Галстук не прочен. Его можно разорвать одним резким движением. Но галстук-подарок постепенно связал Розанова с «Д-35» крепче железной цепи.

— Я раскусил мальчишку, — хвастался Моро Винтеру, — его можно использовать. У русских есть пословица… Как бы ее понятнее перевести?.. Приблизительно так: там где нет рыб, и омара можно считать рыбой.

Винтер сердито вздохнул:

— Да, это главная трудность нашей работы: абсолютно не на кого опереться. В любой стране я приобретал нужных людей в любых слоях общества — от членов парламента до бандитов. Здесь таких людей нет, и я не знаю, как их найти.

— Вот и приходится довольствоваться сопляками, вроде Розанова, — добавил Моро.

Оба собеседника помолчали. Моро устало смотрел на высокий узкий бокал с вином, стоящий перед ним.

— Все пустяки, все на свете пустяки, — тихо сказал Моро и громко добавил: — Розанов от меня не уйдет.

— Зачем он вам все-таки нужен? — спросил Винтер, оторвавшись от своих дум.

— Дынник носится с мыслью проникнуть в бюро и украсть чертежи трала, у него наклонности уголовника…

— А вам хотелось бы заставить работать на себя профессора эстетики? — с саркастической улыбкой перебил Винтер.

— Да, — серьезно ответил Моро. — Я предпочел бы профессора. Так о чем я говорил?.. В возможность незаметно попасть в бюро я не верю, оно охраняется. Марченко, которому, как вы говорили, поручена охрана бюро, хитер и опытен. Однако старина Моро не глупее его. Я нанесу удар с неожиданной для Марченко стороны. Вот послушайте, — Моро положил руки на стол, близко склонился к собеседнику. — Розанов уже познакомил меня с дочкой инженера, дочка познакомит с отцом. Каждый человек имеет свои слабости, надо уметь их нащупать. Борисов, может быть, тщеславен. Я предложу ему генеральский чин, работу в лучших конструкторских бюро нашей страны. Он может любить выпить. Я превращу его в пьяницу, втяну в долги. Быть может, он труслив. Я сфабрикую историю, угрожающую ему тюрьмой. Что я сделаю, еще не знаю. Пока мне прежде всего надо войти в семью Борисовых. Войти своим человеком, может быть даже женихом дочери инженера. Поможет мне Розанов. Он, правда, кажется, неравнодушен к Борисовой, и моя близость с ней может прийтись ему не по вкусу, но я найду способ полностью подчинить себе Розанова. Это неплохо во всех отношениях. Вдруг он понадобится еще для чего-нибудь?

— Не мне вас учить, Ральф. Следовательно, вы обрабатываете Розанова?

Моро кивнул в ответ.

К цели своей «Д-35» шел настойчиво, его встречи с Розановым стали ежедневными. Новые друзья проводили вместе по нескольку часов почти каждый день. Семену льстила близость пожилого, много повидавшего на своем веку человека, он кичился дружбой с иностранным журналистом.

Многое из сказанного Моро находило сочувственный отклик у Семена. Почти безотчетные, неосознанные мысли Розанова формулировались Моро откровенно, без обиняков.

— Сила сильных — вот закон жизни, — любил повторять Семену Моро. — Надо быть сильным и жить только для себя.

— Это все теоретические рассуждения, — махнул рукой Розанов.

— Смотря для кого, — сухо возразил Моро. — Есть две морали. Одна — толпы, другая — умеющих проникнуть в суть бытия, тех, у кого свой взгляд на окружающее. Можете назвать меня эгоистом, эгоцентристом, чем хотите, но я вам выскажу свое мнение. В жизни бывает всякое, и если иногда приходится пренебречь условностями — тем хуже для условностей.

Разговор этот происходил за столиком ресторана «Волна», расположенного в дальнем конце Морского бульвара. Посетителей сейчас, когда еще не кончился рабочий день, было мало. Никто не обращал на Розанова и Моро внимания.

Моро налил водки Розанову и себе.

— Знаете, почему вы считаете мои слова теоретическими рассуждениями? — продолжал Моро, когда оба выпили. — Я вам объясню. Вы слишком прониклись общепринятыми правилами и не можете отрешиться от них.

