Густая лавина снега движется сверху — завалить людей и дома, как землю, усыпить до весны, погрузить в спячку. Неба не видно. Машины, автобусы с троллейбусами ездить не могут, а пешком не дойдёшь даже от подъезда до подъезда — снега выше колен.

Хорошо, у них шестой этаж — может, их и не засыплет?

Беспрерывно звонит телефон. Аркадий отвечает.

— Извините, сегодня встречи не получится, позвоните завтра.

— Что мы можем сделать?

— Я дам вам телефон этой компании, но, думаю, и там сегодня не работают. Простите, но я не виноват, что у вас самолёт. Я никак туда не попаду. Стихийное бедствие. Позвоните в справочную аэропорта, там знают погоду, но, думаю, самолёты не летают.

Говорит радио, обещает: снегопад прекратится через четыре-пять часов.

Но пока с неба валится снег — остановить людей в их действиях и суете.

Радио рассказывает, где кого убили, какие предприятия вышли из строя… Юля выключает его.

Сегодня должна прийти Ася, но, конечно, не придёт.

Мама с раннего утра в кухне: сварила борщ, приготовила завтрак. В духовке «доходят» голубцы. Запах детства. Мама рада, что Ася не пришла. При Асе ей приходится отсиживаться в своей комнате.

— Сегодня напеку вам пирогов, давно не пекла.

— Ты уже наготовила кучу всего! Тебе нужно отдохнуть.

— Мне очень хочется спечь вам пироги. Это отдых для меня.

Звонят в дверь.

Юля идёт открывать.

— Ася?! — восклицает она. — Как же вы добрались?

Асе очень нужны деньги. Сегодня её день.

— Боже, в каком вы виде! Вы насквозь промокли, едва стоите. Скорее снимайте брюки и колготки, я дам вам свои.

— Я плыла в снегу, — пытается улыбнуться Ася и послушно переодевается, еле двигая руками и ногами.

Мама уходит к себе.

— Садитесь скорее, вы совсем без сил. Попейте чаю, вас лихорадка треплет.

Ася покорно садится, берёт в руки чашку с чаем, подносит ко рту, а проглотить не может. Виновато улыбается.

— Сейчас это пройдёт. Вы перенапряглись, — успокаивает её Юля.

— Скажите, что нужно делать.

Разве что постирать? Но есть стиральная машина. А погладить Ася всё равно не успеет — бельё сохнет долго.

— Вы чем-то расстроены? Как всегда улыбаетесь, но я чувствую… — говорит Юля.

— Мой муж сегодня должен был проходить интервью.

У Аси есть муж? Юля думала, Ася — мать-одиночка. Если «проходить интервью» — значит, у мужа нет работы. Вот почему Асе так нужны деньги. Она тянет семью одна. Прокормить мужчину тяжелее, чем ребёнка.

Наконец Ася делает первый глоток.

— Сейчас, сейчас, вам станет легче, — говорит Юля. — Поешьте, пожалуйста. Какая у мужа специальность?

Ася пьёт залпом чай и уже говорит не через силу:

— Физик, теоретик. Но сейчас не нужны учёные, поэты, художники. Приходится искать работу не по специальности. Одной американской фирме нужен программист. Компьютер муж знает, но он не программист, и мы боимся: не возьмут. А если даже возьмут, вдруг не справится? Что делать тогда?

— Он давно без работы?

Генри мог бы помочь! Наверняка знает американские фирмы в Москве. Она позвонит Генри, она попросит…

— Он числится на своей работе, но там совсем не платят. Он стал такой нервный… вздрагивает от каждого звука.

Сколько часов Ася добиралась?

— Можете мне помочь? — спрашивает Юля. — Летает пищевая моль. В какой крупе завелась? Никак не доберутся руки перебрать… И очень хочется оттереть сковороды и кастрюли, перемыть хозяйскую посуду — почему-то вся чуть жирная, — вдохновенно врёт Юля.

— А стирать разве не нужно?

— Конечно, нужно…

Юля идёт к маме. Ребёнок тянет её сесть. Беспокойный у неё ребёнок. Чуть что, даёт о себе знать. Плачет он, что ли, в ней?

— Спасибо за книги и чучела. — Мама расставила всё на этажерке и теперь листает одну из книг. Поворачивается к Юле: — Что с тобой? На тебе лица нет. Кто обидел тебя?

Мама у неё тихая. Сама себя арестовывает, когда они с Аркадием дома, и не слышно её. Целый день читать — с ума сойдёшь…

— Асю жалко! — Юля передаёт их разговор.

Мама долго молчит, а потом говорит:

— Что ж, пока у вас есть деньги… помочь всегда приятно.

— Не расстраивайся, мамочка. Ты же приготовила нам обед!

— Я не расстраиваюсь, я очень благодарна тебе за книги.

— Как ты себя чувствуешь?

— Заново родилась. В последнее время я так привыкла к слабости, к невозможности дышать… руки такие тяжёлые — поднять не могла, и сердце словно давило на ноги — шагу не шагнуть, а сейчас… Помню, в юности, ничего не весила, и энергия через край. И сейчас — лёгкая, как в юности!

Генри спас маму. Мама будет жить. Нельзя просить Генри об Асе.

— Я мешаю вам с Аркашей. Вам нужно жить вдвоём. Совсем недолго вам придётся жить вдвоём. Как только ребёнок родится…

— Нет, мама! Если ты вернёшься к отцу, он сразу выгонит Любу, а ты снова попадёшь в работницы, и снова заболеешь.

— Я не собираюсь возвращаться к отцу, я поеду к родителям.

— Тебе плохо будет с родителями. И у тебя есть я.

— Тебе сейчас не до меня.

— Как только родится ребёнок…

— Я вернусь к тебе, как только родится ребёнок.

— Нет, мама! Если ты хочешь сделать по-моему, пойди в школу. У тебя появится своя жизнь, ты будешь занята.

— Как я могу работать в школе? Скоро ребёнок родится!

— Мы будем сменять друг друга.

— Я чувствую отчуждение…

— Нет же, просто я устаю к вечеру и хочу поскорее лечь. Кроме работы, у меня английский и курсы вождения. Скоро экзамен. Аркадий хочет, чтобы я была независимой.

— А в институт ты не собираешься?

— Собираюсь, конечно. Рожу, выкормлю, и через год можно начать учиться, если ты поможешь.

— Помогу, конечно.

— Спасибо, мама. Ты так нужна мне!

— Слушай, что скажу. Не рвись между мной и мужем. Мне хорошо с книгами. Для меня сейчас главное — чтобы вам обоим было хорошо. В школу пойду, раз ты так настаиваешь.

Аркадий вошёл в комнату без стука:

— Простите за вторжение, я должен уйти…

— Как можно?! Ася «плыла» четыре часа!

— Я только в контору. Вчера, уходя, не увидел некоторых документов и печати.

— Но почему именно сейчас? Остановится снег, и пойдёшь.

— Эти документы определяют наше будущее. Мне они срочно нужны. Особенно Договор.

— Прежде, чем идти, обзвони ребят — может, кто из них взял?

— Я звонил. Говорят, не брали.

— А что можно сделать с Договором, если он уже составлен, и копия лежит в нотариальной конторе?

Аркадий пожал плечами.

— Юленька, отпусти меня, я должен найти документы и печать.

— Я с тобой.

— Ни в коем случае, если хочешь сохранить ребёнка.

— Позвони, когда дойдёшь.

— Обязательно.

Домашние деньги, обе зарплаты, лежат в тумбочке. Стопа долларов и стопа наменянных русских рублей на жизнь.

Юля решила дать Асе двести долларов. Сейчас они ей очень пригодятся.

Пошла в кухню:

— Вот, Ася, вы делаете больше, чем нужно, а мы платим меньше.

Ася смотрит на деньги, потом на Юлю:

— Вы ошиблись, здесь очень много, в два раза больше моей школьной зарплаты.

Как жарко! Наверное, она вся красная. Начала было объяснять: они столько должны. И сорвалась, и почему-то закричала тонким голосом:

— Я не могу, Ася! Вы так высоко, вы как мой Давид Мироныч, и вы должны взять… а вы ещё спорите.

— Почему вы плачете? Почему вы так расстроились? Хорошо, я возьму. Только не думайте, что это унижение — работать. Унизили себя те, кто довёл нас до такой жизни. Я возьму. Это подарок. В день рождения.

— У вас день рождения?!

— Сегодня мне исполнилось пятьдесят…

— Сколько?! Я думала, вам тридцать.

— Я поздно родила детей. У меня всё в жизни складывается поздно.

Снег продолжает падать завесой. Он кажется Юле прожорливым чудовищем, поглощающим воздух: дышать становится всё труднее.

Юля задёрнула шторы, зажгла свет, включила радио.

Объявили: снега уже больше, чем на метр. Машины пытаются расчищать мостовые, но снег деть некуда — вывезти не на чем, его сбрасывают к тротуарам.

А он всё падает и падает крупными лохмотьями.

