Где-то липа цветет

Два дня мы провели в нашем домике. Два дня отдыха! Не так-то уж это много после 38 суток ледяного похода. Но, по терминологии спортсменов, мы были «в полной форме», и двухдневная передышка казалась для нас вполне достаточной, чтобы пуститься в новый поход.

Вася Ходов, видимо, изрядно стосковавшийся, ухаживал за нами, как нянька за малыми детьми. Он пек, варил, таскал снег, грел воду для ванн, кормил нас и всячески проявлял свое внимание. Но радость встречи не сказалась на его характере. Будучи всегда немногословным, он и сейчас ухаживал за нами молча. Только теплые взгляды да мягкие, предупредительные движения выдавали настроение юноши и его отношение к нам. Он старался угадать каждое наше желание. И его молчаливость и скупость в выражении чувств придавали этому вниманию еще больше задушевности и тепла.

Вася жадно слушал наши рассказы о путешествии, но ничего не говорил о своей жизни в одиночестве. Пришлось нам первым приступить к расспросам.

— Ну, Вася, рассказывай, как ты здесь жил.

— А чего рассказывать? Хорошо.

— Были сильные метели?

— Были. Один раз выход из дома совсем занесло.

— Как же вылез?

— Откопался.

— Наблюдения вел аккуратно?

— Один раз запоздал.

— Это почему?

— Вышел во-время. У будки с термометрами медведь…

— У будки?!

— Стоит на задних лапах, дверцу обнюхивает.

— Ну?!

— Ну, пока бегал за карабином да стрелял, на семь минут к наблюдениям опоздал.

— Медведя-то убил?

— Убил у самой будки. Потом отметки с термометров брал, стоя на туше.

— Выходит, что медведи беспокоили?

— Было.

— В дом-то хоть не лезли?

— Один в туннель забрался, медвежонка нашего задавил. Я тут его и застрелил — прямо из сеней.

— Да сколько же ты их набил?

— Восемь.

— Сколько?!

— Восемь, говорю.

— И всех у домика?

— Четырех.

— А остальных?

— Одного у будки — я говорил. Одного у ветряка, одного на льду. Он подошел к складу, да чего-то испугался — побежал…

— Уже семь. А восьмого?

— Позавчера на доме убил.

— Как на доме?

— Так на доме. Он залез по забою на крышу: трубой интересовался…

— А где ты загорел?

— Да больше на улице был, на солнце. Сами советовали.

— Значит, не скучал?

— Иногда. Медведи да щенята… Потом чайки появились…

— А поговорить не с кем?

— С Землей Франца-Иосифа разговаривал, раз с Ленинградом.

— Так это же все точки да тире! Без человеческого-то голоса, небось, скучновато?

— А репродуктор? Включу — он говорит, поет.

— Ну, а нас ждал?

— Думал, где вы. А так скоро не ожидал. Вот комнату красить начал — не успел.

В наше отсутствие Ходов начал ремонт домика. Внутри он решил окрасить его в белый цвет. Развел белила и в промежутках между метеорологическими наблюдениями, работой в радиорубке и охотой на медведей принялся за окраску потолка и стен. Наш приезд захватил метеоролога, радиста, охотника и маляра в самом разгаре работ. Потолок жилой комнаты уже блестел и радовал взгляд, как только что выпавший снег. Можно было представить, каким уютным будет наше жилье по окончании ремонта.

Мы отдыхали по-настоящему. После 38 суток скитаний по льдам приятно было принять ванну, побриться, одеться в обычную легкую одежду, а ночью вытянуться на чистой, свежей простыне.

Собаки, отпущенные на волю, пользовались полной свободой. Их отдых был не только заслуженным, но и необходимым.

Впереди предстоял новый этап работы — исследование центральной части Северной Земли. Надо пересечь ее от залива Сталина, через фиорд Матусевича, до мыса Берга, по пути, уже пройденному нами с Журавлевым в марте. Далее мы должны заснять восточный берег Земли, дойти до вершины залива Шокальского и, если бы он действительно оказался заливом, вновь пересечь Землю в западном направлении и уже западным берегом вернуться на острова Седова. Для этого необходимо пройти 700–800 километров. Этот маршрут на весну 1931 года давно нами задуман. Нам нужно было заснять Северную Землю в два года. Если бы мы не провели этой весной маршрута в центральную часть Земли, то не смогли бы закончить работ и в следующем году.

Время было позднее. Май кончился. И хотя никаких коренных перемен в полярном пейзаже еще не замечалось, настоящая полярная весна с ее распутицей не за горами. Безусловно, она должна захватить нас в пути. Это сулило такие трудности, каких мы еще не встречали, причем приходилось считаться не только с предстоящими лишениями. Если бы распутица задержала нас надолго, морские льды могли вскрыться, и море отрезало бы нас от базы экспедиции до нового замерзания в октябре — ноябре. Было над чем призадуматься!

Предстоящий поход был, кажется, исключением в истории арктических путешествий. Обычно июнь здесь считается уже непригодным для санных исследовательских маршрутов. Правда, многие исследователи ходили в этот период по льдам, но их передвижения были вынужденными — перед ними стоял вопрос о спасении жизни. Нам же казалось, что если человек может итти по морским льдам, когда ему угрожает гибель, то он сумеет пройти по ним для проведения обычных работ. Мы были уверены, что самая буйная распутица не в силах остановить нас и только в худшем случае сможет задержать, замедлить наше продвижение, сделать его необычайно трудным. Мы ясно представляли картину предстоящего похода и положение, в котором можем оказаться, но сознательно шли на неминуемые трудности.

Более всего меня беспокоил залив Шокальского. Если бы он оказался действительно заливом, нам пришлось бы делать второе пересечение Земли. К этому времени снег должен был растаять, земля обнажиться, речки наполниться водой. Продвигаться с помощью обычной упряжки в таких условиях невозможно. В этом случае предполагалось бросить все лишнее снаряжение, сохранить только дневники, журналы съемки, научные инструменты и коллекции, запрячь всех собак в одну упряжку и так пробиваться на запад. На случай возможной потери собак и вынужденной необходимости итти пешком, кроме парусиновой палатки, бралась еще шелковая и портативное высококалорийное продовольствие — шоколад, пеммикан, какао, молочный порошок и галеты.

Меховые брюки, пимы, толстые меховые чулки и малицы мы оставляли дома. Из одежды брали оленьи и суконные рубашки, кожаные сапоги и брюки и тюленьи непромокаемые пимы. Кроме этого, у нас были легкие кухлянки, спальные мешки и дождевики.

На случай, если бы нас море отрезало от базы экспедиции и нам пришлось бы жить на Северной Земле до ледостава и питаться продуктами охоты, я упаковал и положил на свои сани 300 штук винтовочных патронов.

Выход был назначен на 1 июня.

Поход действительно был тяжелый. Тяжести пути оказались столь труднопереносимыми, что перед ними поблекло все, что рисовало нам воображение перед отправлением в путь. Но задача, поставленная нами, была выполнена полностью.

Как это было сделано — рассказывают страницы дневника. Обратимся к нему.

«2 июня 1931 г.

Здесь часто путаются привычные понятия. Опровергаются старые, давно установившиеся истины. Вчера мы оставили наш домик и вышли в новый поход на выполнение второй части работы экспедиции — исследование центральной части Северной Земли. Вчера же по календарю был первый летний день. Помню, еще ребенком я разучивал: „Летние месяцы — июнь, июль, август“. Вспоминается еще: „Летом солнце печет, липа цветет, рожь наливает…“ Но впечатления последнего дня так же далеки от такого представления о лете, как далеки самые детские годы. Кажется, еще ни разу не покидали мы нашей базы в более неприятную погоду, чем вчера. С утра хмурилось небо и тянул северо-восточный ветерок. Он свежел с каждым часом. Когда мы окончательно были готовы к выходу, повалил снег и началась настоящая метель. Мы бы охотно воздержались от выступления в такую погоду, но боимся потерять время. Утешая себя старой поговоркой, что из дома погоды не выберешь, пустились в путь навстречу метели. Через час поверх меховых рубашек пришлось надеть кухлянки. Сырой, резкий ветер насквозь пронизывал теплый мех, и мы мерзли не менее, чем зимой. Вот тебе и „липа цветет“.

Сейчас 7 часов утра. Мы снова у продовольственного склада на мысе Серпа и Молота. За 12 часов пройдено 70 километров. Метель стихла почти на половине перехода, но холод пробирал нас всю дорогу. Иногда показывалось, но тут же вновь скрывалось за облаками бледное солнце, невеселое и негреющее. Только перед выходом на Землю заметно потеплело. Чашка горячего чая окончательно изменила наше настроение к лучшему.

На складе все в порядке. Медведей не было, а больше некому тронуть наши запасы.

Берем собачий пеммикан, керосин и мясные консервы в дополнение к другим припасам, захваченным с базы. В общем на каждую упряжку, включая вес саней и человека, приходится от 330 до 360 килограммов груза. На собаку падает до 40 килограммов. Наши собаки теперь втянулись в работу и могут везти и больше, но, учитывая трудность пути при пересечении Земли, это для них вполне достаточная нагрузка. Конечно, этого запаса на все время нехватит, но впереди у нас есть продовольственное депо на мысе Берга.

3 июня 1931 г.

Вчера в 23 часа покинули мыс Серпа и Молота. Продвинулись очень недалеко. Во время выхода все небо закрывали низкие облака, но видимость была достаточной. Шли по Земле напрямик, держа курс на вершину залива Сталина. Путь все время вел по прибрежной террасе сравнительно небольшой высоты. На поверхности ее, под снегом, много раковин моллюсков — следы когда-то покрывавшего ее моря. Дальше, в глубине Земли, на большей высоте, видна была вторая терраса, а за ней — горы Сталина и Калинина, напоминающие возвышенности мыса Серпа и Молота, со склонами, крутыми к морю и пологими к Земле.

Скоро налетел туман. В полчаса он окутал весь берег. Только иногда можно было уловить темные точки — отдельные валуны, разбросанные по террасе. От камня к камню медленно продвигались вперед. Наконец вынуждены были остановиться. Съемка стала невозможной. В добавление к туману повалил густой снег, начался ветер.

Поставили палатку. Пройдено всего лишь около 11 километров. Решили приготовить завтрак в надежде, что за это время погода улучшится. Но мы успели не только позавтракать, но и выспаться и пообедать, а с места сдвинуться не могли. Уже 15 часов как метель с силой несется с юго-востока. Ветер треплет палатку. Снег заваливает собак и сани. Когда же конец?

4 июня 1931 г.

В первом часу, воспользовавшись ослаблением метели, снялись с лагеря. Еще несколько часов дул свежий восточный ветер и продолжалась поземка. Но съемке они не мешали. К полудню ветер стих, и заголубело небо. К этому времени, беспрерывно продвигаясь на юг, мы достигли устья речки в самом куту залива Сталина. В апреле мы с Журавлевым начали отсюда пересечение Земли. Речка течет посредине широкой ледниковой долины. Само русло речки представляет узкое ущелье глубиной в 30–40 метров, и лишь временами левый берег понижается и становится отлогим. Пласты пород разрезаны руслом поперек залегания. Поэтому здесь прекрасные геологические обнажения. Чтобы иметь возможность увидеть почти беспрерывный разрез Северной Земли, мы решили повторить пересечение по старому пути. Кроме того, этот путь был уже знаком и наиболее благоприятен в некоторых других отношениях. После небольшого отдыха на берегу залива Сталина мы направили упряжки в русло речки и начали постепенный подъем. Лагерь разбили, пройдя 15 километров вверх по течению, при генеральном курсе восток-северо-восток.

Всего сегодня прошли 41 километр. Лучшего и желать нельзя. Но завтрашний день не обещает ничего хорошего. С 18 часов опять началась метель. Сила ветра все время нарастает. Визг и вой переходят на все более высокие ноты. Сейчас мы целиком зависим от погоды. Со дня на день ждем оттепели и распутицы и знаем, что если распутица захватит нас в центре Земли, мы не сможем пройти узкими ущельями на восточную сторону, А тут метели так и налетают одна за другой и задерживают нас. Признаки весны видны на каждом шагу. Она где-то совсем близко. Отдельные бугры на пройденной нами террасе, где снег или ожеледь лежали тонкими пластами, уже обнажились. Среди мхов на солнечном припеке кора миниатюрных побегов полярной ивы приобретает зеленый оттенок. В русле речки порхают и весело чирикают пуночки. Сегодня на одном из обтаявших бугров увидели полярную сову. Она сидела неподвижно и следила за нашим караваном. Только когда мы подъехали почти вплотную, птица слетела. На дне влажной ямки, на голой земле, лежало шесть почти круглых белых яиц. Мы забрали яйца и на стоянке сварили. На вкус они оказались вполне приемлемыми.

5 июня 1931 г.

Вчера не могли сдвинуться с места. Весь день бесилась, выла и улюлюкала дикая метель. Даже зимой мы редко слышали такой концерт. Наш лагерь был расположен в глубоком ущелье и защищен со всех сторон. Несмотря на это, мы боялись, что палатка не выдержит напора ветра. В отдельные моменты скорость его достигала 20–21 метра в секунду. После шквала ветер несколько слабел, но через 15–20 минут налетал с новой силой. Бешено проносились тучи мелкого липкого снега. Сани и собаки похоронены под сугробами. Вот тебе и июнь! Начиная от главной базы, после каждого перехода долго отсиживаемся и бесполезно теряем время из-за непогоды. Нудное сидение в палатке в общей сложности отнимает больше времени, чем нахождение в пути. Мерзко! Погода явно против нас.

Только около полуночи ветер начал слабеть. В 4 часа решили, что метель кончается, и снялись с лагеря. Но только двинулись, как опять повалил снег и снова завыл ветер. Четыре часа пробивались вперед. Берега речки постепенно понижались. Наконец мы достигли водораздела. Здесь волей-неволей пришлось остановиться. Впереди было новое очень глубокое русло другой речки, текущей уже на восток. Нам нужно было попасть в него. По старому опыту мы знали, что это не легко. Недалеко от верховьев речки еще можно было спуститься в ее русло, но само оно здесь было непроходимым. Ниже по течению скалистые берега образуют ущелье глубиной до 70–80 метров. Да и вблизи водораздела стены этого ущелья возвышаются от 25 до 35 метров. Снежные наддувы совершенно маскируют обрывы. В метель с них легко свалиться. Последствия могут быть непоправимыми.

А ветер свистит. Один шквал сменяется другим. Валит мокрый снег. Видимость скверная. Ориентиров нет. Приходится стоять и ждать, пока метель позволит продолжать путь. Поставили палатку. Сани не развязывали и собак оставили в упряжках, чтобы сняться при первой возможности.

Тепло. Солнце скрыто за облаками, а снег на палатке тает. Струйки воды сбегают по полотну. С тревогой обсуждаем вопрос — удастся ли проскочить на восточную сторону Земли.

Около полудня ветер достиг скорости 18 метров в секунду. Но это был его последний вздох. Скоро он начал быстро слабеть. В 14 часов мы пошли дальше.

Водораздел представляет слегка всхолмленную равнину с небольшими пологими возвышенностями. При первом пересечении в апреле путь здесь был хорош. Снег лежал ровной плотной массой, и сани легко скользили по нему. Сейчас дорога убийственная. Свеженаметенный сырой снег липнет к полозьям. Собаки еле волочат сани. Сами мы, сколько можем, помогаем им.

Так пробивались около 15 километров, пока не дошли до верховьев нужной нам речки. Измученные собаки лежат не поднимаясь. Сами сидим в палатке, куда загнала нас вновь начавшаяся метель».

 

В борьбе с распутицей

«7 июня 1931 г.

Опять всю ночь ревел ветер и бушевала метель. Собак и сани вновь пришлось откапывать. Зато с утра установилась такая чудесная погода, какой на Северной Земле мы еще ни разу не видели. Солнце, голубое небо, редкие клочья белых облаков, тепло и полный штиль. Настоящий мартовский день где-нибудь в Подмосковье. Слышалось пение пуночек. Откуда-то издалека доносилось гуканье совы. Пьянил кристально-чистый воздух. Он был так прозрачен, что позволял четко видеть зубцы Базарных скал в фиорде Матусевича, хотя до них оставалось еще около 70 километров. Такой же беспредельно широкий горизонт открывался в сторону Карского моря. Там светились морские льды. А на юге лежал ледниковый щит. Все это захватывало своей ширью, блестело и искрилось в лучах яркого солнца.

Казалось, что в такую погоду можно за один переход объехать всю Северную Землю. С этим настроением мы и оставили лагерь. Сделали в этот день такой переход, который, безусловно, будет иметь решающее значение в нашем путешествии.

Сначала путь шел вдоль узкого и глубокого ущелья, заполненного рыхлыми сугробами и местами перегороженного высокими ступенями водопадов. Дальше каменная щель заметно расширялась, а профиль ее дна становился все спокойнее и спокойнее. Скоро на противоположном берегу показалась очень характерная скала, запомнившаяся еще с апрельского похода. По ней, точно по маяку, нашли и узенький участок берега, позволявший спуститься в русло речки.

