УМНОЖАЮЩИЙ СКОРБЬ

Конец XV — начало XVI века — эпоха расцвета Московского государства, который во многом объясняется укреплением его международного положения. В 1472 году великий князь Иван III (1440–1505) женится на Софии Палеолог, дочери деспота Морей Фомы Палеолога, внучке василевса Мануила II и племяннице последних византийских императоров Иоанна VIII и Константина XII.

Брак этот оказался необычайно политически выгодным для Руси. Вместе с невестой-гречанкой Иван III получил право считать себя преемником императоров Византии, а свое государство — последним на свете оплотом православной веры. Московский князь, вчерашний данник Орды, готовился примерить царский титул, а его столица уже звалась Третьим Римом — наследником Второго Рима, Константинополя.

Вместе с Софией, получившей воспитание в Риме, при папском дворе, Московия приобретает великодержавный лоск. В свите княжеской невесты на Русь прибывают европейски образованные иностранцы, например, греки — дипломаты братья Дмитрий и Юрий Траханиоты. Для украшения столицы Иван III приглашает итальянских архитекторов.

Миланец Алевиз Фрязин перестраивает стены и башни Кремля, а другой итальянец из Венеции, Алевиз Новый, используя мотивы зодчества итальянского Возрождения, украшает усыпальницу московских государей — Архангельский собор. Их земляк, Аристотель Фиораванти, заново отстраивает кафедральный Успенский собор.

Золотыми куполами на фоне холодного весеннего неба любовался 4 марта 1518 года еще один иностранец, только что прибывший в Москву по приглашению великого князя Василия III (1479–1533), сына Ивана III. Это был ученый инок Максим со Святой горы Афон.

Максим (в миру Михаил Триволис) прожил удивительную жизнь, достойную любого романа. Он родился около 1470 года в греческом городе Арте, в византийской аристократической семье. Один из его предков занимал престол константинопольских патриархов, а дядя, Димитрий Триволис, был другом деспота Фомы Палеолога. Михаил рос среди умных и образованных людей, в мире книг и рано проявил любовь к «словесным наукам».

В1492 году Михаил отправляется в Италию для получения образования. Здесь он провел двенадцать лет, принял католичество и слушал лекции лучших профессоров в университетах Флоренции, Болоньи, Падуи, Милана и Венеции. Юноша встречался со многими знаменитыми учеными, которыми была так богата Италия эпохи Ренессанса.

В 1496 году в Венеции Триволис познакомился с типографом Альдом Мануцием, известным просветителем и гуманистом эпохи Возрождения. В 1498 году он перебрался в Милан, где поступил на службу к племяннику прославленного итальянского философа и ученого Джованни Пико делла Мирандола, автора знаменитой «Речи о достоинстве человека».

Но из всех впечатлений, полученных Михаилом в Италии, наиболее сильным оказалось впечатление от речей монаха-доминиканца Джироламо Савонаролы. Этот известный проповедник осуждал роскошь, развлечения и «суетное» светское искусство. Под влиянием идей Савонаролы Михаил принял постриг в доминиканском монастыре Сан-Марко. Но в этой обители он пробыл недолго, всего лишь два года.

В 1504 году Михаил неожиданно покидает Италию и отправляется в Грецию, на Афон. Ученик европейских гуманистов возвращается в православие и постригается в Ватопедском монастыре под именем Максима. Этот момент стал переломным в жизни беспокойного грека: отныне он отрекается от своих прежних убеждений, чтобы целиком отдаться изучению православного богословия.

Наверное, инок Максим прожил бы созерцательную жизнь аскета и умер в тихой келье, окруженный столь любезными его сердцу книгами, если бы в марте 1516 года Василий III не пригласил его на Русь. Спустя два года великий князь и московский митрополит Варлаам с почестями встретили ученого инока, обласкали и поселили в келье митрополичьего Чудова монастыря.

Максиму было поручено сделать перевод «Толкового Псалтыря», греческий оригинал которого хранился в княжеской библиотеке (ныне более известной как «библиотека Ивана Грозного») среди книг, привезенных Софией Палеолог.

Максим Грек прибыл в Москву во время ожесточенных споров в Русской Церкви о монастырском землевладении. Суть споров сводилась к следующему: подобает ли инокам, отрекшимся от мирской суеты и забот, владеть землями и прочим дорогостоящим имуществом? Во главе сторонников монастырского землевладения стоял игумен Иосиф Волоцкий, по имени которого эта партия получила название «иосифлян».

Им возражали «нестяжатели», возглавляемые старцами Нилом Сорским и Вассианом Патрикеевым. Историк Александр Зимин с полным основанием предположил, что инициаторами приглашения ученого инока с Афона были «нестяжатели», надеявшиеся с его помощью укрепить свои позиции. Впрочем, сначала Максим дипломатично уклонился от участия в спорах.

Когда перевод «Толковой Псалтыри» был готов, грек стал просить Василия III отпустить его на Святую гору. Но просьба инока не была уважена. Московские власти предпочли оставить его при себе, используя для перевода и исправления других церковных книг.

Однако для задержки Максима Грека были, конечно, и другие мотивы. О них поведал старцу один знакомый боярин: «Пришел сюда ты, а человек ты разумный, и узнал здесь наше хорошее и плохое. И ты, придя назад, все расскажешь».

Власти испугались, что Максим может рассказать грекам что-то «лишнее» о Московии. Как тут не вспомнить библейские слова! «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания — умножает скорбь» (Еккл. 1,18).

Вынужденный остаться на Руси, ученый инок собрал вокруг себя кружок образованных людей, которые приходили к нему в Чудов монастырь «говаривать с ним книгами». Тогда же Максим сблизился с Вассианом Патрикеевым и принял сторону «нестяжателей».

Пока митрополитом был незлобивый Варлаам, Максим жил в относительном спокойствии. Все изменилось, когда в 1522 году на московский митрополичий престол взошел Даниил, ученик Иосифа Волоцкого и убежденный «иосифлянин». По его инициативе в 1525 году состоялся церковный Собор, обвинивший Максима в ереси и сношениях с турецким правительством (оба обвинения были ложными). Инок был приговорен к заточению в Иосифо-Волоколамском монастыре.

В 1531 году состоялся новый Собор, осудивший «нестяжателей», Максима Грека и Вассиана Патрикеева. Теперь ученого старца сослали в Тверской Отроч монастырь под надзор тамошнего епископа Акакия. Благодаря сочувствию Акакия тверская ссылка оказалась менее тяжкой для опального мыслителя — он получил возможность читать и писать.

Но лишь при митрополите Макарии, знаменитом книгочее и книголюбе, Максим Грек был оправдан и переведен в Троице-Сергиеву лавру. Здесь 450 лет назад, 21 января 1556 года, он и скончался.

За сорок лет, прожитых в Московии, Максим Грек написал несколько сотен произведений на греческом и церковнославянском языках. Не оставлял он писательства и в заключении. Бесспорно, Максим может считаться одним из наиболее значительных писателей Древней Руси.

Из-под его пера вышли многочисленные послания (Василию III, Ивану Грозному, митрополитам Даниилу и Макарию), обличительные слова (против астрологии, разного рода суеверий и веры в фортуну) и душеполезные поучения. Особое место принадлежит трактатам, написанным против иноверцев — католиков, лютеран, иудеев и мусульман.

Важное место в творчестве афонского старца занимают переводы творений отцов Церкви — Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Богослова. Благодаря сочинениям Максима Грека на Руси больше узнали не только о православном богословии, но и об античной философии и всемирной истории.

Максим Грек был похоронен в Сергиевой лавре, возле церкви Святого Духа. В лавре он почитался как святой. А в XIX веке над его гробницей была установлена медная доска со стихами:

Опубликовано: газета «НТ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2006, № 5 (177).

ДИВНЫЙ СВЯТИТЕЛЬ и ПАСТЫРЬ

480 лет назад, в 1526 г., началось архиерейское служение митрополита Макария, знаменитого церковного пастыря и государственного деятеля, проповедника и просветителя, молитвенника и подвижника.

Будущий митрополит родился в Москве, в семье благочестивых христиан, и во святом крещении был наречен Михаилом. Его отец, Леонтий, рано умер, и мать, возложив упование о воспитании сына на Господа, постриглась в одном монастыре под именем Евфросиния. Юный Михаил последовал примеру матери.

Оставив мирскую суету, он поступил послушником в прославленный Боровский монастырь преподобного Пафнутия, известный строгой аскетической жизнью и высокой духовностью. Став иноком Макарием, будущий святитель начал здесь свое подвижничество, приобщаясь к книжной премудрости и изучая иконное писание. В смиренных трудах он провел в обители почти 30 лет.

Но Богу было угодно призвать этого инока на общественное служение, к трудам всероссийского значения. В 1523 г. Макарий был поставлен московским митрополитом Даниилом в архимандриты Можайского Лужецкого монастыря. Так началось служение Русской Церкви ее будущего архипастыря.

Московские князья имели благочестивый обычай ездить в город Можайск на поклонение чудотворному образу святителя Николы. Часто на богомолье приезжал и великий князь Василий III, молившийся о разрешении неплодия своей супруги Соломонии. Во время этих паломничеств Василий познакомился с Макарием и полюбил умного и начитанного архимандрита.

По настоянию великого князя архимандрит Макарий в 1526 г. был поставлен архиепископом на самую древнюю кафедру Московской митрополии — Новгородскую и Псковскую, вдовствовавшую до этого 17 лет. Хиротония совершалась в Москве, в Успенском соборе. Из столицы Василий III провожал Макария на кафедру с выражениями своего особого к нему благоволения.

Новый архиепископ прибыл в Великий Новгород 29 июля. Торжественно вступив в город, в окружении духовенства и ликующего народа он направился в Софийский собор, где «просветився силою Божиею, нача беседовати к народу повестьми многими. И все чудяшеся, яко от Бога дана ему бысть мудрость в божественном писании просто всем разумети» (Псковская летопись).

Новгородская кафедра, находившаяся долгое время без управления, выглядела неустроенной и неприглядной. Здесь и начинаются первые труды владыки Макария, принесшие ему впоследствии славу как знаменитому устроителю русской церковной жизни.

Во второе лето своего святительства архиепископ ввел в монастырях епархии общежительный устав. В Великом Новгороде и ближайшей окрестности имелось более 22 обителей, из них общежительство было только в четырех. Макарий созвал к себе настоятелей всех монастырей и увещевал их, чтобУ они ввели у себя общежительный устав, заповеданный преподобными отцами.

Это дало результат: вскоре в большинстве городских и пригородных обителей такой устав был введен, а по их примеру и прочие монастыри епархии организовали у себя «общее житие».

Другим важным делом для святителя Макария была проповедь православной веры среди инородцев, живших на территории его епархии. Эти жители Водской пятины — карелы и водь — когда-то были крещены, но, по сути, оставались язычниками, церквей Божиих не посещали, к священникам на исповедь не ходили, а молились по своим капищам.

В1534 г. архиепископ послал к ним своего домового священника Илью с повелением сжигать капища, а арбуев (жрецов) поучать отречься от язычества и затем отдавать их под надзор местным попам. Владыка Макарий организовал широкую миссионерскую деятельность и среди язычников-лопарей, соседствовавших с новгородской землей. Он не раз посылал к ним проповедников, в числе которых трудились преподобные Трифон Печенгский и Феодорит Кольский.

Столь же ревностно святитель заботился о созидании и благоустройстве храмов в своей епархии. Украсил новгородскую святыню — кафедральный собор Святой Софии: в иконостасе повелел обложить серебряными позолоченными ризами и снабдить лампадами «большие деисусы», устроил великолепные царские врата и новый амвон. При Макарии в одном только Великом Новгороде строятся, перестраиваются и заново украшаются после пожаров около сорока храмов.

Летописи сообщают, что, заняв архипастырский престол, святитель творил «людям заступление велие, и сиротам кормитель бысть». Владыка Макарий неустанно ходатайствовал в Москве за опальных новгородцев: «много печалования творя на своей архиепископии о церквах Божиих и о бедных людях, еже во опале у государя великого князя много множества».

В летописях также записано: «Бысть при сем архиепископе владыке Макарии, во всей архиепископии его, послал Господь Бог милость Свою на люди Своя, молитвами его, времена тиха и прохладна, и обилие велие изобилованна бысть».

Любя не золото и серебро, но только книги и мечтая о духовном обновлении общества, архиепископ Макарий поставил перед собой великую задачу: собрать воедино все «святые книги чтомые, которые в русской земле обретаются». В 1529 г. Макарий принимает на себя труд собирания и обобщения церковного книжного богатства и сведения его в единые Великие четьи минеи.

Эти Минеи святитель собирал на протяжении двенадцати лет, «многим имением и многими различными писари, не щадя сребра и всяких почестей, но и паче же многи труды и подвиги подъях». Минеи владыки Макария включают в себя не только жития святых, но и Священное Писание с толкованиями, патерики, Кормчую книгу, сочинения по истории и космографии, а также писания Иоанна Златоустого, Василия Великого и иных христианских писателей, как древних, так и позднейших.

В 1542 г. в Русской Церкви встал вопрос об избрании нового митрополита на освободившуюся московскую кафедру. «По благодати Святого Духа, избранием святительским и изволением великого князя» выбор пал на новгородского архиепископа Макария.

В ту пору Русь оставалась единственным в мире независимым православным государством. После падения в 1453 г. Константинополя звание и достоинство оплота вселенского православия — Нового Рима — перешло на Русь, в Москву. Вместе с наименованием «Третий Рим» великокняжеская столица усвоила и царский титул.

Поэтому, когда на престол взошел новый великий князь Иоанн IV (Грозный), в жилах которого текла кровь византийских императоров, он стал первым русским царем. Митрополит Макарий венчал юного Иоанна на царство 16 января 1547 г. в Успенском соборе.

Летом того же года в Москве случился небывалый, страшной силы пожар. Из-за того что в тот день, 21 июня, была «засуха велика и ветр силен», огонь быстро распространился по всему городу и достиг Кремля: там сгорели все деревянные сооружения, в том числе царские хоромы, митрополичий двор, Чудов монастырь и многие церкви.

Владыка Макарий спешно направился в Успенский собор, где начал служить молебен пред чудотворной Владимирской иконой Богородицы и пред образом Божией Матери, написанным митрополитом Петром. Но достигшие храма «от огня зной и дух, и жар» были настолько сильны, что Макарий чуть не задохнулся, и его силой вывели из церкви.

Он вышел, неся в руках чудотворный образ, писанный святителем Петром, и книгу церковных правил, привезенную митрополитом Киприаном из Константинополя. Все сопровождавшие Макария умерли от ожогов и удушья на площади пред собором, лишь святитель чудом спасся.

Сначала он ушел было на кремлевскую стену, но не смог там долго оставаться из-за дыма и жара, и его стали спускать со стены на канате к Москве-реке. За три сажени до земли канат оборвался и старец-митрополит, упав, сильно расшибся; едва живого, его отвезли в Новоспасский монастырь. Святителю в пожаре опалило лицо, и правый глаз перестал видеть.

После пожара началось восстановление Москвы. Вновь построенные церкви освящал сам владыка Макарий.

Летом 1552 г. царь Иоанн собирался в поход против Казани. «В себе место на Москве» он оставил митрополита. Отправляясь на войну, государь велел служить молебны в Благовещенском, Успенском и Архангельском соборах.

После молебна владыка Макарий, благословляя самодержца крестом и окропляя святой водой, обратился к нему с напутственной речью, предрекая грядущую победу: «Всемогущий Бог, молитвами Пречистыя Его Матери, подает ти ныне помощь и конечное одоление на супостаты твоя, и на свой престол русского царства здрав и радостен с победою возвратишися» (Казанская история).

Пророчество Макария сбылось — 2 октября 1552 г. Казань пала. Когда 9 октября в Москве узнали об этом, святитель вместе с многочисленным духовенством «скоро потекоша в великую соборную церковь… повелевше на площади во вся тяжкая звонити, тако же и по всему граду Москве по всем церквам святым звонити и пети благодарственная молебны во всю неделю. И начата молебная совершати преосвященный митрополит со епископы. И у всех реки слез ото очию на брады и на перси проливаху и на землю тецаху» (Казанская история).

Годы пребывания на митрополии святителя Макария ознаменованы неустанной деятельностью во всех областях русской духовной жизни. Вопросы церковного управления и благочиния, борьбы с ересями, канонизации святых и многие другие митрополит всегда представлял на соборное обсуждение. Так, в 1547 и 1549 гг. владыка Макарий созывает в Москве два Собора, на которых многочисленные местночтимые святые были прославлены как общерусские.

Ав 1551 г. в Москве в государевых палатах заседал знаменитый Стоглавый Собор, созванный царем и митрополитом. Его возглавляли сам Иоанн и святитель Макарий в присутствии восьми архиереев, множества архимандритов и игуменов. Собор принял важные постановления, призванные способствовать развитию духовного просвещения, расцвету иконописания, укреплению в стране благочестия, искоренению нищеты и пороков.

Заботясь о единообразии церковных чинов, соборяне единодушно подтвердили некоторые апостольские обычаи. Так, был подтвержден древний обычай двуперстного крестного знамения. Собор постановил: «Так достоит креститися и благословити, так святыми отцы узаконено и указано». Крестящихся иначе, не по церковному преданию, соборяне предали проклятию: «Аще кто двема персты не благословляет, якоже и Христос, или не воображает двема персты крестного знамения: да будет проклят».

Сурово осудил Собор и тех, кто вопреки апостольскому преданию брил бороды: «Священная правила православным христианам возбраняют не брити брад и усов не постригати». Относительно ослушников, дерзающих преступать церковные установления, соборяне подтвердили древнее правило: «аще кто браду бреет и преставится таковой, недостоит над ним служите, ни сорокоустия пети, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь, с неверными да причтется».

Среди деяний Стоглавого Собора было и постановление о книжном исправлении: «Которые святые будут книги, Евангелии и Апостолы и Псалтыри, и прочие книги в коейждо церкви, суть обрящете исправлении, описливы, и вы те все святые книги с добрых переводов исправили бы».

Для большего удобства исполнения этого постановления по совету владыки Макария и при его деятельном участии в Москве начинается печатание книг — около 1554 г. так называемая «анонимная» книгопечатня впервые издает Евангелие. По благословению митрополита работал знаменитый печатник диакон Иван Федоров, издавший в 1564 г. первую русскую датированную книгу — Апостол.

Учреждая книгопечатание, Церковь заботилась не только о единообразии и исправлении книг, но и о просвещении новообращенных в христианство татар, ибо печатные книги распространялись по велению самодержца «во царствующем граде Москве, и по окрестным местом, и по всем градом царства его, паче же в новопросвещенном месте — во граде Казани и в пределах его» (Послесловие к Апостолу 1564 г.).

Живя в столице, занимая высочайший святительский престол и неустанно заботясь о благе Церкви и государства, митрополит Макарий не оставлял иноческого подвига. Пост и молитва были его повседневным правилом.

Летописец рассказывает: «Митрополиту же святейшему Макарию, на Москве неподвижно живущу и правящу слово Божие истинное… от зельного воздержания и поста, елико ему едва ходити, кроток же и смирен и милостив по всему, гордости же отнюдь ненавидяще, но иным отсекаше и запрещаше, злобою отроча обреташеся, умом всегда совершен бываше».

Совершая осенью 1563 г. крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю, митрополит простудился. Почувствовав сильное недомогание, он «повеле послати в Пафнотиев монастырь, в свое пострижение, ко игумену с братьею, возвестити свою немощь, чтоб прислали старца духовна для брежения в немощи. Они же к нему прислаша старца Иелисея». У этого старца был обычай утешать всех болящих и скорбящих: когда кто из монастырской братии заболевал, старец приходил к брату, увещевая его последним покаянием и причащая Святых Даров.

Чувствуя скорую кончину, митрополит со слезами просил царя, чтобы его отпустили на покой, в место его пострижения и иноческих трудов, в обитель преподобного Пафнутия. Однако самодержец желал, чтобы святитель «лег в дому Пречистая Богородицы и великих чудотворцев, в соборной и апостольстей церкви, идеже прежние митрополиты лежат». Покоряясь государевой воле, владыка Макарий вздыхал: «Воля Господня да будет! Судьбы Божия кто исповесть? Что Бог восхощет, то и учинит».

Наступил праздник Рождества Христова, а жизнь святителя угасала. Он уже не мог сам читать Евангелие и прочие книги, которые обыкновенно читал по ночам, и теперь по его просьбе ему читали келейные старцы.

Вечером 31 декабря 1563 г. Макарий, чувствуя приближение смерти, повелел читать канон на исход души. Потом, причастившись Святых Таин, митрополит попросил поднять себя на постели и стал испрашивать у всех прощения. Соборный колокол ударил к заутрени, и «преосвященный же, дивный святитель и пастырь русския митрополии всея Руссии предаде душу свою в руце Живаго Бога, Его же возлюби из младых ногтей».

Современники чтили митрополита как святого угодника Божиего. Уже в 1564 г. царь, возвратившись из военного похода, почтил в Успенском соборе мощи московских чудотворцев и «новейшего чудотворца Макария митрополита». Предполагалась канонизация святителя, которой не суждено было состояться из-за начала опричнины.

В Русской Православной Церкви прославление митрополита Макария состоялось лишь в 1988 г., на юбилейном Соборе, посвященном 1000-летию крещения Руси. А Русская Православная Старообрядческая Церковь канонизировала владыку Макария на Освященном Соборе в 2002 г.

В митрополите Макарии воплотились лучшие черты истинного святителя. Он был христианским пастырем и государственным деятелем, проповедником и просветителем, молитвенником и подвижником.

Недаром в церковном песнопении он восхваляется: «Первопрестольником преемниче и твердый хранителю апостольским преданием, Церкви столпе непоколебимый, истине наставниче, отче всеблаженне Макарие, моли Христа Бога спастися душам нашим».

Опубликовано: журнал «Истина и жизнь», 2006, № 5.

ГЕРОЙ НЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Вряд ли знатный боярин Степан Колычев мог предположить, что его сын Федор, родившийся в 1507 году, станет когда-нибудь митрополитом Московским и всея Руси — главой Русской Церкви, претерпит мученическую смерть от царя, а затем будет канонизирован.

Старинный род Колычевых, ведущий свое происхождение от Андрея Кобылы, приближенного великого князя Симеона Гордого (XIV в.), издавна служил московским государям. Дед Федора, Иван Андреевич, ездил послом в Крым, бывал наместником в Великом Новгороде, нес ратную службу. Сын его, Степан Иванович, был дядькой (воспитателем) глухонемого князя Юрия, младшего сына великого князя Василия III.

Федору Степановичу тоже было «на роду написано» находиться при великокняжеском дворе. Однако в возрасте тридцати лет он почему-то оставил столицу. «Житие митрополита Филиппа» рассказывает, что Федор «во един убо от дней» услышал в церкви чтение Евангелия, где были такие слова: «Никто не может служить двум господам» (Мф. 6,24). Молодой боярин, «утаився от всех», спешно покинул Москву и отправился на Белое море в знаменитый Соловецкий монастырь.

«Житие» умалчивает об истинной причине, вынудившей Федора бежать из столицы. После смерти в 1533 году Василия III род Колычевых оказался замешан в придворные интриги. В 1537 году младший брат покойного государя, удельный князь Андрей Старицкий, замыслил мятеж. Он решил, пользуясь малолетством великого князя Ивана IV, захватить московский престол, но ему это не удалось.

Андрея Старицкого схватили и заточили в темницу, где он и скончался, а его соратников казнили. Жизнью поплатились и многие Колычевы. А среди главных заговорщиков оказался родной дядя будущего митрополита, Иван Умной-Колычев. Поэтому бегство Федора из Москвы объяснялось не только тягой к подвижничеству, но прямой или косвенной причастностью к мятежу.

Религиозный мыслитель Георгий Федотов писал о митрополите Филиппе: «Исторический разлом русской жизни прошел жестоким рубцом через его среду, его семейный круг, раздавив его собственную карьеру. Не озлобленным человеком партии вышел он из кризиса, но зрелым мужем, который зорко видит и по ту, и по другую сторону рубежа, знает цену вещей и умеет различать Божеское от человеческого. Для будущего митрополита не могло быть лучшей начальной школы».

Покинув столицу, Федор некоторое время скрывался в селе Хижи близ Онежского озера, добывая пропитание пастушеским трудом. Затем с молитвой о «помощи и заступлении» он отправился в Соловецкий монастырь к мощам его основателей Зосимы и Савватия.

Молодой боярин стал смиренным послушником этой обители. Он исполнял самые трудные работы, и после полутора лет послушания игумен Алексий постриг Федора, дав ему в иночестве имя Филипп.

В 1546 году в Новгороде архиепископ Феодосий посвятил Филиппа в игумены Соловецкого монастыря. Филипп управлял им 18 лет и за это время успел превратить его в одну из крупнейших обителей Руси.

Прежде всего, игумен старался облегчить условия жизни на Соловецких островах. Среди лесов и болот прокладывались дороги и каналы. Появились скотный двор, садки для разведения рыбы, а также невиданные технические новшества: с помощью системы особых труб сваренный квас самостоятельно разливался в бочки и погреба. Так же, без участия людей, рожь засыпалась в сушило, а специальное сито позволяло механически насыпать и веять муку и отруби.

Стараниями Филиппа в обители выстроены два величественных храма — трапезная Успенская церковь и Преображенский собор. Под северной папертью собора игумен выкопал себе могилу, но ему не суждено было лечь в нее.

В 1566 году московский митрополит Афанасий «за немощию велию» оставил управление Русской Церковью. И царь Иван IV вызвал в столицу соловецкого игумена.

Филипп долго отказывался от митрополичьего сана. Он не чувствовал духовной близости с Иваном Грозным. Особенно смущала игумена кровавая опричнина. Наконец царь и будущий митрополит пришли к уговору, что Филипп не будет вмешиваться в дела опричнины и в «царский домовой обиход», но и не оставит митрополии в случае, если государь не сможет исполнить его пожеланий. Посвящение Филиппа на московскую святительскую кафедру свершилось 25 июля 1566 года.

Однако новый митрополит решился противостоять Ивану Грозному. Георгий Федотов писал: «В годы кровавой революции, произведенной верховной властью, митрополит Филипп восстал против тирана и заплатил жизнью за безбоязненное исповедание правды».

Формальным поводом для разрыва между царем и иерархом стало событие, случившееся в Великий пост 1568 года. В Крестопоклонную неделю, когда Иван Грозный со свитой пришел в кремлевский Успенский собор, Филипп отказался благословить его и начал открыто порицать беззакония, творимые царем и опричниками.

Самодержец в сердцах ударил жезлом об пол и крикнул: «Доселе я был кроток с тобой, митрополит, с твоими приверженцами и с моим царством. Теперь вы узнаете меня!» С этой угрозой царь ушел из собора.

На следующий день начались казни бояр и служилых людей митрополита. Многих из них подвергли пыткам, вероятно, в поисках улик против Филиппа. Участь иерарха была решена. Но Грозный хотел соблюсти видимость канонического порядка.

Над митрополитом был устроен соборный суд. Нашлись лжесвидетели. К глубокой скорби святителя это были иноки и его бывшие ученики из Соловецкой обители. Филиппа обвиняли во множестве мнимых преступлений до чародейства включительно, что было обычно для политических процессов того времени.

Отвергнув все обвинения, иерарх пытался прекратить суд, объявив о добровольном сложении сана. Но отречение не было принято. Царь настаивал на казни (сожжении) Филиппа, но духовенство вымолило ему жизнь. Глава Церкви был осужден на лишение сана и пожизненное заточение в монастыре.

Но сначала митрополита ожидало поругание. Уже по вынесении приговора Филиппа заставили служить литургию в Успенском соборе. Это было 8 ноября 1568 года на праздник Архангела Михаила. В середине службы в храм ворвались опричники во главе с Алексеем Басмановым, который громко зачитал соборный приговор.

Опричники бросились на митрополита, сорвали с него архиерейское облачение и одели в грубое монашеское платье. Затем они вытолкали его из храма и на простых дровнях повезли из Кремля, ругаясь и избивая. Филипп благословлял народ, который в слезах провожал своего пастыря.

Святителя долго томили в подвалах московских монастырей, держали в оковах, надели на шею тяжелую цепь, а на ноги — колодки. Наконец его заточили в Тверской Отроч монастырь.

Переезд в Тверь постарались сделать для Митрополита как можно более тягостным. По словам «Жития», «святой на пути многу пакость и унижение прият». Много пришлось претерпеть ему и от приставленного стеречь его «пристава неблагодарна», имя которого сохранила нам история: его звали Степан Кобылин.

Между тем на Руси продолжал бушевать пожар опричнины. В декабре 1569 года Иван Грозный двинулся со своим войском на Новгород. Путь лежал через Тверь. Не доезжая до города, царь отправил самого лютого из опричников Малюту Скуратова к Филиппу как бы за благословением. Страшный гость вошел в келью страдальца 23 декабря.

Митрополит узнал опричника и понял, зачем он пришел. Он не потерял обычного спокойствия и не выразил удивления, а только сказал: «Делай, как хочешь, любезный, за чем пришел» — и начал молиться. Малюта схватил «подглавие» (подушку) и задушил святителя. Выйдя на улицу, палач объявил настоятелю монастыря и приставу, что митрополит умер их небрежением от чрезвычайного угара в келье.

Мученическая кончина и неустанная деятельность митрополита Филиппа накрепко запечатлелись в исторической памяти русского народа. Он являлся не только великолепным устроителем монастырской жизни, но и одним из самых значительных исторических деятелей эпохи Ивана Грозного. Недаром Николай Карамзин увидел в святителе «знаменитейшего из героев древней и новой истории».

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2006, № 14 (186).

ПАТРИАРХ ТРЕТЬЕГО РИМА

В русской истории необычайно тесно переплетены судьбы государства и Православной Церкви. Интересы державной внутренней и внешней политики нередко отображались в событиях церковной жизни. Иногда религиозные деятели становились заложниками этих интересов, подобно первому московскому патриарху Иову.

Будущий патриарх родился около 1525 года в городе Старице (нынешняя Тверская область) и в миру звался Иоанном. Его родители, числившиеся между посадскими людьми, отдали сына на воспитание в Старицкий Успенский монастырь. По словам древней «Истории о первом патриархе Иове Московском», Иоанн «от той же святой обители архимандрита Германа воспитан и грамоте и всему благочинию изучен и страху Божию добре обучен».