Это природа объявила людям войну, мстит им за их грехи? Или это лично ей наказание? Она чувствует: что-то не так в её жизни. И неожиданно думает: а не Договор ли с Генри исчез из сейфа?

— О какой демократии можно говорить? — резкий голос мужчины по радио. — Люди теряют работу, не могут прокормить семью. Спиваются, кончают самоубийством, гибнут от инфарктов и инсультов. Учёные, инженеры бегут за границу. А чем сегодня радует нас телевидение? Вульгарными песнями, детективами, пошлыми рекламами? И долго мы будем терпеть власть доллара? Пролегла пропасть между так называемыми новыми русскими, с их иномарками, виллами и громадными счетами в банках, и миллионами тех, кому нечем накормить детей? Сегодня царят ложь, хитрость, воровство, ловкачество.

Асин голос заглушает мужчину: «Не думайте, что это унижение — работать. Унизили себя те, кто довёл нас до такой жизни».

Юля выключает радио.

Давид Мироныч не раз говорил: в обществе «война» и «мир» всегда в борьбе.

Но как же так получилось, что они с Аркадием попали в стан «войны»? Они — новые русские. Вольно или невольно оказались они, сытые, против тех, кому нечего есть. Они с Асей — по разные стороны пропасти.

Конечно, пропал Договор с Генри. Не бросился бы Аркадий искать его в такой снег, если бы пропажа не касалась Генри!

Юля бежит к окну, раздвигает штору — снег залепил стёкла.

Аркаша пошёл сквозь снег — бороться за Генри?

В чьём стане они с Аркашей? Властителей или жертв?

Аркаша, как и она, почувствовал, что снег велит им остановиться, задуматься. Он задумался, и ему, видимо, стало не по себе. Собой он хочет расплатиться за то дурное, что сделали или хотят сделать другие. Он ощущает то же, что она. Он пошёл и за неё получить искупление. Он поможет Генри! А она… должна успокоиться, потому что она носит под сердцем Аркашиного ребёнка и должна выносить его.

Она кладёт руки на живот, уговаривает себя: «Всё будет хорошо! Всё обязательно будет хорошо! Аркаша поможет Генри».

Генри прав. Нужно повторять и повторять: «Всё будет хорошо!» Она и в самом деле успокаивается. И открывает учебник английского языка — Игорь задал им урок.

Звонит телефон.

— Сам дома? — спрашивает Митяй своим вьющимся голосом.

— Вышел к соседу, — врёт Юля.

— Не знал, что он водится с соседями. Хочешь последнюю новость? Я решил поменять жену. Надоело жить со старухой из сказки «Золотая рыбка».

— У тебя есть новая на примете?

— Не то чтобы она — «новая». Нет, она не новая моя знакомая, а плохо знакомая старая. Что ты скажешь об Ирке?

— Ты решил на ней жениться?

Митяй захохотал:

— Да она и во сне такого счастья увидеть не может! Я советуюсь с тобой, как с представителем вражеского лагеря. Ещё нужно будет выдержать бракоразводный процесс. Знаешь мою супружницу, заглотнёт живьём. Правда, с другой стороны, детей нет. Может, оставит мне на хлеб и воду?

— Разве она имеет право претендовать на деньги фирмы? Все же твои деньги — в фирме, а не в банковских счетах, правда?

Митяй захохотал.

— Насколько я знаю, ты не можешь положить деньги на свою книжку… придётся платить большие налоги. Я что-то путаю? А если деньги не на книжке, как она может претендовать на них?

— Грамотная девочка. Уважаю. Без году неделя кантуешься в городе, а уже, смотри, вникла. Слушай, голубка, а не хочешь ли ты замуж за меня пойти? Я ведь тебя с ребёнком возьму! Насчёт Ирки… Это я крючок закинул с наживкой. Я, собственно, если когда и женюсь, то только на тебе. Ирка стерва хорошая. А зачем мне, сама подумай, менять одну стерву на другую?

— Во-первых, Ира не стерва, — быстро, смазывая буквы, произнесла Юля слово, покоробившее её. — Во-вторых, она не пойдёт за тебя. Что хохочешь? Она другого любит.

— Аркашку, что ли, она, как ты выражаешься, любит? К твоему сведению, любит она только бабки. Это деньги так называются в просторечье. Она думала, Аркашка — босс, у него их побольше. А того дура не знает, что у нас всё поровну. Сечёшь, поровну?

— Это хорошо. Что ты завёлся с пол-оборота?

— Ты не ответила: пойдёшь за меня или не пойдёшь? — Он долго молчал. — Ясно. Ответила. Тогда играем. На спор идёт?! И не замуж, а — в койку, — бесцветным голосом сказал Митяй. — Тебе даю пятьсот долларов, если ты выиграешь. Но и ты… впрочем, тебе прощу. Тебе просто так. Проиграешь и проиграешь. Это будут твои университеты. И на спор — тусоваться я с ней буду не больше двух недель.

— Я не хочу «на спор». — Всеми силами Юля пыталась не дрожать голосом, хотя ей стало холодно, так холодно, будто попала на мороз без одежды. Вот уже шею свело, не вздохнуть.

— Чего ты испугалась? — снова игриво спросил Митяй. — Я вовсе не ставил перед собой задачу пугать тебя: не боись, с тебя же не возьму пятьсот долларов! Я вовсе наоборот — хотел тебя повеселить. Игра в этой жизни — главное. Ведь и ты сунулась в игру.

— Как?! — едва слышно пискнул её голос.

— Да так, с америкашкой. Думаешь, я не вижу? Я, старуха, всё вижу, мои глаза — прожекторы. Ты ведь слюни распустила. Согласись, если бы не Аркашка, ты к нему не думая скаканула бы в постель. Разве нет? Это Аркашка — слепой. Погоди, родишь, обомнёшься в городе и, как пить дать, не упустишь своего денежного рыцаря. Америкашки, они прижимистые, а этот вроде выродок из нации, так что есть чем поживиться. Что молчишь, красавица? Разве я не прав? Я, Юлёк, гляжу в корень. Я, Юлёк, наблюдатель пока. Моё время действовать пока не пришло. — Он усмехнулся. — Время, Юлёк, на меня работает. В общем, подведём итоги нашей содержательной беседы. Первое: мой аппарат работает не хуже Аркашкиного и может доставить тебе удовольствие. Тем более, тебя зову — «замуж», а не поиграть! Деньги имеются — для развлекательной жизни и для ублажения тебя. Всё, что захочешь, — твоё! Только пикни. Второе: спор вступает в силу с этой минуты. Прямо сейчас, не отходя от кассы, звоню Ирке и начинаю атаку. Третье: америкашка — залётная птица, и, если по-прежнему будешь распускать слюни, он, по твоей милости, полетит отсюда раньше назначенного срока. Ты меня слышала, я кончил. — И он отключился.

— Где будем развешивать? — Ася вошла в комнату с тазом белья. — Что случилось? — Она взяла из Юлиных рук гремящую гудками трубку, положила на рычаг. Достала из шкафа мохеровую кофту, накинула на Юлю, стала растирать сильными ладошками спину, а потом — руки. — На вас лица нет. Чего вы так испугались? Или кто-то сильно обидел вас? Когда имею дело с нехорошим человеком, представляю себе: сверху на темечко льётся жидкое стекло, обтекает всю, принимает форму тела и застывает. Никто не достанет. Отскакивать будут и злоба, и оскорбления. — Асины руки и голос оказывают своё действие — Юля начинает понимать слова.

— Повторите, пожалуйста. Вы о чём?

— О защите. — Ася терпеливо повторяет.

— Нет, я не об этом, это я поняла. А что это за наука? Почему вы знаете это?

— Можно сказать, йога. Можно сказать — попытка увидеть невидимые явления, которые в большой степени определяют жизнь. Слава богу, порозовели. Откиньте все страхи и обиды. Попробуйте справиться с собой.

— Ваши руки… спасибо… вы словно отвели от меня… Вы очень неожиданный человек, Ася. Может быть, ещё чем-нибудь занимаетесь?

— Карябаю всякую ерунду…

— Что значит «карябаю», что значит — «ерунду»?

Ася сняла руки с Юлиной спины, поудобнее пристроила кофту.

— Пишу стихи.

— Так, вы к тому же ещё и поэт?

— Ну, зачем так торжественно? Поэт не поэт, но кое-что…

— Вы издаёте свои стихи?..

— Раньше нет, а когда «потеплело», кое-что сумела издать…

— И есть ваши книжки?

Ася кивнула.

— Сколько?

— Семь. — Ася пожала плечами. — Кое-что, — повторила она.

— Так, почему же вы…

— Стала прислугой? Да жить не на что. Пойду, я ещё не доделала.

— Какая вы прислуга, Ася?!

Снег приказал: остановитесь, люди, задумайтесь — что не так.

Они с Аркадием участвуют в том, что «не так»…

Звонит телефон.

— Юля, это Игорь. Здравствуй. Ты не можешь пригласить к телефону Аркадия?

