– Витенька, внучек, ну попрощайся с дедушкой! – дрожащим голосом произнёс Серёга, чуть не падая на колени.
– Прощай, дедушка.- отчеканил, как автомат, восьмилетний Витя и вошёл в вагон, ни разу не оглянувшись.
Больше сдерживаться не было сил! Серёга ревел в открытую, вытирая глаза и нос рукавом. Всё: больше он никогда не увидит своего единственного внука! Чёрт бы побрал этих евреев! Вечно они воду мутят! Теперь им в эмиграцию захотелось, мать их пере…! А кто о нём, Серёге, подумал?! Каково ему будет не старости лет куковать одному?! Только Наташка осталась, да и с той они живут, как кошка с собакой!
Колька, видно по всему, – человек пропащий. Не успел выйти на свободу, как снова загремел, на этот раз за убийство. И снова по глупости. Залезли с дружком в богатую квартиру, думая, что никого нет дома. А тут неожиданно вернулась старушка, подняла крик. Ну, Колька её и стукнул. Да силы не рассчитал: отдала бабуля богу душу. Вот и впаяли ему пятнадцать лет. Кто знает, вернётся ли он вообще оттуда? А если и вернётся, вряд ли создаст нормальную семью, порадует их с Наташкой внуками. Так что один-единственный у них внучек Витя, да и того увозят!
Никто не помнит, кому первому пришла в голову мысль назвать ребёнка Виктором. Даже не раздумывали над именем, как-то оно само выскочило. Да бог с ним, с именем! Имя как имя. Серёгу беспокоило не это. Он души не чаял во внуке, но тот никогда не отвечал ему взаимностью. Ещё младенцем не хотел идти к нему на руки – кричал не своим голосом, вырывался. Как ни уговаривала его Таня, как ни внушала ему, что дедушка – хороший, ничего не помогало! Странно, что со всеми остальными ребёнок вёл себя абсолютно нормально. Когда ему было годика три или четыре, Таня попыталась поговорить с ним серьёзно. На вопрос, почему он не любит дедушку Серёжу, малыш неожиданно ответил:
– Дедушка Серёжа очень больно дерётся!
– Что ты говоришь?! – удивилась Таня. – Разве он когда-нибудь тебя бил.
– Да. – ответил Витя. – Он очень больно ударил меня ногой, и я упал.
– Когда это было?! Скажи мне!
– Во сне.
– Во сне?
– Да. Только он там был моложе, чем сейчас. И на нём была военная форма чёрного цвета.
Таня пустилась объяснять сыну, что сон – это не по-настоящему. Мало ли что может присниться! А на самом деле этого не было. Но, похоже, Витя остался при своём мнении.
Как-то лет в шесть он ещё больше удивил Таню вопросом:
– Мама, а дедушка Серёжа – фашист?
– Что ты, сынок?! С чего ты это взял?! Дедушка воевал на фронте, у него есть медали! Ты же их видел! Как же он может быть фашистом?! Кто тебе сказал такую глупость?!
– Бабушка Наташа.
– Это она тебе такое сказала?!
– Не мне, а дедушке. Я тогда был у них в гостях. А дедушка кричал, что ему советская власть должна что-то такое сделать. А бабушка ему говорит: «Твой Гитлер тебе должен!» А дедушка на неё замахнулся и закричал: «Заткнись, дура! Думай, что при ребёнке говоришь!»
– Это ты что-то не так понял! – авторитетно заявила Таня.
Но, кажется, Витю это не убедило.
А в остальном Витя был совершенно нормальным ребёнком. Ну, разве что немного задумчивым. Он не любил шумных игр, зато часами мог играться с кубиками, выстраивая из них всякие замысловатые сооружения. Для своего возраста он очень хорошо рисовал. Правда, и здесь был крен в одну сторону. Он практически никогда не рисовал людей, животных, растения. Зато в больших количествах рисовал дома, мосты, башни. Причём не копировал увиденное, а выдумывал что-то новое, зачастую странное и причудливое.
Как-то Лёня заглянул сыну через плечо и спросил:
– Что это ты рисуешь такое большое и мрачное?
