ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ну а пока фюрер вел подготовку к осуществлению своей заветной мечты, давайте посмотрим, как протекала все эти годы его личная жизнь. Как того и следовало ожидать, основной дамой фюрера считалась Ева Браун, которая тем не менее вела далеко не самую беззаботную жизнь. В Берлине она жила в очень неуютной квартире под кухонными помещениями старой рейхсканцелярии, куда доносились запахи стряпни. Но куда больше ее донимали жившие рядом секретарши Гитлера, и прежде всего красавица Герда Дарановски. По какой-то непонятной причине им доставляло огромное удовольствие доводить Еву до белого каления сплетнями о ее возлюбленном. Они наперебой рассказывали ей, как Гитлер кокетничал с актрисой Ренатой Мюллер и увивался в Доме деятелей германской культуры, куда Еву никогда не приглашали, вокруг Женни Юго и известной венгерской танцовщицы Марики Рокк.
Они сообщали бледной от ревности Еве подробности связи Гитлера с дочерью известного певца и сподвижника Карузо Лео Слезака Маргарет. По их словам, девушка была безумно влюблена в Гитлера, и тот отвечал ей взаимностью. Трудно сказать, так ли это было на самом деле, но то, что именно фюрер содействовал появлению на экране Маргарет, было хорошо известно. Смаковали секретарши и то, как Маргарет попыталась покончить с собой после того, как Гитлер в конце концов пресытился ею и оставил. Спасти несчастную удалось только в последнюю минуту.
Ничего особенно странного и тем более неправдоподобного в рассказах секретарш не было. Гитлер был человеком настроения и мог влюбиться в считанные минуты, как это и произошло с ним во время его знакомства с семнадцатилетней Зигрид фон Лафферет в Хайлигендаме — старейшем морском курорте.
Гитлер был настолько увлечен молодой красавицей, что решил взять ее с собой в Берлин и сделать из нее настоящую светскую львицу. Очень скоро в дипломатических кругах столицы рейха обратили внимание на юную баронессу. «У нее, — вспоминал бывший посол Италии в Германии Дино Альфиери, — длинные ноги и, наверное, самый маленький рот в мире. Она не пользовалась косметикой, а длинные волосы собирала на затылке на манер короны».
Скоро пошли слухи о страстной любви фюрера к баронессе, что доставило Еве новые страдания. И тогда Гитлер решил устроить судьбу Зигрид на свой вкус. На роль мужа баронессы он выбрал посланника фон Хевеля. Однако из этой затеи ничего не вышло. Зигрид уехала в Париж, где вышла замуж за сына германского посла графа Иоганна фон Вельчена. После войны она заявила, что никогда не вышла бы замуж за тирана. Верится в это с трудом: однажды, когда Гитлер спросил ее, почему она не замужем, Зигрид недвусмысленно ответила: «Мой фюрер, вы сами знаете, почему!»
После истории с Зигрид Еву ждал новый удар — фюрер увлекся дочерью итальянского короля принцессой Марией Савойской. До поры до времени считалось, что слухи об этом увлечении распускал министр иностранных дел Италии граф Галеаццо Чиано. Но достоверно известно, что во время визита в Италию Гитлер на приеме в Квиринале весьма прозрачно намекнул, что принцесса к нему неравнодушна. Хотя раньше Гитлер говорил в своем ближайшем окружении, что если ему и суждено заключить брак по расчету, то он женится на Винифред Вагнер, поскольку с ее помощью намеревался еще больше приобщиться к немецкой культурной традиции. Но если верить тем слухам, которые ходили вокруг инцидента в Неаполе, то можно предположить, что Муссолини мог подумывать над тем, как избавиться от фаворитки-немки и предложить фюреру руку королевской дочери.
Но самые большие неприятности Еве доставила обворожительная англичанка Юнити Валькирия Митфорд. Она была одной из шести дочерей лорда Редесдейла. Юнити приехала в Мюнхен изучать историю искусства, была без ума от идей национал-социализма и мечтала познакомиться с Гитлером. Она платила официанткам баснословные чаевые, и те сажали ее как можно ближе к столику, за которым имел обыкновение сидеть Гитлер.
Юнити добилась своего, и в одно из своих посещений «Остерии» Гитлер, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, встретился глазами с сидевшей в другой комнате красивой молодой женщиной с пышной грудью. В ее взгляде было столько нежности и призыва, что фюрер многозначительно посмотрел на сидевшего за соседним столиком адъютанта Шауба, и тот, понимающе кивнув, исчез. Он появился через несколько минут и, наклонившись к фюреру, доложил:
— Англичанка. Как зовут, неизвестно!
Гитлер пригласил понравившуюся ему девушку за свой стол. Он галантно поцеловал ей руку и, ласково улыбнувшись, поинтересовался, как идут ее занятия.
— Господин Гитлер, — ответила Юнити, — я не только студентка, но и английская фашистка!
Надо ли говорить, что после столь согревшего душу фюрера признания он долго беседовал с Юнити и пригласил ее посетить вместе с ним чайную «Карл-тон», а затем и оперу.
«Гитлер, — пишет Н. Ган в книге «Ева Браун», — загорелся с первой же минуты; он был поражен ее ослепительной внешностью, ее манерами, светло-золотистыми волосами, но особенно бархатистой мягкостью кожи. «Только у англичанок бывает такая кожа; частые дожди, мягкий климат и долгие прогулки — вот откуда берется такая кожа…», — заявил Гитлер молодой студентке, чья грудь бурно вздымалась, а щеки слегка порозовели. Гитлер увидел в девушке образец истинной германской красоты в подтверждение своей теории о том, что британцы и немцы — единственные представители германской расы, призванной господствовать над миром».
— А что если ее к нам подослала английская разведка? — спросил адъютант Гитлера Брюкнер, который без особого удовольствия наблюдал за возбужденным фюрером.
— Мой инстинкт, — с неожиданной резкостью ответил Гитлер, — меня еще никогда не подводил. Поверьте, Брюкнер, эта девушка чиста как родник. Она — настоящее золото!
Восхищенный манерами и красотой Юнити, Гитлер стал бывать с ней в Байрейте, Берлине, Мюнхене, на партийном съезде в Нюрнберге и в Берхтесгадене. Он был настолько увлечен своей новой пассией, что даже отказался принять прибывшего к нему в «Бергхоф» эмиссара из Лондона с весьма важным заданием, касавшимся улаживания напряженных отношений между Германией и Англией, из-за того, что в тот самый момент совершал прогулку с леди Митфорд по живописным окрестностям Берхтесгадена. «Об их истинных отношениях, — пишет Н. Ган, — свидетельствует уникальная фотография, на которой она и Ева Браун запечатлены рядом с Гитлером на трибуне Имперского партийного стадиона, предназначенной только для личных гостей Гитлера». Хотелось бы только узнать, что подразумевал автор «Евы Браун» под «истинными отношениями».
Впрочем, Ева считала, что те самые, определенные, и безумно ревновала Юнити к своему возлюбленному. Но она не только не посмела ослушаться фюрера, когда тот попросил ее показать Юнити дом в Берхтесгадене, но и вела себя в высшей степени достойно, ни разу не позволив себе проявить своих истинных чувств по отношению к сопернице.
А та вошла во вкус и уговорила фюрера устроить свадьбу своей сестры в Мюнхене. Вообще-то у нее было две сестры. Дебора вышла замуж за известного промышленника Гинесса и была законченной национал-социалисткой. Джессика была помолвлена с племянником Черчилля Эдмондом Роммили и проповедовала левые взгляды. Она отправилась в Испанию сражаться в составе Интернациональной бригады на стороне республиканцев. Там она вскоре попала в плен, и лорд Редесдейл обратился к Гитлеру с просьбой помочь. Фюрер замолвил за Джессику слово перед Франко, и тот пошел ему навстречу.