— Он ушёл…

Лишь только в эту минуту Юля осознаёт — Аркадий так и не позвонил ей.

Он и не мог позвонить. Телефон долго был занят Митяем.

— Куда он ушёл?

— К соседу.

— Попроси срочно позвонить мне.

— Что-нибудь случилось?

— Пока не знаю. А ты что, взволнована чем-то? Что случилось?

— Ничего, — ответила Юля и осторожно спросила: — А ты давно знаешь Митяя?

Игорь помолчал. Заговорил, как всегда, медленно, словно каждое слово взвешивая:

— Ясно, Юля. Пристаёт? Говорит пошлости? Не слушай. Не реагируй.

— Не то. Не совсем то. Я боюсь его, — вдруг выскакивают слова. Юля прикусывает язык. Зачем она откровенна с Игорем? Она не знает его совсем.

— Сказала и испугалась? Это хорошо, что ты мне доверилась. Не бойся, я никому не скажу, ты меня знаешь.

Да, лишнего слова у Игоря не выпросишь.

— Не подпускай близко.

— Игорь, снег идёт, расскажи о себе. Кто ты?

— Хочешь сказать, есть время поговорить. Думал быть дипломатом, учил языки.

— Сколько их ты знаешь?

— Четыре.

— Это кроме русского?

— Кроме.

— Ты учился в Международном.

— Два года.

— Почему ушёл?

— Я не ушёл.

— Ты закончил Международный?

— Закончил.

— За два года?

— За два года.

— А почему не стал дипломатом?

— Параллельно изучил компьютер.

— И предпочёл пойти в фирму?

— Как видишь…

— Почему?

— Встретился с Аркадием.

— Где?

— Юля, спроси его. Он тебе с удовольствием всё расскажет.

— Как говорил мой учитель литературы, детективная история. Почему ты не можешь сказать мне?

— Мне нужно идти.

— Куда? На улицу?

— У меня важное дело, и на него мало времени.

— Ты когда-нибудь поговоришь со мной ещё?

— Когда-нибудь. Митяя не слушай и не откровенничай с ним. Серьёзно не воспринимай — он хочет придать себе побольше веса.

— То есть ничего в нём опасного нет?

— Я не знаю, — сказал осторожно Игорь.

Лишь положила трубку на рычаг, раздался звонок.

— Юленька, никак не могу дозвониться.

— Тебе звонили Игорь и Митяй.

— Спасибо.

— Ты совсем мокрый?

— Отряхнулся.

— Значит, совсем. Положи одежду на батарею. Ты нашёл то, что искал?

— Нет.

— Идёшь домой?

— Пока нет.

— А когда?

— Не знаю.

— Может быть, пересидишь снег в конторе? В холодильнике много еды.

— Посмотрим. Не волнуйся ни о чём.

Юля пошла к маме. Мама стояла у открытого окна, на пол и подоконник сыпался снег.

— Простудишься. Тебе дышать трудно?

— Не знаю. Кажется, сейчас возьмёт и кончится весь воздух. Может, это вовсе не снег, а какое-то химическое вещество?

— Мне тоже трудно дышать. Но давай оденемся, мама.

Доставляло удовольствие — говорить «мама».

Опять звонит телефон. Юля идёт в коридор.

— Собрался лететь к вам, а самолёт не выпускают. — Голос Бажена — словно из соседней комнаты. — Как вы там? Что случилось?

— У нас снегопад.

— Это надолго? Сколько мне загорать в аэропорту?

— Даже если снег кончится, пройдёт много часов, прежде чем его разгребут. Уже больше метра, а радио обещает ещё четыре-пять часов… Стихийное бедствие.

— Решился наконец. Аркадий обещал найти мне работу.

— Слава богу! Будем все вместе!

— Если устроюсь на работу, сниму себе комнату.

— Об этом пока нечего говорить. Я очень рада, что ты будешь с нами.

— Отец ещё не знает… Он ушёл к Гришане, а я поскорее — в аэропорт. Может быть, не судьба?

— Судьба, Бажен. Снег — не против тебя. Сейчас мама скажет…

Мама берёт трубку бережно, обеими руками, как грудного ребёнка.

— Сынок, здравствуй. Самолёт не полетит много часов. Поезжай к бабушке с дедушкой. — Она диктует адрес. — Мы позвоним, когда снег кончится. Я очень о тебе соскучилась, сынок. И мы с Юшей ждём тебя. — А когда кладёт трубку, говорит: — Она живёт в нашем доме, спит в нашей спальне, она сидит на моём месте.

— Что за чушь! — Юля пытается поймать взгляд, но мама смотрит мимо.

— Иначе он не бросил бы дом. Он пытался сохранить нас с тобой в доме и не смог. Он боролся до последнего.

— Ты всё выдумываешь. Просто у него с отцом проблемы, он разочаровался в отце и соскучился о нас. Не думай об этом. Ты же рада увидеть его!

В коридор выходит Ася.

— Я накрыла обед. Уже два часа, и вы, наверное, голодные! — Ася улыбается и гладит мамино плечо. — Поешьте, и вам станет спокойнее.

И вот они трое за столом.

Ася рассказывает о книге, которую прочитала:

— Врач описывает свои разговоры с пациентами, прошедшими клиническую смерть. Пациенты, разных возрастов, разных национальностей, разных профессий, рисуют почти одни и те же картины: все видят свет и коридор, всех встречают умершие родные, наиболее близкие. Звучат одни и те же вопросы. Не может же быть таких совпадений?!

— Кто задаёт их?

— Получается, вопросы исходят от Света. Точно одно: никто не видел деда с бородой.

— А есть пациенты, которые не видят ничего?

— Не знаю. В книге собраны рассказы тех, кто видел…

— Мне кажется, никаких выводов делать нельзя, — говорит мама. — Я уверена, большинство не видит ничего.

Звонит телефон.

— Привет, старуха! — оглушает её Митяй. Юля, как под гипнозом, под его голосом идёт с трубкой в ванную. — Два часа тяжёлой работы. Докладываю. Клюнула. Обещает встретиться. Слюни, что она будет пускать, увидишь сама: они — до колен. Первые плоды. Челюсть — отвисшая и взгляд — томный. Так-то. Баба не человек, моя красавица, баба глупа, верит болтовне, уши распахивает так, что они начинают расти. А механика проста: ври больше и вешай на них развесистую клюкву и лапшу: «умная», «красивая», «хозяйка отменная». Лесть льётся рекой. А потом жалуйся на своё одиночество. Подпусти слезу в голос. Мол, совсем исстрадался один. Голодный, неухоженный.

С каждым словом Митяя нарастает беспокойство. Не только унижение Иры, пошлость и подлость, что-то ещё происходит. Митяй и на неё наступает, и на Аркашу, и на Генри. Митяй что-то рушит такое… для неё важное… и для всех людей важное. Юля дышит, как рыба, выброшенная из воды. И ребёнок внутри жалуется — дай покоя, дай воздуха!

Это снег наказывает её и всех людей. За что?

— Баба хитра, как кошка. Схватить за член и держать. Но меня не перехитришь. Терплю, терплю да выскользну: не переходи черту! Римка перешла, не оценила хозяина. Глупая баба. Эта ещё не пуганая.

— Я сейчас обедаю, — сопротивляется Митяю Юля. — Обед остынет.

— Ой, прости, красавица. Ещё одну существенную мыслишку доведу до твоего сведения. Тебе открылся, знаешь, почему? Потому что мои слова тебе — правда. Я, может, сроду ничего так не хотел, как заполучить тебя. Приятелям тебя показать — моя!

Юля повесила трубку.

В первые месяцы беременности не тошнило, а сейчас едва сдержалась, чтобы не выбросить из себя мамин борщ.

В ванную вошла Ася.

— Про стекло забыли?

Юля кивнула. Она обо всём позабыла, не только о стекле, которым нужно отгородиться от Митяя.

Ася дотронулась до её головы ладошками, провела по лицу, и тошнота со страхом исчезли, и Юля вздохнула.

Мама читает газету.

Газет у них теперь ворох. И однодневки, и идущие из глубины Советской власти — «Комсомолка», «Правда», «Известия». Теперь все они пишут о бизнесе, открывают правду, а может, и псевдоправду, о прошлом. Она никогда раньше не читала газет, мама читает редко, газеты у них просматривает Аркадий.

— Смотри-ка, Асю подслушали, пишут о жизни после смерти. Газета «Тайная власть». Эта-то как попала к нам? Разве Аркаша интересуется такими вещами?

Звонит телефон.

— Юля, мне нужно с тобой поговорить.

Это Ирина. Она первый раз звонит Юле, и Юля лепечет: «Как я рада тебя слышать!» и «Как хорошо, что ты звонишь!» На самом же деле пытается решить задачу: сказать Ире или не сказать о споре с Митяем, о том, что стоит она пятьсот долларов?

Ася показывает форму шатра — жидкое стекло, спрячься под него.

Но именно сейчас ей меньше всего поможет стеклянный колпак, ей нужно услышать Ирину, допустить до себя, помочь.