Спуск на этот раз прошел значительно легче. В апреле на этом склоне, падающем под углом почти в 45 градусов, лежал утрамбованный ветром и смерзшийся забой, едва прикрытый пушистым снегом. Это мешало по-настоящему использовать тормоза, и мы тогда не скатились, а буквально свалились с высоты почти 50 метров. Журавлев здесь чуть не сломал себе ногу.

Сейчас склон был покрыт глубоким рыхлым снегом, что не могло не облегчить торможения, а высокий ступенеобразный уступ внизу почти исчез. Обмотанные веревками и цепями полозья саней еще больше уменьшили скольжение, и мы без приключений оказались внизу, со всех сторон окруженные высокими скалистыми берегами.

Прерванный водоразделом, в этом месте снова возобновлялся естественный геологический разрез Северной Земли. Ущелье, идущее „вкрест простирания“ пород, залегающих почти в меридиональном направлении, давало прекрасную геологическую картину этого района Земли. Ущелье в районе нашего спуска украшали причудливые обрывы, местами образующие отдельные сильно выступающие скалы. Складки пород были резко изогнуты, местами скручены и перевернуты.

Пестрая толща горных пород западного берега Земли здесь сменялась известняками и другими породами. Сильно дислоцированные породы образовывали сложную картину. Местами все породы были раздроблены, а местами стерты в порошок и превратились в такую смесь, что нельзя было отличить ни слоистости, ни складок. Это была зона каких-то необычайно мощных движений пластов земной коры.

Здесь пришлось немного задержаться, чтобы исследовать узкую каменную щель вверх по речке. Отвесные берега местами здесь сходились настолько близко, что только человеку пройти. Немного выше эта щель несколько расширялась, но там над головой висели огромные снежные козырьки, каждую минуту готовые рухнуть вниз.

Потом удалось осмотреть ближайший район и съездить в русло потока, который впадает в речку перед большим ущельем. Судя по характеру русла, этот поток многоводнее речки, в которую мы спустились. Возможно, что он является основным руслом. Берега его такие же крутые и сложены красными песчаниками со значительными прослойками других пород.

Но надолго задерживаться было нельзя. Таяние снега стало видимым. Появились сосульки. Во многих местах с обрывистых берегов заструились ручейки воды. В руслах речек они скрывались под забоями снега, но кое-где вода уже успела пропитать сугробы и начала скапливаться в лужи и пока еще крохотные озерки. Задержка здесь на день, а может быть, и на несколько часов, грозила ловушкой и срывом похода. Надо было спешить.

Появились сосульки. Заструились ручейки воды.

Впереди лежало большое ущелье. Занимал вопрос — что мы там найдем. Рассчитывать можно было только на мощные снежные забои. Они на какое-то время должны были задержать воду.

Не останавливаясь на ночлег, в полночь двинулись дальше.

8 июня 1931 г.

Первый бой выигран. Пересечение Земли можно считать совершенным. Участок, наиболее беспокоивший нас, остался позади…

Чем дальше мы шли по руслу речки, тем заметнее становилась прибыль воды. Через каждые 300–400 метров, справа и слева, со скал падали миниатюрные водопады и сбегали маленькие ручейки. Из-под снега часто слышалось глухое журчание воды. Местами пропитавшийся снег уже превращался в месиво. Лавируя между пятнами раскисшего снега, километр за километром мы шли вперед, пока не приблизились к самому опасному месту — узкому ущелью с отвесными стенами от 80 до 100 метров высотой. Если бы и здесь происходило такое же ускоренное таяние снега, мысль о дальнейшем продвижении пришлось бы оставить.

Перед мрачным входом в ущелье справа шумел поток. Большое озеро собравшейся воды преградило путь. Берега озера уже превратились в снежную кашу. Но в воротах ущелья, как и зимой, лежал высокий снежный забой, запрудивший воду. Пока она не прорвалась вперед, ущелье должно было быть проходимым. Пробравшись под самой скалой, я прошел некоторое расстояние между гигантскими черными стенами. Вверху, как и полтора месяца назад, висели огромные снежные козырьки. Вода действительно сюда еще не пробилась. Но надо было спешить.

Тысячетонные снежные козырьки свисали со скал.

С одного края озера мы нашли место, где вода доходила только до колен. Я погнал свою упряжку. Для собак это было первым крещением. Сырость они вообще ненавидят, а здесь надо было лезть в воду. Собаки заупрямились, остановились, попытались повернуть обратно. Но надо было приучаться. Впереди воды так много! Подтянув сани к краю озера, я столкнул собак в воду. Стремясь поскорее выбраться, они с визгом вытянули сани на противоположный берег. Я нарочно перевалил поскорее через снежный забой и скрылся за его склоном. Собаки, как правило, теряя из виду идущую впереди упряжку, стремились поскорее догнать ее. Поэтому собаки следующей упряжки, поборов отвращение к воде, одна за другой бросились по следу и вынесли сани в ущелье.

Дальше пошло лучше. Снег в ущелье был крепкий. Намокшие собаки, стараясь согреться, быстро бежали вперед. Мы замедляла движение, только когда надо было пройти под огромными снежными козырьками. Казалось, что иногда достаточно было незначительного сотрясения воздуха, чтобы тысячи и тысячи тонн снега рухнули вниз. Несколько таких громад, под которыми мы с Журавлевым прошли в апреле, уже рухнули. На дне ущелья лежали целые горы снежных глыб. В особо опасных местах мы останавливались, делали несколько выстрелов, и если снежные громады не падали, то, затаив дыхание, возможно быстрее гнали собак.

На выходе из ущелья, где стены его понизились, снова появилась вода и размякший снег. Во многих местах обнажились камни. Здесь нам пришлось поработать. Около пяти километров, впрягшись вместе с собаками, тащили сани то по размякшему снегу, то по голым камням, то по воде.

За ущельем река образует долину около двух километров шириной. Насть этой долины занята озером. Здесь был опять тот же размякший снег и кое-где вода. Мы встали на лыжи. Так прошли еще пять километров, пока не выбрались на крепкий снег уже в фиорде Матусевича.

До восточного берега Земли было еще далеко, но теперь мы знали, что пройдем к нему. А приходилось бороться буквально за каждую минуту времени: там, где прошли сегодня, завтра уже нельзя было бы пробраться.

Так мы выиграли первый бой — обогнали распутицу в центральной части Земли.

Лагерем стали на одном из „бараньих лбов“. Поверхность его почти свободна от снега, и наша палатка стоит на сухой земле, только сани, в 10 метрах от нас, оставлены на снегу. В лагере полная тишина. Собаки уже спят.

Мы были в работе беспрерывно полтора суток и дьявольски устали. На трудном пути мы не прерывали съемки и обследовали обнажения. Стены ущелья оказались сложенными известняками с фауной силурийских кораллов, морских лилий и брахиопод. Далее шла область конгломерата, повидимому, переходная ступень к кембрию.

9 июня 1931 г.

Прошли почти 32 километра местами прекрасного, местами очень тяжелого пути. Правда, трудности были уже другого характера. Вода сегодня не беспокоила. Она в небольшом количестве скопилась только около островка, на котором стоял наш лагерь. Поверхность островка полностью освободилась от снега. Сани, оставленные на снегу, за время нашего отдыха оказались на голой земле. Весна вступает в свои права по-настоящему. Снег — там, где он лежал тонким слоем, едва прикрывавшим землю, — исчезает буквально на глазах. Кое-где он испаряется, не оставляя даже влаги. На участках, покрытых глубокими, утрамбованными во время метелей забоями, влияние солнца еще незаметно. Только миллиарды снежных кристаллов горят и переливаются, точно бриллиантовая пыль. На таких перегонах собаки бегут играючи. Сравнительно легко мы прошли часть фиорда, занятого сползшим в воду языком глетчера. Он занимает всю ширину фиорда, около трех километров, и лежит здесь, повидимому, очень давно. Поверхность его покрыта огромными ледяными волнами. Собаки и сани то ныряют вниз, то взбираются на новый гребень. В первом случае надо попридержать сани, затормозить их стремительное скольжение, не допустить увечья собак, а во втором — ухватиться за воз и напрячь все силы, чтобы помочь собакам выдернуть тяжелые сани на гребень ледяной волны. И так беспрерывно, много часов. Пот струится по лицу, застилает снежные очки, струйками щекочет спину. Но движения у нас быстрые, стремительные. Журавлев даже напевает:

И собак как бы захватывает это настроение. Повизгивая, они выдергивают сани на очередной гребень и, как пушистые шары, катятся вниз. При остановке они смотрят весело, не ложатся и оживленно помахивают хвостами.

Дальше и дальше. Ледяные гребни становятся круче. Ледниковый язык, повидимому, уже достиг воздействий приливной волны. Появляются трещины. Итти дальше по леднику не только тяжело, но и опасно. Прижимаемся к берегу. Мягкие, сглаженные склоны его постепенно становятся выше и круче. Вот уже зеленые скалы, покрытые яркими пятнами оранжево-красных лишайников, вздыбились почти отвесными стенами. Между ними видны ослепительно белые снежные поля и голубые изломы глетчеров. Ледник, заполнивший фиорд, вплотную прижался к скалам. Между ним и каменной стеной — глубокий коридор, одна стена которого зеленая — каменная, другая голубая — ледяная. Иногда дно коридора преграждается каменной глыбой, свалившейся со скалы, твердым снежным застругом или ледяным валом. Сани с трудом протискиваются между стенами. Веерная упряжка не вмещается в узкой щели, собаки теснят друг друга. Сани часто кренятся то вправо, то влево. Не поддержи их — они перевернутся. Путь тяжел. Нависшие над головой выступы скал делают его еще и опасным. Хочется скорее миновать их и выйти на простор. Мы работаем с полным напряжением, делаем невероятные усилия, чтобы удержать сани, заставляем торопиться собак.

Эхо наших криков и визга собак сливается с гомоном птиц. Количество их, — если вспомнить, сколько было в апреле, — увеличилось во много раз. Тысячи и тысячи люриков и чистиков стаями снимаются со скалы и вновь исчезают за ее выступами и в расселинах. Моевки еще больше увеличивают сутолоку птичьего базара. Только бургомистры плавно носятся высоко в небе и спокойно наблюдают за суетой людей, за бегущими собаками и переполохом своих соседей по гнездовью.

Но всему приходит конец. Язык глетчера, заполнявший фиорд, все время понижался. Наконец его край, сильно обтаявший, почти незаметно слился с морским льдом фиорда. Коридор кончился.

Перед нами открылся ровный лед, уходящий к мысу Берга, и только в нескольких километрах к югу с берега врезался в морской лед новый глетчер. Таяние здесь еще незаметно, хотя солнце припекает, как и всюду. Повидимому, сказывается близость морских охлаждающих пространств.

Лагерь разбили на каменистой россыпи у восточного подножья Базарных скал. Собаки лежат неподвижно. На гребень палатки уселась пуночка и развлекает нас веселой песенкой.

10 июня 1931 г.

С утра, заложив упряжку, начали колесить по фиорду. Сегодняшний день посвящаем съемке и осмотру обнажений горных пород этого района. Хорошо было бы полазить здесь целую недельку. Но, к сожалению, у нас нет времени.

Ширина фиорда достигает здесь 15 километров. На севере, на выходе из фиорда, хорошо видны морские торошенные льды. Противоположный берег сложен теми же древними осадочными породами. Здесь, так же как и на нашем южном берегу, все промежутки между отдельными вершинами заняты глетчерами, стекающими с ледяных куполов, расположенных внутри Земли. Как правило, они не доходят до моря и являются остатками минувшего мощного оледенения, сплошь захватывавшего Северную Землю. Очень показательны для затухания и отступления ледников висячие ледниковые долины на северном берегу фиорда. Одна из них обрывается на высоте около 100 метров и сохраняет ледяной каскад. Другая, уже без ледопада, находится на высоте 180–200 метров.

Висячие ледниковые долины рассекали скалы.

Ледопады и скалистые обрывы делают берег необычайно красивым.

Ледопады и скалистые обрывы делают берег необычайно красивым. Трудно оторвать взгляд от зеленых скал с оранжево-красными пятнами лишайников, рассеченных каскадами льда, расколовшегося при падении с высоты на тысячи огромных глыб. Края трещин в ледяных обломках светятся то нежноголубым, то яркосиним цветом. Местами видны почти черные провалы. И все это высится над идеально белой и ровной скатертью льдов фиорда, а сверху накрыто бездонным голубым куполом неба.

Мы невольно задерживаемся у этого, вероятно, самого красивого уголка Северной Земли.

За день провели 25 километров съемки. Погода изрядно мешала — менялась почти каждые полчаса: то полный штиль и яркое, заливающее своими лучами весь ландшафт солнце; то набегающие неизвестно откуда облака, сильный ветер, снег и метель; то густой белый туман. И так в течение всего дня.

Управляя собаками в такую погоду, я часто сбрасывал потевшие снежные очки и сейчас чувствую, что буду за это наказан. В глазах ощущается какая-то неловкость и резь, словно в них попал песок или я не спал несколько суток подряд.

Это начало заболевания снежной слепотой. Пустил в глаза кокаин и жду облегчения. Журавлев еще при переходе через ущелье снова испортил себе глаза.

Снежная слепота, или острый конъюнктивит, не раз была предметом наших бесед. Сегодня, когда Журавлев уже страдает, а я на грани заболевания, эта тема обсуждается особенно горячо. Существует мнение, что сопротивляемость снежной слепоте уменьшается пропорционально остроте зрения и что чаще всего заболевают снежной слепотой люди светлоглазые. Возможно, что все это имеет какое-нибудь значение, но я не раз наблюдал случаи снежной слепоты у черноглазых эскимосов, по зоркости отнюдь не уступающих Журавлеву. Мне кажется — и брюнеты с темными глазами и голубоглазые блондины одинаково подвержены заболеванию. Все зависит от условий.

11 июня 1931 г.

У Журавлева боль в глазах прошла. Меня она все еще беспокоит. Все же решили не задерживаться. Дам отдых глазам на мысе Берга, пока будет определяться астрономический пункт. Надел две пары снежных очков.

От Базарных скал проследовали вдоль южного берега фиорда. Почти 17 километров шли по языку глетчера, впадающему в фиорд. Опять часто поднимались на ледяные волны и ныряли вниз. Но на дорогу все же пожаловаться нельзя. Снег здесь в прекрасном состоянии. Собаки бегут весело. Но скоро все изменится. Нас, видимо, ожидает борьба с необычными трудностями. До сего времени врагами были метель и мороз, теперь ими станут тепло и вода.

Сегодня на всем протяжении ледника не встретили ни одного выхода горных пород. Возможно, что ледник скрывает под собой интересные породы: в конце 17-го километра пути, уже на обнаженной земле, нам попались обломки изверженных пород.

Ледник еще долго будет скрывать под собой возможные богатства, и мы пока что беспомощны перед его ледяным панцырем. Собрав образцы и дав небольшую передышку собакам, двинулись дальше. Путь здесь был еще лучше. Только изредка попадались неширокие полосы рыхлого снега, которые мы сравнительно легко проходили.

Берег повернул почти по прямой линии на север. На 28-м километре остановились на ночлег. Тепло. Но картина совершенно зимняя. Только пролетающие над бивуаком люрики и чистики напоминают, что во внутренних областях Земли уже началась весна. Птицы летят на северо-восток и обратно. Повидимому, там есть открытая вода, и они летают на кормежку.

13 июня 1931 г.

Вчера не вел записей. Глаза разболелись не на шутку. Проделав 28-километровый переход, мы вышли к астрономическому пункту Гидрографической экспедиции и нашему депо на мысе Берга. Всю дорогу я ехал в двойных снежных очках, но это уже не могло помочь. К концу пути почувствовал мучительную боль. Слезы текли из воспаленных глаз. Закроешь веки — испытываешь необычайно яркое ощущение малинового цвета, словно он залил весь мир и других цветов больше не существует.

На мысе Берга немедленно поставили палатку и накрыли ее брезентом.

Пустил в глаза раствор кокаина, прижег веки алюминиевым карандашом и с завязанными глазами отсиживался в палатке. Только сегодня к концу дня боль в глазах утихла, и сейчас, в полутемной палатке, я уже могу не только смотреть, но и писать.

Определение астрономического пункта закончено. Разница между данными Гидрографической экспедиции и нашими получилась незначительная: по широте 11'', а по долготе 15''. Оба расхождения находятся в пределах точности инструментов.

Журавлев убил трех медведей. Сначала самку с пестуном, караулившую около продуха нерпу, потом крупного, необычайно жирного самца. За последним он погнался на собаках по торошенным льдам. Дело кончилось тем, что жирный зверь, измученный погоней, не выдержал и лег. Собаки тоже настолько устали, что, догнав медведя, не могли даже лаять. Первым же выстрелом охотник свалил медведя.