После развода Дебора вышла замуж за главаря английских фашистов Освальда Мосли, и вот тогда-то Юнити устроила ее свадьбу в Мюнхене, после чего Гитлер пригласил молодых к себе на ужин на Принцрегентштрассе. Это был весьма интересный ужин, поскольку помимо Юнити, Мосли с супругой на нем присутствовали Винифред Вагнер, правнучка британской королевы Виктории герцогиня Брауншвейгская (дочь кайзера Вильгельма II) и ее дочь Фридерике (которая очень скоро станет королевой Греции), числившаяся по тем временам одной из самых активных руководителей «Союза германских женщин».
Целый вечер Мосли пытался понравиться Гитлеру, и тот снисходительно заметил: «Это человек доброй воли!» (что фюрер имел под этой самой доброй волей — так и осталось неизвестным). Юнити поспешила ответить: «Я убеждена, мой фюрер, что мой зять должен многому научиться у вас!»
Как известно, иностранцам вступление в НСДАП было заказано, и тем не менее Юнити с подачи самого фюрера стала членом нацистской партии, и в торжественной обстановке ей вручили партийный значок. Более того, Гитлер подарил ей свой портрет в серебряной рамке, который она всегда возила с собой. На капоте ее автомобиля всегда можно было увидеть флажок со свастикой, и она постоянно повторяла, что является Жанной д'Арк современной эпохи и свою главную цель видит в союзе между «владыкой земли и владычицей морей» — Германией и Англией.
Был ли фюрер влюблен в Юнити, как это утверждал некий репортер из «Дейли экспресс»? Вполне возможно, что и был, как он был влюблен в других своих поклонниц. Во всяком случае, с Юнити он встречался с интересом и внимательно слушал ее рассказы об Англии, о которой ничего не знал. Рассказать Юнити было о чем: как-никак она была знакома с У. Черчиллем, А. Иденом, Н. Чемберленом, лордом Ротермиром и была представлена королю. Другое дело, что быстро понявшая, с кем имеет дело, Юнити говорила чаще всего только то, что от нее хотел слышать Гитлер. Так, по ее словам, правительство Великобритании представляло интересы весьма небольшой группы людей, но никак не всего народа, что в Англии существует мощное националистическое движение, что английская молодежь в восторге от Гитлера, что войны желают только евреи, которые подкупили многих политических деятелей, включая самого Черчилля, которого Юнити называла «могильщиком Британской империи», и что, объединившись, Германия и Англия будут владыками мира. И как знать, не оказала ли эта девушка известное влияние на направление внешней политики Гитлера, если даже и не была подослана к нему разведывательной службой.
Женился бы Гитлер на Юнити в целях того самого объединения Германии и Англии, о котором так много говорила ему девушка? Вопрос спорный. Но, учитывая непредсказуемость фюрера, исключать такой возможности нельзя. Женился же любивший Жозефину Наполеон на дочери австрийского императора!
Сегодня уже никто не скажет, так ли это было на самом деле, и тем не менее Юнити хвасталась своей причастностью к подписанию англо-германского договора об ограничении военно-морских вооружений и Мюнхенского соглашения. Более того, на одном из публичных собраний она заверила берлинцев, что Англия никогда не будет воевать с Германией. Не вызывает сомнения и то, что сама девушка влюбилась в фюрера и очень страдала от того, что ее возлюбленный так больше ни разу не пригласил ее для приватной встречи. Театры, оперы, рестораны, приемы — все это было, но Юнити мечтала о том счастливом часе, когда она останется один на один с Гитлером и сможет доказать ему свою любовь.
Как и почти все увлечения фюрера, роман с Юнити закончился трагически. В день начала войны Англии с Германией 3 сентября 1939 года Юнити передала Гитлеру запечатанный конверт, в котором находились ее партийный значок и письмо. «Мне, — писала Юнити, — терзает душу необходимость выбора между желанием сохранить вам верность, мой фюрер, и моим патриотическим долгом… Оба наши народа низвергнуты в пропасть… Один потащил за собой другого… Моя жизнь больше не имеет смысла…»
Хорошо зная, чту могут означать последние слова, Гитлер попросил гауляйтера Мюнхена Вагнера найти Юнити и успокоить ее. Однако сделать оказалось это не так легко, и только во второй половине дня Юнити обнаружили в больнице, куда она была доставлена из Английского парка с двумя пулями в голове. Положение ее было определено как безнадежное.
Встревоженный Гитлер приказал перевести Юнити в лучшую клинику и через посла в Берне сообщил о случившимся родителям девушки. Юнити сделали операцию, и 10 сентября Гитлер специально вернулся с фронта, чтобы навестить ее в больнице. Более того, по его приказу за подданной страны, с которой Германия находилась в состоянии войны, ухаживали по самому высшему классу, и дело дошло до того, что Ева Браун по желанию фюрера посылала ей в клинику цветы, белье и туалетные принадлежности. Конечно, все знали, кто лежит в отдельной палате, убранной с царской роскошью, но Гитлер приказал все держать в тайне.
Только весной 1940 года Юнити по-настоящему пришла в себя. А затем случилось непредвиденное. Трудно сказать, по каким причинам она вдруг разорвала фотографию Гитлера и проглотила свой партийный значок. Только необыкновенное мастерство профессора Магнуса позволило ей во второй раз остаться в живых. А вот пули из ее головы он извлекать не стал. «Если леди Митфорд умрет на операционном столе, — заявил он, — в Англии тут же станут утверждать, будто Гитлер приказал убить ее ради сохранения тайны».
В конце концов Гитлер решил избавиться от опасной пациентки и отправил Юнити к родителям. Роскошное купе поезда Мюнхен — Цюрих напоминало высококлассную операционную, в которой больной можно было сделать любую операцию. Пришла проводить фаворитку фюрера и Ева Браун. Она хотела удостовериться в том, что ее соперница покидает Германию. И надо полагать, что отъезд Юнити на родину значил для нее гораздо больше, чем падение Варшавы для самого Гитлера.
Вскоре Юнити оказалась в Англии, где ей благополучно вынули обе пули. До самого окончания войны о Юнити знали очень немногие лица как в Германии, так и в Англии, и только в 1946 году ее фотография появилась в английской прессе. 20 мая 1948 года «Таймс» опубликовала короткий некролог, в котором не было ни слова о ее жизни и связи с фюрером. Так гласила официальная версия жизни леди Митфорд. На самом же деле Юнити умерла в поезде 16 апреля 1940 года.
* * *
Юнити уехала, но для Евы жизнь легче не стала. Да она и никогда не была легкой. Скорее, наоборот. И точно так же, как раньше Гели, Ева испытывала постоянные страдания. Известно, что интимные отношения между Евой Браун и Адольфом Гитлером продолжались практически пятнадцать лет. При этом следует учитывать, что красивая и хорошо образованная для своего времени женщина, решившая полностью посвятить себя любви к Гитлеру, была моложе своего избранника на двадцать три года. Каковы же были отношения Евы и Гитлера после того, как он стал рейхсканцлером?
Как рассказывалось выше, Гитлер уже в конце 1930 года начал активно ухаживать за Евой Браун. Он часто приглашал ее в оперу и на прогулки. Девушке тогда исполнилось всего 18 лет, однако она уже тогда довольно категорично заявила:
— Гитлер именно тот мужчина, которого я буду любить и боготворить всю жизнь!
Позднее она не раз повторяла, что Адольф — «ее мужчина» на всю жизнь. Такое заявление в устах юной выпускницы монастырской школы может показаться довольно странным, однако это факт. Вполне возможно, что на нее оказало влияние предсказание некоей пророчицы, что в один прекрасный день весь мир должен был заговорить о ее великой любви.
Что же касается самого фюрера, то его увлечение молодой и красивой Евой переросло в любовь только после самоубийства Гели Раубаль. Ну а любовницей фюрера она стала в первые месяцы 1933 года — уже тогда Ева была не просто «одной из», и фюрер все чаще приглашал ее в Берхтесгаден. Ева собирала небольшой чемодан, говорила родителям, что у нее много работы, и направлялась на угол Тюркенштрассе, где ее ждал серебристо-черный «мерседес». Но даже став подругой властителя Германии, Ева не получила никаких привилегий. Вместе с фюрером она выезжала только в окрестности Мюнхена, у нее не было возможности купить себе красивое платье (она шила себе сама), она не бывала в высшем обществе и не имела драгоценностей.
