Жить за высоким забором доведется весь год. Целый год! Сегодня за ней приедет Лаврен, молодой хозяин из Халимоновой хаты. Только бы не заплакать, не показать, что боишься, не разволновать маму…
По рыхлому белому снегу след в след за высоким мужчиной в добротном овчинном кожухе ступает Василинка. Ее старенькую свитку распахивает, рвет сердитый ветер.
Звякает настылая железная скоба. Хозяин отворяет тяжелые дубовые ворота, за ним спешит Василинка.
Грохочет калитка…
В доме тускло горит коптилка. За столом — вся Халимонова семья. Василинка готова сквозь землю провалиться: острые, как шило, глаза старого Халимона пронзают навылет.
— И привел ты, Лаврен, работницу, не на что глянуть, — заметил старый Халимон.
— Снимай лапсердак, садись с нами обедать, — велел Лаврен, скривив в ухмылке губы.
Василинка послушно села.
— Что волочишь ноги как неживая, — упрекнула старая Халимониха.
— Бери ложку и хлебай суп, — пододвинув поближе миску, добавил молодой хозяин. — А мы посмотрим на тебя. Кто хорошо ест, тот и работать хорошо будет, — и Лаврен громко, раскатисто захохотал.
Несколько пар глаз уставились на Василинку. Рука девочки с трудом держала ложку. Комок застрял в горле, она не могла проглотить варево. Лучше сквозь землю провалиться, чем хлебать суп! Только один человек за столом, низко склонив голову, сидел молча: это был парень лет семнадцати в посконной рубахе и в лаптях. «Должно быть, тоже батрак», — мелькнуло в голове Василинки.
Хлебнув горячей еды, она обожгла язык и губы.
— Ветер есть под носом, почему не подула! — с насмешкой произнес Халимон и стукнул ложкой по краю глиняной миски. Это означало, что обед кончился.
Один за другим все поднялись. Василинка вскочила, быстро побросала ложки в опустевшую миску, выбежала в сени, зачерпнула ковшом воды из ведра, чтобы помыть посуду. Она вспомнила мамино наставление: «Не жди, пока тебе приказывать станут, сама ищи себе дело».
— Уж не холодной ли водой ты собираешься посуду мыть? — остановил ее старый хозяин.
— Но у нас дома… — начала Василинка и осеклась.
— У вас дома! — издевательски протянул старик и закашлялся от смеха.
С ложками в руках Василинка молча стояла посреди хаты. Немного отдышавшись, Халимон добавил:
— В чужой монастырь со своим уставом не лезь. У нас здесь не город; у нас свои порядки. Горячая вода в печи…
Поздно вечером, ложась спать на полу, Василинка с щемящей тоской вспоминала школу, в которой училась, подружек, оставшихся в городе. Как они там, Катя и Тася? Из учителей Василинка больше всех вспоминала Никиту Максимовича.
Здесь только трехлетняя школа. Василинка однажды, когда была еще дома, побежала в школу, хотела сама услышать, что для нее нет места. Не побоялась, зашла в большую комнату, где учитель учил все три группы вместе.
— Чего тебе, девочка? — с удивлением посмотрел на нее учитель, немолодой, болезненного вида человек. — Что-то я тебя никогда прежде не видел. Ты чья?
— Я в городе училась, — прошептала Василинка. — Окончила четыре класса. А можно ли учиться дальше?
Она не знала, пустит ли ее мать в школу: надо же служить. Но в сердце жила надежда. Учитель погладил ее по голове и ласково заглянул в глаза:
— Погоди, девочка. Должны открыться школы, в которых будут учиться старшие дети, такие, как ты. Надейся!
Лежа на твердой постели, Василинка снова и снова повторяла в мыслях эти слова. Она будет учиться, потому что Советская власть думает и заботится о таких, как она. Да и отчим прочитал ей вслух в газете «Беларуская вёска», которую он один на всю округу выписывал, что во многих деревнях открываются новые школы. Только было это где-то там, в мире, далеко от этих мест. Отчим тогда сказал: «Не все сразу, придет время, и у нас будет семилетка».
Сильно тосковала Василинка по книжкам. Но где их взять? Да и служить нужно.
Дни тянулись медленно. Длинные дни, бесконечные вечера, когда не дадут присесть ни на минутку, и короткие, как миг, ночи. Не успеешь смежить ресницы — и уже тормошат тебя: вставай, барыня, вставай, ленивица.
