил его историю, относился к сыну Шамиля со вниманием и даже позволил ему писать отцу. Текст одного из писем от 4 ноября 1847 года сохранился: «В продолжении 8-ми лет нашей разлуки, я не имею никакого известия о вас и о матушке и не знаю, чему приписать ваше молчание. Неужели вы забыли того, который ежеминутно вспоминает и молит Всевышнего о сохранении здоровья вашего. Поверьте, любезный батюшка, что молчание ваше сильно огорчает и беспокоит меня и даже служит причиною, что я не могу учиться так, как бы следовало, при всех тех средствах, какие я имею по милости монарха русского, который печется о нас, как о собственных детях своих. Я воспитываюсь в первом кадетском корпусе, и представьте себе наше счастье, дети великие князь Николай Николаевич и Михаил Николаевич, каждый день, во время лагеря бывают у нас и вместе с нами обучаются фронту. Вообще все попечения, какие употребляются при воспитании нашем, так велики, что трудно выразить их. Все это я пишу от самого чистого сердца и, ежели когда-либо приведет Бог обнять вас, тогда буду иметь случай лично благодарить вас за то, что отдали меня на воспитание в Россию. В настоящее время я понял, как необходимо и любопытно всякое познание в науках, и ежели бы вы известили меня о себе, тогда в сто раз было бы веселее поводить время в полезных и приятных для меня занятиях. Теперь опишу вам, как я провожу время: каждый день, исключая пятницы и воскресения, в продолжении 6-ти часов, учусь по-французски, по-немецки, по-русски и разным другим полезным наукам, танцованию (так в тексте. — А. У.), к которому я очень приохотился, а также и гимнастике; одним словом, я провожу время приятно и с большою для себя пользою. Еще раз умоляю вас, любезнейший батюшка, напишите мне хоть несколько строчек, тогда я буду знать, что вы не забыли меня и желаете, чтобы я писал к вам о себе. Прощайте, дорогой и неоцененный мой родитель, желаю вам доброго здоровья и всего лучшего в этом мире. Остаюсь всегда послушный и любящий вас сын ваш».

Нам неизвестно, знал ли о письмах сына-заложника Шамиль. Из текста приведенного послания ясно, что Джамалуддин не получал ответов отца. Как бы отнесся имам к такой нравственной русификации сына, благодарившего Шамиля за то, что тот «отдал» его на воспитание в Россию?

Пленный Орбелиани пытался уверить Шамиля в благоденствии его первенца. «К чему послужат эти науки и просвещение, — задумчиво проговорил имам. — Сын мой сделается гяуром и погибнет. Возвратите мне сына, ему не нужно ничего более как знать арабский язык и Алкоран (Коран. — А. У.). Бог умнее нас всех, он послал нам эту святую книгу, что нужно нам, то в ней сказано, чего там нет, того и не нужно».

Но обменять Джамалуддина на русских офицеров-пленников тогда не удалось. Пришлось менять Орбелиани на других горцев, ранее захваченных солдатами Отдельного Кавказского корпуса.

Еще одну попытку вернуть сына Шамиль предпринял в 1854 году. Шла Крымская война (1853–1856). Имам рассчитывал на помощь турок в борьбе с Россией, но все попытки османов поколебать гегемонию империи Романовых на Кавказе были тщетны. Турецкая армия терпела поражение. В разгроме турок под Башкадыкляром (19 ноября 1853 года) принял участие генерал Илья Орбелиани, который лично возглавил атаку своего Грузинского гренадерского полка. Абда-паша был разбит, но храбрый князь Орбелиани получил смертельную рану и умер месяц спустя.

Летом 1854 года мюриды имама отправились в набег на Кахетию. В течение нескольких дней горцы грабили богатые восточно-грузинские деревни и дворянские имения. 4 июля они подошли к родовому имению князей Чавчавадзе — Цинандали. Оно расположено в живописном месте, с балкона господского дома открывается прекрасный вид на Алазанскую долину.

Сегодня в Цинандали открыт музей, и желающие могут осмотреть дом, в котором бывал Александр Грибоедов — муж княжны Нины Чавчавадзе. «Петухи в Цинандали кричат до зари: то ли празднуют, то ли грустят… Острословов очкастых не любят цари — Бог простит, а они не простят», — экскурсоводы обязательно процитируют слова грустного стихотворения Булата Окуджавы «Грибоедов в Цинандали».

Заняв дом, горцы неожиданно обнаружили в нем куда как более ценную добычу, чем столовое серебро и подушки-мутаки. В их руках оказались грузинские княгини: Анна Чавчавадзе — жена князя Давида Чавчавадзе, который состоял адъютантом Михаила Воронцова, и Варвара Орбелиани — вдова того самого князя Ильи Орбелиани, бывшего в плену у Шамиля в 1842 году. Грузинских аристократок захватили в плен вместе с детьми и прислугой.

На этот раз российское начальство согласилось на обмен. Джамалуддин Шамиль, уже поручик, по некоторым сведениям, собиравшийся жениться на русской дворянке Елизавете Олениной, 10 марта 1855 года вернулся к отцу. Однако заново привыкнуть к забытому за шестнадцать лет горскому образу жизни он не смог. Шамиль читал старшему сыну Коран, рассказывал о родных обычаях и борьбе, которую вел против внутренних и внешних врагов имамата, но от сына имам слышал только советы поскорее заключить мир с Россией. Это раздражало Шамиля. Он предлагал первенцу возглавить набеги на Кавказскую линию, тот отказался. Шамиль попытался втянуть Джамалуддина в разбор государственных дел, сын не проявил интереса. Они разочаровались друг в друге.