– Это я рисую для дедушки Серёжи тюрьму…
С минуту Лёня давился от смеха, а затем, овладев собою, спросил:
– А что он там будет делать: сидеть, или работать?
– Не знаю…- пожал плечами Витя.- Можно и так, и так…
Отругав сына, Таня забрала у него рисунок. Но рвать не стала, а через несколько дней показала его отцу. Горько усмехнувшись, Серёга всё же взял рисунок и сохранял его до сих пор. Что бы ни было там нарисовано, это было единственное, что внук сделал для него. И теперь, очевидно, будет единственной памятью о нём…
Из вагона вышел Лёня, нервно разминая в пальцах сигарету. Закурил и, уставясь в небо, сказал неизвестно кому:
– Господи! Если бы кто-нибудь только знал, как я не хочу ехать!
– А чего же едешь? – спросил Серёга без всякой надежды.
Лёня только рукой махнул. Может, не мог ничего сказать, а может, не хотел.
– Ну, что вы там будете делать, в этом Израиле?! Верблюдов по пустыне гонять?! – с обидой выкрикнул Серёга.
– Какой там Израиль! – отмахнулся Лёня.- Не хотим мы туда. Просто это – возможность выехать отсюда. А делать нам там нечего. Мы – европейцы до мозга кости, а Израиль,- как ни крути,- Азия! Тем более, государство, живущее по религиозным канонам. Это что же нам, одну идеологию менять на другую? За этим едем?!
– Тогда куда же? В Америку?
– Может быть, и в Америку… Да и туда не очень-то хочется. Какие-то они там двухмерные, будто вырезанные из картона. А нам, я повторяю, ближе европейская культура. Вот сейчас открывается возможность в Западной Германии поселиться. Там у них целая программа…
– Какая программа?! Ты что, сдурел?! – заорал Серёга на весь перрон.- Хотите нового Гитлера дождаться?! Да хрен с вами со всеми! Вы о Витьке подумали?! Лучше уж в Израиль…
– Подумали! Как раз в Израиле ему делать нечего! Там национальность по матери определяется. Так что там он будет пришей-пристебай! И Вы мне со своим Изра илем на мозги не капайте! А немцы уже давно не те, что были. И новый Гитлер там в принципе невозможен. Теперь они как бы искупают свою вину перед евреями…
– Жизнь вы мою всю исковеркали! – вырвалось вдруг у Серёги.- Вы: немцы и евреи! От вас все несчастья! То ненавидели друг друга, теперь снюхались! А я, как оплёванный!…
Удивлённый Лёня смотрел на него, как на идиота. Он не мог понять причину столь гневной тирады, но какой-то неприятный душок всё же уловил. Не зная, что ответить Серёге, он просто покрутил пальцем у виска и, бросив окурок, зашёл в вагон.
До отправления московского поезда оставались считанные минуты. Ещё раз на перрон выбежала Таня, поревела у отца на плече. Но Серёге не это было нужно. Хоть и любимая дочка, да о чём с бабами разговаривать?! Только реветь и умеют! С последней надеждой спросил:
– Витя больше не выйдет?
– Нет… Не нужно травмировать ребёнка… И я больше не могу… Прощай! Не обижай маму…
И, рыдая, бросилась в вагон. Всё. Больше он никого из них не увидит. Какая-никакая, а всё же родня. Без них будет пусто.
А вот этого он не ожидал! По ступенькам вагона спускался Марлен. Выглядел бледным и измученным, во рту явно что-то держал, скорей всего, валидол. Смотрел прямо в глаза, не отрываясь.
– Помирать едешь? – горько усмехнулся Серёга.
– Не твоё собачье дело!… А впрочем ты, наверное, прав… Может быть, и помирать, чего и тебе желаю вскорости…
Несколько секунд молчали. Проводница зычным голосом скомандовала всем зайти в вагон.
– Ладно, прощай, старая сволочь! – сказал Марлен.
– И ты не намного моложе…- усмехнулся Серёга. Марлен будто не услышал. Резким движением он
вдруг обнял Серёгу и тут же оттолкнул.
– Мне тебя, гада, будет не хватать! Ты ведь тоже – моя Родина!
