ГЛАС ВОПИЮЩЕГО В ПУСТЫНЕ

Ходил в те дни в пустыне Иудейской некто Иоанн, которого многие даже почитали за Пророка, поскольку он проповедовал и крестил людей. Было у него два прозвища: «Креститель», потому как он крестил людей в реке Иордане, и «Предтеча», поскольку он все время пророчествовал, что грядет Мессия, а я — лишь его Предтеча.

Проповедовал Иоанн Креститель в пустыне, поскольку из городов его нещадно гнали: вещал он громко и монотонно своим противным скрипучим голосом, что выводило из терпения усталых горожан. Ведь и без того у них голова болела от ежедневных хлопот и неприятностей: то воды не хватает, то с хлебом перебои, то вдруг подать какую власти римские неожиданно возложат на обессиленные людские плечи.

Словом, не до краснобайства пророческого было рабочему люду. Посему Иоанн обитал за городскими стенами, блуждая по пыли и вещая свои пророчества оттуда. Его так и прозвали — «Глас вопиющего в пустыне».

Собственно, пришествие Мессии и было единственное его пророчество. Правда, еще он вещал о некоем Царствии Небесном, которое есть рай на небесах, где блаженствуют души праведников. Остальное, что он глаголил, носило в основном характер нравоучений, а иногда и прописных истин.

Откуда он взял саму идею крещения — неясно. Говорили, что кто-то занес этот обычай, побывав у реки Ганг, где толпы людей заходили в реку, чтобы очиститься и приблизиться к Богу. Но это были просто толки: никто не знал точно, почему Иоанн крестил водой.

Иоанн вел аскетический образ жизни, ходил он в грубой одежде из верблюжьего волоса, опоясанный кожаным поясом. Питался он только чем Бог подаст — полынью да медом диких пчел. Иногда сердобольные соотечественники приносили ему какую-никакую еду, от которой он гордо отказывался, откладывая в сторонку. Однако, когда люди, приносившие дары, уходили, он с жадностью набрасывался на оставленную ему скудную пищу. Что делать, голод — не тетка, он одолевал даже закаленного воздержанием Иоанна. Но нужно отдать ему должное: в еде он был неприхотлив, как говорится, ел все, что жуется, и обычно подбирал все до единой крошечки: даже и милосердные не баловали его многим, поскольку и малое отрывали от самих себя.

Как вы уже, наверное, читатель, догадались, Иоанн Креститель и был как раз сыном того самого Захарии и той самой Аароновой родственницы Елисаветы, что была дальней родственницей Аарона — самого первого еврейского священника, назначенного самим Моисеем, который приходился ему старшим братом. Именно Иоанна Господь, действуя через священника Иосафата, подарил Елисавете в ее преклонные годы.

Хоть и гоняли Иоанна из города, но очень многим был симпатичен этот простецкий молодой парень, который к тому же хорошо владел речью и умел такое загнуть, что поневоле заслушаешься. Некоторые его почитали за действительного Пророка и прислушивались, когда он вещал, что грядет-де Мессия, a уж когда он говорил про Царствие Небесное, то число любопытствующих слушателей еще более возрастало. Очень уж было всем интересно узнать про какую-то загадочно-дивную страну, расположенную непонятно где, но куда путь никому в принципе не заказан: большинство из них ведь из своей деревни или городка выбирались не чаще чем раз в год на какое-нибудь богослужение, да и то не далее, чем стадий за сорок-пятьдесят. А чаще не получалось и такого путешествия: хоть Бога почтить и надо, но ведь обувка- то не казенная, а ее за день изнурительной ходьбы по каменьям так измочалить можно, что потом хоть выбрасывай!

Потому народ даже обрадовался, что в округе объявился некто, кто и крестит, и благословляет, и грехи отпускает, и еще байки всякие рассказывает. И стали к Иоанну люди ходить за советами, которые тот давал безотказно и по любому вопросу. Как говорится: на любой вопрос — любой ответ! А особенно любили его молоденькие девушки, которые, смущаясь и краснея, поверяли ему свои не всегда уж такие невинные грехи. Доверяли они ему самое сокровенное и были при этом уверены, что ни словечка не выпорхнет из уст «чокнутого равви», как они его называли. Но не только девушки исповедовались Иоанну. Постепенно все больше иерусалимлян и других людей посещали отшельника в его пустыне, а потом и странники со всей земли Иудейской зачастили: молва об Иоанне быстро разнеслась по стране. А что нужно-то людям? Если нет счастья, то хоть капельку чуда!

Поговаривали, что он-то и есть тот самый Мессия- Христос, о котором сам же вещал: де защитник он простого люда и от римских супостатов, и от своих тетрархов-кровопийц с их жадной челядью. А скрывает свое истинное лицо токмо из боязни быть убиту как врагу государства.

 

КРЕЩЕНИЕ ИИСУСА

Пришел из Назарета Галилейского и Иисус, чтобы креститься от Иоанна. Решил он, что если покрестится, то ничего у него от этого не убудет. А вдруг от крещения что-то и прибудет? Почему бы ни попробовать! Вот обрезание, правда, ничего нового в его жизни не прибавило, хотя и необходимо было по закону Моисееву. Мария, его мать, рассказывала родственникам, что перенес Иисус обрезание довольно тяжело, был весь в жару, безостановочно плакал, едва не помер — ведь всего то от роду было восемь дён: еще и силенок в этом мире не набрался!

А у Иоанна с его ритуалом все было просто, это тебе не с крайней плотью расставаться: вошел в воду да дал себя окропить той же речной водою — всего и делов-то! Напомнило это Иисусу индийские обряды с омовением в мутной воде реки Ганг. Там он этого обряда постарался избежать: неровен час, проказу или чуму подхватишь в мутной воде, где плещутся тысячи и тысячи людей! Здесь же совсем иное дело — вроде пришел в речке искупаться.

К тому же хотелось Иисусу еще и посмотреть на того, кого все Пророком называли, да послушать его — это ведь никогда не вредно. К тому же заинтересовало Иисуса, что же такое Царствие Небесное? И откуда Иоанн прознал про эту чудесную заоблачную страну? И невдомек было Иисусу, что Иоанн его близкий родственник — почти двоюродный брат!

Подошел Иисус к Иордану, где на отмели, стоя по колено в воде, Иоанн крестил людей водой, произнося какие-то заклинания на непонятном языке. Может, это и вовсе был бессмысленный набор звуков, кто знает, но главное — как эти звуки переливались, с каким выражением произносились!

Иисус подошел к берегу своей обычной походкой уверенного в себе человека. Сказывались многие годы материнского воспитания: коли он Божий сын, то не с руки ему горбиться или мельтешить ногами. Он всегда ходил широким, уверенным шагом, расправив свои могутные плечи и высоко держа голову с вьющимися белокурыми кудрями. Одним словом, излучал Иисус какую-то необъяснимую силу и необычную уверенность, и он знал об этом.

Увидел подошедшего юношу Иоанн, и что-то ёкнуло у него в груди. Ведь верил он в свои собственные предсказания и ждал Мессию. Да и немудрено: коли долго мечтать о чем-то, так и померещиться может! В каждом он пытался угадать: не он ли, не он ли? И вот появился человек, который явно произвел какое-то необычное впечатление на Иоанна всем своим видом, своей уверенной манерой держаться. Иоанн спросил незнакомца с намеком:

— Скажи, незнакомец, мне ли тебя крестить или же от тебя мне креститься?

Понял Иисус, что подействовали на Иоанна его чары. Может, мать-то и права? Может, и есть в нем нечто божественное? Но ответил он Иоанну на вопрос вопросом:

— Не я ли к тебе пришел?

Вроде ни да, ни нет… Не получив прямого ответа, Иоанн совсем смутился, сомнения закрались в его душу: «Не иначе, как он… Не иначе, как он…» И сердце радостно заколотилось: «Сбы-лось-сбы-лось- сбы-лось…»

Уверовал Иоанн, что сподобилось ему крестить самого Мессию. Вот ведь везение-то какое! И приготовился Иоанн с замирающим сердцем совершить свой незамысловатый обряд крещения Иисуса.

Хотя уже перевалило за полдень, все еще палило безжалостное июльское солнце, жаркий липкий воздух обволакивал тело. Дышать было трудно. Парило, как перед грозой. Свинцовая туча уже застила горизонт, неумолимо надвигаясь на толпу, сгрудившуюся на берегу реки.

— Кабы эта гроза не нарушила обряда крещения, — подумал Иоанн, — глупо же мне кропить их водой, когда сверху обрушится лавина дождя! Да и останутся ли? Ведь при первых же сочных грозовых каплях с небес, разбегутся все, кто — за городскую стену по домам, а кто — под кусты да под деревья…

От жары и долгого и напряженного дня крещения — почему-то народу в тот день привалило необычно много — у Иоанна гудела голова и в глазах бегали темные букашки-мурашки. И когда Иисус входил в реку, заслонив своей головой для Иоанна солнце, то померещилось тому, что будто лучами озарена голова Иисусова.

Вошел Иисус в реку, и крестил его Иоанн.

«Хорошо, — подумал Иисус, — что Иордан не Ганг, а то бы поразнес Иоанн заразы по Палестине своим обрядом!»

Когда же выходил Иисус из воды и уже поднялся на пологий берег реки, всполохи дальних зарниц вспыхнули на небе, и почудилось Иоанну, что светлый ореол опять озарил голову незнакомца…

Оглянулся Иисус на Иоанна и подумал: «Есть что- то притягательное в его действиях и речах. Но путь, который он выбрал для проповедования своих идей — неверный. Много ли можно обратить в свою веру, делая все в одиночку, даже если эта вера, действительно, хороша? Нет, я пойду другим путем! Я соберу группу верных учеников, которые последуют за мной и будут проповедовать то, чему я их научу. Один в поле не воин, а уж по колено в воде — и тем более!»

Туча приближалась неумолимо. Вот уже повеяло освежающим предгрозовым ветерком. Младшие братья самумов — маленькие змейки-вороночки потянулись ввысь от пыльной земли, пытаясь оторваться от нее, взлететь вверх, к небесам. Но они быстро умирали, а поднятые ими соломинки да жухлые листья беспомощно падали обратно на землю. Но маленькие вихри зарождались вновь и вновь, чтобы опять так же бесславно погибнуть… С приближением тучи будто наступали преждевременные сумерки. Люди суеверно поглядывали на тучу, как на что-то живое и недоброе, что может принести им вред своим недружелюбным приближением.

Иоанн благоразумно свернул процесс крещения, объявив уже вполне членораздельно, чтобы те, кто не получил крещения и благословения сегодня, приходили бы завтра поутру. Сегодня пусть силы небесные окропят сам Иордан, чтобы было у него вдосталь воды для страждущих и жаждущих. Прихожане (а как их назвать иначе: они же пришли!), галдя и толкаясь, помчались внутрь городской стены, чтобы укрыться от сильной грозы, какой не бывало уже много-много месяцев. Только Иоанн никуда не спешил: небо было его кровом, земля была его обителью. Кроме этого, он ничего не имел. А к невзгодам житейским он уже привык. Он не рискнул спрятаться под развесистым платаном — неровен час, угодит в него молния! — а забрался под густые — не продерешься! — кусты можжевельника.

Иисус же не спеша, но уверенным шагом также направился в сторону городских ворот: пора было искать ночлег. А завтра… А что завтра? Надо время, чтобы собраться с мыслями, подумать, решить, как жить дальше. После многих лет странствий по полуденным странам, он немного отвык от родины, от ее обычаев, даже от ее языка…

Он решил на время удалиться от людей и тоже пожить отшельнической жизнью. Вот только пройдет эта гроза… Да, родина встречала его грозой… Он не был суеверен, но был глубоко убежден, что просто так ничего не бывает.

Он вспоминал годы, проведенные в Персии и Индии, вспоминал, как хорошо было погружаться в нирвану будучи далеко-далеко от людей, от мирской суеты, от всего, что заслоняло светлые небесные видения… Да, он непременно последует примеру Иоанна — побыть одному так необходимо!

А гроза неумолимо приближалась Вот уже раздались первые раскаты грозного грозового грома, ветер закрутил уже нешуточные вихри, песок и даже мелкие камушки больно колотили, особенно по обнаженным местам: по ногам, по рукам, по лицу. Убогий хитон буквально срывало с тела. Иисус не удержался и побежал в сторону городских ворот, прикрывая глаза рукавом своей одежды.

Что же несла с собой эта гроза?..

 

СИМОН И АНДРЕЙ

После крещения, Иисус всерьез задумался о том, как и ради чего жить дальше. Прожив около месяца в пустыне, он более или менее четко сформулировал ближайшую цель: собрать отряд верных и убежденных последователей, отточить идеи новой веры и начать распространять новую веру в Галилее и Иудее.

Идя от Иордана на север, он добрался, наконец, до приморского городишка Капернаума. Собственно говоря, приморским этот город можно было назвать лишь с большой натяжкой, ибо море само было на самом деле озером Киннереф, которое галилеяне гордо называли Галилейским морем. Это уж как водится: всяк кулик свое болото хвалит! Ну, сами посудите, что это за море: с севера на юг — стадий сорок-пятьдесят, а с востока на запад и того не более пятнадцати!

Побродив по Капернауму, двинул он стопы свои на восток и, не пройдя и десяти стадий, подошел к еще меньшему городишке — Вифсании. Проходя берегом этого горе-моря Галилейского, увидел Иисус двух дюжих молодцов, помогавших отцу своему Иосифу латать видавшие виды сети. Подойдя к ним, узнал Иисус, что они братья: старшего звали Симон, а младшего — Андрей. Погуторили мужики, да и уговорил их Иисус идти с ним, сказав: «Я сделаю вас ловцами человеков!»

— Это как? — вопросил младшой.

— «Как-как!» — Утка кряк! — прикрикнул на него старший брат. — Вишь, работу нам хорошую предлагают. Чай, человек-то больший улов, чем наши рыбешки!

— А я что… Я как ты…

Всю свою недолгую еще жизнь Андрей привык подчиняться старшему брату. Он его и боготворил, и побаивался, хотя больше, чем подзатыльника, правда, беззлобного, никогда от того не получал.

И бросив отца своего с недоштопанными рваными сетями, парни, вытирая руки об портки, пошли, не оглядываясь, за Иисусом.

Понял Иисус, что сам-то он первых двух человеков уже поймал. Неплохо для начала! Понравился ему Симон — решительный, жесткий. Именно на таких держится любая армия: приказы не обсуждают, начальник всегда прав. И сказал ему Иисус:

— Станешь ты отныне не Симон, а Кифа, что означает «камень», ибо поверил ты мне твердо и без раздумий! По-гречески же имя твое будет Пётр. Будешь ты с этого дня моей правой рукой.

И пошли они уже втроем: Иисус и братья Иосиевы.

 

ИАКОВ С ИОАННОМ И ФИЛИПП

Не прошли они и пары стадий, как увидели других двух братьев — Иакова и Иоанна, на берегу около лодки с отцом их, Зеведеем. Иосиф, отец Симона и Андрея, был в каком-то дальнем родстве с Зеведеем, они частенько хаживали друг к другу на чашу виноградного вина, жены их были близки, а посему и парни были дружны с детства. Петр, подойдя к Иакову и Иоанну, позвал их подойти послушать, что им скажет умный человек. Те согласились и, разинув рты, слушали, что говорил им Иисус: больно уж увлекательно Иисус рисовал будущее.