Вчера видели на льду первую нерпу. Это еще один признак полярной весны».

 

Открытие пролива Шокальского

«14 июня 1931 г.

Утром экспедиция вышла на юг. Кроме аппаратуры, снаряжения и одежды, на санях лежал месячный запас продовольствия, запас керосина на полтора месяца, двадцатидневный запас собачьего пеммикана и дней на пять свежей медвежатины. Уменьшенные запасы корма для собак взяли сознательно, в надежде на встречу с медведями. И совсем на экстраординарный случай, то-есть если бы вскрылось море и мы были бы надолго отрезаны от базы, на моих санях лежали как неприкосновенный запас заветные 300 штук винтовочных патронов. С ними энергичные люди в Арктике не пропадают.

Сделали хороший переход. Покинув мыс Берга в 13 часов, на ночлег остановились в полночь. Наши одометры отсчитали 33 километра. Первую половину пути заметно припекало солнце. Собакам было уже жарко, и они еле переводили дух. К тому же неблагоприятно изменился характер льда. Когда-то здесь вплотную к берегу была прижата полоса торосов шириной до пяти километров. За минувшие годы торосы обтаяли, сгладились и не представляли особых препятствий, но свободные пространства между ними оказались забитыми снегом. Обычно в таких условиях снег лежит рыхлый, а сегодня его еще пригрело солнце. Поверхность снежного покрова совсем перестала держать собак, и они не могли вытягивать тяжело груженные сани.

Мы впрягались сами и помогали.

К вечеру начало примораживать. Неровности льда, а вместе с ними и наносы рыхлого снега стали попадаться реже. Подмерзшая снежная поверхность легко выдерживала сани. Теперь мы быстро покатили вперед и наверстали потерю расстояния за первую половину дня.

Наш лагерь, должно быть, на виду мыса Анучина. Уверенно сказать нельзя, так как то, что мы видим перед собой, не особенно схоже с картой Гидрографической экспедиции. Впереди, километрах в пятнадцати, действительно виден мыс, который, судя по пройденному расстоянию, и должен быть мысом Анучина.

Однако между мысом и стоянкой лежит довольно глубокий залив, которого нет на карте.

Лагерь развернут.

Собаки уже накормлены медвежатиной и отдыхают. Наша порция жарится на сковородке.

Мои глаза почти в порядке, хотя я все еще в двойных очках. Завтра надеюсь быть совсем в форме.

15 июня 1931 г.

Быстро проскочили 15 километров и вышли на мыс Анучина. Решили закрепить его астрономическим пунктом. Поводом к этому были крупные расхождения очертаний берега с картой. Кроме отсутствовавшего на карте залива, мы обнаружили севернее мыса два небольших острова. Думаем, что они-то с моря и закрыли от экспедиции залив. С южной стороны мыса видно несколько мелких островков, а затем берег уходит прямо на юг.

Из лагеря хорошо просматривается южный берег залива Шокальского с мысом, выдающимся к северо-востоку. Прямо на юг широким рукавом лежит сам залив.

Надо напомнить — у нас уже давно сложилось предположение, что залив этот в действительности окажется проливом. Наличие здесь пролива, да еще, возможно, пригодного для судоходства, прежде всего имело бы огромное значение в решении проблемы плавания Северным морским путем, так как наряду с проливом Вилькицкого это были бы вторые ворота между Карским морем и морем Лаптевых. Открытие пролива избавило бы нашу экспедицию от нового пересечения Земли в тяжелых условиях наступающей распутицы. Исследование северной части Земли показало наличие крупных тектонических разрывов, приближающихся к меридиональному направлению, что очень близко к оси очерченного на карте пунктиром залива Шокальского. На этом главным образом и основываются наши предположения. Однако это лишь рабочая гипотеза. Действительностью она может стать только после нашего перехода через „залив“ на западную сторону Земли. В ближайшие дни это должно выясниться.

17 июня 1931 г.

3 часа утра. Миновал замечательный день, закончен отличный переход.

Вчера, завершив все наблюдения на мысе Анучина, мы направились дальше на юг. Не пошли, не поехали, а покатили в буквальном смысле этого слова. Температура воздуха не поднялась выше нуля. Совершенно ровный, твердый снег, покрывавший прибрежный лед, прекрасно держал собак. А сани скользили по его гладкой, чуть оледеневшей поверхности. Собаки всю дорогу бежали ходкой рысью, а иногда без понукания переходили в галоп. Правда, мы все же покрикивали на них, но только лишь по привычке. К 5 часам утра прошли 50,4 километра. Откровенно говоря, мы совсем не рассчитывали на такой переход. Со вчерашнего утра барометр беспрерывно падал, к полудню небо затянуло облаками, а когда мы покидали стоянку, порошил снег. Выступали с тоскливым ожиданием непогоды. Но с каждым часом, несмотря на падение барометра, погода все улучшалась. Около полуночи из-за облаков выглянуло солнце. Легкий заморозок и прекрасная дорога создали исключительные условия для путешествия. Только перед концом перехода погода все же испортилась — налетел туман, подул холодный и сырой северо-восточный ветер и закружились крупные хлопья снега.

Залив, обнаруженный нами с южной стороны мыса Анучина, оказался небольшим. Пройдя девять километров на запад, мы уже достигли его вершины. Отсюда берег пошел на юг почти по прямой линии. Поэтому мы делали большие переходы между двумя точками, держась параллельно берегу. Один из таких переходов, по азимуту 189°, равнялся 10 километрам; другой, по азимуту 197°, — 16 километрам; третий, по азимуту 190°, тянулся на 14 километров. Ни одного сколько-либо заметного выступа берега, который можно было бы признать за нанесенный на карту мыс Арнгольда, в действительности не было. За мыс Гидрографической экспедицией был, принят один из островков, которые длинной шеренгой вытянулись вдоль берега; сами же островки на карте отсутствовали. Островок, обманувший моряков, имеет 10 километров в длину и около двух с половиной километров в ширину. Таким образом, мы закрыли мыс Арнгольда и открыли остров, за которым и оставили то же самое название. Другие островки не достигали даже километра в поперечнике.

На 22-м километре пути подошли вплотную к спускающемуся в море глетчеру. Его язык, около двух километров в поперечнике, был весь покрыт широкими трещинами, пересекающимися во всех направлениях. Настоящий хаос ледяных глыб и зубцов! Десятка полтора небольших айсбергов, рожденных этим глетчером, стояли здесь же, словно не желая покинуть знакомое место. За языком глетчера вдоль берега, на расстоянии почти 30 километров, тянулась резко выраженная морская терраса. За террасой круто поднимался скалистый барьер основного массива Земли. Между отдельными обрывами виднелись впадины, заполненные ледниками, доходящими только до террасы. За барьером скал возвышался ледниковый щит. Следуя вдоль простирания однородной горной породы, мы сравнительно редко останавливались для геологических наблюдений и тратили на это мало времени.

На юго-востоке все время лежали тяжелые низкие облака, и только с половины перехода мы увидели на противоположном берегу „залива“ какой-то высокий мыс, а затем берег, уходящий в южном направлении почти параллельно нашему пути. Очень было похоже, что берега „залива“ так и не сойдутся и наша надежда найти здесь пролив оправдается.

На пройденном участке пути, от мыса Берга до нашей последней стоянки, всюду лежал однолетний лед. Исключение составлял только небольшой участок, непосредственно примыкавший к мысу Берга с юга. Торошенные молодые льды зимней ломки лежали вплотную к мысу Берга и от него шли, почти по прямой линии, на юго-восток. Против мыса Анучина эта линия торошения лежала километрах в семи-восьми к востоку. У самого мыса возвышалась вторая гряда торосов, которая доходила до островов, открытых нами на месте несуществующего мыса Арнгольда, и отсюда поворачивала тоже на юго-восток в направлении мыса Визе. Западнее этой гряды, в глубь залива (или пролива), лежал ровный лед, по всем признакам также однолетнего возраста. Редко были разбросаны небольшие айсберги. Они мало обтаяли, в большинстве имели резкие грани и всей своей формой говорили о том, что недавно отделились от ледников.

Обтаявший айсберг в проливе Шокальского.

На широкой полосе ровного льда, меж двух гряд торосов, мы часто видели нежившихся на солнце нерп. Мясо пока нам было не нужно, поэтому, не желая терять времени, мы оставляли их в покое.

Главное событие дня — появление гусей. Следы их мы встречали еще в прошлом году, в районе открытой нами Советской бухты, однако самих гусей на Северной Земле увидели только сегодня. Хотя мы и знали, что они сюда залетают, все же были удивлены их появлением. Погода стояла плохая. Перед нашей остановкой густой туман закрыл дали, низко нависла тяжелая облачность, холодный сырой ветер пронизывал одежду и крупными хлопьями падал снег. В это время над нашими головами низко пролетели две тяжелые птицы. Вырвался невольный крик: „Гуси!“ Птицы, повидимому, не менее нас были удивлены неожиданной встречей. Рассматривая наш караван, они сделали три круга над упряжками и, в свою очередь, дали хорошо разглядеть себя. Это были две черные казарки. Теперь не могло быть никаких сомнений, что гуси здесь не только бывают, но и гнездятся. Появление их увеличило список птиц, обитающих летом на Северной Земле, которая вначале показалась нам такой безжизненной. Мы даже невольно почувствовали какое-то радостное удовлетворение, гордость за Северную Землю. Мы уже полюбили ее и ласково называем „нашей“. Каждый новый уголок, мыс, гора, ледник, которые в результате наших работ ложатся на мировую карту, все больше привязывают нас к ней.

Поэтому с такой радостью мы и встретили первых гусей, хотя и знали, что их появление в скором времени сулит новые трудности и испытания.

Не было сомнений, что прилет гусей нельзя считать „слишком ранним“. А это означало, что настоящего таяния снега, повышения температуры и оживления растительности, хотя и бедной, но достаточной, чтобы прокормить гусей, надо ждать со дня на день. Значит, распутица может наступить завтра, послезавтра. Ее угроза стала реальнее и ощутимее.

18 июня 1931 г.

Вчера мы остановились в 3 часа утра. После десятичасового отдыха были готовы снова пуститься в путь, но осмотр снежного покрова охладил наш пыл. Термометр показывал 0°, и там, где 10 часов назад полозья саней только постукивали по крепкой дороге, снег превратился в рассыпчатый фирн — бесконечное количество крупных ледяных кристаллов с острыми, как стекло, краями. На такой дороге за несколько часов собаки изрежут лапы. Уж лучше переждать! Или снег еще больше подтает и фирн исчезнет, или — наоборот — его подморозит.

Я пешком прошел в глубь Земли, увидел новый фиорд с целым рядом глетчеров, уходящий на северо-запад. На поверхности террасы нашел много обнаженных из-под снега площадок земли, поросших мхом. Среди них виднелись пучки засохших прошлогодних метликов. Чем же питаются гуси?

Только около полуночи температура воздуха начала понижаться.

На высоте 150–200 метров висели сплошные темные облака. Они, точно под гребенку, срезали вершины гор.

Термометр опустился до — 1° и остановился. На снегу появилась тонкая ледяная корочка, не менее угрожающая собачьим лапам, чем рассыпчатый фирн. Но делать было нечего. Сильного похолодания ожидать было уже нельзя, а значительное потепление тоже могло прийти не скоро. Нужно продолжать путь. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра собаки все равно начнут резать и растирать лапы. Этого не миновать.

Первые десять километров по такой дороге я старался не смотреть на собачьи следы. Но разве удержишься! На оледеневшем снегу стали появляться рубиновые блестки. Собаки начали расплачиваться за трудность пути.

Погода то ободряла, то наводила уныние. Иногда сплошная масса туч начинала рваться, в небе появлялись голубые просветы, температура воздуха падала. Дорога сразу улучшалась. Веселели собаки. Через несколько часов новая перемена приносила густой туман и хлопья снега. Видимость почти исчезала. Съемка затруднялась, хоть останавливайся. Но еще через полтора часа не было уже ни тумана, ни снегопада, ни туч. На голубом небе оставались только редкие высокие облака. Сани без задержки снова катили на юг.

Давно пересекли неверную пунктирную линию, замыкающую на карте Гидрографической экспедиции залив Шокальского, и все более углублялись в него. Вновь шли вдоль берега, которого не видел человеческий глаз, на который не ступала человеческая нога. Занимал только один вопрос — что сулит нам этот берег? Его характер почти не менялся.

Ледниковый поток на 18 километров занял береговую линию.

С самого начала перехода мы видели ту же морскую террасу, за ней — обрыв гор с просачивающимися по долинам потоками льда, и дальше — ледниковый щит. Но вот горы с плоскими, точно срезанными вершинами закончились. Ледниковый щит на большом пространстве прорвал их барьер и устремился к морю. Его поток почти на 18 километров занял береговую линию. И только местами он спускался к морю спокойной, покатой линией, не образуя ни одной трещины. На большем же пространстве поверхность ледяного потока была покрыта бесчисленным количеством глубоких пропастей с отвесными стенами и представляла собой десятки тысяч отдельных льдин самой разнообразной величины. Это будущие айсберги. Часть их уже отделилась от потока и была окружена морским льдом. Здесь ледниковый щит находился в движении и нажимал на морские льды. В непосредственной близости к щиту в морских льдах виднелось много открытых трещин. Некоторые из них достигали двух-трех метров ширины. Местами на морском льду стояли озерки морской воды, выдавленной через мелкие трещины напирающим ледником.

Впереди, за прорвавшимся ледником, виднелся высокий мыс. На него мы и держали курс.

Чем дальше шли, тем больше занимал вопрос, что же, в конце концов, находится впереди — пролив или залив.

Противоположный берег заметно приближался. Он был уже примерно в 20 километрах. Между ним и мысом, на который шли, как ни вглядывались, ничего нельзя было рассмотреть. Что там? Низкий, пока невидимый берег или глетчер, замыкающий залив Шокальского? А может быть, и нет ничего, кроме морских льдов или айсбергов в проливе, который предстоит нам открыть? Но вот в бинокль удалось рассмотреть у самого мыса невысокий, но очень характерный, ледяной вал. По своей форме он мог быть только береговым торосом. Если это так, то здесь бывает напор морских льдов, и где-то близко есть свободный выход в море. Значит, впереди пролив. Начали попадаться площадки молодого льда с вымерзшим на нем соляным раствором — повидимому, прошлогодние забереги.

Мыс все ближе и ближе. Бурой скалистой массой он вырастал из-за потока искрящегося ледника. Наконец мы миновали последние каскады глетчера и на 33-м километре пути подошли к самому мысу.

Картина, раскинувшаяся перед нами, запомнилась на всю жизнь. Берег, вдоль которого мы шли, повертывал на юго-запад, а противоположный берег все так же, почти по прямой линии, уходил на юг и далеко впереди обрывался плоским мысом. Все широкое пространство между берегами заполняли торошенные морские льды. Мы находились в самом узком месте пролива!

Это было новое крупное открытие. Залив Шокальского с этого момента исчез с карты. Его место заступил пролив Шокальского — новые ворота между западной и восточной частями Советской Арктики — ценный подарок родине.

В тот же день мы сняли с карты гору, нанесенную гидрографами к западу от залива Шокальского. Никакой горы на этом месте не оказалось. Повидимому, моряки были обмануты полярным миражем, вводившим в заблуждение многих путешественников.

Разбили бивуак и успели взять полуденную высоту солнца. Вычисления показали, что за два перехода мы спустились к югу на 44'. Чего еще можно желать?

19 июня 1931 г.

Вчера, разбивая лагерь, мы спугнули недалеко от палатки штук 20 гусей. Они парами разлетелись в разные стороны. Через некоторое время тем же порядком — парами — начали возвращаться обратно. Я взял карабин — и один гусь пошел нам на ужин. Это была самка с формирующимися яйцами. Самое крупное из них почти достигало величины куриного.

Новое доказательство, что гуси здесь действительно гнездуются.

Полярные чайки, усевшись на вершине скалы, как бы позировали перед объективом фотокамеры.

Кроме гусей, много летало белых полярных чаек и иногда появлялись чистики. Вскоре мы заметили, что они собираются на обрывистой гранитной возвышенности. Ночью я добрался до их гнездовика. Огромный, многометровый снежный забой у подножья скалы сильно помог мне в этом предприятии. Правда, несколько раз я скатывался вниз, потом делал ножом ступеньки и взбирался выше. Надо сознаться, не только любознательность руководила мной. Там могли быть яйца. Но все гнезда были еще пустые, хотя птицы галдели так, словно их действительно грабили. Они стаей кружились над моей головой, хлопали крыльями, но не решались ударить клювом. Наконец, очевидно, поняв, что незваный гость немногим поживится в их пустых гнездах, успокоились и, усевшись на вершине скалы, в нескольких метрах от меня, как бы позировали перед объективом фотокамеры. Гнезда чаек не отличались сложной конструкцией. Это были небольшие углубления, смесь помета с натасканным сюда мхом, без подстилки из пуха. Над скалой, напоминавшей по форме гигантскую окаменевшую черепаху, кружилось несколько бургомистров; но, сколько я потом ни лазил, гнезд их не нашел. Вероятно, бургомистры были привлечены сюда гвалтом, поднятым полярными чайками.

