Самый старый Новый год

С Новым годом, дорогие читатели, с новым счастьем! Вы удивлены? Вы спрашиваете: с каким Новым годом поздравляют вас в сентябре? Да с самым настоящим – с самым старым Новым годом!

Издревле на Руси было принято отмечать Новый год 1 сентября по юлианскому календарю – 14 сентября по григорианскому. Этот праздник назывался Новолетием. Он пришел к нам из Византии вместе со строгими канонами православия.

С Новолетия начинались святцы – церковные календари. А других календарей в старину на Руси и не было. В XVII веке святцы печатались как приложение ко многим богослужебным книгам – псалтырям, часословам и часовникам. Такие книги были широко распространены и имели большое значение для наших предков. Ведь именно по святцам называли детей. И все святцы начинались словами: «Месяца сентября в первый день – начало индикту, сиречь новому лету».

Следует отметить, что празднование Новолетия в сентябре было византийским обычаем. Древние римляне, исторические и культурные предшественники византийцев, отмечали Новый год в начале марта.

Историк Л. В. Черепнин писал в книге «Русская хронология», что на Руси «до 1492 года, как полагают исследователи, оба стиля существовали параллельно. С 1492 года завоевывает преобладание сентябрьский стиль, вытесняющий мартовский».

Память о римском мартовском Новом годе сохранилась в тех же святцах. Из них мы узнаем, что март – «первый есть в месяцах месяц». Далее объясняется, что в марте Бог сотворил «началобытный свет сей видимый» и первого человека.

В марте же свершилось Благовещение – Господь, «не отступль престола величества Своего», сошел на землю и «в пречистом чреве преблагословенныя Девы Марии… плоть Себе исткал непостижимо».

Как праздновали мартовский Новый год, мы не знаем. Но 1 сентября совершалось особое богослужение с молебном, крестным ходом и водосвятием, предписанное церковным уставом, также пришедшим к нам из Византии.

Сохранилось немало сведений о торжестве Новолетия в Москве. Подробно рассказывают о нем книги XVII века: «Большой потребник» – сборник молитвословий на разные случаи и «Дворцовые разряды» – своеобразные хроники придворной жизни.

В первый день сентября из теремов на молитву в Благовещенский собор отправлялся царь в многоценном праздничном одеянии, окруженный нарядными придворными. Бояре и дворяне были «в золотом платье и в шапках горлатных», рынды (царские телохранители) – «в белом платье», а стрельцы – «с ружьем, в цветном платье».

В это же время в Успенском соборе молился патриарх с многочисленным духовенством. После заутрени святитель вычитывал особые новогодние молитвы и в сопровождении священников и диаконов, несших Евангелие, крест, иконы и кадила, под звон колоколов выходил на Соборную площадь.

Здесь у Архангельского собора было устроено «уреченное место» – специальный помост, устланный персидскими коврами. На нем стояли аналои для Евангелия и икон, а также столик с чашей для освящения воды.

Государь и патриарх поднимались на помост. Совершалось водосвятие, сопровождаемое чтениями из Библии. Заканчивалось оно тем, что святитель «здравствовал» царю – произносил установленное поздравление: «Здравствуй, государь, нынешний год и в предыдущие многие лета, в род и род, и во веки».

Вообще, современному человеку это поздравление показалось бы излишне откровенным и смелым. Патриарх желал царю не только «многолетнего здравия» и «умножения лет живота», но и «победы, крепости, храбрости и одоления» над всеми врагами «видимыми и невидимыми» – «над бесерменьством и над латыньством», то есть над мусульманами и латинянами.

Святитель желал победы над турками и поляками – давними врагами Московского царства. Для XVII века это было нормально. Но в наши дни такое поздравление вряд ли прозвучало бы с экранов телевизоров или по радио.

После поздравления царь приглашал светские и духовные власти к себе на пир, обычно устраивавшийся в Грановитой палате. Царица с ближними боярынями трапезничала в Золотой палате.

Что же подавали на праздничный стол? В «Дворцовых разрядах» нет описания царской трапезы, но, несомненно, она была великолепной. По обилию яств ей ничуть не уступал новогодний обед патриарха.

Для примера перечислим лишь некоторые кушанья, поданные 1 сентября 1698 года патриарху Адриану: шесть папошников (хлебов), четыре «пирога долгих с яйцы», оладьи путные, пироги подовые, пироги-сырники, яичница, сбитень, щи и две ухи, икра зернистая, вязига под хреном, две щуки-колодки, полголовы белужьи, полголовы осетровые, рыба паровая (судак, лещ, язь, стерлядь) и рассольная (лещ и окунь). Но, наверное, главным украшением стола было блюдо с загадочным названием «кавардак».

На праздник Новолетия самодержец награждал своих приближенных – «жаловал для своей государской всемирной радости». Жаловались либо чины, либо деньги, либо ценные подарки.

Например, в 1667 году царь Алексей Михайлович пожаловал митрополитам и епископам «по кубку, по атласу, по сороку соболей». Этот подарок скромен по сравнению с собольей шубой «под бархатом золотным» стоимостью в 365 рублей 20 алтын, серебряным позолоченным кубком и 140 рублями, пожалованными в 1671 году воеводе Юрию Алексеевичу Долгорукому за подавление восстания Стеньки Разина. А в 1674 году царь раздавал «боярам по 100 рублев, окольничим по 70 рублев, думным дворянам по 50 рублев».

Все эти патриархальные, немножко восточные обычаи русского сентябрьского Новолетия были отменены Петром I, пытавшимся перекроить Московию по европейскому лекалу.

Суть петровских нововведений верно подметил граф А. К. Толстой, иронически описавший в стихах нашу историю «от Гостомысла до Тимашева». Заботясь о порядке на Руси, Петр молвил:

В августе 1698 года царь вернулся в Россию из Великого посольства – длительной дипломатической поездки по Европе. На чужбине Петр насмотрелся на иноземные обычаи. Они и раньше нравились ему. А теперь государь решил непременно перестроить все Московское царство по английским и голландским чертежам.

Одно из важнейших европейских преобразований Петра – введение нового летоисчисления и перенос начала года с сентября на январь.

Царский указ, объявленный в Москве 20 декабря 1699 года, гласил: «Известно ему, великому государю, стало: не только что во многих европейских христианских странах, но и в народах славянских, которые с восточною православною нашею Церковью во всем согласны… все те народы согласно лета свои счисляют от Рождества Христова в восьмой день спустя, то есть, января с 1 числа, а не от создания мира… И ныне от Рождества Христова доходит 1699 год, а будущего января с 1 числа настает новый 1700 год, купно и новый столетний век. И для того доброго и полезного дела указал впредь лета счислять в приказах, и во всяких делах и крепостях писать с нынешнего января с 1 числа от Рождества Христова 1700 года».

Указ повелевал москвичам встречать праздник торжественно, с перезвоном колоколов, пушечным и ружейным салютом, поздравляя друг друга «с новым годом и столетним веком». Горожанам также повелевалось на улицах и домах «учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, елевых и можжевеловых».

С самого начала празднеству был придан религиозный характер. В новогоднюю полночь во всех столичных церквах началось всенощное бдение, завершившееся поутру литургией и молебном. Сам Петр с придворными присутствовал в Успенском соборе на богослужении, совершавшемся «со всем духовным великолепием».

Когда во время молебна было возглашено многолетие царской семье, по всему городу начался колокольный звон и пушечная пальба. Потом участникам торжества, священнослужителям и придворным, предложили праздничную трапезу, на которую бояре должны были явиться с женами и в «немецком платье». Простолюдинов угощали на улице вином и пивом.

И бояре, сидевшие в кремлевских хоромах в куцых голландских кафтанишках, и простой народ, выпивавший на морозе за государев счет, шепотком поругивали царя.

Виданное ли дело, простой смертный, пусть и всероссийский самодержец, переносит начало года с сентября на январь. На что дерзнул! На кого руку поднял! На Самого Бога! Может, не царь это вовсе, а богоборец-антихрист?

Вскоре эту мысль развили проповедники-староверы. Они приравняли календарные изменения к уничтожению патриаршества в 1700 году. В одной старообрядческой рукописи мы читаем: «Ясно видим, царь дерзнул и до закона. Первое – уничтожил патриаршество, а потом и Новолетие [перенес] от сентября на январь».

Петр, желая отвлечь подданных от непозволительных мыслей, повелел устроить в столице «фейерверки с великим множеством разных потешных огней, с последствуемым от многочисленных пушечных выстрелов громом».

Москвичи глохли от салюта, вздрагивали от взрывов невиданных шутих, расцвечивавших вечернее небо, и с грустью вспоминали, как степенно и чинно встречал новое лето Господне отец Петра, «тишайший» государь Алексей Михайлович.

Впрочем, русские люди обвиняли Петра не только в том, что он перенес начало года с сентября на январь. Обвиняли и в том, что он украл у Бога восемь лет, переменив летоисчисление.

Ведь по православному (византийскому и русскому) церковному календарю шел 7208 год от сотворения мира и 1708 год от Рождества Христова. А предлагалось праздновать «новый 1700 год, купно и новый столетний век». Люди спрашивали, куда царь дел восемь лет?

Действительно, куда дел?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется углубиться в исторические дебри и заняться хронологическими вычислениями.

Дата Рождества Христова, легшая в основу европейского календаря, была вычислена в 525 году римским монахом Дионисием Малым, скифом по происхождению, служившим папским архивариусом и переводчиком.

Дионисий знал, что почти в каждой провинции бывшей Римской империи существовал свой традиционный календарь, что крайне затрудняло гражданское и церковное управление. Кроме того, разные историки указывали различные даты Рождества, не совпадавшие друг с другом. Дионисий также знал, с какими усилиями высчитывалась в Древней Церкви пасхалия, составление которой являлось обязанностью александрийского патриарха.

Александрийские архиереи составляли таблицы Пасхи на 95 лет (малый пасхальный круг) и рассылали их по всем поместным Церквам. Причем для календарных расчетов использовалась так называемая «диоклетианова эра», которая велась от 29 августа 284 года – года прихода к власти римского императора Гая Валерия Аврелия Диоклетиана.

Дионисий же полагал, что христианам не следует вести свое летоисчисление от воцарения императора, который жестоко преследовал Церковь, и поэтому поставил перед собой задачу высчитать дату Рождества Христова для создания нового календаря.

Утрудимся математическими подсчетами и проследим за ходом мысли ученого монаха. Вначале Дионисий решил вычислить дату первой Пасхи – Воскресения Христова.

Согласно римскому преданию, зафиксированному у церковного историка Лактанция (IV век), Христос был распят 23 марта. Фирмиан Цецилий Луций Лактанций в книге «О смертях преследователей» писал: «Господь наш Исус Христос был распят иудеями за десять дней до апрельских календ».

Десять дней до апрельских календ, то есть до 1 апреля – это 23 марта. Значит, Христос воскрес 25 марта. Ближайшим к Дионисию годом, в котором Пасха снова приходилась на 25 марта, был 279 год эры Диоклетиана (563 год н. э.).

В ту эпоху христианскими учеными уже был высчитан великий пасхальный индиктион – последовательность празднования Пасхи на 532 года. После прошествия каждых 532 лет эта последовательность начинается снова и полностью повторяется.

С помощью великого индиктиона римский монах смог вычислить, что первая Пасха, пришедшаяся на 25 марта, состоялась 532 года назад от 279 года Диоклетиана – в 31 году н. э.

Прибавив к числу 532 еще 31 год (таким Дионисий предполагал возраст Христа) и, отсчитав от 279 года Диоклетиана эти 563 года назад, Дионисий установил, что 279 год эры Диоклетиана соответствует 563 году от Рождества Христова, то есть получил современную дату Рождества. Сначала эта дата была принята в Риме, а затем, благодаря авторитету Римской Церкви, почти во всем мире.

Но вычисления Дионисия являются ошибочными как минимум по двум причинам.

Во-первых, по общепринятому церковному преданию Христос прожил на земле не 31, а 33 года. Во-вторых, в 31 году еврейская Пасха, которая отмечается в первое полнолуние весеннего месяца нисана, выпадала на вторник (27 марта), а не на субботу (24 марта), как написано у евангелистов.

Соответственно по расчетам Дионисия получалось, что Христос вопреки Евангелию воскрес не в первый день еврейской недели (современное воскресенье), а в среду.

Также возникает вопрос: откуда взялась дата Рождества Христа, принятая в Византии и на Руси – 5500 год от сотворения мира?

В старинных святцах, к которым мы уже обращались, сказано: «Родился Господь наш Исус Христос от Пресвятыя Девы Марии непреложно, непостижно и несказанно… В лето от создания мира 5500, индикта 10, круга солнцу 12, луны 9, в среду».

Эта дата вычислена византийскими богословами. Ход их мысли был таков – в Ветхом Завете сказано: «Пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний» (Пс. 89, 5). О том же пишет апостол Петр: «У Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2 Пет. 3, 8).

Адама – первого человека – Господь создал, как сказано в Библии, в шестой день творения. Рассуждая по аналогии, ученые мужи решили, что и появление на земле Христа – нового Адама произошло в шестой день Господень, то есть в шестом тысячелетии от сотворения мира.

Церковное предание уточняло, что человек был создан в середине шестого дня творения. Рассуждая подобным образом, византийские летописцы пришли к выводу, что и Христос вочеловечился в середине шестого тысячелетия, то есть в 5500 году от сотворения мира, что соответствует 7 году до н. э.

Эта хронология была окончательно доработана к VI веку и получила название константинопольской эры. Вместе с христианством такое летоисчисление было принято Русью от греков при князе Владимире.

Надо заметить, что дата Рождества, высчитанная византийцами, более согласуется с историей, чем дата, высчитанная Дионисием. Вот несколько примеров.

Согласно подсчетам знаменитого немецкого астронома Иоганна Кеплера, только в 7 году до н. э. можно было наблюдать на небосклоне рождественскую Вифлеемскую звезду, которую Кеплер объяснял оптическим эффектом при конъюнкции (соединении) планет Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб, бывающей раз в восемьсот лет.

Другой пример. Иудейский царь Ирод Великий, во дни которого родился Христос и по приказу которого было устроено жестокое избиение младенцев, умер в 4 году до н. э. Соответственно, он не дожил до Рождества по общепринятому летоисчислению. И никак не могло быть, чтобы он «послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его» (Мф. 2, 16).

И еще пример. В богослужебном уставе «Очи церковные», изданном в 1610 году по благословению московского патриарха Ермогена, мы читаем: «Распялся Господь наш Исус Христос в лето 5533, марта в 30, в пяток».

То есть в пятницу (30 марта) Христос был распят. В субботу (31 марта) была еврейская Пасха. А в воскресенье (1 апреля) Христос воскрес. Можно высчитать, что именно в 5533 году от сотворения мира (25 года н. э.) иудейская Пасха совпадала с субботой. Это подтверждает правильность рассказа евангелистов и византийской хронологии.

Восьмилетняя разница между константинопольским и римским календарями была воспринята русским народом как кража Петром I восьми лет у Бога. Древнее византийское летоисчисление было точнее современного европейского, но историческая победа осталась за царем и его календарем.

И хотя нашим предкам изначально не понравилась очередная затея властей, петровское летоисчисление постепенно прижилось. Но царский Новый год всегда уступал по популярности таким церковным торжествам, как Пасха, Рождество или Троица. Хотя в Советском Союзе и современной России Новый год без сомнения стал главнейшим праздником.

Мы привыкли, дорогие читатели, что Новый год – это обязательно зима, снег, елка, подарки, мандарины и шампанское. Но в пору осени первоначальной позвольте напомнить вам о празднике, который наш предки отмечали 1 сентября (14 сентября по современному календарю), о русском Новолетии, о самом старом Новом годе.

В сентябре 2016 года начался 7525 год от сотворения мира. Так что с Новым годом, друзья, с новым счастьем!

Опубликовано: журнал «Русский мир», 2015, № 9

 

Повесть о русской бороде

Ничто в человеческом теле не вызывало таких бурных споров, разногласий и даже кровопролитий, как борода. Вот, например, рука. Никто не требовал отрубать руки каждому новорожденному младенцу, никто не писал многотомные трактаты в защиту рук, никто не облагал налогами руки, никто не видел в руках знамения правоты и святости своих убеждений. То же можно сказать о ноге, голове и любом ином члене нашего тела.

Иное дело борода! Словарь В. И. Даля определяет ее просто: «Волос на щеках и подбородке». Но для иудеев, христиан и мусульман это был не просто волос. Борода стала религиозным символом, боевым стягом и предметом богословских споров.

Особую роль сыграла борода в истории России. Здесь она занимает важное место, сравнимое с местом какого-нибудь государственного деятеля средней величины.

В начале нашей повести о русской бороде нужно рассказать о ее бабушке – бороде еврейской. Ведь благоговейно-религиозное отношение к бороде, свойственное русскому народу, необъяснимо без экскурса в историю ветхозаветного Израиля.

На Востоке всегда берегли и холили бороду. Древние шумеры, ассирийцы и персы отращивали ее, завивали и красили хной. Борода была признаком мужественности и силы, царственности и мощи. Лишение бороды считалось тягчайшим оскорблением, позором, символом поражения и унижения, а также скорби и раскаяния.

Вот, например, пророк Иеремия грозит жителям страны Моав карами за идолопоклонство: «Я истреблю в Моаве, говорит Господь, приносящих жертвы в капищах и кадящих богам своим… Богатства, ими приобретенные, погибли. У каждого голова обрита и у каждого борода срезана» (Иер. 48, 35–37).

Библия рассказывает о том, как Бог помиловал и избавил от унижения и позора еврейский народ – освободил от египетского рабства и вывел в обетованную землю.

В наши дни независимому народу полагаются государство, конституция, флаг, герб и гимн. На Древнем Востоке флаг, герб и гимн заменяла борода. Поэтому Господь, даруя на горе Синай пророку Моисею Тору – закон новой веры, дарует израильскому нарду и бороду – символ новой свободы.

В Торе содержится божественное повеление не брить и не стричь бороду: «Не порти края бороды своей» (Лев. 19, 27). Этим иудеи отличались от своих недавних хозяев: египтяне брились. В Египте только фараон мог носить бороду, да и то искусственную. А в Библии обритая борода считается потерей чести.

Вот царь Аннон оскорбляет слуг царя Давида: «И взял Аннон слуг Давида, и обрил каждому из них половину бороды, и обрезал одежды их наполовину, до пояса, и отпустил их».

Израильский царь, узнав об этом, велел слугам не возвращаться в Иерусалим, «ведь они были очень обесчещены», но приказал: «Оставайтесь в Иерихоне, пока отрастут бороды ваши, и тогда возвратитесь» (2 Цар. 10, 4–5).

В Библии описан и другой древний обычай – мужчины при встрече не пожимают друг другу руки, а берутся за бороды и целуются: «И сказал Иоав Амессаю: здоров ли ты, брат мой? И взял Иоав правой рукой Амессая за бороду, чтобы поцеловать его» (2 Цар. 20, 9–10).

За три тысячи лет, прошедших со времен царя Давида, еврейская борода примелькалась по всему свету. Она хорошо знакома и нам. Сложный образ набожного иудея, блюдущего заповеди Торы и не бреющего бороду, многократно воспроизведен в литературе и искусстве.

Одессит Э. Г. Багрицкий живо нарисовал этот образ в поэме «Февраль», призвав тень своего благочестивого пращура:

С «бородой квадратной» пришло к римлянам и грекам христианство. Несомненно, апостолы – ученики Христа и первые проповедники Евангелия – бороды не брили и не стригли. С тех пор ношение бороды стало благочестивым христианским обычаем, соблюдение которого не обязательно, но желательно.

Греки традиционно носили бороды, а римляне предпочитали бриться. В Древней Греции задолго до распространения христианства с бородами щеголяли многие славные мужи – Аристотель, Архимед, Гомер, Платон, Сократ, Фемистокл и прочие великие, им же несть числа.

В Римской империи брились чиновники и военнослужащие. Поэтому на иконах и фресках с ликами древнехристианских мучеников мы видим мужчин без бород, что указывает не на их молодость, а на положение в обществе.

Например, великомученики Димитрий Солунский и Георгий Победоносец, убиенные за веру в начале IV века, изображаются без бород не из-за молодости, а потому, что состояли на государственной службе при императоре Диоклетиане. Димитрий был проконсулом (правителем) Фессалоникийской области, а Георгий – военачальником. Сам же Диоклетиан, жестокий гонитель христиан, носил аккуратную бородку.

От разницы в обычаях греков и римлян проистекает разница в отношении к бороде в восточном и западном христианстве. «Волос на щеках и подбородке» не интересовал Римскую Церковь.

Почтенные прелаты, наверное, рассуждали так: хочешь – ходи с бородой, не хочешь – брейся. Премудрые католические ученые извели море чернил на написание разнообразных богословских, философских и юридических трактатов, но не удостоили бороду таким вниманием, каким она была окружена на православном Востоке.

В Греческой Церкви ношение бороды было обязательно для священнослужителей и иноков, но необязательно для мирян. Это различие хорошо заметно на прославленной мозаике императора Юстиниана в церкви Сан-Витале в Равенне (VI век). Священнослужители – епископ Максимиан и два диакона – изображены с небольшими бородками. Воины и чиновники из свиты императора выбриты, усаты или бородаты. Сам Юстиниан – без бороды.

В византийском богослужебном сборнике VIII века «Евхологии Барберини» имеется особая молитва на пострижение бороды. Она помещена после двух молитв на пострижение волос у младенца. Священник символически остригал первые волосы у ребенка, желая ему «преуспевать в возрасте и достичь седой старости».

А над отроком, у которого начинала расти борода, читалась следующая молитва: «Господи Боже наш Вседержитель, благослови дело рук наших, и как благословление, сошедшее на гoлoву Аарона и на бороду его, и как роса ермонская, сходящая на горы сионские, так и Твое благословение да снизойдeт на гoлoву Твоего раба и на его бороду». Не обязательно, что после этого благословения борода остригалась или брилась.

Молитвы на пострижение волос сохранились в современных церковных книгах, в чине крещения, а молитва на пострижение бороды вышла из богослужебного употребления.

Ко времени окончательного разрыва между православными и латинянами у греков повсеместно существовал обычай духовенству носить бороды.

Греки осуждали бритые подбородки западных священнослужителей и мирян. В XI веке ученый инок Никита Стифат из Студийского монастыря написал «Рассуждение против франков, то есть латинян». В славянском переводе оно включено в Кормчую книгу – свод правил и законов Русской Церкви.

Никита писал: «Что же о пострижении брады. Не писано ли есть в законе: не постригайте брад ваших. Се бо женам лепо, мужем же неподобно… Ибо… на том бо вси знаяху, яко еретическия слуги суть, имже брады постризаны. Вы же се творяще человеческаго ради угодия, противящеся закону, ненавидими будете от Бога, создавшаго вас по образу Своем».

Латиняне не оставались в долгу. В XII веке Лев Тосканец написал полемическое сочинение «О ересях и лицемерии греков». Между прочим, он обвинял православных в том, что «их священники по иудейскому обычаю отращивают бороды».

В Х веке, приняв христианство, наши пращуры познакомились с греческой бородой, которую можно считать матерью русской бороды.

Нельзя однозначно утверждать, брились ли древние руссы или предпочитали ходить с бородой. В 971 году киевский князь Святослав предстал перед византийским императором Иоанном Цимисхием без бороды.

Греческий летописец свидетельствует: «Показался и Святослав, приплывающий реку на скифской ладье. Он сидел на веслах и греб вместе с остальными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода».

Можно предположить, что до принятия христианства без бороды ходил и сын Святослава – князь Владимир Великий, креститель Руси.

В «Повести временных лет» рассказывается, что Владимир, установив в Киеве изображения языческих богов, поставил и «деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами».

Языческое божество – небесное отображение земных реалий. И в образе Перуна воплотились представления наших предков об идеальном князе и воине. Значит, для славян настоящий мужчина был с усами, но без бороды.

Но после 988 года, после крещения Руси отношение нашего народа к бороде переменилось. Вместе с христианством в Киев пришла греческая мода на «волос на щеках и подбородке».

При князе Ярославе Мудром, сыне Владимира, составляется «Русская правда» – древнейший отечественный свод законов. Здесь борода рассматривается как важный член тела. За ее порчу предусмотрен немалый штраф в 12 гривен. Такой же полагался за выбитый зуб, за украденного бобра, за удар батогом, чашей, рогом или тыльной стороной оружия.

С тех пор начинается триумфальное шествие бороды по русской земле. Через пятьсот лет борода уже считается непременным атрибутом всякого христианина, знаком мужественности, взрослости и мудрости. Со временем борода приобрела еще одно значение – по ней отличали православного от иноверца.

Наш народ снабдил «волос на щеках и подбородке» множеством поговорок. Обыкновенно в них обыгрывается глупость некоторых взрослых бородатых дядь, их недостойное поведение: борода вросла, а ума не вынесла; на аршин борода, да ума на пядь; по бороде Авраам, а по делам Хам; дом вести – не бородой трясти.

Народ уважал бороду, говоря: борода в честь, а усы и у кошки есть. На Руси бороду не брили и не стригли. Однако, как это часто бывает, quod licet Jovi, non licet bovi. Если простой мужик и не помышлял о бритье, то знатные лица, защищенные от нелицеприятного мнения высоким положением, иногда позволяли себе стричь и брить бороду.

Яркий пример – великий князь Василий III, отец царя Ивана Грозного. Василий был на 30 лет старше своей второй жены Елены Глинской. И, как писал Карамзин, «любя юную супругу, Василий желал ей нравиться не только ласковым обхождением с нею, но и видом молодости, которая от него удалялась: обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности». Примеру великого князя следовали некоторые бояре.

Но Иван Грозный пресек эти вольности. В 1551 году в Москве в государевых палатах заседал знаменитый Стоглавый собор, созванный царем и московским митрополитом Макарием. Собор принял важные постановления, призванные способствовать развитию духовного просвещения, укреплению в стране благочестия, искоренению пороков.

Собор повторил рассуждения Никиты Стифата и осудил тех, кто вопреки древнему преданию брил бороды: «Священные правила православным христианам всем возбраняют не брити брад и усов не постригати, таковыя бо несть православных, но латынская ересь».

Относительно ослушников, дерзающих преступать церковные установления, соборяне подтвердили правило, приписываемое апостолам: «Кто браду бриет и преставится таковой, недостоит над ним служити, ни сорокоустия пети, ни просвиры, ни свещи по нем в Церковь, с неверным да причтется».

С тех пор русская борода вольно росла и красовалась, охраняемая государством и Церковью. Столкновение с Европой в кровавые годы лихолетья Смутного времени только убедило наших пращуров в правильности сделанного выбора: брить бороду – «латынская ересь».

В 1639 году при царе Михаиле Феодоровиче в Москве печатается «Большой потребник» – сборник разнообразных богослужений, и молитвословий. В нем содержится чин отречения от «латинской ереси».

По этому чину переходящий в православие католик должен был проклясть различные нововведения Римской Церкви, в том числе – брадобритие: «Проклинаю богоненавидимую блудолюбнаго образа прелесть, душегубительныя помраченныя ереси, еже остругати браду».

В середине XVII века при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне произошло трагическое разделение Русской Церкви. Московское православие с его приверженностью византийским и древнерусским традициям ушло в старообрядчество, в старую веру, в «раскол».

Отныне только там сохранялась духовная культура прежней Святой Руси. Но было очевидно, что вскоре светские и духовные власти пойдут еще дальше.

Царь Петр Алексеевич начал строить новую Россию, разрушая прежнюю Русь. Многие распоряжения государя были направлены на уничтожение отеческой старины. Слепо поклоняясь Европе, Петр I ополчился на русские обычаи – на длинные бороды и народную одежду.

В 1698 году царь вводит бородовую пошлину, позже разделенную на четыре разряда: за право носить бороду царедворцы ежегодно уплачивали 600 рублей, богатые купцы – 100, прочие купцы – 60, горожане, ямщики и извозчики – 30.

Уплатившим пошлину выдавали знаки с надписями: «С бороды пошлина взята», «Борода – лишняя тягота». Крестьяне пошлиной не облагались, но при въезде в город с каждого бородача взималось по копейке.

Особым окладом были обложены староверы. С 1716 года их обязали платить двойной подушный оклад. Представьте, если бы сейчас с людей, отличающихся от большинства вероисповеданием или национальностью, брали не 13 процентов подоходного налога, а 26.

Незамедлительно борода сделалась символом народного недовольства. Например, атаман К. А. Булавин, старообрядец и бунтовщик, в 1707 году расправившийся с отрядом полковника Ю. В. Долгорукова, так объяснял свой поступок в послании к кубанским казакам: полковник и его солдаты пришли на Дон и «стали было бороды и усы брить, также и веру христианскую переменять».

В 1700 году Петр издал указ, направленный на борьбу с русской одеждой. У городских ворот вывешивались образцы новой одежды – венгерские и саксонские камзолы и шляпы. Рядом стояли солдаты, следившие за выполнением указа. Если через ворота проходил человек в длинном кафтане, солдаты ставили его на колени и обрезали кафтан вровень с землей.

Портным было запрещено шить русское одеяние, а купцам – торговать им. Староверам же, наоборот, было приказано ходить в народной одежде.

В 1722 году царь повелел старообрядцам носить особые наряды старинного покроя со стоячими красными воротниками – зипун, ферязь и однорядку. Через два года вышел дополнительный указ: женам староверов и бородачей носить опашни и шапки с рогами.

Так при императоре Петре I прежняя Русь была переделана в новую Россию. И только старообрядцы, преследуемые властями, сохраняли преданность старой русской вере и старому русскому укладу. За эту преданность им пришлось дорого заплатить не только особыми налогами и пошлинами, но и тысячами жизней.

Для староверов борода стала религиозным символом, знамением истинной веры. Члены государственной Церкви, желающие перейти в старообрядчество, должны были читать особое отречение от никонианской ереси, в котором говорилось: «Отметающие священное и святоотеческое писание, воспрещающее брадобритие, да будут прокляты».

Но то, что для одних было священно и истинно, другим казалось глупым и ложным.

Широко известен «Гимн бороде» Ломоносова, в котором высмеян «волос на щеках и подбородке». Этот гимн достоин того, чтобы привести его полностью, но ограничимся только строками о бородовой пошлине для староверов, керженцев, как их называет поэт:

Преследования староверов и русской бороды несколько ослабли лишь в царствование Екатерины II, правительство которой было заинтересовано в поддержке старообрядческого купечества, обладавшего «великими промыслами и торгами».

При Екатерине был издан ряд указов, улучшавших положение старообрядцев и уравнявших их в правах с остальным населением империи. Были отменены законы Петра о бородах, русской одежде и двойном окладе. Также было официально запрещено называть приверженцев церковной старины «раскольниками», вместо этого «хульного имени» вводился термин «старообрядцы».

Однако и при милостивой Екатерине борода оставалась символом мужицкого недовольства. Как знамя поднял бороду Пугачев – самозваный царь Петр III.

Всем, кто признал его государем, Пугачев обещал различные свободы. В том числе свободу исповедовать старую веру – креститься двумя перстами, молиться по дониконовским книгам и носить бороды.

Посланцы лже-Петра разъезжали по деревням и станицам, громогласно возвещая:

– Жалуем сим именным указом с отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короны. И награждаем древним крестом и молитвой, головами и бородами, вольностью и свободой и вечно казаками.

С отрубленной головой Пугачева наша борода пала на плаху и уж более задиристо не поднималась.

Со времен Александра I на лица русских мужчин возвращается растительность – усы и бакенбарды. Но бритье бороды продолжало оставаться обязательным для военных и чиновников. Только в царствование Александра II чиновникам было дозволено отращивать бороды. А Александр III разрешил не бриться и военным.

При императоре Николае I объявились философы-славянофилы и начинается увлечение a la russe – всем русским. Входят в моду патриотизм, косоворотки, квас, каша и бороды. Эту моду высмеял острослов И. П. Мятлев в макаронической поэме «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже»:

Но мода сделала свое дело. И мы уже не представляем себе без бород и бородок Достоевского, Менделеева, Толстого, Тургенева, Чайковского, Чехова и иных славных деятелей отечественной культуры и науки середины и второй половины XIX века.

В октябре 1917 года прекратилась мода на бороду. Нет, ее никто не запрещал, не гнал, но «шершавым языком плаката» народу нашептали, что с бородой ходят его враги – поп и кулак. Ленин, Маркс и Энгельс – не в счет.

При бороде остались дремучие деревенские деды и старомодные ученые, вроде профессора Преображенского из «Собачьего сердца» М. А. Булгакова: «Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей».

В моде революционные усы, как у товарища Буденного или как у самого товарища Сталина. Впрочем, бороду носит «всесоюзный староста» М. И. Калинин. Она полагается ему как «народному ходатаю» и «печальнику земли русской».

Но всякий мало-мальски уважающий себя человек брил бороду в то смутное время.

Даже священнослужители из обновленческой Живой Церкви не брезговали этим, что было невероятно для традиционного православного духовенства. Сам глава обновленцев Александр Введенский гладко брился.

События тех лет отразились в зеркале сатиры. Нам памятны строки из романа «Двенадцать стульев». Отец Федор Востриков, отправляясь на поиски заветного стула с брильянтами, пытается подстричь бороду и длинные поповские волосы, но не справляется и зовет супругу.

– Господи, – сказала матушка, посягая на локоны отца Федора, – неужели, Феденька, ты к обновленцам перейти собрался?

Такому направлению разговора отец Федор обрадовался.

– А почему, мать, не перейти мне к обновленцам? А обновленцы что, не люди?

– Люди, конечно, люди, – согласилась матушка ядовито, – как же, по иллюзионам ходят, алименты платят…

Великая Отечественная война вернула бороде прежнее мужественное и героическое значение. Ведь с ней, родимой, и с автоматом ППШ ходил по лесам и болотам смелый партизан. Тот самый, что бронзовыми глазами памятников взирает на москвичей и гостей столицы на станциях метрополитена «Белорусская» и «Партизанская».

Бородатый старик с «Партизанской» – герой Советского Союза М. К. Кузьмин, простой русский крестьянин, совершивший подвиг в возрасте 83 лет. Борода полагалась не только старому партизану, но и «парню молодому», от лица которого Утесов пел знаменитую песню «Партизанская борода»:

После войны интерес к бороде возобновился в конце 1950-х годов, во время революции на Кубе. Бородачи (по-испански barbudos) Фидель Кастро и Че Гевара, борющиеся за свободу и равенство, завоевали симпатии наших соотечественников.

И Кобзон с наклеенной бородой и игрушечным автоматом тревожно спел с телеэкрана:

Не без влияния кубинцев в Советском Союзе бороду стала носить молодежь, преимущественно «стиляги» и творческие люди – журналисты, художники и музыканты. В 1962 году Ю. П. Казаков в рассказе «Адам и Ева» так описал посетителей художественной выставки: «Никто ничего не понимает, кричат, спорят, ребята с бородками, в джинсах, посоловели, кругами ходят».

Это были замечательные времена песен под гитару, дешевого портвейна и дружеского обращения друг к друг «старик».

Через шесть лет ребята с бородками подросли. И в 1968 году в фильме «Бриллиантовая рука» режиссер Гайдай вывел на экран мрачного типа в черных очках и с бородой, испугавшего Семена Семеновича Горбункова вопросом: «Алло, папаша, огоньку не найдется?» Кстати, типа сыграл журналист Л. П. Плешаков.

Прошли годы, но борода оставалась отличительным признаком свободного художника. В волшебной повести Ю. И. Коваля «Самая легкая лодка в мире» (1984) один из главных героев, художник Орлов, носит бороду. Когда герои едут на электричке в вагоне с ними заводит разговор «человек в золотых очках». Он озвучивает те трюизмы, с которыми обыватели так любят приставать к бородачам и сегодня:

– И зачем молодые люди носят бороду! Ну, зачем? Не пойму… Ну, в старое время люди мало читали – вот они и носили бороду. А сейчас-то зачем борода? Я бы всех бородатых взял бы и насильно им бороду сбрил, чтоб на людей были похожи.

Автору этих строк неоднократно приходилось выслушивать такие рассуждения. Какая дикость, молодой мужчина, а с бородой! С высшим образованием, а с бородой! Культурный человек, а с бородой!

Что на это ответить? Для меня «волос на щеках и подбородке» – это, если угодно, осуществление детских мечтаний.

Ребенком я видел фотографию Эрнеста Хемингуэя – открытое обветренное лицо в сединах благородной бороды, грубый свитер. «Хочу стать таким!» – подумал я.

Мне было тринадцать лет, когда В. В. Бортко снял фильм «Собачье сердце» (1988). Я был потрясен этим фильмом, я заучил его наизусть, я бредил его сепией. О, эти сады Семирамиды! Тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, разрисованные райскими цветами тарелки с черной широкой каймой и три хрустальных графинчика с разноцветными водками.

Я точно знал, что, когда вырасту, стану профессором Преображенским, причем в исполнении Евстигнеева, только им и никем более!

И я вырос… Мечты сбылись лишь отчасти. Лампа под шелковым абажуром, персидские ковры и вишневые портьеры остались в кино. От профессорской учености мне досталась только борода. И, разглаживая ее перед экраном компьютера, я повторю слова Ломоносова:

Опубликовано: журнал «Русский мир», 2015, № 8

 

Богословие раскола

В 1653 году началась церковная реформа царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, обернувшаяся народной драмой – многовековым расколом. Реформа коснулась не только церковных книг и обрядов, но и православной веры, и национального самосознания, и русской культуры.

На Руси утвердилось мнение, что после падения в 1453 году Второго Рима – Константинополя – истинное христианство сохраняется только в Третьем Риме – Москве, а «в Цареграде и во Иерусалиме конечное православной вере греческаго закона от агарян насилие, церквам Божиим запустение и разорение».

Историк В. О. Ключевский писал о Руси в очерке «Западное влияние и церковный раскол в России XVII в.»: «Со времен флорентийской унии и падения Византии стал даже меркнуть в ее глазах свет православного Востока. И в ней частью под обаянием успехов московской политики все глубже укоренялась мысль, что она, православная Русь, уже не ученица, а преемница Византии, не только обладательница, но и единственная в мире хранительница христианской истины».

А историк Н. Ф. Каптерев в работе «Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях» писал: «Так сложился у русских взгляд на себя как на особый, избранный Богом народ. Это был своего рода новый Израиль, только в среде которого еще сохранилась правая вера и истинное благочестие, утерянные или искаженные всеми другими народами. Этот новый Израиль должен был тщательно хранить вверенное ему сокровище. В этом заключалась его главная историческая задача, залог всех его успехов и процветания. Утеря вверенного ему на хранение сокровища означала бы гибель истинного благочестия во всей вселенной, водворение на земле царства антихриста, а для самого Израиля – неминуемое конечное падение его царства».

Между тем греки считали московитов варварами, неучами и грубиянами, а к их православию относились с презрением. Например, греческий митрополит Неофит, побывавший на Руси в 1628 году, насмехался над благочестием русских: «Только-де на Москве и веры, что звонят в колокола много, а иного нет ничего».

Два мировоззрения, русское и греческое, схлестнулись в богословском споре 24 апреля 1650 года в валашском городе Тырговиште. Спорили русский путешественник, инок Арсений (Суханов) из Троице-Сергиева монастыря, и грек, иерусалимский патриарх Паисий. Спорили о том, кто правильнее совершает крестное знамение: русские – двумя перстами или греки – тремя?

Паисий говорил, что греки научены христианству от самих апостолов, следовательно, не могут ошибаться в церковных обрядах. Но Арсений утверждал, что после падения Константинополя магометане и латиняне «переправили» греческое христианство. А истинная вера и истинное благочестие теперь обретаются на Руси: «Что у вас не было добраго, то все к Москве перешло – все ваше начало к нам перешло».

Признаком истинности русского христианства Арсений считал русскую монархию: «На Москве государь-царь благочестивой, во всей подсолнечной един царь благочестивой. И царство христианское у нас Бог прославил… Был у вас царь благочестивый, а ныне нет. И в то место воздвиг Господь Бог на Москве царя благочестиваго».

Также инок говорил: «У нас на Москве патриарх вместо константинопольскаго… У вас было монастырей много и иноков без числа, а ныне токмо след знать. И церкви ваша многие бусурманы завладели и починили на мечети, и христианы многие побусурманились. И мощей святых у вас было много, и вы их разносили по землям и ныне у вас нету, а у нас стало много. Да и нашея земли многих Бог прославил угодников Своих. Мощи их нетленны лежат и чудеса творят. И риза Спасителя нашего Бога Христа у нас же».

Пренебрежительное отношение русских к грекам сохранялось бы и далее, но все переменилось 25 июля 1652 года, когда на всероссийский патриарший престол взошел новгородский митрополит Никон, горячий поклонник греков и всего греческого. Он торжественно заявлял:

– Я русский, сын русского, но мои убеждения и моя вера греческие.

Как заметил Каптерев: «По самому своему характеру склонный к увлечениям и крайностям, мало способный соблюдать меру и осторожность в чем бы то ни было, Никон и в своем грекофильстве доходил до крайностей, не знал меры».

Став патриархом и заручившись поддержкой царя Алексея Михайловича, Никон тотчас начал насаждать полюбившиеся ему греческие церковные обряды. В «Житии» протопопа Аввакума рассказывается, как «в пост великой» 1653 года Никон прислал в Казанский собор на Красной площади «память» (циркуляр) о введении новых обрядов.

Этот документ известен только в пересказе Аввакума: «Год и число. По преданию святых апостол и святых отец не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и трема персты бы есте крестились».