«Мальчишка хочет казаться оригинальным, необыкновенным, — думал «Д-35». — Он презирает своих: сверстников, их взгляды. А я его поглажу против шерсти».

— Я? — Моро достиг цели, задев самолюбие Розанова. — Откуда вы это взяли?

— Вы меня извините, Сэм, но старина Моро прямой человек… Вы мыслите по общему шаблону, ваш жизненный путь размечен заранее, в нем нет места романтике, приключению. Институт, затем работа в пыльной канцелярии или школе — вот что вас ждет.

— Не знаю, что меня ждет. — Обида Семена, не прошла, он хотел заставить Моро изменить мнение о себе. — Но я согласен с вами, надо брать от жизни все и только для себя. Какое мне дело до других, до всех громких фраз о пользе для общества!

— Вы правы, — Моро, как бы ставя точку в заключение беседы, крепко хлопнул ладонью по столу. — Думая, а главное, действуя в этом духе, вы сумеете провести свой век безбедно. Поверьте опытности старины Моро, желающего вам добра. И еще: никогда никому не уступайте, Сэм, люди всегда норовят подчинить себе слабых.

Из «Волны» приятели поехали на пляж, искупались, посидели в ресторане-поплавке. Из поплавка перекочевали в шашлычную и заканчивали вечер в ресторане «Театральный» при гостинице, где жил Моро. Семен к этому времени совсем опьянел. Он развалился на стуле против Моро и, бессмысленно глядя в пространство, заплетающимся языком отвечал на односложные реплики собеседника.

— Простите, Сэм, — поднялся со стула Моро, — я на минутку оставлю вас.

Розанов не ответил. От смеси коньяка с шампанским, которой его угостил Моро, Семену стало нехорошо. Лица сидящих за соседними столиками расплылись в мутные пятна, большой зал ресторана то кружился, то начинал покачиваться.

Розанов тяжело откинулся на спинку стула и при этом задел кого-то плечом или его задели — он точно не разобрал.

— Послушайте, — раздался над Семеном раздраженный голос. — Вы толкнули даму. В таких случаях обыкновенно извиняются.

Семен поднял голову и тупо уставился на мужчину лет сорока, который держал под руку молодую женщину в длинном вечернем платье.

— Я говорю, что вежливые люди в таких случаях извиняются, — повторил мужчина.

Розанову не хотелось ни ссориться, ни вообще разговаривать, однако устроить скандал в ресторане считалось среди «стиляг» признаком особой «доблести», и больше по привычке, чем сознательно, Семен произнес, еле ворочая языком:

— Пшел!

— Что? Как вы смеете?

— Пшел вон!

— Вы нахал! — взвизгнул мужчина. — Вы меня оскорбляете!

Спутница потянула его за руку и тоже очень громко сказала:

— Оставьте его, Макс, не связывайтесь. Вы же видите, что он совершенно пьян. Пойдемте.

Громкий разговор привлек внимание посетителей ресторана.

— Никуда я не уйду, — кипятился мужчина. — Я не позволю всякому мальчишке оскорблять меня!

Розанов, пошатываясь, встал и, взявшись обеими руками за спинку стула, чтобы сохранить равновесие, закричал:

— Я тебе покажу, сволочь, ты у меня вылетишь вместе со своей…

Он качнулся в сторону мужчины, и неизвестно, что бы случилось дальше, если бы не появился Моро.

— Вы с ума сошли, Сэм! — гневно сказал он. — Вы понимаете, что вы делаете! Немедленно прочь отсюда!

— Об-бождите, в-вот я его… Я ему…

Моро бесцеремонно схватил Розанова за локти и потащил к дверям, не обращая внимания на его пьяное бормотанье.

На улице стояло такси. Моро втолкнул Розановав машину, сказал шоферу адрес, дал деньги:

— Везите его живее…

Часов в десять следующего утра мать робко постучала в комнату Семена:

— Тебя…

— Что нужно? — перебил Семен.

— Тебя просят к телефону, извини, Сема.