С детства Ева мечтала сниматься в кино, но отец воспротивился. «Где я возьму столько денег на твои безумства?» — ворчал он. Солидарен с герр Брауном в этом вопросе был и сам Гитлер, который считал, что Ева ни в коем случае не должна выступать на сцене и появляться на экране. А чтобы успокоить девушку, он пообещал в обозримом будущем отпустить ее в Голливуд и сыграть историю их жизни.
Единственное, что смогла позволить себе Ева в те времена, — она упросила Гитлера провести на ее квартиру телефонный кабель из рейхсканцелярии. Отец сразу же насторожился, и Ева попыталась успокоить его, сказав, что так ей легче связываться с Гофманом. Однако глава семейства Браун никак не мог понять, почему никто в доме не имел права подходить к телефону, а когда он звонил, Ева закрывала за собой дверь. Конечно, он догадывался, что с дочерью не все чисто, а потому и часто стучал кулаком по столу, когда Ева в очередной раз не ночевала дома.
— Молодая девушка, — кричал он, — должна быть дома не позже десяти часов вечера! Что? Она ночует у подруги? Ну это вы кому-нибудь другому расскажите!
А когда в доме Браунов появилась младшая сестра, Ева сообщила о намерении переехать на собственную квартиру и предложила Ильзе и Гретль жить у нее. Браун только развел руками.
Давно уже догадавшаяся о связи сестры Ильзе отказалась, а ничего не подозревавшая Гретль с радостью отправилась на квартиру, которую для Евы приобрел Гитлер. Заботясь о внешних приличиях, он тайно вносил арендную плату через своего верного Гофмана.
9 августа 1935 года Ева въехала в трехкомнатную квартиру на Виденмайерштрассе, мебель для которой прижимистый фюрер купил в рассрочку. Он вообще мало заботился об уюте для своей возлюбленной. На стенах квартиры не было ни одной картины, а белье и посуду Еве пришлось взять из дома. Единственное, на что раскошелился фюрер, — на прислугу в лице пожилой венгерки.
Наличие собственной квартиры не мешало Еве бывать и в Оберзальцберге, где Гитлер наконец-то приобрел «Дом Вахенфельда» и отделал его соответственно своим вкусам. Хозяйкой в доме стала сводная сестра фюрера Ангела Раубаль, которая после смерти Гели окончательно поселилась в Берхтесгадене. Она же и стала злейшим врагом Евы, считая ее главной виновницей гибели своей дочери. Фрау Раубаль ненавидела Еву и звала «глупой гусыней», как поначалу называли Еву многие из ближайшего окружения Гитлера. Да и как еще можно называть девушку, которая преследовала великого политического деятеля с одной-единственной целью — выйти за него замуж? Ну а то, что это было проявлением той самой любви, какая встречается одна на десятки миллионов, никому из них не могло даже в голову прийти.
Фрау Раубаль не ограничивалась пакостями в отношении Евы и всячески настраивала против нее Гитлера, используя любую возможность, чтобы только унизить ее. И это несмотря на то, что Ева вела себя довольно скромно и никогда не разыгрывала из себя всемогущую фаворитку, не появлялась на публике, блистая роскошными нарядами и драгоценностями. Но лишь только Ева приезжала в Оберзальцберг, как, по странному стечению обстоятельств, все комнаты сразу же оказывались занятыми, и Ева отправлялась ночевать в местную гостиницу. Ангела никогда не здоровалась с Евой и с нескрываемой иронией называла ее «сударыней», вкладывая в это слово всю свою вражду. Самому Гитлеру вся эта бабья возня была безразлична, его нервировало только то, что ревнивая даже к покойной дочери Ангела делала все возможное, чтобы не оставлять его наедине с его пассией. От этого страдала и сама Ева. Впрочем, в Оберзальцберге у нее хватало поводов и для других огорчений. Дело было в той доступности, какой в то пока еще спокойное время окружил себя фюрер.
Каждый день множество людей приходило к «Дому Вахенфельда», который постепенно превращался в своеобразную нацистскую Мекку. Хватало здесь и девиц всех возрастов и мастей, которые бродили вокруг дома только с одной мыслью: увидеть фюрера и обратить на себя его внимание. Иногда это им удавалось, и тогда их приглашали на чашку чая. Во время чаепития с приготовленными Ангелой пирожными фюрер ласково беседовал с девушками, гладил их руки, после чего они, счастливые и умиротворенные, возвращались домой. На следующий день они приходили снова и часами стояли под палящими лучами солнца или по колено в снегу, ожидая увидеть фюрера.
Еве не нравились все эти «паломницы», каждая из которых в любой момент могла стать ее соперницей. Этим сразу же воспользовалась фрау Раубаль, которая все чаще приглашала домогавшихся знакомства с Гитлером особ. В иные дни те буквально оккупировали «Дом Вахенфельда», покидая его только с наступлением темноты.
Но так будет не всегда, и накануне Второй мировой войны попасть в Оберзальцберг без специального пропуска было уже невозможно. Более того, виллу Гитлера огородили метровой оградой из колючей проволоки и объявили запретной зоной. Снаружи ее охраняла местная полиция, внутри — сотрудники уголовной полиции и Имперской службы охраны во главе с генералом Раттенхубером. Несколько позже рядом с виллой построили казармы для военизированного формирования «Лейб-штандарт Адольф Гитлер». Его солдаты и офицеры носили на рукавах повязки с соответствующей надписью и по ночам патрулировали местность с автоматами наготове. Охрана имела право стрелять при первой же опасности, руководствуясь наглым заявлением входившего в силу Бормана: «Министерский мундир еще не повод, чтобы разгуливать здесь». Что же касается самой Евы, то в ее пропуске было написано «секретарша», а все ее родственники и знакомые считались гостями фюрера.
Во время войны режим безопасности в Берхтесгадене стал еще более жестким, что не помешало готовить покушение в запретной для всех зоне. На учениях в ранце одного из солдат нашли готовую к действию бомбу, после чего Борман отослал всех иностранных рабочих, занятых на различных постройках.
* * *
Конечно, Ева все еще надеялась на брак с фюрером, и у нее имелись все основания для подобных надежд. Она была молода, хороша собой, она любила Адольфа, и он отвечал ей полной взаимностью, но… предложения стать женой рейхсканцлера от диктатора так и не последовало.
Более того, все это время Ева жила как на вулкане. Гитлер появлялся когда хотел, потом надолго исчезал, и девушка иногда месяцами жила в томительном ожидании снова увидеть своего высокопоставленного возлюбленного. Не желая, чтобы кто-нибудь заметил его при посещении любовницы, Гитлер приезжал поздно ночью, хотя огромное количество полицейских, которых мгновенно выставляли вокруг дома, не могло не привлекать внимания обывателей. Именно по этой причине Гитлер вдруг перестал посещать Еву.
В один прекрасный день родители Евы отправились на австрийскую границу и с удивлением увидели там в одном из кафе Гитлера и свою дочь.
— Папа, — радостно воскликнула быстро пришедшая в себя девушка, — какой сюрприз! Тут снимают фюрера, и я должна быть рядом с ним. Я должна представить вас ему!
Один американский юрист, который написал книгу о Еве Браун, сделал из этого события настоящую драму. По его словам, мать смущенно молчала, а сразу же обо всем догадавшийся отец отвел фюрера в сторону и заявил:
— Или вы женитесь на моей дочери, или…
Скорее всего, это выдумка. Но такая встреча состоялась на самом деле. Гитлер, которого так не любил Фриц Браун, произвел на него и его супругу самое благоприятное впечатление. Фюрер говорил о прекрасной погоде, похвалил родителей за столь воспитанную и умную дочь и поцеловал фрау Франциске руку. А 7 сентября 1935 года Фриц Браун написал ему письмо следующего содержания:
«Глубокоуважаемый господин рейхсканцлер! Мне крайне неприятно обременять Вас своими личными проблемами, возникшими передо мной как перед отцом семейства.