Современный историк С. В. Лобачев отождествляет с «памятью» хранящееся в Государственном историческом музее «Поучение патриарха Никона священному чину и причетникам». В нем между прочим говорится о метаниях – поклонах на великопостной молитве Ефрема Сирина, земные поклоны заменяются поясными: «И отныне клали бы есте сами поклоны и прочим повелевали по уставу Святые Восточные Церкви и по благословению нашего смирения вси вкупе равно тихо. Егда полагаются седмь на десять поклонов по «Сущую Богородицу», поклон земный и прочих три великие в землю с молитвою «Господи, Владыко животу моему». К сем же два на десять метания в пояс и последний великий ж поклон в землю. Тако и «Святый Боже» и «Приидите, поклонимся». Поясные ж поклоны клали со всяким благочестием немятежно».

Лобачев полагает, что Аввакум ошибся – «память» рассылалась в Великий пост 1654 года. Но как бы то ни было, она произвела гнетущее впечатление на протопопа и его знакомых. Аввакум вспоминал: «Мы же задумалися, сошедшися между собою. Видим, яко зима хощет быти: сердце озябло, и ноги задрожали».

Тогда же протопопы Аввакум и Даниил подали Алексею Михайловичу «из книг выписки о сложении перст и о поклонех». Казалось бы, изначально Никон и его противники заспорили о «внешнем» – о крестном знамении и великопостных поклонах. Мнение о том, что раскол произошел исключительно по «внешним» причинам, всегда поддерживалось представителями официальной Церкви.

Например, в XIX веке Феофан (Говоров, 1815–1894), епископ Синодальной Церкви, утверждал: «Они <старообрядцы> говорят, что у них древлеотеческие догматы. Какие это древлеотеческие? Им всего будет, если от нас считать, лет 200 или 300. Они все новы, и древние отцы о них совсем не знали… Послушайте, что это у них за древлеотеческие догматы? Это – двуперстное сложение, двоение аллилуйи, хождение посолонь, не брить усов и бороды, имя Господа Спасителя говорить испорченно – Исус. Но посмотри ты всех святых отцов и поищи, есть ли хоть один, который бы почитал сии мелочные вещи догматами? Ни одного. Есть ли у них хоть намек какой-либо на то, что от сих вещей зависит спасение? Никакого».

Правда, о каких «мелочных вещах» спорят староверы: усы, борода и испорченное имя Исус! Разве это не смешно просвещенному человеку? Конечно, смешно! И в наши дни над этим смеется Иларион (Алфеев), митрополит Русской Православной Церкви.

Выступая 12 сентября 2009 года на встрече с учеными, политологами и журналистами, прошедшей в рамках международного дискуссионного клуба «Валдай», иерарх заявил: «Раскол существует с XVII века. Он появился по чисто обрядовым причинам, которые сегодня могут показаться просто смешными. Один из основных пунктов спора состоял в том, как креститься: двумя пальцами или тремя. Спорили, как писать имя Иисус: с одним «и» или с двумя, как ходить крестным ходом вокруг храма – по часовой стрелке или против. Из-за этих обрядовых разногласий возник раскол, который до сих пор не уврачеван».

Действительно, если сводить разногласия между староверами и никонианами к обрядам, к «внешнему», причины раскола покажутся жалкими – богослужебные книги, бритье бороды, хождение по часовой стрелке или против и прочие «мелочные вещи». Подобные рассуждения не только умаляют смысл национальной трагедии, но и переводят разговоры о ней из области христианского богословия в область церковной археологии.

Однако староверы всегда настаивали на неразрывной связи «внешнего» и «внутреннего» – обряда и богословия. В начале ХХ века об этом рассуждал знаменитый старообрядческий проповедник и писатель епископ Михаил (Семенов, 1873–1916): «Что такое обряд? Это “оболочка”, одежда догмы, говорили мы. Теперь продолжим немного иначе: это – закрепленная духовная жизнь, сильный момент христианской жизни, великое мгновение, остановленное, так сказать, навеки, в целях духовного воспитания… Обряд в свое время создан великой мыслью, огромной духовной энергией, подъемом любовного настроения. Но всякая энергия всегда сохраняется по закону, так сказать, “сохранения духовной энергии”. Как теплота, духовная сила обряда сохраняется в нем в скрытом состоянии».

Апостол Павел писал о вере: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11, 1). Веруют люди сердцем, а устами подтверждают свое упование: «Сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению» (Рим. 10, 10). Сердечная вера, невидимая и внутренняя, имеет внешнее выражение – слово (произнесенное или написанное) и дело (действие, поступок, жест или телодвижение).

Святой Павел, перечисляя свидетельства веры древних праведников, упоминает между ними поклонение Творцу видимым образом: «верою Авель принес Богу жертву лучшую, нежели Каин» (Евр. 11, 4), «верою Авраам, будучи искушаем, принес в жертву Исаака» (Евр. 11, 17), «верою совершил он <Моисей> пасху и пролитие крови» (Евр. 11, 28).

Если несомненна связь между ветхозаветной верой и богопочитанием (жертвоприношение и совершение пасхи), то между христианской верой и ее внешним проявлением (молитва, крестное знамение, земной поклон) она тем более несомненна. А спасение, о котором говорит апостол, зависит не только от того, как «сердцем веруют», но и от того, как «устами исповедуют», как свидетельствуют о вере какими-либо видимым образом.

Для традиционного сознания изменение богослужебного обряда влекло за собой изменение православной веры и национальной культуры. Поэтому с самого начала раскола противники и сторонники церковных реформ навешивали друг на друга ярлыки «иноверцев» и «инородцев» – идеологических врагов, людей иной веры и иной культуры.

Теперь, считали старообрядцы, Московское царство, охваченное «зимой еретической», не «Светлая Русь», а удел сатаны, духовная чужбина для истинных христиан. И Москва теперь не Третий Рим, а Второй Вавилон. Так, например, писал Аввакум: «Аще бы не были борцы, не бы даны быша венцы. Кому охота венчатца, не по што ходить в Персиду, а то дома Вавилон. Ну-тко, правоверне, нарцы имя Христово, стань среди Москвы, прекрестися знамением спасителя нашего Христа, пятью персты, яко же прияхом от святых отец: вот тебе царство небесное дома родилось!».

Любопытно, что за триста лет до русского Аввакума о Риме и Католической Церкви теми же словами писал итальянец Франческо Петрарка:

Отныне староверы называли новообрядцев иноверцами – католиками («папежниками» и «костелниками») и протестантами, приверженцами «люторской и кальвинской ереси». Четырехконечный крест, вошедший в употребление со времен Никона, был для старообрядцев «латинским крыжом». Новая церковная культура (прежде всего, новые манеры иконописи и пения) объявлялась иноземной, западноевропейской – «немецкими поступками» и «польскими обычаями».

Новообрядцы не оставались в долгу. Они находили в двуперстном крестном знамении «арменскую ересь» – монофизитство. Они утверждали, что староверы совершают ритуальные убийства младенцев. Так кровавый навет, некогда возводившийся на древних христиан и средневековых евреев, обрушился на русских мужиков.

Об этом в начале XVIII века писал ростовский митрополит Димитрий (Туптало, 1651–1709) в книге «Розыск о раскольнической брынской вере». Якобы в одном старообрядческом скиту настоятель приказал своим послушникам вырезать ножом сердце у новорожденного «младенца мужеска полу», иссушить в печи и истолочь. Получившийся порошок наставник насыпал в бумажки и раздал послушникам, наказав: «Возмите бумажки сия со святынею (чарование свое святынею нарек) и идите во грады, и веси, и деревни. И входяще в домы глаголите людем, чтоб отнюдь не ходили в церковь, и у попов нынешних благословения не принимали бы, и к ним бы не исповедовалися, и никаковой святыни церковной не причащалися бы, а крест бы на себе творили двема персты, а троеперстнаго сложения да никакоже приемлют, то бо есть печать антихристова. И аще вас послушают или не послушают, вы от сего даннаго вам истолчения тайно влагайте им в брашно или в питие, или в сосуд, идеже у них вода бывает в дому, или в кладязь. Егда от того вкусят, тогда к нам обратятся на истину».

Чтобы в наши дни лучше понять смысл русского раскола, необходимо обратиться к современной религиозной истории – к истории разделения Римской Церкви на либералов и традиционалистов после Второго ватиканского собора (1962–1965).

Этот собор объявил о реформе католического богослужения: оно значительно сокращалось, переводилось с латинского языка на местные наречия, древние песнопения и молитвословия заменялись новыми, упрощался покрой священнических одежд, менялись устройство и убранство храмов.

За реформой богослужения скрывалась всеобъемлющая идеологическая реформа. Французский правовед и политолог Андре Пьетр (1906–1994) охарактеризовал ее так: после Ватиканского собора католики «уже не говорят о чуде, об искуплении, о евхаристии, о приснодевстве, о молитве, о благодати, о грехе, но о диалоге, о свободе, о радости, о любви и т. д. Короче говоря, отрицают молчанием… Надо иметь мужество это признать, сегодня в рамках Христовой Церкви другая церковь».

Также думали в XVII веке старообрядцы: реформы Никона – предательство Христовой Церкви и Христовой веры. На соборе 1654 года коломенский епископ Павел, выступая против богослужебных нововведений, заявлял:

– С того времени, как мы сделались христианами и получили правую веру по наследству от отцов и дедов благочестивых, мы держались этих обрядов и этой веры и теперь не согласны принять новую веру.

Другой современник тех событий, инок Епифаний, соузник Аввакума по Пустозерскому острогу, оставил любопытную автобиографическую записку, в которой назвал собор 1654 года («нечестивыя соборы никониянския») продажей христианской веры: «На цене продал Никон веру християнскую. И рук ради по сту рублев коемуждо епископу дарствовал за молчание».

Тут уместно вспомнить «скверный анекдот» о патриархе Никоне – предателе отечества, широко известный в XVIII веке. Французский писатель Николай Габриель Леклерк (1726–1798) рассказывает его в своей книге «История России» (Histoire de la Russie): «Никон велел перевести на русской язык множество книг латинских и греческих, посредством которых достиг он до познания благочиния и священноначальства Римския Церкви… Переменил все законы церковные, обратил их в свою пользу под видом, что древние переводы исполнены были погрешностей. Сия перемена причинила важные несогласия и расколы в Церкви Российской… Никон получил знатные суммы от короля польскаго, чтоб произвести возмущение и раздор в России».

Похожую историю рассказывал императору Павлу I протопоп Петр Алексеев, ключарь кремлевского Архангельского собора. Якобы во время русско-польской войны (1654–1667), когда Алексей Михайлович сам командовал воинством, «поляки, видя свое изнеможение пред войском российским, тайно переслали к Никону патриарху несколько тысяч червонных, прося его, дабы каким-либо образом отвести царя от самоличного российскою армиею предводительства».

Многажды заступался за «проданную» христианскую веру протопоп Аввакум, не скрывавший отрицательного отношения к «никонианской» вере. Нет нужды вспоминать об этом подробно, достаточно обратиться к его «Житию», поучениям, посланиям и челобитным. Здесь приведем в пример его письмо царевне Ирине Михайловне, сестре Алексея Михайловича, пользовавшейся большим влиянием в монаршей семье.

Протопоп, напоминая о падении Царьграда, последовавшем после заключения греками унии с Римской Церковью, предполагает, что и Руси уготована та же участь – Божья кара за измену православию, гибель от нашествия турок.

Аввакум говорит царевне о необходимом возвращении к истинной вере: «Не лучши ли с Христом помиритца и взыскать старая вера, еже дед и отец твои держали, а новую блядь в гной спрятать? Пускай Никонов устав мотыльноской до общаго воскресения тут препочиет. А буде так и не учинитца, тако глаголет Дух Святый, пострадать будем и нам, якоже и греком».

«Воистину, государыня, никониянская вера и устав не по Бозе, но по человеку… Царевна-государыня, Ирина Михайловна, умоли государя-царя, чтобы мне дал с никонияны суд праведный, да известна будет вера наша християнская и их никониянская», – пишет протопоп.

Пишет не о «внешнем», а о «внутреннем», отделяя старую христианскую веру от новой никонианской веры. И лишь образно противопоставляя староверов, «братию мою страждущих повсюду», новообрядцам, Аввакум упоминает «внешнее»: «Не надобе нам ни пищали, ни сабли, ни ино что от таковых, но токмо облецемся в ризы священныя: попы и дияконы со кресты и с фимияном, а черньцы в черныя ризы и схимы… А никонияня, патриархи и митрополиты и архиепископы со архимандриты и игумены, пускай против варвара своим сонмом пойдут… Мы пойдем на турская полки от десных, в руках победное оружие, крест, держа, а никонияня пускай да идут о левую, с крыжами и с партесным пением».

В сочинении «О познании антихристовой прелести», приписываемом диакону Феодору, другому пустозерскому соузнику Аввакума, новообрядчество называется «настоящей прелестью антихристова действа»: «Многообразна бо есть и всячески пестра, и колеблющая землю, и потрясающая вся основания церковная, и потребляющая в души вся многоразличныя боговидения».

«Антихристова прелесть» заключается не только в новых книгах и обрядах, но и в разорении Православной Церкви: «О, прелесте! понеже еси пестра: зрим церкви стояща, церковныя же развращения всюду стояща. О, прелесте! понеже еси пестра: церковныя стены созидаются, законы же ея разоряются и злохульно укоряются… О, прелесте! понеже еси пестра: правоверием нарицается, благоверные же побиваются. О, прелесте! понеже еси пестра: еретики проклинаются, благоверные же яко враги осуждаются».

По мнению Феодора, перемена «внешнего» обернулась для Церкви изменением «внутреннего» – со времен Никона она уже не Тело Христово, а «настоящая бо сия вражия прелесть, паче же рещи вкупе и злоба». О том же в ХХ веке писал Андре Пьетр.

Несомненно, для епископа Павла, протопопа Аввакума, диакона Феодора и инока Епифания различие между староверами и никонианами заключалось не только во «внешнем», но и во «внутреннем», в самой вере, в богословии.

Приведем два примера такого богословского различия из книги современного ученого М. О. Шахова «Философские аспекты староверия»: «Реформаторы стремились к максимально буквальному, по их мнению, копированию греческого текста <Символа веры>, не учитывая различий в грамматике двух языков… В словах о Царствии Божием “несть конца” переделывалось на “не будет конца”. Таким образом, вносилась двусмысленность, позволявшая полагать, что вечное Царствие Христово еще не наступило с Его воплощением, искупительной жертвой на кресте и воскресением, но лишь наступит в будущем. (А это перекликалось с иудейским представлением, что Христос не был мессией, а мессия еще придет в мир и воцарится в нем)… В молитве Св. Духу, почти столь же распространенной, как “Отче наш”, вместо “Царю небесный, Утешителю, Душе истинный” вводилось чтение “Душе истины”. Староверческие полемисты обоснованно указывали, что при таком чтении Св. Дух становится “причастником”, предикатом сущности более высокого порядка, некоей “истины”. Между тем, в православном мировоззрении Св. Дух есть одно из лиц Единой Сущности – Бога, выше Которого не может быть никакой иной сущности, никакой более общей категории».

Также двусмысленно был изменен текст молитвы Ефрема Сирина, о которой Ф. М. Достоевский писал: «В этой молитве вся суть христианства, весь его катехизис, а народ знает эту молитву наизусть». Дореформенный текст звучал так: «Господи и Владыко животу моему, дух уныния, небрежения, сребролюбия и празднословия отжени от мене». То есть молящий просил у Бога защиты, просил «отженути» (убрать, отнять, отдалить) от него дух страстей и грехов.

Новый перевод звучал так: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми». Теперь молящийся просил Бога не дать ему дух пороков. Получалось, что Господь творит не только милость и добро, но и посылает людям страсти и грехи. А это противоречило христианскому представлению о благом Творце: «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1 Ин. 1, 5).

В XIX и ХХ веках этого различия в вере не осознавали даже лучшие русские умы, например, Ключевский. Он не понимал мотивы «старообрядческой оппозиции»: «Усмотрели новую веру в том, в чем не было никакой веры. Церковные новшества, встревожившие старообрядческую совесть, касались церковного обряда и текста богослужебных книг. И только изысканным мудрованием можно было превратить их в вопросы вероучения… Как стало возможным такое смешение понятий, такое потемнение религиозной мысли в обществе, доживавшем седьмое столетие своей христианской жизни?».

Гораздо лучше понимал старообрядчество министр внутренних дел Д. С. Сипягин (1853–1902). В 1900 году староверы подали императору Николаю II прошение с просьбой о защите их религиозных прав. «В этом впечатляющем документе проводилась простая мысль: старообрядцы – исконно русские люди, исповедующие православную веру и всегда повинующиеся властям предержащим; их нельзя притеснять вследствие чьего-то предубеждения». По этому поводу Сипягин докладывал монарху, что просьба старообрядцев сводится к желанию «заявить всеми способами о существовании в России другой православной веры».

В ту эпоху староверы ясно осознавали свое отличие от Синодальной Церкви. Когда официальная пропаганда называла их «раскольниками» – людьми, отпавшими от Церкви, они оправдывались, утверждая, что никогда не отступали от истинной Церкви и истинной веры.

Например, начетчик Иустин Авксентьевич Картушин (1837–1915), ставший впоследствии старообрядческим архиепископом Иоанном, писал об этом: «Раскаиваться нам перед новообрядцами не в чем. И сообщаться с ними нельзя до тех пор, пока они не сделаются такими же, как и мы. Потому что со Святою Церковью мы никогда не разделялись, но всецело в ней пребываем и един устав и предание ее исполняем неуклонно, ибо с Церковью разделяются не местом и временем, а учением. Мы отделились не от Церкви, а от проклинавших непроклинаемое епископов. Но разделяться с такими повелевают святые правила».

Признаком истинности староверия Картушин считал не только «внешнее» (устав и предание), но и «внутреннее» – единство в вероучении с дораскольной Русской Церковью.

О неизменности «внешнего» и «внутреннего» – церковного обряда и православного богословия рассуждал епископ Михаил: «Говорят, что обряд устарел, обветшал. Допустим на минуту. Но и тогда он свят, как мертвое тело покойной матери, которое мы целуем не с меньшей нежностью, чем живое… Но мог ли устареть и умереть обряд в самом деле? Конечно, нет. Его душа вечно жива. Разве только мы можем умереть для обряда».

Таким образом, для староверов обряд, неразрывно соединенный с вероучением, был вечно новым и вечно живым символом истинности древнерусского православия, безошибочности отечественной истории и богоизбранности нового Израиля – Московского царства.

Опубликовано: журнал «История в подробностях», 2013, № 7;

журнал «Страницы», 2013, № 17 (1)

 

Где же сокрыта «арменская ересь»?

Святой Ириней, епископ Лионский, пишет: «Не должно искать у других истины, которую легко получить от Церкви. Ибо апостолы, как богач в сокровищницу, вполне положили в нее все, что относится к истине, так что каждый желающий берет из нее питие жизни. Она, именно, есть дверь жизни, а все прочие [учители] суть воры и разбойники».

Посему справедливо будет уподобить Святую Церковь, основанную на апостольской истине, тому дому, который муж мудрый «построил… на камне. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне» (Мф. 7, 24–25). Все же ереси, секты и расколы, основанные на лжи, обмане и невежестве, должно уподобить дому, который муж безрассудный «построил… на песке. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было разрушение его великое» (Мф. 7, 26–27).

С самого момента своего возникновения никонианский раскол основывался на песке лжи и обмана. Чего только не предпринимали последователи бывшего патриарха Никона и сторонники его реформ, чтобы оправдать себя и очернить истинных православных христиан-староверов, выступивших против ведения новых обрядов!

Один из лучших и вернейших способов в таком деле – оклеветать другого, обвинить его в своих же грехах и ошибках, мол, помалкивай, сам такой же! Так никониане и поступали.

Они, последуя дьяволу, который есть «ложь и отец лжи» (Ин. 8, 44), сочинили и пустили гулять по свету нелепую басню, будто бы старые обряды – вовсе не апостольское предание и не святоотеческое наследие, а еретические новшества и измышления, перенятые русскими невежами у различных проходимцев.

Новолюбцы говорили: «Глупы были и не смыслили наши русские святые! Не ученые люди были, чему им верить? Они грамоте не умели!» Порицая наших древних святых и наши древние благочестивые обряды, никониане назвали двуперстное крестное знамение «арменскою (т. е. армянскою) ересью».

Ложь об «арменской ереси» старообрядчества была подхвачена многими никонианскими писателями. Так, например, известный критик староверия митрополит Димитрий Ростовский (Туптало) в своей пресловутой книге «Розыск о раскольнической брынской вере» писал о старообрядческих проповедниках в Сибири, которые «учаху людей… знамение крестное на себе творити не по древнему, от греков приятому обычаю, не тремя персты правыя руки, но двемя перстами по обычаю арменския ереси».

Этому «еретическому» обычаю Димитрий противопоставлял обычай «благочестивый и правоверный»: «Мы благочестно и правоверно изобразуем три лица Пресвятыя Троицы и, полагающе на себе треперстным сложением знамение крестное, глаголем: во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа».

Для «подтверждения» вымысла об «арменской ереси» в начале XVIII века было сфабриковано подложное деяние некоего церковного собора, якобы осудившего в XII веке еретика Мартина Арменина. Автор фальшивки до сих пор неизвестен, но существует мнение, что ее составил сам Димитрий Ростовский.

Деяние подробно рассказывает о соборе, якобы бывшем в Киеве в 1157 г. и осудившем некоего еретика-армянина Мартина, учившего некоторым обрядам, проклятым Московским собором 1666–1667 гг., но сохраняемым и защищаемым староверами, в том числе и двуперстному крестному знамению.

По повелению императора Петра I «Соборное деяние на Мартина еретика» было напечатано в 1718 г., а затем неоднократно переиздавалось «ко увещеванию расколом недугующих». Однако старообрядческие ученые, знаменитые братья Денисовы из поморской Выговской пустыни, сумели изобличить фальшивку. Сугубо научный подход, почти на столетие опередивший свое время, привел Денисовых «не только к беспощадному разоблачению фальсификаций, но и к настоящему научному подвигу, вылившемуся в создание первого в России источниковедческого, палеографического и лингвистического труда, который превосходил своими наблюдениями, методикой и выводами достижения последующей историко-критической мысли».

Казалось бы, все это «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». И не стоит вспоминать о разоблаченной фальшивке и о Димитрии Ростовском, тем более что никонианский поместный собор 1971 г. принял решение «о признании старых русских обрядов спасительными, как и новые обряды, и равночестными им» и «об отвержении и вменении, яко не бывших, порицательных выражений, относящимся к старым обрядам и, в особенности, к двуперстию, где бы они ни встречались и кем бы они ни изрекались».

Однако находятся такие никониане, которые вопреки исторической истине и соборным решениям своей иерархии, продолжают хулить святоотеческое предание – древнее двуперстие, нарицая его «арменскою ересью». Поистине, живучесть «скверных и изгнивших басен» достойна всякого удивления.

Яркий образец такого творчества – сочинения современной никонианской писательницы Натальи Михайловой. Не так давно она наделала много шума своими опусами о древлем православии. Вот, например, один из ее перлов: «То, что двоеперстие нигде не сохранилось, кроме как у армян и несториан, в этом сами раскольники убедились, когда в XIX веке в поисках старой веры объездили весь православный Восток».

Нам представляется весьма важным делом заградить уста всем подобным хулителям Апостольской Церкви и апостольского предания, объяснив современному человеку, где же и в чем поистине сокрыта «арменская ересь».

Понятно, что сразу уничтожить многовековую ложь будет нелегко. Сделать же это можно, лишь сообщив невеждам ведение истины. Ибо, как писал Иммануил Кант: «Есть такие заблуждения, которые нельзя опровергнуть. Нужно сообщить заблуждающемуся уму такие знания, которые его просветят, тогда заблуждение исчезнет само собою».

Церковь так восхваляет крест Господень: «Крест преподобным оружие, обоюдный меч Христов… и победа, и щит, и стена нератуема, бесом отгнание» (Канон кресту, 3-я песнь). Ограждаясь непобедимым оружием – крестным знамением, мы изображаем на себе животворящий крест, освященный распятым на нем Господом нашим Исусом Христом, ибо, как сказал апостол, «мы проповедуем Христа распятого» (1 Кор. 1, 23).

Святой Кирилл Иерусалимский пишет: «Итак, не постыдимся исповедывать распятого, с дерзновением на лице и на всем полагая перстами (δακτυλοις) печать креста». А поскольку, согласно здравому православному учению, в лице Спасителя было соединено два естества (Божеское и человеческое), то и крестное знамение всегда совершалось и совершается двумя перстами, ибо только так можно достойно и праведно изобразить распятого Богочеловека.

О количестве перстов употребляемых для крестного знамения читаем у преподобного Петра Дамаскина в книге «Добротолюбие», изданной в Венеции на греческом языке: «И вновь знамением честного и животворящего креста изгоняются демоны и различные болезни; и совершается это безо всяких издержек и без усилия. Да и кто может исчислить похвалы его? Образы же его святого знамения святые отцы предали нам, для опровержения неверных и еретиков, ибо два перста (duω daktuloι) и единая рука являют распятого Господа Исуса Христа, Познаваемого в двух естествах (dusι ϕusesι) и в единой ипостаси».

Как об апостольском и святоотеческом предании говорят о двуперстии отцы великого Стоглавого собора во главе со святителем Макарием: «На себя крестное знамение рукою возлагати, двема персты, яко же предаша святии отцы воображати крестное знамение… Аще кто двема персты не благословляет, якоже и Христос, или не воображает двема персты крестнаго знамения: да будет проклят… Два перста имети наклоненна, а не простерта, а тех указ тако вообразует: две естестве – Божество и человечество, Бог по Божеству, а Человек по человечению… Да тако достоит креститися и благословити, тако святыми отцы узаконено и указано».

По-иному складывают персты для крестного знамения армяне. Общеизвестно, что Армянская Церковь придерживается монофизитского учения, которое с древних времен было известно на Руси под именем «арменской ереси».

Согласно этому еретическому учению, возникшему в V веке, человеческое естество в Исусе Христе было совершенно поглощено Божеством, а потому в Нем должно признавать лишь одно Божественное естество.

Ересиархи учили, что в Своей земной жизни Спаситель не имел настоящего тела, а только некую видимость, призрак оного. Посему во время распятия на кресте Господь наш страдал не Своим телом и не по Своему человечеству, а по Своему Божеству. Православная Церковь отвергает подобную ересь, утверждая, что «аще бо и пострада Твое плотское, перстное существо, но Божество безстрастно пребысть» (Канон Великой Субботы, 6-я песнь).

Монофизиты же полагают, что поскольку лица Святой Троицы единосущны и нераздельны, то вместе с Богом Сыном страдали и Бог Отец и Бог Дух Святой. Таким образом, еретики верят, что чрез Христа на кресте была распята вся Троица.

Именно так ложно мудрствовал один из наиболее неистовых ересиархов, Петр Фуллон по прозвищу Гнафей (Суконщик), силой захвативший антиохийский патриарший престол. Девизом «истинной веры» он объявил выражение: «Бог был распят». В соответствии со своим учением он добавил к трисвятому гимну (Святый Боже, святый крепкий, святый безсмертный, помилуй нас) слова «распныйся за ны».

«Он учил, что Сын Божий страдал за нас по Божеству, а поэтому, вследствие единосущия лиц Св. Троицы, с Сыном страдали Бог Отец и Дух Святый. Это именно и означало добавление к трисвятому в виде слов “распныйся за ны”». Нам кажется, что Гнафей и научил монофизитов креститься тремя перстами во имя Троицы, выражая этим веру в Ее распятие и крестные страдания.

Армяне-монофизиты крестятся именно тремя перстами. Об этом в середине XIX века так писал никонианский епископ Гермоген (Добронравов): «Армяне ограждают себя не одноперстным крестом, а так же как и православные <никониане>, с тем только различием, что они, творя крестное знамение, возлагают персты прежде на левое, а потом на правое плечо… В этом может убедиться всякий собственным наблюдением над армянами; в этом же уверяют других и армяне».

О том же узнаем из самих армянских книг: «Перед и после каждой молитвы освящай себя крестным знамением следующим образом: соедини первые три пальца (yerek matner) правой руки (большой палец, указательный палец и средний) вместе и прикоснись ими к челу: во имя Отца. Опусти к груди: и Сына. Перенеси на левое плечо: и Духа, а затем перенеси на правое плечо: Святого, а потом положи на грудь и скажи: Аминь».

Сравним этот текст с приведенной выше цитатой из Димитрия Ростовского или с наставлением из популярнейшего никонианского учебника по Закону Божьему: «Для крестного знамения мы складываем пальцы правой руки так: три первых пальца (большой, указательный и средний) слагаем вместе концами ровно, а два последних (безыменный и мизинец) пригибаем к ладони. Сложенные три первых пальца вместе выражают нашу веру в Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого, как единосущную и нераздельную Троицу… Когда мы крестимся не во время молитвы, то мысленно, про себя, говорим “Во имя Отца и сына и Святаго Духа. Аминь”, выражая этим нашу веру в Пресвятую Троицу».

А теперь задумайтесь, любезные читатели, где же поистине сокрыта «арменская ересь»?

Опубликовано: журнал «Остров веры», 2003, № 2

 

Две челобитные из Боровска

Еще в середине XIX века М. П. Погодин призывал своих современников, молодых ученых, обратиться к биографии Павла Коломенского: «Сколько важного и полезного для науки можно еще сделать, познакомясь с письменною литературою и принявшись с тщанием собирать сведения об исторических наших личностях: что известно у нас в общем обороте о каком-нибудь… епископе Павле?».

Этот призыв сохраняет свою актуальность до настоящего времени, тем более что единственным ученым, откликнувшимся на него, был С. А. Белокуров, собравший и издавший в двух выпусках «Сказания о Павле, епископе Коломенском» (М., 1905).

Владыка Павел является весьма значимой фигурой не только в трагической истории раскола, но и вообще в истории русской религиозности. Достаточно вспомнить, что Павел был единственным архиереем, выступившим против реформ Никона, на стороне старообрядцев, что он был единственным в истории православия епископом-юродивым.

Выступление Павла против Никона, патриаршая опала, ссылка и трагическая гибель в 1656 году получили разнообразные трактовки в последующей старообрядческой литературе. Это было обусловлено тем, что источники биографии епископа немногочисленны, противоречивы и по-разному рассказывают о последних годах его жизни. Обнаруженные в последнее время новые документальные источники позволяют более полно восстановить биографию Павла Коломенского.

Документы, связанные c жизнью епископа Павла, представляют большой научный интерес, однако до сих пор практически не выявлены. Нам удалось разыскать в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) три подобных документа. Один из них – грамота от 19 марта 1653 года к архимандриту Кирилло-Белозерского монастыря Митрофану. Она опубликована нами в третьем выпуске сборника научных трудов «Старообрядчество в России» (М., 2004).

Также в РГАДА, в фонде 159 (Приказные дела новой разборки) хранится обширное «Судное дело г. Боровска посадских людей с Пафнутьевым монастырем о пригородных слободах». В этом деле имеются копии двух челобитных 7160 (1652) года, поданных Павлом, тогда игуменом Пафнутьева монастыря, царю Алексею Михайловичу.

В игумены старинного Пафнутьева монастыря Рождества Богородицы в городе Боровске (Калужская обл.) Павел был определен летом 1651 года. А осенью 1652 года он был поставлен в епископы на кафедру Коломенскую и Каширскую.

Фактических данных о настоятельстве отца Павла почти не сохранилось: «Имя сего игумена упоминается в одной только грамоте под означенным 1652 годом. По сей грамоте производилось размежевание усадебных мест для градских жителей и монастырских крестьян, принадлежавших Покровскому Высокому монастырю». Пришедший в упадок древний Покровский Высокий монастырь в Боровске был приписан к Пафнутьеву монастырю и управлялся его настоятелем. К сожалению, эта грамота нам неизвестна.

Но сохранились копии двух челобитных игумена Павла «з братьею». В первой иноки жалуются Алексею Михайловичу на дворянина Василия Федоровича Шетнева, мерившего по «государеву указу» «монастырские слободки под Боровском» и переписывавшего их жителей. Монастырские слободы оказались приписаны «на посад», т. е. к городу. Недовольные иноки били челом царю, чтобы он не велел слободских жителей «от монастыря на посад взять».

Алексей Михайлович поручил расследовать это дело князю Юрию Алексеевичу Долгорукову, боярину и первому судье Приказа сыскных дел. Но результат расследования не удовлетворил иноков, поэтому они вторично били челом царю, чтобы «Высоцкой слободке быть за монастырем» и чтобы был издан «государев указ» о «пашенных людишках, которые живут в Никольской слободке».

Неясно, было ли уважено царем челобитье отца Павла. Но, глядя на значительный объем судного дела, можно предположить, что тяжба между монастырем и Боровском продолжалась еще не один десяток лет.

Первая челобитная игумена Павла

Царю, государю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Росии. Бьют челом твои государевы богомольцы, Пафнутьева монастыря игумен Павел, да келарь Иевище Панин з братьею.

В нынешнем, государь, во 160 году по твоему государеву указу велено Василью Шетневу монастырские наши слободки под Боровском измереть от крайнего посацкого двора до крайнего ж двора монастырских слободок, в кольких саженех мерою будет, и в тех слободках росписать всяких людей торговых, и ремесленых, и промышленых, и пашенных. И по твоему государеву указу Василей Шетнев монастырские слободки с посацкими дворами измерел и в тех слободках людей росписал по торгом, и по промыслом, и которые ремеслишком кормятца.

Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии! Пожалуй нас, твоих государевых богомольцов, вели, государь, нам свой государев указ учинить о тех монастырских слободках, которые крестьянца Василья Шетнева в росписи объявились, огороды пашут и кормятца огородным овощем, ездят по городом и по деревням, лук и чеснок продают, и с ыными небольшими товаришки в отъезд ездят, а иные кормятца своим ремеслишком всяким и пашню на себя пашут.

Не вели, государь, у нас тех крестьянец от монастыря на посад взять. А которые крестьянца торговые, в лавках торгуют, и откупщики, и о тех крестьянцах, как тебе Праведной Бог известит. А у нас, государь, тех слободок крестьянца в приход воинских людей под Пафнутьев монастырь будут в осаду стрельцы и пушкари, и всякие боевые осадные люди.

Царь-государь, смилуйся, пожалуй!

А на челобитной помета: государь пожаловал, велел боярину князю Юрью Алексеевичю Долгоруково доложить себя государя без молчания.

Вторая челобитная игумена Павла

Государю, царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии. Бьют челом твои государевы богомольцы, Рожества Пречистые Богородицы Пафнутьева монастыря игумен Павел, да келарь Иев Панин з братьею.

В нынешнем, государь, во 160 году по твоему государеву указу посылан в Боровеск Василей Шетнев. А по наказу велено ему, Василью, Пафнутьева монастыря отписные слободки измереть трехаршинною саженью от посацкого крайнего двора до крайнего ж двора монастырских слободок. И Василей Шетнев те монастырские слободки измерел, и людей в них розобрал, и росписал, и учинил одну роспись дальним и ближним слободкам. А указ нам против твоего государева указу не учинил.

И твой государев боярин князь Юрья Алексеевичь Долгоруково тое васильевой расписи слушав, указал монастырские слободки – слободку Мякишеву, слободку Мельничную – взять на тебя, государя, с торговыми, и с промышлеными, и с ремеслеными людьми, а молодчих и пашенных людишек отдать в монастырь и свесть их на монастырскую землю. А слободку Высоцкую и Никольскую взять на тебя, государя, без розбору со всеми людьми. А та, государь, Высоцкая слободка от посаду – от крайнего посацкого двора до крайнего ж двора монастырские Высоцкие слободки – по мере двести с лишком сажен. А в Никольской слободке шесть дворишков, а живут в них пашенные людишка, один торговой человек.

Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии! Пожалуй нас, богомольцов своих, по прежнему своему государеву указу. Вели, государь, той Высоцкой слободки быть за монастырем, что та слободка в дальних саженех от посаду. И о пашенных людишках, которые живут в Никольской слободке, свой государев указ учини.

Царь-государь, смилуйся, пожалуй!

На челобитной помета: 160 года, апреля в 8 день. Выписать из росписи Василья Шетнева и из указу, что велено ему делать, и против ли государева указу учинил Василей Шетнев, и о близости – в скольких саженех мерял слободы от посаду. И на пример выписать против серпуховских и против ростовских монастырей, в кольких саженех от посадов монастырские слободы иманы к посаду.

Опубликовано: журнал «Культура и здоровье», 2011, № 1

 

Епископ Павел, Бога моля, благословляю

Личность священномученика и исповедника Павла, епископа Коломенского, оказавшаяся в тени своих более известных современников, протопопа Аввакума или бывшего патриарха Никона, не привлекала к себе внимания ученых из-за отсутствия надежных исторических материалов. В то время, когда жизнь св. Аввакума или Никона тщательно исследовалась, а их литературные произведения и письма изучались и неоднократно издавались, имя свт. Павла фактически обходилось молчанием…

Свт. Павел не был чужд эпистолярному жанру. Нам известны имена по крайней мере двух его корреспондентов – протопопа Иоанна Неронова и некоего Игнатия Иванова, письма которых хранились в архиве игумена Феоктиста. Все эти послания были написаны уже после Собора 1654 года, во время темничного заключения или ссылки святителя. К сожалению, ни один из этих документов не сохранился.

Однако понятно, что и до своей опалы, находясь на коломенской кафедре и отправляя архиерейское служение, свт. Павел рассылал грамоты и послания по различным вопросам епархиальной жизни и управления. Так в челобитной Даниила Карпова, воеводы города Ефремова, упоминается грамота епископа Павла ефремовскому поповскому старосте, попу Ефрему, присланная в город 23 марта 7161 (1653) года. По этой грамоте воевода Карпов и два подьячих приказной избы отлучались от Церкви за самовольный суд над попом Максимом. Нет необходимости доказывать, что для нашей истории находка новых подобных документов, связанных с именем великого святителя, была б просто неоценима.

Ныне же с Божьей помощью найден уникальный документ, связанный с именем сего славного страдальца за веру. Это грамота коломенского епископа от 19 марта 7161 года к архимандриту Кирилло-Белозерского монастыря Митрофану, хранящаяся в Российском государственном архиве древних актов. Грамота находится в составе рукописного собрания Ф. Ф. Мазурина (фонд 196), куда она попала вместе с частью архива Кирилло-Белозерского монастыря.

Грамота написана на столбце, склеенном из двух листов бумаги (составов), и сложена в виде конверта. На «лицевой» стороне этого конверта написан адрес: «В пречестную великую лавру Пречистыя Владычицы нашея Богородицы честнаго и славнаго Ея Успения и преподобнаго отца нашего Кирила Белоозерскаго чюдотворца, архимориту Митрофану». Ниже небрежной скорописью сделана помета о получении послания: «161 года апреля в 2 день, а привез ея служка Михало Семеновской». Здесь же, на «лицевой» стороне конверта, сохранился фрагмент епископской прикладной печати черного воска.

Грамота рассказывает нам следующую историю: некий священник покинул Коломенскую епархию, когда ей управлял еще владыка Рафаил. И ушел в Кирилло-Белозерский монастырь, где принял от священноинока Ионы постриг с наречением имени Боголепа. Однако какие-то обстоятельства заставили свт. Павла провести расследование об уходе и постриге отца Боголепа.

Скорее всего, возникло подозрение, что священник покинул епархию без епископского благословения, за что по церковным канонам его надлежало извергнуть из сана, ведь «причетник, оставив свою землю и на иную страну отшед без повеления своего епископа… да не будет прият ни в дом, ни в церковь. Се же творя и пребывая, да извержется» (VII вселенский собор, правило 10). Кроме того, «да егда хотят приити во ин град презвитери или диакони и внити в причет того града церкве, да имеют от своего епископа ставильная послания, рекше грамоты, в них же есть написано поставление их и свидетельство, яко непорочни суть житием и правоверием» (IV вселенский собор, правило 11).

Поэтому свт. Павел и написал грамоту в монастырь к архимандриту Митрофану, прося уточнить обстоятельства пострига Боголепа, выяснить, имеет ли он «грамоты ставленыя и отпускьная» от епископа Рафаила, и узнать, служит ли Боголеп в монастыре. Архимандрит, выполняя просьбу святителя, допросил священноинока Иону и прислал в Коломну подробный отчет – «сказку», заверенную подписями его и Ионы. В письме архимандрит также осведомлялся о «жителстве» епископа Павла. Это послание 18 марта 7161 (1653) года привез святителю монастырский слуга Михаил Семеновский.

А уже 19 марта в Коломне был написан ответ. Однако владыка Павел не стал его подписывать, а только скрепил своей архиерейской печатью и отдал Михаилу Семеновскому, который и доставил это послание в Кирилло-Белозерский монастырь 2 апреля 1653 года. К сожалению, из сей грамоты нельзя заключить о том, как же закончилось дело отца Боголепа.

Особую ценность найденному документу придает сохранившийся фрагмент печати свт. Павла. Здесь, в пяти строках сохранились части некоторых слов, которые можно реконструировать в следующем виде:

То есть «Божьею милостью смиренный Павел, епископ Коломенский и Каширский». Подобного рода надписи были традиционны для архиерейских печатей.

Следует отметить, что грамота свт. Павла написана в официально-вежливом стиле, с использованием определенных литературных штампов, а посему лишена речевой индивидуальности, и может кому-нибудь показаться невыразительной, неинтересной. Однако не стоит забывать, что именно из таких неинтересных, заурядных «кирпичиков» строится здание истории нашей Церкви, нашей с вами истории.