Старший сын Шамиля оказался в одиночестве. Ему не хватало общения или хотя бы чтения на русском языке. Его насильно женили на дочери наиба Талгика. Джамалуддин впал в глубокую депрессию, из которой не искал выхода. На фоне душевных страданий обострилась чахотка, которой он заболел еще в Петербурге. Шамиль пытался спасти сына так же отчаянно, как хотел его вернуть. Имам даже попросил русское командование прислать к нему хорошего врача для помощи больному. Врач был доставлен, но помочь уже не смог. Из его заключения: «Больной сам не стремился к выздоровлению. Впрочем, ни слова жалобы, ни укора не было произнесено несчастным молодым человеком. Жертва приносилась безропотно, самоотречение было полное». Джамалуддин умер 28 июня 1858 года.

ГУНИБ

В самом начале 1859 года чеченцы собрались в селении Эрсеной, чтобы послушать имама Шамиля. «Во всем Дагестане храбрее вас нет, чеченцы! Вы свечи религии, опора мусульман, вы были причиною восстановления ислама после его упадка. Вы много пролили русской крови, забрали их имения, пленили знатных их. Сколько раз вы заставляли их сердца трепетать от страха. Знайте, что я товарищ ваш и постоянный ваш кунак, пока буду жив. Я не уйду отсюда в горы, пока не останется ни одного дерева в Чечне», — красноречиво говорил Шамиль. «Но чеченцы, не видя никакой пользы от его речи, оставили его и разбрелись по домам», — сообщает служивший у имама писатель Гаджи-Али.

Шамиля стали покидать не только наибы. Его оставляли горцы, и это было страшнее. Чеченцы — опора всего движения — терпели суровые лишения, вызванные бесконечной войной. Хозяйство горца было разрушено, семья нередко голодала. К бедствиям войны добавлялась жадность новых наибов, которые пришли на смену первому поколению шамилевских администраторов, погибшему в схватках с многочисленными противниками. Начиная с 1852 года чеченцы регулярно бегут к русским укреплениям, спасаясь от голода и несправедливых поборов в имамате. Кавказский наместник воспользовался проблемами Шамиля. Воронцов распорядился выдавать беглецам продовольствие с провиантских складов Кавказского корпуса. Только за один 1852 год на Кавказскую линию горцев вышло 883 мужчины и 858 женщин.

Шамиль вел замкнутый образ жизни. Он редко участвовал в публичных мероприятиях. Мистическая таинственность хорошо работала в годы побед, когда казалось, что все устраивается божественной волей при посредничестве имама-затворника. В тяжелую годину поражений замкнутость порождала слухи о безразличии и даже корыстолюбии Шамиля. К тому же самоизоляция вела к потере контроля. Правитель не знал, что на самом деле происходит в его государстве, каковы масштабы бедствий, которые обрушились на имамат. Поэтому красноречивая речь Шамиля в ауле Эрсеной показалась чеченцам пустым звуком.

Летом 1859 года Шамиль с небольшим отрядом верных мюридов отступал под натиском отрядов громадной 200-тысячной Кавказской армии. Имама преследовал князь Александр Барятинский. Он хорошо знал Кавказ и горцев, долго здесь воевал. Став наместником, Барятинский продолжил политику Воронцова. Будучи другом императора Александра II, Александр Иванович получил щедрое финансирование своих действий по «умиротворению Кавказа». Деньги наместник тратил на подкуп шамилевских наибов, которые окончательно позабыли о высоких идеалах газавата. Как тогда говорили: «За Барятинским шел казначей, а за Шамилем — палач».

Имам отступал в высокогорный дагестанский аул Гуниб. Он все еще пытался избежать поражения, надеялся, что сможет выскользнуть из капкана, как это не раз ему удавалось. Вспоминал Гимры и Ахульго. Но тут он узнал, что горцы близлежащих селений ограбили его обоз. Налетчики забрали все деньги, золото, серебро, драгоценности, оружие, книги, платья имамских жен. По словам Гаджи-Али, у Шамиля «не осталось ничего, кроме оружия, которое было у него в руках и лошади, на которой он сидел».

Ограбленный Шамиль прибыл в горную твердыню Гуниба. У него оставалось четыреста мюридов, и он решил защищаться. 10 августа 1859 года русские войска блокировали Гуниб со всех сторон. Спустя неделю прибыл Барятинский и начал переговоры с Шамилем. Имаму предложили сдаться, а взамен обещали амнистию всем, кто был с ним в Гунибе. Кроме того, Шамилю предлагали ехать в Мекку за счет средств российской казны. «Гуниб — гора высокая, я сижу на ней, надо мной еще выше Бог. Русские стоят внизу, пусть штурмуют. Рука готова, сабля вынута», — таков был ответ Шамиля.

25 августа Барятинский дал приказ на штурм. Мюриды сопротивлялись отчаянно, но остановить наступление русских полков не могли. Наместник хотел взять Шамиля живым, а потому вновь предложил ему сложить оружие.