У Вас, как у фюрера германской нации, разумеется, совсем иные, гораздо более важные, чем у меня, заботы. Но поскольку семья является пусть самой маленькой, зато и самой надежной ячейкой, на которой зиждется благополучие, благоустроенность и достоинство государства, я чувствую себя вправе просить Вас о помощи.
Моя семья в настоящее время фактически распалась, так как мои дочери, Ева и Гретль, переселились в предоставленную Вами квартиру, а меня как главу семьи просто поставили перед совершившимся фактом.
Конечно, я и прежде часто выговаривал Еве, когда она после работы слишком поздно возвращалась домой, ибо я считал и считаю, что молодая особа после напряженного восьмичасового трудового дня ради сохранения собственного здоровья непременно должна отдохнуть в семейном кругу.
Кроме того, я придерживаюсь, наверное, уже несколько старомодного морального принципа: дети должны покидать отчий дом и уходить из-под опеки родителей только после вступления в брак. Таковы мои представления о семейной чести. Я уже не говорю о том, что очень тоскую без моих девочек.
Я был бы Вам в высшей степени признателен, глубокоуважаемый господин рейхсканцлер, если бы Вы с пониманием отнеслись к моей просьбе и в дальнейшем не стали бы поощрять склонность моей пусть даже совершеннолетней дочери Евы к самостоятельной жизни, а побудили бы ее вернуться домой».
Фриц попросил передать письмо Гитлеру Гофмана, однако тот, опасаясь нежелательных для себя последствий, отдал его Еве. Прочитав родительское послание, Ева тут же порвала его, а когда отец поинтересовался, думает ли герр Гитлер отвечать ему, она убедила его в том, что фюрер не хочет делать этого и лучше его не беспокоить. Что благоразумный герр Браун и сделал. А вот копию с отцовского послания, которое со временем стало историческим, Ева сняла, благодаря чему оно и дошло до нас.
Но легче ей не стало. По-прежнему с трудом она привыкала к неожиданным визитам Гитлера, не понимала причин частой смены его настроения — то он был необычайно ласков, то не проявлял к ней никакого интереса, а затем вдруг без видимых причин начинал обижаться на нее. Ева жила в постоянном страхе оказаться брошенной им и тем не менее писала в своем дневнике, что «главное — не потерять надежду, а уж терпению я научусь».
Но это было куда проще сказать, нежели сделать. Довольно часто Ева начинала хандрить, и тогда в ее дневнике появлялись следующие записи: «Как бы мне хотелось тяжело заболеть и дней 8 ничего не знать о нем. Ну почему, почему я должна все это выносить? Лучше бы я его никогда не видела. Я в полном отчаянии. Я теперь постоянно покупаю себе снотворное, хожу полусонная и уже меньше думаю о нем. Хоть бы меня черт забрал. Уж в аду точно лучше, чем здесь».
11 марта 1935 года сгоравшая от ревности Ева целых три часа простояла перед чайной «Карлтон», где Гитлер обедал с известной актрисой Анним Ондрой. И у нее подкосились ноги, когда она увидел, как фюрер вышел из чайной вместе с артисткой и преподнес ей огромный букет цветов.
«Три часа, — записала она в дневнике, — я ждала возле отеля «Карлтон», чтобы затем увидеть, как он дарит цветы Ондре и приглашает ее на ужин. Нет, я нужна ему только для вполне определенных целей. Если он говорит, что любит меня, то это лишь в данный момент. Этим словам такая же цена, как и его обещаниям, которые он никогда не выполняет. Почему он мучает меня и когда же все это наконец кончится?»
«Он снова уехал в Берлин. Я просто с ума схожу, если вижу его реже, чем обычно. Но вообще-то понятно, что сейчас у него почти нет интереса, ведь сейчас он занят только политикой».
«Вчера нас пригласили на ужин в «Четыре времени года». Я три часа сидела рядом с ним, и он мне даже слова не сказал. На прощание протянул конверт с деньгами. Так уже было один раз. Но лучше бы он тепло попрощался со мной или хотя бы слово сказал. Как бы я была рада! Но он об этом даже не думает».
«Мне очень плохо. Даже слишком. Во всех отношениях. Я стараюсь убедить себя, что все обойдется, но это не помогает. Квартира готова, а я не могу приехать к нему. О любви, похоже, он сейчас вообще не думает. После того как он уехал в Берлин, я понемногу отхожу. Но на этой неделе я столько плакала ночами, особенно когда на Пасху осталась дома одна».
«Как деликатно сообщила госпожа Гофман, он нашел мне замену. Ее зовут Валькирия, и выглядит она (это можно сказать и об ее ногах) именно так. Но такие габариты он любит, и если слухи верны, вскоре заставит ее похудеть от его стервозности, если только у нее нет таланта толстеть от огорчений, которые он ей еще доставит.
Если госпожа Г. сказала мне правду, как же это подло, что он мне ничего не сказал. В конце концов он должен понимать, что я не стану ему мешать, если другая займет место в его сердце. Подожду до 3 июля, когда исполнится четвертая годовщина нашего знакомства, и попрошу объяснений».
«Только что отправила ему письмо. Сочтет ли он нужным ответить?
Посмотрим-посмотрим. Если до десяти вечера я не получу ответа, то приму 25 таблеток и тихо усну навсегда.
А ведь он уверял, что безумно любит меня. Какая же это любовь, если он вот уже 3 месяца не дает о себе знать.
Ну хорошо, у него сейчас голова занята политическими проблемами, но ведь недавно ситуация немного разрядилась. И потом, разве в том году не происходило то же самое? Разве тогда не возникли трудности из-за поведения Рема, и тем не менее он смог выкроить для меня время. Не знаю, может быть, нынешняя ситуация гораздо сложнее, и все же он мог бы хоть немого отвлечься. Боюсь, здесь кроется что-то другое. Но моей вины здесь нет. Точно нет».
Все эти записи были сделаны в конце апреля — начале мая 1935 года, и наконец 28 мая отчаявшаяся Ева записала: «Господи, как я боюсь, что он сегодня не ответит. Хоть бы кто-нибудь помог, все так ужасно. Может быть, он получил мое письмо в неподходящий момент. А может быть, мне вообще не следовало ему писать. Как бы то ни было, но лучше страшный конец, чем эта неопределенность. Господи! Сделай так, чтобы я поговорила с ним сегодня, завтра будет поздно. Я решила принять 35 таблеток, чтобы уж наверняка не проснуться. Хоть бы он позвонил…»
Увы… Гитлер не позвонил, и несказанно страдавшая Ева исполнила данное себе обещание и попыталась отравиться. Ночью Ильзе зашла к ней в комнату и обнаружила Еву в бессознательном состоянии. К счастью для сестры, у Ильзе имелся кое-какой опыт работы медицинской сестрой, и она смогла оказать Еве первую помощь. Затем вызвала врача, в чьем умении хранить чужие тайны она не сомневалась.
Пока доктор хлопотал возле Евы, Ильзе заметила лежавший на видном месте дневник и, прочитав последние страницы, вырвала их. Несмотря на всю свою любовь к Еве, она не сомневалась, что та попыталась инсценировать свой уход из жизни уже второй раз. И дело было даже не в том, что дневник лежал так, что его каждый мог прочитать: она приняла всего 20 таблеток ванодорма, которые не могли оказаться смертельными. Помимо всего прочего Ева прекрасно знала, что именно в это время Ильзе возвращалась с танцев и всегда заходила к ней. Да и Гретль вот-вот должна была вернуться домой.
Но даже столь откровенный спектакль не дал Ильзе повода сердиться на сестру. Она знала, как та была измучена своей несчастной любовью, и смотрела на нее скорее с жалостью, нежели с осуждением.
Много позже Ильзе вернула Еве страницы, вырванные из дневника. Перед отъездом в фюрербункер в 1945 году Ева отдала их ей и попросила уничтожить. Однако та спрятала эти свидетельства трагической любви ее сестры к фюреру в надежном месте, на что, по всей видимости, очень надеялась и сама Ева. Если бы это было не так, то кто мешал ей самой сжечь страницы со столь откровенными признаниями?