— Я могу задать тебе вопрос? — Ирина молчит какое-то время после её «Ну?» и спрашивает: — Это правда, что Митяй выгнал Римму?

Клюнуло. Ещё как клюнуло. Рыбка проглотила наживку и попалась на крючок. Но ещё не течёт кровь из раны и рана не болит, потому что крючок пока не дёрнули назад.

— Я не знаю, — лепечет Юля. Болтаются на языке слова, чуть не сбегают с языка: «Не верь. Он на тебя поспорил».

Но почему она не говорит их? Боится Митяя? Хочет, чтобы Митяй выиграл этот спор? Или хочет, чтобы Ире досталась хоть капля мужской ласки?

Между ними — снег: слепотой в глаза, глухотой в уши, Ира не услышит, о чём она думает.

— Почему ты молчишь? Я не вовремя позвонила? У тебя нет времени потрепаться? — Слово «потрепаться» выдаёт Ирино напряжение.

Ещё как клюнуло! Господи, что же делать?

— Ира, я позвоню тебе через несколько минут, хорошо? Я только доем. Мама сердится.

Мама удивлённо смотрит на Юлю.

Юля кладёт трубку и, захлебываясь от страха, от удивления перед непонятным, закрутившим её в штопор странным днём, рассказывает маме и Асе о ситуации.

— Как я должна поступить?

— Сказать Ире! — чуть не в один голос говорят мама и Ася.

— У неё нет и никогда не было мужчины. Может, Митяй в процессе ухаживаний влюбится в неё?

— Он циник, не влюбится, — говорит Ася.

— Ты же сама сказала, он — играет. — Мама смотрит на Асю. — Спасибо.

Спасибо за что? За подогретый и накрытый обед? За Асино участие?

Юля распахивает окно — вздохнуть. Снег сыплется в кухню.

Вот оно: «состоялась жизнь», «не состоялась». Как получилось, что она, ученица Давида Мироныча, включена в ложь? И она играет, как Митяй. Так легко быть честной — признаться: «Я боюсь Митяя». Почему не говорит этих слов? Это за неё приходится сделать Асе:

— Вы боитесь этого Митяя, так? — Ася встаёт, закрывает окно, подтирает тряпкой растаявший на полу снег.

«Так!» — хочет закричать Юля. А сама задаёт идиотский вопрос:

— Откуда вы знаете?

— По вашему состоянию. Ситуация на самом деле сложная. Если ваш Митяй опасен…

— Значит, можно разрешить погибнуть другому человеку? — мягко спрашивает мама.

— А вы не боитесь того, что Митяй не простит Юле? Похоже, он мстительный. И совершенно неизвестно, куда заведёт его жажда мести! Похоже, он ни перед чем не остановится.

— Очень даже боюсь. Но как же потом жить Юле, если она станет соучастницей грязной интриги? Мы не знаем, чем обернётся эта ситуация для Иры.

Под голоса спорящих Юля идёт в спальню.

Они тихо жили вдвоём с Аркадием. Смотрели только друг на друга. И казалось — никто и ничто не может вторгнуться в их жизнь!

Всё перевернулось. На работе она, непонятно как, очутилась в центре всех интриг и событий. И дома — между Аркадием и мамой. А ещё Ася всю её взбаламутила. Ася не укладывается ни в какие привычные рамки, с её горячими ладошками, снимающими тошноту, связью с невидимым миром, со светом в конце туннеля, с вечностью и высшим Разумом, с реинкарнацией, с тайной властью, о которой теперь пишут в газетах.

Не перевернулось. Снежный день, мама и Ася ни при чём. Они с Аркашей вместе. Никто не мешает им смотреть друг на друга. Но с первой встречи с Митяем она чувствовала: что-то не так, их жизнь с Аркашей — остров, а вокруг — вражеская зона. Просто снег обострил, снег проявил: зреет что-то внутри структуры, в которую они с Аркашей вкручены. Они с Аркашей попали в эпицентр. Чего? Просто игры? Или преступления? Она не знает, но чувствует: несмотря на то, что они с Аркашей не хотят жить во лжи и в хитрости, они — соучастники того, что зреет, как нарыв. Нет, не соучастники, они, как и Ира, — жертвы. И они, как и Ира, могут погибнуть.

Юля ложится и кладёт руки на свой беспокойный живот — вовсе не послеобеденной сытостью полон он. Ребёнок словно включён какими-то тайными флюидами в снежный день, с вершащимися в нём событиями, с его — «состоится жизнь или не состоится», с её предчувствиями, и ребёнок посылает ей позывные. Сейчас он требует, чтобы она что-то поняла, что-то толкует ей, источает некое предупреждение об опасности: мама, осторожно!

Звонить или не звонить Ире? Замоталась, забыла. Бывает.

Но Ире нужна помощь. Ира — одна. Правда, она совсем другая, чем Юля, и это её слова — «Хочу вихлять модной попкой», «Хочу ходить по ресторанам и танцевать до упаду». Но её слова и — «Я не из тех, кто просто так с мужиком ляжет».

Звонит телефон. Юля нехотя берёт трубку.

— Я знаю, почему ты не звонишь, — говорит Ира. — Ты что-то знаешь и не хочешь расстроить меня.

— Я ничего не знаю, но я не верю Митяю и боюсь его. В то же время я не хочу, чтобы ты передала мои слова Митяю.

— Я не передам. Я не сплетница.

— Вот и хорошо. Я бы на твоём месте не поверила ни одному его слову.

— Потому что у тебя есть муж.

— У меня есть муж, это правда, но мы говорим о Митяе. Если бы на его месте был Игорь…

— Игорь не может быть на его месте. У Игоря — несчастная любовь, и он — однолюб.

— Откуда ты знаешь это?

— Случайно, как всё на свете бывает. Подслушала его телефонный разговор. Забыла зонтик — не полезу же под дождь в своих замшах? Ну, вернулась. Дверь распахнута. И я услышала, как он умоляет кого-то выйти за него замуж. Дама — одинока, но влюблена в женатого, а Игоря на дух не принимает. Не слышала бы своими ушами, не поверила бы, что Игорь может произносить такие слова, может кого-то о чём-то молить. Посмотреть бы на эту неприступную одним глазком! Конечно, он некрасивый. Я люблю длинных. Но я бы и от него не отказалась. — Ира замолчала. — Я тоже, может быть, однолюб, — сказала едва слышно, — но жить-то надо, жизнь-то проходит. Поэтому давай-ка, пока я не влипла в историю, вываливай, что знаешь, — задребезжала злобой Ирина. — Какая тебе-то корысть прикрывать Митяя?

— Я его боюсь, — снова вырвалось у Юли.

— Ну и дура. Он глуп, может быть, и болтун, но безобидный. Я его знаю как облупленного. Наболтает с три короба, а шоколадки к празднику не пожалеет. Игорь тот просто и не подумает об этом, шибко отключённый.

— А Аркадий?

— Что Аркадий? Ты насчёт шоколадки? Нет, Аркадий не станет дарить шоколадку, он принесёт тебе денежку в конверте, а уж ты покупай… хочешь шоколадку, хочешь колготки, а то и что подороже. Так, ты мне зубы не заговаривай, балдеть по поводу того, какой Аркадий исключительный, будешь потом, сейчас речь о Митяе. Говорил он с тобой, что ли?

Но что-то Юлю удерживало.

— Римму Митяй, правда, выгнал, — сказала неуверенно. — Но Римму ты знаешь, она своего не упустит, она обхаживает его: приходит готовить, гладит бельё. Думаю, иногда и ночует у него. Ни за что не отдаст его легко! О разводе ничего не слышала. Митяю не верю, потому что он, по-моему, никого любить не может. Мне кажется, просто так пожить, побаловаться, поиграть он готов, но ведь бросит! — Юля вздрогнула от этого слова, потому что оно — подменой — подскочило к языку в последний момент, хотела она сказать — «продаст», «предаст». Вот эти слова твердятся не ею — её ребёнком, в самой глуби его быстро развивающейся жизни.

— Ну ладно, ясно. Из тебя, как из Игоря, слова правды не вытянешь. — Ира бросила трубку.

Будни, со строгостью компьютерных файлов, с долгим утомительным сидением на одном месте, с общими обедами на работе, вечерними ужинами с мамой тянулись бесконечно. Вместе с тем они пролетали быстро — она не успевала прожить дни полностью. А за один, сегодняшний, когда, казалось, жизнь должна замереть и вовсе — под атакой снега (а может, и не снега), поглощающего воздух, она прожила больше дней, чем за предыдущие полгода.

Просмотрела пролетевшие за полгода дни, как в кино. Они накапливали усталость, притушивали праздник считанных минут, что она проводила наедине с Аркадием. Осторожны и нежны его руки, участлив голос, но — спать, скорее спать. Даже в субботы с воскресеньями иногда у Аркадия деловые встречи, проверка торговых объектов… Дни проскакивали не испитые. Её мучает жажда. Сейчас уткнуться бы в Аркашу, сказать: «Держи меня крепко. Собери меня обратно в меня». А его нет. Даже сегодня, когда все до одного — дома!