Барятинский сидел на большом камне в роще неподалеку от Гуниба. К нему подошел Шамиль. «Я простой уздень, тридцать лет дравшийся за религию, но теперь народы мои изменили мне, а наибы разбежались, да и сам я утомился; я стар, мне шестьдесят три года… Поздравляю вас с владычеством над Дагестаном и от души желаю государю успеха в управлении горцами для блага их», — с этими словами Кавказская война для Шамиля закончилась…

В декабре 1847 года французам сдался другой Шамиль — Абд-аль-Кадир. Слова, с которыми он обратился к своим немногочисленным соратникам на военном совете, созвучны словам Шамиля: «Поверьте мне, война окончена. Давайте же признаем это. Бог свидетель, что мы боролись так долго, как могли. Если он не даровал нам победу, то только потому, что считал это необходимым. Что еще я могу сделать для того дела, за которое мы так упорно боролись? Могу ли возобновить войну? Да. Но я буду сокрушен, и арабы будут обречены на новые страдания… Племена устали от войны и не станут больше повиноваться мне. Мы должны смириться».

 

Горец

ВЗРЫВ

1840 год. На Северо-Западном Кавказе стали привыкать к войне. Черкесы не покорились жестокости генерала Григория Засса и остались безразличны к мирным проектам императорского флигель-адъютанта Султана Хан-Гирея. Непокорные черкесские общества получали поддержку Османской империи, которая снабжала горцев вооружением, военными припасами, а главное, регулярно поставляла самый ценный товар — надежду. Черкесские лидеры прекрасно понимали, что отстоять свободу и независимость без внешней помощи не удастся. Они очень рассчитывали на турецкого султана. Однако венценосные обитатели стамбульских дворцов Топкапы и Долмабахче многое обещали, но мало делали.

Не желая полагаться на султанское малодушие, Россия попыталась отсечь черкесов от черноморского берега, через который они поддерживали связь с османами. «Опыт показал, что военные суда наши, крейсирующие около восточных берегов Черного моря, не могут с желаемым успехом ловить турецкие купеческие лодки, приходящие для торга с горцами, коим доставляют жизненные потребности и другого рода товары, а от них берут пленных, которых потом продают в различных местах Турецкой империи с большою выгодою, — писал командующий войсками Кавказской линии генерал Алексей Вельяминов. — Лодки сии ходят большею частью около берегов и имеют верное пристанище в устьях рек, впадающих в Черное море. Наши суда по величине не могут так близко держаться берега, а вход в устья рек совершенно для них невозможен. Единственное средство решительно возбранять доступ сим лодкам к черкесам состоит в том, чтобы построить укрепления при устьях всех рек, впадающих в Черное море, между Кубанью и Рионом. Мера сия имеет связь с одним из главнейших, по моему мнению, средств ускорить покорение горцев…» Дабы не осталось некоторой недосказанности, заметим, что главным средством покорения горцев Вельяминов считал голод, который мог быть искусственно вызван «континентальной» блокадой черкесских селений.

В 1830-х годах началось строительство Черноморской береговой линии. Ее сооружение должно было оставить горцев один на один с империей Романовых без всяких шансов на успех.

Вожди черкесов не стали дожидаться, пока Российская империя потуже стянет фортификационную удавку вокруг их земель. Они повели горцев на едва возведенные крепости Черноморской линии. Не стоит думать, что укрепления новой линии представляли собой какую-то неприступную стену. Это были наспех сооруженные форты, о которых современник с удивлением и жалостью писал: «Дивишься, как бурные волны не залили их, как буйные ветры гор не сбросили их в море». К тому же любая из этих крепостей почти не имела никакой связи с внешним миром. Дороги отсутствовали, а провиант доставлялся морем всего два раза в год. Выходить за пределы крепостных стен было смертельно опасно: горцы метко стреляли. Чтобы просто нарубить дров в лесу поблизости, комендант организовывал военную экспедицию.

Но все это незначительные трудности в сравнении с настоящим кошмаром крепостных гарнизонов — многочисленными болезнями. Сейчас черноморское побережье — дорогой модный курорт, где ежегодно отдыхают и поправляют здоровье миллионы наших соотечественников. А вот в середине XIX столетия это было едва ли не самое гиблое место во всей Российской империи. Малярия, дизентерия, цинга свирепствовали здесь, отправляя в госпитали тысячи и унося жизни сотен. Русского солдата гораздо чаще губила болезнь, чем пуля или шашка черкеса.

Горцы изматывали черноморские гарнизоны, имитируя попытки штурма. Обычно такие спектакли адыги устраивали ночью. С боевыми возгласами и ружейной пальбой они подходили к стенам русских укреплений. По сигналу тревоги солдаты и офицеры хватали оружие и выскакивали защищаться. Горцы отходили на исходные позиции. И так всю ночь. Читаем в «Воспоминаниях кавказского офицера» барона Федора Торнау: «Черкесы заставляли несколько раз ночью выбегать на бруствер в одной рубашке и по целым часам напрасно ожидать нападения, которое обыкновенно они производили, измучив сперва гарнизон пустыми ночными тревогами, продолжавшимися иногда целыми месяцами». Этот прием был хорошо известен в военном искусстве. Есть его замечательная кинематографическая иллюстрация, созданная режиссером Ежи Гофманом в экранизации романа Генрика Сенкевича «Огнем и мечом». Казаки Богдана Хмельницкого ровно так же измываются над польскими крылатыми гусарами, не оставляя и следа от их парадного великолепия.

