В один из дней, когда Юля в перерыв одной рукой прижимала к себе уснувшую после еды дочку, а другой ела суп, раздался звонок в дверь. Ася пошла открывать.

— Здравствуйте, я пришла к Юле.

Римма?! Что делает здесь Римма?

Римма не стала дожидаться, пока Юля выйдет к ней, буквально влетела в кухню — впереди Аси.

— Юлёк, здравствуй! — сказала громко, не обращая внимания на спящую девочку.

Юля поспешно встала и мимо Риммы понесла Дашу прочь.

— Мне поговорить…

— Тише, пожалуйста, — попросила Ася, — разбудите же! Видите, ребёнок только уснул.

Римма пошла следом за Юлей, дождалась, когда та уложила Дашу, и, не успела Юля застегнуть лифчик и блузку, прямо тут, перед детской кроваткой, бухнулась на колени:

— Если не ты, никто не спасёт. Митяй послушает тебя. Он уважает тебя. Он любит детей, он хочет ребёнка. И, если он вернётся, я сразу рожу ему. Молю тебя! Что ты так смотришь на меня? — Римма с колен съехала на зад и заревела.

— Ты мне дочь разбудишь! — резко сказала Юля.

Как-то очень деловито Римма встала, одёрнула короткую юбку и следом за Юлей вышла из комнаты. А когда они уселись на кухне, где Ася делала винегрет, спросила:

— Думаешь, я сумасшедшая? Да, я — дура, упустила Митьку, но я его знаю, он по натуре верный, он любил меня, и, если ему объяснить, он может вернуться.

— Он не вернётся, — сказала Юля. — Он к тебе не может вернуться.

— Ты откуда знаешь? Он тебе доложил? Он не может жениться, он же женат!

— Да, он не разведён, но к тебе он не вернётся всё равно.

Римма вскочила, воткнула руки в бока и начала кричать:

— Думаешь, буду молчать? Думаешь, стерплю? Нет же!

Ася закрыла дверь в кухню, так как у Риммы был голос пронзительный, с высокочастотным звуком, въедающийся в каждую клетку окружающего пространства.

— Митька — подлец. Он только мне и подходил. Он только со мной и мог водиться, — сказала она детское слово. — Два сапога пара. Он — преступник, ворюга, сам у себя может воровать, ему лишь бы воровать. И он в мокром деле… — Римма на полуслове замолчала. Разевала рот, словно злые слова ещё выскакивали из него. Так постояла она какое-то время, вращая глазами, как куклы в детских спектаклях, не умея остановиться, а потом стала переводить взгляд с Аси, безмятежно рубящей свёклу в винегрет, на Юлю, разглядывающую свои ногти, и обратно. Может, слова не выскочили? Может, примерещилось? — Ну, я пойду, — сказала наконец Римма осевшим голосом и пьяной походкой двинулась к двери. Её никто не остановил. И, когда хлопнула входная дверь, Ася продолжала рубить свёклу, а Юля — рассматривать свои ногти.

Лишь какое-то долгое время спустя вполне сформулировалась чёткая мысль: вот почему Дмитрий не захотел стать президентом фирмы. И ещё одна: Дмитрий убрал Генри. И ещё одна: следующий шаг — убрать своих партнёров. Кого первого?

Не получается — не думать об убийце Генри. Не получается — просто дотерпеть до заключения Договора с французами.

Сколько-то минут, а может, и часов не было больше никаких мыслей, никаких слов, но было ощущение: она, сильная, здоровая, мягко рассыпается в пыль и оседает на дно жизни.

— Юша, смотри, что я принесла тебе!

Мамин голос? Запах мимозы? Почему мимозой пахнет в мае, когда её время — март?

— Столбняк, ничего не слышит, — голос Аси.

Запахи слышит.

— Это духи. Ты как-то обмолвилась, любишь запах мимозы…

Открытая коробка духов. Мамины руки пахнут мимозой.

— Мама! — Юля качнулась к матери, обеими руками ухватилась за неё, как маленькая. — Мама, он убьёт и Аркашу.

Мама не спросила, кто «он».

Ася поднесла Юле валокордин.

— Успокойтесь, пожалуйста. Пожалуйста, выпейте воды. — Она коротко пересказала маме то, что вывалилось в злобе из Риммы.

И вдруг мама, её кроткая мама, закричала:

— Уедем, доченька, отсюда! В Америку к Бажену, в Молдавию домой! Сегодня же! Звони Аркаше, пусть всё бросит!

Юля ощутила себя снова, с руками, с ногами, с наливающейся живительным горячим молоком грудью. Встала.

На столе винегрет, Ася собралась домой. Мама готова сидеть с её дочкой.

— Как можно скорее уехать! — говорит мама. — Сказать Аркаше. Тебе пора на работу. Иди прямо к нему. Мы сегодня решим. Мы решим, — повторяла она. — Мы уедем, пока Аркашу не убили. Мы спасём Аркашу. Сегодня вечером уедем…

— Я тоже, Юля, настоятельно советую вам: сегодня же уехать отсюда подальше!

Юля удивлённо смотрит на Асю, а потом на маму:

— Ты же никак не можешь уехать с нами! Ты же решила выйти замуж. И куда уехать? В Молдавии — Люба. И как мы поделим дом, даже если, допустим, вернёмся туда? И что будет там делать Аркаша? И что ты будешь делать без Валентина?

— Пожалуйста, поешьте, я так старалась… — Ася подошла к столу, положила Юле винегрет на тарелку. — Пожалуйста, уезжайте сегодня! Спрятаться можно не только в Молдавии.

Аркадия не было в конторе, когда она наконец добрела до работы.

Нахохлившаяся, сидящая за столом Ирина не походила на себя прежнюю — испуганная птица, птенцу которой грозит опасность. И даже волосы на голове поднялись дыбом.

На Юлю она взглянула, как собака, которую та может ударить.