Это «сегодня»… остановило… обнажило… раскрыло… — повторяется и повторяется. Ей не по себе…

— Тебе нехорошо, доченька? Ты много пережила за сегодня…

— Мама! Как хорошо, что ты прервала… — Юля садится.

— Тебе не по себе…

— Мама, пойдём на улицу.

— Я думаю, подъезд завалило. Если тебе душно, я открою окно. — Мама укрывает её пледом, открывает окно, садится на тахту рядом, обнимает. — Ты волнуешься об Аркаше. И столько сегодня ты узнала нового… Надо выделить главное. Главное — Аркаша. Надеюсь, с ним всё будет хорошо. Ты успокойся. Но послушай… Тебе нужно сейчас быть с ним как можно больше. Я не хочу, чтобы ты рвалась между ним и мной. Пока нет ребёнка, тебе очень важно побыть с ним вдвоём, — повторяет мама одно и то же. — Аркадий лечит тебя. Приедет Бажен, мы с ним снимем квартиру. Я тебя освобожу от себя.

— Мама, что-то совсем не так, — говорит Юля.

Снег сыпется в комнату. Мама закрывает окно.

— Пойду, принесу тряпку, надо вытереть лужу.

— Потом, мама. Посиди со мной. Я хочу, чтобы ты жила со мной, чтобы всегда была рядом.

Звонит телефон. Юля берёт трубку, мама идёт к двери.

— Юлька, здравствуй. Представляешь себе, что выкинул твой братец? Сбежал от меня без объявления войны — оставил записку: «Уезжаю навсегда». Ты что молчишь? Он появился или нет?

— Нет.

— Ну и что мне теперь делать, когда вы все бросили меня? На кой чёрт мне коровы и прочая живность? Что вы там себе думаете — мне лопнуть одному?

— Ты не один.

— Любку, что ли, имеешь в виду? — Отец так громко кричит, что под его голосом мама останавливается у двери, а потом подходит ближе к телефону. — Любка много не съест и домой не возьмёт — её сын гуляет в армии. А ведь это ты, Юлька, сокрушила мою жизнь. Ты удрала, и всё рухнуло.

Юля может сказать «Ты загнал маму. Если бы она осталась с тобой, умерла бы», но мама — рядом и жива, зачем что-то говорить?

— Попроси его позвонить, когда он появится.

Юля не сказала «Он долго не появится. Самолёты не летают». Из этого следовал бы прямой вывод: ищи блудного сына под боком, у бабки с дедом, возвращай домой.

— Хорошо, — сказала Юля, — я попрошу его позвонить.

— А ты совсем не скучаешь по отцу?

Его вопрос виснет дымом над ней и мамой.

— Как чувствует себя мама? — спрашивает отец.

— Хорошо, — отвечает Юля.

— Ну, поговорили. Негусто. Впрочем, и раньше-то из тебя слова не вытянешь. Передай маме привет. Она не хочет поговорить со мной?

Но Юля не отвечает, кладёт трубку.

Мама — камышинка, качается рядом под ветром отцовых слов. Из бледности — два красных круга и — прошлое из глаз. Неужели она всё ещё любит отца?

— Ты хочешь к нему? — спрашивает её Юля.

Воздуху после разговора с отцом стало ещё меньше. Почему не звонит Аркадий?

Снова звонит телефон.

Не дождавшись маминого ответа, Юля берёт трубку.

— Юш, я добрался до бабушки с дедушкой, они собирают обед. Пожалуйста, позвони, когда прекратится снег.

— Звонил отец. Зол. Хочет вернуть тебя.

— Надеюсь, ты не сказала ему, что у вас снег и самолёты не летают?

— Не сказала.

— Спасибо. Бабушка хочет поговорить с мамой.

Юля передаёт маме трубку, а сама, кутаясь в плед, выходит из квартиры.

Один глоток воздуха!

Дом тих. Люди вымерли.

Дверь парадного открывается тяжело, а ведь она не может быть придавлена снегом — над крыльцом козырёк! Намело и сюда. Снег по колено, но всё-таки можно стоять прижавшись к двери и дышать. Садик, улицы — под снегом. И, кажется, сверху тоже намётаны сугробы, только эти сугробы движутся вниз.

Теперь она знает точно: снег послан людям в наказание.

И нет случайностей.

Ася права: все случайности закономерны.

Не случайно в их селе появился Давид Мироныч. И Аркадий приехал к ним не случайно. И совсем не случайно Аркадий тоже знал Давида Мироныча.

Юля пытается накормить воздухом ребёнка, но вдохнуть глубоко не получается.

И совсем не случайно именно этими строками сейчас зазвучал голос Давида Мироныча!

Что учитель хочет сказать ей?

Изо всех сил Юля напрягается и — не понимает.

В это мгновение идёт снег. И сейчас он наверняка кого-то губит — засыпая. Ей и её ребёнку он не даёт дышать. А Аркаша сейчас — под снегом, она чувствует это. Как же можно сейчас, в это мгновение, думать о вечности? Что-то другое хочет сказать ей Давид Мироныч.

— Пожалуйста, Юша, иди домой! — голос мамы.

Мама — в лёгком халате. Юля послушно идёт за ней.

Снег должен нести очищение, а сегодняшний стремится погубить. Лишь раскалённые телефоны… лишь мечутся под снегом голоса, шарят… ищут лазейку — спастись. И, словно перед смертью, льётся поток откровений. За один день узнала больше, чем за полгода городской жизни!

— Бабушка целует тебя. Она так обрадовалась Бажену!

— Садитесь-ка, погрейтесь, — встречает их Ася.

Обеими руками Юля берёт горячую кружку и тут же ставит её на стол.

— Вам придётся сегодня остаться у нас, Ася. Там уже больше метра, а снег всё идёт. Шагу не сделаешь, — говорит мама. — Почему ты не пьёшь чай, Юша?

— Хочу спать.

Но прежде Юля идёт к себе звонить Аркадию.

Гудки.

Может, говорит по второму номеру?

Юля набирает его. Тоже длинные гудки.

— Юша, будешь нервничать, ребёнок родится нервный, думай только о хорошем. Как Ася говорит, мысли материальны. Уверяю тебя, Аркаша догадается не идти в такой снег.

Он уже идёт.

— Возьми книжку. Ты когда-то много читала, книжка отвлечёт.

Юля покорно идёт за мамой к ней в комнату.

Она не любит читать книги по второму разу. Прочитанные лежат в её голове плёнками кино — в закрытых коробках, в каких привозят фильмы в сельский клуб. И в любой момент она может просмотреть их.

Снег — предупреждение. Снег — наказание. Кому?

Не Аркадию же!

Почему же именно Аркадий оказался под снегом?

— Ты что хочешь — классику, фантастику, поэзию?

— Мама, я не смогу читать. Аркаша не отвечает. Он идёт домой. Почему он не позвонил перед выходом?

— У нас всё время было занято. Ты говорила чуть не часами.

— Простите, что прерываю. Я сделала всё, что должна была, и иду домой.

— Нет! — в один голос воскликнули Юля и мама. — Идти невозможно!

— Мне очень нужно. У меня нет обеда сегодня.

— Магазины закрыты.

— Сварю макароны.

— Неужели ваши мужчины не могут сами сварить себе макароны? — Но тут же Юля вспоминает отца. Ни за что не станет сам себе варить. И, даже если есть сваренные, не разогреет себе. Еду ему нужно подать.

— Хорошо, попробую позвонить.

Юля идёт следом за Асей в коридор.

Просящий Асин голос, ватная тишина в паузы.

Когда кончится этот день?

Юля проходит к себе, ложится и ждёт Асю. Как только Ася зайдёт и скажет, что всё в порядке, она уснёт. Будет спать долго и заспит страх за Аркадия, тайну знакомства Игоря с Аркадием, снова страх за Аркадия…

Тишина давит на уши.

— Проснись, Юша, снег кончился.

Юля открывает глаза. Мамы в комнате нет. Кто же сказал ей: «Проснись»?

Какой тяжёлый ей приснился сон — снег остановил людей…

Горит яркий свет. Тёплая красивая комната. Разве может случиться что-то плохое?

Но и во сне ничего плохого пока не случилось. Митяй хочет поиграть с Ирой, Аркадий…

Что Аркадий?

Он ушёл под снег.

— Аркаша! — зовёт Юля.

Едва слышен её голос, губы замёрзли. С трудом встаёт и идёт в кухню. Мама держит руку на трубке.

— Где Аркаша?

— Ещё не пришёл.

— Где Ася?

— Ушла.

— Сколько времени я спала?

— Два часа.

— Кто-нибудь звонил?

— Бажен, Игорь. Не волнуйся, Юша, Аркаша скоро придёт! И Ася доберётся до дома.

Юля звонит в контору — может, Аркадий вернулся туда? Но, если бы вернулся, сто раз позвонил бы!