Иаков почесал темечко и сказал, что надо с отцом переговорить. Отец легко отпустил сына, надеясь, что с отхожего промысла сын принесет домой больше, нежели работая с ним: улов нынче был неважный, поизвели, видимо, рыбу в море-озере. Иоанн тоже стал канючить и проситься с братом. «Да мал ты еще!» — пробурчал Иаков, но уступил назойливым просьбам своего младшего брата. Итак, получив благословение отца, оба брата Зеведеева также последовали за Иисусом.

На другой день, идя дальше, увидели братья Зеведеевы какого-то паренька, который, оказывается, жил с ними когда-то по соседству. Оказался это Филипп, который без колебаний с радостью согласился присоединиться к Иисусу и братьям Зеведеевым с братьями Иосиевыми.

Так и начали они ходить по Галилее, вокруг да около озера Галилейского, проповедовать да людей учить. Интересную они составляли компанию: впереди шествовал с пшенично-светлыми волнистыми волосами, спадавшими до плеч, Иисус, за ним два брата Иосевы, Пётр да Андрей, рядом с которыми вышагивал и Филипп. Была эта троица темноволоса, даже не просто темными были их волосы — они были иссиня-черными, цвета вороньего крыла. Замыкали шествие медно-рыжие братья Зеведеевы, Иаков да Иоанн. Вместе они составляли необычный ансамбль, который своей красочностью бросался в глаза и привлекал к себе всеобщее внимание.

Каковы же были они, первые спутники Иисуса?

Петра Иисус возвышал надо всеми, поскольку тот был слепо предан ему. Здоровенный мужлан с черной густой — не продерешься! — бородой, с наивными по-детски глазами, он был для Иисуса, как сторожевой пес: он всегда ограждал его от настырных и назойливых любопытствующих и попрошаек и прокладывал дорогу в толпе, оря своим зычным голосом: «Апастра-а-а-нись! Посторонись, говорю!»

Иисус слегка подтрунивал над ним, конечно, любя, но тот шуток не понимал, хотя, когда все дружно смеялись над Иисусовыми словами, он к ним тоже присоединялся и смеялся шуткам столь же искренне. Был он добр, за его грубоватыми манерами проглядывалась щедрая душа, за что его все любили, хотя он был и строг.

Андрей был тенью Петра. С самого детства он обожал старшего брата, буквально смотрел ему в рот, повинуясь беспрекословно любым приказам Петра. Он был весьма недалек, если не сказать, что даже малость глуповат, но зато безотказен и беззлобен, что делало его удобным партнером во всех делах. Делал он все истово, самозабвенно, не задумываясь, зачем и почему: так надо! Иисус, понимая истинную цену Андрею, старался не поручать ему никаких самостоятельных дел: ведь заставь дурака Богу молиться, он себе и лоб расшибет!

Филипп был личностью незначительной. Иисус понимал, что он примкнул к нему лишь за компанию с братьями Зеведеевыми. Позови они его на рыбалку или девок пощекотать, он поперся бы с ними с той же радостью. Но парень он был, хоть и без царя в голове, но добродушный, покладистый и услужливый.

Иакова Иисус почитал за терпеливого и внимательного слушателя. Тот всегда по-собачьи преданно смотрел на Иисуса своими большими черно-вишневыми немного блудливыми глазищами. Был он, конечно, тоже при бороде, но росла она у него как-то клочьями, а жиденькие пейсы торчали во все стороны, создавая вокруг лица его бронзово-красный ореол. Как и большинство рыжих, Иаков был конопат предельно: шея, плечи, руки аж до самых пальцев были испещрены веснушками, которые были покрыты лохматыми, топырившимися волосами. Иаков никогда не задавал вопросов, но Иисусу казалось, что из пятерых он был более всех рассудителен и сообразителен. Впрочем, это суждение о нем могло быть и ошибочным, хотя не зря, наверное, говорят что слово — серебро, а молчание — золото.

Иоанн, младший из братьев Зеведеевых, был самым юным и почитал Иисуса за отца своего, ластился к нему как ребенок, и Иисус частенько разрешал ему возлежать у себя на груди, чем иногда вызывал неудовольствие остальных, принимавших эти взаимные ласки за проявление содомических наклонностей. Но уж если и думать можно было плохо о ком из них, так уж скорее об Иоанне. Он и с братом своим Иаковом иногда затевал довольно странные игры. Мальчик — а это был еще действительно почти мальчик, самый юный из них. Был весьма деликатного, можно сказать, даже девичьего сложения, с нежной шелковистой кожей, не тронутой, как у его брата, веснушками, но с такими же кудрявыми огненно-рыжими волосами, как у брата, с гладким юношеским лицом, на котором только легким намеком начал пробиваться светлый пушок над верхней губой.

Таковы были первые спутники Иисуса, первые его последователи и ученики. Можно было, конечно, найти кого и получше, но так уж вышло: они первые попались на глаза, а других в начале пути не оказалось.

Что делать: на безрыбье и рак рыба, как говаривали рыбаки-галилеяне, вытаскивая из пустых сетей случайно запутавшегося в них рака.

 

ФАДДЕЙ И МАТФЕЙ

Идучи берегом с севера на юг того же моря Галилейского, проходили они мимо какого-то захудалого городишки — то ли Химнерефа, то ли Магдалы — и увидели мытаря, сидящего у сбора пошлин. Подошел к нему Иисус, представился, тот в ответ назвался Леввеем. Разговорились. Мытарь был польщен, что такой на вид образованный и, возможно, даже знатный человек так запросто толкует с ним, презренным парией. Мытарей в народе не любили, как не любят нигде сборщиков податей. А в чем, собственно, они виноваты-то? Ведь так уж мир устроен: один платит подати, другой их собирает, а третий — кладет их себе в карман. Так же, как ни за что не любят тюремщиков: ведь не будь преступников и не будь тех, кого надо от них защищать, — и тюрьмы были бы не нужны!

Пригласил Леввей Иисуса с его друзьями к себе домой и устроил там угощение, на которое позвал еще и других своих друзей-мытарей. И возлежал с ними Иисус, трапезничал, и вел беседы умные, и многих склонил на свою сторону.

Больше всех понравился Иисусу один из мытарей — Матфей. Он очень трепетно внимал каждому слову Иисусову, а иногда и вопросы задавал, дельные и глубокие. Понимал Иисус, что слушать это еще не значит услышать, но вот вопрос задать может только тот, кто понял почти все, что слышал, но хочет узнать еще чуть больше. И подумал Иисус: «Хорошо бы его к нам приобщить. Будет дельный последователь мой. Ведь не только руки да ноги нужны, надо бы и головой обзавестись в моей общине. А то ведь все на мне!»

Правоверные иудеи, увидев, что Иисус трапезничает с грешниками и мытарями, коих все не любили, говорили ученикам его: «Как так?! Ваш учитель и ест, и пьет с мытарями! Как же вам только не стыдно есть и пить с презренными грешниками?»

Услышав это однажды, Иисус ответил им:

— Не здоровые имеют нужду в лекаре, а больные! Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию. Кроме того, чем мытарь хуже уважаемых правителей? Мытарь сбирает подати с народа, но не для себя же собирает! За что же презирать его? Он ведь, как и рыбаки, и пастухи, зарабатывает на жизнь себе и семье своей. А уж если кого и презирать, так это тех самых праздно живущих богатеев, к которым эти денежки и стекаются!

Ну, что на это ответишь? Трудно было возразить Иисусу: хотя мытарей все равно все ненавидели — такова уж натура человеческая. При этом многие тайно им даже завидовали — работа не пыльная, постоянная, и оплата хорошая, а тут ишачь то ли на баркасе с вонючими сетями, то ли под палящим солнцем по склонам гор, гоняя стадо тупых и непослушных коз да овец!

После трапезы сказал Иисус Леввею: «Следуй за мною, будешь не подати собирать, а души человеческие…» Потом оглянулся на Матфея и обратился к нему:

— Вижу я в тебе незаурядного человека, Матфей. Был бы рад, если бы ты был рядом, мы бы — я уверен — стали хорошими друзьями. И верю я, что ждет тебя великое будущее!

И оба, Леввей и Матфей, оставив всё, последовали за Иисусом. Так еще двое прибавились к дружине Иисусовой. Леввею было дано прозвище Фаддея.

 

ЗАТОЧЕНИЕ ИОАННА

Спустя какое-то время, узнал Иисус, что Иоанн схвачен и отдан под стражу. Оказывается, не только крестил да грядущего Мессию провозглашал Иоанн: он еще взялся и за власть предержащих. Самого четверовластника Иудеи Ирода Антипу обвинил в греховном образе жизни. Конечно, далеко не праведником был Ирод, но кто из нас не без греха? Не мог стерпеть этого четверовластник, приказал схватить Иоанна и заточить в темницу, хотя повод для этого нашел не личный, а государственный: мол, Иоанн, говоря о приходе некоего Мессии, или по-гречески — Христа, призывает народ к бунту против римской власти, а заодно и против местных еврейских управителей. Ведь еще свежа была в народе память — не прошло и сотни лет! — как безродный раб-фракиец Спартак вот так же ниоткуда и неожиданно возник и повел своих друзей- гладиаторов на борьбу с Римской империей. И Иоанн, мол, подталкивает народ к неповиновению государству и церкви.

Узнав про заточение Иоанна, Иисус искренне сожалел о случившемся, но втайне почувствовал даже какое-то облегчение, что не объявил себя Иоанну Мессией, иначе тот был бы вправе был ожидать от него защиты и выручки. А что можно сделать против силы царя Ирода Антипы? Обломает он всех, как тростиночки: ведь против лома нет приема!

Действительно, нужно было бы быть сумасшедшим, чтобы попытаться выручить Иоанна из темницы: толстые стены, сильная охрана, да поддержки толпы не было никакой. Народ, крещенный Иоанном, стал быстро открещиваться от него — не дай бог из-за этого юродивого и сам в тюрягу загремишь!

— И что Иоанн сунулся поучать тетрарха Галилейского да учить, как надо жить? — думал Иисус.

— Ну, да, увел Ирод Антипа жену брата своего Филиппа, который был четверовластником в Итурее и Трахонитской области. В конце концов, семейное это дело: самим братьям судить-рядить да одну бабу на двоих делить!

Но что Иоанну-то было за дело? Надо ли было ему лезть с поучениями? На все воля Божья, про это нельзя забывать: ни один волос не упадет с головы без воли Господа! А уж жена в чужую кровать уж и вовсе сама по себе не упадет!

Тоже мне, борец за нравственность! Так ведь можно договориться черти до чего! Что же и Давида, сродственника моего по отцу… Впрочем, если я Сын Божий, то Иосиф-плотник не отец мой, а отчим — вот путаница, прости Господи!.. Но вернусь к Давиду: он что же развратник и негодяй что ли, коли он жену своего военачальника Урии сначала затащил к себе в постель, а потом самого Урию послал на верную смерть? Нет, все с благословения Господня происходит в этом мире: ведь не зря же и Соломон, сын Давида и Вирсавии, бывшей Уриевой жены, стал любимцем Господним?

Иоанн же, сидя в темнице, слышал о делах Иисусовых, а посему послал двоих из учеников своих спросить у того, не он ли «тот, который должен придти»? Видно, сидя в застенке у Ирода Антипы стал Иоанн слабеть умом: ведь сам же сначала провозгласил Иисуса Мессией, а теперь посылает к нему же подтвердить, кто он есть. Подивились малость ученики Иоанновы такой забывчивости учителя своего, но что делать: слово учителя — закон…

Пришли они к Иисусу и изложили ему суть Иоаннового вопроса.

— Ну, что на это ответишь? — подумал Иисус. — Скажу «да» — вроде гордыня взыграла, скажу «нет» — делу своему урон нанесу… — И ответил на их вопрос Иисус уклончиво:

— Пойдите, расскажите учителю своему, что слышите и видите…

А говорили об Иисусе действительно много: он якобы и расслабленных лечил, он и бесов изгонял, он и слепых зрячими делал, он и мертвых даже воскрешал.

Ушли ученики Иоанновы, а Иисус опять призадумался: «Ну, да ладно — обойдется все с Иоанном! Казнить его Ирод не осмелится — вдруг народ взбунтуется? А посидеть в тюрьме никому не вредно — больше времени на размышления останется! Сколько умных людей через тюрьму образованными стали!»

 

ПОДАРОК ИРОДА САЛОМЕЕ

Ничего, казалось, не предвещало серьезных неприятностей Иоанну, но произошло непредвиденное. Как говорится, пролилось масло оливковое на пути Господни, чтобы идущий да оскользнулся!

Состоялся во дворце Иерусалимском шумный пир по случаю дня рождения Антипы. Впрочем, никто не знал точно, когда у него день рождения: вдруг внезапно объявляли о всенародном празднике, званые гости не явиться по приглашению четверовластника не могли, а явиться без подарка значило навлечь гнев, немилость и ссылку в глухую пыльную деревню где-нибудь на окраине… Поговаривали, что таким образом Антипа пополнял свою скудеющую казну.

Так вот, на это званом пиру, падчерица Антипы — Саломея, дочь Иродиады от Филиппа, так чудесно сплясала перед гостями, что растроганный тетрарх клятвенно пообещал падчерице своей все, что ее душенька пожелает — хоть полцарства! Саломея побежала к маменьке своей посоветоваться и вскоре вернулась, прося ни много, ни мало: голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде!

Вот те на! Что делать Антипе? Хошь не хошь, а слово надо держать… Никто за язык не тянул, слово не воробей…

Отделили палачи голову Крестителя от бренного тела и принесли ее на серебряном подносе. Жутковатая была картина, когда внесли поднос в зал, в котором пиршествовали гости: казалось голова была еще жива, выпученные с застывшим ужасом глаза буквально впивались в лица пиршествовавших, рот был полураскрыт и из него тоненькой струйкой стекала кровь… Бр-р-р!

Поднос подали Иродиаде, и та стала глумиться над мертвой головой, задавая ей непристойные вопросы и отвечая за нее же другим голосом. Кто-то угоднически подхихикивал ей, чтобы выслужиться перед Иродом, а некоторые, с трудом сдерживая себя и закрыв рты салфетками, пулей выскочили из-за столов в коридор.

Кровь, будто рубиновая слеза, капля за каплей, капала с подноса на белоснежное платье Иродиады…

* * *

Наиболее рьяные почитатели Пророка Иоанна, услышав прискорбную весть о его гибели, пришли к Ироду и попросили обезглавленное тело учителя своего дабы предать земле. Взяв тело, положили его во гробе. Куда же делась голова, никто не знал. Поговаривали, что Иродиада бросила ее дворцовым псам, но никто не знал наверное. Поговаривали, что накажет Господь Иродиаду да и Ирода иже с ней за такое святотатство, но ничего подобного не произошло: видимо, на этот раз волос с головы упал вместе с головой тоже с ведома…

Не было на похоронах Иоанна Иисуса. Ну, конечно, он бы непременно пришел! Но был он тогда далековато от тех мест, а с транспортом в те времена было, ох, как непросто!

 

ИУДА

Иуда часто вспоминал свое детство в городе Кариаф-Арбе, называемом также Хевроном. Он любил свой город — колыбель Иудеи, столь же древний и столь же святой, как и сам Иерусалим. Ведь именно здесь когда-то в давние времена поселился Авраам.

Иуда был из набожной семьи, тору знал от корки до корки, как и положено добропорядочному иудею. Правда, чем больше он читал тору, тем больше у него возникало сомнений либо в подлинности ветхозаветных историй, либо в правильности поведения их героев. Был у него и свой взгляд на всю историю праотца Авраама. Он не мог рассказывать эту историю без улыбки.

