Здравствуй, Александр.

Спасибо, что пишешь. Но, как мне кажется, все же излишне часто. Мне не совсемудобно каждую неделю ходить на почту получать твои письма. Тем более — это неочень хорошо и с точки зрения моих работодателей. Я прошу тебя несколько умерить свое рвение в эпистолярных упражнениях.

Спасибо, что интересуешься моей работой. К сожалению, я тебе ничего о нейрассказать не могу, ибо это невозможно по условиям моего контракта. В личной жизни у меня все в порядке, но я не совсем понимаю, почему ты этим интересуешь- ся. Ведь личная жизнь у каждого из нас теперь своя. Надеюсь, у тебя также в этом вопросе все в порядке.

Живу я в настоящее время в отдельном доме, в пригороде, у нас участок в полтора морга, на котором я в свободное время возделываю цветы. Очень красиво, особенно весной. Если бы ты был в Берлине — ты бы оценил мое мастерство в этом деле. Жаль, что я посвятила себя не выращиванию цветов.

Пиши, не пропадай.

С уважением

Герда.

Берлин, 18 октября 1996 года.

Все же девушка избрала не ту стезю. Ей бы объявления войны редактировать — какой талант пропадает! Или глашатаем или герольдом работать — осажденным гарнизонам диктовать условия капитуляции. Тут бы она была неподражаема. Какие замечательные пассажи! М-да, письмишко явно написано в приступе мизантропии. Причем к одному человеку.

— Чё читаешь? — Игорек сидел за рулем, но в этот воскресный мартовский день дорога на Люблин была пуста, управление 'фиатом' занимало у директора фирмы 'Авитекс' минимум внимания, и он, видимо, решил малость поболтать.

— Письмо любимой женщины. Что ж еще порядочный мужчина может носить у сердца и перечитывать в минуты душевной тоски?

— Это какой любимой женщины? Жены бывшей?

— Что ты, окстись! Помнишь, был у меня жутко яростный роман с Гердой Кригер? На пятом курсе?

— О! Еще и как помню! Мы тогда с Сержем и Алексом все удивлялись, что ты на ней не женился.

— Я и сейчас удивляюсь.

— Что, так серьезно задела?

— Понимаешь, не в этом дело. Если бы мы пробыли вместе еще полгодика — может быть, я б по ней и вовсе бы сейчас не страдал. А тогда наш роман погиб из-за обстоятельства непреодолимой силы — в просторечии именуемого форс-мажором. Ей нужно было ехать домой, мне — оставаться здесь. А у нас самый разгар отношений! Остались недоговоренные слова, недодуманные мысли, неисполненные поцелуи… ну и еще сам знаешь что. — Тут перед глазами Одиссея мелькнул дорожный знак, и он немедля замял разговор о своей неудавшейся любви — благо, причина была более чем существенная: — О, гляди, ложка с вилкой! Давай тормознем, поедим!

— Не вопрос. С десяти утра не жрамши.

Они подъехали к придорожному кафе, расположенному у самого берега живописной речушки.

— Виепрз… Слухай, Саня, что тут написано, на шильде?

— Река Вепш. Ладно, лингвист, пошли.

Они зашли в кафе. Симпатично. Уютненько так, чистенько; и запах из кухни приятно волнует желудок. Годиться!

Тут же подошла пожилая аккуратная паненка, молча изобразила внимание. Одиссей улыбнулся ей и сказал:

— День добры, пани. Прошам два флячки, две голёнки, с фритками и суровками, каву, едно пиво.

Паненка кивнула.

— Добже. Тераз вшистко бендзе. Прошам сядачь.

Они уселись на добротно срубленные из идеально отполированных досок лавки; стол был такой же, простой, деревенский — но идеально чистый, с любовно отшлифованной столешницей; салфеточки, пепельница, наборы аккуратно завернутых в шуршащую папиросную бумагу столовых приборов — всё сияло чистотой и порядком.

— Ну, а теперь рассказывай, негодяй, как меня под монастырь захотел подвести! — Игорь шутливо помахал перед его глазами ножом.

Одиссей промолчал. Да, история неважная, что и говорить. Но и раскрывать теперь, после всего случившегося, всю подноготную их вояжа — он не станет. Зачем Игорю знать то, что ему знать в принципе не стоит? Проявил тот свои лучшие качества — что ж, значит, оказался мужчиной и солдатом; хорошо, что он в нем не ошибся. А все же больше он ему ничего не расскажет. Пока…

Выехали они пятого марта рано утром — исключительно из тактических соображений директора фирмы 'Авитекс'. Каковые он сформулировал предельно лапидарно:

— Саня, у меня дома жена, тёща и дочка. Плюс Марина. Плюс еще одна крошка, ты ее не знаешь. Итого пять баб. Я восьмое марта не переживу. Надо свинтить из дому пятого.

В принципе, никаких серьезных оснований для того, чтобы задерживаться с отъездом, у них не было. Грузовая машина (на этот раз это был обычный 'МАЗ' с тентованным полуприцепом) была загружена еще третьего, четвертого марта груз был оформлен на таможне, все необходимые печати в книжку МДП и в СМР проставлены, полуприцеп опломбирован. Причин для отсрочки выезда действительно не было, и Одиссей, скрепя сердце, согласился с доводами своего товарища. Позвонили водителю фуры, велели ему трогаться в путь немедля, забили ему стрелку за Люблином, на девятнадцатом шоссе, на паркинге у деревни Конопница (фуре ехать на сутки больше, у нее еще очередь на границе, и погранпереход у нее другой — то есть по-любому до Люблина им ехать врозь) и, плотно позавтракав, убыли на запад.

Игорь погнал свой видавший виды 'фиат-крома' в путь с таким видимым удовольствием, что Одиссею стало немного не по себе. Он-то знал, что везет их 'МАЗ' под своим тентом…

Расстояние от Минска до Бреста в триста тридцать пять километров они промчались за четыре часа; можно было бы и быстрее, но несколько раз в пути им встречались патрули ГАИ, затаившиеся с радарами в самых что ни на есть глухих местах — поэтому было решено деньги экономить и держать разрешенную скорость — спешить-то им было, в принципе, некуда.

В Брест въезжали уже около десяти утра. Игорь, слегка притомившись за рулем, предложил сразу в очередь не становится, а где-нибудь в городе перекусить. Дескать, все равно, пока будем стоять — проголодаемся, и придется жрать какую-нибудь пакость из сомнительного придорожного кафе. А в городе все ж санэпидемстанция шерстит кафешки, и качество еды в городском общепите все же куда повыше.

Одиссей с ним согласился. Действительно, когда еще удастся спокойно, не торопясь, поесть горячего? Только в Польше. То есть минимум через шесть часов.

Завтракать (а заодно и обедать) решено было в гостинице 'Беларусь' — тамошнее кафе будило у Игоря приятные воспоминания.

— Эх, Санек, было время когда-то! Мы тогда в Польшу таскали разную хрень, сейчас даже смешно вспомнить, что тогда шло. Помню, как-то веников агромадный тюк упаковали в автобус — еле всунули! Подъем был на всем — минимум в два раза, а то и в три. Кастрюли, изоленту, утюги, веришь — даже замки амбарные навесные, какие уже лет сто никто не вешает — все волокли! Но это херня, на ней особых сумм зарабатывать не удавалось. Но однажды у меня была сделка — ты не представляешь, какой рентабельности!

— Ну-ну? — Заинтересовался Одиссей.

Игорь самодовольно улыбнулся и, отхлебнув минералки, продолжил:

— Дело было так. Как-то раз тесть мой приволок с работы штук двадцать каких-то спаренных проволочек в прозрачной изоляции — небольшеньких таких, сантиметров по двенадцать длиной, и где-то в сантиметр шириной; в общем, всю партию товара можно было в носок засунуть. Принёс, значит, он эти проволочки, вызвал меня в коридор с таинственным видом — и мне их вручил. При этом сказал, дескать, это не просто хрень какая-нибудь ненужная — видно, на моей роже было написано еще то удивление — а самый что ни на есть стратегический товар. А именно — термоэлектрические термометры, и в них — платина; он, мол, эти термопары на работе спёр, и мне поручает их полякам вдуть. Ну, посмеялся я про себя с мечтателя-тестя, но термопары эти с собой взял — а ну как не врет старик? И ты думаешь? Оказалось — так оно и есть! Захожу я в Бялой Подляске в скуп металлов колеровых, ложу пану эти проволочки на прилавок, и говорю так важно — дескать, прими платину по весу. Полячишко очёчки на нос нацепил, проволочки эти от изоляции освободил, и в какой-то хитрый прибор засунул. Ну, я не дурак, смотрю на индикатор. А он возьми и замигай — ПЛ да ПЛ! И цифирки — ноль, запятая, а потом все восьмерки да девятки. Платина, ёшь твою клёшь! Грамм пятьдесят где-то! Поляк со мной честь честью рассчитался, и оказалось у меня на руках, почитай, штука зелени. Это, заметь, в девяносто первом году, когда и двадцать долларов были деньги. Короче, вернулись мы в Брест, и я со своей крошкой — я тогда с Жанной Федоровной ездил, ты её должен помнить — завалился в эту самую 'Беларусь'. Три дня гудели без просыпу, шампанским ноги мыли! Ты, наверное, сейчас подумал, что я тестеву штуку дотла просадил? Нет! Всего нам этот гудёж обошелся что-то в сотни полторы баксов. Во цены были в старину! Вспомнить приятно! Ты чё не смеешься? Или гложет тоска по немочке? Чё ты смурной такой, а, Саня?