В марте 1840 года черкесы подошли к Михайловскому укреплению. Они уже взяли несколько фортов, чем удивили и напугали российскую администрацию, которая принялась спешно усиливать гарнизоны на Черноморской береговой линии. На протяжении нескольких дней, а вернее ночей, горцы изматывали гарнизон Михайловского, угрожая напасть, но не нападая. Русские солдаты и офицеры если и спали, то только в амуниции.

Ранним утром 22 марта черкесы начали штурм. Впереди шла пехота. Горцы соорудили деревянные лестницы, по которым взбирались на стены укреплений. За пехотой шла конница, прикрывавшая штурмовые колонны на случай вылазки осажденных. Несмотря на упорное сопротивление защитников форта, горцы побеждали. Залпы картечи их не смутили, и в рукопашной схватке преимущество было на их стороне. Черкесы воспользовались значительным численным перевесом и окружили оставшихся в живых защитников Михайловского, предложив сдаться и обещая сохранить им жизнь. Комендант форта штабс-капитан Константин Лико, уже раненый и еле державшийся на ногах, отказался.

После трех часов рубки сражение медленно гасло, как догорает оставленный костер. Сопротивление гарнизона уже было сломлено. Все укрепление перешло в руки черкесов.

Вдруг прогремел взрыв. Поднялся высокий столб дыма и пыли. От Михайловского остались только руины. Пораженные горцы отступили и только спустя некоторое время вернулись забрать раненых и убитых. И своих, и чужих в Михайловском укреплении взорвал рядовой Тенгинского пехотного полка Архип Осипов, который поджог пороховой погреб. В его честь назван один из курортных поселков черноморского побережья — Архипо-Осиповка.

ЧЕРКЕССКИЙ ВАШИНГТОН

Так английский политический агент и путешественник Джеймс Белл назвал Хаджи Исмаила Догомуко Берзека — военного лидера горцев, который командовал штурмом Михайловского укрепления. Почему именно Вашингтон? Хаджи Берзек смог объединить несколько черкесских сообществ (убыхов и шапсугов) в борьбе за свободу и независимость, как отец-основатель США, вдохновивший американцев сражаться против Британской империи.

Хаджи Исмаил происходил из знатного убыхского рода Берзек. Берзеки стали самыми последовательными и упорными противниками Российской империи среди западных черкесов. Они не только ходили в набеги на русские крепости и казачьи станицы, но и активно препятствовали распространению среди других горцев пророссийских взглядов.

Приведем пример бескомромиссности Берзеков. Однажды на берегу черкесской речки Фарс (в переводе — «разливающаяся») встретились две кавалькады горцев. Во главе одной — Хаджи Берзек, славный походами на Кавказскую линию. Другой предводительствовал не менее известный среди черкесов князь Али-бей. Берзек давно искал этой встречи. Про Али-бея ходили слухи, что он передает русскому командованию сведения о планах и передвижениях черкесских отрядов. Убых оскорблял князя последними словами и вызвал его на поединок. Али-бей, которого все знали как отменного храбреца, неожиданно отказался под предлогом того, что не может поднять оружие против мусульманина — брата по вере. То, что произошло дальше, прекрасно описано в книге военного историка Николая Дубровина «История войны и владычества русских на Кавказе»: «Тогда Берзек приказал своей свите окружить Али-бея, сам бросился на него, завладел его лошадью, оружием и обобрал до нитки. Конвой, сопровождавший Али-бея, хотя и не уступал числом партии Берзека, но, по черкесскому обычаю, не считал себя вправе вмешиваться в это дело, так как, отказавшись от поединка, Али-бей признал себя побежденным и предался в руки Берзека. Покрытый стыдом, Али-бей сел на лошадь одного из своих подвластных и уехал домой. С тех пор он потерял всякое уважение между черкесами».

После взятия Михайловского укрепления шапсуги оставили войско Хаджи Берзека, посчитав взрыв дурным предзнаменованием. Предводитель убыхов начал искать новых союзников. И они появились. Другие черкесские общества не желали оставаться в тени чужих побед и славы. Адыги обменивались показательными посланиями. «Вы правоверные и тем тщеславитесь перед нами, называя нас поклонниками дерев, но мы, идолопоклонники, дело свое начали — Бог благословил нас, и мы взяли три укрепления. О чем же думаете вы, правоверные? И не стыдно ли оставаться в бездействии. Теперь наша очередь величаться перед вами», — писали шапсуги натухайцам. А те отвечали: «Мы — правоверные и это докажем; начинаем дело с тем, чтобы превзойти ваши успехи или самим лечь, а жен своих оставить на поругание русским». 30 марта 1840 года пало еще одно укрепление — Николаевское.

В августе Хаджи Берзек собрал семь тысяч убыхов для похода в Абхазию, вошедшую в состав России еще в 1810 году. Но по пути его войско занялось разграблением имений знатных черкесов, которые стали российскими подданными. Обремененные добычей, убыхи повернули назад, так и дойдя до Абхазии.

Убыхское войско наводило страх на российское военное начальство. «Я не знаю, что сделается с Абхазией, если Хаджи Берзек обратится на нее с 15 тысячами человек, как в прошлом году на береговые укрепления… Вторжение Хаджи Берзека будет сигналом восстания, которое остановится только на границах Мингрелии, Имеретии и подвергнет разорению ту и другую», — писал в Петербург командующий Черноморской береговой линией генерал Николай Раевский. Гарнизоны пополнялись, а крепостные стены укреплялись. И не зря. В следующем году Хаджи Берзек повел наступление на два фронта: атаковал черноморские форты и совершал набеги на абхазские селения.