Ведь все вы, конечно помните, как праотец наш Авраам, будучи еще просто Аврамом, с женой своей Сарой (тоже пока еще не удостоенной Господом удвоенного «рр» в имени своем), а также племянником Лотом… Да, да, тем самым Лотом, жена которого была всемилостивейшим Господом обращена в соляной столп, а дочери которого чуть позже, напоив папеньку до Зеленого Змия, возлегли с ним по очереди и зачали… Так вот, и с племянником Лотом, значится, ушел из Египта.

Что? Вы забыли-таки, почему Аврам «сделал ноги» из Египта? О, там была презабавнейшая история! Господь указал Авраму путь в Египет — страна богатая, народ приветливый. Заметим, что после Авраама Египет не без успеха посещало ни одно поколение евреев, но это уже иная история: Аврам был первым. И вот, когда входили в Египет, то Аврам, знавший, что жена его Сара соблазнительная женщина, сказал ей:

«Ты женщина прекрасная видом. Когда увидят тебя египтяне, то меня убьют, а тебя же оставят в живых. Скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было через тебя». Так и вышло — ведь Аврам мудрый был человек, все предвидел. И не просто какой богатенький египтянин, а сам фараон положил глаз на Сару, взяв ее в дом свой.

Господь же, «без воли которого и волос…», etc., почему-то осерчал не на Аврама, обманувшего египтян и сторговавшего жену свою фараону, а на ни в чем неповинного фараона. Каким образом Господь донес волю свою до язычника-египтянина истории неизвестно, но фараон, ничтоже сумняшеся, отпустил Аврама с Сарой и племянника их Лота восвояси. Да вдобавок одарил их несметными богатствами — скотом, да златом-серебром!

И пошел Аврам по солнышку, и пришел вскоре в земли Ханаанские, и поселился он у дубравы Мамре, что в Хевроне, а лишь обустроился — воздвиг жертвенник Господу. Так и прожил Авраам в Кариаф- Арбе наибольшее число лет своей жизни. Не было у Аврама с Сарой детей, но сначала родила от него служанка его Агарь сына Ишмаэля, а затем Господь одарил престарелую пару и собственным сыном — Ицхаком, известным также под именем Исаак. А свершилась воля Господня, когда было родителям малютки Исаачка без малого по сто лет…

А заодно Господь наградил Аврама гораздо более звучным именем — Авраам, а жену его Сару стали величать Сарра. Слышите, как звучит «Авр-ра-а-а-м», «Сар-р-ра» — это не просто звуки, это рык львиный!

Но вернемся от Авраама, отца-основателя благословенного города, к самому Иуде.

Отец Иуды, Мордехай, был местным судьей. Он был честен и справедлив, люди его любили. Род его корнями уходил к самым истокам Кариаф-Арбы, почему и род его звался Искариоты. Праотец Мордехая, Фарра, был племянник Нахора, брата Авраамова, значится, был он троюродным братом Лота. Когда Лот отделился от Авраама и пошел в земли Иорданские, то Фарра остался с Авраамом. Стал он правой рукой Авраама, часто по его поручениям ходил в соседние земли. Так за ним и закрепилось прозвище «Фарра из Кариафа», которое потом трансформировалось в семейное имя «Искариот».

Будучи правоверным иудеем, Мордехай, тем не менее, имел свое суждение относительно многих вопросов, касавшихся непререкаемой торы. Собственно, он не оспаривал торы, он скорее выражал свое мнение относительно правильности поступков тех или иных действующих лиц этой богодухновенной книги, включая и самого Господа. Само по себе это не было грехом — тора всегда считалась объектом обсуждения и толкования: талмуды помогали верующим не менее, чем сам первоисточник.

Этот скептицизм отца проник и в душу Иуды. Он был человеком весьма набожным, но бога воспринимал не слепо, не бездумно. Для него это был не просто Элохим-Шаддай — Бог Всемогущий, некая внешняя субстанция, а нечто глубоко пронизывающего его самоё, нечто направляющее его в жизни, некий принцип добра, милосердия и справедливости. Иуда понимал, что у каждого человека есть свое понимание Бога, потому люди и ведут себя по-разному. Но при этом Бог — един! И его преследовала идея: как сделать так, чтобы у всех был Бог добрый и милосердный. Он не понимал жестокости Бога Авраамова, который погнал отца на гору приносить в жертву собственного сына Исаака.

Да, Господь остановил руку потенциального сыноубийцы, но зачем, зачем такое испытание?! Он не понимал жестокости Бога Иовова, который, «испытывая» святого праведника, лишил его семьи и всего остального, включая его здоровье. Да, Господь вернул потом все, вернее, «выделил» ему новую жену, новых детей, но зачем отнимать жизни у невинных и мучить самого Иова?! А не слишком ли было жестоко обращать жену Лота в соляной столп лишь за то, что любопытная женщина обернулась и посмотрела на разрушаемую Господом Гоморру?.. Нет, Бог Иуды никогда бы так не сделал!

Иуда жил в священном городе, где сам воздух был пропитан былями и мифами еврейского народа. Дом его отца Мордехая стоял в южной части Кариаф-Арбы, рядом со священной пещерой Маарат Махпела, где по преданиям покоится прах праотцев. Пещера эта была, ох, какая непростая: говорят, самому Аврааму однажды было видение, что в этой пещере похоронены сам Адам и его жена Ева, которую правоверные евреи называли Хава. Да и жену свою Сарру Авраам похоронил в той же пещере, завещав и себя похоронить там же.

Потом сам Царь Давид, будучи помазан на царство, первой своей столицей сделал Хеврон. Лишь через семь лет, завоевав Иерусалим, он перенес свой стольный град туда.

Рядом с пещерой Махпелой пролегает улица Царя Давида, главная улица города. На западе, где эта улица обрывается, находится городское кладбище, расположенное у подножья кургана Тель Румейда…

Сколько раз Иуда с мальчишками бегал на это кладбище лакомиться малиной да ежевикой, заросли которой окружали кладбище, как живой забор! Особенно уважали среди мальчишек тех, которые ходили в малинник уже в сумерках. Хоть никто и не верил в загробную жизнь, но почему-то в сгущавшейся темноте, мальчишкам мерещились вставшие из могил покойники, колючки, цеплявшиеся за одежду, казались когтями страшных чудовищ… Иуда никогда не был храбрецом. Да он и не признавал храбрость, как естественное качество человека. Он считал, что храбрость — это преодоление страха, преодоление трусости. В этом и был смысл ночных хождений на кладбище — воспитание смелости, вернее, победа над собственной трусостью.

Подвергал себя Иуда и другим испытаниям. Услышав от отца рассказ о том, как попавший в плен римлянин Гай Муций Сцевола, чтобы доказать врагам, что они от него ничего не добьются, сжег на костре свою левую руку, Иуда и сам начал подобные испытания воли. Конечно, до сожжения руки дело не дошло, но однажды обеспокоенная мать долго смазывала сыну страшные волдыри на левой руке, которые появились, незнамо как.

Когда Иуда возмужал настолько, что стал помогать отцу, окунувшись в мир судейских дел, он увидел, как творится зло, насколько тяжело вершить справедливость, как деньги покупают лжесвидетельства… Отец надеялся, что сын станет его преемником, но судьба распорядилась по-своему. Однажды в Хевронской синагоге Иуда увидел необычайно мужественного, но в то же время тонкого и красивого проповедника, который говорил как раз то, что наполняло душу самого Иуды. Он так же проповедовал Бога добра и милосердия, он так же призывал к всепрощению. Он учил, что зло нельзя победить злом. Он учил, что только любовь к ближнему спасет человечество.

Эта встреча с Иисусом перевернула все в жизни Иуды.

 

ПОЯВЛЕНИЕ ИУДЫ

Однажды, проходя через город Хафараим, Иисус зашел со своими учениками в синагогу, где начал проповедовать свое учение. Собственно, учения еще как такового не было. Были еще недостаточно стройно сформулированные общие идеи о добре, о любви к ближнему, о милосердии. Но и это уже так отличалось от того, чему учили в те времена раввины!

Иисус в целом признавал законы Моисеевы, но при этом совершенно отвергал рудиментарный призыв «око за око, зуб за зуб».

— Зло может породить только зло, — говорил Иисус. — Тот, кто сделал зло по неведению — заслуживает снисхождения и прощения. Отмщающий же творит зло сознательно, а посему это грех. Добро же порождает добро. Творите добро, делайте людей счастливыми, а тем вы сделаете счастливыми и себя!

Среди толпы слушавших Иисуса в синагоге оказался молодой человек: темноволосый, нос с горбинкой, как у степного орла, умные, пронзительные, по-еврейски грустные глаза. Он слушал речи Иисуса особенно внимательно, подавшись вперед, словно боясь пропустить и единое слово.

— Но, равви, — спросил молодой человек, выбрав удобную минуту, когда Иисус сделал паузу, чтобы омочить пересохшие губы водой, — что есть добро? Ведь зачастую добро для одного оборачивается злом для другого. Ведь добро и зло — две половины одного целого. Ведь не может быть компаса, у которого оба конца стрелки указывают на север! Без зла мы не будем знать, что такое добро!

Понравился Иисусу этот юноша. Он очень уважал тех, у кого есть свое мнение. Именно такие люди, когда они уверуют в идею, становятся самыми преданными последователями этой идеи. Именно они позволяют этой идее сохранять свою первозданную чистоту и развивать ее в должном направлении.

— Ты прав, друг, абсолютного добра нет. И трудно провести границу между добром и злом, потому как граница эта у каждого своя. Но тем не менее, ты сам понимаешь, что есть добро, даже если ты и не можешь сформулировать этого словами.

— Еще, учитель, — продолжал юноша, — ты говорил нам о непротивлении злу. Разве это правильно? Разве можно отдать без борьбы отчий дом, позволить врагу надругаться над своими близкими? Я согласен с твоим тезисом «не убий» в общем, но если ты убил врага, защищая своих детей, разве это грех?

— И здесь ты прав, незнакомец. В мире вообще нет абсолютных истин, которые верны всегда и при любых обстоятельствах… Но разве не ясно, что я говорю? Различи для себя добро и зло, любовь и ненависть, милосердие и жестокость, а поняв, что хорошо тебе, твори и для других то же: делай добро, люби ближнего, будь милосерден…

— Еще, учитель, ты говорил о справедливости… Что есть справедливость? Разве справедливо, чтобы все работали наравне? Ведь есть больные, есть калеки, есть старые — они не могут работать как здоровые. И если здоровый несет больший груз, чем хромый, то это справедливо. А если все будут получать одинаково, разве это правильно? Одному напитать тело нужно много, а для второго и малое уже кажется большим.

— А я и не собираюсь всех стричь под одну гребенку. Ты, наверное, слышал греческую притчу про Прокрустово ложе? Так ведь то ложе почти для всех — пытка! Я говорю о добре и милосердии — понимай это по-своему, а я буду понимать по-своему. Но как бы ни разнились наши понимания, в конце концов мы придем примерно к одному и тому же: надо, чтобы сытый делился с голодным, чтобы богатый не забывал бедняка, чтобы сильный помогал слабому. Иными словами, подумай обо всей людской общине, как об одной семье: ведь в семье, конечно, в хорошей семье, не возникают вопросы, которые ты задавал мне. Взрослые пекутся о младших, здоровые о больных, сытые о голодных. А как? Это люди все чувствуют своим нутром, безо всякой возвышенной философии…

По окончании этой беседы — проповедью в обычном смысле слова это было назвать нельзя — Иисус обратился к молодому человеку:

— Как тебя зовут?

— Иуда… Иуда Искариот. Искариот — это мое прозвище, потому что я из иудейского города Кариаф-Арба, что южнее Хеврона.

— Знаю, знаю. Я там бывал… А не мог ли я тебя видеть ранее?

— Возможно… Я давно уже хожу за тобой, учитель. Мне нравится многое из того, что ты говоришь. Я ведь и спрашивал тебя для того, чтобы убедиться, что мои мысли совпадают с твоими…

— А хочешь присоединиться к нам?

— Если это возможно… Я с радостью бы пошел с вами!

— Ну, значит, договорились!

Иисус был рад новому ученику: наконец-то появился умный и интеллигентный оппонент. С таким можно обсуждать любые вопросы, и он будет не просто внимательно слушать, но и возражать, задавать вопросы, высказывать свое мнение. А что может быть лучше такого общения, когда идеи только формулируются, когда цель еще до конца не ясна?

С тех пор Иуда стал ближайшим сподвижником Иисуса и большим его другом. Особенно Иисусу нравилось, что Иуда без стеснения, хотя и в очень деликатной форме да так, чтобы никто ничего не слышал, говорил ему в глаза все, что он думает об идеях Иисуса, о его максимах и притчах. Такой человек был нужен Иисусу, как воздух.

— Кстати, — подумал Иисус, — ведь само имя «Иуда» означает «Бог да будет восславлен». Может, неспроста этот умный юноше носит такое имя?

 

АПОСТОЛЫ

На привалах, во время долгого перехода из одного поселения в другое, и перед ночевкой, Иисус учил учеников своих, заодно отрабатывая идеи и слова для будущих проповедей. Не все удавалось, не все доходило до учеников его, кроме, пожалуй, Иуды. Но это было только начало, а сначала всем всегда трудно. Ведь Заратуштра и Будда тоже достигли пророческих высот не в одночасье. А Моисею и вовсе было нелегко: он был хоть и умен, но косноязычен. Но, как известно, со временем умные умнеют, а глупые еще более глупеют. Иисусу же ума было не занимать: дайте только срок!

Иисус часто вспоминал рассказы Фемистокла о Сократе, о его беседах с учениками. Он подумал, что Иуда для него то же, что Платон был для Сократа. С таким учеником не страшно: что бы ни случилось с ним, с Иисусом, Иуда продолжит его учение и не свернет с правильного пути.

Внимательно внимали речам своего учителя окружавшие его ученики, и те, кто приходил на его проповеди — преимущественно простой неотесанный и необразованный народ. К тому же ведь зачастую важно не что говорить, а как это говорить. А Иисус был прирожденный оратор.

Вскоре еще несколько человек присоединились к общине Иисусовой. Боясь, что большое число приверженцев станет неуправляемой толпой, Иисус решил создать иерархическую структуру, которая помогла бы ему держать все в руках: среди всех учеников своих выбрал он себе Двенадцать Апостолов: Петра, в прошлом Симона, брата его — Андрея, братьев Иакова и Иоанна Зеведеевых, Филиппа, Фому, прозванного впоследствии Неверующим, Левия, Матфея-мытаря, Леввея, прозванного Фаддеем, Иуду Искариота, а также новеньких: Варфоломея, Иакова Алфеева, да Симона Кананита, прозываемого Зилотом.

 

ПОКАЯНИЕ ВАРФОЛОМЕЯ

Однажды Варфоломей, соблазнившись на базаре в Беф-Саи, купил потихоньку себе пахлавы на казенные деньги, которые ему выдали для покупки провианта на общину. Будучи обличен, он искренне, едва ли не в слезах, каялся и божился никогда впредь не совершать подобного. Иисус лишь пожурил его слегка и молвил, когда тот покаялся:

— Сказываю вам, что так на небесах у Ангелов Божиих более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии.

Варфоломей был на седьмом небе от счастья: еще бы, его простил учитель и даже похвалил за честность!

Когда все шли, направляясь дальше на юг в сторону Авелмехола, Иуда подошел к Иисусу, шедшему, как всегда, во главе группы своих учеников, и заговорил с ним:

— Правильно ли это, учитель, то, что ты сказал? Что же раскаявшийся грешник лучше праведника? Ведь ты поставил Варфоломея над всеми нами, у кого и помыслов грешных не было…

— А ты считаешь, что Варфоломей заслуживал кары?