— Здравствуй, — сказала Юля и пошла к себе.

Это было похоже на беременность, килограммы последнего месяца тяжело висли, давили на ноги, и ноги едва передвигались.

Какая беременность?! Большая разница…

Дочка лежала — радость жила внутри. Сегодняшние килограммы — беда. Не восемнадцать лет ей, сто.

На месте Аркадия, перед его компьютером, сидел Игорь.

Он строго смотрел в компьютер, когда она вошла.

Почему он сидит не в своей боковушке и работает не за своим компьютером?

— Когда вернётся Аркаша, знаешь? — спросила Юля. — Мне очень нужен Аркаша.

— Аркадия вызвали только что — в одном из магазинов случилась кража. — Игорь едва оторвал глаза от компьютера, и снова Юля уловила совершенно иной оттенок в их отношениях — неловкость. Юля поплелась к себе.

Что же делать? Вот так и стоять? И ждать Аркадия?

Всё-таки включила компьютер. Пока он не загрузился, машинально просмотрела сложенные стопкой бумаги — на обработку. Включила радио.

Тихо играет музыка. И неожиданно образуется защита, в прах рассыпаются отрицательные эмоции, возникает покой. Видимо, у организма есть пределы.

Аккуратно укладываются в строгие колеи слова и цифры. Работай и работай.

Как бы издалека, сквозь защиту, звучит голос Ганны.

Что это она придумала — бежать из Москвы? Из этой солнечной уютной комнаты?

Сквозь музыку прорывается беспокойство: только бы сегодня ничего не случилось с Аркашей. Завтра они уедут отсюда навсегда. Ася велит уехать сегодня.

Ася лишних слов не скажет. Она не паникёр.

Почему что-то должно случиться с Аркашей?

Закончилось следствие.

Да, следствие закончилось. Аркаша должен успеть сказать Дмитрию: с работы он уходит, но ему ничего не надо — никаких долларов.

— Я должен уехать, — заглянул к ней Игорь. И — улыбнулся. — Я хотел сказать тебе спасибо, мы с Леной подаём заявление.

Музыка. Улыбается Игорь.

Нет же, почудилось. Ничего страшного не происходит. Вот же, живая жизнь. У Иры и Митяя родится сын, у Игоря тоже скоро родится ребёнок. У них у обоих есть всё, что они хотят. Как же кто-то из них может убить человека?

— Где сейчас Дмитрий? — всё-таки спросила она.

— Не знаю. Сегодня серьёзная сделка, позже. Аркадий зачем-то хочет взять тебя с собой — чтобы сразу зафиксировать её… там какие-то баснословные суммы. Я решительно против того, чтобы ехала ты, работы много.

Музыка — тихая. И не такая, какую любит Бажен. Юля совсем не знает музыки. Сама не училась и на концерты не ходила. Давид Мироныч иногда приносил в класс пластинки. Первый концерт Чайковского. Прелюдия Шопена, его четвёртый ноктюрн. Патефон был допотопный, нашли с трудом — у всех теперь электроника, как и у них, а у Давида Мироныча — старые пластинки. Она хорошо знает вещи, которые приносил в класс Давид Мироныч.

Музыку любит, а — никогда не изучала её. Нужно сказать Аркаше…

Легко ввела данные всех документов, оставленных ей. В первые месяцы работы над одной бумагой сидела по несколько часов, а сейчас, пожалуйста, пятнадцать минут, и всё. И, не успела закончить последнюю строку последней бумаги, вошёл Аркадий.

— Юленька, здравствуй! Наконец-то я с тобой встретился.

Они долго стоят обнявшись. В горячих широких ладонях Аркадия, вобравших всю её спину, — спокойно, и уползают сквозь ступни в пол, в землю её страхи и предчувствия. Они вот они: вместе — две части одного целого.

— Я пришёл сказать тебе, что всё обдумал. И мы завтра с тобой уедем. Сегодня наконец завершаются переговоры с французами…

Звонил телефон. В глубине другой жизни Ира брала трубку. У Иры скоро будет ребёнок.

Аркаша любит детей. У них родится много мальчиков и девочек, за стол будет садиться десять человек. А они с Аркашей время от времени станут сбегать в свою комнату и стоять вот так посреди хаоса и порядка, посреди смеха и детских ссор вдвоём.

— Тебя к телефону, — заглянула Ира.

Аркадий осторожно снял руки с Юлиной спины и, легко ступая, вышел.

Снова вошёл. Не идёт к ней, парит. Слепит глазами.

— Пожалуйста, поедем со мной. Нас уже ждут. Это французы. Это Генри. Дело очень выгодное, но очень сложное. — И Аркадий точно повторил слова Игоря. — Нужно зафиксировать расчёты, какие-то баснословные суммы! Наконец все предварительные переговоры закончены. И ты мне сегодня нужна. Митяй категорически против того, чтобы я брал тебя с собой, говорит, бумаги ты оформишь потом. Но я хочу сегодня вместе. Я почему-то не хочу с тобой расстаться сегодня… А после оформления Договора, если всё пройдёт благополучно, мы с тобой пойдём поужинаем в ресторан. Удерём от всех. Имеем же мы право побыть вдвоём! Хочу танцевать. Мы с тобой так давно не танцевали! Ты ведь оставила Даше молоко?

— А где Дмитрий? — снова спросила Юля.

— Должен подъехать прямо туда. И Игорь.

«Они все знают, что сделка, — подумала. — Что-то происходит!» Но Юля была словно заторможенная. Тихая музыка, лёгкое дыхание Аркадия рядом мешали сосредоточиться. Асины и мамины слова растаяли. И растаял главный аргумент: Аркадий обещал: как только выплатит деньги Генри, уйти с работы. Генри больше нет, и обязательств никаких больше нет. И следствие наконец закончилось. И Аркадий отказался от своей абсурдной идеи найти убийцу и совершить самосуд. «Почему же мы не можем бежать прямо сейчас, вместо сделки?» — вяло подумала она. Но он же рядом! Живая жизнь. Чувство незыблемости и — покой. Покой напоил руки и ноги, она сомлела, как ребёнок, — в тёплых пелёнках, затаилась — она охранена Аркадием. И так будет всегда. И она не попросила его: сейчас, в эту минуту, бежать! Бежать прочь, куда глаза глядят. Никаких выгодных сделок, договоров, никаких новых предприятий не надо!