Одиссей сидел за столом, и осознание того, что он сейчас, своими собственными руками, подставляет старинного друга под уголовное наказание — за преступление, которое совершает сам — начисто отбивало у него аппетит.

Игорь отставил в сторону тарелку с недоеденным шашлыком, дёрнул его за рукав.

— Саня, ты мне не нравишься. Выезжали — был бодрый, а сейчас — будто уксуса хлебанул от пуза. Что случилось? — Игорь всерьез начал беспокоиться за душевное состояние своего партнера.

Нет, так нельзя. Будь что будет — но так нельзя! Бесчестно держать в неведении человека, который завтра, может быть, по твоей вине окажется за решеткой.

Он поднял глаза. Игорь тревожно смотрел на него — и было видно, что ничегошеньки не понимал. Одиссей набрал воздуха — как будто перед прыжком в воду — и сказал:

— Короче, Игорек, мы не просто пианино везем в Венгрию.

— Оп-па! А что еще?

— В двух первых пианино, что погрузили в самом начале — помнишь, на них еще я черные крестики фломастером поставил? — так вот, у них внутри, вместо всяких струн и молоточков — по четыре пусковые установки ракет. Марки 'стрела-два'.

Над столиком зависла тревожная тишина. Игорь перестал жевать, медленно отложил в сторону вилку, что-то в уме подсчитал — и, подумав минут пять, затем выдал:

— То есть к продаже у нас только двадцать пять роялей?

Одиссей ожидал чего угодно — но не такого вопроса. Он что, реально такой тупой — или просто прикидывается?

— Игорь, ты что, не понял, что я только что сказал?

Директор фирмы 'Авитекс' покачал головой.

— Саня, я не глухой. Две рояли, что мы погрузили в машину, ты использовал в качестве ящиков для своих ракет, выдрав, насколько я понимаю, сердцевину. Рояли от этого стали неликвидными. Стало быть, выручка будет на девятьсот долларов меньше. — Игорь почесал переносицу, а затем добавил: — Я считаю, что этот убыток должен быть компенсирован из твоей доли. Если ты не против, конечно….А если это у тебя коммерческий груз — ты, по совести, должен со мной поделиться прибылью.

Одиссей молчал, пораженный. Вот это выдержка! Вот это коммерческая хватка! Ай да Игорек, ай да молодец! Он улыбнулся и спросил партнёра:

— То есть то, что от имени твоей фирмы сегодня ночью или завтра утром через границу будет переправлена военная контрабанда — тебя не очень пугает?

Игорь отрицательно покачал головой.

— Совсем не пугает. Контрабанда как контрабанда, ничем не хуже иной-прочей. То, что рассказал мне об этом до того, как наша фура в колейку стала — молодец. Но если ты думаешь, что я сейчас начну заламывать руки и рыдать — 'Ах, как ты мог, подлец, ты обманул меня и бросил с дитём!' — то не вижу причин. — Тут господин Шешко внимательно взглянул в глаза Одиссею и, хитро прищурившись, спросил: — Погодь…. Это что ж получается? То есть ты всю эту музыку с роялями задумал именно для того, чтобы свои ракеты через рубеж переволочь?

— Вроде того.

— И деньги, стало быть, на эти рояли ты взял у тех, кому эти ракеты до зарезу нужны по ту сторону?

— У них.

— Стало быть, эта перевозка не коммерческая?

— Если честно — то убытки составят три с половиной тысячи долларов где-то. Если все пройдет так, как я рассчитываю.

Директор 'Авитекса' настороженно спросил:

— Но я все равно получу свою половину от восьми тысяч той прибыли, что ты мне так красиво нарисовал?

— Все равно получишь — и не половину, а всю. Более того — я тебе эти восемь косарей прям сейчас могу отдать!

Игорь облегченно вздохнул.

— Ну, вот и славно. Считай, что я санкт… сацк… короче, разрешил тебе эту операцию. Будешь в Будапеште наливать. — Игорь с видимым удовольствием положил в рот последний кусок шашлыка, тщательно пережевал, вытер рот снежно-белой салфеткой, и сказал: — Ну, все, я поел. Ты свое мясо заверни с собой — раз не было аппетиту. Заплатил же.

— А прибыль?

— Саня, ты, я вижу, меня совсем за жлоба держишь. Обидно, между прочим! Отгоним твои рояли в славный город Будапешт — там меня и рассчитаешь. Или даже уже дома, когда горошек продадим. Я ж на весь цикл нанимался…

Вот так ему удалось снять с плеч так тяжко давивший его груз. На душе вдруг стало легко, захотелось петь — и он завел вполголоса 'Как на черный Терек ехали казаки'. Игорь подхватил с припева, и под залихватское 'Эх, любо, братцы, любо!' они тронулись от гостиницы.

Ехать было недолго — буквально через десять минут они ткнулись в хвост небольшой, машин сто, колейки.

— Будем стоять? — Выражение лица Игоря ясно говорило о том, что стоять ему — нож острый.

— Машин где-то сотня. Считай, пятнадцать штук в час, плюс блатные — где-то к шести вечера будем на таможне. Давай в Домачево!

— Как скажешь, чиф. А там что, колейка поменьше?

— Там — да. Сюда едут разные минчане и прочий дальний люд, а там проходят границу местные. К трем будем в Польше!

К трем они, правда, границу не пересекли, но к четырем уже стояли под навесом пункта пропуска.

Досмотр был быстрый, достаточно профессиональный, и вся процедура таможенного и пограничного догляда обеими сторонами заняла минут сорок. Игорь, правда, немного опасался за исправность габаритов, но, к счастью, они работали нормально.

К четырем по польскому времени (которое, как известно, отстает от белорусского на час) они и подъехали к придорожному кафе у городка Ленчна.

Аккуратная пани принесла исходящие благоухающим ароматом галенки, глубокие миски с супом, поставила на стол запотевшую бутылочку 'Окоцима'.

Игорь укоризненно покачал головой.

— Оба-на! Саня, у тебя совесть есть? Ты будешь пиво жрать, а я слюной исходить?

— Я тебе кофе заказал. Ну что я сделаю, не могу я галенку без пива есть! Доберемся завтра до Кракова — я тебе три литра возьму.

— Не-а, это перебор. Послезавтра ж за руль все равно садится… Ладно, жри свое пиво. Провокатор…

Поев, они минут десять постояли на берегу реки, полюбовались весенним пробуждением природы. Снег еще лежал по обоим берегам, но уже сероватый, ноздрястый. Лед на реке сохранился лишь у самого уреза воды, а дальше, к середине, где течение огибало несколько упавших в реку старых деревьев — льдом уже и не пахло. Весна!

— А помнишь, Саня, как в восемьдесят девятом, в мае, ездили под Молодечно? В Вязынку? Не помню уж, на чью родину — не то Коласа, не то Купалы…. Во погудели знатно! Там тоже речка похожая была. Кент твой, как его, Юрка, все нас уговаривал поменьше пить, а потом совестил утром, когда Рома возле палатки наблевал. Помнишь?

— А то! Сначала все было чин чинарем, с эстрады стишки какие-то волосатые хлопцы и девки в очках читали; потом костер, ну а потом, известное дело…. Кстати, Вязынка — это родина Янки Купалы, чтоб ты знал. Как тогда Алекс умудрился двадцать бутылок 'Арпачая' пронести, до сих пор поражаюсь! Ведь шмонали нас тогда комсомольцы и у электрички, и уже на платформе, и палатки обыскали…

Игорь довольно рассмеялся.

— А ты не знал? Тормоз! Они ж с Ромой заранее боекомплект подвезли, и у бабки в деревне сховали до вечера! Комсомольцы, балбесы, думали, нас, старых солдат, подловить!

— Круто. А чем сейчас Алекс промышляет?

— А хрен его знает. Женился он на той девахе, медсестре, как ее… Жанна, кажись. Торгует бакалеей, макаронами всякими. Вроде ничего, не бедствует. О, кстати, а как дружок твой, Юра Блажевич, поживает? Все Библию, небось, читает?