— Нет, я говорю не про Варфоломея, хотя и он может извлечь из этого неверный урок… Но не послужат ли твои слова дурным намеком для остальных? Ведь грешить — это свойство натуры. Сам ведь учил: «Солгавший единожды, кто тебе поверит?» А ложь тот же грех! Так что, согрешивший единожды, согрешит и дважды, и трижды… Врун — он всегда врун, вор — он всегда вор, насильник — он всегда насильник. И излечить их может только неотвратимое наказание, которое своей угрозой предотвратит дальнейший грех. Хотя наказание должно быть соразмерено с мерою вины: одного можно пожурить, а другого и в застенок заточить — пусть искупает свою вину. Да и другим будет неповадно делать то, что он совершил.

— Будда учил, — сказал Иисус в ответ, — что есть два тяжких греха: один — это согрешить и не покаяться, а второй — не принять покаяния грешника…

— Я же не говорю, что покаяние не надо принимать, — ответствовал Иуда. — Принимай! Но не делай из раскаявшегося преступника святого, вот о чем я тебе говорю. А то ведь что получается: Греши и кайся! Кайся и греши! Замкнутый круг: не погрешишь, не покаешься, а покаявшись, почему бы опять не согрешить, раз все так легко с рук сходит?

— Ну, ты, конечно прав, Иуда, — произнес Иисус, но допустим, что покаявшийся тем самым дает обет никогда больше не грешить…

— Положим, что он может дать обет не совершать более того же самого греха, да и то… Представь, согрешила женщина, покаялась, а на следующий раз прелюбодействовала с другим уже мужчиной… По ее понятиям это совсем другой грех: в нового-то мужчину она влюбилась!

— Так что ж ты, Иуда, полагаешь, что раскаяние вовсе не нужно?

— Нет, Иисус, я этого не сказал. Но раскаяние — это только первый шаг. Это осознание своего греха. Но за раскаянием должно следовать искупление греха — каждый должен платить за содеянное. Это может быть наказание от людей, это может быть и самонаказание, но без искупления греха, одно само по себе раскаяние ничего не стоит: ты не можешь расплачиваться звоном серебряных монет, покупая что-то, ты должен платить этими монетами…

— Ну, ты, Иуда, занозист, как фарисей! Ладно, ладно! Не цепляйся к словам. Ты понял, что я имел в виду, а я понял, что ты имел в виду, и каждый из нас по-своему прав.

Иисус все больше сближался с Иудой. Этому способствовало и совпадение взглядов на многие вещи, и острый аналитический ум обоих. Иисусу нравились точные и искренние высказывания его нового друга, который не боялся говорить ему правду в глаза, даже если она была и неприятна. В то же время он никогда не упорствовал, если сам был не прав. Нравилось Иисусу и то, что Иуда высказывал свое мнение всегда очень деликатно и тактично: никто никогда не слышал ни одной критической реплики в адрес Иисуса из уст Иуды.

 

ВСТРЕЧА С МАГДАЛИНОЙ

Иисус любил иногда уходить в горы, где находил он отдохновение от мирских забот и от трудов своих праведных. Там можно было в тишине помолиться, или же просто лечь и расслабиться, вперившись в голубую пустоту неба. Иногда он и ночевал в горах, подстелив под себя овчину и положив под голову плоский камень. Он любил лежать, растворившись в темной бездне, звенящей ночными насекомыми, и глядя на звездную пыль, рассыпанную по черному бархату неба.

Правда, на ночевку, как и на поздние вечерние моления, он старался ходить не один, всегда брал с собой кого-нибудь из своих учеников. Он боялся себе признаться, что с детства в нем жил какой-то первобытный страх к темноте и к одиночеству. Сколько не повторяла ему мать, что он сын Божий, он воспринимал это немного как материнское выражение любви, немного как желание выделить его среди других сверстников. Но сыну Божьему, несмотря на все эти уверения, было страшно в темноте, ему мерещились какая-то адская дьявольщина. Но когда он был не один, он очень любил спокойствие безоблачного ночного неба, когда далекие звезды, ласково перемигиваясь, ласково струили свой незаметный свет. Он тогда, и правда, ощущал себя более, чем человеком, он чувствовал себя причастным к чему-то внеземному…

Ученики его любили ходить с ним ночевать в горы.

Обычно он брал двух-трех из них, и они подолгу сидели около маленького едва теплящегося костерка, отбрасывающего приглушенный свет на их лица, и Иисус много рассказывал им интересного и про дальние страны, где он побывал, про свою новую веру, которую он нашел в беседах с мудрыми людьми.

Вот и сегодня, он ночевал на горе вместе с Иудой и Фомой. Все было, казалось бы, как всегда, но Иисуса томило какое-то щемящее, доселе не возникавшее чувство тихой грусти. Может, виной тому была бурно вторгшаяся в Палестину весна? Может, небо было столь необычайно чистым, что звезды светили ярче, чем всегда? Кто знает, кто знает… А разве у вас не бывало никогда такого ощущения?

Утром, когда они поднялись, Иисус с этим необычным чувством тоски по чему-то несбыточному, спустился вниз, где соединился с остальными своими учениками. Собравшись вместе, они пошли в ближайшую синагогу. Синагога была тем местом, где люди собирались молча помолиться или послушать проповеди. Проповедовать могли в синагогах не только официальные церковные раввины. В принципе, каждый мог начать излагать свое мировоззрение, свое видение мира и веры.

Вот и Иисус, придя в синагогу, начал свои проповеди. Его любили за острый ум и за нетрадиционную точку зрения, поэтому вскоре вкруг него собралось довольно много народа. Удобства ради, Иисус вышел с людьми из синагоги и расположился на примыкающей площади. Он сел, сложив ноги калачиком, а остальные, включая его учеников, сели полукругом около ног его, и он учил их.

Тут книжники и фарисеи привели к Иисусу женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, прямо перед сидящим Иисусом, сказали ему:

«Вот эту гулящую мы взяли прямо во время прелюбодеяния. Моисей заповедал нам публично побивать таких камнями. Интересно нам, а ты что скажешь?»

Иисус, пока они говорили, наклонившись низко, писал что-то своим перстом на земле и не обращал на них внимания. Он думал, что же им ответить? Эти фарисеи и книжники — очень дошлый народец! Они вечно придумывают каверзные вопросы, ответы на которые можно было бы истолковать как подрыв законов Моисеевых или других религиозных иудейских догм.

Иисус украдкой взглянул на приведенную женщину. Та своими жгучими глазами поймала взгляд Иисуса, у которого от этого взгляда странно засосало под ложечкой. Женщина стояла с гордо поднятой головой, на лице ее не было ни стыда, ни отчаяния, ни страха. Казалось, не ее обвиняют эти окружившие ее мужики, а она обвиняет их в ханжестве и недостойном поведении.

А книжники и фарисеи продолжали свои ехидные вопросы. Тогда, будто встрепенувшись, Иисус ответил им:

— Кто из вас без греха, первый брось в нее камень!

И сказав это, он продолжал что-то чертить пальцем на земле.

Задававшие вопрос, не смея ни возразить, ни кинуть камень в женщину, один за одним потихоньку покинули поле боя. Иисус, опять вскинув голову вверх, посмотрел на женщину снизу вверх и спросил:

— Женщина! Где же твои обвинители? Никто не бросил в тебя камень?

— Нет, — ответила она, — никто…

— И я не осуждаю тебя, — сказал ей Иисус. — Иди, но впредь лучше не греши: не на каждом перекрестке тебе попадается Иисус!

Женщина, склонившись в импульсивном порыве, благодарно поцеловала Иисуса в уста. Видимо, от долгого сидения дрожь пробежала по его телу и сладкая истома овладела им. «Может, это и есть главное в жизни? — подумал он. — Ведь и вера-то нужна не сама по себе, а для жизни…» Впервые в жизни Иисус ощутил какую-то высшую радость. Он вдруг испугался, что эта женщина, которая за эти минуты стала ему почему-то совершенно необходимой, вот так, просто уйдет и исчезнет из его жизни навсегда. Чтобы как-то продлить миг этого первого в его жизни потрясения любовью, Иисус спросил:

— Как звать тебя, женщина?

— Магдалина… Мария Магдалина, — ответила та.

— Не греши впредь… Береги себя. Благословенно будет чрево твое. Не трать себя на греховные утехи…

— А что больший грех: прелюбодействовать с любимым или жить с постылым мужем, который взял меня, когда мне было всего тринадцать лет?

— Не исчезай… — почти с мольбой молвил Иисус, не отвечая на ее вопрос.

Но Магдалина и сама не могла оторвать своего взора от белокурого красавца с умными и грустными глазами. Какая-то невидимая ниточка натянулась между двумя молодыми сердцами. Они оба одновременно поняли, что их жизни сплелись воедино навеки…

 

ИСЦЕЛЕНИЕ КОСНОЯЗЫЧНОГО

У Иисуса было очень благодушное настроение. К этому располагало все: и прекрасная безоблачная погода, и успех, которого он и его ученики достигли в Беф-Араве. А ведь встретили их там недружелюбно, если даже не вообще враждебно. Местный раввин сначала не пустил их в синагогу, заявив, что он не потерпит самозванцев, вещающих нечто отличное от истинно иудейской веры. Потом, когда они все же расположились на одной из относительно больших площадей, и Иисус начал свою проповедь, люди сначала улюлюкали, а в довершение всего кто-то из толпы запустил в Иисуса тухлым помидором, попав ему в плечо. Иисус сделал вид, что даже ничего не заметил, продолжая спокойно говорить. Это отрезвило толпу: «Ну, правда, чего мы прицепились к человеку? Видать, он и взаправду, как все говорят, славный малый!»

Постепенно сердца всех окончательно перешли на сторону Иисуса. Наконец, к нему подвели глухого и косноязычного человека и попросили его возложить на того руку и исцелить его. Толпа дружелюбно, хотя и с недоверием, наблюдала за тем, как Иисус будет исцелять больного. «Ну, вот, опять! Только и подавай им чудо! — подумал Иисус, но сначала, чтобы не попасть впросак, внимательно осмотрел подведенного человека. — Но если человек косноязычен, то значит все же когда-то говорил. Так-так-так… А косноязычен он оттого, что голос свой с детства слышал только изнутри. А вот глух ли он — проверим. Грязен он, как свинья! Скорей всего уши у него забиты чем-то!»

Отвел Иисус человека того в сторону, подальше от народа, и заглянул в уши мнимого глухого. Боже святый! Этот грязнуля, видимо, вообще не знал, что такое вода: хорошо, что уши его еще паутиной не затянулись! Вложил Иисус персты свои в уши человеку тому, вытащил страшенные пробки ушной серы, и, воззрев на небо, вздохнул и сказал ему: «Еффафа», то есть: «Отверзнись». И тотчас дернулся человек в испуге и заорал: «Чо ойёшь му'ык?!». «Повтори за мной, — сказал ему Иисус: — „Чего орешь, мужик?“» — «Чаво арёшь муззык?» — «Вот, уже лучше! Главное слушай, как тебе люди говорят, повторяй за ними, а то ты со своей глухотой уже и речь человеческую забыл! А чтобы более не глохнуть, теперь каждый день изволь с утра уши свои мокрой тряпочкой протирать изнутри и говори при этом: Господи, спасибо тебе за благость твою! Понял?»

Исцеленный, вытаращив глазищи, вприпрыжку побежал к толпе, стоявшей в отдалении с криками: «Слышу я, люди добрые, слышу!»

И повелел Иисус всем присутствовавшим при сем исцелении глухого не сказывать никому о произведенном чуде. Но чем больше он запрещал людям говорить о своих чудесах, тем быстрее слава о его деяниях бежала впереди него. Прошла даже молва, что человек, Иисусом исцеленный, был вообще и без языка и без ушей, а Иисус приставил к его ушам ладони — и выросли уши, коснулся пальцем губ его — и вырос язык. Вот какие бывают чудеса на свете! Особенно, когда их пересказывают те, кто и близко в тот момент не находился…

Но и для учеников Иисусовых это был хороший урок, как надо вести себя в трудной ситуации. Ведь сначала чуть не побили их, а потом удивленный люд засыпал их подаяниями! А Иисус вразумлял учеников своих, говоря им:

— Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую. Отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку.

— А сам-то в чем останусь? — не выдержал тут Фома. — А может он уже в одежде, зачем ему еще и моя? Чем этот человек от разбойника-то отличается?

— Всякому, просящему у тебя, давай, — продолжал Иисус, пропустив реплику Фомы мимо ушей, — и от того, кто взял твое, не требуй этого назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними.

— А почему же не могу я поступать так, как со мной поступают? — опять влез с вопросом Фома, несмотря на то, что Петр ему уже погрозил кулаком. — Он с меня рубашку, и я с него рубашку. Вот и в расчете!

Все громко заржали: понравилась им логика Фомы. Иисус тоже улыбнулся по-доброму и потрепал Фому, стоявшего рядом с ним, по его курчавой голове.

 

НЕТ ПРОРОКА В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ

Зашел однажды Иисус со товарищи в свой родной город Назарет, где по привычке начал учить людей в синагоге. А в толпе слушавших его пошел шумок да пересуды:

— И откуда ж у него такая премудрость? Это ж всего-навсего плотника Иосифа сын, Иисус!

— Так это, значит, Мария Иосиева — мать его?

— Это та, что живет среди нас?

— Ну, да, а кто же?

— Дак, какой же он пророк, сикось-накось-поперёк? Он же простой нашенский мужик! Не-е-е, хлопцы, таких пророков не бывает.

Послушал их Иисус и аж тошно ему стало. И ученики его стояли рядом, смущенные, опустив глаза долу. Вспомнил Иисус, что рассказывал ему Ашока про то, как Будда пытался проповедовать в царстве Капилавасту, где он родился и которым правил его отец. Ведь его словам тоже никто не верил! Да… История повторяется! И сказал Иисус своим друзьям новую максиму: «Истинно говорю вам: Нет пророка в своем отечестве! Пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем».

И не смог он совершить в Назарете никаких чудес, научен которым был в Персии и Индии, и не смог он исцелить даже простого заику: ведь чудеса для людей возможны только лишь тогда, когда они верят в них. В Назарете, его родном городе, никто ему не верил…

И ушел Иисус из Назарета и никогда более не возвращался туда, кроме как однажды, уже после смерти отца своего Иосифа, посетил он сии места, но тайно, так, что никто кроме матери его и его братьев и сестер не знали об этом.

Иисус был взбешен, Иисус был разгневан. Эти глупые Галилеяне могут испортить все то, что он с товарищами по крупицам создавали: новую веру, подкрепляемую чудесами да магическими исцелениями. Он был впервые в жизни выведен из состояния психического равновесия. Неистовые, жгущие слова почти бесконтрольно слетали с его уст:

— Огонь пришел я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Как я томлюсь, пока сие совершится! Вы думаете, что я пришел дать мир земле?

Нет, говорю вам: не мир, но разделение… Ибо отныне, даже если в одном доме живут всего пятеро, станут разделяться — трое против двух, и двое против трех. Отец будет против сына, и сын пойдет против отца; мать будет против дочери, и дочь восстанет против матери; свекровь невзлюбит невестку свою, а невестка взбунтуется против свекрови своей.

Почувствовав, что он чересчур распалился и понес уже околесицу, Иисус, опустошенный этим своим гневным порывом, замолчал. Он чувствовал, что его сердце мешало ему дышать, кровь прилила к голове, он судорожно глотал воздух. Но тут, как всегда вовремя, подошел Иуда, обнял его тихонько за плечо и спокойно отвел его немного в сторону, говоря:

— Успокойся… Успокойся, брат мой! Ты же сам говорил мне, что поражен человеческой неразумностью и неблагодарностью. И зверь бессознательно кусает руку кормящую… А человек — хуже зверя: он кусает осознанно. Может, ты слишком добр и доверчив? Ты наговорил такого, что хорошо, что слышали все это только твои друзья. Не поздно все исправить… Ты учишь нас, что добро и только добро спасет мир! Ты учишь добру и любви — и в этом твоя сила, в этом сила твоего учения. Откажись от тех слов, которые ты только что произнес! Успокойся и откажись…

Иисус благодарно посмотрел на Иуду:

— Спасибо, друг… Прости… Не удержался.