Но как бы там ни было, затея Евы удалась, и не на шутку взволнованный и расстроенный фюрер заявил:
— Я должен избежать подобных случаев в дальнейшем. Она не заслужила этого. Нужно еще больше приблизить Еву к себе!
И он приблизил ее. Нет, он не женился на ней, но именно она теперь стала числиться среди его ближайшего окружения той самой женщиной, которой отныне надлежало стать первой. Гитлер по-прежнему не понимал очень многого в женской психологии, иначе вряд ли бы усадил рядом с собой на Нюрнбергском партийном съезде Юнити Митфорд, Марту Геббельс и Еву, которой вряд ли пришлось по вкусу такое соседство. Да, он наказал свою бывшую подружку Марту за то, что она позволила себе бросить пару колючих замечаний в адрес Евы, запретив ей в течение нескольких месяцев появляться в Имперской канцелярии. Но что это меняло? Вряд ли Еву порадовало то, что на виду у всей страны она сидела рядом с той, которая, по всей видимости, была ее соперницей номер один. Однако самого Гитлера мало волновали ее переживания, он упрямо продолжал гнуть свою линию.
Вскоре последовала новая сцена: проживавшая вместе с Евой в отеле «Дойчерхоф» Ангела Раубаль заявила, что не желает ни уважать, ни терпеть рядом с собой эту «особу», и фюрер наконец-то изгнал родственницу из «Берхофа». Сказать по правде, сестрица давно уже надоела и самому фюреру, и он воспользовался первым же удобным случаем. Он нашел ей замену, но хозяйкой в доме отныне стала Ева, которая делала в «Берхофе» все, что ей хотелось.
* * *
В начале 1936 года фюрер решил перестроить свое пока еще скромное имение, вызывавшее патриотический восторг у многих немцев, которые видели, в какой простоте живет лидер нации. Судя по всему, Берлин с его суетой Гитлеру надоел, и он решил как можно чаще бывать в Альпах. Чтобы принимать высокопоставленных особ, надо было привести виллу в тот самый вид, который соответствовал его высокому статусу. Кроме этого он хотел осуществить свою детскую мечту и иметь собственный роскошный загородный дом.
Вспомнив свое творческое прошлое, он лично спроектировал спальню, будуар и ванную для Евы. Но даже сейчас, когда Гитлер не нуждался в деньгах, комната Евы была обставлена довольно убого. На стене висела картина с изображением обнаженной женщины, которую, по слухам, фюрер писал с самой Евы. Напротив разместился портрет самого Гитлера. Рядом с кроватью на туалетном столике стоял телефонный аппарат цвета слоновой кости.
«На втором этаже, где жил фюрер, — вспоминала его секретарша Траудль Юнге, — царила мертвая тишина. Меня всегда заставляли снимать туфли. Но как бы я ни старалась ступать бесшумно, лежавшие у дверей спальни Евы скочтерьеры поднимали головы. Спальня их хозяйки соединялась со спальней Гитлера огромной туалетной комнатой с ванной из мрамора и позолоченными кранами».
В спальню Гитлера мало кто имел доступ. По словам тех, кто видел ее, обстановка в ней тоже была весьма скромной: шкаф в баварском стиле, небольшой столик и самая обычная кровать. Повсюду валялись книги. На просторную лоджию имела право выходить только Ева. Поговаривали, что Гитлер по ночам часами наблюдал за звездами.
Несмотря на все нововведения, в новом доме Гитлера очень многие чувствовали себя неуютно. «Там, — вспоминала Юнге, — была какая-то гнетущая атмосфера. Нельзя было расслабиться. Нормально я чувствовала себя только в библиотеке на втором этаже».
Когда все строительные и отделочные работы были закончены, фюрер официально предложил Еве стать хозяйкой его виллы в Оберзальцберге. Но даже став ею, Ева имела ключи только от своей комнаты. Быт ее не интересовал, и все заботы по хозяйству легли на плечи Маргариты Митльштрассер, которая в отличие от Ангелы была по-собачьи преданна своей хозяйке.
И все же хозяйкой Ева была скорее номинальной. Как только на вилле появлялись партийные деятели или кто-нибудь из важных особ, она должна была находиться в своих апартаментах и не показываться им на глаза. Это не могло не вызывать у нее чувства досады и унижения, хотя и ближайшее окружение Гитлера, и его важные посетители относились к ней с подчеркнутым уважением. Но она знала цену этому уважению и страдала еще больше. То же касалось и других мест пребывания фюрера, и именно поэтому Ева безвыездно прожила с 1936 по 1945 год в «Бергхофе». Чтобы скрасить свое в высшей степени однообразное существование, Ева много гуляла, занималась спортом и постоянно приглашала в гости сестер и близких знакомых.
С некоторых пор Гитлер стал проявлять трогательную заботу о здоровье своей невольницы и запретил ей летать на самолетах и быстро ездить на автомобилях. Позаботился он и о ее финансовой независимости, открыв на ее имя солидный счет. Не забывал фюрер и об удовлетворении чисто женских капризов обворожительной Евы. По приказу фюрера роскошные наряды привозили из Парижа и Рима. Лучшими обувщиками считались итальянцы, и обувь для любовницы вождя национал-социалистов делал самый известный итальянский модельер того времени Фергамо. Но в то же самое время Ева была полностью лишена такого увлекательного для женщин времяпрепровождения, как хождение по магазинам.
* * *
Пока шли работы в Берхтесгадене, Гитлер решил приобрести для свой возлюбленной небольшой домик в Мюнхене. Причем этот домик Ева выбрала сама. Вилла располагалась в уединенном квартале, от которого до дома Гитлера было всего полчаса езды на трамвае. Поначалу дом был оформлен на Генриха Гофмана, и только в 1938 году он был переоформлен на Еву. В телефонной книге в графе «профессия» было записано «секретарша».
В качестве таковой Ева получала 450 марок в месяц. Но самое интересное было в том, что сделанные ею снимки оказались лучшими из тех, которые появились в фотоателье Генриха Гофмана. По всей видимости, прижимистый Гофман, уплатив за виллу на Вассербургерштрассе 30 тысяч марок, таким образом рассчитывался со своей бывшей сотрудницей. Он всегда помнил, как нравились фюреру сделанные его возлюбленной снимки и как он однажды воскликнул: «Прекрасная работа, стоит не меньше 20 тысяч марок!» Гофман намек понял и незамедлительно выплатил Еве указанную фюрером сумму.
Ева была в восторге от «славного маленького домика», на самом деле не такого уж роскошного. Гитлер побывал у нее в гостях всего несколько раз. Радостей у девушки было мало. В семье она была несчастлива — отец никогда не делал ей подарков и запрещал уезжать куда-нибудь на каникулы. Сестра Ильзе держалась по отношению к ней высокомерно, а мать с отцом при первой же удобной возможности донимали вопросами о ее порочной связи с мужчиной, который годился ей в отцы. «Что этот человек от тебя хочет? — то и дело спрашивала мать. — Он обращается с тобой как со шлюхой! Когда он наконец женится на тебе? Похоже, ты беременна? На кого ты тратишь свою молодость?»
Ева долго терпела, но в конце концов не выдержала и заявила: «Мама, если ты не прекратишь издеваться надо мной, я уйду от вас!» Она выполнила свою угрозу.
Несмотря на это, Гитлер по-прежнему виделся с ней очень редко. Тем не менее Ева хранила ему верность и целые дни проводила в ожидании его звонка. А когда он все-таки приезжал, праздник длился недолго. Гитлер ни разу не остался у Евы на ночь, и Ева утешалась привезенными им картинами или фарфоровыми статуэтками.
Как могла развлекала Еву ее подруга Герда Остермайер, которой тоже была не по душе связь Евы с видавшим виды мужчиной, который не собирался жениться на ней. Трудно сказать, какие цели преследовала Герда, но именно она, пытаясь хоть как-то скрасить монотонную жизнь Евы, знакомила ее с друзьями и сослуживцами своего мужа, брала на танцы и всевозможные вечера.