Они шли через приёмную, и Юля улыбнулась Ирине, и сказала: «Привет!», и даже помахала рукой.

В машине, усевшись рядом с Аркадием, прильнула к его руке.

Он не включил музыку CD-плейера. Он осторожно вёл машину и осторожно, краем глаза взглядывал на неё.

— Я люблю тебя сейчас больше, чем в первый месяц нашего брака, — тихо говорил он. — Ты — часть меня. Ты даже не представляешь, как немыслима была бы жизнь без тебя…

Музыка не играет, почему же звучит ноктюрн Шопена? Музыка, которую так любил Давид Мироныч. Музыка, которую так любит Аркадий.

— Летом поедем с тобой к морю.

Она совсем забыла об Америке и Бажене, а тут зачем-то сказала:

— Бажен звонил, зовёт жить в Америке, всем вместе.

Аркадий тихо засмеялся:

— Там, Юленька, мы — изгои, здесь — хозяева. Там — чужая, здесь — наша жизнь.

В эту секунду с обеих сторон их ударило, и она потеряла сознание. Лишь плеснуло в глаза бордовым светом. Этот свет залил весь мир. Бордовый — цвет Митяевой машины.

Пришла в себя в больнице. Мама. Плач Даши.

— Покорми, Юшенька! — И — чмоканье дочки. — Слава Богу, жива! Слава Богу, молоко не пропало!

— Где мой Аркаша?

— Корми, доченька! Здравствуй, доченька! Сейчас поговорим. Молоко кончилось. Даша исплакалась, мы с Асей с ног сбились, не знали, где ты. На работе сказали, вместе уехали по делам.

— Кто сказал?

— Митяй.

— Почему он оказался на работе? Опять алиби?

Подушка, воздух, мамины слова тяжело давят на голову. Сейчас её вырвет, сейчас она зальёт всю палату своим страхом.

А дочка никак не насыщалась, жадно рвала сосок, и от удовольствия у неё были закрыты глаза.

— Аркаша жив? — спросила Юля.

Пустота расползалась с каждым уходящим из неё глотком молока. Не надо ничего говорить — Аркаши больше нет с ней, никогда он не погрузит всю её в своё сердцебиение, в дыхание, никогда не раздастся его тихий зов — «Юленька!».

— Он — в реанимации, — вместо «Юленька». — У него отключено сознание. У тебя нет травмы головы, только сотрясение мозга, у него — травма.

— Он будет жить?

— Не знаю.

— Не будет. Аркаша жить не будет.

Дочка всё чмокала, всё рвала с жадностью сосок, хотя Юле казалось, она уже спит, подрагивая веками, как птица.

Как это — ни на кого не похожа её дочка? Аркашины ресницы, Аркашина форма глаз, Аркашин пшеничный пух на голове… — то, что ей осталось от Аркаши.

— Не успели мы убежать, мама.

Шесть месяцев пролежал Аркадий в реанимации. Сердце как новорождённое, жадно бьётся — «жить!». Все органы жадно омываются чистой кровью — «жить». Но — голова отключена.

Юля сидит возле Аркадия по особому распоряжению — сестёр в реанимации не хватает. Капельница, стимулятор… — она и не запомнит всех аппаратов, подведённых к Аркадию.

— Аркаша, очнись, — молит она.

— Аркаша, не погибай! — звучит на весь свет её голос. — Маму спас, себя не спас.

То мама, то Ася приносят к Юле дочку. Дочка растёт на глазах, смеётся, ползает по Аркадию, произносит какие-то звуки, среди них — «па!».

Аркадий открыл глаза в одно из таких мгновений, когда Даша ползла по нему. Но то был не Аркадий. Он не узнал Юлю.

— Аркаша… — звала она. — Аркаша, пожалуйста…

Она кинулась к врачу. Врач сказал: у него полная потеря памяти. Это подозревали давно. Сделать они ничего не могут.

Она кричала громко, на весь мир, она звала Аркадия, она рассказывала ему об их любви. Он тускло, равнодушно смотрел. И на неё навалилась апатия — словно её жизнь покинула.

Его перевели из реанимации в обычную палату.

Теперь он встаёт, ходит в туалет, сам ест. Но он ничего не помнит, он ничего не знает, у неё муж — дурачок.

Она взяла его домой. И по дому он ходит сомнамбулой. Лежит, часами глядя в потолок.

Временами Юля словно возвращается к жизни.

— Аркаша! — зовёт она.

Он не откликается. Он забыл и своё имя.

И тогда она вспомнила о его родителях.

Больше года прожила с Аркашей, а родителей не видела. Приглашали их много раз. Родители не ехали. У отца — своё дело: чинит автомобили всему городу, занят с утра до глубокой ночи. Мать тоже работает: учительница географии, в воскресные дни, в каникулы и летом ходит с ребятами в походы.

Аркадий звонил родителям дважды в неделю, раз в месяц посылал деньги. Когда он лежал в больнице, родители, удивлённые его молчанием, позвонили. Ася не знала, что сказать, и сами собой выскочили слова о командировке.

Но не шесть же месяцев в командировке! Снова позвонили родители, и теперь мама сказала им, что он в командировке.

Через неделю после того, как его выписали из больницы и стало ясно — надеяться больше не на что, Юля подошла к телефону.

Это был уже предзимний день, с пронзительным ветром площадей. Кажется, на мгновение перестань оказывать ветру сопротивление, остановись на мгновение, и сразу понесёт тебя жухлым листком прочь из жизни.