После первоначального обучения грамоте Иоанн тщательно изучил церковные книги. В то время образованные люди уделяли особое внимание развитию памяти. Эта способность у будущего архиерея была развита вполне: «Всю Псалтырь, и Апостол, и Евангелие без книг толкование сказывал и читал». Даже в глубокой старости, потеряв зрение, он совершал литургию по памяти.

Кроме того, Иоанн был обучен переписыванию книг и так овладел искусством излагать свои мысли на бумаге. Юноша принимал самое близкое участие в жизни монастыря, особенно в богослужении, ибо у него был звучный голос: «Прекрасен бо был в пении и во чтении, яко труба дивна всех веселя и услаждая слухи сердца слушателей».

Царь Алексей Михайлович Романов. Гравюра 1655–1678 гг. Государственный музей А.С. Пушкина

Патриарх Никон. Гравюра 1802 г. Государственный музей А.С. Пушкина

Епископ Павел Коломенский. Роспись в приделе Св Илии Пророка в старообрядческом храме Св. Николы Чудотворца (г. Москва). Художник Б.В. Кисельников

Инокиня Феодора (боярыня Морозова) на допросе. Художник Б.В. Кисельников

Казнь протопопа Аввакума и его соузников. Художник Б.В. Кисельников

Князь Иван Андреевич Хованский. Гравюра 1659 г. Государственный музей А.С. Пушкина

Митрополит Амвросий Белокриницкий.

Роспись в преиделе Св. Илии Пророка в старообрядческом храме Св. Николы Чудотворца (г. Москва).

Художник Б.В. Кисельников

Епископ Арсений Уральский. Фотография 1903 г. Из собрания священника А. Лопатина

По достижении совершеннолетия Иоанн принял иноческий постриг и был наречен Иовом. Многие годы провел он в Старицкой обители, пройдя путь от смиренного послушника до почитаемого настоятеля. Как сказано в житии Иова, в христианских добродетелях он превзошел всех: «Во дни же его не обретался человек подобен ему ни образом, ни нравом, ни гласом, ни чином, ни поступью, ни вопросом, ни ответом… Дарование Божие бысть ему паче же прочих человек».

На эти качества инока обратил внимание царь Иоанн Грозный, однажды посетивший Старицкий монастырь. Государевым изволением Иов был назначен архимандритом этой обители. В1571 году он был переведен в Москву настоятелем Симонова монастыря, а в 1575 году стал архимандритом Новоспасского монастыря, считавшегося царским. В 1581 году Иов был посвящен в епископы на кафедру подмосковного города Коломны, а в 1586 году стал архиепископом Ростова Великого.

В том же году по воле царя Федора Иоанновича, сына Иоанна Грозного, Иов стал митрополитом Московским и всея Руси — главой Русской Церкви. Ради этого царь и его шурин Борис Годунов, фактически правивший страной, поспешно удалили с московской кафедры митрополита Дионисия.

Этому архиерею выпал жребий совершить предсмертный постриг в иночество Иоанна Грозного, отпеть и похоронить его, а потом венчать на царство Федора Иоанновича. «Премудрый грамматик» Дионисий слыл за человека умного и образованного, обладающего силой воли и характера.

Вместе с князьями Шуйскими, некоторыми боярами и купцами он принял участие в заговоре против Годунова. Но тот успел предупредить действия недругов: Шуйские и бояре были отправлены в ссылку, «торговые мужики» — казнены, а Дионисий был лишен кафедры и сослан в новгородский Хутынский монастырь.

В начале XVI века ученый старец Филофей из Пскова в споре с католиками, утверждавшими, что первенство в христианском мире принадлежит Риму и Римскому Папе, сформулировал и озвучил аксиому русской средневековой национальной идеологии — учение о Москве-Третьем Риме: Первый Рим пал от «латынской ереси», Второй Рим (Константинополь) пал от нашествия турок, Третий Рим — Москва, а четвертому не бывать.

С этим учением на Руси распространилась уверенность в том, что Московское царство — последний в мире оплот истинной православной веры, а Московская Церковь — единственный гарант неизменности и чистоты этой веры. В это верили и этому учили все старорусские церковные мыслители от Иосифа Волоцкого до протопопа Аввакума.

Такого же мнения держался и митрополит Иов, писавший константинопольскому патриарху, что у русского самодержца «в его государстве, в царствующем граде Москве и во всех его великих государствах российского царствия Христовою благодатью святая наша христианская вера яко солнце под небом сияет, и благочестивые лучи во всю вселенную испущает, и неверующих души просвещает, и от тьмы на свет обращает».

Со времен Иоанна Грозного Русь возвеличилась как мировая православная держава, но ее Церковь продолжала считаться зависимой от константинопольского патриарха. Это не соответствовало действительному положению дел: сильная Церковь в сильной, независимой стране должна была подчиняться слабому греческому патриархату, во всем зависевшему от произвола турецких властей.

Несоответствие это было устранено, когда на Русь прибыл константинопольский патриарх Иеремия. После непростых и долгих переговоров он согласился на учреждение в Москве особой патриаршей кафедры. По желанию царя Федора Иоанновича и Бориса Годунова первым московским патриархом был избран митрополит Иов. В кремлевском Успенском соборе 26 января 1589 года Иеремия возвел Иова на русский патриарший престол.

Как верно заметил историк протоиерей Георгий Флоровский, это стало событием не столько церковной, сколько политической жизни: «Было установлено московское патриаршество во свидетельство независимости и преобладание скорее русского царства, чем самой Русской Церкви… Это был акт политический прежде всего, и он отозвался в самых глубинах народного духа. Это было решительным отречением от Византии».

Ревностно исполнял Иов патриаршее служение. Главной целью его деятельности стало укрепление веры и благочестия на Руси. Заботясь об устроении Церкви, он учредил четыре митрополии: Новгородскую, Казанскую, Ростовскую и Сарско-Подонскую. Его стараниями было построено множество церквей, открыты многие обители, например, Донской монастырь в Москве.

К концу XVI века Русь покорила Сибирь. При Иове эта далекая земля была обращена в христианство: крестились сибирские инородцы, остяки и вогулы, и их князьки. Патриарх также пекся об укреплении благочестия ранее крещенных казанских татар.

Ревнуя о повсеместной проповеди православия, он заботился об издании и распространении душеполезных книг. При Иове на московском Печатном дворе было издано девять наименований церковных книг. Некоторые из них (Минея общая, Октоих и Служебник) были напечатаны впервые.

Живя в столице и занимая высочайший святительский престол, патриарх не оставлял иноческого подвига: «Постник всегда был, николи же не имея гортани своей никакого покоя ни в брашнах, ни в питии. И всегда алчбу и жажду держал волею. И гладен был, а глас его был во обличение питающимся и упивающимся… И обычая своего яко в нищете убогого иночества, тако и в величестве, и в богачестве патриаршества никак не изменил».

Но за относительно спокойными временами последовало кровавое лихолетье Смутного времени. Не оставив по себе наследника, умер 6 января 1598 года «ангел-царь» Федор Иоаннович. Земский Собор избрал на престол Бориса Годунова. Деятельное участие в его избрании принял Иов, приведший народ к крестному целованию новому самодержцу.

В память о почившем государе святитель сочинил хвалебную «Повесть о житии царя Федора Иоанновича». В этом панегирике он описал не столько то, «что было», сколько то, «что должно было быть».

Патриарх изобразил болезненного и безвольного Федора Иоанновича благочестивым самодержцем и кротким богомольцем, имевшим единственное попечение — «вечных благ насладиться и Небесного Царствия сподобиться». Борис Годунов был совершенно идеализирован как «изрядный правитель» и «великий воевода», украшенный «зело преизрядною мудростью» и «благим разумом».

В 1604 году на западных границах Руси объявился самозванец Лжедмитрий. В нем патриарх узнал своего беглого дьякона и писаря Гришку (Юшку) Отрепьева. Стремясь пресечь действия самозванца, святитель рассылал по всей стране обличительные грамоты: «А тот страдник, расстрига, ведомый вор, в мире звали его Юшком Богданов сын Отрепьев, жил у Романовых во дворе и заворовался. От смертной казни постригся в чернецы, и в Чудове монастыре во дьяконах, да и у меня, Иова патриарха, во дворе для книжного письма побыл во дьяконах же. А после того сбежал с Москвы в Литву».

Иов призывал не потворствовать самозванцу, а выдать властям для наказания. Он предал проклятию тех, «которые государю изменили, а тому вору и богоотступнику последуют и именуют его князем Дмитрием». Но народ был глух к этим воззваниям. Он давно уже ждал прихода «доброго царя», и с этим ничего нельзя было поделать.

Тогда святитель предал анафеме Лжедмитрия и его сообщников как злодеев и еретиков, замышляющих «церкви Божии разорять, и веру христианскую попрать, и учинить в российском государстве во святых Божиих церквах костелы латынские, и люторские, и жидовские». По указу патриарха анафему возглашали во всех храмах.

Неожиданно 13 апреля 1605 года скончался от апоплексического удара царь Борис, оставив престол сыну Федору. При его кончине, ярко изображенной А.С. Пушкиным в драме «Борис Годунов», присутствовал и Иов. Великий классик был верен истории, вложив в уста умирающего самодержца слова:

Но «друзья» не спешили присягать юному Федору Борисовичу. Среди всенародного смятения только Иов сохранял твердость духа и до конца оставался верным Годуновым. Он призвал войско целовать крест царевичу.

Но крестное целование оказалось неискренним, вскоре последовала измена, Федор был вероломно убит, а самозванец вошел в столицу. Святитель отказался признать царем расстригу, своего беглого служку, и разгневанный Лжедмитрий решил свести его с патриаршего престола.

Через несколько дней после убийства царевича Федора мятежники с оружием и дрекольем ворвались в алтарь Успенского собора, где патриарх совершал литургию. Не дав окончить богослужение, они сорвали с Иова ризы и потащили из храма. Боярин Басманов проклинал святителя перед всем народом, называя «Иудой» и виновником «предательств» Годуновых по отношению к «прирожденному государю Дмитрию».

Беснующаяся толпа хотела растерзать старца, но тут раздался крик: «Богат, богат Иов патриарх! Идем и разграбим имения его!» Погромщики оставили архиерея и кинулись грабить патриарший двор, палаты и ризницу.

Измученного Иова в простой иноческой одежде посадили на телегу и повезли в Старицкий Успенский монастырь. Так под конец жизни святитель вернулся в обитель своей юности.

Здесь его с почетом принял архимандрит Дионисий, ставший впоследствии настоятелем Троице-Сергиевой лавры и руководителем ее прославленной обороны. Лжедмитрий приказал Дионисию держать патриарха «во озлоблении скорбном», но архимандрит не выполнил этот наказ, проявив к узнику уважение и заботу.

Между тем в Москве по велению самозванца состоялся Собор, который лишил Иова патриаршества и возвел на его место грека Игнатия, рязанского архиепископа. Игнатий приехал в Старицу, желая получить благословение от опального святителя. Но Иов, как гласит предание, несмотря на угрозы, отказался благословить предателя и только сказал: «По ватаге атаман, а по овцам и пастырь».

Вскоре Лжедмитрий был убит, Игнатий лишился патриаршего сана, а на царский престол был избран князь Василий Шуйский. Бояре и архиереи молили Иова возвратиться на свою кафедру и венчать на царство нового государя. Но патриарх к тому времени ослеп и посему благословил на свое место казанского митрополита Ермогена.

Ради освобождения Руси от захватчиков патриарх Ермоген и царь Василий призвали народ к церковному покаянию, которое просили принять старца Иова. Он прибыл в столицу, и 20 февраля 1607 года в Успенском соборе состоялось всенародное моление.

Москвичи, возглавляемые царем и патриархом, со слезами взывали к Иову: «О пастырь предобрый! Прости нас, словесных овец бывшего твоего стада… Мы же, окаянные, малодушные, своими нравами отбежали от тебя, предивного пастуха. И заблудили в дебри греховодные и сами себе дали на снедь злолютому зверю, иже всегда готов губить души наши. Восхити нас, о богоданный решитель, от нерешимых уз, по данной тебе Божественной благодати».

На это Иов отвечал: «Чада духовные! В сих клятвах и крестного целования преступлении, надеясь на щедроты Божии, прощаем вас и разрешаем соборно, да примите благословение Господне на главах ваших».

Простив и благословив народ, патриарх вернулся в Старицу. Его земные подвиги были завершены — как жил он в этом мире в совершенной простоте, так и уходил из него: в смирении и бедности, вдали от мирской суеты. Четыреста лет назад, в ночь на 19 июня 1607 года, Иов скончался и был погребен в Успенском монастыре.

После него не осталось никакого имущества: в скромной келье были найдены пятнадцать рублей, несколько икон и кое-какой домашний скарб. Свое единственное сокровище — келейную библиотеку в 56 томов — святитель завещал Старицкой обители.

Спустя почти полвека, в 1652 году, при царе Алексее Михайловиче Романове и патриархе Иосифе останки Иова были торжественно перенесены в Москву и перезахоронены в Успенском соборе.

Глядя на бесчисленных богомольцев, пришедших поклониться первому русскому патриарху, Иосиф плакал и говорил царю: «Вот смотри, государь, каково хорошо за правду стоять — и по смерти слава».

При погребении Иова царь и патриарх обсуждали: «Кому ж в ногах у него лежать?» И патриарх просил: «Пожалуй, государь, меня тут, грешного, погресть».

Спустя несколько дней, 15 апреля 1652 года, Иосиф скончался и был погребен возле первого патриарха. С его смертью окончилась целая эпоха русской истории, начавшаяся при Иове.

Царь Алексей Михайлович и его «собинный друг», новый патриарх Никон, отказались от прежней идеологии Третьего Рима. Начался новый период отечественной истории, когда мнение греков и прочих чужестранцев стало решающим в судьбе Русской Церкви.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2007, № 12 (206)

ДВЕ ЧЕЛОБИТНЫЕ ИЗ БОРОВСКА

Еще в середине XIX века М.П. Погодин призывал своих современников, молодых ученых, обратиться к биографии Павла Коломенского: «Сколько важного и полезного для науки можно еще сделать, познакомясь с письменною литературою и принявшись с тщанием собирать сведения об исторических наших личностях: что известно у нас в общем обороте о каком-нибудь… епископе Павле?».

Этот призыв сохраняет свою актуальность до настоящего времени, тем более что единственным ученым, откликнувшимся на него, был С. А. Белокуров, собравший и издавший в двух выпусках «Сказания о Павле, епископе Коломенском» (М., 1905).

Владыка Павел является весьма значимой фигурой не только в трагической истории Раскола, но и вообще в истории русской религиозности. Достаточно вспомнить, что Павел был единственным архиереем, выступившим против реформ Никона, на стороне старообрядцев, что он был единственным в истории православия епископом-юродивым.

Выступление Павла против Никона, патриаршая опала, ссылка и трагическая гибель в 1656 году получили разнообразные трактовки в последующей старообрядческой литературе. Это было обусловлено тем, что источники биографии епископа немногочисленны, противоречивы и по-разному рассказывают о последних годах его жизни. Обнаруженные в последнее время новые документальные источники позволяют более полно восстановить биографию Павла Коломенского.

Документы, связанные с жизнью епископа Павла, представляют большой научный интерес, однако до сих пор практически не выявлены. Нам удалось разыскать в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) три подобных документа. Один из них — грамота от 19 марта 1653 года к архимандриту Кирилло-Белозерского монастыря Митрофану. Она опубликована нами в третьем выпуске сборника научных трудов «Старообрядчество в России» (М., 2004).

Также в РГАДА, в фонде 159 (Приказные дела новой разборки) хранится обширное «Судное дело г. Боровска посадских людей с Пафнутьевым монастырем о пригородных слободах». В этом деле имеются копии двух челобитных 7160 (1652) года, поданных Павлом, тогда игуменом Пафнутьева монастыря, царю Алексею Михайловичу.

В игумены старинного Пафнутьева монастыря Рождества Богородицы в городе Боровске (Калужская обл.) Павел был определен летом 1651 года. А осенью 1652 года он был поставлен в епископы на кафедру Коломенскую и Каширскую.

Фактических данных о настоятельстве отца Павла почти не сохранилось: «Имя сего игумена упоминается в одной только грамоте под означенным 1652 годом. По сей грамоте производилось размежевание усадебных мест для градских жителей и монастырских крестьян, принадлежавших Покровскому Высокому монастырю». Пришедший в упадок древний Покровский Высокий монастырь в Боровске был приписан к Пафнутьеву монастырю и управлялся его настоятелем. К сожалению, эта грамота нам неизвестна.

Но сохранились копии двух челобитных игумена Павла «з братьею». В первой иноки жалуются Алексею Михайловичу на дворянина Василия Федоровича Шетнева, мерившего по «государеву указу» «монастырские слободки под Боровском» и переписывавшего их жителей. Монастырские слободы оказались приписаны «на посад», т. е. к городу. Недовольные иноки били челом царю, чтобы он не велел слободских жителей «от монастыря на посад взять».

Алексей Михайлович поручил расследовать это дело князю Юрию Алексеевичу Долгорукому, боярину и первому судье Приказа сыскных дел. Но результат расследования не удовлетворил иноков, поэтому они вторично били челом царю, чтобы «Высоцкой слободке быть за монастырем» и чтобы был издан «государев указ» о «пашенных людишках, которые живут в Никольской слободке».

Неясно, было ли уважено царем челобитье отца Павла. Но, глядя на значительный объем судного дела, можно предположить, что тяжба между монастырем и Боровском продолжалась еще не один десяток лет.

ПЕРВАЯ ЧЕЛОБИТНАЯ ИГУМЕНА ПАВЛА

Царю, государю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Росии. Бьют челом твои государевы богомольцы, Пафнутьева монастыря игумен Павел, да келарь Иевище Панин з братьею.

В нынешнем, государь, во 160 году по твоему государеву указу велено Василью Шетневу монастырские наши слободки под Боровском измереть от крайнего посацкого двора до крайнего ж двора монастырских слободок, в кольких саженех мерою будет, и в тех слободках росписать всяких людей торговых, и ремесленых, и промышленых, и пашенных. И по твоему государеву указу Василей Шетнев монастырские слободки с посацкими дворами измерел и в тех слободках людей росписал по торгом, и по промыслом, и которые ремеслишком кормятца.

Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии! Пожалуй нас, твоих государевых богомольцов, вели, государь, нам свой государев указ учинить о тех монастырских слободках, которые крестьянца Василья Шетнева в росписи объявились, огороды пашут и кормятца огородным овощем, ездят по городом и по деревням, лук и чеснок продают, и с ыными небольшими товаришки в отъезд ездят, а иные кормятца своим ремеслишком всяким и пашню на себя пашут.

Не вели, государь, у нас тех крестьянец от монастыря на посад взять. А которые крестьянца торговые, в лавках торгуют, и откупщики, и о тех крестьянцах, как тебе Праведной Бог известит. А у нас, государь, тех слободок крестьянца в приход воинских людей под Пафнутьев монастырь будут в осаду стрельцы и пушкари, и всякие боевые осадные люди.

Царь-государь, смилуйся, пожалуй!

А на челобитной помета: государь пожаловал, велел боярину князю Юрью Алексеевичи) Долгоруково доложить себя государя без молчания.

ВТОРАЯ ЧЕЛОБИТНАЯ ИГУМЕНА ПАВЛА

Государю, царю и великому князю Алексею Михайловичи) всеа Русии. Бьют челом твои государевы богомольцы, Рожества Пречистые Богородицы Пафнутьева монастыря игумен Павел, да келарь Иев Панин з братьею.

В нынешнем, государь, во 160 году по твоему государеву указу посылан в Боровеск Василей Шетнев. А по наказу велено ему, Василью, Пафнутьева монастыря отписные слободки измереть трехаршинною саженью от посацкого крайнего двора до крайнего ж двора монастырских слободок. И Василей Шетнев те монастырские слободки измерел, и людей в них розобрал, и росписал, и учинил одну роспись дальним и ближним слободкам. А указ нам против твоего государева указу не учинил.

И твой государев боярин князь Юрья Алексеевичь Долгоруково тое Васильевой расписи слушав, указал монастырские слободки — слободку Мякишеву, слободку Мельничную — взять на тебя, государя, с торговыми, и с промышлеными, и с ремеслеными людьми, а молодчих и пашенных людишек отдать в монастырь и свесть их на монастырскую землю. А слободку Высоцкую и Никольскую взять на тебя, государя, без розбору со всеми людьми. А та, государь, Высоцкая слободка от посаду — от крайнего посацкого двора до крайнего ж двора монастырские Высоцкие слободки — по мере двести с лишком сажен. А в Никольской слободке шесть дворишков, а живут в них пашенные людишка, один торговой человек.

Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии! Пожалуй нас, богомольцов своих, по прежнему своему государеву указу. Вели, государь, той Высоцкой слободки быть за монастырем, что та слободка в дальних саженех от посаду. И о пашенных людишках, которые живут в Никольской слободке, свой государев указ учини.

Царь-государь, смилуйся, пожалуй!

На челобитной помета: 160 года, апреля в 8 день. Выписать из росписи Василья Шетнева и из указу, что велено ему делать, и против ли государева указу учинил Василей Шетнев, и о близости — в скольких саженех мерял слободы от посаду. И на пример выписать против серпуховских и против ростовских монастырей, в кольких саженех от посадов монастырские слободы иманы к посаду.

РГАДА. Ф. 159. On. 1. Ед. хр. 916. Л. 269–271.

Опубликовано: журнал «Культура и здоровье2011, № 1.

ЯБЛОКИ НА СНЕГУ

Приближается Новый год, излюбленный праздник россиян. Впереди — наряженные елки, шампанское, мандарины и звон бокалов под бой кремлевских курантов. И даже не верится, что триста лет назад царь Петр I буквально силой заставлял своих подданных радоваться наступлению Нового года!

Государев указ, объявленный в Москве 19 декабря 1699 г., гласил следующее: «С 1 генваря 1700 года лета счислять в приказах и во всех делах по-новому». Указ повелевал горожанам встречать праздник торжественно, с перезвоном колоколов, пушечным и ружейным салютом, поздравляя друг друга «с новым годом и столетним веком». А столичная «чернь» обязывались «для украшения улиц и домов заготовить ельнику и подобных оному зеленых ветвей».

С самого начала празднеству был придан религиозный характер. В новогоднюю полночь во всех московских церквах началось всенощное бдение, завершившееся поутру литургией и молебном. Сам Петр с придворными присутствовал в Успенском соборе на богослужении, совершавшемся «со всем духовным великолепием». Когда во время молебна было возглашено многолетие царской семье, по всему городу начался колокольный звон и пушечная пальба. Потом участникам торжества, священнослужителям и придворным предложили праздничную трапезу, на которую бояре должны были явиться с женами и в «немецком платье». Простолюдинов угощали на улице вином и пивом.

И бояре, сидевшие в кремлевских хоромах в куцых голландских кафтанишках, и народ, выпивавший на морозе за государев счет, шепотком поругивали царя. Виданное ли дело, Бог сотворил мир в сентябре месяце, а простой смертный, пусть и всероссийский самодержец, переносит начало года на январь!

На Руси было принято отмечать новолетие (Новый год) 1 сентября. Этот праздник пришел к нам из Византии вместе со строгими канонами православия. В святцах он назывался «началом индикту, сиречь новому лету». Стоит отметить, что и летосчисление в то время велось от Сотворения мира или от Адама. Церковный устав предписывал в этот день совершать особое «действо» — богослужение с молебном, водосвятием и крестным ходом. Сентябрьское новолетие было понятно мифологическому сознанию русских людей. В это время уже поспевают яблоки, которыми, согласно библейскому рассказу, соблазнились в райском саду Адам и Ева. А зимой яблок не бывает! Значит, рассуждали москвичи, не мог Господь создать мир в январе, значит, царь лукавит, обманывает христиан. Да и не царь это вовсе, поговаривали в народе, а богоборец-антихрист.

Историки утверждают, что Петр, желая отвлечь подданных от столь непозволительных мыслей, повелел устроить в столице «фейерверки с великим множеством разных потешных огней, с по-следствуемым от многочисленных пушечных выстрелов громом». Москвичи глохли от салюта, вздрагивали от взрывов невиданных шутих, расцвечивавших вечернее небо, и с грустью вспоминали, как степенно и чинно встречал новое лето Господне отец Петра, «тишайший» государь Алексей Михайлович.

О торжестве сентябрьского новолетия сохранилось немало сведений. Подробно рассказывают о нем «Дворцовые разряды», своеобразные хроники придворной жизни XVII века.

В первый день нового года совершалось церковное «действо». Из теремов отправлялся на молитву в Благовещенский собор царь в многоценном праздничном одеянии, окруженный нарядными придворными. Бояре и дворяне были «в золотом платье и в шапках горлатных», рынды (царские телохранители) — «в белом платье», а стрельцы — «с ружьем, в цветном платье». В это же время в Успенском соборе молился патриарх с многочисленным духовенством.

После богослужения царь и патриарх под звон колоколов, в сопровождении икон и крестов выходили на Соборную площадь к храму архангела Михаила, где был устроен специальный помост, устланный персидскими коврами. Здесь по обычаю совершался молебен о начале нового лета и водосвятие, после которого государь выслушивал многословные поздравления от патриарха и бояр. Потом царь приглашал светские и духовные власти к себе на пир, обычно устраивавшийся в Грановитой палате. Царица с ближними боярынями трапезничала в Золотой палате.

Что же подавали на праздничный стол? В «Дворцовых разрядах» нет описания царской трапезы, но, несомненно, она была великолепной. По обилию яств ей ничуть не уступал постный новогодний обед патриарха. Для примера перечислим лишь некоторые кушанья, поданные 1 сентября 1698 года патриарху Адриану: шесть папошников (хлебов), четыре «пирога долгих с яйцы», оладьи путные, пироги подовые, пироги-сырники, яичница, сбитень, щи и две ухи, икра зернистая, вязига под хреном, две щуки-колодки, полголовы белужьи, полголовы осетровые, рыба паровая (судак, лещ, язь, стерлядь) и рассольная (лещ и окунь). Но, наверное, главным украшением стола было блюдо с загадочным названием «кавардак».

В новолетие Алексей Михайлович награждал своих приближенных, или «жаловал для своей государской всемирной радости». Жаловались либо чины, либо деньги, либо ценные подарки. Например, в 1667 году царь пожаловал митрополитам и епископам «по кубку, по атласу, по сороку соболей». Этот подарок скромен по сравнению с собольей шубой «под бархатом золотным» стоимостью в 365 рублей 20 алтын, серебряным позолоченным кубком и 140 рублями, пожалованными в 1671 году воеводе Юрию Алексеевичу Долгорукому за подавление восстания Стеньки Разина. А в 1674 году царь раздавал «боярам по 100 рублев, окольничим по 70 рублев, думным дворянам по 50 рублев».

Все эти патриархальные, немножко восточные, обычаи старо-московского новолетия были отменены Петром I, пытавшимся перекроить Русь по европейскому лекалу. И хотя нашим предкам изначально не понравилась очередная царская затея, Новый год постепенно прижился, хотя всегда уступал по популярности таким церковным торжествам, как Пасха, Рождество или Троица. Но в Советском Союзе и современной России Новый год, без сомнения, стал главнейшим праздником.

За нарядные елки, долгожданные подарки, искристое шампанское и мимолетное детское счастье россияне должны благодарить царя Петра, властного и крутого самодержца. Если бы не он, не было бы у России праздника, объединяющего всех ее граждан независимо от национальности и веры.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2006, № 22 (194).

СВЯТЫЕ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ

В 1676 г. пал оплот «древлего благочестия» — Соловецкий монастырь. Но наследие прославленной обители не погибло вместе с ней. Его сумели сохранить и приумножить немногие соловецкие иноки, спасшиеся от казни. По их благословению в Поморье, на реке Выг, был создан староверческий монастырь. Выговской обители принадлежит особое место в истории старообрядчества.

Безлюдные леса и «топи блат» русского Поморья — побережья Белого моря — привлекали староверов, скрывавшихся от преследований светских и духовных властей. В 80-е гг. XVII в. в этом суровом краю скитались иноки-старообрядцы из разоренной Соловецкой обители, наставлявшие местных жителей в верности «древлему благочестию».

Среди этих наставников особо выделялся соловецкий иеродиакон Игнатий, еще до начала осады покинувший монастырь из-за разногласий с братией.

Поселившись вместе с учениками в скиту близ Онежского озера, иеродиакон проповедовал о том, что в мире воцарился антихрист, олицетворяемый государственной Церковью, а его верные слуги — царь и патриарх. «Церкви все и обители святые овладела богомерзкая мерзость их, и воинство антихристово везде и повсюду укрепилося», — писал Игнатий.

Всякая благодать взята на небо, священство Христово прекратилось, а вместе с ним прекратились и церковные таинства. Поэтому нельзя молиться за царя-«еретика» и принимать крещение, совершенное попами-«еретиками». Впоследствии это учение старообрядческих «радикалов-пессимистов» получило имя «беспоповства», а его приверженцы стали называться «беспоповцами».

По мнению Игнатия, единственный способ спасения в этом гибнущем мире — мученическая смерть. Обращаясь к царю и патриарху, Игнатий восклицал: «Не желаем при вашем царствии живота себе, но желаем смерти!.. И вы нас скончайте всех во едином месте!»

Не дождавшись преследований и казней от властей, Игнатий вместе с последователями захватил в марте 1687 г. Палеостровский Рождественский монастырь, где окончил жизнь жуткою самоубийственною смертью — самосожжением. В «палеостровской гари» погибло 2700 человек.

После гибели Игнатия его скит возглавил бывший церковный дьячок из села Шуньги Даниил Викулин. В 1691 г. в этот скит пришли двое юношей из села Повенец: Иван Белоутов и Андрей Денисов (1674–1730), отпрыск захудалого рода князей Мышецких.

Жизнь в скиту была «нужною» — тяжелою и голодною из-за недородов хлеба. Поэтому в 1694 г. скитская братия переселилась на реку Выг, земли по которой оказались «вельми годны» к пашне. Там уже жил крестьянин-старовер Захарий Дровнин, выжигавший лес, сеявший хлеб и получавший сносные урожаи. Так возникла Выговская обитель.

По свидетельству современника, Даниил Викулин и Андрей Денисов активно занимались проповедью беспоповства и, обходя Поморье, учили: «Время настоящее есть время антихристово! Антихрист в церкви боголепно на престоле сидит». Благодаря этой проповеди слух о новом старообрядческом поселении облетел все Поморье.