С высоты 100 метров я обследовал горизонт, но, несмотря на прекрасную видимость, ничего нового не обнаружил. Торошенные льды лежали километрах в пятнадцати от нашего лагеря. На запад их можно было проследить еще километров на сорок. Это лишний раз убеждало, что мы действительно открыли новый пролив.

Возвращаясь в лагерь, я захватил с собой несколько заинтересовавших меня образцов пород. К сожалению, большая часть возвышенности была погребена под снегом, и тщательно обследовать участок нам не удалось.

Собрав образцы пород, а заодно и образцы богато развитых здесь мхов, мы начали свертывать лагерь. Но выйти так и не удалось. Подняв голову над санями, я увидел недалеко от палатки медвежье семейство: медведица с двумя малышами шла прямо к нам. Метрах в трехстах она понюхала ветер, дувший с нашей стороны, и круто отвернула в сторону, Представлялся случай подкормить собак и пополнить свой рацион. Спущенные собаки настигли зверей, и нам оставалось только подойти, сделать несколько выстрелов, а потом привезти мясо к палатке. Всех собак мы пустили на волю. Начался пир. Через час от медведицы остались только голые кости. Собаки развалились на отдых. Теперь часов восемь тревожить их было нельзя. Но эта потеря во времени должна была возвратиться сторицей: после медвежатины собаки становятся заметно веселее и работают энергичнее».

 

Не возвращаться, не останавливать работу

«21 июня 1931 г.

Ну, вот и пришла настоящая весна!..

Странно писать эти слова 21 июня. Когда же в таком случае настанет здесь лето? По календарю правильнее было бы уже сейчас сказать: наступило лето. Но все вокруг дает право говорить только о весне. Сегодня первый день распутицы, характерной для начала апреля в средних широтах. Природа Арктики никак не желает укладываться в привычные для нас представления о временах года. Да, пожалуй, сейчас это не так уж и важно. Нет никакой нужды втискивать здешнюю природу в какие-то рамки. Всего существеннее сам факт, что распутица началась. А какая она — весенняя или летняя, — не меняет положения.

Вместе с распутицей пришли и непривычные трудности. Раньше мы знали темноту, снежные бури, туманы и обжигающие морозы. А теперь начинаем знакомиться с водой.

Минувший день — смесь непредвиденных радостей и давно ожидавшихся неприятностей. Начну от последнего бивуака. Ночью хорошо подморозило. Крепкий наст прекрасно держал сани. Груза на них не прибавилось — медвежьи шкуры пришлось бросить. Отдохнувшие, сытые собаки бежали весело. 16 километров мы прошли быстро, почти незаметно. Несколько раз для осмотра обнажений выходили на берег. Потом восемь километров тянулся новый ледник. Миновав его, вышли на мысок, за которым вновь вырастала высокая ледяная стена.

Неожиданно над головами пронеслись на север пять краснозобых гагар. Потом мы увидели куличка-песочника. Пели пуночки. Километрах в трех спокойно брел медведь. На ровном льду, в поле зрения, лежало много нерп и более десятка морских зайцев. Последних в этом году мы увидели впервые. Один из них лежал метрах в шестистах. Он заметил нас или, скорее, услышал шум, — часто и тревожно начал поднимать голову, но не ушел.

В общем здесь был целый зоологический сад.

Но самое приятное нас ждало на берегу: мы увидели первые живые цветы. Да, настоящие цветы! Яркожелтые полураспустившиеся шляпки альпийского мака, скромные камнеломки и миниатюрные полярные незабудки.

Как давно мы не видели живых цветов и как мы им обрадовались сейчас!..

Мысок, поросший цветами, был только узким клином, вбитым между двумя громадами ледников. Впереди километров на пятнадцать простирался мощный поток льда, стекающий с Земли от ледникового купола. И только за ним вновь чернел какой-то новый клочок обыкновенной земли. К югу от него виднелось несколько маленьких скалистых островков. На этот мыс мы и взяли курс.

Дувший с Земли леденящий ветер совершенно стих. Тучи исчезли. Начало припекать солнце. Температура воздуха прыгнула вверх. За все время пребывания в экспедиции мы еще не испытывали такой высокой температуры, а для собак это была уже настоящая жара.

Снег, представлявший до этого плотный, смерзшийся монолит, сразу перестал держать сани и собак. Сначала он превратился в сыпучую зернистую массу, потом начал пропитываться водой и стал похож на густую кашу. И, как нарочно, его здесь оказалось немало. Сметенный зимними ветрами с ледникового купола, перемолотый ветром и смерзшийся, он образовывал здесь заструги в виде параллельных крутых гряд до 75 сантиметров высотой. Позднее, в последние весенние снегопады и метели, эти гряды были засыпаны мягким рыхлым снегом, так и не успевшим подвергнуться действию сильных морозов. В начале резкой оттепели скрытые заструги еще кое-как держали наши упряжки. Но между застругами была сплошная каша. Дальше пошло еще хуже. Раскисли и сами заструги. Сани и собаки все больше тонули в снегу.

Сами мы встали на лыжи, но скоро убедились в их полной бесполезности: они целиком погружались в снежное месиво, и нужно было немалое напряжение, чтобы вытащить их обратно.

Мои собаки, зарываясь в снежную кашу, пробивали путь. Это их очень обессиливало. В основном они тратили энергию на преодоление трудностей, а не на полезную работу. Сани поочередно то оседали на правый или на левый полоз, то погружались обоими сразу. И так — час за часом, километр за километром. Наконец собаки совершенно выбились из сил, да и сами мы измучились не меньше. Но остановиться было нельзя. Справа — глетчер; а морской лед весь покрыт слоем снежной каши.

Надо было выбраться во что бы то ни стало на мыс. Останавливались чуть ли не каждые десять метров. Передохнув, впрягались вместе с собаками в передние сани, оттаскивали их на новые десять-пятнадцать метров, потом, отдышавшись, шли за следующими санями. Охрипшими, сорванными голосами беспрестанно понукали собак.

О передышке нечего было и думать. Нужно было итти к цели. Остановка могла кончиться печально.

Когда мы протаскивали вперед одни сани, оставшиеся собаки даже не ложились, хотя и были сильно измучены, — так они ненавидят воду. Собаки стояли и выли, словно боялись, что мы их бросим в таком положении. Любой ценой надо было пробиться к мысу. Снова мучительный путь, крики и удары бича.

Последние десять километров шли больше четырех часов. Только в полдень, миновав глетчер, наконец, вышли на мыс. И собаки и мы сами упали, словно подкошенные, на подсохшую землю.

Только после продолжительного отдыха мы нашли силы для того, чтобы разбить лагерь.

22 июня 1931 г.

Мыс, на который мы вчера выползли, является крайней южной точкой центрального острова Земли. Дальше берег повернул на северо-запад. Мысу дали имя Якова Свердлова. Решили закрепить эту точку астрономическим пунктом. Теперь задержка для нас будет только полезной. Если наступит похолодание — дорога улучшится, если же сохранится тепло, она тоже станет легче — снег подтает, осядет и станет более проходимым.

Пролив Шокальского остался позади. Сейчас, километрах в семидесяти к юго-востоку, мы все еще видим последний уступ горной возвышенности, идущей вдоль всего юго-западного берега пролива, начиная от мыса Визе. По своему местоположению это, очевидно, и есть гора Герасимова, усмотренная Гидрографической экспедицией с юга, из пролива Вилькицкого и нанесенная на карту. От этой возвышенности далее на юго-запад можно рассмотреть более низкий выступ берега, вероятно, уходящий к мысу Неупокоева — юго-западной оконечности Земли.

О вскрываемости пролива Шокальского пока можно судить только по характеру виденных нами льдов и некоторым наблюдениям на берегу.

Начиная от мыса Анучина, на протяжении 35 километров мы шли вдоль торошенного льда.

Линия торошения южнее острова Арнгольда повернула на юго-восток и несколько южнее мыса Визе уперлась в противоположный берег пролива. Далее наш путь шел по совершенно ровному льду, заполнявшему весь пролив. В районе большого ледника, севернее входа в пролив, мы встречали лед, обнаженный от снежного покрова, и водоросли, в заметном количестве выброшенные штормовой волной в районе маленького мыска, на котором вчера мы обнаружили первые цветы.

Ледники здесь находятся еще в движении и, безусловно, поставляют айсберги в достаточном количестве. Как часто пролив очищается от льдов и когда наступает период их вскрытия и замерзания, можно установить только прямыми и многолетними наблюдениями. Во всяком случае, имея в виду установление прямого сообщения Северным морским путем, будущему мореплавателю необходимо будет помнить не только о проливе Вилькицкого или о возможности обогнуть Северную Землю с севера, но и о проливе Шокальского. Вопрос о глубинах, судя по характеру берегов, вряд ли может возбудить какие-либо сомнения. Мысль о сделанном нами значительном открытии смягчает как переносимые, так и предстоящие тяжести пути.

Сегодня сидим на месте. Определили астрономический пункт и выложили на нем высокий каменный гурий.

Берег, обращенный своим склоном к югу, почти весь сухой. Недалеко от палатки журчит ручей, цветут камнеломки, ложечная трава, незабудки; покачивают головками полураспустившиеся альпийские маки. Несколько раз над лагерем пролетали гуси. Мне удалось еще вчера подстрелить одного и двух сегодня. Один из них оказался самкой с вполне сформировавшимися и готовыми к кладке яйцами. Часто появляются полярные чайки. Видели одного поморника.

Температура воздуха повышается. Дует южный ветер. Снег на льду заметно оседает. Появляются темные пятна воды. Теперь чем скорее растает снег, тем лучше для нас. Поэтому мы радуемся южному ветру, на наших глазах съедающему снег. Если он принесет еще и небольшой дождик, будет совсем хорошо.

23 июня 1931 г.

В ночь на 22-е южный ветер как будто услышал наши пожелания и принес дождь. Мы были разбужены характерным шумом барабанивших в туго натянутую парусину палатки дождевых капель. То усиливаясь, то слабея, дождь продолжался почти всю ночь.

На льду, в районе нашего лагеря, засинели озерки воды. Утром они занимали около 30 процентов всей площади видимых ровных льдов. Снег сильно осел.

Просидев еще день на месте, вечером решили сделать попытку продвинуться дальше. Начало подмораживать. В 10 часов вечера тронулись в путь. То, что мы видели перед собой, вселяло надежду. Вслух мечтали о том, чтобы пройти километров пятнадцать-двадцать, а про себя подумывали даже о тридцати. Пока огибали мыс, на котором стояли лагерем, все шло хорошо. Осевший и подмерзший снег глубиной 10–15 сантиметров сносно держал сани, а где не выдерживал, мы легко преодолевали эти места. Озерки воды, покрывавшие льды, тоже не страшили нас, — они были мелкие и лежали ровным слоем. Мы загоняли собак в такое озерко, а они, стараясь поскорее выбраться из воды, стремительно вытаскивали сани. Но чем дальше мы шли, тем становилось хуже и, наконец, стало невмоготу тяжело.

На курсе к следующему мыску, в шести километрах к западу от покинутого лагеря, нам пришлось обогнуть несколько невысоких известняковых скал, торчащих прямо из моря. Здесь лежал осенний, мелко торошенный лед. Между торосами снег сохранился целехоньким. Пришлось много потрудиться, прежде чем миновали этот участок. Но все же это была сносная дорога.

В пути мы обогнули несколько известняковых скал, торчащих прямо из моря.

Впереди берег образовывал небольшую бухту. Мы решили пересечь ее по прямой. Оторвавшись от берега, попали в такую переделку, в какой еще не бывали. Трудно было представить, что на совершенно ровном льду мы встретим такой слой снега. В любой точке глубина его превышала полметра, причем он нигде не выдерживал упряжек. Собаки ползли по густой каше, а сани выпахивали глубокую канаву. Лыжи тоже проваливались. Казалось, что мы тонем в этой жидкой массе. До противоположного берега бухты оставалось километров пять-шесть. Стало ясно, что до него не дойдем. Мои собаки выбивались из сил с каждым шагом. Я работал рядом с ними, но наших общих сил хватало лишь на то, чтобы протащить сани без остановки только два-три метра.

Я дал команду сбросить с саней половину груза, изменил куре на ближайшую точку берега, дал передохнуть собакам и снова погнал их. Даже с половиной груза мы временами теряли надежду добраться до берега. Два километра, отделявшие нас от него, шли три с половиной часа. Измученные, мокрые с головы до ног, в одежде, пропитавшейся ледяной водой, с выбившимися из сил собаками, наконец, выбрались на берег. Вскипятив чай и утолив жажду, пошли обратно, за оставленным грузом.

Вернулись в лагерь только через несколько часов. За 12 часов тяжелой работы мы прошли всего 16 километров к оказались на расстоянии лишь 10 километров от прежней стоянки. Как ни странно, но мы были необычайно довольны такими результатами. Дорога была настолько тяжела, что мы могли только изумляться, что сумели продвинуться на 10 километров.

Второе, что было приятно сознавать, — никому из нас не пришла в голову мысль вернуться обратно. Как-то незаметно, с первого дня экспедиционной работы, у нас выработалась привычка, а теперь уже можно сказать правило — не возвращаться обратно, что бы мы ни встретили на своем пути.

Сейчас мы опять в палатке. Место здесь сырое. Под постеленным в палатке брезентом хлюпает вода. Мокрую одежду развесили под матицей. Надежды на то, что она скоро просохнет, очень мало.

Густой, сырой туман заполнил все, даже палатку. Сухие вещи, вынутые из брезентовых мешков, пропитываются влагой. Возможно, что поблизости есть более сухой участок берега. Как только мы узнаем о нем, перенесем туда наш лагерь. Здесь нам придется просидеть несколько дней, пока снег не подтает и мы не получим возможности двигаться.

Я вижу в наступившей распутице нормальное явление, жду дальнейшего потепления и более интенсивного таяния снега.

Пеммикана после сегодняшней кормежки собак у нас осталось на две с половиной недели. Наше личное продовольствие можно растянуть на месяц. Кроме того, мы отнюдь не потеряли надежды на удачную охоту. В крайнем случае, если распутица примет слишком затяжной характер и не позволит нам итти вдоль береговой линии, у нас есть еще один путь. Мы можем подняться на ледниковый щит и попытаться итти по нему. Здесь ледник настолько обессилен, что не достигает современной береговой линии, находится в спокойном состоянии и, по всем признакам, доступен для передвижения. Но это мы сделаем только в исключительном, вернее, в катастрофическом случае. Ведь перейдя на ледниковый щит, мы потеряем береговую линию, вынуждены будем прекратить съемку, геологические работы и другие наблюдения. А у нас, кроме правила не возвращаться обратно, есть и второе — продолжать работу, как бы ни были тяжелы условия».

 

Высшая добродетель полярника

«24 июня 1931 г.

Ни в нашей жизни, ни в погоде никаких перемен не произошло. Мы сидим в палатке, спим или едим, а погода по-прежнему киснет.

Почти беспрерывно стоит густой туман. В короткие моменты, когда он рассеивается, видна низкая, сплошная облачность. Температура воздуха не поднималась выше +1,5°.

Единственной новостью является маленькое разнообразие в нашем меню. Мы, наконец, нашли применение шоколаду. До сего времени мы его возили без пользы и лишь утяжеляли на несколько килограммов загрузку саней. Очень редко, без особой охоты, съедали плитку и всегда при просмотре продовольствия недоумевали — зачем мы его таскаем. Взяли мы его с собой по какому-то недоразумению, должно быть, вызванному сложившимся убеждением об особой питательности этого продукта. Вероятно, питательность его действительно высока. Оспаривать этого не собираемся. Но мы убедились, что в полевых условиях шоколад все же не настоящая пища. А потребность в сладостях у нас очень ограничена.

Теперь употребляем мы шоколад так: кладем в наш двухлитровый чайник полкилограмма и кипятим. Получается напиток, как говорится, на любителя.

Основой нашего питания, как и раньше, служат мясные консервы, сухие овощи, масло, сахар, пеммикан, сухое молоко, чай и галеты. Мясные консервы мы одинаково охотно едим как в холодном, так и разогретом виде.

На этот раз мы захватили изрядное количество сушеных овощей и необходимых специй, — пользуемся каждым удобным случаем, чтобы приготовить наш излюбленный суп. И только при наличии свежей медвежатины суп отходит на задний план. Основным нашим напитком теперь, в теплое время, является чай. Он прекрасно утоляет жажду и несравним ни с кофе, ни с какао. Когда жажда одолевает сильнее обычного, мы прибавляем в чай клюквенный экстракт. А после особо тяжелых переходов, когда мы измучены, мокры с головы до ног и дрожим от холода, извлекается со дна продуктового ящика заветная фляга и мы пьем чай „по-монастырски“, с коньяком.