Юля набрала номер, а когда услышала голос Маргариты Семёновны, не смогла выдавить ни слова.

— Почему молчите? — И — с надеждой: — Сынок?! Аркашенька? Не слышу!

— Это я, — сказала Юля и, не дав Маргарите Семёновне задать ей ни одного вопроса, подробно обрисовала всё, что случилось с Аркадием, что предпринимали врачи.

— Он жив? — перебила её Маргарита Семёновна.

— Жив, но он это не он, он потерял память. Полгода врачи выводили его из комы, — повторила Юля. — Автомобильная катастрофа.

Слёз больше не было, была пустота. Жизнь её кончилась, не успев начаться.

— Почему нам не сообщили, что он попал в катастрофу?

— Мы думали, он очнётся, мы ждали.

— Какое право вы имели не вызвать нас?

— Я тоже была в машине, лежала с сотрясением мозга, потом сидела с Аркашей. А тут… И мама, и Ася — самые честные люди на свете. Они очень любят Аркадия, они надеялись на то, что станет лучше, они не хотели волновать вас.

— Встречай на платформе послезавтра в одиннадцать утра, — приказала Маргарита Семёновна учительским, хорошо поставленным голосом.

Юля положила трубку и сидела перед телефоном в прострации.

Два дня до приезда родителей она не знала, куда себя деть. Ходила из комнаты в комнату по большой квартире, и ни одной мысли не возникало в её голове.

Аркадий лежал, глядя в потолок неподвижными глазами, потерявшими и цвет, и блеск.

Надо что-то делать с жизнью, а что?

Её зарплаты, которые Аркадий не велел ей тратить, таяли. Мама меняла доллары — дать нянечкам, врачам, сёстрам, купить еду. Последние недели, когда Аркадий выбрался из-под капельницы и стал наконец есть, готовили из лучших продуктов. Аркадий заплатил за квартиру за год вперёд, но скоро год истечёт, и — что ей делать? О том, чтобы вернуться в контору работать, и речи нет. Её не зовут. Но, даже если пригласят, умолять будут, ни за какие деньги не переступит она порога той конторы.

Машина, убившая её Аркашу, — машина Митяя. Как хорошо Юле знакома эта машина — именно она, бордовая «Тойота», ввезла Юлю в новую жизнь, именно она убила сначала Генри, теперь — Аркашу. Митяй — убийца, монстр, потерявший душу, и в животе Иры растёт сын убийцы, тоже убийца — Митяй хочет выродить себя второго! И Игорь — убийца. Митяй и Игорь — вместе. Теперь она знает это. Их с Аркашей стукнули с двух сторон сразу. Вместе Игорь и Митяй — до поры до времени. Наступит момент, когда и между ними решится спор.

Что делать дальше?

Зачем ей теперь Ася? На работу ходить не нужно, с дочкой сидит сама.

Скоро нечем будет платить за квартиру, — зудит и зудит в голове. — Из этой придётся выехать. Но всё равно снимать любую, самую плохонькую, — не на что.

Надо хорошо кормить Дашу.

Надо найти работу.

Надо расстаться с Асей.

Ася стала членом семьи.

Наверняка где-то ещё сейчас подрабатывает, муж до сих пор сидит дома. А — улыбается Ася. Знает секрет — что нужно делать, чтобы всегда улыбаться.

Как выжить без Аси?

Ася подойдёт к Аркадию, начнёт рассказывать ему, кто он…

— Ты, — почему-то она стала говорить ему «ты», — всё помнишь. Смотри, это Юля, твоя жена, она родила тебе дочку. Смотри, это твоя дочка.

Аркадий протягивает руку и пальцем дотрагивается до пушистой головы Даши, смотрит на Юлю и пальцем дотрагивается до её плеча.

В глазах Аркадия нет жизни. Как они сводили её с ума!

— Ты едешь в своей машине подписывать Договор. Ты помнишь это! Рядом — Юля.

— Юля, — повторяет он бесцветным голосом. Он учится говорить. Ася учит его говорить.

Ася гладит Аркадия по голове — кругами. Движения у неё лёгкие, мягкие, вроде и не дотрагивается, а Аркадий смотрит на Асю ягнёнком, телёнком — детёнышем, что ещё не понимает ничего вокруг, а лишь начинает прислушиваться к окружающему миру. На свет рождается. Рождается человек. Но это не Аркадий. А зачем ей нужен не Аркадий?

Родителей Аркадия она встречала на платформе, залитой дождём. Она узнала их сразу. Оба — высокие, статные, вровень с Аркадием. У матери углы глаз опущены, как у Аркадия, только глаза совсем не его — властные, глаза учителя, знающего всё на свете. Нет, не учитель она, она — не как Давид Мироныч или Ася или мама, училка она. Отец тоже строг и сердит на всё на свете.

— Почему не известила сразу? — спросил он вместо «здравствуйте».

— Я сама лежала в больнице, — повторила Юля то, что говорила матери. — Потом день и ночь сидела около него. Туда мне приносили Дашу — кормить.

— Кто такая «Даша»?

— Я говорила, дочка Аркадия.

Юля заробела. Ведь они не известили родителей и о рождении Даши. Генри. Больница. Следователи. Всё сразу.

Она стояла столбом посреди платформы вместо того, чтобы вести родителей к машине. Их обходили люди, а потом уже не обходили, потому что на платформе никого не осталось. Никакая сила не сдвинет её с места.

— Когда родилась дочка? Почему не известили? — допрашивал её отец.

А мать спросила:

— Долго будем стоять под дождём? — Приказала: — Веди домой. — И быстрым шагом пошла к вокзалу.

Не благодаря, вопреки им вырос Аркадий, как вопреки маминым, всегда занятым собой, эгоистичным родителям выросла мама. Это сейчас бабка с дедом помягчели. Бажен говорил — расспрашивали его о жизни, закармливали, вылизывали, «даже по головке гладили», как ребёнка.