Грамота епископа Павла архимандриту Митрофану

(л. 1) В пречестную и великую лавру пречистыя владычицы нашея Богородицы, честнаго и славнаго Ея Успения и преподобнаго отца нашего Кирила Белоозерскаго чюдотворца, тоя пречистыя лавры архимориту Митрофану коломенской епископъ [Па]велъ, Бога моля, благословляю и челом бью.

Как тобя всесилный Владыка, в Троице славимый, Господь Богъ нашъ и пречистая Богородица в твоих в духовных и в боголюбезных подвизех милостию Своею сохраняет? А пожалуешь, изволишь своею духовною любовию про наше недостойное жителство воспросити. Мы же, милостию всещедраго общего Владыки, Творца и Содетеля нашего, Христа Бога и пречистыя владычицы нашея Богородицы, честнаго и славнаго Ея Успения на Коломне, в дому пречистыя Богородицы марта по 19 день жив есмь.

Марта ж во 18 день подал мне Кирилова монастыря слуга Михайла Никиты сынъ Семеновской от тобя, великого господина, отписку, а в отписке твоей написано. Писали мы к тебе, чтобы ты изволил по своей духовной добродетели допросити Кирилова монастыря чернова священника Иону про черного ж священника Боголепа: он ли, Иона, его, Боголепа, постригал, и сынъ ли ему духовной, и грамоты ставленыя и отпускьная бывшего брата нашего Рофаила епископа у него были ль, и в Кирилове монастыре он священствовал ли? А, допрося, пожаловал бы ты по своей духовной добродетели, к намъ отписал. И ты-де, // (л. 2) великий господинъ, его, священника Иону, допрашивалъ и сказку его за своею архиморичьею и за его Иониною рукою к нам прислал с темъ же слугою, с Михаиломъ Семеновьским. И я на твоей духовной добродетели челом бью.

А милость Божия и пречистыя Богородицы и всехъ святых молитвы и нашего смирения благословение да есть и будет с твоим пречестным преподобиемъ всегда, ныне и во веки.

(л. 1 об.) Адрес: В пречестную великую лавру пречистыя владычицы нашея Богородицы честнаго и славнаго Ея Успения и преподобнаго отца нашего Кирила Белоозерскаго чюдотворца, архимориту Митрофану.

Помета: 161 года апреля въ 2 день, а привез ея <1 слово нерзб.> служка Михало Семеновской.

Опубликовано: сборник «Духовные ответы», вып. 15. М., 2001

 

Светлейший архимандрит

Среди записей «Table-talk» Александра Сергеевича Пушкина есть анекдот о светлейшем князе генерале-фельдмаршале Григории Потемкине (1739–1791). Один его адъютант, знавший наизусть святцы, считался в отпуске в Москве. Князь приказал молодому человеку прибыть в свою ставку. «Он отправляется из Москвы, скачет день и ночь и приезжает в лагерь светлейшего. Об нем тотчас докладывают. Потемкин приказывает ему явиться. Адъютант с трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постели со святцами в руках». Князь проверил знания юноши, спрашивая, когда празднуется память того или иного святого, и сверяя ответы с книгой. Удовлетворив любопытство, Потемкин закрыл святцы и сказал адъютанту: «Ну, поезжай же себе домой!»

Пушкин описывает фарс, в который выродился семейный интерес Потемкиных к церковной литературе. А ведь в середине XVII века представители этого рода серьезно интересовались душеполезными писаниями. Трагедией считали они изменение богослужебных книг при патриархе Никоне. Так считали предки светлейшего князя – старцы Спиридон и Ефрем, старообрядческие проповедники и противники реформ Никона.

Род Потемкиных происходит от полулегендарного польского шляхтича Яна-Ганса Потемпского, в начале XVI века приехавшего на Русь и принявшего православие. История рода связана с западнорусскими землями и городом Смоленском, начиная с 1613 года входившим в состав Речи Посполитой. В Смоленске и родился Семен Иванович Потемкин, будущий архимандрит Спиридон.

К сожалению, о его жизни до принятия иночества известно мало: он получил отличное образование, был женат и имел трех сыновей: Александра, Самуила и Силу. Правнуком Силы Семеновича был Григорий Александрович Потемкин.

Известно, что в Смоленске Семен Иванович спорил о вере с католиками и униатами. Старообрядческий писатель диакон Федор, считавший себя учеником Спиридона, рассказывал об этом: «В Польше тамо тех еретиков многих препре и посрами. И вси езуиты и кардиналы римския бояхуся его, не могуще противитися глаголом уст его».

Тот же писатель отмечал необыкновенную образованность Потемкина: «Бысть убо старец честен, и боголюбив зело, и премудр, и писанию святых книг искусен вельми бе, умея бо сам греческий и латинский язык до конца и польский. И ученый бе человек, и вся дни живота своего над книгами просидел. И вина и секира, сиречь всякаго пияньственнаго пития, отнюдь не пия от юности».

Французский славист Пьер Паскаль дал такой портрет Спиридона: «Он получил в польских школах западное образование, чрезвычайно редкое в то время в Московском государстве. Он знал греческий, латинский и польский языки, изучил довольно хорошо диалектику, риторику и богословие в той форме, как их преподавали на Западе под влиянием латинян; кое-где он даже цитирует Талмуд. Но он полностью сохранил свою приверженность православным традициям».

Европейская образованность позволила многим Потемкиным успешно потрудиться на дипломатическом поприще. Они неоднократно ездили с русскими посольствами в Польшу. Брат Спиридона, Петр Потемкин (1617–1700), побывал в Австрии, Англии, Голландии, Дании, Испании, Италии и Франции.

Потемкины принадлежали к высшему дворянству и состояли в родстве с известнейшими русскими семьями. Сестра Спиридона, Ульяна Ивановна, была замужем за знатным царедворцем Михаилом Ртищевым. В этом браке родились два сына, Федор Большой и Федор Меньшой, оставившие заметный след в отечественной истории. Особенно известен Федор Большой (1626–1673), поклонник западной учености и сторонник реформ Никона.

В 1654 году царь Алексей Михайлович отбил у поляков Смоленск. Вскоре Семен Иванович «взят бысть к Москве», то есть по официальному приглашению перебрался в столицу. Пьер Паскаль полагал, что Потемкин прибыл в Москву, «может быть, даже против своей воли».

Возможно, дворянина пригласил сам монарх, хорошо знавший его, «ведуще его мужа мудра и всякому нечестию обличителя велика». Возможно, его вызывали для преподавания в школе при Андреевском монастыре, основанной Федором Ртищевым (Большим). В этой школе приглашенные западнорусские ученые мужи обучали московских юношей греческому, латинскому и славянскому языкам, риторике и философии.

В столице Семен Иванович принял иночество, нарекся Спиридоном и был назначен архимандритом Покровского «что на убогих домах» монастыря, основанного в 1655 году на личные средства царя. Можно сказать, Потемкин был обласкан самодержцем. Но в вопросе о богослужебных реформах Спиридон пошел против властей. Он открыто ополчился «на никонияньскую пестрообразную ересь».

Спиридон написал несколько «слов» против нововведений Никона: о кресте Господа нашего, о крестном знамении, о Святом Духе, о хулении на Святой Дух, о нечувственных христианах и другие. После смерти старца эти «слова» были собраны диаконом Федором в особую «Книгу». В ней Потемкин предстает не традиционным старомосковским начетчиком, составляющим компиляции из трудов святых отцов, а выдающимся философом и богословом.

Архимандрит считал, что любое изменение церковных обрядов открывает путь антихристу для покорения последнего оплота истинного православия – Святой Руси. Апокалипсическим духом пронизаны все сочинения Спиридона, еще при жизни ставшего авторитетом для проповедников-староверов, награждавших его самыми лестными эпитетами: «богомудрый старец», «превеликий отец», «новый богослов», «преизящный и превеликий учитель».

Также против реформ Никона выступил родственник Спиридона – инок Ефрем Потемкин, уроженец Смоленщины, постриженик Бизюкова монастыря близ Дорогобужа. В 1662 году он переселился на реку Керженец (ныне Нижегородская область), где на Козленицких болотах основал скит, положивший начало старообрядческим поселениям в тех местах.

Ефрем учил, что на Руси уже наступило антихристово царство. Антихристом он называл патриарха Никона, а священников – «слугами антихристовыми». Старец призывал заготавливать хлеб, предсказывая семилетний голод. По его мнению, антихрист «вся грады и места и в них церкви осквернил», а также опоганил все реки, поэтому чистыми остались только болота, где и следует спасаться. Новоявленный пророк нашел единомышленников – к его келье стали приходить бортники и крестьяне.

Когда властям стало известно об учении Ефрема, на его поимку был отправлен полковник Абрам Лопухин со стрельцами. В марте 1666 года воины по лыжне вышли к келье старца, арестовали его и отправили в Москву, а скит сожгли.

В апреле инок предстал перед церковным собором. Испугавшись наказания, он отрекся от своего учения и подал соборянам покаянное письмо: «В неведении моем согреших, хуля на Святую Восточную Церковь, и на новоисправленныя ныне божественныя книги и чины их». Инок призывал своих единомышленников, «прельщенных от мене и от прочих подобных мне, Господа ради прелести той не имите веры».

Собор простил скитника и объяснил причины «прелести» Ефрема его «неведением книжнаго разума», незнанием «чину московских обычаев» и западнорусским происхождением – рождением «в земли полской». Раскаявшегося старца определили на жительство в столичный Новоспасский монастырь, а затем перевели в Кирилло-Белозерский монастырь. После 1670 года его следы теряются.

Если за Ефремом охотился стрелецкий полковник, его осудили и принудили к покаянию, то Спиридон жил в столице в почете и уважении. Его персона была настолько значительной, что в 1662 году царь звал его в митрополиты на кафедру Великого Новгорода. К старцу приезжал племянник Федор Большой и уговаривал:

– Изволиши ли, дядюшка, на митрополию в Новъград? Тамо ныне Церковь вдовствует.

Архимандрит ответил:

– Феодоре Михайлович! Скажи царю, лучше бо аз на виселиницу пойду с радостию, нежели на митрополию в новыя книги. Кая ми польза будет в том? Не хощу человеком угождати тленным.

Спиридон не дождался виселицы. Он умер «в ысходе ноября месяца» 1664 года. А массовые гонения на старообрядцев с пытками и казнями начались после церковного собора 1666–1667 годов.

В начале XVIII века имена Спиридона и Ефрема Потемкиных были внесены в синодик московского Новодевичьего монастыря, игуменьей которого тогда была их родственница Памфилия Потемкина.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2013, № 11 (337)

 

Святые последних дней

В 1676 г. пал оплот древлего благочестия – Соловецкий монастырь. Но наследие прославленной обители не погибло вместе с ней. Его сумели сохранить и преумножить немногие соловецкие иноки, спасшиеся от жестоких казней. По их благословению в Поморье, на реке Выг, был создан староверческий монастырь. Выговской обители принадлежит особое место в истории старообрядчества.

Безлюдные леса и «топи блат» русского Поморья – побережья Белого моря – привлекали староверов, скрывавшихся от преследований светских и духовных властей. В 80-е гг. XVII в. в этом суровом краю скитались иноки-старообрядцы из разоренной Соловецкой обители, наставлявшие местных жителей в верности древлему благочестию.

Среди этих наставников особо выделялся соловецкий иеродиакон Игнатий, еще до начала осады покинувший монастырь из-за разногласий с братией.

Поселившись вместе с учениками в скиту близ Онежского озера, иеродиакон проповедовал о том, что в мире воцарился антихрист, олицетворяемый государственной Церковью, а его верные слуги – царь и патриарх. «Церкви все и обители святые овладела богомерзкая мерзость их, и воинство антихристово везде и повсюду укрепилося», – писал Игнатий.

Всякая благодать взята на небо, священство Христово прекратилось, а вместе с ним прекратились и церковные таинства. Поэтому нельзя молиться за царя-«еретика» и принимать крещение, совершенное попами-«еретиками». Впоследствии это учение старообрядческих «радикалов-пессимистов» получило имя беспоповства, а его приверженцы стали называться беспоповцами.

По мнению Игнатия, единственный способ спасения в этом гибнущем мире – мученическая смерть. Обращаясь к царю и патриарху, Игнатий восклицал: «Не желаем при вашем царствии живота себе, но желаем смерти!.. И вы нас скончайте всех во едином месте!»

Не дождавшись преследований и казней от властей, Игнатий вместе с последователями захватил в марте 1687 г. Палеостровский Рождественский монастырь, где окончил жизнь жуткой самоубийственной смертью – самосожжением. В «палеостровской гари» погибло 2 700 человек.

После гибели Игнатия его скит возглавил бывший церковный дьячок из села Шуньги Даниил Викулин. В 1691 г. в этот скит пришли двое юношей из села Повенец: Иван Белоутов и Андрей Денисов (1674–1730), отпрыск захудалого рода князей Мышецких.

Жизнь в скиту была «нужною» – тяжелой и голодной из-за недородов хлеба. Поэтому в 1694 г. скитская братия переселилась на реку Выг, земли по которой оказались «вельми годны» к пашне. Там уже жил крестьянин-старовер Захарий Дровнин, выжигавший лес, сеявший хлеб и получавший сносные урожаи. Так возникла Выговская обитель.

По свидетельству современника, Даниил Викулин и Андрей Денисов активно занимались проповедью беспоповства и, обходя Поморье, учили: «Время настоящее есть время антихристово! Антихрист в церкви боголепно на престоле сидит». Благодаря этой проповеди слух о новом старообрядческом поселении облетел все Поморье.

На Выг, убегая от антихриста, стали переселяться не только поморы, но и крестьяне, и посадские жители из Москвы, Великого Устюга и Поволжья. Уже через несколько лет посреди дебрей и болот возникла обитель, имевшая хорошо налаженное хозяйство: были распаханы обширные пашни, заведены огороды, разведен скот, организованы торговля, морские зверобойные промыслы и различные кустарные производства. По имени Даниила Викулина новая обитель называлась Даниловым монастырем, а ее насельники – даниловцами.

Подробное описание обители в первые годы ее существования содержится в доносе крестьянина Мартемьяна Никифорова, прожившего на Выгу у «раскольников» несколько месяцев. Крестьянин рассказывал, что уже в 1698 г. здесь была «часовня с трапезою самая большая и четырнадцать келий больших же, а людей в скопе в том месте церковных раскольников из розных городов мужеска и женска полу и чернцов и черниц человек с две тысячи».

Первоначально мужчины и женщины жили вместе, но с тщательным разделением. Жизнь даниловцев регламентировал строгий иноческий устав, составленный по образцу общежительного устава Соловецкого монастыря. В 1706 г. в 20 верстах от Выговской пустыни на реке Лексе построили особую женскую обитель, первой настоятельницей которой стала Соломония – родная сестра Андрея Денисова.

После того как в 1702 г. ушел на покой Даниил Викулин, общим решением братии киновиархом (настоятелем) был избран Андрей Денисов. Его блестящий организаторский талант сыграл важную роль в обустройстве Выговской обители. Годы настоятельства Андрея стали периодом наивысшего расцвета Данилова монастыря.

Новый настоятель был человеком образованным, отличался житейским здравомыслием и умением идти на компромиссы с властью, что помогало ему хлопотать о делах обители в обеих столицах.

В Санкт-Петербурге Денисов встречался со «светлейшим князем» А. Д. Меншиковым. Киновиарху удалось задобрить Меншикова щедрыми подарками, и в сентябре 1704 г. «светлейший» подписал указ, признававший за выговскими староверами право молиться «по книгам московской печати давних лет выходов» и в то же время обязывавший их быть «во всяком послушании, как и прочих погостов жители».

Приписка старообрядческих поселений к Олонецким металлургическим заводам упрочила положение обители. Указом 1705 г. Выговская пустынь признавалась самостоятельной хозяйственной единицей, которой была обещана защита от всякого «утеснения», что подтверждалось тремя указами Меншикова и Петра I.

Среди насельников Выговской пустыни было много опытных рудознатцев (онежские крестьяне издавна занимались железоделательным промыслом), поэтому обитель успешно выполняла трудовую повинность по изысканию руды для Олонецких заводов. Заводское начальство, состоявшее по большей части из иноземцев, равнодушных к конфессиональной принадлежности старообрядцев, высоко ценило их успехи.

В то же время Андрей Денисов познакомился с Прасковьей Федоровной, вдовой царя Иоанна V Алексеевича, старшего брата Петра I. Знакомство состоялось при помощи одного старовера из Олонецкого уезда, имевшего подряд в Москве на строительство дворца для царственной вдовы и порекомендовавшего ей Андрея как ученейшего книгочея.

Своими знаниями Денисов сумел завоевать расположение Прасковьи Федоровны и был допущен к древним книгам из библиотек кремлевского Успенского собора и Патриаршего двора.

Царица не раз помогала Выговской пустыни, за что староверы благодарили ее различными подарками, например, живыми оленями. Приезжая с дочерьми, среди которых была Анна, будущая российская императрица, отдыхать на лечебные Марциальные воды, Прасковья Федоровна призывала из пустыни Андрея.

Киновиарх должен был жить при ней на Олонецких заводах, постоянно навещая для бесед на благочестивые темы и чтения душеполезных книг. Впоследствии, как рассказывает «Житие Андрея Денисова», написанное в конце XVIII в., Анна Иоанновна вспоминала Андрея, который «часто похаживал к покойной матушке моей, Прасковье Федоровне, и книги читывал. Я помню его, ибо часто видывала еще в девицах у матушки».

Покровительство властей много значило для Выговской пустыни, ведь, как пишет современный историк Е. М. Юхименко, «положение старообрядчества было столь непрочно, что любой донос мог привести к закрытию и разгрому обители; возможность прибегнуть к заступничеству вселяла надежду на благоприятный исход дела и создавала условия для созидательной работы».

Желая заручиться высочайшей благосклонностью, беспоповцы подносили подарки не только вдовствующей царице, но и самому императору, хотя считали его «антихристом» и не молились за него. Когда Петр I приезжал на Олонецкие заводы и Марциальные воды, Андрей Денисов и Даниил Викулин отправляли к нему посыльных с письмами и гостинцами.

«Первые киновиархи прекрасно понимали, что для выполнения главной цели – создания своего собственного, старообрядческого мира – было недостаточно только построить кельи, возвести монастырскую ограду, обеспечить известный материальный достаток. В это тело следовало вдохнуть дух» (Е. М. Юхименко).

Поэтому при Андрее Денисове на Выгу было развернуто настоящее культурное строительство: создавались школы, переписывались книги, собиралась «книжница». В обительской библиотеке, состоявшей из 194 рукописных и 150 печатных книг, были такие раритеты, как Выголексинский сборник житий XII в. и список XV в. с «Изборника» Святослава 1073 г.

Благодаря богатой библиотеке многие даниловцы смогли получить хорошее самообразование, стать книжниками и начетчиками. Согласно бытующему в Поморье преданию, в Выговской пустыни некоторое время обучался Михайло Ломоносов.

Среди братии знаниями выделялся Андрей Денисов, которого современники называли «мудрости многоценное сокровище». Его «Житие» рассказывает, что в юности Андрей ездил в Киев, где «изучися добре грамматическому и риторскому учению».

Во время поездок по делам обители киновиарх посещал разные города и монастыри, где внимательно изучал церковные древности и посещал книгохранилища для сбора свидетельств в защиту старых богослужебных обрядов.

Обширные знания Андрея пригодились в сентябре 1722 г., когда на Олонецкие заводы по именному указу Петра I прибыл из Синода иеромонах Неофит «для разглагольствования о происходящем церковном несогласии и для увещания». Неофит потребовал, чтобы к концу года староверы письменно ответили на 106 вопросов догматического и исторического характера.

Работа над ответами требовала большого труда и времени, поэтому выговцы несколько раз просили об отсрочке. Только в июне 1723 г. начетчики предоставили иеромонаху апологию древлего благочестия – прославленные «Поморские ответы».

Неофит не нашелся, что ответить староверам, и «разглагольствования» не получилось. Замечу, что возражение на «Поморские ответы» не написано по сию пору.

Основная часть этого грандиозного сочинения, ставшего настольной книгой всего старообрядчества, была написана Андреем Денисовым. В основном вопросы Неофита и «Поморские ответы» касаются старых и новых обрядов. Большая часть книги посвящена защите церковной старины и обличению нововведений патриарха Никона.

Но иеромонах также задавал каверзные вопросы «политического» характера. Ответы на них требовали большой изворотливости. Например, Неофит спрашивал староверов о царе Алексее Михайловиче, отце Петра I: «Вы как разумеете о сем, православно ли жизнь свою провождал и в правой ли вере скончался или не в православии?» (72-й вопрос).

Естественно, беспоповцы не могли ответить, что считают отца здравствующего государя «еретиком» и «антихристом», поэтому уклончиво писали: «Не наше дело его государское православие истязать и судить, не наша должность его царское отшествие от сей жизни испытывать и рассуждать. Но нам должно их государское великолепие почитать, нам нужно свое православие соблюдать».

Кроме того, перу Андрея Денисова принадлежит большое количество полемических сочинений и посланий, проповедей, поучений и слов на церковные праздники, с которым киновиарх выступал в соборной часовне. Андрей стоял у истоков той литературной школы, которую принято называть «поморской» или «выговской».

Умер Денисов внезапно в 1730 г., несколько дней проболев «вельми тяжко главною болезнью». О том, сколь много значил для старообрядчества Андрей, рассказывает его «Житие»: столичные «высокие персоны», беседуя о покойном настоятеле, спрашивали некоего выговца:

– Еще ли у вас другой Андрей остался таков в разуме, и в книжной премудрости и поучении?

И сами отвечали:

– Негде взять и не сыскать и во всех староверцах! И нет, и впредь не будет!

Выговская братия пожелала иметь своим киновиархом Семена Денисова (1682–1740), младшего брата и «правую руку» Андрея. И хотя Семен отказывался, выговцы «неволею» избрали его на настоятельство. Новый киновиарх проявил себя не только как мудрый духовный вождь, но и как рачительный хозяин. Например, в неурожайном 1731 г. Семен умело организовал хозяйство обители, чем спас общину от голода.

Опала «светлейшего князя» Меншикова в 1727 г. лишила Выговскую пустынь важного покровителя. Относительно благополучное существование обители стали омрачать частые конфликты с духовной и светской властью.

В 1738 г. по доносу бывшего старообрядца Ивана Круглого началось очередное следствие над обителью. В Выговскую пустынь прибыла следственная комиссия во главе с асессором О. Т. Квашниным-Самариным.

Комиссия поставила в вину беспоповцам то, что они не молятся за царскую власть, за императрицу Анну Иоанновну. Растерянные староверы не знали, что делать. Некоторые уже готовились к «вольному страданию» – самосожжению, но наиболее рассудительные из братии утверждали, что «страдать не за что».

Рассудок возобладал, и выговцы согласились поминать в молитвах царей и цариц, которых еще недавно считали «антихристами». Часть беспоповцев, недовольных компромиссом с «еретической» властью, объединилась вокруг инока Филиппа.

Филипп, беглый стрелец Фотий Васильев, в 1700 г. оставил цареву службу и пришел в Выговскую пустынь, где принял иночество и предался подвижническому житию. В 1737 г. Филипп повздорил с киновиархом, оставил обитель и поселился в скиту на реке Умбе.

Сюда стали стекаться староверы, недовольные введением молитвы за царей. Поморское беспоповство раскололось на два течения: лояльных к власти даниловцев и бескомпромиссных филипповцев. В 1742 г. старец Филипп и 70 его учеников совершили самосожжение при попытке правительственной карательной команды захватить Умбский скит.

В 1740 г. новым настоятелем Выговской пустыни был избран Иван Филиппов. Новый киновиарх оказался нерешительным человеком, что отчасти объяснялось его преклонным возрастом. Он никогда не называл себя «настоятелем», а только «выборным». Житейским хлопотам Иван предпочитал работу над «Историей Выговской пустыни» – фундаментальной летописью поморского беспоповства.

После Ивана Филиппова обитель возглавляли Мануил Петров, Никифор Семенов и Алексей Тимофеев. Это второе поколение настоятелей уже не пользовалось таким безоговорочным авторитетом, как их предшественники. Поэтому, управляя обителью, новые киновиархи опирались на свою духовную связь с первыми выговскими отцами, прежде всего братьями Денисовыми.

К этому времени относятся многочисленные хозяйственные достижения Выга: полное обустройство после пожаров мужской и женской обителей (постройка больниц и новой часовни на Лексе), устройство пристани на берегу Онежского озера и организация широкой хлебной торговли.

В 1780 г. настоятелем обители был избран Андрей Борисов, родившийся в Москве в семье богатого откупщика. Борисов принадлежал к Синодальной Церкви, но еще в молодости заинтересовался беспоповством. Однако московские староверы крайне настороженно отнеслись к юноше, ходившему в европейском костюме – «во всем убранстве немецком».

В 1754 г. Борисов приехал в Выговскую пустынь все в том же «внешнем уборе». Здесь, пообщавшись с Мануилом Петровым, молодой откупщик решил «отлучиться славы и чести суетного мира». Вскоре Борисов перешел в беспоповство, был перекрещен и поселился на Выгу, пожертвовав все свое состояние на нужды обители.

Борисов был образованным, умным и энергичным человеком широких воззрений. Настоятелем он стал в мирные времена правления императрицы Екатерины II, как известно, отличавшейся веротерпимостью. Только при «матушке Екатерине» староверы смогли на некоторое время передохнуть от столетних гонений.

Началось оживление духовной жизни не только в Поморье, но и по всей России. В Москве и Петербурге возникли крупные беспоповские общины, которые стали претендовать на лидерство. Выгу, попавшему в полную материальную зависимость от богатых столичных купцов, стало все труднее сохранять первенство.

Андрею Борисову удалось восстановить пошатнувшийся авторитет пустыни и вновь сплотить вокруг нее беспоповцев. Несомненно, укреплению позиций Выга могло способствовать создание в Поморье старообрядческой академии, о чем Борисов писал московскому староверу Василию Емельянову: «А мне любо, что наши московские заселят места здесь, и академию заведем, лишь завести! А то наедут, и детей городских обучать станем разным наукам».

К сожалению, благим мечтам не удалось сбыться, помешали три сильнейших пожара летом 1787 г. Все силы киновиарха ушли на восстановление обители.

Возвеличиванию Выга способствовало и возрождение поморской литературной школы. Сам Борисов писал поучения и проповеди, исторические и полемические сочинения, а его ученики – не только прозу, но и стихи.

В конце XVIII в. происходит канонизация поморских отцов (Даниила Викулина, Андрея и Семена Денисовых и др.), составляются их жития, а писатели Григорий Корнаев и Иван Антонов сочиняют в их честь службы с канонами, стихирами, тропарями и кондаками.

В 1791 г. Борисов умер, так и не осуществив своей заветной мечты. После его смерти в обители не осталось ни одного значимого лица, имеющего влияние на российские общины. Выг вновь потерял самостоятельность и независимость от мира.

Возрождение Выга при Андрее Борисове нашло отражение не только в литературе, но и в изобразительном искусстве, пережившем в конце XVIII – начале XIX в. настоящий расцвет.

Нет такой разновидности художественного творчества, которая не получила бы развития на Выгу. Здесь создавались живописные произведения (иконы, лубки и книжные миниатюры), предметы мелкой пластики (резные деревянные кресты и литые металлические иконы) и прикладного искусства (шитье, роспись на мебели и плетение из бересты).

Безымянный путешественник, посетивший Выговскую пустынь в 1786 г., видел в Даниловом монастыре «кожевенный завод, на котором вырабатывается подошва и юфть; медеплавительную о двух горнах фабрику с формовою избою для отливания медных образов». В женской обители черницы упражнялись «в пряже, тканье, в вышивании золотом и серебром».

В конце XVIII – начале XIX в., при настоятелях Архипе Дементьеве и Кирилле Михайлове, в беспоповском богословии происходит важная перемена, сравнимая с принятием молитвы за царя. Поморье принимает брачное учение.

Основатели Выговской пустыни Даниил Викулин и Андрей Денисов строго придерживались беспоповского учения о наступлении «царства антихриста» и скором светопреставлении, что делало ненужным супружество и чадородие. Свою обитель они организовывали на строгих иноческих уставах: все, приходившие в Данилов монастырь, должны были давать обет безбрачия.

Однако проходили годы, а обещанный конец света все не наступал. Совершенное безбрачие не смогло привиться на Выгу, и живущие вне стен обители стали обзаводиться семьями, хотя против этого выступали киновиарх и начетчики.

В 1725 г. было принято специальное постановление, которое определяло телесные наказания для обличенных «в блудном согрешении» и не позволяло крестить новорожденных младенцев, «кроме самыя смертныя нужды».

Однако ничто не могло остановить людей, желавших обзавестись семьей. Это дало повод некоему ревнителю «пустынного жития» скорбно восклицать: «Ныне приходящие к нам слышат везде и видят не полезное, но весьма зазорное поведение. В скиты ли придут? Зрят не вдовствующие чистотою, яко же прежде, мужи и жены, но женящиеся и посягающие видят. Иных же и своих жен от себя изгнавших, с чужими живущих созерцают. В кельи ли внидут? Видят не книги прочитаемы, а колыбели со отрочатами зыблемы».

Поморские богословы были вынуждены более терпимо относиться к брачному вопросу, смотря «сквозь пальцы» на тех, кто обзаводится семьями. По соборному постановлению 1777 г. таких людей уже допускали к общей молитве (за занавесью) и трапезе (за отдельным столом). А в 1795 г. Поморье окончательно приняло брак.

В 1762 г. беспоповец Иван Алексеев написал обширное сочинение «О таинстве брака», в котором доказывал, что брак – это «общенародный христианский обычай», а не церковное таинство. Венчание же («благолепное украшение, случайно устроенное») было введено Церковью для того, чтобы им отличить законное супружество от блудного сожительства.

Учение Алексеева поддержал и развил Василий Емельянов, духовный наставник беспоповской Покровской часовни в Москве. Он считал, что сила брака заключается не в венчании и молитвах иерея, а во взаимном согласии и обещании жениха и невесты, объявленном при свидетелях. В нынешние «антихристовы» времена, при прекращении православного священства, такие браки может благословлять и простой мирянин. Поэтому Емельянов стал самостоятельно совершать бракосочетания, установив для этого особый чин с торжественным молебном.

Новое учение приобрело множество приверженцев, что подтолкнуло московского наставника поехать в Поморье и добиваться поддержки насельников Данилова монастыря. Первоначально выговцы отказались признать брачное учение и принуждали Емельянова отказаться от него.

Трижды наставник «ради мира церковного» подчинялся, однако дело решилось в его пользу – в 1795 г. Выговская пустынь вынуждена была признать действительность и законность браков, совершаемых мирянами. Это фактически означало отказ от прежнего эсхатологического учения. Теперь беспоповское учение об антихристе и последних временах приняло весьма условные формы.

Но последние времена все-таки наступили. При императоре Николае I и настоятелях Петре Иванове и Федоре Бабушкине для Выговской пустыни наступили черные дни. Правительство Николая I настойчиво проводило политику «полного искоренения раскола», закончившуюся разгромом прославленной обители.

В 1835 г. насельники Выговской пустыни были приравнены к казенным крестьянам «в видах ослабления раскола и установления порядка». Власти не разрешали молодым людям проживать в обители, сняли со звонниц колокола, запретили ремонтировать ветхие часовни и строить новые.

В 1843 г. на Выг были переселены 53 крестьянские семьи из Псковской губернии, которые были «известны своею любовью к православию». В 1854 г. власти начали сносить ветхие постройки – монастырские ограды, колокольни и кладбищенскую часовню. На следующий год все старообрядцы были высланы из обители по месту прописки. Осталось лишь несколько больных стариков, доживавших свой век в богадельнях.

А в 1856 г. по распоряжению архиепископа Олонецкого и Петрозаводского Аркадия (Федорова) соборные часовни Выга и Лексы вместе со всем их богатым убранством были отобраны у оставшихся немногочисленных беспоповцев и превращены в приходские храмы Синодальной Церкви.

Так пала, просуществовав полтора столетия, прославленная Выговская пустынь.

Опубликовано: журнал «Истина и жизнь», 2005, № 4

 

Уста богословия

В редкой книге по русской литературе XVIII века встретишь имя Семена Денисова. Среди «просвещенных мужей» вроде пиитов Кантемира, Сумарокова или Хераскова, воспевавших на европейский лад «сердца скорби люты», не находится места северному пустыннику, повествовавшему древним слогом «не Ахиллесов гнев и не осаду Трои», а подвиги старообрядческих мучеников.

Семен (Симеон) Денисов родился в 1682 году в Поморье – в селе Повенец на берегу Онежского озера. Отпрыск захудалого рода князей Мышецких, он был воспитан в верности церковной старине. Огромное влияние на Семена оказал старший брат Андрей (1674–1730), юношей покинувший отчий дом ради подвижнического жития. Андрей был в числе тех, кто в 1694 году основал на реке Выг старообрядческую обитель – знаменитую Выговскую пустынь. В 1697 году сюда переселилась вся семья Денисовых.

В 1702 году Андрей Денисов стал настоятелем пустыни, а Семен – его незаменимым помощником. В декабре 1713 года во время поездки по нуждам обители Семен был арестован как «расколоучитель» новгородским митрополитом Иовом.

Несмотря на все попытки брата освободить его, Семен несколько лет провел в заточении, сопротивляясь усилиям митрополита отвратить своего узника от старообрядчества. Иов даже возил Семена в Санкт-Петербург для увещевания в Синоде, но успеха не имел. В столице Денисова представили самому царю Петру I, который, «взяв оного Симеона пред себе и испытав из тиха на словах и поговори мало, ни его отпустити, ни испытати жестоко не повеле, оставил его тако».

В темнице Семен написал свои первые сочинения – три послания в защиту древлего благочестия к митрополиту Иову. Отвечать на них было поручено ученейшему мужу того времени, греку Иоанникию Лихуду, находившемуся тогда в Новгороде. Полемика с митрополитом и Лихудом подвигла Денисова к усиленным литературным упражнениям.

В ночь с 7 на 8 сентября 1717 года Семен бежал из тюрьмы. Но «бояся о себе взыскания», он не сразу вернулся в Выговскую пустынь, а около полугода прожил в Москве. Возвратившись в Поморье, Денисов захотел уединиться и заняться словесными науками. Он провел шесть лет, сидя в келье, «книги читая и риторики с Москвы получая, и в тех упражнялся самоукой, время оное препровождая в охоте и тщании книжном». Первым литературным наставником Семена стал старший брат, по преданию, постигший грамматическое учение и риторическую премудрость в Киево-Могилянской академии.

Скоро Денисов-младший прославился на все старообрядчество как «сладковещательная ластовица и немолчная богословия уста». Вместе с братом он стоял у истоков литературной школы, которую принято называть «поморской» или «выговской».

Сочинения авторов этой школы отличались не только красочным языком и выспренним стилем, но и особым историческим подходом, который писатель Борис Шергин определил так: «В противовес мнению высшего общества, будто “русские всегда были во всем невежды”, поморские писатели того времени прямо или косвенно старались напомнить о том, что у русского народа есть славное историческое прошлое».

В 1730 году умер Андрей Денисов. Выговская братия пожелала видеть своим «отцом и наставником» Семена. И хотя тот отказывался, его «неволею» избрали на настоятельство.

При Семене Денисове на Выгу продолжилось «культурное строительство», начатое Андреем: собирались рукописные и печатные книги, иконы и предметы церковной старины. В обительских мастерских переписывались и украшались пышным орнаментом книги, писались и отливались из меди иконы, составлялись морские карты и лоции. По всей Руси можно было встретить выговцев: они разъезжали по стране, закупая хлеб, совершали миссионерские поездки, ходили на промыслы в суровое Белое море.

Относительно спокойное существование обители омрачали конфликты с духовными и светскими властями. Священники Синодальной Церкви обвиняли староверов в «совращении в раскол» окрестного населения, а чиновники – в укрывательстве беглых помещичьих крестьян.

В 1738–1744 годах против обители велось дело Тайной канцелярии. В марте 1739 года на Выг прибыла следственная комиссия. Настоятель по совету братии укрылся в одной из келий, но его нашли и, заковав в железо, взяли под стражу.

Дело Тайной канцелярии закончилось благополучно для пустыни. Но Семен вышел из-под ареста полубольным: «Он вельми стал худ и немощен за караулом, истомил себе великим постом и молением к Богу, всенощным стоянием и великою печалию… И в таковом помянутом утеснении вся внутренняя его повредишася, едва жив на ногах своих хождаше».

Пережитые волнения и тяжкое заключение подорвали силы Семена. Вскоре он совсем слег и скончался 25 сентября 1740 года.

Перу Семена Денисова принадлежит более ста сочинений, удивляющих разнообразием. Тут и произведения уставного характера, и многочисленные проповеди, и поздравления, и надгробные слова, и послания. Вместе с братом он участвовал в написании прославленных «Поморских ответов» – своеобразного старообрядческого катехизиса.

Крупным самостоятельным сочинением Семена является «Виноград Российский» – свод житий старообрядческих мучеников. Собирая материал для этой книги, Денисов обращался не только к документам, но и к народной памяти. Если же сведений не хватало, то сочинитель вдохновенно заполнял пробелы ярким риторическим узорочьем.

Вершиной творчества Семена Денисова бесспорно является «История об отцах и страдальцах соловецких», написанная «по умолению отец, паче же по принуждению брата Андрея». Эта книга посвящена знаменитому «соловецкому сидению» – восьмилетнему героическому сопротивлению братии Соловецкого монастыря, отказавшейся принять реформы патриарха Никона и сохранившей верность церковной старине, царским войскам, посланным для ее покорения и усмирения.

Это эпическое сочинение на протяжении нескольких веков оставалось одной из любимейших книг староверов, о чем свидетельствуют многочисленные издания и рукописи «Истории», дошедшие до наших дней. Можно смело утверждать: старообрядческая литература не создала произведения лучшего, чем «История об отцах и страдальцах».

В этой книге соединяются две древние литературные традиции: православная церковная агиография и северная народная словесность. Это сочинение сродни не только житиям святых, но и поморским былинам-старинам. Торжественный слог Денисова – дитя не только риторического художества, но и природного северного красноречия, ведь «у наших поморов слово слово родит, третье само бежит» (Борис Шергин).

И пишет Семен не условным книжным стилем. Язык Денисова – явление первородной мощи. Его стиль близок не только «плетению словес» древнерусской литературы, но и речи поморов, потомков вольных новгородцев, заселивших пятьсот лет назад Белое море. Язык Денисова древен и чист по складу своему, по ритму, по выразительности.

Остается лишь сожалеть, что такой язык непонятен и недоступен большинству наших современников. Увы, ныне, как никогда, актуально печальное наблюдение Белинского о том, что «славянские и вообще старинные книги могут быть предметом изучения, но отнюдь не наслаждения, что ими могут заниматься только ученые люди, а не общество».

Опубликовано: газета «НГ-Ex libris» (приложение к «Независимой газете»), 2012, № 35 (668)

 

Война фальшивок и раскол

Большинство исторических и литературных фальсификаций (например, «Велесова книга» или «Краледворская рукопись») давно разоблачены историками, но некоторые продолжают жить, порождая новые мифы. Таково старообрядческое сказание о Курженском соборе 1656 года.

В 1718 году в типографиях Санкт-Петербурга и Москвы по распоряжению царя Петра I и по благословению иерархов Синодальной Церкви была напечатана книга, призванная убедить «растерзателей ризы Христовой» – староверов – в необходимости и правильности богослужебных реформ царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. В книге были опубликованы два древних сочинения: «Соборное деяние на еретика Мартина» 1157 года и фрагмент из «Требника» митрополита Феогноста 1327 года.

В «Соборном деянии» осуждался некий «еретик армянин мних Мартин», учивший на Руси тому, что с середины XVII века стало называться старообрядчеством, например, двуперстному крестному знамению. В «Деянии» его учение объявлялось «жидовской, армянской и латинской ересью» и проклиналось.

Из «Требника», переведенного с греческого языка «по прошению» московского митрополита Феогноста и «по повелению» великого князя Ивана Калиты, был взят текст, приписываемый иерусалимскому патриарху Софронию. В нем также осуждались церковные традиции, защищаемые староверами.

Таким образом, «упорным ревнителям мнимой старины» были предъявлены два древних документа, из которых следовало, что Православной Церковью задолго до Алексея Михайловича и Никона были прокляты и осуждены те богослужебные обряды, которые на Руси назывались «старыми». Получалось, что староверы защищали не «преданья старины глубокой», а новшества, к тому же еретические.

Сомневающимся в древности и истинности напечатанных сочинений «повелением царского пресветлого величества» разрешалось ознакомиться с их оригиналами в московской типографии «без всякого страха и без сомнения». Этим воспользовались староверы, удивленные неожиданным появлением столь важных исторических источников.

Из далекого Поморья, из Выговской пустыни в Москву «не единожды» приезжал старообрядец Мануил Петров. Ему удалось осмотреть рукописи. Они лежали в типографии на столе, прикованные к стене «изрядною цепию, дабы или не были кем унесены или инако как пропали».

При рукописях постоянно находился монах. Но когда он отлучался, старовер «в желаемой свободе» рассмотрел книги и увидел «все качества ухищренные и дивное смешение новости с древностию, простым очесам почти и непонятное». Петров внимательно изучил рукописи и подробно описал их (почерк, переплет, выделка пергамента, манера скрепления листов).

