Вахту стоял Фред Селливен, когда на мостик поднялся сам «старик», капитан «Маринеллы» Джеймс Кент.

— Как дела, чиф ? — спросил капитан, отдуваясь после подъема по крутому трапу. На торговых судах капитана зовут «стариком» независимо от его возраста, но к Кенту прозвище подходило полностью — свое шестидесятилетие он отмечал два года назад.

— Как дела? — повторил вопрос Кента Селливен, высокий худощавый блондин с серыми озорными глазами. Он прикоснулся к козырьку фуражки, приветствуя капитана, и ответил: — Превосходно, сэр. Наша старушка показывает чудеса скорости. Если так пойдет дальше, после своего последнего рейса она сможет претендовать на голубую ленту чемпиона трансатлантических гонок.

— Вы смеетесь, Фред, а я уверяю вас, что «Маринелла» вовсе не плохое судно. Мне приходилось плавать на гораздо более скверных.

«Она держится на воде только благодаря такому капитану, как вы», — едва не вырвалось у Селливена, но он сдержался. Кент мог принять его слова за лесть, а льстецов старый моряк ненавидел.

— Хозяин другого мнения, — вслух возразил Селливен. — Ведь решено окончательно сдать ее на слом, когда мы вернемся домой, не так ли?

— Решено, — с невольным вздохом ответил Кент. — Предполагалось, что из Стамбула мы отправимся прямо к себе, но в последний день перед отходом я получил по радио приказ зайти еще в Энск.

— А какой груз возьмем в Энске?

— Пока неизвестно.

Капитан повернул голову к открытому иллюминатору рулевой рубки и громко спросил:

— На румбе?

— Двести восемьдесят три, сэр! — донеслось оттуда.

— Селливен, вы определяли, где мы находимся?

— Да, сэр, час тому назад по звездам. Тогда не было туч.

Кент подошел к крылу мостика. Из темноты навстречу кораблю неслись пологие, без гребешков волны. Облака закрывали луну, и вокруг «Маринеллы» не было видно ничего. Лишь у борта, освещенная судовыми огнями, маслено поблескивала густая вода. В снастях начал посвистывать крепчавший ветер.

— Вы меня простите, сэр, — сказал Селливен, — но мне непонятно, почему вы решили итти курсом двести восемьдесят три. Ведь обычный путь на Энск гораздо восточнее.

— Я решил! — сердито фыркнул капитан. — В радиограмме точно сказано не только куда я должен итти, но и как итти. Очевидно, дело в том, что этот путь короче на добрых полсотни миль и хозяева хотят сэкономить на топливе. Их право, капитану остается подчиниться.

— Конечно, — согласился Селливен.

Несмотря на уверенность в своих навигационных расчетах и точности курса корабля, капитан Кент, приближаясь к Энскому заливу, чувствовал безотчетное беспокойство. Оно и заставило его подняться на мостик в неурочный час. Капитан знал, что Селливен задал резонный вопрос: все корабли идут на Энск гораздо восточнее, по морской столбовой дороге, и в глубине души Кент осуждал приказ своих хозяев.

После минутной паузы Селливен первым нарушил молчание.

— Скоро мы должны быть в Энске, сэр, — сказал он.

— Если все будет благополучно, — торопливо ответил капитан, по суеверной морской привычке схватившись за дерево — поручень мостика.

— А что может случиться, сэр? — беспечно возразил Селливен. — Война окончилась, все испытания позади.

— Мир, — задумчиво сказал капитан. — Снова ферма, тишина, покой. А вы знаете, Фред, я буду скучать без всего этого.

— Без чего, сэр? Без торпедных атак?

— Вы опять шутите. Я говорю о море, о капитанском мостике, о команде «Маринеллы» — ведь у нас есть хорошие парни.

— Очень хорошие, сэр!

— Живя на берегу, чувствуешь, что твой земной рейс кончается, ты больше никому не нужен. Для человека, побывавшего под всеми широтами, последним капитанским мостиком станет веранда коттеджа. На ней скучно, Фред. Разве только внучата?.. Я буду им рассказывать о том, как плавал… У вас есть дети?

— Нет, — Селливен опустил требуемое официальной морской вежливостью слово «сэр» — к тому располагал интимный, дружеский тон беседы. — До войны я был слишком молод, чтобы думать о женитьбе, во время войны не стоило этим заниматься. Вот вернемся домой, тогда…

— Женитесь, обязательно женитесь, Фред. Я прожил со своей Джен сорок с лишним лет и никогда не жалел, что обзавелся семьей. Если бы не семья, то сейчас, в старости, я бы вообще не знал, что делать и зачем жить. Наверное, остался бы плавать. Хотя меня все равно спишут на берег, хочу я этого или нет. В войну я был нужен, а теперь ни одна компания не станет держать капитана моего возраста.

— Дьявол с ними, с судовладельцами, — сердито ответил Селливен, — раз у вас есть свой уголок на берегу.

— Нелегко было приобрести его, Фред. Столько лет мы с Джен копили деньги, чтобы иметь кров под старость.

— Открылся маяк, сэр, — перебил вахтенный матрос, — три проблесковых огня, один длинный и опять три проблеска.