— Я знаю, я знаю… Я понимаю, что со стороны все всегда проще. Не хотел бы я быть в твоей шкуре: все время на виду, все время держать себя в руках, все время думать над каждым произнесенным словом, над каждым сделанным жестом… Я понимаю, как тебе трудно.

— Пойду я к ученикам своим. Исправлю ошибку…

— Я не сомневаюсь: только ты один умеешь делать то, что другим неподвластно. Только ты умеешь быть таким умелым пастырем.

Иисус продолжил Иисус свою речь ученикам:

— И знаете, почему будет так, как я сказал? Правда не сразу найдет пути свои. Если кто сделает запруду, то остановит на время поток. И вода будет биться о препятствие, и она будет мутная от поднятого ила. И будет как бы борьба воды самой с собой. Но потом найдет тоненькая струйка проток, устремится туда, а за не все больше и больше воды, и сметена будет запруда, и снова поток будет светел и чист!

Так и мы, если уподобить нас тому ручейку, нашли правду и открываем ее людям. Но люди разные, не все понимают ее, не все принимают ее, поэтому и будет борьба между людьми, но без борьбы не может быть победы… Но пройдет время и рухнет плотина, и снова станет все чистым и праведным.

 

БОГ ИУДЫ

— Иисус, — спросил как всегда тихим, спокойным голосом Иуда, — меня давно мучает один вопрос: если Бог един, то почему люди так по-разному его воспринимают? Почему они по-разному понимают добро и зло? Почему он сам так по-разному относится к людям: одним благоволит, хотя на них, как говорится, пробы негде ставить, а других гонит, хотя они чисты помыслами и делами своими?

— Потому что люди все разные…

— А может, просто у каждого есть свой Бог, который достался человеку от рождения, как цвет глаз, например? — Спросил Иуда.

— Но если у каждого свой Бог, то чей же Бог создал все: нас, зверей, птиц, окружающую нас природу, звезды, небо?

— А ничей! Просто мир был всегда и будет вечно, он существует с какими-то своими законами, которые мы не знаем, а может, никто и никогда не познает. И по этим законам природы все и происходит. И по этим же законам природы мы рождаемся, взрослеем и умираем…

— Но не могло же обойтись все без Разумного Начала, без Всевышнего! Разве мог возникнуть Человек как-то случайно? — В свою очередь спросил Иисус.

— А чем человек принципиально отличается от букашки? Та же голова, те же ножки-ручки, тот же всепожирающий рот… Да и та же борьба за выживание и продление рода своего! Так что же, Бог и ими управляет? И их поощряет и наказывает? Не многовато ли забот для единого Всевышнего?

— И все же, Иуда, — заметил Иисус, — живая природа — это чудо, которое не могло быть создано без участия Бога…

— А не удивляет ли тебя, что и неживая природа также загадочна? И не менее загадочна, чем живая. Почему возникают такие изумительно правильные кристаллы соли, горного хрусталя, алмазов? Что это тоже зачем-то надо Богу?

— Но согласись, Иуда, что в природе все так магически взаимосвязано, что трудно представить, что все это сотворено без воли Божьей…

— Да я даже соглашусь с тем, что все создано неким Высшим Существом, Высшим Разумом, но я не могу согласиться с тем, что то же Высшее Существо управляет всем. Слишком много нелогичного, ничем не оправданного и ничем не объяснимого в жизни и смерти людей. Разумное Высшее Существо не могло бы управлять миром столь бездумно.

— На все воля Божья…

— Веришь ли ты в это сам, Иисус? Есть ли такая воля? А если и есть, неужели она столь безжалостна и жестока? Вот ты говоришь: «Бог есть Добро». А я с таким же успехом скажу: «Бог есть Зло». И оба будем неправы, ибо в мире Добро и Зло так же неразлучны, как Свет и Тьма. И где же здесь «воля Божья»?

— Бог нужен людям… Без Бога человек будет неотличим от животного!

— Вот тут я с тобой полностью согласен: идея Бога нужна людям, это безусловно! Особенно людям слабым, беззащитным и несчастным. Легче жить, когда ты, чувствуешь чью-то сильную защиту, когда ты, как ребенок, можешь в минуты жизненного ненастья убежать и уткнуться лицом в мамину юбку или в папино плечо. Наверное, нужно связать людей какой-то моральной круговой порукой, чтобы им легче и удобнее было жить друг с другом. Ведь для этого же и существуют в каждой стране законы.

— Иуда, ты забываешь, что я Сын Божий! Я же не могу не верить в своего Отца! И для меня имя его свято!

— Иисус, но ведь и другие верят в того же Бога, что и ты… Сам же говоришь, что Бог един. Но если ты хочешь убедить их верить в своего Бога, значит, твой Бог другой, отличный от их Бога? И я это понимаю. Ведь и у меня есть свой Бог, но он отличается, как и твой Бог, от того общего иудейского Бога! Мой Бог похож на того Бога, которого проповедуешь ты. Мой Бог тоже милосерден, тоже добр к людям, он и меня делает таким. И я хочу, чтобы тот единый Бог у людей был такой же, как наш с тобой! И ради воплощения этой идеи я готов пожертвовать всем, включая свою собственную жизнь!

— Мы оба преданы одной идее, и это самое главное, — сказал Иисус. — Дело у нас одно — новая вера, которая спасет мир.

 

КТО МАТЕРЬ МОЯ?

Прошло время, вернулись опять Апостолы во главе с Иисусом на море Галилейское, в дорогие их сердцу места — ведь почти все они, кроме Иуды, были из центральной Галилеи.

Подошли они к приморскому городу Тивериаде, что на западном берегу моря, нашли подходящий дом и уже договорились с хозяином, что остановятся у него на постой. Очень всем уже хотелось отдохнуть после долгой дороги. Но не прошло и получаса, как вокруг того дома собралось множество народа: будто мухи на мед слетелись! И откуда только узнали-то, что Иисус с учениками здесь?

Вышел к ним Иисус из дома и сел у моря. А народу собиралось отовсюду все более и более: и из Галилеи, и из Иудеи, и из Иерусалима, и из Идумеи, и даже из-за Иордана. А также пришли люди из такой дали дальней, как из Тира и Сидона, с севера земли Галилейской. До всех дальних углов Галилеи — а страна ведь немалая, стадий шестьсот будет с севера на юг! — домчалась молва о великом маге и врачевателе. Вот все и пришли, жаждая увидеть какое-нибудь чудо, а то и исцеление волшебное получить.

Так затолкали его и его апостолов, несмотря на грозные окрики Петра, что вынужден был Иисус войти в лодку, стоявшую у берега, и сесть в нее, чтобы видели его все жаждущие. Захватив с собой своего любимчика Иоанна, который сел за весла, он отплыл немного. Народ же и остальные апостолы стояли на берегу, внимая ему. И поучал их Иисус притчами, не всякому понятными. Даже ученики его спросили его потом:

— Для чего притчами говоришь им? Мы и то не все в толк берем, а уж это быдло и вовсе ни уха, ни рыла… Ты-то книжный человек, по египтам-индиям разъезжал, а мы простые рыбари да скобари. У нас вся наука от тебя…

— Кто имеет уши слышать, да слышит! — ответствовал им на это Иисус. — А эти и видя — не видят, и слыша — не слышат, и не разумеют, потому и говорю им притчами…

На несколько дней пришлось Иисусу с учениками задержаться около Тивериады, поскольку народ все прибывал и прибывал. Однажды, когда вещал он толпе, мать его и братья его Иаков, Симон и Иуда, а также сестры его стояли невдалеке, не решаясь приблизиться, чтобы не помешать проповеди. И некто сказал ему:

— Вот матерь твоя и братья твои и сестры твои, спрашивают тебя, желают поговорить с тобой. Может, чего надо им от тебя…

— Кто матерь моя? Кто братья мои? — ответствовал Иисус в ответ говорившему и, указав рукою на учеников своих, сказал: — Вот матерь моя и братья мои!

Немало удивились тому не только толпившиеся вокруг люди, но и ученики его, памятуя слова Откровения Господня, которые вещал он Пророку Моисею: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле…» А этот Пророк прямо так про матерь свою… А ведь ежели он Божий Сын, как утверждает, то мать-то его не иначе, как Богородица Пресвятая. Можно ли так с матерью со своей обращаться, хоть пусть он и взаправду Божий Сын!..

Но ведь не может же ученик быть мудрее учителя. Об этом и сам Иисус учил, посему все быстро успокоились. Один лишь Фома Неверующий подумал, правда, только про себя — вслух произнести не посмел: «Так что же, я его мать, что ли? Чтой-то не уразумею я. Ишь куда гнёт!»

Ах, знал бы Иисус, знал бы он!.. Ведь мать с братьями и сестрами его неспроста тащилась в такую даль — стадий шестьдесят отмахали, небось! А пришли они просить милости Иисусовой: умирал отец его Иосиф, думали, может, придет Иисус и вылечит… Но не добрались они до Иисуса, окруженного страждущими и просто зеваками.

Ах, знал бы он, знал бы! Непременно пошел бы, и хоть и не спас бы Иосифа, но, по крайней мере, отдал бы ему последний долг. Но, как видите, Господь распорядился по-другому.

Так вот, ради красного словца… Ах, знал бы он, знал бы!..

 

КОРМЛЕНИЕ ПЯТЬЮ ХЛЕБАМИ

Настал вечер, приступили к Иисусу ученики и сказали:

— Место здесь пустынное и время уже позднее. Отпусти людей, пусть пойдут в ближайшее селение и купят себе пищи.

— Не нужно им никуда идти, разве нам нечего дать им поесть?

— Да что ты, Иисус! Нам и самим-то не хватит на скромный ужин: у нас здесь только пять хлебов и две небольших рыбины.

— Принесите их мне сюда. — Сказал Иисус.

Когда принесли ему хлеба и рыбин, велел он народу возлечь на траву, расслабиться, закрыть глаза и слушать его. И ученики его легли вместе со всеми. И воззрел Иисус на небо и начал говорить что-то на чарующем гортанном наречии. Плавная музыка незнакомых слов фарси затуманивала сознание слушающих, убаюкивала. Вскоре все впали в глубокий гипнотический сон, а Иисус перешел на обычный арамейский язык, говоря при этом мерным глубоким голосом:

— Вот взял я пять хлебов и две рыбы, вот преломил те хлебы и через учеников своих дал их вам. Ешьте и насыщайтесь. Всем хватит, и еще останется! Ешьте и насыщайтесь. Всем хватит, и еще останется! Ешьте и насыщайтесь…

И кто лежа, кто сидя, а кто даже поднявшись в рост начали будто бы жевать что-то и проглатывать, а потом в сомнамбулическом сне одиннадцать учеников его ходили с коробами и делали вид, что собирают объедки, и будто наполнили они так одиннадцать коробов. Один Иуда не поддался внушению, но он был поражен и обрадован удивительной способностью Иисуса владеть людьми. Он понял, что Иисус — это тот, кто может людей заставить верить в новые, не всегда и не всем понятные идеи. Подойдя к Иисусу он сказал:

— Брат мой возлюбленный! Ты воистину великий Пророк. Даже Моисеевы деяния блекнут перед твоими. Я верю в твое божественное предназначение: если не ты, то кто, если не теперь, то когда, сможет вдохнуть душу в этих измученных и потерявших веру в себя людей? Я клянусь тебе служить твоему учению до последнего дыхания… Кровью своей клянусь, что никогда — как бы это ни было тяжело — не брошу тебя!

С этими словами Иуда рассек острым ножом себе руку чуть выше запястья. Кровь буквально брызнула фонтаном, и как бы в ответ на это, глаза Иисуса увлажнились, он обнял Иуду, сказав:

— И я клянусь тебе, что и я никогда не брошу тебя. Пусть отныне наши судьбы будут переплетены, как две виноградные лозы. И да победит то учение, которому мы готовы посвятить наши жизни. Спасибо, брат!

 

ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ АКИ ПО СУХУ

Наутро народ встал сытый и довольный. Найти оставшийся недоеденный хлеб, правда, никому не удалось — все, как корова языком слизнула!.. Да и не мудрено: евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей. Может, кто утром и подчистил остатки, кто знает!

Сам Иисус встал усталый, лица на нем не было: первый такой серьезный гипнотический сеанс сильно измотал его. Он послал учеников своих отправиться в путь на тот берег озера, пока он отпустит народ. Когда все разошлись, он взошел на гору, чтобы помолиться наедине: было за что воздать благодарение Господу. Задержался он там до вечера, наслаждаясь покоем и тишиной, вспоминая с какой-то затаенной грустью те чудные годы, которые он провел в своем долгом путешествии. С благодарностью он вспомнил своих индийских учителей, которые научили его искусству владеть толпой.

Начало темнеть, Иисус спешно спустился с горы, поскольку боялся, что его измотанной сеансом гипноза душе начнет мерещиться всякая чертовщина. К тому же поднялся сильный ветер, стало даже прохладно. Он пошел к озеру. Уже на берегу он заметил, что лодка с его учениками беспомощно пытается пробиться сквозь высокие волны и сильный встречный ветер. «Вот те на! — подумал Иисус. — Часа уж два прошло, а воз и ныне там!»

Лодку все больше и больше сносило обратно к тому же берегу, от которого отчалили его незадачливые ученики. Иисус неспешно пошел навстречу баркасу по длинной песчаной косе, далеко вдававшейся в воды озеро. Стараясь перекричать ветер, Иисус позвал Петра, который, как всегда в его отсутствие, оставался за старшего.

— Свят-свят! Чур меня! Господи, спаси душу мою, избави от видения призрака! — Запричитал Петр, увидев в уже сильно сгустившихся сумерках какую-то фигуру в светлом одеянии, идущую навстречу будто бы прямо по воде. Остальные сидевшие в лодке, оглянувшись в том направлении, куда смотрел перепуганный Петр, тоже в ужасе вскричали. Но когда раздался ответный спокойный голос: «Это я, не бойтесь!» — в котором все узнали голос своего учителя, наступило успокоение.

Однако всем продолжало казаться, что Иисус приближается к лодке, идя прямо по воде.

Суматошный Петр прокричал:

— Господи! Если это ты, повели мне придти к тебе по воде.

Иисусу ничего не оставалось, как разрешить Петру пойти по воде, при этом он судорожно пытался придумать, как объяснить Петру и остальным безуспешную попытку Петра хождения по воде. И действительно, Петр, встав на борт лодки, ступил на воду и тут же окунулся с головой. Вынырнув в страхе, обдаваемый брызгами волн, бившихся о борт баркаса, он завопил:

— Боже, Боже! Спаси мя и помилуй! Тону-у-у! Господи! Господи! Бль-бль-бль…

Едва не утонул Петр, который, как многие рыбаки, не умел вовсе плавать. Вытащили остальные апостолы незадачливого Петра на баркас обратно. Тот трясся то ли от страха, то ли от холода, но зуб у него не попадал на зуб.

Позже, когда, наконец, все собрались вместе, вытащив баркас на берег, Иисус сказал Петру:

— Маловерный! Зачем ты усомнился? Потому и провалился под воду. Без веры тебя и земля держать не будет!