На основании летописей и сведений, сообщенных Мануилом, насельники Выговской пустыни пришли к однозначному выводу: «Соборное деяние» и «Требник» Феогноста не древние рукописи, а новейшие подделки, причем весьма неумелые. Этот вывод пространно изложен в знаменитых «Поморских ответах» – одном из главнейших памятников старообрядческой литературы.

Современный историк В. П. Козлов пишет, что разоблачение фальшивок привело авторов «Поморских ответов» «к настоящему научному подвигу, вылившемуся в создание первого в России источниковедческого, палеографического и лингвистического труда, который предвосхитил своими наблюдениями, методикой и выводами достижения последующей историко-критической мысли».

В XVIII–XIX веках некоторые историки пытались оспаривать «Поморские ответы», но безуспешно. Сейчас никто не сомневается в том, что «Деяние» и «Требник» – фальсификации, сработанные священнослужителями Синодальной Церкви. Однако староверы из Поморья, блестяще разоблачившие подделки, не могли и предположить, что через полвека фальсификацией исторических источников займутся их последователи.

К концу XVII столетия старообрядцы начали испытывать острую нужду в духовенстве. Священники, рукоположенные до Никона, умирали, а архиерея, который сочувствовал бы старообрядцам и рукополагал бы для них новых попов, на Руси не было. В таком случае единственным источником священства становился епископат официальной Церкви, которую староверы считали еретической.

В это время старообрядчество разделилось на два направления – поповщину и беспоповщину. Беспоповцы считали, что в мире чувственно (в лице патриарха или царя) или духовно (в виде «никонианской ереси») воцарился антихрист. Наступили «последние времена», близок конец света, истинная Церковь бежала в пустыни, леса и горы, священство прекратилось, а вместе с ним прекратились и церковные таинства.

Решив устраивать свою духовную жизнь без попов (отсюда и название), беспоповцы отказались от большинства таинств, сохранив как «нужнейшие» лишь крещение и исповедь, совершение которых доверили особо избранным мирянам – наставникам.

Историк С. А. Зеньковский называл приверженцев этого учения «радикалами-пессимистами», «считавшими, что благодать Господня иссякла в Церкви и поэтому ни священство, ни таинство причастия не могут существовать в этом грешном мире». «Радикалов-пессимистов» Зеньковский противопоставлял поповцам, «традиционалистам-оптимистам», «признававшим священство, полноту таинств и возможность нормальной христианской жизни на земле».

Поповцы не считали антихристом ни царя, ни патриарха. Они верили, что истинная Церковь, священство и церковные таинства пребудут до скончания мира. Поэтому они принимали в свои общины священников, рукоположенных в официальной Церкви.

Признанным идеологическим и культурным центром беспоповщины стала Выговская пустынь в Поморье, основанная в 1694 году. За полтораста лет существования (пустынь была разорена властями в середине XIX столетия) здесь сложилась оригинальная литературная школа, сумевшая органически соединить древнерусские традиции с литературными явлениями эпохи барокко. Ее основателями и самыми яркими представителями были братья Денисовы – Андрей (1674–1730) и Семен (1682–1740).

Наиболее значительный совместный труд братьев – «Поморские ответы». Перу Семена Денисова принадлежат два исторических сочинения – «Виноград Российский» и «История об отцах и страдальцах соловецких». Традиции Денисовых продолжил Иван Филиппов (1661–1744), написавший фундаментальную летопись «История Выговской пустыни».

В 1765 году в Москве проходил совместный собор поповцев и беспоповцев, посвященный вопросу поисков архиерея – постоянного источника священства. Выговскую пустынь на нем представлял начетчик Андрей Борисов (1734–1791). Разногласия помешали соборянам договориться о чем-либо, но каждая сторона пришла к своим выводам. Поповцы решили искать епископа, согласного перейти в старообрядчество. Беспоповцы еще более убедились в невозможности иметь священство в «антихристовы времена».

А в 1779 году в Москве состоялся собор поповцев. На него ученый инок Иона Курносый привез сочинение «История о бегствующем священстве», в котором богословие поповщины возводились к епископу Павлу Коломенскому, почитаемому первомученику старой веры, завещавшему принимать «беглых попов» – священников, переходящих в старообрядчество из «никонианской ереси». Иона утверждал, что «списал историю с готовой, а кто ту историю писал, того не ведает».

В 1780 году Андрей Борисов был избран настоятелем Выговской пустыни. В это время беспоповцы решили противопоставить поповскому сочинению свою версию церковной истории. И вскоре появилось «Сказание о страдании и скончании священномученика Павла, епископа Коломенского». Возможно, Борисов был причастен к его появлению.

В «Сказании» повествуется не столько о Павле, сколько о старообрядческом соборе, состоявшемся 7 января 1656 года в Курженской (Куржецкой) пустыни – небольшой обители на Курженском озере в истоках реки Андомы (Вытегорский район Вологодской области). На соборе было принято определение в духе беспоповского богословия: «За приятие в Великороссийскую Церковь явственных латынских множайших и сквернейших ересей» переходящих из нее в старообрядчество перекрещивать, а ее священнические рукоположения не признавать.

Председательствовал на соборе епископ Павел, а его деяния подписали константинопольский патриарх Афанасий Пателларий, новгородский митрополит Макарий, вологодский архиепископ Маркел, вятский епископ Александр, протопоп Аввакум, протопоп Иоанн Неронов, поп Лазарь, диакон Феодор, иноки Соловецкого монастыря и многие другие.

Общеизвестные исторические источники, церковные и светские, не упоминают о Курженском соборе. Ничего не пишут о соборе в своих многочисленных сочинениях его участники: протопопы Аввакум и Иоанн Неронов, диакон Феодор. Не говорится о соборе в писаниях соловецких иноков. Не знают о нем ни поморские историки (братья Денисовы и Иван Филиппов), ни писатели из Синодальной Церкви.

Не упоминает о Курженском соборе беспоповец Иван Алексеев (1709–1776), написавший против поповцев сочинение «История о бегствующем священстве» (не путать с книгой Ионы Курносого). Доказывая неправильность практики приема в старообрядчество священников из «никонианской ереси», он ничего не пишет о нем.

Не знает о соборе и позднейший беспоповский историк Павел Любопытный (1772–1848), автор сочинений «Хронологическое ядро Староверческой Церкви», «Исторический словарь мужей Староверческих Церквей» и «Каталог или библиотека писателей Староверческой Церкви».

При чтении перечня участников собора вспоминается детский стишок:

Только смелый человек мог соединить столь разные лица на одном церковном соборе.

Коломенский епископ Павел, единственный русский архиерей осмелившийся открыто выступить против реформ Никона, с 1654 года находился в ссылке в Великом Новгороде, в Хутынском монастыре. И 3 апреля 1656 года, как гласит общепринятое старообрядческое предание, был убит людьми, подосланными патриархом. Расстояние между Новгородом и Курженским озером почти 500 км – двухнедельный пеший путь. Невероятно, чтобы ссыльный епископ, находившийся под надзором настоятеля монастыря, мог отлучаться на такое расстояние и на такое время, тем более зимой.

В отличие от протопопа Аввакума или патриарха Никона, епископ Павел не оставил после себя никаких сочинений. Григорий Яковлев, ученик братьев Денисовых, оставивший староверие и присоединившийся к Синодальной Церкви, в книге «Испытание о раскольнических мнениях» писал о Павле: «Муж аще и честного жития, но писания ведением неискусный, понеже никогда сочинений его ни листка не слышится нигде».

Это делало личность епископа мало интересной для ученых, но весьма привлекательной для старообрядческих авторов, которые вкладывали в уста архиерея-мученика собственные измышления. Неудивительно, что Павел стал излюбленным персонажем старообрядческих исторических сочинений-мистификаций.

Имя Афанасия Пателлария было хорошо известно на Руси. В 1653 году он, лишенный патриаршего сана, прибыл в Москву для встречи с Алексеем Михайловичем и Никоном. Афанасий осудил тогдашнюю русскую богослужебную традицию и советовал изменить ее по греческому образцу. Из России бывший патриарх поехал в Молдавию, но по дороге скончался 5 апреля 1654 года. Следовательно, в 1656 году он не мог участвовать в Курженском соборе.

Митрополит Макарий, архиепископ Маркел и епископ Александр также не могли поддержать староверов, поскольку не сочувствовали их протесту. Они присутствовали на церковном соборе, который 2 июня в 1656 года постановил совершать крестное знамение «тремя первыми великими перстами десныя руки» и проклял тех, кто крестится двумя перстами. Макарий, Маркел и Александр без возражений подписали это постановление. Кроме того, в 1656 году Александр был коломенским епископом, а не вятским. В вятскую епархию он был переведен в следующем году.

Протопоп Аввакум также не мог подписать соборное деяние, поскольку в январе 1656 года находился за тысячи верст от Курженского озера, в сибирской ссылке. В Енисейском остроге протопоп готовился выступить по весне в дальний поход с воеводой Афанасием Пашковым. Да и сообщение между Сибирью и «большой землей» было крайне затруднено. Например, о том, что два его брата умерли в Москве во время эпидемии чумы (июль – октябрь 1654 года), Аввакум узнал только в июне 1655 года.

Кроме того, Аввакум был убежденным поповцем и настаивал на необходимости сохранения в старообрядчестве священства. Например, в «Послании рабам Христовым» он восклицал: «Аще он, поп, проклинает никониан и службу их, и всею крепостию любит старину: по нужде, настоящего ради времени, да будет поп! Как же миру быть без попов? К тем церквам приходить». А в «Послании горемыкам миленьким» он писал: «И я то помышляю: иной станет в попы те, а душою о старине той горит. Таковых по нужды приемлем».

Несомненно, Аввакуму не были близки беспоповские идеи, изложенные в деяниях Курженского собора. Да и как он мог согласиться перекрещивать новообрядцев, если сам в «Послании горемыкам миленьким» призывал единомышленников крестить детей у священников нового поставления.

Невероятно, чтобы под соборным деянием стояла подпись диакона Феодора. Он был самым молодым среди противников реформ Никона. В диаконский сан он был посвящен только в 1659 году. То есть он имел на себе именно ту «никонианскую еретическую» хиротонию, которую не признал Курженский собор. Однако ни протопоп Аввакум – духовник диакона, ни Семен Денисов, посвятивший Феодору главу в «Винограде российском», не сомневались в действительности его сана. С официальной Церковью диакон порвал лишь в 1665 году, отказавшись служить по новым книгам.

Исключено, чтобы под деяниями стояли подписи соловецкого архимандрита Ильи или кого-либо из братии этого монастыря. Сначала Илья одобрил преобразования Никона и безоговорочно подписал деяния первого собора реформаторов, состоявшегося в 1654 году. В октябре 1657 года новые богослужебные книги были привезены на Соловки. Причем не по просьбе монастыря, а по распоряжению новгородского митрополита Макария. Архимандрит сложил их под замок в «казенную палату», не переплетая, и велел продолжать службу по-старому.

Но Курженского собора никогда не было не только из-за невозможности участия в нем вышеперечисленных лиц. Его деяния могли появиться только в ту эпоху, когда сформировалась пораженческая беспоповская идеология, не соответствующая традиционному православному богословию. Для ее обоснования и защиты наставникам приходилось проявлять недюжинную изобретательность.

А в 1656 году староверы не считали себя проигравшими. Ни епископ Павел, ни протопоп Аввакум, ни архимандрит Илья не могли представить, что раскол, произведенный реформой Никона, зайдет столь далеко. Они принадлежали к первому поколению старообрядцев, которым казалось, что временное помрачение высшей государственной и церковной власти вот-вот прояснится, все наладится, а задача христиан – дождаться этого, не поколебавшись в истине.

Их психологию можно сравнить с психологией белогвардейцев в 1919 году. Два года бушует всероссийская гражданская смута. Но разве белое дело проиграно? Врангель, Деникин и Колчак не собираются сдаваться и слагать оружие. Революция 1917 года – досадное недоразумение, которое в ближайшее время будет преодолено…

Как несомненная фальсификация, сказание о Курженском соборе не привлекало специального внимания ученых. Ныне оно совершенно забыто. Но беспоповцы помнят о нем.

В ХХ веке о нем писали начетчики Дионисий Батов, Лев Пичугин и Александр Мурников. Перу последнего принадлежит специальное исследование, в котором Курженский собор называется «источником поморского канонического права и соборности». Мурников писал: «Собор создал как бы фундамент для становления Поморской Церкви и положил начало ее самоопределению».

Действительно, беспоповское богословие немыслимо без постановлений Курженского собора. Поэтому о нем не забывают современные деятели Поморского согласия (Древлеправославной Поморской Церкви) и публикуют «Сказание о страдании и скончании священномученика Павла, епископа Коломенского» в своем календаре на 2006 год.

Вспоминаются слова епископа Филарета (Гумилевского). В середине XIX века этот ученый архиерей, сожалея о том, что апологеты Синодальной Церкви в полемике со староверами готовы использовать любые средства, писал: «Православие не требует для своей твердости гнилых подпор». А в начале XXI века требуются ли старообрядчеству гнилые подпоры?

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2013, № 20 (346)

 

Антихрист царствует в мире

Церковная реформа патриарха Никона и царя Алексея Михайловича не только расколола русский народ на никониан и староверов, но и разделила самое старообрядческое движение на «традиционалистов-оптимистов» поповцев и «радикалов-пессимистов» беспоповцев.

В конце XVII в. по всей Руси, независимо друг от друга, разные проповедники учили о наступлении «последних времен», воцарении «всепагубного антихриста» и прекращении церковных таинств.

В Среднем Поволжье с такой проповедью выступили Козьма Андреев († 1716) и Козьма Панфилов († 1714). Их учение было просто: «Благодати Божией несть ни в церквах, ни в чтении, ни в пении, ни в иконах, ни в какой вещи, все взято на небо». Оба проповедника погибли в застенках Преображенского приказа («политическая полиция» XVIII века).

Их последователи составили особую беспоповскую секту – нетовщину (Нетовское согласие). Название согласия происходит от слова «нет», так как, по учению нетовцев, в мире нет ни истинной Церкви, ни истинного священства, ни истинного богослужения. Иногда нетовцев называют спасовцами (Спасово согласие), так как они «надеются на одного Спаса».

В Поморье схожее учение проповедовал Игнатий, иеродиакон Соловецкого монастыря († 1687). Он верил, что миром правят антихрист и его слуги, «угодник любимый – Алексей (Михайлович) и советник его лукавый – Никон».

Официальная Церковь, утверждал иеродиакон, не Церковь, но «лукавое сонмище и ересям всеприятелище, римскому костелу соединение». Поэтому Игнатий отвергал крещение и все таинства по новому обряду, перекрещивая никониан, переходивших в старообрядчество.

Сходного мнения придерживался и Феодосий Васильев (1661–1711), основатель беспоповского Федосеевского согласия, одной из крупнейших старообрядческих деноминаций дореволюционной России.

Феодосий происходил из захудалой ветви рода князей Урусовых. Его дед, Евстратий, обеднев в годы Смуты и потеряв всех родственников, переселился из Москвы в Великий Новгород. Отец Феодосия, священник Василий, служил при церкви св. Никиты Новгородского в Крестецком Яме.

После смерти Василия прихожане ходатайствовали перед новгородским митрополитом Корнилием, чтобы Феодосий был рукоположен в священники на место отца. Но митрополит «за младость» удостоил Феодосия только диаконского сана.

Молодой диакон показал себя ревнителем церковных реформ и преследователем староверов. Однако под влиянием неких «боголюбивейших мужей» Феодосий переменил свое отношение к старообрядчеству.

В 1690 г. он отрекся от диаконства и был перекрещен. Вместе с Феодосием перекрещивание приняли его жена, два брата, сын Евстратий и маленькая дочь. Вскоре Феодосий стал активным проповедником беспоповства в Новгородском и Псковском краях. Он учил, что «антихрист царствует в мире ныне, но царствует духовно в видимой Церкви… Все таинства ее истребил и всякую святыню омрачил».

В 1694 г. Феодосий уже как признанный беспоповский учитель принял участие в соборе, состоявшемся в Великом Новгороде. Собор подтвердил необходимость перекрещивания никониан и поповцев, а всех беспоповцев обязал вести девственную жизнь и «соблюдать себя как можно от совокупления с женами». Продукты, покупаемые у еретиков на торгу («торжищно брашно»), объявлялись «оскверненными». Поэтому перед употреблением их надо было «очищать» молитвою.

В 1697 г. на новгородскую кафедру взошел митрополит Иов, лютый враг староверов. Он приказал изловить Феодосия. Поэтому в 1699 г. проповедник вместе с семьей и последователями переселился в соседнюю Польшу. Здесь, на землях пана Куницкого в Невельском уезде, близ деревни Русаново, по строгому монастырскому уставу были устроены две старообрядческие обители: женская и мужская. В первой жило до 700 человек, во второй – до 600.

Житие Феодосия Васильева, составленное его сыном, рассказывает, что у поселенцев все («хлеб и другие потребы») было общим. Одежду и обувь они получали из обительской казны. В этой своеобразной коммуне ежедневно совершалось богослужение «со чтением и со сладкогласным пением по святым старопечатным книгам, все по уставу чинно и красно вельми».

Не боясь преследований и возможного ареста, Феодосий часто наезжал в Россию и проповедовал среди жителей русских городов и сел. Во время этих поездок он познакомился с некоторыми из «сильных мира сего»: с князем Александром Меншиковым и другими знатными царедворцами.

В 1703 г. Феодосий отправился в Поморье, в прославленную Выговскую обитель, для переговоров с тамошними беспоповцами. Переговоры эти выявили некоторую разницу в учении федосеевцев и поморцев. Прежде всего, это касалось вопроса о браке.

Выговцы категорически отрицали возможность семейной жизни и чадородия в «последние времена». Феодосий также был сторонником безбрачия. Он так любил «чистоту и целомудрие», что блудников наказывал «не словом токмо, но и делом на теле жестоко».

При этом Феодосий учил, что пары, повенчанные в официальной Церкви, а затем перешедшие в старообрядчество, и после перекрещивания должны признаваться супружескими. Такие пары назывались «староженами». Людей же, создавших семью после перекрещивания (т. н. «новоженов»), Феодосий называл «блудниками» и наказывал «словом и делом».

Особо строгое наказание предусматривалось для «новоженов», если у них рождались дети: «детей у них не крестить, и роженицам молитвы не давать, и с ними ни пити, ни ясти, ни на молитве вкупе стояти, и на службу к себе не пускати, разве только при самой смерти» (постановление собора 1694 г.). «Старожены» тоже наказывались за чадородие, но не так строго.

Другим вопросом, вызвавшим разногласия между поморцами и федосеевцами, стала надпись на титле (дощечке) креста Христова. Федосеевцы поклонялись кресту с евангельской надписью «Iсусъ Назарянинъ, царь iюдейскiи» (Ин. 19, 19). Поморцы же молились кресту с надписью «Царь славы, Iсусъ Христосъ», а федосеевскую надпись называли «латинскою ересью».

Третьим стал вопрос о молитве за «торжищно брашно». Федосеевцы отмаливали продукты, купленные у еретиков, а поморцы – нет.

Первая поездка Феодосия прошла спокойно. Он много беседовал с выговскими наставниками «о благочестии и обычаев содержании». Но уже в 1706 г., когда Феодосий с учениками во второй раз поехал в Поморье для собеседования о титле, переговоры приняли совсем не мирный характер. Некий поморец Леонтий стучал кулаками по столу и кричал федосеевцам:

– Нам ваш Исус Назарянин не надобен!

Оскорбленный Феодосий с последователями покинул Выговскую пустынь. На виду у всей обители он швырнул на землю продукты, данные в дорогу, и картинно отряс прах со своих ног. С той поры федосеевцы порешили иметь с поморцами «в молитвах, в ядении и питии разделение».

В 1708 г., когда гонения на старообрядцев в России несколько утихли, Феодосий получил от князя Меншикова документ, разрешавший переселенцам вернуться на родину. К этому федосеевцев вынуждали и частые нападения жолнеров (польских солдат) на их обители.

Староверы вернулись на Русь и поселились на землях Меншикова в Вязовской волости Великолуцкого уезда. Однако моровое поветрие (чума) истребило на новом месте почти всю общину.

Поэтому в 1710 г. федосеевцы получили дозволение переселиться на Ряпину мызу в Юрьевском уезде. В мае 1711 г. Феодосий с сыном отправился в Великий Новгород к воеводе для получения документов на владение мызой. Тут проповедник был схвачен и выдан митрополиту Иову, который заключил его в темницу при архиерейском доме. Здесь «в великой нужде» Феодосий умер 18 июля 1711 г.

Федосеевцы похоронили своего учителя на Ряпиной мызе, где было создано новое старообрядческое поселение. Рыболовство и хлебопашество, которому благоприятствовала плодородная земля, позволили обители быстро разбогатеть. На мызе были устроены мельница и кузница, для соборной часовни были приобретены колокола. На обительских промыслах трудились наемные работники – окрестные эстонцы.

Но недолго процветала обитель. По доносу солдата Петра Тюхова на мызу была отправлена воинская команда для поимки беглых солдат, якобы скрывающихся там. Предупрежденные о приближении карателей насельники разбежались, «кто куда знал».

Хотя донос оказался ложным, к 1722 г. обитель совершенно уничтожили. Колокола с часовни, книги и иконы были отобраны и переданы в Успенский храм городка Юрьева (ныне – Тарту в Эстонии), а сама часовня обращена в лютеранскую кирху. От старообрядческой обители не осталось и следа.

Однако Ряпина мыза успела сделать свое дело – отсюда федосеевское учение распространилось не только по России, но также по Пруссии и Польше (нынешние Белоруссия, Латвия и Литва).

В 1752 г. в Польше состоялся собор, окончательно сформулировавший учение последователей Феодосия Васильева. Собор установил чин приема поморских беспоповцев в Федосеевское согласие (триста земных поклонов) и принял ряд постановлений о браке.

Было определено наказывать «староженов» за чадородие: за первого ребенка отлучать от соборной молитвы на полгода, за второго – на год, за третьего – на два года. Особо жестокое наказание было установлено для «новоженов». Федосеевцам не разрешалось не только молиться с ними, но и жить под одной крышей, вместе ходить в баню, есть из одной посуды. Детей «новоженов» не дозволялось крестить.

В середине XVIII в. в Москве насчитывалось не более двадцати семейств федосеевского «состояния». Федосеевцы жили преимущественно в подмосковных селах Черкизово и Преображенское, где находилась их моленная.

Здесь же располагались кирпичные заводы купца первой гильдии Ильи Алексеевича Кавылина (Ковылина, 1731–1809). Познакомившись с беспоповцами, Кавылин решил перейти в старообрядчество, и в 1768 г. был перекрещен федосеевским наставником Ильей Ивановым.

В 1771 г. во время страшной эпидемии чумы Кавылин подал прошение императрице Екатерине II, «чтобы соблаговолить построить или купить против Преображенского в Земляном валу карантин на нашем содержании для больных. И что потребно будет людей для хождения за оными, также и для предостережения оных, мы определим из нашего состояния».

Указом Сената федосеевцам было дозволено «в назначенном от них месте для содержания больных больницу построить». При больнице были основаны богадельни и кладбище. На близлежащем Хапиловском пруду (ныне засыпанном) была устроена крестильня для перекрещивания в Федосеевское согласие. Обители были обнесены зубчатыми стенами с башнями наподобие кремлевских.

Так возникло знаменитое Преображенское кладбище, по сию пору остающееся духовным центром русского беспоповства.

Кавылин, став попечителем преображенских богаделен, приложил много сил для организации на их основе федосеевской общины. В 1781 г. он съездил в Выговскую пустынь и привез оттуда монастырский устав для своих единоверцев.

Согласно уставу, в Преображенском были основаны две обители: мужская (южная) и женская (северная). Всякое общение между ними категорически запрещалось, и насельникам повелевалось жить «целомудренно, кроме плотского совокупления».

Но часто избежать «совокупления» не удавалось, и в обители рождались дети. Для их воспитания было создано училище, где кроме общих дисциплин преподавались церковное пение и иконопись.

Всем насельникам была назначена особая одежда. Мужчины носили кафтаны, отороченные черным сукном, на восьми пуговицах и с тремя сборами на лифе. Женщины ходили в черных головных повязках, плисовых или бархатных, черных китайчатых сарафанах и такого же цвета платках. Люди «в немецком платье и с бритыми бородами» в обитель не допускались.

Все свое огромное состояние (300 тыс. рублей) Кавылин пожертвовал в пользу старообрядческой общины. В 1784 г. в женской обители на его средства началось строительство Крестовоздвиженской часовни, закончившееся только в 1811 г. В 1805 г. на кладбище была воздвигнута небольшая часовня в готическом стиле для отпевания покойников.

В 1784 г. в мужской обители построили соборную часовню во имя св. Николы Чудотворца. Существует мнение, что эта часовня и прочие здания Преображенской общины возведены знаменитым архитектором Василием Ивановичем Баженовым.

В одном отчете 1792 г. сообщается: «Сия часовня каменная представляет наружность церкви, около оной довольно каменного жилого строения, в котором они <староверы> содержат богадельню более 1000 человек». К этому времени число прихожан на Преображенском кладбище выросло до 10 тыс. человек, а в училище воспитывалось 200 детей.

В лучшие же годы число прихожан Преображенской общины достигало 12 тыс. человек, а количество призреваемых – 2 тыс. Обитель стала духовным центром Федосеевского согласия и поддерживала связи с общинами Воронежской, Нижегородской, Смоленской, Тверской и Тульской губерний, со староверами Кубани, Дона, Сибири и Прибалтики.

Кавылин тратил деньги не только на строительство храмов и устройство богаделен, но и на собрание древних книг, икон и прочего «редкого отеческого художества». В 1806 г. начиналась перестройка Потешного дворца царя Алексея Михайловича в Кремле. Старинное здание приспосабливалось под жилье и канцелярии коменданта Москвы, уничтожалось его внутреннее и внешнее убранство.

Кавылину удалось купить парадные ворота дворца, украшенные белокаменными изображениями львов. «Львиные ворота» были перевезены в Преображенское и установлены при входе в женскую обитель. В 1920-е гг. уникальные ворота были варварски уничтожены.

В последние годы жизни Кавылина его деятельность была направлена на утверждение независимости Преображенского богаделенного дома от Московской духовной консистории, которой подчинялись все благотворительные учреждения. Для этого в феврале 1809 г. он отправился в Петербург.

Именной императорский указ, освобождавший федосеевцев от опеки консистории, был издан 15 мая. Преображенское кладбище получило все права, «коими пользуются подобные частные благотворительные заведения, и подчинение одному полицейскому надзору».

На обратной дороге из Петербурга Кавылин простудился и 21 августа умер. Тело его было погребено на Преображенском кладбище.

Ученик Кавылина, Лука Терентьев, откликнулся на смерть учителя горестными словами: «Ох! Увы! Всеобщественный христианский ходатай, любезный дар церковный, неусыпный собратский попечитель, подпора расслабленным, жезл слепым, церковная соль, любезный наш господин Илья Алексеев!.. Жалость наша неисповедимая! Позван Богом к преселению на он век, в уготованное себе место».

Могила Кавылина бережно сохраняется федосеевцами до сих пор. На правой стороне его надгробия написано: «Не забудь, о человек, что состояние твое на земле определено вечною премудростию, которая знает сердце твое, видит суету желаний твоих и часто отвращает ухо от прошения твоего из единого милосердия».

Надпись на левой стороне гласит: «Смертный! Помни, что Святая Церковь или духовное христиан собрание есть одно тело, которого глава Христос, и что всякое несогласие между христианами есть болезнь Церкви, оскорбляющая главу ея. Так старайся убегать всех тех случаев, которые удобны к воспалению вражды и раздоров».

Опубликовано: журнал «Истина и жизнь», 2005, № 7–8

 

Ветковская Покровская церковь

Ветковская церковь во имя Покрова Богородицы была первым православным храмом, освященным после раскола Русской Церкви. Заложил эту церковь священноинок Иоасаф, поселившийся на Ветке в 1690 году.

Отец Иоасаф убедил жителей Ветки и близлежащих слобод выстроить из дубовых бревен храм. Для освящения этой церкви старица Мелания Белевская, ученица протопопа Аввакума, доставила Иоасафу древний дораскольный антиминс. Однако Иоасаф почил в 1695 году, так и не успев освятить новый храм.

Служивший на Ветке после Иоасафа отец Феодосий расширил эту церковь в длину и ширину и украсил древним иконостасом времен Ивана Грозного. Совместно с двумя священниками осенью 1695 года Феодосий освятил этот храм во имя Покрова Богородицы на антиминсе, оставшемся от Иоасафа.

При церкви существовал мужской монастырь, число насельников которого достигало в иные годы восьмисот человек.

В 1735 году, на Страстной неделе на Ветку прибыл полковник Яков Григорьевич Сытин с пятью полками. Императрица Анна Иоанновна повелела Сытину силой оружия выслать в Россию «беглых раскольников».

Полковник не только выгнал около сорока тысяч староверов с Ветки, но и совершенно разорил ее: «Жилища бо и монастырь, и окрестныя скиты, и прочия здания огнем сожжены бяху и в пепел обратишася». Так свершилась «первая выгонка» Ветки.

Во время этой выгонки верующие упросили Сытина, «да повелит им церковь ону, иже от священнаго отца Феодосия освященную, перевезти в пределы стародубския, и повеле им».

Было решено разобрать храм по бревнам, связать их в плоты и сплавить по реке Сож, на которой стоит Ветка, до устья небольшой реки Ипуть, а оттуда вверх по Ипути доставить в слободу Святскую. «Иконостас, доски и другую мелочь» решили перевезти на телегах.

Плоты, связанные из дубовых бревен, не смогли преодолеть сильного течения в том месте, где Ипуть впадает в Сож, и затонули. Древний иконостас и «мелкие части», положенные на открытом месте, «на поле близ помянутой слободы, от молнии загоревшись, обращены в пепел. Остались только царския врата, и боковыя обои двери, и четыре иконы, кои ныне находятся в Свяцкой часовне».

Спустя несколько лет после выгонки в разоренные слободы стали возвращаться старообрядцы. И к 1740 году Ветка вновь заселилась.

Староверы построили новый храм. «Не на том уже месте, где прежняя церковь стояла, но близ самой слободы, на месте, называемом Долинка, великую часовню поставили и украсили оную пристойно иконами и колокольным звоном на подобие церкви».

При этой часовне служили священноинок-схимник Григорий, священники Иоанн и Лазарь, священноиноки Дионисий, Михаил (Калмык) и Валериан.

Валериан «совет положи со отцы и братиею, еже устроити церковь». И близ часовни была построена новая большая церковь во имя Покрова Богородицы.

В 1758 году этот храм был торжественно освящен на древнем антиминсе, оставшемся от прежней церкви. «И тако паки начат божественная литургия совершатися, и паки монастырь велик устроися, в нем же иночествующих бяше до тысящи и двоюсту, кроме не постриженых».

Новая Покровская церковь «была и больше первой, и лучше украшена на счет богатых старообрядствующих благотворителей, преимущественно московских и калужских».

В 1764 году по велению императрицы Екатерины II генерал-майор Яков Васильевич Маслов с двумя полками пришел на Ветку, подобно полковнику Сытину выслал в Россию около двадцати тысяч староверов. Так свершилась «вторая выгонка» Ветки.

Во время этой выгонки к Маслову обратился с просьбой волостной бурмистр Алексей Васильевич Хрущев, житель стародубской слободы Климовой, «человек острый и проницательный».

Поскольку в Стародубье не было ни одной церкви, то Хрущев от лица всех тамошних христиан просил Маслова «да повелит им церкву ветковскую Покровскую вывезти из-за границы и построити у себя. И повеле им». Разобранный храм перевезли на подводах в Стародубье не только с радостью, но и «с немалым трудом и великим иждивением».

Место для церкви было освящено 23 апреля 1765 года в лесной чаще, на речке Дожогалке между селениями Климовым и Митьковкой. Вместе с храмом в Стародубье переехал знаменитый священноинок Михаил (Калмык) с прочими священнослужителями и иноками.

А 18 декабря того же года отец Михаил в сослужении семи священников и диакона освятил на древнем антиминсе церковь во имя Покрова Богородицы. В 1772 году к храму был пристроен теплый предел во имя св. Николы Чудотворца «наподобие трапезной».

При церкви вновь возник мужской монастырь, который столь прославился, что его стали называть «всей России лаврою». Рядом с храмом «находились кельи, дом настоятеля и богадельня, окруженные забором. С начала XIX в. развернулось каменное строительство – сооружен новый Покровский собор, а во второй половине столетия – теплая церковь и ограда. В результате сложился сравнительно небольшой комплекс построек, обнесенный невысокой (3 м) кирпичной стеной. Его вертикальной доминантой служила соборная колокольня, достигавшая 67 м в высоту и имевшая большие башенные часы с боем. В ансамбль также входили кельи, гостиница и различные хозяйственные сооружения».

Предлагаем читателям ознакомиться с описанием Покровской церкви, составленным в пору ее наибольшего расцвета Яковом Степановичем Беляевым. Описание содержится в «Летописи Ветковской Церкви с 1779 по 1784 г.».

Автограф этого сочинения хранится в Древлехранилище Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН в составе собрания академика Владимира Николаевича Перетца (№ 387).

В Пушкинском Доме также хранится и машинописная копия этого сочинения (Древлехранилище. Собрание ИМЛИ. № 45).

В описании Покровский храм предстает деревянной постройкой, подобной храму во имя св. Илии Пророка в белорусском городе Гомеле (1793 год). Покровская церковь, как и Ильинская, имела «вверх три крыши, мене и мене», то есть состояла «из трех срубов, поставленных один за другим по одной оси. Самый большой средний сруб, квадратный в плане, завершен двумя световыми восьмериками, что обеспечивает внутреннему пространству храма значительный объем и придает воздушность интерьеру».

Крышу венчала главка, обитая жестью. С северной стороны к храму был пристроен предел во имя святителя Николы. Вход в храм располагался под колокольней, которая была такой же высоты, как и сама церковь – «равна с церковию».

Внутреннее убранство храма отличалось роскошью. Тут были и иконостас «золоченои в 1777 году изрядно» и многочисленные иконы, украшенные дорогими серебряными окладами, кованными и позолоченными.

Среди образов особенно выделялись богородичные иконы, украшенные жемчугом и драгоценными камнями. Это были, видимо, лучшие образцы того, уже сложившегося к 80-м годам XVIII века, мастерства вышивки, которое получило на Ветке особую популярность и ныне широко представлено в местном Музее народного творчества.

Стены церкви были обиты холстом и расписаны. Напротив иконостаса, на западной стене была роспись «в человечески возраст» на евангельский сюжет «Умовение ног» (Ин. 13, 4–11), которую Беляев особенно выделил ради «достоиннаго мастерства».

Купол храма был «подведен небозрачно, во облаках, и по тому херувимы и серафыми». Подобная роспись была традиционна для русских деревянных храмов.

Ризница храма была очень богата. В ней хранилось до тридцати комплектов священнических облачений «от добрых матери[й]» и драгоценные литургические сосуды «сребреныя, позлащенныя». Кроме того, в храме было «книг печатных церковных полное удовольствие».

«Полное удовольствие» было и на колокольне – там висело девять колоколов.

Беляев подробно описал и окрестности монастыря: «сказовали, чьто на сем монастыр[с]ком месте бор, и березник, и сосенник был – древесы совершенных лесов. И около до Клим[ов]ои и до Митьковки все лес такои, чьто в великие охваты были сосны. При нас все те жывы были иноки, которые обитель застроевали, и много, сказовают, трудов положили, вырубавши пеньки… А ограда была около монастыря дщаная, так высока, как совершенные тыны бывают. С приходу от речьки, посредине ограды врата напротив самои колокольни. Вторые <врата> на второи стране, к Митьковке. И на ночь запирались замками, а караул был на папертех каждую ночь. И часы в доску повторяли, опосле колокола… А на монастыре, от речьки с приходу, по правую руку был березник, в котором во вторые кладбище было. А нынешное кладбище иноком и всем на левои руке, в соснах. На которых могилах многие голубцы и колотки толстаго дуба от родичев покладаемы. А до нас, сказовали, з зачатия монастыря кладбище было от олтаря на правои руке, отступя сажень десеть… А подле самого олтаря, на правои руке клались священники и игумны, над которыми и голубцы».

Как было сказано выше, в начале XIX века деревянный Покровский храм сменила каменная церковь, построенная в стиле позднего классицизма. А вместо Никольского придела во второй половине того же века была воздвигнута теплая Никольская церковь в русско-византийском стиле.

Покровский монастырь ожидал печальный конец. При императоре Николае I прославленную киновию постигла участь многих старообрядческих обителей. В 1847 году она была обращена в единоверие. В 1925 году монастырь был разорен советской властью. Его руины можно и поныне видеть в селе Покровском Брянской области.

В заключение хочется сердечно поблагодарить доктора филологических наук Е. М. Юхименко и кандидата филологических наук О. В. Панченко за любезно оказанную помощь в подготовке этой публикации.

Яков Степанович Беляев. Описание Покровской церкви на Ветке

О церкве.

По указу вывезли церковь ту же, которая за границеи стояла, та сущая. И сказавали согласно, что перевозка так дорога стала, чьто можно б на те деньги две новых поставить.

Она одноверхая, вверх три крыши, мене и мене, убита досками около. Глава жестию обита и крест так же. А колокольня равна с церковию, а она стояла полови[но]ю над входными дверми, а половиною над теплою церковию, которая была к сивернои стране приделана во имя чудотворца Николы, которая называлась теплая.

А в большеи церкви престол во имя Пресвятыя Богородицы, чеснаго и славнаго Ея Покрова. Конотас (!) простои, золоченои в 1777 году изрядно, так же и под лаком все пророки и апостолы. А вне стены убиты полотном и забелено с маслом. А верх подведен небозрачно, во облаках, и по тому херувимы и серафыми. А напротив коностатсу (!), на стене – «Умовения ног» в человечески возраст, достоиннаго мастерства.

А царские двери в окладе сребреном, позолоченые, которои прислан в 1778 году по святои Пасхе, а приложил московски купец первои гильди Григори Федоровичь Ямщиков, а казовали, стали ценою 500. И по обе стороны месныя иконы. По правую руку от олтаря икона пречистыя Богородицы Тифинския в позлащеннои кованои ризе, такожде и образ Николы Чудотворца. И по левую руку Спасителя образ и Покрова Пресвятыя Богородицы, такожде ризы равныя: сребренныя, кованыя, под золотом. И у богородичных около зрака жемчуг и камни, а прочие при сребреных венцах, позлащенных – в первом то ярусе.

Так же разных риз от добрых матери перемен до трицети.

А во олтаре главныя вещи вещества: на престоле Богородица в жемчуге и камениях. За престолом, на стене трех четвертнои Деисус в кованых сребреных ризах. Да еще приложил крест с разными мощами, сребром кован и вызолочен, на створах избраные празники, блаженныя памети священноинока-схимника Иякова, чесна пожившаго отца, которои приложил 1777 году во святую церковь. А встречали с церемониею, со звоном и пением, котораго судили цены тресотнои.

Такожде образ осми вершковои с Москвы привезли Пресвятыя Богородицы, нарицаемыя <оставлено место> в кованои ризе сребреннои, то ж при жемчуге, в тот же год приложена. Еще нынешнаго года 1779, марта месяца приложила образ девица санкъпитербурская Настасья Борисьевна трех четвертнои во имя «Всем скорьбящимся избавление». По <слово неразборчиво> ризе жемчуг и камение с кованою сребренно-позлащоною ризою, на котором приклад судили – 500 стал (?). О прочих же не пишем.

Так же на поволоке престола крест весь жемчужнои с каменьми четверти в три, ценою со 500 верстали. А по сем чьто все сосуды и напрестолныя вещи сребреныя, позлащенныя. Такожде и книг печатных церковных полное удовольствие. А во всеи церкве вещеи судили на цену тысещь на десеть.

А на колоколне колоколов великие и малые, числом девять. Большеи <оставлено место> пуд и по нем подбором равные, меньше друг друга.

Публикуется впервые

 

Староверы на Парнасе

Со школьной скамьи помним мы слова литератора А. А. Григорьева: «Пушкин – наше все». Помним мы и слова Максима Горького: «Пушкин у нас – начало всех начал». Поэтому в России принято поверять Александром Сергеевичем все, что касается гуманитарных и естественных наук, общественной и политической жизни. Что Пушкин писал об истории? О религии? О литературе?

Многие высказывания и суждения Александра Сергеевича настолько современны, что, кажется, они написаны сегодня или вчера. Кажется, нет такого насущного вопроса, на который мы не находим ответа у Пушкина.

В 1934 году историк Е. В. Тарле заметил в одном из писем: ««Получил новое издание (Academia) протопопа Аввакума и снова хочу его перечитать. Какой дивный язык у этого яркого психопата и какой героизм! Пушкин бы его оценил».

Действительно, оценил бы Александр Сергеевич протопопа Аввакума? Вообще, что думал наш классик о церковном расколе и старой вере? Можно ли его писаниями поверить старообрядчество?

И вот исследователь тянется к собранию сочинений Пушкина, бормоча под нос: «Поверил я алгеброй гармонию».

Неудача! В писаниях Александра Сергеевича ничего нет о староверии. Ничего нет на первый взгляд. Но при внимательном чтении оказывается, что и эту тему Пушкин не обошел вниманием, хотя затронул ее не напрямую, а косвенно.