Многочисленные ожесточенные сражения как на суше, так и на море не дали ни одной из сторон решающего перевеса. Часть черкесской знати склонялась к мирным переговорам с российским командованием и владетельным князем Абхазии Михаилом Шервашидзе. Хаджи Берзек допустил ошибку, позволив втянуть себя в эту политическую игру.

12 мая 1841 года некоторые представители убыхской аристократии приняли российское подданство. Этим шагом они ставили крест на борьбе за независимость, которая уже была оплачена жизнями тысяч горцев. Хаджи Исмаил и другие Берзеки, принимавшие участие в переговорах, отказались признать власть российского императора и прекратили переговоры. Народное возмущение самим фактом переговоров было так велико, что Хаджи Берзека арестовали убыхи, которых еще совсем недавно он вел в бой. Через несколько дней его освободили, и он тут же объявил о сборе войска для похода в Абхазию.

Осенью 1841 года новый командующий Черноморской береговой линией генерал Иосиф Анреп предпринял масштабную экспедицию против убыхов. Анреп — личность легендарная. До назначения на Черноморскую линию он командовал Лезгинской кордонной линией. Скучая от служебной рутины, генерал решил отправиться в горы покорять лезгин. Но только не силой оружия, а своим красноречием. Взяв с собой только небольшой конвой, Анреп стал подниматься в горы. В одном из аулов в генерала выстрелили в упор. Чудом Иосиф Романович остался невредим. Стрелявшего схватили, и он ожидал скорой смерти. Однако Анреп отпустил пленника. Весть о странном русском генерале разнеслась по горам. Один из местных жителей спросил Анрепа о его цели. Генерал ответил: «Хочу сделать вас людьми, чтобы вы веровали в Бога и не жили подобно волкам». Горец пожал плечами, странно ухмыльнулся и уехал. Анреп продолжил свою миссию, но совершенно безрезультатно и вскоре вернулся на линию. Лезгины оставили его живым и здоровым только потому, что приняли за сумасшедшего, а обижать помешанных по горским обычаям нельзя.

Вновь примерять на себя роль просветителя Анреп не стал. Против убыхов он повел отряд в десять тысяч солдат и казаков, которых с моря прикрывала корабельная артиллерия. Убыхи готовились к тяжелой битве. Хаджи Берзек поклялся остановить Анрепа, а в противном случае — сбрить бороду и надеть женские шаровары. 10 октября горцы атаковали русский отряд. Бешеная атака убыхов была отражена, а затем Анреп перешел в массированную контратаку. Черкесы не смогли сдержать удар и начали отходить. Уныние охватило даже самого Хаджи Берзека, который после очередной неудачной попытки переломить ход сражения воскликнул в сердцах: «Теперь дерись, кто хочет, а я еду домой». Но битва продолжилась и на следующий день. Берзеки сражались отчаянно. Все девять сыновей Хаджи Исмаила сражались рядом с отцом. Четверо из них погибли. Поле боя осталось за Анрепом, но двигаться дальше генерал не решился. Углубиться в землю убыхов означало остаться без огневой поддержки с моря и лишиться надежд на подкрепление.

Целый месяц Анреп протоптался на месте. Все это время происходили мелкие стычки без заметных результатов. Хаджи Берзек тоже не торопился: «Вы замечаете медленность русских, — они дожидают, что их государь пришлет им награды и корабли, на которых они поплывут по нашим ущельям с большими пушками… если они не перемрут все здесь, так половина их убавится от болезней», — говорил он последователям. 8 ноября Анреп дал приказ отходить. Убыхи отстояли свою свободу.

В последующие пять лет Хаджи Берзек постоянно воевал. Лидер черкесов, которому перевалило за семьдесят лет, лично участвовал в рукопашных схватках и терпел все лишения военно-походной жизни. Он побеждал, терпел поражения, но никогда не сдавался. Умер Берзек в 1846 году. Борьбу убыхов продолжил его племянник — Хаджи Керентук Берзек.

МУХАММЕД-АМИН

1847 год. Дагестан. К Шамилю прибыли черкесские посланники. Они представляли одно из наиболее многочисленных и воинственных адыгских обществ — абадзехов. На Северо-Западном Кавказе хорошо знали о священной войне имама и о его победах над русскими генералами. Год назад Шамиль пытался соединиться с черкесами, но его мюридов остановили в Кабарде. Теперь сами абадзехи прибыли в Дагестан просить помощи. Им нужен был талантливый предводитель. После смерти Хаджи Берзека черкесы никак не могли найти фигуру, которая смогла бы их объединить и повести за собой. Каждый из знаменитых черкесских наездников желал стать первым, а на это не соглашались остальные. Бесконечные горские распри были на руку российскому командованию, которое строило новые укрепления и расширяло ряды приверженцев.

Абадзехи говорили Шамилю, что их многочисленный народ сможет высоко поднять знамя газавата и водрузить его на руинах русских крепостей. Нужен только наиб Шамиля, которого признают все. Просьба абадзехов сильно напоминает призвание варягов славянами: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет».