Долгие гудки.

Юля звонит Игорю.

Игорь тянет паузу, словно сомневаясь, говорить или не говорить:

— Он заходил к Митяю.

— И… он там?!

— Нет, он ударил Митяя. Там вышел скандал. Я не знаю, в чём дело.

— Знаешь. Говори.

— Митяй взял из сейфа документы и печать.

— Связанные с Генри?

— Да.

— Когда Аркадий был у Митяя?

— Часа два назад.

— Почему ты мне не позвонил? Я бы связалась с ним!

— Я звонил, ты спала. Связаться с ним ты не могла бы, потому что разъярённый Митяй звонил мне после того, как Аркадий ушёл.

— И он сам сказал, что украл документы, касающиеся Генри?

— Нет, конечно. Я сделал такой вывод.

— А не мог Митяй убить Аркашу? Митяй сильнее.

— Тогда он не звонил бы мне, а думал бы, куда деть тело. Нет, Митяй не убил Аркадия. Но Митяй был зол. Орал во весь голос.

— Что же он орал?

— Что он — благодетель, что он вытащил Аркашку из небытия на свет, что фактически он — хозяин фирмы, так как и идея, и первые деньги, и связи — его.

— Это так?

— Так.

— Тогда почему он не стал президентом компании?

— Не знаю. Может, в прошлом у него было что-то такое, что не должно обнаружиться, и он не хочет засвечиваться, поэтому и прикрылся Аркадием? Не знаю. Знаю: он внёс первый взнос за Аркадия.

— Аркадий говорил: он вернул все деньги Митяю.

— Митяй так не считает.

— Почему ты ничего не говорил мне раньше?

— А какое я имел право? Тебе всё это должен был рассказать Аркадий, не я.

— Как ты думаешь, он сможет дойти до дома?

Машины захлёбываются, буксуют, но всё-таки хоть немного, хоть и очень медленно, да раздвигают снег. Будем надеяться, справятся. Я живу на Проспекте. Смотрю в окно, как они стараются. Сугробы по бокам мостовой чуть не до окон высокого первого этажа.

— А наши окна выходят во двор, Проспекта отсюда не видно.

— Дойдёт, не волнуйся. Лучше приготовь пока обед.

— Обед есть.

— Вот и хорошо.

— Скажи откровенно, Митяй много напортил с Генри?

— Не знаю, Юля. Митяй кричит, что он вправе делать то, что он хочет.

Снежный день продолжается. Кого-то завалил до смерти, кого-то проявил в его сути.

— Не нервничай, Юша, он скоро придёт. Давай лучше приготовим что-нибудь вкусное.

— Ты попросила Асю позвонить, когда она дойдёт?

Ася пошла домой, потому что нужно сварить мужу макароны.

Юля звонит Асе. Подходит к телефону муж.

— Ася дома? — жёстко спрашивает Юля.

— А разве она пошла? Я понял: она остаётся.

— Вы же сказали ей, что не можете сами сварить макароны! А вы знаете, что происходит на улице?

— Господи! И давно она ушла?

— Два с лишним часа назад. Снега больше, чем на метр.

— О, Господи! — И столько в этом «О, Господи!» страха, что Юля смягчается. Может быть, Ася не так поняла мужа, может быть, он просил её остаться?

— Что же делать? — потерянный голос. — Я спал утром, когда она ушла. Я бы ни за что не пустил её! Что же теперь делать? Уже восемь вечера. Где она? По нашей улице не пройти. Мы живём близко к лесу, и здесь чистят в последнюю очередь. Дай бог, чтобы она догадалась поехать на метро. Хотя при чём тут метро? Как могли бы дойти до него машинисты и другие работники? Спасибо, что вы позвонили, я попробую встретить её.

— Вы или разминётесь, или сами утонете в снегу.

— Господи! — ещё раз вздохнул голос. — Господи, помоги! — попросил он.

Господи! — охнула Юля следом за Асиным мужем. — Только бы Ася дошла! Только бы Аркадий дошёл! Два близких человека. Её семья. Мама, Аркадий, Ася и ребёнок в чреве. Ещё Бажен… Ещё Генри. У всех у них общая кровь…

Муж любит Асю. Муж не говорил Асе, чтобы она шла. Она пошла потому, что хотела успокоить мужа: есть доллары, какое-то время они будут сыты.

У Аси сегодня день рождения и — доллары, вот она и пошла. Хороший получился праздник — в снегу!

— Хочешь, я расскажу тебе, как познакомилась с отцом? Давай-ка, чаю попьём. Самое худшее времяпрепровождение — бояться, что может случиться что-то плохое. Перестань думать об Аркадии и об Асе, ты не помогаешь им, ты только тормозишь их. Освободи их, не парализуй их волнением и страхом, дай им возможность бороться.

Мама ставит перед Юлей пышные оладьи на цветастой тарелке.

— Когда ты успела, мама?

Она голодна, не просто голодна, она съест сейчас всё, что есть съедобное в доме!

— К оладьям дать варенье, сметану или растопленное масло?

— Сначала хочу супу.

С каждой ложкой горячего душистого маминого борща становится легче.

— Я пришла на выставку. Честно говоря, иногда мне становится на выставках нехорошо. Пожилой мужчина с красными прожилками на щеках и на носу в упор смотрит на меня. Из дали дальней. Видно, любит поесть, выпить, видно — сладострастен. Обычный человек. Но почему-то начинает кружиться голова, щекотать в груди, знаешь, так, когда хочется кашлянуть. А иногда кажется: вот-вот потеряю сознание. Странно действует на меня живопись.

— Может, некоторые картины вбирают в себя зло, а ты чувствуешь?

— Не знаю, Юша, может быть. А в тот день и по радио, и по телевидению говорили об этой выставке — «собрана оригинальная экспозиция». Не успела войти, прежде картин увидела его. Людей в тот час было немного. Будний день, утро, я прогуляла какую-то лекцию. И стоит красавец.

— С сигаретой?

Мама усмехнулась.

— Подскочил ко мне. «Здравствуйте, — говорит. — Я загадал, если сейчас войдёт девушка, я на ней женюсь!»

— Ну, а ты что сказала?

— Я почему-то дар речи потеряла. Тот юноша совсем не походил на сегодняшнего… — мама поискала слово, — человека. Ни прокуренных жёлтых зубов, ни сытого выражения… «Девушка не умеет разговаривать? — спрашивает он меня. — На «здравствуйте» хочется услышать в ответ «здравствуйте». — И вдруг запнулся. Уставился на меня. Стоим и стоим. Смотрим и смотрим. Тут ещё кто-то входит. И ещё. Художники, устроители, посетители. А мы стоим и смотрим друг на друга.

— Картины-то ты увидела?

— Нет, — качает головой мама, — ничего я в тот день не увидела. Взял он меня за руку и повёл с выставки. Тут ещё и удачный день выдался: весна, птицы поют.

— И где же вы ходили, о чём говорили?

— Говорили? Мы целовались. Можно сказать — «до упаду». Целовались, не могли оторваться друг от друга.

— И курить перестал?

— Перестал. И, странно, мне нравился терпкий запах сигарет, мужской дух от него.

— А потом?

— Что «потом»? Пошли ко мне домой. И… зародился Бажен.

— Прямо в первый день?

— Эх, доченька, да если бы я подождала несколько дней, ни Бажена, ни тебя не было бы, а были бы совсем другие дети и совсем другая жизнь.

— Ты жалеешь?

— О чём? О том, что ты у меня есть, ни секунды. Или о том, что Бажен есть. А о своей жизни… ну…

Зазвонил телефон.

Обе вздрогнули. Юля схватила трубку.

— Я жив, — сказал Аркадий.

— Ты где?

— В будке телефона-автомата. Часа два отваливал снег от дверцы автомата, чтобы тебе позвонить.

— Где ты? — повторила она.

— Честно говоря, ещё далеко от дома, Юленька.

— Тебе очень плохо?

— Сейчас много лучше.

— Ты поел что-нибудь в конторе?

— Нет, Юленька, было не до того.

— Греть суп?

— Рано. Если приду через три часа, считай, произойдёт чудо. Я очень тебя люблю. Пожалуйста, ляг, поспи. — И гудки.

— Мама, он жив!

— Слава богу! Теперь дождаться, когда придёт. Кстати, ты тоже в первый же день знакомства вышла замуж.

— Но ты же не «замуж».

— Замуж, доченька! В тот же день мы подали заявление. Ты совсем спишь, ты очень бледная. Ложись-ка, а я разбужу тебя, как только Аркадий придёт.

— Я должна дождаться его.

— Я думаю, ему будет важнее увидеть тебя спящей. Не только тебе, и ребёнку нужно спать.

Она проснулась от глухой тишины.

Привычно протянула руку — коснуться Аркадия. Аркадия нет.

Почему его нет ночью?

Не сразу вспомнила: снег.

Не вернулся?!

Машины чистят их улицу, боковую к Проспекту, — значит, уже можно пройти.