Впрочем, перед тем как отыскивать старообрядческий след в сочинениях классика, отыщем его в родословной Александра Сергеевича. Ведь поэт накрепко связан со староверием родственными узами, кровью.

В XVII веке один из Пушкиных, стольник Федор Матвеевич, женился на Пелагее – дочери окольничего Алексея Прокопьевича Соковнина, племяннице Феодосии Прокопьевны Соковниной, в замужестве Морозовой. Той самой боярыни Морозовой – прославленной мученицы за старую веру, имя которой известно каждому образованному человеку.

У Федора Матвеевича и Пелагеи Алексеевны Пушкиных родилось несколько дочерей. Прасковья Федоровна вышла замуж за Александра Петровича Дорошенко и стала прапрабабушкой Натальи Николаевны Гончаровой – супруги поэта. А Евдокия Федоровна вышла замуж за Ивана Герасимовича Боборыкина и стала прапрабабушкой Михаила Юрьевича Лермонтова.

Таким образом, в жилах детей Пушкина, как и в жилах Лермонтова, текла мятежная кровь Соковниных.

Александр Сергеевич жил в то время, когда было принято пренебрежительно смотреть на староверов. В официальных документах их называли «раскольниками», а старообрядчество – «расколом», «ханжеством» и «суеверием».

Хотя старообрядцы составляли значительную часть населения России, правительство притесняло их. Духовенство государственной Синодальной Церкви и чиновничество преследовали их. Для образованного на западный манер дворянства староверы были «невежами» и «пустосвятами», «мужиками» и «холопами», возомнившими о себе невесть что.

В ту пору никто не задумывался о том, какие удивительные сокровища древнерусской культуры сохраняются в старообрядческих общинах. Памятники староверческой письменности не были известны широкой публике. Еще не было издано прославленное «Житие» Аввакума, богатым языком которого восхищались И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой.

Первое издание «Жития» увидело свет только в 1861 году. До этого оно бытовало в народной рукописной традиции, с которой Александр Сергеевич не был знаком. Поэтому затруднительно предположить, оценил бы Пушкин Аввакума, если бы прочел. Скорее всего, не оценил бы.

Можно предположить, что классик разделил бы мнение некоего просвещенного читателя, оставившего в 1835 году такую запись на одной старообрядческой рукописи: «Автобиография Аввакума – сочинение по слогу самое площадное, даже циническое по местам».

Имя протопопа единожды упоминается у Александра Сергеевича – в «Истории Петра». Но об этом чуть ниже.

Со времен Екатерины II в России запрещалось называть приверженцев старой веры «раскольниками». Вместо этого «хульного имени» вводилось название «старообрядцы». Но «Словарь языка Пушкина» показывает, что классик ни разу не употребил его. Хотя многажды писал о «раскольниках», «староверах» и «староверцах».

Впрочем, слово «старовер» Александр Сергеевич часто использовал в прежнем, ныне не употребляемом значении, – консерватор, традиционалист, охранитель. Во времена Пушкина «староверами» называли приверженцев литературной старины, ориентированных на писателей XVIII века и их устаревший язык.

Именно в этом смысле поэт называет «парнасским старовером» критика Михаила Трофимовича Каченовского в известной эпиграмме «Журналами обиженный жестоко».

«Раскольников» классик упоминает преимущественно в связи с историческими темами, которыми он занимался, – Петром I и Емельяном Пугачевым.

Инициаторами богослужебных реформ, приведших в середине XVII века к церковному расколу, были царь Алексей Михайлович и патриарх Никон. Что Александр Сергеевич пишет о них в связи с расколом?

Увы, церковная история не занимала Пушкина. Из всего, что он написал об Алексее Михайловиче, наиболее интересно упоминание царя в «Истории Петра».

Классик пишет: «Иеромонах Симеон Полоцкий и иеромонах же Димитрий (впоследствии св. ростовский митрополит) занимались при дворе Алексея Михайловича астрологическими наблюдениями и предсказаниями».

Иеромонах Димитрий (Туптало) – с 1702 года ростовский митрополит, известный гонитель и очернитель старообрядчества. Был канонизирован Синодальной Церковью в 1757 году.

Любопытно, что при государевом дворе Димитрий занимался астрологией – делом, не только не одобряемым Церковью, но и всячески осуждаемым. Замечательная характеристика царя-реформатора и реформаторского духовенства.

Имя Никона единожды упоминается у Александра Сергеевича – в дневнике: «Устрялов сказывал мне, что издает процесс Никонов. Важная вещь!» (запись 17 марта 1834 года).

Написано немного, но свидетельствует о многом. Очевидно, Пушкину были любопытны документы судебного процесса над патриархом, а, значит, и личность Никона.

Можно предположить, что классика занимали личности царя и патриарха, хотя они и находились на периферии его исторических интересов.

В недописанной «Истории Петра» Александр Сергеевич рассказывает о стрелецком бунте 1682 года – знаменитой Хованщине. Старообрядцы приняли в мятеже самое деятельное участие. И Пушкин пишет: «Царевна поручила Стрелецкий приказ боярам князьям Хованским, Ивану Андреевичу и сыну его Феодору, любящим стрельцов и тайным раскольникам Аввакумовской и Никитской ереси».

«Аввакумовская ересь» – единственное упоминание классиком протопопа Аввакума.

А «Никитская ересь» обязана своим наименованием священнику Никите Добрынину из Суздаля. О нем Александр Сергеевич пишет: «Стрельцы под предводительством расстриги попа Никиты производят новый мятеж… Никита и главные мятежники схвачены и казнены 6 июня».

За Хованщиной в 1697 году последовал заговор Циклера. В нем участвовали воевода Иван Циклер и прежде упомянутые Федор Пушкин и Алексей Соковнин. С большой долей вероятности можно предположить, что заговорщики были староверами. Они хотели убить царя Петра, но были разоблачены. Их судили и казнили.

О Федоре Пушкине классик пишет в стихотворении «Моя родословная»:

Тут, обращаясь к семейному преданию, поэт дважды допускает неточность. Федор Пушкин был не повешен, а четвертован. И он не был «пращуром» Александра Сергеевича. Он принадлежал к иной ветви рода Пушкиных. Их общий предок Иван Гаврилович Пушкин жил в XV веке.

Отголоском Хованщины стал стрелецкий бунт 1698 года. Петр жестоко покарал мятежников: многие были сосланы, многие – пытаны. Было казнено около двух тысяч стрельцов. Некоторым царь отрубил головы лично.

Стрелецкие бунты, заговор Циклера и последовавшие суровые расправы – это те самые «мятежи и казни», мрачившие «начало славных дней Петра», о которых классик говорит в знаменитых стансах 1826 года «В надежде славы и добра», посвященных императору Николаю I.

Судя по всему, трагическая история двух стрелецких бунтов была небезразлична Пушкину. Он не раз обращался к ней. Например, в 1834–1835 годах Александр Сергеевич намечает план повести о молодом стрельце – до нас дошли пять отрывочных записей. В одной из них стрелец – «сын старого раскольника». В другой записи упоминаются «скоморох и старый раскольник» – намек на некую сатирическую сценку.

Продолжением стрелецких бунтов стала народная война под предводительством донского атамана К. А. Булавина.

Война началась в 1707 году на юге России. И в ней деятельно участвовали староверы. Сам Булавин был старообрядцем. Имя его неоднократно упоминается у классика, например, в поэме «Полтава». Пушкин пишет, что на Дону «подосланные слуги» коварного гетмана Мазепы «мутят» с Булавиным «казачьи круги».

Сподвижником Булавина был старовер И. Ф. Некрасов. После поражения восстания он с единомышленниками-старообрядцами ушел на Кубань. После смерти своего предводителя казаки-некрасовцы, как их стали называть, переселились на Дунай, а оттуда – в Турцию.

Некрасовцам принадлежит важная роль в старообрядческой истории XIX века, особенно в деле учреждения в середине того столетия Белокриницкой иерархии. Об этих казаках Александр Сергеевич упоминает в статье «Об “Истории пугачевского бунта”», отвечая на критику историка В. Б. Броневского.

В самой «Истории Пугачева» классик пишет о некрасовцах: «Потомки их доныне живут в турецких областях, сохраняя на чуждой им родине веру, язык и обычаи прежнего своего отечества. Во время последней турецкой войны они дрались противу нас отчаянно».

Также Пушкин упоминает некрасовцев в повести «Кирджали»: «Сражение было жестоко. Резались атаганами. Со стороны турков замечены были копья, дотоле у них не бывалые. Эти копья были русские: некрасовцы сражались в их рядах».

Далее староверы упоминаются Александром Сергеевичем в связи с восстанием Е. И. Пугачева, начавшимся в 1773 году. В этом бунте участвовали старообрядцы – не только донские казаки, но и яицкие, и илецкие. О них классик пишет: «Илецкие, как и яицкие, казаки были все староверцы».

И Пугачева Пушкин считал старообрядцем: «Пугачев, будучи раскольником, в церковь никогда не ходил… Он не знал грамоты и крестился по-раскольничьи».

Тут Александр Сергеевич допускает неточность. Емельян Пугачев не был старовером. На допросе 16 сентября 1774 года он рассказал о себе: «До семнадцатилетнего возраста жил я при отце своем так, как и другие казачьи малолетки, в праздности. Однако ж не раскольник, как прочие донские и яицкие казаки, а православного греческого исповедания кафолической веры. И молюсь Богу тем крестом, как и все православные христиане. И слагаю крестное знамение первыми тремя перстами».

В «Истории Пугачева» вскользь упоминаются важнейшие старообрядческие центры – «раскольничья слобода» Ветка в тогдашней Польше, «раскольничьи селения» и скиты на берегах реки Иргиз – притока Волги.

Среди записей «Table-talk» Александра Сергеевича есть набросок портрета старовера Ивана Евстратьевича Свешникова – крестьянина-самоучки, перешедшего в Синодальную Церковь и изумлявшего всех в Петербурге природной ученостью.

О Свешникове, ошибочно называя его Ветошкиным, Пушкину рассказывала Наталья Кирилловна Загряжская: «Однажды он является к митрополиту и просит его объяснить ему догматы православия. Митрополит отвечал ему, что для того нужно быть ученым, знать по-гречески, по-еврейски и Бог ведает что еще. Ветошкин уходит от него и через два года является опять. Вообразите, что в это время успел он выучиться всему этому. Он отрекся от своего раскола и принял истинную веру».

Свешников – фигура анекдотическая. Этакий экспонат кунсткамеры времен Екатерины II. Рядом с Федором Пушкиным, Алексеем Соковниным, Кондратием Булавиным и Игнатием Некрасовым он выглядит карикатурой на староверие.

Таким образом, наш классик, сам о том не подозревая, создал целую галерею старообрядческих портретов – с середины XVII до конца XVIII столетий.

Трагическая тема церковного раскола – одна из важнейших тем русской истории – не оставила Пушкина равнодушным. Невольно она манила его, привлекая семейными преданиями, яркостью фигур «бунташного» XVII века и тревожной перекличкой с современностью.

Не пройдет и десяти лет со дня гибели Александра Сергеевича, как тема староверия внятно прозвучит в русской литературе и даже станет модной. Знакомец Пушкина писатель М. Н. Загоскин издаст в 1846 году роман «Брынский лес» – «эпизод из первых годов царствования Петра Великого». За ним последуют старообрядческие романы П. И. Мельникова (Андрея Печерского), рассказы И. С. Тургенева, Н. С. Лескова и Д. Н. Мамина-Сибиряка.

Если бы Александр Сергеевич прожил еще, наверное, он непременно обратился бы к истории старообрядчества.

Ведь поэт В. А. Жуковский, разбиравший после гибели Пушкина его рукописи, писал: «Наши врали-журналисты, ректоры общего мнения в литературе, успели утвердить в толпе своих прихожан мысль, что Пушкин упал; а Пушкин только что созрел как художник и все шел в гору как человек, и поэзия мужала с ним вместе».

Опубликовано: журнал «Русский мир», 2015, № 3

 

Иван Сергеевич Тургенев и русское старообрядчество

В галерее русских типов, созданных Тургеневым, есть несколько образов искренне верующих людей. Народная религиозность привлекала писателя, но, как заметил известный литературовед Николай Леонтьевич Бродский, в вопросах веры классик был «холодным исследователем без интимного интереса».

Русский интеллигент XIX века мог судить о старой вере преимущественно по «противураскольническим» книгам богословов государственной Синодальной Церкви. Официальная историография объявляла старообрядчество «суеверием», происходящим от вековечной безграмотности народа. О древлем благочестии и его приверженцах тогда было принято говорить уничижительно: «раскол», «ханжество», «раскольники», «сектанты».

Конечно, этакое «невежество» не стоило внимания «просвещенной» публики. Но в царствование Николая I общественное отношение к старообрядчеству несколько меняется: начинается увлечение a la russe – всем русским. Входят в моду бороды, шапки-мурмолки, рубахи-косоворотки, квас и рассольник огуречный.

В старообрядчестве публика обнаружила «русский дух» и «народную самобытность». Многих писателей привлекли патриархальный быт староверов и трагическая история церковного раскола. Во второй половине XIX века к этой теме обращаются выдающиеся прозаики Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский), Николай Семенович Лесков и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.

Одним из первых отписался на эту тему почтенный беллетрист Михаил Николаевич Загоскин. В 1846 году он издает исторический роман «Брынский лес» – «эпизод из первых годов царствования Петра Великого». Пожалуй, наиболее значительным произведением о старообрядчестве становится дилогия «В лесах» и «На горах» Мельникова, который был не только талантливым литератором, но и правительственным чиновником «по борьбе с расколом», а потому в совершенстве знал описываемый предмет.

Интересовало древлее благочестие и Ивана Сергеевича Тургенева, хотя его произведения не столь плотно «населены» староверами, как романы и очерки Мельникова. Как правило, это одинокие и случайные персонажи, вроде начетчика из рассказа «Живые мощи» (1874), поведавшего страдалице Лукерье легенду о Жанне д’Арк – святой девственнице, освободившей некую страну от агарян, а затем добровольно умершей огненной смертью за свой народ.

К староверию тяготеет Агафья Власьевна, няня Лизы Калитиной – героини романа «Дворянское гнездо» (1858). Бывшая барская полюбовница, Агафья, снеся все удары судьбы, «стала очень молчалива и богомольна, не пропускала ни одной заутрени», а потом ушла в старообрядческий монастырь: «Ходили темные слухи, будто она удалилась в раскольничий скит».

Старообрядческий быт показан Тургеневым в рассказе «Собака» (1864), в обстановке «на постоялом дворе у знакомого старичка из раскольников» Феодулия Ивановича. «Почтенный был старичок, хотя и суров маленько… Уж очень табаку не жаловал и к собакам чувствовал омерзенье великое. Кажется, чем, например, ему собаку в комнату впустить согласиться – скорей бы сам себя пополам перервал! “Потому, говорит, как же возможно! Тут у меня в светлице на стене сама Владычица пребывать изволит, и тут же пес поганый рыло свое нечестивое уставит”. Известно – необразование».

Наиболее ярко и подробно описан Тургеневым старовер Касьян Блоха из рассказа «Касьян с Красивой Мечи» (1851). Касьян – представитель самого радикального старообрядческого течения – беспоповского страннического согласия (бегуны, скрытники). Оно было основано в XVIII веке беглым солдатом Евфимием, окончательно сформулировавшим беспоповское учение об антихристе, который якобы правит миром со времен церковного раскола.

Евфимий учил, что «апокалипсический зверь есть царская власть, икона его – власть гражданская, дело его – власть духовная». Всякое сношение с государством – смертный грех, поэтому истинный христианин должен отречься от всего «казенного» и «житейского» (от семейной жизни, денег, документов и пр.), постоянно странствовать и скрываться, избегая порочной связи с антихристовым миром…

Простонародный страх перед антихристом – «Тришкой» – живо изображен Тургеневым в рассказе «Бежин луг» (1851). Мальчик Илюша объясняет своим товарищам: «Тришка – эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена… Ну, и будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский… Ну, а сделать ему нельзя будет ничего… Уж такой он будет удивительный, лукавый человек».

Центром согласия бегунов было село Сопелки в пятнадцати верстах от Ярославля, где в потаенных скитах, устроенных «христолюбцами», находили приют сотни старообрядцев, странствовавших по свету с самодельными паспортами «граждан Небесного Иерусалима» в поисках Беловодья – баснословной страны, где царят правда и справедливость, где процветает «старая вера».

Более полувека скитники благополучно скрывались от властей, пока в 1850 году их случайно не обнаружили чиновники, присланные в Ярославскую губернию для поиска и поимки разбойников.

Началось следствие, создалась особая комиссия, членом которой был славянофил Иван Сергеевич Аксаков, поддерживавший с Тургеневым дружеские отношения и переписку. Он-то и заинтересовал писателя историей старообрядчества, сообщал различные сведения о «расколе». Николай Леонтьевич Бродский в исследовании «И. С. Тургенев и русские сектанты» предположил, что образ странника Касьяна создан под впечатлением от рассказов Аксакова.

Крестьянин Касьян, «карлик лет пятидесяти», кажется автору, заезжему охотнику, «странным»: у него «странный взгляд», «странный язык», «странное выражение лица». Кучер Ерофей называет Касьяна «юродивцем», человеком «чудным», «удивительным» и «несообразным».

Ерофей рассказывает барину, что Касьян «отбился от работы», «стал дома жить, да и дома-то не усиживался: такой беспокойный, – уж точно блоха… Вот он так с тех пор все и болтается, что овца беспредельная».

Нелюдимость и недоверие изобличают в Касьяне скрытника. О себе он говорит неохотно. Вопрос «Чем ты промышляешь?» вызывает у мужика беспокойство: «Живу, как Господь велит, а чтобы, то есть, промышлять – нет, ничем не промышляю». На вопрос «Родни у тебя нет?» он отвечает, замявшись: «Есть… да… так…».

Беспоповцы-бегуны вели безбрачную, бездетную жизнь, отказываясь от семьи. Поэтому девочку Аннушку, чье «красивое личико поразительно сходно с лицом самого Касьяна, хотя Касьян красавцем не был», несомненную свою дочь, крестьянин «с притворной небрежностью» называет сродственницей, хотя обман очевиден даже Ерофею…

К деньгам Касьян относится настороженно, ведь, по учению бегунов, на них наложена «печать антихриста». В первый раз мужик не принимает плату за помощь: «Не надо мне твоей платы». Но потом все-таки берет: «Я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху».

Говорит крестьянин удивительно складно: «Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный… Я не слыхал ничего подобного». Касьян признается, что разумеет грамоте, которой учит и Аннушку. Сам же он навык книжной премудрости от «добрых людей». А Ерофей замечает, что мужик «поет, однако, хорошо».

Можно предположить, что грамоте и пению Касьян обучился во время своих странствий, в старообрядческих скитах. В первоначальном варианте рассказа крестьянин говорил: «Случается, так в церкви Божией на крылос меня берут по праздникам. Я службу знаю». Но в окончательной редакции эти слова были выброшены, как не идущие к образу беспоповца, не признающего церковь.

О своих хождениях Касьян рассказывает вдохновенно: «Ведь я мало ли куда ходил! И в Ромен ходил, и в Синбирск – славный град, и в самую Москву – золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал, добрых хрестьян, и в городах побывал честных». Упоминаемые берега Оки и Волги, Москва и Симбирск – те места, где особая комиссия, расследовавшая дело скрытников, обнаружила многочисленных ревнителей страннического учения…

Но сердечная мечта бегуна побывать на теплых морях, в благословенном Беловодье, где «живет всяк человек в довольстве и справедливости», где на деревах с серебряными ветками и золотыми яблоками сидит «птица Гамаюн сладкогласная».

Немногими словами, полунамеками Касьян раскрывает автору смысл страннического учения – истинный христианин должен ходить по миру в поисках правды, отрицая существующий порядок вещей: «Много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут… А то что дома-то, а? Справедливости в человеке нет, – вот оно что». Справедливость, вот идеал бегуна: «Справедлив должен быть человек – вот что! Богу угоден, то есть».

Старообрядец Касьян, чудаковатый, тихий, смиренный – живая иллюстрация, созданная Тургеневым к евангельским словам: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное… Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю… Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5, 3–8).

Бродский писал: «Образ Касьяна-странника поразил Тургенева тем, что в крестьянине он нашел созвучные настроения собственным, глубоко интимным переживаниям». Впрочем, классика интересовала не только психология старообрядчества, но и его культура, его современное состояние.

Тургенев был внимательным читателем «Жития» протопопа Аввакума, впервые изданного в 1861 году. Ценя сочинение «огнепального протопопа», писатель признавался: «Житие протопопа Аввакума – вот книга! Груб и глуп был Аввакум, порол дичь, воображал себя великим богословом, будучи невеждой, а между тем писал таким языком, что каждому писателю непременно следует изучать его. Я часто перечитываю его книгу».

А в конце 1860 года, когда русское общество было взбудоражено слухами о грядущей отмене крепостного права, Тургенев в Париже составил от имени «всех подданных» обращение к императору Александру II с определенными политическими требованиями. Среди испрашиваемых у государя «разумных свобод нашему отечеству» есть и такое: «Мы просим… уравнения раскольников с прочими подданными». Однако это благонамеренное обращение так и не дошло до царя.

Даже за границей Тургенев следил за новыми изданиями о староверии. Например, в письме из Баден-Бадена к критику Павлу Васильевичу Анненкову он просил прислать статьи «Современные движения в расколе» профессора Николая Ивановича Субботина (письмо от 1 марта 1866 г.).

Субботин придерживался устоявшихся официальных взглядов на староверие и видел в нем только «зловредный раскол». Но во времена Тургенева в русской историографии намечается важнейшая переоценка старообрядчества.

Первым ученым, по-новому взглянувшим на древлее благочестие, был Афанасий Прокофьевич Щапов, увидевший в нем не «суеверие», а народную оппозицию государству, выступление общинного самоуправления (земства) против крепостного права и самодержавия.

Лесков в очерке «Печерские антики» нелицеприятно, но верно писал о Щапове, «который о ту пору прослыл в Петербурге историком и, вращаясь среди неповинных в знаниях церковной истории литераторов, вещал о политических задачах, которые скрытно содержит будто наш русский раскол. Щапов стоял горой за то, что раскол имеет политические задачи, и благоуспешно уверил в этом Герцена».

Субботин также критически отзывался о книгах Щапова: «Автор не имел, да и не мог иметь надлежащих сведений о расколе, а взгляд его на раскол – совершенно произвольный, не из существа дела извлеченный».

По мнению Лескова, «мечтательные изъяснения» Щапова принесли старообрядчеству «существенный вред». Действительно, Александр Иванович Герцен и его единомышленники (Огарев и Кельсиев), увлеченные теорией Щапова, порочили верноподданническую репутацию староверов, втягивая их в сношения с политической эмиграцией.

По некоторым данным в XIX веке древлему благочестию следовало до трети всех великороссов. В руках купцов-староверов были сосредоточены миллионные капиталы, промышленность и торговля. А в руках многочисленных казаков-староверов всегда было наготове оружие.

Герцену казалось, что умелая пропаганда превратит старообрядческую массу в мощную силу, способную на «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Думая найти в древлем благочестии сочувствие к революционному движению, эмигранты пытались наладить связь с российскими и зарубежными староверами и даже издавали для них в Лондоне газету «Общее вече».

Сами старообрядцы отнеслись к затее Герцена враждебно. Они возражали против придания их религиозным стремлениям противоправительственного и тем более бунтарского характера. На откровенные призывы революционеров Белокриницкий митрополит Кирилл (Тимофеев) ответил анафемой.

В особом архипастырском послании он обращался к российским староверам: «К сим же завещеваю вам, возлюбленные, всякое благоразумие и благопокорение покажите пред царем вашим и от всех враг его и изменников удаляйтеся и бегайте, якоже от мятежных крамольников-поляков. Тако наипаче от злокозненных безбожников, гнездящихся в Лондоне и оттуда своими писаниями возмущающих европейские державы».

Кстати, послание митрополита Кирилла писатель мог прочесть в статье «Партия Герцена и старообрядцы», опубликованной в 68-м томе журнала «Русский вестник» за 1867 год. В этом же томе был впервые опубликован роман Тургенева «Дым».

По настоянию Герцена, дружившего с Иваном Сергеевичем, писатель «потрудился» над сочинениями Щапова, но не согласился с выводами историка и не уверовал в готовность русского народа к «бунту». Теорию «земства» он признал «кабинетной, высиженной штучкой».

Анализируя прочитанное и вспоминая разговоры с «злокозненными безбожниками», Тургенев писал Герцену, что эмигранты «немецким процессом мышления» не понимают русский народ, не готовый к революции. «Потому что народ, перед которым вы преклоняетесь, консерватор par excellence – и даже носит в себе зародыши такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности – что далеко оставит за собою все метко верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию в своих письмах. Далеко нечего ходить – посмотри на наших купцов» (письмо от 8 октября 1862 г.).

Тургенев видел в народе, в «земстве» Щапова, в старообрядчестве зародыш добропорядочной буржуазии, а не бунтарского движения. Писатель считал, что консервативное древлее благочестие никогда не будет движущей силой революции, что невозможно ожидать от староверов политической активности и даже стремления к свободе.

Развенчивая иллюзии политических эмигрантов, слепо веривших в народ, Иван Сергеевич писал Герцену, намекая на «обжог» – анафему митрополита Кирилла: «Ты, романтик и художник, веришь в народ… И все это по милости придуманных господами философами и навязанных этому народу совершенно чуждых ему демократически-социальных тенденций… Изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе. Русский человек, самому себе предоставленный, неминуемо вырастает в старообрядца – вот куда его гнет – его прет – а вы сами лично достаточно обожглись на этом вопросе, чтобы не знать, какая там глушь, и темень, и тирания» (письмо от 25 декабря 1867 г.).

Представитель «буржуазии в дубленом тулупе» – купец Капитон Андреевич Голушкин, карикатурный образ старообрядца из романа «Новь» (1876): «Сын разбогатевшего торговца москательным товаром – из староверов-федосеевцев. Сам он не увеличил отцовского состояния, ибо был, как говорится, жуир, эпикуреец на русский лад – и никакой в торговых делах сообразительности не имел… Он высказывал самые крайние мнения, трунил над собственным староверством, ел в пост скоромное, играл в карты, а шампанское пил, как воду».

«Жажда популярности» бросила Голушкина в оппозицию, «свела его с нигилистами». Но когда его арестовывают по доносу приказчика, купец «все и всех выдает, желает перейти в православие, жертвует в гимназию портрет митрополита Филарета». И Тургенев замечает устами одного из персонажей: «Ну, этот революции не сделает».

Свое мнение о «темном царстве» старообрядчества, где уважается только «тирания» сильной личности, Тургенев вложил в уста Потугина, одного из персонажей романа «Дым» (1865–1867): «Видят люди: большого мнения о себе человек, верит в себя, приказывает – главное, приказывает; стало быть, он прав и слушаться его надо. Все наши расколы, наши Онуфриевщины да Акулиновщины именно так и основались. Кто палку взял, тот и капрал».

Наверное, человеком «большого мнения о себе», неистовым проповедником, стоящим во главе стрелецкого восстания – «Хованщины», думал изобразить писатель в историческом романе знаменитого защитника древлего благочестия, суздальского священника Никиту Добрынина (прозванного врагами «Пустосвятом»), мученически пострадавшего за старую веру в 1682 году.

Замысел романа «Никита Пустосвят» появился у Ивана Сергеевича в 1865 году, но наиболее занимал его в марте-апреле 1868 года. По мнению литературоведа Юрия Давидовича Левина, «в историческом романе о Никите Пустосвяте Тургенев намеривался изобразить мятеж раскольников, “бессмысленный и беспощадный”, возглавляемый темными, невежественными, фанатичными и тираническими руководителями, обладающими огромной силой воздействия на народ и преследующими в своем стремлении к старому реакционные цели, осуществление которых угрожало бы правильному развитию и даже существованию русского государства».

Тургенев хотел современных староверов, «купца Голушкина», противопоставить староверам прошлого, которых считал настоящими революционерами. Эту мысль он высказал в несохранившемся письме к Просперу Мериме: «Раскольники XVII века были революционерами».

Интерес писателя к старообрядчеству был несомненным, но то был интерес светского человека, стороннего наблюдателя. Староверы (например, Касьян Блоха) привлекали Тургенева только как психологические типы. Как заметил Бродский, Иван Сергеевич «оставался внутренне чуждым биению религиозной мысли: социально-психологический интерес имели для него изображенные явления и лица (в своем итоге), но не религиозный».

Литературовед Виктор Андреевич Чалмаев полагал, что в религиозных движениях, оппозиционных официальному «казенному православию», Тургенева привлекали внутренняя свобода и духовная независимость: «Раскол, старообрядчество, как и обилие сект, “толков”, – следствие того, что рухнул, раздробился единый свод религии. Многие не ждут уже покорно и благоговейно, что с церковного амвона прозвучит самое мудрое и нужное слово: понизились эти амвоны, а люди стали свободнее, развязанней и развязней… Сколько силы, страсти, слепой энергии рождали эти примитивные ереси и в духоборах, и в молоканах, и в толстовцах! Это-то и сладостно, как забытый или открытый вновь вкус свободы!».

По мнению Бродского, хотя «Тургенев обнаруживал глубокий интерес к религиозным типам, но то был интерес человека внутренне связанного, не находящего в себе интимно-близкого к тайникам чужой религиозной души». А Чалмаев признает, что перед чужой религиозной мыслью «мысль Тургенева останавливается в недоумении».

Опубликовано: сборник «Спасский вестник», вып. 20. Спасское-Лутовиново, 2012; журнал «Страницы», 2012, № 16 (3)

 

По тайному священству

В середине XVII века Православная Старообрядческая Церковь осталась без архиерея – русские епископы побоялись открыто выступить против богослужебных реформ патриарха Никона. Почти два века духовные нужды староверов удовлетворяли «беглые попы» – священники, перешедшие в старообрядчество из официальной Церкви.

И лишь после многолетних и многотрудных поисков ревнители древлего благочестия обрели верховного пастыря: в 1846 году к их Церкви присоединился греческий митрополит Амвросий. Он восстановил полноту церковной иерархии, и староверческое священство распространилось по всей Руси. Старообрядчество укреплялось, что тревожило светские и духовные власти.

Знаменитый оптинский старец Амвросий (Гренков) размышлял в середине XIX века, сколь усилится старообрядчество, если приверженцам древлего благочестия будет дана свобода вероисповедания. «В настоящее время есть мнение некоторых дать русским раскольникам полную свободу, чтобы им действовать самим по себе, как знают, без всякого над ними надзора Православной Церкви и правительства… Кто поручится за таких зловредных людей, что они будут невредны для других, если дать им полную свободу? Хорошо знающие свойство раскольников утверждают, что если позволить им жить и действовать так, как они хотят, без всяких ограничений со стороны Церкви и правительства, то число их в один год удвоится, а в несколько лет умножится так, что из простого православного народа мало останется не поврежденных расколом».

Эти слова не были лишены смысла. На глазах Синода и правительства старообрядчество объединялось в Церковь, не менее значительную и многочисленную, чем официальная Церковь. Долгожданное священство принимали не только поповцы, но и беспоповцы. К этому склонялись даже важнейшие деятели радикального Федосеевского согласия. Но власти узнали о намерениях федосеевцев и поспешили вмешаться.

Чиновник николаевской эпохи Иван Петрович Липранди рассказывал: «Бывший министр внутренних дел, желая разрушить это соединение прежде, чем оно совершится, успел разрушить эту мысль и возможность исполнения оной, посеяв тайным образом в федосеевцах недоверчивость к поддержанию поповщины, от чего произошел раздор между главнейшими двигателями обеих толков. Мера эта неоднократно увенчивалась полным успехом».

«Сеяние недоверчивости» – прием, проверенный на федосеевцах, стал излюбленной правительственной мерой «борьбы с расколом». Среди старообрядцев распространялись слухи, порочащие святителя Амвросия и церковную иерархию. Специальные «противораскольнические» миссионеры рассказывали на беседах со староверами и в общедоступных изданиях, будто бы митрополит был запрещен в служении константинопольским патриархом, ради денег перешел в старообрядчество, а перед смертью отрекся от него, любил курить трубку и носить турецкую одежду.

Самой иерархии было присвоено уничижительное прозвище «австрийской», поскольку в Австрии находился Белокриницкий монастырь – резиденция старообрядческого митрополита. Австрия была врагом России, а значит, врагом «веры, царя и отечества» становился каждый поповец.

К сожалению, некоторые христиане поверили этой клевете. Они отделились от Православной Старообрядческой Церкви в немногочисленное согласие беглопоповцев. Свое название они получили потому, что продолжали принимать «беглых попов» из Синодальной Церкви. Впрочем, сами беглопоповцы предпочитали называть свое духовенство не «беглым», а «тайным», и именовали свое согласие так – «по тайному священству».

Некоторое время беглопоповцы не могли улучить себе священника, поскольку все «беглые попы» признали над собой архиерейскую власть митрополита Амвросия. В их числе был и священник Павел Смирнов, родившийся в Москве и прослуживший здесь одиннадцать лет при одной из церквей.

Перейдя в старообрядчество, он некоторое время служил на знаменитом Рогожском кладбище, а затем в Туле. В 1847 году он с благоговением принял святое миро и запасные дары, с огромным риском привезенные из Белой Криницы в Москву. После этого священник неоднократно получал с Рогожского кладбища запасные дары для причащения своих прихожан.

Но по мере распространения священства Белокриницкой иерархии количество духовных детей Павла Смирнова значительно сократилось, а вместе с тем умалились и его доходы. Многие прихожане, особенно жившие в отдалении, перестали обращаться к нему для исполнения треб.

По этой причине, как свидетельствует современник-старовер, отец Павел был «объят завистию или, просто и справедливо сказать, бесом сребролюбия». Тульский поп объявил, что церковная иерархия незаконна и недействительна, поэтому его духовные дети не должны обращаться к «белокриницким» священникам.

Прихожане и купцы-попечители тульской общины пытались уверить Павла Смирнова в истинности священства, происходящего от митрополита Амвросия, но тот отмалчивался. Таким образом, как писал современник: «Павел учинил церковный раздор не по уважительным причинам, а единственно из корыстолюбивых видов».

Староверы, не признавшие Белокриницкую иерархию, с радостью приняли Смирнова. У них он оказался единственным священником, а потому вполне смог удовлетворить свою страсть к власти и деньгам. Для венчания, исповеди и причастия в Тулу съезжались люди со всей страны, поэтому Беглопоповское согласие стали называть Тульским.

На деньги, полученные от последователей, отец Павел выстроил дом для своих сыновей, которые оставались членами Синодальной Церкви, следовательно, были в глазах старообрядцев еретиками. Это соблазняло верующих, ведь церковные правила запрещают клирикам творить «прибыток» сродникам-еретикам (22 правило Карфагенского собора). Однако беглопоповцам приходилось терпеть такого «пастыря», других не было.

Впоследствии Павел Смирнов принял в Тульское согласие из господствующей Церкви двух священников – Димитрия Беляева и Петра Березовского. Однако не все признали новых попов. Тогда беглопоповцы Черниговской губернии приняли к себе священника Бориса Акимова. Тульское согласие разделилось на несколько враждующих группировок.

Нужду беглопоповцев в священстве царское правительство сумело ловко использовать для борьбы с Белокриницкой иерархией. В 1895 году обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев предложил для ослабления старообрядчества отменить указ 1827 года, запрещающий староверам принимать «беглых попов»: «Решительное воспрещение беглопоповцам принимать к себе священников от Православной Церкви имело крайне неблагоприятные для Церкви и государства последствия».

Если бы не это запрещение, полагал Победоносцев, «не возникла бы, конечно, ложная австрийская иерархия, причиняющая столько смуты в делах церковных и грозящая усилением оной и новыми затруднениями». Министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново подал Николаю II соответствующий доклад, на который император наложил резолюцию: «Согласен».

Уже 7 октября 1895 года Министерство внутренних дел выпустило секретный циркуляр: «Ввиду обнаруженного за последнее время стремления последователей австрийской секты объединить все поповщинские согласия и почти полного оскудения бегствующего священства во всем беглопоповском расколе вновь разрешить беглопоповоцам временно, впредь до особых распоряжений, принимать к себе беглых от Православной Церкви священнослужителей».

Таким образом, беглопоповство превратилось в третий сорт «казенного православия». Сюда за длинным рублем потянулись священники, моральные качества которых вызывали недовольство верующих, унизительно зависящих от таких «пастырей». Заветной мечтой беглопоповцев стало обретение собственного архиерея.

Вопросы об объединении беглопоповцев и поиске епископа обсуждались на всероссийских съездах в Нижнем Новгороде и Вольске (Саратовская губ.). Беглопоповцы хотели найти архиерея где-нибудь на христианском Востоке или в России. Их посольства отправлялись на Балканы и в Грецию, к константинопольскому патриарху и синодальным епископам, но безрезультатно.

Старообрядческие архиереи неоднократно обращались к беглопоповцам c апостольскими увещеваниями: «Уста наши отверсты к вам, сердце наше расширено» (2 Кор. 6, 11). Епископы призывали поборников «тайного священства» воссоединиться с Церковью, но те были непримиримы.

Первый съезд в Вольске, проведенный в 1890 году, постановил: «Мы боснийского, еретического и запрещенного митрополита Амвросия, несколько лет не бывшего на престоле, не принимаем и никое же власти его действий не признаем… А последователи Амвросия, отвергая правила святых отец, дерзнули принять его через оные по своему мудрованию, на свою погибель и уловление христианских душ… Сего ради их несть Церковь апостольская, и епископы, и священники – не суть священники, но мирстии человецы. Почему мы и не должны от них принимать ни одного таинства, да не погибнем с ними».

Об этом старообрядческие иерархи могли только сожалеть: «Они вышли от нас, но не были наши, ибо если бы они были наши, то пребыли бы с нами. Но через то открылось, что не все наши» (1 Ин. 2, 19).

Одним из наиболее ярых критиков Белокриницкой иерархии был «беглый поп» Андрей Вшивцев. Он происходил из семьи беспоповцев-поморцев, но в зрелом возрасте присоединился к Синодальной Церкви, был рукоположен в священники и служил в селе Теликовке (Самарская губ.). Из старовера Вшивцев превратился в «противораскольнического» миссионера и неоднократно выступал на страницах журнала «Миссионерское обозрение», посвященного борьбе с «расколом и сектантством».

Отец Андрей отличался весьма либеральными взглядами и даже одобрял идею перевода православного богослужения на русский язык. В «Миссионерском обозрении» он писал: «Все народы славят Бога на родном языке, а мы, русские, на чужом нашему пониманию, на языке наших предков славян, тысячу лет до нас живших. Отчего это?»

Неожиданно Вшивцев изменил свои взгляды – из либерала превратился в консерватора и в 1910 году вернулся в старообрядчество. К этому его якобы побудили миссионерские поездки по Самарской губернии и споры со староверами. Уже 18 января 1911 года в Нижнем Новгороде священник читал доклад «О незаконности, недействительности, безблагодатности и неспасительности австрийской иерархии», за что получил пятьдесят рублей вознаграждения.

Доклад отца Андрея был написан в оскорбительном тоне на основании «противораскольнических» книг. Митрополит Амвросий назывался в нем «покупным рабом диавола», а духовенство – «адскими апостолами». О церковной иерархии Вшивцев говорил: «Все эти происшедшие от Амвросиевой хиротонии епископы и священники не иное что, как только наряженные театральные бездушные мишурные куклы, удельные работники самого сатаны».

Резкость суждений Вшивцева испугала самих беглопоповцев. Было решено издать его доклад, исключив из него грубые выражения и опрометчивые суждения. Но это издание так и не состоялось, посему в 1912 году священник опубликовал свой опус в журнале «Миссионерское обозрение».

Активное участие в поисках епископа принимал знаменитый нижегородский старовер-предприниматель Никола Александрович Бугров. По его имени беглопоповство называли Бугровской верой. Приобретение архиерея представлялась Бугрову неким родом покупки, на которую он был готов истратить 27 тысяч рублей. Но ни в России, ни за границей не удалось найти епископа даже за такие немалые деньги.

С 1908 года поиски архиерея возглавлял священник Андрей Дмитриевский, автор многих программных сочинений, призывавших беглопоповцев воспрянуть, «стать на новую дорогу», вообще приспособиться к условиям свободы вероисповеданий, дарованной императорским указом в 1905 году. Судьба этого человека сложилась печально.

В 1910 году священник вел переговоры со старообрядческими епископами о присоединении к Белокриницкой иерархии, которую он признал истинной и благодатной. Но по какой-то причине это дело дальше не продвинулось, и тогда в 1911 году Дмитриевский вернулся в Синодальную Церковь. А потом и вовсе сложил с себя сан, перейдя на мирскую службу.

Сотрудником Андрея Дмитриевского был Константин Григорьевич Рубанов. Бесплодные поиски по России убедили его в том, что у беглопоповцев нет надежды на приобретение иерархии от официальной Церкви. Четвертому съезду в Вольске, проведенному в 1912 году, Рубанов докладывал: «Большинство господствующих епископов совершенно не знает старообрядчества и не интересуется им. Как христианские архипастыри они вовсе не хотят остановиться мыслию и сердцем на тяжелом положении ревностных христиан, жаждущих в лице епископа верного и надежного кормчего».