На Выг, убегая от антихриста, стали переселяться не только поморы, но и крестьяне, и посадские жители из Москвы, Великого Устюга и Поволжья. Уже через несколько лет посреди дебрей и болот возникла обитель, имевшая хорошо налаженное хозяйство: были распаханы обширные пашни, заведены огороды, разведен скот, организованы торговля, морские зверобойные промыслы и различные кустарные производства. По имени Даниила Викулина новая обитель называлась «Даниловым монастырем», а ее насельники — «даниловцами».

Подробное описание обители в первые годы ее существования содержится в доносе крестьянина Мартемьяна Никифорова, прожившего на Выгу у «раскольников» несколько месяцев. Крестьянин рассказывал, что уже в 1698 г. здесь была «часовня с трапезою самая большая и четырнадцать келий больших же, а людей в скопе в том месте церковных раскольников из розных городов мужеска и женска полу и чернцов и черниц человек с две тысячи».

Первоначально мужчины и женщины жили вместе, но с тщательным разделением. Жизнь даниловцев регламентировал строгий иноческий устав, составленный по образцу общежительного устава Соловецкого монастыря. В1706 г. в 20 верстах от Выговской пустыни на реке Лексе построили особую женскую обитель, первой настоятельницей которой стала Соломония — родная сестра Андрея Денисова.

После того как в 1702 г. ушел на покой Даниил Викулин, общим решением братии киновиархом (настоятелем) был избран Андрей Денисов. Его блестящий организаторский талант сыграл важную роль в обустройстве Выговской обители. Годы настоятельства Андрея стали периодом наивысшего расцвета Данилова монастыря.

Новый настоятель был человеком образованным, отличался житейским здравомыслием и умением идти на компромиссы с властью, что помогало ему хлопотать о делах обители в обеих столицах.

В Санкт-Петербурге Денисов встречался со «светлейшим князем» А.Д. Меншиковым. Киновиарху удалось задобрить Меншикова щедрыми подарками, и в сентябре 1704 г. «светлейший» подписал указ, признававший за выговскими староверами право молиться «по книгам московской печати давних лет выходов» и в то же время обязывавший их быть «во всяком послушании, как и прочих погостов жители».

Приписка старообрядческих поселений к Олонецким металлургическим заводам упрочила положение обители. Указом 1705 г. Выговская пустынь признавалась самостоятельной хозяйственной единицей, которой была обещана защита от всякого «утеснения», что подтверждалось тремя указами Меншикова и Петра I.

Среди насельников Выговской пустыни было много опытных рудознатцев (онежские крестьяне издавна занимались железоделательным промыслом), поэтому обитель успешно выполняла трудовою повинность по изысканию руды для Олонецких заводов. Заводское начальство, состоявшее по большей части из иноземцев, равнодушных к конфессиональной принадлежности старообрядцев, высоко ценило их успехи.

В то же время Андрей Денисов познакомился с Прасковьей Федоровной, вдовой царя Иоанна V Алексеевича, старшего брата Петра I. Знакомство состоялось при помощи одного старовера из Олонецкого уезда, имевшего подряд в Москве на строительство дворца для царственной вдовы и порекомендовавшего ей Андрея как ученейшего книгочея.

Своими знаниями Денисов сумел завоевать расположение Прасковьи Федоровны и был допущен к древним книгам из библиотек кремлевского Успенского собора и Патриаршего двора.

Царица не раз помогала Выговской пустыни, за что староверы благодарили ее различными подарками, например, живыми оленями. Приезжая с дочерьми, среди которых была Анна, будущая российская императрица, отдыхать на лечебные Марциальные воды, Прасковья Федоровна призывала из пустыни Андрея.

Киновиарх должен был жить при ней на Олонецких заводах, постоянно навещая для бесед на благочестивые темы и чтения душеполезных книг. Впоследствии, как рассказывает «Житие Андрея Денисова», написанное в конце XVIII в., Анна Иоанновна вспоминала Андрея, который «часто похаживал к покойной матушке моей, Прасковье Федоровне, и книга читывал. Я помню его, ибо часто видывала еще в девицах у матушки».

Покровительство властей много значило для Выговской пустыни, ведь, как пишет современный историк Е.М. Юхименко, «положение старообрядчества было столь непрочно, что любой донос мог привести к закрытию и разгрому обители; возможность прибегнуть к заступничеству вселяла надежду на благоприятный исход дела и создавала условия для созидательной работы».

Желая заручиться высочайшей благосклонностью, беспоповцы подносили подарки не только вдовствующей царице, но и самому императору, хотя считали его «антихристом» и не молились за него. Когда Петр I приезжал на Олонецкие заводы и Марциальные воды, Андрей Денисов и Даниил Викулин отправляли к нему посыльных с письмами и гостинцами.

«Первые киновиархи прекрасно понимали, что для выполнения главной цели — создания своего собственного, старообрядческого мира — было недостаточно только построить кельи, возвести монастырскую ограду, обеспечить известный материальный достаток. В это тело следовало вдохнуть дух» (Е.М. Юхименко).

Поэтому при Андрее Денисове на Выгу было развернуто настоящее культурное строительство: создавались школы, переписывались книги, собиралась «книжница». В обительской библиотеке, состоявшей из 194 рукописных и 150 печатных книг, были такие раритеты, как «Выголексинский» сборник житий XII в. и список XV в. с «Изборника» Святослава 1073 г.

Благодаря богатой библиотеке многие «даниловцы» смогли получить хорошее самообразование, стать книжниками и начетчиками. Согласно бытующему в Поморье преданию, в Выговской пустыни некоторое время обучался Михайло Ломоносов.

Среди братии знаниями выделялся Андрей Денисов, которого современники называли «мудрости многоценное сокровище». Его «Житие» рассказывает, что в юности Андрей ездил в Киев, где «изучися добре грамматическому и риторскому учению».

Во время поездок по делам обители киновиарх посещал разные города и монастыри, где внимательно изучал церковные древности и посещал книгохранилища для сбора свидетельств в защиту старых богослужебных обрядов.

Обширные знания Андрея пригодились в сентябре 1722 г., когда на Олонецкие заводы по именному указу Петра I прибыл из Синода иеромонах Неофит «для разглагольствования о происходящем церковном несогласии и для увещания». Неофит потребовал, чтобы к концу года староверы письменно ответили на 106 вопросов догматического и исторического характера.

Работа над ответами требовала большого труда и времени, поэтому выговцы несколько раз просили об отсрочке. Только в июне 1723 г. начетчики предоставили иеромонаху апологию «древлего благочестия» — прославленные «Поморские ответы».

Неофит не нашелся, что ответить староверам, и «разглагольствования» не получилось. Замечу, что возражение на «Поморские ответы» не написано по сию пору.

Основная часть этого грандиозного сочинения, ставшего настольной книгой всего старообрядчества, была написана Андреем Денисовым. В основном вопросы Неофита и «Поморские ответы» касаются старых и новых обрядов. Большая часть книги посвящена защите церковной старины и обличению нововведений патриарха Никона.

Но иеромонах также задавал каверзные вопросы «политического» характера. Ответы на них требовали большой изворотливости. Например, Неофит спрашивал староверов о царе Алексее Михайловиче, отце Петра I: «Вы как разумеете о сем, православно ли жизнь свою провождал и в правой ли вере скончался или не в православии?» (72-й вопрос).

Естественно, беспоповцы не могли ответить, что считают отца здравствующего государя «еретиком» и «антихристом», поэтому уклончиво писали: «Не наше дело его государское православие истязать и судить, не наша должность его царское отшествие от сей жизни испытывать и рассуждать. Но нам должно их государское великолепие почитать, нам нужно свое православие соблюдать».

Кроме того, перу Андрея Денисова принадлежит большое количество полемических сочинений и посланий, проповедей, поучений и слов на церковные праздники, с которым киновиарх выступал в соборной часовне. Андрей стоял у истоков той литературной школы, которую принято называть «поморской» или «выговской».

Умер Денисов внезапно в 1730 г., несколько дней проболев «вельми тяжко главною болезнью». О том, сколь много значил для старообрядчества Андрей, рассказывает его «Житие»: столичные «высокие персоны», беседуя о покойном настоятеле, спрашивали некоего выговца: «Еще ли у вас другой Андрей остался таков в разуме, и в книжной премудрости и поучении?» И сами отвечали: «Негде взять и не сыскать и во всех староверцах! И нет, и впредь не будет!»

Выговская братия пожелала иметь своим киновиархом Семена Денисова (1682–1740), младшего брата и «правую руку» Андрея. И хотя Семен отказывался, выговцы «неволею» избрали его на настоятельство. Новый киновиарх проявил себя не только как мудрый духовный вождь, но и как рачительный хозяин. Например, в неурожайном 1731 г. Семен умело организовал хозяйство обители, чем спас общину от голода.

Опала «светлейшего князя» Меншиковав 1727 г. лишила Выговскую пустынь важного покровителя. Относительно благополучное существование обители стали омрачать частые конфликты с духовной и светской властью.

В 1738 г. по доносу бывшего старообрядца Ивана Круглого началось очередное следствие над обителью. В Выговскую пустынь прибыла следственная комиссия во главе с асессором О.Т. Квашниным-Самариным.

Комиссия поставила в вину беспоповцам то, что они не молятся за царскую власть, за императрицу Елизавету Петровну. Растерянные староверы не знали, что делать. Некоторые уже готовились к «вольному страданию» — самосожжению, но наиболее рассудительные из братии утверждали, что «страдать не за что». Рассудок возобладал, и выговцы согласились поминать в молитвах царей и цариц, которых еще недавно считали «антихристами».

Часть беспоповцев, недовольных компромиссом с «еретической» властью, объединилась вокруг инока Филиппа. Филипп, беглый стрелец Фотий Васильев, в 1700 г. оставил цареву службу и пришел в Выговскую пустынь, где принял иночество и предался подвижническому житию.

В 1737 г. Филипп повздорил с киновиархом, оставил обитель и поселился в скиту на реке Умбе. Сюда стали стекаться староверы, недовольные введением молитвы за царей. Поморское беспоповство раскололось на два течения: лояльных к власти «даниловцев» и бескомпромиссных «филипповцев». В 1742 г. старец Филипп и 70 его учеников совершили самосожжение при попытке правительственной карательной команды захватить Умбский скит.

В 1740 г. новым настоятелем Выговской пустыни был избран Иван Филиппов. Новый киновиарх оказался нерешительным человеком, что отчасти объяснялось его преклонным возрастом. Он никогда не называл себя «настоятелем», а только «выборным». Житейским хлопотам Иван предпочитал работу над «Историей Выговской пустыни» — фундаментальной летописью поморского беспоповства.

После Ивана Филиппова обитель возглавляли Мануил Петров, Никифор Семенов и Алексей Тимофеев. Это второе поколение настоятелей уже не пользовалось таким безоговорочным авторитетом, как их предшественники. Поэтому, управляя обителью, новые киновиархи опирались на свою духовную связь с первыми выговскими отцами, прежде всего, братьями Денисовыми.

К этому времени относятся многочисленные хозяйственные достижения Выга: полное обустройство после пожаров мужской и женской обителей (постройка больниц и новой часовни на Лексе), устройство пристани на берегу Онежского озера и организация широкой хлебной торговли.

В 1780 г. настоятелем обители был избран Андрей Борисов, родившийся в Москве в семье богатого откупщика. Борисов принадлежал к Синодальной церкви, но еще в молодости заинтересовался беспоповством. Однако московские староверы крайне настороженно отнеслись к юноше, ходившему в европейском костюме — «во всем убранстве немецком».

В 1754 г. Борисов приехал в Выговскую пустынь все в том же «внешнем уборе». Здесь, пообщавшись с Мануилом Петровым, молодой откупщик решил «отлучиться славы и чести суетного мира». Вскоре Борисов перешел в беспоповство, был перекрещен и поселился на Выгу, пожертвовав все свое состояние на нужды обители.

Борисов был образованным, умным и энергичным человеком широких воззрений. Настоятелем он стал в мирные времена правления императрицы Екатерины II, как известно, отличавшейся веротерпимостью. Только при «матушке Екатерине» староверы смогли на некоторое время передохнуть от столетних гонений.

Началось оживление духовной жизни не только в Поморье, но и по всей России. В Москве и Петербурге возникли крупные беспоповские общины, которые стали претендовать на лидерство. Выгу, попавшему в полную материальную зависимость от богатых столичных купцов, стало все труднее сохранять первенство.

Андрею Борисову удалось восстановить пошатнувшийся авторитет пустыни и вновь сплотить вокруг нее беспоповцев. Несомненно, укреплению позиций Выга могло способствовать создание в Поморье старообрядческой академии, о чем Борисов писал московскому староверу Василию Емельянову: «А мне любо, что наши московские заселят места здесь, и академию заведем, лишь завести! А то наедут, и детей городских обучать станем разным наукам».

К сожалению, благим мечтам не удалось сбыться: помешали три сильнейших пожара летом 1787 г. Все силы киновиарха ушли на восстановление обители.

Возвеличиванию Выга способствовало и возрождение поморской литературной школы. Сам Борисов писал поучения и проповеди, исторические и полемические сочинения, а его ученики — не только прозу, но и стихи.

В конце XVIII в. происходит канонизация поморских отцов (Даниила Викулина, Андрея и Семена Денисовых и др.), составляются их жития, а писатели Григорий Корнаев и Иван Антонов сочиняют в их честь службы с канонами, стихирами, тропарями и кондаками.

В 1791 г. Борисов умер, так и не осуществив своей заветной мечты. После его смерти в обители не осталось ни одного значимого лица, имеющего влияние на российские общины. Выг вновь потерял самостоятельность и независимость от мира.

Возрождение Выга при Андрее Борисове нашло отражение не только в литературе, но и в изобразительном искусстве, пережившем в конце XVIII — начале XIX в. настоящий расцвет.

Нет такой разновидности художественного творчества, которая не получила бы развития на Выгу. Здесь создавались живописные произведения (иконы, лубки и книжные миниатюры), предметы мелкой пластики (резные деревянные кресты и литые металлические иконы) и прикладного искусства (шитье, роспись на мебели и плетение из бересты).

Безымянный путешественник, посетивший Выговскую пустынь в 1786 г., видел в «Даниловом монастыре» «кожевенный завод, на котором вырабатывается подошва и юфть; медеплавительную о двух горнах фабрику с формовою избою для отливания медных образов». В женской обители черницы упражнялись «в пряже, тканье, в вышивании золотом и серебром».

В конце XVIII — начале XIX в., при настоятелях Архипе Дементьеве и Кирилле Михайлове, в беспоповском богословии происходит важная перемена, сравнимая с принятием молитвы за царя. Поморье принимает брачное учение.

Основатели Выговской пустыни Даниил Викулин и Андрей Денисов строго придерживались беспоповского учения о наступлении «царства антихриста» и скором светопреставлении, что делало ненужным супружество и чадородие. Свою обитель они организовывали на строгих иноческих уставах: все, приходившие в «Данилов монастырь», должны были давать обет безбрачия.

Однако проходили годы, а обещанный конец света все не наступал. Совершенное безбрачие не смогло привиться на Выгу, и живущие вне стен обители стали обзаводиться семьями, хотя против этого выступали киновиарх и начетчики.

В 1725 г. было принято специальное постановление, которое определяло телесные наказания для обличенных «в блудном согрешении» и не позволяло крестить новорожденных младенцев, «кроме самыя смертныя нужды».

Однако ничто не могло остановить людей, желавших обзавестись семьей. Это дало повод некоему ревнителю «пустынного жития» скорбно восклицать: «Ныне приходящие к нам слышат везде и видят не полезное, но весьма зазорное поведение. В скиты ли придут? Зрят не вдовствующие чистотою, яко же прежде, мужи и жены, но женящиеся и посягающие видят. Иных же и своих жен от себя изгнавших, с чужими живущих созерцают. В кельи ли внидут? Видят не книги прочитаемы, а колыбели со отрочатами зыблемы».

Поморские богословы были вынуждены более терпимо относиться к брачному вопросу, смотря «сквозь пальцы» на тех, кто обзаводится семьями. По соборному постановлению 1777 г. таких людей уже допускали к общей молитве (за занавесью) и трапезе (за отдельным столом). А в 1795 г. Поморье окончательно приняло брак.

В 1762 г. беспоповец Иван Алексеев написал обширное сочинение «О таинстве брака», в котором доказывал, что брак — это «общенародный христианский обычай», а не церковное таинство. Венчание же («благолепное украшение, случайно устроенное») было введено Церковью для того, чтобы им отличить законное супружество от блудного сожительства.

Учение Алексеева поддержал и развил Василий Емельянов, духовный наставник беспоповской Покровской часовни в Москве. Он считал, что сила брака заключается не в венчании и молитвах иерея, а во взаимном согласии и обещании жениха и невесты, объявленном при свидетелях. В нынешние «антихристовы» времена, при прекращении православного священства, такие браки может благословлять и простой мирянин. Поэтому Емельянов стал самостоятельно совершать бракосочетания, установив для этого особый чин с торжественным молебном.

Новое учение приобрело множество приверженцев, что подтолкнуло московского наставника поехать в Поморье и добиваться поддержки насельников Данилова монастыря. Первоначально выговцы отказались признать брачное учение и принуждали Емельянова отказаться от него.

Трижды наставник «ради мира церковного» подчинялся, однако дело решилось в его пользу в 1795 г. Выговская пустынь вынуждена была признать действительность и законность браков, совершаемых мирянами. Это фактически означало отказ от прежнего эсхатологического учения. Теперь беспоповское учение об антихристе и последних временах приняло весьма условные формы.

Но последние времена все-таки наступили. При императоре Николае I и настоятелях Петре Иванове и Федоре Бабушкине для Выговской пустыни наступили черные дни. Правительство Николая I настойчиво проводило политику «полного искоренения раскола», закончившуюся разгромом прославленной обители.

В 1835 г. насельники Выговской пустыни были приравнены к казенным крестьянам «в видах ослабления раскола и установления порядка». Власти не разрешали молодым людям проживать в обители, сняли со звонниц колокола, запретили ремонтировать ветхие часовни и строить новые.

В 1843 г. на Выг были переселены 53 крестьянские семьи из Псковской губернии, которые были «известны своею любовью к православию». В 1854 г. власти начали сносить ветхие постройки — монастырские ограды, колокольни и кладбищенскую часовню. На следующий год все старообрядцы были высланы из обители по месту прописки. Осталось лишь несколько больных стариков, доживавших свой век в богадельнях.

А в 1856 г. по распоряжению архиепископа Олонецкого и Петрозаводского Аркадия (Федорова) соборные часовни Выга и Лексы вместе со всем их богатым убранством были отобраны у оставшихся немногочисленных беспоповцев и превращены в приходские храмы Синодальной церкви.

Так пала, просуществовав полтора столетия, прославленная Выговская пустынь.

Опубликовано: журнал «Истина и жизнь», 2005, № 4.

УСТА БОГОСЛОВИЯ

В редкой книге по русской литературе XVIII века встретишь имя Семена Денисова. Среди «просвещенных мужей» вроде пиитов Кантемира, Сумарокова или Хераскова, воспевавших на европейский лад «сердца скорби люты», не находится места северному пустыннику, повествовавшему древним слогом «не Ахиллесов гнев и не осаду Трои», а подвиги старообрядческих мучеников.

Семен (Симеон) Денисов родился в 1682 году в Поморье — в селе Повенец на берегу Онежского озера. Отпрыск захудалого рода князей Мышецких, он был воспитан в верности церковной старине. Огромное влияние на Семена оказал старший брат Андрей (1674–1730), юношей покинувший отчий дом ради подвижнического жития. Андрей был в числе тех, кто в 1694 году основал на реке Выг старообрядческую обитель — знаменитую Выговскую пустынь. В 1697 году сюда переселилась вся семья Денисовых.

В 1702 году Андрей Денисов стал настоятелем пустыни, а Семен — его незаменимым помощником. В декабрю 1713 года во время поездки по нуждам обители Семен был арестован как «расколоучитель» новгородским митрополитом Иовом.

Несмотря на все попытки брата освободить его, Семен несколько лет провел в заточении, сопротивляясь усилиям митрополита отвратить своего узника от старообрядчества. Иов даже возил Семена в Санкт-Петербург для увещевания в Синоде, но успеха не имел. В столице Денисова представили самому царю Петру I, который, «взяв оного Симеона пред себе и испытав из тиха на словах и поговори мало, ни его отпустити, ни испытати жестоко не повеле, оставил его тако».

В темнице Семен написал свои первые сочинения: три послания в защиту «древлего благочестия» к митрополиту Иову. Отвечать на них было поручено ученейшему мужу того времени, греку Иоанникию Лихуду, находившемуся тогда в Новгороде. Полемика с митрополитом и Лихудом подвигла Денисова к усиленным литературным упражнениям.

В ночь с 7 на 8 сентября 1717 года Семен бежал из тюрьмы. Но «бояся о себе взыскания», он не сразу вернулся в Выговскую пустынь, а около полугода прожил в Москве. Возвратившись в Поморье, Денисов захотел уединиться и заняться словесными науками. Он провел шесть лет, сидя в келье, «книги читая и риторики с Москвы получая, и в тех упражнялся самоукой, время оное препровождая в охоте и тщании книжном». Первым литературным наставником Семена стал старший брат, по преданию, постигший грамматическое учение и риторическую премудрость в Киево-Могилянской академии.

Скоро Денисов-младший прославился на все старообрядчество как «сладковещательная ластовица и немолчная богословия уста». Вместе с братом он стоял у истоков литературной школы, которую принято называть «поморской» или «выговской». Сочинения авторов этой школы отличались не только красочным языком и выспренним стилем, но и особым историческим подходом, который писатель Борис Шергин определил так: «В противовес мнению высшего общества, будто “русские всегда были во всем невежды”, поморские писатели того времени прямо или косвенно старались напомнить о том, что у русского народа есть славное историческое прошлое».

В1730 году умер Андрей Денисов. Выговская братия пожелала видеть своим «отцом и наставником» Семена. И хотя тот отказывался, его «неволею» избрали на настоятельство.

При Семене Денисове на Выгу продолжилось «культурное строительство», начатое Андреем: собирались рукописные и печатные книги, иконы и предметы церковной старины. В обительских мастерских переписывались и украшались пышным орнаментом книги, писались и отливались из меди иконы, составлялись морские карты и лоции. По всей Руси можно было встретить выговцев: они разъезжали по стране, закупая хлеб, совершали миссионерские поездки, ходили на промыслы в суровое Белое море.

Относительно спокойное существование обители омрачали конфликты с духовными и светскими властями. Священники Синодальной церкви обвиняли староверов в «совращении в раскол» окрестного населения, а чиновники — в укрывательстве беглых помещичьих крестьян.

В1738—1744 годах против обители велось дело Тайной канцелярии. В марте 1739 года на Выг прибыла следственная комиссия. Настоятель по совету братии укрылся в одной из келий, но его нашли и, заковав в железо, взяли под стражу.

Дело Тайной канцелярии закончилось благополучно для пустыни. Но Семен вышел из-под ареста полубольным: «Он вельми стал худ и немощен за караулом, истомил себе великим постом и молением к Богу, всенощным стоянием и великою печалию… И в таковом помянутом утеснении вся внутренняя его повредишася, едва жив на ногах своих хождаше».

Пережитые волнения и тяжкое заключение подорвали силы Семена. Вскоре он совсем слег и скончался 25 сентября 1740 года.

Перу Семена Денисова принадлежат более ста сочинений, удивляющих разнообразием. Тут и произведения уставного характера, и многочисленные проповеди, и поздравления, и надгробные слова, и послания. Вместе с братом он участвовал в написании прославленных «Поморских ответов» — своеобразного старообрядческого катехизиса.

Крупным самостоятельным сочинением Семена является «Виноград российский» — свод житий старообрядческих мучеников. Собирая материал для этой книги, Денисов обращался не только к документам, но и к народной памяти. Если же сведений не хватало, то сочинитель вдохновенно заполнял пробелы ярким риторическим узорочьем.

Вершиной творчества Семена Денисова бесспорно является «История об отцах и страдальцах соловецких», написанная «по умолению отец, паче же по принуждению брата Андрея». Эта книга посвящена знаменитому «соловецкому сидению» — восьмилетнему героическому сопротивлению братии Соловецкого монастыря, отказавшейся принять реформы патриарха Никона и сохранившей верность церковной старине, царским войскам, посланным для ее покорения и усмирения.

Это эпическое сочинение на протяжении нескольких веков оставалось одной из любимейших книг староверов, о чем свидетельствуют многочисленные издания и рукописи «Истории», дошедшие до наших дней. Можно смело утверждать: старообрядческая литература не создала произведения лучшего, чем «История об отцах и страдальцах».

В этой книге соединяются две древние литературные традиции: православная церковная агиография и северная народная словесность. Это сочинение сродни не только житиям святых, но и поморским былинам-старинам. Торжественный слог Денисова — дитя не только риторического художества, но и природного северного красноречия, ведь «у наших поморов слово слово родит, третье само бежит» (Борис Шергин).

И пишет Семен не условным книжным стилем. Язык Денисова — явление первородной мощи. Его стиль близок не только «плетению словес» древнерусской литературы, но и речи поморов, потомков вольных новгородцев, заселивших пятьсот лет назад Белое море. Язык Денисова древен и чист по складу своему, по ритму, по выразительности.

Остается лишь сожалеть, что такой язык непонятен и недоступен большинству наших современников. Увы, ныне, как никогда, актуально печальное наблюдение Белинского о том, что «славянские и вообще старинные книги могут быть предметом изучения, но отнюдь не наслаждения, что ими могут заниматься только ученые люди, а не общество».

Опубликовано: газета «НГ-Ех libris» (приложение к «Независимой газете»), 2012, № 35 (668).

АНТИХРИСТ ЦАРСТВУЕТ В МИРЕ

Церковная реформа патриарха Никона и царя Алексея Михайловича не только расколола русский народ на никониан и староверов, но и разделила самое старообрядческое движение на «традиционалистов-оптимистов» поповцев и «радикалов-пессимистов» беспоповцев.

В конце XVII в. по всей Руси, независимо друг от друга, разные проповедники учили о наступлении «последних времен», воцарении «всепагубного антихриста» и прекращении церковных таинств.

В среднем Поволжье с такой проповедью выступили Козьма Андреев († 1716) и Козьма Панфилов († 1714). Их учение было просто: «Благодати Божией несть ни в церквах, ни в чтении, ни в пении, ни в иконах, ни в какой вещи, все взято на небо». Оба проповедника погибли в застенках Преображенского приказа («политическая полиция» XVIII века).

Их последователи составили особую беспоповскую секту — нетовщину (Нетовское согласие). Название согласия происходит от слова «нет», так как, по учению нетовцев, в мире нет ни истинной Церкви, ни истинного священства, ни истинного богослужения. Иногда нетовцев называют «спасовцами» (Спасово согласие), так как они «надеются на одного Спаса».

В Поморье схожее учение проповедовал Игнатий, иеродиакон Соловецкого монастыря (| 1687). Он верил, что миром правят антихрист и его слуги, «угодник любимый — Алексей (Михайлович) и советник его лукавый — Никон».

Официальная Церковь, утверждал иеродиакон, не Церковь, но «лукавое сонмище и ересям всеприятелище, римскому костелу соединение». Поэтому Игнатий отвергал крещение и все таинства по новому обряду, перекрещивая никониан, переходивших в старообрядчество.

Сходного мнения придерживался и Феодосий Васильев (1661–1711), основатель беспоповского Федосеевского согласия, одной из крупнейших старообрядческих деноминаций дореволюционной России.

Феодосий происходил из захудалой ветви рода князей Урусовых. Его дед, Евстратий, обеднев в годы Смуты и потеряв всех родственников, переселился из Москвы в Великий Новгород. Отец Феодосия, священник Василий, служил при церкви св. Никиты Новгородского в Крестецком Яме.

После смерти Василия прихожане ходатайствовали перед новгородским митрополитом Корнилием, чтобы Феодосий был рукоположен в священники на место отца. Но митрополит «за младость» удостоил Феодосия только диаконского сана.

Молодой диакон показал себя ревнителем церковных реформ и преследователем староверов. Однако под влиянием неких «боголюбивейших мужей» Феодосий переменил свое отношение к старообрядчеству.

В 1690 г. он отрекся от диаконства и был перекрещен. Вместе с Феодосием перекрещивание приняли его жена, два брата, сын Евстратий и маленькая дочь. Вскоре Феодосий стал активным проповедником беспоповства в Новгородском и Псковском краях. Он учил, что «антихрист царствует в мире ныне, но царствует духовно в видимой Церкви… Все таинства ее истребил и всякую святыню омрачил».

В1694 г. Феодосий уже как признанный беспоповский учитель принял участие в Соборе, состоявшемся в Великом Новгороде. Собор подтвердил необходимость перекрещивания никониан и поповцев, а всех беспоповцев обязал вести девственную жизнь и «соблюдать себя как можно от совокупления с женами». Продукты, покупаемые у «еретиков» на торгу («торжищно брашно»), объявлялись «оскверненными». Поэтому перед употреблением их надо было «очищать» молитвою.

В 1697 г. на новгородскую кафедру взошел митрополит Иов, лютый враг староверов. Он приказал изловить Феодосия. Поэтому в 1699 г. проповедник вместе с семьей и последователями переселился в соседнюю Польшу. Здесь, на землях пана Куницкого в Невельском уезде, близ деревни Русановой, по строгому монастырскому уставу были устроены две старообрядческие обители: женская и мужская. В первой жило до 700 человек, во второй — до 600.

Житие Феодосия Васильева, составленное его сыном, рассказывает, что у поселенцев все («хлеб и другие потребы») было общим. Одежду и обувь они получали из обительской казны. В этой своеобразной коммуне ежедневно совершалось богослужение «со чтением и со сладкогласным пением по святым старопечатным книгам, все по уставу чинно и красно вельми».

Не боясь преследований и возможного ареста, Феодосий часто наезжал в Россию и проповедовал среди жителей русских городов и сел. Во время этих поездок он познакомился с некоторыми из «сильных мира сего»: с князем Александром Меншиковым и другими знатными царедворцами.

В 1703 г. Феодосий отправился в Поморье, в прославленную Выговскую обитель, для переговоров с тамошними беспоповцами. Переговоры эти выявили некоторую разницу в учении федосеевцев и поморцев. Прежде всего, это касалось вопроса о браке.