Одиссей задумался. Когда он видел Юрку в последний раз? В конце девяносто шестого, случайно, на вокзале. Мельком как-то зацепились, перекинулись парой слов — и он своею дорогой, а Юра — своей. Так и не поговорили по-настоящему…

— Не знаю, если честно. Когда-то мы с ним крепко дружили, тем более — ты в курсе — в одной роте служили. А потом оборвалось что-то. Я решил коммерсантом заделаться, торговцем. Он все дальше и дальше в богоискательство уходил. Отчужденность возникла какая-то, как будто кто-то стену меж нами возвел. Хотел я с ним поговорить по душам, да все было как-то недосуг. А потом он пропал, ни слуху, ни духу. Вроде Витя Мороз говорил, что по монастырям бродит, паломничает. Чуть ли в Афонский монастырь собирался — хотя, по ходу, Витя тоже не особо в курсе. А ты ничего не слыхал?

— Эта, как ее, Ирка-пьяница, его в Москве видела года полтора назад. Поговорили о том о сем, она о нем мне с придыханием рассказывала. Типа, святой человек. А так я его с университета не видел. А вообще толковый был хлопец, что его в эту божью муть понесло?

— А он мне как-то объяснял, да что толку…. Тогда я считал, что ухватил Бога за бороду, что мне все позволено. А как же! Фирма своя, два магазина, две иномарки под задницей, сотрудников штат… Бизнесмен, мать его! Мне тогда Юркины базары про смысл жизни слушать было неохота. Сейчас бы послушал, да некого…

Одиссей вспомнил слова своего друга: 'Придет Антихрист, и сильные будут ему служить, а слабые покоряться'… Прав был богоискатель Юрка, чего уж там. 'Приидет царствие зла, и Люцифер — князь мира сего — восшествует на престол'… Где-то так оно и произошло, если быть объективным. Эх, поговорить бы с Юркой! Да где его сыскать…. На Афон же не поедешь…

Люблин они проехали почти без проблем — за исключением одного провороненного штурманом (в роли коего был Одиссей) поворота налево, из-за чего им пришлось минут двадцать крутиться по каким-то закоулкам. Но вскоре статус-кво был восстановлен, девятнадцатое шоссе и направление на Красник — найдены, и к вечеру директор фирмы 'Авитекс' и его спутник были на оговоренном с водителем фуры паркинге.

Уже изрядно стемнело, когда они поставили машину и вышли к воротам паркинга. Их 'МАЗа' еще не было. Игорь отнесся к сему факту философски:

— Чего и следовало ожидать. — а затем, хитро взглянув на партнёра, спросил: — Ну чё, Саня, надо как-то культурно провести время. Ты не находишь?

М-да, Одиссей примерно знал, что в понимании его спутника означает 'культурно провести время'. Как бы им завтра не пришлось отлёживаться…. А-а, где наша не пропадала!

Он кивнул.

— Нахожу. Какие есть предложения?

— Короче, я знаю в Люблине один кабачок, туда ходят только незамужние дамы бальзаковского возраста. Типа, вечера встречи 'кому за тридцать'. Мужиков там мало, старые в основном, или безнадёжные пьянтосы, мы там с тобой будем апполоны бельдерские. Самое то наше место! Поехали?

— Хм…. Кстати, если Апполоны — то Бельведерские. Надо подумать. Такси до Люблина и обратно — сорок злотых где-то. Посидеть скромно — ну, там, пару пива, салатики, что-нибудь горячее — еще пятьдесят. Если будет поклёвка — номер в гостинице стоит стольник. Водки бутылки три — еще шестьдесят, плюс полтинник на закусь. Всего культурный отдых влетит нам максимум в триста пятьдесят злотувок. То бишь — в восемьдесят долларов с мелочью. Поехали!

Охранник паркинга вызвал им такси. Одиссей записал ему номер их фуры, которая, если подъедет (что вряд ли, конечно, но чем чёрт не шутит?), пусть их дожидается. Охранник, получив на чай бумажку в пять злотых, уверил Одиссея, что хоть даже из-под земли появившийся 'МАЗ' все равно будет немедля оповещен о том, что его уже дожидаются.

Кабачок оказался так себе. Шумно, накурено, бедновато; но Игорь сказал чистую правду, тёток в возрасте за сорок было там — завались. Они тут же подсели к паре еще довольно бодрых паненок пышных форм, пусть несколько увядших, но все еще относительно привлекательных — и завели с ними неспешную беседу (которую на ужасном польском вел Одиссей; Игорь, ввиду неспособности к языкам, ограничивался томными взглядами, периодически бросаемыми в декольте обеих гурий) на тему: 'как одиноко двум путешественникам в чужой стране, и неплохо бы было двум прелестным аборигенкам как-то скрасить их с товарищем печальное существование'.

Аборигенки были отнюдь не против. Но, в свою очередь, известили уважаемых панов, что они не какие-нибудь, а они очень даже порядочные и целомудренные особы. И если паны путешественники думают, что они какие-то шалавы. … Нет-нет, замахали в ответ паны путешественники, они ничего такого даже и не думали думать! Просто если бы прелестные паненки снизошли к их одиночеству, проявили лучшие качества польского народа, в числе коих, как известно, на первом месте гостеприимство…

В общем, паненки выламывались ровно столько, сколько, по их мнению, нужно было, чтобы набить себе цену до минимального уровня, позволявшего им не считать себя легкомысленными особами — и, достигнув его, в сопровождении панов путешественников убыли в гостиницу 'Заязд старопольский', предварительно затарившись лёгкими и благородными алкогольными напитками (роль коих успешно сыграла водка 'Выборова' в количестве достаточном, то есть — шесть бутылок).

Надо сказать, что вечер удался. Под занавес мероприятия Игорь рассказывал Люцыне и Басе неприличные анекдоты, а те хохотали впокат, причем то, что анекдоты рассказывались по-русски, а обе паненки забыли этот язык еще в школе — не имело ровным счетом никакого значения. Гостиничный ресторан в третьем часу ночи получил заказ на утку с яблоками (Люцына уверяла, что закусывать 'выборову' надо непременно уткой, и чтобы обязательно с яблоками), а ближе к утру — на шампанское. Которое, впрочем, никто уже пить не стал, по весьма прозаической причине — пить было некому. Официант, доставивший сей напиток в президентский люкс, застал там лишь бесчувственные тела и, оставив бутылку, тихо удалился в коридор, справедливо полагая, что она гостям утром еще ох как пригодится.

Утро стрелецкой казни. Это была первая фраза, которая пришла в голову Одиссею, когда он смог оторвать от подушки свою голову и обозреть поле недавнего разгула. Которое можно было бы по справедливости назвать полем битвы.

Рядом с ним мирно похрапывала Люцына, задрапированная в покрывало. На кресле, в одних носках, неудобно выгнув голову, спал директор фирмы 'Авитекс', ночной златоуст и Цицерон. На диванчике, свернувшись в позу эмбриона, спала обнаженная Бася, являя миру рубенсовские идеалы женских форм, время от времени подрагивая от холода. На столе, на ковре, в углу спальни и на телевизоре (который, хвала его многоумным японским создателям, выключился под утро сам, и теперь недовольно мигал красным огоньком) — всюду были пустые бутылки, остатки закуски; блюдо с варварски порубленной уткой сиротливо стояло на подоконнике.

Бр-р-р, ужас. Сколько, интересно, они потратили денег? Одиссей медленно и осторожно встал (не для того, чтобы сберечь чуткий сон Люцыны, а чтобы ничего не разбилось в его казавшейся сейчас хрупкой, как стеклянный шар, голове), подошел к своим брюкам, достал кошелек с польскими деньгами, полученными вчера в обменнике на границе. Менял триста баксов, то есть польских еще вчера было тысяча двести. Он медленно пересчитал жалкую кучку, оставшуюся от вчера еще солидной пачки, и пришел к неутешительному выводу — разгул несколько вышел за рамки предполагаемого накануне бюджета. Исчезло в никуда девятьсот злотых — вместо приговоренных к израсходованию трехсот пятидесяти. Да-а, 'культурный отдых' оказался знатным…

— Саня, мы где? — раздался хриплый голос, по слабости схожий с шепотом. Ага, проснулся пан директор!

— Насколько я помню, в гостинице 'Заязд старопольский'. На кровати — Люцына, на диванчике — Бася. Кажется.

— О! Мы ж в Польше! — обрадовано произнес Игорь, медленно встал, еще медленнее натянул брюки. И тут взгляд его упал на стоящую на трюмо в прихожей бутылку шампанского: — Саня! Чудо Господне! Мы спасены!

Неверными шагами спутник Одиссея направился к вожделенной бутылке, дрожащими руками открыл ее (к счастью, без 'пробки в потолок'), и, закрыв глаза, прильнул к горлышку. Несколько минут были слышны лишь судорожные глотки пана Шешко.

Утолив утреннюю жажду, ночной златоуст довольно крякнул.

— Боже, счастье-то какое! Саня, ты будешь?

— Игорь, мне не хотелось тебя расстраивать, но ты вроде как за рулем.