Во время поездок в Сербию и Болгарию Рубанов пришел к выводу, что здесь крещение совершается небрежно, с искажениями и ошибками, а значит, и отсюда опасно брать епископа. Он понял, что беглопоповцам остается только одно – принять архиерея из Греческой Церкви. Но этому не суждено было сбыться.

Среди искателей епископства был и Петр Алексеевич Овчинников – купец-хлеботорговец из села Городец (Нижегородская губ.), знаменитый собиратель старины, древних икон и рукописей. Он всегда с большой симпатией относился к Белокриницкой иерархии и в 1911 году присоединился к Церкви. Рубанов, возмущенный этим поступком, послал Овчинникову письмо с упреком, что тот «на закате дней прельстился видимостью митр и саккосов».

На это престарелый книжник ответил: «Я более десяти лет слежу за духовною литературою и никаких погрешностей за австрийскою иерархиею не вижу. Клеветам же миссионеров господствующей Церкви я не верю, так как они опровергаются фактами. Теперь я совестью спокоен и благодарю Господа Бога, что вывел меня из вашего общества… Состоя в неизлечимой болезни, я крайне сожалею, что ваше общество в недалеком будущем распадется и долго не просуществует. Разбредутся из него кто куда, или в господствующую Церковь и единоверие, или же в беспоповство. Более благоразумные присоединятся к Белокриницкой иерархии».

Но Овчинников ошибся. Беглопоповство не распалось. Напротив, через несколько лет у него появилась своя иерархия! В 1923 году, во время всероссийской гражданской и духовной смуты к Беглопоповскому согласию присоединился архиепископ Николай (Позднев) из обновленческой Живой Церкви.

К сожалению, раздор, учиненный священником Павлом Смирновым и поддержанный архиепископом Николаем, не преодолен до сих пор. Беглопоповцы, сохранив древние обряды, богословие и догматы, не соблюли евангельского мира, заповеданного Христом.

Опубликовано: журнал «Грани», 2011, № 238

 

Затворник из Тагила

Набоков как-то заметил: «Проживи Пушкин еще 2–3 года, и у нас была бы его фотография». Многие друзья и современники Александра Сергеевича успели запечатлеться на дагерротипах и фотографиях – Вяземский, Гоголь, Пущин. Сохранились фотопортреты Натальи Николаевны – вдовы поэта.

Не гнушались модным увлечением и староверы. С середины XIX века купцы охотно фотографировались с чадами и домочадцами. В 1876 году фотоателье «Шерер, Набгольц и К°» выпустило роскошный альбом снимков с видами и интерьерами храмов старообрядческого Рогожского кладбища в Москве.

Фотографировалось и духовенство Древлеправославной Старообрядческой Церкви. Антоний (Шутов), первый архиепископ Московский и всея Руси, неоднократно запечатлен на фотопортретах – в святительском одеянии и в иноческом, один и со своим архидиаконом Варлаамом.

Среди многочисленных фотографий архиереев, священников и диаконов мы не находим только портрета Константина, епископа Оренбургского и Пермского. Судьба его была столь несчастлива, что не только облик, но даже точная дата его рождения стерлись из людской памяти.

Будущий святитель, Козма Сергеевич Коровин родился в 1820-х годах. Хотя наиболее вероятной датой его рождения надо считать 1816 год. Ведь в 1881 году в одном из писем епископ сообщал о себе: «От роду имею 65 лет».

Козма родился в семье староверов, в Верхнетагильском заводе. Теперь это город Верхний Тагил в Свердловской области.

В XIX веке здесь существовали две старообрядческих обители – мужской скит схимника Лаврентия и женский скит схимницы Дорофеи. В 1820-х годах при заводе жил священноинок (иеромонах) Иларий.

Сергей Коровин был очень богатым человеком и значительным лицом – служил смотрителем лесов и хлебным запасчиком. Благодаря этому Козма был освобожден от тяжелых заводских работ. Впрочем, у него с детства было слабое здоровье. Он рос тихим и болезненным мальчиком.

Козма получил хорошее образование. В молодости служил писарем при заводской конторе. Свободное время посвящал чтению, переписке и переплету церковных книг.

Несомненно, это был начитанный и умный христианин, склонный к уединению и размышлениям. Он не женился. И до самой смерти жил при родительском доме в особой келье.

По утверждению одного из священнослужителей государственной Синодальной Церкви, в конце 1850-х годов Козма около года провел в екатеринбургской тюрьме. Якобы за кражу золота. Но эти сведения нуждаются в проверке. Скорее всего, это клевета.

В XIX веке апологеты и миссионеры Синодальной Церкви использовали все способы в борьбе с «конкурентами» – епископами и иереями Старообрядческой Церкви. Не брезговали и клеветой.

Признанным мастером этого жанра был Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский). Не только автор знаменитых романов «В лесах» и «На горах», но и правительственный чиновник «по борьбе с расколом». Его бойкому перу принадлежат «Очерки поповщины» – исторические статьи, в которых все выдающиеся деятели старообрядчества – архиереи, священники, иноки и начетчики – представлены пьяницами, блудниками и ворами.

Не гнушался клеветы и Николай Иванович Субботин, профессор Московской духовной академии. В издаваемом им журнале «Братское слово» неоднократно печатались материалы, порочащие видных деятелей староверия.

Например, в 1891 году в журнале была помещена заметка о Мефодии (Екимове), епископе Томском и всея Сибири. Якобы он когда-то крал коней, был пойман, осужден и по народному обычаю проведен по деревенским улицам в хомуте.

Владыка Мефодий, почтенный старец, претерпевший много гонений от светских и духовных властей, пришел в ужас, прочтя эту заметку. С горечью он писал архиепископу Савватию: «Нам перед ними, врагами нашими, никогда не оправдаться. Они, враги Христовой Церкви Древлеправославной, подобны как древле иудеи на Христа Бога».

Козма Коровин не нуждался в оправдании перед земляками. Все в Верхнем Тагиле знали, что он живет в отцовском доме жизнью затворника-книжника. Все знали, что он человек кроткий, скромный и набожный.

Этими добродетелями – благочестием и начитанностью – Коровин обратил на себя внимание Геннадия (Беляева), епископа Пермского. В 1859 году он постриг Козму во иночество, нарек Константином и рукоположил в иерейский сан. Так на страницах летописи староверия появился новый герой – священноинок Константин.

Он устроил в одной из комнат родительской избы моленную – домашнюю церковь, где тайно совершал богослужения, на которые собирались соседи.

Между тем власти начинали всероссийскую облаву на старообрядческое духовенство. На праздник Николы Чудотворца 6 декабря 1862 года владыка Геннадий был схвачен в Екатеринбурге в доме купца Чувакова прямо во время торжественного богослужения.

В эти же дни важные события происходили на Миасском заводе. Ныне это город Миасс Челябинской области. Сюда прибыл Пафнутий (Шикин), епископ Казанский, выдающийся проповедник и защитник старой веры.

По поручению священноначалия Древлеправославной Церкви он поставил в Миассе двух епископов. Первым 6 декабря 1862 года был рукоположен Савватий (Левшин), будущий архиепископ Московский и всея Руси. А 8 декабря Пафнутий и Савватий рукоположили верхнетагильского затворника Константина.

Савватию было поручено управление Сибирской епархией, Константину – Оренбургской. Однако по слабости здоровья он не поехал в Оренбург, а вернулся в отчий дом.

Между тем Пермская епархия надолго осталась без святительского управления. Геннадий томился в темнице. В 1863 году епископ был посажен в страшные казематы суздальского Спасо-Евфимиева монастыря. Вышел он оттуда только в 1881 году.

Уральские староверы, поняв, что надолго лишились архиерейского управления, ходатайствовали о новом епископе. Для этого в ноябре 1863 года из Екатеринбурга в Москву ездила инокиня Лариса (Сырейщикова). Но дело затянулось. Лишь в начале 1864 года архиепископ Антоний поручил временное управление Пермской епархией владыке Константину.

Вскоре он разделил участь Геннадия. В марте 1864 года власти начали охоту и на него.

Впервые Константин чуть не попался в руки полиции 15 марта 1864 года. В этот день он вместе с архимандритом Викентием и иеродиаконом Феодосием служил литургию в доме купца Чаусова в Нижнетагильском заводе. Теперь это город Нижний Тагил в Свердловской области.

Буквально перед тем, как нагрянула полиция, архиерей и иеродиакон вышли из комнаты, где совершалось богослужение, и успели скрыться. А архимандрит попался. Вместе с ним в руках властей оказались важные улики – церковные книги, облачения священнослужителей, антиминс, архиерейский жезл, напрестольный крест и проч.

Полицейские приняли Викентия за епископа Константина, отправили в Пермь и заточили в тюрьму. В письме архиепископу Антонию архимандрит жаловался: «Посадили меня в замок. Держат меня в секретной [камере] день и ночь на замке. До ветру водят за конвоем».

Перепуганный Константин уехал в Верхний Тагил. Здесь 3 мая 1864 года он попался в руки властей.

Охотились на архиерея по всем правилам ловчей премудрости. Сначала местный священник Топорков донес властям о том, что старообрядческий епископ укрывается у себя дома. Тогда за дело взялся уездный исправник Грен.

К Константину был подослан разведчик – местный церковный староста. Он пришел в дом Коровиных под предлогом заказа для храма нескольких рукописных экземпляров разрешительной молитвы, читаемой над покойником.

Увидев, что архиерей в своей келье, староста сообщил об этом Топоркову. Священник известил Грена. Тот вызвал отряд солдат и казаков, перекрыл все выезды из Верхнего Тагила и поставил на дорогах секретные караулы. Одновременно исправник подготовил лестницу на случай штурма.

Рано утром 3 мая избу Коровиных оцепили солдаты и казаки. Их шумный приход разбудил сестер епископа. Они глянули в окно, увидели толпу и поняли, что происходит что-то неладное.

Казаки стучали в ворота и требовали впустить их. Но сестры не открыли. Тогда казаки приставили лестницу к забору и так проникли во двор. Они открыли ворота и впустили исправника.

Сестры Константина пытались задержать непрошеного гостя, приглашая его в дом. Но исправник быстро и решительно двинулся к келье архиерея. Слыша людской говор и не понимая, что произошло, епископ вышел на улицу, изумился, растерялся и не знал, что делать.

Грен вошел в келью его и осмотрел ее. Затем прошел в моленную. Здесь он увидел под иконами иноческое облачение – мантию и камилавку. Потом обнаружил узелок со священническими принадлежностями – епитрахилью и поручами, и письма на имя епископа Константина.

Пришел Топорков. Он стал допрашивать архиерея, откуда у того иноческое облачение, епитрахиль и поручи? Епископ был так напуган, что не нашел ничего лучшего, как солгать. Он сказал, что это облачение инокини Дорофеи.

Священник засмеялся:

– Она девица, а ты холост. Можно думать, что кто-либо застал вас здесь на худом зазорном деле. Не рекомендует тебя это!

Константин растерялся и молчал.

Тогда Топорков стал допытываться, не украл ли Коровин епитрахиль и поручи из какой-нибудь церкви?

– Не украл я их нигде. И они не мои, а оставил их у меня один наш священник, – оправдывался епископ.

Тогда Топорков спросил, что значат найденные письма на имя епископа Константина? Может быть, Козма Коровин и есть епископ Константин?

– Ты знаешь мое имя, – растерянно отвечал архиерей.

Во время допроса Грен обыскивал дом, келью, моленную, подпол и дворовые постройки. Были найдены иконы, рукописные и печатные книги. Но ничего, что свидетельствовало бы о святительском сане Константина.

Архиерея взяли под стражу. Он только успел проститься с родными и сказать, что с ними более уже не увидится. Константина под конвоем повезли в Екатеринбург, а оттуда в Пермь. В тамошней тюрьме он пробыл до окончания следствия.

В Перми епископа допросил губернатор Лашкарев. Нелишним будет заметить, что в 1864 году при Лашкареве в Перми была построена лютеранская кирха. В Российской империи свобода вероисповедания, возможная для лютеран, была совершенно невозможна для старообрядцев.

На допросе запуганный Константин снова солгал: он не архиерей, а простой мирянин. Однако ему были представлены письма, в которых он упоминался как епископ, и антиминс из Нижнего Тагила, подписанный им.

На очной ставке архимандрит Викентий назвал Константина архиереем. Также и иеродиакон Феодосий, взявшийся добровольно помогать полиции, назвал его епископом.

Малодушие Константина и его отречение от сана стали известны старообрядческим архиереям Антонию, Пафнутию и Савватию. С горечью они писали уральским староверам: «Советуем ему от всея искренности братской нашей любви для его же пользы душевной и телесной переменить свое показание и сознать себя в том звании, которое на него божественною благодатию возложено».

Но архиерей не внял совету. В письме владыке Антонию он оправдывался: «Хоша я и огорчил вас отриновением бывшего вашего совета к прямому показанию, но приношу в том извинения. Верьте, силы моей на то не достает, и не нахожу способности, и не предвижу ничего полезного. Поэтому остаюсь при своем первом скрытом пок[азании]».

Следствие тянулось два года. Все это время Константин находился в темнице. Престарелый отец хлопотал об освобождении сына, истратил на это все средства, но не получил желаемого.

Лишь 14 июня 1866 года по распоряжению полицейского управления архиерей из тюрьмы был «отпущен на поруки Верхнетагильского волостного правления» и вернулся домой. Его вынудили дать подписку, что впредь он не будет именоваться епископом.

В июле Константин отправил архиепископу Антонию письмо, в котором признал себя «решительно виновным пред Господом Богом» в «великом преступлении» – отречении от сана.

На это епископ получил следующий ответ: дело о его отречении будет рассматривать церковный собор, а пока ему преподавалось «дозволение на совершение божественной службы точию в домовой церкви, в своей келии, без огласки, и принимать на исповедь усердствующих к вашей личности духовных детей».

Окончательно дело Константина решилось 30 ноября 1867 года. Екатеринбургский уездный суд постановил: «За обращение Козьмой Коровиным одной из комнат своего дома в публичную молельню без оказательства соблазна для других, хотя следовало бы подвергнуть взысканию по 206 ст. улож. о наказ. изд. 1866 г., но так как по делу не обнаружено, что это действительно была публично молельня и служила бы сборищем для раскольников с совершением службы по их обрядам, то от этого взыскания его освободить».

Тюремное заключение так сильно напугало архиерея, что он совершенно устранился от всех церковных дел. Епископ жил у родителей и предавался своему излюбленному занятию – чтению. Дома у него была хорошая библиотека, состоявшая не только из старинных славянских, но и из современных русских книг.

Однако с 1872 года священноначалие Древлеправославной Церкви стало требовать от Константина, чтобы он вернулся к управлению епархией. На следующий год его вызывали в Москву для объяснения на соборе. Неизвестно, ездил архиерей в Москву или нет, но с середины 1870-х годов он снова занимается делами епархии.

Между тем епископу тяжело жилось в Верхнем Тагиле. Он не мог часто выезжать из дома. За ним был установлен надзор полиции и местного синодского духовенства: приходского священника, благочинного в Невьянске и окружного миссионера. Последнему с почты сообщали о письмах, приходящих для епископа, даже если они приходили на имя доверенных лиц.

Поэтому делами епархии Константин занимался с большой осторожностью. В этом ему помогал отец. Он возил в Екатеринбург и обратно разные церковные бумаги.

В 1876 году архиерей жаловался в письме владыке Савватию: «Мое здоровье весьма слабо. И до Екатеринбурга невозможно съездить, а проживание все одинаково в стеснении. Кое-как под промыслом Всевышнего Бога пребываю. Всюду донесение и караулы со стороны духовенства. И даже решаются подсылы делать на поджог моего дома. Желают совершенно истребить от земли живых».

Однако это не мешало архиерею проповедовать старую веру. В Верхнем Тагиле несколько прихожан Синодальной Церкви приняли старообрядчество и стали приходить на молитву в домашний храм Коровиных.

Но все равно, заводской приход был маленьким – не больше десяти дворов и семейств. Кроме Коровиных это были Бороздины, Ждановские, Чистяковы и Таланкины.

В январе 1881 года Константин написал одно из последних писем. Оно адресовано знаменитому начетчику Анисиму Васильевичу Швецову, будущему епископу Уральскому. Швецов не раз посылал епископу деньги. И вот, получив 20 рублей, святитель писал: «Благодарю за такое о мне сочувствие, что не оставляете меня в бедном положении, недостойного, не имеющего никаких средств на всегдашние расходы. И остаюсь в весьма слабом положении здоровья. От роду имею 65 лет, но болезнями отягощен. С трудом исполняю обязанность, только с помощью Всевышнего Бога».

Владыка Константин почил 18 сентября 1881 года, успев перед смертью принять святую схиму. Хоронить его приехали из Екатеринбурга священник Иоанн Попов и священноинок Трифилий, который недолюбливал усопшего за данную подписку. Он считал, что Константин, отказавшись именоваться епископом, отрекся от святительского сана.

К тому времени, когда Иоанн и Трифилий прибыли в Верхний Тагил, тело архиерея совершенно окоченело. Священноинок стал требовать, чтобы Константина хоронили как простого чернеца. Но собравшиеся староверы упросили хоронить его как епископа. Тогда по церковному уставу Трифилий приступил к облачению почившего в святительские одежды.

И тут, рассказывают, произошло чудо. Члены окоченевшего тела сделались гибкими, как у живого человека. Когда в руку Константина вкладывали архиерейский жезл, ладонь разогнулась и опять согнулась.

Это потрясло Трифилия. Он раскаялся в своей неприязни к усопшему, плакал и все повторял:

– Жив человек!

Владыка Константин был похоронен в Верхнем Тагиле на особом староверческом кладбище, «там, где прежде был женский скит». На могиле был установлен деревянный крест и положена мраморная плита. На ней было написано: «Спаситеся сопрестольницы святительства моего, яко мене требует Господь третицею. Спаситеся иереи Церкви моея и весь священнический чин. Дерзайте, яко да совершим благодарение наше Господеви. На сем месте погребено тело раба Божия преосвященнаго епископа Константина».

В конце XIX столетия еще была жива сестра архиерея – Меланья Сергеевна Коровина. В 1894 году она привлекалась к ответственности «за устройство молитвенных зданий австрийской секты» на своем участке.

В начале ХХ века участок Коровиных вместе с домом, иконами и книгами епископа перешел во владение местной старообрядческой общины. Перед Октябрьской революцией на этом месте был выстроен новый храм. В это же время на кладбище еще можно было увидеть могилу святителя.

В наши дни в Верхнем Тагиле нет старообрядческой общины. Кладбище заброшено. А могила епископа Константина утеряна.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2015, № 12 (381)

 

Долг послушания (дело о хиротонии епископа Арсения Уральского)

В Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) хранятся документы конца XIX – начала ХХ вв. из канцелярии старообрядческого архиепископа Московского и всея Руси (фонд 1475). Некогда этот архив и огромная библиотека Архиепископии размещались на знаменитом московском Рогожском кладбище в помещении Воскресенского храма-колокольни.

Но в 1927 г. документы и книги были конфискованы большевиками и переданы в Отдел рукописей библиотеки Румянцевского музея (ныне Российская государственная библиотека), откуда в 1930 г. документы поступили в Государственный архив феодально-крепостнической эпохи (ныне РГАДА).

Среди многочисленных актов канцелярии, бесценных и уникальных источников по истории Русской Церкви (659 единиц хранения), хочется особо выделить дело о хиротонии уральского епископа Арсения (Швецова). Дело это интересно не только как исторический документ, но и как подлинное свидетельство, относящееся к биографии великого святителя, человека, с именем которого связанно, пожалуй, все самое лучшее, замечательное и яркое в истории старообрядчества предреволюционного «золотого века». Исследуем это дело по порядку.

27 августа 1897 г. умер преосвященный Виктор (Лютиков), епископ Уральский и Оренбургский, занимавший кафедру с 1875 г. Уральскому старообрядческому обществу надлежало как можно скорее найти нового архипастыря, ибо святоотеческие правила повелевают, чтобы епископы во вдовствующие церкви поставлялись в трехмесячный срок (IV вселенский собор, правило 25).

Всенародными собраниями кандидатом на архиерейский сан был единогласно избран священноинок Арсений, хорошо известный уральским староверам. О. Арсений неоднократно совершал поездки по их епархии, проводя диспуты с синодальными миссионерами, беспоповцами, беглопоповцами и т. н. неокружниками. Многих сумел он отвратить от их заблуждений и примирить с Церковью.

Желая видеть прославленного проповедника и ревнителя древлего благочестия своим пастырем, уральцы составили на имя преосвященнейшего архиепископа Савватия (Левшина) прошение о хиротонии о. Арсения, которое подписали три священника, два диакона и пятьдесят мирян разного звания (прил. 1). В Москву прошение повезла депутация от 23 приходов Уральской епархии.

Владыка Савватий принял депутатов, благосклонно выслушал и выразил свое соизволение на хиротонию о. Арсения. Священноинок смиренно согласился удовлетворить просьбу уральских христиан. Он писал, что «долг послушания и жалость дому Божия от должного управления ее убедили меня стать на этот пост».

Но, согласно церковным канонам, для поставления архиерея недостаточно его избрания мирскими людьми, необходимо согласие на это «судом и избранием митрополита и сущих во области епископ» (Лаодикийский собор, правило 13). Каноны повелевают, чтобы для утверждения кандидатуры нового архиерея собирался собор епископов, а если «некия ради нужди» они не могут собраться, то должны грамотами подтвердить свое согласие на хиротонию (Антиохийский собор, правило 19 и Сардикийский собор, правило 5).

Посему владыка Савватий составил послание ко всем епископам с просьбой дать свое письменное согласие на рукоположение о. Арсения. С этим посланием архиереев объехал Павел Васильевич Симаков, житель города Уральска, брат Андрея Васильевича Симакова, владельца знаменитой старообрядческой Уральской типографии.

Все российские иерархи выразили единодушное соизволение на хиротонию о. Арсения. Некоторые не скрывали своего удовлетворения и радости. Так, например, епископ Анастасий Измаильский (Лебедев) написал такую резолюцию: «Всепокорнейше прошу и умоляю ваше высокопреосвященство неотлагательно исполнить уважительную просьбу уральских и оренбургских жителей».

Епископ Селивестр Балтский (Малышев) писал: «На поставление священноинока Арсения во епископа на место покойного еп. Виктора я свое согласие изъявляю и желаю Божия благословения и помощи послужить ему на пользу Святей Древлеправославней Церкви».

А епископ Антоний Тобольский (Паромов) написал: «Настоящее предложение моему смирению от боголюбивейшего г-на архиепископа московского Савватия я вполне признаю законным и соответственным благопотребности указанной выше, а посему искренне соизволяю на поставление преподобнейшего отца Арсения в сан епископа Уральского и Оренбургского».

Заручившись согласием всех архиереев, владыка Савватий поручил епископам Иоасафу Казанскому (Зеленкину) и Кириллу Нижегородскому (Мухину) возвести священноинока Арсения в святительский сан. Для этого им было направлено письменное поручение (прил. 2), на основании которого Арсений и был рукоположен в епископы 24 октября 1897 г. в селе Елесине Семеновского уезда Нижегородской губернии.

По совершении хиротонии все бумаги, ее касающиеся, в том числе и исповедание веры, собственноручно написанное новым епископом, были направлены в Москву, в архив Архиепископии. Учитывая неослабевающий современный интерес к истории старообрядчества, мы приглашаем читателей ознакомиться с некоторыми из этих уникальных исторических документов.

Приложение 1

29 сентября 97 г.№ 388-й

К высокопреосвященнейшему архиепископу Московскому, господ. Савватию

от уральского общества старообрядцев всепокорнейшее

ПРОШЕНИЕ

Высокопреосвященнейший архипастырь! От Господа Бога высоко на свещнице поставленный архиепископ Савватий!

Как вам уже небезызвестно наше лишение нами любимейшего нашего архипастыря, господина епископа Виктора (Лютикова) Уральского и Оренбургского, почившего 27-го п/м августа с/г. Взамен которого на вдовствующую нашу епархию мы, ниже подписавшиеся, как представители от городов Уральска, Оренбурга, Илека, Гурьева и с прочими весями, единогласно при собраниях народа избрали известного нам со всех сторон, полезного в наш край, и желаем рукоположить в наместники на вдовствующий епископский престол достойночтимого и уважаемого не только нами, но целым сонмом еще доселе остающимися пока в беспоповстве, лежащем камнем претыкания до первого его появления здесь в епископском сане. Это никого другого, как отца священно инока Арсения (Швецова).

Чрез посредство посещений своих нашего края видим не одну сотню обратившихся душ в недра Св. Хр. Церкви. Поручая это ходатайство избранной нами депутации пред вашим Высокопреосвященством о возведении его в сан епископа Уральского и Оренбургского с Азиатскою Страною выше помянутого отца священно инока Арсения, и просить ваше соизволение и разрешение ехать просить его и убедить в согласии на этот столь высокий пост.

Засим, прося ваших св. молитв, прощения, благословения сим и наставления в нашем неразумении, остаемся Богом врученные вашему архипастырству словесные овцы. За ваши св. молитвы в крове Бога вышнего благополучны от мала и до велика все земно кланяемся.

Город Уральск сентября дня 1897 года.

Священно иерей Козьма Вдовин,

Священно иерей Аполинарий Денисов Юдин,

Священно диякон Савелий Иванов Лютиков,

Священно иерей Иоанн Ларин,

Священно диякон Кирияк Фомин.

[Далее следуют 50 подписей мирян].

Приложение 2 (Копия)

Архиепископа Савватия Московского

боголюбивейшим собратом

Кирилу, епископу Нижегородскому и

Иоасафу, епископу Казанскому

ПОРУЧЕНИЕ

Согласно общему изъявленному желанию епископов на возведение священноинока Арсения (Швецова) в сан епископа Уральского и Оренбургского, сим уполномочиваю вас привести во исполнение рукоположение священноинока Арсения во епископа; на что и преподаю вам свое благословение.

Смиренный Саватий, архиепископ Московский.

20 октября 1897 года. Москва.

С подлинным верно.

По сему поручению дело возведения во епископа Уральского и Оренбургского священноинока Арсения (Швецова) нами приведено во исполнение. При сем прилагаются документы и его исповедание веры на сохранение в Духовный совет.

Октября 24 дня 1897 года. Нижний Новгород.

Смирен. Кирил, епископ Ниж.

С подлинным верно. Смиренный епископ Иоасаф, Казанский и Вятский.

Опубликовано: журнал «Остров веры», 2003, № 4

 

Начетчик – это звучит гордо!

Современному человеку слово «начетчик» кажется безжизненным и косным. Так толкует это понятие и Словарь русского языка Ожегова: «Начетчик – человек, много читавший, но знакомый со всем поверхностно, механически и некритически усвоивший прочитанное».

Между тем еще сто лет назад слово «начетчик» звучало гордо, и многие россияне считали для себя честью так именоваться.

Речь идет о старообрядческих начетчиках, пользовавшихся большим уважением и непререкаемым авторитетом среди своих единоверцев. Издавна в староверии «начетчиком» называли грамотея, образованного человека, знатока богословия, истории и церковного права.

Самое понятие происходит от слова «чтение» и указывает на то, что свои знания начетчик приобретал путем чтения книг, самообразования. Начетчик должен был не только читать книги, но запоминать их и правильно толковать. Это было необходимо для того, чтобы он мог просвещать других, а в религиозных диспутах защищать старообрядчество.

Первые начетчики появились еще среди христиан Римской империи. В эпоху гонений многие верующие не желали обучаться в языческих школах и академиях. Самостоятельно или под руководством опытных учителей они изучали Писание и участвовали в спорах с языческими философами и еретиками. Этих древних начетчиков называли «автодидакты», что по-гречески означает «самоучки».

Начетчиками были все известные богословы и книжники Древнерусской Церкви. Тогда не существовало особых училищ для подготовки духовенства – знания можно было получить только из книг. Крупные библиотеки существовали в монастырях, поэтому большинство русских начетчиков были иноками. Люди специально уходили в монастыри, чтобы получить образование и приобщиться к «премудрости книжной».

После раскола начетничество оказалось ненужным в Синодальной Церкви, где появились духовные академии и семинарии. Оно сохранилось только в старообрядчестве. Не имея возможности из-за притеснения властей создавать свои школы для подготовки богословов и апологетов, староверы вынуждены были самостоятельно черпать знания из книг.

Эта старомосковская образованность интересовала и восхищала многих русских историков XIX века, например, Н. И. Костомарова, видевшего в старообрядческой грамотности «крупное явление народного умственного прогресса».

В то время, когда древлее благочестие считалось следствием невежества и консерватизма «заскорузлой» мысли русского человека, Костомаров одним из первых и точнее многих ученых сформулировал парадоксальность исторического явления старообрядчества. В нем он увидел «явление новое, чуждое старой Руси».

Отстаивание традиций, лежащих в основе староверия, по словам историка, породило «новые духовные нужды», ибо то, что было привычно, во что «слепо верили, не размышляя, пришлось защищать, а, следовательно, пришлось думать, многому научиться».

Старообрядчество ставило вопросы необходимости выбора, «которые вводили русский народ в чуждую ему до того времени область мысленного труда». По выражению Костомарова, староверие «расшевелило спавший мозг русского человека».

Но для большинства ученых XIX века был характерен совершенно противоположный взгляд на начетничество. Например, марксист Г. В. Плеханов заявлял: «Если раскол и был органом народного самообразования, то неправильность и несовершенство этого органа достигла такой степени, что он являлся в то же время органом народного застоя, а вовсе не прогресса, каким его считал Костомаров».

Рассуждения Плеханова о «народном застое» напоминают рассуждения его позднейших последователей о «загнивающем Западе». Из этого «застоя», из простого русского народа вышли талантливые защитники древлего благочестия. Они успешно словом и пером отражали нападки «противораскольничьих миссионеров» из Синодальной Церкви.

Из знаменитых начетчиков XIX века необходимо назвать старообрядческого епископа Арсения Уральского и Оренбургского (1840–1908). Этот энциклопедически образованный архиерей не только радел о приумножении своих знаний, но и охотно делился ими с другими. Его учениками были прославленные начетчики Ф. Е. Мельников (1874–1960) и епископ Иннокентий (Усов, 1870–1942).

Для более плодотворной деятельности старообрядческие начетчики ежегодно собирались на свои съезды. В 1906 году на первом съезде начетчиков в Нижнем Новгороде было принято решение о создании Союза старообрядческих начетчиков.

Эта организация имела целью защищать и распространять старообрядчество, развивать деятельность начетчиков, поддерживать их морально и материально, организовывать частные и публичные беседы, издавать богословскую и историческую литературу.

После 1917 года в «стране победившего атеизма» стараниями большевиков начетничество было истреблено. Многие народные богословы были либо уничтожены, либо вынужденно покинули Родину.

В современной России уже практически нет начетчиков. Большинство староверов, выступающих в защиту древлего благочестия, имеют высшее образование, а потому не могут считаться начетчиками-самоучками в строгом смысле этого слова.

Опубликовано: газета «Культура», 2006, № 6 (7526)

 

«Нужно нам старообрядческого учителя»

Каких-то 100 лет назад о старообрядцах шла слава как о непревзойденных спорщиках и ученых книжниках. В «прях о вере» эти доморощенные грамотеи, купеческие приказчики и простые мужики-лапотники могли запросто переспорить выпускника духовной академии. Не обученный схоластике, риторике и диалектике, старовер часто выходил победителем в богословских спорах с «противораскольничьими» миссионерами.

Грамотность, начитанность и любовь к книге выгодно отличали старообрядца от представителя официальной синодальной Церкви. В то время, когда Синод издавал указы, запрещающие венчать юношей и девушек, не знающих молитву «Отче наш», староверы знали весь церковный богослужебный круг. Псалтырь и часослов были в каждом старообрядческом доме, но чтение не ограничивалось только молитвенными книгами. Старовер любил поучения святых отцов (особенно Иоанна Златоуста и Ефрема Сирина), всевозможные жития, притчи и летописи. Многие старообрядцы обладали обширными библиотеками, многие собирали древние рукописные и печатные книги.

Любовь к книге и постоянная необходимость защищать в спорах свои убеждения делали из старовера начетчика-апологета и богослова, начитанного в церковной литературе. Впрочем, для споров с синодальными миссионерами, образованными на западный манер, начетчикам было недостаточно знания одной церковной книжности. Лучшие из них следили за новостями научной жизни, интересовались публикациями памятников древнерусской и византийской литературы, академическими сочинениями по истории.

XX век поставил перед староверами новые проблемы и жизненные задачи. В 1905 году издание указа Николая II «Об укреплении начал веротерпимости» привело к кратковременному расцвету древлего благочестия: создавались новые общины, строились новые храмы, открывались приходские школы. Возникла потребность в грамотных священнослужителях и преподавателях для школ, в духовном училище, которое бы их готовило.

Сто лет назад староверы прекрасно понимали важность народного образования. Энтузиастом открытия церковных школ и училищ был Александр Рыбаков (1884–1977), член общины старообрядческой Покровско-Успенской церкви на Немецком рынке в Москве, выпускник историко-филологического факультета Московского университета, отец известного историка Бориса Рыбакова.

В 1911 году Александр Рыбаков опубликовал в журнале «Церковь» большую статью «Вопросы народного образования в старообрядчестве и всероссийские съезды». В ней рассказывалось о решениях по вопросам организации приходских школ и училищ, принятых на всероссийских съездах староверов. Участники съездов считали, что образование – это «первая необходимость», что «вся наша надежда в образовании». Они говорили и об организации педагогического училища: «нужно нам старообрядческого учителя или учительницу, нужно построить училище», «училище может принести громадную пользу и развить приход».

В том же году Совет министров разрешил открыть в Москве Старообрядческий богословско-учительский институт, который стал преемником образовательной эстафеты, начатой в XIX веке училищем для сирот и подкидышей, существовавшим на Рогожском кладбище.

Знаменитое Рогожское кладбище в Москве было основано в 1771 году, когда в городе свирепствовала страшная эпидемия чумы. По распоряжению графа Григория Орлова, командированного императрицей Екатериной II для организации борьбы с мором, все кладбища в черте города были закрыты. В их числе оказались два старообрядческих кладбища – у Серпуховской и Тверской застав, известные еще с 1718 года.

Вместо закрытых кладбищ староверам по указу Сената выделили землю для захоронения умерших от эпидемии в трех верстах от Рогожской заставы (ныне Застава Ильича). Здесь были устроены карантин, больницы и небольшая деревянная Никольская часовня для отпевания умерших. Так возникло Рогожское кладбище – всероссийский центр старообрядчества.

На рубеже XVIII–XIX веков на кладбище были построены два величественных собора, Покровский и Рождественский, Никольская часовня была перестроена в камне, рядом с храмами были возведены дома для священнослужителей и причта, иноческие кельи, шесть богаделен и палата для умалишенных. Опекаемое купцами-миллионщиками (Кузнецовыми, Морозовыми, Рябушинскими и др.), Рогожское кладбище украсилось великолепным собранием древних икон, ценнейшей библиотекой и богатейшей ризницей.

В начале XIX века кроме богаделен на кладбище находился и сиротский дом, где воспитывались подкидыши и дети бедных родителей. Для обучения мальчиков было создано училище, в котором изучались чтение, письмо, арифметика и церковное пение. Обучались здесь не только сироты, но и дети, отдаваемые на Рогожское кладбище в отроческом возрасте. Из училища выходили те певцы, которыми некогда славилась старообрядческая Москва, выходили из него даже уставщики – знатоки устава церковного богослужения.

Но в 1835 году, во время очередных правительственных гонений на «раскольников» кладбищенское училище было упразднено, как не находящееся в подчинении Министерства народного образования и не подходившее по своему устройству под устав учебных заведений. При этом учеников было велено раздать родителям, а безродных отдать в кантонисты.

Староверы, не желая лишаться училища, тайно перенесли его за девять верст от Москвы, в село Новинки, что близ села Коломенского, где оно и просуществовало до 1839 года при тамошней старообрядческой часовне. В том же году оно было закрыто по распоряжению властей. Но в 1840 году обнаружилось, что училище не уничтожено, но перенесено в село Коломенское, которое считалось «филиалом» Рогожского кладбища.

В 1868 году купец Иван Шибаев (1830–1908) открыл в Москве, на Покровке, училище для старообрядческих детей. Однако в 1869 году полиция по распоряжению Министерства внутренних дел приказала закрыть это учебное заведение.

В 1879 году московские и петербургские староверы ходатайствовали о разрешении открыть на свои средства и под контролем правительства торговую школу, но в этом было отказано. Во всеподданнейшем прошении императору Александру II старообрядцы писали: «Мы чувствуем крайнюю нужду в просвещении и потому молим о повелении, дабы нам позволено было иметь свои собственные училища, низшие и средние. В них мы желаем воспитывать детей наших в страхе Божием и развивать их способности преподаванием точных наук и нужнейших чужих языков».

Более 30 лет ждали староверы положительного ответа на свое прошение: 14 октября 1911 года правительство разрешило открыть легальное церковное училище – Старообрядческий богословско-учительский институт. Для заведывания им был создан попечительский совет при общине Рогожского кладбища. В здании этой общины в Николо-Ямском тупике 10 сентября 1912 года начались первые занятия института.

Попечительский совет рассмотрел рекомендации староверческих общин и принял на первый курс без экзаменов 23 человека. Кроме того, к вступительным экзаменам были допущены еще 15 человек, из которых только 7 выдержали испытание. Из первых студентов 12 были крестьянского сословия, 6 – мещане, 9 – казаки, 13 студентов были сыновьями священников. Средний возраст учащихся составлял 16 лет.

Открытие института было отмечено торжественным молебном, который совершил Предстоятель Старообрядческой Церкви – архиепископ Московский и всея Руси Иоанн (Картушин). После молебна архиерей обратился к Рыбакову, ставшему директором института, с пожеланием, чтобы он, получив доверие московского старообрядческого общества заведовать институтом, воспитал крепких в вере христиан.

Архиепископ Иоанн говорил: «На вас с надеждой смотрит не только Москва, но и вся старообрядческая Русь. Выпустите людей, знающих быт, нужды и запросы старообрядчества, людей религиозных. От того, каков будет институт, зависит вопрос и о самом образовании в старообрядчестве. Будет удачен пример – еще откроются институты, не будет удачен – старообрядчество оставит мысль о высших старообрядческих школах».

Так началась деятельность института. Поступить в него мог любой молодой старовер, от которого требовались свидетельство о звании и сословии, метрика, рекомендация духовного отца или местной общины. Обучение было рассчитано на шесть лет: четыре курса (или, как тогда говорили, класса) общеобразовательных и два специальных, богословско-педагогических. Таким образом, училище, хоть и называлось институтом, на самом деле было средним учебным заведением, устроенным по образцу учительских семинарий.

В первые четыре года изучались катехизис, литургика, история, церковнославянский, русский, греческий и немецкий языки, география, логика, математика, физика, церковное пение и основы иконописи. На двух специальных курсах изучались догматическое, нравственное и сравнительное богословие, Священное Писание, история старообрядчества, церковное право и педагогика.

Для педагогической практики студентов при институте в 1913 году была открыта начальная практическая школа с пятилетним курсом обучения. Ученики поступали в школу в 8 лет и, окончив ее, могли перейти в институт.

Основная задача института его учебным планом определялась так – воспитание подрастающего поколения в духе истинного православия: «Организация учебного плана должна стремиться дать ученикам за 6 лет достаточно широкую подготовку к практической и церковно-общественной деятельности в среде старообрядчества, подготовить из них желательных кандидатов для выполнения обязанностей священника, диакона и т. д. и выпускать старообрядческих учителей, вполне подготовленных к предстоящему им тяжелому и ответственному труду».

Опыт института в целом оказался удачным. Поэтому в 1913 году Рогожская община отвела землю под постройку специального здания. Весной 1914 года приступили к постройке двухэтажного строения в русском стиле по проекту архитектора Федора Ганешина.

В сентябре 1915 года институт переехал в новое здание, постройка и оборудование которого обошлись в 300 000 рублей. Содержание института также требовало больших затрат. Попечительский совет обратился к староверам с призывом о добровольных пожертвованиях: «Община Рогожского кладбища обременена многими другими нуждами, требующими постоянных расходов, постепенно увеличивающихся. Необходимо создать для обеспеченного существования и развития института специальный институтский капитал. Полное обеспечение института требует не менее миллиона рублей неприкосновенного капитала, т. е. ежегодные расходы по содержанию института в полном его составе в нормальное время определяются в 40–50 тысяч рублей». Среди тех, кто откликнулся на это обращение, был известный фабрикант и благотворитель Арсений Морозов, подаривший в 1914 году институту библиотеку, купленную у наследников старообрядческого священника Елисея Мелехина.

С богословско-учительским институтом связаны имена многих выдающихся старообрядческих деятелей начала XX века. Например, в нем преподавали знаменитый проповедник – епископ Михаил (Семенов, 1874–1916) и талантливый иконописец и прекрасный знаток церковного пения Яков Богатенко (1881–1941). Ученики Богатенко, институтский хор, пользовались в Москве заслуженной славой, их часто приглашали во многие столичные храмы. Епископ Михаил написал несколько учебников для института и приходских школ: «Учебники по Закону Божию», «Катехизис, или Краткое изложение христианской веры», «Учение о богослужении» и другие.

В 1917 году директором института стал непревзойденный начетчик Федор Мельников (1874–1960). К этому времени в институте обучалось 90 воспитанников, большинство которых было из провинции.