Прекрасным по питательности и по вкусу оказался молочный порошок. К великому сожалению, качество порошка мы оценили слишком поздно и взяли его мало. Вполне оправдали лучшие надежды галеты. Они приятны на вкус, питательны, занимают мало места, стойки к сырости и не боятся тряски. Последнее качество особенно ценно. Будь у нас вместо галет сухари, они давно превратились бы в труху, а труха не замедлила бы заплесневеть. Кроме перечисленных продуктов, у нас есть еще макароны и рис. Мы возим их в качестве неприкосновенного запаса и будем расходовать в случае особой нужды. В среднем наш суточный рацион составляет попрежнему 1200 граммов на человека.

Собаки наши чувствуют себя очень плохо. Ненавистная для них сырость мешает отдыху. На земле — лужи, а сверху — сырой туман. Каждая собака, выбрав себе место для отдыха и согрев его, старается уже не вставать. Сегодня даже во время кормежки многие не поднялись и съели свои порции лежа. На вчерашнем переходе у меня охромела Блоха. Ошкуй сегодня стер обе задние лапы. Еще несколько таких переходов, и пес может совершенно выйти из строя. Жаль. Он давно уже потерял свой жир и лень и теперь стал примерным работником.

25 июня 1931 г.

Наше положение серьезнее, чем казалось. Сегодня рано утром туман исчез. Облака рассеялись, показалось солнце.

Мы на лыжах пошли на разведку. Добрались до мыса, замыкавшего Снежную бухту (так мы окрестили ее за обилие снега на льду) с запада, и проделали в оба конца километров двенадцать.

В западной части бухта еще глубже врезается в Землю. Кут ее находится километрах в четырех от западного мыса. За бухтой берег Земли уходит на северо-запад. Ледниковый щит, против которого мы стоим, прерывается километрах в пятнадцати-двадцати. Дальше на северо-западе виден другой такой же щит. Между ними большой прогал.

Снегу на льду попрежнему много, и за последние сутки он не стал ни крепче, ни рыхлее — та же каша, что и была. Когда мы шли в первый конец, лыжи кое-как держали нас на снегу, а возвращаясь обратно, вынуждены были снять их и по колено брели в жидкой снежной массе.

В кут бухты впадает большой поток, берущий начало, повидимому, где-то между ледниковыми щитами. Сегодня скопившаяся вода прорвала многометровые снежные забои в русле, и поток с шумом устремился на лед. Рев воды слышен на полтора-два километра и напоминает гул далекого водопада.

Вода все больше и больше заливает лед бухты и пропитывает снег. Это „вода на нашу мельницу“. Чем больше печет солнце, тем скорее ручьи, потоки и речки промоют себе сток в прибрежном забое, зальют прибрежные льды и растопят снег, и мы получим возможность итти дальше.

Сидим и надеемся, что такая погода продержится хотя бы дня три-четыре. Думаем о солнце, о потоках воды. А в глубине души растет тревога: как бы эти потоки не оказались слишком мощными. В таком случае они не только растопят снег, но могут размыть и прибрежные ровные льды. Тогда волей-неволей нам нужно будет итти по земле. Это будет слишком тяжелым предприятием и нарушит все наши планы.

Все же унывать еще рано. Пока мы можем выжидать. Остается к этой возможности прибавить хорошую дозу спокойствия. Только вот из бухты надо выбираться при первой же возможности. Здесь может размыть лед раньше, чем у открытого берега. Тогда мы окажемся на положении зайцев в половодье. Если завтра продержится такой же день, то к вечеру снег должен осесть, и ночью мы попытаемся выбраться из нашей западни.

26 июня 1931 г.

Ночью небо затянуло облаками, но утром они быстро рассеялись, и начало пригревать солнышко. В полдень в тени термометр показывал +4,5°, а на поверхности снега + 1,7°.

Днем спустили с цепей собак. Солнце и тепло оживили их. Они начали бегать, резвиться и скоро занялись охотой. Один из соседних бугров, наиболее сухой, оказался заселенным леммингами. Вся земля была изрыта норами. Наиболее удачливые собаки вернулись в лагерь с полными желудками и во время кормежки отказались от своих порций пеммикана.

…Весь сегодняшний день стоит мертвая тишина. Я сижу недалеко от лагеря. Рядом со мной несколько собак. Разомлевшие от непривычного тепла, они лежат без движения. Весь лагерь в покое. Бесконечно глубокий сапфировый небосклон опрокинулся над белым простором льдов. До предела чист и прозрачен воздух. И над всем этим стоит абсолютная, мертвая тишина. Ни звука, ни шороха, ни шелеста. Даже обычно крикливые чайки летают совершенно бесшумно.

Чтобы рассеяться, беру карабин и иду прогуляться по тундре. За мной увязывается несколько собак. Только через несколько часов возвращаюсь в лагерь успокоенный и уверенный в себе.

Пока я бродил, вода в большом количестве скопилась в русле соседнего потока, но, не преодолев берегового забоя, устремилась в небольшую ложбину и нашла выход к морю восточнее нашего лагеря. Палатка оказалась отрезанной от тундры широким шумным ручьем.

Пора покидать эту бородавку. Кстати, в Снежной бухте все больше и больше темных водяных пятен.

Итти, вероятно, будет легче. Во всяком случае, попробуем выбраться отсюда.

27 июня 1931 г.

Вышли в полночь. Сразу встали на лыжи, но скоро выяснилось, что пока необходимости в них нет. На протяжении нескольких километров поверх льда лежал слой воды глубиной от 5 до 15 сантиметров. Снег, попадавшийся небольшими перемычками, был значительно тоньше, чем два дня назад. Собаки все еще старались избегать воды, но потом, очевидно, поняв, что по воде тащить сани гораздо легче, чем даже по неглубокому снегу, сами стали тянуть к каждому голубеющему озерку, как только оно попадалось им на глаза. Временами они переходили даже на галоп, и тогда во все стороны от упряжки летели целые фонтаны брызг. Теперь за ними пешком было не поспеть. Мы сели на сани. Но сидеть нам пришлось совсем недолго. В конце седьмого километра мы достигли западной стороны Снежной бухты. Здесь берег образован рядом невысоких возвышенностей, которые легко можно принять за отдельные островки. Однако все они соединены или очень низкими перемычками, или намывными косами.

В месте нашего выхода лежал береговой намывной вал. Далее море небольшой излучиной, шириной километров пять, вдавалось в Землю. Решили срезать излучину.

Здесь ни вблизи берега, ни в отдалении от него не было и признака воды. Вся поверхность излучины была бела, как скатерть. Мы уже знали, что это такое, и не ошиблись. Как только сани вышли на лед, так и погрузились в снежное месиво. Белизна снега, как мы и ожидали, была только кажущейся. На льду скопился слой воды. Поверх нее лежал пропитанный водой снег, покрытый, в свою очередь, крупнозернистым фирном, и все это прикрывала корочка хрупкого льда.

Дорога была очень тяжела. Но что же делать? Надо было добраться до намеченного берега. Чем дальше, тем становилось хуже. Сначала мы сбросили меховые рубашки, потом шерстяные фуфайки.

Остановки участились. Пришлось пробивать путь на лыжах. Они оставляли две глубокие борозды. Собаки, видя впереди человека и какое-то подобие дороги, шли дружнее и останавливались реже. Через восемь часов мы добрались до намеченного мыска.

Продвинулись от старой стоянки на одиннадцать с половиной километров. Это немного, но все же лучше, чем ничего. Когда-то мы делали за один переход почти полградуса широты, а теперь радуемся, если нам удается сделать полградуса долготы. Времена и условия меняются.

Мысок совсем обтаял, местами сухой. Много цветов. Ложечная трава, лютик-пигмей, камнеломка, сравнительно много метлика. Узкой полоской, точно грядкой, южный склон мыса опоясан полярным маком. Много леммингов.

Разбили лагерь. Собак пустили на охоту.

28 июня 1931 г.

Опять целый день на месте. Начинает надоедать. Еще вчера мы успели осмотреть весь клочок земли, на который вылезли после тяжелого пути. А сегодня делать совсем нечего. Единственное занятие — ждать, пока выправится дорога. Мы даже приблизительно не знаем, когда наступит настоящее таяние снега. Может быть, завтра, а может быть, через неделю. А вдруг так протянется целый месяц? Здесь и это возможно. Продукты убавляются. Пеммикана для собак осталось только на тринадцать дней. На охоту сейчас надеяться трудно. Тяжела бездеятельность. Изобретаем занятия. Перетащили на другое место палатку. Сварили суп. Попытались заснуть — не получилось. Кипятили чай, потом кофе. Наконец занялись составлением программы предварительного отчета экспедиции, хотя до представления его оставалось еще года полтора-два.

Погода все же работает на нас. Беспрерывно дует ровный южный ветер. Он справится со снегом лучше всякого тепла. Снег на льду тает. Количество воды увеличивается.

Надеюсь — сидеть осталось недолго. Но нужны терпение и выдержка».

 

Наш купальный сезон

«29 июня 1931 г.

Тронулись! Сделали не переход, а настоящий прыжок. Продвинулись, не прерывая съемки, на 33,7 километра — расстояние, не предусмотренное самыми оптимистическими предположениями.

Вчерашний южный ветер сделал свое дело. Поднявшись в 5 часов утра, я увидел, что прибрежный ровный лед, полосой от полутора до трех километров, почти сплошь покрыт водой. Еще сутки назад здесь лежала, снежная каша, воды не было и в помине, а сейчас ее было так много, что становилось не по себе от одной мысли о езде по ней на собаках. Целое море! Но вода давала возможность итти вперед. Позавтракали, собрали свое хозяйство и пустились в „плавание“.

Собаки, немного поупрямившись, вбегают в воду. Сани сразу погружаются почти по вязки, но идут легко. Это, а может быть, и надежда поскорее выбраться из ледяной воды, заставляет собак перейти на ходкую рысь. Нам не остается ничего другого, как сидеть на санях, хотя, надо сказать, что и это занятие совсем не пустое. На льду много углублений, где вода доходит до полуметра. Здесь собаки всплывают, а сани заливает водой. Надо зорко следить за дорогой, чтобы вовремя отвернуть в сторону. Кроме того, мы не застрахованы от попадания в промоину или полынью, что может кончиться крупной неприятностью.

Первое время мое внимание было напряжено доотказа. Но постепенно я освоился с дорогой и по одному оттенку воды уже мог достаточно точно определять ее глубину и добротность скрытого под ней льда. Дело пошло совсем хорошо. Только брызги надоедали.

Так мы прошли целых 27 километров. На этом расстоянии только два раза встретили небольшие ледяные бугры, на которых с трудом поместились, чтобы дать возможность собакам немного передохнуть, обсохнуть и обогреться. А один раз, не найдя ни одного сухого клочка льда, вынуждены были посадить всех собак на сани. Все видимое пространство вода заливала слоем от 15 до 25 сантиметров.

Последние семь километров шли снова по снегу. Он настолько осел и раскис, что уже не представлял для нас трудной преграды. Только отдельные участки были очень неприятными. Здесь под пропитанным водой слоем снега была ледяная корка, покрывающая фирновый рассыпчатый снег, что лежал над коренным льдом. На этой ледяной корочке из крупных смерзшихся, кристаллов фирна несколько собак порезали себе лапы. Но теперь от этого уже не спасешься. Вода начинает разъедать поверхность морских льдов и превращает их в терку. С каждым днем в упряжках будет увеличиваться количество охромевших собак, и, наверно, часть из них останется непригодной к дальнейшей работе. Применяемые осенью и ранней весной собачьи чулки сейчас не годятся. Они размокают и не держатся на лапах.

На всем пройденном участке берег Земли низкий, сложенный из валунных суглинков. Здесь он почти сплошь еще покрыт снегом. На севере попрежнему виден ледниковый щит. Сейчас он от нас на расстоянии 10–12 километров. Мысок, на котором мы разбили лагерь, сложен известняками, выходящими из-под суглинков. Здесь почти нет растительности, если не считать единственной камнеломки и очень редких лишайников. Погода чудесная. Ясное небо, и по-настоящему жарко. Дует легкий юго-восточный ветер.

30 июня 1931 г.

Снова проделали только 10 километров, да еще с такими приключениями, каких до сего времени не переживали.

Вышли со стоянки в 8 часов. Впереди, близко к берегу, лежали торошенные льды. Предвидя трудности, несколько сократили намеченный план перехода: решили пройти только (!) километров двадцать. На самом деле не выполнили и этого.

Уже через два километра подошли к небольшому торошенному участку, тянувшемуся всего лишь несколько километров. Проложили курс и погнали собак. Через полчаса забрались в такую кашу, что единственной мыслью стало — как бы отсюда выбраться. Снег здесь был до метра глубиной, а в отдельных местах и того глубже. Ясно, что он не держал ни саней, ни собак. Часто попадались небольшие озера. Они сначала облегчали путь, а потом совершенно остановили нас. Собаки не находили опоры на рыхлом снежном дне озер. С трудом мы повернули обратно и по пробитой дороге вылезли из торосов.

Первая попытка пройти вдоль берегового снежного забоя между берегом и прижавшимися к нему торосами, казалось, тоже сулила полную неудачу. Здесь снег был еще глубже. Через некоторые торосы весь груз и сани мы перенесли на руках. Наконец нашли хоть и трудный, но проходимый путь. Дальше торосы чуть отодвинулись от берега, а снежный забой, несколько обезвоженный благодаря близости приливо-отливной трещины, куда стекала вода, выдерживал собак и сани. Беспрерывно меняя курс и следуя всем извилинам берега, медленно шли вперед.

На пути встретили большую лагуну. Коренной берег Земли отодвинулся километра на полтора. От моря лагуну отделял невысокий намывной вал. Ровный лед лагуны был настолько соблазнительным, что мы было направили туда упряжки, но во-время заметили, что лед там вскрылся. Через полчаса с шорохом и скрипом лед устремился на юго-восток, к выходу из лагуны, и освободил ее северо-западную часть. Окажись мы в это время на льду — попали бы в малоприятную историю. Сколько нужно осторожности!

Так за первые четыре часа осилили 9 километров. Но все это были лишь цветочки. Ягодки мы попробовали в следующие три часа.

Обогнув лагуну, мы увидели перед собой глубокий залив. Осмотрев в бинокль берег и не найдя на нем ничего примечательного, я решил срезать залив по прямой. Он был покрыт сравнительно ровным льдом, уже обнажившимся от снега. Вода лежала на льду тонким слоем и, благодаря неровностям, образовывала на его поверхности причудливый узор из озерков и заливчиков, соединяемых рукавами. Никаких трудностей для прохождения этот участок как будто не представлял. В данных условиях это была наиболее благоприятная дорога, какую мы видели за последние десять дней.

Выход из залива замыкала сплошная стена высоких торосов. Она шла почти по прямой линии с мыса на мыс. Вдоль этой гряды со стороны залива мы и направили свой путь. Тянул еле заметный ветерок. Яркое солнце и ясное небо не предвещали никаких неожиданностей. Сани скользили легко, и караван быстро прошел примерно половину залива. Здесь-то и настигла нас беда.

Береговой ветер неожиданно засвежел. Он усиливался буквально с каждым мгновением и уже через десять минут превратился в шторм. Вода, покрывавшая лед, под бешеным напором ветра пришла в движение. На льду зажурчали ручьи, потом потоки. А ветер свирепел — свистел, бесновался и гнал воду дальше, пока на ее пути не встала облюбованная нами гряда торосов. Встретив преграду, вода начала быстро скопляться. Уровень ее поднимался, а площадь расширялась все больше. Озеро, растущее на глазах, перехватило нам путь. Вода начала заливать сани. Пробежав около сотни метров вперед, я убедился, что итти еще можно, и, надеясь, что мы успеем проскочить самую опасную излучину и добраться до выступающей из воды высокой льдины, погнал собак вперед. Но несколько минут, потерянные на мою короткую разведку, оказались роковыми. Едва мы прошли половину разведанного пути, мои собаки и сани всплыли. Ветер свистел, вода прибывала с такой катастрофической быстротой, что создавалось полное впечатление оседания льда на нашем пути. Подав команду гнать упряжки против ветра на мелкое место, я начал поворачивать свою. Но даже удержать ее было трудно. Плавающих собак и сани ветром и течением воды тянуло в глубь озера. Несчастные животные подняли визг, полезли друг на друга. Видя, что это не помогает, они начали взбираться на плавающие сани. Когда, наконец, удалось повернуть сани, вода доходила мне почти до плеч. Собрав все силы, мы вытянули упряжки против течения на мелкое место.

Когда опасность миновала, мы осмотрелись вокруг. Вдоль всей гряды торосов стояло огромное сплошное озеро, а позади нас, к югу, и справа, к востоку — в сторону берега, лежал сухой лед.

Отсюда ветер угнал всю воду. И возможно, что лед действительно осел, так как у самой гряды торосов слой воды достигал двух метров.