— Какой оболтус вздумал звонить в такую рань? — ворчал Розанов, натягивая пижаму («Моднейшая, цвет — умереть можно», — рассказывал о ней приятелям Семен), и нехотя зашлепал в столовую к телефону. — Да. Я слушаю!

— Сэм? Это я, Моро. Как ваше самочувствие?

— Здравствуйте, здравствуйте, спасибо, что позвонили. Я в порядке, полном порядке, — с Моро Семен говорил иначе, чем с матерью.

— Я попрошу вас, Сэм, сейчас же заехать ко мне.

— С удовольствием, всегда рад провести с вами время…

— Произошла очень дрянная история, — перебил Моро излияния Розанова, — не мешкайте. Быстрота и натиск, как говорил гениальный Суворов.

Обуваясь, Семен долго не мог продеть шнурок в дырочку ботинка. Пальцы дрожали — от вчерашней выпивки или от волнения? Что такое могло произойти? Он, кажется, наскандалил вчера в ресторане?

Не позавтракав, Розанов направился к Моро.

«Д-35» сидел за столом, перелистывая журнал.

— Рад вас видеть, Сэм, в добром здоровье. Прошу, — он указал гостю на кресло рядом с собой. — Вы помните, что произошло вчера? — спросил Моро, в упор глядя на собеседника.

Розанов выгнул дугой подбритые брови:

— Что за вопрос! Мы хорошо погуляли с вами, хорошо побеседовали, хорошо выпили.

— А что было потом?

— Потом? — Розанов немного смутился. — Потом я немного поспорил с каким-то типом.

«Д-35» наклонился вперед. Лицо его стало суровым, резче, чем всегда, обозначились морщины у глаз.

— А знаете, с кем, — Моро сделал ударение на этом слове, — если употребить ваш термин, вы «поспорили»? Вы оскорбили словами и, если бы не мое вмешательство, оскорбили бы действием Макса Винтера — иностранного гражданина, который находится в Советском Союзе по служебным делам.

Розанов, то краснея, то бледнея, с испугом смотрел на Моро.

«Туповато соображает, — подумал «Д-35», — не понимает, что случилось. Ничего, я объясню».

— Мы знакомы с Винтером, — продолжал Моро. — Я еще лежал в постели, когда он позвонил мне и потребовал назвать фамилию молодого человека, с которым я вчера был в ресторане. Винтер взбешен, он хочет обратиться к советским властям с жалобой на вас и потребовать, чтобы вас привлекли к ответственности за хулиганство. Он настаивает, чтобы я был свидетелем на суде.

— На суде! — ахнул Розанов.

«Готово! — обрадованно сказал себе «Д-35». — У него душа ушла в пятки. Еще немного припугнуть, и тогда из него хоть веревки вей».

— А что вы думаете? — сердито ответил вопросом на вопрос Моро. — Вас похвалят за такие выходки?

— Да как же так? — жалобно сказал Семен. Во рту у него пересохло. Он никак не мог овладеть собой.

— Старина Моро откровенный человек и не станет кривить душой. Вашу фамилию Винтеру я назвал — запирательство ни к чему не приведет. Я ваш друг, Сэм, но если меня вызовут в суд, я буду вынужден рассказать истину, хотя это и повредит вам. Присяга, честное слово — святые понятия для меня, Сэм, и я не могу лгать даже ради вас, которого люблю всей душой.

— Я понимаю… присяга… суд, — Розанов и сам не знал, что говорит.

— Эх, Сэм! Ну можно ли вести себя так? В любом состоянии надо оставаться корректным. Я уже не говорю о самом факте: вы обругали женщину и пожилого человека — гостя вашей страны, чуть не избили его, вели себя крайне разнузданно. Но подумайте, какие последствия будет иметь случившееся для вас, для всей вашей жизни. Приговор суда угадать трудно, однако ясно, что из института вас исключат. Ваши мечты о карьере, дипломатическом поприще, для которого, не скрою, у вас есть блестящие данные, останутся мечтами, горькими мечтами, Сэм, и все из-за пьяного скандала в ресторане. Какую глупость вы совершили, мой дорогой!