Шамиль ранее уже дважды посылал к черкесам своих эмиссаров. Большого успеха они не достигли. Теперь же среди видных сторонников имама не было человека, на которого Шамиль мог бы возложить эту миссию. Все были заняты войной. Поэтому имам отказал черкесам. Абадзехи упрямо продолжили требовать себе наиба. Шамиль снова отказал, ответив, что не может предложить абадзехам достойного предводителя, а назначать на такое ответственное дело человека малоопытного не желает. Последовали новые уговоры, которые на имама не действовали. Но вдруг хранитель печати Шамиля Амирхан Чиркеевский заявил, что оставлять правоверных в тяжелое время без помощи, обрекая их на кровавые междоусобицы и российский произвол, нельзя. Имам тут же предложил ехать к абадзехам самому Амирхану. Хранитель печати смущенно отказался. Возникшую паузу прервал негромкий голос Мухаммеда-Ассиялав. Молодой человек вызвался стать черкесским наибом Шамиля. Имам ценил добровольца, свои письма к нему он подписывал «нашему Мухаммеду верному». Верный по-арабски — «Амин» или «Эмин». Отсюда и имя, под которым наиба знали черкесы и российское начальство, — Мухаммед-Амин.

Шамиль задумался. Его «верный Мухаммед» был храбр и набожен, являлся хафизом, то есть знал Коран наизусть. Но управлять народом — совсем другое дело. Имам сомневался, что это под силу Мухаммеду-Амину. Абадзехские депутаты настаивали на своем: «Когда на том свете пророк встретит тебя с отверзтыми объятиями и поведет в рай, то все мы, абадзехи, ухватимся за полы твоей черкески, не пустим тебя туда и скажем пророку, что ты недостоин блаженства, потому что отвергнул наши просьбы и оставил нас, при жизни, в такой крайней нужде», — с угрозой заявили они Шамилю. И он сдался. Мухаммед-Амин уехал с абадзехами.

Прибыв в Абадзехию в самом конце 1848 года, наиб Шамиля начинает бурную реформаторскую деятельность. Мухаммед-Амин копирует государственные институты имамата. Уже к февралю 1849 года создано небольшое постоянное войско — гвардия муртазеков. В переводе с арабского «муртазек» — избранный, обеспеченный. Эти конные войны содержались за счет населения: каждые десять семейств должны были собрать на службу одного муртазека. Мухаммеда-Амина сопровождали три сотни хорошо вооруженных муртазеков. Как и Шамиль, черкесский наиб высоко ценит военные познания пленных русских солдат, особенно канониров. Из них он формирует артиллерийские команды для обслуживания своих пушек.

Абадзехи, приободрившись присутствием среди них наиба Шамиля, возобновили набеги на черкесские общества, признавшие российскую власть. Меньше чем за год Мухаммед-Амин подчинил своей власти несколько черкесских обществ: махошевцев, егерукаевцев, темиргоевцев.

Укрепив свое положение этими успехами, наиб Шамиля принялся распространять шариат и идеалы равенства. На землях западных черкесов он попытался построить такое же теократическое государство, каким был имамат горцев Чечни и Дагестана. Мухаммед-Амин начал последовательно разрушать традиционные черкесские порядки. Он выступил против наследственных прав аристократических фамилий, старых обычаев судопроизводства и управления. Взамен старому порядку Мухаммед-Амин предлагал подчиниться ему и мусульманскому духовенству. Кроме того, черкесский наиб призвал освободить рабов и прекратить все связи, в том числе торговые, с российской администрацией. Согласиться на все это черкесам было очень трудно. Они не привыкли подчиняться верховной власти, важные вопросы решали на народных собраниях. Авторитетные дворянско-княжеские фамилии были стержнем черкесских обществ, родством с ними было принято гордиться. Многие горцы владели рабами, которые являлись важной частью их хозяйства и материального благосостояния. Черкесы ведь и отправлялись в набеги на Кавказскую линию для захвата пленных и скота. А на русских меновых рынках адыги приобретали столь необходимую им соль. Как отказаться от всего этого? Круто менять свою жизнь никто не собирался.

Проповедь Мухаммеда-Амина сначала встретили безразлично, но когда он начал бросать несогласных с его революционными идеями в ямы, черкесы взбунтовались. Шапсуги отвергли его притязания на власть, выдвинув собственного лидера — Узбаноко Хаджи Кобле. Он даже пошел войной на шамилевского наиба, нанес ему поражение и сжег административные здания, возведенные Мухаммедом-Амином.

К 1852 году казалось, что Мухаммед-Амин полностью провалил свою миссию и сомнения Шамиля на его счет оправдались. Весной черкесский наиб созвал народное собрание абадзехов, на котором заявил, что грядет большая война и Османский султан выступит против Российского императора. Мухаммед-Амин упрекал горцев в междоусобицах, когда так нужно единение. Он уверял черкесов в неминуемой победе газавата и просил покориться его власти. В случае если его слова не оправдаются в ближайшее время, наиб обещал покинуть край. Черкесы поверили Мухаммеду-Амину.

Постепенно он сумел восстановить свою власть. После провала теократической революции Мухаммед-Амин действовал хитрее. Ему удалось привлечь рядовых общинников, которые нашли весьма привлекательной проповедь равенства и отказа от былых прав и привилегий. Наиб теперь не настаивал на подчинении мусульманскому духовенству, а предлагал общинникам самостоятельно выбирать старшин.