— О, блин! Точно! — сразу поскучнел спасенный, — А может, фуры и не будет сегодня? Колейка, то, сё…

Одиссей без слов взял из рук товарища бутылку, налил шампанского в стакан, изъятый для такого случая из ванной, и, нацедив полный, выпил за один глоток.

Сразу стало легче. Правда, шампанское кончилось, а дамы начали проявлять признаки жизни. Надо было их спасать.

— Игорь, надо бы паненкам что-то взять на опохмел.

— Саня, ты ж шпрехаешь по-ихнему. Сходи сам, а?

Логично. Ничего не оставалось делать, как одеваться и выдвигаться на улицу. Там где-то должен был быть магазин — 'склеп', по-польски. Жутковатое название для продовольственной лавки, между нами говоря…

В дверь постучали. Одиссей неверными шагами подошел, несколько удивился, что дверь не закрыта — и распахнул ее.

За порогом стояло четверо мужчин в форме польской полиции.

***

— Ты, Левченко, погоди в панику бросаться. Подумаешь, есть опасность ареста машины! Во-первых, может, она еще и из Минска не выехала…

— Выехала, я уверен!

— Ну, хорошо, выехала сегодня, к границе подъедет завтра, станет в очередь, простоит там сутки — самое малое…

— Значит, послезавтра грузу и каюк!

— Вот ты торопишься поперек батьки в пекло… Субординация, знаешь, что такое? Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. И что это за привычка перебивать начальство? Ладно, есть у меня выход. Но временный — дня на три.

— Какой? — во взгляде подполковника Левченко впервые за последние шесть часов промелькнула надежда.

— А такой, что мы попросим друзей герра оберста Загороднего пошерудить немного в центральном компьютере украинской таможни. Чтобы сделать — хотя бы на трое суток — невозможной работу терминалов в пункте пропуска Чоп.

— А это нам по силам?

— Ну, это мы сейчас и узнаем. Герр Загородний в коридоре дожидаются. Сергей Аркадьевич, заходи, дорогой! — крикнул генерал в сторону двери.

В кабинет Калюжного вошел небольшого роста, но чрезвычайно крепкого телосложения — казалось, что ширина его плеч составляет едва ли не половину роста — молодой мужчина лет тридцати пяти, в джинсах, в джемпере. Причем генерал лично разрешил подполковнику Загороднему такую форму одежды в связи с невозможностью подобрать костюм под свое сверхтренированное тело.

— Ну, здравствуй, свет Сергей Аркадьевич!

— Здравия желаю, товарищ генерал! — Загородний пришел в Управление не из разных разведок и контрразведок, а непосредственно из войск, и последняя его должность в Чечне была — командир мотострелкового батальона. Тяжелое ранение во время печальной памяти августовского штурма Грозного боевиками вынудило его уволиться из войск — тут его генерал Калюжный и подобрал. Надо сказать, у начальника Управления Н был нюх на талантливых людей.

— У нас к тебе вопрос, дорогой. Вот предположим, есть такой пункт пропуска Чоп. Возможна ли такая ситуация, чтобы на нем на три дня вышла из строя вся электроника?

— Это Закарпатье. Хм…. Да. Возможно. Есть человек в Мукачево, при соответствующем финансировании найдет хакеров. Три дня в режиме управляемого краха могу обеспечить.

— А с той стороны?

— С той стороны? Это посложнее. Гасить нужно будет центральный терминал в Будапеште, не меньше. Хм-м-м…. Надо быстро?

— Хорошо бы завтра к полуночи у них все оборвалось на самом интересном месте.

— Задание я дам одному человечку, но, сами понимаете, место действия далековато… разве что послезавтра к утру.

— Вот и славненько. И чтобы три дня — ни одного оформления!

— Товарищ генерал, разрешите вопрос?

— Валяй.

— А может, лучше небольшую автокатастрофу? Без жертв? Предположим, автоцистерна с пятью тоннами солярки из-за отказа тормозной системы теряет управление и лёгонько так врезается в здание таможни? Для подстраховки? Думаю, в десять тысяч долларов уложимся.

— Подготовь, но только как резервный вариант.

— Есть! — и, лихо развернувшись через левое плечо, подполковник Загородний вышел из кабинета шефа.

Генерал довольно улыбнулся.

— Орел! Ладно, Левченко, думаю, не допустим мы такого позора, чтобы наши бывшие вассалы нас за руку ловили на пустяковой контрабанде. Выкрутимся. Что там с остальными вариантами?

— С остальными — все в порядке. Оборудование приведено в рабочее состояние, сразу после начала войны будем вводить его в строй согласно расписанию. Вначале — для сбоя систем разведки, когда начнутся боевые пуски — будем на время создавать плотные помехи системе Джи-Пи-Эс. На этой системе построен алгоритм самонаведения у крылатых ракет — надеемся, что многие из них уйдут в никуда. Наш Большой Ум в настоящий момент выдает нам информацию по работе военных баз тех, что играют за черных, в режиме реального времени. То есть мы будем знать, когда взлетают их самолеты, и у нас будет время, чтобы дать команду на импульс. Румянцев считает, что можно треть самолетов, участвующих в налетах, лишать ориентации. Соответственно — аварийный сброс бомб и ракет, и возвращение на базу.

— Хорошо. У тебя резервный вариант связи с Одиссеем есть?

Левченко виновато опустил голову.

— И зря. Когда он должен выйти на связь?

— Он вообще в автономном режиме. О благополучной доставке труб должен был бы сообщить Янош Фекете.

— А ты, Левченко, что это начинаешь в условном наклонении разговаривать? Не ты ли тельняшку рвал на груди — 'Доставит, дескать! Ушлый, мол! Не боится ни хера!'

— Я не просчитал вариант измены.

— А просчитывать нужно все! Или стараться, по крайней мере, это сделать… Ладно, что по протечке?

— Майора Курносова проверили. Необоснованные траты, у жены — новая машина.

— Значит, майоришка пакостит, думаешь?

— Думаю, да.

— А вот подполковник Гончаров, например, совсем другого мнения.

— Ну, подполковник Гончаров вместе с Курносовым в Боснии… альпинизмом занимался.

— Вот-вот! И на мою просьбу дать характеристику майору Курносову сказал оный герр оберст только одно — 'Верю, как самому себе'. Как тебе такой пассаж?

Левченко задумался.

— Вот-вот, подумай, друг мой ситный Дмитрий Евгеньевич. И хорошенько посмотри в сторону полковника Чернолуцкого, Михал Василича. Внимательно посмотри!

— Но ведь он же… Его же к нам сам полковник Терской рекомендовал!

— Всяко может быть. Я вот тут на досуге сравнил сроки прохождения службы — получается, что Володя Терской, наш с тобой человек в Берлине, проработал с герром оберстом Чернолуцким всего-ничего — восемь месяцев. Как ты думаешь, можно за восемь месяцев узнать человека?

— Смотря где…

— Намекаешь, что в тылу врага, дескать, на острие бритвы…. Так?

— Вроде того.

— Это верно. В такой обстановке человек раскрывается очень быстро. Ну ладно, заболтался я с тобой. Иди, работай. Проверь, что там за необоснованные траты майора Курносова…. И подумай, как связаться с Одиссеем. А то и впрямь, неровен час, наши бывшие венгерские поднадзорные нас в лужу посадят…

***

Они вышли из отделения полиции, когда время уже подходило к обеду. У Одиссея немыслимо болела голова, было до слез жаль потраченных денег, и копилась глухая злоба на директора фирмы 'Авитекс', несшего — и это факт был им признан безоговорочно — основную вину за утренние неприятности.

Впрочем, вид у директора, несмотря на пережитые страдания, был на удивление бодрым и молодцеватым. Выйдя за ограду, отделявшую место обитания полицейских от остального гражданского населения, Игорь молодецки потянулся, глубоко вдохнул слегка загазованный люблинский воздух и произнес:

— И дым Отечества нам сладок и приятен!

— Patriae fumus igne alieno luculentior. — Ни к селу, ни к городу брякнул Одиссей.

— Чего?

— То же самое, что ты сказал. Только по-латыни.

— А, ну да! Про патриа пугнарум, пер аспера ад астра…. Помню, помню! Не один ты у нас полиглот! Это ж еще на первом курсе было? Ну, в смысле — латинский язык?

Одиссей суровым взглядом оборвал монолог пана директора.

— Так. Ты мне зубы не заговаривай. Вот скажи мне лучше, на хера ты в рецепции объявил, что мы известные контрабандисты и явились в Люблин, чтобы найти сбыт двум тоннам колумбийского кокаина? Откуда этот бред?

— Саня, блин, ну не помню я ни черта! Как в рецепцию спускался — помню; как деваху тамошнюю за задницу хватал — смутно, но тоже помню; что говорил ейному хахелю, который меня за этим делом застукал — убей Бог, не помню! Пугал его, очевидно. Чтобы он мне по хрюнделю не настучал.