Моро говорил с горечью, сочувственно, и это делало его слова особенно убедительными. Розанов понимал: Моро не преувеличивает. Если попадешь под суд, с институтом придется распрощаться. Итти работать на завод? В контору? Стать таким, как все? Ну, нет! Ни за что! Ни за что! А вдруг — тюрьма?.. Семен Розанов в тюрьме. Какой ужас!

— Что же мне делать? Как спастись? — Семен по-собачьи преданно глядел на Моро. Воля Розанова была сломлена, он ждал совета и готов был беспрекословно подчиняться.

«Взят крепко. Со временем его можно будет заставить выполнять и действительно серьезные поручения», — подумал Моро.

— Я ваш настоящий друг, Сэм, — проникновенно сказал «Д-35», — постараюсь помочь вам. Я поговорю с Винтером, во что бы то ни стало успокою его, упрошу, чтобы он не подымал шума, не губил такого молодого человека.

— А он согласится? — с робкой надеждой спросил Семен.

— Я превзойду в красноречии самых знаменитых адвокатов.

— Не знаю, как мне и благодарить вас! — Семен в избытке чувств обеими руками схватил руку «Д-35».

Моро сиял улыбкой. Его лицо более чем когда-либо оправдывало прозвище «Рекламный Ральф».

— Не стоит благодарности, Сэм, и простите, что сегодня говорил с вами Слишком резко, но я это делаю для вас же, чтобы больше в вашей жизни такие выходки не повторялись.

— Нет, нет, что вы, никогда! — захлебываясь, уверял Розанов.

— Считаем дело улаженным, я не сомневаюсь, что Винтер согласится с моими доводами… Теперь у меня к вам просьба, — голос Моро оставался благожелательным, ровным. И только на мгновение, хорошо спрятанные, прозвучали в нем торжествующе-ехидные нотки. — Познакомьте меня получше с девушкой, которую мы с вами встречали, с Асей Борисовой.

Просьба оказалась неожиданной и неприятной.

С некоторых пор Розанов «приударял» за Асей. Не дружил с ней, а именно «приударял». Этим циничным словечком характеризовалось отношение к девушкам среди парней, близких Розанову.

Однажды в перерыве между лекциями Розанов с несколькими приятелями начал говорить об Асе: она дружит со многими на курсе, но никому не отдает предпочтения.

— Подумаешь, недотрога! — презрительно сказал Семен. — Строит из себя гордячку, потому что на нее никто не обращает внимания. Вы ж понимаете!

Разгорелся спор. В конце концов Семен заявил:

— Захочу — через неделю будет, как миленькая, шляться со мной на танцы.

И Розанов начал выполнять обещание. Асю его поведение смешило. Лукаво улыбалась она выспренним речам Розанова о «разбитой душе», «одиночестве». Незаинтересованный наблюдатель поймал бы скептическую гримаску на ее лице, когда Семен гнусавым голосом напевал сентиментальные песенки, размахивая руками и откинув голову, декламировал: «Любимая, меня вы не любили…» Однако, смеясь в душе над Семеном, Ася не отвергала его. Ей было чуть-чуть приятно иметь поклонника.

А Розанов, начавший с «приударяния», постепенно влюбился в Асю. Влюбился, как эгоист, стремящийся во что бы то ни стало настоять на своем. Розанов все больше и больше думал о ней. Пренебрежительно-развязный той, усвоенный Семеном в разговоре со всеми девушками, в том числе и с Асей, не соответствовал настроению Семена. Поддайся Ася, он оставил бы ее. Но раз она не отвечала взаимностью, Семен, как и большинство избалованных, своевольных людей, увлекался сильнее и сильнее…

Моро просит его стать посредником в более близком знакомстве с Асей. Зачем? «Она ему нравится», — сразу пришла догадка на ум Семену. И помогать ему? Ни за что! Но… Но ведь тогда Моро тоже откажет в помощи… Как же быть? Как быть?..

Тоска охватила Семена. Как все эгоисты, он был трусом, первая же трудность в жизни испугала его, Приходилось выбирать между собственным благополучием и Асей, приходилось решать: отвечать за свой хулиганский поступок или увильнуть от ответственности.

