Стемнело. Как бритвой провели по мозгам. Головная боль. Всё смешалось. Какие-то люди вошли в комнату. И все предметы сдвинулись со своих привычных мест и поплыли куда-то. Потом всё успокоилось. Тихо. Только печально звучат глухие удары. Может быть, кровь в висках. А может, церковный колокол.

Мысли путаются, разбегаются, я собираю их, а они снова рассыпаются. И уже горсти мыслей не могу удержать в ладонях. Понять главное. Найти истину.

В сознании туман и какая-то сырость, от которой мозги промокли и прорастают белыми безжизненными ростками. Мысли без истины. Они заполняют меня. Туман в сознании. Я утонул в нем.

Раз, два, три. Из открытого окна несет холодом, сыростью и еще чем-то непередаваемо тоскливым. И этот холод и тоска разливаются по жилам, заползают в сердце. Раз, два, три. Оседают в легких, забивают рот, сжимают горло железом. Раз, два.

Сгущаются сумерки. Из темноты на окно выползает мутно-зеленое, как сквозь толщу воды, нечто. Прилипло к стеклу и смотрит в упор. Закрыл глаза. Три, четыре, пять. Открыл. Исчезло. Но взгляд остался.

Мы бежали из концлагеря. Мы бежали. Мы шли по лесу. Мы шли ночью. И тогда он вывихнул ногу. Я нес его на себе. Утро остановило нас. Мы лежали в сарае. Пахло прелым сеном и навозом. Нас могло выдать всё. Наша одежда, наши худые, небритые лица. Его вывихнутая нога. Мы лежали в лесу, в сарае. В окно к нам смотрел человек. Я помню его взгляд. Он выдаст, этот человек. Такой у него взгляд.

Я понял, что это конец.

И что-то еще я понял, когда почувствовал на себе этот взгляд. И тогда мне показалось, что мир повернулся. И это мгновение стало осью, на которой мир повернулся.

Или я просто находился на грани сна. В неестественном и неудобном положении. Очень неудобном, потому что сразу всё понял. Я знал, что есть время уйти. Одному. Я знал тогда, что уйду один.

Он остался лежать в сарае, где пахло прелым сеном и навозом. Я оглянулся. Он лежал, не шелохнувшись. Но он не спал. Он тоже всё понимал тогда. Просить о чем-то было бессмысленно. И он ничего не сказал.

А сейчас он замурован в стене. А я жив. И он часто приходит ко мне. И когда он приходит, мы молчим о случившемся. И о том, что Я ВИНОВАТ ПЕРЕД НИМ. Он ни разу не сказал мне этого.

Стемнело. В темноте, окутавшей меня, зажглись огоньки. Еще белеет в темноте прямоугольник окна. Туманный прямоугольник неба…

печальные рассказы, услышанные во время головной боли от человека, замурованного в стене

I. ДАЛЬНЯЯ МУРАВЬИНАЯ ДОРОГА

Мы ехали в поезде и все, не отрываясь, смотрели в окна. А за окном я видел только туман. В бесконечной пустыне, где мчался наш поезд, окружала его лишь туманная мгла. И только еле слышно постукивали колеса. Иногда в тумане возникали города, или ночью мы видели огни. Но это был лишь мираж, и все мы знали это. Вокруг нас один только туман. А ночи не было совсем.

А мы все, не отрываясь, смотрели в окна и видели, как в тумане рядом с нашим поездом бесконечной вереницей ползли муравьи. Бесконечная муравьиная дорога. Она то удалялась от нас, скрываясь в тумане, то приближалась настолько, что мы слышали их тихие голоса и шепот. Так шуршали — сухие листья в лесу.

Вечное муравьиное движение. И днем и ночью в тумане ползут муравьи. И ночи не существует для них. Все мы — вечные пассажиры этого поезда — прильнули к окнам, слушали голоса. Голоса, похожие на шуршание сухих листьев в лесу.

Медленно кружатся желтые листья и так чинно и благообразно кружатся желтые, как листья, люди. Кожа их лиц — желтый, высушенный веками пергамент. А птицы щебечут так мило и так беззаботно. Невинными шалостями заняты их дети. Сыпят желтый песок.

Листья кружатся, кружатся. И идут люди по дороге, и затихает последний звук их печальной песни. Вот скрылся за холмом последний человек. И умолк тихий звон кандалов.

И лишь ветер носит по земле сухие листья и перебирает их, и шепчется о чем-то.

Конец первой части

И снова повернулся мир. И опять всё в нем стало на свои места. Всё, кроме меня. Я остался висеть вниз головой. И все смотрели на меня. И все сказали: «Посмотрите на этого человека. Он висит вниз головой.» И все засмеялись.