— Допугался! У меня в машине, чтоб ты знал, пятнадцать тысяч бакинских заныкано. Если эти суки их сегодня утром нашли — пиши пропало нашей поездке! — Одиссей, конечно, лукавил, еще десять тысяч долларов были спрятаны у него в потайной карман куртки — но знать об этом пану директору не полагалось. Пущай пострадает.

Пан директор заметно сник. Но затем, узрев что-то на противоположной стороне улицы, опять воодушевился.

— Смотри, Саня, кобылы наши! Ждут!

И точно, на тротуаре стояли две давешние паненки. При дневном свете оказавшиеся обычными тетками, изрядно тертыми жизнью, в каких-то довольно затрапезных пальтишках, а Бася (или Люцына? Блин, все смешалось в доме Облонских…) даже в повязанной по-деревенски хусточке (сиречь — косынке). Но то, что они их верно ждали из узилища — невероятно растрогало Одиссея.

Они подошли к дамам, церемонно поздоровались.

Как оказалось, паненки не все время стояли на тротуаре напротив полицейского комиссариата. Они сочли для себя крайне необходимым поехать вместе с полицейскими на досмотр автомобиля панов путешественников, в котором, по заявлению рецепторши из 'Заязда Старопольского', находились образцы кокаина — в качестве понятых. И бдительно проследили за тем, чтобы полицейские ('Бо то естем курвы пшеклентны') ничего не поперли из машины. А в доказательство своей благонамеренности Бася (да, это именно Бася повязала себе на голову дурацкую хусточку), аккуратно развернув целлофановый пакетик, протянула Одиссею толстую пачку долларов Североамериканских Соединенных Штатов.

Что ж, такую преданность надо было вознаградить — и они направили свои стопы в ближайший ресторанчик.

Уже темнело, когда такси доставило изрядно помятых, но все еще крепких духом панов путешественников на паркинг.

— А согласись, Саня, хорошие тетки!

— Ты телефоны взял?

— Обижаешь! И адреса. Будем возвращаться — заедем?

— Знаешь, я, наверное, поживу в Будапеште недельки три.

— Блин, Саня, ты чё, с дуба ляснулся? Нахрена?

— Ну…. В общем, есть такая необходимость. Тебе-то я зачем нужен? Разгрузимся, я тебя рассчитаю, хочешь — покупай горошек, как собирались, хочешь — так возвращайся.

— Это из-за твоих ракет? — в сообразительности пану директору было трудно отказать.

— В общем, да. О, смотри!

Прямо у будки охранника, развернувшись мордой к выходу, стоял их 'МАЗ', а возле него чинно прогуливался их водитель. Отлично!

Как оказалось, фура прибыла на паркинг всего полчаса назад, и водитель начал путано и долго объяснять, почему произошла задержка. Но Одиссей решил его прервать:

— Так, Коля, все это херня. Приехал — отлично. Давай советоваться, как нам ехать дальше.

У Одиссея было два варианта — через Жешув на Барвинек и Вышний Комарник — через Дуклинский перевал, а затем на Прешов, Кошице и Мишкольц; или через Краков и Чишне — через Низкие Татры — на Ружемберок и Банска-Бистрицу. Первый вариант водитель отмел с негодованием.

— Александр Владимирович, вы что, шутите? Через Дуклинский перевал, в грузу? Там серпантины — по десять колен зараз — и высота где-то под девятьсот над уровнем моря. Я там солярки спалю немеряно! А через Чишне мы немного поднимемся, и потом чуть ли не до самого Злина будем вдоль Оравы кренделя выделывать — почти по ровной дороге. Правда, там колейка подлиннее, ну да ничего, у вас же не скоропорт?

Одиссей согласно махнул головой.

— Логично Ладно, тогда выезжай на Краков, становись в колейку. Мы стартанем завтра с утра — но уже прямо на Будапешт. Послезавтра утром — это у нас будет аккурат восьмое марта — мы тебя будем ждать на складе. Адрес у тебя есть. Будапешт ты знаешь?

— А зачем мне его знать? Ваци ут, где разгружаться, я знаю, это как раз в город въезжать и не надо. Послезавтра утром…. Если колейка в Чишне будет небольшой, то доеду. Но на всякий случай ждите меня ближе к обеду. А у них что, восьмое — не праздник?

— Отменили. Как наследие проклятого прошлого.

Водитель укоризненно покачал головой.

— Бедные их бабы…. Был у них один день в году — и того лишили. Демократы, чтоб им… — выругался Николай и затем деловито спросил: — Ну, так что, я тогда поехал? Мне еще триста восемьдесят верст пилить до колейки…

— Езжай. Встречаемся в Будапеште.

Водитель тут же исчез в кабине своей машины, 'МАЗ' деловито и утробно забурчал, рыкнул — и бодро поволок свой полуприцеп на шоссе. Одиссей вместе с паном директором посмотрели ему вслед.

— Ну, гут. Первый этап прошли успешно. За исключением небольшого убытка в двести долларов.

— Да ладно, Саня, чего там. Завтра повяжут водилу с твоей контрабандой на словацкой границе — так в тюрьме эту пьянку будем еще лет пять вспоминать!

— Сплюнь! Вечно ты каркаешь…. Да нет, я проходил несколько раз по этому маршруту. Досмотра там нет, так, бумажки посмотрят, и все. Словакам вообще до фонаря, что мы там в Венгрию волокём. На венгерской границе, в Парашшапуште, может, и откроют фуру — но это вряд ли. Короче, давай поспим в машине, и завтра на рассвете стартуем.

— Саня, ну на хрена в машине? Вон мотельчик через дорогу…

Одиссей, откровенно говоря, хотел слегка наказать пана директора за невоздержанность языка — но, при здравом рассуждении, нашел его предложение разумным. Действительно, дорога впереди еще дальняя. За завтрашний день им надо будет пройти где-то восемьсот километров, пересечь две границы, верст двести пилить по горам — действительно, перед такой дорогой надо нормально выспаться. Что их еще ждет впереди…

***

— Ну, давай, Гончаров, рассказывай, что там слышно с фронтов. — Генерал Калюжный обвел взглядом сидящих за столом офицеров и продолжил: — Когда начнется? Уже вычислил?

— Почти. — Гончаров, по своему обыкновению, встал: — Пятого марта немцы объявили, что готовы к военной оккупации Косова. Шесть тысяч штыков при тяжелом вооружении — в том числе танки. Пытаются перехватить у американцев влияние на албанцев — и, по ходу, у них это неплохо получается. Шестого сенатор Доул пытался встретиться с Хашимом Тачи, де-факто — главой УЧК. Ничего не получилось. То есть с разными второстепенными деятелями сенатор поручкался, но главного — согласия подписать мирное соглашение от того, кто реально контролирует процесс — не добился. Сегодня албанская делегация на переговорах не смогла подписать даже предварительные условия — основная масса полевых командиров склонна к продолжению войны. Значит, кто-то из серьезных игроков пообещал им военную помощь в любом случае — иначе они бы так не задирались. И это не только американцы. Сегодня же глава военного комитета Науманн обвинил, как он сказал, 'некоторых политических лидеров' в нежелании поддержать военную акцию против Югославии. Некоторые считают, что это камешек во французский огород.

По моим расчетам, бомбежки начнутся где-то через две недели, в период двадцать второго — двадцать шестого марта. По соображениям погоды — все остальные соображения уже не имеют никакого значения.

— Спасибо, подполковник. Работайте.

Гончаров собрал свои бумаги и покинул кабинет генерала Калюжного. У стола остались сидеть Левченко и Румянцев.

— Дмитрий Германович, у тебя готов вариант работы твоей аппаратуры в случае пусков ракет и стартов самолетов с кораблей в Адриатике?

— А как же! На самом фешенебельном курорте Хорватии — правда, он пока в состоянии строительства — в подвале отеля 'Эксельсиор' установлены два генератора помех системы позиционирования, а в электрощитовой — благо, она сейчас не работает — генератор импульса. В Черногории разместили десяток установок. Даже в Тиране! — не удержался от похвальбы подполковник Румянцев.

— Ну что ж, отлично. Через две недели будь готов противоборствовать. Людей в Карпаты отправил?

— Отправляю восемнадцатого. Чего им спешить?

— Ну-ну, тебе видней. Давай, иди, работай. Мы тут с Левченко пошепчемся.

Когда подполковник Румянцев вышел — генерал сел в свое кресло, закурил, медленно выпустил колечко дыма. В кабинете повисла настороженная тишина.

— Вот что, дружище Дмитрий Евгеньевич. Хочу я тебе поручить одно дельце, в рамках нашей операции 'Обилич'. Как ты думаешь, много юги насшибают аэропланов супостата?

— Думаю, сколько-нибудь собьют.