И Семен выбрал:

— О чем речь? Завтра же мы увидим Асю.

«Что мне Ася, — мысленно утешал он себя, — найду другую. Правильно говорит Моро: провались все на свете, лишь бы мне было хорошо и спокойно. Так надо жить».

Малодушие и эгоизм, уже давно проявлявшиеся у Семена, в трудную минуту подавили все другие чувства, и отныне именно этим определялось все дальнейшее поведение его. Такова логика событий, такова жизнь. Струсивший однажды струсит и в другой раз; тот, у кого не хватило мужества честно ответить за свое поведение, не найдет этого мужества и потом.

Но люди не родятся себялюбцами, эгоистами. Семья, школа, коллектив, романтика труда, подвига — все это не было чуждо Семену-мальчику.

…День, когда Семена приняли в пионеры, был для него большим праздником. Важные лица ребят, выстроившихся в светлом зале, торжественные слова пионерской клятвы, вынесенное с барабанным боем знамя — все это волновало до слез. Чувствуя слева и справа прикосновение локтей товарищей, которые стояли в одном ряду с ним, Семен опускал глаза, чтобы еще и еще раз увидеть на своей груди пионерский галстук. Он звал в дальние странствования с пионерским отрядом по густому лесу, где можно воображать себя путешественниками вроде Арсеньева. Он обещал военные игры в просторном поле, встречи с моряками, командирами, летчиками, которые будут запросто приходить к пионерам, рассказывать о былях, увлекательных и необычайных. Он обещал летний пионерский лагерь, где так хорошо спать в палатках, а в походе можно варить с ребятами кашу на костре, печь картошку в углях. А потом песни у костра и мечты о том, что будет, когда все они вырастут. И обязательно сдать нормы на значок БГТО. «Будь готов к труду и обороне» — это очень гордые слова. Он будет готов трудиться, потому что он теперь пионер, и он теперь должен быть лучше, чем был до сих пор. А если нужно, будет готов и к обороне, и к трудностям, и ко всему, что потребуется от него. Семен стоял взволнованный, гордый и видел, что ребята думают о том же.

Первого сбора отряда, на котором он будет присутствовать не в качестве гостя, а полноправным пионером, Семен ждал с нетерпением. После уроков он наскоро пообедал, вопреки обыкновению старательно намазал ботинки ваксой, почистился и даже посмотрел в зеркало — хорошо ли повязан галстук.

Все оказалось в порядке, и Семен побежал на сбор. Нетерпеливый мальчик явился слишком рано и долго бродил по широким школьным коридорам. Ожидание не томило его — слишком много радости наполняло маленькое сердце, и эту радость ничто не могло омрачить.

Наконец наступил долгожданный момент: ребята собрались, пришла пионервожатая Лена Чернякова, и сбор начался:

— Ребята, вы теперь пионеры и должны хорошо учиться. Чтобы помочь вам усвоить пройденный материал, мы проведем сейчас сбор на тему «Безударные гласные». Толя Ромченко! Объясни нам, что такое безударные гласные.

Толя Ромченко встал.

— Вынь руку из кармана, — потребовала Лена.

Ромченко нехотя повиновался. В кармане у него лежала рогатка, четверть часа тому назад он выменял ее у Славки Кокорева. О такой рогатке — не деревянной, а из толстой проволоки, с упругой красной резиной — Толя мечтал давно.

— Ну, так что такое безударные гласные?

— Безударные гласные — это… — вяло забубнил Ромченко, глядя в окно мимо плеча вожатой. По соседней крыше пробирался кот. Попадешь из рогатки отсюда в кота? До него метров пятнадцать, не больше… Честное слово, можно попасть!

Рука Толи сама потянулась к карману, но мальчик спохватился и, отвернувшись, продолжал рассказывать о безударных гласных.

— Правильно, молодец, — похвалила Лена. — Теперь ты, Нина Прокофьева.

— А меня мама за хлебом в магазин посылала, и я уроки не успела приготовить! — бойко выпалила девочка.