Ребёнок опять толкается в ней. Опять о чём-то хочет её предупредить?

Вчерашний день не прошёл даром: ребёнок обиделся на неё — зачем столько нагрузила на него, почему не слушается его?

С трудом встала и пошла на кухню.

Мама сидела с раскрытой книгой и с рукой на трубке — перехватить звонок, чтобы не разбудил её.

Часы показывали три тридцать две ночи.

— Что делать? — одними губами спросила Юля.

— Ждать, Юша.

— Может, куда-то позвонить?

— Я не знаю.

— Ася звонила?

— Нет, Ася не звонила.

Юля набрала номер. Ей ответил испуганный голос Асиного мужа.

— Не пришла?

— Не пришла. Господи, чёртовы макароны! Только бы с ней ничего не случилось!

Мама накинула ей на плечи халат.

— Пожалуйста, позвоните в ту же минуту, как Ася войдёт.

— Обязательно.

Как только она положила трубку, раздался звонок.

— Юш, я звоню из аэропорта. Объявили посадку. Аркадий сумеет встретить? У меня много коробок.

— Аркадий не вернулся домой.

— Что значит — «не вернулся»?

— Он ушёл утром, и до сих пор его нет. Мы с мамой ждём.

— Ясно. Попробую взять такси.

— Я не знаю, что сейчас делается в городе.

Она пила обжигающий чай и смотрела в залепленное снегом окно.

И вдруг подумала: судьба Аси как-то связана с судьбой Аркаши. Если жив один, жив другой…

— Пожалуйста, подожди волноваться, вот увидишь, он скоро придёт.

Когда они с Аркашей рядом, кажется, они неуязвимы. Как же получилось, что сегодня — врозь?

И в эту минуту Юля вспомнила про Ганну.

Ганна прокляла Аркадия.

Проклятие не могло подействовать сразу. Ещё по инерции катилась прежняя удача…

Зачем Митяй взял документы Генри и печать? Что означает его странное поведение? То, что он начинает наступление на Аркадия? Это значит — Аркадия качнуло в сторону от удачи?

Нет, Аркаша, я не хочу.

Ганна, возьми обратно своё проклятье!

— Ты такая бледная, тебе нужно спать. Не думай о плохом, не притягивай плохое. Он скоро придёт.

Да, он скоро придёт. Ганна — злая, но Ганна не может разрушить чужую жизнь. Она не Бог. Ну брякнула что-то. Это ничего не значит. Мама права, он скоро придёт. Не может же случиться плохое, не может же ребёнок остаться без отца!

Ася говорит: очень многое зависит от человека, человек сам может отвести от себя беду.

— Когда ты родилась, я посадила вишню и яблоню. Вишен и яблонь в саду много, и необходимости в этом не было, но мне очень хотелось, чтобы вместе с тобой поднялись два дерева — стали твоими кормильцами. И зимой чтоб кормили тебя — вареньями и повидлом. Ты поливала их в сухое лето. Едва научилась ходить, а уже несла лейку — полить. Так вы и росли вместе. А когда появились первые вишни, ты ягоды делила всем поровну. Ты очень любила отца — ему ягоды несла первому, в рот вкладывала. А потом взбиралась по нему и причёсывала его, у него тогда шевелюра была гораздо пышнее.

— Мама, что нам делать?

Зазвонил телефон.

— Прости, Юленька, ты ждёшь меня, не спишь, я — у Генри.

— Слава Богу, жив. Как ты к нему попал?

— Случайно. Генри вышел гулять с собакой, а я сижу, привалившись к стене. Разве я тебе не говорил, Генри живёт по другую сторону от нашего офиса.

— А почему ты сидел, а не шёл? Тебе стало плохо?

— Мне даже очень хорошо было. Просто отдыхал.

— А что ты делал по другую сторону от офиса? — спросила, но тут же сама вспомнила — в ту сторону идти к Митяю.

— Генри оказал мне первую помощь, — не ответил Аркадий на её вопрос. — Растёр спиртом, напоил, накормил. Я не мог говорить, не могу сразу позвонить — руки одеревенели. Хотел идти, Генри не пустил. Ложитесь с мамой спать. Прости меня, ради бога, за сегодняшний день, но я должен был…

— …попытаться помочь Генри, — закончила она за него. — Да?

— Да, — удивлённо сказал Аркадий.

— Тебе очень плохо.

— Очень плохо, Юленька, и я не знаю, что делать. Но утро вечера мудренее.

— Сейчас уже почти утро.

— Я знаю. Прости меня.

Не успела повесить трубку, снова зазвонил телефон.

— Юля, простите, это Асин муж. Ася дошла, но говорить не может. Простите. Нужно помочь ей. — И гудки.

— Что же ты плачешь, Юша? — Мама обнимает её. — Все нашлись, да? Ложись, доченька. Не плачь, не беспокой ребёнка, он тоже начнёт плакать.

Но слёзы текли и текли. И не забирали с собой страха, проявленного странным днём, явившегося наказанием ей за что-то, этот страх живёт теперь в её утробе, рядом с ребёнком. Слёзы не помогают и осознать слов — «Немногие для вечности живут…» Одно ясно: никак нельзя сказать об их жизни с Аркадием: она состоялась. Несмотря на то, что они с Аркадием очень хотят жить честно и помочь людям, что-то очень не так в их жизни. А она не может понять и поправить это.

— Все живы, Юша. Ложись, родная, — уговаривала её мама, — а то скоро приедет Бажен, и нам нужно будет вставать.

Бажен звонил в дверь долго. Она так и не проснулась. Проснулась мама. Накормила Бажена и уложила в своей комнате на диване.

Аркадий вошёл в спальню в одиннадцать утра. Юля сразу проснулась.

Она не узнала мужа — так похудел он и осунулся! Но она не показала ему своей растерянности.

— Неужели вчерашний день кончился? — спросила с надеждой.

— Нет, Юленька, вчерашний день, вернее, позавчерашний, только начался.

— Что сделал Митяй?

— Если можно, не сейчас, пожалуйста. Я должен хорошо всё обдумать. Лучше скажи, как ребёнок? Он не очень пострадал вчера?

Сама не зная почему, Юля взяла и пересказала вчерашний день.

— Сволочь! — пробормотал Аркадий, когда она передала ему разговор с Митяем, и стал ходить по комнате.

Был он совсем не такой, её Аркадий, с каким она познакомилась. От кончиков ноздрей к углам губ горьким выражением прорезали кожу морщины, глаза потеряли улыбку.

— Разве ты не знал раньше, что он — дурной человек? — спросила Юля.

— Нет, не знал. Он безотказно делал для меня всё, что мне было нужно. Он заботился обо мне, мне предоставил руководство фирмой. В самом начале вместе с взносом за меня дал мне кругленькую сумму на жильё.

— Может, те деньги жгли ему руки, и он хотел избавиться от них? — Аркадий удивлённо уставился на неё. — Но ты ведь расплатился с ним?!

— Давно. Разве в этом дело?

— Он хочет власти?

— Я не знаю, чего он хочет. Из твоего рассказа я понял, он хочет тебя. А если он чего-то хочет, он не остановится…

Юля сидела в своей розовой ночной рубашке, выбранной Аркадием, и трогала её пышные складки. Поначалу велика была, а сейчас, когда торчит живот, — как раз.

Мама с Баженом встали. Осторожно носят коробки, разбирают. Их шаги не слышны, чуть-чуть, редко, скрипнет половица паркета.

— Сволочь, — повторил Аркадий.

— Что же теперь делать?

— Я не знаю, Юленька.

Звонят в дверь. И тут же — стук в спальню. Юля встаёт, надевает халат, прикрывает постель.

Входит Митяй.

— Кроме Игоря, все в сборе. — Он протягивает Аркадию документы и начинает кричать: — Что такого я сделал? Ну взял на ночь… что, я не имею права изучить их? Чего ты пустил волну, опозорил меня? Вот они. Я ничего с ними не сделал: ни одного пункта не изменил, в свою пользу не переписал! У тебя ничего не отнял. — Он кричит Аркадию, а смотрит на Юлю, но тоже не прямо, как смотрят Аркадий или Генри, а краем зрачка. — Я работаю в поте лица, я служу тебе, я у тебя ничего не отнял, — повторил он. — Все денежки лежат на месте, разве нет? И в документах всё, как было! Ну что ты молчишь?

— Ты кричишь, вот он и молчит, — говорит Юля. — Как он тебе может ответить?

Митяй и сейчас не попал взглядом во взгляд, его щёки малиновы, под носом — мелкие капли пота.

— Вырастили на свою голову. Баба вмешивается во все дела! Ты, Аркашка, меня знаешь, я не подводил тебя, я делал для тебя всё как для родного брата. Сам подумай, зачем я тебя вытащил с периферии, зачем доверил свою жизнь и своё благополучие?

Аркадий не сказал: «Затем, что тебе нужен был честный человек — прикрыть твои делишки», «Затем, что ты хотел подставить под удар другого, а сам остаться в тени. Если неудача, пострадаю я, а ты выйдешь сухим из воды».