Выговцы категорически отрицали возможность семейной жизни и чадородия в «последние времена». Феодосий также был сторонником безбрачия. Он так любил «чистоту и целомудрие», что блудников наказывал «не словом токмо, но и делом на теле жестоко».

При этом Феодосий учил, что пары, повенчанные в официальной Церкви, а затем перешедшие в старообрядчество, и после перекрещивания должны признаваться супружескими. Такие пары назывались «староженами». Людей же, создавших семью после перекрещивания (т. н. «новоженов»), Феодосий называл «блудниками» и наказывал «словом и делом».

Особо строгое наказание предусматривалось для «новоженов», если у них рождались дети: «детей у них не крестить, и роженицам молитвы не давать, и с ними ни пити, ни ясти, ни на молитве вкупе стояти, и на службу к себе не пускати, разве только при самой смерти» (постановление Собора 1694 г.). «Старожены» тоже наказывались за чадородие, но не так строго.

Другим вопросом, вызвавшим разногласия между поморцами и федосеевцами, стала надпись на титле (дощечке) креста Христова. Федосеевцы поклонялись кресту с евангельскою надписью «1сусъ Назарянинъ, царь шдейскш» (Ин. 19,19) . Поморцы же молились кресту с надписью «Царь славы, 1сусъ Христосъ», а федосеевскую надпись называли «латинскою ересью».

Третьим стал вопрос о молитве за «торжищно брашно». Федосеевцы отмаливали продукты, купленные у «еретиков», а поморцы — нет.

Первая поездка Феодосия прошла спокойно. Он много беседовал с выговскими наставниками «о благочестии и обычаев содержании». Но уже в 1706 г., когда Феодосий с учениками во второй раз поехал в Поморье для собеседования о титле, переговоры приняли совсем не мирный характер. Некий поморец Леонтий стучал кулаками по столу и кричал федосеевцам: «Нам ваш Исус Назарянин не надобен!»

Оскорбленный Феодосий с последователями покинул Выговскую пустынь. На виду у всей обители он швырнул на землю продукты, данные в дорогу, и картинно отряс прах со своих ног. С той поры федосеевцы порешили иметь с поморцами «в молитвах, в ядении и питии разделение».

В 1708 г., когда гонения на старообрядцев в России несколько утихли, Феодосий получил от князя Меншикова документ, разрешавший переселенцам вернуться на родину. К этому федосеевцев вынуждали и частые нападения жолнеров (польских солдат) на их обители.

Староверы вернулись на Русь и поселились на землях Меншикова в Вязовской волости Великолуцкого уезда. Однако моровое поветрие (чума) истребило на новом месте почти всю общину.

Поэтому в 1710 г. федосеевцы получили дозволение переселиться на Ряпину мызу в Юрьевском уезде. В мае 1711 г. Феодосий с сыном отправился в Великий Новгород к воеводе для получения документов на владение мызой. Тут проповедник был схвачен и выдан митрополиту Иову, который заключил его в темницу при архиерейском доме. Здесь «в великой нужде» Феодосий умер 18 июля 1711 г.

Федосеевцы похоронили своего учителя на Ряпииой мызе, где было создано новое старообрядческое поселение. Рыболовство и хлебопашество, которому благоприятствовала плодородная земля, позволили обители быстро разбогатеть. На мызе были устроены мельница и кузница, для соборной часовни были приобретены колокола. На обительских промыслах трудились наемные работники — окрестные эстонцы.

Но недолго процветала обитель. По доносу солдата Петра Тюхова на мызу была отправлена воинская команда для поимки беглых солдат, якобы скрывающихся там. Предупрежденные о приближении карателей насельники разбежались, «кто куда знал».

Хотя донос оказался ложным, к 1722 г. обитель совершенно уничтожили. Колокола с часовни, книги и иконы были отобраны и переданы в Успенский храм городка Юрьева (ныне — Тарту в Эстонии), а сама часовня обращена в лютеранскую кирху. От старообрядческой обители не осталось и следа.

Однако Ряпина мыза успела сделать свое дело: отсюда федосеевское учение распространилось не только по России, но также по Пруссии и Польше (нынешние Белоруссия, Латвия и Литва).

В 1752 г. в Польше состоялся Собор, окончательно сформулировавший учение последователей Феодосия Васильева. Собор установил чин приема поморских беспоповцев в Федосеевское согласие (триста земных поклонов) и принял ряд постановлений о браке.

Было определено наказывать «староженов» за чадородие: за первого ребенка отлучать от соборной молитвы на полгода, за второго — на год, за третьего — на два года. Особое наказание было установлено для «новоженов». Федосеевцам не разрешалось не только молиться с ними, но и жить под одной крышей, вместе ходить в баню, есть из одной посуды. Детей «новоженов» не дозволялось крестить.

В середине XVIII в. в Москве насчитывалось не более двадцати семейств федосеевского «состояния». Федосеевцы жили преимущественно в подмосковных селах Черкизово и Преображенское, где находилась их моленная.

Здесь же располагались кирпичные заводы купца первой гильдии Ильи Алексеевича Кавылина (Ковылина, 1731–1809).

Познакомившись с беспоповцами, Кавылин решил перейти в старообрядчество, и в 1768 г. был перекрещен федосеевским наставником Ильей Ивановым.

В 1771 г. во время страшной эпидемии чумы Кавылин подал прошение императрице Екатерине II, «чтобы соблаговолить построить или купить против Преображенского в Земляном валу карантин на нашем содержании для больных. И что потребно будет людей для хождения за оными, также и для предостережения оных, мы определим из нашего состояния».

Указом Сената федосеевцам было дозволено «в назначенном от них месте для содержания больных больницу построить». При больнице были основаны богадельни и кладбище. На близлежащем Хапиловском пруду (ныне засыпанном) была устроена крестильня для перекрещивания в Федосеевское согласие. Обители были обнесены зубчатыми стенами с башнями наподобие кремлевских.

Так возникло знаменитое Преображенское кладбище, по сию пору остающееся духовным центром русского беспоповства.

Кавылин, став попечителем Преображенских богаделен, приложил много сил для организации на их основе федосеевской общины. В 1781 г. он съездил в Выговскую пустынь и привез оттуда монастырский устав для своих единоверцев.

Согласно уставу, в Преображенском были основаны две обители: мужская (южная) и женская (северная). Всякое общение между ними категорически запрещалось, и насельникам повелевалось жить «целомудренно, кроме плотского совокупления».

Но часто избежать «совокупления» не удавалось, и в обители рождались дети. Для их воспитания было создано училище, где кроме общих дисциплин преподавались церковное пение и иконопись.

Всем насельникам была назначена особая одежда. Мужчины носили кафтаны, отороченные черным сукном, на восьми пуговицах и с тремя сборами на лифе. Женщины ходили в черных головных повязках, плисовых или бархатных, черных китайчатых сарафанах и такого же цвета платках. Люди «в немецком платье и с бритыми бородами» в обитель не допускались.

Все свое огромное состояние (300 тыс. рублей) Кавылин пожертвовал в пользу старообрядческой общины. В 1784 г. в женской обители на его средства началось строительство Кресто-воздвиженской часовни, закончившееся только в 1811 г. В 1805 г. на кладбище была воздвигнута небольшая часовня в готическом стиле для отпевания покойников.

В 1784 г. в мужской обители построили соборную часовню во имя св. Николы Чудотворца. Существует мнение, что эта часовня и прочие здания Преображенской общины возведены знаменитым архитектором Василием Ивановичем Баженовым.

В одном отчете 1792 г. сообщается: «Сия часовня каменная представляет наружность церкви, около оной довольно каменного жилого строения, в котором они <староверы> содержат богадельню более 1000 человек». К этому времени число прихожан на Преображенском кладбище выросло до 10 тыс. человек, а в училище воспитывалось 200 детей.

В лучшие же годы число прихожан Преображенской общины достигало 12 тыс. человек, а количество призреваемых — 2 тыс. Обитель стала духовным центром Федосеевского согласия и поддерживала связи с общинами Воронежской, Нижегородской, Смоленской, Тверской и Тульской губерний, со староверами Кубани, Дона, Сибири и Прибалтики.

Кавылин тратил деньги не только на строительство храмов и устройство богаделен, но и на собрание древних книг, икон и прочего «редкого отеческого художества». В 1806 г. начиналась о человек, что состояние твое на земле определено вечною премудростию, которая знает сердце твое, видит суету желаний твоих и часто отвращает ухо от прошения твоего из единого милосердия».

Надпись на левой стороне гласит: «Смертный! Помни, что Святая Церковь или духовное христиан собрание есть одно тело, которого глава Христос, и что всякое несогласие между христианами есть болезнь Церкви, оскорбляющая главу ея. Так старайся убегать всех тех случаев, которые удобны к воспалению вражды и раздоров».

Опубликовано: журнал «Истина и жизнь», 2005, № 7–8.

ПО ТАЙНОМУ СВЯЩЕНСТВУ

В середине XVII века Православная Старообрядческая Церковь осталась без архиерея — русские епископы побоялись открыто выступить против богослужебных реформ патриарха Никона. Почти два века духовные нужды староверов удовлетворяли «беглые попы» — священники, перешедшие в старообрядчество из официальной Церкви.

И лишь после многолетних и многотрудных поисков ревнители «древлего благочестия» обрели верховного пастыря: в 1846 году к их Церкви присоединился греческий митрополит Амвросий. Он восстановил полноту церковной иерархии, и староверческое священство распространилось по всей Руси. Старообрядчество укреплялось, что тревожило светские и духовные власти.

Знаменитый оптинский старец Амвросий (Гренков) размышлял в середине XIX века, сколь усилится старообрядчество, если приверженцам «древлего благочестия» будет дана свобода вероисповедания. «В настоящее время есть мнение некоторых дать перестройка Потешного дворца царя Алексея Михайловича в Кремле. Старинное здание приспосабливалось под жилье и канцелярии коменданта Москвы, уничтожалось его внутреннее и внешнее убранство.

Кавылину удалось купить парадные ворота дворца, украшенные белокаменными изображениями львов. «Львиные ворота» были перевезены в Преображенское и установлены при входе в женскую обитель. В 1920-е гг. уникальные ворота были варварски уничтожены.

В последние годы жизни Кавылина его деятельность была направлена на утверждение независимости Преображенского богаделенного дома от Московской духовной консистории, которой подчинялись все благотворительные учреждения. Для этого в феврале 1809 г. он отправился в Петербург.

Именной императорский указ, освобождавший федосеевцев от опеки консистории, был издан 15 мая. Преображенское кладбище получило все права, «коими пользуются подобные частные благотворительные заведения, и подчинение одному полицейскому надзору».

На обратной дороге из Петербурга Кавылин простудился и 21 августа умер. Тело его было погребено на Преображенском кладбище.

Ученик Кавылина, Лука Терентьев, откликнулся на смерть учителя горестными словами: «0x1 Увы! Всеобщественный христианский ходатай, любезный дар церковный, неусыпный собратский попечитель, подпора расслабленным, жезл слепым, церковная соль, любезный наш господин Илья Алексеев!.. Жалость наша неисповедимая! Позван Богом к преселению на он век, в уготованное себе место».

Могила Кавылина бережно сохраняется федосеевцами до сих пор. На правой стороне его надгробия написано: «Не забудь, русским раскольникам полную свободу, чтобы им действовать самим по себе, как знают, без всякого над ними надзора Православной Церкви и правительства… Кто поручится за таких зловредных людей, что они будут невредны для других, если дать им полную свободу? Хорошо знающие свойство раскольников утверждают, что если позволить им жить и действовать так, как они хотят, без всяких ограничений со стороны Церкви и правительства, то число их в один год удвоится, а в несколько лет умножится так, что из простого православного народа мало останется не поврежденных расколом».

Эти слова не были лишены смысла. На глазах Синода и правительства старообрядчество объединялось в Церковь, не менее значительную и многочисленную, чем официальная Церковь. Долгожданное священство принимали не только поповцы, но и беспоповцы. К этому склонялись даже важнейшие деятели радикального Федосеевского согласия. Но власти узнали о намерениях федосеевцев и поспешили вмешаться.

Чиновник николаевской эпохи Иван Петрович Липранди рассказывал: «Бывший министр внутренних дел, желая разрушить это соединение прежде, чем оно совершится, успел разрушить эту мысль и возможность исполнения оной, посеяв тайным образом в федосеевцах недоверчивость к поддержанию поповщины, от чего произошел раздор между главнейшими двигателями обеих толков. Мера эта неоднократно увенчивалась полным успехом».

«Сеяние недоверчивости» — прием, проверенный на федосеевцах, стал излюбленной правительственной мерой «борьбы с расколом». Среди старообрядцев распространялись слухи, порочащие святителя Амвросия и церковную иерархию. Специальные «противораскольнические» миссионеры рассказывали на беседах со староверами и в общедоступных изданиях, будто бы митрополит был запрещен в служении константинопольским патриархом, ради денег перешел в старообрядчество, а перед смертью отрекся от него, любил курить трубку и носить турецкую одежду.

Самой иерархии было присвоено уничижительное прозвище «австрийской», поскольку в Австрии находился Белокриницкий монастырь — резиденция старообрядческого митрополита. Австрия была врагом России, а значит, врагом «веры, царя и отчества» становился каждый поповец.

К сожалению, некоторые христиане поверили этой клевете. Они отделились от Православной Старообрядческой Церкви в немногочисленное согласие беглопоповцев. Свое название они получили потому, что продолжали принимать «беглых попов» из Синодальной церкви. Впрочем, сами беглопоповцы предпочитали называть свое духовенство не «беглым», а «тайным», и именовали свое согласие так — «по тайному священству».

Некоторое время беглопоповцы не могли улучить себе священника, поскольку все «беглые попы» признали над собой архиерейскую власть митрополита Амвросия. В их числе был и священник Павел Смирнов, родившийся в Москве и прослуживший здесь одиннадцать лет при одной из церквей. Перейдя в старообрядчество, он некоторое время служил на знаменитом Рогожском кладбище, а затем в Туле. В 1847 году он с благоговением принял святое миро и Запасные Дары, с огромным риском привезенные из Белой Криницы в Москву. После этого священник неоднократно получал с Рогожского кладбища Запасные Дары для причащения своих прихожан.

Но по мере распространения священства Белокриницкой иерархии количество духовных детей Павла Смирнова значительно сократилось, а вместе с тем умалились и его доходы. Многие прихожане, особенно жившие в отдалении, перестали обращаться к нему для исполнения треб.

По этой причине, как свидетельствует современник-старовер, отец Павел был «объят завистию или, просто и справедливо сказать, бесом сребролюбия». Тульский поп объявил, что церковная иерархия незаконна и недействительна, поэтому его духовные дети не должны обращаться к «белокриницким» священникам.

Прихожане и купцы-попечители тульской общины пытались уверить Павла Смирнова в истинности священства, происходящего от митрополита Амвросия, но тот отмалчивался. Таким образом, как писал современник: «Павел учинил церковный раздор не по уважительным причинам, а единственно из корыстолюбивых видов».

Староверы, не признавшие Белокриницкую иерархию, с радостью приняли Смирнова. У них он оказался единственным священником, а потому вполне смог удовлетворить свою страсть к власти и деньгам. Для венчания, исповеди и причастия в Тулу съезжались люди со всей страны, поэтому Беглопоповское согласие стали называть Тульским.

На деньги, полученные от последователей, отец Павел выстроил дом для своих сыновей, которые оставались членами Синодальной церкви, следовательно, были в глазах старообрядцев еретиками. Это соблазняло верующих, ведь церковные правила запрещают клирикам творить «прибыток» сродникам-еретикам (22 правило Карфагенского Собора). Однако беглопоповцам приходилось терпеть такого «пастыря», — других не было.

Впоследствии Павел Смирнов принял в Тульское согласие из господствующей Церкви двух священников — Димитрия Беляева и Петра Березовского. Однако не все признали новых попов. Тогда беглопоповцы Черниговской губернии приняли к себе священника Бориса Акимова. Тульское согласие разделилось на несколько враждующих группировок.

Нужду беглопоповцев в священстве царское правительство сумело ловко использовать для борьбы с Белокриницкой иерархией. В 1895 году обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев предложил для ослабления старообрядчества отменить указ 1827 года, запрещающий староверам принимать «беглых попов»: «Решительное воспрещение беглопоповцам принимать к себе священников от Православной Церкви имело крайне неблагоприятные для Церкви и государства последствия».

Если бы не это запрещение, полагал Победоносцев, «не возникла бы, конечно, ложная австрийская иерархия, причиняющая столько смуты в делах церковных и грозящая усилением оной и новыми затруднениями». Министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново подал Николаю II соответствующий доклад, на который император наложил резолюцию: «Согласен».

Уже 7 октября 1895 года Министерство внутренних дел выпустило секретный циркуляр: «В виду обнаруженного за последнее время стремления последователей австрийской секты объединить все поповщинские согласия и почти полного оскудения бегствующего священства во всем беглопоповском расколе вновь разрешить беглопоповоцам временно, впредь до особых распоряжений, принимать к себе беглых от Православной Церкви священнослужителей».

Таким образом, беглопоповство превратилось в третий сорт «казенного православия». Сюда за длинным рублем потянулись священники, моральные качества которых вызывали недовольство верующих, унизительно зависящих от таких «пастырей». Заветной мечтой беглопоповцев стало обретение собственного архиерея.

Вопрос об объединении беглопоповцев и поисках епископа обсуждался на всероссийских съездах в Нижнем Новгороде и Вольске (Саратовская губ.). Беглопоповцы хотели найти архиерея где-нибудь на христианском Востоке или в России. Их посольства отправлялись на Балканы и в Грецию, к константинопольскому патриарху и синодальным епископам, но безрезультатно.

Старообрядческие архиереи неоднократно обращались к беглопоповцам с апостольскими увещеваниями: «Уста наши отверсты к вам, сердце наше расширено» (2 Кор. 6, 11). Епископы призывали поборников «тайного священства» воссоединиться с Церковью, но те были непримиримы.

Первый съезд в Вольске, проведенный в 1890 году, постановил: «Мы боснийского, еретического и запрещенного митрополита Амвросия, несколько лет не бывшего на престоле, не принимаем и никое же власти его действий не признаем… А последователи Амвросия, отвергая правила святых отец, дерзнули принять его через оные по своему мудрованию, на свою погибель и уловление христианских душ… Сего ради их несть Церковь апостольская, и епископы, и священники — не суть священники, но мирстии человецы. Почему мы и не должны от них принимать ни одного таинства, да не погибнем с ними».

Об этом старообрядческие иерархи могли только сожалеть: «Они вышли от нас, но не были наши, ибо если бы они были наши, то пребыли бы с нами. Но через то открылось, что не все наши» (1 Ин. 2,19).

Одним из наиболее ярых критиков Белокриницкой иерархии был «беглый поп» Андрей Вшивцев. Он происходил из семьи беспоповцев-поморцев, но в зрелом возрасте присоединился к Синодальной церкви, был рукоположен в священники и служил в селе Теликовке (Самарская губ.). Из старовера Вшивцев превратился в «противораскольнического» миссионера и неоднократно выступал на страницах журнала «Миссионерское обозрение», посвященного борьбе с «расколом и сектантством».

Отец Андрей отличался весьма либеральными взглядами и даже одобрял идею перевода православного богослужения на русский язык. В «Миссионерском обозрении» он писал: «Все народы славят Бога на родном языке, а мы, русские, на чужом нашему пониманию, на языке наших предков славян, тысячу лет до нас живших. Отчего это?»

Неожиданно Вшивцев изменил свои взгляды — из либерала превратился в консерватора и в 1910 году вернулся в старообрядчество. К этому его якобы побудили миссионерские поездки по Самарской губернии и споры со староверами. Уже 18 января 1911 года в Нижнем Новгороде священник читал доклад «О незаконности, недействительности, безблагодатности и неспасительности австрийской иерархии», за что получил пятьдесят рублей вознаграждения.

Доклад отца Андрея был написан в оскорбительном тоне на основании «противораскольнических» книг. Митрополит Амвросий назывался в нем «покупным рабом диавола», а духовенство — «адскими апостолами». О церковной иерархии Вшивцев говорил: «Все эти происшедшие от Амвросиевой хиротонии епископы и священники не иное что, как только наряженные театральные бездушные мишурные куклы, удельные работники самого сатаны».

Резкость суждений Вшивцева испугала самих беглопоповцев. Было решено издать его доклад, исключив из него грубые выражения и опрометчивые суждения. Но это издание так и не состоялось, посему в 1912 году священник опубликовал свой опус в журнале «Миссионерское обозрение».

Активное участие в поисках епископа принимал знаменитый нижегородский старовер-предприниматель Николай Александрович Бугров. По его имени беглопоповство называли Бугровской верой. Приобретение архиерея представлялась Бугрову неким родом покупки, на которую он был готов истратить 27 тысяч рублей. Но ни в России, ни заграницей не удалось найти епископа даже за такие немалые деньги.

С 1908 года поиски архиерея возглавлял священник Андрей Дмитриевский, автор многих программных сочинений, призывавших беглопоповцев воспрянуть, «стать на новую дорогу», вообще приспособиться к условиям свободы вероисповеданий, дарованной императорским указом в 1905 году. Судьба этого человека сложилась печально.

В1910 году священник вел переговоры со старообрядческими епископами о присоединении к Белокриницкой иерархии, которую он признал истинной и благодатной. Но по какой-то причине это дело дальше не продвинулось, и тогда в 1911 году Дмитриевский вернулся в Синодальную церковь. А потом и вовсе сложил с себя сан, перейдя на мирскую службу.

Сотрудником Андрея Дмитриевского был Константин Григорьевич Рубанов. Бесплодные поиски по России убедили его в том, что у беглопоповцев нет надежды на приобретение иерархии от официальной Церкви. Четвертому съезду в Вольске, проведенному в 1912 году, Рубанов докладывал: «Большинство господствующих епископов совершенно не знает старообрядчества и не интересуется им. Как христианские архипастыри они вовсе не хотят остановиться мыслию и сердцем на тяжелом положении ревностных христиан, жаждущих в лице епископа верного и надежного кормчего».

Во время поездок в Сербию и Болгарию Рубанов пришел к выводу, что здесь крещение совершается небрежно, с искажениями и ошибками, а значит, и отсюда опасно брать епископа. Он понял, что беглопоповцам остается только одно — принять архиерея из Греческой Церкви. Но этому не суждено было сбыться.

Среди искателей епископства был и Петр Алексеевич Овчинников — купец-хлеботорговец из села Городец (Нижегородская губ.), знаменитый собиратель старины, древних икон и рукописей. Он всегда с большой симпатией относился к Белокриницкой иерархии и в 1911 году присоединился к Церкви. Рубанов, возмущенный этим поступком, послал Овчинникову письмо с упреком, что тот «на закате дней прельстился видимостью митр и саккосов».

На это престарелый книжник ответил: «Я более десяти лет слежу за духовною литературою и никаких погрешностей за австрийскою иерархиею не вижу. Клеветам же миссионеров господствующей Церкви я не верю, та как они опровергаются фактами. Теперь я совестью спокоен и благодарю Господа Бога, что вывел меня из вашего общества… Состоя в неизлечимой болезни, я крайне сожалею, что ваше общество в недалеком будущем распадется и долго не просуществует. Разбредутся из него кто куда, или в господствующую Церковь и единоверие, или же в беспоповство. Более благоразумные присоединятся к Белокриницкой иерархии».

Но Овчинников ошибся. Беглопоповство не распалось. Напротив, через несколько лет у него появилась своя иерархия! В 1923 году, во время всероссийской гражданской и духовной смуты, к Беглопоповскому согласию присоединился архиепископ Николай (Позднее) из обновленческой Живой Церкви.

К сожалению, раздор, учиненный священником Павлом Смирновым и поддержанный архиепископом Николаем, не преодолен до сих пор. Беглопоповцы, сохранив древние обряды, богословие и догматы, но соблюли евангельского мира, заповеданного Христом.

Опубликовано: журнал «Грани2011, № 238.

«НАЧЕТЧИК» — ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО!

Современному человеку слово «начетчик» кажется безжизненным и косным. Так толкует это понятие и Словарь русского языка Ожегова: «Начетчик — человек, много читавший, но знакомый со всем поверхностно, механически и некритически усвоивший прочитанное».

Между тем еще сто лет назад слово «начетчик» звучало гордо, и многие россияне считали для себя честью так именоваться.

Речь идет о старообрядческих начетчиках, пользовавшихся большим уважением и непререкаемым авторитетом среди своих единоверцев. Издавна в староверии «начетчиком» называли грамотея, образованного человека, знатока богословия, истории и церковного права.

Само понятие происходит от слова «чтение» и указывает на то, что свои знания начетчик приобретал путем чтения книг, самообразования. Начетчик должен был не только читать книги, но запоминать их и правильно толковать. Это было необходимо для того, чтобы он мог просвещать других, а в религиозных диспутах защищать старообрядчество.

Первые начетчики появились еще среди христиан Римской империи. В эпоху гонений многие верующие не желали обучаться в языческих школах и академиях. Самостоятельно или под руководством опытных учителей они изучали Писание и участвовали в спорах с языческими философами и еретиками. Этих древних начетчиков называли «автодидактами», что по-гречески означает «самоучки».

Начетчиками были все известные богословы и книжники Древнерусской Церкви. Тогда не существовало особых училищ для подготовки духовенства — знания можно было получить только из книг. Крупные библиотеки существовали в монастырях, поэтому большинство русских начетчиков были иноками. Люди специально уходили в монастыри, чтобы получить образование и приобщиться к «премудрости книжной».

После раскола начетничество оказалось ненужным в Синодальной церкви, где появились духовные академии и семинарии.

Оно сохранилось только в старообрядчестве. Не имея возможности из-за притеснения властей создавать свои школы для подготовки богословов и апологетов, староверы вынуждены были самостоятельно черпать знания из книг.

Эта старомосковская образованность интересовала и восхищала многих русских историков XIX века, например, Н.И. Костомарова, видевшего в старообрядческой грамотности «крупное явление народного умственного прогресса».

В то время, когда «древлее благочестие» считалось следствием невежества и консерватизма «заскорузлой» мысли русского человека, Костомаров одним из первых и точнее многих ученых сформулировал парадоксальность исторического явления старообрядчества. В нем он увидел «явление новое, чуждое старой Руси».

Отстаивание традиций, лежащих в основе староверия, по словам историка, породило «новые духовные нужды», ибо то, что было привычно, во что «слепо верили, не размышляя, пришлось защищать, а, следовательно, пришлось думать, многому научиться».

Старообрядчество ставило вопросы необходимости выбора, «которые вводили русский народ в чуждую ему до того времени область мысленного труда». По выражению Костомарова, староверие «расшевелило спавший мозг русского человека».

Но для большинства ученых XIX века был характерен совершенно противоположный взгляд на начетничество. Например, марксист Г.В. Плеханов заявлял: «Если раскол и был органом народного самообразования, то неправильность и несовершенство этого органа достигла такой степени, что он являлся в то же время органом народного застоя, а вовсе не прогресса, каким его считал Костомаров».

Рассуждения Плеханова о «народном застое» напоминают рассуждения его позднейших последователей о «загнивающем Западе». Из этого «застоя», из простого русского народа вышли талантливые защитники «древлего благочестия». Они успешно словом и пером отражали нападки «противораскольничьих миссионеров» из Синодальной церкви.

Из знаменитых начетчиков XIX века необходимо назвать старообрядческого епископа Арсения Уральского и Оренбургского (1840–1908). Этот энциклопедически образованный архиерей не только радел о приумножении своих знаний, но и охотно делился ими с другими. Его учениками были прославленные начетчики Ф.Е. Мельников (1874–1960) и епископ Иннокентий (Усов, 1870–1942).

Для более плодотворной деятельности старообрядческие начетчики ежегодно собирались на свои съезды. В 1906 году на первом съезде начетчиков в Нижнем Новгороде было принято решение о создании Союза старообрядческих начетчиков.

Эта организация имела целью защищать и распространять старообрядчество, развивать деятельность начетчиков, поддерживать их морально и материально, организовывать частные и публичные беседы, издавать богословскую и историческую литературу.

После 1917 года в «стране победившего атеизма» стараниями большевиков начетничество было истреблено. Многие народные богословы были либо уничтожены, либо вынужденно покинули Родину.

В современной России уже практически нет начетчиков. Большинство староверов, выступающих в защиту «древлего благочестия», имеют высшее образование, а потому не могут считаться начетчиками-самоучками в строгом смысле этого слова.

Опубликовано: газета «Культура», 2006, № 6 (7526). 263

СТРАННЫЕ ЛЮДИ И ХОЛОДНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ

В галерее русских типов, созданных Иваном Сергеевичем Тургеневым, есть несколько образов искренне верующих людей. Народная религиозность привлекала писателя, но, как заметил литературовед Николай Леонтьевич Бродский, в вопросах веры классик был «холодным исследователем без интимного интереса».

Русский интеллигент XIX века мог судить о старой вере преимущественно по «противураскольническим» книгам богословов государственной Синодальной церкви. Официальная историография объявляла старообрядчество «суеверием», происходящим от вековечной безграмотности нашего народа. О «древлем благочестии» и его приверженцах тогда было принято говорить уничижительно: «раскол», «ханжество», «раскольники», «сектанты».

Конечно, этакое «невежество» не стоило внимания «просвещенной» публики. Но в царствование Николая I общественное отношение к старообрядчеству несколько меняется: начинается увлечение a la russe — всем русским. Входят в моду бороды, косоворотки и квас.

В «расколе» публика обнаруживает «русский дух» и «народную самобытность». Многих писателей привлекли патриархальный быт староверов и трагическая история церковного раскола. Во второй половине XIX века к старообрядческой теме обращаются выдающиеся прозаики Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский), Николай Семенович Лесков и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.

Одним из первых отписался на эту тему почтенный беллетрист Михаил Николаевич Загоскин. В 1846 году он издает исторический роман «Брынский лес». Но, пожалуй, наиболее значительным произведением о старообрядчестве становится дилогия «В лесах» (1871–1874) и «На горах» (1875–1881) Мельникова, который был не только талантливым литератором, но правительственным чиновником «по борьбе с расколом», а потому в совершенстве знал описываемый предмет.

Интересовало «древлее благочестие» и Ивана Сергеевича Тургенева, хотя его произведения не столь плотно «населены» староверами, как романы и очерки Мельникова. Как правило, это одинокие и случайные персонажи вроде начетчика из рассказа «Живые мощи» (1874), поведавшего страдалице Лукерье легенду о Жанне д’Арк — святой девственнице, освободившей некую страну от агарян, а затем добровольно умершей огненной смертью за свой народ.