Когда под утро ветер стих, путники добрались, наконец до земли Генисаретской, где их опять ожидали толпы страждущих и жаждущих: слава о способностях Иисуса-исцелителя бежала впереди него.

 

ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ МЕССИИ

И пошел дальше Иисус с огромной толпой уверовавших и просто зевак, которые дивились чудесам, которые он творил. Придя в Кесарию Филиппову, Иисус долго ходил вдвоем с Иудой вдалеке от своих учеников, так что ни слова не могло донестись до них. Спрашивал Иисус Иуду, как тот думает, когда надо начинать открывать себя людям Мессией. Отвечал ему Иуда, что довольно уже чудес понасотворял Иисус, уже поверят в него люди как в Пророка и Мессию.

— Вчера было рано, но завтра может быть будет поздно, — произнес Иуда сакраментальную фразу, переходящую из поколения в поколение людское. — Но делать это надо тонко: сам себя объявишь — люди засомневаются, обвинят в гордыне. Надо, чтобы кто-то это сделал как бы со стороны. Жаль Иоанна Крестителя нет в живых: вот кто бы пригодился! Нужен другой человек, как бы свидетель. Почему бы ни спросить тебе об этом для начала учеников своих? И ежели они признают в тебе Христа, то запрети им разглашать это.

А что слаще запретного плода? В каждом сидит немножко от праматери нашей Евы: коли сказано нельзя, то очень уж хочется попробовать!

И спрашивал Иисус учеников своих: за кого люди почитают меня, сына человеческого? Стали апостолы говорить, что слышали в народе: кто говорил, что за Иоанна Крестителя, другие говорили, что за Илию или за Иеремию.

— Ну, а вы-то сами за кого почитаете меня? — спросил Иисус.

Замолчали смущенные апостолы, лишь Петр, как всегда предводительствовавший всеми, бойко отрапортовал:

— Ты — Мессия и сын Бога Живаго.

— Блажен ты, Петр-Симон, сын Иосиев, — ответствовал ему Иисус, — потому что не иначе как Отец мой, сущий на небесах, открыл тебе это. На тебе, Петр, как на камне, создам я церковь мою и дам тебе ключи Царства Небесного.

Смутился Петр такой похвале, но и возгордился внутренне: а вдруг и взаправду Иисус Мессия, то бишь Христос? Тогда и он, Петр, не последний человек!

Иисус запретил ученикам своим кому бы то ни было сказывать, что он есть Христос. Прошло немного времени и подивился он тому, насколько правильно было все решено Иудой, понимавшим натуру человеческую: коли хочешь, чтобы раззвонили по всему миру какую весть, поведай ее под строжайшей тайной лучшим друзьям да еще потребуй, чтобы поклялись они не разглашать тайны. Не пройдет и пары дней тайна эта будет открыта во всех уголках земли! Не зря у них в Назарете старухи говорили: «По секрету всему свету».

 

ВАРТИМЕЙ

Прошли наши странники городишко Авелмехолу и шли дальше на юг. Шли они от Галилейского моря к Мертвому вдоль реки Иордан, которая течет прямехонько с севера на юг, будто кто ей нарочно такое русло выкопал: стадий триста как по ниточке натянутой течет.

И подойдя уже почти к Мертвому морю, повернули на Иерусалим, остановившись в Иерихоне. Побыли там, поучили в синагогах, Иисус сделал несколько незначительных исцелений — кому-то снял изнурительную головную боль заговором, кому-то вправил застоявшийся вывих. Уже собрались Иисус и ученики его покинуть гостеприимный город, но тут уже при самом выходе увидели у дороги слепого, просящего милостыню. А, заметим, провожала Иисуса огромная толпа народа. Кто-то из толпы окликнул слепца:

— Эй, Вартимей, сын Тимеев, к нам Иисус пожаловал, исцеляет глухих, немых да слепых. Хочешь исцелиться?

— Вот ведь напасть какая! — подумал Вартимей. — Жил себе припеваючи на подаяния милостивых, а тут на тебе! Исцелитель нашелся! Да говорят, всех исцеляет подряд. Он же сразу поймет, что у меня глаза-то прикрыты только для виду. Разоблачит, так еще меня и камнями побьют те же, кто вчера еще милостыню щедро подавал мне… Вот принесла его нечистая! Уж лучше соглашусь сразу на исцеление, пока он не начал расследовать да обследовать… — И запричитал жалобным голосом Вартимей: — Иисус, помилуй меня!

Тот подошел и сразу понял в чем дело: Вартимей был симулянт! У слепых не дергаются веки: они дергаются только у тех, кто долго насильно держит их сомкнутыми. Но тем не менее, не подавая вида, спросил:

— Что ты хочешь от меня?

— Хочу прозреть! Исцели! Буду ходить по городам и селам и славить тебя да показывать, какое зрение ты мне вернул, Иисусе!

На это Иисус, понявший, что для всеобщего блага будет лучше, если не разоблачать обманщика, ответил ему:

— Встань и иди! Вера твоя спасла тебя, — едва заметно ухмыльнулся Иисус, глядя прямо в глаза «прозревшего» Вартимея. — Но смотри, не сожалей потом, и на меня не ропщи, ибо ты сам просил, не я хотел!

Тут же Вартимей вскочил, широко раскрыл глаза, заорал, как от радости, потом брякнулся Иисусу в ноги и начал целовать их. «Комедиант, — подумал Иисус, — ему бы в театре лицедействовать, неплохие бы деньги заколачивал, а он…» Тут бывший слепой бросился к горожанам, стоявшим невдалеке, и стал кричать:

— Праздник-то какой! Праздник-то какой у меня! Люди добрые, напоите-накормите меня! И на похмёлку в честь радости такой не пожалейте!

И растроганный люд стал сыпать ему медные монеты в изобилии, а кто даже и серебренные подбрасывал.

Понимал Иисус всю щекотливость своего положения и ждал, что Иуда, не медля, отреагирует; он же безусловно все понял, что это был прямой обман, одномоментный сговор умного врачевателя и умного жулика! И Иисус не ошибся: к нему подошел Иуда и неслышно для остальных проговорил:

— Правильно, Иисус, так и надо! Конечно, этот Вартимей пройдоха и жулик, но его не исправишь: разоблачи его здесь — он пойдет обманывать людей в другом месте. А ты сделал одновременно два полезных дела: и Вартимей теперь сойдет со своей скользкой дорожки, и нам польза — пусть раззвонит всюду о своем чудесном исцелении!

— Знаешь, Иуда, и я подумал примерно так же. Я знал, что никто, кроме тебя, ничего не заметит и ничего не поймет. Боялся я лишь, что ты меня осудишь, а тут…

— А ведь вот, что смешно, Иисус: этот мошенник будет и впредь пользоваться щедротами человеческой глупости и доверчивости: сначала он «стриг баранов», прикинувшись слепым, а теперь он будет «стричь» тех же баранов, прикинувшись магически прозревшим! Этот прощелыга принесет нам пользы более сотни истинно исцеленных тобою: ему же есть нужда каждодневно вещать о своем чудодейственном исцелении, чтобы набивать свою «нищенскую» мошну!

Друзья засмеялись, продолжая путь.

 

СУББОТА ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА

Пришли как-то в субботу Иисус с учениками в синагогу, и видит Иисус, сидит в уголочке человек с иссохшей почти рукой, которой и шевельнуть не может. Подошел Иисус к нему, полюбопытствовал, что и как. Видит, что не столько боли у человека, сколько страху пошевельнуть рукой. А коли орган не упражнять, так он и отомрет за здорово живешь! Это Иисус узнал, еще когда Гиппократову учению учился в Греции.

Была суббота, синагога была полна, много в ней было правоверных евреев, почитающих субботу, да и священники окружили Иисуса. По их напряженным взглядам понял Иисус, что все наблюдают за ним, не начнет ли он в святой день знахарством заниматься.

Дал Иисус тому человеку несколько полезных советов, рассказал, как упражнять руку каждодневно, и сказал: «Иди с Богом! Не успеет месяц зарождающийся стать полной луною, как будешь ты опять владеть своею рукой!»

А правоверные и священники иудейские в синагоге наблюдали за ним и возмущались: «Ишь, богохульник! Исцеляет больных в субботу, когда работать грех!» Услыхал Иисус этот ропот и спросил громко, вроде бы ни к кому не обращаясь:

— Должно ли в субботу добро делать, или же злу попустительствовать? Неужто душу не спасти, а погубить ее бездействием?

Замолчали шептуны, но затаили в душе еще больше хамства на пророка. А он продолжал:

— Разве не поднимет каждый из вас в субботу на улице серебряный динарий, уроненный кем-то, предварительно не покосившись по сторонам, что никто того не видит? Лицемеры! А если ягненок упадет в глубокий колодец, неужели вы не вытащите его, а дадите невинной скотинке погибнуть, а тем вдобавок и колодец оскверните? Лицемеры вы злокорыстные! Готовы у соседа в глазу соринку разглядеть, а в собственном и бревна не видите! — а потом, помолчав, добавил уже в раздумье: — Суббота для человека, а не человек для субботы!

И не успел Иисус закончить свою нравоучительную сентенцию, как подбегает к нему главный священник синагоги по имени Иаир, и, рыдая и вырывая из головы своей и без того редкие волосенки, падает к ногам его.

— Иисус, спаси ради Бога! — Взывает он к пророку. — Дочь моя умерла несколько дней назад… Тлен не берет ее. Может, еще не отлетела душа ее к праотцам? Приди и возложи на нее руки, чтобы она ожила!

— Но суббота же сегодня, равви… Не боишься принять греха на душу свою? Я-то готов всегда помочь человеку, но вы же за это меня и проклинаете!

— Иисус, помоги!.. Плевал я на субботу и на все эти дурацкие предрассудки — воскреси мою дочь! Век тебя не забуду, век буду Господу молиться о твоем здоровье!

— Не о моем здоровье пекись, — ответил ему Иисус, — а о спасении своей души.

И с этими словами последовал Иисус за Иаиром. Следом шла толпа зевак, каждому хотелось быть поближе к этому волшебному лекарю, хоть одним глазком поглядеть на его чудодейство.

И шла за ним в толпе одна женщина, которая уже лет десять страдала кровотечением. Много претерпела она от разных лекарей, вынуждена была распродать все свое имущество, чтобы оплатить визиты врачей и купить лекарства, но все было без пользы: пришла она только в еще худшее состояние. Много она была наслышана о чудесах, которые творил Иисус и крепко-накрепко внушила себе, что как только прикоснется она к его одежде, то тут же выздоровеет.

И вот пробившись сквозь толпу любопытствующих, она достигла Иисуса и коснулась края его одежды. Почувствовав, что кто-то слегка тронул его, Иисус обернулся и увидел женщину с таким умоляющим взглядом, что сразу догадался, в чем может быть просьба ее. Он погладил ее по плечу и сказал: «Дерзай, дщерь моя! Вера твоя спасет тебя. Но будь терпелива: зерну малому и то надобно время, чтобы оно проросло. Болезнь же твоя, я вижу, мучит тебя давно». Женщина ушла довольная, а Иисус подумал: «Хватило бы ей веры в самое себя! Ведь без этого ни одно плацебо никогда не может дать нужного эффекта!»

Идут они дальше к дому священника Иаира. Тот идет и причитает, горько плача. Иисус же говорит ему:

— Не бойся, главное — веруй!

Понял Иисус, что если несколько дней тление не берет тело умершей, то не мертва девица, а впала в летаргический сон. Когда подошли к дому Иаира, Иисус не позволил никому следовать за собой, кроме Петра, Иакова и Иоанна.

Вошли они в дом, видят людей в полном смятении. Бывшие там женщины причитали и, заливаясь слезами, вопили громко. Иисус, пытаясь успокоить всех, сказал, что, может быть, не умерла дочь, а только заснула. На эти его слова народ начал даже надсмехаться над ним, говоря: «Уже пять дён лежит девица мертвая, а ты говоришь, уснула!»

Иисус, попросил отца девицы выслать всех вон из покоев, в которых лежала девица, да и самому тоже выйти. Когда его оставили одного, подошел Иисус к лежавшей бездыханно девушке и поднес к ноздрям девицы маленькое зеркальце, которое он всегда носил с собой. Он тут же увидел, что оно слегка, почти невидимо запотело. Иисус подумал: «И кто меня за язык тянул говорить, что, может, спит она? Вдруг поверили бы мне, что всего-навсего спит? Тогда и чуда бы не вышло! Слава богу, что не обратили на мои слова внимания, но даже еще и осмеяли меня». Иисус подошел к девице, взял ее за руку, и ровным и тихим голосом, монотонно повторяя одни и те же слова, начал говорить ей, чтобы она проснулась и встала. И вот ресницы девушки затрепетали, она слегка приоткрыла глаза. Тут позвал Иисус обратно отца и мать девицы, всех своих учеников и некоторых особо рьяных зевак в покои, где девица лежала.

И, взяв девицу за руку, говорит ей: «Талифа куми!», что значит: «Встань, дщерь моя!» И девица, послушавшись Иисуса, села на край кровати, спустив ноги на пол. Она пыталась встать и пойти, но ей это не удавалось: слабость одолела ее — сказывались те несколько дней, которые она провела, не вкушая и крошки от разломанного лаваша.

Не было предела изумлению публики. Все восторженно и оживленно обсуждали свершившееся, воздавая хвалу исцелителю. А он сказал: «Накормите ее, да вернутся силы в тело ее!» И он строго приказал всем, чтобы никто об этом никому не рассказывал. И конечно же, как по мановению волшебной палочки, тут же слух разнесся по всей стране об этом чудесном воскрешении. «Молодец все же Иуда, посоветовавший мне запрещать рассказы о том, как я исцеляю людей!» — подумал Иисус.

 

БОГАЧ И НИЩИЙ

Между Иерихоном и Иерусалимом есть небольшое местечко — Фара. Нет в том местечке ничего примечательного, но остановился в нем Иисус с апостолами своими, ибо настало время передохнуть и набраться сил перед входом в большой город — священный город евреев да и других народов проживавших в этом новом Вавилоне.

И вот на привале рассказал Иисус свою очередную притчу.

Некто был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Жил одновременно с ним на грешной земле другой, кто был нищ, лежал у ворот этого самого богатея в струпьях и питался лишь крошками, падающими с барского стола.

Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И попал он, конечно же, в ад… Будучи в нестерпимых муках, он поднял глаза свои и увидел вдали Авраама и того бедняка на лоне его. И возопил бывший богатей: «Отче Аврааме! Умилосердись надо мною, пошли того бывшего нищего, чтобы омочил он конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем».

Но Авраам сказал: «Вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а бедолага этот имел только злое. Ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь. Да и невозможно попасть из ада в рай — это надо заработать при жизни земной».

Иисус любил побеседовать с каждым из учеников в отдельности. Если беседы с Иудой давали обоим им силы для дальнейшего движения вперед, для выбора пути, то с остальными Иисус говорил, чтобы лучше понять, как люди понимают и воспринимают его слова. А община Иисусовых апостолов была воистину разнообразна. Тут был и вернопреданный, ни в чем не сомневающийся Петр; и безропотная тень его — Андрей; и критиканствующий, хотя в целом и недалекий, Фома; и доверчивый Иоанн; и крепкого ума Матфей, у которого, правда, не хватало скорости реакции; и легкомысленный Филипп.

В этот раз после рассказа притчи Иисус шел, сопровождаемый Фомой, который, как всегда задавал вопросы:

— Учитель! А что же будет с теми у кого в жизни намешано: и добра и мучений получили поровну? Куда им путь в ад или Царствие Небесное? Или же они будут год там, а год сям? Да и кто решать-то будет? Ведь сам говорил, что между добром и злом граница неясная, как у моря Галилейского: откуда ветер дует, туда и волна воду на берег задувает. Неужто правда, достаточно покаяться и в рай попадешь? А что если бы тот богач перед смертью покаялся, так он тоже бы в раю оказался? А бедняк, забывши покаяться, так что — прямиком в ад?