Но… все было напрасно. Ева вышла в свет всего несколько раз, а потом снова принялась коротать тягостные дни и ночи в своем тоскливом одиночестве. Только один раз, как, во всяком случае, утверждала сама Герда, Ева заинтересовалась другим мужчиной. Это случилось летом 1935 года после второй попытки самоубийства, когда она с матерью и младшей сестрой отдыхала в Бодензее.
Коммерсант Петер Шиллинг был намного моложе Гитлера и очень понравился Еве. «Это, — рассказывала Герда, — была любовь с первого взгляда. Они не отходили друг от друга и представляли собой прекрасную пару».
Однако Герда рано радовалась. Опомнившись, Ева оборвала знакомство с симпатичным во всех отношениях молодым человеком и не подходила к телефону, когда он звонил ей. «Слишком поздно, — грустно сказала она Герде, — в моей жизни есть и будет только один мужчина…» И напрасно та уговаривала ее одуматься и пугала страшным одиночеством, в котором она проводила свои дни. Ева только упрямо качала головой. Судя по всему, она уже все для себя решила.
Отсутствие родителей сказывалось, и в своем новом доме Ева стала намного спокойнее. Как-никак Гитлер доказал ей свою любовь, да и родные не донимали ее. Вилла была обставлена со вкусом и очень нравилась Еве. У нее был один из первых телевизоров в Германии, а в 1938 году по приказу Гитлера на вилле было выстроено бомбоубежище.
Ева вместе с сестрой Гретль 12 марта 1935 года поселилась на небольшой вилле на элитной мюнхенской Вассербургерштрассе. Рядом с ней проживали такие известные в стране люди, как издатель Аманн и лейб-фотограф Гофман. Ее охраняли несколько личных телохранителей, проживающих в специально построенном для них домике в саду. Ну а чтобы Еве было легче перемещаться, Гитлер подарил ей «мерседес» с личным шофером.
Гитлер делал все возможное, чтобы никто ни в стране, ни тем более за рубежом не знал о существовании Евы. Общаться ней было позволено ограниченному кругу лиц из ближайшего окружения Гитлера, который не выносил присутствия незнакомых ему и случайных людей. Этот круг составляли доктор Морелль, доктор Брандт, Борман, адъютанты, Гофман, несколько давних знакомых фюрера и сестры и подруги Евы. Все эти люди были повязаны круговой порукой и хранили язык за зубами. И отнюдь не потому, что были столь воспитанными и уважали чужие тайны. Их молчание объяснялось только тем, что любые слухи и сплетни о личной жизни фюрера грозили немедленным «отлучением от двора». Что же касается прочих любителей чужих тайн, то их просто-напросто направляли в концлагеря. Для исправления.
* * *
Как это ни странно, но такие видные нацисты, как Кейтель, Геринг и Гиммлер, в ближний круг фюрера не входили. Если они приезжали в Берхтесгаден, то только по официальным делам. Особенно это касалось Гиммлера, который был самым редким гостем в «Берхофе». Всесильного рейхсфюрера СС Ева не то чтобы боялась, но относилась к нему крайне настороженно и не раз признавалась, что у нее при виде «верного Генриха» мурашки бегут по коже.
Что же касается Гесса, Розенберга, Тодта, Риббентропа, фон Нейрата, фон Папена, гауляйтеров и других высших партийных чинов, то им вход в Берхтесгаден был вообще заказан. Фюрер предпочитал мужскому обществу женское. «Как приятно немного расслабиться, — говорил он, — и как невыносимо слушать целый день громкие мужские голоса. Мне они ужасно действуют на нервы».
Гитлер был трижды прав — как он мог расслабиться в компании, где Геринг не мог терпеть Геббельса, а министр пропаганды ненавидел Риббентропа так, как только враг может ненавидеть врага. О Гиммлере же и говорить было нечего — вряд ли кто рискнул бы пооткровенничать или хотя бы на минуту расслабиться с человеком, которого все смертельно боялись. Мало кто сомневался и в том, что у него спрятано в каком-нибудь особо охраняемом сейфе досье на Еву. Так оно и было на самом деле, его сотрудник в «Бергхофе» каждый день докладывал ему обо всем увиденном и услышанном на вилле Гитлера.
Мы уже много раз говорили о том обостренном расовом чувстве, какое испытывал Гитлер к другим народам. Но даже он приказал проверить арийское происхождение Евы не Гиммлеру, а Борману (хотя и мысли не допускал, что в жилах его возлюбленной может быть примесь еврейской крови).
Конечно, Гиммлер узнал об этом задании и в отместку предоставил документы, которые бросали тень на старшую сестру Евы. Вот что писала об этом сама Ильзе Браун: «В 1935 году я решила принять участие в Европейском конкурсе бальных танцев и в связи с этим отправилась в Италию и Югославию. Какое-то время я находилась в Рапалло, а в Ла-Специи познакомилась с офицером военно-морского флота.
Мне всегда нравились именно итальянские офицеры. У нас завязался легкий флирт, я довольно быстро забыла о нем, но по возвращении в Мюнхен вдруг обнаружила за собой слежку. Письма начали приходить с большим опозданием, потом я узнала, что с них снимали копии.
Я пожаловалась Еве, но она только сказала: «Да ты совсем спятила, старуха». Затем меня вызвал к себе Брюкнер и подверг длительному допросу. Удовлетворенный моими ответами на довольно каверзные вопросы, он в результате раскрыл мне следующую тайну: оказывается, Гиммлер обвинил меня в шпионаже в пользу итальянцев. Когда Гиммлеру объяснили, в чем тут дело, он извинился передо мной, заметив: «Сообщи вы мне об истинном положении вещей, фрейлейн Браун, ничего подобного бы не произошло. Здесь чистейшей воды недоразумение».
Как правило, подобные щекотливые ситуации, в которые попадали сама Ева и ее родственники, улаживал Борман, к тому времени уже начинавший выходить на первые роли в окружении фюрера. Полностью доверявший ему фюрер потребовал сделать все, чтобы в официальных документах не было даже намека на особый статус фрейлейн Евы. А в ее удостоверении, которое давало ей право появляться в Имперской канцелярии и «Берхофе», было написано «секретарша».
Ева называла Гитлера «шефом» или «господином Гитлером», но со временем он настоял на том, чтобы она обращалась к нему «мой фюрер». Дело дошло до смешного. Постоянная боязнь выдать себя заставляла Еву называть своего возлюбленного так даже тогда, когда они были наедине. Хотя их связь давно уже была секретом полишинеля. Камердинер Гитлера Гейнц Линге часто видел своего хозяина в постели с Евой. А вот что писал адъютант Гитлера Фриц Видеман: «Как-то утром я был вынужден постучать в дверь спальни Гитлера, так как поступила крайне важная телеграмма. Каково же было мое удивление, когда я увидел туфли Евы Браун, а рядом сапоги Гитлера, выставленные, словно у порога гостиничного номера. Целыми днями разыгрывать комедию, а потом так небрежно выставить свою обувь… Я невольно вспомнил басню Лафонтена и, с трудом сдерживая смех, спустился по лестнице».
Знали о тайнах личной жизни фюрера и за границей. И тем не менее Еве по-прежнему приходилось скрываться у себя в комнате, стоило какому-нибудь заграничному гостю появиться на вилле, что, конечно же, давало ей лишний повод к новым страданиям. Дело было даже не в том, что ей нельзя было присутствовать на мало интересовавших ее переговорах. Ей очень хотелось увидеть и услышать таких знаменитых на весь мир деятелей, как бывший американский президент Гувер, регент Венгрии адмирал Хорти, Чемберлен, царь Болгарии Борис, брат трагический погибшего короля Югославии Павел, лорд Ротермир, Ага-хан, кардинал Пачелли, который в 1939 году станет Папой Римским, король Швеции, французский генерал Гамелен и многих других. Что и говорить, список впечатляет, и на месте Евы очень многие пожелали бы увидеть и услышать известных на весь мир царствующих особ, политиков. Но даже будучи изолированной от высоких гостей, Ева испытывала чувство гордости за своего возлюбленного. В этих встречах она видела лишнее доказательство того, что Гитлер не был тем самым узурпатором, каковым его считал ее отец. Он был самым настоящим лидером нации и руководителем страны.