И с этими словами запрыгнул на подножку. Через минуту последний вагон поезда превратился в маленький квадратик, а затем и вовсе пропал…
Домой Серёга явился с двумя бутылками водки. Одну из них он ещё по дороге осушил на треть без закуски.
Тяжело дыша, в прихожую вышла Наталья с тёмными кругами под глазами.
– Напиться решил? – спросила как-то равнодушно. Лучше бы уж ругаться начала.
– Да! Решил! – огрызнулся Серёга. – Думаешь, только ты сегодня в расстроенных чувствах?! А мне не положено?! Ну, да: это ты у нас – цаца! Здоровье у неё, видите ли, слабое, нервная система, видите ли, расшаталась! Даже на вокзал не соизволила поехать: ей, видите ли, там плохо станет! А я – бревно бесчувственное! У меня нет нервов! Мне хорошо и весело!
– Морда твоя бесстыжая! – покачала головой Наталья. – А то ты не знаешь, какое у меня давление!…
– Давление у неё! Давно ты слово такое выучила, корова деревенская?! Взять бы оглоблю и погонять тебя по кукурузе, куда бы всё давление делось!!
Серёга распалялся всё больше и больше. Его несло, и остановиться он уже не мог. Наталья закусила губу, но смолчала. Знала, что сейчас с мужем лучше не связываться.
– Делай что хочешь. – сказала как можно спокойней. – Я тебе не мешаю: пей, сколько влезет. Я вообще к соседке сейчас уйду…
– Вали! Чеши! Куда хочешь, только чтобы с глаз моих долой! Чтоб я через минуту не видел твоей паскудной морды! Пошла вон, сука!…
Наталью как ветром сдуло. Когда хлопнула входная дверь, Серёга прошёл на кухню и достал гранёный стакан.
Опрокинул стакан водки залпом, и только потом полез в холодильник за огурцами. Поставил трёхлитровую банку на стол, крышку отшвырнул в угол. Вытащил самый большой огурец и съел его, громко чавкая, как бы назло кому-то. Огурец был необыкновенно вкусный – Наталья знала толк в этом деле! Зря он, конечно, её обидел. Ну, ничего, проглотит… Всю жизнь глотала и дальше никуда не денется!… А то, видишь ли, учить его вздумала! Всю жизнь корчит из себя умную и порядочную! А он, значит, дурак и сволочь! А кто всю жизнь семью обеспечивал?! Жили на всём готовеньком, а благодарности – дули с маком! Витька-ссыкун и тот, когда дома прощались, бабушку обнял, поцеловал, а дедушке – хрен в ноздри!! А дедушка, между прочим, на вокзал поехал, в то время как бабушка дома «плохо себя чувствовала», мать её так!…
Налил ещё, выпил. Взглянул на свои грязные ботинки. Так и не переобулся, наследил в коридоре и в кухне. Даже обрадовался: будет Наташке что убирать, пусть пошевелит задницей! А он сейчас ещё под огурчик…
Поперхнулся водкой, закашлялся так, что глаза наполнились слезами. Долго тёр их кулаками, но все предметы оставались какими-то размытыми. Поэтому он не сразу понял, что за фигура стоит в тёмном коридоре. Подумал, что Наташка вернулась.
– Чего припёрлась?! – спросил хрипло, со злобой.
Ответа не было. Ещё несколько раз моргнул, и предметы приобрели прежние очертания. Серёга тупо уставился в дверной проём. Там стоял какой-то незнакомый пожилой человек. Вернее, знакомый, но кто он такой, Серёга не мог вспомнить. Как он сюда попал? Может Наташка, зараза, дверь не закрыла?! Какой-то мерзкий холодок пробежал вдруг по спине.
– Ты кто? – спросил, с трудом разлепив губы. – Чего тебе надо?!
Незнакомец, буравя Серёгу взглядом, произнёс тихим, чем-то неуловимо знакомым голосом:
– Где моё пальто? Мне холодно.