В 1914 году началась Первая мировая война, что печально отразилось на институте. Не удалось открыть два последних класса, поскольку учеников 4-го класса призвали на военную службу. Журнал «Церковь» писал об этом: «Почти весь состав первого выпуска воспитанников московского Старообрядческого института поступил в мае сего года в московское военное Алексеевское училище. Установленный курс они прошли блестяще и 1 октября получили производство в прапорщики. По случаю этого события воспитатели и преподаватели института устроили с ними, своими бывшими воспитанниками, братскую трапезу, за которой делились своими воспоминаниями из жизни института. Того же 1 октября новые прапорщики отбыли из Москвы в назначенные им войсковые части».

В сентябре 1917 года институт был преобразован в среднее учебное заведение – учительскую семинарию нового типа с четырьмя основными классами и двумя подготовительными, готовившую к поступлению в университет. После октябрьского переворота финансовое положение института стало крайне тяжелым.

Со страниц журнала «Слово Церкви» раздавались призывы к жертвователям о помощи и поддержке: «Надлежит выполнить гражданский долг перед родиной и старообрядчеством. Будем верить, что дружными усилиями руководителей и жертвователей институту удастся выйти благополучно из создавшегося положения. Всякая нравственная и материальная помощь особенно дорога теперь, когда институт переживает кризис». Но не многие откликались на эти призывы. А в 1918 году училище было закрыто советской властью.

Нельзя сказать, что идея о церковном образовании умерла сразу же после закрытия института. Продолжением института явилась Старообрядческая народная академия. Под этим громким названием в 1918 году в Москве открылись курсы по истории и культуре старообрядчества. Их целью было содействие просвещению староверов и ознакомлению общества с древлим благочестием.

Одним из организаторов курсов был Иван Кириллов (1891–1974), в ту пору церковно-общественный деятель, а впоследствии крупный советский ученый-экономист. Он надеялся, что академия станет важным духовным центром: «Чем больше старообрядчество проявит в себе центростремительных сил, тем резче оно отграничится от прочего внешнего мира, тем прочнее оно будет в своей внутренней сущности, тем глубже выявится его сокровенная мысль, тем плотнее существо старой веры прикрепится к сердцам современных старообрядцев. Лозунг всего старообрядчества нашего времени должен быть: ближе друг к другу, дальше от всего того, что выходит по своему духу за грань старообрядчества».

В академии удалось провести только один учебный цикл – с 15 мая по 1 июля 1918 года. За этот срок 117 постоянных слушателей академии прослушали курсы лекций по старообрядческой истории, литературе и искусству. Были также прочитаны лекции по педагогике и экономике. Среди преподавателей были не только староверы, но и представители официальной Церкви. Например, лекции читали философ Сергий Булгаков (о современной обмирщенной культуре), историк Александр Кизеветтер (о строе древнерусского общества), князь Евгений Трубецкой (о русском возрождении в религиозной живописи).

После закрытия академии старообрядческие учебные заведения в Советской России прекратили свое существование. На долгие годы умерла самая идея возможности церковного образования. Книжная ученость и богословская грамотность вновь стали уделом немногих самоучек-начетчиков. Впрочем, необходимость в этих грамотеях исчезла – новая власть не интересовалась тонкостями богословия и не поощряла подобные интересы у граждан. Религиозные диспуты прекратились.

Да и некому было спорить и не с кем! Староверие медленно, но верно вымирало. Храмы и часовни заполняли пожилые люди, которым было не до богословских изысков. На многие десятилетия старообрядчество свелось исключительно к соблюдению внешней стороны древлего благочестия. Богословие начетчика сменило «бабушкино богословие». Пропали любовь и интерес к книгам, пропала и культура книги. Часто со смертью верующих стариков молодежь относила на помойку оставшуюся «рухлядь»: книги и иконы, прежде бережно передававшиеся из поколения в поколение.

Возрождение церковного образования стало возможным лишь в конце ХХ века, когда в 1996 году на Рогожском кладбище было создано Старообрядческое духовное училище, первый выпуск которого состоялся в 1998 году.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2011, № 21 (303)

 

Тяжкий крест местоблюстителя

В апреле 2008 года исполняется семьдесят лет со дня мученической кончины епископа Викентия (Никитина), иерарха Русской Православной Старообрядческой Церкви, местоблюстителя престола Архиепископа Московского и всея Руси в 1934–1938 годах. В судьбе владыки Викентия как в зеркале отразилась судьба российского старообрядчества времен большевистских репрессий.

История древлего благочестия – история дыбы и кнута, каторги и ссылки, преследований и гонений за веру, которые, начавшись при царе Алексее Михайловиче, с незначительными перерывами продолжались до начала ХХ века. На протяжении 250 лет старообрядчество являлось для светских и духовных властей «расколом», а его последователи – «лютыми неприятелями государству и государю».

Лишь в конце XIX века стала очевидной необходимость дарования религиозной свободы староверам. В том столетии, омраченном войнами, заговорами и покушениями, они имели возможность не раз засвидетельствовать свою искреннюю верность русскому императорскому престолу. Недаром премьер-министр Сергей Витте утверждал, что старообрядцы «всегда составляли элемент наиболее консервативный, наиболее преданный своему царю и родине».

Долгожданная свобода была получена староверами лишь после революции 1905 года. Правительство Николая II, напуганное всенародным возмущением, спешно искало поддержки многомиллионного консервативного старообрядчества и одновременно начинало демократизацию страны.

Поэтому 17 апреля 1905 года был издан императорский указ «Об укреплении начал веротерпимости». Он касался всех российских «иноверцев»: мусульман, буддистов, протестантов и старообрядцев. Николай II надеялся, что указ обеспечит «каждому из наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести».

Этот указ, пусть и не вполне совершенный, был важен для староверов. Наконец-то они могли облегченно вздохнуть и заняться устройством церковной жизни. Период с 1905 по 1917 год принято называть «золотым веком» русского старообрядчества.

Невозможно вкратце рассказать обо всех достижениях староверия за эти двенадцать лет. Строились храмы, открывались приходские школы, созывались съезды и соборы, создавались политические партии, издавались церковные журналы и газеты, богослужебные книги, выпускались граммофонные пластинки с записями древнерусского пения.

Памятником, посвященным дарованию свободы вероисповедания, стал мемориальный храм-колокольня во имя Воскресения Христова, построенный в Москве на прославленном Рогожском кладбище – всероссийском старообрядческом центре.

Церкви не хватало подготовленных людей, способных преподавать в приходских школах. Эта насущная проблема была решена в 1912 году – в Москве открылся Старообрядческий богословско-учительский институт. На первый курс без экзаменов были приняты 23 человека. Директором института стал Александр Степанович Рыбаков, отец известного историка, академика Бориса Рыбакова.

Среди студентов института был Василий Семенович Никитин, будущий епископ Викентий, исповедник веры и мученик.

Василий Никитин родился 28 мая 1892 года в деревне Замолодино Костромской губернии в семье Семена Никитина, казака-старообрядца, верой и правдой послужившего отечеству в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов.

С этой войны он привез черноокую красавицу-турчанку, крестил и женился на ней. В ту пору подобные браки были нередки. Достаточно вспомнить, что Гонората – бабушка писателя Константина Паустовского – была полоненной турчанкой Фатимой.

Поселившись в Замолодине, Никитин занялся торговлей. Дела шли неплохо, и вскоре он с семьей перебрался в Кострому, в собственный дом. Но жена рано умерла, и Никитину, ревностному староверу, пришлось одному воспитывать детей в «страхе Божием» и в верности древлему благочестию. Достаток позволил дать детям хорошее образование. А в 1906 году купец отправил сына Василия учиться в Москву, в Старообрядческое городское училище.

Завершив обучение в 1910 году, Василий возвратился в Кострому. Он избрал педагогическую стезю и начал давать уроки русского языка. Через два года Василий переехал в село Очер Пермской губернии.

На здешнем Очерском заводе трудилось много староверов, стараниями которых в 1912 году был построен храм, а при нем открыта школа, в которой Никитин проработал год учителем младших классов.

В 1913 году Василий уехал в Москву и поступил в Старообрядческий богословско-учительский институт. Но доучиться до конца ему было не суждено, началась Первая мировая война.

В 1916 году Василия Никитина забрали в армию. На Австрийский фронт он отправился в звании рядового, однако благодаря хорошему образованию был определен писарем в штаб. Но вот наступил 1917 год.

Октябрьский переворот и последовавшие за ним события явили подлинный смысл революции и показали истинное лицо революционеров. Начался «красный террор», на многие годы кровавой волной захлестнувший Россию.

Борьба с религией была объявлена большевиками «архиважной». Снова начались гонения на староверов, как никогда беспощадные и жестокие. В течение последующих двадцати лет «комиссары в пыльных шлемах» уничтожат оплот Старообрядческой Церкви – купечество, казачество и крестьянство. Будут репрессированы тысячи старообрядческих священнослужителей, разрушены сотни храмов, закрыты все монастыри.

Война закончилась для Василия Никитина в январе 1918 года, а в феврале он вернулся в Кострому. Здесь он женился на Марье Ивановне Моховой, дочери плотника из Ярославской губернии, руководительнице хора костромского старообрядческого храма. Хотя Марья и была на три года старше супруга, жили они душа в душу.

Вернувшись с фронта, Василий устроился работать библиотекарем и продолжил свое образование – он окончил годичные учительские курсы и получил звание «учителя первой степени». В июне 1919 года у молодых супругов родился первенец – дочь Калерия. А в августе Василия Семеновича снова забрали в армию, на этот раз – в Красную.

Никитин оказался в кавалерийском запасе Костромы, где служил до апреля 1921 года «культработником» – учил неграмотных красноармейцев писать и читать. Как великое счастье воспринял он возможность демобилизации. На следующий день после увольнения из армии Василий был рукоположен в священники для прихода костромского села Куниково.

На следующий год к церковному служению был призван и отец молодого иерея. Почтенный вдовец Семен Никитин был пострижен во иноки, наречен Савватием и 5 июня 1922 года рукоположен в епископы с титулом «епископ Ярославский, Вологодский и Архангельский».

В конце 1920-х годов владыка Савватий был арестован, но вскоре освобожден. По одним сведениям, он остался на Севере, где скончался «от старости». По другим – престарелый архиерей вернулся умирать в Кострому.

Вскоре после своего рукоположения отец Василий познакомился со знаменитым владыкой Геронтием (Лакомкиным), старообрядческим епископом Петроградским и Тверским, уроженцем Костромской губернии. Архиерей часто приезжал на родину, помогал землякам строить храмы и устраивать школы. В Куникове его стараниями был построен каменный храм.

Епископу понравился сельский священник, отличавшийся хорошим образованием и незаурядным умом. Вместе они организовали несколько приходских школ. Не хватало преподавателей, поэтому в 1924 году было решено в тайне от властей открыть курсы для подготовки старообрядческих учителей.

Предполагалось, что отец Василий будет преподавать русский язык, а владыка Геронтий – церковный устав. Но об организации курсов стало известно властям. Священника арестовали и около месяца держали под арестом, а затем отпустили под подписку о невыезде.

Оставаться в Костромской губернии было опасно. Поэтому в феврале 1925 года по рекомендации епископа Геронтия отец Василий был переведен в Москву, к храмам Рогожского кладбища.

Но жизнь готовила молодому священнику новое испытание, самое болезненное и тяжелое. В январе 1926 года от саркомы скончалась Марья Ивановна. Горе отца Василия было безмерно, он сильно похудел, осунулся, почернел лицом. Часто ходил на могилу жены и плакал.

Впоследствии советские газеты обвинят владыку Викентия в том, что он не любил супругу. Якобы, желая скорее достигнуть епископского сана, он «систематическими избиениями» умышленно довел жену до смерти от чахотки.

Опровергая эту ложь, многолетняя прихожанка Рогожского кладбища Галина Мариничева (1923–1993) писала в своих воспоминаниях: «Все рогожане, еще в бытность служения Викентия священником Рогожского кладбища, хорошо знали и самого владыку, и покойную матушку – женщину исключительной, тонкой красоты, ведали, как глубоко он ее любил и как заботливо к ней относился. Видели воочию безмерное и неутешное горе вдовца с малыми детьми… Да, знали все, но никто не решился написать опровержение на явную клевету».

На руках отца Василия остались дочь Калерия и сын Лев. Помогать ему с детьми и по хозяйству стала одинокая вековуша Дарья Семеновна, отличавшаяся тяжелым характером.

В сентябре 1928 года состоялся Освященный собор Старообрядческой Церкви, последний перед многолетним перерывом. На этом соборе, среди участников которого был и епископ Савватий, отцу Василию было предложено принять архиерейский сан, а вместе с ним бремя ответственности святительского служения в страшные дни новых гонений на веру.

Священник отказывался, но соборяне с великим трудом уговорили его. Было решено, что он возглавит Кавказскую епархию вместо скончавшегося епископа Феодосия (Монокова). Смиренно соглашаясь, отец Василий со слезами умолял:

– Только не оставьте моих детей!

Прямо во время собора, 16 сентября, священник был пострижен во иночество и наречен Викентием, а через неделю рукоположен в епископы. Вместе с семьей новопоставленный архиерей отправился в Ессентуки, где поселился в церковной сторожке при старообрядческом храме.

Время было страшное. Советская власть начала безжалостную борьбу с «религиозным дурманом». Был практически полностью репрессирован епископат Старообрядческой Церкви. Ее храмы закрывались. Угроза разорения нависла над Рогожским кладбищем.

В 1929 году были прекращены богослужения в величественном Рождественском соборе. Храм был изуродован и переделан в столовую для рабочих. Теперь возле него можно было видеть не благочестивых богомольцев, а сквернословящих пьяных пролетариев.

Предполагалось, что будет закрыт и перестроен в театр старейший Покровский собор, но он чудом уцелел. В 1930 году были сняты колокола с Воскресенского храма-колокольни. Через три года был закрыт и этот храм.

Советская власть обложила «тунеядствующее» духовенство огромными налогами. Многие священники не могли уплатить их, а потому отрекались от сана.

Яркая иллюстрация к бедствиям того времени – письмо епископа Викентия к староверам Вознесенской общины хутора Царицына: «Ваш священник отец Иоаким не раз писал мне о своем затруднительном материальном положении и наконец сам ко мне приехал. Из беседы с ним и из его писем я убедился, что отец Иоаким обложен непосильным налогом и что вы, братие, в уплате налога не оказываете ему почти никакой помощи. Считаю своим пастырским долгом напомнить вам о том, что материальная помощь священнику является непременной вашей обязанностью… Благословляю вас приложить все ваше тщание к тому, чтобы в самом непродолжительном времени собрать сумму на уплату налога за отца Иоакима. Необходимо вам также в будущем позаботиться о помощи священнику. Необходимо помогать ему не только деньгами и продуктами, но и в хлопотах, и в ходатайствах перед гражданской властью. В противном случае я вынужден буду перевести священника на другой приход».

Впрочем, советская власть боролась со «служителями культа» не только завышенными налогами. Наиболее стойких и упорных ожидали репрессии – расстрелы, лагеря и ссылки. Не миновала эта участь и епископа Викентия – он был арестован 13 апреля 1932 года. В этот же день в Ленинграде был арестован епископ Геронтий, которого обвинили в «контрреволюционной деятельности».

Владыка Викентий был обвинен в «создании и руководстве Северо-Кавказским филиалом Всесоюзной контрреволюционной организации старообрядцев». Он якобы «подготавливал вооруженное восстание против советской власти, для чего члены организации хранили огнестрельное оружие и боеприпасы, вел шпионскую деятельность в пользу Румынии, воспитывал молодежь в антисоветском духе, агитировал против колхозов, распространял и хранил антисоветскую литературу, а также портрет бывшего царя Николая II. Распространял слухи о скорой интервенции японцев. Агитировал молодежь против вступления в комсомол и Красную армию».

Епископ Викентий был приговорен к десяти годам заключения, но отбыл в Свирских исправительных лагерях только год. Еще во время войны у него заболели ноги, а в неволе эта болезнь усилилась. Поэтому в сентябре 1933 года он был досрочно освобожден по состоянию здоровья.

В 1934 году скончался глава Старообрядческой Церкви, архиепископ Московский и всея Руси Мелетий (Картушин). Нужно было созывать Освященный собор для выборов нового предстоятеля, что по условиям того времени было совершенно невозможно. Между епископами началась переписка, в результате которой владыка Викентий был признан достойным стать местоблюстителем московского архиепископского престола.

Епископ Викентий обосновался в Москве и часто служил не только в Покровском соборе на Рогожском кладбище, но и в уцелевших старообрядческих храмах. После службы он всегда читал проповеди, что по тем временам было очень смело.

Галина Мариничева вспоминала: «В это время я уже училась в начальной школе. В преподавании главный упор тогда делался на атеизм, причем в очень вульгарной форме. Учебники были напичканы антирелигиозными статьями, даже грязными частушками, которые меня, ребенка из верующей семьи, и оскорбляли, и вместе с тем вводили в смущение. Тогда же я услышала с амвона проповеди епископа Викентия, которые воспламеняли огонь веры в моем сердце, давали ответ на многие недоуменные вопросы».

Но служение местоблюстителя Викентия оказалось недолгим. В газете «Известия» от 30 января 1938 года была опубликована клеветническая статья некоего А. Юрина «Архиепископ всея Руси», призванная опорочить владыку Викентия в глазах верующих. В статье архиерей обвинялся во всех мыслимых и немыслимых грехах: он бывший белогвардейский офицер, церковный карьерист, погубивший жену ради архиерейского сана, румынский шпион, горький пьяница, дебошир и пр. Так началась травля епископа.

Вечером 5 марта 1938 года владыка Викентий был арестован у себя в квартире. Его доставили во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянской площади. Через несколько дней его перевели в Бутырскую тюрьму, а оттуда – в Лефортовскую. Здесь, в медсанчасти, после очередного допроса святитель скончался ночью 13 апреля от кровоизлияния в мозг. Тело его увезли в крематорий Донского кладбища, а прах захоронили в общей могиле.

Но время все расставляет по своим местам. В 1990 году Генеральная прокуратура реабилитировала Василия Никитина и признала ложными обвинения в его адрес.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2008, № 7 (154)

 

Под своим крестом

Многим, наверное, известны рассказы о старообрядцах – нелюдимых сектантах, которые запирались ставнями, замыкались в молельнях, навешивали на колодцы замки каленого железа. Даже в начале XXI в. староверы представляются «кержаками» и «кулугурами», угрюмыми фанатиками, сошедшими со страниц исторических романов. Этот образ далек от истинного. В чем непреклонны христиане, составляющие Православную Старообрядческую Церковь, так это в том, что считают только свое общество единственной Святой, Соборной и Апостольской Церковью, о которой говорится в Символе веры.

Старообрядцы всегда были осторожны в общении с иноверцами, не только с новообрядцами, но и со староверами других согласий. При этом они руководствовались учением апостола Иуды, писавшего об общении с еретиками: «К одним будьте милостивы с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня, обличайте же со страхом, гнушаясь даже одеждою, которая осквернена плотью» (Иуд. 22–23).

Но представители разных согласий по-разному понимали это учение. Если поповцы основной упор делали на слова «будьте милостивы», то беспоповцы гнушались «даже одеждою» еретиков.

Ограничение в общении с иноверцами для поповцев сводилось преимущественно к немолению «со отлученными», что запрещено церковными канонами, например, 10-м и 65-м апостольскими правилами. В остальном поповцы поступали по совету преподобного Иоанна Лествичника (VI в.): «Неверных или еретиков, которые охотно спорят с нами для того, чтобы защитить свое нечестие, после первого и второго увещания должны мы оставлять. Напротив того, желающих научиться истине не поленимся благодетельствовать в этом до конца нашей жизни».

Беспоповцы создали особое учение о мирщении – осквернении через внешний мир. Верующий мог замирщиться не только через совместную молитву, но и через общую трапезу или простое общение с «еретиками».

Поэтому беспоповцы старались «блюсти чашку» – не есть из одной посуды с иноверцами; отмаливали «торжищно брашно» – продукты, купленные на торгу; прятали иконы, чтобы «еретики» не оскверняли их даже взглядом. Наибольшей строгостью в общении с миром отличались старообрядцы Федосеевского, Филипповского и Бегунского согласий.

Подметив за беспоповцами замкнутость и скрытность, люди, не разбирающиеся в многообразии старообрядчества, перенесли эти черты на всех староверов. Расхожее мнение о старообрядцах «озвучил» в рассказе «Дом над кручею» писатель Юрий Павлович Козаков.

Паренек из провинциального городка рассказывает студенту-москвичу, прибывшему на практику в их захолустье: «Ставнями запираются. Как чуть стемнеет, так и запираются. Народ! У каждого свой колодец – кулугуры, черти! У стариков в сараях гробы да кресты стоят – это они после смерти опоганиться боятся, в своих хотят в могилу лечь и под своим крестом».

Хотя со времени написания этого рассказа прошло 50 лет, в умах людей мало что изменилось. А открытие в 1978 г. в Сибири «таежного тупика» семьи Лыковых еще более укрепило мнение о нелюдимых старообрядцах, живущих в лесной глуши и в одиночку ходящих с рогатиной на медведя.

И телевидение, и журналы, и газеты продолжают штамповать привычный образ ханжи и изувера, ненавидящего весь мир и избегающего всех благ цивилизации. В рассказах некоторых журналистов старообрядчество представляется замкнутой сектой с бесчеловечно строгим уставом, изнурительными постами и всенощными бдениями.

Часто можно услышать, что староверы не пользуются паспортами и компьютерами, не смотрят телевизор, не летают на самолетах и не ездят на поездах, полагая, как герои пьес Александра Островского, что в них «огненного змия стали запрягать; все, видишь, для-ради скорости».

Между тем староверы никогда не чурались внешнего мира и прогресса. Старообрядческие промышленники использовали на своих фабриках новейшие станки. В 1904 г., на заре эры отечественного самолетостроения, старовер Дмитрий Рябушинский, ученик «отца русской авиации» Николая Жуковского, построил на свои деньги гидродинамическую и аэродинамическую лаборатории с самой большой в Европе аэродинамической трубой. А в 1916 г. семья Рябушинских начала строительство завода Автомобильного московского общества (АМО, ныне ЗИЛ).

Митрополит Московский и всея Руси Андриан (Четвергов, 1951–2005), возглавивший в начале 2004 г., после кончины митрополита Алимпия (Гусева), Русскую Православную Старообрядческую Церковь, видел в дореволюционном староверии, активном, энергичном, деловом, образец для подражания.

В интервью газете «НГ-религии» он говорил: «Нам ежедневно приходится искать некое сочетание непреходящих ценностей с теми задачами, которые ставит перед нами каждый новый день. Поэтому, безусловно, дореволюционное старообрядчество являет нам много знаменательных примеров духовного дерзновения и активного церковного строительства, а его история поучительна и полезна».

На Освященном соборе Старообрядческой Церкви 2004 г. митрополит Андриан обратился к христианам с призывом быть открытыми к диалогу с внешним миром, проповедовать старую веру новой России. «Для того чтобы вести миссионерскую деятельность, – говорил он, – сегодня вовсе не требуется пускаться в дальние путешествия, пробираться в глухие места, где живут люди, не просвещенные Евангелием. Таких людей сегодня в избытке вокруг нас… Необходимо отметить важность нашей внешней активности. Старообрядцы пока еще не привыкли проявлять свою духовную активность во внешнем мире, удовлетворяясь тем, что государство наконец-то оставило их в покое и предоставило возможность заниматься своими проблемами. Однако очевидно, что такие настроения ведут к самоизоляции, ослаблению и вырождению. Это положение нужно решительно менять».

Желая быть примером активности для паствы, митрополит, посещая в 2004 г. старообрядческие приходы, объехал почти всю Россию, побывал на Украине и в Молдавии. Во время этих поездок владыка Андриан неоднократно встречался с епископами Русской Православной Церкви (РПЦ) и на Освященном соборе 2004 г. докладывал: «В ряде регионов также состоялись встречи с архиереями Московской патриархии, которые, как мне представляется, способствовали снижению уровня предвзятости и установлению более доброжелательного отношения к старообрядчеству в целом и к местным общинам в частности. Эти встречи убеждают меня, что, не отступая от отеческого благочестия, не изменяя духу дораскольной Церкви, мы сегодня можем обсуждать с Московской патриархией решение спорных имущественных вопросов, формы совместного противодействия духовному экстремизму, сектантству и прочим болезням нашего общества».

Но готовность поддерживать добрососедские отношения и совместно решать спорные вопросы не означает, что Старообрядческая Церковь собирается соединяться с РПЦ или какой-либо другой Церковью. Диалог, начатый митрополитом, был многими неверно истолкован как начало объединительного процесса, и владыке Андриану пришлось на соборе успокаивать свою паству: «Появившиеся опасения о неоправданном сближении и тем более объединении с РПЦ совершенно безосновательны и неуместны. Ни объединение, ни даже разговоры о нем не входили и не могут входить в наши планы».

Объединение Старообрядческой Церкви и РПЦ совершенно невозможно. Между староверием и прочими конфессиями «утверждена великая пропасть» (Лк. 16, 26). Председатель Отдела внешних церковных связей Московской патриархии митрополит Кирилл (Гундяев) определил ее так: «Между нами лежит тяжкий исторический груз жестоких преследований старообрядчества, между нами – память о пролитой крови, невинной и напрасной».

Но различие между Церквами не сводится к исторической памяти или злопамятству. Непреодолимое препятствие – староверческая экклезиология (учение о Церкви).

Христиане, составляющие Православную Старообрядческую Церковь, считают только свое общество единственной Святой, Соборной и Апостольской Церковью, о которой говорится в Символе веры.

Никониан и староверов других согласий они признают еретиками. Поэтому единственно приемлемый для Старообрядческой Церкви вид соединения с РПЦ – возвращение заблудших овец-никониан в стадо Христово.

Условия этого возвращения оговорил еще в середине XIX в. староверческий начетчик Семен Семенович в диспуте с архимандритом Павлом (Ледневым) из Синодальной Церкви. «Пусть Церковь сначала признает, что предки наши и мы неизменно соблюли древнее благочестие и раздорниками не были, как она думает, и что она несправедливо и незаконно изнесла на нас клятвы… Пусть греческие и российские архиереи попрощаются у наших за свои на старые обряды дерзости… Когда получат от наших архиереев разрешение, тогда и будем с ними воедино».

В 1917 г. в Нижнем Новгороде проходил единоверческий съезд, выразивший в послании к староверам стремление к объединению двух Церквей. На это обращение старообрядческие епископы ответили, что единство «неосуществимо и даже вредно для чистоты древнего благочестия». Как и Семен Семенович, они указали на условия объединения: «Необходимо, чтобы последователи реформ Никона при участии восточных патриархов соборно отвергли и осудили клятвы и злохуления, произнесенные на святоотеческие предания и обычаи и на православных христиан, содержащих оные. Обязаны раскаяться и испросить прощение как за эти клятвы и злохуления, так и за все бесчеловечные мучения и гонения, каким подвергали они и их предки держателей святоотеческих преданий… Без всего же этого, при настоящем антиканоническом положении и расстройстве Церкви господствующей… говорить о единстве нас с вами и с господствующей Церковью нам кажется преждевременным и бесполезным».

Но вряд ли священноначалие Московской патриархии готово просить прощения у старообрядческих епископов. Тем более что РПЦ не признает законность и истинность Белокриницкой иерархии.

Экклезиология не единственное препятствие на пути к единству. У Старообрядческой Церкви существует целый перечень спорных имущественных вопросов к РПЦ, которые препятствуют нормальному диалогу.

Этот перечень открывает Никольский храм на Рогожском кладбище, вместе со всем убранством (иконы, книги, облачения) отобранный у староверов еще в 1854 году. Важное место в этом перечне занимает трехтонный колокол, снятый в 1930 году с мемориального Воскресенского храма-колокольни на Рогожском кладбище и переданный в один из столичных театров.

Колокол давно уже стал символом непростых отношений старообрядчества и РПЦ. Когда на Красной площади завершилось воссоздание Казанского собора, московские власти подарили этот колокол в храм-новостройку. Власти и представителей РПЦ не смутила ни надпись на колоколе, указывающая истинного владельца, ни его размеры, несоответствующие соборной колокольне.

Все попытки руководства Старообрядческой Церкви убедить патриарха Алексия II (Ридигера) в недостойности столь явного присвоения чужого имущества не имели результата. Для того чтобы подвесить колокол, пришлось частично разбирать свежую кладку колокольни.

В провинции процесс передачи епархиям РПЦ имущества, исторически принадлежащего Старообрядческой Церкви, принял необратимый и неконтролируемый характер. Достаточно упомянуть два случая, наиболее болезненно переживаемые староверами.

В городе Иваново, который в XIX веке был староверческим на 70 %, существовали два храма приверженцев древлего благочестия. Один – в центре города, многоглавый, каменный. Второй – на окраине, деревянный. Оба храма были освящены во имя Казанской иконы Божией Матери. Первый храм был отнят у верующих в 1930 году советской властью, второй – в 1991 году Московской патриархией при следующих обстоятельствах.

Уставщик этой церкви, Лаврентий Петрович Селин, сын известного старообрядческого протоиерея Петра Александровича Селина (1890–1967), не добившись священнического сана в своей Церкви, перешел в РПЦ, где был рукоположен архиепископом Ивановским и Кинешемским Амвросием (Щуровым).

Затем, завладев печатью и документами прихода, Селин незаконно зарегистрировал в Казанском храме общину Московской патриархии. Недовольные были изгнаны, и архиепископ Амвросий принял новый приход, «не поморщившись».

А в 1993 году власти Иваново передали РПЦ каменную Казанскую церковь в центре города. Хотя законные хозяева, староверы, оставались без крыши над головой, архиепископ принял и этот храм, ибо уже привык жать, где не сеял, и собирать, где не рассыпал (Мф. 25, 24). Обращения старообрядческой митрополии к ивановским властям и патриарху остались без должного ответа.

Другая история произошла в Самаре, во время празднования в 2004 году Дней славянской письменности и культуры. При участии главы города Георгия Лиманского и архиепископа Самарского и Сызранского Сергия (Полеткина) были водружены кресты на бывшую церковь во имя Казанской иконы Божией Матери. При этом архиепископ утверждал, что некогда этот храм принадлежал Синодальной Церкви.

Однако Казанский храм, построенный в 1914 и закрытый в 1929 году, принадлежал староверам, приемлющим священство Белокриницкой иерархии. Жители Самары помнили об этом, и провести их не удалось. Благодаря вмешательству старообрядческой митрополии и поддержке местных и центральных газет самарские староверы начали борьбу за церковь.

Но городские власти, имея возможность восстановить историческую справедливость и возвратить Старообрядческой Церкви старообрядческий же храм, стали незаконно требовать согласия архиепископа Сергия на возвращение храма. Поэтому митрополит Андриан вынужден был обсуждать этот вопрос с Сергеем Кириенко, полномочным представителем президента в Приволжском федеральном округе.

Но, к сожалению, владыка так и не дожил до того дня, когда самарским староверам разрешат молиться в храме, а не на улице.

Митрополит Андриан скоропостижно скончался 10 августа 2005 г. во время Великорецкого крестного хода в Кировской области. Освященный собор, состоявшийся в Москве 18–21 октября, избрал главой Церкви епископа Казанского и Вятского Корнилия (Титова).

Сразу же после избрания корреспондент «Газеты. Ru» задал владыке Корнилию вопрос, волнующий всех староверов: «Может ли в ваше правление Старообрядческая Церковь пойти на сближение с РПЦ? Если да, то на каких условиях?»

Митрополит ответил: «У старообрядцев уже триста лет условия сближения не меняются. Я думаю, в Московской патриархии о них знают. Это возвращение к дораскольному строю Церкви, о чем сегодня, разумеется, говорить не приходится. Среди ближайших и реальных задач, которые стоят перед нами, мы видим продолжение строительства добрососедских отношений, которые позволили бы приступить к изучению и решению спорных вопросов. При этом, как уже неоднократно говорил митрополит Андриан, мы не вели и не ведем никаких переговоров с РПЦ о каком-либо соединении или близком сотрудничестве».

Опубликовано: журнал «Истина и жизнь», 2005, № 12; журнал «La nuova Europa», 2006, № 6

 

Светя другим, сгораю

Мне кажется, если бы у духовных лиц, как у рыцарей, были девизы, митрополит Андриан мог бы взять себе старинное латинское выражение «Aliis inserviendo consumor» – «Светя другим, сгораю». Обычно это выражение иллюстрирует изображение горящей свечи.

Высокий, худой, с заостренными, резкими чертами иконописного лица, в белом клобуке, митрополит Андриан был подобен восковой свече, евангельскому светильнику, о котором говорил Христос: «Ни вжигают светильника, и поставляют его под спудом, но на свещнице и светит всем» (Мф. 5, 14–15).

Недолгое пребывание владыки Андриана на московской митрополичьей кафедре можно сравнить со свечой, которая, сгорая, освещает все вокруг себя. Так и митрополит (язык не поворачивается назвать его покойным) освящал все вокруг себя удивительным духовным светом, «тихим светом» христианской любви. А свет этот «во тме светится и тма его не объят» (Ин. 1, 5).

Не могу сказать, что я хорошо знал митрополита Андриана. Впервые я увидел его, как и многие москвичи-староверы, посещающие Покровский собор на Рогожском кладбище, во время его епископской хиротонии. К сожалению, не помню, присутствовал ли я при его дьяконской и священнической хиротониях.

Возведение в епископы смиренного священноинока Андриана состоялась 29 апреля 2001 года на праздник Жен-мироносиц. В это день Покровский собор бывает всегда переполнен богомольцами. Но, кажется, в тот раз их было еще больше, чем обычно. Ведь тогда в Cтарообрядческой Церкви редко совершались епископские хиротонии. Последняя – аж в 1994 году!

Я уходил с богослужения в приподнятом настроении. Меня вдохновила не только торжественная литургия, но и разговоры о том, что новый епископ молод, образован, умен и интеллигентен. А вскоре пошли слухи о том, что митрополит Алимпий желает видеть епископа Андриана своим приемником.

Я познакомился лично с епископом Андрианом в том же году. Мне очень хотелось издать Житие св. Павла Коломенского, но для этого было необходимо благословение какого-нибудь архиерея. Поскольку владыка Андриан представлялся мне исключительно образованным и книжным человеком, я решил испросить благословения у него.

Между нами завязалась переписка, от которой у меня, к сожалению, сохранилось только одно письмо. Оно заканчивается словами: «Желаю тебе творческих успехов и да пребудет с тобою мир и Божие благословение». Итогом переписки стало издание «Жития» св. Павла в 2002 году. И в дальнейшем в своих издательских проектах я руководствовался наставлением и благословением владыки Андриана. При его участии были изданы Житие св. Венедикта Нурсийского и сборник исторических очерков «Соль земли».

Потом было сотрудничество в издании журнала «Остров веры» и на соборах Старообрядческой Церкви – мы вместе исследовали порядок прославления святых в Древней Церкви и вообще работали над вопросом канонизации. Именно на заседании Комиссии по канонизации я виделся последний раз с митрополитом Андрианом. Это было 14 июня 2005 года.

Скоропостижная кончина владыки Андриана представляется мне чем-то невероятным, чудовищным. Как в заупокойных стихерах св. Иоанна Дамаскина: «Прииде смерть яко хищник, приступи тлитель и разруши мя. Прииде же и не суща мя яви, и бых яко небыв лежу ныне. Воистину сон».

Вот, только что был человек, я общался с ним, он общался со мной. Но в один миг все изменилось – «бых яко небыв». Разговаривали, переписывались, звонили друг другу – «бых яко небыв». Добрый, умный, образованный – «бых яко небыв».

Под самый Новый год, 31 декабря 2003 года скончался митрополит Алимпий, и эта кончина потрясла всех староверов. Но владыка Алимпий был стар, долго и тяжело болел, лежал в больнице, там же и скончался. Его смерть казалась чем-то неизбежным, естественным. Но такой нельзя назвать безвременную кончину митрополита Андриана. Он просто сгорел, как свеча перед иконой.

Опубликовано: сайт rpsс. ru, 2005, 15 августа

 

Вот тебе, бабушка, и Николин день

Николай Чудотворец – любимейший святой русского народа. Издревле у нас почитаются его праздники «Никола Вешний» (22 мая) и «Никола Зимний» (19 декабря). В 2006 году на «Николу Зимнего» патриарх Московский и всея Руси Алексий II совершил литургию и молебен в Преображенском соборе Николо-Угрешского ставропигиального мужского монастыря.

После праздничного богослужения обители был сделан удивительный подарок. Людмила Петровна Колесникова, директор Московского государственного объединенного музея-заповедника (более известного москвичам, как музей «Коломенское»), передала монастырю в дар (в безвозмездное и бессрочное пользование) святыни XIX века: икону-мощевик и складень-мощевик из фондов музея.

Принимая реликвии, патриарх, номинальный настоятель Николо-Угрешской обители, заметил: «Еще в бытность мою на Ленинградской кафедре, мы договорились с директором Музея истории религии, что мощи не являются предметом музейных экспозиций. То, что эти святыни возвращаются Церкви, свидетельствует об осознании этой истины».

Уникальные иконы были выставлены для поклонения, и к ним сразу же потянулись желающие «приложиться» к святыне. Праздничное торжество и передача икон были освещены многими СМИ и даже показаны по телевидению. Немало было сказано о самоотверженных сотрудниках музея, сохранивших реликвии, о закономерном возвращении христианских святынь Церкви и о торжестве исторической справедливости.

Но почему-то никто из комментаторов не обратил внимания на то, что некогда эти мощевики принадлежали не Русской Православной Церкви (РПЦ), которую представляет Алексий II, а старообрядцам.

Иконы, переданные патриарху, находились в одном из старообрядческих молитвенных домов подмосковного села Коломенского. Он был закрыт в 1939 году, а конфискованные иконы и книги поступили в музей. Среди них были и мощевики XIX века: икона и складень-триптих с частицами Гроба Господня, Гроба Божьей Матери, ризы св. Николая и мощами многих святых.

В то время, когда патриарх, монастырская братия и прихожане благодарили музей за бесценный дар, староверы недоумевали, почему их святыни передаются не историческим владельцам, а иной Церкви. Ведь старообрядческое происхождение реликвий бесспорно, это признает и музей, и РПЦ.

Почему музей не вернул мощевики староверам? Вообще почему казенная собственность (музей все-таки государственная организация) передается Церкви, хотя по конституции «религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом»?

К сожалению, это не единственный случай передачи РПЦ имущества, принадлежавшего староверам. Передаются не только иконы, но и колокола, и старообрядческие церкви, закрытые при советской власти. Например, РПЦ получила старообрядческие храмы в Балаково, Иваново и Москве (Тихвинский храм на Хавской улице). Староверы, смирившиеся с вековыми притеснениями и несправедливостью, привыкли в подобных случаях отмалчиваться.

Но передача мощевиков переполнила чашу старообрядческого терпения. С заявлением по этому поводу от имени всех староверов выступила Московская митрополия Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ): «При передаче этих святынь было бы справедливым возвращать их бывшим законным владельцам… Однако в данном случае никаких контактов со старообрядцами не последовало. Создается впечатление, что для некоторых музейных работников старообрядчество представляется явлением, исчезнувшим еще сто лет назад.

Предпринимая такой важный и ответственный шаг, как передача музейных ценностей, было бы логичным согласовывать его как дарителям, так и этот дар приемлющим с историческими наследниками этих ценностей, являя на деле верность законам гражданской этики и христианской любви».

P. S. 11 января глава РПСЦ митрополит Корнилий (Титов) посетил музей «Коломенское» и обсудил с его директором возможные формы сотрудничества.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2007, № 1 (195)

 

Живые и мертвые

Без преувеличения можно сказать, что 3 марта 2016 года в Москве произошло историческое событие – в Доме национальностей состоялся круглый стол «Актуальные проблемы старообрядчества». Почему историческое?

В конце XVII столетия, спустя полвека после начала раскола Русской Церкви, произошел раскол и в самом старообрядчестве. Оно разделилось на два течения – поповство и беспоповство. В XVIII столетии эти течения разделились на более мелкие направления – согласия и толки. Одни согласия в конце концов далеко отошли от православия и превратились в настоящие секты. Другие же остались верны духу Византии и Московии, сохранив все лучшее, что было в Русской Церкви до раскола.

Но не все староверческие общины выдержали проверку временем. До наших дней не дотянули многие согласия, некогда бывшие весьма многочисленными. Поредели общины федосеевцев и спасовцев. По пальцам можно пересчитать бегунов, мелхиседеков, рябиновцев, самокрестов, титловцев и филипповцев.

Другие согласия прискорбно умалились. Впрочем, умаление коснулось всего старообрядчества. Если в начале ХХ века чуть ли не треть великорусов была староверами, то сейчас по самым оптимистическим оценкам в республиках бывшего Советского Союза проживает 1,5–2 млн старообрядцев.

Староверы разных согласий всегда с подозрением относились не только к никонианам – членам господствующей Церкви, но и друг к другу. Во всяком инаковерующем видели еретика. Поэтому, конечно, не существовало никаких деятельных сношений не только между старообрядцами и никонианами, но и между староверами из разных общин.

Положение несколько изменилось в начале ХХ века. К этому времени относятся немногочисленные примеры взаимопомощи согласий. Но все это было прекращено в 1917 году Октябрьской революцией. И вот впервые за 300 лет старообрядцы собрались в Москве для обсуждения возможного сотрудничества.

Собрались не от хорошей жизни. Староверов мало, они разделены, им сложно находить общий язык с государством и Русской Православной Церковью (РПЦ), которая снова заняла господствующее положение в России. Между тем старообрядцы часто страдают от несправедливости или равнодушия современного общества.