К староверию тяготеет Агафья Власьевна, — няня Лизы, героини романа «Дворянское гнездо» (1858). Бывшая барская полюбовница, Агафья, снеся все удары судьбы, «стала очень молчалива и богомольна, не пропускала ни одной заутрени», а потом ушла в старообрядческий монастырь: «Ходили темные слухи, будто она удалилась в раскольничий скит».

Наиболее ярко и подробно описан Тургеневым старовер Касьян Блоха из рассказа «Касьян с Красивой Мечи» (1851). Касьян — представитель самого радикального старообрядческого течения — беспоповского страннического согласия (бегуны, скрытники). Оно было основано в XVIII веке беглым солдатом Евфимием, окончательно сформулировавшим беспоповское учение об антихристе, который якобы правит миром со времен церковного раскола.

Евфимий учил, что «апокалипсический зверь есть царская власть, икона его — власть гражданская, дело его — власть духовная». Всякое сношение с государством — смертный грех, поэтому истинный христианин должен отречься от всего «казенного» и «житейского» (от семейной жизни, денег, документов и пр.), постоянно странствовать и скрываться, избегая порочной связи с антихристовым миром.

Простонародный страх перед антихристом — «Тришкой» живо изображен Тургеневым в рассказе «Бежин луг» (1851). Мальчик Илюша объясняет своим товарищам: «Тришка — эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена… Ну, и будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский… Ну, а сделать ему нельзя будет ничего… Уж такой он будет удивительный, лукавый человек».

Центром согласия бегунов было село Сопелки в пятнадцати верстах от Ярославля, где в потаенных скитах, устроенных «христолюбцами», находили приют сотни староверов, странствовавших по свету с самодельными паспортами «граждан Небесного Иерусалима» в поисках Беловодья — баснословной страны, где царят правда и справедливость, где процветает «старая вера».

Более полувека скитники благополучно скрывались от властей, пока в 1850 году их случайно не обнаружили чиновники, присланные в Ярославскую губернию для поиска и поимки разбойников.

Началось следствие, создалась особая комиссия, членом которой был славянофил Иван Сергеевич Аксаков, поддерживавший с Тургеневым дружеские отношения и переписку. Он-то и заинтересовал писателя историей старообрядчества, сообщал различные сведения о «расколе». Известный литературовед Николай Леонтьевич Бродский в исследовании «И.С.Тургенев и русские сектанты» предположил, что образ странника Касьяна создан под впечатлением от рассказов Аксакова.

Крестьянин Касьян, «карлик лет пятидесяти», кажется автору, заезжему охотнику, «странным»: у него «странный взгляд», «странный язык», «странное выражение лица». Кучер Ерофей называет Касьяна «юродивцем», человеком «чудным», «удивительным» и «несообразным».

Ерофей рассказывает барину, что Касьян «отбился от работы», «стал дома жить, да и дома-то не усиживался: такой беспокойный, — уж точно блоха… Вот он так с тех пор все и болтается, что овца беспредельная».

Нелюдимость и недоверие изобличают в Касьяне скрытника. О себе он говорит неохотно. Вопрос «Чем ты промышляешь?» вызывает у мужика беспокойство: «Живу, как Господь велит, а чтобы, то есть, промышлять — нет, ничем не промышляю». На вопрос «Родни у тебя нет?» он отвечает, замявшись: «Есть… да… так…»

Беспоповцы-бегуны вели безбрачную, бездетную жизнь, отказываясь от семьи. Поэтому девочку Аннушку, чье «красивое личико поразительно сходно с лицом самого Касьяна, хотя Касьян красавцем не был», несомненную свою дочь, крестьянин «с притворной небрежностью» называет сродственницей, хотя обман очевиден даже Ерофею.

К деньгам Касьян относится настороженно, ведь по учению бегунов на них наложена «печать антихриста». В первый раз мужик не принимает плату за помощь: «Не надо мне твоей платы». Но потом все-таки берет: «Я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху».

Говорит крестьянин удивительно складно: «Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный… Я не слыхал ничего подобного». Касьян признается, что разумеет грамоте, которой учит и Аннушку. Сам же он навык книжной премудрости от «добрых людей». А Ерофей замечает, что мужик «поет, однако, хорошо».

Можно предположить, что грамоте и пению Касьян обучился во время своих странствий, в старообрядческих скитах. В первоначальном варианте рассказа крестьянин говорил: «Случается, так в церкви Божией на крылос меня берут по праздникам». Но в окончательной редакции эти слова были выброшены, как не идущие к образу беспоповца, не признающего церковь.

О своих хождениях Касьян рассказывает вдохновенно: «Ведь я мало ли куда ходил! И в Ромен ходил, и в Синбирск — славный град, и в самую Москву — золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал, добрых хрестьян, и в городах побывал честных».

Мечта бегуна — побывать на теплых морях, в благословенном Беловодье, где «живет всяк человек в довольстве и справедливости», где на деревах с серебряными ветками и золотыми яблоками сидит «птица Гамаюн сладкогласная».

Немногими словами, полунамеками Касьян раскрывает автору смысл страннического учения — истинный христианин должен ходить по миру в поисках правды, отрицая существующий порядок вещей: «Много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут… А то что дома-то, а? Справедливости в человеке нет, — вот оно что». Справедливость — вот идеал бегуна: «Справедлив должен быть человек — вот что! Богу угоден, то есть».

Бродский писал: «Образ Касьяна-странника поразил Тургенева тем, что в крестьянине он нашел созвучные настроения собственным, глубоко интимным переживаниям». Впрочем, классика интересовала не только психология старообрядчества, но и его культура, его современное состояние.

Иван Сергеевич был внимательным читателем прославленного «Жития» протопопа Аввакума, впервые изданного в 1861 году. Ценя сочинение «огнепального протопопа», писатель не раз признавался в разговорах: «Я часто перечитываю его книгу».

А в конце 1860 года, когда русское общество было взбудоражено слухами о грядущей отмене крепостного права, Тургенев в Париже составил от имени «всех подданных» обращение к императору Александру II с определенными политическими требованиями. Среди испрашиваемых у государя «разумных свобод нашему отечеству» есть и такое: «Мы просим… уравнения раскольников с прочими подданными». Однако это благонамеренное обращение так и не дошло до царя.

Даже за границей Тургенев следил за новыми изданиями о староверии. Например, в письме из Баден-Бадена критику Павлу Васильевичу Анненкову он просил прислать статьи «Современные движения в расколе» известного ученого Николая Ивановича Субботина (письмо от 1 марта 1866 года).

Профессор Субботин придерживался устоявшихся официальных взглядов на староверие и видел в нем только «зловредный раскол». Но во времена Тургенева в русской историографии намечается важнейшая переоценка старообрядчества.

Первым ученым, по-новому взглянувшим на «древлее благочестие», был Афанасий Прокофьевич Щапов, увидевший в нем не «суеверие», а народную оппозицию государству, выступление общинного самоуправления (земства) против крепостного права и самодержавия.

Лесков в очерке «Печерские антики» нелицеприятно, но верно написал о Щапове, «который о ту пору прослыл в Петербурге историком и, вращаясь среди неповинных в знаниях церковной истории литераторов, вещал о политических задачах, которые скрытно содержит будто наш русский раскол. Щапов стоял горой за то, что раскол имеет политические задачи, и благоуспешно уверил в этом Герцена».

По мнению Лескова, «мечтательные изъяснения» Щапова принесли старообрядчеству «существенный вред». Действительно, Александр Иванович Герцен и его единомышленники (Огарев и Кельсиев), увлеченные теорией Щапова, порочили верноподданническую репутацию староверов, втягивая их в сношения с политической эмиграцией.

По некоторым данным, в XIX веке «древлему благочестию» следовало до трети всех великороссов. В руках купцов-староверов были сосредоточены миллионные капиталы, промышленность и торговля. А в руках многочисленных казаков-староверов всегда было наготове оружие.

Герцену казалось, что умелая пропаганда превратит старообрядческую массу в мощную силу, способную на «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Думая найти в «древлем благочестии» сочувствие к революционному движению, эмигранты пытались наладить связь с российскими и зарубежными староверами и даже издавали для них в Лондоне газету «Общее вече».

Сами старообрядцы отнеслись к затее Герцена враждебно. Они возражали против придания их религиозным стремлениям противоправительственного и тем более бунтарского характера. На откровенные призывы революционеров белокриницкий митрополит Кирилл (Тимофеев), предстоятель Православной Старообрядческой Церкви, ответил анафемой.

В особом архипастырском послании он обращался к российским староверам: «К сим же завещеваю вам, возлюбленные, всякое благоразумие и благопокорение покажите пред царем вашим, в чем не повреждается вера и благочестие, и от всех враг его и изменников удаляйтесь и бегайте… наипаче от злокозненных безбожников, гнездящихся в Лондоне и оттуда своими писаниями возмущающих европейские державы».

По настоянию Герцена, дружившего с Тургеневым, писатель «потрудился» над сочинениями Щапова, но не согласился с выводами историка и не уверовал в готовность русского народа к «бунту». Теорию «земства» он признал «кабинетной, высиженной штучкой».

Анализируя прочитанное и вспоминая разговоры с «злокозненными безбожниками», Тургенев писал Герцену, что эмигранты «немецким процессом мышления» не понимают русский народ, неготовый к революции. «Потому что народ, перед которым вы преклоняетесь, консерватор par exellence — и даже носит в себе зародыши такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности — что далеко оставит за собою все метко верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию в своих письмах. Далеко нечего ходить — посмотри на наших купцов» (письмо от 8 октября 1862 года).

Тургенев видел в народе, в «земстве» Щапова, в старообрядчестве зародыш добропорядочной буржуазии, а не бунтарского движения. Писатель считал, что консервативное «древлее благочестие» никогда не будет движущей силой революции, что невозможно ожидать от староверов политической активности и даже стремления к свободе.

Развенчивая иллюзии политических эмигрантов, слепо веривших в народ, Иван Сергеевич писал Герцену, намекая на «обжог» — анафему митрополита Кирилла: «Ты, романтик и художник, веришь в народ… И все это по милости придуманных господами философами и навязанных этому народу совершенно чуждых ему демократически-социальных тенденций… Изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе. Русский человек, самому себе предоставленный, неминуемо вырастает в старообрядца — вот куда его гнет — его прет — а вы сами лично достаточно обожглись на этом вопросе, чтобы не знать, какая там глушь, и темень, и тирания» (письмо от 25 декабря 1867 года).

Свое мнение о «темном царстве» старообрядчества, где уважается только «тирания» сильной личности, Тургенев вложил в уста Потугина, одного из персонажей романа «Дым» (1865–1867): «Видят люди: большого мнения о себе человек, верит в себя, приказывает — главное, приказывает; стало быть, он прав и слушаться его надо. Все наши расколы, наши Онуфриевщины да Акулинов-щины именно так и основались. Кто палку взял, тот и капрал».

Наверное, человеком «большого мнения о себе», неистовым проповедником, стоящим во главе стрелецкого восстания — «Хованщины», думал изобразить писатель знаменитого защитника «древлего благочестия», суздальского священника Никиту Добрынина (прозванного врагами «Пустосвятом»), мученически пострадавшего за старую веру в 1682 году. Тургенев хотел написать исторический роман «Никита Пустосвят», но замысел этот не осуществился.

Интерес писателя к старообрядчеству был несомненным, но то был интерес светскою человека, стороннего наблюдателя. Староверы (например, Касьян Блоха) привлекали Тургенева только как психологические типы. Как заметил Бродский, Иван Сергеевич «оставался внутренне чуждым биению религиозной мысли: социально-психологический интерес имели для него изображенные явления и лица (в своем итоге), но не религиозный».

По мнению Бродского, хотя «Тургенев обнаруживал глубокий интерес к религиозным типам, но то был интерес человека внутренне связанного, не находящего в себе интимно-близкого к тайникам чужой религиозной души».

Опубликовано: газета «НГ-Ех libris» (приложение к «Независимой газете»), 2009, № 32 (523).

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Вспоминая о Л.Н. Толстом, историк и публицист С.П. Мельгунов сокрушался: «Теперь как чувствуешь, что нет больше у нас таких могикан. Когда, как не теперь, должен был возвыситься такой голос? А его не слышно». Ныне, когда прошло пятьдесят лет со дня смерти самого Мельгунова, то же можно сказать и о нем. Современной России не хватает авторитетного голоса русского писателя, не примирившегося со злом наших дней.

Сергей Петрович Мелыунов родился на праздник Рождества Христова, 25 декабря 1879 г. (по новому стилю — 7 января 1880 г.), в Москве, в старинной дворянской семье. Его отец, Петр Петрович Мельгунов, учился на историко-филологическом факультете Московского университета у известного медиевиста В.И. Герье, на одном курсе с В.О. Ключевским и Н.П. Кондаковым. Он был талантливым человеком, но не сумел реализовать себя как ученый и всю жизнь преподавал в частных гимназиях.

Объяснений тому много: слишком разбрасывался, занимаясь то историей, то филологией, то естественными науками, играл в карты и пил вино. Наверное, чрезмерное пристрастие к вину, свойственное многим из рода Мельгуновых, стало причиной распада семьи. Когда родители разошлись, Сергея, младшего ребенка, забрала мать.

Мальчик, родившийся в великий и радостный день, не стал счастливым. Отец не любил его, называл «маминым лазутчиком», а однажды так схватил за вихры, что на всю жизнь на голове Мельгунова осталась маленькая незаметная плешь.

Мать, женщина истеричная и раздражительная, в гневе бранила Сережу «мельгуновским отродьем». Ее можно понять: ей приходилось заботиться и о сыне, и о двух старших дочерях, учившихся в Николаевском институте. Семья жила только на скудный заработок матери, и все же Сергей поступил в гимназию.

Именно в гимназические годы сложился характер Мельгунова, казавшийся многим тяжелым, сформировались его взгляды и интересы. В восьмом классе он впервые обратился к истории старообрядчества («раскола»), впоследствии ставшей одной из важнейших тем его исследований. Учитель русского языка Н.Н. Покровский предложил гимназистам написать домашнее сочинение на свободную тему. Сергей выбрал такую: «Был ли раскол движением прогрессивным или регрессивным?»

Впоследствии он рассказывал: «Я с пылом доказывал, что раскол был явлением идейным и как протест — явлением прогрессивным. Покровский был человек консервативный по убеждениям и вообще шаблонный. Ему мои доводы не понравились. И на моем сочинении он мелким почерком написал восемь страниц критики, доказывая необоснованность моих утверждений».

Критика и незаслуженная тройка, поставленная учителем, раззадорили гимназиста, задели его «авторское самолюбие». Он стал много читать по истории старообрядчества и постепенно сделался специалистом по этой теме.

В ту пору Мельгунов пережил, по его признанию, «религиозный перелом». Его мать не отличалась набожностью, но свято верила в особую благодать протоиерея Валентина Амфитеатрова, отца писателя А.В. Амфитеатрова. Священник, служивший в Кремле, в маленькой церкви Нечаянной Радости, почитался на Москве пророком и чудотворцем. Мать заставляла Сергея исповедоваться именно у него.

Как-то, придя к духовнику, гимназист шестого класса Мельгунов отстоял многочасовую очередь, был утомлен и раздражен. Настал его черед идти в исповедальню, но тут прибежал дьячок и объявил: «Алексеева!» Это была жена или мать городского головы Н.А. Алексеева, которую тотчас провели без очереди. Когда же Сергей вошел наконец к священнику, его губы дрожали от обиды. Амфитеатрову показалось, что юнец смеется.

Протоиерей гневно обрушился на него: «Вы, молодой человек, приходите на исповедь и смеетесь! Это показывает вашу недалекость. У меня сейчас был ваш начальник Зверев и валялся в ногах, а вы себя так вызывающе держите!» Мелыунов вспылил, и духовник выгнал его, отворив дверь и громко крикнув: «Идите!» Сергей шел через всю церковь, сопровождаемый неодобрительными взглядами толпы: чем же согрешил гимназист, что батюшка прогнал его?

Так Мельгунов навсегда стал нерелигиозным человеком. Всю жизнь он весьма прохладно относился к господствующей Синодальной церкви и писал о ней: «Церковь сделалась одной из отраслей бюрократического управления, одним из многочисленных департаментов сложного государственного механизма. Она впитала в себя идеи старого режима и сделалась консервативной силой, охраняющей своим духовным авторитетом одряхлевшие устои общественной жизни. Она являлась врагом свободы и защитницей бесправия».

А к старообрядчеству Сергей Петрович испытывал не только ученый интерес, но и глубокое уважение: «Во всем подчиняясь гражданской власти, неся повинности государственные, отдавая себя на служение благу родины, не щадя жизни своей, старообрядцы, однако, свою совесть и душу ревниво оберегали и хранили от посягательства на них гражданских и чуждых им духовных властей. “Кесарево — кесарю, а Божие — Богови”. Вот тот евангельский фундамент, на котором построены отношения старообрядчества к государственной власти».

В 1899 г. Мельгунов поступил на историко-филологический факультет Московского университета и был благожелательно встречен ведущими профессорами В.И. Герье и В.О. Ключевским. Он активно участвовал в деятельности студенческих научных кружков. В 1902 г. Мелыунов выступил в Центральном студенческом обществе с чтением реферата «О значении раскола и сектантства в русской жизни», легшим в основу его будущей кандидатской работы.

Впоследствии он вспоминал: «В своем университетском сочинении в большом предисловии я пытался обосновать значение этого явления в России и связать русское современное сектантство с теми общественно-религиозными течениями, которые были в прошлом… Разве консервативный Аввакум не делался для своего времени крайним революционером в области политической? Посему расколоучителей и казнили за государственные преступления — за хулы на имя государево и на царский дом». В 1904 г. Сергей Петрович закончил университет с дипломом 2-й степени.

Еще студентом-первокурсником он начал сотрудничать с либеральной газетой «Русские ведомости», и это сотрудничество продолжалось до 1916 г. В редакции он был единственным специалистом по религиозной тематике, поэтому его собственная точка зрения становилась точкой зрения газеты.

Мельгунов основал кооперативное издательство «Задруга», затем — журнал «Голос минувшего», выходивший до 1923 г. Он печатал историко-публицистические материалы в газете «Русские ведомости», журналах «Русское богатство», «Вестник Европы», «Русская мысль» и др.

Многие из его книг были посвящены религиозным проблемам, старообрядчеству и сектантству: «Москва и старая вера», «Из истории религиозно-общественных движений в России XIX в.», «Церковь и государство в России», «Старообрядцы и вопросы совести».

В 1906 г. Мельгунов вступил в Партию конституционных демократов, но вскоре перешел на позиции Народно-социалистической партии. Убежденный демократ и противник полицейского государства, Сергей Петрович смело критиковал ту несовершенную свободу, которая была дарована России после революции 1905 г.

Он выступал за равноправие всех религиозных объединений и против того привилегированного положения, в котором находилась Синодальная церковь: «Ныне господствующая Церковь должна быть немедленно освобождена от прежней государственной опеки. Она должна быть Церковью автономной, самоопределяющейся и самоуправляющейся. Наряду с уничтожением государственной опеки уничтожаются и монополии господствующей Церкви — монополии пропаганды и уголовной охраны. Организованная на таких началах, господствующая Церковь в правовом государстве не будет воплощать в себе идеи насилия над религиозною совестью, как это было за все истекшее время. По отношению ко всем вероисповедания?! будет признана идея равноправия, и истина будет торжествовать внутреннею своею силою».

Личные связи Сергея Петровича со староверами были установлены через известного антиквара С.Т. Большакова, торговавшего древними иконами и книгами в лавочке на углу Новой площади и Варварских ворот. Возможно, молодого историка привел сюда интерес к старообрядческой книжности.

Большаков, старовер-поповец, прихожанин храмов Рогожского кладбища, богатый купец второй гильдии, отличался необычайной простотой. Мельгунов рассказывал: «Хозяин вечно юркий, вечно в каких-то хлопотах, неизменно приветливый, нисколько не смущаясь, при входе почетного гостя брал с грязной полки свою вставную челюсть и пристраивал ее на глазах у посетителя. После этого начинались уже разговоры. Но никогда и здесь он не забывал своих коммерческих расчетов: всякую безделицу книжную продаст по цене хорошей».

Такой же простотой отличался и домашний быт Большакова. Мельгунов часто бывал в гостях у купца, где знакомился с интересными ему людьми. «Раз даже я попал на какой-то семейный торжественный обед с пирогом, винами и наливками. Впрочем, угощения я старался избегать. У хозяина все делалось с откровенной простотой. Так, на моих глазах все опивки из рюмок и стаканов сливались вновь в бутылку. Представляю себе, какие напитки должны были получаться в этих бутылках! Обиход Большакова был обиход зажиточного мещанства».

Сергей Петрович познакомил с Большаковым писателя П.Д. Боборыкина, также публиковавшегося в «Русских ведомостях». Боборыкин писал «Обмирщение» — роман из быта староверов, где изобразил и Мельгунова в виде студента-историка, репетитора в богатом старообрядческом доме, ухаживающего за дочерью хозяев. Но молодому публицисту доводилось встречаться со староверами-миллионщиками не только на страницах романов.

В1909—1910 гг. Боборыкин решил создать специальное общество для пропаганды «положительных идей» в противовес мистической философии, модной в эпоху декаданса. Некоторое время заседания общества проходили на квартире Д.П. Рябушинского, представителя знаменитой старообрядческой династии промышленников и банкиров. Здесь Мельгунов увидел быт, совершенно отличный от обихода Большакова: «хороший кабинет, мягкие кресла, чай со всякими аксессуарами».

В то же время Сергей Петрович познакомился с Л.Н. Толстым и 10 июля 1905 г. посетил писателя в Ясной Поляне: «Наши мировоззрения, конечно, слишком радикально расходились между собою, чтобы найти точки соприкосновения… Толстой попытался было меня направить на путь истинный и советовал заняться исключительно изучением религиозных движений в России — может быть, единственное положительное и самое важное в современной общественной жизни».

Занятия Сергея Петровича старообрядчеством вызвали неожиданный интерес со стороны Католической Церкви. В1906 г. он получил из Львова несколько книг от греко-католического митрополита Антония Шептицкого «с довольно уважительною подписью-автографом».

А вскоре историка посетил «папский эмиссар» — священник Алексей Зерчанинов (в воспоминаниях Мельгуноваон ошибочно назван Зяркевичем), один из основателей греко-католической общины в Петербурге.

Зерчанинов родился в Нижегородской губернии, где традиционно жило множество староверов. Будучи священником Синодальной церкви, он вел миссионерскую деятельность среди «раскольников», но общение со старообрядцами разубедило его в истинности «казенного православия».

Духовные поиски Зерчанинова закончились переходом в католичество. И вот он приехал в Москву «со специальною целью прозондировать почву о возможности привлечь притесняемых русских старообрядцев к признанию папского приматства».

Мельгунов вспоминает: «Зяркевич развил подробно теорию о воссоединении Церквей, мечты некоторых деятелей Ватикана, перед которыми рисуется всесветное владычество над религиозными душами мира, о воссоединении, первым этапом которого было бы признание Папы русским старообрядчеством в форме, как это признает униатское вероисповедание… Мне, однако, пришлось только разочаровать папского эмиссара XX века, указав утопичность подобного начинания по отношению к старообрядчеству».

Мельгунов приветствовал Февральскую революцию 1917 г. Временное правительство назначило его ответственным за обследование и прием архивов охранного и жандармского управлений, а также документов Министерства внутренних дел.

Получив доступ к секретным бумагам, Мельгунов решил опубликовать их. Для этого при издательстве «Задруга» была основана серия «Материалы по истории освободительного движения в России», в которой вышел только один сборник, посвященный большевикам. К нему был приложен послужной список секретных сотрудников департамента полиции и охранного отделения, работавших среди большевиков.

Естественно, такая книга не могла понравиться тем, кто захватил власть в октябре 1917-го. К диктатуре пролетариата Сергей Петрович, противник любой диктатуры, отнесся враждебно. Он занял непримиримую антибольшевистскую позицию, которая должна была рано или поздно привести его к открытому конфликту с новой властью.

Обвиняемый в контрреволюционной деятельности, Мельгунов пережил 23 обыска и 5 арестов, 6 месяцев провел в подполье, скрываясь от чекистов, полтора года просидел в тюрьме. В 1920 г. он был приговорен к расстрелу, замененному потом 10 годами тюремного заключения, но был освобожден благодаря настойчивым ходатайствам научной общественности. В октябре 1922 г. Мельгунова с женой выслали из Советской России в Германию.

В эмиграции Сергей Петрович сразу же активно включился в жизнь русского зарубежья. Он издает и редактирует журналы, пишет исторические книги, одним из первых пытаясь проанализировать события 1917 г. и периода Гражданской войны.

Одновременно он не прекращает антисоветскую деятельность, призывая русскую эмиграцию сплотиться в единый антикоммунистический фронт. Из Германии чета Мелыуновых переехала во Францию, в предместье Парижа Шампиньи-сюр-Марн. Здесь Сергей Петрович скончался от тяжелой формы рака горла 26 мая 1956 г.

По прошествии полувека многое из исторического и публицистического наследия Мельгунова по-прежнему актуально. Например, статьи, посвященные религиозным вопросам. Написанные сто лет назад, они не утратили своей значимости: проблемы свободы совести и равноправия религиозных объединений остаются в России насущными и злободневными.

Современно звучат слова Мелыунова: «За истекшее прошлое религия насильственно привязывалась к политике, религией пользовались как орудием властвования, а потому полицейская рука так охотно копошилась в тайниках души у русских граждан. К той же цели она по старой традиции все еще стремится и теперь: казенное тавро благонадежности должно лежать на каждом вероисповедовании».

Правовое государство, описанное Сергеем Петровичем Мельгуновым, пока остается идеалом для России: «Ни одна Церковь не пользуется никакими прерогативами и особой поддержкой со стороны государственной в» части. Равно охраняя религиозную свободу представителей всех без исключения вероисповедных групп, признавая и атеизм, государство совершенно отделяет себя от вероисповедных интересов и окончательно сбрасывает с себя старую оболочку теократической опеки».

Опубликовано: журнал «Истина и жизнь», 2006, № 11.

«НУЖНО НАМ СТАРООБРЯДЧЕСКОГО УЧИТЕЛЯ»

Каких-то 100 лет назад о старообрядцах юла слава как о непревзойденных спорщиках и ученых книжниках. В «прях о вере» эти доморощенные грамотеи, купеческие приказчики и простые мужики-лапотники могли запросто переспорить выпускника духовной академии. Не обученный схоластике, риторике и диалектике, старовер часто выходил победителем в богословских спорах с «противораскольничьими» миссионерами.

Грамотность, начитанность и любовь к книге выгодно отличали старообрядца от представителя официальной Синодальной церкви. В то время, когда Синод издавал указы, запрещающие венчать юношей и девушек, не знающих молитву «Отче наш», староверы знали весь церковный богослужебный круг. Псалтырь и Часослов были в каждом старообрядческом доме, но чтение не ограничивалось только молитвенными книгами. Старовер любил поучения святых отцов (особенно Иоанна Златоуста и Ефрема Сирина), всевозможные жития, притчи и летописи. Многие старообрядцы обладали обширными библиотеками, многие собирали древние рукописные и печатные книги.

Любовь к книге и постоянная необходимость защищать в спорах свои убеждения делали из старовера начетчика-апологета и бот-слова, начитанного в церковной литературе. Впрочем, для споров с синодальными миссионерами, образованными на западный манер, начетчикам было недостаточно знания одной церковной книжности. Лучшие из них следили за новостями научной жизни, интересовались публикациями памятников древнерусской и византийской литературы, академическими сочинениями по истории.

XX век поставил перед староверами новые проблемы и жизненные задачи. В 1905 году издание указа Николая II «Об укреплении начал веротерпимости» привело к кратковременному расцвету «древлего благочестия»: создавались новые общины, строились новые храмы, открывались приходские школы. Возникла потребность в грамотных священнослужителях и преподавателях для школ, в духовном училище, которое бы их готовило.

Сто лет назад староверы прекрасно понимали важность народного образования. Энтузиастом открытия церковных школ и училищ был Александр Рыбаков (1884–1977), член общины старообрядческой Покровско-Успенской церкви на Немецком рынке в Москве, выпускник историко-филологического факультета Московского университета, отец известного историка Бориса Рыбакова.

В 1911 году Александр Рыбаков опубликовал в журнале «Церковь» большую статью «Вопросы народного образования в старообрядчестве и всероссийские съезды». В ней рассказывалось о решениях по вопросам организации приходских школ и училищ, принятых на всероссийских съездах староверов. Участники съездов считали, что образование — это «первая необходимость», что «вся наша надежда в образовании». Они говорили и об организации педагогического училища: «нужно нам старообрядческого учителя или учительницу, нужно построить училище», «училище может принести громадную пользу и развить приход».

В том же году Совет Министров разрешил открыть в Москве Старообрядческий богословско-учительский институт, который стал преемником образовательной эстафеты, начатой в XIX веке училищем для сирот и подкидышей, существовавшим на Рогожском кладбище.

Знаменитое Рогожское кладбище в Москве было основано в 1771 году, когда в городе свирепствовала страшная эпидемия чумы. По распоряжению графа Григория Орлова, командированного императрицей Екатериной II для организации борьбы с мором, все кладбища в черте города были закрыты. В их числе оказались два старообрядческих кладбища — у Серпуховской и Тверской застав, известные еще с 1718 года.

Вместо закрытых кладбищ староверам по указу Сената выделили землю для захоронения умерших от эпидемии в трех верстах от Рогожской заставы (ныне Застава Ильича). Здесь были устроены карантин, больницы и небольшая деревянная Никольская часовня для отпевания умерших. Так возникло Рогожское кладбище — всероссийский центр старообрядчества.

На рубеже XVIII–XIX веков на кладбище были построены два величественных собора, Покровский и Рождественский, Никольская часовня была перестроена в камне, рядом с храмами были возведены дома для священнослужителей и причта, иноческие кельи, шесть богаделен и палата для умалишенных. Опекаемое купцами-миллионщиками (Кузнецовыми, Морозовыми, Рябушинскими и др.), Рогожское кладбище украсилось великолепным собранием древних икон, ценнейшей библиотекой и богатейшей ризницей.