У Серёги вдруг перехватило дыхание. Он узнал того старого еврея в чёрном пальто, которого в сорок первом конвоировал в бараки Станкостроя. Только сейчас на нём не было пальто. Это невозможно! Он не мог выжить! Оттуда никто не выбрался живым! А если бы он и выбрался, сколько лет ему должно быть сейчас?! Где-то под сто?! Но он выглядит точно так же, как и тогда!
– Я не знаю, где твоё пальто… – дрожащим голосом сказал Серёга. – Чего ты от меня хочешь?… Ты прошёл тогда мимо, и я больше тебя не видел!… Я тебя не убивал!… Я ни в чём не виноват!…
Старый еврей молчал, только чуть прищурил глаза, и едкая улыбка мелькнула на его губах.
– Чего ты хочешь? Зачем ты пришёл?… – совсем уж жалобно стонал Серёга. – Уйди, пожалуйста!… Ты пришёл за мной, да?! Но мне ещё рано!… Я не хочу!…
Стук в окно заставил его обернуться. Там, за стеклом, на подоконнике стоял Колька. Постаревший, лысый, беззубый, но всё же он, родной сын! Как он попал на окно четвёртого этажа?! Да какая разница?! Главное, что он говорит там, за окном. Губы шевелятся, а слов не разобрать.
– Что ты говоришь, сынок?! – крикнул Серёга.
– Папка, двинь ему хорошенько! – послышалось за стеклом.- Дай ему с носака! Как тогда, помнишь?!…
Правильно! Молодец, Колька! Что значит родная кровь! Чего это он должен бояться какого-то старого жида, к тому же ещё и мёртвого?! Сейчас он ему, как тогда, на дороге!…
Серёга изо всех сил нанёс удар ногой в черноту дверного проёма. Нога прошлась по воздуху, не встретив ничего твёрдого. Где он, гад?! Серёга опустил глаза вниз и обмер: там, на полу, почему-то покрытом утоптанным снегом, лежал, скрючившись, его внук Витя и горько плакал.
– Витенька, внучек!…- забулькало в горле у Серёги.- Витенька, тебе больно?!
Он бросился на колени рядом с внуком, наклонился к нему и тут же больно стукнулся головой о тумбочку, которую почему-то раньше не заметил. На мгновение потемнело в глазах, поплыли разноцветные круги. Когда же зрение вернулось к Серёге, на полу никого и ничего не было, кроме грязных следов от ботинок.
Он обернулся к окну. Там тоже никого не было. Зато стол был отодвинут от окна на середину кухни. За ним справа сидел тот самый старый еврей, а по центру – плотная фигура в солдатской шинели. Серёга присмотрелся и обомлел: Павло!
– Ты-то чего пришёл? – жалобно простонал Серёга. – Тебе-то я что плохое сделал?!
– Мне? А что, разве ты не радовался, когда я погиб?! Можешь не врать – это бесполезно!… А сестру мою обижал? Обижал! А я ведь тебя предупреждал…
– Я любил её всю жизнь! Я всем её обеспечил! Она со мной жила, как у бога за пазухой!…
– Да, жраньём и тряпками ты её обеспечил. А во всём остальном вёл себя, как скотина. Что, не так? А ты когда-нибудь такое слышал: «не хлебом единым жив человек!?»
Серёга молчал. Возразить было нечего.
– Вот и пришли мы тебя судить. – продолжал Павло. – Тут и решим: человек ты, или гниль! Долго возиться не будем. Суд у нас военно-полевой. Как у вас было там, в органах, – тройка!
– А где же ваш третий?
– Думаешь, третьего для тебя не найдём? За этим дело не станет. Подойти сюда, Тимоша!
Из коридора шагнул в кухню белобрысый паренёк в полинялой гимнастёрке. Молча сел за стол слева от Павла.
– Кто это? – не понял Серёга.
– Не узнал? – усмехнулся Павло. – А ты напрягись. Вспомни того солдатика, которого ты в сорок четвёртом расстреливал за потерю оружия. Он говорить не мастак, но как свидетель вполне подойдёт.