— Фома, — ответствовал Иисус, — это притча. В ней все рассказывается иносказательно. Понимать ее нужно отвлеченно. Ты сам подумай своей головой, я ведь все разжевывать за тебя не могу… Вспомни: «Имеющий уши — да слышит!»

— Так то оно так, — не успокаивался Фома, — но…

Вязкий этот разговор уже притомил Иисуса. Не отвечая прямо, он опять сказал только что придуманную им самим максиму:

— Истинно говорю: легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому попасть в Царствие Небесное!

Шедший позади Иуда слышал беседу учителя с Фомой. Он понимал недоумение Фомы, но одновременно понимал и позицию Иисуса — выходца из бедной семьи…

Иуда понимал, что нескрываемая ненависть Иисуса к богатым — это неистребимое чувство вечно голодного по отношению к сытому. Иисус с детства понимал, какими потом и кровью доставался каждый лептон, каждый минутум его отцу, Иосифу. Он и сам был научен работать, не покладая рук, дабы заработать себе на хлеб насущный. Иуда понимал, что жизнь не баловала Иисуса и приучила его к мысли о том, что богатство нельзя нажить праведным трудом.

Сам Иуда происходил из вполне обеспеченной семьи, ему дали хорошее образование, он никогда не чувствовал нужды ни в чем. У него, как и у Иисуса было развитое чувство справедливости. Он не знал даже, как это чувство сформулировать. Видимо, прав был Иисус, говоривший, что можно и не формулировать это чувство, а просто желать ближнему того же, чего желаешь ты сам себе.

Иуде с детства было немного совестно, что он даром получил то, чего другие не могли добиться даже каторжным трудом. Нет, его родители не были клещами сосавшими чужую кровь. Его отец был уважаемым судьей, о котором шла слава справедливого и честного человека. Но тем не менее, Иуда видел, что другие его сверстники жили в нужде, их семьи перебивались с хлеба на воду. И он очень переживал за тех своих друзей, у чьих родителей жизнь не сложилась, была трудной и тяжелой. Ведь сами-то его друзья были не виноваты, что их родители бедны!

Иуде очень нравилась идея Иисуса, что люди должны жить, как одна большая семья: сильные помогать слабым, сытые — голодным. Ведь хорошая семья живет по подобным законам: никто не задумывается над тем, что есть добро, каждый просто творит это самое добро.

Но в то же самое время, Иуда не понимал слепой ненависти к богатым. Ведь само по себе богатство — не порок. Порок стремление к неправедному богатству.

Догнав Иисуса, шедшего в одиночестве впереди, когда от него отстал Фома Неверующий, Иуда обратился к Иисусу:

— И я хочу поговорить с тобой об этой твоей последней притче о богатом и бедном. И среди богатых людей бывают праведники. Ведь вовсе не обязательно зарабатывать деньги нечестным путем или же, наживаясь на каторжном труде ближних. Возьми, к примеру, Еноха из Вифлеема. Да, он богатый человек, но он сам вместе со своими работниками встает рано утром, что говорится, ни свет, ни заря, вкалывает с ними до седьмого пота, вместе с ними разделяет их трапезу. Да, он живет в хорошем доме, его жена может красиво одеваться и носить драгоценности… Но разве он не сам заработал все, что имеет, честным трудом? Посмотри, как рвутся люди попасть к нему на работу… К тому же, ты знаешь, что он пожертвовал большие деньги на храм Божий…

— Знаю я этих богатеев: совесть их гложет, вот они и стараются Бога умаслить своими подношениями!.. — раздраженно ответил Иисус.

— Все ли так просто, Иисус? Я вот тоже не из бедной семьи, но не вижу никакого за собой греха только от этого. А в твоей же притче, представь, что богатый человек — это честный труженик Енох из Вифлеема, а бедняк, сидящий у ворот, — прощелыга и обманщик Вартимей. Так что же, все равно надо Еноха гнать в ад, а Вартимея посылать под крылышко Авраамово?

— Опять ты прав, Иуда… И в то же время неправ! Жизнь многолика, нет единого рецепта, как жить. Только дурак, а может, даже вдобавок еще и негодяй, может сказать, что он знает как поступать наперед, и только глупец может последовать его совету. Но в то же время есть какие-то общие принципы… В среднем богатые люди заслуживают презрения…

— В среднем? — переспросил Иуда. — Но разве бывает «средний Иисус» или «средний Иуда»?

— Ну, я и ею в виду общий принцип…

— Но, Иисус, не в том ли и беда всех этих общих принципов, особенно высказанных вождем, что люди начинают слепо им следовать? Представь, как может подействовать такая притча на Петра? Или на Филиппа? Они же слепо пойдут жечь поместья и громить дворцы, убивая неповинных людей за то, что они «в среднем» плохие!

Задумались оба. Каждый понимал правоту другого. Каждый понимал и свою правоту. Они уже не первый раз говорили об отсутствии абсолютных истин в жизни, признавая в то же время право на существование таковых.

— Знаешь, Иуда, — после паузы сказал Иисус, — все же мы должны думать именно о «среднем человеке», ведь мы с тобой мечтаем о религии для всех, а не для избранных. Большинство людей бедны, поэтому мы должны им «подыгрывать», сделать так, чтобы вера наша помогала им жить.

Они опять шли молча, погруженные каждый в свои мысли. Спустя какое-то время Иуда произнес:

— Ты меня прости, Иисус. Я четко понимаю, что всегда проще подмечать ошибки других, чем самому прокладывать путь и при этом неизбежно ошибаться.

Ты же выполняешь великую миссию. Ты делаешь то, что никто из нас сделать был бы не в силах: ты видишь цель, ты ведешь нас.

— Знаешь, Иуда, я многое понял в последнее время: чтобы быть учителем, надо уметь самому учиться у других. Общение с такими, как ты, стимулирует меня, позволяет развивать дальше основные идеи новой веры, оттачивать их…

— Ну, моя-то роль незначительна: как я уже сказал тебе, быть критиком легче, чем быть создателем.

 

БЛУДНЫЙ СЫН

В другой раз Иисус поведал ученикам своим притчу про блудного сына. Иисус любил рассказывать притчи, причем учил учеников своих, чтобы они сами доходили до морали, заложенной в той или иной притче. Иногда все же вопросы ему задавались, особенно усердствовал в этом обычно Фома.

Вот что рассказал Иисус на этот раз. У одного богатого человека было два сына. Однажды пришел к отцу младший и сказал: «Отче! Выдай мне причитающуюся мне по праву наследства часть имения». Разделил отец имение свое на две части и отдал каждому из сыновей его часть.

По прошествии немногих дней, младший сын, заложив свою часть имения, тайком собрался в дорогу, прихватил деньги, и пошел в дальнюю сторону. Там он вел разгульную жизнь, кутил, развлекался с порочными женщинами и, в результате такой распутной жизни, в конце концов, расточил все свои средства, которые ему достались от отца. Не зря люди говорят про такие шальные деньги: легко пришли — легко ушли. Коли не трудом тяжелым заработано достояние, то и теряется оно быстро и незаметно.

Когда же он прожил всё, то пришлось подумать самому о хлебе насущном. Хоть и не привык к труду он, избалованный отеческой любовью, пришел черед и ему почувствовать вкус собственного пота. Один из жителей той страны, где застрял без денег и без средств на жизнь младший сын, взял его к себе из жалости, а поскольку молодой человек ничего не умел делать, то послал его на поля свои пасти свиней. Там юноша был рад наполнить чрево свое отрубями, которые ели свиньи, забыв что подают на дружеских пьянках- гулянках да разгульных пиршествах.

Скопив самую малую толику денег, необходимых лишь на возвращение на родину, он собрался в обратный путь. Помысел его был один и весьма простой:

— Сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я здесь умираю от голода! Приду я к отцу моему и скажу: «Отче! Я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим… Прости и помилуй меня! Возьми меня, Бога ради, в число наемников твоих». Неужто откажет мне отец мой?

Знал он, даже уверен был, что дрогнет отеческое сердце, простит он все любимому своему сыночку, и будет он снова жить-поживать припеваючи.

И вот он уже подходит к дому своему, весь в пыли, в лохмотьях, что остались от его прежде роскошных одежд. И тут увидел его отец его и, обезумев от радости, побежал навстречу сыну своему, подбежав же пал ему на шею и целовал его. Слезы текли по щекам старика, застилая ему глаза. Сын же сказал ему:

— Отче! Я согрешил пред тобою… Но все же позволь мне называться сыном твоим, хотя я того и недостоин…

— Сын мой единокровный! Да разве может быть для родителя радость большая, чем возвращение блудного сына, вернувшегося в лоно отчего дома!

И отец, которого распирала радость оттого, что вернулся, наконец, сын так долго неведомо где пропадавший, сказал рабам своим: «Принесите лучшую одежду сыну моему возлюбленному и оденьте его, и дайте перстень драгоценный на руку его, и обувью из лучшей кожи обуйте ноги его!» Потом велел он заклать лучшего из молодых тельцов для праздничной трапезы:

«Будет сегодня великий праздник, ибо вернулся мой сын, который пропадал долго, но нашелся! Есть у нас повод радоваться и веселиться!»

И приготовили слуги всяческих яств и хмельных напитков, и разгорелось веселье в доме. И снова почувствовал себя младший сын главным в доме, от желания которого зависело все, ибо отец его всегда, всю его жизнь был его рабом.

Старший же сын был в это время в поле, где работал, как всегда, в поте лица своего, восполняя в хозяйстве отцовом те бреши, которые возникли из-за транжирства младшего брата. Когда возвращаясь с поля усталый и оголодавший, приблизился он к отчему дому, то услышал пение и ликование в доме. Умывая руки свои после трудов праведных, спросил он одного из слуг, что происходит. Тот ответил: «Брат твой вернулся… Отец твой распорядился устроить пир горой в честь этого события и заколоть откормленного молодого теленка на радостях, потому как сын его меньшой вернулся здоровым и невредимым».

Старший сын осерчал и не хотел даже войти в дом и сесть к столу. Он пошел во двор, сел на лавку около клети с ягнятами и опустив голову свою на натруженные руки думал над несправедливостью жизни. Вышел из дверей счастливый отец и стал звать его. Но старший сын сказал в ответ отцу:

— Я столько лет гну спину, работаю, не жалея живота своего… Все эти годы я искупаю грехи брата моего перед тобой, отец. Я ли не служу тебе честно и бескорыстно и никогда не преступаю ни одного приказания твоего? Но я ни разу за все эти годы, не был удостоен и малого козлёнка, чтобы мне хоть немного повеселиться с друзьями моими после трудов моих… Брату же моему, промотавшему половину имения твоего с блудницами да пропойцами, как только тот вернулся, ты устроил пир на весь мир, заколов для него теленка!..

Не о любви отчей прошу я, а о справедливости…

— Сын мой! — ответил отец. — Ты всегда со мною. А вот брат твой будто был мертв и ожил, пропадал и нашелся.

Молчали апостолы после сей притчи. Вроде все так, а что-то вроде не так. Опять эти притчи! Ну, кто их уразумеет? Как понять эту притчу? В чем же мораль ее? С одной стороны, вроде бы отец прав, обрадовавшись, что вернулся живой и невредимый сын, коего уже и не чаяли увидеть. Но вроде и старшой сын прав: нужно же какая-никакая справедливость! Кому более надо воздать — труженику или трутню?.. Хотел было, как обычно, встрять с вопросом Фома, да Петр одернул его за рукав.

Иуда же подойдя к Иисусу положил руку ему на плечо и, стоя спиной к остальным, прошептал, чтобы никто из апостолов его не услышал:

— Иисус, по-моему, твоя притча противоречива… Слепая любовь к младшему — не есть повод для восхвалений, а уж предпочтение транжиры-празднолюбца перед лицом истинного трудяги — это вообще ни в какие ворота не лезет…

— Да, нелепо получилось… Не знаю уж, почему эта притча вообще мне в голову пришла. Мне эту притчу еще мать рассказывала, когда я был совсем маленьким. Я о сути этой притчи и не задумывался никогда…

 

ИСЦЕЛЕНИЕ ДОЧЕРИ ХАНАНЕЯНКИ

И ходил Иисус со своими учениками по всей Галилее, уча в синагогах, проповедуя Царствие Небесное, и исцеляя всякую болезнь и немощь в людях. Пригодились ему знания, полученные в Греции от Фемистокла. Особенно удавалось ему лечение так называемых «бесноватых» — припадочных и лунатиков. То, что людям казалось порождением сил бесовских, он излечивал легко, зная азы психотерапии.

И валили к нему толпы народа, надеясь на чудо. Иисус, леча, не делал поспешных заявлений: он сначала осматривал немощных и больных, делал диагнозы, деля про себя всех на излечиваемых и неизлечиваемых, а потом принимался лечить тех, успех лечения которых был фактически предрешен. И с лечением он не торопился, делал все не спеша и с убедительной для всех уверенностью.

Если же попадался кто-то с тяжелейшей неизлечимой болезнью, то он отсылал такого либо к какому-нибудь святому месту на моление, либо говорил, что больному нужно две недели пить парное козье молоко от козы, у которой родился один светленький и один темненький козленочек. А поди сыщи такую козочку! Но надежда есть! Иисус помнил, чему учил его Фемистокл: «Если не можешь вылечить, то дай хотя бы надежду. Она либо спасет больного, либо хотя бы облегчит последние дни его».

Во время одной из проповедей подошла к Иисусу женщина и попросила его излечить дочь ее, которая была тяжело больна: одержима та была нечистым духом, как говорили люди. Была у девочки падучая болезнь, а временами она впадала даже в беспамятство, и изо рта ее шла белая пузырчатая пена. Припала та женщина к ногам Иисусовым, причитая и умоляя его исцелить ее дочку. По необычной яркой одежде и по сильному акценту женщины, понял Иисус, что она язычница. Она, и взаправду, оказалась родом хананеянка. Посмотрел на нее Иисус даже немного брезгливо и сказал:

— Женщина! Неужто ты думаешь, что я брошу хлеб псам, прежде, чем накормлю детей своих?!

— Сделай, как она просит, — стали просить его ученики, — а то она так и будет идти за нами и вопить всю дорогу!

— Послан я только к погибшим овцам дома Израилева. — Иисус ответил на это. — Нехорошо взять хлеб у детей и бросить его псам.

Но женщина оказалась не из простых — палец в рот не клади! Встав с колен в некотором изумлении, если даже не в негодовании, она, острая на язык и сообразительная, ответила довольно дерзко, чем повергла Иисуса в неудобное положение:

— Уж не знаю, что и сказать тебе, мил человек, но не добру ты учишь! Коли припомнишь, то и псы не остаются голодными под хозяйским столом, хоть крохи, но и им достаются!

Тут Иисус почувствовал буквально жжение где-то в области затылка. Обернувшись, он увидел Иуду, смотревшего на него с глубокой укоризной. Опомнился Иисус, осознав, что не то и не так ответил на мольбы хананеянки. И сказал тут Иисус:

— Прости меня женщина, не хотел я обидеть ни тебя, ни род твой. Вижу, что велика вера твоя, а посему да будет тебе по желанию твоему. Подведи ко мне дщерь твою.