— Вижу, — ответил Селливен, — входим в Энский залив… Да, о чем мы с вами говорили, капитан?.. О семье? Конечно, вы правы. Я тоже часто думаю, что пора свивать себе гнездо. Все утряслось в мире, наступила спокойная жизнь. Подумать только: еще совсем недавно каждый из нас утром не знал, доживет ли до вечера. Теперь я чувствую себя как бы родившимся заново. Наверно, и вы также?

Капитан улыбнулся.

— Кажется, да. А пора бы привыкнуть, ведь я был и в той заварухе — в девятьсот четырнадцатом. Но, видно, человек никогда не привыкнет к войне.

— Однако, хотя вы списались на берег еще перед войной, потом, во время войны, сами вернулись на море со своей фермы, — возразил Селливен.

— Что же мне было делать еще? Много моряков взяли в военный флот, для торгового людей не хватало. Когда я узнал об этом, то понял: если считаю себя человеком, сидеть на берегу мне нельзя. Ведь честь моряка и патриота — не пустой звук… Правда, Фред? Я пришел в контору компании, которая транспортировала военные грузы, и попросил дать мне любую работу на любом судне — от четвертого штурмана до капитана включительно. Вот меня и послали на «Маринеллу»… И она неплохо вела себя во время войны, ничего, что стара. Помните, как мы оставили в дураках нацистский рейдер? Он с полчаса палил в туман, хотя нас там давным-давно не было.

Пока капитан и старший помощник беседовали, коротая часы ночной вахты, жизнь на «Маринелле» шла своим чередом. В кочегарке звенели об уголь лопаты, в машинном отделении вахтенный механик Файст подремывал, примостившись в углу на трехногом стуле. Спать Файсту не хотелось, но он насильно заставлял себя заснуть, чтобы не вспоминать о случившейся неприятности: вчера он проиграл в покер второму помощнику капитана сто двадцать долларов. В кубрике перед сном болтали матросы.

— В Марселе возьму у старика расчет, — жестикулируя, мечтал вслух Эжен Лансье — низенький, длиннорукий француз, в свое время переплывший на спортивной шлюпке Ла-Манш, чтобы не оставаться в оккупированной гитлеровцами Франции, — и в Париж! Эх, ребята, и соскучился же я по нему за все эти годы!

— А я дослужу до конца, потом спишусь на берег и открою табачную лавочку, — сказал толстый, с плутоватым лицом боцман Келли. — Замечательная штука! Она не боится никакого кризиса — при любых неприятностях люди продолжают курить. Даже курят еще больше, чем обычно: больше волнуются. Нет, с табачной лавочкой не пропадешь.

вполголоса, тихо аккомпанируя себе на банджо, напевал старую морскую песню негр-матрос Герберт Лунс.

— Выбери что-нибудь повеселее или замолчи, — посоветовал Лунсу старший рулевой Геттль. — Что ты там причитаешь о воде! Завтра в Энске мы будем пить настоящую русскую водку.

— Я пил однажды русскую водку на их корабле, — сказал Лансье. — Мы плелись под конвоем эсминцев в Атлантике, и наш «Либерти» торпедировали. Я болтался в холодной воде с час, пока меня не подобрали русские — их торговые суда входили в наш караван. Со мной выловили еще шестерых. Русский врач суетился вокруг нас, как будто мы законные дети английского короля. Каждый получил по полному стакану водки. Дали бы и больше, да стыдно было просить… А миноносцы эскорта и не подумали остановиться, чтобы спасти людей с гибнущего судна.

— Русские дружные ребята, — согласился Геттль. — Ты заметил, что они никогда не дерутся между собой? Однажды во Владивостоке…

Но никто так и не узнал, какой случай из своей жизни хотел поведать товарищам рулевой «Маринеллы» Ник Геттль.

Страшной силы взрыв потряс судно от киля до клотиков мачт.

Нос корабля подпрыгнул вверх, отломился от средней части корпуса и мгновенно пошел на дно. Сидевшие в кубрике не успели понять, в чем дело. Спокойное выражение еще оставалось на лицах, еще, казалось, не замерли последние слова Геттля, а в кубрик хлынула густая черная волна. В несколько секунд море покончило с мечтами Лансье о Париже, с расчетами боцмана открыть табачную лавочку — со всеми планами этих людей на будущее.

Середина и корма «Маринеллы» тонули медленнее носовой части. Пароход сперва резко накренился на левый борт, потом выпрямился и в таком положении начал уходить под воду. Из машинного отделения наверх не выскочил никто. На мостике при взрыве погибли рулевой, вахтенный матрос и Селливен. Осколок железа с острыми зазубренными краями ударил Кента в левое плечо. Крепко держась неповрежденной правой рукой за поручни, капитан продолжал стоять на своем месте. Он понимал: командовать, пытаться спасти судно и людей бесполезно. «Маринелла» получила смертельное повреждение, а из всего экипажа только он и остался в живых, да и то ненадолго. И капитан Кент думал об одном: надо умереть, как подобает моряку. Он стоял, выпрямившись, на палубе погибающего корабля, и седую бороду его трепал ветер. Посвист ветра, монотонное хлюпанье волн стали особенно слышны в тишине, наступившей после надсадного грохота взрыва.

Капитан почувствовал холод в ногах. Это вода… Вот она дошла до колен, потом все выше, выше, выше…

Скоро от «Маринеллы» не осталось ничего, кроме нескольких приплясывающих на волнах обломков дерева.

Откуда-то издалека, с берега, донесся еле слышный вой сирены…