Аркадий не сказал. И она не сказала.

Почему ей так холодно, хотя в доме тепло и на ней байковый халат? Почему не смеет поднять глаза?

Она не хочет обнаружить недоверие… не перед Митяем, перед Аркадием.

— Спасибо, Митяй, что пришёл. Забудем. Взял и взял. Забудем, — повторил Аркадий твёрдо. У Аркадия словно расправилось лицо, и исчезло горькое выражение, и вернулась улыбка. — Хочешь, вместе позавтракаем? Зять приволок с родины деликатесы.

— А что, я не против. Ты знаешь, я всегда люблю пожрать, особенно после изгнания Римки. Не станешь же готовить сам себе!

Она не хочет, чтобы Митяй сидел с ними за столом. Она хочет вызвать Аркадия в другую комнату и сказать ему, чтобы не верил Митяю, чтобы выложил Митяю, что и так Договор с Генри — грабительский. Но она ничего не говорит, просто уходит из спальни, прихватив одежду, и буквально падает в объятия Бажена.

У неё есть брат! Её брат защитит их с Аркадием от Митяя.

Бажен неподвижен. Его ладони на её спине горячи.

Она отстраняется, застеснявшись своего порыва и удивившись ему. Разглядывает Бажена.

— Ты совсем другой! Ты совсем взрослый! Ты что, ещё вырос?

— У меня всё готово, идите! — зовёт мама. — Пируем!

На столе кукурузные лепёшки, фрукты, мамины копчёности и соленья. Банки с мясом ягнят — новые. Любины?

— Я сам делал жаркое, — словно услышал её мысли Бажен. — Так что ешьте спокойно. Всё мамино я вывез из-под вражеского обстрела, — улыбается он.

— Ну, и отхватил ты, Аркашка, квартиру! Не кухня, ресторан! В прошлой едва втроём помещались, а тут сколько угодно можно столов поставить! И родственничков отхватил — так заботятся о тебе, сплошные деликатесы!

Завидует Митяй, юлит, лжёт, подлизывается, усыпляет Аркашину бдительность. А Аркаша ничего не замечает, гордо улыбается, угощает Митяя, да ещё и с просьбой обращается:

— Митяй, я хотел бы брату найти дело.

Почему опять верит ему?

— Такому человеку… да я… что хочешь. Конечно, найдём. С его помощью приберём Молдавию и Украину. Пусть хозяйничает там. А ещё я для него наведу мосты с Азербайджаном, там тоже есть чем поживиться. Да я для Бажена… что хочешь сделаю… да я помогу во всём… рассчитывайте на меня, ребята. Слушай, давай мы ему от фирмы газель купим?!

Митяй возбуждён, говорит без остановки, восхищается мамой, Баженом, едой.

Закричать: «Зачем ты о чём-то просишь Митяя? Почему веришь ему?» Выгнать Митяя из дома.

Но такой страх у неё внутри, что сил нет даже на то, чтобы подать Аркадию знак: не слушай, не верь! Что-то ест, но жуёт с трудом — она спит, и глаза слипаются, словно не спала много часов подряд.

Сказать Аркадию…

Брату рассказать… Брат спасёт их. Брат поможет.

И видит, будто кто высвечивает слова «…как только завод начнёт приносить прибыль, фирма обязуется отдать долг Генри Магнилу…» И словно взрыв в голове. Сонливость исчезает.

Митяй не хочет отдавать долг Генри — вот в чём дело. Митяй решил переписать Договор — обмануть Генри: зажать деньги. Сейчас не получилось, но он что-то обязательно придумает. Он не остановится, пока не добьётся того, что задумал.

— Я хочу сказать, Аркаша… если у Бажена будет работа и если мне удастся договориться в школе, мы с сыном хотели бы снять себе квартиру и жить отдельно, — говорит мама.

Митяй горячо подхватывает тему: у него есть знакомая девушка — агент по недвижимости, да в любую минуту, только скажи…

— У Аркаши тоже есть девушка-агент, — не выдерживает Юля атаки внутри — и ребёнок, и сердце, и голова словно взбесились: прочь иди отсюда, Митяй! Но она обрывает фразу, и лишь интонация выдаёт то, что она хотела крикнуть: «прочь поди!» Интонация такая, что все удивлённо смотрят на неё — чего она так резко?

— Да я ничего… ты чего разозлилась? Я хочу как лучше…

Юля встаёт, идёт в спальню.

«Господи, помоги!» — вдруг говорит она вслух.

Какая помощь ей понадобилась? Мама выжила.

Её семья — в сборе, все, кроме Аси. Есть еда. Чего она так испугалась?

Ступить босой ногой на живую землю, под своими деревьями усесться с книжкой, протянуть руку и снять с дерева вишню или яблоко. Но сейчас дома нет солнца, земля закаменела, босиком по ней не пойдёшь, и никаких яблок с вишнями на деревьях нет.

Всё равно это её земля, её дом. Почему она забыла про свои деревья? Свои деревья, своя земля, своя семья. Как людям нужно, чтобы было что-то «своё», а лучше — чтобы было много «своего»!

Но ведь Митяй хочет того же! Он хочет, чтобы фирма была только его!

Она и так его — не Аркадия.

Бежать от Митяя, бежать от фирмы… Здесь её жизнь не состоялась.

Куда бежать? Дома у неё больше нет. Там хозяйничает Люба.

Они с Аркадием в ловушке.

— Что с тобой случилось?

Аркадий вошёл в спальню под грохот смеха Митяя.

Над чем или кем Митяй смеётся? Над ними?

«Мне не нравится Митяй», «Я не хочу, чтобы к нам приходил Митяй», «Мне не по себе», «Я хочу… босиком…» — шепчет она.

— Он успел сказать тебе что-нибудь не то? Или обидел взглядом?

И вдруг она, никогда сама не обнимавшая его, ухватилась за его шею, буквально повисла на нём, зашептала в ухо:

— Уедем отсюда как можно скорее. Брось фирму. Купим дом, ты говорил, почти собрал деньги на квартиру, сами, своими силами будем жить. Пожалуйста. Посмотри, нас уже четверо, мы сами… Ты найдёшь свою профессию! Ну, какие мы с тобой бизнесмены? Бизнесмены должны обманывать… Не хочу так жить! Давид Мироныч говорил: «Состоится жизнь — не состоится». Митяй же всё лжёт! Я боюсь.

— Успокойся, Юленька. Я понимаю, ты вчера сильно испугалась, перенервничала… ты не любишь Митяя. Но ведь он не сделал ничего плохого. Он ничего плохого не сделал, — повторил Аркадий, как бы убеждая себя. — Это я погорячился. Сама подумай, он мог к нам не прийти, не принести документы, он мог не извиниться, он мог провернуть своё дело. — Аркадий гладит её спину. И голос его гладит её, смазывая раны под ободранной кожей.

И всё-таки, вопреки его словам и рукам, начавшим успокаивать её, она говорит:

— Мы обманули Генри. Мы сильно обманули Генри! И Митяй не хочет отдавать Генри долг. Увидишь, Митяй не успокоится, он что-нибудь придумает, но никогда не отдаст Генри долг! Это же очень большие деньги.

— Кроме Митяя, есть Игорь, есть я. Мы сделаем всё, как надо. Ты веришь мне? Я не дам Генри в обиду. Документы у меня. Не волнуйся. Завтра же перепишем их со сроками отдачи долга. Надо было бы сделать это сразу, но я пошёл на поводу у ребят.

— А чья была идея составить именно такой Договор?

— Не знаю, — удивился Аркадий. — Мне дали его на подпись готовый прямо перед рестораном. Я очень тогда расстроился и даже, если помнишь, отказался вести стол. Думаю, Митяй убедил Игоря. Успокойся, Юленька, я исправлю свою ошибку, — уверенно сказал Аркадий.

Может, и в самом деле её неприязнь к Митяю создала в ней панику? Аркадий обещает: он возьмёт всё в свои руки и вернёт деньги Генри как можно скорее. И всё-таки Юля шепчет, не в силах справиться со своим страхом:

— Пусть ты поможешь Генри… но, пожалуйста, в любом случае уедем… прошу. Это не наша жизнь — делать деньги. У меня какое-то тяжёлое предчувствие… мне не по себе.

Аркадий обнимает её, прижимает к себе.

— Ну, успокойся, пожалуйста! — просит он.

— Надо бежать отсюда… скорее… прошу, — говорит она уже не так уверенно.

На другой день сквозь закрытые двери бухгалтерии прорвался крик:

— О своей фирме пекись, а не о посторонних людях!

Чей это голос? На Митяя не похож. А Игорь сроду не кричал.

Она вскочила, подошла к двери, прислушалась, но голоса упали до шёпота, и она не смогла понять больше ни слова. Одно ясно: переписать документ компаньоны отказались.

Остаток дня прошёл тихо — обедали они с Ирой вдвоём. И никак не могла Юля избавиться от неловкости и неуютности внутри.