И возложил Иисус руку на голову дочери той женщины, потом присел на корточки перед девочкой и, продолжая держать руку свою на ее темечке, сказал ей:

— Ты здорова! Ты здорова! У тебя никогда больше не будет жестоких припадков: я изгнал беса из тебя. Если же он еще когда приблизится, то ты и мать твоя да обратите лица свои в сторону Иерусалима и да произнесите молитву сию: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое. Да приидет царствие твое. Да будет воля твоя и на земле, как на небе! Хлеб наш насущный дай нам днесь. Прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему… И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь!»

Вряд ли запомнила хананеянка этот текст. Но ведь не это главное! Главное, что запало ей в душу, что надо просить Господа, когда тебе что-то позарез нужно, а слова она сама подберет, да еще, может, более приличествующие случаю!

Поблагодарила женщина Иисуса, обняла на прощание по-матерински и сама благословила его, как родного сына. Комок застрял в горле Иисуса, не смог ничего ответить он осчастливленной матери. И он впервые понял глубину той истины, которую сам же вещал людям: по делам, а не по словам вашим судимы будете!

И девочка улыбнулась ему в ответ светлой улыбкой, и понял Иисус, что поверила ему, а ведь это и есть залог успешного исцеления от болезни, одолевавшей ее. Так случилось взаимное благо: мать обрела исцеление дочери, а Иисус еще одну душу приобщил Господу. И был благодарен Иисус Иуде за тот обжигающий взгляд осуждения, который помог быстро исправить ошибку и помочь дочери женщины- хананеянки.

Тут подошел к Иисусу Иуда, и положил ему руку на плечо, говоря:

— А ведь и впрямь исцелил ты девчушку! Вон она как, вся аж засветилась! Ведь сами мы не знаем, какая сила заключена в нас, а все надеемся на что-то пришедшее свыше. Слаб человек! Слаб! — продолжал Иуда. — Ну, истинно, как прожить слабому без веры? И ты должен дать людям эту веру, Иисус!

Иисус благодарно взглянул на Иуду за то, что тот не напомнил ни словом, ни жестом о его промахе. Он в задумчивости промолвил, будто просто мыслил в слух:

— Милосердие не должно выбирать своих и чужих. Оно либо есть, либо его нет… К тому же, дитя, чье бы оно ни было — всегда дитя.

 

ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ

Трудно давались Иисусу проповеди про Царствие Небесное… Да и что ответишь на вопросы? Ведь все хотят узнать, а что там, а как души там размещаются, а что они делают, а как в преисподней?

Однажды саддукеи, которые вообще не верили в воскресенье после смерти, спросили Иисуса:

— Вот по Моисееву завету, если кто умрет, не имея детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату своему. Так? — Иисус согласно кивнул. — И вот жили-были семь братьев. Первый, женившись, умер и, не имея детей, оставил жену свою брату своему; подобно и второй, и третий. Дошло дело и до седьмого, но и он помер не продлив рода своего. А после всех умерла и та женщина, бывшая всем им женою при жизни. Вот вопросец у нас есть с заковырочкой: «Воскреснув, которого из семи будет она женою?»

— Вот ведь казуисты проклятые! Такой загадки и Сфинкс бы загадать не догадался! А интересно, что бы на такую злобную загадку Эдип бы ответил? — подумал Иисус.

Но призвал он на помощь всю свою природную сообразительность и изворотливость и ответил, хотя и не по делу, но весьма убедительно. (Что поделать: каков вопрос — таков и ответ!)

— Заблуждаетесь, не зная ни Священного Писания, ни силы Божией. В воскресении люди ни женятся, ни выходят замуж, — говорил Иисус, словно только что вернулся с того света, — но пребывают, как ангелы Божии на небесах.

А что на это возразишь? Поди разбери, как там ангелы на небесах… Никто из вопрошавших там не был, а кто уже там, так пока никто не возвращался… А Иисус так говорит, будто точно знает.

После этих нелегких дебатов с саддукеями, Иисус с Иудой шли, как всегда, обсуждая только что прошедшее словесное сражение.

— Может, — заметил Иуда, — если загробная жизнь и есть, то она вот такая бесплотная «жизнь-смерть» в застывшем навсегда времени? Но людям нужна приятная сказка о загробной жизни, которая не есть подобие смерти. Человек страшится смерти потому, что он слаб душой. Надо укрепить его душу, убедив человека, что душа его нетленна. Только это может укрепить наше учение и сделает его бессмертным. Ведь человек смертен, но человечество бессмертно!

— Хорошо рассуждать об абстрактной смерти и абстрактном бессмертии…

— А как ты, Иисус, сам относишься к смерти?

— Смерть? — задумчиво переспросил Иисус. — Я не хочу умирать. Я хочу творить добро для людей, а это можно делать только здесь, на земле. И если говорить честно, то я даже боюсь смерти…

— Иисус! А веришь ли ты сам в загробную жизнь? Ведь то, что ты ответил книжникам на вопрос о семи братьях, у которых была одна и та же жена на земле, только все запутывает… Если в Царствии Небесном не будет отношений между душами, то это будет большая прозрачная тюрьма с одиночными камерами. Кому нужна такая вечная жизнь-каторга?!

Они продолжали идти, каждый думал о своем, хотя мысли их крутились вокруг одного и того же. Что же такое есть это Царствие Небесное?

— А я тебя спрошу и посложней вопрос, чем тот фарисейский — опять заговорил Иуда: — что будут чувствовать души матери и сына, если мать в младом возрасте умерла при родах, а сын умер в глубокой старости? Ведь душа матери не узнает своего сына в той старческой душе, которая будет обитать на небесах, а сын не узнает своей матери в юной душе, а плотских-то образов у них не будет!

А если умрет недельного возраста младенец, то кем будет душа этого несмышленыша? Да и кому она будет нужна? Так она и будет болтаться, как никому ненужная щепка на волнах?

— Не знаю, не знаю… — ответил задумчиво Иисус. — Лучше и не пытаться это понять или объяснить. Это как у брахманов, помнишь я рассказывал: разломишь смокву — найдешь зерно, разломишь зерно найдешь то «ничто», которое и есть начало всего. Это «ничто» — непознаваемо.

— Но какой смысл в Царствии Небесном, если там нет места для чувств, мыслей, общения? Чем такое Царствие Небесное для душ лучше, чем Кладбище Земное для тел человеческих? Если там нет развития, нет перемен, то это подобие смерти.

Они помолчали немного, а потом Иуда сказал:

— В конце концов, все это неважно. Главное помочь людям, дать им веру. Ты начал великое дело. Все мы беззаветно преданы той идее, которую ты проповедуешь. Но ведь ты понимаешь, что рано или поздно нас все равно затопчут, убьют незаметно, как обычных преступников… Ведь мы, и правда, преступили за многое: мы, как бельмо на глазу для всех этих фальшивых святош и лицемерных власть предержащих.

Почему я спросил тебя, боишься ли ты смерти? У нас нет иного выбора: либо жить, но проиграть, либо пожертвовать собой, но победить. Ты же сам говорил, что восхищаешься Сократом. А ведь он умер всего-навсего за свои идеи, мы же готовы отдать жизни за великую идею!

— Я уверен, что наша идея в конце концов победит, — ответствовал Иисус, — и разнесется по всему миру. Но я очень боюсь, что, победив, она встанет на службу власть предержащих. Не напрасна ли наша борьба?..

— А я верю, что придет время, — разгорячено и с нескрываемым волнением сказал Иуда, — когда наступит всеобщее равенство людей, когда все будут счастливыми, когда на самом деле все станут братьями. И может, созданная тобой религия разрастется, поглотит другие, трансформируется так, чтобы быть удобной для всех — белых, желтых, черных — да хоть зеленых, если зеленые люди где-то да существуют!

— Да, Иуда… Надо нам обо всем серьезно подумать, все решить… Ну, да ладно, пойдем спать. А то вон уже небо на Востоке стало светлеть. Может, во сне какая благодать приснится. И потом не зря говорят: утро вечера мудренее!

Они обнялись дружески похлопали друг друга по спинам и, кивнув друг другу «спокойной ночи», пошли на ночлег.

Уже занималась заря… Долго ли осталось им творить добро на этой земле? Что с ними станется завтра?

 

ВОСКРЕШЕНИЕ ЛАЗАРЯ

Однажды пришла из Вифании Мария Магдалина совершенно расстроенная, вся в слезах. На вопросы Иисуса, пытавшегося утешить ее, она сквозь рыдания сказала, что брат ее Лазарь тяжело болел и умер. Иисус расспросил ее, что случилось, и Мария рассказала, что последние дни мучился Лазарь тяжелейшими головными болями, отпаивали его какими-то целебными травами, которые принесла местная знахарка. Она же потом заговорила Лазаря, головная боль у него утихла, он стал уже улыбаться, но потом вдруг, когда знахарка, уходя, уже закрыла за собой дверь, вдруг ослабел, закатил глаза, учащенно задышал, а потом сник, и жизнь вылетела из него прочь…

Понял Иисус, что промедление смерти подобно: обладала, видимо, знахарка даром гипноза, успокоила она Лазаря, да не рассчитала, что слишком сильно было ее влияние на Лазаря! Надо срочно мчаться в Вифанию! Слезами горю не поможешь, да и горя-то еще нет: вот, не дай Бог, похоронят Лазаря, да закроют намертво могильным камнем вход в склеп-пещеру, вот тогда будет поздно. Даже если проснется Лазарь, ослабевший, он не сможет отвалить камень и останется только одно — тихая неизбежная смерть от истощения и жажды…

Сказал Иисус своим ученикам: «Пойду в Вифанию, воскрешу Лазаря, и тем восславлю еще раз имя Господне!» Вифания была близ Иерусалима, всего стадиях в пятнадцати, так что Иисус, за которым поспешала Мария Магдалина, уже примерно через час был в доме, где встретила его Марфа, сестра Лазаря и Марии. Много народу собралось из окрестных селений и даже из Иерусалима, чтобы утешить сестер в их безграничном горе. Оказалось, что Лазарь уже четыре дня находится в склепе. Нужно сказать, что порадовался Иисус, что не хоронят в Израиле в глубоких ямах, как делают люди на севере, и не относят в лес на съедение диким зверям, как это делают в Индии — тогда бы не сотворить чуда!

Не теряя времени, Иисус пошел к склепу и попросил нескольких мужчин отвалить тяжеленный камень от входа в пещеру. Могильным холодом и какими-то пряными запахами от мазей, которыми натирают тело покойников, повеяло из глубины пещеры.

Кто-то запричитал: «Четыре дни прошло… Чай, уже смердеть тело начало — эва дух какой спёртый…» (Оставим на ваше усмотрение, читатель, отчего может смердеть в пещере, вход в которую до погребения был открыт.)

Иисус попросил всех отойти подальше, а сам вошел в пещеру. Миазмы в пещере «благоухали» действительно такие, будто целое стадо козлов переночевало здесь. Иисус подошел к каменному гробу, сдвинул крышку, открыв лицо Лазаря: оно было светлым и чистым, будто он спал праведным сном.

«Так оно и есть! — подумал про себя Иисус. — Эти неучи опять чуть не захоронили живого еще человека!»

Он вышел из пещеры и сказал, чтобы принесли ему чашу с водой, ибо он должен окропить лицо Лазаря, чтобы тот ожил. Когда расторопная Марфа через пару минут принесла чашу с водой из ближнего родничка, Иисус взял ее, отстранил рукой любопытствующих и опять вошел в пещеру. Там он достал свой заветный мешочек с магическими кристаллами, достал один и бросил его в воду. Вода зашипела и со дна стали подниматься мелкие пузырьки. Поднес Иисус эту чашу к ноздрям Лазаря, предварительно подняв его голову. И вот ноздри Лазаря раздулись, как у коня, готового сорваться с места, потом дрогнули ресницы, потом открылись ничего не понимающие глаза, потом в очах его забрезжился рассудок:

— Это ты, Иисус?.. Где я?.. Что со мной?..

— Да, это я, Лазарь. Я воскресил тебя. Подожди не шевелись без моей команды, — ответил Иисус.

С этими словами он быстро опять появился из темного зева пещеры, воздел руки к небу и громовым голосом, которым он воистину артистически управлял, провозгласил:

— Боже милосердный, сделай, чтобы Лазарь восстал из гроба! — а потом добавил, уже обращаясь в глубину пещеры: — Восстань, Лазарь, из мертвых!

И увидели все сквозь пещерный мрак, как Лазарь сдвинул каменную крышку, которая с грохотом упала на каменный же пол склепа и раскололась пополам… Потом покойник как-то неловко вывалился из гроба, упав на четвереньки, поднялся и шатаясь, как пьяный, побрел к выходу из пещеры. Когда он, зажмурившийся от яркого света, появился перед народом, все ахнули и сразу же запричитали, начали молиться и воздавать хвалу Господу и Иисусу, сыну Господню. Лазарь настолько был слаб, что сестры его, подхватив на руки, понесли его домой. Вся толпа радостно повалила за ними.

Слух о чуде мгновенно разнесся по округе. Трудно поверить, как вести, особенно благие или же печальные, быстро разносятся, будто ветром, по миру! Не прошло и часа, в Вифанию стеклось множество народа посмотреть на ожившего Лазаря, пощупать его, услышать его голос. Конечно же, без внимания не остался и главный герой — Иисус.

* * *

Вечером хлебосольная Марфа устроила для Иисуса и его учеников настоящий пир в честь воскрешения Лазаря. Иисус возлежал около центра стола, по обе стороны от него расположились Марфа и Магдалина. Напротив Иисуса, по другую сторону стола, сидел счастливый Лазарь, не сводивший с Иисуса восторженных глаз.

Иисус возлежал, опираясь на левый локоть, Магдалина сидела немножко сзади, за его головой, а Марфа разместилась в ногах. Когда Магдалина тянулась за кувшином, чтобы подлить вина в чашу Иисуса, ее упругая грудь касалась плеча или затылка Иисуса и тогда сладкая молния неутолимого желания пронзала все его тело. Иногда во время разговора он, покачиваясь в такт своим словам, сам касался юного тела Магдалины, а она не отстранялась, а казалось, даже подавалась ему навстречу. «Если это и есть грехопадение, которое открылось нашей праматери Еве… — думал Иисус. — Да… Тогда спасибо Змею-искусителю! Кто не познал этого, тот зря появился на этой грешной земле!»

Кончилась вечеря, хозяева стали укладывать гостей на ночлег. Иисусу отвели отдельную комнатку, в которой обычно спал Лазарь, а сам Лазарь отправился с остальной братией на сеновал. Вскоре все угомонились: уже не слышно было гоготанья Фомы и окриков Петра, уже кончили бубнить о чем-то постоянные собеседники — Матфей с Фаддеем… Дом погрузился в тишину. Слышны были только безумолчно звенящие ночные сверчки, легкий пряный аромат южных цветов, будто бы проснувшихся после дневного зноя, щекотал ноздри… Иисусу не спалось.

Он встал, накинул на себя легкую льняную простыню и подошел к окну. Тьма была — хоть глаз выколи. Стоявшее рядом с домом дерево закрыло полнеба, заслонив звезды…

Вдруг что-то почти обожгло Иисусу спину. Ощущение было такое, как если бы он стоял на расстоянии ладони от хорошо протопленной печи. Он невольно обернулся, и… Нежные руки обволокли его шею, жаркая девичья грудь прильнула к его груди, и он ощутил касание двух упругих сосцов. Ее губы нашли его губы. Она еще сильнее, всем телом прижалась к нему. Она повлекла его за собой, он с трудом удерживал ее тело, осторожно опуская его на свою лежанку. И вот они слились в одно целое. То что было тогда за столом, оказалось лишь слабым отблеском того всесожигающего пламени, которое бушевало теперь…

Продолжали звенеть сверчки… Продолжала благоухать южная ночь…