Но все же политическое будущее Мухаммеда-Амина зависело от османов и Крымской войны, начавшейся в 1853 году. Турки попытались активно действовать в Западной Грузии, однако войска Селим-паши были разбиты. Большие надежды Мухаммед-Амин возлагал на турецкий десант, высадившийся у абхазского побережья весной 1854 года. Османы взяли Сухумскую крепость, где и расположились. Вместе с турками прибыл черкесский князь Сефер-бей Зан — самый известный адыгский политический эмигрант. Долгие годы он провел в Адрианополе (Эдирне), ожидая возможности вернуться на родину.

Сефер-бей и Мухаммед-Амин вступили в борьбу за власть и влияние. Их противоречия раскололи черкесов. Аристократия пошла за природным черкесским князем, общинники оставались приверженцами шамилевского наиба. Разногласия лидеров и бездеятельность турок вызвали разочарование горцев. Сефер-бей из Сухуми рассылал прокламации, призывая черкесов прийти на помощь турецкой армии. Тем же самым занимался и Мухаммед-Амин.

Черкесы были в сильном недоумении. «Абадзехи и прочие лабинские народы, считавшие турок довольно сильными и ожидавшие от них значительного десанта для вспомоществования им в войне против нас, немало удивлены тем, что эти же самые турки через своих агентов требуют у них помощи и предлагают им собрать пеших и конных для движения в Сухум и действия оттуда против наших Закавказских провинций», — с ехидством отмечал командующий правым флангом Кавказской линии генерал Николай Евдокимов.

Два самых известных черкесских вождя эпохи Кавказской войны предпринимали совместные действия против России уже после завершения Крымской войны. Все они оказались неудачными. Известие о сдаче Шамиля в плен сильно подействовало на Мухаммеда-Амина. Наиб отказался от продолжения борьбы и покинул Черкесию.

Сефер-бей еще пытался объединить черкесов. В декабре 1859 года он отправился к шапсугам, надеясь на их поддержку. Но судьба распорядилась иначе. Знаменитый черкесский князь умер в дороге.

Черкесы остались одни. Без вождей и помощи. Кавказский наместник Александр Барятинский поворачивал русские полки с Терека на Кубань.

ВЫБОР

«Март месяц был роковым для абадзехов правого берега Белой (приток Кубани. — А. У.), то есть тех самых друзей, у которых мы в январе и феврале покупали сено и кур. Отряд двинулся в горы по едва проложенным лесным тропинкам, чтобы жечь аулы. Это была самая видная, самая поэтическая часть Кавказской войны. Мы старались подойти к аулу по возможности внезапно и тотчас зажечь его. Жителям предоставлялось спасаться, как они знали. Если они открывали стрельбу, мы отвечали тем же, и как наша цивилизация, то есть огнестрельное оружие, была лучше и наши бойцы многочисленнее, то победа не заставляла себя долго ждать. Но обыкновенно черкесы не сопротивлялись, а заслышав пронзительные крики своих сторожевых, быстро уходили в лесные трущобы. Сколько раз, входя в какую-нибудь только что оставленную саклю, видал я горячее еще кушанье на столе недоеденным, женскую работу с воткнутою в нее иголкою, игрушки какого-нибудь ребенка брошенными на полу в том самом виде, как они были расположены забавлявшимся! За исключением, кажется, одного значительного аула, которого население предпочло сдаться и перейти в равнинную полосу, отведенную для покорных горцев, мы везде находили жилища покинутыми и жгли их дотла. Думаю, что в три дня похода мы сожгли аулов семьдесят, впрочем преимущественно небольших, так что совокупное их население едва ли превосходило тысяч пять душ. Для солдата это была потеха, особенно любопытная в том отношении, что, неохотно забирая пленных, если таковые и попадались, они со страстным увлечением ловили баранов, рогатый скот и даже кур. Этот захват покинутого горцами или отбитого у них имущества был приведен в систему», — писал в своих воспоминаниях командир 4-го батальона Севастопольского пехотного полка Михаил Венюков. Впоследствии он стал известным русским географом и писателем, а в 1861 году принимал участие в походах Кавказской армии против черкесов.

Гибель горца

Горцев вытесняли с родных мест, предоставляя им незавидный выбор — переселиться на равнину (за линию казачьих станиц) или отправиться в Турцию. Российские власти посчитали черкесов людьми вредными, от них решили избавиться.

Судьба черкесов решилась августовским днем 1860 года во Владикавказе. Здесь собралось все высшее руководство Кавказской армии. Обсуждали только один вопрос: как будет покорен Северо-Западный Кавказ. Проектов было два. Первый представил командующий войсками правого фланга Кавказской линии генерал Григорий Филипсон. Будучи признанным знатоком края, он предложил стратегию постепенного подчинения черкесов. Достигнуть намеченной цели, по мнению генерала, можно было «занятием некоторых укрепленных пунктов, проложением дорог, рубкою просек, введением управления сообразно быту и нравам туземных племен, в духе гуманном, не препятствуя торговым сношениям прибрежных горцев с Турцией».