Лена улыбнулась мягкой покровительственной улыбкой:

— При чем тут уроки, Нина! Ведь мы не в классе, а на нашем пионерском сборе. Расскажи, как умеешь, о безударных гласных.

— Вон в тринадцатой школе сбор на рыбачьем сейнере проводили, — угрюмо пробасил кто-то сзади. — Мишка Сарыгин штурвал трогал и на компас глядел. Он мне сам рассказывал.

— Отставить посторонние разговоры! — перебила пионервожатая. — Мы ждем тебя, Нина.

Следующий сбор посвятили состязанию: кто быстрее решит арифметические задачи, составленные Леной Черниковой. На третий сбор Розанов не пошел: «Ну их, там все как на уроке».

Страстью мальчика стали книги — у отца была большая библиотека. На полках массивного и широкого — во всю стену — шкафа из мореного дуба поблескивали золотом корешков полные собрания сочинений Толстого, Пушкина, Гончарова. Яков Владимирович радовался увлечению Семена и часто горделиво думал: мальчик растет любознательным, читает умные и полезные сочинения. А Семен брал книги с других полок. Там стояли тома, посвященные храброму д'Артаньяну и его друзьям, чуть ниже — бесконечная серия «Интимная жизнь монархов». Находил Семен и Клода Фаррера, а стал постарше — Октава Мирбо, Арцыбашева, Пшибышевского.

И никогда отец не догадался спросить, какие книги Сема любит больше других.

Семен читал запоем. Он воображал себя среди герцогов, небрежно бросающих тупоголовому лакею кошелек с золотом; жил среди вылощенных джентльменов и леди, которые сияют ангельской красотой. Он вместе с героями книг посещал таверны, играл в покер, разъезжал на собственном лимузине. Мечты о пионерских кострах и военных играх забылись. Семен начал отдаляться от своих товарищей, перестал разделять их стремления. Уже в ту пору появилась у него манера скептически посмеиваться над окружающими.

Якова Владимировича все это не тревожило и, пожалуй, радовало: «Сын умнее своих сверстников — видит больше, чем другие, и умеет смеяться над недостатками. Из него выйдет незаурядный человек. Это счастье, что я могу создать мальчику все необходимые условия для развития его способностей».

Сам Розанов-старший прошел нелегкий жизненный путь. Еще учась в гимназии, он зарабатывал себе на хлеб, давая домашние уроки в богатых домах. Упорством, трудолюбием, настойчивостью добился он успеха в жизни, стал видным хирургом, получил ученую степень. Его уважали, ценили. Но со временем появились в характере Якова Владимировича весьма неприятные черточки. Розанову, например, ничего не стоило потребовать увольнения пришедшегося не по нраву сотрудника, заявив директору клиники: «Он или я», наперед зная: уйдет не ведущий хирург, а рядовой врач. В присутствии сына Розанов, не стесняясь, обрывал подчиненных; дворнику, домработнице, своему шоферу, официанту в ресторане говорил «ты». Семен любил отца, подражал ему и мало-помалу перенял его тон. Со временем Семен усвоил и мысль, которую Яков Владимирович не скрывал и не считал нужным скрывать: благодаря заслугам отца перед сыном раскроются любые двери. Семен Розанов, из мальчика превратившийся в юношу, стал думать, что он не такой, как все, и предназначен для иной судьбы, чем сидящие рядом с ним на институтской скамье. Какой — он не знал. В мечтах Семен Розанов представлял себя элегантным и остроумным, путешествовал, переживал невероятные приключения в экзотических странах, вел беседы с дипломатами, художниками, писателями. Вспоминались герои прочитанных книг: они жили без труда, забот и огорчений. И они правы, думал Семен. Вот и Моро, бывалый, опытный человек, не раз говорил то же самое. «Эгоизм — естественное состояние человека», — пришла на ум где-то и когда-то вычитанная фраза. Стоит ли из-за какой-то Аси ссориться с Моро! Тем более теперь, когда он обещал свою помощь в этой скверной истории. Да, конечно, он выполнит просьбу, поближе познакомит Моро и Асю. Провались все на свете, лишь бы мне было хорошо. Так надо жить…