Распутав собак, вышли на берег. Теперь по льду, обнаженному от воды, можно итти свободно, но мы решили выждать. На собак жалко было смотреть. Накупавшись в ледяной воде, они тряслись, точно в лихорадке. Да и сами мы выглядели вряд ли лучше.

Выпрягли и отпустили собак. Поставили палатку. Хотели переодеться и убедились, что переодеваться не во что. Вода просочилась в мешки и вымочила запасную одежду. Разделись, выжали одежду и снова надели ее на себя. Утешаем себя шутками о полезности компрессов.

Ветер попрежнему гудит. В районе лагеря — сухой лед, но вдали волнуется огромное озеро, прижатое к гряде торосов, точно к плотине.

1 июля 1931 г.

Вот и июль. Прошел месяц, как мы покинули нашу базу. Что-то там делается?

Во второй половине июля уже можно ожидать общего вскрытия льдов. Следовательно, мы располагаем только двумя гарантированными неделями для возвращения на базу. До нее остается километров 150. В зимнее время мы бы сказали: „Какие пустяки! Три-четыре перехода, и мы дома“. Теперь думаем: „Ох, как еще далеко! Очень далеко!“ Даже приблизительно мы не можем сказать, сколько времени нам потребуется для достижения базы. Все зависит от погоды — от солнца, от дождя и ветра. Чем интенсивнее будет проходить весна, тем скорее мы будем дома.

Собачьего корма у нас осталось на одну неделю. Сократив норму, мы можем растянуть его на 10 дней. Хорошо было бы теперь добыть медведя. Но что-то их не видно. От пролива Шокальского мы не встретили еще ни одного. Похоже, что их не тянет сейчас прибрежная зона. Нередко видим нерп, однако подползти к ним по воде невозможно. Часто, но без всяких результатов рассматриваем в бинокль льды в надежде увидеть медведя. Пока не добудем зверя, порции собакам придется сократить, хотя по теперешнему их состоянию надо было бы усилить кормежку.

Наши сегодняшние успехи не лучше вчерашних. С утра пошли вдоль берега, выписывая все его изгибы и не отрываясь от приливо-отливной трещины. Воды вблизи берега почти не было. Ветер, хотя и несколько ослабевший, продолжался.

У гряды торосов попрежнему стояло озеро, растянувшееся на многие километры.

Съемку не прерывали. То и дело приходилось останавливаться, чтобы взять новый азимут в том или ином изгибе берега. Худо ли, хорошо ли, мы все-таки проходили один километр за другим, все больше и больше продвигаясь к северу. В душе мы уже были благодарны ветру, принесшему нам вчера столько неприятностей. Похоже было на то, что сейчас он работал на нас, сгоняя воду с прибрежного льда. Но наша благодарность была преждевременной. На десятом километре мы достигли кута залива. Берег здесь повернул на юго-запад, и на пятнадцатом километре небольшая излучина в глубину берега стала перед нами непроходимой преградой. Ветер нагнал сюда массу воды; она шумела и бурлила, а по ее поверхности ходили волны. И приливо-отливная трещина и береговой забой были под водой. Оставался только берег, но с него в вершину излучины с шумом несся такой поток, переход через который был немыслим. На сегодня нам путь был отрезан.

Попробовали пробиться берегом, покрытым неглубоким снегом. Но чем дальше мы углублялись, тем больше становилось преград. Поток разделился на два рукава. В каждый из них впадали десятки ручьев. Все притоки, овражки и ручьи за зиму были забиты глубокими снежными заносами. Сейчас снег превратился в жидкую кашицу. Вода еще не везде пробила себе русла, но, как правило, пропитала снег до дна. Собаки здесь не могли ни итти, ни плыть. Сани погружались в снежное месиво, и мы еле вытаскивали их. Работая по пояс в ледяной жиже, мы настойчиво искали проходимого пути. Но проклятым овражкам и ручьям не было конца. Местами мы не только не решались загнать в них собак, но и сами опасались забрести туда, чтобы не погрузиться с головой. Собаки выбивались из сил, мерзли и беспрерывно дрожали. Они не отказывались работать, а просто не могли. Но и это еще не все. Тяжелые тучи заволокли небо. Скоро все покрыл такой густой туман, что мы видели только размытые силуэты соседней упряжки.

Дальше итти было безрассудно. По своему следу вернулись к морю.

Остается одно — ждать, пока не промоет прибрежный лед и не обежит вода. Ждать, чего бы это ни стоило. Мучая собак и самих себя, мы все равно ничего не достигаем. Попробуем взять терпением и выдержкой.

Сейчас сидим в палатке. Стянули с себя мокрую одежду. Сушить ее не на чем — экономим керосин. Дождь сменяется снегом. Отжатое белье сушим на себе, сидя в спальных мешках. Согреваемся крепким кофе.

Собаки лежат точно мертвые. Их можно переносить с места на место, и они даже не шевелятся. Удивительно, как только они выдерживают такой путь.

Мы купаемся в ледяной воде всего лишь 4–5 часов в день и то коченеем, а они — беспрерывно. Их лапы разбиты и кровоточат. Они неохотно берут пищу, хотя порции пришлось сократить.

2 июля 1931 г.

До сего времени мы мокли снизу. Теперь поливает сверху. Начавшийся вчера дождь лил всю ночь и сегодня продолжается весь день. Крупные капли барабанят по палатке. Иногда шум затихает. Дождь переходит в мелкий, моросящий сеногной, но вскоре, словно вновь собравшись с силами, опять начинает лить густыми струями.

Одежда, как и вчера, лежит мокрой грудой в углу палатки. Собаки под проливным дождем не издают ни звука. Укрыть их негде. В палатке даже людям тесновато, тем более — прислониться к полотнищу нельзя. Сейчас же потечет вода. Мы сидим в одном белье, высушенном на собственном теле. Почти не вылезаем из мешков. Теперь для нас это единственная возможность быть сухими.

3 июля 1931 г.

Все так же: с утра дождь, потом туман и снег и снова туман. Слабый ветер с юго-запада. Лед частью подняло, частью освободило из-под отступающей воды. Можно было бы итти, но в конце следующего перехода нам необходимо закрепить съемку на пройденном участке астрономическим пунктом. Для этого надо видеть солнце, то-есть снова сидеть и ждать. А так как сидеть всюду одинаково, то решили не двигаться с места.

4 июля 1931 г.

Все так же, все то же. Целый день небо окутано тучами. Крупными хлопьями падает снег, а в короткие перерывы густой мокрый туман скрывает весь мир. Температура воздуха в полдень +0,2°. Падающий снег не тает. К вечеру полная картина поздней осени — все бело. Барометр упал и по всем признакам не собирается подниматься.

После полудня я, натянув на себя мокрую одежду, пошел на разведку. Теплилась тайная надежда увидеть медведя. Прошел километров пять от лагеря — никаких признаков зверя. В такую погоду даже тюлени предпочитают не вылезать из моря.

Вода ушла под лед. В заливе, где два дня назад было бурное озеро, теперь почти голый лед.

Густой туман заставил меня повернуть обратно в лагерь. На берегу нашел несколько мелких обломков плавника. Некоторые из них еще свежие и могут послужить дровами. Повидимому, льды вскрываются здесь довольно часто. Всюду видны выброшенные на берег водоросли и раковины моллюсков — следы прибоя и осенних штормов.

5 июля 1931 г.

То же, что и вчера. Беспрерывно снег и туман. Кругом все бело. После полудня барометр пошел на повышение, но перелома в погоде пока нет.

Если завтра не будет надежд на ее улучшение, придется астрономические наблюдения оставить до лучших времен. Запасы собачьего корма позволяют нам потерять только один лишний день.

Во всяком случае, завтра двинемся в путь и остановимся на сутки для определения астрономического пункта, только если появится солнце.

Наступило время думать о возвращении на базу во что бы то ни стало. Пойдем со съемкой, а астрономически закрепим ее в будущем».

 

Соблазн

«6 июля 1931 г.

Нет, удача все же с нами! И мы сумели ею воспользоваться. Наше положение изменилось к лучшему.

Еще вчера, боясь потерять собак, мы обсуждали возможности некоторого сокращения объема наших работ и совсем было решили не ждать солнца, оставить на будущее определение астрономических пунктов и по возможности быстрым маршем итти на главную базу экспедиции. До нее не менее 150 километров, а дорога такая, что теперь переход в 10 километров мы считаем уже достижением. Собачьего корма оставалось только на пять суток. Последние дни мы их кормили через день. Бедняги, чтобы чем-нибудь наполнить желудки, начали есть глину.

В общем перспективы всего лишь 12 часов тому назад были совсем нерадостными: большой путь впереди, отчаянно трудная дорога, изнуренные собаки, пятидневный запас корма для них и необходимость сокращения наших работ. Наше выступление из лагеря не ознаменовалось ничем, кроме гложущего чувства тревоги за собак и работу.

За 12 часов мы подвинулись только на 8,5 километра. И этого оказалось достаточно, чтобы неузнаваемо изменить наше положение.

На 8-м километре пути, осматривая в бинокль дорогу, я заметил недалеко от берега медведя. Он уходил в море. Через 10 минут мы вышли на его след. Собаки, почуяв зверя, насторожились. До медведя было километра полтора ровного, местами залитого водой льда. Дальше шел торошенный лед, к границе которого приближался медведь.

Но собаки были измучены, а близкое соседство торошенных льдов не давало уверенности, что добыча не уйдет. При погоне можно было еще больше изнурить собак и, не догнав зверя, оказаться в еще худшем положении.

Что делать? Рисковать, веря в себя!

На разгрузку саней и перепряжку собак потребовалось только несколько минут. На восьми наиболее сильных собаках я пустился в погоню. Наш медвежатник Тяглый мчался впереди по следу зверя. За ним неслась упряжка. Сани то и дело заливало водой. Скоро на мне уже не было ни одной сухой нитки.

Медведь заметил собаку, бросился ей навстречу, но тут же, поняв опасность, повернул назад и быстро скрылся в торошенных льдах. Тяглый догнал его там, однако, опасаясь в тесноте попасть в лапы зверя, только бежал за ним и лаял, сохраняя приличную дистанцию.

Зверь, не обращая внимания на собаку, продолжал забираться в глубь торошенных льдов. Я спустил еще одного пса, выбросил из упряжки уставшую собаку и остался на шестерке. Положение ухудшилось. Две собаки также не могли держать зверя. А моя ослабленная упряжка по-уши барахталась в снежной каше.

Торосы становились все гуще. С отчаянием я увидел, что расстояние между мной и медведем увеличивается. Зверь уходил!

Надо было прибегнуть к последнему средству. Я сосчитал имевшиеся патроны. Только 14. Ничего — должно хватить! Один выстрел за другим я начал выпускать в воздух. После каждого выстрела собаки словно набирали сил и вновь неслись через торосы и озера воды. Теперь расстояние между мной и медведем быстро сокращалось. Услышав выстрелы, осмелели и медвежатники, преследовавшие зверя. Он начал останавливаться и отгонять наседавших псов. Я уже слышал его грозное рычание. Он был совсем близко, но стрелять я не решался. Оставалось только два патрона. Надо было бить наверняка. Наконец, зверь, утомленный не менее собак, залез в озеро между двумя грядами торосов. Озеро было небольшое, но глубокое. Медведь плавал по нему. Я подъехал на 18–20 метров.

Последующие полчаса картина выглядела совсем мирной. Собаки обессиленно лежали у воды. Высунув языки и тяжело дыша, они блестящими глазами следили за зверем. Медведь крутился посредине озерка. Я с карабином в руках сидел на соседней льдине и курил трубку. Бить зверя на воде не входило в мои расчеты. Я бы не мог добраться до его туши. А он не желал покидать убежища. Я кричал, махал руками, но медведь в ответ только фыркал, показывал клыки и время от времени угрожающе рявкал. Я принялся откалывать ножом небольшие льдинки и бросал их в медведя, стараясь попасть в наиболее чувствительное место — черный пятачок носа. Зверь крутил головой, увертывался. Наконец, после моего меткого удара, он рассвирепел и, выскочив на лед, бросился в мою сторону, но сейчас же упал с пробитой головой.

Но и теперь я еще не знал — радоваться ли добыче. Осмотревшись, убедился, что от ровных прибрежных льдов меня отделяют километра два с половиной торосов. Одно дело — ехать здесь на пустых санях, преследуя в охотничьем азарте медведя, другое дело — двигаться по торосам, погрузив на сани тушу убитого зверя.

Медведь оказался очень крупным и жирным. В живом виде он, должно быть, весил 400–450 килограммов. Сняв шкуру и с душевной болью бросив ее, я уменьшил вес почти на сотню килограммов. Столько же убавили внутренности, толстый слой жира, срезанный с туши, голова и лапы. Погрузив остальное на сани, я пустился в обратный путь.

Много труда потратил, пока добрался до земли.

Вышли на берег, нашли сухое место, разбили лагерь и решили дожидаться солнца для астрономических наблюдений.

Скоро удача вновь посетила нас. По моему следу, привлеченный следами крови, стекавшей с саней, пришел второй матерый медведь. Он тщательно обнюхивал след и совсем не смотрел на берег.

Уставшие и сытые собаки не почуяли зверя. Мы подождали, пока он подошел вплотную к берегу, и первая пуля удвоила наши запасы мяса.

Теперь мы сильны и можем не беспокоиться ни за нашу работу, ни за собак. Если солнце заставит ждать себя даже неделю, все равно мы отсюда не уйдем.

7 июля 1931 г.

День изобилия и отдыха. Собаки прямо-таки ходят по мясу. Время от времени какая-нибудь соблазнится куском повкуснее, погрызет его и снова укладывается спать на сухую землю. Давно они так не блаженствовали. Не постимся и мы. Освобожденная сковородка немедленно вновь заполняется медвежатиной и возвращается на примус.

На глинистых местах берега много отпечатков медвежьих лап. Они посещают эти места частенько. Повидимому, здесь у них „большая дорога“ в период весенней миграции.

Весь день пасмурно. Часто летят крупные хлопья снега. Солнца не видно. Ну и пусть — рано или поздно, а мы его поймаем. Теперь праздник на нашей улице.

5 июля 1931 г.

Удалось сделать только полуденные наблюдения. Остальное время дня было пасмурным. На небе — тяжелые черные тучи. Идет снег. Слабый ветер в течение дня менял румбы почти каждые полчаса. К вечеру он остановился на восточном направлении и засвежел. Температура воздуха понизилась. Лед в прежнем состоянии.

Трудно поверить, что сейчас июль. Где-то пышно распустилась зелень и палит солнце, а мы в течение всего дня не снимали меховых рубашек. Только птицы напоминают о том, что и у нас сейчас лето. Около шкуры медведя и мяса стоит беспрерывно галдеж и завязываются драки. Здесь пируют белые полярные чайки, поморники и несколько бургомистров. Мы их не трогаем. Знаем — шкуру все равно бросим, а мяса нам хватит.

Кроме чаек и поморников, нас часто навещают кулички. Несколько раз небольшими стаями появлялись гуси, которых мы не видели уже больше недели.

Наши предположения о том, что мы попали на „большую дорогу“ медведей, подтверждаются. Сегодня после полудня в километре от лагеря опять появился медведь. Он шел спокойно. Обследовал каждую трещину, каждую льдину. Подойдя к лагерю на верный выстрел, зверь почуял опасность, насторожился, вытянул длинную шею, втянул носом воздух и, круто повернув назад, скоро скрылся в торошенных льдах. После этого появилась медведица с годовалым медвежонком. Они больше двух часов провели на виду лагеря и приближались метров на 300–350. Время от времени мамаша проверяла тюленьи лунки. Тогда медвежонок медленно брел позади. Как только он видел, что мать переставала заниматься делом, догонял ее, кувыркался на ходу через голову и ласкался. Все их движения и позы говорили о спокойствии за свою судьбу. Мы без всякого труда могли бы убить зверей; но мяса у нас хватало, и незачем было губить животных.

9 июля 1931 г.

Погода улучшается. Иногда появляется солнце. Провели несколько наблюдений. Завтра, надо думать, закончим определение пункта и двинемся дальше.

Какая-то будет дорога? Хочется надеяться, что будет легче той, которую миновали. По правде сказать, эта надежда ничем не обоснована. Хотя вода и нашла себе выходы в море и освобождает поверхность льдов, но ее еще много.

Собаки заметно отдохнули и сегодня даже устроили потасовку, от которой не удержались и хромые. Но все они еще далеко не в форме: лапы разбиты и кровоточат, нужен довольно длительный отдых, чтобы раны затянулись. А впереди, если воды и будет меньше, поверхность льда, несомненно, хуже, чем была.

Днем переменный ветер. Температура, как и вчера.

Убили гуся. В меню разнообразие. Видели глупышей. Эта птица обычно держится у открытого моря. Возможно, что где-нибудь поблизости началось вскрытие льдов.

10 июля 1931 г.