— Дай-ка ты поручение Загороднему подготовить людей, чтобы с этих сбитых аэропланов — и, буде такое случится, с крылатых ракет — они добыли всю, какую возможно, аппаратуру, а главное — системы 'свой-чужой' и оборудование для распознавания целей. Ежели можно будет добыть целую ракету или бомбу — а, ежели камрад Румянцев не брешет, то такие должны будут быть — то чтобы эту ракету или бомбу немедля сюда бы доставить.

— А пленных?

— Нет, не надо. В девяносто шестом мы там замазались этой глупостью, больше такого я не допущу. Ну что может знать рядовой пилот бомбардировщика? Свою боевую задачу? Так я и без него ее знаю. Кларка или Солану в плен эти ж ребята не возьмут…. В общем, задача простая — с этой войны мы должны получить максимум информации о потенциале вероятного противника, если удастся — образцы новейшего вооружения и техники. Кстати, Янош Фекете молчит?

— Пока — да.

— Нравится мне это слово — 'пока'. Есть надежда?

— Есть. Люди подполковника Загороднего прошерстили очередь, тем более — третий день грузы таможенный терминал Чопа не оформляет, грузовики стоят без движения; так вот — машин с габаритным грузом из Белоруссии в ней в данный момент нет. Есть с фанерой, с ДВП, есть пустые под загрузку. Ни одной такой, которая могла бы быть пригодна для перевозки труб, не найдено.

— То есть груз вместе с машиной провалился сквозь землю…

— Никак нет. Есть предположение, что Одиссей погнал фуру через Польшу и Словакию.

— То есть?

— То есть мимо пресловутого немецкого сканера. Ведь те, что играют за черных, как думают? Своим немецким умом? Что, раз ракеты задумали отправить в тыл врага русские — значит, машина будет из России. То есть пойдет по тракту Москва-Киев, а затем — Киев-Чоп. С их точки зрения — совершенно логичное решение.

— Ну?

— А мы отправили груз из Белоруссии. И ехать ему удобнее не через Украину, а через Польшу. На границе с которой этот груз никакие сканеры не ждут.

— А на границе Польши со Словакией? Ведь между Венгрией и Польшей есть еще эта страна?

— Тем более! И уж никто не ждет фуру с нашей начинкой на венгерско-словацкой границе!

— То есть ты считаешь, что у нас появился шанс?

— Уверен в этом.

— Ну-ну. Слепый казав — побачимо…

***

— Саня, смотри — бронепоезд! Вот это да!

— Да это просто музей Словацкого национального восстания. Поезд — экспонат. — Погасил энтузиазм водителя Одиссей.

— Музей… — разочарованно протянул Игорь. — Жаль. Я уж подумал, что у словаков до сих пор бронепоезда на вооружении.

— Ты будешь смеяться, но это они у нас до сих пор на вооружении. Я сам видел такой в Новороссийске, в девяносто первом году, когда в Геленджик отдыхать ездил. Настоящий, и экипаж при нем. Не такой, конечно, как этот антикварный панцерцуг, но — бронепоезд. Кстати, я тебе рассказывал, как однажды военно-воздушными силами СССР командовал?

— Не-а. Такой брехни я от тебя еще не слышал.

— А это не брехня, а чистая правда. Короче, слушай.

Было это дело на новый, восемьдесят восьмой, год. Я тогда заступил старшим смены телеграфистов на узел связи запасного центрального командного пункта ВВС. Позывной тогда у нас был 'Простор', как сейчас помню. А оперативным дежурным в тот вечер был генерал-лейтенант Орефьев; причем, заметь, тогда по каким-то соображениям все управление военной авиацией шло от нас, а 'Унция', головной ЦКП, стал на профилактику. Понаехало тогда к нам старших офицеров и генералов — как собак нерезаных, проходу не было от больших звезд. Ну, это так, между прочим.

Вот, значит, заступаю я тридцать первого в восемь вечера на дежурство, и особых проблем не вижу — торт уже в наличии, разных ништяков натаскали мы из чепка изрядно, работы нет — кто ж в ночь на Новый год летает? — в общем, собрались мы провести новогодние торжества даже лучше, чем в роте.

Генерал же Орефьев, оперативный, этот наш энтузиазм не разделял. Захотел он свинтить в Москву, к семье. Дело житейское. Тем более — никакой войны вроде не предвидится, авиацию в воздух по тревоге поднимать не надо, да и она все равно вся за столами сидит, водку с салатом 'оливье' трескает.

Ну вот. И задумал генерал Орефьев смыться. Но просто так смыться ему нельзя, надо кого-то за себя оставить. Кого? А вот дежурный по связи подполковник Епихин! Ну-ка, подь сюды, подполковник! И сажает Орефьев нашего дежурного по связи за свой пульт, а сам — на машину и в Москву.

Дело, сам понимаешь, движется к одиннадцати часам. Подполковнику Епихину тоже в облом в генеральском кабинете в одиночестве сидеть — у них уже и фуршет в оперативном зале накрыт, и телефонистки приглашены, помоложе которые… в общем, вызывает подполковник Епихин капитана Самарцева, дежурного по телеграфу. Дескать, капитан, посиди тут часок-другой, побудь ответственным за ВВС. Капитану куды деваться? Яволь, руку под козырек — и садится в генеральский кабинет.

Но у него ж тоже сабантуйчик намечен! С чинами его телеграфного центра — двумя лейтенантами, тремя прапорщиками и четырьмя дружелюбными телеграфистками. И он тоже никак этот сабантуй пропустить не желает!

И вот вызывает он сержанта Леваневского — старшего смены телеграфистов. И строго так ему — то бишь, мне — говорит: 'Приказываю вам, товарищ сержант, побыть тут пока дежурным!' Дескать, неотложные служебные дела требуют присутствия капитана на телеграфном центре.

Мое дело — телячье. Приказали — сижу. Тем более — знаю, что мой кусок торта и мою долю разных ништяков без меня мои ребята не сожрут. В крайнем случае, я под утро все это уговорю.

Сижу. Скучно. Кабинет огромный — даром что под землей! — на стене карта мира электронная, огоньки мигают, пунктиры, всякие непонятные обозначения. Телефонов на столе — шесть штук! Один с гербом! Открыл я от скуки инструкцию дежурному генералу, почитываю, на ус мотаю.

Тут — двенадцать часов. И телефонный звонок! Я чисто инстинктивно — веришь, Егор, и даже в мыслях не было ручонки шаловливые убрать — хватаю за телефон и бодро так докладываю в трубку — дескать, сержант Леваневский слушает!

С той стороны — легкий ступор. Потом густой такой баритон спрашивает осторожно — мол, сынок, а что ты тут делаешь? Отвечаю — несу службу. А где, спрашивает голос уже как-то подозрительно умильно — где генерал-лейтенант Орефьев, оперативный? Нету его, отвечаю, и где он находится — не ведаю. А кто, спрашивает голос еще более сладко, из старших офицеров под рукой у тебя, дорогой мой сержант, имеется? А никого, отвечаю! Тогда уж голосок вовсе на патоку стал похож с елеем — а младшие офицеры хоть какие-нибудь есть в окрестности? Опять же отвечаю, никак нет! Причем стараюсь отвечать лихо и по-молодецки. А кто ж тогда авиацией Советского Союза командует? — пытает меня сладкий баритон. А я и командую — сержант Леваневский — отвечаю я. Тогда голос меня с Новым годом поздравляет, желает успехов в боевой и политической — ну, я ему в ответ то же самое. И осторожненько так интересуюсь — а с кем это я сейчас разговариваю? Голос мне так просто и отвечает — дескать, командующий ВВС это, маршал авиации Полбин.

Знаешь, что такое — получить с размаху удар ломом в солнечное сплетение? Вот примерно такие ощущения у меня в этот момент и были. Выдохнуть не могу, замер с трубкой у уха — и только нечленораздельно мычу что-то про себя.

Маршал трубку положил, пошли короткие гудки — и меня малость отпустило. Больше, слава Богу, звонков не было — до самого прибытия подполковника Епихина. Который ввалился в генеральский кабинет где-то минут через двадцать — красный, как рак. Меня из-за стола выставил, велел к себе убираться. Ну, я и пошел.

— И чем кончилось?

— Для отцов-командиров — не знаю. А для меня — благодарностью командующего в приказе по ВВС.

— За что это?

— За отличное выполнение служебных обязанностей, за что ж еще?

— И сколько ж времени ты оперативным пробыл?

— Тут дело не в том, сколько я был оперативным. А в том, что, пока главкома на пункте управления нет — оперативный дежурный выполняет обязанности командующего ВВС. То есть я все эти полтора часа, что сидел за генеральским столом — формально был главнокомандующим военной авиацией Советского Союза. Маршальская должность, между прочим! Жалко, на жалованье это никак не отразилось…

Пан директор уважительно покачал головой.

— Да, карьерный рост охеренный! Ты кто тогда по должности был? По строевой?

— Замкомвзода.