В начале XIX века, кроме богаделен, на кладбище находился и сиротский дом, где воспитывались подкидыши и дети бедных родителей. Для обучения мальчиков было создано училище, в котором изучались чтение, письмо, арифметика и церковное пение. Обучались здесь не только сироты, но и дети, отдаваемые на Рогожское кладбище в отроческом возрасте. Из училища выходили те певцы, которыми некогда славилась старообрядческая Москва, выходили из него даже уставщики — знатоки устава церковного богослужения.

Но в 1835 году, во время очередных правительственных гонений на «раскольников» кладбищенское училище было упразднено, как не находящееся в подчинении Министерства народного образования и не подходившее по своему устройству под устав учебных заведений. При этом учеников было велено раздать родителям, а безродных отдать в кантонисты.

Староверы, не желая лишаться училища, тайно перенесли его за девять верст от Москвы, в село Новинки, что близ села Коломенское, где оно и просуществовало до 1839 года при тамошней старообрядческой часовне. В том же году оно было закрыто по распоряжению властей. Но в 1840 году обнаружилось, что училище не уничтожено, но перенесено в село Коломенское, которое считалось «филиалом» Рогожского кладбища.

В 1868 году купец Иван Шибаев (1830–1908) открыл в Москве, на Покровке, училище для старообрядческих детей. Однако в 1869 году полиция по распоряжению Министерства внутренних дел приказала закрыть это учебное заведение.

В 1879 году московские и петербургские староверы ходатайствовали о разрешении открыть на свои средства и под контролем правительства торговую школу, но в этом было отказано. Во всеподданнейшем прошении императору Александру II старообрядцы писали: «Мы чувствуем крайнюю нужду в просвещении и потому молим о повелении, дабы нам позволено было иметь свои собственные училища, низшие и средние. В них мы желаем воспитывать детей наших в страхе Божием и развивать их способности преподаванием точных наук и нужнейших чужих языков».

Более 30 лет ждали староверы положительного ответа на свое прошение: 14 октября 1911 года правительство разрешило открыть легальное церковное училище — Старообрядческий богословско-учительский институт. Для заведывания им был создан попечительский совет при общине Рогожского кладбища. В здании этой общины в Николо-Ямском тупике 10 сентября 1912 года начались первые занятия института.

Попечительский совет рассмотрел рекомендации староверческих общин и принял на первый курс без экзаменов 23 человека. Кроме того, к вступительным экзаменам были допущены еще 15 человек, из которых только 7 выдержали испытание. Из первых студентов 12 были крестьянского сословия, 6 — мещане, 9 — казаки, 13 студентов были сыновьями священников. Средний возраст учащихся составлял 16 лет.

Открытие института было отмечено торжественным молебном, который совершил предстоятель Старообрядческой Церкви — архиепископ Московский и всея Руси Иоанн (Картушин). После молебна архиерей обратился к Рыбакову, ставшему директором института, с пожеланием, чтобы он, получив доверие московского старообрядческого общества заведовать институтом, воспитал крепких в вере христиан.

Архиепископ Иоанн говорил: «На вас с надеждой смотрит не только Москва, но и вся старообрядческая Русь. Выпустите людей, знающих быт, нужды и запросы старообрядчества, людей религиозных. От того, каков будет институт, зависит вопрос и о самом образовании в старообрядчестве. Будет удачен пример — еще откроются институты, не будет удачен — старообрядчество оставит мысль о высших старообрядческих школах».

Так началась деятельность института. Поступить в него мог любой молодой старовер, от которого требовались свидетельство о звании и сословии, метрика, рекомендация духовного отца или местной общины. Обучение было рассчитано на шесть лет: четыре курса (или, как тогда говорили, класса) общеобразовательных и два специальных, богословско-педагогических. Таким образом, училище, хоть и называлось институтом, на самом деле было средним учебным заведением, устроенным по образцу учительских семинарий.

В первые четыре года изучались катехизис, литургика, история, церковнославянский, русский, греческий и немецкий языки, география, логика, математика, физика, церковное пение и основы иконописи. На двух специальных курсах изучались догматическое, нравственное и сравнительное богословие, Священное Писание, история старообрядчества, церковное право и педагогика.

Для педагогической практики студентов при институте в 1913 году была открыта начальная практическая школа с пятилетним курсом обучения. Ученики поступали в школу в 8 лет и, окончив ее, могли перейти в институт.

Основная задача институт а его учебным планом определялась так — воспитание подрастающего поколения в духе истинного православия: «Организация учебного плана должна стремиться дать ученикам за 6 лет достаточно широкую подготовку к практической и церковно-общественной деятельности в среде старообрядчества, подготовить из них желательных кандидатов для выполнения обязанностей священника, диакона и т. д. и выпускать старообрядческих учителей, вполне подготовленных к предстоящему им тяжелому и ответственному труду».

Опыт института в целом оказался удачным. Поэтому в 1913 году Рогожская община отвела землю под постройку специального здания. Весной 1914 года приступили к постройке двухэтажного строения в русском стиле по проекту архитектора Федора Ганешина.

В сентябре 1915 года институт переехал в новое здание, постройка и оборудование которого обошлись в 300 ООО рублей. Содержание института также требовало больших затрат. Попечительский совет обратился к староверам с призывом о добровольных пожертвованиях: «Община Рогожского кладбища обременена многими другими нуждами, требующими постоянных расходов, постепенно увеличивающихся. Необходимо создать для обеспеченного существования и развития института специальный институтский капитал. Полное обеспечение института требует не менее миллиона рублей неприкосновенного капитала, т. е. ежегодные расходы по содержанию института в полном его составе в нормальное время определяются в 40–50 тысяч рублей». Среди тех, кто откликнулся на это обращение, был известный фабрикант и благотворитель Арсений Морозов, подаривший в 1914 году институту библиотеку, купленную у наследников старообрядческого священника Елисея Мелехина.

С богословско-учительским институтом связаны имена многих выдающихся старообрядческих деятелей начала XX века. Например, в нем преподавали знаменитый проповедник — епископ Михаил (Семенов, 1874–1916) и талантливый иконописец и прекрасный знаток церковного пения Яков Богатенко (1881–1941). Ученики Богатенко, институтский хор, пользовались в Москве заслуженной славой, их часто приглашали во многие столичные храмы. Епископ Михаил написал несколько учебников для института и приходских школ: «Учебники по Закону Божию», «Катехизис или Краткое изложение христианской веры», «Учение о богослужении» и другие.

В 1917 году директором института стал непревзойденный начетчик Федор Мельников (1874–1960). К этому времени в институте обучалось 90 воспитанников, большинство которых было из провинции.

В 1914 году началась Первая мировая война, что печально отразилось на институте. Не удалось открыть два последних класса, поскольку учеников 4-го класса призвали на военную службу. Журнал «Церковь» писал об этом: «Почти весь состав первого выпуска воспитанников московского Старообрядческого института поступил в мае сего года в московское военное Алексеевское училище. Установленный курс они прошли блестяще и 1 октября получили производство в прапорщики. По случаю этого события воспитатели и преподаватели института устроили с ними, своими бывшими воспитанниками, братскую трапезу, за которой делились своими воспоминаниями из жизни института. Того же 1 октября новые прапорщики отбыли из Москвы в назначенные им войсковые части».

В сентябре 1917 года институт был преобразован в среднее учебное заведение — учительскую семинарию нового типа с четырьмя основными классами и двумя подготовительными, готовившую к поступлению в университет. После октябрьского переворота финансовое положение института стало крайне тяжелым.

Со страниц журнала «Слово Церкви» раздавались призывы к жертвователям о помощи и поддержке: «Надлежит выполнить гражданский долг перед родиной и старообрядчеством. Будем верить, что дружными усилиями руководителей и жертвователей институту удастся выйти благополучно из создавшегося положения. Всякая нравственная и материальная помощь особенно дорога теперь, когда институт переживает кризис». Но не многие откликались на эти призывы. А в 1918 году училище было закрыто советской властью.

Нельзя сказать, что идея о церковном образовании умерла сразу же после закрытия института. Продолжением института явилась Старообрядческая народная академия. Под этим громким названием в 1918 году в Москве открылись курсы по истории и культуре старообрядчества. Их целью было содействие просвещению староверов и ознакомлению общества с «древлим благочестием».

Одним из организаторов курсов был Иван Кириллов (1891–1974), в ту пору церковно-общественный деятель, а впоследствии крупный советский ученый-экономист. Он надеялся, что академия станет важным духовным центром: «Чем больше старообрядчество проявит в себе центростремительных сил, тем резче оно отграничится от прочего внешнего мира, тем прочнее оно будет в своей внутренней сущности, тем глубже выявится его сокровенная мысль, тем плотнее существо старой веры прикрепится к сердцам современных старообрядцев. Лозунг всего старообрядчества нашего времени должен быть: ближе друг к другу, дальше от всего того, что выходит по своему духу за грань старообрядчества».

В академии удалось провести только один учебный цикл — с 15 мая по 1 июля 1918 года. За этот срок 117 постоянных слушателей академии прослушали курсы лекций по старообрядческой истории, литературе и искусству. Были также прочитаны лекции по педагогике и экономике. Среди преподавателей были не только староверы, но и представители официальной Церкви. Например, лекции читали философ Сергий Булгаков (о современной обмирщенной культуре), историк Александр Кизеветтер (о строе древнерусского общества), князь Евгений Трубецкой (о русском возрождении в религиозной живописи).

После закрытия академии старообрядческие учебные заведения в Советской России прекратили свое существование. На долгие годы умерла самая идея возможности церковного образования. Книжная ученость и богословская грамотность вновь стали уделом немногих самоучек-начетчиков. Впрочем, необходимость в этих грамотеях исчезла: новая власть не интересовалась тонкостями богословия и не поощряла подобные интересы у граждан. Религиозные диспуты прекратились.

Да и некому было спорить и не с кем! Староверие медленно, но верно вымирало. Храмы и часовни заполняли пожилые люди, которым было не до богословских изысков. На многие десятилетия старообрядчество свелось исключительно к соблюдению внешней стороны «древлего благочестия». Богословие начетчика сменило «бабушкино богословие». Пропали любовь и интерес к книгам, пропала и культура книги. Часто со смертью верующих стариков молодежь относила на помойку оставшуюся «рухлядь»: книги и иконы, прежде бережно передававшиеся из поколения в поколение.

Возрождение церковного образования стало возможным лишь в конце XX века, когда в 1996 году на Рогожском кладбище было создано Старообрядческое духовное училище, первый выпуск которого состоялся в 1998 году.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2011, № 21 (303).

ЖИЗНЬ И СУДЬБА ВЛАДЫКИ ГЕРОНТИЯ

В биографии старообрядческого епископа Геронтия, как в зеркале, отразилась история «древлего благочестия» XIX–XX веков: от деревенского быта времен Александра II до лагерного беспредела времен Иосифа Сталина. Но, пройдя все круги исторического ада, владыка Геронтий сумел сохранить искреннюю веру и достоинство сана. Памятник его исповедничеству — бесценные воспоминания.

Будущий святитель, в миру — Григорий Лакомкин, родился 1 августа 1872 года в деревне Золотилово Костромской губернии, в семье старообрядческого священника Иоанна Лакомкина. Приход был бедным, поэтому поповской семье приходилось заниматься крестьянским трудом. К тому же о. Иоанн постоянно подвергался преследованиям властей, ведь для пристава и урядника он был «раскольником», «лжепопом» и «самозванцем». От тяжелой и беспокойной жизни священник заболел чахоткой и умер.

Под руководством старшего брата Григорий занялся изучением церковного пения и богослужебного устава. В 1896 году он женился на благочестивой девице Анне Дмитриевне Печневой. Позднее архиерей рассказывал, что по обычаю, принятому в деревне невесты, молодые должны были плясать на свадьбе. Но Григорий сам не стал этого делать и Анне запретил: «Если вы позволите танцевать, то уже будете не моя невеста, а сатаны! Тогда я должен оставить вечер и не считать вас своей невестой». Пляска не состоялась, и это удивило гостей, зашептавшихся, что «староверы упрямые, не хотят исполнять их местные обычаи».

В1899 году Григория забрали в армию, хотя он «ростом был мал и сильно худ». Епископ вспоминал: «Первый год проходил строевую службу при полной строгости в то время бывшей дисциплины. За отказ петь песни немало получал защечин и побоев. За неядение мясной пищи в посты — подозрение в уклонении от службы. На второй год определили в полковую канцелярию писарем».

Когда командир узнал, что Лакомкин «раскольник», отказывается ходить в полковую церковь и называет ее «еретической», то хотел предать его суду. Однако за Григория вступился полковой священник, и писаря не только не засудили, но и произвели в старшие писари.

В 1903 году Лакомкин вернулся домой, а в 1906 году был рукоположен в священники для села Стрельниково близ Костромы, где неожиданно умер настоятель. Рукополагал Григория нижегородский и костромской епископ Иннокентий (Усов). Он предупредил молодого пастыря: «Народ в Стрельниково очень увлечен в пьянство, люди характерные, вспыльчивые».

Старый Покровский храм в Стрельниково о. Григорий нашел запущенным: «Вместо амвона были шпалы неприкрепленные, иконы на гвоздях, без иконостаса, пожертвованы от прихожан. Кругом грязь и чернота. Потолок того и гляди обвалится».

Дела прихода были расстроены. Вдова прежнего настоятеля плакалась о. Григорию: «Народ здесь очень плохой, как звери, пьяницы. Дай Бог, хотя бы один месяц вы послужили! С голоду помрете».

Но усердием о. Григория храм был отремонтирован и перестроен, организована приходская школа, создано Братство трезвости. Стараниями настоятеля церковный хор из Стрельниково стал одним из лучших в России, а сельский приход — образцовым.

В 1908 году священник внезапно овдовел: Анна Дмитриевна умерла преждевременными родами. «Отец Григорий в это время находился в Нижнем, и там получил неожиданно телеграмму — матушка скончалась, скорее приезжайте. Сразу же поехал. Пароход по пути засел на мель, сутки простоял. Прибыл на четвертый день смерти. Печаль и горе для отца Григория были велики, а тем более что они жили меж собой очень хорошо, в полной любви, уважении».

В 1911 году на Соборе Православной Старообрядческой Церкви вдового священника избрали кандидатом в епископы для Петербургской и Тверской епархии. В Нижнем Новгороде 27 февраля 1912 года о. Григорий принял иноческий постриг с Ихменем Геронтия, а затем отправился в Петербург, где И марта был рукоположен в епископы архиепископом Иоанном (Картушиным). «Поставленный епископ Геронтий после хиротонии сказал подобающее слово. Немало нужно смелости человеку из деревни, призванному в модную и культурную столицу, сразу же осмелиться говорить к такой аудитории проповедь».

Владыка Геронтий был одним из деятельнейших архиереев Старообрядческой Церкви. Он участвовал в проведении Соборов, занимался миссионерской деятельностью, пекся о строительстве новых храмов и об открытии приходских школ. При нем в Петербурге был построен и освящен величественный кафедральный Покровский собор на Громовском кладбище.

Но вот наступил 1917 год. Отречение императора и последовавшая за тем анархия в одночасье разрушили привычный уклад русской жизни, в том числе и религиозной. Красный террор кровавой волной захлестнул страну. Начались новые гонения староверов: были уничтожены тысячи священнослужителей, разорены сотни храмов и все монастыри.

В Петрограде был взорван кафедральный собор, а в Москве закрыты все храмы Старообрядческой Церкви, кроме старинного Покровского собора на знаменитом Рогожском кладбище. Старообрядческий епископат был практически полностью истреблен. Большинство архиереев было казнено, некоторые томились в тюрьмах, и лишь единицы сумели скрыться за границей, в Румынии и Китае.

Епископ Геронтий был арестован 13 апреля 1932 года на своей ленинградской квартире после вечернего великопостного богослужения. Его отвезли в «Большой дом» на Шпалерной улице и посадили в одиночную камеру.

Впоследствии архиерей вспоминал: «Я полагал, что это была какая-то ошибка, так как я не чувствовал за собой никакой вины и думал, что меня должны через два-три дня выпустить, а особенно к воскресению. Но прошло воскресение — пятая неделя Поста, и Вербное пришлось тут же пробыть. И думаю, неужели и Пасху быть мне вне свободы? Да, пришлось. Очень и очень было печально».

За решеткой — в тюрьме и лагерях — владыке пришлось встретить еще ни одну Пасху. Он был осужден на 10 лет по 58-й статье тогдашнего Уголовного кодекса (антисоветская пропаганда и агитация).

После объявления приговора епископ спросил: «А больше нельзя?» Узнав, что большего срока не дадут, он сказал: «Слава Богу, что мне теперь 60 лет! До 70 лет я должен жить и честно срок отбыть. Тогда или умирать, или домой». Мужество святителя удивило судей и следователей.

Тяжело было владыке Геронтию в неволе! Инок, он не ел мяса, посему вынужден был питаться одним хлебом, отчего в тюрьме у него развилась цинга: «Ноги отекли так, что галоши не убирались. Я одну пару белья разорвал на портянки, так как стали зябнуть ноги… Зубы даже все начали качаться, на ногах — пятна цинги, а лечить нечем… Зубной врач предложил все зубы вытаскать, так как их рукой свободно можно было вынуть».

В лагере епископу позорно остригли бороду: «Нас с бородами было около десяти человек. Применили насилие. Мы все забрались на верхние нары и не шли к парикмахеру. Начальник применил хитрость и вызвал меня, как бы условиться о ношении бороды.

И как я сошел с нар, четверо взяли меня, кто за руки, кто за голову, и насильно остригли мне бороду, а потом и другим. Это было для меня особое горе и печаль».

Лагерное начальство, как могло, постоянно унижало верующих. «Среди лагерников были старицы неработающие и старики. Старицы были как монашки, у всех были на платьях и на одеждах кресты. И вот объявили, что их живых будут хоронить. Собрали их до 50 человек. До десяти могильщиков нарядили как духовенство в рогожные ризы, и дьяконы — стихари из рогожи. Вместо кадил — горшки на веревках. Повели их как бы на особое место хоронить. Дорогой злоумышленно пели развращенные как бы молитвы и ектеньи. Осужденные шли спокойно. Народу лагерников вышло смотреть более 1000 человек. Привели к месту похорон, пели издевательски-кощунственно. Нужно бы смеяться, но никто не смеялся. Приказано было кончить. Все разошлись. Также пошли в бараки и осужденные на смерть. Когда узнало об этом высшее начальство, попало всем — и выговоры, и аресты. Так оказалась указанная выдумка бесславна и во вред им самим».

Между тем в 1934 году скончался архиепископ Мелетий (Картушин), возглавлявший Старообрядческую Церковь с 1915 года. Местоблюстителем московского святительского престола был определен кавказский епископ Викентий (Никитин), но весной 1938 года он был арестован и погиб в тюрьме.

Церковь оказалась в непростом положении: все архиереи были уничтожены, в живых остались лишь епископ Геронтий и самарский епископ Иринарх (Парфенов), томившиеся в неволе. А на свободе находился только один архиерей — калужский и смоленский епископ Савва (Ананьев), престарелый и больной.

В 1940 году был освобожден епископ Иринарх. Он поселился в Костроме и был сильно напутан, когда власти предложили ему немедленно явиться к начальнику городской милиции. Владыка ожидал нового ареста, но каково же было его удивление, когда ему сообщили, что архиерея разыскивают московские староверы и просят срочно прибыть на Рогожское кладбище!

Приехав в Москву, владыка Иринарх вместе с протоиереем Василием Королевым, настоятелем Покровского собора, отправился в Калугу, к епископу Савве, который возвел Иринарха в сан архиепископа Московского и всея Руси.

Когда началась Великая Отечественная война, староверы старались помочь фронту. В Покровском соборе во время богослужения был организован тарелочный сбор «На оборону родины». Архиепископ Иринарх благословил выпуск патриотических листовок, которые распространялись среди верующих на оккупированных территориях.

Вот, например, послание архиепископа «возлюбленным во Христе братьям и сестрам, находящимся в Молдавии и Бессарабии», связанное с проведением советской армией Ясско-Кишеневской операции в августе 1944 года.

В послании говорится: «Радостью наполняется сердце от поступающих с фронтов Отечественной войны вестей: наша доблестная русская армия шаг за шагом очищает от немецких фашистов священную отчизну. Вот и вы, дорогие чада, более двух лет томившиеся под пятой оккупантов, снова можете свободно вздохнуть грудью и трудиться на благо своей родины… Дорогие и любезные чада! Сейчас, когда заря победы над врагом восходит на горизонте, от каждого из нас требуется самоотверженность в служении родине. Поэтому призываю вас, как любящий отец, не прельщайтесь неметчиной, помните заветы наших предков, ненавидевших всей душей ее. Покажите свою готовность любыми жертвами проявить свою любовь к родине и древле истинной вере Христовой! Помогайте быстрее восстановить разрушенное врагом хозяйство, повинуйтесь иже во власти сущим! Помогайте доблестным нашим воинам всем, чем только можете».

В 1942 году закончился срок владыки Геронтия, и он возвратился в Стрельниково, где прожил год, занимаясь восстановлением Костромской и Ярославской епархии. В 1943 году святитель был приглашен в Москву и назначен помощником архиепископа.

В мае 1945 года он вместе с владыкой Иринархом и о. Василием Королевым направил поздравительную телеграмму Сталину: «Слава о знаменательной победе вашей не померкнет во веки, и будущие поколения с гордостью будут вспоминать об этих днях русской славы».

В 1944 году старообрядческая Архиепископия получила разрешение на выпуск церковного календаря на 1945 год. Подготовкой издания занялся владыка Геронтий. Он надеялся, что затем власти разрешат выпуск и другой духовной литературы (например, журнала), а также позволят открыть курсы для подготовки священников. К сожалению, этим надеждам не суждено было осуществиться.

Выход календаря стал заметным событием церковной жизни, вызвавшим интерес даже у староверов-эмигрантов. В сентябре 1946 года владыка Иринарх получил из Белграда письмо от Дмитрия Васильевича Сиропсина, бывшего городского главы Нижнего Новгорода, богатейшего пароходчика и щедрого благотворителя, немало помогавшего Старообрядческой Церкви в начале XX века. Сироткин, приветствуя выход календаря, радовался, что увидело свет «такое богатое и полезное издание».

В январе 1950 года Дмитрий Васильевич, одинокий, старый и тяжелобольной, снова писал в Москву, на этот раз владыке Геронтию. Сироткин сетовал, что в Белграде мало староверов, нет священника, не к кому обратиться для исповеди и причастия. Бывший «владелец заводов, газет, пароходов» прбсил епископа научить, «как поступить в случае смерти».

Но в это время ухудшились отношения между СССР и Югославией, посему владыка, не желая быть заподозренным в сношениях с Белградом, написал секретарю Архиепископии: «На мое имя и мне прислано и получено письмо от Дмитрия Васильевича Сироткина из-за границы, из Белграда. Я никогда не имел и не имею переписки с людьми, находящимися за границей. На означенное письмо отвечать не желаю и не буду».

После войны Церкви наконец-то удалось пополнить епископат. В1945 году был рукоположен епископ Иосиф (Моржаков), на следующий год — епископ Вениамин (Агальцов), а в 1948 году — епископ Флавиан (Слесарев).

В 1947 году власти вернули верующим храм-колокольню на Рогожском кладбище, отобранный в 1933 году, где теперь совершались ежедневные богослужения. А в 1949 году в распоряжение Архиепископии перешла бывшая часовня для отпевания покойников. Она была отремонтирована, и сюда переехал архиепископ со своими помощниками. До этого им приходилось ютиться на паперти бывшего единоверческого Никольского храма.

Постоянным и неутомимым участником всех церковных дел был епископ Геронтий. В 1949 году он написал воспоминания — беспристрастное свидетельство о той эпохе. О себе святитель записал: «Из лагерей и Костромы он прибыл в полном здравии, только в Костроме пришлось вставить новые зубы. А в Москве за шесть лет потерял зрение: вместо двух глаз остался один со зрением не более 50 процентов. За это время пришлось немало поболеть всякими болезнями. Врачебные исследования свидетельствовали, что это сказалось десятилетнее пребывание в лагерях. Но за все слава Богу! Но очень жаль, что мало, очень мало сделано. Нужно было бы сделать больше, но немощь, слабость и суета жизни немало отняли времени в безделье, за что строго придется отвечать перед Богом».

В октябре 1950 года архиерей заболел воспалением легких. Перенеся две сложнейшие операции и чувствуя приближение смерти, он взялся за составление духовного завещания, исполненного христианской любви и житейской мудрости. Оно будет вечным напоминанием о владыке Геронтии, скончавшемся 25 мая 1951 года.

До сих пор завещание святителя не потеряло своего значения — через десятилетия слышится глас истинного пастыря: «Помните, дорогие, что мы веруем во Св. Соборную и Апостольскую Церковь, Церковь Христову, и прибываем в той правой старой вере, в которой были св. угодники Божии, почему нас в отличие от других и называют староверами. И мы содержим те св. предания и старые обряды, в каковых пребывали все угодники Божии нашей страны. Вот поэтому нас и называют старообрядцы. Наши предки за эту св. старую веру и за св. предания и старые обряды терпели неисчислимые муки и тысячи их были убиты и пролили свою св. кровь за правоверие… Слезно умоляю и сердечно завещаю вам, твердо и неизменно соблюдайте святую правую веру нашу, ибо она есть истинная. Счастливы вы, что пребываете в ней».

Опубликовано: газета «НТ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2010, № 7 (267).

ТЯЖКИЙ КРЕСТ МЕСТОБЛЮСТИТЕЛЯ

В апреле 2008 года исполняется семьдесят лет со дня мученической кончины епископа Викентия (Никитина), иерарха Русской Православной Старообрядческой Церкви, местоблюстителя престола Архиепископа Московского и всея Руси в 1934–1938 годах. В судьбе владыки Викентия как в зеркале отразилась судьба российского старообрядчества времен большевистских репрессий.

История «древлего благочестия» — история дыбы и кнута, каторги и ссылки, преследований и гонений за веру, которые, начавшись при царе Алексее Михайловиче, с незначительными перерывами продолжались до начала XX века. На протяжении 250 лет старообрядчество являлось для светских и духовных властей «расколом», а его последователи — «лютыми неприятелями государству и государю».

Лишь в конце XIX века стала очевидной необходимость дарования религиозной свободы староверам. В том столетии, омраченном войнами, заговорами и покушениями, они имели возможность не раз засвидетельствовать свою искреннюю верность русскому императорскому престолу. Недаром премьер-министр Сергей Витте утверждал, что старообрядцы «всегда составляли элемент наиболее консервативный, наиболее преданный своему царю и родине».

Долгожданная свобода была получена староверами лишь после революции 1905 года. Правительство Николая И, напуганное всенародным возмущением, спешно искало поддержки многомиллионного консервативного старообрядчества и одновременно начинало демократизацию страны.

Поэтому 17 апреля 1905 года был издан императорский указ «Об укреплении начал веротерпимости». Он касался всех российских «иноверцев»: мусульман, буддистов, протестантов и старообрядцев. Николай II надеялся, что указ обеспечит «каждому из наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести».

Этот указ, пусть и не вполне совершенный, был важен для староверов. Наконец-то они могли облегченно вздохнуть и заняться устройством церковной жизни. Период с 1905 по 1917 год принято называть «золотым веком» русского старообрядчества.

Невозможно вкратце рассказать обо всех достижениях староверия за эти двенадцать лет. Строились храмы, открывались приходские школы, созывались съезды и Соборы, создавались политические партии, издавались церковные журналы и газеты, богослужебные книги, выпускались граммофонные пластинки с записями древнерусского пения.

Памятником, посвященным дарованию свободы вероисповедания, стал мемориальный храм-колокольня во имя Воскресения Христова, построенный в Москве на прославленном Рогожском кладбище — всероссийском старообрядческом центре.

Церкви не хватало подготовленных людей, способных преподавать в приходских школах. Эта насущная проблема была решена в 1912 году — в Москве открылся Старообрядческий богословско-учительский институт. На первый курс без экзаменов были приняты 23 человека. Директором института стал Александр Степанович Рыбаков, отец известного историка, академика Бориса Рыбакова.

Среди студентов института был Василий Семенович Никитин, будущий епископ Викентий, исповедник веры и мученик.

Василий Никитин родился 28 мая 1892 года в деревне Замолодино Костромской губернии в семье Семена Никитина, казака-старообрядца, верой и правдой послужившего отечеству в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов.

С этой войны он привез черноокую красавицу-турчанку, крестил и женился на ней. В ту пору подобные браки были нередки. Достаточно вспомнить, что Гонората — бабушка писателя Константина Паустовского — была полоненной турчанкой Фатимой.

Поселившись в Замолодине, Никитин занялся торговлей. Дела шли неплохо, и вскоре он с семьей перебрался в Кострому, в собственный дом. Но жена рано умерла, и Никитину, ревностному староверу, пришлось одному воспитывать детей в «страхе Божием» и в верности «древлему благочестию». Достаток позволил дать детям хорошее образование. А в 1906 году купец отправил сына Василия учиться в Москву, в Старообрядческое городское училище.

Завершив обучение в 1910 году, Василий возвратился в Кострому. Он избрал педагогическую стезю и начал давать уроки русского языка. Через два года Василий переехал в село Очер Пермской губернии.

На здешнем Очерском заводе трудилось много староверов, стараниями которых в 1912 году был построен храм, а при нем открыта школа, в которой Никитин поработал год учителем младших классов.

В 1913 году Василий уехал в Москву и поступил в Старообрядческий богословско-учительский институт. Но доучиться до конца ему было не суждено: началась Первая мировая война.

В 1916 году Василия Никитина забрали в армию. На Австрийский фронт он отправился в звании рядового, однако благодаря хорошему образованию был определен писарем в штаб. Но вот наступил 1917 год.

Октябрьский переворот и последовавшие за ним события явили подлинный смысл революции и показали истинное лицо революционеров. Начался «красный террор», на многие годы кровавой волной захлестнувший Россию.

Борьба с религией была объявлена большевиками «архиважной». Снова начались гонения на староверов, как никогда беспощадные и жестокие. В течение последующих двадцати лет «комиссары в пыльных шлемах» уничтожат оплот Старообрядческой Церкви — купечество, казачество и крестьянство. Будут репрессированы тысячи старообрядческих священнослужителей, разрушены сотни храмов, закрыты все монастыри.

Война закончилась для Василия Никитина в январе 1918 года, а в феврале он вернулся в Кострому. Здесь он женился на Марье Ивановне Моховой, дочери плотника из Ярославской губернии, руководительнице хора костромского старообрядческого храма. Хотя Марья и была на три года старше супруга, жили они душа в душу.