С другой стороны, трудно сказать, почему Гитлер держал Еву взаперти. Она числилась его секретаршей и вполне могла исполнять свои обязанности на переговорах любого уровня. Правда, однажды он смилостивился и представил ее герцогине Виндзорской, которая посетила «Берхоф» вместе с мужем. Потом Гитлер очень пожалел об этом, потому что Ева замучила его своими восторженными рассказами о бывшем короле Англии, который пожертвовал ради любимой женщины целой империей. Тем самым Ева, хотела она того или нет, как бы проводила параллель между Сарой Симпсон и собой. Но добилась она, как это чаще всего бывает в таких случаях, обратного результата, и фюрер только досадовал на себя за то, что позволил Еве выйти в свет.
Но особую неприязнь у Гитлера вызвал визит в Альпы зятя Муссолини Чиано. И не только потому, что тот говорил больше его самого. Он отчаянно ревновал известного покорителя женских сердец к Еве, которая и не думала скрывать своего восхищения красивым и лощеным аристократом. В первый же приезд красавца итальянца Ева сфотографировала его из окна виллы, и тот тут же поинтересовался у сопровождавшего его Риббентропа, кто эта красивая женщина. Риббентроп пробурчал нечто невразумительное об «одной из технических сотрудниц», а возмущенный Гитлер приказал Еве закрыть окно.
Ева продолжала фотографировать Чиано, и каждый раз, когда она говорила с ним, ее щеки розовели, а голос менялся. А когда Ева с присущей ей наивностью заметила фюреру, что ему следовало бы брать пример в отношении своей одежды с итальянца, тот закатил ей настоящую истерику.
Гитлеру удалось ввести в заблуждение Чиано в отношении Евы, и тот в своем известном на весь мир дневнике не упомянул о ней ни единым словом. А вот о Зигфриде фон Лафферте Чиано написал достаточно. Это не может не дать повода задуматься над странным событием, которое произошло позже в Италии, куда Гитлер прибыл в мае 1938 года с ответным визитом.
* * *
Гитлер был вне себя, когда увидел в одном чешском журнале статью «Мадам Помпадур Гитлера» и фотографию Евы в Оберзальцберге. Снимок был сделан Гофманом, которому, видимо, уже не хватало заработанных на фюрере миллионов. Гитлер вызвал к себе утратившего из-за своей жадности чувство реальности фотографа и устроил ему разнос, раз и навсегда запретив давать снимки Евы в газеты и журналы. На окончательный разрыв с человеком, который делал для него огромные деньги, Гитлер не решился.
Что же касается самой Евы, то ей этот снимок обошелся куда дороже. В одно далеко не самое прекрасное утро на вилле появился ее отец с журналом в руках и обрушился на нее с руганью. Причем в выражениях Фриц Браун не стеснялся. Он считал, что дочь опозорила его на весь мир. Поостыв, Фриц, в какой уже раз, предложил Еве порвать эту неприличную связь, на что Ева спокойно и твердо ответила:
— Об этом не может быть и речи! Нас может разлучить только смерть!
Фриц лишь презрительно хмыкнул, полагая, что его дочь сошла с ума или начиталась рыцарских романов. Ему и в голову не могло прийти, что Ева не кривила душой. Пройдет не так уж много лет, и она добровольно в расцвете лет уйдет из жизни с тем, без кого уже не мыслила своего существования на земле.
Отчаявшись доказать дочери всю низость ее падения, Фриц махнул рукой и запретил Еве показываться ему на глаза. В течение полугода они не поддерживали никаких отношений. В знак протеста Фриц Браун отказался вступить в нацистскую партию, и его демарш едва не закончился для него плачевно. В течение года ему несколько раз отказывали в повышении, тогда обозленный на весь мир Фриц отправился к директору и, подав заявление об отставке, прямо заявил: «Человек, утративший авторитет у собственных детей, не вправе исполнять обязанности учителя!»
Хорошо зная причину озлобленности Брауна, растерявшийся директор обратился за помощью к своему начальству. Оно поспешило успокоить «утратившего авторитет человека», заверив его в том, что никто не осмелится уволить его.
Не остался в стороне от конфликта и Гитлер, когда ему доложили о ссоре Евы с отцом, он посоветовал ей немедленно помириться с ним. Под горячую руку снова досталось Гофману, которому Гитлер с угрозой в голосе сказал: «Если еще одна фотография Евы появится в журналах, тебе не сносить головы!» «Ну а вы, — заявил фюрер персоналу, обслуживающему виллу, — должны раз и навсегда запомнить: что бы ни происходило в моем доме, это ни в коем случае не должно стать достоянием гласности!»
Но самым удивительным во всей этой истории оказалось то, что в самой Германии появление фотографии не вызвало никакого интереса. Видимо, известие о подруге Гитлера для многих немцев не являлось сенсацией. Что касается заграницы, то в Британском музее Лондона имеются копии донесений специального агента «Интеллидженс сервис», в котором были перечислены все женщины, так или иначе связанные с Гитлером. Упоминалась среди них и Ева Браун. А вот Второе бюро при французском генеральном штабе хранило на любовницу фюрера целое досье. Интересовалась Евой и американская разведка, которая одно время даже собиралась похитить возлюбленную фюрера.
* * *
Трудно сказать, слышал ли о Еве Браун федеральный канцлер Австрии Курт Шушниг, но именно она сыграла в его печальной судьбе известную роль. Приговоренный к пожизненному заключению Шушниг обратился к нацистским властям с просьбой разрешить ему жениться на графине Вере фон Чернин. Узнав от Геринга о просьбе бывшего канцлера, Ева попросила Гитлера пойти ему навстречу. «Я бы так же последовала за тобой в тюрьму, — сказала она, — в лагерь или даже на смерть… Тут уж ничего не поделаешь…»
Тронутый благородством своей подруги Гитлер расчувствовался и разрешил Шушнигу жениться. Бывший канцлер обрел семью и очень долго полагал, что своему счастью обязан Папе Римскому и «другу Муссолини».
Ева была очень обрадована аншлюсом Австрии, поскольку это дало ей возможность съездить с Гитлером за границу. Как говорил Фриц Видеман, поначалу Гитлер не собирался включать Австрию в состав Германии и намеревался установить с нею федеративные отношения. Однако тот восторг, с каким его встречали австрийцы, заставил его пересмотреть свои взгляды — он окончательно понял, что большая часть населения на его стороне. Особенно его потряс тот восторженный прием, который ему устроили жители его родного Линца. И, конечно, фюреру очень хотелось, чтобы возлюбленная увидела его во всей красе.
Гитлер позвонил Еве и попросил ее приехать в Вену, куда та и отправилась вместе с матерью и Гердой. Формально они считались официальными лицами, которые входили в «эскорт фюрера», но в той суматохе, которая тогда царила в столице Австрии, никто и не думал обращать на них повышенное внимание. Что же касается самой Евы, то она была потрясена тем, что увидела в Вене. «Я просто обезумела», — написала она на почтовой открытке, а ее мать сообщила Ильзе: «Более величественного зрелища даже представить себе невозможно».
И обе были правы. Тот самый город, где совсем еще недавно Гитлер влачил самое жалкое существование, теперь лежал у его ног. Тысячи жителей австрийской столицы ночь напролет пели перед отелем, в котором остановился фюрер. Глядя на их веселые и радостные лица, Ева чувствовала, как ее переполняет гордость за возлюбленного. Теперь она знала, что ответить отцу и Ильзе, которые в один голос уверяли, что большинство немцев раскаивается, что так легко отдали власть «узурпатору». А тут Гитлер переезжает границу покоренного им государства без единого выстрела, и жители радостно приветствуют его как некое давно ожидаемое божество, спустившееся к ним с Олимпа.