— А стал — главком! Круто…. Жаль, недолго музыка играла.

— Да нет, достаточно. О, уже и Парашшапушта на горизонте!

Действительно, они подъезжали к венгерской границе.

Очереди никакой к пункту пропуска не было. Одиссей было подумал, что и проверять их никто не выйдет — но напрасно. Кто-то из венгерских пограничников заметили незнакомые номера — и к шлагбауму высыпало их человек пять.

Один из них подошел к водителю и, строго глядя тому в глаза, проговорил:

— Kerem az utlevelet!

— Саня, чё ему? — обернулся к спутнику директор фирмы 'Авитекс'.

— Паспорт твой требует. — И Одиссей, достав свой паспорт и приложив к торчащему за козырьком паспорту Игоря, протянул оба документа пограничнику: — Тешек утлевелем!

Пограничник немного удивленно посмотрел на Одиссея, затем, уже гораздо более мягко, спросил:

— Az utazas celja?

— Бизнес. Хиваталош.

— Tartozkodasi ideje?

— Хат нап.

Пограничник молча протянул им паспорта и отдал честь.

— Чё, все? — Игоря изумило столь быстрое прохождение пограничного досмотра.

— Не-а, еще вон те мужики в синей форме должны подойти. Таможня.

Но таможенники не стали обременять себя излишними формальностями. Один из них, по виду — самый молодой — подошел к 'фиату', безразлично посмотрел на пассажиров, и лениво спросил:

— Vam valami elvamolnivaloja?

— Нем! — бодро ответил Одиссей.

Таможенник едва заметно махнул рукой — проезжай, дескать — и через несколько секунд они оказались в пределах Венгерского государства.

Когда таможенный пункт Парашшапушта оказался далеко позади, Игорь с уважением протянул:

— Ну-у-у, ты даёшь!

— В смысле?

— Ну, на ихнем языке рубишь!

— Двести слов. Больше не потянул. И то я тебе скажу, язык — не дай Господь! Двадцать шесть падежей приблизительно!

— Ого! — аж присвистнул Игорь.

— Зато — никаких родов, ни женского, ни мужского, ни среднего. И никаких времен. Все он-лайн. Суффиксальное словообразование. Короче, если захочешь выучить венгерский — лучше удавись.

— Это ж как — никаких родов?

— А вот так. И личных местоимений нет.

— А как же тогда сказать 'мой дом'?

— Хм. Да, в общем просто. 'Хаз' — это дом. Просто дом, ничейный. 'Хазам' — мой дом. 'Хазамбан' — в моем доме.

— Да-а, не дай Бог на венгерке жениться…. А все ж смотри, как тут у них границу переходить просто. Пять минут — и вся недолга. Европа!

— Не был ты на чешско-словацкой границе осенью девяносто третьего. Все с оружием, чехи на словаков и словаки на чехов как враги смотрят, машины шмонают — аж пыль столбом! Ну, то есть чехи — словацкие машины, и наоборот. Такой был, ты знаешь, накал противостояния в последнем градусе, что казалось — еще чуть-чуть, и рванет. Они тогда как раз разводились, делились на Чехию и Словакию — и, видно, у обеих сторон к оппонентам много трудных вопросов накопилось. В общем, взаимной ненависти тогда на границе было — с избытком.

— Ты откуда знаешь?

— Проезжал как раз тогда мимо. Из Берлина в Будапешт шел. А, кстати историю прикольную расскажу.

Короче, не горел у меня правый ближний. Ну, днем, пока по Чехии проезжал — а шёл я из Дрездена через Теплице и Прагу на Брно — сам понимаешь, туда-сюда, а я вечером уже к Братиславе подъезжал. Пришлось ближние зажечь. Ну, и спалили меня словацкие полицаи. Обгоняют на 'шкоде-форман', и загорается у них на заднем стекле надпись 'стоп'. Ну, я, конечно, торможу. Выходят эти кренделя, пальцем на ближний показывают — дескать, все, приехали, друг ситный, паркуй свое авто и ремонтируйся; отпустить тебя не имеем права. Ну, ты ж словацкий сегодня днем слышал, когда границу пересекали и в Ружембероке обедали?

— Слышал. Похож на украинский, такой, типа, западэнский.

— Ну вот. То есть то, что они гутарят — я понимаю. Но ехать-то мне надо! И я им говорю — дескать, дорогие товарищи, отпустите Христа ради, это мне фонарь побили проклятые чехи в Брно! Ты думаешь? Тут же отпустили, а, чтобы я в Братиславе не заблудился — минут двадцать передо мной ехали, дорогу указывали на Дьер. О как!

Дальше — больше. Проезжаю я венгерскую границу, и хатарёры — пограничники венгерские — тут же мне указывают на ближний: не горит, дескать! Пензбюнтетешт физетни! В смысле — штраф надо платить.

А я им — братцы говорю, дорогие хатарёры! Это мне проклятые словаки фару разбили, а сам я не местный, и денег у меня нет…. Покачали головами хатарёры, посокрушались над такой бесчеловечной словацкой подлостью — да и отпустили!

— Хатарёры хатарёрами, а где мы жрать будем? Уже вечереет… — Игорь искательно глянул на своего спутника.

— Да в Будапеште и поужинаем, чё уж тут…. Осталось двадцать километров где-то.

— Ну, тогда без базару! А в Будапеште куда?

— Для начала тормознем где-нибудь у киоска 'Союзпечати' — ну, то есть не знаю, как у них эта музыка называется — и купим карту Будапешта. Въезжать в город мы будем через Уйпешт, потом через район Андялфёльд. Такой, я тебе скажу, криминальный райончик, лучше там не задерживаться. Добраться нам надо до Непштадиона, для чего требуется выехать на Хунгария кёрут. Там есть гостиница одна, я как-то там пару раз останавливался. Недорого, персонал говорит по-русски, в номерах кухни — в общем, самое то. Видок там не сильно живописный, кругом — трамвайный парк — но нам там видами любоваться не будет времени. Переночуем, а утром — на склад, адрес у меня есть.

— Добро. А что это впереди? Не Будапешт?

Одиссей взглянул на темнеющие на горизонте контуры каких-то складов, заводских корпусов, оград и заборов — и уверенно подтвердил:

— Он. Причем въезжаем мы в мадьярскую столицу с самой непрезентабельной стороны.

— А что, есть другие варианты?

— Конечно! Со стороны Дьера если въезжать — но это в Буду — то сначала такие живописные коттеджики, потом современные дома многоэтажные, набережная — и сразу Дунай!

— Голубой?

— Он вообще-то грязный до ужаса, всегда серо-стального цвета. Ладно, вот и киоск. Надо карту купить и телефонную карточку. Тормози!

Одиссей вывалился из машины (все же задницу изрядно отсидел!) и, ковыляя, подошел к киоску.

— Керем Будапешт теркепе. Эш телефон карт. — Одиссей не помнил, как будет по-венгерски 'телефонная карта', но понадеялся на интернациональное значение этого понятия.

Пожилая киоскерша протянула ему свернутую карту города и запаянную в целлофан телефонную карточку.

— Меннибе кёрул а явиташ? — спросил он у продавщицы — и тут вдруг с запоздалым сожалением понял, что в спешке они не поменяли на пункте пропуска доллары на форинты. У него не было ни одного не то, что форинта — сраной монетки в двадцать филлеров на руках не имелось!

— Otszaz hatvan forint, tesek! — проворковала из своего окошка тетка. Но, не увидев движения за деньгами, она тут же насторожилась.

— Эдь перц… — он беспомощно оглянулся, надеясь на чудо — вдруг где-нибудь поблизости окажется обменник? Чуда не наблюдалось — спасительной надписи Penzvalto не было нигде.

Тётка внимательно смотрела на Одиссея, и в глазах ее он ничего хорошего для себя не видел. А, была не была! В конце концов, должны же быть у них дорожные издержки! — и с этой мыслью Одиссей положил на прилавок бумажку в десять долларов.

— Кет эзер форинт. — Пусть старуха малость наживется!

К его удивлению, киоскерша спокойно взяла бумажку, прощупала ее — а затем, пошерудив в своей кассе, выдала ему сдачу; причем, насколько он понял, пересчитав венгерские бумажки — рассчиталась она с ним честно, почти в строгом соответствии с действующим курсом.

Мда-а, однако — воспитание…

— Кёсёнем сейпен! — бросил он продавщице и тут же увидел стоящий рядом с киоском телефонный автомат.

Разорвав пластиковую упаковку, он тут же вставил карточку в приемник и набрал семизначный номер.

— Udvozlom! — голос с той стороны прозвучал четко, как будто говоривший эти слова находился от Одиссея на расстоянии протянутой руки,

— Янош?

— Bocsanat?

— Янош, приветствую, это Леваневский Александр!

— О, Саша! Привет, привет! Ты уже в Будапеште?

— Я — да, а музыка моя еще, похоже, нет. Но завтра будет стоять у ворот склада. У вас ничего не изменилось?