К машине шли молча — два лайнера из льдов Арктики.

В машине отец спросил, ткнув в сиденье:

— Чья?

— Моя.

— Сама заработала, или Аркашка подарил?

Она не ответила, словно закостенела.

В тот день она ранним утром получила права. Аркадий привёз её с экзамена домой и сразу уехал вместе с Игорем, на его машине. Вернулся к обеду. Подошёл к ней близко, склонился, шепнул в ухо:

— Выйдем со мной, а?

Его лёгкое дыхание, его шёпот… почему-то он всегда шёпотом говорил «Я люблю тебя», словно голос мог обесценить эти слова. И его шёпот уже был вестником этого — «Я люблю тебя».

Она сразу сомлела и сидела слабая, как во время близости.

— Идём, не бойся. Боюсь я, вдруг не понравится?

Поначалу ничего не поняла. Вышла, а перед подъездом — новенькая палевая машина. Стала оглядываться. Аркадий поймал её руку, вложил ключи.

— Твоя! — сказал робко.

— Что «моя»? — не поняла она.

— Машина. Прокатишь?

Сейчас этот день вернулся.

Они сидят рядом в пахнущей заводом машине, не обжитой, без смешных пустяков и талисмана.

Она осторожно всовывает ключ в замок зажигания, поворачивает. И они едут.

— Где ты воспитывалась? — спрашивает отец.

Она останавливает машину у обочины и вдруг говорит, удивляясь самой себе:

— Интересно было бы узнать, где воспитывались вы. Попрошу звать меня на «вы». Это первое. И второе. Прекратите обвинять меня, допрашивать и разговаривать со мной, как с подсудимой. Мы с Аркашей любили друг друга, я ни в чём ни перед ним, ни перед вами не виновата. А если я вам так сильно не нравлюсь, потерпите, мы в первый раз встретились и расстанемся навсегда. Ясно?

Она повернулась к ним обоим — к отцу, сидящему на переднем сиденье, рядом с ней, и к матери, сидящей за отцом.

— Полно, — сказала мать. — Мы не хотели обидеть тебя. Аркаша говорил, вы хорошо живёте. Это мы от горя обезумели.

— Я тоже обезумела, — сказала Юля и стронулась с места.

Дома их встретила Ася. Она вышла на скрежет ключа с Дашей на руках. Даша улыбалась и тянула руки к Юле.

— Познакомься, Дашенька, это твои бабушка с дедушкой, — сказала Ася.

Наверное, секунду тянулась пауза, но в эту секунду в чопорной, суховатой женщине прорастала бабушка.

Но вот она уронила сумку, съёжилась в непривычной улыбке и на цыпочках, вытянув голову, как гусыня, двинулась к Даше. Секунда, и Даша оказалась на руках у неё, а женщина зажмурилась.

Даша потянула к себе голубой шарф с шеи бабушки.

— Пожалуйста, проходите в гостиную, — пригласила Ася.

Отец тоже словно оглушён этим — «бабушка и дедушка», вглядывается слепым взглядом в Дашино личико.

В эту минуту распахнулась дверь, и Аркадий вышел в коридор. Постоял секунду прямо перед родителями и двинулся в туалет. Дверь, как всегда, со дня своего возвращения, не закрыл.

— Он не узнал нас, — недоумённо сказал отец. Юля кивнула. Она очень устала. И почувствовала это только сейчас, когда мать Аркадия прижала к груди худенькое Дашино тельце.

А потом они обедали.

Даша спала. Маргарита Семёновна спрашивала, глядя в равнодушное лицо Аркадия:

— Что же делать, сынок? Что же делать?

От её монотонного голоса звенело в ушах и саднило в груди.

Ася разложила по тарелкам еду и легко, словно с беспечными детьми, заговорила:

— Воздух, внушение, что здоров, что всё помнит, покой, что ещё нужно человеку? Здесь ему маяться. Юле не справиться с двумя, ей справиться бы с ребёнком. Отец и мать нужны человеку, кто ещё?

Отец ковырял вилкой в тарелке. Он совсем не походил на того, кто выговаривал Юле пару часов назад. Он сгорбился и осел — весь ушёл в стул. Был сын, нет сына. Хоть и не сильно спешил увидеться с сыном, свои деньги зарабатывал, а тут приступило немереное горе. Мать тоже едва ела, руки — потерянные, без Даши.

— Я могу заботиться, но вылечить не могу, — сказала Юля. — Но если буду заботиться, как работать? На врачей денег нет. Из квартиры надо выезжать, срок оплаты кончается. Что могу? — Юля лепетала, и слёзы затекали в рот — голая соль вместо овощного рагу.

У Аркадия отвисла нижняя губа, и на ней висли лохмы еды.

— Собирай, — сказал отец. — На ближайшем увезём. Будем лечить. Найдём врачей.

— Дай слово, что привезёшь Дашу. — Мать судорожно обняла Юлю. — Хочу дочку Ждала дочку. Что сын? Для чужой женщины. Дочка всегда для матери. Дай слово, что буду видеть? Да не реви. Не чужая. Даша — от сына! И твоя кровь тоже теперь моя.

И стоял декабрь, с осенней погодой, и горело среди мутного дня электричество.

Сидела Юля за столом в глухоте потери — Ася ушла, родители увезли Аркадия.

Даша спала. Мама поднималась в лифте, торопила секунды: скорее, к Юше, к Даше.

Скандал разразился вечером.

— А ты меня спросила? — кричала Юля. — А ты моё мнение узнала? Взяла и зачеркнула.

И мама кричала:

— А ты что сделала бы? На моём месте? У тебя горе, а я праздную свою жизнь.

— Я сделала. Ты болела, я праздновала. Ты чуть не умерла.