Никак ей не удавалось проснуться вместе с хозяйкой и ее невесткой, которые подымались со вторыми, а порой и с первыми петухами. Никогда не слышала голосистых певцов Василинка. За это ее звали не иначе как соней и ленивицей.
«Чего им не спится, чего не лежится? — думала Василинка. — Какая забота подымает этих баб так рано?» А те друг перед дружкой старались, день и ночь пряли кудель. Рокотали и рокотали коловороты.
Усадили и Василинку за прялку. Внесли в хату старый коловорот, наладили, смазали колесо гусиным жиром, привязали пучок очесок и велели: пряди! Но у Василинки ничего не выходило. Костра впивалась в пальцы и глубоко, до крови, ранила. Нитка то была толстая, как шпагат, то делалась тоньше волоска и тут же рвалась.
— А ты поплюй, поплюй на пальцы, — советовала старуха. — Да не так надобно тянуть кудель! Вот неумека!
В воскресенье батрачку на короткое время отпустили домой. Но Василинка побежала к бабушке Анете. Может, она научит прясть?
Бабушка ахнула, глянув на руки Василинки. Вытащила из печи чугунок, налила теплой воды в глиняную миску и велела попарить руки, а потом смазала их жиром, завернула в тряпицу.
— Очень хочешь научиться прясть? — спросила бабушка.
— Не сказать чтобы очень, — призналась Василинка.
— И на что тебе та кудель? Скажи им, что носки вязать умеешь.
Василинка не была уверена, что сможет связать хорошие носки. Бабушка Анета долго объясняла и показывала Василинке, как вывязать пятку и запустить носок.
— Ты не робей, смелей берись! А если что не так — распустишь и снова свяжешь. Учись, работай, может, эта наука тебе и не пригодится, но за плечами не носить.
Бабушкин совет был весьма кстати. Сперва Василинка связала носочки маленькому Тихону — внуку Халимона. Посмотрел старик, пощупал и даже похвалил. С этого и пошло… То свяжи чулки старухе, то невестке, то Тэкле, замужней дочери Халимона, то носки старому и молодому хозяевам. Лишь для батрака Федора ничего вязать не приказывали. Он накручивал на ноги портянки, затягивал потуже лапти и каждый день ездил в лес рубить дрова. Под стрехами хлевов и клети росли штабеля березы. Не на год, не на два — на десяток лет запасали себе дров хозяева.
Чтобы работница не сидела без дела, старуха давно оставила кудель, принялась прясть шерсть. Напрядет шпулю с верхом, потом вторую, ссучит две нитки вместе — и вяжи, вяжи, Василинка, без передышки. А невестка захотела, чтобы из тонких льняных ниток она связала кружевные занавески на все четыре окна в чистой половине хаты. Вяжи, девка, ты же наш хлеб ешь!
Затеплят слабый огонек, усядутся за прялки возле стола на лавках и стараются друг перед дружкой. Мужики спят, лишь Федор обувает лапти, натягивает старый, весь в заплатках, кожушок, идет в сарай за сеном для лошадей. Одна работа тянет за собой другую. Надобно коров, овец накормить, воды из колодца наносить в бочку.
На рассвете хозяйки ставят свои прялки в угол, берутся готовить завтрак, делают запарку скотине. Василинке велят набрать картошки, помыть и сложить в большие чугуны. Хоть и говорила бабушка Анета, чтобы не наливала воду в чугуны на полу, Василинка, забыв в спешке добрый совет, наполнила их, а потом надрывается, подымая на шесток.
И все же работа у печки меньше утомляла, чем бесконечное вязание. У Василинки покраснели глаза: скупые хозяева, жалея керосин, наливали его в маленькую бутылочку и прикрывали ломтиком сырой картофелины. Посредине такой крышки прокручивали дырочку и протягивали тонюсенький фитилек. Веки тоже покраснели и опухли. К доктору сходить? Но кто ее отпустит? Да и больница далеко от деревни.
От вязания и другой домашней работы Василинку ни на час не освобождали. Не такие они люди, ее хозяева, чтобы задаром кормить.
Скорей бы весна! Погнать стадо на луг, чтобы не видеть злых хозяйских взглядов, не слушать обидных прозвищ. Вдохнуть в лесу полной грудью воздух. Там и глаза не будут болеть, а здесь, в этой зловонной хате, она ослепнет, если будет вязать спицами петлю за петлей. Хоть бы ненадолго выбежать за высокий забор!