Серёга вспомнил. Этот тихий деревенский парнишка, – то ли вятский, то ли вологодский, – во время боя помог раненому товарищу добраться до медсанбата, но при этом потерял свою винтовку. А в военное время утеря личного оружия каралась смертью. Были люди, которые за этим строго следили. Каждый в глубине души понимал, что паренёк ни в чём не виноват, если по совести. Но для поддержания дисциплины и боевого духа бойцов Красной Армии такие расстрелы время от времени были необходимы. Белёсый паренёк, недавний новобранец, до последних секунд своей жизни так и не поверил в реальность происходящего. Он удивлённо хлопал пшеничными ресницами и, как заведённый, повторял: «Ребята, вы чё…? Ребята, вы чё?…» Больше ничего он сказать не мог – был вообще по жизни немногословным.
– Солдатик, прости…- забормотал Серёга.- Так получилось… ты пойми: не я тебя приговаривал. Я – простой исполнитель! Да и стрелял я, не целясь. И ведь не я один стрелял! Откуда известно, что именно моя пуля в тебя попала?!…
– И тут выворачиваешься, как гадюка! – скривился Павло. – Не о пуле твоей речь идёт! Вспомни: когда его вели на расстрел, ты кричал ему: «Ваньтё, подбери лаптё!» Очень весело тебе было! А когда он попросил закурить, ты ему ответил: «Топай, топай, сейчас тебе дадут прикурить!» Вот какой ты у нас шутник!… Так что вина твоя и здесь доказана. И, чтобы не терять времени зря, мы зачитаем обвинительное заключение. Пожалуйста, Виктор Абрамович!…
«По крайней мере, узнал, как его зовут» – подумал Серёга. Надо же, никогда не слышал, чтобы евреев звали Викторами! Нет, сейчас, конечно, всё может быть, а тогда, ещё в прошлом веке!… Виктор. Как и его внук… И тут Серёга понял, почему ему показался знакомым голос старого еврея. Невероятно! Чисто Витины интонации, хотя голос, понятно, не детский. Да и чертами лица он чем-то напоминал Витю. Казалось, это и есть Витя, только постаревший на несколько десятков лет… А чего, собственно, тут удивляться? Во внуке его течёт Лёнькина еврейская кровь. Может, они какие-то дальние родственники с этим…
А Виктор Абрамович между тем заканчивал свою обвинительную речь:
– Таким образом установлено, что данный субъект ни по каким параметрам не соответствует званию человека. Он ненавидит всех окружающих, всех живущих на земле, независимо от национальной принадлежности и социального положения. Только себя он ценит чрезвычайно высоко, хотя, в сущности, ничего из себя не представляет. То есть перед нами – типичный нравственный урод.
После этих слов на секунду повисла тишина. Затем Павло ударил ладонью по столу и заговорил:
– Итак, мы выслушали обвинительное заключение. Теперь осталось только вынести приговор. Я предлагаю такую формулировку: «Жил, как тварь, и сдохнет, как тварь.» Кто за?
Все трое подняли руки.
У Серёги снова поплыли круги перед глазами. Ещё чего! Не собирается он сдыхать! Надо что-то делать! Спасение где-то рядом, надо только вспомнить! Коля! За окном был Коля! Он и сейчас где-то там, он поможет, он подскажет!… Хорошо, что окна на зиму не успел заклеить… Коля, сынок!…
Одним прыжком он оказался у окна. Рванул на себя раму и следующим прыжком очутился на подоконнике…
Стандартный пятиэтажный дом смотрел окнами в палисадник. Среди жильцов дома было немало любителей сельской идиллии, которые любовно вскапывали землю весной и осенью, сажали цветочки, кустики, деревца. Но пару лет назад Серёга решил, что кусочек палисадника по праву принадлежит и ему. И решил выкопать себе погреб. Большинство жильцов, конечно, было против. Но связи решают всё, а у Серёги они были. С кем нужно он договорился, остальных просто послал на три буквы. Прямо под окнами своей квартиры он вырыл глубокий погреб, выложил его кирпичом. Не сам, конечно, людей нанимал. Сверху погреб закрывался тяжёлой деревянной крышкой, обитой листовым железом.
Вот в эту крышку и врезался головой Серёга, летя с четвёртого этажа. Подъехавшая минут через сорок «скорая помощь» констатировала перелом шейных позвонков. Смерть наступила практически мгновенно.