— Нет, не праздновала. Ты собой пожертвовала. Мало того, что в больнице сидела безвылазно со мной, после операции взяла и расположила меня в серединке своей любви. Чувствовала я, недолго твоё счастье, не хотела мешать, не знала, как раствориться в воздухе! Думаешь, не понимала, не те разговоры, не те отношения при мне. А сейчас, когда ты потеряла мужа и не можешь одна, я буду заниматься собой?!

— Мне не нужна твоя жертва! Мне нужна твоя личная жизнь. Тогда и мне будет легче! — Юля бросилась к двери и, сорвав с крючка пальто, выскочила из дома.

Она сдерживала крик, рвущийся на волю. Дашу пора кормить. Но крика в ней больше, чем молока, и накормит она Дашу криком — не молоком.

Вызвала лифт и стала хлопать ладонями по тугой облупленной голубой стене. Зачем она врёт? Она не хочет, чтобы мама вышла замуж, она хочет заглотнуть маму целиком — для себя и Даши! Да, да, да! — вбивает Юля ладони в стену.

— А я к тебе.

Лицом к лицу на пороге лифта она оказалась с Митяем.

Он пришёл убить и её?

Попятилась, подняла руки, выставила красные, обожжённые ударами ладони.

— Я прошу тебя, выйди за меня замуж!

Она не поняла — так кощунственны и невероятны слова Митяя!

— Аркадий не вернётся к тебе, врач говорит, процесс необратимый. Я буду помогать Ире, буду растить сына, но я хочу тебя. Каждую минуту хочу тебя. Вот. — Он разжал руку, другой раскрыл коробку, лежащую на ладони. — Кольцо с бриллиантом. Тебе! — Полез в карман и вынул что-то ещё. Теперь обе руки протянуты к Юле, на одной — кольцо, на другой — доллары. — Твоя зарплата за полгода. Игорь — жмот, но я из него выдоил.

— Ты… ты… — Юля вжималась в стену, сознание мутилось, молоко рвалось из груди, заливало её. — Твоя машина…

Митяй сунул ей доллары в карман, неловкой рукой стал вынимать кольцо из коробки, видимо, собираясь надеть его на её палец.

— Какая машина? — спросил машинально.

И она поймала его недоуменный взгляд.

— Ты убил Аркашу, твоя машина, не притворяйся! — хотела крикнуть она, а на самом деле едва слышно пролепетала Юля. Крик свернулся в ней, затяжелел.

— Ещё раз, — сказал Митяй. — Повтори ещё раз. Я хочу понять.

— Перед тем, как потерять сознание, я видела твою машину. В нашу врезалась твоя машина. После смерти Генри я знала, ты захочешь убить и Аркашу. Я не успела увезти его.

— Я продал машину до того дня, как Аркаша… у меня теперь «Вольво», а не «Тойота», «Вольво» — тёмно-зелёного цвета. Есть документы.

— Когда продал? — одними губами спросила Юля.

— Да за пару дней до катастрофы.

Юля хотела сказать «Не слишком ли много совпадений? При убийстве Генри — бордовая машина, встрёпанный вид… При убийстве Аркаши — бордовая машина… и ты сидишь в офисе, когда должен быть на сделке». А тут ещё это — «выходи за меня замуж». Она ничего не сказала. Она почувствовала своё молоко — Даша хочет есть, Даша плачет. Даша — кровь, душа Аркаши…

— Ты куда? Подожди. Ты не взяла кольцо. Ты не ответила. Выходишь за меня замуж, возвращаешься на фирму, и мы с тобой начинаем жизнь?

— Нет, — сказала Юля. — Я не хочу больше замуж. Я не могу замуж. У меня только что…

— Хорошо, успокойся… я подожду… я понимаю. Но я так люблю тебя… я не могу без тебя…

Вовсе не плывёт взгляд у Митяя в сторону, очень даже целенаправленный взгляд у Митяя — буравит её, до кишок. И в нём — нежность. И в нём — жажда. И в нём — любовь.

— Иди, отдохни… я не убивал Генри, я не мог убить Аркашу, он мой друг.

«Кто убил? Кому это надо?» — хотела спросить, не спросила.

Мама словно сторожила её в дверях. Даша плакала, широко открывая розовый рот с режущимися зубами, плакала горько, обиженно: почему о ней забыли?

И, только лишь когда дочь припала к её груди, Юля облегчённо вздохнула: вот для чего она живёт.

Зазвонил телефон.

— Алло, — сказала мама. — Алло, сынок?! — и заплакала. — Мой сынок! Как ты? Я очень рада. Двойня? Хорошо, сынок, сразу-то двоих! Сначала вам с Мариной будет тяжеловато, а потом много легче они замкнутся друг на друге. Нет, сынок, его дома. Совпадение, сынок. Так звонишь.

— Мама, скажи ему, — шепчет Юля. — Мама, мне нужен Бажен. Как нам жить без Бажена? Поедем в Америку, мама!

— Да, да, я здесь, я слушаю. Да ни с кем больше я не разговариваю. Юша в порядке. Даша растёт. Нет, голос у меня не обиженный. Что ты, никто не обижает меня! Целую, сынок. Да, Юша кормит, никак сейчас не может подойти. Позвони, сынок, попозже. Хорошо, спасибо. — Мама положила трубку. Она вся обмякла, повисла на стуле бесформенным кулём. — Ему нужен Аркаша, хочет предложить дело.

— Почему ты скрываешь? От меня скрывала свою болезнь. Аркашиным родителям сказала неправду — командировку придумала. Бажену врёшь.

— Сама подумай, что он может сделать? Расстроится, да. А дальше?

— А дальше мы поедем жить в Америку, к нему, будем все вместе. Он же не знает ни об убийстве Генри, ни об убийстве Аркаши! Он бы прилетел! Он бы силой увёз нас всех с собой! И твоего Валентина. Поедем к Бажену! — шептала Юля.