Прекрасный солнечный день. Все наблюдения закончены. Завтра в путь. Мы так обжились, так сроднились с местом, что не очень-то хочется покидать его, тем более, что мысли о дороге совсем не радуют. Она, безусловно, будет еще тяжелее. Опять — вода, купанья, мучения собак и все прочее, вплоть до возможной нехватки собачьего корма, продовольствия и керосина.

В связи с этим сама собой пришла мысль — не остаться ли нам на все лето в этом исключительно благоприятном для промысла уголке. У меня нет никаких опасений за нашу жизнь при летовке в здешних местах. Зверя здесь достаточно, а добыть его мы сумеем. На санях лежат 280 штук патронов. При умелом использовании такого запаса вполне достаточно, чтобы не испытывать нужды в мясе. Хуже обстоит дело с топливом, но и тут можно найти выход. Жировая лампа может с успехом заменить примус. Летовка здесь заманчива еще и тем, что мы смогли бы по окончании распутицы совершать экскурсии в глубь Земли, чего не сможем делать с нашей базы. Психологически к такой перспективе мы тоже готовы, так как еще до выхода в поход предвидели возможность быть отрезанными от своей базы.

Мысли двоятся. Сегодня к лагерю опять подходил крупный зверь. По всем признакам, мы действительно на „медвежьем тракте“. Уходя отсюда, мы сойдем с этого тракта. А дальше, в случае вынужденной летовки не в таком благоприятном месте, рискуем попасть в более тяжелое положение.

Но есть и другие доводы. Наша задержка сорвет подготовку экспедиции к следующей зимовке. А самое главное — Ходов, конечно, сообщит на Большую Землю о нашем „исчезновении“, и это вызовет ненужную тревогу за нашу судьбу. Неминуемо будут приняты меры найти нас. В то время как мы, вероятно, без особых лишений будем летовать здесь, какой-нибудь ледокол отправится к Северной Земле, а наши летчики, рискуя жизнью, примутся обследовать Землю. Что на первый взгляд кажется разумным и целесообразным с точки зрения нашей личной судьбы, может оказаться ненужным в большом деле.

Поэтому, как ни привлекательна была мысль об остановке здесь на лето, мы решили итти и во что бы то ни стало достигнуть своей базы.

Это наш долг. Завтра в дорогу!»

 

На размытом льду

«11 июля 1931 г.

Вместе со своими четвероногими друзьями мы пять суток находились на сухой земле. Собаки вдоволь ели свежую медвежатину, отдохнули и окрепли. Сегодня, хотя раны на их лапах и не зажили, они дружно взялись за работу. Мы быстро прошли 12 километров по льду вдоль низкого, как и всюду на западе, берега и приблизились вплотную к крутому склону ледникового щита, спускающемуся прямо в море.

Ни одного клочка обнаженной земля здесь не было. Склон ледника при дружном таянии снега, повидимому, дал сразу так много воды, что она несколько дней тому назад заливала все видимое пространство льдов. Об этом говорила их поверхность, совершенно обнаженная из-под снежного покрова. Потом вода нашла стоки и ушла под льды. На поверхности их остались необычные следы. Они были очень своеобразны, но для нас крайне нежелательны. Повидимому, вода нашла стоки в море в дни с заметно пониженной температурой, когда поверхность воды была покрыта прозрачной ледяной коркой толщиной до 8 миллиметров. Сейчас вода сохранилась только на дне многочисленных углублений, а корка, покрывавшая почти все видимое пространство, висела в воздухе, опираясь на мелкие бугорки и всякие неровности на поверхности льдов. Она, конечно, не выдерживала упряжек. Как только мы вышли на этот участок, так и услышали „музыку“. Ледяная корка подломилась и зазвенела, как тонкое стекло. Собаки шарахнулись в сторону. Но и там раздался тот же звук. Собаки остановились и вопросительно посмотрели на нас. Для них это было новостью, как и для нас. Мы прошли вперед, осмотрели дорогу ближе к леднику, отошли в глубь морских льдов, но всюду было одно и то же. „Музыкальная“ корка местами висела на высоте лишь нескольких сантиметров, местами же пространство, отделявшее ее от поверхности льдов или неглубоких озерков воды, достигало 15–20, а иногда и 25–30 сантиметров. Впереди был виден обнаженный из-под ледника мыс. Надо было пробиваться на него. Другого выхода не представлялось. Никаких надежд на то, что корка исчезнет за ближайшие день-два, не было. И мы погнали упряжки. Километр за километром, час за часом шли мы под звон рассыпавшейся корки. При каждом шаге дорога звенела словно ксилофон. Звук льдинок менялся в зависимости от высоты падения, от их толщины и размеров и, наконец, от того, куда они падали — на лед или в воду. Корка была плотная, а кромки обломков остры, точно бритва. Еще не зажившие лапы собак скоро начали сильно кровоточить. Для нас это было тяжелее всего.

К концу перехода корка стала тоньше. Местами стояли открытые лужи и озерки воды. Мы все чаще продвигались по перемычкам морского льда между озерками. Собаки сами старались обойти воду по узким гребням обнаженного льда. Но воды становилось все больше. Она была всюду одинакового мутножелтого цвета. Это ввело нас в заблуждение, которое могло обойтись нам очень дорого. Мы еще ни разу не попадали в такое трудное положение, как здесь. Оказывается, пресная вода настолько разъела морской лед, что местами превратила его в тонкое кружево. Мы прошли довольно далеко по этому кружеву. Только попав на узкий перешеек между двумя широкими промоинами, я заметил опасность и криком остановил караван. Осмотревшись, мы ужаснулись. Кругом сплошь зияли отдушины. Узкие перемычки льда были настолько тонки, что вибрировали под ногами. Было совершенно непонятно, как мы до сих пор не провалились. Развернуться было уже невозможно. Пятясь назад, волоча сани и собак, мы с величайшими предосторожностями и напряжением выбрались на безопасное место.

Выйти на мыс оказалось тоже сложным делом. Несколько больших речек, собирающих воду с ледникового щита, успели образовать здесь широкую прибрежную полынью. На границе ее мы с трудом нашли небольшую перемычку между двумя промоинами, вылезли по ней на берег и облегченно вздохнули.

Трудный и необычный день остался позади. На 26 километров мы приблизились к нашей базе.

Вокруг нашей палатки много цветущего мака. Видны незабудки и камнеломки. Много мхов. Среди них пробиваются метлики, и кое-где видны тонкие нежные побеги полярной ивы. На илистых берегах двух лагун очень много старых гусиных следов. Сейчас самих птиц здесь не видно. Очевидно, они собираются сюда на линьку.

12 июля 1931 г.

Тронулись в дорогу около полудня. Там, где накануне по узкой перемычке выбрались на берег, сегодня путь уже не существовал. Насилу перебрались на морской лед. Через два часа, обогнув мыс, увидели знакомые места.

На севере синели возвышенности мыса Серпа и Молота, а к северо-западу виднелась узкая-узкая полоска земли. Это был полуостров Парижской Коммуны, замыкающий залив Сталина. К западу от него, почти неуловимой линией, намечались острова Седова. В конце их находилась база экспедиции — там лежал конец нашего трудного путешествия.

Повеяло чем-то родным, теплым и близким. Даль сулила нам покой и отдых. Измучились мы сильно, обросли и оборвались, похожи на бездомных бродяг или каких-то пещерных жителей. Еще больше измучены и требуют отдыха наши собаки.

Однако мы далеки от сознания победы и радости оконченного дела. Дорога поистине страшна. Сколько времени мы будем добираться до синеющей вдали линии, неизвестно. Самый тяжелый вариант нашего путешествия — возможность быть отрезанными вскрывающимися льдами от базы — все еще не исключен. Поэтому и успокаиваться еще рано. Необходимо собрать все силы, упорно, шаг за шагом пробиваться вперед и стойко переносить трудности. А их еще немало.

Сегодня прошли 16 километров. Двигались уже по льду залива Сталина. Вблизи берега лед здесь не вскрывался, повидимому, много лет. Он когда-то был торошенным. С годами все вершины торосов стаяли, и вместо них остались лишь высокие округленные бугры. Среди них вода разъела глубокие ямы. Ежеминутно собаки и сани погружались в воду и тут же должны были подниматься на очередной бугор. Ледник снова захватил берег. Помня вчерашний кружевной лед, мы старались держаться от него на почтительном расстоянии. Начали попадаться перпендикулярные берегу трещины, настолько широкие, что представляли трудности для переправы. Резкий холодный ветер с юго-запада дополнял все испытания пути. Собаки теряли силы. На 10-м километре отказался итти Архисилай. Бедняга бежал в лямке до последних сил. Наконец лег прямо в воду и не мог встать. Большего от него требовать нечего. Положил на сани. Еще через два километра рядом с ним положил Юлая. Я остался без передовика. Роль передовика стал выполнять сам, забегая то справа, то слева от упряжки и направляя собак на нужный путь. Перед концом перехода свалился в одно из бесчисленных озер. Вода дьявольски холодна. Поистине нужно иметь собачье терпение, чтобы переносить ее ежедневно.

Наконец мы опять добрались до конца ледникового щита. Край его отвернул в глубь Земли. Рядом лежал берег, усыпанный цветами полярного мака. Мы попытались выбраться на этот цветущий берег, показавшийся нам раем. Но рай, как и полагается, оказался недоступным. Широкая трещина и заберег позади нее преградили нам путь. В рай можно было попасть только в лодке, но перевоза здесь не было. И собаки и сами мы были настолько измучены, что искать где-нибудь переправы не было сил. Лагерь разбили на остатках снегового забоя, у подножья ледника, между двумя широкими трещинами. Другого сухого места не нашлось. Будем надеяться, что за ночь трещины не разойдутся.

Сейчас я сижу в спальном мешке и все еще стучу зубами после холодного купанья. Сварили крепчайший кофе, всыпав в чайник последние запасы его.

13 июля 1931 г.

Тот же юго-восточный ветер, только значительно усилившийся. В полдень температура воздуха в тени +1,2°. При свежем ветре, в не успевшей просохнуть одежде такую температуру воспринимаешь как холод.

Время от времени налетает туман. Такими же перемежающимися зарядами идет дождь.

Весь день провели за осмотром местности и выяснением своего положения.

Оставив собак, мы пешком пошли на разведку.

Ледник здесь образует отвесную стену от 15 до 20 метров высотой. Весь уступ стены зимой был занесен огромным снежным забоем. Сейчас забой оторвался от ледниковой стены и несколько осел. Глубокие трещины внизу заполнены водой. На счастье, все они вклиниваются, заходят друг за друга и образуют, таким образом, сеть узких снежных перемычек, местами не превышающих 15 сантиметров в ширину. Лавируя между трещинами и пользуясь снежными перемычками, мы кое-как выбрались на поверхность купола.

Перед нами открылась безрадостная картина. Вся прибрежная часть льдов была сплошь покрыта водой. Далее, вплоть до синеющей вдали полоски полуострова Парижской Коммуны, лежал лед, на 60–70 процентов покрытый водой. Очевидно, лед был сильно разъеден. В поле зрения бинокля то и дело попадали появляющиеся и исчезающие тюленьи головы. Тюлени могли высовываться только из промоин и полыней. Было ясно, что в этом направлении нам не пройти. Путь необходимо было искать в другом месте. Но где?

Вдоль берега итти было невозможно. Здесь километров на пять к северу тянулся широкий заберег. Чтобы миновать его, надо было это расстояние пройти по земле. Другого пути не было. Но удастся ли пройти по земле? На протяжении этих пяти километров шумели три речки, вливавшиеся в береговую полынью.

Решили переправиться через устье этих речек, а потом снова выбраться на лед.

15 июля 1931 г.

Только что разбили новый лагерь. Прошли 21 километр, а продвинулись вперед только на пять с половиной.

Вчера с утра начали подъем на ледниковый щит. Несколько часов потратили на переправу через трещины в снежном забое. Через некоторые из них удалось построить снежные мосты, другие пришлось попрежнему переходить по вклинивающимся перемычкам. Пройти через трещины на собаках было невозможно. Поэтому сначала частями переносили на себе весь груз, потом сани. Каждый брал с собой прочный шест, на котором, в случае провала, можно было бы висеть, пока подоспеет другой. Паутину трещин с грузом на спине проходили поочередно. Продвигаясь таким способом, через четыре часа мы преодолели около ста метров и выбрались на ледниковый щит. Проскочили по нему немного более километра и по отлогому склону скатились на голую землю.

Наши сани достаточно тяжелы. Мы знали, что измученные собаки не потянут их по голой земле. Решили перетаскивать сани по очереди, объединив всех собак в одну упряжку. Пока обследовался перекат первой речки, я переделал лямки и запряг в первые сани 15 собак. Остальных, наиболее пострадавших, оставил свободными. Для себя у меня была приготовлена особая лямка. Впрягся сбоку саней, и мы начали испытывать новый способ передвижения.

Земля уже подсохла. Сани со стальными подполозками по глине передвигались с трудом и застревали на каждом валуне, словно остановленные автоматическим тормозом. Облегчали путь попадавшиеся небольшие лужайки, поросшие мхом и травой. В конце концов этот тяжелый путь оказался все же не тяжелее движения по льду. С несколькими передышками нам удалось благополучно переправиться через первые две речки и дотянуть до третьей первые сани, а потом и остальные.

Перекаты первых двух речек были не глубоки. Ни собаки, ни сани не всплыли.

Последняя речка оказалась значительно глубже. Здесь собаки должны были всплыть обязательно, и если бы нам не удалось удержаться, быстрое течение неминуемо снесло бы нас на глубину, а затем и в полынью.

Сначала разгрузили сани и все вещи перенесли на себе.

Трудно было бороться с течением. Но самый напряженный момент наступил при переправе собак и саней.

Сильная струя воды подхватила собак. Вожжа в моих руках натянулась, как струна, и зазвенела. На миг показалось, что она вот-вот лопнет и мы потеряем упряжку. Вода доходила до груди. Еще момент, и я был бы сбит потоком. Но упряжка уже вышла на отмель. Это был короткий момент, но вряд ли он когда-нибудь забудется.

Переправа закончилась.

Разбили лагерь. Довольные удачным переходом, не обращаем внимания на то, что сами мокры по уши. Признаться, мы ожидали здесь больших затруднений. Да, кстати, и вода в речке теплее, чем на льду. Разгоряченные работой, мы не чувствовали даже ветра. Сейчас он дует с юго-востока и усилился до 15 метров в секунду. Наша палатка крепко натянута, а мы, голые, полусидя в спальных мешках, устроились за чаем.

Теперь наши горячие супы остались только в воспоминании. У нас всего лишь банка пеммикана, немного масла, шоколад и мешочек риса. Эти запасы мы сможем растянуть на четыре-пять дней. Керосина только около двух литров. Вообще близок конец всему. Ну, что же! Ведь так же близок и конец нашего пути».

 

Конец тяжелого пути

«17 июля 1931 г.

В дальнейший путь тронулись около полуночи с 15-го на 16-е. Первые два километра шли вдоль заберега по сохранившемуся береговому снежному забою. Дальше на пути распростерлась новая прибрежная полынья. Вода плескалась о самый берег. И лишь на небольших отрезках его сохранился лед. Надо было вновь начать санное путешествие по голой земле. Это нам совсем не нравилось. Кроме того, не хотелось забираться в глубь залива Сталина. Открытой воды, полыней и промоин там, безусловно, было больше.

На наше счастье, ветер, давно уже перешедший к северо-востоку и все время усиливавшийся, согнал большую часть воды с морских льдов по пути нашего следования. Лед, сколько можно было видеть под приподнявшимся слоем тумана, казался почти оголенным. Решили воспользоваться благоприятной обстановкой и срезать залив Сталина по прямой, чтобы выйти на юго-посточную оконечность полуострова Парижской Коммуны.

Однако, чтобы осуществить это решение, надо было сначала попасть на морской лед. Широкий заберег, вдоль которого мы шли до этого, теперь превратился в прибрежную полынью до 300 метров шириной. Перемычки нигде не было видно. Положение казалось безвыходным. Но это толкнуло нас на изобретательство. Решили соорудить паром и переправиться вплавь. Материалом для парома должен был послужить лед. Около двух часов работали топором. Наконец острый выступ льдины, толщиной около метра и площадью около 9 квадратных метров, отделился от узкой полосы припая. Эта льдина стала нашим паромом. На ней, приспособив вместо весел лыжи, мы одну за другой переправили через полынью свои упряжки.

Лед оказался действительно вполне пригодным для пути. Вода на нем держалась только в углублениях сравнительно небольшими озерками. Большинство из них нам удавалось обходить; но некоторые простирались на большом пространстве, и мы вынуждены были резать их поперек. Собаки и сани, как правило, всплывали, но сами мы ни разу не погрузились выше пояса. Сквозные промоины попадались еще реже. Их легко можно было определить по цвету воды и обойти. Короче говоря, мы имели привычную дорогу, продвигались „нормально“ и надеялись добраться до намеченной точки без особых приключений.