Например, церкви, отобранные при советской власти, не возвращаются верующим. Иконы, украденные из староверческих храмов и обнаруженные полицией, передаются в храмы РПЦ или в музеи. Все это беспокоит старообрядцев. Для обсуждения этих вопросов они и собрались.

За круглым столом можно было увидеть представителей трех крупнейших согласий – Русской Православной Старообрядческой Церкви, Русской Древлеправославной Церкви и Древлеправославной Поморской Церкви. Представительство было самое высокое – московский митрополит Корнилий (Титов), древлеправославный патриарх Александр (Калинин) и поморский духовный наставник Олег Розанов.

Пока неясно, каковы будут плоды этого совещания и будут ли они вообще. Участники круглого стола приняли благонамеренную резолюцию и договорились о проведении в июне 2016 года международной конференции «Старообрядчество, власть и общество в современном мире». Итоги скромные, но все равно – событие произошло поистине историческое. Никогда еще главы староверческих согласий не собирались вместе для обсуждения насущных вопросов.

К сожалению, за круглым столом нередко звучали слова «музей», «иконы», «одежда». Похоже, некоторые старообрядцы воспринимают сами себя не как «живую Древнюю Русь», а как ветхий памятник истории и культуры, нуждающийся в постоянной заботе музейных работников.

Но если ты сам так думаешь о себе, то не обижайся, если и другие видят в тебе только памятник старины, занятный, но, в общем-то, пыльный и ненужный.

Наше общество имеет такое же представление о старообрядчестве, какое обыватель имеет об американских индейцах. Краснокожие живут в вигвамах, ходят в орлиных перьях, охотятся с томагавками на бизонов и снимают скальпы с бледнолицых. Но этому представлению 200–300 лет!

Так и со староверами. В лучшем случае их знают только как хранителей наследия Древней Руси. Они любопытны современному обществу лишь в качестве музейных диковинок – старинные иконы, знаменное пение, народная одежда и прочая прадедовская древность, если не сказать грубее, антиквариат.

Никому не интересны старообрядческие беды и горести. Нынешнее общество не обращает на них внимания или предпочитает делать вид, что не знает о них. Поэтому современный интерес к старообрядчеству справедливо можно назвать мертвым, неживым.

Отсутствием живого интереса объясняется немногочисленность обращений СМИ к старообрядческой теме и своеобразие этих обращений. Какие материалы о староверах привлекают газеты и телевидение? Яркие и красочные, одним словом, праздничные.

Поэтому репортеры и корреспонденты с фотоаппаратами и телекамерами охотно приезжают на московское Рогожское кладбище на праздник Жен-мироносиц. Это и понятно! Под звон колоколов и пение пасхального канона вокруг Покровского собора движется крестный ход: по-старинному выводят певчие в кафтанах и сарафанах, казаки поднимают хоругви, благообразные прихожане несут древние иконы, чинно выступает духовенство в парчовом облачении. Где сегодня еще увидишь такое? Нигде!

Это чудесная находка для газет и телевидения. Может получиться беспроигрышный репортаж с впечатляющими фотографиями и кадрами.

Между тем в головах обывателей варится совершенно несъедобная каша. Старообрядцы представляются какими-то гостями из прошлого, прозябающими на задворках истории. Если учесть, что в последние годы наименование «староверы» приняли современные язычники, каша будет даже ядовитой – Перун, лапти и гусли.

Помню, как в университете меня удивил вопрос однокурсника:

– А это правда, что вы, староверы, не моетесь?

Вот, собственно, и все, что вы хотели узнать о старообрядчестве, но боялись спросить…

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2016, № 5 (395)

 

Будущее старообрядчества зависит от молодежи

Уже более полугода возглавляет Русскую Православную Старообрядческую Церковь митрополит Московский и всея Руси Корнилий (Титов). Иноческое житие и церковные заботы он совмещает с общественно-политической деятельностью. Митрополита можно увидеть и на заседаниях Всемирного русского народного собора, и на вручении литературной премии А. И. Солженицына.

– Ваше высокопреосвященство, известно, что А. И. Солженицын с огромным уважением относится к старообрядцам. А как сами староверы относятся к прославленному лауреату Нобелевской премии?

– Старообрядцы относятся к Александру Исаевичу с чувством глубокой благодарности за честные слова, которые он произнес в обращении к Третьему всезарубежному собору. Тогда он высказал свое впечатление о встречах со старообрядцами: «Я свидетельствую о поразительной стойкости (старообрядцев) в вере (и против государственного угнетения – много стойче нас!) и о таком сохранении русского облика, речи и духа, какого уже и сыскать нельзя нигде больше на территории Советского Союза. И то, что видели мои глаза и слышали уши, никогда не даст мне признать всемолимое объединение Русской Церкви законченным, пока мы не объединимся во взаимном прощении и с нашей самой исконной ветвью». За эти и многие другие строки о старообрядцах мы всегда будем говорить о нем с уважением и признательностью.

Нобелевскую премию по литературе Александр Исаевич получил в те времена, когда в нашей стране его творчество было под запретом. Сначала была его повесть «Один день Ивана Денисовича», показавшая глубину народных страданий в сталинских лагерях и застенках и несгибаемый дух русского человека, потом знаменитый «Архипелаг ГУЛАГ», затем прекрасные рассказы «Не стоит село без праведника», «Случай на станции Кречетовка» и повесть «Раковый корпус». Они стали для многих потрясением и открытием современной русской литературы. Но только спустя десятилетия читатели на родине смогли прочесть его романы. У Солженицына есть одна близкая всем старообрядцам тема – тема народного страдания, стойкости и несгибаемой верности вере и отечеству, жизни «не по лжи». Вот за этот призыв к совести, к отказу от лжи мы его весьма почитаем.

– Традиционное христианство достаточно сдержано относится к светской литературе. Но не кажется ли вам, что и в лучших произведениях художественной литературы слышится та же проповедь веры и любви, что и в писаниях святых отцов?

– Под традиционным христианством я обычно понимаю именно христианство святых отцов. Например, Василий Великий советовал христианам читать некоторых классиков дохристианской эпохи. Что же касается светской литературы, то она не вредна для христианина тогда, когда не несет с собой антихристианских идей или разврата. Многие произведения классической русской литературы можно, пользуясь выражением церковного писателя Евсевия, назвать «приуготованием к Евангелию». Это еще не проповедь Евангелия, но приготовление к восприятию такой проповеди.

Среди русских писателей мне особо хотелось бы выделить Н. Гоголя, Н. Лескова, Ф. Достоевского и А. Чехова. А русская поэзия! Можно рекомендовать для воспитания многие стихи А. Пушкина, Ф. Тютчева и Н. Некрасова. Из более современных поэтов можно вспомнить А. Ахматову, Н. Клюева, Н. Заболоцкого и Н. Рубцова, из писателей – Ф. Абрамова, Ю. Трифонова, В. Астафьева и В. Распутина, вышеупомянутого А. Солженицына.

Так что в русской литературе эта проповедь любви, веры, чистоты духа, неколебимой нравственной народной основы очень слышна. Важно только, чтобы литература приводила читателей к Евангелию, к святым отцам.

– Пожалуйста, расскажите о вашем пути в Церковь. Помогала ли светская культура вам в духовном делании?

– Мой духовный путь начался в обычной семье старообрядцев и во многом был определен крещением в Старообрядческой Церкви. Мой путь к вере в какой-то мере был связан с чтением русской литературы, и вслед за Гоголем я бы мог сказать, что литература для меня была ступенью ко Христу. В лучших творениях русских писателей воплощена красота, которая спасет мир – это красота христианского совершенства и чистоты, преданности воли Божией и жертвенной любви. Высокое искусство может подсказать выбор жизненного пути.

В отношении нравственного выбора из того, что нам предлагает современная культура, христианину необходимо придерживаться принципа «Не навреди своей душе», и памятуя о том, что, прежде всего, мы должны искать Царствия Божия, а все остальное, по словам Спасителя, приложится. В зрелом возрасте я пришел к мысли, что мой путь – это путь иноческий, соблюдение обетов и постов и постоянная молитва.

– Недавно исполнилось полгода с того дня, как Освященный собор Старообрядческой Церкви избрал вас митрополитом. Как прошли первые полгода в качестве главы Церкви? Какие вопросы церковной жизни вы могли бы назвать наиболее важными на сегодняшний день? Каким вам видится будущее Старообрядческой Церкви?

– Этот вопрос слишком объемен. За это время мне удалось лишь представить в общих чертах положение дел в Церкви. Предстоит сделать очень много – достаточно сказать, что многие приходы еще не имеют священников, необходимо поднять на должный уровень духовное образование и церковную грамотность. Нужно издать немало текстов – богослужебных, святоотеческих, просветительских. Необходимо просвещение и оглашение людей, приходящих в Церковь, ведь их становится все больше. Церковь открывается обществу, и общество проявляет все больше интереса к старообрядчеству.

Будущее старообрядчества во многом зависит от приходящей в Церковь молодежи, от тех, кого не коснулось атеистическое советское прошлое. Хотелось бы с удовлетворением отметить, что у нас в Церкви есть молодежь с прочными устоями веры, жаждой познания и духовного возрастания.

– Старообрядческая Церковь считается одной из наиболее закрытых и консервативных христианских конфессий. Как староверы относятся к межконфессиональному диалогу и экуменизму? Не могут ли они угрожать самобытности и чистоте старой веры?

– Закрытость была у Церкви Христовой всегда. Но какая закрытость? Разве святые отцы закрывались от диалога с неверующими, иноверными или еретиками? Вовсе нет! Такой диалог есть долг христианина, и наша Церковь ведет его, свидетельствуя о хранимом ей неповрежденном православии. Закрытость – это строгость в молитве, ведь по канонам общая молитва допустима только с теми, кто един в вере. Свидетельство же о евангельской, святоотеческой истине – это долг каждого христианина.

Межконфессиональный диалог нередко рискует исказить чистоту православия благодаря размытому пониманию Церкви. Экуменизм, как внешнее административное объединение церквей без полного и совершенного единства веры в формальном духе, безусловно, ересь. В экуменизме считается, что никто не обладает полной церковной истиной, а участники экуменического движения только собирают рассыпанные по крупицам истины христианства. Такой подход для нас неприемлем. Мы открыты к диалогу, но всегда будем твердо стоять на позициях сохранения истинного православия и святоотеческого учения.

– Не кажется ли вам, что в последнее время религия стала играть весьма заметную роль в жизни России? Как в связи с этим вы относитесь к Декларации о правах и достоинстве человека, принятой на последнем Всемирном русском народном соборе?

– Да, религия всегда в России имела большое значение. За годы атеистических гонений Церковь была сильно подорвана и сегодня лишь постепенно восстанавливается и пробуждается. Народ опоминается от атеистического наваждения и ищет свои духовные корни. Важно, чтобы он нашел их в древнем святоотеческом православии, а не в хаосе новых учений. Возвращение к вере, к духовной жизни мы всячески приветствуем. Это сегодня необходимо нашему обществу, которое без веры постепенно превращается в аморфную массу потребителей.

Декларация собора – свидетельство обеспокоенности некоторыми разрушительными процессами в культуре и в обществе в целом. Нам надо противостоять пропаганде безнравственности и безличного «нового общества», держаться за отеческий, исконный наш уклад. Быть по слову апостола «опасно» ходящими – то есть осторожно. Ведь в наше время много лукавого. Кажется, что у человека есть все – а на деле он растерял то ценное, что имел прежде. Нужно «сбережение» народа, и в этом мы поддерживаем обеспокоенность общественности.

Хочу закончить пожеланием Солженицына, высказанным в одном из последних интервью: «Чтобы русский народ, несмотря на все многомиллионные потери в XX веке, несмотря на нынешний катастрофический упадок – материальный, физический, демографический, у многих и моральный, не пал духом, не пресекся в существовании на Земле, но сумел бы воспрять. Чтобы в мире сохранились русский язык и культура». Добавлю – и православная вера.

Опубликовано: газета «Культура», 2006, № 21 (7531)

 

Не поступаться духовными принципами

Русская Православная Старообрядческая Церковь (РПСЦ), насчитывающая на территории бывшего Советского Союза более 1 млн верующих, – одна из крупнейших христианских конфессий России. На протяжении многих лет ее глава – митрополит Московский и всея Руси – является членом Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте Российской Федерации. Митрополит Андриан (Четвергов), возглавивший РПСЦ в феврале 2004 года, скоропостижно скончался 10 августа 2005 года во время Великорецкого крестного хода в Кировской области. Состоявшийся 18–21 октября в Москве Освященный собор Старообрядческой Церкви избрал новым митрополитом епископа Корнилия (Титова). Мы попросили владыку рассказать нам о его видении современного старообрядчества и о том, какими будут его первые шаги.

– Ваше высокопреосвященство, насколько вы были готовы к тому, что Освященный собор изберет вас митрополитом Московским и всея Руси? Каковы будут ваши первые шаги в качестве главы Старообрядческой Церкви?

– Избрание на Московский митрополичий престол было для меня нежданным. Но в старообрядчестве все важнейшие вопросы церковной жизни решаются на освященных соборах, представляющих всю полноту Церкви – архиереев и священников, иноков и мирян. Решения церковных соборов предваряются словами: «Изволися Святому Духу и нам…» Избрание собора – это изволение Божие, которое христианин принимает как данный ему Богом крест. И аз смиренно покоряюсь этому изволению, хотя и осознаю тяжкий груз ответственности за Церковь. Что же касается моих первых шагов в качестве главы Церкви, то в скором времени я хотел бы встретиться с митрополитом Белокриницким Леонтием, главой старообрядцев, живущих в странах Европы, в США, Канаде и Австралии, а также ближе познакомиться со своей паствой.

– В вас видят продолжателя дела митрополита Андриана, который хотел сделать старообрядчество более понятным для современной России. Намереваетесь ли вы продолжать дело своего предшественника?

– Усилия митрополита Андриана, направленные на преодоление изоляции старообрядчества от современной духовной и культурной жизни России, по мере моих сил я буду стараться продолжать. Ведь только так мы можем донести до нашего народа правду об истинной православной вере, не претерпевшей реформ.

– Митрополит Андриан много и плодотворно общался с представителями власти. Чего же старообрядчество ждет от государственных мужей? И как вы собираетесь строить дальнейшие взаимоотношения Церкви с властью?

– Сегодня Русь переживает упадок веры, засилье страстей и пороков, распространение сектантства и неоязычества. Но сейчас Церковь живет свободно, нет гонений со стороны государства.

Это благоприятно для евангельской проповеди, для возрождения древних церковных и национальных традиций. Старообрядческая Церковь может много сделать в деле духовного оздоровления и возрождения России. Государству Богом поручено попечение о благополучии своего народа. Но попечение о спасении человеческих душ – дело Церкви.

Поэтому старообрядчеству необходимо искать взаимопонимание с государством и светскими структурами на всех уровнях. При этом мы должны сохранять верность своей Церкви, не поступаться духовными принципами и ответственностью перед памятью наших славных предков. Надеюсь, что диалог, начатый владыкой Андрианом, будет продолжен.

– Говоря о владыке Андриане, вспоминают его контакты с иерархами Русской Православной Церкви (РПЦ). Собираетесь ли вы в этом продолжать начинания своего предшественника? Пойдет ли Старообрядческая Церковь на сближение с РПЦ?

– Мы готовы поддерживать такие отношения с Московской патриархией, которые определяются понятием «добрососедские». Но разговоры о некоем объединении с РПЦ безосновательны, о чем неоднократно заявлял и митрополит Андриан. Контакты на дипломатическом, так сказать, уровне должны осуществляться между нашими Церквами в рамках Комиссии по старообрядческим приходам и взаимодействию со старообрядчеством, созданной в 2004 году Архиерейским собором РПЦ. Полагаю, что такие контакты в духе терпения и доброжелательности будут способствовать разрешению многих вопросов и проблем, накопившихся в отношениях между Московской патриархией и Старообрядческой Церковью.

Но более желанным представляется мне развитие контактов нашей Церкви с представителями других направлений старообрядчества. Настало время преодолеть взаимные предубеждения, начать диалог, увидеть друг в друге не непримиримых оппонентов, а единокровных собратьев. Ведь мы связаны общей многовековой историей, общими святыми, у нас общие праздники и беды.

Опубликовано: газета «Россiя», 2005, № 43 (945)

 

Общество на грани раскола

12 февраля 2005 года отмечалась годовщина интронизации митрополита Андриана (Четвергова), главы Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ), крупнейшей старообрядческой конфессии России. В интервью «НГР» митрополит рассказал о сегодняшнем дне Старообрядческой Церкви, о перспективах ее развития и о проблемах, волнующих не только староверов, но и всех россиян.

– Ваше высокопреосвященство, расскажите, пожалуйста, как прошел ваш первый год в качестве главы Старообрядческой Церкви?

– Год – это слишком небольшой отрезок времени, чтобы соизмерять его с масштабом тех задач, которые стоят перед РПСЦ. Моей первой целью было на личном опыте познакомиться с реальным положением Церкви, оценить ее нынешнее духовное состояние и дееспособность.

Для этого пришлось объехать ряд епархий России и ближнего зарубежья. В результате поездок и многочисленных встреч сформировался доклад, посвященный современному положению Церкви и нашим неотложным задачам, озвученным мной в октябре прошлого года на Освященном соборе.

Мой главный вывод: сегодня Церковь наконец-то обрела широкие возможности, которые ей дает право на свободу совести. Это происходит словно в награду за перенесенные вековые скорби и великое терпение ревнителей древлего благочестия. Ныне надо взяться за апостольскую проповедь, за духовные и социальные обязанности, чтобы в полной мере использовать предоставленные возможности.

– Расскажите, пожалуйста, где вы побывали в ходе вашей прошлогодней архипастырской поездки?

– Я побывал во многих епархиях Европейской части России, на Урале, в Восточной и Западной Сибири, на Алтае, в Бурятии, на Дальнем Востоке, объехал наши приходы на Украине и в Молдавии. Цель поездок состояла в том, чтобы увидеть реальную жизнь христианских общин, понять, с какими проблемами они сталкиваются, что им мешает, в чем они нуждаются и чем я как предстоятель Церкви могу им помочь.

– Как в провинции сосуществуют приходы Русской Православной Старообрядческой Церкви и Русской Православной Церкви (РПЦ)? Не оказывается ли давления на старообрядцев со стороны Московской патриархии (МП)? Какую позицию в отношении старообрядцев занимают государственные чиновники на местах?

– На местах, как мне кажется, контакты между новообрядческими и старообрядческими приходами довольно редки. Если даже одна из сторон проявляет интерес к общению, то другая в подавляющем большинстве случаев его гасит. Поэтому обмен мнениями обычно происходит при посредстве местной власти.

Через того же посредника и давление может быть оказано, если нужно. Например, если наша община обращается в администрацию города или области с какой-либо нуждой – просит о возвращении храма, о землеотводе, о разрешении провести общественное мероприятие, – то чиновник, как правило, запрашивает мнение местного духовенства Московской патриархии. И после соответствующей консультации решение бывает принято.

При всей очевидной с правовой точки зрения несообразности подобной практики расстаться с ней сегодня непросто потому, что среди государственных служащих возобновилась традиция рассматривать «титульную» Церковь как такую же государственную службу, только по другому ведомству. В России эта традиция заложена еще Духовным регламентом Петра I.

Еще недавно убедить некоторых ответственных чиновников в том, что Старообрядческая Церковь представляет духовные интересы значительной части общества, было непросто. В частности, моя встреча с президентом Татарстана Минтимером Шаймиевым стала возможной только после официального государственного признания (вхождение старообрядческого митрополита в состав Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте РФ). Но в конце концов господин Шаймиев внимательно отнесся к проблемам казанских старообрядцев, и взаимопонимание с республиканскими властями было достигнуто.

– Можно ли говорить о диалоге между двумя Церквами?

– У меня состоялось немало встреч с архиереями Московской патриархии, которые, как мне представляется, способствовали снижению уровня предвзятости и установлению более доброжелательного отношения к старообрядчеству в целом и к местным общинам в частности. Правда, были случаи, когда архиереи РПЦ под разными предлогами уклонялись от встречи со старообрядческим митрополитом и от решения вопросов, которые чреваты возможными взаимными неудовольствиями. По этому поводу я могу выразить только сожаление.

Со своей стороны мы сегодня готовы обсуждать с Московской патриархией решения спорных имущественных вопросов, формы совместного противодействия духовному экстремизму, сектантству и прочим болезням нашего общества.

На прошедших Международных рождественских чтениях в Москве председатель Отдела внешних церковных связей МП митрополит Кирилл сказал, что «нормального диалога со старообрядчеством нет». Что ж, мы также предпочитаем говорить не о диалоге как постоянном обмене мнениями, а о контактах по конкретным вопросам. Установлению диалога мешает нерешенность многих принципиальных вопросов канонического, иерархического и литургического порядка. Но налаживанию цивилизованного стиля в отношениях это не должно мешать, научимся сначала жить по-добрососедски.

– В связи с повсеместными акциями протеста, вызванными реформой льгот для пенсионеров и малоимущих граждан (монетизацией льгот), считаете ли вы, что Церковь должна поддержать эти акции или же она должна находиться вне политики?

– Быть вне политики, то есть не присваивать себе того, что должно принадлежать только кесарю. Иначе говоря, не пытаться руководить государственными чиновниками, пользуясь для этого «духовными» рычагами. Но это не значит, что Церковь не может давать свою оценку происходящим событиям.

Большинство реформ в России так и делалось: «С завтрашнего дня все должны жить по-новому». Точно так же Никон проводил и церковную реформу, приведшую к расколу. Российские реформаторы всегда недооценивали опасность раскола общества.

В 1990-х годах кабинет Гайдара для ускорения экономических преобразований обратился к шоковым методам. Многие люди с этим жизненным ударом справиться так и не смогли. Старшее поколение лишилось накоплений и вынуждено было жить на нерегулярную пенсию, которая к тому же была меньше прожиточного минимума. Последнее время, казалось бы, наше общество и правительство вспомнили о своем долге перед пенсионерами. Часть из них понадеялась, что власти начнут рассчитываться по старым счетам. Но вместо этого пенсионеров лишили льгот.

Я хочу сказать, что Моисей водил свой народ по пустыне, пока не умерли все, кто вышел из Египта, и остались только те, кто был рожден свободными. Но тогда речь шла о поколении рабов, а наши старики далеко не рабы. Вспомним, что они победили в Великой Отечественной войне, отстроили и сохранили, как могли, страну.

Я сожалею о том, что наше правительство к такому серьезнейшему вопросу, как справедливая компенсация отнимаемых льгот, подошло безответственно и непрофессионально. В итоге общество опять поставили на грань раскола. В надежде на то, что несправедливость будет исправлена и противостояние правительства с частью общества не расширится и на другие сферы, пастыри Церкви призывают пенсионеров – участников многочисленных конфликтов – к сдержанности, а правительство и Государственную Думу – принести надлежащие извинения. Сегодня уже мало просто скорректировать принятые решения, а необходимо восстанавливать согласие в обществе с учетом жизненных интересов многочисленного заслуженного слоя населения.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2005, № 2 (155)

 

Старообрядцы ожидают перемен к лучшему

9 августа 2004 года исполняется полгода первосвятительскому служению Митрополита Андриана (Четвергова), главы Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ), одной из крупнейших христианских конфессий России. В интервью «НГР» митрополит рассказывает о начале своего архипастырского служения, о сегодняшнем дне Старообрядческой Церкви и о проблемах, волнующих современных старообрядцев.

– Ваше высокопреосвященство, расскажите, пожалуйста, о своем духовном пути.

– Зимой 1951 года я был крещен по древлеправославному обычаю протоиереем Александром Горшеневым в казанском старообрядческом храме. С того времени моим небесным покровителем является святой мученик и исповедник древнерусского благочестия Александр Олонецкий, сожженный на костре за верность церковной традиции.

Мое самое яркое детское воспоминание – это когда мы с братьями пробирались по темным улицам еще спящего города к началу утренней службы и, оглядываясь по сторонам, заходили в заветную покосившуюся калитку.

Христианское становление проходило по мере моего взросления. Привитые с детства убеждения, за которые неоднократно приходилось претерпевать насмешки от сверстников, помогли мне избежать вступления в комсомол. В перестроечное время я стал более регулярно посещать храм, особенно после того, как мой брат Геннадий был рукоположен во священники. В 1986 году он предложил мне оставить светские дела и пойти служить в качестве уставщика, что я и сделал.

С 1988 года, когда казанской старообрядческой общине возвратили храм, построенный еще в начале века, я стал активно заниматься его реставрацией.

Но в 1998 году моя жизнь круто изменилась. Я овдовел. Со мною остались сын и две дочери. Нового брака я не хотел и все больше чувствовал потребность посвятить свою жизнь церковному служению. Полгода прослужил диаконом, год священником, два года в епископском сане, а вскоре соизволением Божиим меня избрали на московский первосвятительский престол.

– Как прошли ваши первые полгода в качестве главы Русской Старообрядческой Церкви?

– «Жатвы много, а делателей мало» – эти слова Спасителя можно применить к сегодняшнему состоянию нашей Церкви. Поэтому главное внимание приходится уделять поиску, подготовке и рукоположению достойных людей. Кроме того, приходится решать широкий круг вопросов как частного, так и епархиального, регионального и даже международного значения. Очень много приходится ездить по епархиям, приходам, знакомиться с обстановкой на местах.

Признаюсь, что ощущаю на себе пристальное внимание христиан и некоторой части российской общественности. Старообрядцы ожидают от меня конкретных решений, перемен к лучшему. Люди «внешние» хотят понять, способно ли старообрядчество сыграть позитивную роль в жизни современного общества и способно ли оно возродиться. Эти ожидания придают сил, побуждают к действиям и, конечно, налагают большую ответственность. Правда, о каких-то достигнутых за полгода результатах говорить пока слишком рано, да и не мне подводить такие итоги.

– Известно, что вы занимаетесь иконописью. Вы этому где-то специально учились?

– Желание научиться писать иконы появилось еще в юности, но тогда я не знал, как к этому подступиться. Дело в том, что иконопись в то время не могла существовать легально. Лишь много позже мне удалось познакомиться с московским иконописцем Игорем Хановым, который помог освоить основные приемы и технологию темперной живописи. Я далек от мысли считать себя состоявшимся мастером, потому что активно занимался письмом икон не более трех лет. Загруженность в настоящее время и вовсе не позволяет заниматься любимым делом. И пока у меня не находится времени даже для того, чтобы закончить одну из начатых работ.

Но, с другой стороны, теперь у меня появилась возможность влиять на совершенствование и развитие иконописи во всей Старообрядческой Церкви. Недавно удалось собрать иконописцев и церковных реставраторов для того, чтобы уточнить круг творческих, организационных и канонических вопросов, с которыми так или иначе все они сталкиваются на практике. Собрание прошло 23 июня в Москве в Рогожской слободе. На нем присутствовали более двух десятков человек, представляющих эту редкую профессию. Мы вместе обсудили план действий на будущее. Надеюсь, что придет время, когда удастся при митрополии создать иконописную мастерскую и школу иконописцев.

– Как вы представляете себе возможный диалог и сотрудничество между Старообрядческой и Русской Православной Церквами (РПЦ)?

– Мы выступаем за доброжелательные, открытые отношения без каких-либо посягательств на внутренние дела и устои других. Мы уже контактируем с Русской Православной Церковью по тем вопросам, которые представляют либо двусторонний интерес, либо имеют большую общественную значимость, либо задевают наши правовые и имущественные отношения. На наш взгляд, эти контакты надо постоянно укреплять и расширять.

– Вы уже встречались с известными иерархами РПЦ, например, с митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом, митрополитом Одесским и Измаильским Агафангелом и митрополитом Кишиневским и Молдавским Владимиром. Не намечена ли у вас встреча с патриархом Алексием II?

– Главы наших Церквей никогда не имели официальных контактов. Да и откуда бы им взяться, если почти 300 лет старообрядцев преследовали в России за их религиозные убеждения. Только в начале XX века государственная власть признала за старообрядцами, да и то с оговорками, право исповедовать православную веру так, как это было заведено на Руси со времени крещения до раскола XVII века.

Сегодня РПСЦ входит в число признанных государством традиционных конфессий. Отношения нашей Церкви и светских властей ныне достаточно уравновешены и предсказуемы. На этом фоне наши взаимоотношения с РПЦ хотелось бы видеть более стабильными.

Да, у меня были встречи с видными иерархами РПЦ, во время которых мы обсуждали общезначимые проблемы. На будущее прорабатывается и возможность встречи с патриархом.

Я не склонен рассматривать ее как некое эпохальное событие, поворотный пункт в наших отношениях. Для этого пока нет никаких предпосылок. Вряд ли РПЦ готова сделать какие-то решительные шаги к уврачеванию раскола, например, принести публичное покаяние за гонения, которым были подвергнуты старообрядцы в прошлом. Поэтому встреча с патриархом, если таковая состоится, может иметь лишь локальные, достаточно прагматические цели. Но, как и любая встреча на высоком уровне, она должна быть тщательно подготовлена, чтобы стать по-настоящему продуктивной.

Тем же, кто выступает против самой возможности такой встречи, хочу указать на пример дипломатических отношений между Россией и Японией. Как известно, эти страны де-юре более полувека находятся в состоянии войны. Однако это не является препятствием для переговоров и встреч между главами государств. Отношения между религиозными объединениями, разумеется, отличаются от отношений между государствами, но и здесь неоправданная, показная конфронтация рано или поздно должна уступить место нормальным межцерковным отношениям.

– Сегодня внутри самой РПЦ все чаще раздаются критические оценки «книжной справы» патриарха Никона, с которой начался церковный раскол XVII века. Но при этом старопечатные книги не были свободны от ошибок и опечаток. Как нынешние староверы относятся к исправлению неточностей в древних текстах, могут ли привлекаться к этой работе нестарообрядцы?

– Работа по исправлению неточностей в церковных книгах началась задолго до патриарха Никона. Это был непростой, но постоянный и необходимый процесс. Исправления вносились с величайшей опаской – как бы не навредить. Этим же путем и прежде, и ныне следует Старообрядческая Церковь. Даже такой авторитетнейший богослов и знаток древлеправославной литургики, как епископ Арсений Уральский, при жизни не смог добиться соборного одобрения своей обновленной редакции чина крещения.

В результате «книжной справы», состоявшейся при патриархе Никоне, в старообрядчестве чрезвычайно повысилась чувствительность к изменению даже «единого аза». За этот «аз» наши предки готовы были идти на дыбу. Однако не надо путать грубую, бессмысленную, порой кощунственную «книжную справу» с нормальным процессом совершенствования книг и отдельных богослужебных чинов. Со всеми необходимыми предосторожностями он идет и сейчас. Например, несколько лет назад на Освященном соборе РПСЦ создана комиссия по уточнению формулировок чина приема еретиков в Старообрядческую Церковь.

С одной стороны, наша Церковь рассматривает накопленный в РПЦ 250-летний опыт исправления церковных книг весьма критично. С другой – сегодня ситуация меняется: в структурах РПЦ работают много серьезных специалистов, с которыми вполне можно иметь позитивные контакты.

– Каково ваше отношение к возможному визиту Папы Римского в Россию?

– Русь, как известно, приняла крещение до разделения Церкви на Православную и Католическую. Издревле она принадлежала восточной, православной традиции, а к XVII веку превратилась в ведущую мировую православную державу. На протяжении многих веков Ватикан различными путями пытался принести католичество в Русь: то силой меча, как при Александре Невском, то силой красноречия, как при царе Иване Грозном, когда папский нунций Антонио Поссевино склонял русского царя к соединению с Римом.

Одним словом, латиняне никогда не обделяли Россию своим вниманием. Но если прежде твердая вера, убежденность в истинности православного пути защищали наших христиан от католического влияния, то теперь появилось много людей, чьи религиозные взгляды настолько «широки», что для них нет разницы, какому богу молиться, к какой Церкви принадлежать. В этих условиях шансы Ватикана укрепиться в России серьезно возрастают. Московская патриархия упрекает Папу в прозелитизме, и, пожалуй, это справедливо.

Отрицательное отношение Московской патриархии к приезду Иоанна Павла II в Россию и состояние его здоровья делают этот визит все менее и менее возможным. Однако присутствие Католической Церкви в России, наоборот, становится все заметнее.

Сравнительно недавно, когда я еще был правящим епископом Казанско-Вятской епархии, в Казани мне пришлось напрямую столкнуться с экспансией Католической Церкви. Всего в каких-то десяти метрах от старообрядческого храма началось возведение нового костела. Естественно, такое соседство вызвало обеспокоенность наших христиан, но его никто не принял во внимание. Таким образом, среди общего благодушия в Казани вдруг возникла конфликтная ситуация.

Казалось бы, в чем можно упрекать Католическую Церковь, ведь землю под строительство дала администрация города? Тем не менее мы вынуждены констатировать, что руководству Католической Церкви в России не хватило ни такта, ни здравого смысла, чтобы воздержаться от строительства храма именно рядом с нашим.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2004, № 14 (144)

 

Между доброй и злой волей

Празднование в 2005 году 100-летия дарования старообрядчеству свободы вероисповедания вызывает интерес у широкой общественности. Россия вспоминает о неоценимом вкладе староверов в сохранение древнерусской культуры. Об этом корреспондент «НГР» беседовал с Еленой Смилянской, доктором исторических наук, профессором Российского государственного гуманитарного университета, многие годы участвовавшей в археографических экспедициях Московского государственного университета (МГУ).

– Елена Борисовна, вы многие годы занимались исследованием старообрядчества, изучением старообрядческой книжности. Пожалуйста, расскажите, каков, на ваш взгляд, вклад староверов в русскую культуру.

– Я впервые отправилась в старообрядческие районы с археографической экспедицией МГУ в 1975 году, еще будучи студенткой исторического факультета. Тогда мы прежде всего видели в староверах тех, кто через столетия сохранил памятники древней письменности, древние традиции певческого искусства, традиционные формы быта. И мы не ошибались.

Благодаря щедрости старообрядцев различных согласий из года в год мы привозили в библиотеку МГУ редчайшие рукописи и книги, включая пергаментный фрагмент Псалтыри XIV века, дониконовские рукописи XV–XVII столетий, старопечатные книги (включая издания первых московских печатников и даже Ивана Федорова), старообрядческие рукописные и печатные книги. И ныне эти книжные сокровища (замечу, в своей подавляющей части – дары) составляют большую часть славянского кириллического фонда МГУ.

То, что староверы сберегали, реставрировали, переплетали эти книжные памятники – уже чудо. То, что они дарили их нам, студентам и сотрудникам экспедиций, – чудо вдвойне, и одно это было бы уже замечательным вкладом в русскую культуру. Однако теперь, по прошествии времени, я понимаю, что не только количеством и редкостью сохраненного в старообрядческих семьях, общинах, в церквах и молитвенных домах культурного наследия определяется вклад старообрядчества в отечественную культуру. Он значителен тем, что древнерусская культура в старообрядческой среде веками сохранялась живой и целостной, демонстрируя способность к развитию по иным, нежели официальная государственная и церковная культура, образцам.

– В составе археографической экспедиции МГУ вы объездили пол-России, побывали во многих старообрядческих поселениях. Расскажите о том, что более всего запомнилось или поразило в этих поездках.

– Всегда поражало умение старообрядцев вне зависимости от того, жили ли они на Урале, в пустыне Кызыл-Кум, в казачьих станицах Дона или в дунайских поселениях, сохранять свое лицо, то, что теперь исследователи называют идентичностью. Нет, они не отгораживались от контактов с ино-культурными или инонациональными соседями, но их жизненный уклад сохранял повсюду легкоуловимые традиционные старообрядческие черты. Примеров тому множество.

Так, помню, как поразили этим русским старообрядческим бытом поселения на Сыр-Дарье, куда были сосланы еще в конце XIX веке уральские казаки. Молдавия и дунайские слободы Одесской области запомнились яркостью, многолюдностью богатых приходов Белокриницкого согласия, сохранностью в них культурных ценностей (особенно книг и живого певческого искусства прихожан).

Не могу не вспомнить и о поездке далеко за российские пределы – к староверам США, которые на берегу одного из великих американских озер Эри создали свой удивительный приход. Приход в Эри поражает прежде всего единством различным поколений – от детей первых старообрядцев, переселившихся в Америку в начале XX века, до их внуков и правнуков, которые нередко приводят в общину своих вполне американских жен и мужей, рожденных в семьях, никогда не ведавших о старообрядчестве.

В современном старообрядческом храме Эри есть не только лифт для инвалидов и отгороженное звукозащитным стеклом помещение для малолетних детей, которых приносят и приводят на службу, есть там и своя школа, и библиотека. Службу поют уже преимущественно по-английски, хотя и сохранив крюковую нотацию и древний распев.

Впрочем, о каждом старообрядческом доме и здесь, в центре России, можно многое сказать. Думаю, самым важным в археографической работе оказались долгие беседы с теми, кто не только хранил памятники древнерусской культуры, но и жил в мире, в котором религиозные ценности формировали и строгие этические нормы, и повседневное бытие.

Многие из нас впервые столкнулись с иным мировидением, иными духовными приоритетами, иной ценностной иерархией. Познавая старообрядческую культуру (не осмелюсь говорить древнюю, хотя в ней немало сохранилось и от Древней Руси), думаю, многие из нас стали осторожнее рассуждать об истории вообще, яснее увидели в драматических событиях прошлого судьбы отдельных людей, стали внимательнее вслушиваться в речь, которую донес до нас исторический источник.

– В нынешнем году исполняется 100 лет дарованию свободы вероисповедания старообрядцам. На ваш взгляд ученого, в каком состоянии подошло староверие к этому юбилею? Чего было больше за это столетие – приобретений или потерь?

– За это столетие, безусловно, был и короткий период подлинного расцвета, исключительной строительной, созидательной активности в годы, предшествовавшие Первой мировой войне и революции. Но те потрясения, которые принесли с собой коллективизация, раскулачивание, репрессии, антирелигиозная пропаганда, наконец, утраты Великой Отечественной войны, едва ли удастся когда-либо преодолеть.

Мне еще довелось застать в бодрости и здравии тех, кто вступил в активную жизнь, получил старообрядческое образование до «раскулачки». И, поверьте, то поколение староверов очень сильно отличалось от поколения, пришедшего ему на смену. Вероятно, для историка то поколение было интереснее.

Но в старообрядчестве теперь многое меняется, это неизбежный процесс, и главное – люди, пришедшие (или вернувшиеся) в старообрядческие приходы с конца 1980-х годов, осознают значение их религиозного сообщества, стремятся к осмыслению его религиозного и исторического опыта, а значит, можно говорить не об «умирающем» (как нередко писали еще в 1960–1980-х годах), а о возрождающемся конфессиональном течении.

– Что явилось причиной дарования свободы вероисповедания? Добрая воля императора Николая II или революционная ситуация в стране? Получили ли когда-нибудь староверы эту свободу, если б не революция 1905 года?

– Думаю, что за двести с лишним лет до 1905 года примеров и «доброй воли» (вспомним и толерантность Екатерины II, и либерализм Александра I), и «злой воли» (от царевны Софьи до Николая I) историк может привести предостаточно. Но свободы вероисповедания, равной той, что была получена в ходе революции 1905 года, староверы никогда не имели. А получили бы старообрядцы эту свободу без революционной ситуации? Вероятно, да, только когда – не стану гадать.

– Есть ли будущее у русского старообрядчества? Какие перспективы открываются перед ним в XXI веке?

– Я уже говорила, что надежду на будущее дает течению приток молодых людей, ищущих в старообрядчестве духовной силы. Хорошо, чтобы не утрачивалась и столь ценимая в старообрядчестве связь поколений, тот здоровый традиционализм, который всегда позволял староверию не только сохраняться, но и продолжать свое самобытное развитие.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2005, № 8 (161)

 

Иллюстрации

Спас Вседержитель. Икона XIX в. (гл. 11).

Рождественский собор на Рогожском кладбище

Царь Алексей Михайлович. Гравюра 1670-х гг.

Государственный музей А. С. Пушкина

Епископ Павел Коломенский, протопоп Аввакум, боярыня Морозова. Фреска в Ильинском приделе Никольского храма у Тверской заставы. Художник Б. В. Кисельников

Символы старой веры

Фотография священника А. Лопатина

Тяжко есть иго на сынех адамлих. Лубок XIX в.

Государственный музей А. С. Пушкина

Птица райская Алконост. Лубок XIX в.

Государственный музей А. С. Пушкина

Покров Богородицы. Икона XVI в. (гл. 11).

Покровский собор на Рогожском кладбище

Покровский собор на Рогожском кладбище (гл. 11).

Фотография священника А. Лопатина

Митрополит Амвросий Белокриницкий.

Фреска в Ильинском приделе Никольского храма у Тверской заставы. Художник Б. В. Кисельников

Епископ Арсений (Швецов).

Фотография 1903 г.

Храм-колокольня на Рогожском кладбище (гл. 18).

Фотография священника А. Лопатина

Епископ Михаил (Семенов).

Портрет второй половины ХХ в.

Епископ Геронтий (Лакомкин).

Фотография 1940-х гг.

Алимпий (Гусев), митрополит Московский и всея Руси.

Фотография Д. Л. Гусева

Андриан (Четвергов), митрополит Московский и всея Руси.

Фотография священника А. Лопатина

Корнилий (Титов), митрополит Московский и всея Руси.

Фотография священника А. Лопатина

Леонтий (Изот, Изотов), митрополит Белокриницкий и всех христиан, в рассеянии сущих. Фотография 2014 г.