— Ты захочешь сидеть на его шее нахлебником? И ты, и я. И Валентин. Кому мы все там нужны? Ты только окончила школу! Без образования. Я — школьная учительница, не знаю английского, а в Америке нужны американские дипломы, и, чтобы получить их, в университетах надо платить большие деньги. Разве соберём столько, сколько требуется? Нет, Юша, мы для Америки не годимся.

Юля уложила Дашу.

Снова они на кухне. Снова налит чай.

— Мама, ты права. Мы будем жить здесь. Но, если любишь меня, выйди замуж. Не отнимет муж тебя у меня. Пусть хоть одна из нас радуется.

— Нет, Юша, я замуж не выйду, и этот вопрос мы с тобой больше поднимать не будем.

На другой день Ася пришла в двенадцать с минутами, как приходила всё последнее время — ей сделали удобное расписание — каждый день три первых урока. Юля решила закончить сегодня все свои дела и расстаться с Асей — ещё лежало в её тумбочке несколько сотен долларов.

Дела у неё три.

Первое — мама. Второе — Игорь. Третье — Ганна.

Не будет же мама на перемене болтаться в школьном вестибюле! Она или в классе с ребятами разговаривает, или в учительской готовится к следующему уроку.

Замысел прост. Попросить секретаршу школы вызвать историка Валентина Петровича.

Юля подгадала прийти к перемене, и Валентин Петрович спустился буквально через минуту.

— Кто меня ждёт? — спросил весело, входя в приёмную.

Не так высок, как отец. Как отец, широкоплеч. И совсем не похож на отца взглядом. Ни чопорности, ни важности, ни самодовольства, озорной мальчишка, курносый, лохматый. «Он же моложе мамы!» — вспомнила Юля.

— Я жду вас. — Юля встала ему навстречу. — Может быть, выйдем на улицу? — предложила она.

— Не хотите поговорить в кабинете? — любезно предложила секретарша. — Директор на совещании в городе.

Когда они остались вдвоём, Юля сказала:

— Не слушайте её. Она сейчас не в себе.

— Простите, вы о ком? — И тут же хлопнул себя по лбу. — Вот дурак. Вы — Юша. Вы — дочка. Вы — её чудо. Точно сказано. Чудо и есть. — Но тут же улыбка соскользнула с его лица. — Наотрез. «Нет», и всё. В мою сторону не смотрит. — Скорбное выражение потянуло углы губ вниз — будущее Валентина Петровича: такой он будет в старости. И как мгновенно переливается одно выражение в другое!

— Она любит вас. Она приносит себя в жертву мне. А мне не нужна её жертва. Я хочу, чтобы она была с вами. Разве вы не разрешите ей помочь мне? Разве вы встанете между нами?

— Я? Между вами? Да наоборот, я сам помогу с Дашей. Ведь об этом речь, да?

— Да, — кивнула Юля. — Она любит вас. Вы нужны ей. И вы нужны мне. Можете прийти к нам сегодня вечером? Дашу мы кормим в восемь после купания. И, если вы придёте в восемь пятнадцать, будет как раз. Мы всё обсудим. Я уже люблю вас и хочу, чтобы вы были с нами. Единственное, что останавливает меня, — это мы с Дашей. Не станем ли мы вам обузой?

Валентин Петрович засмеялся.

Совсем мальчишка.

— Обуза? Праздник. Я буду в двадцать пятнадцать. С тортом и с шампанским. Спасибо, Юша, — можно я так буду называть вас? — за возвращение к жизни. У меня только что получился урок. Разнесли Петра Великого, ни родимого пятнышка не оставили. Отвлёкся от своего отчаяния. А тут и вы подоспели. Мне выпал сегодня добрый день.

— Вы уверены, что Петра Великого именно разносить надо, а не хвалить?

— Только этого он и заслуживает. С него, Юша, начались доносы, убийства и уничтожение народа в массовом порядке.

Юля вздрогнула.

— А по-моему, и при Иване Грозном этого было предостаточно.

Валентин Петрович засмеялся:

— У нас с вами будет время исследовать феномен Петра Великого и Ивана Грозного… А сейчас я бегу на урок. Простите.

Прямо из кабинета Юля позвонила Игорю.

Игорь оказался на месте.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказала Юля. — В контору идти не хочу.

Надежда на спасение родилась в миг стремительного вторжения в душу Валентина Петровича. Мама выйдет замуж. Жизнь продолжается.

Они встретились в кафе около её дома. Народу в этот час оказалось немного.

Игоря она не узнала. Если нарисовать портрет счастливого удачливого человека, то это Игорь. Совсем худой, с розовыми щеками. Одет в кипенно-белую рубашку — всегда ходил в голубых и полосатых, при галстуке — никогда галстука не носил, в бежевом костюме — всегда носил только тёмные.

Лёгкой походкой вошёл Игорь в кафе.

Поцеловал ей руку.

— Ты, похоже, женился на Лене?

— Откуда ты знаешь?

— По выражению твоего лица.

— Такая наблюдательность делает тебе честь. Молодец. Разреши выразить тебе соболезнование. Чем могу служить?

— Мне нужны деньги Аркадия, — сказала Юля. — Насколько я знаю, дочери и жене фирма обязана отдать их. Эти деньги принадлежали Аркадию. Это треть того, что лежит в сейфе. А ещё прибыль с завода. Так? Растёт его дочь. У меня нет денег кормить, одевать её, снять квартиру.

— Разве ты не знаешь? Разве Ира не передала тебе бумагу?

— Какую бумагу?

— Ира должна была передать тебе бумагу. Во-первых, у нас случилось большое несчастье — вскрыт сейф, и все наши общие деньги испарились. Во-вторых, насколько я осведомлён, за Аркадия взнос вносил Митяй, и Аркадий не отдал.

— Аркадий отдал деньги Митяю полностью.

— У меня сведения другие, — сухо сказал Игорь.