Филипсон настаивал на необходимости делать различие между черкесами непокорными и их более миролюбивыми соотечественниками. Упорствующих шапсугов он планировал склонить к миру военными средствами, но добавлял, что «в продолжении этого времени (покорения шапсугов. — А. У.) не следует делать у покорившихся народов никаких резких нововведений, которые бы повлекли к какому-нибудь враждебному для нас волнению, а, напротив, стараться лаской и заботой об их материальных интересах показать им осязательно выгоды их настоящего положения. Время и привычка будут сильными нашими союзниками и помогут нам без потрясений довести эти народы до гражданского благоустройства».

Этот план участники владикавказского совещания раскритиковали за продолжительный срок реализации. Сам Филипсон признавал, что претворение в жизнь его проекта может растянуться на несколько лет, а то и десятилетий.

В итоге выбрали другой проект, который представил командующий войсками левого фланга Кавказской линии генерал Николай Евдокимов. «Переселение непокорных горцев в Турцию, без сомнения, составляет важную государственную меру, способную окончить войну в кратчайший срок, без большого напряжения с нашей стороны», — вот ключевой тезис евдокимовского проекта. Евдокимова поддержал начальник штаба Кавказской армии Дмитрий Милютин, который спустя несколько лет станет военным министром и будет реформировать русскую армию.

После владикавказской встречи генерала Евдокимова назначили начальником Кубанской области, которая была образована взамен правого фланга Кавказской линии (левый фланг тоже получил новое название — Терская область). Ему было поручено решить черкесский вопрос. На новом посту Евдокимов придерживался им же сформулированного принципа: «Первая филантропия — своим; я считаю себя вправе предоставить горцам лишь то, что останется на их долю после удовлетворения последнего из русских интересов».

Начался трагический черкесский исход. «…никогда не забуду того подавляющего впечатления, какое произвели на меня горцы в Новороссийской бухте, где их собралось на берегу около семнадцати тысяч человек. Пóзднее, ненастное и холодное время года, почти совершенное отсутствие средств к существованию и свирепствовавшие между ними эпидемии тифа и оспы делали положение их отчаянным. И, действительно, чье сердце не содрогнулось бы при виде, например, молодой черкешенки, в рубищах, лежащей на сырой почве, под открытым небом с двумя малютками, из которых один в предсмертных судорогах боролся с жизнью, в то время как другой искал утоление голода у груди уже окоченевшего трупа матери», — писал кавказовед Адольф Берже.

Горцы становились мухаджирами — изгнанниками, которые переселялись в мусульманскую державу, чтобы сохранить свою веру. Численность эмигрантов точно неизвестна. Историки называют разные цифры. Адольф Берже писал о примерно полумиллионе горцев, выселенных в Османскую империю. Он основывался на данных российской администрации. Но часть горцев покидала Кавказ на судах контрабандистов и даже пиратов. Некоторые уходили сухим путем. Все это не учитывалось официальной статистикой. По подсчетам Касболата Дзамихова число выселенных адыгов, абхазов и абазин превышает миллион человек.

Турецкое правительство выражало заинтересованность в переселении черкесов. Новые мусульманские подданные были очень нужны султану, который намеревался использовать горцев как противовес многочисленному христианскому населению. Турки отправляли к черкесам эмиссаров, которые призывали поскорее отправляться в Османскую империю, обещая многочисленные блага и довольство. Но на деле все эти обещания оказались пустыми.

Черкесы тысячами умирали на берегу Черного моря в ожидании турецких транспортных кораблей, приходивших крайне нерегулярно. На небольшие суда, рассчитанные на 50–60 человек, громоздились несколько сотен. Перегруженные утлые суденышки часто шли ко дну, черкесы, бежавшие от русского штыка, гибли в морской воде.

Счастливчики, которым удавалось достичь Турции, радовались преждевременно. Испытания только начинались. Османские власти селили мухаджиров в самых невыгодных местах, обременяли налогами. О бедственном положении черкесов в Турции много писал адыгский публицист Давлет-Гирей Хатакокор. Вот отрывок из его статьи: «Безотраднее турецкой деревни трудно даже себе представить, но деревню, где живут черкесы, невозможно описать. Сказать правду, это сборище нищих и голодных оборванцев. А ведь многие из них еще так недавно жили себе чудесно на Кавказе и понятия не имели, что значит быть голодным и оборванным. А здесь, как въедешь в мусульманский поселок, тебя охватывает тоска и желание выбраться как можно скорее».

Выселение черкесов позволило Российской империи окончательно покорить Северо-Западный Кавказ, но отнюдь не способствовало процветанию региона. Напротив, прекрасные когда-то черкесские сады пришли в запустение. Плодородный и богатый край превратился в медвежий угол. Казаки оказались неспособными вести хозяйство в новых условиях.

В конце XIX столетия природу опустошенной Черкесии внимательно изучал русский ученый Иван Клинген. Подводя неутешительные итоги казачьей колонизации, он писал: «В продолжении более чем четверти века испытаны всевозможные меры заселения, немало денег и энергии ушло на бесплодные попытки, а все же дело не продвинулось. В чем же здесь тайна?» И сам отвечал на свой вопрос: «Исчезли горцы, но вместе с ними исчезло их знание местных условий, их опытность, та народная мудрость, которая у беднейших народов составляет лучшее сокровище и которой не должен брезговать даже самый культурный европеец».

Российская империя сделала неверный выбор. Генерал Евдокимов стал злым гением не только адыгов, но и российской власти на Кавказе. Покорение черкесов стало призраком победы, спустя годы обернувшейся поражением.