Вернувшись с фронта, Василий устроился работать библиотекарем и продолжил свое образование: он окончил годичные учительские курсы и получил звание «учителя первой степени». В июне 1919 года у молодых супругов родился первенец — дочь Калерия. А в августе Василия Семеновича снова забрали в армию, на этот раз — в Красную.

Никитин оказался в кавалерийском запасе Костромы, где служил до апреля 1921 года «культработником» — учил неграмотных красноармейцев писать и читать. Как великое счастье воспринял он возможность демобилизации. На следующий день после увольнения из армии Василий был рукоположен в священники для прихода костромского села Куниково.

На следующий год к церковному служению был призван и отец молодого иерея. Почтенный вдовец Семен Никитин был пострижен во иноки, наречен Савватием и 5 июня 1922 года рукоположен в епископы с титулом «епископ Ярославский, Вологодский и Архангельский».

В конце 1920-х годов владыка Савватий был арестован, но вскоре освобожден. По одним сведениям, он остался на Севере, где скончался «от старости». По другим — престарелый архиерей вернулся умирать в Кострому.

Вскоре после своего рукоположения отец Василий познакомился со знаменитым владыкой Геронтием (Лакомкиным), старообрядческим епископом Петроградским и Тверским, уроженцем Костромской губернии. Архиерей часто приезжал на родину, помогал землякам строить храмы и устраивать школы. В Куникове его стараниями был построен каменный храм.

Епископу понравился сельский священник, отличавшийся хорошим образованием и незаурядным умом. Вместе они организовали несколько приходских школ. Не хватало преподавателей, поэтому в 1924 году было решено в тайне от властей открыть курсы для подготовки старообрядческих учителей.

Предполагалось, что отец Василий будет преподавать русский язык, а владыка Геронтий — церковный устав. Но об организации курсов стало известно властям. Священника арестовали и около месяца держали под арестом, а затем отпустили под подписку о невыезде.

Оставаться в Костромской губернии было опасно. Поэтому в феврале 1925 года, по рекомендации епископа Геронтия, отец Василий был переведен в Москву, к храмам Рогожского кладбища.

Но жизнь готовила молодому священнику новое испытание, самое болезненное и тяжелое. В январе 1926 года от саркомы скончалась Марья Ивановна. Горе отца Василия было безмерно, он сильно похудел, осунулся, почернел лицом. Часто ходил на могилу жены и плакал.

Впоследствии советские газеты обвинят владыку Викентия в том, что он не любил супругу. Якобы, желая скорее достигнуть епископского сана, он «систематическими избиениями» умышленно довел жену до смерти от чахотки.

Опровергая эту ложь, многолетняя прихожанка Рогожского кладбища Галина Мариничева (1923–1993) писала в своих воспоминаниях: «Все рогожане, еще в бытность служения Викентия священником Рогожского кладбища, хорошо знали и самого владыку, покойную матушку — женщину исключительной, тонкой красоты, ведали, как глубоко он ее любил и как заботливо к ней относился. Видели воочию безмерное и неутешное горе вдовца с малыми детьми… Да, знали все, но никто не решился написать опровержение на явную клевету».

На руках отца Василия остались дочь Калерия и сын Лев. Помогать ему с детьми и по хозяйству стала одинокая вековуша Дарья Семеновна, отличавшаяся тяжелым характером.

В сентябре 1928 года состоялся Освященный Собор Старообрядческой Церкви, последний перед многолетним перерывом. На этом Соборе, среди участников которого был и епископ Савватий, отцу Василию было предложено принять архиерейский сан, а вместе с ним бремя ответственности святительского служения в страшные дни новых гонений на веру.

Священник отказывался, но соборяне с великим трудом уговорили его. Было решено, что он возглавит Кавказскую епархию вместо скончавшегося епископа Феодосия (Монокова). Смиренно соглашаясь, отец Василий со слезаМи умолял: «Только не оставьте моих детей!»

Прямо во время Собора, 16 сентября, священник был пострижен во иночество и наречен Викентием, а через неделю рукоположен в епископы. Вместе с семьей новопоставленный архиерей отправился в Ессентуки, где поселился в церковной сторожке при старообрядческом храме.

Время было страшное. Советская власть начала безжалостную борьбу с «религиозным дурманом». Был практически полностью репрессирован епископат Старообрядческой Церкви. Ее храмы закрывались. Угроза разорения нависла над Рогожским кладбищем.

В 1929 году были прекращены богослужения в величественном Рождественском соборе. Храм был изуродован и переделан в столовую для рабочих. Теперь возле него можно было видеть не благочестивых богомольцев, а сквернословящих пьяных пролетариев.

Предполагалось, что будет закрыт и перестроен в театр старейший Покровский собор, но он чудом уцелел. В 1930 году были сняты колокола с Воскресенского храма-колокольни. Через три года был закрыт и этот храм.

Советская власть обложила «тунеядствующее» духовенство огромными налогами. Многие священники не могли уплатить их, а потому отрекались от сана.

Яркая иллюстрация к бедствиям того времени — письмо епископа Викентия к староверам Вознесенской общины хутора Царицына: «Ваш священник отец Иоаким не раз писал мне о своем затруднительном материальном положении и наконец сам ко мне приехал. Из беседы с ним и из его писем я убедился, что отец Иоаким обложен непосильным налогом и что вы, братие, в уплате налога не оказываете ему почти никакой помощи. Считаю своим пастырским долгом напомнить вам о том, что материальная помощь священнику является непременной вашей обязанностью… Благословляю вас приложить все ваше тщание к тому, чтобы в самом непродолжительном времени собрать сумму на уплату налога за отца Иоакима. Необходимо вам также в будущем позаботиться о помощи священнику. Необходимо помогать ему не только деньгами и продуктами, но и в хлопотах, и в ходатайствах перед гражданской властью. В противном случае я вынужден буду перевести священника на другой приход».

Впрочем, советская власть боролась со «служителями культа» не только завышенными налогами. Наиболее стойких и упорных ожидали репрессии — расстрелы, лагеря и ссылки. Не миновала эта участь и епископа Викентия — он был арестован 13 апреля 1932 года В этот же день в Ленинграде был арестован епископ Геронтий, которого обвинили в «контрреволюционной деятельности».

Владыка Викентий был обвинен в «создании и руководстве Северо-Кавказским филиалом Всесоюзной контрреволюционной организации старообрядцев». Он якобы «подготавливал вооруженное восстание против советской власти, для чего члены организации хранили огнестрельное оружие и боеприпасы, вел шпионскую деятельность в пользу Румынии, воспитывал молодежь в антисоветском духе, агитировал против колхозов, распространял и хранил антисоветскую литературу, а также портрет бывшего царя Николая II. Распространял слухи о скорой интервенции японцев. Агитировал молодежь против вступления в комсомол и Красную армию».

Епископ Викентий был приговорен к десяти годам заключения, но отбыл в Свирских исправительных лагерях только год. Еще во время войны у него заболели ноги, а в неволе эта болезнь усилилась. Поэтому в сентябре 1933 года он был досрочно освобожден по состоянию здоровья.

В 1934 году скончался глава Старообрядческой Церкви, архиепископ Московский и всея Руси Мелетий (Картушин). Нужно было созывать Освященный Собор для выборов нового предстоятеля, что по условиям того времени было совершенно невозможно. Между епископами началась переписка, в результате которой владыка Викентий был признан достойным стать местоблюстителем московского архиепископского престола.

Епископ Викентий обосновался в Москве и часто служил не только в Покровском соборе на Рогожском кладбище, но и в уцелевших старообрядческих храмах. После службы он всегда читал проповеди, что по тем временам было очень смело.

Галина Мариничева вспоминала: «В это время я уже училась в начальной школе. В преподавании главный упор тогда делался на атеизм, причем в очень вульгарной форме. Учебники были напичканы антирелигиозными статьями, даже грязными частушками, которые меня, ребенка из верующей семьи, и оскорбляли, и вместе с тем вводили в смущение. Тогда же я услышала с амвона проповеди епископа Викентия, которые воспламеняли огонь веры в моем сердце, давали ответ на многие недоуменные вопросы».

Но служение местоблюстителя Викентия оказалось недолгим. В газете «Известия» от 30 января 1938 года была опубликована клеветническая статья некоего А. Юрина «Архиепископ всея Руси», призванная опорочить владыку Викентия в глазах верующих. В статье архиерей обвинялся во всех мыслимых и немыслимых грехах: он, бывший белогвардейский офицер, церковный карьерист, погубивший жену ради архиерейского сана, румынский шпион, горький пьяница, дебошир и пр. Так началась травля епископа.

Вечером 5 марта 1938 года владыка Викентий был арестован у себя в квартире. Его доставили во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянской площади. Через несколько дней его перевели в Бутырскую тюрьму, а оттуда — в Лефортовскую. Здесь, в медсанчасти, после очередного допроса святитель скончался ночью 13 апреля от кровоизлияния в мозг. Тело его увезли в крематорий Донского кладбища, а прах захоронили в общей могиле.

Но время все расставляет по своим местам. В 1990 году Генеральная прокуратура реабилитировала Василия Никитина и признала ложными обвинения в его адрес.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2008, № 7 (154).

ИЗ КОЛЕНА АВВАКУМОВА

У писателя Федора Абрамова есть небольшой рассказ «Из колена Аввакумова» о нелегкой судьбе старухи-староверки, дважды побывавшей в лагерях за то, что отказывалась работать по воскресеньям. Но рассказ не только об этом, он — о духовной силе простой русской женщины, которая «через все страдания, все испытания с двуперстным крестом прошла».

Такую же искреннюю и простую веру пронес через все невзгоды и испытания митрополит Алимпий, 17 лет возглавлявший Русскую Православную Старообрядческую Церковь и скончавшийся два года назад, 31 декабря 2003 года.

Будущий иерарх (в миру Александр Гусев) родился в 1929 году в Нижнем Новгороде в семье старообрядцев Капитона Ивановича и Александры Ивановны Гусевых.

О своих родителях митрополит рассказывал: «Отец с матерью познакомились в Лыскове в храме, а поженились примерно в 1925 году. Всего в семье было шестеро детей. Когда родители поженились, начал перестраиваться Сормовский судостроительный завод, отца как квалифицированного кузнеца взяли туда на работу. В семье уже было двое детей, старший брат и я, а квартиры не было, вот и пришлось через три года возвращаться в Лысково».

В Лысково, тихом поволжском городке, была старообрядческая церковь, священника которой арестовали в 1936 году. Угроза закрытия нависла над храмом. Тогда Виктор Бармин, дядя будущего Митрополита, перенес к себе домой часть церковной утвари и устроил тайную моленную. Нов 1941 году дом Барминых вместе с моленной сгорел.

Когда началась Великая Отечественная война, Капитон Иванович был мобилизован на трудовой фронт и работал на заводе в городе Дзержинске. В это время Лысково посетил старообрядческий священник Стефан Хапугин из села Красный Яр. Он предложил Александре Ивановне устроить в избе домовую церковь.

Гусевы всей семьей взялись за это дело: убрали печь, устроили алтарь и клиросы. Священник Кирилл Бушуев, тайно проживавший в Лыскове, освятил домовый храм во имя св. Иоанна Богослова и стал совершать в нем регулярные богослужения.

В 1945 году власти вернули староверам Успенскую церковь в городе Горьком, а домашний храм Гусевых закрыли. Теперь старообрядцам из Лыскова, чтобы попасть на богослужение, приходилось преодолевать путь в 100 км. Среди ревностных богомольцев, добирающихся до Горького на церковные праздники, был и юный Александр Гусев.

В послевоенные годы он устроился работать бакенщиком, о чем впоследствии вспоминал: «Работа была тяжелая, постоянно в воде. Ночью пройдет плот, два-три бакена собьет. Какие мы найдем — ставим обратно, какие не найдем — ставим новые».

Потом Александр служил в пожарной команде Лыскова, откуда был призван во флот, в морской стройбат в Кронштадте. В 1953 году Гусев вернулся домой и продолжил службу в пожарной части. Парторг команды сочувствовал верующему юноше: «Александр, ну куда ты пришел? Что ты здесь делаешь? Не место тебе здесь, тебе в храме где-нибудь служить надо!»

По благословению духовного отца, протоиерея Петра Селина из Горького, Александр в 1959 году переехал в село Дурасово Костромской области для помощи 85-летнему священнику Алексию Сергееву. Но в 1961 году по требованию властей Гусев покинул село. Он отправился в Горький и стал исполнять обязанности уставщика при Успенской церкви.

В 1967 году власти Горького закрыли и взорвали старообрядческий храм, стоявший на видном месте, а вместо него передали верующим заброшенную церковь на кладбище. На освящение нового храма прибыл глава Старообрядческой Церкви, архиепископ Иосиф (Моржаков). Он рукоположил Александра в сан дьякона.

Митрополит Алимпий рассказывал: «Когда владыка Иосиф предложил мне стать дьяконом, то сказал: или женись, или давай обет безбрачия. Я отца Петра Селина спросил, он и посоветовал принять безбрачие, чтобы каждый день молитвенное правило читать по монастырскому уставу. Так с тех пор я и жил».

В 1969 году на Освященном Соборе Старообрядческой Церкви дьякон Александр Гусев был избран кандидатом в епископы, однако принял архиерейский сан только в 1986 году.

Годы застоя тяжело сказались на старообрядчестве, обескровленном сталинскими и хрущевскими репрессиями. Власти запрещали домашнее духовное воспитание, не пускали молодежь в храмы. Казалось, что «древлее благочестие» вымирает.

Доля правды была в словах «Настольной книги атеиста», посвященных староверию: «Ряды его сторонников уменьшаются в последние десятилетия довольно быстрыми темпами… Пополнение общин идет в основном за счет семей верующих. Однако это не может восполнить потери в численности старообрядцев за последние годы».

К началу «перестройки» в Старообрядческой Церкви осталось только три престарелых архиерея: архиепископ Никодим (Латышев), епископы Анастасий (Кононов) и Евтихий (Кузьмин). Владыка Никодим тяжело болел и безвыездно жил в Молдавии, в родном селе Старая Добруджа.

Анастасий, епископ Донской и Кавказский, уговорил диакона Александра принять архиерейский сан. По благословению владыки Никодима в 1985 году Анастасий рукоположил Александра в священники, а затем постриг в иночество и нарек Алимпием.

Затем, 5 января 1986 года, в городе Клинцы (Брянская обл.) епископы Анастасий и Евтихий возвели отца Алимпия в святительский сан. Предполагалось, что после смерти Никодима Анастасий станет архиепископом, а Алимпий возглавит Донскую и Кавказскую епархию.

Однако развитие событий приняло неожиданный ход. Архиепископ Никодим скончался 11 февраля 1986 года, а епископ Анастасий — 9 апреля. И Освященный Собор избрал владыку Алимпия новым главой Старообрядческой Церкви.

В 1988 году, когда праздновалось 1000-летие крещения Руси, российские староверы сумели осуществить свою давнюю мечту — преобразовать Московскую Архиепископию в Митрополию. Решение об этом было принято на Соборе 1988 года, хотя власти до последнего пытались воспрепятствовать этому.

На этом же Соборе было принято новое официальное название Церкви — Русская Православная Старообрядческая Церковь вместо прежнего Древлеправославная Церковь Христова. А 24 июля 1988 года в Покровском соборе на Рогожском кладбище в Москве состоялось торжественное возведение архиепископа Алимпия в сан митрополита Московского и всея Руси.

С учреждения Московской Митрополии началось возрождение Старообрядческой Церкви. В годы служения владыки Алимпия в несколько раз увеличилось число приходов, пополнились ряды священнослужителей, верующим были возвращены многие храмы.

В Москве староверам вернули полуразрушенный Рождественский собор на Рогожском кладбище, Никольский храм на Бутырском Валу и Покровский храм в Турчаниновом переулке.

Во многих городах и селах церкви были отстроены заново. Большинство этих храмов освятил сам владыка Алимпий, много времени и сил отдававший архипастырским поездкам по России.

При всей высоте своего сана митрополит вел строго аскетическую жизнь инока. Он не интересовался мирской суетой, читал только духовные книги и, несмотря на телесную немощь, неукоснительно соблюдал строгое монастырское молитвенное правило. От усердного наложения крестного знамения его будничная ряса была до дыр пробита на плечах.

Председательство на Соборах, освящение храмов, поездки по стране и постоянная забота о решении множества насущных вопросов церковной жизни не могли не сказаться на здоровье владыки Алимпия. Но сам иерарх никогда не говорил о своих недугах.

Незадолго до смерти митрополита Александр Васильевич Антонов, редактор старообрядческого журнала «Церковь», пытался уговорить его на время воздержаться от участия в богослужениях. На это владыка Алимпий с искренним удивлением ответил: «Да ты что говоришь-то! Я после каждой службы молодею на десять лет».

В конце 2003 года здоровье митрополита резко ухудшилось — он был госпитализирован в Пироговскую больницу, где и скончался от инфаркта ранним утром 31 декабря. Похороны главы Старообрядческой Церкви состоялись 4 января 2004 года на Рогожском кладбище.

Люди, знавшие владыку Алимпия, навсегда запомнят его как необыкновенно доброго, скромного и доступного в общении человека. А верующие назовут его подвижником и столпом благочестия, превыше всего ценившим молитву и богослужение.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2006, № 1 (173).

ЖИЗНЬ ПО КАНОНАМ

Древние византийские каноны повелевают раз в году собираться церковным Соборам. Это правило, как и прочие «преданья старины глубокой», твердо соблюдают русские старообрядцы. Даже в эпоху гонений (а староверов преследовали то царская, то советская власть) в Москве, в Рогожском поселке, проходили Соборы Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ). На Соборах всегда присутствовали не только епископы и священники, но и миряне — делегаты со всей огромной России, без участия которых в Старообрядческой Церкви не принимается ни одно решение.

Так было и на очередном Соборе, проходившем 19–22 октября <2004 года> под председательством главы РПСЦ, митрополита Московского и всея Руси Андриана (Четвергова), сменившего у церковного кормила власти митрополита Алимпия (Гусева, 1929–2003), управлявшего Церковью с 1986 года.

Митрополит Андриан, став во главе Церкви в феврале этого года, успел объездить всю Россию и побывать в ближнем зарубежье (на Украине и в Молдавии). Во время своих поездок Митрополит не только общался с верующими, но также встречался с представителями светской власти и Русской Православной Церкви (РПЦ).

Выступая с докладом на открытии Собора, митрополит Андриан отчитался перед своей паствой и наметил некоторые перспективы развития Церкви в ближайшем будущем. Именно этот доклад стал наиболее примечательным событием Собора. В докладе Митрополит заявил, что главная цель его поездок по стране — «на личном опыте познакомиться с реальным положением церковных дел».

Результаты поездок не удовлетворили митрополита: «По общему впечатлению, приходская жизнь в регионах чаще всего ограничивается совершением уставного богослужения, кое-где к этому еще добавляются заботы о ремонте действующего или о строительстве нового храма. Еще далеко не везде созданы и действуют воскресные школы, недостаточно широко ведется проповедническая работа со взрослым населением… Эти болезненные явления возникли не сегодня, но это не значит, что Церковь готова терпеть их и далее».

Поэтому митрополит предложил Собору обсудить проблему внешней активности Церкви и меры, способные поднять престиж старообрядчества в современном мире: «Старообрядцы пока еще не привыкли проявлять свою духовную активность во внешнем мире, удовлетворяясь тем, что государство наконец-то оставило их в покое и предоставило возможность заниматься своими проблемами. Однако очевидно, что такие настроения ведут к самоизоляции, ослаблению и вырождению. Это положение нужно решительно менять».

Впрочем, вырываясь из замкнутого круга многовековой самоизоляции, староверы не собираются объединяться с Московским Патриархатом (МП), взявшим на себя роль собирателя Русских Церквей. Открытый призыв к объединению старообрядцев и «новообрядцев» прозвучал на недавнем Архиерейском Соборе РПЦ в докладе митрополита Кирилла (Гундяева), председателя Отдела внешних церковных связей МП: «Нельзя признать собирание Русской Церкви завершенным, пока мы не объединимся во взаимном прощении и братском общении во Христе с исконной ветвью русского православия».

На эти слова митрополит Андриан отреагировал достаточно определенно. Высказавшись за «честный, откровенный обмен мнениями», он заявил: «Появившиеся опасения о неоправданном сближении и тем более объединении с РПЦ совершенно безосновательны и неуместны. Ни объединение, ни даже разговоры о нем не входили и не могут входить в наши планы».

Таким образом, уклонившись от объятий РПЦ, староверы в очередной раз продемонстрировали свой твердый характер, закаленный столетиями гонений и борьбы за существование.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2004, № 20 (150).

ТАЙНА СТАРОЙ ВЕРЫ

Когда в начале Великого поста 1653 года патриарх Никон разослал по храмам Москвы указ о введении новых церковных обрядов, протопоп Иоанн Неронов, настоятель Казанского собора, что на Красной площади, затворился в келье кремлевского Чудова монастыря и в течение седмицы предавался непрестанной молитве.

Как рассказывает в своем прославленном «Житии» протопоп Аввакум, в это время был ему голос от образа Спасова: «Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!» Эти пророческие слова на несколько веков определили ход всей старообрядческой истории: вплоть до 1905 года староверы «неослабно» страдали от притеснения светских и духовных властей.

Начало гонениям на ревнителей «древлего благочестия» положил сам патриарх Никон, когда в том же 1653 году арестовал и отправил в ссылку «строптивых» протопопов (Иоанна, Аввакума и Даниила), подавших государю Алексею Михайловичу челобитную в защиту старых обрядов. В следующем году Никон безжалостно расправился с другим своим противником, епископом Павлом Коломенским, — предал его «на лютые биения и наказания», а затем и «на дальние заточения».

Со времен царя Алексея Михайловича старообрядцы были объявлены врагами государства — «ворами» и «раскольниками». Так в середине XVII столетия началось гонение на староверов, которое Александр Солженицын определил как «самоуничтожение русского корня, русского духа, русской целости». Это чудовищное самоуничтожение продолжалось с незначительными перерывами до наших дней. Пожар гонений, охвативший всю Россию, то затухал, то разгорался с новой силой.

При императрице Екатерине II этот пожар обратился в золу и угли. При «матушке Екатерине» староверам наконец-то вышло облегчение. В 1783 году было законодательно запрещено употребление в официальных бумагах и в разговоре слова «раскольник». А в 1771 году в Москве возникли Рогожское и Преображенское старообрядческие кладбища, ставшие всероссийскими центрами «древлего благочестия».

Однако внук Екатерины II, Николай I, сумел раздуть из, казалось бы, остывших углей новое пламя. Его царствование стало одним из самых мрачных периодов старообрядческой истории. В «богоугодном» деле борьбы с «расколом» императору усердно помогал митрополит Московский Филарет (Дроздов). Репрессивную политику Николая I продолжил «царь-освободитель» Александр И.

С Высочайшего одобрения и при активном участии митрополита Филарета 7 июля 1856 года были опечатаны алтари Покровского и Рождественского соборов на Рогожском кладбище. В течение полувека в храмах не совершалась литургия, а молящиеся были вынуждены лицезреть на царских дверях иконостаса полицейские печати красного сургуча.

Лишь Февральская революция 1905 года изменила отношение властей к старообрядцам, верноподданным и благонамеренным гражданам Российской империи. Накануне Пасхи, в Страстную субботу 16 апреля 1905 года, в Москве была получена телеграмма Николая И, повелевавшая «в сегодняшний день наступающего светлого праздника распечатать алтари старообрядческих часовен Рогожского кладбища». В тот же день на Рогожское кладбище прибыл генерал-адъютант Дмитрий Голицын. С амвона Покровского собора он зачитал высочайшую телеграмму и срезал печати.

На следующий день, 17 апреля, был обнародован указ «Об укреплении начал веротерпимости», который впервые в истории России декларировал равные религиозные и гражданские права д ля всего населения империи. Так начался кратковременный расцвет старообрядчества. По всей стране староверы строили новые храмы, начинали выпуск периодических изданий, открывали школы и училища. Настоящим символом этого «золотого века» стало распечатывание алтарей рогожских соборов.

Но наступил тревожный 1917 год, вернулось «время страдания». Стали вновь закрываться церкви, сжигаться иконы и книги, преследоваться священнослужители и верующие. Однако старообрядчество пережило и эти гонения. Оно выжило во многом благодаря живительному импульсу, полученному в 1905 году.

В память столетнего юбилея двух важнейших событий русской религиозной истории 12 мая 2005 года в Государственном историческом музее открылась выставка «Тайна старой веры». Она продолжает цикл историко-патриотических экспозиций, начатый в январе этого года выставкой «1905 год. Первая революция. Первый парламент».

Открытию выставки предшествовала научная конференция «Новые материалы по истории и культуре старообрядчества». Большинство докладов, прозвучавших на конференции, было посвящено культуре и истории старообрядчества. Выступающие рассказывали и о событиях, предварявших принятие указа «Об укреплении начал веротерпимости», и о судьбах выдающихся деятелей старообрядчества конца XIX — начала XX веков, и о старообрядческой иконописи и книжности. С интересными докладами выступили ученые-староверы, сотрудники Московской Митрополии Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ).

После конференции в Посольском дворике Исторического музея состоялось торжественное открытие выставки «Тайна старой веры». С приветственным словом выступили директор музея Александр Шкурко и куратор вставки Елена Юхименко. К собравшимися обратился Митрополит Московский и всея Руси Андриан (Четвергов), глава РПСЦ — крупнейшей старообрядческой Церкви России.

Он выразил духовную радость по поводу «возвращения новой России к старой вере». По словам Митрополита, «сто лет назад благодаря дарованию свободы вероисповедания, проведению культурных, образовательных, благотворительных программ русский народ начал узнавать в старообрядчестве свое, истиннородное, некогда утраченное. Так сын после длительной разлуки с трудом узнает свою мать-старушку».

К открытию выставки была приурочена презентация великолепного альбома «Древности и духовные святыни старообрядчества: Иконы, книги, облачения, предметы церковного искусства», только что выпущенного московским издательством «Интербук-Бизнес». Перед собравшимися выступил генеральный директор издательства Геннадий Попов.

Альбом посвящен кафедральному Покровскому собору на Рогожском кладбище и подготовлен при активном участии Московской Митрополии РПСЦ. Как заметил Митрополит Андриан, несомненная научная и художественная ценность альбома в сочетании с прекрасной полиграфией и ограниченным тиражом наводят на мысль, что эта книга «со временем превратится в библиографическую редкость».

Открытие выставки завершилось выступлением женского хора Духовного училища РПСЦ, исполнившего пасхальные песнопения. Стоит отметить, что в торжественных мероприятиях, посвященных 100-летию указа «Об укреплении начал веротерпимости», принимают участие только представители РПСЦ, хотя в 1905 году свободу вероисповедания получили староверы всех толков и согласий. Наверное, это свидетельствует о том, что лишь Старообрядческая Церковь сумела пройти вековую проверку временем и сохранить творческие силы и потенциал.

После церемонии открытия гости осмотрели экспозицию, размещенную в двух небольших залах. На этом ограниченном пространстве представлены экспонаты, открывающие поистине безграничную историческую перспективу. История «древлего благочестия» проходит перед посетителем в своих святынях, древностях и образах. На выставке представлены книги и иконы, богослужебные облачения, портреты выдающихся деятелей старообрядчества, мемориальные вещи, а также памятники древнерусской церковной культуры, бережно сохраненные староверами.

Но, наверное, главным экспонатом выставки является простая веревка с оттисками восемнадцати полицейских печатей, тех самых, которыми в 1856 году были на полвека запечатаны алтари старообрядческих храмов. Это своеобразный памятник религиозной нетерпимости, напоминание и предостережение всем нам!

Оно особенно актуально сейчас, когда в России, где по Конституции все религии равны, появляется новая государственная религия, новая официальная Церковь, которая «равнее других». Но пока в музеях хранятся и выставляются такие знаковые экспонаты, есть надежда, что Россия никогда больше не потеряет свободу вероисповедания, впервые обретенную сто лет назад.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2005, № 8 (161).

МИТРОПОЛИТ СКОНЧАЛСЯ ВО ВРЕМЯ КРЕСТНОГО ХОДА

Вечером в среду, 10 августа <2005 года>, во время крестного хода в Кировской области скоропостижно скончался от сердечного приступа глава Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ) митрополит Московский и всея Руси Андриан (Четвергов).

Владыка Андриан возглавил Старообрядческую Церковь в феврале 2004 года после смерти митрополита Алимпия (Гусева), стоявшего у кормила РПСЦ с 1986 года. В отличие от своего предшественника, избегавшего общения с внешним миром, митрополит Андриан был открыт для диалога.

За полтора года своего пребывания во главе Церкви владыка Андриан сумел найти общий язык с представителями светской власти и СМИ. Он объездил практически всю Россию, посещая старообрядческие приходы, побывал в Молдавии и на Украине. Во время своих поездок митрополит встречался с иерархами Русской Православной Церкви, что дало возможность говорить об улучшении отношений между двумя Церквами, чьи пути разошлись в середине XVII века.

Сейчас Старообрядческая Церковь, насчитывающая около 1 млн. членов, стоит на распутье. Пойдет ли она дальше курсом митрополита Андриана или вернется к политике изоляционизма, будет зависеть от того, кто станет новым митрополитом, избрать которого может только Освященный Собор РПСЦ. Дата этого Собора будет определена в ближайшие дни.

К сожалению, достойной смены митрополиту Андриану нет. Скорее всего, ни один из епископов РПСЦ не сумеет набрать 75 % голосов делегатов Собора, необходимых для избрания на митрополичий престол. Вероятно, Собор внесет поправку в Устав РПСЦ, которая позволит избирать Предстоятеля Церкви меньшим числом голосов.

ИЗ ДОСЬЕ «НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ»

Митрополит Андриан (Александр Четвергов) родился 14 февраля 1951 года в старообрядческой семье в Казани. Закончил Казанский авиационный институт. В 1986 году оставил светскую работу и начал трудиться при старообрядческом храме в Казани. 17 октября 1999 года посвящен в сан диакона, а 14 мая 2000 года — в сан священника. В следующем году был пострижен в монахи с именем Андриан.

29 апреля 2001 г. возведен в сан епископа и определен на Казанско-Вятскую епархию. 9 февраля 2004 г. Освященный Собор РПСЦ избрал епископа Андриана митрополитом Московским и всея Руси. Распоряжением Владимира Путина от 2 сентября 2004 г. митрополит Андриан был введен в состав Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте России.