Но наша надежда и на этот раз не оправдалась. Вскоре после нашей переправы на лед туман рассеялся и сменился… проливным дождем, да еще с громом и молнией. Это явление мы наблюдали на Северной Земле впервые, так как грозы в высоких широтах Арктики необычайно редки. Мы с большим удовольствием согласились бы смотреть на это эффектное зрелище дома, на своей базе, но не в пути, тем более, что гроза разразилась с такой силой, которой могли бы позавидовать сами тропики.

Как только рассеялся туман, мы увидели на севере огромную тучу. Ветер к этому времени стих. Туча приближалась в полной тишине, медленно, но неумолимо. Лишь время от времени ее сверху донизу разрезала молния. После этого, точно медвежье рычание из снежной берлоги, доносились далекие раскаты грома.

Угроза ливня нас не пугала. Мы привыкли к воде. Скоро месяц, как мы изо дня в день бредем по ней иногда по щиколотку, чаще по колено и нередко по пояс. С утра она обжигает и кажется невыносимо холодной. Сразу начинает мучительно ломить ноги. Невольно ожидаешь судорог. Хочется выпрыгнуть из воды, избавиться от нее. Но если бы мы умели делать даже семимильные прыжки, то все равно не миновали бы воды. Повидимому, ею покрыты сейчас все льды Арктики. Ледяная вода, наполнив сапоги и ожегши ноги, постепенно теплеет, а сами ноги разогреваются от ходьбы, боли в них постепенно исчезают, и через полтора-два часа водного похода мы забываем о болях. После этого вода беспокоит только тогда, когда попадаем в нее выше колен или погружаемся по пояс и она захватывает новые части тела. Зато как становится приятно, когда, разбив лагерь и раздевшись догола, мы влезаем в меховые мешки. Несмотря на все трудности пути, нам удалось сохранить мешки сухими. В туман, дождь и снег мы не раз, выжав белье, сушили его на себе, в спальных мешках, но в солнечные дни успевали высушить и мешки. Поэтому в любую погоду мы отдыхали в палатке хорошо и на другой день всегда чувствовали себя достаточно сильными и бодрыми, чтобы снова лезть в ледяную воду.

На этот раз, перед приближающейся грозой, мы уже несколько часов выполняли обычную работу, давно были мокры с ног до головы и не могли вымокнуть еще больше.

Туча могла принести нам только теплый душ. Главное было не в этом, а в том, что поверхность льдов позволяла итти вперед. И мы спокойно продолжали путь.

Гроза приближалась. Туча заняла половину неба и скрыла солнце. Наступили необычные сумерки, от которых при полуночном солнце мы давно уже отвыкли. Вспышки молнии стали ярче. Грохот разрядов усилился. Тишина между раскатами грома стала ощутимее.

Гроза приближалась. Туча заняла половину неба и скрыла солнце.

Первые, очень крупные капли шлепнулись в воду, точно вспугнутые лягушки. Потом они забарабанили часто-часто, но ненадолго. После этого минут пятнадцать не упало ни одной капли.

А туча наседала и от тишины казалась еще грознее.

Вдруг потянул ветерок… прекратился… снова зарябил воду, быстро усилился и через пять минут превратился в бешеный шквал. Одновременно хлынул ливень. Беспрерывные струи воды! Ветер с ревом относил их в сторону.

Сплошной поток хлестал по косой линии, как будто скатываясь с крутого горного склона. Молнии вспыхивали почти беспрерывно. Треск, грохот, шум ливня, вой ветра — все слилось воедино.

Туча повисла над самыми нашими головами. На протяжении 20 километров ливень хлестал беспрерывно. Впечатление было такое, словно мы продирались сквозь двадцатикилометровый водопад. На льду озера воды соединились в сплошное море. Собаки и сани стали всплывать чаще и чаще. Теперь мы уже не могли бы остановиться, если бы и захотели. На десятки километров вокруг не было ни одного клочка льда, свободного от воды и годного для лагеря. Да мы и не собирались останавливаться. Собаки продолжали тянуть, и, пожалуй, лучше, чем в других условиях. При сильных разрядах молнии животные, поджав хвосты и прижав уши, шарахались в сторону, а потом устремлялись вперед, словно под ними раскалывался лед. Молния и следовавший тут же оглушительный треск действовали на них лучше всяких понуканий.

Выбирать дорогу было бесполезно. Вся она теперь была одинаковой. Оставалось только держать напуганных животных на прямой линии да время от времени пеленговать видимые точки берега.

Наконец ливень прекратился. Гроза медленно уходила на юго-восток. Выглянувшее солнце залило лучами наш маленький „водоплавающий“ караван. На 27-м километре мы вышли на полуостров Парижской Коммуны. Беспокоивший нас залив остался позади.

Ближайшая цель была достигнута.

Наш лагерь разбит на низком, глинистом берегу. Здесь тоже достаточно воды. От нее защитил нас только брезент, разостланный внутри палатки.

Таким был вчерашний день. Сегодня нет ни грозы, ни ливня. Зато целый день стоит непроглядный туман, дует холодный северо-восточный ветер и время от времени валит густой снег. Видимость только изредка достигает 200–300 метров, а большую часть дня не превышает 30–40 метров. Нам надо сомкнуть свой маршрут с конечной точкой прошлогодней съемки. Она где-то совсем недалеко. Но при такой видимости ни о какой съемке нечего и мечтать. Сидим в палатке и ждем погоды.

Собаки мокрыми клубками лежат в слякоти и не поднимаются. Вода и сырость не дают им отдыха даже на стоянке. А изнурены они до последней степени. И в основном не от работы. Тянуть сани не так уж тяжело — груз давно поубавился. Собаки теряют силы от потери крови. Поверхность льдов, по которой мы идем, теперь сплошь усеяна острыми кристаллами и напоминает не то бесконечную пилу, не то терку. До сего времени мы давали собакам полкилограмма пеммикана в сутки. Этого количества пищи вполне достаточно в обычных условиях при умеренных зимних морозах; но теперь такого рациона вряд ли хватает только на восстановление потерянной крови. В этом основная причина изнурения животных. Приходится удивляться, что они еще могут работать. Самому больно понукать их, особенно загонять в воду, да еще при ветре и такой температуре, как сегодня. Поэтому мы не очень ропщем на туман, приковавший нас к этому месту, хотя нам и следует торопиться. Завтра мы скормим собакам последний пеммикан, а до дома еще более 50 километров. Но лучше, в случае необходимости, убить двух-трех собак на корм остальным, чем потерять большую часть упряжек.

18 июля 1931 г.

Ночью туман рассеялся. Немедленно натянули на себя попрежнему мокрую одежду и пустились в путь.

Через 15 километров, пройденных вдоль западного берега полуострова, нашли знак в конечной точке прошлогодней съемки и сомкнули маршрут. Теперь вся центральная часть Северной Земли ляжет на карту. Мы уверены, что ляжет она с достаточной точностью. Это дает нам полное удовлетворение, оправдывает испытанные трудности.

Наша работа окончена. Теперь остается добраться до дома и по возможности сохранить собак. Надо пройти еще километров сорок — сорок пять. Осилить их будет нелегко, но утешает мысль, что они будут последними.

После трехчасовой передышки двинулись дальше. Сначала сделали попытку выйти прямо на острова Седова, но на пути встретили полынью около километра шириной. С северной стороны островов виднелось много воды. Местами она была почти черного цвета. Значит, и здесь лед был уже размыт. Решили итти прямо на запад по льду пролива Красной Армии.

Вся прибрежная часть льдов была сплошь покрыта водой.

Здесь лед внешне выглядел крепким, но буквально весь был залит водой. В середине перехода собаки беспрерывно плыли на протяжении пяти километров. Сани залило, а сами мы брели в метровом слое воды. Дальше воды было меньше, но все же на протяжении 15 километров мы не видели ни одного метра, свободного от нее. Чтобы дать передышку собакам, возможность хотя бы стряхнуть с себя воду и обогреться, останавливались, втаскивали всех животных на сани, а через полчаса вынуждены были снова гнать их в воду. Две собаки не выдержали и свалились мертвыми в лямках. Другие, окончательно измученные, падали в воду и не хотели подняться. Одну за другой мы вынимали собак из лямок и клали на сани. К концу перехода на моих санях лежали три собаки. Только на пятнадцатом километре мы нашли выступающую из воды старую торошенную льдину, площадью около 50 метров, и поставили на ней палатку. Некоторые собаки отказались от мяса своих погибших сородичей. Отдали им последние три банки пеммикана и банку своего. У нас осталось две горсти риса, с килограмм масла, несколько плиток шоколада и около двух килограммов пеммикана. В примусе пол-литра керосина. До базы около 25 километров.

19 июля 1931 г.

Близок локоть, да не укусишь. Прошли сутки, а мы не приблизились к дому ни на метр. Накрывший вчера вечером непроглядный туман продержался беспрерывно весь сегодняшний день. Иногда начинал моросить дождь, но скоро прекращался и сменялся густыми хлопьями снега. Барометр упал. Температура сильно понизилась. Вокруг нашего маленького ледяного островка вода покрылась льдом. Гнать изнуренных собак с израненными лапами в такую воду мы не решались. Терять их так близко от дома было бы непростительно. Пусть лучше будут голодными. Да и бесполезно гнать. Пробиваться по воде, покрытой двухсантиметровым льдом, они все равно не смогут.

Собаки смотрят на нас ожидающими глазами. Но что мы можем дать? Пеммикан вчера кончился. Я подстрелил прилетевшую чайку, собрал остатки сливочного масла, нашего пеммикана и весь оставшийся шоколад, который мы так и не съели, и, поделив все на маленькие порции, отдал собакам. Чайку, масло и пеммикан они моментально проглотили, а от шоколада большинство отказалось. Для самих нас осталась одна кружка риса.

Сейчас, когда мы, несмотря ни на что, провели намеченную работу и находимся в одном переходе от дома, над нами нависла самая большая опасность. Льды вскрываются. Вчера пересекли свежую трещину, местами в несколько метров шириной. На западе видно водяное небо. Несколько раз слышался треск льда. Он напоминает далекие, сильно заглушенные артиллерийские залпы. Недостаточно опытный человек может и не понять, чем угрожают эти явления. Но вскрытие льдов еще не катастрофа. Итти по ним все же можно. Только бы не поднялся сильный восточный ветер. Он вынесет нас в открытое море.

20 июля 1931 г.

Все позади: и снежная каша, и ледяные ванны, и опасность быть унесенными в море, и падающие мертвыми собаки… Все, все! Мы дома!

…Ночью западный ветер стих. На смену пришел южный. Потеплело. Появились клочки голубого неба. Молодой лед размяк. Воды на льду стало заметно меньше. Повидимому, ушла в новые трещины. Не мешкая, снялись с лагеря. Остров Средний виднелся километрах в пятнадцати. Первые же часы пути подтвердили наши вчерашние опасения за собак. Даже сегодня, при несравненно лучших условиях, их одну за другой пришлось класть на сани. Оставшиеся в упряжках дрожали, спотыкались, то и дело с жалобным визгом падали в воду. Приходилось часто останавливаться, чтобы дать им отдохнуть.

Около полудня опять волнами пошел густой туман. Бредя в тумане, наткнулись на свежую трещину. Ее успело раздвинуть на полтора метра. Перебравшись через нее, скоро снова попали в бесконечные озера воды. После полудня, в разрыве тумана, опознали знакомый старый торос, прижатый к берегу Среднего острова. Через два часа, переправившись еще через одну трещину, подошли к этой приметной точке и выбрались на остров. Потом на себе перетащили сани на лед, лежавший уже с южной стороны острова. Теперь до дома оставалось только пять километров.

Радость окончания тяжелого пути боролась с обострившейся тревогой за положение на базе экспедиции.

Туман, как нарочно, плотно укутывал остров Домашний. Как мы ни крутили бинокли, рассмотреть ничего не могли, и чем ближе подходили к дому, тем больше росла тревога и усиливалось волнение. Мы забыли об усталости, о тяжести пути, даже о своих измученных собаках. Пять из них лежали на санях, а остальные, понурив головы и опустив хвосты, в полной безнадежности уныло брели по воде. Но скоро, даже в таком состоянии, они почувствовали наше волнение. Все, не исключая и лежащих на санях, оживились, начали поднимать головы и всматриваться туда же, куда смотрели и люди. Догадывались ли они, что близок конец их мучениям?

До дома оставалось уже меньше двух километров, а мы все еще не видели его. Это начинало походить на пытку. И вдруг на берегу я увидел стоящую палку. Бросился к ней, точно к родному очагу. Кто ее так заботливо укрепил меж камней? Вот и след человека, отпечатавшийся на глине. Снова прильнули к биноклям. Туман начал редеть. Вот из него показались верхушки мачт, ветряк, флюгер… Вот обрисовались дом, склад, магнитный домик.

Только приблизившись к базе на 300 метров, мы услышали лай собак и увидели, как из домика выскочил Ходов…

Все в порядке! Вздох облегчения вырвался из груди.

Собаки, увидев дом, забыли о разбитых лапах, с визгом, напоминавшим стон, передернули сани через ледяной бугор и в двадцати шагах от домика упали на обнаженную землю.

Бросив хорей, я сжал руку товарища. Это было тоже последним усилием. Ноги точно подкосились. Я бессознательно опустился на сани. Невероятная усталость свинцом налила все тело. Показалось невозможным пошевелить хотя бы одним пальцем. Стало ясно, что в последние дни лишь усилиями воли мы преодолевали крайнее утомление. Воля сохраняла упругость мышц, держала в напряжении нервную систему и сохраняла нашу трудоспособность в условиях, которые теперь самим нам казались чудовищными. Около упряжек хлопотал Ходов. На его лице радость смешивалась с удивлением. Нетрудно было догадаться, что наше возвращение для него было неожиданным. Очень уж долго мы задержались.

Как бы то ни было, наш поход завершен. Тяжелый путь окончен. Мы дома».

* * *

На следующий день Вася признался, что он уже терял надежду увидеть нас живыми. Самым оптимистическим было предположение, что мы где-то застряли на все лето и, может быть, сумеем просуществовать охотой до установления нового пути. Видя наступившую распутицу и начавшееся вскрытие льдов, он все меньше питал надежд на встречу и несколько раз спрашивал себя — не пора ли передать в Москву известие о нашем исчезновении. Только сознание всей серьезности такого сообщения заставило его со дня на день откладывать свое намерение.

Так наша маленькая семья снова собралась вместе. Полевые работы в этом году закончились. Мы могли подвести итоги пройденного экспедицией этапа.

Прошел год, как мы оставили Большую Землю. На исходе был одиннадцатый месяц после того, как, сидя в своей шлюпке, мы следили за тающими в тумане очертаниями «Седова». Каким большим был этот год для нас!

За одиннадцать месяцев пребывания в экспедиции мы прошли на собаках свыше 4000 километров. Из них более 500 километров падает на охотничьи поездки для добычи мяса, около 2000 километров на организацию продовольственных складов на Северной Земле и почти 1600 километров на маршрутную съемку. В результате нашей одиннадцатимесячной работы Северная Земля перестала быть таинственной, неизвестной страной. Мы установили, что это не «мелкие острова» и не «мифическая земля», как говорили некоторые зарубежные географы, а действительно обширная территория, достойная называться Землей, как и считали открывшие ее русские моряки. Мы исследовали ее простирание к северу, открыли западные берега с их мысами и заливами, все проливы, ряд мелких островов и проникли во внутренние области Земли. Мы доказали, что Северная Земля не представляет сплошного массива, а расчленена проливами на четыре крупных и ряд мелких островов, местами собранных в небольшие группы. Этим наша экспедиция опровергла мнение скептиков о невозможности реализации великой идеи Северного морского пути, утверждавших после открытия Земли нереальность этого пути, поскольку в центре его стоит непроходимый сплошной барьер. Две трети Земли нами уже были положены на карту. Мы узнали рельеф Земли и степень ее оледенения, собрали богатые материалы о ее внутренних областях и геологическом строении, о режиме окружающих ее льдов, органической жизни, климате и прочих природных условиях.

Приоритет в ряде географических открытий и исследовании Северной Земли принадлежал нам — советским людям, посланцам Советской страны. Нам же принадлежали право и честь дать наименование отдельным частям Земли. Мы закрепили за нашими открытиями любимые народом имена: залив и гора Сталина, мысы Молотова, Ворошилова, Свердлова, Куйбышева, Фрунзе, Буденного, Дзержинского, Карла Либкнехта и Розы Люксембург, залив Калинина.

Наступило время дать наименование отдельным островам. Решено было, что центральный остров Земли будет называться в честь величайшего события, открывшего новую эпоху в истории человечества, островом Октябрьской Революции; южный остров будет носить имя Большевик, в честь нашей героической партии; а острова, лежащие к северу от пролива Красной Армии, получают названия Комсомолец и Пионер, в честь советской молодежи.

В тот же день радиоволны понесли в Москву весть о результатах первого года работ экспедиции, о наших походах, о новых открытиях и о наименованиях островов, заливов, мысов, проливов, навеки врезанных в карту мира.