— Нет-нет, ваши пианино ждут, я же договорился. В течении трех дней развезем все по магазинам. У вас какие планы?

— Сейчас с коллегой еду в гостиницу, а вечерком хорошо бы встретиться.

— Да, отлично. Вы где планируете остановиться?

— Как и в прошлый раз, в 'Меридиане'.

— Отлично, я в восемь за вами заеду. До встречи!

Однако как радуется! Еще бы, ответственности никакой, а тринадцать косарей в карман оп! — и упадут. Пятьсот ему нужно будет сразу отстегнуть, а потом еще друг сердечный Янош с каждого проданного рояля, как называет инструменты Игорь, получит еще по полкосаря. Можно радостно приветствовать белорусских лошков деревенских!

Ладно, дружище Шепечек, мы еще посмотрим, кто с этой сделки получит основную прибыль! И на чьей улице, в конце концов, будет праздник…

***

— На, читай! — и с этими словами генерал Калюжный бросил на стол перед подполковником Левченко газету 'Известия'.

— Что случилось, Максим Владимирович? — Левченко слегка опешил. Что там такого, в этой газете? Раскрыта наша сеть в Македонии? Ребята Крапивина попались в Италии?

— А то, что нет предела человеческой подлости! Читай, где отчёркнуто!

Хм… 'Российское судно 'Новороссийск' прибыло в порт Салоники с грузом военной техники и личным составом германского воинского контингента, предназначенным для акции в Косово…'. Да-а-а, предела, действительно, нет. Россия, исторический союзник сербов, перевозящая солдат и оружие врагов Сербии… Мерзко.

— Такое чувство, что по горло в дерьмо окунулся. И ты понимаешь, Левченко, на сто процентов я уверен, что фрахт на этот грёбаный 'Новороссийск' был выше, чем на какого-нибудь панамца или камбоджийца — ставлю свою генеральскую фуражку против твоего червонца. И все равно немцы русский корабль зафрахтовали — чтобы показать сербам, что нет у них шансов, что русские, их союзники, в услужении у НАТО. Это, я тебе скажу, мощный психологический момент! Да, время негодяев… — генерал досадливо поморщился, затем, согнав с лица горечь, повернулся к Левченко: — Ладно, что из Будапешта? Ты, когда я вошел, сиял, как надраенный медный самовар. Доехали наши детки до мамки?

— Доехали, Максим Владимирович! Сегодня утром в Варшаву по оперативному отзвонился Янош Фекете. Все прибыло в целости и сохранности; Одиссей снял склад в Ференцвароше — это такой район в Пеште — и поставил туда два пианино специальной сборки. Восемнадцатого одно из них заберет человек Митровича — по легенде он переезжает на ПМЖ в Италию, перевозит личные вещи. Двадцатого трубы будут недалеко от Авиано, есть там такой городишко Реджо-дель-Марко. Ребята сняли овчарню, оборудованную хозяином под экотуризм, оттуда взлетно-посадочная полоса — как на ладони. Пару пусков они сделают оттуда — взлетают супостаты парами, как раз дичь для наших стрелков. И еще два пуска запланированы из другого места — из гаража, в двух километрах на восток от базы. В общем, со всех точек досягаемость по высоте и дальности — стопроцентная. Люди на месте. Обживаются.

— Резервный вариант предусмотрели?

— Да, Таманец арендовал две лодки для туристов — сейчас не сезон, этого добра в поселках на Адриатическом побережье немеряно; если будут трудности для стрельбы с сухопутья — стрелки выйдут в море. На всякий случай Таманец хочет сам дублировать и страховать стрелков в море — все ж морской пехотинец в прошлом…

— И их в этом море будет словить — проще простого.

— Не факт. Засечь пуск очень трудно, после выстрела они пустой контейнер и прицельное устройство просто утопят; поди докажи, что именно эти туристы на самом деле — злодеи!

— Ладно, на крайняк, и в тюрьме можно немножко посидеть. А второй комплект?

— Пока не определились. Подготовили вариант отправки в Германию, в Баварские Альпы — но это в том случае, если немцы разрешат действовать со своей территории. В принципе, их никто особо спрашивать не будет, но Австрия — она не член НАТО — может запретить полеты в своем воздушном пространстве. Немцы вполне могут такой финт своих единокровных родственничков обеспечить. Тогда взлетающим самолетам придется огибать австрийское пространство по кривой — над Чехией, Словакией и Венгрией.

— Ну и облетят, в чем проблемы?

— В дальности действия. Крюк — пятьсот километров почти. И либо они будут заливать больше топлива и, соответственно, подвешивать меньше бомб и ракет — либо будут использовать дозаправку в воздухе.

— Что-то у тебя рожа лица больно хитрая. Что задумал, колись!

— Заправщики будут базироваться на Венгрию или Чехию. Скорее всего — на будапештский аэропорт Ферихедь.

— Постой-постой! И ты хочешь…

— Немного поучить мадьяров хорошим манерам. Да и кроме заправщиков, я думаю, будет по ком пострелять. Самолеты дальнего радиолокационного наблюдения, транспортники… Главное, чтобы по пассажирскому лайнеру не влупить. А любой военного вида борт, взлетающий с будапештского аэродрома — это цель.

— Ну что ж, тогда, пожалуй, действительно не стоит всех близнецов в западную Европу отсылать. Одного-другого стоит оставить в бывшем соцлагере. Когда твой Одиссей думает вернуться? Девочку я его, кстати, нашел. Только ему те новости, что ты о ней расскажешь, будут совсем не в радость…

— Янош сказал, что курьер вовсе и не собирается пока уезжать из Будапешта. Живет пока в гостинице, но попросил Яноша подыскать ему квартирку на месяц.

— А как мотивировал?

— Янош сказал, что, типа, хочет он деньги за груз-прикрытие собрать. Но эта версия — как он считает — так, для отмазки.

— Что-то твой парень задумал…. Ну, да ладно, он вольный казак. Может, он нам в Будапеште как раз и пригодиться.

— А что с Гердой Кригер?

— А ничего хорошего с Гердой Кригер. Работает эта симпатия нашего Одиссея в ровно противоположном нашему ведомстве — федерального канцлера. Сиречь — в БНД. Причем в отделе, занимающемся странами СНГ — понятное дело, главным образом Россией. Замужем. Ребеночку уже, слава Богу, шесть лет с небольшим, мальчонка.

Левченко вдруг начал что-то лихорадочно считать на пальцах, шевелить губами — и внезапно лицо его озарилось радостной улыбкой:

— Товарищ генерал! Сколько, вы говорите, мальчику?

— Шесть лет и четыре месяца. Родился в девяносто втором, в декабре… а что такое?

— А то, что у меня для Одиссея есть потрясающая новость!

— Погоди. Ты думаешь, это его ребенок?

— Я не думаю. Я знаю! У него сын! Понимаете, сын! От любимой женщины! Господи, как же ему это сообщить?

Генерал присел за приставной столик, закурил, задумался. Выпустил колечко дыма, полюбовался на него, затем рассудительным тоном произнес:

— А куда торопиться? Сын уже родился, свежей эту новость уж никак не назовешь. Яноша можешь, конечно, известить, но не специально — будет связь, сообщишь. Пусть обрадует нашего папашу. Хотя, ты знаешь, не думаю я, что у них что-то склеиться. Немочка, по отзывам коллег, карьеристка жуткая, эдакая железная леди мейд ин Дейчланд. И муж у нее в той же конторе работает. Некто Франц Шуман, сорока трех лет, из 'весси'. Уроженец Гамбурга. В общем, нормальная немецкая семья, трудятся на ниве шпионажа, ребенка растят. Хотя… В общем, ладно, извести Яноша.

Он встал, прошелся по кабинету, затушил сигарету о блюдце.

— Вечно у тебя, Левченко, нет пепельницы. Как ты живешь?

— А я не курю, товарищ генерал.

— Не курит он… Ладно, пошел я. Что-то нервничать я стал в последние дни, жду эту войну, прям как неопытная невеста дня свадьбы… И хочется, и колется. Старею, наверное. Шестая война на моем веку — и, насколько я понимаю, еще совсем не последняя. Устал я, Левченко. Очень устал. А больше всего устал от того, что последние десять лет мы все отступаем да отступаем; и конца этому отступлению что-то лично я не вижу. Где оно, наше Бородино? А, Левченко?

— Извините, Максим Владимирович, но думаю я, что и завтра мы Бородина не достигнем. Шансы у наших мизерные — правильно было бы сказать, что у них совсем нет шансов.

— Знаю, Левченко. Но вот что я тебе скажу: свое Бородино каждый из нас выбирает сам. Сам. 'Шпагу для дуэли, меч для битвы — каждый выбирает по себе'… Хм….А крестничку своему ты про сынишку сообщи, сообщи. С такой вестью и жить приятно, и умирать веселей…