Опубликовано: «Независимая газета» 2005, № 168 (3564).

СТАРООБРЯДЦЫ ДВИГАЮТ МОЛОДЕЖЬ

Русская Православная Старообрядческая Церковь (РПСЦ) насчитывает на территории бывшего Советского Союза более 1 миллиона верующих и является одной из крупнейших христианских конфессий России. По данным Министерства юстиции, на 1 мая 2004 года на территории России зарегистрировано 152 религиозные организации РПСЦ, из них 5 централизованных организаций, 146 местных общин и один монастырь. Кроме того, около 100 общин находится на территории СНГ, прежде всего на Украине и в Молдавии. На протяжении многих лет глава РПСЦ — митрополит Московский и всея Руси — был членом Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте России.

После того как 10 августа сего <2005> года во время Великорецкого крестного хода в Кировской области скоропостижно скончался митрополит Андриан (Четвергов), сразу же начались разговоры о том, кто станет его преемником. Поэтому пристальное внимание многих аналитиков и наблюдателей привлекает Освященный Собор РПСЦ, открывшийся 18 октября в Москве, в Покровском храме на Рогожском кладбище. На Собор прибыли 245 делегатов со всего бывшего Советского Союза. Главнейшим вопросом повестки дня стали выборы нового главы Церкви.

Наиболее вероятным кандидатом в митрополиты считался архиепископ Костромской и Ярославский Иоанн (Витушкин), старейший иерарх РПСЦ (родился в 1926 году) , исполнявший после смерти владыки Андриана обязанность местоблюстителя Московского митрополичьего престола.

Первоначально соборянам для избрания митрополита были предложены кандидатуры пяти епископов. После двух туров голосования остались только два кандидата — архиепископ Иоанн и епископ Казанский и Вятский Корнилий (Титов). В третьем туре победил владыка Корнилий, набравший 163 голоса соборян.

Избрание епископа Корнилия стало неожиданностью не только для внешних наблюдателей, но и для многих старообрядцев. Мало кто предполагал, что новым главой Церкви будет человек, совсем недавно рукоположенный в епископский сан. Однако владыка Корнилий известен как грамотный пастырь, талантливый писатель и проповедник, что, несомненно, поможет ему в многотрудном деле управления Церковью.

Перед Собором много говорилось о том, будет ли новый митрополит следовать курсом диалога и открытости, которого придерживался владыка Андриан? Сумеет ли он выдержать тот активный ритм церковной жизни, который задал его предшественник? Предполагалось, что архиепископ Иоанн будет следовать умеренным, консервативным курсом, которого РПСЦ держалась в 1980—1990-е годы. От епископа Корнилия, наоборот, ожидали верности курсу митрополита Андриана, активности, открытости и готовности к диалогу.

Еще в 2001 году на страницах журнала «Духовные ответы» будущий митрополит (тогда еще диакон Константин Титов) писал: «В то время как на Руси умножаются упадок веры, засилье греховных пороков, распространение неправославных религий, сектантства, неоязычества, необходимы, как я думаю, не изоляция христиан друг от друга во враждебной полемике, не соперничество и вражда, а совместные усилия по достижению торжества христианства в нашей стране».

Теперь можно с уверенностью говорить, что Старообрядческая Церковь, избежав опасности самоизоляции, будет и далее следовать курсом владыки Андриана. Пресс-служба Московской митрополии уже заявила: «Ожидается, что владыка Корнилий может сохранить преемственность курса развития Церкви, избранного его предшественником, митрополитом Андрианом».

ДОСЬЕ

Митрополит Корнилий (в миру — Константин Иванович Титов) родился 1 августа 1947 года в городе Орехово-Зуеве (Московская область) в старообрядческой семье. Окончив 8 классов школы, стал учеником токаря на литейно-механическом заводе, где и отработал 35 лет. Во время работы учился в вечерней школе, техникуме и Московском автомеханическом институте, который окончил в 1976 году. До 1997 года работал начальником ОТК завода. С 1991 года — председатель церковного совета старообрядческой общины Орехово-Зуева. В 1997 году, дав обет безбрачия, рукоположен в сан диакона митрополитом Алимпием (Гусевым). А в 2004 году митрополит Андриан (Четвергов) рукоположил его в сан священника. Избран кандидатом в епископы на Освященном Соборе РПСЦ в октябре 2004 года. Принял иноческий постриг 14 марта 2005 года. А 8 мая 2005 года митрополит Андриан в сослужении трех архиереев рукоположил Корнилия в сан епископа на Казанскую и Вятскую епархию.

Опубликовано: газета «Культура», 2005, № 44 (7503).

ПОД СВОИМ КРЕСТОМ

Многим, наверное, известны рассказы о старообрядцах — нелюдимых сектантах, которые запирались ставнями, замыкались в молельнях, навешивали на колодцы замки каленого железа. Лаже в начале XXI века староверы представляются «кержаками» и «кулугурами», угрюмыми фанатиками, сошедшими со страниц исторических романов. Этот образ далек от истинного. В чем непреклонны христиане, составляющие Православную Старообрядческую Церковь, так это в том, что считают только свое общество единственной Святой, Соборной и Апостольской Церковью, о которой говорится в Символе веры.

Старообрядцы всегда были осторожны в общении с иноверцами, не только с новообрядцами, но и со староверами других согласий. При этом они руководствовались учением апостола Иуды, писавшего об общении с еретиками: «К одним будьте милостивы с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня, обличайте же со страхом, гнушаясь даже одеждою, которая осквернена плотью» (Иуд. 22–23).

Но представители разных согласий по-разному понимали это учение. Если поповцы основной упор делали на слова «будьте милостивы», то беспоповцы гнушались «даже одеждою» еретиков.

Ограничение в общении с иноверцами для поповцев сводилось преимущественно к немолению «со отлученными», что запрещено церковными канонами, например, 10-м и 65-м апостольскими правилами. В остальном поповцы поступали по совету преподобного Иоанна Лествичника (VI в.): «Неверных или еретиков, которые охотно спорят с нами для того, чтобы защитить свое нечестие, после первого и второго увещания должны мы оставлять. Напротив того, желающих научиться истине не поленимся благодетельствовать в этом до конца нашей жизни».

Беспоповцы создали особое учение о мирщении — осквернении через внешний мир. Верующий мог замирщиться не только через совместную молитву, но и через общую трапезу или простое общение с «еретиками».

Поэтому беспоповцы старались «блюсти чашку» — не есть из одной посуды с иноверцами; отмаливали «торжищно брашно» — продукты, купленные на торгу; прятали иконы, чтобы «еретики» не оскверняли их даже взглядом. Наибольшей строгостью в общении с миром отличались старообрядцы Федосеевского, Филипповского и Бегунского согласий.

Подметив за беспоповцами замкнутость и скрытность, люди, не разбирающиеся в многообразии старообрядчества, перенесли эти черты на всех староверов. Расхожее мнение о старообрядцах «озвучил» в рассказе «Дом над кручею» писатель Юрий Павлович Козаков.

Паренек из провинциального городка рассказывает студенту-москвичу, прибывшему на практику в их захолустье: «Ставнями запираются. Как чуть стемнеет, так и запираются. Народ! У каждого свой колодец — кулугуры, черти! У стариков в сараях гробы да кресты стоят — это они после смерти опоганиться боятся, в своих хотят в могилу лечь и под своим крестом».

Хотя со времени написания этого рассказа прошло 50 лет, в умах людей мало что изменилось. А открытие в 1978 году в Сибири «таежного тупика» семьи Лыковых еще более укрепило мнение о нелюдимых старообрядцах, живущих в лесной глуши и в одиночку ходящих с рогатиной на медведя.

И телевидение, и журналы, и газеты продолжают штамповать привычный образ ханжи и изувера, ненавидящего весь мир и избегающего всех благ цивилизации. В рассказах некоторых журналистов старообрядчество представляется замкнутой сектой с бесчеловечно строгим уставом, изнурительными постами и всенощными бдениями.

Часто можно услышать, что староверы не пользуются паспортами и компьютерами, не смотрят телевизор, не летают на самолетах и не ездят на поездах, полагая, как герои пьес Александра Островского, что в них «огненного змия стали запрягать; все, видишь, для-ради скорости».

Между тем староверы никогда не чурались внешнего мира и прогресса. Старообрядческие промышленники использовали на своих фабриках новейшие станки. В 1904 году, на заре эры отечественного самолетостроения, старовер Дмитрий Рябушинский, ученик «отца русской авиации» Николая Жуковского, построил на свои деньги гидродинамическую и аэродинамическую лаборатории с самой большой в Европе аэродинамической трубой. А в 1916 году семья Рябушинских начала строительство завода Автомобильного Московского Общества (АМО, ныне ЗИЛ).

Митрополит Московский и всея Руси Андриан (Четвергов, 1951–2005), возглавивший в начале 2004 года, после кончины митрополита Алимпия (Гусева), Русскую Православную Старообрядческую Церковь, видел в дореволюционном староверии, активном, энергичном, деловом, образец для подражания.

В интервью газете «НГ-Религии» он говорил: «Нам ежедневно приходится искать некое сочетание непреходящих ценностей с теми задачами, которые ставит перед нами каждый новый день. Поэтому, безусловно, дореволюционное старообрядчество являет нам много знаменательных примеров духовного дерзновения и активного церковного строительства, а его история поучительна и полезна».

На Освященном Соборе Старообрядческой Церкви 2004 года митрополит Андриан обратился к христианам с призывом быть открытыми к диалогу с внешним миром, проповедовать старую веру новой России. «Для того чтобы вести миссионерскую деятельность, — говорил он, — сегодня вовсе не требуется пускаться в дальние путешествия, пробираться в глухие места, где живут люди, не просвещенные Евангелием. Таких людей сегодня в избытке вокруг нас… Необходимо отметить важность нашей внешней активности. Старообрядцы пока еще не привыкли проявлять свою духовную активность во внешнем мире, удовлетворяясь тем, что государство наконец-то оставило их в покое и предоставило возможность заниматься своими проблемами. Однако очевидно, что такие настроения ведут к самоизоляции, ослаблению и вырождению. Это положение нужно решительно менять».

Желая быть примером активности для паствы, митрополит, посещая в 2004 году старообрядческие приходы, объехал почти всю Россию, побывал на Украине и в Молдавии. Во время этих поездок владыка Андриан неоднократно встречался с епископами Русской Православной Церкви (РПЦ) и на Освященном Соборе 2004 года докладывал: «В ряде регионов также состоялись встречи с архиереями Московской Патриархии, которые, как мне представляется, способствовали снижению уровня предвзятости и установлению более доброжелательного отношения к старообрядчеству в целом и к местным общинам в частности. Эти встречи убеждают меня, что, не отступая от отеческого благочестия, не изменяя духу дораскольной Церкви, мы сегодня можем обсуждать с Московской Патриархией решение спорных имущественных вопросов, формы совместного противодействия духовному экстремизму, сектантству и прочим болезням нашего общества».

Но готовность поддерживать добрососедские отношения и совместно решать спорные вопросы не означает, что Старообрядческая Церковь собирается соединяться с РПЦ или какой-либо другой Церковью. Диалог, начатый митрополитом, был многими неверно истолкован как начало объединительного процесса, и владыке Андриану пришлось на Соборе успокаивать свою паству: «Появившиеся опасения о неоправданном сближении и тем более объединении с РПЦ совершенно безосновательны и неуместны. Ни объединение, ни даже разговоры о нем не входили и не могут входить в наши планы».

Объединение Старообрядческой Церкви и РПЦ совершенно невозможно. Между староверием и прочими конфессиями «утверждена великая пропасть» (Лк. 16,26). Председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Кирилл (Гундяев) определил ее так: «Между нами лежит тяжкий исторический груз жестоких преследований старообрядчества, между нами — память о пролитой крови, невинной и напрасной».

Но различие между Церквами не сводится к исторической памяти или злопамятству. Непреодолимое препятствие — староверческая экклезиология (учение о Церкви).

Христиане, составляющие Православную Старообрядческую Церковь, считают только свое общество единственной Святой, Соборной и Апостольской Церковью, о которой говорится в Символе веры.

Никониан и староверов других согласий они признают еретиками. Поэтому единственно приемлемый для Старообрядческой Церкви вид соединения с РПЦ — возвращение заблудших овец-никониан в стадо Христово.

Условия этого возвращения оговорил еще в середине XIX века староверческий начетчик Семен Семенов в диспуте с архимандритом Павлом (Ледневым) из Синодальной церкви. «Пусть Церковь сначала признает, что предки наши и мы неизменно соблюли древнее благочестие и раздорниками не были, как она думает, и что она несправедливо и незаконно изнесла на нас клятвы… Пусть греческие и российские архиереи попрощаются у наших за свои на старые обряды дерзости… Когда получат от наших архиереев разрешение, тогда и будем с ними воедино».

В 1917 году в Нижнем Новгороде проходил единоверческий съезд, выразивший в послании к староверам стремление к объединению двух Церквей. На это обращение старообрядческие епископы ответили, что единство «неосуществимо и даже вредно для чистоты древнего благочестия». Как и Семен Семенов, они указали на условия объединения: «Необходимо, чтобы последователи реформ Никона при участии восточных патриархов соборно отвергли и осудили клятвы и злохуления, произнесенные на святоотеческие предания и обычаи и на православных христиан, содержащих оные. Обязаны раскаяться и испросить прощение как за эти клятвы и злохуления, так и за все бесчеловечные мучения и гонения, каким подвергали они и их предки держателей святоотеческих преданий… Без всего же этого, при настоящем антика-ноническом положении и расстройстве Церкви господствующей… говорить о единстве нас с вами и с господствующей Церковью нам кажется преждевременным и бесполезным».

Но вряд ли священноначалие Московской Патриархии готово просить прощения у старообрядческих епископов. Тем более что РПЦ не признает законность и истинность Белокриницкой иерархии.

Экклезиология не единственное препятствие на пути к единству. У Старообрядческой Церкви существует целый перечень спорных имущественных вопросов к РПЦ, которые препятствуют нормальному диалогу.

Этот перечень открывает Никольский храм на Рогожском кладбище, вместе со всем убранством (иконы, книги, облачения) отобранный у староверов еще в 1854 году. Важное место в этом перечне занимает трехтонный колокол, снятый в 1930 году с мемориального Воскресенского храма-колокольни на Рогожском кладбище и переданный в один из столичных театров.

Колокол давно уже стал символом непростых отношений старообрядчества и РПЦ. Когда на Красной площади завершилось воссоздание Казанского собора, московские власти подарили этот колокол в храм-новостройку. Власти и представителей РПЦ не смутила ни надпись на колоколе, указывающая истинного владельца, ни его размеры, несоответствующие соборной колокольне.

Все попытки руководства Старообрядческой Церкви убедить патриарха Алексия II в недостойности столь явного присвоения чужого имущества результата не имели. Для того, чтобы подвесить колокол, пришлось частично разбирать свежую кладку колокольни.

В провинции процесс передачи епархиям РПЦ имущества, исторически принадлежащего Старообрядческой Церкви, принял необратимый и неконтролируемый характер. Достаточно упомянуть два случая, наиболее болезненно переживаемые староверами.

В городе Иваново, который в XIX веке был староверческим на 70 %, существовали два храма приверженцев «древлего благочестия». Один — в центре города, многоглавый, каменный. Второй — на окраине, деревянный. Оба храма были освящены во имя Казанской иконы Божией Матери. Первый храм был отнят у верующих в 1930 году советской властью, второй — в 1991 году Московской Патриархией при следующих обстоятельствах Уставщик этой церкви, Лаврентий Селин, сын известного старообрядческого протоиерея Петра Селина, не добившись священнического сана в своей Церкви, перешел в РПЦ где был рукоположен архиепископом Ивановским и Кинегиемским Амвросием (Щуровым).

Затем, завладев печатью и документами прихода, Селин незаконно зарегистрировал в Казанском храме общину Московской Патриархии. Недовольные были изгнаны, и архиепископ Амвросий принял новый приход, «не поморщившись».

А в 1993 году власти Иваново передали РПЦ каменную Казанскую церковь в центре города. Хотя законные хозяева, староверы, оставались без крыши над головой, архиепископ принял и этот храм, ибо уже привык жать, где не сеял, и собирать, где не рассыпал (Мф. 25J24). Обращения старообрядческой Митрополии к ивановским властям и патриарху остались без должного ответа.

Другая история произошла в Самаре, во время празднования в 2004 году Дня славянской письменности и культуры. При участии главы города Григория Лиманского и архиепископа Самарского и Сызранского Сергия (Полеткина) были водружены кресты на бывшую церковь во имя Казанской иконы Божией Матери. При этом архиепископ утверждал, что некогда этот храм принадлежал Синодальной церкви.

Однако Казанский храм, построенный в 1914 и закрытый в 1929 году, принадлежал староверам, приемлющим священство Белокриницкой иерархии. Жители Самары помнили об этом, и провести их не удалось. Благодаря вмешательству старообрядческой Митрополии и поддержке местных и центральных газет самарские староверы начали борьбу за церковь.

Но городские власти, имея возможность восстановить историческую справедливость и возвратить Старообрядческой Церкви старообрядческий же храм, стали незаконно требовать согласия архиепископа Сергия на возвращение храма. Поэтому митрополит Андриан вынужден был обсуждать этот вопрос с Сергеем Кириенко, полномочным представителем президента в Приволжском федеральном округе.

Но, к сожалению, владыка так и не дожил до того дня, когда самарским староверам разрешат молиться в храме, а не на улице? [205]Выделенный курсивом фрагмент был опущен при публикации статьи в журнале «Истина и жизнь».
.

Митрополит Андриан скоропостижно скончался 10 августа 2005 года во время Великорецкого крестного хода в Кировской области. Освященный Собор, состоявшийся в Москве 18–21 октября, избрал главой Церкви епископа Казанского и Вятского Корнилия (Титова).

Сразу же после избрания корреспондент «Газеты. Яи» задал владыке Корнилию вопрос, волнующий всех староверов: «Может ли в ваше правление Старообрядческая Церковь пойти на сближение с РПЦ? Если да, то на каких условиях?»

Митрополит ответил: «У старообрядцев уже триста лет условия сближения не меняются. Я думаю, в Московской Патриархии о них знают. Это возвращение к дораскольному строю Церкви, о чем сегодня, разумеется, говорить не приходится. Среди ближайших и реальных задач, которые стоят перед нами, мы видим продолжение строительства добрососедских отношений, которые позволили бы приступить к изучению и решению спорных вопросов. При этом, как уже неоднократно говорил Митрополит Андриан, мы не вели и не ведем никаких переговоров с РПЦ о каком-либо соединении или близком сотрудничестве».

Опубликовано сокращенно: журнал «Истина и жизнь», 2005, № 12.

Опубликовано полностью: журнал «La nuova Ewropa», 2006, № 6.

СОКРОВИЩА ГРАДА КИТЕЖА

Древняя Русь подобна неведомому граду Китежу, ушедшему на дно озера Светлояр. Начав погружаться в волны «житейского моря» при царе Алексее Михайловиче, старозаветная Русь безвозвратно сгинула при его сыне, императоре Петре I.

Но легенда гласит, что жизнь в Китеже продолжается до сего времени. Ежедневно на заре звонят колокола, призывая горожан на молитву. Их загадочный звон может услышать на берегу Светлояра только человек чистый душой и сердцем. Так же невидимо для большинства наших современников жизнь Древней Руси продолжается в старообрядчестве, в иконах и книгах, сохраненных и созданных староверами.

В наш век космических скоростей и высоких технологий старообрядцы сумели сохранить древнерусскую духовную культуру. Причем сохранили ее не в засушенном виде, не в историческом гербарии, а в живой повседневности. Глядя на староверов, на их молитву, труд и быт, можно представить себе наших далеких предков, скажем, XVII века и их степенное житие, еще не нарушенное реформами Петра I.

Со времен Алексея Михайловича и вплоть до начала XX века власти преследовали не только староверов, заклейменных презрительной кличкой «раскольников», но даже те книги и образа, в которых находили «доказательства раскола». Если, например, на иконе было изображено древнее двуперстное крестное знамение, то такую икону отбирали у владельцев, предварительно надпечатав сургучом, а затем либо уничтожали, либо записывали заново.

Власти поступали так даже в «просвещенном» XIX веке. «Святотатственное бесчиние» чиновников и полицейских при разорении старообрядческой молельни описывает Марк Александров, герой знаменитого рассказа Николая Лескова «Запечатленный ангел»: «Как они вошли, сейчас дверь на захлопку и прямо кинулись к образам. Одни лампады гасят, а другие со стен рвут иконы да на полу накладывают… Чиновники тем временем зажгли свечи и ну иконы печатать. Один печати накладывает, другие в описи пишут, а третьи буравами дыры сверлят, да на железный прут иконы, как котелки, нанизывают».

Подобным образом жандармы и чиновники поступали и со старинными церковными книгами. Если такие книги находили у кого-нибудь, то их отбирали и сжигали. В богатых монастырях и церквах старопечатные книги быстро заменялись новыми и сваливались в чуланы и подвалы. Благочестивые ревнители древности тайно выкупали эти книги у монастырских казначеев и церковных старост. Если пропажа все-таки обнаруживалась, то начальству сообщалось, что книги от времени обратились в пыль, а «каковых названиев были эти старые книги, о том уведать невозможно, ибо за нетлением прочесть их нельзя».

Старообрядцы сумели тщательно собрать и любовно сохранить древние иконы и книги — бесценное сокровище Святой Руси. Если бы не коллекционеры-староверы, не жалевшие сил и денег на поиск и приобретение книг и икон, наши знания о древнерусской культуре были бы неполны. Прав академик архитектуры Алексей Щусев, утверждавший: «В своих скитах и церквах они сохранили много образцов иконописи, которые в противном случае могли безвозвратно погибнуть. Это большая объективная заслуга старообрядцев».

Сокровищам старообрядчества посвящена выставка «Следуя отеческим преданиям», открывшаяся 2 ноября <2005 года> в Музее древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева, в стенах бывшего Андроникова монастыря. Здесь можно увидеть памятники духовной культуры XIV–XX веков, сохраненные и созданные староверами. На выставке представлены не только древние образа из собрания Музея им. Андрея Рублева, но и книги и иконы из многих музеев России и частных собраний. В выставке принимают участие Государственный исторический музей, Государственная Третьяковская галерея, музей-заповедник «Коломенское», Музей личных коллекций, Российская государственная библиотека и др.

В открытии выставки принял участие митрополит Корнилий (Титов) — недавно избранный глава Русской Православной Старообрядческой Церкви. Обращаясь к ценителям древнерусской культуры, пришедшим в Музей им. Андрея Рублева, митрополит сказал: «Мы испытываем радостное и трепетное чувство предстоящей встречи со своей историей и культурой, со свидетельствами духовного величия и высочайшего религиозного подвига той части русского народа, которая во времена духовной смуты сохранила верность отеческому благочестию. Мы пришли сюда, чтобы прикоснуться к родным для нас святыням русского православия, с их помощью войти в духовное общение с нашими благочестивыми предками».

По замыслу руководителя проекта, директора Музея им. Андрея Рублева Геннадия Попова и куратора выставки, старшего научного сотрудника Музея Елены Зотовой, экспозиция разделена на два раздела в соответствии с хронологией. Первый раздел размещен в небольшом приделе бывшей церкви Архангела Михаила и посвящен древностям, собранным и сохраненным староверами. Здесь представлены греческие и русские иконы и рукописи, созданные еще до раскола и сбереженные знаменитыми в прошлом староверами-коллекционерами: Тихоном Большаковым, Егором Егоровым, Анной Мараевой, Петром Овчинниковым, Георгием Рахмановым, Сергеем Рябушинским и Михаилом Чувановым. А также образа, украшавшие старообрядческие храмы: Успенский собор и Никольскую церковь в Москве, «Овражную» моленную в подмосковном селе Коломенское и Покровский храм в Серпухове.

Экспозицию первого раздела открывает древнейшая икона выставки — греческий образ «Богоматерь Одигитрия» (XV в.), подаренный в 1976 году Музею им. Андрея Рублева старообрядческой Рижской Гребенщиковской общиной. Здесь же можно увидеть древнейшую книгу выставки — фрагмент пергаментной рукописи «Минея праздничная» (XIV в.) из современного собрания старовера Д.В. Пересторонина.

В первом разделе особого внимания заслуживает деисус (композиция, изображающая Христа, Богоматерь и Иоанна Предтечу) из единоверческого Никольского монастыря на Преображенском кладбище, ныне хранящийся в Третьяковской галерее. По преданию, этот деисус, известный под названием «облачного», написан в XV веке иконописцами школы Андрея Рублева и приобретен в конце XVIII века купцом Иваном Кавылиным для основанных им старообрядческих храмов в селе Преображенское. Однако современные исследователи склонны считать «облачный» деисус искусной работой безвестного старовера-иконописца конца XIX — начала XX века.

Второй раздел выставки, посвященный художественному наследию старообрядческой культуры XVIII–XX веков во всем разнообразии его направлений и школ, расположился в просторном зале бывших настоятельских палат. Здесь, по словам кандидата исторических наук Елены Зотовой, была сделана попытка «как бы в полете по всей России обозреть разные центры старообрядчества».

Главная достопримечательность второго раздела — древний манускрипт «Слова постнические Василия Великого» (1402 г.). Эта книга, некогда написанная в стенах Андроникова монастыря, совершила путешествие по всей России. В XVII веке могущественный и богатейший боярин Борис Морозов (брат мужа знаменитой боярыни Морозовой) пожертвовал рукопись в храм своей вотчины села Рождественского Арзамасской волости. Отсюда книга попала в старообрядческий Преображенский монастырь на реке Иргиз (Саратовская обл.). После разорения обители в 1920-е годы манускрипт попал в библиотеку города Куйбышева. И лишь в 1961 году стараниями известного историка Михаила Тихомирова книга вернулась в монастырские стены, где была написана, в Музей им. Андрея Рублева.

Экспонаты второго раздела — писаные и литые иконы, рукописные и печатные книги, созданные в крупнейших старообрядческих центрах: в Выговской пустыни в Поморье, на Преображенском кладбище в Москве, в монастырях и слободах Ветки (Белоруссия). Замечательные произведения искусства творились прославленными староверами-иконописцами Палеха и Мстеры. Ни в чем не уступали им мастера из поволжской Сызрани и уральского Невьянска, создававшие яркие, запоминающиеся образа.

Но где бы ни жили староверы, в Москве, на Урале или Поволжье, всюду они хранили неразрывную духовную связь старообрядческого искусства с художественными традициями Древней Руси и Византии. Наглядное тому подтверждение — экспонаты выставки «Следуя отеческим преданиям».

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газете»), 2005, № 18 (171).

ВОТ ТЕБЕ, БАБУШКА, И НИКОЛИН ДЕНЬ

Николай Чудотворец — любимейший святой русского народа. Издревле у нас почитаются его праздники «Никола Вешний» (22 мая) и «Никола Зимний» (19 декабря). В прошлом году на «Николу Зимнего» патриарх Московский и всея Руси Алексий II совершил литургию и молебен в Преображенском соборе Николо-Угрешского ставропигиального мужского монастыря.

После праздничного богослужения обители был сделан удивительный подарок. Людмила Петровна Колесникова, директор Московского государственного объединенного музея-заповедника (более известного москвичам как музей «Коломенское»), передала монастырю в дар (в безвозмездное и бессрочное пользование) святыни XIX века: икону-мощевик и складень-мощевик из фондов музея.

Принимая реликвии, патриарх, номинальный настоятель Николо-Угрешской обители, заметил: «Еще в бытность мою на Ленинградской кафедре, мы договорились с директором Музея истории религии, что мощи не являются предметом музейных экспозиций. То, что эти святыни возвращаются Церкви, свидетельствует об осознании этой истины».

Уникальные иконы были выставлены для поклонения, и к ним сразу же потянулись желающие «приложиться» к святыне. Праздничное торжество и передача икон были освещены многими СМИ и даже показаны по телевидению. Немало было сказано о самоотверженных сотрудниках музея, сохранивших реликвии, о закономерном возвращении христианских святынь Церкви и о торжестве исторической справедливости. Но почему-то никто из комментаторов не обратил внимания на то, что некогда эти мощевики принадлежали не Русской Православной Церкви (РПЦ), которую представляет Алексий II, а старообрядцам.

Иконы, переданные патриарху, находились в одном из старообрядческих молитвенных домов подмосковного села Коломенское. Он был закрыт в 1939 году, а конфискованные иконы и книги поступили в музей. Среди них были и мощевики XIX века: икона и складень-триптих с частицами Гроба Господня, Гроба Божьей Матери, ризы св. Николая и мощами многих святых.

В то время, когда патриарх, монастырская братия и прихожане благодарили музей за бесценный дар, староверы недоумевали, почему их святыни передаются не историческим владельцам, а иной Церкви. Ведь старообрядческое происхождение реликвий бесспорно, это признают и музей, и РПЦ.

Почему музей не вернул мощевики староверам? Вообще почему казенная собственность (музей все-таки государственная организация) передается Церкви, хотя по Конституции «религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом»?

К сожалению, это не единственный случай передачи РПЦ имущества, принадлежавшего староверам. Передаются не только иконы, но и колокола, и старообрядческие церкви, закрытые при советской власти. Например, РПЦ получила старообрядческие храмы в Балаково, Иваново и Москве (Тихвинский храм на Хавской улице). Староверы, смирившиеся с вековыми притеснениями и несправедливостью, привыкли в подобных случаях отмалчиваться.

Но передача мощевиков переполнила чашу старообрядческого терпения. С заявлением по этому поводу от имени всех староверов выступила Московская Митрополия Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ): «При передаче этих святынь было бы справедливым возвращать их бывшим законным владельцам… Однако в данном случае никаких контактов со старообрядцами не последовало. Создается впечатление, что для некоторых музейных работников старообрядчество представляется явлением, исчезнувшим еще сто лет назад. Предпринимая такой важный и ответственный шаг, как передача музейных ценностей, было бы логичным согласовывать его как дарителям, так и этот дар приемлющим с историческими наследниками этих ценностей, являя на деле верность законам гражданской этики и христианской любви».

P.S. 11 января глава РПСЦ митрополит Корнилий (Титов) посетил музей «Коломенское» и обсудил с его директором возможные формы сотрудничества.

Опубликовано: газета «НГ-религии» (приложение к «Независимой газетер), 2007, № 1 (195).