В отеле «Империал» Еве отвели комнату рядом со спальней фюрера, и она с восхищением наблюдала за тем, как он стоял на балконе с вытянутой рукой, приветствуя бесновавшихся на улицах венцев.
Это была его первая и последняя поездка за границу с официальным визитом, он всегда вспоминал о ней с удовольствием, несмотря на то, что ему до чертиков надоели беседы с правящими Италией представителями Савойской династии. Устал он и от бесконечных правил протокола, которые больше запрещали, нежели разрешали. Потому он с таким восхищением и вспоминал кабинет Муссолини в огромном зале Маррамаондо в Венецианском дворце. Вернувшись в Берлин, он дал указание сделать его кабинет в новом здании Имперской канцелярии точно таких же размеров. Впрочем, он привез из своей поездки на Апеннины не только восхищение архитектурой Италии, но и нововведение для вермахта, который теперь должен был использовать на маневрах боевые патроны, как это было заведено в итальянской армии.
Надо ли говорить, что Ева уговорила фюрера взять ее с собой в Италию. После долгих размышлений Гитлер согласился на ее поездку, определив ей в компанию владелицу «Рейнского отеля» в Годесберге госпожу Дрезен, чья семья оказывала Гитлеру помощь в самом начале его политической карьеры. Вместе с ней окружение Евы составили сын госпожи Дрезен Фриц, врачи Морелль и Брандт. Перед отъездом в Рим фюрер предупредил Еву, что они будут видеться только на официальных приемах.
Ева согласилась — ничего другого ей не оставалось. Пока шли последние приготовления к параду итальянского флота в Неаполитанском заливе, Еву посетил высокопоставленный сотрудник итальянской службы безопасности. Как позже рассказывала фрау Дрезен, явившийся к Еве рыцарь плаща и кинжала попросил ее не ездить на парад в Неаполь. Как он объяснил, какие-то таинственные враги Германии и Италии намеревались совершить на кого-то из свиты фюрера покушение, и она являла собой идеальную мишень.
Угроза не произвела на Еву ни малейшего впечатления. «Даже если это и так, — пожала она плечами, — я все равно поеду в Неаполь!»
Офицер извинился и попросил ничего не говорить о его визите Гитлеру, дабы не тревожить «великого фюрера немецкого народа». Когда на следующий день Ева вместе со своими спутниками взошла на палубу торпедного катера, Гитлер, король Италии и Муссолини уже находились на палубе флагманского корабля. Народу было много, Еву затолкали, и на какое-то время она оказалась одна. Внезапно раздался громкий крик фрау Дрезен, которую сильно прижали к борту. Брандт бросился на помощь и перевязал перепуганной женщине плечо, из которого сочилась кровь. Вернувшись в гостиницу, врач доложил Гитлеру о случившемся, и тот послал к спутнице Евы своего личного врача.
Было ли это попыткой покушения? Сестра Евы Гретль считает, что нет, хотя была далеко от фрау Дрезен. Может быть, она просто испугалась. Но не исключено, что ее перепутали с Евой Браун, а когда убедились в ошибке, оставили в покое. Но это несерьезно: если на Еву действительно готовили покушение, то, надо полагать, этим занимались серьезные люди, которые вряд ли бы спутали ее с какой-то там фрау Дрезен.
Сам Ева быстро забыла об этом инциденте и, ни словом не упомянув о нем в своем альбоме, закончила описание поездки в Италию такими словами: «Итальянцы от нас без ума, они непрерывно ухаживали за мной и называли только «очаровательной блондинкой».
* * *
Вскоре Ева еще раз позволила себе вмешаться в политику. Случилось это во время Судетского кризиса, который заставил весь мир затаить дыхание и с напряжением ожидать, что еще выкинет германский фюрер. Для переговоров с ним в Нюрнберг срочно прибыли личные представители британского премьера Чемберлена, премьер-министра Франции Даладье и президента США Рузвельта. Однако Гитлер и не подумал встречаться с ними и целыми днями наблюдал за маршем своих военных формирований на огромной площади, которую называл «Партийным стадионом».
Послы изнывали от безделья и торопили Риббентропа. Однако тот не осмеливался обратиться к Гитлеру, не любившему беседовать с дипломатами. Тогда-то в дело вмешалась Ева Браун. «Пожалуйста, шеф, — обратилась она к Гитлеру, — не заставляйте этих людей ждать, ведь они прибыли издалека, чтобы увидеть вас. Ведь каков поп, таков и приход…» — закончила она свою просьбу одной из тех поговорок, которыми любила щеголять. Ей почему-то казалось, что так любая просьба выглядела весомее.
Вряд ли все эти поговорки производили на фюрера впечатление, но на этот раз он смилостивился и, вызвав Видемана, небрежно бросил: «Пригласите этих засранцев!»
Конечно, это вовсе не означало, что Ева могла в любой момент вмешаться в политику и уговорить Гитлера пойти против свой воли, если это было даже на пользу государства. «Гитлер, — пишет Н. Ганн в своей книге «Ева Браун», — не был распутником, подобно Людовику IV, у него, в отличие от Людовика XVI, был по-настоящему мужской характер, и уж тем более никогда не было желания уподобиться Фридриху Вильгельму III и спрятаться за женской юбкой. На Гитлера с юных лет никто не оказывал никакого влияния, и из разговоров в ставке видно, что он отвергал многие предложения своих паладинов, а над некоторыми даже откровенно издевался. Даже Борман мог лишь незначительно влиять на его решения и являлся только исполнителем его приказов. Роль Евы Браун заключалась в беспрекословной демонстрации своей верности Гитлеру и готовности служить ему опорой в любой ситуации. В сущности, он доверял только ей.
«Как вам понравилось мое обращение с дипломатами?» — спросил он Еву, и услышанное в ответ слово «поразительно» вдохновило его гораздо больше, чем подпись под текстом Мюнхенского соглашения.
В связи с этим хочется заметить, что подробности частной жизни Гитлера открывают нам совершенно неизвестную страницу истории, резко отличающуюся от той, что представлена в сборниках документальных материалов. Так, например, во время войны он заявил в узком кругу что считает Мюнхенское соглашение не победой, а едва ли не крушением всех своих планов. Своих представителей за рубежом Гитлер совершенно не воспринимал всерьез и вообще относился к дипломатам с нескрываемой антипатией. «Наши послы — сплошь бездари, они ничего не знают, ничего не понимают, не хотят изучать нравы и обычаи тех стран, где они временно проживают», — непрерывно внушал Гитлер Еве.
Однажды в присутствии Евы Гитлер рассказал следующую историю, подлинность которой подтверждают не только присутствовавшая при разговоре Ильзе, но и то обстоятельство, что о ней упоминается в «Застольных беседах Гитлера в ставке». Речь идет о некоем советнике посольства и друге Хевеле, который оказался на куполе собора Святого Петра вместе с сотрудницей аппарата Белого дома. Окинув взглядом прилегающие улицы, женщина безапелляционно заявила, что они очень грязны и что их нельзя даже сравнить с «великолепными вашингтонскими аллеями…». Немецкий дипломат был настолько возмущен ее словами, что, не прощаясь, устремился прочь. «Этот дипломат очень плохо воспитан, — заметил Гитлер, — он достоин отправки в самые отдаленные районы Китая. Наши дипломаты должны сперва научиться хорошим манерам, а уже потом заниматься политическими науками. Красивая женщина вправе говорить все, что ей в голову взбредет. Ей не нужно, чтобы мужчины воспринимали ее всерьез, она просто хочет нравиться им…»
В ответ Ева сказала: «Все, видимо, произошло так, как вы рассказали, мой фюрер. Наверное, наш дипломат слишком уж настойчиво ухаживал за американкой — сами понимаете, итальянское солнце и чудесное вино, — и она дала ему пощечину; во всяком случае, в фильмах американки ведут себя именно так…»
Таким образом проходила жизнь женщины номер один Третьего рейха. Была ли она счастлива? Наверное, все же была, иначе вряд ли бы решила в самом расцвете лет разделить столь страшную судьбу своего возлюбленного.