Костюм из лучшего английского магазина, спокойствие и довольство… нет, Игорь не похож на человека, у которого отняли деньги.

И в этот момент, когда он безмятежным, детским взглядом смотрел на неё, она дала своим предчувствиям перейти в полную уверенность: а ведь этот лощёный господин — главный в игре. Это он убил Генри, Аркадия и взял деньги из сейфа, охраняемого рэкетирами. Ведь он привёл в компанию своих рэкетиров!

Разве это не улика?!

Митяй тоже не производит впечатление человека, потерявшего много тысяч долларов.

Вместе убивали. Они — сообщники. Вот почему было две машины — их с Аркашей стукнули с двух сторон!

Юля встала, надела куртку.

— Спасибо, Игорь, за помощь, — сказала и пошла к выходу.

— Подожди! — Игорь догнал её. — Вот тебе, тут тысяча долларов. Это мои подкожные.

Юля никак не могла поднять глаз и встретиться с его взглядом. Обе руки завела назад, за спину.

После исчезновения Аркадия вещи, подаренные им, зажили собственной жизнью, от них — его тепло. И сейчас бежевая, лёгкая, пуховая куртка словно окутала её теплом, защищает от Игоря и от лжи.

— Послушай, Юля, вернись на работу, будет зарплата… у нас есть очередная выгодная сделка. Завод даёт прибыль. И скоро вступит в строй ещё один завод — сынок Калужского, только уже по Волоколамскому шоссе. А потом завод с французами. Под их руководством начнём производить ликёры, коньяки, вина.

Но Юля изо всех сил рванула на себя дверь и курткой, как парусом, вынеслась на улицу. Ещё секунда, и свернула за угол — к машине.

Да, но почему с двух сторон ударили? Ни Митяй, ни Игорь не хотели, чтобы к французам ехала она. Значит, её они убивать не собирались?

Мысли путались. Нужно очень хорошо подумать…

Ключ не попадал в замок. Наконец открыла машину, села в неё. Стёкла запотели, и весь мир сосредоточился внутри. Руки сами опустились в карманы куртки — спрятаться, согреться. И одна из них уткнулась в пачку. Когда Игорь успел сунуть?

Стодолларовые купюры были новые, блестящие, гладкие. Первое движение — выбросить. Подачка. Шёл, вытащил из сейфа — бросить подачку. С барского стола.

Но как жить?

Даже сквозь куртку заползал, припадал к телу ледяными змейками страх.

Это всё Ганна. Сбылось её проклятье.

До чуть смазанной краски под глазами, до чуть размытой помады у угла губ, до самой мелкой морщины знакомое — заколыхалось перед ней лицо Ганны. Пышная грудь, пышные бёдра… Молодая, яркая, красивая женщина.

Прокляла. Обрекла на гибель.

К ней. Кинуться в ноги. Не пожалеть денег. Деньги кстати. Пусть снимет проклятье. Может, Аркадий выздоровеет?!

Адрес она узнала из Митяевой записной книжки, небрежно лежавшей около телефона: Большая Полянка, шесть, квартира тринадцать. Сразу запомнила.

Мягко, как сквозь вату, застучал мотор. Юля машинально нажимала на педали, машинально сворачивала в улицы, машинально тормозила у светофоров.

Скорее. Ганна снимет проклятие. Митяй говорил, она — добрая.

А сам Митяй — добрый? Что означает, по его мнению, «добрый»?

Толстая женщина не может быть злой. Ну сказанула что-то под горячую руку, со всеми бывает. От щедрости душевной снимет. У неё тоже свои резоны. Её выгнали с работы. Без предупреждения. Поступили с ней непорядочно. И Аркадий виноват перед ней.

Дверь открыла тощая старуха, с блёклыми обвисшими щеками.

— Можно мне увидеться с Ганной? — спросила Юля.

— Заходи. Что тебе надо, Аркашкина жена? Иль не признаёшь? Узнать трудно. У меня скоротечный рак. Помираю от своей злости. Сожрала свою печень. Ты чего пришла?

— Снимите проклятье с Аркаши, погибает он.

Утробный рык, предсмертный хрип, что угодно это было, только не смех, но Ганна смеялась. Она смеялась, как смеются в последний раз в жизни. После такого смеха — только гибель.

И в самом деле Ганна побледнела и стала сползать по стене.

— Насмешила… — с трудом разобрала Юля. И через паузу: — Комара не убью, не то что силу вернуть.

— Чем я могу помочь вам? — удивлённо слышит Юля свой собственный жалостливый голос. Кого она жалеет? Ту, которая убила её мужа и Генри? Но голос дребезжит сочувствием: — Купить вам поесть?

— Мне? Поесть? Да я выблюю твоё подаяние в тот же миг. — Ганна встала. Приступ прошёл. Но была она вся мокрая, как после душа, хоть выжимай. — Иди себе жить. Счастья тебе не будет, а жить будешь.

— Значит, вы видите моё будущее? Значит, есть в вас сила? Умоляю, снимите с Аркаши проклятье. Себя спасёте. Мне Ася говорит, главная жизнь — там, — Юля посмотрела вверх. — И, какими мы туда придём, зависит от нас, от нашей жизни здесь. Вы ещё успеете. Пожалуйста, прошу вас, молю вас. — Зубы плясали, и слова получались под их суматошную дробь пляшущими. — Поможете Аркаше, может быть, себя ещё успеете спасти!

Ганна повернулась и пошла в глубь квартиры. Шла — семенила ножками. Приглашение следовать за ней — она согласилась снять проклятье? Или это знак убираться прочь?

Юля ухватилась за приоткрытую дверь обеими руками.

Передняя — обшарпанная, свет — тусклый. Завершение жизни.

Какое-то время постояла без сил и попятилась назад, на площадку. На площадке у лифта села на пол и сидела, как беженка, прижавшись к углу выступа.

Стучали часы. А может, пульс. А может, вся Вселенная.